ФИЛОСОФИЯ КАК СУДЬБА: А. Т. БОЛОТОВ . Технологии...

I. Artikel Die Welt der Slaven LI, 2006, 1-22.

ФИЛОСОФИЯ КАК СУДЬБА : А. Т. БОЛОТОВ

Тexnologii populärnosti v zerkale nacionalænyx geniev Парадигма иерархического соотнесения настолько привычна для по-строения любых социокультурных моделей, что не вызывает вопроса. Кажется, что это самый естественный, разумный и адекватный способ упорядочивания в мире идей. Он молчаливо «принят» как узким кругом специалистов, так и широким сообществом обладателей здравого смы-сла, как если бы метод аксиоматических построений был специально придуман для гуманитарной сферы. Вряд ли, конечно, здесь реализова-но влияние метода классической науки. И менее всего в данном случае подходит используемый ею принцип фальсифицируемости, ибо в гума-нитарной области практически всегда ясно и не подлежит сомнению, кто именно является «самым великим», кто составляет «второй ряд», а кто относится к «культурному фону». Более того, подвергать сомнению величие признанных гениев не только не принято, но и опасно для профессиональной репутации. Великие «переоценки ценностей», конеч-но, случаются, но происходят чаще всего в силу причин политико-идео-логического, нежели рационального или аксиологического характера. Считается, что положение мыслителя (писателя, художника или

другого творца гуманитарных ценностей) в иерархии ему подобных устанавливается на основе суммы оценок, которые делаются об-ществом более или менее осознанно, в соответствии с «истинной ценностью» его творчества. В результате «история все расставляет на свои места»: гению воздается по заслугам, его помнят поколе-ния, таланты известны специалистам, а бездарности забываются на-веки. На самом деле никто и никогда не мог описать, как же удается (и удается ли) реализовать это «торжество исторической справедливости». Вряд ли история дает объективное видение, ско-рее всего это просто историцистский предрассудок, основанный на предубеждении, что «история учит», а мы изучаем историю, чтобы «не повторять ошибок прошлого». Именно поэтому добросовестный неангажированный исследователь может не только испытывать не-которое недоумение, но просто быть обескураженным из за того, насколько неравномерно и «несправедливо» распределяется оценка исторической значимости достижений того или иного мыслителя. Вероятно иерархия культурных авторитетов выстраивается не

«самой историей», а определенными (хотя и не всегда явными) дей-ствующими в ней силами, которым по каким-то причинам нужно возвысить одни фигуры и завуалировать (а может быть даже и принизить) другие. Это может быть сделано в силу разных причин, чаще всего весьма далеких от желания объективно оценить мысли-теля прошлого. Впрочем, порой это просто воздействие историчес-

2 Tatæäna Artemæeva

кого «пиара» самих мыслителей, многие из которых прекрасно по-нимали, как использовать механизмы, формирующие популяр-ность, и как извлечь из этой популярности выгоду. Иногда они са-ми занимались собственной популяризацией, сознательно или инту-итивно выбирая определенные формы и методы, иногда пользова-лись услугами литературных агентов. Никого не удивляет, что таким приемом пользуются (и всегда

пользовались) политические фигуры для того, чтобы представить себя в определенном, выгодном для данного момента, свете. Все знают о существовании специфических технологий и специалис-тов-политтехнологов, которые «формируют харизмы» и создают, в зависимости от конкретной ситуации, образ недосягаемого божес-тва или «своего парня», свободолюбивого демократа, или бруталь-ного любителя порядка. Привлекательность образа определяется аксиологической моделью эпохи, и лидер наделяется сверхпозитив-ными качествами, иногда даже вопреки своим личностным чертам. Такова же ситуация в сфере массовой культуры. Мы знаем толь-

ко таких ее героев, которые имеют возможность тиражировать свои таланты через телевидение, Интернет и радио. Анатомия по-пулярности сведена к технологии, а последняя, став, кстати, учеб-ной дисциплиной, исследуется, систематизируется и с успехом при-меняется в различных сферах. Почему же в сфере «высокой» куль-туры, допустим философии, ситуация должна быть другой? Пото-му, что ее потребителями являются высоколобые интеллектуалы? Но ведь популярность – феномен психологический. Более того, спе-циалисты обычно являются экспертами в собственной, достаточно узкой области, выходя за пределы которой, доверяются не столько другим экспертам, сколько общепризнанным мнениям. Даже в очень специализированных статьях можно встретить высказыва-ния, типа «общеизвестно», «не подлежит сомнению, что» и т.п. По-пробуйте заявить, что Вы не знаете, на чем основано величие Ге-геля или популярность Вольтера. Никто не будет этого объяснять, просто Вы поставите под сомнение полноценность своего обра-зования. При этом пожимать плечами будут как раз те, кто никогда не читал ни того, ни другого, но, в отличие от Вас, точно знает, что к чему в этой системе авторитетов. Если обратиться к специализированной сфере, занимающейся

анализом и изложением философских систем – истории филосо-фии, то мы увидим, что эта сфера исполнена предрассудков и субъ-ективных мнений не в меньшей степени, чем всякая другая. При-нято считать, что в ней уже установлен определенный порядок в виде интеллектуально-временной иерархии и список «великих имен» установлен и практически завершен. Однако не совсем ясно, кем и когда он установлен, а также с какой стати мы должны при-нимать его как единственно данный и достаточный. Можно предпо-

Filosofiä kak sudæba: A. T. Bolotov 3

ложить, что его построение также является результатом «истори-ческого пиара», хотя, вероятно, в данном случае речь будет идти не о сознательных усилиях, основанных на идеологических техноло-гиях, а о неосознанных предпочтениях, основания которых скрыты в системе стихийно сложившейся общественной мифологии. Разумеется, можно предположить, что между столпами филосо-

фического Олимпа можно поместить еще несколько фигур «неза-служенно забытых» или «недостаточно оцененных при жизни». На-хождение и «вписывание» новых имен в этот список есть задача историка философии, который в таком контексте работает прежде всего как историк. Действительно, в архивах можно найти множе-ство неопубликованных и непрочитанных текстов, а на библиотеч-ных полках множество не введенных в оборот и забытых изданий . Исследование этого обогащает наше знание о прошлом и является важной и благородной задачей. Однако эта работа редко меняет установившуюся иерархию авторитетов, как если бы существовали какие-либо объективные критерии для ее выстраивания. Обычно она лишь укрепляет существующую схему, а если рассматривает какие-либо исключительные случаи, то лишь для того, чтобы под-твердить правило. Интересно, что даже жесткие идеологические схемы, как, например, советская философская школа, принимают неизменной значительную часть историко-философского генеало-гического древа, просто довольствуясь незатейливым определением большей части его ствола и ветвей как «домарксистской». Вероятно, представления о том, что мир устроен рационально,

сильно преувеличены. Думать так означает искать какую-то целе-сообразность в расположении букв на клавиатуре компьютера и о-правдывать то, что положение знаков препинания меняется, в зави-симости от того, кириллицей или латиницей вы набираете текст. Лично я считаю это откровенным издевательством и поражаюсь тому, как миллионы пользователей покорно позволяют себя моро-чить. Я полагаю, что иерархия авторитетов во многих сферах гумани-

тарного знания, в том числе в философии, освящена скорее тради-цией, чем реальной их значимостью, и основана на ряде предрассуд-ков, некоторые из которых можно было бы сформулировать сле-дующим образом: • Философия представляет собой стройную систему принципов, выраженную в строгих понятиях.

• Философия имеет определенную, свойственную ей форму вы-ражения, назовем ее «философским текстом», поэтому только в таком виде ее и следует изучать.

• Философские тексты должны иметь логически непротиворе-чивую, «трактатную» форму и использовать наукообразные термины.


• Значимость мыслителя и принадлежность его к иерархии ав-торитетов можно выявить исключительно по его текстам (лучше опубликованным).

• Для того, чтобы определить интеллектуальную значимость мыслителя и его место в историческом и иерархическом ряду, достаточно изучить эти тексты и сравнить их с аналогичными текстами других мыслителей.

• Каждый «великий мыслитель» испытывает влияние великого, предшествующего ему во времени, мыслителя и, в свою оче-редь, влияет на последующего. Возможны и кардинальные из-менения, но только в рамках устоявшихся моделей философ-ских влияний. Так, мыслитель-предшественник «будит от ме-тафизического сна» своего последователя или «переворачи-вает с головы на ноги» какую-то часть его философской сис-темы, но при этом сохраняется некая узнаваемая «структура», бережно передающаяся из поколения в поколение.

• В философии возможны «национальные школы». Но могут быть нации и культуры совершенно неспособные к продуци-рованию философской мысли.

• Великие мыслители обязательно предлагают что-то «новое и оригинальное», чего не было ранее. Эта «новизна» легко и от-четливо формулируется, формируя качественно иные поля проблем и решений.

• «Список» великих и даже «значимых» мыслителей в истории уже обсужден и завершен, он не подлежит обсуждению и, тем более, коррекции. Основой для такого списка является авто-ритетное мнение, например, Гегеля, для западной философии , Лосского или Шпета – для русской.

Можно было бы добавить несколько стереотипов, постоянно, но неявно присутствующих в системе философских осмыслений, но не могущих быть выраженными явно в силу своей банальности или некорректности, например: • Философия дает возможность познать мир или даже изменить

его. • Философствовать могут только мужчины. • Настоящая философия возможна лишь в рамках европейской

культуры. • Iли: • Истинная философия содержится в эзотерических учениях

Востока и.т.п.

Однако это не мешает подразумевать названные стереотипы, когда речь идет об оценках, осмыслениях или даже принятии решений. Для понимания российской философской традиции особенно

важной является проверка на идеологическую корректность. При


этом неявно работают два противоположных, но однопорядковых стереотипа: • Философия является «служанкой» государственной идеоло-

гии, поэтому все философы лживы и продажны. • Философия должна непременно противостоять государствен-

ной идеологии, а ее создатель (носитель) должен быть борцом с существующим строем. При этом значимость его философ-ского наследия прямо пропорциональна тому, насколько он пострадал за свои убеждения. В связи с этим, особую цен-ность получают сочинения, написанные в тюрьме и ссылке.

Если последнее положение обычно применяют к истории, то первое – к современности. Таким образом, весь философский пантеон представлен «борцами и страдальцами», за которыми непосредст-венно следуют приспособленцы и конъюнктурщики. В такую схему не очень хорошо вписываются «обычные мыслители», не прослав-ленные громкими процессами, гонениями, преследованиями, не от-правленные в ссылку, не сидевшие в тюрьме, не уехавшие на «фи-лософском пароходе», не эмигрировавшие явно или тайно, чтобы «бить в колокол», или, по крайней мере, не пришедшие в столицу в лаптях дабы затем затмить своей ученостью коллег, традиционным образом вписанных в академическую систему. Исследователю, занимающемуся историей идей в России, как-то

неловко писать о богатом, знатном, привлекательном («московский Аполлон») и успешном А.М. Белосельском-Белозерском или назы-вать философом А.Т. Болотова, который всю свою жизнь почитал власть предержащих и был в прекрасных отношениях с началь-ством. Таким образом, внутренняя необходимость пространного объяс-

нения при обращении к фигуре А.Т. Болотова (1738-1833), реали-зованная в данном вступлении, свидетельствует о попытке, возмож-но, ограниченной индивидуальными усилиями автора данной ста-тьи, прорваться сквозь систему традиционных оценок и заявить ге-роя своего исследования, если не как национального философского гения, то как персонажа, которого хотелось бы видеть в качестве такового. При этом заслугой моего героя я считаю вовсе не созда-ние крепко сколоченной (ир)рациональной системы, но реализацию на практике жизни, выстроенной, в соответствии с философскими принципами, а также сознательную выработку этих принципов. Тексты Болотова бесценны. В предисловии к изданию его автобио-

графических записок А.В. Гулыга назвал его одним из лучших русских прозаиков XVIII века (Гулыга 1986). Болотов довольно подробно доку-ментировал свою жизнь в многотомных записках «Жизнь и приключе-ния Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков». Не каждый автор делает столь щедрый подарок для своих будущих биогра-фов!


Исследователям творчества мыслителя, работавшим с его архивами, известно, что изучение болотовских рукописей может доставить заме-чательное эстетическое удовольствие. Тексты переписаны аккуратным каллиграфическим почерком, переплетены в небольшие (в восьмую до-лю листа) томики и обычно снабжены иллюстрациями. Вероятно Болотов все успевал, так как никуда не спешил. Смолоду

он почувствовал склонность к тихой жизни сельского помещика, зани-мающего хозяйством и проводящего свободное время за изучением природы и человеческой натуры, хотя смог осуществить это желание не сразу. Жизнь Болотова и его сочинения, архивы, публикации доволь-но подробно описаны (sм. Newlin 2001; Щеблыгина 2003), поэтому в данной статье я остановлюсь лишь на основных вехах его биографии, могущих несколько пояснить становление его философских взглядов. Болотов родился в семье мелкопоместных дворян. Отец его был

военным и по долгу службы должен был следовать за своим полком. Однако он старался дать сыну хорошее образование, насколько это бы-ло возможно в полупоходных условиях. Большое значение для него имело пребывание в доме курляндского дворянина Неттельгорста, где он выучил немецкий язык и начал учиться рисовать. Затем он продол-жил образование в Санкт-Петербурге в пансионе Ферре. Вместе с тем, образование его носило случайный характер, и только он сам придавал систематичность разнообразным познаниям, которые он извлекал из чтения книг, общения с друзьями и родственниками. Так, живя в Пе-тербурге в доме генерала Маслова, он «на слух» усвоил геометрию и фортификацию, которые преподавали сыновьям генерала. Родители Болотова умерли, когда он был еще очень молод. В 14 лет

он потерял мать и остался круглым сиротой. В 16 лет он начал военную службу в Архангелогородском полку и участвовал в Семилетней войне (1756-1763). В 1758 г. он был назначен письмоводителем, а затем пере-водчиком при канцелярии генерал-губернатора Пруссии Н.А. Корфа в Кенигсберге, где он пробыл до 1761 г. Таким образом, он получил воз-можность провести несколько лет в известном университетском центре. Историк Кенигсбергского университета – знаменитой «Альбертины»

– Г. фон Зеле отмечает: К университету русские проявили больший интерес, чем можно было ожидать. Губернатор регулярно появлялся здесь в дни праздников […] Часто русские при-глашали профессоров на обеды; вообще, благодаря оккупации Кенигсберг, воспи-танный в духе пиетизма, начал вести до того неизвестную ему приятную и без-думную жизнь (цит. по: Лавринович 1995, 130).

Разумеется, вновь испеченные российские подданные должны были соблюдать принятые обряды и ритуалы, в том числе славить победы Империи. Так, после сражения под Кунерсдорфом 1 августа 1759 г., где российская армия разгромила прусскую под командованием Фридриха II, было решено отпраздновать это торжественным богослужением в замковой церкви. Проповедь должен был произнести Д. Арнольд (D.H. Arnoldt), который избрал темой слова пророка Михея: «Не радуйся


ради меня, неприятельница моя! хотя я упал, но встану; хотя я во мраке, но Господь – свет для меня» (Мих. 7, 8). Пастор призвал победителей к милости, а побежденных к смирению. Параллели были слишком оче-видные, и проповедник должен был публично отказаться от своих слов, что вызвало студенческие беспорядки (Лавринович, 1995). Чем же занимается молодой офицер в городе, завоеванном великой

империей? Все свободное время он использует для систематизации и завершения своего образования. Он общается с университетскими про-фессорами, рисует (по его эскизу отчеканена новая российская монета), переводит, пишет сам, ходит в театр и сам играет в любительских спек-таклях. Именно в Кенигсберге Болотов начинает систематически читать: Мне пришел тогда двадцать первый год от рождения, и с самого сего времени на-чалось прямо мое читание книг, которое после обратилось мне в толикую пользу. До сего времени хотя я и читывал книги, но все мое чтение было ущипками и урывками и только по временам; а с сего времени присел я, так сказать, вплотную и принялся читать почти уже беспрерывно и не сходя с места (Болотов 1986, 277).

Начал Болотов с чтения романов. Это сформировало его вкус и отпо-лировало язык. Кроме того, литература отчасти заменила ему жизнен-ный опыт и недостаток светскости. Он пишет: Я узнал и получил довольное понятие о разных нравах и обыкновениях народов и обо всем том, что во всех государствах есть хорошего и худого, и как люди в том и другом государстве живут и что у них там водится. Сие заменило мне весьма много [...] Не меньшее понятие получил я и о роде жизни разнаго состояния лю-дей, начиная от владык земли, даже до людей самаго низкаго состояния. Самая житейская, светская жизнь во всех ея разных видах и состояниях и вообще весь свет сделался мне гораздо знакомее пред прежним, и я о многом получил ясней-шее понятие, о чем до того имел только слабое и несовершенное. Что касается до моего сердца, то от многаго чтения преисполнилось оно столь важными и особы-ми чувствованиями, что я приметно ощущал в себе великую перемену [...] Я начи-нал смотреть на все происшествия в свете некакими иными и благонравнейшими глазами, а все сие и вперяло в меня некое отвращение от грубаго и гнуснаго обхо-ждения и сообщества с порочными людьми и отвлекало от часу больше от сооб-щества с ними (Болотов 1986, 280).

Все прочитанное и услышанное Болотов заносит в специальную книж-ку. В рукописном отделе Российской национальной библиотеки хра-нится чистовой автограф под названием «Памятная книжка, или со-брание различных нравоучительных правил, собственно себе для памя-ти при разных случаях записанных Андреем Болотовым» (Болотов, 1761)1. Видно, над составлением ее молодой человек провел не один час. Записи носят упорядоченный характер. Более того, они снабжены сис-тематическим указателем. В конце приводится «Реестр вещам, нахо-дящимся в сей книге», где по алфавиту приводится список разделов, например, на «А»: «амбиции иметь не надобно», или на «Б»: «беззакония, иметь отвращения от них». Болотов пишет:

1 Вероятно, именно о ней Болотов пишет в своих мемуарах: «Самую свою Памят-ную книжку […] переписал я на-бело и переплел в сие лето, и как была она первая моего сочинения, то не мог я ей довольно налюбоваться» (Болотов 1986, 350).


Знай, что каждый тот имя человеческое напрасно носит и во всем скоту упо-добляется, который не знает и никогда узнать не старается, что такое он, откуда он, где он, зачем он, куда он денется. Сим вопросам надлежит первым твоим делом быть, которые не только обстоятельно узнать, но и всегда из памяти не выпускать (Болотов 1761, л. 1 об).

Болотов не только получает знания, но и пытается сформировать свои душевные качества: Если чистоту любишь и ее наблюдать похочешь, то к отвлечению себя и воздер-жания от всех плотских грехов лучшайшего средства найти не можно, как только чтоб в то время страсти свои тушить, когда они загорятся, те мысли из головы выбивать, которые до блуда или любовных дел касаются, и сие самое то время чинить, когда они загинаются, надобно тебе избрать одну какую-нибудь важную материю, которая бы тебя в страх и ужас или задумчивость приводила и на оную в такое время мысли свои преклонить стараться и сему не можно лучшего сыс-кать, как вспоминовение величества свойств и совершенств бесконечного сущест-ва и свою ничтожность (Болотов 1761, л. 16-16 об).

Болотов пытается стать философом, но философом «практическим», способным жить в соответствии со своими принципами, а не просто знать какие бывают принципы. «Тот не философ, который знает фи-лософию, но сим именем может тот только по справедливости на-зваться, который предписуемые ею правила в самом деле исполняет» (Болотов 1761, л. 49), – отмечает он. Жизнь, лишенная авантюрных приключений, вовсе не кажется Болотову пресной. Он пишет: Знай, что добродетельная жизнь совсем никакой скуки с собою не приносит, и не слушай тех, которые страшатся сего и, ее убегая, тебе говорить станут, что доб-родетельная жизнь наполнена скуками и трудностями. Сие только так говорят, которые никогда добродетельными не бывали, а каждый добродетельно живущий человек тебе совсем тому противное скажет. Добродетели не только не скучны, но и несут в существе своем приятность (Болотов 1761, л .49 об. -50).

Болотов полагает, что человек сам творит свою судьбу, поэтому осуж-дает «фаталистов»: Не меньше опасайся в руки так называемых фаталистов попасться. Тебя уверят, что все приключения на свете неминуемы, и ты, что бы делать ни стал, но вос-последует с тобою то, чему быть надлежит, следовательно, ты ничем того от-вратить не можешь (Болотов 1761, л. 89-90).

Возможно, это определенная реакция Болотова на протестантскую идею предопределения, которую он никогда не разделял. Не следует думать, что молодой человек совсем не принимал участия

в соответствующих его возрасту развлечениях. Болотов посещает ба-лы, не пропускает случая повеселиться на свадьбах, на которые кенигс-бергские жители приглашали всех желающих повеселиться, а особенно рады были видеть у себя в гостях молодых офицеров, среди которых, кстати, был и Г.Г. Орлов, с которым у Болотова были приятельские отношения. У него появилось множество друзей из местных жителей, которые советовали ему, как лучше употребить свое свободное время, как пользоваться библиотекой, какие книги читать. Не следует уди-вляться тому, что Болотов стал «своим» в завоеванном городе. Следует отметить, что облик войны был в это время другой, и российских офи-


церов не рассматривали как личных врагов. Карта Европы перекраива-лась каждый год, и переход того или иного города из одной области политического притяжения в другую был обычным делом. Семилетняя война не была войной «за отечество», это была принятая в то время форма внешней политики, которая не обходилась без жертв, как не об-ходилось без них в то время ни одно крупное государственное пред-приятие. Несколько позже Карамзин отмечает в «Вестнике Европы» с метафизическим спокойствием историографа: Как после жестокой бури взор наш с горестным любопытством примечает знаки опустошений ее, так мы вспоминаем теперь, что была Европа [...] Границы госу-дарств переместились, и авторы географических карт должны снова начать свою работу (Карамзин 1982, 78).

Болотов во всем знает меру. «Гулянья и танцованья» не могли совра-тить его с избранного пути: Я старался час от часу делаться постояннейшим и вместо того, чтоб по при-меру прочих молодых моих сверстников и сотоварищей гоняться за женщи-нами, посещать всякий раз трактиры и шататься из гостей в гости, я старался колико можно от того удаляться и вести жизнь совсем не по летам моим, а прямо философическую (Болотов 1986, 303).

И действительно, Болотов начинает всерьез заниматься философией. Первоначально его увлекает вольфианство, с которым он знакомится по сочинениям И.Г. Готшеда. Это не случайно. Учение Христиана Воль-фа давало четкую и ясную схему устройства мира и ясные эписте-мологические ориентации. Хр. Вольф был популярен в России и среди русских мыслителей (sм. Философский век, 1998; Христиан Вольф и философия в России, 2001), которых привлекала универсальность его системы и ее энциклопедическое содержание. Как известно, учеником Вольфа был М.В. Ломоносов. Во время пребывания Ломоносова в Мар-бурге Вольф вел занятия по 16 предметам: логике, философии, естест-венному праву и праву народов, политике, географии, хронологии, ас-трономии, математике, теоретической физике, механике, оптике, гидра-влике, военной и гражданской архитектуре, пиротехнике (sм. Кулябко 1962, 44). Таким образом, русские студенты могли не только приоб-щиться к эрудиции знаменитого ученого, но и получить урок эн-циклопедического взгляда на мир. Именно вольфианская выучка, на наш взгляд, сформировала гений Ломоносова, который одинако-во уверенно чувствовал себя в физике, химии, а также в филологии и истории. Однако в учении Вольфа было два подводных камня, неприемлемых

для российских мыслителей. Это учение о предустановленной гармонии как способе объяснения соединения души с телом и рационалистиче-ское учение о Боге. Российские мыслители предпочитали новейшим со-чинениям аристотелевскую концепцию «физического в течения». Де-картовско-мальбраншевская «система случайных причин» и «система предустановленного согласия» Лейбница-Вольфа представлялась им некорректной с точки зрения морали, так как делала Бога ответ-


ственным за все события и поступки, в том числе осуждаемые с точки зрения морали. Кроме того, им казалось невозможным стре-мление Вольфа (а позже и других немецких философов) делать Бога объектом рационального исследования, предполагавшим, что Метод более универсален, чем Творец. В истории философии, написанной Архимандритом Гавриилом, в

статье о Вольфе, которая носит название «Лейбницев редактор», автор пишет: Идеи Лейбница, исключая учение о монадах и гипотезы предопределенного согла-сия, в Германии распространил Христиан Волф, который через занятие математи-кою, философиею Картезия, сочинениями современника лейбницева Вальтера Чирнгаузена сделался одним из затнейших философов школы догматической. Его услуга состоит в том, что он умел основательно и в систематической связи пред-ставить все учение Лейбницево при помощи метода, называемого математиче-ским; а недостаток его заключается в том, что он преувеличил этот метод и под-чинил его всем тонкостям формализма. Можно сказать, что он своею медлитель-ностью и бесполезным разбором логических понятий содействовал к происхожде-нию отвращения к занятиям умозрительным, и в особенности к изысканиям мета-физическим. Нравственность, которой он учил, основывалась на следующем глав-ном правиле: делай то, что усовершает тебя и твое состояние. Поелику все то, что делает нас и наше состояние совершенейшим, называется добром, а все то, что делает нас и наше состояние несовершенейшим, называется злом: то некото-рые из последователей Волфия выражают его начало следующим образом: делай добро и уклоняйся зла. Но сей закон Волфия дышит самолюбием, а потому про-тивен природе существа, одаренного разумом, который обязывает нас стараться о усовершенствовании других, иногда даже с ущербом собственного благоденствия (Гавриил 1839, 189-190).

Болотов довольно быстро понял, что вольфианство входит в про-тиворечие с его принципиальными мировоззренческими принципами. Он отмечает, что: Философия сия имела многие недостатки и несовершенства: что самыя осно-вания, на которых все здание оной воздвигнуто, были слабы и ненадежны и что вообще была она такого свойства, что дотоле, покуда человек, прилепив-шийся к оной, будет только вскользь оной держаться и оставаться довольным тем, что в ней содержится, он может быть и добрым и безопасным, а как ско-ро из последователей оной кто-нибудь похочет далее простирать свои мысли и углубляться более в существо вещей всех, то всего и скорее может сбиться с правой тропы и заблудиться до того, что сделается наконец деистом, вольно-думом и самым даже безбожником (Болотов 1986, 309).

Болотов делается сторонником системы Христиана Августа Крузия, называвшего систематику Вольфа «иллюзорной» (Жучков 1996, 90) и критиковавшего его следование системе предустановленной гармонии. Если Вольф считал, что виды познания различаются по степени при-ближения к истине, причем самым совершенным является познание ма-тематическое, стоящее выше философского (знание причин явлений) и исторического (знание просто фактов), то Крузий думал, что философ-ское и математическое познание различаются по объекту исследования. Предметом первого является реальное, предметом второго – мыслимое. Крузий также полагает, что природа Бога принципиально непознаваема.


Крузию казалось, что между материальной и идеальной субстанци-ями существует некоторая связь. Она описывалась им не как «физи-ческое влияние» в аристотелевском смысле, а как нечто среднее между «физическим» и «сверхфизическим», являющееся результатом действия особой субстанциальной силы (Жучков 1996, 93.). Собственно, именно эту модель Болотов и использовал в своей пневматологической схеме вместо несколько примитивной и устаревшей аристотелевской. Крузий говорит о том, что свобода является главной нравственной

ценностью, а добродетель является залогом счастья. Эти рассуждения были Болотову очень близки. Он начал посещать лекции г. Веймана, который излагал их тайно у себя в доме, чтобы не раздражать своих коллег-вольфианцев. Таким образом, наш герой получил впервые истинныя и ясныя понятия как о натуре, так и о свойствах и совершен-ствах божеских, о натуре и о существе всего созданнаго мира, а что всего важнее, о существе, силах и свойствах собственной души нашей. Или короче сказать, спо-знакомился короче с Богом, миром и самим собою (Болотов 1986, 342).

Оппонентом Веймана по принципиальным вопросам метафизики был «преподаватель мировой мудрости», как он сам называл себя в магис-терские годы, И. Кант, работавший в это время в Кенигсберге. В ок-тябре 1759 года Вейман представил к защите диссертацию «О мире не самом лучшем», выступив в ней с критикой предустановленной гармо-нии. Кант выпустил антикрузианскую брошюру «Опыт некоторых рас-суждений об оптимизме». Вейман принял брошюру на свой счет и выпустил «Ответ на опыт некоторых рассуждений об оптимизме» (Гулыга 1977). Правда, в этой полемике участвовал еще «докритиче-ский» Кант, позже желавший уничтожить все экземпляры той брошю-ры. А. Гулыга полагает, что Болотов, обидевшись за своего учителя, содействовал тому, чтобы Кант не получил кафедру, по поводу которой он, будучи в то время российским поданным, писал прошение импера-трице Елизавете. В письме 1809 г. к дальнему родственнику Н.С Арцы-башеву Болотов пишет о своем пребывании в Кенигсберге: Скажу, что и мне случилось таки в свой век побродить по обширным степям ме-тафизики [...] и спознаться с системами и мыслями славнейших философов по-следних веков, а великого или прямее сказать бестолкового Канта лично самому видать (cит. по: Newlin 2001, 192, Appendix).

Новый этап в жизни Болотова начался после перевода его в Петер-бург, где он встретил Г.Г. Орлова, кенигсбергского приятеля, с ко-торым он вместе «хаживал танцевать по мещанским свадьбам» (Бо-лотов 1986, 435). Орлов, вероятно, хотел привлечь Болотова к за-говору против Петра III, но тот не захотел отступать от своих жиз-ненных правил. Воспользовавшись возможностями Манифеста о вольности дворянства, Болотов оставляет службу и едет в свое имение Дворяниново Тульской губернии. Он становится просве-щенным помещиком и реализует захватившую его в юности страсть к познанию мира.


Возможность относительно независимого существования после Манифеста о вольности дворянства способствовала возрастанию интереса к социальным технологиям, разработке моделей идеаль-ного общественного устройства, а также организации жизни в со-ответствии с этими идеалами. Литература второй половины XVIII века изобиловала патриархальными утопиями, описывающими раз-меренную и счастливую жизнь «благоразумных владельцев» и их благодарных чад. Идеальный образ утопического «хозяина» разра-батывался не только теоретически, но и практически, в реальной жизни. Результатом его исследовательской деятельности становят-ся тексты статей, книг и записок, а также культурно преобразо-ванное жизненное пространство: хорошо организованное хозяйство и садово-парковый комплекс. Болотова никогда не занимало абстрактное теоретизирование.

Он писал статьи по сельскому хозяйству, когда налаживал и совер-шенствовал хозяйство в своем имении, по медицине, когда нужно было лечить своих крестьян и близких, по садовой архитектуре, когда он создавал «русский сад» в своем имении и имении графа Бобринского в Богородицке, стал писать пьесы, когда нужно было пополнить репертуар домашнего театра. Желая приобщить к свое-му увлечению философией молоденькую жену, он пишет регуляр-ное и систематическое изложение своих взглядов «Детскую фило-софию», размышляя о воспитании детей, – «Путеводитель к истин-ному счастию, или Опыт нравоучительных и отчасти философских рассуждений...».

«Детская философия, или Нравоучительные разговоры между одною госпожею и ея детьми: Сочиненные для поспешествования истинной пользе молодых людей» написана Болотовым под влиянием популярных философско-педагогических сочинений писательницы Мари Лепренс де Бомон (1711-1780), известной современному читателю, а скорее, зрите-лю, по неоднократно экранизированной сказке «Красавица и чудовище», по мотивам которой в свое время был написан «Аленький цветочек» С.Т Аксаковым. Лепренс де Бомон разработала особый метод объяснения детям религиозно-философских проблем. Она сочиняла небольшие сценки в виде диалогов между девочками и их наставницами, в которых в форме вопросов и ответов разъяснялись сложные и непонятные во-просы. Действующие лица обычно носят «говорящие» фамилии, кото-рые переводились как Добронравова, Благоразумова, Искреннева, Ос-троумова, Уединенова, а также Вертопрахова, Неугомонова и т.п. Такие ее сочинения, как «Детское училище, или Разговоры благо-

разумной наставницы с ея воспитанницами», «Правила для общежития, или Наставление девицам, содержащее священную и светскую историю и географию», «Юношеское училище, или Нравоучительные разговоры между разумною учительницею и многими знатными ученицами», «На-ставление молодым госпожам, вступающим в свет и брачные союзы,


служащее продолжением Юношескому училищу, где изъясняются должности как в разсуждении их самих, так и в разсуждении их детей», «Воспитание совершенное, или Сокращенная древняя история с показа-нием географических и хронологических мест», «Новый мантор или Наставления отрокам как в вере и благонравии, так и в других полезных и свойственных возрасту их знаниях», издавались и переиздавались в России десятки раз.

«Детская философия» написана в форме диалога между Г. Цхх и ее детьми Феоной 14 лет и Клеоном 13 лет. Диалогическая форма дает возможность в наивных рассуждениях детей разъяснять положе-ния, сформулированные их воспитательницей, а с другой стороны, провоцировать «вечные вопросы»: «Что такое мы? Откуда и отчего взялись? Где, в каких обстоятельствах и зачем живем, и что с нами вперед будет?» «Понятность» философского дискурса Болотова во многом объясняется яркой образностью его текста, системой ярких и продуманных примеров. Он аллегоризирует и беллетризирует из-ложение, насыщая его образами, доступными детскому пониманию и почти не используя специальную терминологию. Талант популяризатора соединяется у Болотова с оригинальнос-

тью исследователя, «систематичность» предполагает обладание эф-фективным методом. «Детская философия» предназначена дать полное представление о всех сферах знания. Однако задача, котору-ю поставил Болотов в своем сочинении, отличалась от той, которую ставила Лепренс де Бомон, и выходила за пределы популярного изложе-ния основ философских знаний и богословских представлений. Это го-раздо более самостоятельное и творческое произведение, носящее, по замыслу автора, энциклопедический характер. Опубликовано не все произведение, а только первые две его части, посвященные проблемам метафизики и космологии. Части, оставшиеся в рукописи, обращены к естественнонаучным проблемам. Болотов полагал, что только разно-стороннее образование, а следовательно познание различных сторон мирового устройства, может дать представление о цели и величии бо-жественного замысла. Он пишет: Какое бы понятие вы теперь о Боге и его свойствах и совершенствах не имели [...] но никогда вы не можете иметь совершенного и удостоверитель-ного понятия о его премудрости, благости и любви и прочих совершенствах, естли не будете знать физики (Болотов 1779, ч. 2, 23).

«Физикой» Болотов, как и другие его современники, называл науку о познании мира, «в котором мы живем», в отличии от богословия, которое изучает «тот свет». В этом смысле «Сия наука тесно со-пряжена с натуральной богословиею [...] и может некоторым обра-зом почесться продолжением оной» (Болотов 1779, ч. 2, 25-26).


Болотов полагает, что знание не является самоцелью, оно необ-ходимо для достижения благополучия2: Многие люди [...] весь свой век трудятся и стараются о распространении знания своего, а о употреблении в пользу приобретенных знаний своих со-всем позабывают, следовательно скорлупу одну в орехе гложут, а ядра не замечают (Болотов 1779, ч. 2, 48).

По его мнению систему знания следует строить, исходя из ее полез-ности для человека, а то, что человеку в жизнь свою знать надобно и что может служить к его бла-гополучию, можно включить в следующие три познания, а именно: во пер-вых, чтобы знать Бога, во вторых, знать мир или свет, в третьих, наконец, чтобы знать человека или самих себя (Болотов 1779. ч. 2, 43).

В предисловии к «Детской философии» Болотов отмечает: «Познание Бога, мира и человека есть неоспоримо превосходнейшее, но вку-пе и полезнейшее и нужнейшее познание из всех прочих познаний человеческих» (Болотов 1776, ч. 1. III).

Характерной чертой российской философии был аксиологический характер эпистемологических построений. Мыслители полагали , что цель познания не в отыскании истины, а в достижении счастья. «Самая лучшая философия есть та, которая основывает должности человека на его счастии» – отмечал Н.М. Карамзин (1982, 93). Так же и Болотов полагает, что познание мира необходимо человеку для понимания своего в нем места и «снискивании себе истинного благополучия» (Болотов 1776, ч. 1, V). В предисловии к «Путеводи-телю к истинному счастию, или Опыту нравоучительных и отчасти философских рассуждений» А.Т. Болотов пишет о сознательном отказе от использования строго фиксированных понятий и фило-софского категориального аппарата с тем, чтобы, заменяя их сим-волами, наглядными образами и аллегориями, можно было бы бо-лее эффективно, более «непосредственно» воздействовать даже на самого неподготовленного читателя, вовлекая и его в сферу фило-софских размышлений. Целью познания является не осмысление истины, а достижения счастья, точнее Истина и представляет собой путь к «благополучию человеческой жизни и средствах к приобре-тению оного». «Дело не в том состоит, – пишет Болотов, – чтобы знать все вещи в самую тонкость, но в том, чтобы знанием оным пользоваться» (Болотов 1779, ч. II, 47). Поэтому нужно писать как можно более проще, ибо далеко не каждый сможет «понимать все сии философические истины, если бы я об них обыкновенными глубокого размышления и тонкого понятия требующими филосо-фическими словами говорил» (Болотов 1784, 184).

2 Сегодня мы сказали бы «счастья», но в XVIII в. в понятие «счастья» вкладывался несколько иной смысл. Счастье рассматривалось скорее как «везение», удачное сте-чение обстоятельств (Орлов 1983).


Проблема человеческого благополучия настолько важна, что было бы наивным полагать, что она уже исчерпана в сочинениях «славных ученых мужей». При этом не совсем понятно ни то, в чем состоит истинное благополучие, ни то, как возможно его достичь. Поэтому прежде всего мыслитель должен решить для себя: «Есть или нет истинное благополучие на свете и может ли оно или не мо-жет человеком приобретаемо быть?», а также «Какими средствами оное наиудобнее приобретать бы можно было» (Болотов 1784, ч. 1, 11).

«Естественный» характер желания благополучия показывает, что оно свойственно человеческой природе. Ведь «Сей великий на-туры нашей Строитель не вложил сначала в нас ни одного такого желания, которое бы не могло исполнено и насыщаемо быть» (Бо-лотов 1784, ч. 1, 96). Однако не все желания могут полностью реа-лизоваться в этой жизни. Болотов посвящает отдельную главу об-стоятельному анализу того, «в чем бы, собственно, состояло бла-гополучие человеческое», отмечая, что :

• истинное благополучие не от богатства, не от чести, не от роскошей и не от прочих вещественных вещей собственно зависит (Болотов 1784, ч. 1, 58),

• оно единственно в веселии, происходящем от исполнения наших желаний состоит (Болотов 1784, ч. 1, 58),

• сему веселию беспрерывному и непоколебимому быть надобно, ежели ему совершенное благополучие составлять (Болотов 1784, ч. 1, 58-59),

• такого веселия нам в нынешней жизни приобресть никак не можно (Бо-лотов 1784, ч. 1, 59,)

• такое счастливое состояние человек только в будущей жизни получить и оного надеяться может (Болотов 1784, ч. 1, 59),

• хотя в нынешнюю жизнь благополучия совершенного получить и нельзя, однако можно нам оное в здешнем градусе иметь (Болотов 1784, ч. 1, 61).

Таким образом, блаженство земной жизни есть бледное отражение возможностей будущей, поэтому имеет не абсолютный, а относи-тельный характер. Тем не менее, вполне возможно построить свою жизнь таким образом, чтобы оградить себя от неприятностей. Для этого следует обратиться к самопознанию. Познание самого себя не менее важно, чем познание мира. Болотов

анализирует преимущества человека, понимающего цели и задачи, сто-ящие перед ним, и размышляющего о смысле собственной жизни:

Первая выгода и польза может проистекать вам от того то, что вы спознать самих себя и узнать, что вы такое и какую фигуру, вещь и тварь сочетаете со-бою в свете, можете наинужнейшим образом чувствовать все сии бесчисленные преимущества, какими одарены вы от Творца пред другими тварьми. Вторую выгоду и пользу можете вы иметь от того, что узнаете вкупе и все

недостатки, с нынешним вашим существованием сопряженные, так же слабости, коими человеки в жизнь свою подвержены, и все несчастные следствия, от того проистекавшие и вам величайший вред производящие, в состоянии будете живее чувствовать оные и всю необходимую надобность в стараниях о поправлении недостатков и о преодолении слабостей оных, и тем к истинной своей пользе по-буждаться.


Третья и величайшая выгода и польза может проистечь вам от того то, что вы спознакомившись короче со всем существом своим, а особенно с душой своей и всеми обстоятельствами до ней относящимися, а особенно узнают, чем и каким образом можно человеку все дурные и пагубные в себе стремительства, склон-ности, страсти и привычки уменьшать, угнетать и отчасти совсем истреблять, а добрые возбуждать и увеличивать[...] Четвертою выгодою может почесться то, чтобы получив обо всем том нуж-

ные понятия в состоянии будете всю жизнь вашу и деяния располагать так, чтобы они с назначением своим были сообразны и могли быть угодны вашему создате-лю и удостоиться его благоволения и ждать особливой его к себе милости. Пятая выгода и польза произойдет для вас от того, что в состоянии будете

удобнее и с меньшим для вас трудом и отягощением исполнять все должности, коими обязаны относительно к Богу, к самим себе и ко всем прочим вместе с ва-ми на свете живущим людям, ибо вы будете знать, как вам за всякое дело именно и с самого начала приниматься и как удобней и лучше производить оное в дей-ство, чего множайшие люди, совсем не зная, имеют от производства хороших дел великие и нередко непреоборимые затруднения и от самого того всего реже их производят. Шестую можете вы иметь от того ту выгоду, что, пользуясь сим самопозна-

нием, можете вы уже здравее судить и о истинном благополучии и блаженстве, какое человек от нынешней жизни имеет и получить может, и не ослеплять себя ложными, и для искания сего не жертвовать всем своим временем и трудами: к доставлению же себе истинного, употреблять уже верные и истинные средства и чрез то великое делать оному поспешествование. Наконец, седьмая и пред всеми наиважнейшая выгода от самопознания может

быть для вас та, что оная доставляя вам множество разных житейских выгод, покажет вам вкупе и вернейший путь к достижению бесценного блаженства и в будущей жизни и будет вас побуждать к шествию по оному для приобретения сего не гиблющего сокровища (Болотов 1815, л. 6-7 об).

Болотов предлагает проанализировать формирование эмоциональной сферы и возможность рассудка контролировать этот процесс. Челове-ком управляют две силы: воля и разум. Воля является источником желаний. Ее свобода предполагает, что она производит разнообразные желания, далеко не все из которых являются приемлемыми с точки зрения христианской морали. Ум контролирует реализацию этих жела-ний и порой вступает с ними в серьезный конфликт. Болотов задается вопросом, как же в человеке возникают желания не только «естествен-ные», вызванные природными и духовными потребностями, но и такие, которые могут ему повредить. Он рассматривает этот вопрос, исполь-зуя аллегорическую модель человека, представляя его в виде корабля, несущегося по океану. Этот корабль имеет сложную конструкцию и управляется с помощью «каюта», имеющего связь с этими механиз-мами. «Кают» представляет собой помещение, в которое заперто мно-жество птичек (мысли) и зверьков («хотения и желания»), между кото-рыми от природы установлены «многоразличные и преудивительные порядки» (Болотов 1784, ч. I, 125). Так, «зверьки» ведут себя в полном соответствии со своей животной сущностью. Они могут спать и бодрствовать, испытывают голод и обиду, их можно как раздразнить, так и успокоить, они могут быть злыми и добрыми, пристрастными и справедливыми, они стремятся к «веселию и благополучию», любят быть в действии, но им не нравится, когда их усилия тщетны. Они могут


менять размеры, порождать детей и стремятся к самосохранению и т. д. В состоянии бодрствования и активности зверьки увеличиваются в раз-мерах. Таким образом, «хотения и желания» превращаются в привычки и даже в страсти. Увеличиваясь в размерах, они вносят хаос в управ-ление кораблем, который несется по волнам, забыв о цели. Следует ре-гулировать поведение животного начала, не давая развиваться низмен-ным, «скотским» наклонностям до такого размера, когда разум не мо-жет с ними совладать. Таким образом, зло происходит от «злоупотре-блений нашей свободности» (Болотов 1784, ч. I, 248). В неопубликованном диалоге «Старик со внуком, или Разговоры у

старого человека с молодым его внуком» Болотов опять возвращается к необходимости познания самого себя. Диалог включает «Разговор о человеке и о нужных сведениях об нем, Разговор о слабостях, каким подвержен человек, О нужном покровительстве Божием человеку, О том, зачем человек живет на свете, Разговор о люблении самих себя, Разговор о должностях к самим себе, О люблении других человеков во-обще, О должностях общественных ко всем людям, О должностях об-щественных, состоящих в деяниях» и т.п. (Болотов 1822). Если в мире вещей господствует довольно жесткий детерминизм,

то человек в своих поступках обладает определенной свободой. Бо-лотов полагает, что «Божеское намерение состояло [...] в том, чтобы нас ему сделать, чтобы мы сами собою дела производить могли [...]. Он не хотел нас сделать такими, чтобы мы подобны бездушным машинам были. И дела принужденные делали, которые собственно от нас самих зависят, не так, как мельница или часы» (Болотов 1776 ч. 1, 90). Чело-век может делать как угодное Богу, так и противное его воле. Однако не всегда он хорошо понимает, какова же эта воля. Поэтому одной из главных целей его жизни должно стать понимание сущности Бога и стремление к выполнению предписанных им законов. Будучи совсем пожилым человеком и задумываясь о близкой

смерти, Болотов пишет сочинение «О душах умерших людей» (Бо-лотов 1823), где размышляет о «бессмертии душ наших», «состоянии, в котором выходят души из тел умирающих людей», «о последних вре-менах света», «о новом мире и устроении оного». Размышлениям о смерти посвящены также рукописи, хранящиеся в Библиотеке Акаде-мии наук в Санкт-Петербурге: «Предполагаемые наугад происшествия на том свете» (Болотов 1823а) и «Старик со внуком…» (Болотов 1822)3. В этих сочинении Болотов выдвигает ряд мировоззренческих гипотез, пытаясь осмыслить и выразить сверхъестественные сущности на языке обыденных понятий и представлений. По жанру эти размышления напо-минают своеобразную «философско-теологическую утопию», ибо Бо-лотов пытается представить «обыденную жизнь», повседневность в мире трансцендентных явлений. Он пытается постичь, как будет выгля-

3 Указаниям на эти рукописи я обязана Thomas’у Newlin’у, автору приведенной выше книги о Болотове.


деть «жизнь после жизни» с точки зрения сознания обычного человека, боящегося смерти и готовящегося к встрече с неизбежным. Танатологические и пневматологические сочинения Болотова в оп-

ределенной степени испытали влияния немецких философов. Это И.М. Гецен, сочинение которого «Рассуждения о начале и конце нынешнего и о состоянии будущего мира» (Гецен 1783) было переведено Болотовым и издано Новиковым в Москве в 1783 г. Болотов разделял мысли Ге-цена, полагающего, что учение о происхождении мира и конце света должно быть важнейшей частью всех философских систем. Гецен пи-шет: Мы удивляемся прилежности, остроумию и крепости духа многих других фи-лософов и должны признаться, что они нередко вникали глубоко в истины, но мы теряем все почтение к ним, как скоро услышим их о происхождении и кончине мира говорящих и рассуждающих. Тут все учения их теряют всю красоту и все правдоподобие и делаются столь худо между собою связанными, столь несклад-ными и вздорными, что скорее подумать можно, что они намерение имели малым детям басни и сонные бредни рассказывать, нежели свету о толь великих и важ-ных истинах свои наставления давать (Гецен 1783, 66-67).

Описание Царствия Небесного в книге Гецена оказало известное вли-яние на Болотова. Кроме того, он неоднократно ссылается на сочинения немецкого писателя и философа-пиетиста И.Г. Юнга-Штиллинга. Сле-дует отметить, что в Александровскую эпоху сочинения Юнга-Штил-линга были очень популярны, их высоко ценили сторонники Библей-ского общества, включая самого Александра I, который встречался с мыслителем во время заграничных поездок. Даже некоторые церковные иерархи относились к нему достаточно уважительно. Болотов ссылается на книги «Теория науки о духах» (Theorie der

Geisterkunde) и «Угроз Световостоков» (Der Graue Mann), в которых Штиллинг попытался дать описание мира духов и возможности его вза-имодействия с обычной жизнью. Вероятно, Штиллинг привлекал Боло-това своим «мистическим реализмом», так как описывал явления «того» мира в понятиях и категориях «этого». А.Н. Пыпин сравнивает мысли Штиллинга с примитивными народными представлениями, отмечая, что «суеверие образованного класса, который учился теперь у Штиллинга, начало восторгаться проявлениями простонародного невежественного предрассудка» (Пыпин, 2000, 327). Влияние Юнга-Штиллинга, прежде всего его сочинения, известного в

России как «Приключения по смерти» (Юнг-Штиллинг 1805), особенно сильно в сочинениях Болотова «Старик со внуком, или Разговоры у ста-рого человека с молодым его внуком» (Болотов 1822) и «Предпола-гаемые наугад происшествия на том свете и разговоры в мире духов у душ умерших людей между собою и Ангелами» (Болотов 1823а), где Болотов описывает мир духов в категориях обыденных подробностей. Он помещает этот мир в «отдаленный и всем смертным неизвестный предел Вселенной» (Болотов 1723а, л. 2), предусматривая, таким обра-зом, его физическую отдаленность, но не метафизическую инаковость.


Во Вселенной существует довольно много областей, где души после смерти дожидаются Страшного суда. Они попадают туда после предва-рительной «сортировки», ибо и после смерти личностные черты со-храняются. Ангел объясняет герою: И как все силы и действия твоего разума и воли остались в тебе в таком же совер-шенстве и состоянии, в каком были они в жизнь твою и пред кончиной оной, то мо-жешь ты употреблять действия сил сих таким же образом и здесь, как в прежнюю жизнь свою, или несравненно еще с лутчим успехом (Болотов 1723а, л.6).

Души умерших ранее с интересом расспрашивают вновь прибывшего о новостях. Они сохраняют признаки возраста, пола и даже национальной идентичности. В царстве духов не только русские, «есть тут и немцы и французы и испанцы и поляки, и англичане и голландцы, и шведы, и греки, [...] и чухны, и из разных других народов, которых и названия я не слыхивал, и всех их можно распознать по разности их платья» (Бо-лотов 1723а, л. 6). Однако там нет турок, татар, китайцев, индейцев, «персиян» и «ара-

пов», а также идолопоклонников: «пришельцы здесь из таких только стран и государств, где хотя разная, но все христианская вера» (Болотов 1723а, л. 80). После смерти сохраняется даже «полупрозрачное подобие той одежды, в каковой тот человек наиболее в жизни своей хаживал» (Болотов 1723а, л. 13). В зависимости от степени добродетели в преж-ней жизни одежды душ могут быть более или менее прозрачными, а также светлыми и темными. Естественно, светлое и прозрачное марки-рует добродетель. При этом степень прозрачности соответствует прош-лой жизни, а степень насыщенности светом – нынешней, в Царстве ду-хов. Общаются души друг с другом на особом языке, хотя националь-ный язык также сохраняется для общения с «единоземцами». Пневматология, или рациональная психология, как «учение о душе и

духах» составляла одну из главных частей метафизики, наряду с онто-логией, космологией и натуральным богословием. Однако Болотов ис-пытывал потребность не столько в завершении своей метафизической системы, сколько в выработке собственного взгляда на «основные во-просы». Он рассуждает о сложных философских проблемах с позиции человека, умудренного жизнью и полагающегося на собственный здра-вый смысл, но вместе с тем осведомленного о мнении авторитетов. Во-просы внука, персонажа диалога, «бессмертны ли души»?; «в каком об-разе, виде и состоянии они при смерти людей из тел их выходят»?; «куда они деваются»?; «что с ними воспоследствует»? (Болотов 1823) и т.д. формулируют архетипические пневматологические проблемы. Болотов показывает, что доказательства бессмертия души лежат в разных плос-костях знания и основываются на «заключениях ума», «откровении Бо-жием», «различных случаях, бывших в мире». Приводя доказательства «первого рода», он использует традицию метафизико-схоластического дискурса, говоря о том, что само представление о вечности (онтологи-ческое доказательство), желание вечной жизни (психологическое дока-


зательство), наличие сходных представлений о бессмертии души у разных народов (историческое доказательство), ощущение «неполноты» счастья в земной жизни (аксиологическое доказательство), несовмести-мость с бесконечной божественной премудростью и благостью крат-кости человеческого бытия (теологическое доказательство) свидетель-ствуют о том, что душа бессмертна. Что касается «величины», «образа» и «фигуры» души, то об этом можно рассуждать лишь «гадательно». Сам Болотов полагает, что душа сохраняет «самобытный тот образ и фигуру», которые человек имел в жизни, а она сама (или ее оболочка) представляет собой «эластичное», «эфирное», «тонкое» тело (Болотов 1823). Он думает, что душа способна перемещаться в пространстве с боль-

шой скоростью. Увлекшись, он рисует фантастическую картину «кос-мического путешествия» душ и поселения их «на каких-либо планетах или в ужасной и непостижимой для нас отдаленности за пределами всего мироздания» (Болотов 1823, 68). При этом воздействие на душу того что она «мыслила, хотела и производила» (Болотов 1823, 59), будет пребывать в вечности, составляя суть ее индивидуального бытия. Пневматологическое сочинение Болотова показывает, что в начале

ХIХ в. «экспериментальная» и «рациональная» психология были еще тесно связаны, хотя тенденции их возможного расхождения были уже намечены. Однако, «учение о душе», стремясь обратиться к сфере «чис-тейшей метафизики», с трудом преодолевает соблазны натурфилософс-кого дискурса. Болотов не может избежать взгляда на душу, как на осо-бого рода «вещество», что сближает его рассуждения с современными спекуляциями обыденного сознания. Особое внимание Болотов уделяет описанию того, как будет ор-

ганизована жизнь душ после их выхода из тел. По его мнению, они сохранят ряд личностных качеств и способность общаться друг с другом. Однако они будут полностью лишены пороков, которые так осложняли их жизнь в земном мире. По его мнению, возможно полное изменение физического состояния пространства, в котором они будут находиться. Возможно, Земля перестанет быть круглой , не будет надобности в солнечном освещении, ибо достаточно будет света Божественной премудрости. Нет оснований сомневаться в том, что образ будущей жизни будет приведен в буквальное соот-ветствие с образом рая, описанного в Священном писании.

Болотов не исключает, что новый мир будет населен только людьми. Животные, рыбы и даже растения могут не понадобиться новым совершенным существам: А если и будут какие неизвестных нам родов твари, то разве такие, которые по каким-нибудь отношениям могут когда неполезными быть тогдашним обитателям Земли, так, по крайней мере, почему-нибудь утешительны, как, например, птицы своим пением и своею разнообразностию и красивостию своих перьев, звери, своими к ним ласками и услужливостию, а может быть и самим повиновением, как то было в первые дни при Адаме в раю Едемском (Болотов 1823, 458).


Судя по всему, все блаженные души станут горожанами — жите-лями Иерусалима, столицы священной империи, в которой будут и другие города, попроще, для менее совершенных существ. Однако в будущей жизни останется возможность к совершенству, поэтому иерархия душ будет иметь подвижный характер.

Сохранится в будущей жизни и определенный тип семейных от-ношений, но не супружеских, а кровнородственных. Возможно, де-ти, умершие в младенчестве, будут иметь возможность общаться со своими родителями и прародителями. Одним из главных занятий блаженных душ станет процесс дальнейшего просвещения и позна-ния: что касается до занятий умственных, или душевных, то состоять они могут в упоминаемом мною прежде рассматривании и узнавании всей тогдашней натуры и устроения оной, а того паче в множайшем от часу познавании всех божественных свойств и совершенств зиждителя мира, а особливо его непостижимой премудро-сти в устроении оного и управлении оным. Также в узнавании всего того, что от-носится до мира духов, до дел и упражнений самых Ангелов и других сил небес-ных. Узнаванием всего того могут они пользоваться при собеседовании с самими ими, или с знавшими то более, нежели они знаменитейшими блаженными (Боло-тов 1823, 551).

Так реализуется идеал аксиологической эпистемологии, заключающий-ся в возможности познания как способа совершенствования.

Болотов прожил достойную жизнь и вполне приготовился к смерти. Даже эту область он сумел приспособить к своему характеру, осмыс-лить и почти обжить.

Те личности, которые народ считает национальными героями, мно-гое могут сказать о нем самом. Если в обществе почитаются полко-водцы, революционеры и политические лидеры, значит оно не готово к размеренной и упорядоченной жизни, оно хочет не созидать, а заво-евывать. Если пророками становятся писатели, а литература заменяет историю и философию, становясь единственным образцом, по кото-рому сверяются часы жизни, значит общество находится в утопическом сне и не желает сталкиваться с реальностью. Симптоматично, что лю-ди, подобные Болотову никогда не почитались в нашей стране образцом для подражания. Дело не в его философской теории, она принадлежит своему времени и несовершенна, как, впрочем, и все, что является тво-рением человеческих рук. Однако эта теория давала мыслителю воз-можность сделать свои отношения с миром светлыми и гармоничными и, что еще более сложно, понять себя. Его философствование стало образом жизни. Он формулировал силлогизмы, которые могли сделать его существование полнее и интереснее и жил как истинный философ, удовлетворяясь разумным и делая его действительным.

Li t eratura

Болотов, А.Т. 1761. Памятная книжка, или Собрание различных нравоучительных правил, собственно себе для памяти при разных случаях записанных Андреем Бо-лотовым. РО РНБ Ф89 Болотовы, ед. хр. 5. Кенигсберг.


— 1776-1779. Детская философия, или Нравоучительные разговоры между одною госпожею и ея детьми, сочиненная для поспешествования истинной пользе молодых людей, ç. 1-2. Мoskva.

— 1784. Путеводитель к истинному человеческому счастию, или Опыт нра-воучительных и отчасти философических рассуждений о благополучии человеческой жизни и средствах к приобретению оного, ç. I-III. Мoskva.

— 1815. Утренники семидесяти-семилетнего старца, состоящия в советах и на-ставлениях своим внучатам. Книжка IV, содержащая в себе замечания о долж-ностях человека к самому себе. ОР РНБ Ф89 Болотовы 56. В Дворянинове.

— 1822. Старик со внуком, или Разговоры у старого человека с молодым его внуком. Сочинение 84 летнего старика. БАН Рукописный отдел Собр. Болотова 23-24. В Дворянинове.

— 1823. О душах умерших людей. Разговоры у старика со внуком. РО РНБ. Ф. 89. Ед. хр. 100. Болотовы А.Т., П.А. и М.П. Дворянинов.

— 1823а. Предполагаемые наугад происшествия на том свете и разговоры в мире духов у душ умерших людей между собою и Ангелами. Рук отдел БАН Собрание Болотова № 20.

— 1986. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Мoskva.

Гавриил, архимандрит. 1839. История философии в 6 ч, ç. III. Казань. Гецен, И.М. 1783. Рассуждения о начале и конце нынешнего и о состоянии будущего

мира. Мoskva. Гулыга, А. 1977. Кант. http://lib.rus21.ru/koi/MEMUARY/ZHZL/kant.txt — 1986. Он писал о себе и для нас. – Болотов, А.Т. Жизнь и приключения Андрея

Болотова, описанные самим им для своих потомков. Мoskva, страници?. Жучков, В.А. 1996. Из истории немецкой философии XVIII века (предклассический

период). Мoskva. Карамзин, Н.М. 1982. Всеобщее обозрение. – Н.М. Карамзин. Избранные статьи и

письма. Мoskva, страници.? — 1982. О любви к отечеству и народной гордости. – Н.М. Карамзин. Избранные

статьи и письма. Мoskva, страници.? Кулябко, Е.С. 1962. М.В. Ломоносов и учебная деятельность Петербургской Акаде-

мии наук. Мoskva, Лeningrad. Лавринович, К.К. 1995. Альбертина. Очерки истории Кенигсбергского университе-

та. Калининград. Орлов, П.А. Счастье и блаженство в поэзии XVIII – начала XIX века. – Рус-

ская речь 1983, № 5, 9-14. Пыпин, А.Н. 2000. Религиозные движения при Александре I. Санкт-Пeterburg. «Философский век», альманах. Христиан Вольф и русское вольфианство. Санкт-Пeterburg, 1998.

Христиан Вольф и философия в России. 2001. Санкт-Пeterburg. Щеблыгина, И.В. 2003. А.Т. Болотов: Гармония мира и души. Мoskva. Юнг-Штиллинг, И.-Г. 1805. Приключения по смерти, ç. 1-3. Санкт-Пeterburg. Newlin, Th. 2001. The voice in the garden. Andrei Bolotov and the anxieties of Russian pas-

toral, 1738-1833. Evanston, Ill. Sankt-Peterburg Татьяна Артемьева ([email protected])

ФИЛОСОФИЯ КАК СУДЬБА: А. Т. БОЛОТОВ . Технологии...

Documents

Transcript of ФИЛОСОФИЯ КАК СУДЬБА: А. Т. БОЛОТОВ . Технологии...