МИНИСТЕРСВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ВОЛГОГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Волгоград 1998

MINISTRY OF GENERAL AND PROFESSIONAL EDUCATION

VOLGOGRAD STATE UNIVERSITY

CENTER FOR AMERICAN STUDIES

A M E R I C A N A

Vol. II

THE MATERIALS OF THE INTERNATIONAL SCHOLAR

CONFERENCE

“RUSSIA AND THE COUNTRIES OF AMERICAN CONTINENT:

THE EXPERIENCE OF HISTORICAL RELATIONSHIP”

1997, September, 24-26

Volgograd 1998

2

МИНИСТЕРСВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ВОЛГОГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ЛАБОРАТОРИЯ АМЕРИКАНИСТИКИ

A M E R I C A N A

Выпуск 2

МАТЕРИАЛЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ

КОНФЕРЕНЦИИ

“РОССИЯ И СТРАНЫ АМЕРИКИ: ОПЫТ ИСТОРИЧЕСКОГО

ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ”

г. Волгоград, 24—26 сентября 1997года

Волгоград 1998

3

ББК 63. 3 (7) 6-7 А47

Редакционный совет: академик Н.Н. Болховитинов; д-р ист. наук, ведущий науч. сотр. ИВИ РАН Е.А. Ларин; д-р ист. наук, рук. группы по изучению межнациональных и межрасовых отношений ИВИ РАН Р.Ф. Иванов; д-р ист. наук, зав. кафедрой новой и новейшей истории СПбГУ Б.Н. Комиссаров; д-р ист. наук, ведущий сотр. ИАЭ РАН А.Д. Дридзо

Редакционная коллегия: д-р экон. наук О.В. Иншаков; д-р техн. наук Б.Н. Сипливый; д-р экон. наук М.М. Загорулько;

д-р ист. наук А.И. Кубышкин (отв. редактор); канд. филол. наук С.П. Кушнерук (отв. секретарь),

канд. ист. наук И.И. Курилла, канд. ист. наук В.Н. Косторниченко,

Т.К. Коноплич (технический редактор)

Americana. Вып. 2: Материалы Международной научной А47 конференции “Россия и страны Америки: опыт исторического

взаимодействия”, г. Волгоград, 24—26 сентября 1997 года. — Волгоград: Издательство Волгоградского государственного университета, 1998. — 428 с.

ISBN 5-85534-159-3Во второй выпуск сборника вошли доклады участников Между­

народной научной конференции “Россия и страны Америки: опыт ис­торического взаимодействия”, состоявшейся в Волгоградском государ­ственном университете 24—26 сентября 1997 года.

Для студентов, аспирантов, преподавателей гуманитарных фа­культетов вузов и всех читателей, интересующихся историей и перс­пективами развития политических, экономических и культурных от­ношений между Россией и странами Американского континента.

Авторы опубликованных материалов несут полную ответственность за подбор и точность приведенных фактов, цитат, экономико-статистических данных, имен собственных и прочих сведений.

© Центр американских исследований ВолГУ «Американа», 1998

© Издательство Волгоградскогогосударственного университета, 1998

ISBN 5-85534-159-3

4

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемый вниманию читателя сборник включил ма­териалы научной конференции “Россия и страны Америки: опыт исторического взаимодействия”, состоявшейся в сентябре 1997 года в Волгоградском государственном университете.

Конференция, собравшая американистов из научных цен­тров России и США (среди участников — ученые из Москвы, Санкт-Петербурга, Саранска, Хабаровска, Элисты, Волгогра­да и ряда американских университетов), стала возможной бла­годаря поддержке со стороны администрации Волгоградской области, а также посольства Соединенных Штатов Америки в Российской Федерации. Организаторы конференции выража­ют свою искреннюю признательность и благодарность людям, поддержавшим проведение научного форума и публикацию материалов участников конференции: губернатору Волгоград­ской области Николаю Кирилловичу Максюте, первому сек­ретарю посольства США в России господину Роберту Хилто­ну, главе Комитета по делам молодежи при администрации Волгоградской области Андрею Володарьевичу Варакину, а также ректору Волгоградского государственного университета, профессору Олегу Васильевичу Иншакову.

PREFACE

This book includes the materials of the International Scholar Conference “Russia and the Countries o f American Continent: the Experience of Historical Relationship ” which was held in Volgograd State University in September of 1997.

This Conference brought together the americanologists from some Research Centers of the Russian Federation and the USA (the scientists from Moscow, Sankt-Petersburg, Saransk, Habarovsk, Elista, Volgograd, Kent State University OH, Mansfield University PA were the participants of the Conference) . It was asuccess thanks to the encouragement and financial support of the Volgograd Region Administration, the Administration of Volgograd State University

5

and the U. S. Embassy in the Russian Federation. The organizers of this scientific forum express their special thanks to the Governor of Volgograd Region Nikolai K. Maxuta, the First Secretary of the U.S. Embassy in the Russian Federation Mr. Robert Hilton, the Head of the Committee for Youth Affairs under the Administration of the Volgograd Region Andrei V. Varakin, and the Rector of Volgograd State University Oleg V. Inshakov.

6

РО ССИЙСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ

РЕТРО СПЕКТИВЕ

Академик Н.Н. Болховитинов

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ РУССКО-АМЕРИКАНСКИХ ОТНОШЕНИЙ,

1732-1867 ГГ. (НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ)

Мне доставляет огромное удовольствие приветствовать от­крытие международной научной конференции в Волгограде «Россия и страны Америки: опыт исторического взаимодейст­вия» и создание в Волгоградском государственном университе­те научного центра «Американа». Практически всю свою жизнь я посвятил изучению именно этой тематики и рад предложе­нию рассказать вам об общих итогах моих исследований.

Моя самостоятельная работа как историка началась в дале­кие 1950-е годы, когда «холодная война» между СССР и США достигла апогея. В то время полки книжных магазинов пестрели названиями: «Разбойничий путь американских агрессоров», «Аме­риканский империализм — злейший враг советского народа», «Кровавый американский империализм» и т. п. Любопытно, что название книги А.Е. Куниной «Кровавый американский импе­риализм» показалось рецензенту недостаточно впечатляющим и он озаглавил свою заметку в журнале "Звезда" (1952. № 8. С. 187) ещё более выразительно — «Биография зверя».

Я прекрасно отдавал себе отчет, что с наукой все эти книги не имеют ничего общего, и мне не хотелось, чтобы в будущем мне было бы стыдно за участие в откровенной антиамериканс­кой пропаганде. Кроме того, надежды на то, что я когда-ни­будь поеду в США, не было, и приходилось рассчитывать толь­ко на архивные документы, которые имеются в нашей стране. Даже тогда, когда я работал над кандидатской диссертацией

7

«Происхождение и характер доктрины Монро, 1823 г.», глав­ным источником стали документы Архива внешней политики России, на основе которых удалось детально проследить связь генезиса доктрины с русско-американскими отношениями на северо-западе Америки. Когда же в начале 1957 г. я стал сотруд­ником этого архива и начал работу над подготовкой фунда­ментальной документальной публикации «Внешняя политика России XIX — начала XX в.», в центре моих интересов оказа­лись отношения США с Латинской Америкой, политика Рос­сии на Тихоокеанском Севере и Дальнем Востоке.

В апреле 1959 г. в журнале «Новая и новейшая история» появилась моя небольшая публикация «К истории установления дипломатических отношений между Россией и США, 1808— 1809», из которой в дальнейшем «выросла» докторская диссертация1.

Вспоминаю, как во время подготовки диссертации про­фессор Борис Федорович Поршнев с удивлением спросил меня, что я могу обнаружить об отношениях России с США в XVIII в., если сами отношения были установлены только в 1809 г.? В результате мне пришлось объяснить особенности своего подхо­да к изучению исторических связей и взаимодействий между нашими странами, который со времени выхода в 1966 г. моног­рафии о становлении русско-американских отношений полу­чил широкое признание.

Напомню, что в прошлом историки международных от­ношений редко обращались к изучению роли простых людей в истории становления и развития связей между отдельными стра­нами. В центре их внимания были слова и дела известных поли­тических деятелей, прославленных генералов и дипломатов, пре­зидентов и царей. Из истории международных отношений выпа­дал главный элемент — народ, причем народ в лице своих са­мых лучших, наиболее образованных и активных представите­лей — ученых, литераторов, журналистов. Как мне удалось до­казать, сама история отношений между Америкой и Россией в середине XVIII в. открывалась прямыми и косвенными контак­тами Б. Франклина, Э. Стайлса и других американских ученых с их петербургскими коллегами — М.В. Ломоносовым, Ф. Эпину- сом, И.А. Брауном и другими2.

Кстати, едва ли не самой важной моей находкой оказа­

8

лось неизвестное ранее первое и единственное письмо Фран­клина Эпинусу от 6 июня 1765 г., хранившееся в Пенсильван­ском историческом обществе. В результате впервые был доку­ментально доказан тот факт, что Франклин переписывался с русскими мыслителями и что «блестящий петербургский уче­ный» оказал влияние не только на великого американца, но и на знаменитого английского физика Генри Кэвендиша. Не мень­шее значение в сфере политики имело также неизвестное ра­нее приветственное послание Эпинуса Франклину, в котором петербургский академик оценивал Американскую революцию «как событие, благотворное воздействие которого на весь род человеческий будет сказываться и в грядущих веках»3.

В целом уже первым моим монографиям, особенно после их издания в переработанном и дополненном виде в США, была суждена счастливая судьба4. Им были посвящены десятки хвалебных рецензий, а главное — на их основе группа советс­ких и американских историков и архивистов подготовила фун­даментальное документальное издание, подтвердившее все ос­новные выводы и находки автора5.

Не меньшее значение имела моя вторая крупная моногра­фия о развитии русско-американских отношений в 1815—1832 гг., основанная, как и предшествующая работа, на тщатель­ном изучении русских, американских и западноевропейских ис­точников и, в первую очередь, оригинальных архивных доку­ментов. Впервые в мировой литературе был детально просле­жен генезис доктрины Монро в связи с отношениями США и России, установлены причины русско-американского сближе­ния и заключения торгового договора 1832 г. Важным достиже­нием был и пересмотр оценки «Духа журналов», который ра­нее считали консервативным6, а в действительности этот жур­нал выступил в качетсве передового российского либерально­го органа и был закрыт царской цензурой за публикацию ста­тей о политическом устройстве США7.

Сейчас трудно поверить, но, когда в конце 1960-х годов исследование о «Духе журналов» было завершено, опублико­вать его даже на страницах «Американского ежегодника» ока­залось весьма не простым делом. Достаточно сказать, что ста­тья «Американская тема на страницах “Духа журналов” (1815— 1820)» прошла несколько обсуждений, более десяти раз посы­

9

лалась на рецензию различным специалистам, и только счаст­ливое стечение обстоятельств помогло преодолеть бдительность ответственного редактора.

Уже позднее подтвердилось мое предположение, что из­датель «Духа журналов» Г.М. Яценков действительно опирался на поддержку Александра I и даже был напрямую связан с императором, так как служил начальником его канцелярии. Через пять лет после закрытия «Духа журналов» царскими вла­стями Г.М. Яценков стал издавать новый "Журнал мануфакту­ры и торговли», редактором которого он оставался вплоть до конца 1834 г. Показательно, что и на страницах нового журнала Г.М. Яценков по мере своей возможности пропагандировал успехи развития Соединенных Штатов8.

Нельзя не обратить внимание на еще одно обстоятельство. Исследования, которые издаются на русском языке, с боль­шим трудом получают международное признание и публику­ются в США и Западной Европе в лучшем случае с большим опозданием — через пять, десять и более лет. Показательно, что книгу «Становление русско-американских отношений, 1775—1815» начали переводить еще в 1967 г., а закончили только в 1975, поскольку для этого потребовалось восстановление всех иностранных цитат, включая архивные.

Вторая м онограф ия по данной тематике «Русско- американские отношения, 1815—1832» сразу же получила прекрасные отзывы как в России, так и за рубежом. Рецензент в журнале "Новый мир" (1976, N 3, с. 279—282) писал: «Только специалист, пож алуй, в состояни и оценить объем и интенсивность труда в бумажных “копях” архивов, где “алмазы” находок так же редки, как и в природе». К сожалению, именно эта монография до сих пор целиком еще не опубликована в США, хотя именно ей был посвящен специальный номер выходившего в Нью-Йорке журнала «Soviet Studies in History» (1980—81. Vol. XIX. N 3. Winter), а раздел «Декабристы и Америка» еще в 1970­х годах перепечатывался в США не менее четырех раз.

Впрочем, я не оставляю надежды, что когда-нибудь и вся книга будет опубликована на английском языке. Ведь появилась же, наконец, в переводе на английский язык ранее упоминав­шаяся статья «Американская тема на страницах “Духа журна­лов”» с лестными комментариями д-ра Дж.Д. Хартгроува9. Наи­

10

более сложно обстоит дело с переводами работ, которые публи­куются маленьким тиражом в ведомственных и провинциаль­ных издательствах. Наш знаменитый писатель оптимистически утверждал, что «рукописи не горят». Не знаю, как рукописи, а малотиражные издания действительно не горят. Аналитический обзор «Россия и США: архивные документы и исторические ис­следования» (М.: ИНИОН, 1984) был издан тиражом всего... 110 экз. (!) К тому же оказалось, что в нем имеются совершенно непростительные ошибки. Дело в том, что один сотрудник ИНИ­ОН, ответственный за выпуск издания, стремясь обеспечить про­хождение через издательский отдел института подготовленных к публикации материалов, произвольно поставил страницы в тех журнальных публикациях, где они у автора отсутствовали, а затем забыл их снять (!). Велико же было мое негодование, когда я обнаружил все это уже после публикации данного аналити­ческого обзора. К счастью, при переводе на английский язык мне удалось устранить все опечатки, и работа вышла в исправ­ленном и дополненном варианте10.

Нельзя не отметить, что вплоть до второй половины 1980­х годов политизированность нашей американистики затрудня­ла строго научное и объективное изучение русско-американс­ких отношений даже на ранних этапах их развития. Поэтому издание моих работ в СССР и в особенности их перевод на Западе были в то время счастливым и редким исключением. Первоначально издание моей книги по истории продажи Аляски даже на русском языке казалось почти неосуществимым из-за многолетних сложных переговоров между СССР и США о раз­граничении сфер влияния на Тихоокеанском севере. Одна из моих первых статей на эту тему в 1984 г. была решительно от­вергнута журналом «Новая и новейшая история», хотя я в то время входил в редколлегию этого издания (как выяснилось, редакция получила отрицательное заключение Историко-дип­ломатического управления МИД СССР). Напомню, что в то время в нашей печати можно было встретить заявления, авто­ры которых утверждали, что Соединенные Штаты арендовали Аляску на 99 лет, о подкупе царских чиновников в Петербурге и т. п. Даже сейчас безответственные политические деятели иной раз говорят, что пришло время брать Аляску назад (?!).

Наступившая гласность сначала облегчила, а с 1988 г. сня­

11

ла главные препятствия для публикации статей, а затем и мо­нографии о продаже Аляски. На основе архивных материалов в журнале «Международная жизнь» (1988. №7. С.120-131), а за­тем более подробно в монографии были тщательно изучены все перипетии длительных обсуждений вопроса о продаже Аляс­ки, завершившихся 16 (28) декабря 1866 г. «особым заседани­ем» в МИД России на Дворцовой площади в Санкт-Петербур­ге с участием Александра II, великого князя Константина Николаевича, А.М. Горчакова, М.Х. Рейтерна, Н.К. Краббе иЭ.А. Стекля11. Удалось окончательно решить вопрос и о «взятках в Петербурге». «Взятки» действительно давались, но не в Пе­тербурге, а в Вашингтоне, и не для того, чтобы подкупить цар­ских чиновников, а чтобы обеспечить выделение Палатой пред­ставителей конгресса США 7,2 млн. долларов в качестве платы за Аляску. Впервые был выявлен ряд совершенно неизвестных ранее документов, включая указ Александра II: «Израсходо­ванные на известное мне употребление чрезвычайным послан­ником и полномочным министром в Вашингтоне тайным со­ветником Стеклем 165 т[ысяч] долларов повелеваю зачислить действительным расходом»12. Формула «на известное мне <т. е. императору> употребление» относилась к расходам секретного и деликатного характера, и, таким образом, имеется прямое доказательство, что эти деньги именно Э.А. Стекль израсходо­вал в Вашингтоне. К сожалению, секретного донесения Стекля о размерах конкретных выплат обнаружить не удалось (возмож­но, оно было уничтожено), так же как и секретного доклада министра финансов Рейтерна царю от 13 (25) декабря 1868 г. Тем не менее сам факт подкупа чиновников в Вашингтоне, а не в Петербурге (!) был установлен окончательно.

В связи с 500-летием экспедиции Колумба была подготов­лена монография13, в которой развивалась концепция о том, что открытие и освоение Америки не было одноактным собы­тием, а представляло собой длительный процесс, в котором участвовали разные страны — Испания, Португалия, Англия, Голландия, Франция. Участвовала в нем и Россия, которой при­надлежит заслуга открытия этого континента с востока, со сто­роны Азии. Речь идет об экспедициях М. Гвоздева и И. Федоро­ва (1732 г.), В. Беринга и А. Чирикова (1741).

Но открытие Америки Россией включает не только осно­

12

вание Русской Америки, ставшее фактом в результате образо­вания Российско-американской компании (РАК) в 1799 г. Не меньшее значение имел факт налаживания более или менее регулярных общественно-политических, торговых, научных и культурных связей России с Америкой. Именно поэтому мож­но утверждать, что к открытию Америки причастны также и литераторы, и ученые, и журналисты, и купцы, и дипломаты, и государственные деятели, не говоря уже о мореплавателях и путешественниках. Кстати, весьма обстоятельно в этой моно­графии14 исследуется американское путешествие Ф.В. Каржави- на. Были установлены не только многие неизвестные ранее факты и обстоятельства его жизни в Америке, но и опроверг­нуты легенды, будто бы Ф.В. Каржавин был «другом» А.Н. Ра­дищева, «американским корреспондентом» Н.И. Новикова и чуть ли не автором «теории классов»15.

Фигурировавшая ранее в литературе в качестве доказатель­ства статья «Краткое известие о провинции Виргинской», в которой упоминалось о «трех классах», в действительности пред­ставляла собой перевод трех глав из книги Дж.Ф. Смита и ни­какого отношения к Ф.В. Каржавину не имела16.

На основе широкого круга архивных и ранее опубликован­ных источников (были использованы материалы около 25 русских и американских архивов, а также документация и литература на основных европейских языках) в книге рассматривается и станов­ление первых торговых контактов между Россией и США и, в ча­стности, прямые и косвенные связи в годы революционной борь­бы американцев за независимость (1763—1783)17.

Общие результаты исследований по истории русско-аме­риканских отношений получили отражение в ряде коллектив­ных трудов и документальных публикаций18.

Наконец, в 1992 г. в Мадриде была опубликована книга, в которой содержится очерк об истории общественно-полити­ческих связей между Америкой и Россией19, а совсем недавно, уже в этом году, проф. Ричард А. Пирс издал английский пере­вод монографии о продаже Аляски20.

Завершая по необходимости краткий обзор своих иссле­дований по истории русско-американских отношений, полный список которых приводится в специальном приложении, не­обходимо отметить, что в последние два десятилетия в изуче­

13

ние этой тематики включилась большая группа историков, фи­лологов, географов, архивистов США, России, Канады и дру­гих стран (Р.А. Аллен, Дж.Р. Гибсон, Г.П. Куропятник,

А.Н. Николюкин, В.Н. Пономарев, Н.Е. Сол, Дж.Д. Хартгро- ув и многие другие). Особо следует отметить публикацию в 1991 и 1996 гг. двух выдающихся книг Нормана Е. Сола21. Если «путеводи­телем» для первой из них, по словам автора, «служили работы знаменитого русского ученого Николая Болховитинова»22, то но­вая монография профессора Сола продвинула исследование от­ношений между Россией и США в 1867—1914 гг. далеко вперед. В результате я начал утрачивать первенство в исследовании русско- американских отношений. К тому же я не сумел вовремя закон­чить книгу «Россия и Гражданская война в США, 1861—1865 гг.» и мне пришлось ограничиться публикацией серии научных ста­тей в журналах, поскольку с 1995 г. я целиком переключился на подготовку трехтомной «Истории Русской Америки». Первый том «Основание Русской Америки, 1732—1799» выходит в издатель­стве «Международные отношения»; написание второго тома «Де­ятельность Российско-американской компании, 1799—1825» за­вершено, а третий — «Русская Америка в 1826—1867» — пред­полагается сдать в издательство во второй половине 1998 г.

Завершая свою статью, мне хотелось бы заметить, что со­здание центра «Американа» в Волгоградском государственном университете позволяет надеяться на то, что изучение русско- американских исследований получит новый импульс. В этой связи можно упомянуть интересное сообщение И.И. Куриллы23 о ра­боте проф. Д.И. Каченовского о Даниеле Вебстере, опублико­ванной в журнале «Русский вестник» в 1856 г. (Т. 3. Кн. 1. С. 385— 416; Т. 4. Кн. 2. С. 239—278). Можно надеяться, что он успешно завершит и задуманное им исследование об истории русско- американских отношений в середине XIX в., а связи России со странами Америки привлекут в дальнейшем внимание и дру­гих сотрудников центра «Американа».

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Болховитинов Н.Н. Становление русско-американских отношений, 1775—1815. Т. 1—2. М.: Ин-т истории АН СССР,

14

1966. 904 с.2. Болховитинов Н.Н. Становление русско-американских

отношений, 1775—1815. М., 1966. С. 220—231; Его же. Россия открывает Америку, 1732—1799. М., 1991. С. 23—32.

3. Болховитинов Н.Н. Россия и война США за независимость, 1775—1783. М., 1976. С. 111, 116; Его же. Россия открывает Америку. С. 112—113.

4. Bolkhovitinov N.N. The Beginnings o f Russian-American Relations, 1775—1815. Cambridge (Mass.), London, 1975; Bolkhovitinov N.N. Russia and the American Revolution. Tallahassee (Florida), 1976.

5. The United States and Russia: The Beginning of Relations, 1775—1815/ Ed. Bashkina N.N., Bolkhovitinov N.N., Brown J.H. et al. Washington.: Government Printing Office, 1980. 1184, LX X IIр.; Россия и США: Становление отношений, 1775—1815 / Сост. Башкина Н .Н , Болховитинов Н .Н , Браун Дж.Х. и др. М. : Наука, 1980. 752 с. Подробнее см.: Приложение. Часть II. Рецензии.

6. Именно так его оценивал авторитетный справочник по истории русской периодической печати XVIII—XIX вв. [Русская периодическая печать (1702—1894) / Под ред. А.Г. Дементьева, А.В. Западова, М.С. Черепахова. М , 1959. С. 140-143, 149—151]. Более того, Л.Ю. Слезкин даже характеризовал это издание как «наиболее реакционный политический журнал», который «фанатически рьяно» следовал «доктрине монархического легитимизма». (Слезкин Л.Ю. Россия и Война за независимость в Испанской Америке. М., 1964. С. 189, 197.)

7. Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения, 1815— 1832. М., 1975. С. 451—491.

8. Подробнее см.: Иванченко Я.А. Промышленное развитие США в 20—30-е годы X IX в. в оценке русской печати / / Американский ежегодник, 1982. М., 1982. С. 229—253.

9. Bolkhovitinov N.N. The American Theme on the Pages of Duch Zhurnalov (Spirit o f Journals) / / Russian-American Dialogue on Cultural Relations, 1776—1914/ Ed. by N.E. Saul and R.D. McKinzie; Comment by J. Dave Hartgrove. Columbia and London, 1997. P. 45—88. В этой же книге опубликована моя обширная вступительная статья «Russian-American Cultural Relations: An Overview» (Ibid, P. 1—25), а также заключение, написанное совместно с проф. Норманом Е. Солом. (Bolkhovitinov N.N. and Saul N.E. Postscript: Past, Present, and Future / / Ibid. P. 243—248).

10. Bolkhovitinov N.N. Russia and the United States: An Analytical

15

Survey of Archival Documents and Historical Studies / Translated and Edited by J. Dave Hartgrove. Armonk, N. Y., London, 1986; Published simultaneously as a special issue of Soviet Studies in History / Donald J. Raleigh, Editor / / Fall 1986. Vol. 25. N 2.

11. Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения и продажа Аляски, 1832-1867. М., 1990. С. 167—202.

12. АВПРИ. Ф. РАК. Д. 412. Л. 430 об.13. Болховитинов Н.Н. Россия открывает Америку, 1732—

1799. М., 1991.14. Там же. С. 130—141; Болховитинов Н.Н. Был ли

Ф.В. Каржавин американским «корреспондентом» Н.И. Новикова ? / / Вопросы истории. 1986. N 4. С.170—172; За точное и документ ированное освещение ж изни и деятельности Ф.В. Каржавина / / Вопросы истории. 1987. N 12. С. 166—168.

15. Болховитинов Н.Н. Россия открывает Америку, 1732— 1799. С. 139—140, 258—259.

16. Там же.17. История СШАI. Т. 1 (1607—1877). М.: Наука, 1983;

История внешней политики и дипломатии США, 1775—1877. М. : Международные отношения, 1994; Russia’s American Colony. Durham.: Duke Univ. Press, 1987; Imperial Russian Foreign Policy. N. Y.: Cambridge Univ. Press, 1993-ete.

18. Bolkhovitinov N.N. Rusia y Amеrica (са. 1523—1867). Madrid,1972.

19. Bolkhovitinov N.N. Russian-American Relations and the Sale of Alaska, 1834—1867. Kingston, Ontario, Fairbanks (Alaska), 1997.

20. Saul N.E. Distant Friends: The United States and Russia, 1763—1867. Lawrence, 1991; Idem. Concord and Conflict: The United States and Russia, 1867—1914. Lawrence, 1996.

21. Saul N.E. Concord and Conflict. P. XI.22. Курилла И.И. Американская тема в научной и общественной

деятельности Д.И. Каченовского / / Американский ежегодник, 1994. М., 1995. С. 152—161. Впервые на значение работы Д.И. Каченовского ""Жизнь и сочинения Даниеля Вебстера" обратил внимание д-р Роберт Аллен. (См.: Allen, Robert V. Russia Looks at America.: The View to 1917. Library o f Congress. Washington, 1988. P. 36, 288—289).

16

Приложение

I. СПИСОК НАУЧНЫХ РАБОТН.Н. БОЛХОВИТИНОВА О СТАНОВЛЕНИИ

И РАЗВИТИИ РУССКО-АМЕРИКАНСКИХ ОТНОШ ЕНИЙ (XVIII В.—1867 г.)

1. Книги

1. Становление русско-американских отношений, 1775—1815. М.: Наука, 1966. 640 с.

2. Русско-американские отношения, 1815—1832. М.: Наука, 1975. 626 с.

3. The Beginnings of Russian-American Relations, 1775—1815 / Trans­lated by Elena Levin; Introduction by L.H. Butterfield. Cambridge (Mass.), London.: Harvard University Press, 1975. XVIII, 484 р.

4. Russia and the American Revolution / Translated and Edited by C. Jay SmithTallahassee (Florida).: The Diplomatic Press, 1976. XVI+277 р.

5. Россия и война США за независимость, 1775—1783. М.: Мысль, 1976. 272 с.

6. Россия и США: Архивные документы и исторические исследования: Аналитический обзор. М.: ИНИОН, 1984. 104 с.

7. Russia and the United States: Analytical Survey of Archival Documents and Historical Stidies / Translated and Edited by J. Dave Hartgrove. Armonk, N. Y., London.: M.E. Sharpe Inc., 1986. VIII, 79 р.

8. Русско-американские отношения и продажа Аляски, 1834—1867. М.: Наука, 1990. 368 с.

9. Россия открывает Америку, 1732—1799. М.: Между­народные отношения, 1991. 304 с.

10. Rusia y America (ca. 1523—1867). Madrid.: Editorial MAPFRE, 1992. 289 р.

11. Russian-American Relations and the Sale of Alaska, 1834— 1867 / Translated and Edited by Richard A. Pierce. Kingston, Ontario, Fairbanks (Alaska).: The Limestone Press, 1997. XXIV+403 р.

2. Статьи

1. К истории установления дипломатических отношений между Россией и США, 1808—1809 / / Новая и новейшая

17

история. 1959. N 2. С. 151—162.2. Россия и война США за независимость, 1775—1783 гг.

/ / Очерки новой и новейшей истории США. Т. 1. М.: Издательство АН СССР, 1960. Гл. 2. § 6. С. 90—96.

3. Русская дипломатия и англо-американская война 1812—1814 / Болховитинов Н.Н., Дивильковский С.И. / / Новая и новейшая история. 1961. N 4. С. 31—45. (Англ. пер. см.: Soviet Studies in History. Fall 1962. Vol. I. N 2. P. 19—30).

4. Отношение России к началу войны Латинской Америки за независимость / / Исторический архив. 1962. N 3. С. 122—131. (Исп. пер. см.: Presencia de Miranda, Bolivar, y Paez en los archivos de la URSS. Moscou, 1976. P. 121—146; Bolkhovitinov N. La Actitud del Imeperio Ruso al comienzo de la guerra de independencia en Hispano America / / Bolivar y Europa en las cronicas, el pensamiento politico y la historiografia. Vol. 1. Caracas, 1986. P. 931—943).

5. Отклики в США на Отечественную войну 1812 г. / / Новая и новейшая история. 1962. N 6. С. 93—97.

6. К вопросу о позиции США в войне Латинской Америки за независимость / / Война за независимость в Латинской Америке. М.: Наука, 1964.

7. Русская дипломатия и война США за независимость, 1775—1783 / / Новая и новейшая история. 1964. N 1. С. 73—88. (Англ. пер. см.:

1) The Soviet review. A Journal of Translations. Winter 1964— 1965. Vol. V. N 4. P. 15—50;

2) Soviet Studies in History. Fall 1964. Vol. III. N 2. P. 31—46).8. Становление научных и культурных связей между Россией

и Америкой / / История СССР. 1965. N 5. С. 102—113. (Англ. пер. см.: Soviet Studies in History. Fall 1966. Vol.V. N 2. P. 48—59).

9. Новые работы о русско-американской торговле в XVIII — начале XIX в. / / Новая и новейшая история. 1967. N 4. С. 122—126.

10. Джон Куинси Адамс и Россия / / История СССР. 1968. N 4. С. 206—207.

11. Обзор ам ериканских архивных документов об отношениях между Россией и США / / Бюллетень научной информации Ин-та всеобщей истории АН СССР. 1970. N 1. Ротапринт. С. 6—27.

12. В архивах и библиотеках США: встречи, находки, впечатления / / Американский ежегодник, 1971. М.: Наука, 1971.

18

С. 329—341.13. Русская Америка и провозглашение доктрины Монро

/ / Вопросы истории. 1971. N 9. С. 69—84.14 . Russiaand the Declaration of Non-Colonization Principle:

New Archival Evidence / / Oregon Historical Quarterly. 1971. June. Vol. LXXIII. N 2. P. 101—126.

15. Авантюра доктора Шеффера на Гавайях в 1815—1819 годах / / Новая и новейшая история. 1972. N 1. С. 124—137. (Англ. пер. см.: The Adventures of Doctor Schaffer in Havaii, 1815—1819 / Translated by I.V. Vorobyoff / / The Hawaiian Journal of History. 1973. Vol. VII. P. 53—78).

16. Американская тема на страницах «Духа журналов» 1815— 1820 гг. / / Американский ежегодник, 1972. М.: Наука, 1972. С. 266—302.

17. Б. Франклин и М.В. Ломоносов: (Из истории первых научных связей между Россией и Америкой) / / Новая и новейшая история. 1973. N 3. С. 77—81.

18. Новые материалы по истории русско-американских отношений в XIX веке: [Доклад на I симпозиуме советских историков-ам ериканистов и заклю чительное слово] / / М атериалы первого симпозиума советских историков- американистов (30 ноября — 3 декабря 1971 г.). Ч. 1—2 / Под ред. Г.Н. Севостьянова (отв. ред.), Н.Н. Болховитинова и др. М.,1973. Ч. 1. С. 269—272; Ч. 2. С. 101—137. (Англ. пер. см.: Soviet Studies in History. Fall 1975. Summer. Vol. 14. N. 1—2. P. 155—177).

19. Заключение русско-американского торгового договора 1832 года / / История СССР. 1974. N 1. С. 153—167.

20. Декабристы и Америка / / Вопросы истории.1974. N 4. C.91—104. (Реф. статьи см.: Наука и жизнь. 1975. N 3. Статья неоднократно переводилась на английский язык и печаталась в различных изданиях:

1) Political Affairs. Nov. 1975. P. 31—50 (with Preface);2) Soviet Review. N. Y., 1975. Vol. 16. N 3;3) Soviet Studies in History. 1975. Spring. Vol. 13. N 4. P. 44—72,

etc.)21. Из истории русско-американских научных связей в

XVIII—XIX веках / / США — экономика, политика, идеология.1974. N 5. С. 17—25.

22. Русские диплом аты (С ви н ьи н , П олетика,

19

Валленштейн) как исследователи Америки в первой половине XIX в. / / Проблемы исследования Америки в XIX—XX вв. Ленинград, 1974. С. 42—44.

23. Русско-американские торговые связи в период войны США за независимость / / Вопросы истории. 1975. N 1. С. 49—57. (Англ. пер. см.: Soviet Studies in History. Winter 1975—1976. Vol. XIV. N 3. P. 29—45.

24. Новые документы о мирном посредничестве России в войне США за независимость (1780—1781) / / Американский ежегодник, 1975. М.: Наука, 1975. С. 231—245.

25. Выдвижение и провал проектов П. Добелла (1812—1821) / / Американский ежегодник, 1976. М.: Наука, 1976. С. 264—282.

26. Россия и война США за независимость / / США — экономика, политика, идеология. 1976. N 1. С. 88—99.

27. American Revolution and the Russian Empire / / The Impact of the American Revolution Abroad. Washington, 1976. P. 80—98. (Переиздано в Индии: New Delhi.: Oxford and GBH Pub. C°, 1977.

28. Russia as Mediator in the U.S. War of Independence / / Soviet Life. 1976. March. P. 52—55.

29. Русская Америка и американцы в России / / Советский Союз. 1976. N 3. С. 52. (Опубл. также в Чехословакии и ГДР.)

30. 1783 год: Петербург—Филадельфия / / Наука и жизнь.1976. N 7. С. 65—67.

31 .Unpublished Reports by Russian Diplomats on the American War of Independence / / Soviet Life. 1976. July. N 7. P. 55.

32. Россия и страны вооруженного нейтралитета / / Война за независимость и образование США. М.: Наука, 1976. C. 344—362.

33. Русские дипломаты о войне США за независимость / / США — экономика, политика, идеология. 1976. N 7. C. 20—22.

34. Letter to the Editor / / East European Quarterly. 1977. Vol.9. N 4. P. 511—512.

35. Россия и война США за независимость: [Доклад на XIV конгрессе исторических наук в Сан-Франциско] / Ком. славянских исследований. (Сокр. англ., фр., исп. пер. см.: Soviet Studies in US History. Moscow, 1977. P. 63—74.

36. Общественность США и оборона Севастополя в 1854— 1855 годах (в соавт. с Полевым Б. П.) / / Новая и новейшая история. 1978. N 4. C. 35—52.

37. Russian America and International Relations from the 18th

20

to the First Half of the 19 th Centuries (Русская Америка в международных отношениях, XVIII — первая половина XIXв.): [Доклад на Ситкинской конференции, август 1979] / / Kennan Institute: Occazional Paper. N 71. Washington, 1979. 49 р.

38. Конференция по истории Русской Америки / / Новая и новейшая история. 1980. N 2. C. 211—212.

39. Американские врачи в Крымской войне (в соавт. с П ономаревым В.Н.) / / СШ А — эконом ика, политика, идеология. 1980. N 6. C. 63—69.

40. Становление и развитие отношений между Россией и США: [Доклад на заседании бюро Отделения истории АН СССР]: Отчет о докл. / / Вопросы истории. 1981. N 2.

41. У истоков первых контактов / / США — экономика, политика, идеология. 1980. N 11. С. 51—61.

42. Изучение русско-американских отношений: некоторые итоги и перспективы / / Новая и новейшая история. 1981. N 6. С. 54—67.

43. Встреча специалистов по истории Русской Америки / / Американский ежегодник, 1980. М.: Наука, 1981. С. 334—337.

44. Early Contacts / / Social Sciences. 1982. N 2. P. 142—153.45. Становление русско-американских литературных

контактов (XVIII — первая половина XIX в.) / / Вопросы литературы. 1982. N 11. С. 250—256.

46. Зарубежные исследования о С. Дежневе и В. Беринге / / Известия АН СССР. Серия географическая. 1983. N 4. С. 96—105.

47. Русско-американские культурные связи / / История США. Т. 1. М.: Наука, 1983. С. 607—633.

48. Россия и США: архивные документы и исторические исследования. М.: ИНИОН, 1984. 105 с.

49 . Archival Materials and Manuscripts in the USSR on the United States History up to 1917 / / Guide to the Study of United States History Outside the U. S. Vol. 1—5 / Ed. by L. Hanke. White Plain. N. Y., 1985. Vol. 3. P. 562—592.

3. Аннотации

1. Зарубежные исследователи о Русской Америке / / США— экономика, политика, идеология. 1985. N 4. С. 87—95.

2. Был ли Ф.В. Каржавин американским «корреспондентом»

21

Н.И. Новикова? / / Вопросы истории. 1986. N 4. C. 170—172.3. Russian America and International Relations / / Russia’s

American Colony. Durham.: Duke Univ. Press, 1987. P. 251—270, 405—408.

4. Общественность США и ратификация договора 1867 г. / / Американский ежегодник, 1987. М., 1987. С. 157—174.

5. Зарубежные исследования по истории Русской Америки (конец XVIII — середина XIX вв.) / Отв. ред. сб. и автор предисл. М.: ИНИОН, 1987. С. 5—13.

6. Документы Российско-американской компании в Национальном архиве в Вашингтоне: Обзор / / Там же. С. 43—49.

7. Зарубежные исследования о заключительном периоде деятельности РАК и продажа Аляски: Обзор / / Там же. С. 78—100.

8. Новые материалы о русских в Америке во второй половине XVIII в. / / Взаимодействие культур СССР и США XVIII—XX вв. М., 1987. С. 14—20.

9. За точное и документированное освещение деятельности Ф.В. Каржавина / / Вопросы истории. 1987. N 12. С. 166—168.

10. Соединенные Штаты Америки и Отечественная война 1812 г. / / Бессмертная эпопея / Под ред. А.Л. Нарочницкого и Г. Шееля. М., 1988. С. 187—198.

11. Из истории отношений между Россией и США / / Вестник МИД СССР. 1988. N 9. С. 57—62.

12. Как продали Аляску / / Международная жизнь. 1988. N 7. C. 120—131. (Англ. и фр. пер.: International Affairs. 1988. N 8. P. 116—126.)

13. Аляскинский скандал / / Вопросы истории. 1989. N 4. С. 37—54.

14. Продажа Аляски (1867) и вопрос об укреплении России на Дальнем Востоке / / Проблемы выявления и сохран ен и я п ам ятн и ков освоен и я С ахалина. Ю жно- Сахалинск, 1989. С. 15—16.

15. Продажа Аляски: документы, письма, воспоминания / / США — экономика, политика, идеология. 1990. N 3. С. 47—55.

16. The Crimean War and the Emergence of Proposals for the Sale of Alaska, 1853—1861 / / Pacific Historical Review. 1990. Feb. Vol. LIX. N 1. P. 15—49.

17. Russian Discoveries on the North-West America (1732—1741) (Открытие Россией северо-запада Америки (1732—1741)): [Доклад

22

на XVII Междунар. конгрессе истор. наук]. М.: ИНИОН, 1990. 34 с.18. American History in Soviet Archives / / The Society of

American Archivists Newsletter. 1990. Sept. P. 13.19. Секретная часть доклада капитана лейтенанта П.Н.

Головина / / Американский ежегодник, 1989. М., 1990. С. 244—248.20. Международные встречи исследователей по истории

Русской Америки (1987—1988) / / Там же. С. 251—255.21. The Sale of Alaska in the Context of Russian-American

Relations in the XIXth Century: [Report at the Conference Russian America: Forgotten Frontier. 16—17 November 1990] / / Pacifica. Vol. 2. N 2.

22. Russian Discovery and Colonization of North-West America (1732—1867) / / 17th International Congress of Histor. Scien. Grands Themes V.I. Madrid, 1990. P. 22—24.

23. Предисловие / / Петров В. Русские в истории Америки. М., 1991. С. 3—5.

24. В Сибирь и Русскую Америку: Три столетия русской экспансии на Восток / / Вопросы истории. 1991. N 1. С. 254—255.

25. Письмо вел. кн. Константина А.М. Княжевичу от 18 фев. 1861 г. / / Американский ежегодник, 1991 / Отв. ред. Н.Н. Болховитинов. М., 1992. С. 146—151.

26. У истоков русско-американских научных связей / / Наука в России. 1992. N 3. С. 40—43. (Англ. пер. см.: Science in Russia. 1992. July-August. N 4. P. 40—43).

27. The Sale of Alaska in the Context of Russian-American Relations in the Nineteenth Century / / Imperial Russian Foreign Policy / Ed. by Hugh Ragsdale. Cambridge (Mass.).: Cambridge Univ. Press, 1993. P. 193—215.

28. Против истины не грешил / / Русская Америка. 1993. N1. С. 8 —9.

29. Музыка истории / / Лепта. 1993. N 6. С. 154—159. (Англ. пер. см.: The Will of the Russian Ambassador / / Lepta. 1994. N 2. P.148—154).

30. Русско-американские отношения и продажа Аляски (конец XVIII в. — 1867) / / Внешняя политика и дипломатия США. Т. 1: (1775—1877). М.: Международные отношения, 1994. С. 339—362.

31. У истоков православия в Северной Америке (вторая половина XVIII в.) / / Американский ежегодник, 1993. М.:

23

Наука, 1994. С. 127—133.32. Предисловие / / Пономарев В.Н. Крымская война и русско-

американские отношения. М.: Ин-т Российской истории, 1994.33. Завещание Н.П. Резанова / / Вопросы истории. 1994. N 2.

С. 165—169.34. Исследования русских на Тихом океане в XVIII — первой

половине XIX века / Гл. ред. А.Л. Нарочницкий, Н.Н. Болховитинов / / Российско-американская компания и изучение Тихоокеанского Севера, 1799—1815: Сб. докл. / Отв. ред., соавт. вступ. ст. Н.Н. Болховитинов. М.: Наука, 1994.

35. Семья Г.И. Шелихова и борьба за создание монопольной компании на северо-западе Америки, 1787—1799 гг. / / Российские исторические чтения, посвященные 200-летию со дня смерти Г.И. Шелихова: Тезисы, 20—23 июля 1995 г. Шелихов. С. 11—13.

36. Россия и начало Гражданской войны в США: По архивным материалам / / Новая и новейшая история. 1995. N 3. С. 30—42.

37. Отклики в США на отмену крепостного права в России / / Вопросы истории. 1995. N 8. С. 126—132.

38. Историки в поисках истины: визит русского флота в США в 1863—1864 гг. / / Американский ежегодник, 1994. М.: Наука, 1995. С. 194—207.

39. Основание Русской Америки: 1732—1799 / / Русская Америка. Вып. VII. М., 1996. С. 14—17.

40. У истоков православия в Северной Америке / / Исто­рическое краеведение и архивы. Вып. 3. Вологда, 1996. С. 17—23.

41. Миссия Клея в Россию, 1861—1862 / / Американский ежегодник, 1995. М.: Наука, 1996. С. 130—146.

42. Не командор, а действительный камергер / / США — экономика, политика, идеология. 1996. N 9. С. 123—127.

43. Русские эскадры в США в 1863—1864 гг. / / Новая и новейшая история. 1996. N 5. С. 195—216.

44. Н есчастная судьба кам ергера и «командора». Удручающий подарок / / Очевидец. 1996. 18 июля. N 76. С. 5.

45. О времени и о себе: заметки историка / / Историки России о времени и о себе. Вып. 1. М., 1997. С. 67—80.

46. Russian-American Relations: An Overview / / Russian- American Dialogue on Cultural Relations 1776—1914 / Ed. by N.E. Saul and R.D. McKinzie. Columbia and London, 1997. P. 1—25.

24

47. The American Theme on the Pages of Dukh Zhurnalov (Spirit of Journals) / / Ibid. P. 45—76.

48 . Postscript: Past, Present, and Future / / Ibid . P . 243—248.49. Н.П. Резанов и первое русское кругосветное плавание,

1803—1806 / / Новая и новейшая история. 1997. N 3. С. 167—186.50. Можно ли так публиковать архивные документы? / /

Вопросы истории. 1997. N 8. С. 171—173.

II. РЕЦЕНЗИИ НА МОНОГРАФИИН.Н. БОЛХОВИТИНОВА

О СТАНОВЛЕНИИ И РАЗВИТИИ ОТНОШ ЕНИЙ РОССИИ И США

(XVIII в. - 1867 г.)

Перевод иностранных рецензий на рус. яз. см.: Зарубежные рецензии на советско-американское издание документов об отношениях России и США в 1785—1815 гг. М.: ИНИОН, 1988. 40 с.

1. Болховитинов Н.Н. Становление русско-американских отношений, 1775—1815. М.: Наука, 1966. 640 с.

Фурсенко А.А. / / Вопросы истории. 1968. N 6. С. 182—184; Гонионский С.А. / / Новая и новейшая история. 1967. N 1. С.

149—150;Левитас И.Я. / / История СССР. 1968. N 3. С. 186—187; Толстяков А. / / Новый мир. 1967. N 10. С. 284—285; McGrew R.F. / / The American Historical Review. Vol. 73. 1968.

February. № 3. P. 771—772;Waugh D.C. / / Kritika. Vol. III. N 2. 1967. Winter;Allen R.V. / / William and Mary Quarterly. Vol. XXV. N 1. 1968.

P. 111—115;W.K. / / Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. Bd. 15. Heft 3.

September 1967. S. 462;Dmytryshyn B. / / Journal of American History. Vol. XLIII. 1976.

September. N 2. P. 403—405;Pichkhadze M. / / A History of Russian-American Relations.

Soviet Life. 1973. Dec. P. 37;Mainwaring H. / / Boston Herald Traveler. Apr. 22, 1968. P. 20; Butterfield L.H. / / The Beginnings of Russian-American

25

Relations / Introduction Bolkhovitinov. Cambridge (Mass.), 1975. P. XI—XVIII .

2. Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения, 1775—1832. М.: Наука, 1975. 628 с.

Комиссаров Б.Н. / / Новая и новейшая история. 1975. N 6. С. 209—211;

Кантор Р.Е. / / США — экономика, политика, идеология.1976. N 3. С. 107—108;

Цверава Г.К. / / Природа. 1976. N 3. С. 147—149;Фурсенко А.А. / / Вопросы истории. 1976. N 6. С. 149—152; Марушкин Б.И. / / Новый мир. 1976. N 3. С. 279—282; Олешук Ю.Ф. / / Мировая экономика и международные

отношения. 1976. N 5. С. 142—143;Pichkhadze M. / / Soviet Life. 1975. Dec. P. 35—37;Saul N.E. / / Russian Review. 1976. Oct. Vol. 95. N 4. P. 473—474; Dmytryshyn B. / / Journal of American History. Vol. LXIII. 1976.

Sept. N 2. P. 403—405;[Рецензия] / / Общественные науки в СССР: История. 1976.

N 2. С. 177—181;Kirchner W. / / Jahrbuch fur Geschichte Osteuropas. Wiesbaden,

1977. Bd. 25. H. 4. S. 586—589;Fursenko A.A. / / Soviet Studies in History. Fall 1977. Vol. XII.

N 2.

3. Болховитинов Н .Н . Р оссия и война СШ А за независимость, 1775—1783. М.: Мысль, 1976. 272 с.

Согрин В.В. / / Новая и новейшая история. 1976. N 6. С. 180—181;

Двойченко-Маркова Е.М. / / США — экономика, политика, идеология. 1977. N 2. С. 90—92;

Старцев А.И. / / История СССР. 1977. N 6. C. 189—191; [Заметка] / / Вопросы истории. 1976. N 6. С. 175;Иванов В. / / Советская педагогика. 1976. N 10. С. 147—150; Kotas J. / / Slovansky prehled. Praha, 1977. S. 461;

4. Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения и продажа Аляски, 1834—1867. М.: Наука, 1990. 368 с.

Кантор Р.Е. / / США — экономика, политика, идеология. 1991. N 2. С. 117;

26

Комиссаров Б.Н. / / Новая и новейшая история. 1991. N 3. С. 231—233;

Гринев А.В. / / История СССР. 1991. N 3. С. 205—208; Gibson James R. / / The American Historical Review. Vol. 96. N

5. P. 1639—1640;Saul Norman E. / / Journal of American History. Vol. 79. N 3.

Dec. 1992. P. 1161—1162;Песков В. Как продавали Аляску / / Комсомольская правда.

1991. 2 марта. С. 4;Crow nhart Vaughan Elizabeth A. P. / / Jahrbucher fur

Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 1992. Bd. 40. Heft 4. S. 566—568;Месяцев Н.Н. / / Общественные науки в СССР. 1991. N 4. С.

58—60;Pierce Richard A. / / Pacific Historical Review. 1995. Feb. Vol.

XIV. N 1. P. 126—127.

5. Болховитинов Н.Н. Россия открывает Америку, 1732— 1799. М.: Международные отношения, 1991. 304 с.: ил.

Полевой Б.П. / / Отечественная история. 1993. N 2. С. 199—202;

Цверава Г.К. / / Новая и новейшая история. 1993. N 5. С. 233—234;

Дзукаева З.Н. / / США — экономика, политика, идеология. 1993. N 4;

[Интервью] / / Русская Америка. 1993. N 1. С. 8—9;Saul Norman E. / / The Journal of American History. June 1993.

Vol. 80. N 1. P. 246—247;O’Grady-Reader Alix / / Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas.

1993. Bd. 4. Heft 3. S. 438—440.

6. Bolkhovitinov Nikolai N. The Beginnings of Russian-American Relations, 1775—1815 / Translated by Elena Levin; Introduction by L.H. Butterfield. Cambridge (M ass.), London.: Harvard University Press, 1975. XVIII, 484 р.

Liebarth E.W. / / Minneapolis Tribune. 1976. Sept. 5. P. 11d;The Virginia Quarterly Review. 1976. Autumn Vol. 52. P. 114 Long David F. / / The New England Quarterly. 1976. Dec. Vol. 49.

N 4. P. 656—658;Book Review Digest. 1977. May. Vol. 73. N 3. P. 35;

27

Choice. Dec. 1976. Vol. 13. P. 1341;Drew R.F. / / History: Review of New books. 1976. Nov.-Dec.

Vol. 5. P. 50;Book Review Digest. 1977. Apr. Vol. 73. N 2. P. 10—11; McErlean M.P. / / Canadian Slavonic Papers. 1977. March. P.

92—93;Harvard Univ.Press. New Fall Books. 1975. P. 13;Alexander J.T. / / The American Historical Review. 1977. Feb.

Vol. 82. N 1. P. 148—149;Brown Roger H. / / The First Detente: Russia and America,

1775—1815 / / Reviews in American History. 1977. March. P. 66—71;Madariaga Isabel de / / In the Days before Superpowers / / The

Times Literary Supplement. September 30, 1977. P. 1113;Saul Norman E. [Review Article] / / Russia and America, 1775—

1815 / / Russian Review. 1977. July. Vol. 36. N 3. P. 334—340;Crownhart-Vaughan E.A.P. / / Oregon Historical Quarterly. 1977.

Dec. Vol. LXXVIII. N 4. P. 359—360;Pierce Richard A. / / Pacific Historical Review. 1978. February.

Vol. XLVII. N 1. P. 131—132;Gilbert Daniel R / / Russian History / Histoire Russe. 1977. Vol.

4. Pt. P. 74—76;Griffiths D. / / Soviet Views of Early Russain-American Relations.

Proceedings of the American Philosophical Society. 1972. April. Vol. 116. N 2. P. 148—156.

7. Bolkhovitinov Nikolai N. Russia and the American Revolution. Tallahassee (Florida): The Diplomatic Press, 1976. XVI, 277 р.

Wills Martie / / Tallahassee Democrat. July 7, 1976;McErlan J.M.P. / / Canadian Slavonic Papers. 1977. March. P.

92—93;Madariaga Isabel de / / In the Days before Superpowers / / The

Times Literary Supplement. September 30, 1977. P. 1113;Saul Norman E. [Review Article] / / Russia and America, 1775—

1815 / / Russian Review. 1977. July. Vol. 36. N 3. P. 334—340;Leukovsky S.A. / / History: Review of New Books. 1977. October.

Vol. 6. N 1. P. 3;Okenfuss Max J. / / Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas.

Wiesbaden. 1977. Bd. 23. Heft 4. S. 584—585;Wellenreuter Hermann / / Historische Zeitschrift. Okt. 1978. Bd.

28

227. Heft 2. Munchen, 1978. S. 449—451;Ragsdale H., McDonald F. American Historical Review. Vol.84.

N 1. 1979. February. P.115-116;Choice. 1976. Dec. Vol. 13. P. 1341;Madariaga Isabel de. English Historical Review. 1978. January.

Vol. 93. N 366. P. 205;Rollet H . / / Revue d’histoire diplomatique . 90-me annee.1976.

Juillet-Decembre. P. 363—364;Pacific Historical Review. 1979. May. Vol. 48. N 2. P. 289; Christie Ian R. / / Slavonic and East European Review. 1977.

Oct. Vol. IV. N 4. P. 542;Anderson M.S. / / History: The Journal of the Historical

Association. 1977. Feb. Vol. 62. N 204. P. 138—139;Magridge Ian / / Canadian-American Slavic Studies. 1977. Winter.

Vol. 11. N 4. P. 605—606;Fohlen C. / / Revue historique. 1977. Vl. 1977. P. 137.

8. Bolkhovitinov N.N. Russia and the United States: Analytical Survey of Archival Documents and Historical Stidies. Armonk, N. Y. , London.: M.E. Sharpe. Inc., 1986.

Grimsted P.K. / / American Archivist. 1986. Spring. P. 198—200. (Рус. пер. см.: Гримстед. П. [Рецензия]. М.: ИНИОН, 1987. 6 с.).

Hartgrove J.D. [Foreword] / / Soviet Studies in History. Fall 1986. Vol. 25. N 2. P. III—IV.

9. Bolkhovitinov Nikolai N. Rusia y America (ca.1523—1867). Madrid.: Editorial MAPFRE, 1992. 289 р.

Semenov S.I. / / Rusia de hoy. 1993. Nov.-Dic. N 4. P. 18;Ibid. 1994. N 1. P. 20;Mathes W.Michel / / Journal of American History. 1994. Dec.

Vol. 81. N 3. P. 1282—1283.

10. The United States and Russia: The Beginning of Relations 1765—1815. Washington D.C.: The U.S. Government Print. Office, 1980. 1184 р. (Россия и США: становление отношений, 1765— 1815. М.: Наука, 1980. 752 с.)

Кузьмин В. Русско-американские отношения в зеркале истории / / Международная жизнь. 1980. N 9. С. 139—141;

Кудрявцев И.И. [// Советские архивы. 1981. N 1. С. 86;

29

Сивачев Н.В. / / История СССР. 1981. N 2. С. 198—206; Тихвинский С.Л. / / Становление русско-американских

отношений / / Новая и новейшая история. 1981. N 1. С. 164—176;Цверева Г.К. / / Исторические пути советско-американских

научных связей / / Природа. 1981. N 2. С. 124—125;Шпотов Б.М. / / В мире книг. 1981. N 6. С. 23—26;Попов И. Пионеры / / Иностранная литература. 1981. N 7. С.

247—251;Muller H.H. / / Jahrbuch fur Wirtschaftsgeschichte. 1983. T. 4.

Berlin, 1983. S. 211—213;Boyle P.J. / / Journal of American Studies. 1982. Apr. P. 132—133; Joshi M.K. / / Indian Journal of American Studies. Hyderabad.

1984. Vol. 14. N 1. P. 146—147;Kushner H.I. / / Journal of American History. 1981. June. Vol. 68.

N 1. P. 124—125;Pierce RA. / / American Historical Review. Vol. 86. N 4. P. 887—888; Griffiths D. / / William and Mary Quarterly. Vol. XXXVIII. 1981.

Oct. N 4. P. 724—730;Zavadova A. / / Ceshol. cas. hist. Praha, 1983. S. 274—276;Byrd Pratt / / Foreign Service Journal. 1982. February. P. 13; Soviet Life. 1981. January. P. 24.

A.B. Зорин

АНГЛО-АМЕРИКАНСКИЕ МОРСКИЕ ТОРГОВЦЫ И ГИБЕЛЬ МИХАЙЛОВСКОЙ

КРЕПОСТИ НА СИТКЕ В ИЮНЕ 1802 ГОДА

Говоря об уничтожении индейцами-тлинкитами русского поселения на о. Ситке в июне 1802 года, ряд авторов упомина­ет о той роковой роли, которую сыграли в этих событиях некие английские или американские матросы. Степень их участия в нападении варьируется от простой поддержки замысла тлин- китов и подстрекательства к нему до прямого участия в атаке и даже руководства ею. Иногда (особенно в художественных про­изведениях) они предстают настоящими диверсантами, кото­рых засылают на Ситку иностранные торговцы-конкуренты Рос-

30

сийско-американской компании (РАК). Оставив в стороне воп­росы, связанные с причинами и обстоятельствами нападения, рассмотрим единственную проблему: какова же была истинная роль и степень участия «иностранцев» в трагических событиях июня 1802 года?

Вначале краткая сводка сообщений и источников по дан­ной теме. И.А. Кусков (1802 год) упоминает, что в июне 1802 года на Ситке находились некие «англичане», оставшиеся там «с одного американского судна, бывшего под крепостью по весне до семи человек»1. Его показания, наряду с показаниями А. Плотникова и Е. Лебедевой2, позволяют уточнить местона­хождение пяти из этих «англичан». Трое в составе артели А. Ба­турина отправились к «дальнему Сиучьему камню», где заго­тавливал мясо Василий Кочесов; один ушел с партией И. Ур- банова, а еще один в момент нападения оказался в осажден­ной казарме. Гибель от рук тлинкитов всех пятерых представля­ется несомненной. О каком-либо участии «англичан» в штурме не упоминают ни Кусков, ни Лебедева. Однако помимо этого И.А. Кусков сообщает о подстрекательских речах американско­го торговца, зимовавшего в 1801—1802 годах на «хуцновском жиле», где совет индейских племен обсуждал план войны про­тив русских3.

Капитан Генри Барбер (Henry B a ^ r ) (1804) заявлял, что 31 июня < ! > 1802 года он взял на борт трех американцев, которые назвались дезертирами с бостонского судна «Дженни». 6 июля он принял на свое судно еще трех американцев, при­чем тогда же он взял заложниками тлинкитских вождей, орга­низовавших нападение на Михайловскую крепость4. Эти моря­ки сообщили Барберу, что индейцы заставили их участвовать «в том кровавом происшествии».

Американец Уильям Стерджис (William Sturgis) сообщаето семи дезертирах с «Дженни», служивших в РАК, которым ин­дейцы предложили участвовать в нападении на русскую крепость. Когда же они отказались, тлинкиты взяли их под стражу и не выпускали до тех пор, пока крепость не была уничтожена5.

Директора РАК сообщали А.А. Баранову в своем письме от 29 апреля 1805 года: «...узнали по некоторым известиям, что прямая причина разорения крепости и гибели людей была не­доброжелательное подстрекание к диким того английского суд­

31

на, которое было в то время там, на котором пленные достав­лены к Вам»6. Здесь имелся в виду, конечно же, Генри Барбер.

Те же директора РАК в 1808 году уверяли русского гене­рального консула в Филадельфии А.Я. Дашкова в том, что «бос­тонского морехода Кроера бежавший там с корабля по разным неудовольствиям экипаж при нападении в 1801 году < ! > на Ситку помогал диким в варварстве»7, а в особой записке «О подрыве, делаемой компании бостонцами» от 21 апреля (13 мая) 1808 года они же утверждали: «Тамошний главный пра­витель Баранов, по некоторым от самих диких объяснениям о сем случае, уверяет, что причиной сего несчастья и пособием в оном были бостонских судов шкипера Крокер и Конингам с их экипажами», которые снабдили индейцев оружием и захва­тили собранную в крепости пушнину8.

Ю.Ф. Лисянский, побывавший на Ситке в 1804—1805 го­дах, получил «обстоятельное известие» о гибели крепости со слов некоего промышленного, «который тогда был взят в плен, а после нашел случай спастись». По этим сведениям, среди примерно 600 индейских воинов «находились три матроса из Американских Соединенных Штатов. Оставив свои судна, они сперва поступили на службу в Компанию, а потом перешли к нашим неприятелям. Эти вероломные бросали зажженные смо­ляные пыжи на кровлю верхнего строения, зная, что там хра­нился порох и сера»9. Порох в крепости действительно хранил­ся на втором этаже казармы, который был подожжен индейца­ми почти в самом начале их нападения.

К.Т. Хлебников повторяет сообщение И.А. Кускова, ут­верждая, что «озлобление сих диких народов есть произведе­ние просвещенной зависти»10, но при этом не говорит о пря­мом участии «иностранцев» в военных действиях. Помимо того, он сообщает, что «до прихода Баранова в Ситху» с одного аме­риканского корабля было высажено на берег «по неудоволь­ствиям от капитана 11 человек». Из них трое поступили на службу в РАК, а «прочие остались у колош»11.

Приказчик РАК на судне «Надежда» Ф.И. Шемелин в сво­их записках о кругосветном плавании упоминает: «...<в 1799 году> два судна вместе были в Якутатском заливе и в Ситхе; капитаны оных Крокер и Брикс; с одного из них бежало мат­росов по 11 человек и с оного ж в 1802 году шесть он доставил

32

наших людей, которых освободили от неволи американцев; за то, что взял выкупу товарами на 10.000 рублей и потом с гос­подином Барановым торговался». Там же говорится, что в 1801 году «судно “Глобус” и его капитан, Кюннен-Жеин, зимовали под “хуцновским жилом”»12.

Индейские предания не упоминают каких-либо белых со­юзников в войне тлинкитов против русских.

Американские источники частично подтверждают и су­щественно дополняют русские данные13. Крокер, капитан суд­на «Хэнкок» компании «Дорр и сыновья» (Бостон), прибыл на Ситку в мае 1799 года. В результате вспыхнувшего на борту суд­на мятежа 13 матросов по их собственному требованию были высажены на берег, но спустя несколько дней четверо из них раскаялись и им было позволено вернуться на корабль. Когда судно стало уходить из Ситкинской бухты, еще двое мятежни­ков, похитив у индейцев каноэ, попытались вернуться на его борт. Им отказали, но они упорно следовали за судном и в конце концов капитан принял их обратно. После завершения торгового сезона «Хэнкок» отбыл в Кантон, а затем, 9 июля1800 года, вернулся в Бостон. Вторично Крокер посещает Се­веро-Западное побережье в 1803 году как капитан судна «Джен­ни» той же компании «Дорр и сыновья».

Уильям Каннигем был помощником капитана на судне «Глобус», принадлежавшем «Перкинсу, Лэмбу и компании», которая имела груз товаров на сумму в 29.253 доллара. В октябре1801 года индейцы-хайда убивают у Скидегата капитана Бер­нарда Мэджи, и Каннигем занимает на «Глобусе» его место. Он зимует в Хуцнуву — и в эту же зиму там собирается великий совет тлинкитских вождей, на котором было решено начать войну с русскими. В июне 1802 года «Глобус» находится в Сит­кинском заливе вместе с кораблями Барбера и Эббетса и именно на его борту заседает «военный совет из числа старших офице­ров этих судов. По окончании сезона торговли “Глобус” при­бывает 3 ноября 1801 года в Кантон, а оттуда возвращается в Бостон».

Судно «Тревога» («Alert») под командованием Джона Эб­бетса, бывшего ранее на нем помощником капитана, соверша­ло в то время свое третье плавание (впервые — в 1798 и 1800 годах). Оно принадлежало семейству Лэмбов и вышло из Бос­

33

тона 8 июля 1801 года с грузом товаров на сумму в 28.001 дол­лар 62 цента. По окончании сезона торговли судно прибыло через Гавайи в Кантон. 8 декабря 1802 года оно, после продажи пушнины, вновь вернулось на Северо-Западное побережье.

Имя Генри Барбера традиционно пользуется самой дур­ной славой. Но даже Н.П. Резанов, называвший его не иначе как «разбойником и обвинявший в пиратских намерениях по отношению к русскому населению на Кадьяке»14, в связи с событиями лета 1802 года ставит ему в вину лишь то, что он «влез нагло» в Павловскую Гавань и потребовал выкуп за до­ставленных им с Ситки пленников. Ричард Пирс полагает, что «утверждения о враждебности Барбера по отношению к РАК кажутся неосновательными или преувеличенными»15. А.В. Гри­нев также придерживается мнения, что «нет никаких доказа­тельств и фактов, указывающих на причастность Барбера к ра­зорению русской крепости»16. Однако путаница, сбивчивое из­ложение фактов и ряд намеренных умолчаний в собственных показаниях британского капитана наводят на подозрение, что совесть его отнюдь не была кристально чистой.

Рассмотрим теперь степень достоверности приведенных выше сведений. Показания Кускова, Плотникова и Лебедевой, несомненно, заслуживают доверия относительно указанного в них местонахождения пяти «англичан» в момент нападения. Однако вряд ли даже очевидцы гибели могли бы различить двух­трех белых в толпе индейских воинов. Стерджис получил свои сведения из вторых, а то и третьих рук, и до него версия о дезертирах дошла в облагороженном и приукрашенном виде: они уже не участвуют в нападении (пусть даже невольно, как то было заявлено Барберу), но всего лишь содержатся под стра­жей, чтобы не могли предупредить русских. Директора РАК, судя по всему, не всегда ясно представляли себе детали проис­ходивших в Америке событий (это и 1801 год — как дата гибе­ли Михайловской крепости, и в другом месте Якутская бухта— вместо Якутатской). Однако они весьма умело использовали эти события в своих интересах, ловко приспосабливаясь к из­гибам тогдашней внешней политики России. Ю.Ф. Лисянский в своей книге лишь добросовестно передал то, что сам слышал от служащих РАК на Ситке. То же относится и к Ф.И. Шемели- ну. К.Т. Хлебников пользовался теми же источниками, однако,

34

будучи более знаком с предметом, делал несколько иные вы­воды. По сути дела, в распоряжении историков имеются толь­ко одни освещающие этот вопрос сведения, полученные из первых рук, но этот свидетель является слишком заинтересо­ванным лицом, чтобы полагаться на его объективность. Это капитан Генри Барбер.

Первое, что бросается в глаза при сравнении журнала Бар­бера с показаниями другого очевидца и непосредственного учас­тника событий Абросима Плотникова, так это разнобой в да­тах. Оставив в стороне фантастическое «31 июня», можно уста­новить, что разнобой этот прекращается с приходом на Ситку кораблей Эббетса и Каннингема. Барбер перестает лгать, пос­кольку теперь появляется опасность быть уличенным своими коллегами, которые позднее вынуждают его признаться и в том, о чем он пытался умолчать при публикации своего журна­ла (например, о повешении тлинкитского вождя). Однако ложь в бортовом журнале еще не доказывает причастности Барбера к уничтожению Михайловской крепости. Будучи личностью дей­ствительно довольно темной и одиозной, Барбер владел в тот период судном, имевшим два названия и два порта приписки: в британские порты Сидней (Австралия) и Лондон он прибы­вал на «Единороге» («Uniciorn», порт приписки Лондон), а на Гавайях и в Китае он действовал на приписанном к Макао «Бодром» («Cheerful»). На Ситке же он появился на судне с названием, которое использовалось им для визитов в «цивили­зованные» порты колоний и в метрополию, — «Единорог». Если Барбер занимался здесь своими махинациями, то, скорее все­го, избрал бы вывеску «Бодрый». Вероятнее предположить, что на Северо-Западном побережье Барбер занимался вполне обыч­ным и распространенным там бизнесом — торговлей оружием. Для этого ему не приходилось скрываться под видом купца из Макао. Однако в данном случае бизнес этот имел неожидан­ные для Барбера последствия: истребляя Михайловскую кре­пость, тлинкиты, похоже, воспользовались и полученным от него товаром. Из-за этого британец, действовавший здесь вполне официально, оказался в весьма двусмысленном положении. Ему грозила репутация подстрекателя и убийцы. Впоследствии ему пришлось оправдываться и за меньший грех — казнь индейско­го заложника (о чем он тоже в начале старался умолчать). Го­

35

раздо дороже пришлось бы ему заплатить даже за столь косвен­ное пособничество в убийстве «белых людей» (пусть даже рус­ских), как продажа оружия туземцам накануне резни. В пользу этого предположения говорит и то, что на борту «Единорога» действительно имелось «лишнее» оружие: доставив пленников на Кадьяк и получив выкуп, Барбер тут же продал русским «несколько орудий, до пятидесяти отличных ружей и большое количество снарядов»17. Вероятно, это было то, что осталось у англичан после торговли с индейцами (недаром он, возмуща­ясь прижимистостью Баранова, заявлял, что потерпел убыток от прекращения своих торговых операций). Именно по этой причине Барбер и «путал следы», тасуя события и даты, чтобы добиться наиболее выгодного для себя расклада.

Чтобы окончательно разобраться в труднообъяснимой «враждебности» Барбера к РАК, рассмотрим обвинения его в зловещих замыслах против компании, каковые он якобы вына­шивал против нее в 1802 и 1806 годах. Утверждения об их су­ществовании основываются на сообщении Н.П. Резанова. В но­ябре 1805 года он писал директорам РАК, что по возвращении с Кадьяка на Гавайские острова Барбер узнал «об объявленной тогда Англии войне и рвал с досады волосы, что, видя сла­бость компании, не произвел он того грабежа, к которому, признавался он, что неоднократно и без того покушался ...сча­стию, однако ж, компании, поссорился он с Людерсом, това­рищем судна его, и известие о мире между тем подоспело»18. В феврале 1806 года Н.П. Резанов вновь сообщает о том, как пос­ле гибели Якутатской крепости «разбойник Барбер опять был на Кадьяке, но, нашед там суда “Елисавету” и “Александра”, вышел, объявя, что хотелось ему видеться с Барановым и что идет он в Ново-Архангельск, однако ж сюда не пожаловал»19. Однако следует заметить, что еще в Павловской Гавани, когда Барбер доставил туда спасенных им пленников, им было заяв­лено Баранову, «что, хотя он и принадлежит к нации, воюю­щей с Россиею, но сострадая к человечеству, выкупил бедных людей»20. То есть он считал, что Англия все еще воюет с Росси­ей, а значит, не мог узнать об этом на Гавайях. Там ему могли скорее сообщить о примирении великих держав. Кроме того, известные сведения о реальных действиях Барбера в тот период не подтверждают его воинственных намерений. В декабре 1802

36

года его видели на острове Оаху, где он вел переговоры с вер­ховным гавайским королем Камеамеа I; 29 мая 1803 года он уже публикует в Сиднее (Австралия) отрывок из своего борто­вого журнала, после чего отбывает в Лондон, чтобы к октябрю 1804 года вновь вернуться в Сидней. Если он и вынашивал зло­дейские планы осенью 1805 года (единственным свидетельст­вом в пользу того служит его несостоявшаяся встреча с Бара­новым), то они необъяснимо «испарились» к 1807 году, когда он продал РАК свой бриг «Мирт» со всем грузом и вооружени­ем. Осведомленность Н.П. Резанова относительно этих планов выглядит довольно странно — вряд ли Барбер столь широко афишировал свои столь неприглядные замыслы. Кроме того, среди старших офицеров «Единорога» не значится никакого Людерса, который, согласно Резанову, был даже компаньо­ном Барбера («товарищем судна его»)21. Объяснить же смысл и назначение страшных рассказов о «черном пирате Барбере» мож­но, если учесть некоторые черты характера самого Н.П. Реза­нова, а также цели, какими он руководствовался при написа­нии своих отчетов главному правлению РАК. В этих обширных посланиях он, помимо всего прочего, излагал и «причины, по которым должно весь край сей и как можно скорее гарнизоном обеспечить»22. То есть он, как и прочие видные деятели компа­нии, стремился добиться усиления государственного присут­ствия в ее владениях, а в первую очередь — присылки туда войск. Оправдать такой шаг могла только серьезная военная угроза русским владениям. Опасность же со стороны «диких» не производила должного впечатления на петербургских чи­новников. Совсем иное дело — противник европейский, пред­ставляющий собой первую морскую державу мира. Стоит при этом вспомнить и характеристику Резанова, данную ему желч­ным, но наблюдательным капитаном В.М. Головниным: «Сей господин Резанов... был человек скорый, горячий, затейливый писака, говорун, имевший голову, более способную созидать воздушные замки, чем обдумывать и исполнять основательные предначертания»23. О том, что ради достижения желаемых це­лей Н.П. Резанов был способен весьма вольно обращаться с известными ему фактами, свидетельствует он сам, похваляясь в своем письме к Н.П. Румянцеву тем, как ловко он обошел губернатора испанской Калифорнии.

37

Губернатор жаловался ему на своеволие американских тор­говцев, один из которых, О‘Кейн, вел на его территории про­мысел каланов. Зная, что О‘Кейн действовал по прямому кон­тракту с РАК, Резанов тем не менее воспользовался случаем, чтобы лишний раз упомянуть недобрым словом все того же Барбера, в частности, а не морских торговцев вообще. По его версии, изложенной доверчивому испанцу, О‘Кейн силой зах­ватил партию кадьякцев в сорок человек, увез их неизвестно куда, а на следующий год «такого разбора молодец капитан Барбер привез... из них двадцать человек на Кадьяк, говоря, что выкупил он их из плена на Шарлоттских островах и не отдавал иначе как за 10.000 рублей. [...] Но куда других девал Океин... и теперь неизвестны. Возвращенные показали, что были они в разных местах на разных судах, но у кого именно и где приставали, того по невежеству их не могли ...добиться у них»24. Таким образом, хитроумный дипломат смешал воедино собы­тия 1802 года и плавание О‘Кейна, отрекся от факта сотрудни­чества с американцем и сочинил целую пиратскую историю и все ради одной цели — продемонстрировать зловредность сво­их конкурентов. Кроме того, у правления РАК были и иные причины преувеличивать исходящую от Барбера угрозу, о чем будет сказано далее.

Что касается иностранных моряков, находившихся тогда на Ситке, то они, несомненно, принадлежали к команде «Хэн­кока». После ухода Крокера на берегу осталось семь его матро­сов. Пятеро поступили на службу в РАК и погибли во время общей резни. Двое же, вероятно, предпочли остаться среди индейцев. Именно они взошли на борт судна Барбера; его пу­танный рассказ о шести американцах явно не заслуживает до­верия. Похоже, они действительно участвовали в разгроме Михайловской крепости, однако нет оснований приписывать им некую ведущую роль. Для поджога деревянной казармы не требовались особые европейские военные знания, к тому же, согласно индейским преданиям, поджог этот осуществили две старухи-тлинкитки25. Вряд ли два белых дезертира могли су­щественно увеличить боевую мощь почти полуторатысячного отряда хорошо вооруженных воинов, врасплох обрушившихся на горстку защитников казармы. Попав же на борт «Единоро­га», они объяснили Барберу, что плавали на судне Крокера.

38

Зная, что в этом сезоне Крокер командует «Дженни», Барбер и записал в дневнике, что матросы дезертировали с этого суд­на; вряд ли его в тот момент занимал вопрос о названии судна Крокера в сезоне 1799 года. Стерджис, сообщая о беглецах с «Дженни», лишь передавал циркулировавшие среди морских торговцев слухи. Он знал, что на Ситке оставалось семь дезер­тиров. Но не знал о гибели пяти из них. Кроме того, и Барбер в опубликованных заметках сообщил всем о шести пришедших к нему американцах.

Реальным же подстрекателем индейцев следует считать не англичанина Барбера, а американца Каннингема. Он, в отли­чие от Барбера, Эббетса и матросов с «Хэнкока», оказался на Ситке явно не случайно. Перезимовав в Ангуне, он, несомнен­но, был посвящен в замыслы тлинкитов, а то и участвовал в их разработке. В Ситкинской бухте, неожиданно для себя, он встречает еще двух торговцев, но быстро занимает среди них господствующее положение — именно «Глобус» становится своеобразным «штабом» трех капитанов. Прибыв сюда уже пос­ле захвата Барбером вождей-заложников, Каннингем не может изменить хода событий, но ловко подстраивается под них (кста­ти, не случайно вожди столь доверчиво поднялись на борт «Еди­норога» — вероятно, после знакомства с Каннингемом они считали морских торговцев своими союзниками, что распрос­транялось даже на Барбера, с которым у них уже имелся пе­чальный опыт общения)26. Получил, несомненно, Каннингем и свою долю из захваченных тлинкитами запасов компанейс­кой пушнины. Нереально, чтобы всю добычу мог захватить толь­ко Барбер — один из троих, да и сами директора компании, со слов Баранова, сообщают о присвоении мехов всеми тремя ка­питанами27. Барбер и Эббетс продали свою долю самой же РАК— оба они в 1802 году посещали Кадьяк, и оружия, и пушни­ны было «от них куплено на сумму более 70.000 рублей»28. Кан­нингем на Кадьяк не пошел. Он вообще не имел дел с русски­ми, и это вряд ли случайно — слухи об его истинной роли, хотя смутные и неясные, все же доходили до руководителей РАК, как говорят о том свидетельства Кускова, Шемелина и Баранова. Однако в тот момент директорам РАК было выгод­нее заострить внимание на иной фигуре — на Генри Барбере. И дело тут не только в досаде на его выходку в Павловской Гава­

39

ни и потерянные 10.000 рублей.То, что виновниками Ситкинской катастрофы будут объ­

явлены иностранцы, было предопределено изначально. Но при­чины того, что главным виновником был тогда признан ан­гличанин Барбер, кроются, вероятно, в той неопределеннос­ти, в какой пребывала в те годы российская внешняя политика. Разорванные при Павле I отношения с Англией были восста­новлены, но до союза с ней дело еще не дошло. В Петербурге шла борьба между сторонниками и противниками такого сбли­жения. Директора РАК, для которых англичане были опасны­ми конкурентами, имели поддержку в лице столь влиятельно­го сановника, как министр коммерции (а затем министр инос­транных дел) Н.П. Румянцев, который являлся сторонником союза с наполеоновской Францией. «Дело Барбера», поданное как открыто враждебный союз Великобритании, было поисти- не даром небес для столичных франкофилов. Новый ход ему был дан весной 1805 года (похоже, что и узнали о нем в Петер­бурге немногим ранее, учитывая тогдашние средства связи). В это время, после разрыва дипломатических отношений с Фран­цией (сентябрь 1804 года), решался вопрос о вступлении Рос­сии в Третью коалицию. Вот тогда, похоже, и сложилась вер­сия о решающей роли англичан в «Ситкинской резне». Дирек­тора РАК (М.М. Булдаков, Е.И. Деларов, И.Г. Шелихов) сооб­щили об этом А.А. Баранову в особом письме от 29 апреля 1805 года. В нем они заявляли, что Баранов не сумел выявить «пря­мых причин» гибели Михайловской крепости, в то время как сами директора (в Петербурге!) «по некоторым известиям» уз­нали: «...прямая причина разорения крепости и гибели людей была недоброжелательное подстрекание к диким того англий­ского судна, ...на котором пленные доставлены к Вам с выку­пом от Вас за 10.000 рублей, что тем вероятнее, что английс­кая нация в то время состояла в некотором разрыве с Рос- сиею»29. От Баранова недвусмысленно требовалось подтвержде­ние этой версии: «Поколико дело сие суть довольной важнос­ти, то точное и полное о помянутом сожаления достойном происшествии сведение [...] благоволите доставить в сие прав­ление в особливом Вашем донесении»30. Директоров не смуща­ли неувязки с фактами: состояние войны между Россией и Англией прекратилось весной 1801 года после смерти Павла I

40

(хотя, конечно, на Аляске этого могли и не знать, как дей­ствительно не знал этого Барбер в июне 1802 года).

К 1808 году политическая ситуация меняется. Согласно условиям Тильзитского мира Россия присоединяется к конти­нентальной блокаде Англии. Однако невольный союз с Фран­цией непрочен, условия блокады соблюдаются лишь формаль­но, растет уверенность в неизбежности новой войны с Напо­леоном, в которой Англия, несомненно, должна остаться со­юзником. Да и правлению РАК гораздо более опасным конку­рентом кажутся теперь не британцы, а американские торговцы— куда более многочисленные, активные и не стесненные в своих предприятиях условиями военного времени (как извест­но, большая часть британских моряков с торговых судов под­лежала во время войны вербовке в королевский флот). Именно американцы господствуют теперь в морской пушной торговле на Северо-Западном побережье. Если в период 1785—1795 го­дов на 35 действовавших здесь британских судов приходилось15 американских, то в следующее десятилетие ситуация резко изменяется и число американских кораблей возрастает до 68 против всего 9 английских. А после 1801 года, как отмечает Ф. Хоуэй, «Юнион Джек» полностью исчезает из торговли. В пе­риод 1805—1814 годов на Северо-Западном побережье действо­вали всего 3 английских корабля, один из которых фактически находился в собственности американского предпринимателя Джейкоба Астора31. В результате правление РАК проводит ряд демаршей, в ходе которых неожиданно всплывают имена под­линных «героев» «Ситкинской резни». 21 апреля (3 мая) 1808 года составляется специальная записка «О подрыве, делаемом компании бостонцами». В ней на сообщения А.А. Баранова, по­лучавшего сведения от индейцев, виновниками резни называ­ются американцы Крокер (ведь с его судна дезертировали мат­росы, которым так удобно приписать руководство «дикарями») и Каннингем — подстрекатель и соучастник32. 17 (29) мая 1808 года министр иностранных дел Н.П. Румянцев передает гене­ральному консулу США в Петербурге Л. Гаррису официальную ноту, в которой уведомляет, «что суда США, вместо того что­бы торговать с русскими владениями в Америке, приходят туда для тайной торговли с туземцами, снабжая их в обмен на шкурки выдры огнестрельным оружием и порохом, [...] которые в их

41

руках стали наносить большой вред подданным Его Импера­торского Величества. При помощи этого оружия был разрушен один русский форт и убито много людей, [...] чтобы избежать пагубных последствий подпольной торговли с туземцами, Его Императорское Величество хотел бы, чтобы меновая торговля осуществлялась через агентов компании»33. И наконец, 20 авгу­ста (1 сентября) 1808 года главное правление РАК направляет письмо генеральному консулу России в Филадельфии А.Я. Даш­кову, где, помимо возмущения «бостонскими торгашами», со­общается, что «бостонского морехода Кроера (Крокера) бе­жавший там с корабля его по разным неудовольствиям экипаж при нападении в 1801 году на Ситху помогал диким в варвар­стве»34. «Черный корсар Барбер» был прочно забыт35, и забве­ние это продолжалось до тех пор, пока за события 1802 года не взялись историки, не причастные к тогдашней политической конъюнктуре (в первую очередь, П.А. Тихменев), извлекшие из-под пуда давние домыслы, которые за истекшее время при­обрели солидную наружность исторических свидетельств.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. К истории Российско-американской компании. Красноярск, 1957. С. 114, 121.

2. Тихменев П.А. Историческое обозрение образования Российско-американской компании и действий ее до настоящего времени. Ч. 2. Приложение 2. СПб., 1863. С. 175, 179.

3. К истории Российско-американской компании. Красноярск, 1957. С. 119.

4. Barber H. Aftermath of the Sitka Massacre o f 1802. Journal Excerpts. Extracts from «The Sydney Gazette» (Australia). 05.29.1803,11.18.1804, 12.09. 1804 / / The Alaska Journal. 1979. Vol. 9. N 1. Winter. P. 58, 59.

5. Sturgis W. The Journal o f William Sturgis. Victoria, 1978. P.124.

6. К истории Российско-американской компании. Красноярск, 1957. С. 134.

7. Внешняя политика России X IX — начала XX века: Документы Российского министерства иностранных дел. Сер. I.

42

Т. IV. М., 1965. С. 615.8. Там же. С. 242.9. Лисянский Ю.Ф. Путешествие вокруг света на корабле

«Нева». М., 1947. С. 209.10. Хлебников К. Т. Первоначальное поселение русских в

Америке / / Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного океана. Вып. IV. СПб., 1864. С. 54.

11. Там же. С. 44.12. Шемелин Ф.И. Журнал первого путешествия россиян

вокруг земного шара. СПб., 1818. Ч. 2. С. 333, 334.13. Howay F.W. A List o f Trading Vessels in the Maritime Fur

Trade, 1785—1825/ / The Materials for the Study of Alaskian History. Kingston, 1973. N2. P. 38, 39, 44, 45, 48, 49; Pierce R. Russian America: A Biographical Dictionary. Kingston; Fairbanks, 1990. P. 28.

14. Тихменев П.А. Указ. соч. С. 208, 223.15. Pierce R. Russian America: A Biographical Dictionary.

Kingston; Fairbanks, 1990. P. 28.16. Гринев А.В. Индейцы-тлинкиты в период Русской Америки.

Новосибирск, 1991. С. 225.17. Тихменев П.А. Историческое обозрение образования

Российско-американской компании и действий ее до настоящего времени. Ч. 1. СПб., 1861. С. 89.

18. Тихменев П.А. Указ. соч. Ч. 2. Приложение 2. С. 208.19. Там же. С. 223.20. Хлебников К Т . Жизнеописание А.А. Баранова. СПб., 1835.

С. 69.21. Barber H. Aftermath of the Sitka Massacre o f 1802... P. 61.22. Тихменев П .А Указ. соч. Ч. 2. Приложение 2. С. 208.23. Материалы для истории русских заселений по берегам

Восточного океана. Вып. 1. СПб., 1864. С. 86.24. АВПР. Ф. СПб. ГА. 1—7. Оп. 6. Д. 1. 1802 г. П. 35. Л.

131об.—132.25. Dauenhauer N , Dauenhauer R. The Battles o f Sitka, 1802

and 1804, from Tlingit, Russian and other Point o f View / / Russia in North America: Proceedings o f the 2-nd International in ference on Russian America. Sitka (Alaska), August, 19—22, 1987. The Limerston Press. Kingston; Fairbanks, 1990. P. 12.

26. Хлебников К.Т. Первоначальное поселение... С. 42.27. Внешняя политика России... Сер. 1. Т. IV. М., 1965. С. 242.

43

28. Хлебников К.Т. Русская Америка в записках Кирилла Хлебникова: Ново-Архангельск. М., 1985. С. 44.

29. К истории... С. 134.30. Там же.31. Howay F.W. A List o f Trading Vessels... P. 26, 59.32. Внешняя политика России... Сер. 1. Т. IV. М., 1965. С.

242.33. Там же. С. 267—268.34. Там же. С. 615.35. Забыт, хотя слухи о происках английских пиратов

продолжали периодически будоражить правление РАК. Так, в 1811 году в Петербург из колоний поступило сообщение о том, что, по сведениям русского генерального консула А.Я. Дашкова и неких «Северо-Американских Штатов корабельщиков», «один английский капер непременно собирается в те колонии для разорения оных» (АВПР. Ф. СПб. ГА. I I—3. Оп. 34. Д. 7. Л. 5.). Корсар, разумеется, так и не нагрянул.

Кеннет Э. Шумейкер

МИССИЯ НЕЙЛА БРАУНА В РОССИИ (1850-1853)

4 марта 1936 г. посол США в СССР Уильям Буллит напра­вил государственному секретарю Корделлу Халлу необычную депешу. Она содержала определенную информацию, которую Буллит назвал «некоторыми личными наблюдениями» за жиз­нью в Советском Союзе в период руководства И.В. Сталина. В документе политический климат был назван «резким», прави­тельственные чиновники — «недоверчивыми и скрытными», точная информация — труднодоступной, цензура — «суровой», система тотального шпионажа — «широко распространенной и угнетающей», русская дипломатия — «искусной в умении создавать неприятности дипломату, тем не менее не оскорбляя его», а вся система — «неприветливой и тиранической»1. Со­гласно Буллиту, депеша представляла «точную картину жизни в России в 1936 году»2.

44

Необычным в депеше Буллита было не ее содержание, а тот факт, что в качестве своих наблюдений Буллит использо­вал личные наблюдения Нейла Смита Брауна, посланника Со­единенных Штатов в России с 1850 по 1853 гг. В 1930-х годах Энгус Уорд, генеральный американский консул в СССР, об­наружил в Ленинграде депеши Брауна, находившиеся в груде мусора в здании, где в свое время в XIX веке размещалась мис­сия США. Джордж Кеннан, в тот момент работавший дипло­матическим секретарем в посольстве США, прочел материалы и предложил их вниманию Буллита, написав черновой вари­ант документа, который посол позднее неправил госсекрета­рю Хэллу в качестве точного описания жизни в сталинской России3. Основная часть этого документа Кеннана-Буллита со­стоит из материалов, извлеченных из докладов, написанных Брауном в 1850-е годы.

То, что Нейл Смит Браун является автором докладов, ко­торые могут рассматриваться как классический образец напи­сания дипломатических посланий в истории русско-американ­ских отношений, кажется таким же необычным, как и инфор­мация о позднее появившейся депеше Кеннана-Буллита.

Рожденный в 1810 году в округе Джайлс (штат Теннесси), Браун происходил из строгой пресвитерианской семьи мелких фермеров. В юности он работал на ферме и нерегулярно посе­щал школу. По собственным воспоминаниям Брауна, он начал жизнь «таким же бедняком, как и все в Теннесси», но нужда и амбициозность характера толкали его «подняться из темноты» и достичь известности4. Самостоятельно завершив свое образо­вание, он в 1834 г. получил возможность заниматься юридичес­кой практикой, воевал с индейцами племени семинола в ря­дах теннессийских добровольцев в 1836 г. Дослужившись до зва­ния сержант-майора (старшины), избирался в легислатуру штата с 1837 по 1847 гг., а в 1847 г. стал губернатором штата Теннесси. Браун, будучи непреклонным в своих убеждениях вигом-южа- нином, умелым оратором, помог победе генерала Зэкэри Тэй­лора в Теннесси в 1848 г. Когда он проиграл перевыборы на пост губернатора в 1849 г., президент Тэйлор назначил его по­сланником Соединенных Штатов в России5.

В середине XIX века Соединенные Штаты остались един­ственной крупной страной в Западном полушарии, где пока не

45

существовало практики назначения на дипломатическую до­лжность профессиональных дипломатов, и Браун был продук­том непрофессиональной системы назначений, где все исхо­дило из принципов партийной принадлежности (Spoils System). В качестве единственного положительного свойства как дипло­мата, позволившего Брауну возглавить российскую миссию, были его заслуги перед партией вигов. У Брауна не было дип­ломатического опыта, достаточного воспитания и образования: он не знал ни русского, ни французского — языка русского двора. Более того, ограниченный в средствах, Браун собирался жить в светском обществе Санкт-Петербурга настолько скром­но, насколько это только было возможно осуществить. Он даже не попытался взять с собой жену и кого-нибудь из своих восьме­рых детей. Сам Браун писал, что, в безуспешной попытке убе­дить государственный департамент повысить его жалование, в экстравагантном Санкт-Петербурге он живет скромной жиз­нью, от которой он не может отказаться, поскольку не хочет оказаться банкротом. Содержание семьи, живи она вместе с ней, заняло бы «все жалование, и вероятно», превысило бы его6. Несмотря на эти затруднения, Браун достойно представ­лял свое правительство в России, снабжал его свежими, жи­выми и зачастую глубокими докладами.

По иронии судьбы миссия Брауна в России чуть не закон­чилась, едва начавшись. В первую суровую русскую зиму, силь­но отличавшуюся от теннессийских, Браун заболел. Секретарь посольства Эдвард Райт писал своей матери: «Губернатор сильно болеет и, сказать по правде, очень страдает от климата»7. 18 января 1851 г. Браун попросил разрешения вернуться домой в Соединенные Штаты, поскольку его здоровье очень пострада­ло «от суровости этого негостеприимного климата» в регионе, «неприспособленном для проживания человека»; «закон само­сохранения подтолкнул его просить разрешения прекратить свою миссию»8. После совещания с президентом Миллардом Филлмором 15 марта государственный секретарь Дэниел Уэб­стер удовлетворил просьбу Брауна. Уэбстер, однако, добавил, что президент полагает, что «лица, назначенные на важные заграничные посты, должны оставаться на этих местах продол­жительное время», поскольку дипломаты естественным обра­зом становятся более квалифицированными от исполнения

46

своих обязанностей на протяжении длительного времени9. Тем временем Браун, здоровье которого «значительно улучшилось», пожелав выполнять «свой долг», отозвал прошение об отстав­ке10. Филлмор и Уэбстер выразили свое удовлетворение реше­нием Брауна и наградили его кратким отпуском в Лондон для встречи с семьей11.

Необходимо заметить, что Уэбстер и три других госсекре­таря, при которых Браун выполнял свои обязанности, в свое время меньше заинтересовались его депешами, чем почти че­рез столетие это сделали Кеннан и Буллит. Послания, которые Браун получал от Джона Клейтона, Дэниела Уэбстера, Эдвар­да Эверетта и Уильяма Л. Марси, были короткими и редкими. Однажды Браун пожаловался, что он больше чем за год ничего не получал из государственного департамента и что у него нет даже подтверждения о том, что десять его депеш дошли до места назначения. «Для государственного служащего очень важ­но, — многозначительно писал он, — далеко от родины, пос­реди разочарований, подстерегающих в России, получать вре­мя от времени одобрение департамента, под покровительством которого он работает, и знать, что его курс верен»12. В ответ Уильям Хантер, старший клерк государственного департамен­та, неубедительно объяснял, что, хотя депеши Брауна и были получены и прочтены «с вниманием и интересом», большая загруженность другими делами помешала «раньше подтвердить их получение»13.

Не просто безразличие объясняет невнимание государ­ственного департамента к миссии Брауна. По словам Джона Льюиса Гэддиса, Россия была большой европейской держа­вой, с которой Соединенные Штаты поддерживали «наиболее дружественные отношения» в девятнадцатом веке14. С момента установления дипломатических отношений в 1808 году, стра­ны развивали взаимную дружбу. Хотя республиканская Амери­ка и самодержавная Россия представляли идейно противопо­ложные политические полюсы, ни одно из правительств не позволяло идеологическим разногласиям кардинальным обра­зом определять их отношение друг к другу. К середине века между США и Россией установилась дружба, основанная на взаимовыгодной торговле, относительном отсутствии сущес­твенных разногласий и, кроме того, на осознании существова­

47

ния общих стратегических противников15. Обе страны связыва­ли свою политику с согласием, помогавшим им сдерживать Великобританию и Францию от того, чтобы угрожать собствен­ным национальным интересам. Вероятно, лучше всего это сфор­мулировал император Николай I, сообщивший одному из пред­шественников Брауна, что «не только наши интересы похожи, но и наши враги одинаковы»16. В то время как согласие между Россией и Америкой, по мнению Нормана Сола, в большей степени создавалось русскими государственными умами, чем «навыками американских дипломатов»17, такие политики, как Дэниел Уэбстер, поддерживали эти связи и призывали своих подчиненных укреплять сердечные добрососедские отношения между двумя странами18. Американское правило «не крепить то, что не ломается» («If it ain’t broke, don’t fix it») определяло очевидное безразличие начальников Брауна, поскольку Браун поехал в страну, где у него было мало дел и никаких серьезных проблем, требующих разрешения.

23 июля 1850 г. он прибыл к месту своего назначения в Россию периода правления Николая I, ставшего императором в 1825 г. и правившего страной до 1855 г. М.Т. Флоринский харак­теризует режим Николая I как «апогей абсолютизма», время, когда авторитаризм девятнадцатого века «достиг своего полного развития»19. Самодержавная идеология, по знаменитому выра­жению министра образования С.С. Уварова, включала «правос­лавие, самодержавие, народность», а государство было органи­зовано как дисциплинированное армейское подразделение20. Жесткий консерватор, не доверявший массам, Николай I ут­вердил в стране «произвольный, душный и деспотичный поли­цейский режим, стремившийся регламентировать жизнь людей до мельчайших деталей»21. Третье отделение, большая и реакци­онная государственная полиция были теми главными средства­ми, с помощью которых Николай I укреплял свою личную власть. Цензура в годы руководства этим ведомством Уварова приобре­ла черты известной суровости. Множество цензоров определя­ли, что может, а что не может быть напечатано в России и даже контролировали содержание лекций профессоров Санкт-Петер­бургского университета. Царь был личным цензором великого поэта Александра Пушкина. Николай I осуществлял полный кон­троль над русской внешней политикой, и граф Карл Нессель­

48

роде, будучи с 1814 по 1856 гг. министром иностранных дел, преданно выполнял желания императора. Эти желания включа­ли догматичное противодействие всему тому, что было связано с демократией, либерализмом и самоопределением, за которое так боролись участники европейских револю ций 1848 г.

Браун смотрел на николаевскую Россию глазами консер­вативного южного вига, преданного принципам республикан­ского правления и невмешательства в дела зарубежных государств. Он верил в идеи демократии и самоопределения, поддерживал сферу народного образования во времена своего губернаторства в Теннесси. Однако как противник президента Э. Джексона Бра­ун также ценил фактор стабильности существования общества, основанного на законе и порядке. Как и у Дэниела Уэбстера, девизом Брауна были «союз и свобода». 18 сентября 1850 г., оза­боченный внутриполитической схваткой по вопросу о рабстве, Браун попросил, в случае если усиление кризиса «потребует применения военной силы государства», немедленно отозвать его, чтобы он смог внести свой вклад в дело поддержания един­ства Союза»22. Когда же вопрос касался сферы внешней полити­ки, Браун всегда оказывался сторонником невмешательства, поскольку искренне надеялся: «Ничто не искусит нас вмешать­ся любым образом в дела Европы». «Европа, — настойчиво пи­сал Браун, — не наше поле битвы и не наша судьба»23. Он радо­вался, что Атлантический океан отделяет Соединенные Штаты от гноящихся европейских беспорядков, поскольку вовлечение в политику баланса сил на этом континенте фатально повредит «американскому миру и процветанию»24.

Что касается официальных дел, то история миссии Брау­на в России не была насыщена особыми событиями. Так, на­пример, несколько раз он докладывал в государственный де­партамент, что ему «вообще нечего сообщать»25. Повестка дня Брауна исчерпывалась приглашением русских присоединиться к договору Клейтона—Булвера 1850 г., защитой и помощью американской торговле с Россией, оценкой влияния событий в Соединенных Штатах на русскую политику, сообщениями о беспокойных отношениях России с Турцией, информацией об экспедиции адмирала Е. Путятина в Японию, решением слу­чайных проблем, как, например, с двумя американскими тор­

49

говыми моряками, покинувшими свое судно в Сибири, и, на­конец, поддержанием сердечных отношений с русским прави­тельством. Во всех отношениях русские выказали готовность к сотрудничеству. Они выразили свое согласие с англо-амери­канским договором по Центральной Америке26, не дали хода ожидаемому увеличению пошлин на американский хлопок27, отменили платежи, наложенные на американских торговцев в Риге28, позволили двум морякам вернуться в Соединенные Штаты29. Кроме того, как сообщил Браун в Вашингтон, Нес­сельроде лично его уверил, что Путятин не имеет цели поме­шать экспедиции командора Мэтью Перри в Японию30. Браун постоянно отмечал, что в каждом случае, когда ему «случалось просить русское правительство» за американцев или их интере­сы, его просьбы «свободно и быстро удовлетворялись»31.

Парадоксально, но самая потенциально опасная пробле­ма русско-американских отношений не стала предметом офи­циальной переписки между двумя правительствами. В 1849 г. Австрия с помощью русской армии подавила революцию в Венгрии под руководством Лайоша Кошута. Реакцией на пуб­личные выступления в поддержку венгров, а также посылку секретного агента с целью выяснения, способны ли венгры удержать свою независимость, было обвинение американцев во вмешательстве в австрийские внутренние дела, выдвинутое 30 сентября 1850 г. поверенным в делах Австрии в Вашингтоне Иоганном Георгом Хюльземанном. В ответ на это 21 декабря1850 г. государственный секретарь США Дэниел Уэбстер напи­сал свое знаменитое «письмо Хюльземанну», в котором он за­щищал свободу слова, право правительства Соединенных Шта­тов поддерживать принцип самоопределения и заносчиво про­тивопоставлял американское величие незначительности Авст­рийской империи32. Что касается России, то Уэбстер специаль­но оговорил, что он не хочет обидеть дружественную страну, и подтвердил приверженность Америки традиционной политике невмешательства в дела европейских государств33.

В 1851 г. Уэбстер убедил турецкое правительство разрешить Кошуту и другим венгерским беженцам принять предложение приехать в Соединенные Штаты. Прибытие Кошута в Нью-Йорк вызвало появление своеобразной «эпидемии мадьяромании». Вместо того чтобы искать тихого убежища, пламенный венгерс­

50

кий революционер вскоре отправился в поездку по стране, об­виняя Австрию и Россию и призывая оказать экономическую и военную помощь, чтобы вновь разжечь венгерскую войну за не­зависимость. В это время так называемые демократы «молодой Америки» — Льюис Кэсс и Стефен А. Даглас — извлекали по­литическую выгоду из поднятых Кошутом страстей, критикуя администрацию Филлмора за недостаточно горячую поддержку дела свободы в Европе. Уэбстер же решил перехватить инициа­тиву и на банкете, организованном конгрессом в честь приезда Л. Кошута 7 января 1852, произнес достаточно неосторожную в политическом плане речь, завершив свое горячее выступление в пользу самоопределяющихся стран тостом «за венгерскую неза­висимость»34. Уэбстеровская манипуляция внешнеполитически­ми вопросами с внутриполитическими целями не только при­вела к разрыву австро-американских отношений, но также оби­дела и российское правительство. Важно, однако, помнить, что Уэбстер всегда настаивал на том, что администрация Филлмора не собирается отходить от соблюдения тактики невмешатель­ства. Он также смягчил свои немногие высказывания о России признаниями в дружбе и напоминанием, что ни одна страна никогда не требовала от другой согласиться с ее «взглядами на предметы внутренней или внешней политики»35.

Тем не менее использование Уэбстером внешней полити­ки для внутренних политических нужд осложнило миссию Нейла Брауна. После получения копии «письма Хюльземанну» он не­медленно сообщил Уэбстеру, что оно никогда не будет опуб­ликовано в России36. Он также доложил, что освобождение в Турции Кошута «обидело как Австрию, так и Россию». Хотя Браун не думал, что Россия формально будет протестовать про­тив той роли, которую Соединенные Штаты заняли в деле ос­вобождения лидера венгерских революционеров, он не колеб­лясь высказал свое мнение, что правительство Соединенных Штатов не имеет ничего общего с радикалами вроде Кошута. Яростная риторика Кошута сделала его «кумиром якобинских групп» и возбудила «красных республиканцев, коммунистов и социалистов». Он посоветовал администрации Филлмора ис­пользовать свое влияние, чтобы приглушить дифирамбы в ад­рес венгерского революционера в Соединенных Штатах, так как «настоящих консерваторов», ценящих свободу и обществен­

51

ный порядок, может только отпугнуть радикализм Кошута37.Теплый прием, оказанный венгру в Соединенных Шта­

тах, и неконтролируемые публичные инвективы политическо­го изгнанника в адрес Австрии и России основательно беспо­коили Брауна. «Царь Николай I, — докладывал он, — был очень раздражен речами Кошута». Позднее Браун стал констатиро­вать «определенное похолодание» в отношении русского пра­вительства к США. Пока Кошут громко призывал к интервен­ции против Австрии и России, Браун в любой момент ожидал получения формального протеста российской стороны. Стара­ясь хоть как-то загладить состояние возникшего конфликта, он, касаясь вопросов внешнеполитического курса США, вы­ражал «искреннюю надежду, что ничто не побудит нас вме­шаться любым образом в дела Европы», поскольку такое пове­дение может толкнуть Соединенные Штаты на «путь проблем». Миссия Америки состоит в том, чтобы влиять на мир своим благотворным примером, который будет «заразительным до тех пор, пока он останется только примером». Однако, если Со­единенные Штаты, «как Магомет», поднимут «меч пропаган­ды», эта «привлекательность разрушится»38.

Несмотря на то что Уэбстер разделял консервативные взгляды Брауна и не имел намерений действительно нарушать политику невмешательства, он, пользуясь метафорой Брауна, все-таки поднял «меч пропаганды» на том банкете в честь Ко­шута. Однако опасения Брауна по поводу русской реакции на политически необдуманную речь Уэбстера вскоре рассеялись. В феврале 1852 г. он доложил, что, хотя до сих пор ощущается «зима во дворце» («some winter about the Palace»), он больше не опасается разрыва русско-американских отношений. Исходя из своих наблюдений, сделанных в ходе двух приемов у Нико­лая I, он заключил, что вопрос о Кошуте будет рассматривать­ся «молча»39. К маю 1852 г. Браун смог окончательно доложить, что «не осталось ничего ощутимого, что давало бы повод для беспокойства»40.

Хотя Браун сначала думал, что Россия «слит к ом отдале­на от США, чтобы представлять военную угрозу», а ограни­ченный доступ страны к морю означал, что она не станет серь­езным соперником в торговле41, российский абсолютизм, в со­вокупности с набиравшим тогда силу движением «молодой Аме­

52

рики» и «кошутоманией» в Соединенных Штатах, заставил его пересмотреть перспективы. Россия и Америка, писал Браун в геополитическом анализе, датированном 27 мая 1852 г., пред­ставляют собой два конфликтующих «элемента силы». Хотя он не видел непосредственной угрозы конфликта между двумя странами, его серьезно волновала долговременная перспекти­ва развития русско-американских отношений. Николай I сфор­мировал коалицию с Австрией и Пруссией, основанную на «принципах абсолютизма». Эта «непобедимая» комбинация ус­пешно установила «железное правление» над континентальной Европой и подавляла там все тенденции к созданию конститу­ционных демократических правительств. В то время, когда Рос­сия поддерживала деспотизм, а Соединенные Штаты рассмат­ривались как «великая фабрика либеральных и революционных принципов», когда европейские иммигранты, враждебные к собственным правительствам, стекались в Америку, продол­жая строить планы революционным путем реформировать жизнь на своей родине, когда обе страны быстро увеличивали свою силу и влияние, когда паровой двигатель уменьшил барьеры времени и расстояния, те, кто считал, будто Соединенные Штаты смогут долго избегать «проблем с Европой», «больше верят в будущее», сильно ошибались в своих прогнозах. В соот­ветствии с тем, что Соединенные Штаты не могут рассчиты­вать на помощь своего коммерческого соперника Британии, Браун советовал своему руководству готовиться к будущему, создавая военно-морской флот, «соответствующий возможно­стям других нанести нам ущерб». «Соединенные Штаты», зак­лючал Браун, стали «главным, если не единственным антаго­нистом» русского абсолютизма42.

В своем письме от 27 января 1853 г. с прошением об отстав­ке Браун сделал несколько заключительных комментариев по поводу русско-американских отношений. «По сравнению с Рос­сией, — писал он, — Соединенные Штаты находятся в самой благоприятной ситуации: они отделены от Европы “обширным океаном”» и их, в отличие от России, «не сдерживает никакой баланс сил». Он бы хотел, чтобы эта ситуация сохранялась как можно дольше, поскольку был уверен, что американское вме­шательство в политику европейских держав «было бы началом серии катастроф, результата которых не способна предвидеть

53

человеческая мудрость». В 1853 г. русские все еще смотрели на американцев больше с «восхищением, чем с ревностью», но оставалось неясным, что принесут «время и увеличивающиеся возможности продолжения отношений». Касаясь текущего мо­мента, Браун полагал, что, несмотря на полностью противопо­ложную философию двух правительств, вежливые манеры и дип­ломатическое искусство могут достичь многого «в сохранении доброй воли» важной и сильной страны43.

Не получив осложнений из-за уэбстеровских манипуля­ций внешней политикой и не обремененный официальными делами, Браун мог посвятить себя бесконечным балам, част­ным приемам и вечеринкам в высшем свете Санкт-Петербур­га. Такой путь избрал секретарь его представительства Эдвард Райт (E. Wright). Недавний выпускник колледжа Нью-Джерси, Райт был обязан назначением на эту должность своему отцу Уильяму Райту, богатому и влиятельному лидеру партии ви­гов в Нью-Джерси. В письмах Эдварда Райта из Санкт-Петер­бурга матери и сестре содержатся многочисленные описания больших балов и приемов, где он проводил свое время почти до самого утра. По сравнению с «этим кладбищем», как моло­дой секретарь называл Ньюарк, Санкт-Петербург был «раем на земле». Вскоре Райт страстно увлекся и поддался великоле­пию расточительного санкт-петербургского общества44. В про­тивоположность увлечениям секретаря посольства, Браун, по словам Райта, высокомерно презирал званые обеды, балы и оперу, считая их «ничем более, как модным капризом»45. Про­должая свои наблюдения о жизни посольства, Райт характе­ризовал Брауна как деревенщину, человека «без всякого вку­са к элегантным развлечениям городской жизни»46. Наш «мрач­ный вождь», сообщал Райт, выглядит ужасно и дико при бле­стящем дворе Николая I47. Не замечая этого, Браун не скры­вал своего неодобрительного отношения ко всякого рода вне­шним различиям и светской показухе («dod-dured»)48. В этой связи Райт жаловался, что, поскольку Браун сам не может избежать присутствия на многих церемониальных приемах, устраиваемых российским правительством по официальным поводам, он твердо отклоняет все приглашения на частные общественные собрания, ограничивая, таким образом, воз­можности Райта насладиться «светской» русской жизнью49.

54

Более того, оставив жену в Соединенных Штатах и ограни­ченный в средствах, Браун был настолько бережлив, что ни­когда не устраивал обеды в своем представительстве. Для того чтобы иметь возможность пользоваться лошадью и каретой, Райт даже был вынужден сам оплачивать половину своих рас­ходов. Согласно Райту, большинство иностранных диплома­тов привезли своих жен, жили «светской жизнью» и много развлекались и, следовательно, «гораздо больше привлекали внимание местных жителей». «В общем, — сокрушался моло­дой секретарь посольства, — не было другого такого предста­вительства, так слабо финансировавшегося"50. Несмотря на это, Райт, обслуживаемый черным слугой, находил-таки свобод­ное время для посещения больших балов или частных при­емов, хотя и уверял свою мать, что «денег у него достаточно» и он их не тратит на русский порок игры51. Хотя Райт и считал Брауна «постоянной неприятностью и разочарованием», он был благодарен тому хотя бы за то, что «здесь нет миссис Браун», иронично указывая:«Если этот “дикий цветок” Запа­да появится здесь, я исчезну»52.

Не имея ни возможностей, ни особого желания вести рас­точительный образ жизни, который так был свойственен боль­шинству представителей русской аристократии, перегружен­ный официальными обязанностями, Браун был неутомим в работе и одинок в своей жизни в России. Однажды, как напи­сал Райт, Браун сказал ему, что, на его взгляд, ему нечего делать в Санкт-Петербурге53. Чтобы занять огромное количест­во свободного времени, Браун решил предпринять системати­ческое изучение деятельности правительства Николая I. С 7 ав­густа 1850 г. по 25 июня 1853 г. Браун отправил тридцать пять депеш в государственный департамент. И хотя многие из его посланий содержали лишь разрозненные наблюдения над при­родой русского общества, в некоторых предмету уделялось серь­езное внимание. Наиболее важными из них были послания № 12 от 6 ноября 1851 г., № 15 от 28 января 1852 г., № 20 от 27 мая1852 г. и № 26 от 27 января 1853 г. Главными темами, проанали­зированными Брауном, были отсталость русского общества, авторитаризм природы российского правительства и искусность русской дипломатии.

6 ноября 1851 г. Браун комментировал трудности, кото­

55

рые испытывали иностранцы, в том числе и американцы, при получении визы для путешествия по России. Браун связывал это со страхом российских властей перед «иностранным влия­нием на умы народа». Принимая во внимание зависимость Рос­сии от западных знаний и технологии, он считал российскую ксенофобию близорукой. «Россия, — писал он, — не может гордиться ни одним изобретением в механике, которое бы не было бы скопировано в Европе, ни единой книгой, которая стала бы признанным учебником». «Все, что у них есть, заим­ствовано, — иронично отмечал Браун, — за исключением их ужасного климата». Их лучшие суда построены в Британии или Соединенных Штатах, их железные дороги зависят от заим­ствованного капитала и иностранной технологии. «Ни одна нация, — заключает он, — не имеет большей нужды в инос­транцах, и ни одна не относится к ним так ревниво или небла­годарно». Браун, однако, отметил, что его наблюдения гораздо меньше относятся к американцам, чем к другим народам. Не­смотря на свои «республиканские» принципы, американцев в России ценят за их искусность в механике и за то, что они, как известно, «не занимаются пропагандой»54. С 1840-х гг. такие аме­риканцы, как Джордж Вашингтон Уистлер и Джозеф Гарри­сон, руководили строительством железной дороги Санкт-Пе- тербург—Москва, законченным в 1851 г. Браун был информи­рован об устойчивости позиций своих сограждан в деле полу­чения контрактов от русского правительства55.

В своей депеше от 28 января 1852 г. Браун сосредоточился на критике авторитарной природы русского правительства. Не имея конкретных доказательств, Браун считал, что он, как и другие иностранные дипломаты, «постоянно подвержен сис­тематической слежке», не доверяет даже своим домашним слу­гам56. Ранее, осенью 1851 г., он запросил у государственного департамента шифр, считая, что ничто не может быть безопас­но отправлено по русской почте57. Позже, в одной из после­дних депеш, Браун сообщил вновь назначенному государствен­ному секретарю Уильяму Л. Марси, что он не может риско­вать, посылая «по почте что-нибудь», что он не хотел бы, что­бы было прочитано русскими властями58. Более того, методы контрразведки российской тайной полиции были «далеки от того, чтобы быть приятными», и, по мнению Брауна, отлича­

56

лись «чрезвычайной надоедливостью и заметностью»59.Браун был также раздражен «секретностью» и «тайной»,

характеризующей «все вся вокруг»60. Он жаловался на то, что в России практически невозможно получить достоверную инфор­мацию о ней же самой. Невозможно найти двух человек, со­гласных между собой в оценке «силы армии и флота», годового дохода государства или «величины государственного долга», по­тому что правительство желает сохранять эту важнейшую ста­тистику в тайне61. С точки зрения дипломата, одной из «наибо­лее неприятных черт» России была ее «секретность, которой все было окружено». Разочарованный Браун заключил, что про­блема всего этого, вероятно, коренится в русской ментальнос­ти, особенно это касается чиновников, «изначально воспитан­ных на недоверии чужакам»62. Браун также сделал интересное наблюдение за особенностями мессианства в славянофильской философии, связав его возникновение скорее с «загадкой», чем с секретом России. Продолжая свои наблюдения, он отмечал, что «странный, проповедующийся даже в церквях» предрассу­док распространен среди русских. Его суть состоит якобы в том, как пишет Браун, что судьба России — завоевать мир. Браун считал, что фаталистическая уверенность русских в истиннос­ти своей «божественной миссии» вносит определенный вклад в «удивительное терпение и выносливость» русского солдата «в условиях величайших лишений»63.

Русская цензура раздражала Брауна даже больше, чем пос­тоянная слежка и засекреченность. Так, 8 февраля 1851 г. он кратко проинформировал Уэбстера, что царские цензоры ни­когда не позволят опубликовать в России его «письмо Хюльзе- манну»64. В депеше госсекретарю Эверетту от 27 января 1853 г. Браун охарактеризовал «ненавистную» цензуру как глубокую и капризную. Она вносит свой вклад в невозможность получения из открытых источников надежной информации о чем-либо, имеющем отношение к государственному доходу, расходам, военной мощи или «любому предмету, имеющему политичес­кое значение». Для Брауна цензура и русская мания секретнос­ти представляла «наиболее неприятную часть русской тирании»65.

С самого начала своего пребывания в России Браун был энергичным исследователем тиранической природы российско­го правительства. Осенью 1850 г. в своем письме Эдварду Райту

57

он заметил, что Санкт-Петербург — это «живой труп» («a dead alive place»). Сама атмосфера столицы империи подавляла его. Даже птицы, шутливо замечал он, не пели, «боясь, вероятно, что их может арестовать полиция»66. Хотя Райт и критиковал Брауна за то, что тот был «совершенным рабом своих теннес- сийских предрассудков», тем не менее он тоже обратил внима­ние на чрезмерное обилие солдат и полицейских в Санкт-Пе­тербурге. «По переполненным улицам люди двигались молча. Здесь, — писал Райт, — нет ни шума, ни гула деловой жизни, ни смеха, ни сердечного приветствия. Каждого как будто ведет невидимая сила, и все движется бесшумно с точностью паро­вого двигателя»67.

Движущей силой государственного механизма России, в понимании Райта и Брауна, был Николай I. Райт, оценивая Николая I как «идеал императора», надеялся, что русский царь ради своего народа проживет еще много лет. Простые люди, согласно Райту, обожали своего прямого и милостивого царя. По мнению секретаря посольства, Николай I обладал ред­костным характером, поскольку, как считал американец, он, облеченный абсолютной властью, никогда ею не злоупотреб­лял. Продолжая свою мысль, молодой секретарь посольства об­винял в жестокостях, о которых он знал понаслышке, не царя, а его подчиненных68.

Мнение Брауна о русском царе было менее поверхност­ным и более сложным, чем мнение его секретаря. Так, во вре­мя вручения верительных грамот Николаю I 13 августа 1850 г. на Брауна произвел впечатление «энергичный и хорошо вос­питанный император», кажется, руководивший Россией «с бес­шумностью и точностью хронометра»69. Более того, во время пребывания Брауна в России Николай I казался сердечным и дружелюбным к Соединенным Штатам. Браун, однако, оцени­вал царя как современный вариант Филиппа Македонского — военного тирана и «грозного противника народа», ведомого «враждебностью к свободным установлениям, не признающей компромиссов и никогда не ослабевающей»70. Тем не менее, по мнению Брауна, он был более последователен в своей полити­ке и не притворялся. «Правительство России, — писал Браун,— не обещает свободу и не дает ее»71.

С другой стороны, Брауна восхищали некоторые сторо­

58

ны характера Николая I: его мастерство во владении ситуаци­ей, в видении проблем в такой огромной стране. Царь, по словам Брауна, сам гордился своей верностью слову. Если он обещал что-то, это всегда будет выполнено «во что бы то ни стало»72. Николай I всегда относился к Брауну с уважением и удовлетворял все представления, направленные им. Так, на приеме в Зимнем дворце царь, заметив бледность Брауна, осведомился о его здоровье, заметив после этого, что, веро­ятно, большой бал может быть скучен для американского посланника, поскольку очень немногие при дворе говорят по- английски73. Во время своей последней аудиенции у НиколаяI 23 июня 1852 г. Браун нашел царя «чрезвычайно приветли­вым и очень общительным». Как замечает посланник, импе­ратор был особенно «настойчив в своих признаниях в дружбе к Соединенным Штатам», что заставило поверить Брауна в искренность чувств русского царя74. Браун также оценил от­ветственность, с которой Николай I управлял огромной им­перией, «буквально загроможденной бюро и конторами, пе­решедшими пределы, не поддающимися подсчетам быстрой и точной инспекции». Он сомневался, есть ли на земле прави­тель, «задача которого сложнее, чем у главы Российской им- перии»75.

Браун был высокого мнения о русской дипломатии, кото­рую он характеризовал как «удивительно проницательную и не­истощимую на уловки»76. Несмотря на свою непреклонную враж­дебность к демократическим институтам и правительствам, рус­ские чиновники отличались особой учтивостью. Более того, как усвоил Браун во время обострения отношений по поводу про­блемы Лайоша Кошута, русское правительство в превосходной степени владело «искусством беспокоить иностранного предста­вителя, не давая ему даже утешиться обидой»77. Несмотря на ог­раниченность числа проблем, которые необходимо было решать с властями, «быть посланником в России», как писал Браун в своей последней депеше, «тяжелая работа»78.

Узнав о победе на выборах 1852 г. демократа Франклина Пирса, Браун бодро воспринял тот факт, что он вскоре будет сменен на своем посту, поэтому сам немедленно предложил свою отставку. При этом он воспользовался возможностью предложить рекомендации, какого рода «квалификация и опыт»

59

были бы наиболее полезны американскому посланнику в России. Он сделал это не в «официальном духе», а искренне признал, что нарисовал портрет, которому сам «не соответствовал». На личном опыте Браун убедился в том, что для посланника в России, как и в любой другой стране, просто необходимы достойное образование, знание иностранных языков (в особен­ности французского), дипломатического этикета. В противном случае дипломат будет «ограничен и затруднен» в своем общении с чиновниками79. Поскольку французский, по словам Райта, был для Брауна «египетскими иероглифами», секретарь был вынужден находиться постоянно возле посланника в ситуации, когда к нему обращались собеседники. Это, в свою очередь, приводило ко множеству неловких и щекотливых ситуаций80.

В дополнение к знанию французского, Браун считал, что американский посланник в России должен быть человеком с солидной репутацией, добившимся славы на поле брани, по­скольку Россия, в понимании американского дипломата, была страной с «огромной военной силой и военным духом», и американский посланник с выдающимся военным опытом мог бы приобрести уважение у военных, окружавших императора. Так как американский посланник должен быть также вежли­вым человеком, искушенным в дипломатии, Браун подчер­кивал, что знание французского и военная слава были наибо­лее важными условиями для установления нормальных отно­шений с «гордым и надменным двором»81.

При анализе деятельности Брауна невольно возникает во­прос, какой внутренней интуицией, политическим чутьем обла­дал этот человек, не понимавший ни слова по-французски, об­ладавший весьма скромной военной репутацией, раз ему при­надлежит авторство депеш, столь высоко оцененных учеными, признавшими их образцом составления дипломатических докла­дов82. Более того, по оценке Дж.О. Бейлина, осторожное поведе­ние Брауна и его консервативные взгляды помогли смягчить бе­зответственный джингоизм Д. Уэбстера и демократов «молодой Америки» в «деликатный» период развития русско-американских отношений83. Нейл Браун оставил потомкам дипломатическую кор­респонденцию, до сих пор заслуживающую прочтения, свиде­тельствующую о том, что он достойно служил интересам своей страны на посту американского посланника в России.

60

Несмотря на множество недостатков, Нейл Браун был че­ловеком долга, о чем свидетельствует его решение остаться на своем посту, который он считал неприятным и вредным для своего здоровья. Имея немного официальных дел, вдалеке от родных и близких, общение с которыми, вероятно, скрашива­ло бы томительное пребывание в чужой стране, не желая тра­тить время на пустые светские увеселения, Браун сосредото­чил всю свою энергию на стремлении понять на примере ана­лиза эпохи правления Николая I сущность и историческую миссию России. Более того, сравнивая Россию и Америку, аме­риканский дипломат, не колеблясь, критиковал свое собствен­ное правительство за поведение, которое он считал противо­речащим национальным интересам, приводя в качестве при­мера неоправданное заявление против России и Австро-Венг­рии, прозвучавшее в застольной речи Уэбстера на приеме в честь Л. Кошута.

Историческое значение посланий Брауна — в удивительных параллелях между Россией эпохи Николая I и Россией эпохи Ста­лина. По словам посла Буллита, урок, который можно извлечь из депеш Брауна, заключается в «plus change, plus c ’est la meme chose»84. Если 1850-е гг. были апогеем абсолютизма, то середину 1930-х годов, по словам Джорджа Кеннана, можно было назвать «стали­низмом в апогее его ужаса»85. В отличие от Брауна, Кеннан гово­рил и по-французски, и по-русски, привез семью в Москву и даже нашел «крайний холод» русской зимы «здоровым и бодря­щим»86. Однако, так же как и Браун, он понимал, что окружен «вниманием» советских спецслужб, и был вынужден иметь дело со скрытными чиновниками-ксенофобами, чрезвычайно опасав­шимися «возможного эффекта иностранного влияния на умы народа»87. Как и Браун, Кеннан также критиковал неистребимое желание различных американских политических лидеров делать заявления безответственного характера в надежде на то, что это ли т ь для внутреннего пользования, без учета того, как это может отразиться на характере внешнеполитических отношений США с другими странами88. Джордж Кеннан и Нейл Браун близки так­же в том, что разделили опыт написания дипломатических отче­тов «без аудитории, во всяком случае, без ответной реакции»89.

Завершая исследование одной из страниц в истории дипло­матических отношений США и России, нельзя не удивиться тому

61

факту, что хотя примерно восемьдесят лет отделяют друг от друга миссии Нейла Брауна и Джорджа Кеннана, некоторые черты, подмеченные дипломатами в свое время как в России, так и в Соединенных Штатах, существуют до сих пор, продолжая оказы­вать заметное влияние на ход и характер развития дипломатичес­ких отношений между обоими государствами.

Перевод с английского И.И. Куриллы

П РИ М ЕЧАН И Я

1. № 1436. Буллит — Хэллу. Москва. 4 марта 1936 г. / / Foreign Relations of the United States: Diplomatic Papers: The Soviet Union, 1933—1939. Washington (D.C.). 1952. P. 289.

2. Ibid. P. 289—291.3. Джордж Кеннан — автору. 7 августа 1978 г.4. Worth L. C. Neill Smith Brown / / Dictionary of American

Biography / Ed. Allen Johnson. N. Y. , 1929. P. 147—148.5. Baylen J. O. A Tennessee Politician in Imperial Russia, 1850—

1853 / / Tennessee Historical Quarterly. 1955. Vol. 14. P. 228—231.6. № 13. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 8 декабря

1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

7. Wright E.H. Letters from St.Petersburg, 1850—1851 / / Proceedings of the New Jersey Historical Society. 1964. Vol. 82. P. 165.

8. № 6. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 18 января1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

9. № 6. Уэбстер — Брауну. Вашингтон. 18 марта 1851 г. / / Diplomatic Instructions o f the Department of State, Russia. National Archives. Washington (D.C.).

10 № 9. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 8марта 1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

11. № 8. Уэбстер — Брауну. Вашингтон. 30 апреля 1851 г. / / Diplomatic Instructions o f the Department of State, Russia. National Archives. Washington (D.C.).

12. № 20. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 27 мая 1852 г.

62

/ / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

13. № 11. Хантер — Брауну. Вашингтон. 7 июля 1852 г. / / Diplomatic Instructions o f the Department of State, Russia. National Archives. Washington (D.C.).

14. Gaddis. Russia, the Soviet Union, and the United States: An Interpretive History. N. Y. , 1978. P. 1.

15. Saul N.E. Distant Friends: the United States and Russia, 1763— 1867. Lawrence, 1991. P. 164—168.

16. Цит. по: Graebner N.A. Northern Diplomacy and European Neutrality / / Why the North Won the Civil War / Ed. by David Donald. N. Y. , 1962. P. 58.

17. Saul N.E. Distant Friends. P. 168.18. См: The Papers of Daniel Webster: Diplomatic Papers /

Shewmaker K.E., ed. 2 vols. Hanover: NH, 1983—1987. Vol. 1. P. 233, 237—239; Vol. 2. P. 171—173.

19. Florinsky M. T. Russia: A History and an Interpretation. 2 vols. N. Y. , 1960. Vol. 2. P. 753.

20. Ibid. P. 754.21. Ibid. P. 755.22. № 3. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 18 сентября

1850 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

23. № 15. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 28 января1852 г. / / The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 177.

24. № 26. Браун — Эдварду Эверетту. Санкт-Петербург. 27 января 1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

25. № 12. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 6 ноября1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D. C.); см. также: № 25. Браун— Эверетту. Санкт-Петербург. 31 декабря 1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

26. См.: № 5. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 3 декабря1850 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

27. Ibid.28. № 21. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 16 июня

63

1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

29. № 19. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 12мая 1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

30. № 27. Браун — Эверетту. Санкт-Петербург. 2 7 января1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

31. № 19. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 12мая 1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.); см. также: № 26. Браун — Эверетту. Санкт- Петербург. 27 января 1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

32. «Письмо Хюльземанну» см.: The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 49—61.

33. Ibid. P. 60.34. См.: Ibid. P. 37—41, 97—105; см. также: Shewmaker K.E.

Daniel Webster and the Politics o f Foreign Policy, 1850—1852 / / The Journal o f American History. 1976. Vol. 63. P. 303—315.

35. The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 60.

36. № 7. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 8 февраля1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

37. № 12. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 6 ноября1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

38. № 15. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 28 января1852 г. / / The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 174—177.

39. № 16. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 29 февраля1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

40. № 20. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 27 мая 1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

41. № 2. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 16 августа1850 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

64

42. № 20. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 27 мая 1852 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

43. № 26. Браун — Эверетту. Санкт-Петербург. 2 7 января1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

44. Wright E.H. Letters from St. Petersburg. P. 77, 269.45. Ibid. P. 78.46. Ibid. P. 77—78.47. Ibid. P. 249, 259.48. Цит. по: Ibid. P. 155.49. Ibid. P. 91.50. Ibid. P. 100.51. Ibid. P. 169.52. Ibid. P. 268—269.53. Ibid. P. 77—78.54. № 12. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 6 ноября

1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

55. Об устойчивых позициях американцев в России см.: Saul N.E. Distant Friends. P. 137—143, 184.

56. № 15. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 28 января1852 г. / / The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 175.

57. № 11. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 30 сентября1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

58. № 33. Браун— Марси. Санкт-Петербург. 20 июня 1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

59. № 15. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 28 января1852 г. / / The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 175.

60. Ibidem.61. Ibidem.62. № 26. Браун — Эверетту. Санкт-Петербург. 2 7 января

1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

63. № 15. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 28 января

65

1852 г. / / The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 176.

64. № 7. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 8 февраля1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

65. № 26. Браун — Эверетту. Санкт-Петербург. 2 7 января1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

66. Wright E.H. Letters from St.Petersburg. P. 78.67. Ibidem.68. Ibid. P. 87, 156.69. № 2. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 16 августа

1850 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

70. № 15. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 28 января1852 г. / / The Papers o f Daniel Webster: Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 176.

71. № 12. Браун — Уэбстеру. Санкт-Петербург. 6 ноября1851 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

72. Ibid.73. Wright E.H. Letters from St. Petersburg. P. 267.74. № 34. Браун— Марси. Санкт-Петербург. 25 июня 1853 г.

/ / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

75. № 28. Браун — государственному секретарю. Санкт- Петербург. 24 февраля 1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

76. Ibid.77. № 20. Браун— Уэбстеру. Санкт-Петербург. 27 мая 1852 г.

/ / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

78. № 34 Браун— Марси. Санкт-Петербург. 25 июня 1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

79. № 26. Браун — Эверетту. Санкт-Петербург. 2 7 января1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

80. Wright E.H. Letters from St. Petersburg. P. 158.

66

81. № 26. Браун — Эверетту. Санкт-Петербург. 2 7 января1853 г. / / Despatches from United States Ministers to Russia. National Archives. Washington (D.C.).

82. Высокую оценку депеш Брауна см.: Baylen J. O. A Tennessee Politician in Imperial Russia. P. 232; Saul N.E. Distant Friends. P. 170.

83. Ibid. P. 230—231.84. «Чем больше это меняется, тем больше это одно и то

же» (в пер. с фр. — И.К.) (№ 1436. Буллит — Хэллу. Москва. 4 марта 1936 г. / / Foreign Relations of the United States: Diplomatic Papers: The Soviet Union. P. 289).

85. Kennan G.F. Memoirs, 1925—1950. Boston and Toronto, 1967. P. 70.

86. Ibid. P. 59.87. Ibid. P. 69—74.88. Ibid. P. 53—54, 57.89. Ibid. P. 93.

А.Л. Анисимов

БОРЬБА РОССИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ ПРОТИВ ПОПЫТОК АНГЛИИ И ФРАНЦИИ

ВТЯНУТЬ США В АНТИЦИНСКИЙ СОЮЗ В ПЕРИОД ВТОРОЙ “ОПИУМНОЙ” ВОЙНЫ

(1856-1859)

Период “опиумных” войн довольно подробно изучен зару­бежными и отечественными историками, но есть ряд аспектов, которые ранее не рассматривались исследователями. К ним отно­сится и роль российской дипломатии в предотвращении созда­ния единого фронта западных держав против Цинской империи. Кроме того, ряд исследователей, в первую очередь, из КНР, по­лагают, что в период Англо-франко-китайской войны Россия объе­динилась с Англией, Францией и США, чтобы вторгнуться в Китай1.

В связи с этим существует необходимость показать, как на самом деле относился Петербург к этой войне, к идее единого

67

фронта западных держав, направленного против Срединной им­перии, какую роль сыграла российская дипломатия в срыве попыток Лондона и Парижа создать такой фронт и в сохране­нии нейтралитета США.

В результате первой “опиумной” войны Великобритания сумела добиться открытия для своей торговли лишь пяти ки­тайских портов, но вскоре это перестало удовлетворять анг­лийскую торгово-промышленную буржуазию, которая начи­нает оказывать все возрастающее давление на правительство с тем, чтобы оно мирным или вооруженным путем добилось от Цинской империи новых уступок. Уже в 1850 г. министр иност­ранных дел Англии Г. Палмерстон приходит к выводу о неиз­бежности новой войны с Китаем2.

Перспектива установления контроля Великобритании над Китаем вызывала обоснованную тревогу у государственных де­ятелей и дипломатов России. Например, генерал-губернатор Во­сточной Сибири Н.Н. Муравьев в конфиденциальной записке, представленной царю Николаю I в конце 1853 г., писал, что под влиянием и руководством англичан и французов Китай может стать опасным для России, что приведет к потери Сиби­ри3 .

Назревание политического кризиса в Европе и война с Россией отвлекли на время внимание Великобритании от Ки­тая, но уже в конце 1856 г. в Петербурге получили сообщение из Парижа, что английское правительство готовится отправить в китайские воды сильную эскадру и в Китае Англия будет действовать вместе с Францией4, которая опасалась усиления позиции Цинской империи.

Начало военных действий и перспектива захвата Пекина англо-французскими войсками вызвали беспокойство русско­го правительства. Директор Азиатского департамента МИД Е.П. Ковалевский в своих “Соображениях по китайскому вопросу”, одобренных государственным канцлером А.М. Горчаковым, писал Александру II, что присутствие европейских войск в Пе­кине и “влияние, которое они могут иметь на китайское пра­вительство, конечно, будут неблагоприятны для... <российс­ких> дел на Амуре”, а интересы Российской империи “слиш­ком отличны от интересов других европейских держав”, и в политическом отношении для России, не имевшей никакого

68

повода к вражде с Китаем, “соединиться с врагами Китая ... было бы ... не совместно ... Остается мирными переговорами разрешить возникшие вопросы с Китаем”. Взятие европейцами Пекина не позволило бы России остаться равнодушной к со­бытиям в соседней стране5.

Руководство Российской империи понимало, что совмес­тные действия с европейскими державами не способствовали бы достижению ее главной цели на Дальнем Востоке, в то вре­мя - воссоединению Приамурья. Интересы русской политики в целом и безопасности страны также требовали противодействия

В результате поражения в Крымской войне позиции Рос­сии на международной арене были ослаблены. В то же время позиции Англии значительно укрепились. Победа Великобри­тании в войне с Цинской империей еще более упрочила бы ее положение, и одновременно это создало бы непосредственную угрозу безопасности восточных районов России. Это ясно по­нимали в Петербурге. В связи с этим Россия стремилась не до­пустить создания в ходе второй “опиумной” войны внешнепо­литического союза Великобритании с США, поскольку это могло привести к изоляции России и усилению позиций Анг­лии на Дальнем Востоке.

Стремясь добиться значительных уступок от Маньчжурс­кой династии малой кровью и ослабить сопротивление других держав своим планам, Лондон предпринял попытки привлечь ведущие западные державы, в т. ч. и США, к совместному выс­туплению в Китае. Франция также приняла деятельное участие в деле привлечения США к англо-французскому союзу, чтобы не допустить преобладающего влияния Великобритании в Ки­тае.

В силу наличия довольно значительных англо-американс­ких противоречий, английскому правительству было выгодно, чтобы Франция взяла на себя инициативу привлечения США к антицинскому союзу.

В середине января 1857 г. французский посланник в Ва­шингтоне де Сартиж встретился с государственным секрета­рем США Уильямом Марси. От имени своего и английского правительства де Сартиж хотел узнать, “расположено ли пра­вительство США присоединиться к ним”, чтобы потребовать от Китая уступок, в т. ч. права иностранных посланников про­

69

живать в Пекине6. У. Марси ответил, что федеральное прави­тельство разделяет цели Англии и Франции и готово поддер­жать действия союзников, но только если эти действия будут носить “чисто дипломатический характер”. Он подчеркнул, что США не дойдут до угроз и не прибегнут к силе в Китае, даже если их требования будут отклонены Пекинским двором. О та­кой позиции Вашингтона Марси сообщил российскому послан­нику в США барону Э.А. Стеклю7.

Через несколько дней де Сартиж вновь попытался убе­дить федеральное правительство в необходимости единства дей­ствий трех держав (Англии, Франции и США), чтобы добить­ся удовлетворения их требований, но вновь безрезультатно. У. Марси заявил, что США желали бы получить новые уступки от Пекина “путем переговоров, не прибегая к силе оружия”8. Тог­да французский посланник предпринял маневр: он предложил перенести решение “китайского вопроса” в Париж, где можно было бы провести переговоры американского посланника во Франции Мэсона с французским правительством. Но маневр не удался. У. Марси заявил, что он предпочитает сам вести это дело9.

Российский посланник Э.А. Стекль считал, что Россия дол­жна использовать противоречия, существовавшие между США, Англией и Францией, чтобы не допустить их союза и совмест­ных действий в Китае. По его мнению, и администрация Пир­са, и, идущая ей на смену, администрация Бьюкенена будут следовать прежней политике в Китае — политике формального нейтралитета. Единственную опасность Стекль видел в действиях американского особоуполномоченного в Цинской империи Питера Паркера, который своим вмешательством в ход собы­тий мог бы вовлечь США в военные действия на Дальнем Во­стоке на стороне Англии и Франции10.

Эти опасения были более чем обоснованными. П. Паркер настаивал на немедленных совместных и одновременных дей­ствиях с союзниками в Китае, выступал за проведение перего­воров между правительствами западных держав в деле обсуж­дения положения дел на Востоке, ратовал за немедленное уве­личение военно-морских сил США в китайских территориаль­ных водах11. Военные действия американской эскадры против Барьерных фортов близ Гуанчжоу в конце осени 1856 г., под­

70

держанные П. Паркером, поставили США на грань войны с Китаем. Военно-морской министр Тауси полностью одобрил операцию эскадры коммодора Армстронга. Свое мнение он до­вел до сведения президента в докладе от 3 декабря 1857 г.12.

Действия американской эскадры в районе Гуанчжоу ока­зали определенное влияние и на дальнейшую политику США по отношению ко второй “опиумной” войне. Президент Бью­кенен отмечал, что одной из причин, почему правительство США решило не участвовать в этой войне, явилось то, что китайцы уже понесли “суровое наказание” от американской эскадры за “оскорбление американского флага” в районе Гу­анчжоу13.

Нападение американской эскадры на Барьерные форты было с одобрением встречено правительствами Англии и Фран­ции, вызвав у них надежду в том, что Соединенные Штаты будут действовать заодно с ними в Китае. Когда известия о со­бытиях в районе Гуанчжоу достигли Вашингтона, де Сартиж направился к У. Марси и заявил: “Теперь, когда заговорили пушки, вы вынуждены делать общее дело с нами”. Но прави­тельство США считало, что интересы Соединенных Штатов будут лучше соблюдены проведением другой политики, не свя­занной с военными действиями. Госсекретарь ответил фран­цузскому посланнику, что это “не тот случай”, когда США должны начать военные действия против Китая на стороне со­юзников14.

Русское правительство, заинтересованное в нейтралитете США в Китае, приветствовало официальную позицию Вашин­гтона в “китайском вопросе”: отказ присоединиться к Англии и Франции в ведении боевых действий против Цинской импе­рии. В Петербурге стремились укрепить позицию США в этом вопросе. С этой целью Александр II предложил американской администрации заключить соглашение о совместных действиях двух держав на Дальнем Востоке15. Фактически речь шла о со­здании антианглийского союза на Дальнем Востоке. Но Вашин­гтон уклонился от создания такого союза, предпочтя политику нейтралитета.

В связи с тем что федеральное правительство добивалось поддержки России в деле установления постоянных диплома­тических миссий западных держав в Пекине16, А.М. Горчаков в

71

марте 1857 г. в секретной депеше сообщил Стеклю, что Петер­бург не будет препятствовать учреждению постоянных дипло­матических миссий в Пекине. Одновременно Э. Стекль должен был заверить правительство США, что американским пред­принимателям будет разрешено торговать в устье Амура, в чём были заинтересованы американские торговцы, промышленники и судовладельцы, но учредить здесь американское консульство в то время представлялось преждевременным. В Петербурге счи­тали, что уступка американским торговцам права торговли на Амуре будет “способствовать ослаблению <...> разногласий и поддерживать чувства дружбы и доверия между двумя страна­ми”17. О том, что русские порты в районе Амура будут открыты для американцев, Э.А. Стекль сообщил У. Марси еще в январе 1857 г.18.

Деятельность русского посланника в Вашингтоне, направ­ленная на предотвращение образования союза трех держав в Китае и сохранение нейтралитета США во второй “опиумной” войне с целью обеспечения интересов России на Дальнем Во­стоке, вызывала раздражение английских дипломатов.

В беседе со Стеклем английский посланник лорд Нэпир в марте 1857 г. заявил, что тот должен знать о намерениях Вели­кобритании присоединить США к совместным действиям в Китае, и выразил сожаление по поводу стремления Э. Стекля помешать этому. Чтобы рассеять опасения российского прави­тельства по поводу действий Англии в Китае, Нэпир заявил, что мероприятия Великобритании не принесут ущерба интере­сам России и что “речь идет совсем не о покорении берегов Китая и еще менее о районах, прилегающих к Амуру”. Англий­ский представитель ознакомил Стекля с меморандумом, в ко­тором содержались требования к Пекину. Этот документ был передан для ознакомления и правительству США. Нэпир заве­рил российского дипломата, что все упомянутые в меморанду­ме уступки будут распространены на все западные страны. “Что касается американцев”, - добавил лорд, - “мы не просим, что­бы они воевали, мы хотим только их моральной поддержки”. В заключение Нэпир поинтересовался, может ли он рассчиты­вать на нейтралитет Стекля19.

Э.А. Стекль откровенно заявил, что он ищет пути, чтобы помешать сотрудничеству Англии и США в Китае. Относитель­

72

но своего нейтралитета русский посланник отметил: “Вначале нужно установить взаимопонимание между нашими правитель­ствами”. Заявление Нэпира, что Англия добивается только “мо­ральной поддержки” США, не ввело в заблуждение Стекля. Он вполне обоснованно сообщил в Петербург, что представители Англии и Франции в Вашингтоне добиваются именно участия Соединенных Штатов в войне против Поднебесной империи20.

В силу того что французскому посланнику не удалось скло­нить администрацию Пирса к активному сотрудничеству в войне против Цинской империи, лорд Нэпир попытался сам при­влечь новую администрацию (Бьюкенена) к совместным дей­ствиям.

14 марта 1857 г. Нэпир встретился с новым госсекретарем Л. Кассом и вручил ему ноту английского правительства, со­ставленную, согласно инструкций министра иностранных дел лорда Кларендона, лорду Нэпиру от 9 января 1957 г., и попы­тался уговорить федеральный комитет принять участие во вто­рой “опиумной” войне21. Но Льюис Касс заявил английскому дипломату, что правительство США не имело повода для на­падения на Китай, как и возможности сделать это без санкции конгресса. Тогда Нэпир предложил послать американского осо­боуполномоченного в Китай для участия в совместных перего­ворах и подписания мирного соглашения с Цинской империей. Таким образом Лондон хотел связать Вашингтон со своей по­литикой в Китае, возложив и на США ответственность за по­следствия англо-французской агрессии в Китае. Но маневр не удался. Л. Касс легко разгадал цель этого предложения англий­ского представителя и заявил Нэпиру, что, так как США не участвовали в войне, они не могут участвовать в переговорах, а подписание совместного мирного договора с Срединной им­перией означало бы следующее: “Связало бы нас с Францией и Англией и не только в настоящее время, но и на будущее, а наша традиционная политика запрещает нам союзы подобного рода”22.

По мнению администрации Бьюкенена, интересам США соответствовала более осторожная политика. Они хотели играть роль посредника при урегулировании конфликта в Китае. Од­новременно федеральное правительство приняло решение уве­личить численность американской эскадры в китайских терри­

73

ториальных водах для демонстрации своей военной мощи и лучшего обеспечения защиты своих интересов в этом регионе.

Проводя политику формального нейтралитета в Подне­бесной империи, правительство США опасалось остаться в изо­ляции. Поэтому оно искало расположения России и рассчиты­вало на поддержку и сотрудничество со стороны русского пра­вительства. Не случайно Л. Касс 3 апреля 1857 г. заверил Э. Стекля: “Какой бы оборот не приняли бы события в Китае, мы не вступим ни в какие связи, которые могли бы нанести ущерб вашим интересам. Мы ценим преимущество поддерживать наи­лучшие отношения с Россией, и мы ничего не пожалеем, что­бы поддерживать их на основе доверия и дружбы”23.

Стремясь не допустить сближения Российской империи с союзниками, правительство США стремилось использовать в своих интересах противоречия, существовавшие между евро­пейскими державами на Востоке, и в первую очередь англо­русские.

В январе 1857 г. Марси в беседах со Стеклем заявил, что планы Англии и Франции угрожают тихоокеанским владениям России, и Великобритания “расположена создавать препят­ствия” России в связи с ее утверждением на Амуре, в то время как США благожелательно относятся к утверждению Российс­кой империи на Амуре24.

Несмотря на неудачу своего демарша от 14 апреля 1857 г., английское правительство не оставляло надежды втянуть США в войну в Китае. Э. Стекль сообщил в Петербург в апреле 1857 г., что “лорд Палмерстон придает большое значение сотрудниче­ству с США в своих планах против Китая”. В связи с этим лорд Нэпир получил указание “не считаться ни с какими хлопота­ми, чтобы достичь этого сотрудничества”25. Следуя этим указа­ниям, английский посланник использовал все средства, чтобы заставить Вашингтон присоединиться к союзникам. Он беседо­вал с Л. Кассом и с “некоторыми влиятельными друзьями из администрации”, постарался привлечь на свою сторону торгов­цев с Востоком из Нью-Йорка и Бостона. Через своих агентов Нэпир убеждал их в преимуществах, которые они могли бы иметь в Китае в результате сотрудничества США, Англии и Франции, внушал им мысль, что вступление Соединенных Штатов в вой­ну против Цинской империи сделает эту войну короткой26.

74

Отчасти Нэпир добился своего. Он вызвал беспокойство в американских торговых кругах. Многие американские бизнес­мены приехали в Вашингтон и имели встречу с Бьюкененом. Президент заверил своих соотечественников, что он имеет в виду их интересы, но защищать эти интересы он будет другим, наилучшим, по его мнению, средством — сдержанностью27. За­верения Бьюкенена успокоили бизнесменов, которые решили поддержать политику его администрации по отношению ко второй “опиумной” войне.

Лорд Нэпир сумел завоевать расположение ряда влиятель­ных газет. Его усилия в этом направлении привели к тому, что “Нью-Йорк Геральд” опубликовала статью, в которой реко­мендовала правительству войти в союз с Англией в Китае, но это не нашло поддержки в стране28.

Нэпир попытался также оказать давление на кабинет Бью­кенена, используя интересы США в Центральной Америке. Он пообещал Л. Кассу, что Англия пойдет на уступки Соединен­ным Штатам в Центральной Америке, признает их претензии к Новой Гренаде, если Вашингтон присоединится к политике Великобритании в Китае29. Но и это не заставило федеральное правительство изменить свою политику по отношению ко вто­рой “опиумной” войне. Тем более что сообщения, поступав­шие из Центральной Америки, не подтверждали обещаний английского посланника. Таким образом, все старания Нэпира оказались напрасными.

10 апреля 1857 г. американское правительство официаль­но ответило на ноту Лондона, представленную лордом Нэпи- ром 14 марта. Л. Касс заявил, что правительство США не может без санкции конгресса объявить войну Цинской империи или начать там боевые действия, тем более что США не имели в регионе политических интересов. Целью правительства Соеди­ненных Штатов, разъяснял госсекретарь, являлось предостав­ление защиты своим гражданам и увеличение возможностей для торговых операций при помощи соглашений с Цинским правительством и точным их соблюдением. Подлинная мудрость английского правительства, поучал Л. Касс, состоит “в соблю­дении умеренности и осторожности в <...> наших попытках открыть Китай для мировой торговли и сношений”.

Правительство США, поддерживая общие требования за­

75

падных держав к Пекину, выступало против проведения со­вместных переговоров о пересмотре договоров с Китаем. Пере­говоры могли быть только двусторонние. Никто не должен был добиваться для себя исключительных торговых преимуществ30.

Но и после этой серии неудач лорд Нэпир не сложил ору­жие. Он прилагал все силы, чтобы установить “сердечное со­гласие между Англией и США”31.

Уильям Б. Рид, новый посланник США в Китае, получил инструкции, которые предписывали ему поддерживать мирное сотрудничество по вопросам общего интереса с представите­лями Англии и Франции и дружеские отношения с русским посланником. В своей деятельности У. Рид должен был помнить, что США не находятся в состоянии войны с Китаем32.

В связи с посылкой нового представителя США в Китай А.М. Горчаков в инструкции от 20 апреля 1857 г. предписал Э. Стеклю установить максимально близкий контакт с Л. Кассом и У.Б. Ридом и заверить их в том, что российское правитель­ство окажет им поддержку в Китае33.

Получив инструкции, Э.А. Стекль встретился с У. Ридом, когда тот приехал в Вашингтон за инструкциями, и сообщил ему о цели миссии Е.В. Путятина в Китай, которая носила мир­ный характер. На следующий день российский посланник имел беседу с и.о. госсекретаря Эпплтоном. Тот высказался за со­трудничество между американским и русским представителя­ми в Цинской империи, что привело бы к наиболее удовлетво­рительным результатам для обеих сторон. В ответ Э. Стекль заве­рил американское правительство в том, что со своей стороны российский кабинет будет готов “всегда поддерживать интере­сы США”34.

Затем российский дипломат встретился с Джеймсом Бью­кененом, который выразил удовлетворение заверениями А.М. Горчакова относительно “китайских дел” и теми инструкция­ми, которые получил граф Путятин. Президент подчеркнул взаимовыгодный характер поддержки друг друга уполномочен­ными двух стран35.

В результате бесед с руководителями Соединенных Шта­тов и У. Ридом Э. Стекль пришел к выводу, что США стреми­лись опередить Англию и Францию в заключении договора с Китаем, с тем чтобы не допустить навязывания Пекину усло­

76

вий, невыгодных США. Чтобы осуществить этот план, Вашин­гтон нуждался в поддержке Петербурга. Правительство США сознавало, что оно скорее получит поддержку со стороны Рос­сии, чем со стороны союзников. К тому же правящие круги США опасались, что Англия может захватить в Китае ряд тер­риторий - острова Чжоушань или Тайвань36. Это также удержи­вало Вашингтон от сотрудничества с Лондоном и Парижем.

Чтобы посеять недоверие между США и Россией, англий­ская дипломатия пошла даже на шантаж. Лорд Нэпир во время беседы с Эпплтоном прочитал выдержку из письма Кларендо- на, в которой говорилось, что между Англией и Россией нет разногласий в “китайском вопросе”. От себя английский по­сланник добавил, что Россия готовилась действовать в Китае в своих собственных целях, не совсем ясных. Но шантаж не удал­ся37.

В связи с посылкой У.Б. Рида в Китай лорд Нэпир и граф де Сартиж попытались склонить федеральное правительство по­слать Рида в Европу, где он мог бы добиться выгодных согла­шений с правительствами Англии и Франции и получить все секретные сведения о взглядах союзников по “китайскому воп­росу”. Но и эта попытка добиться открытого сотрудничества США с Великобританией и Францией и перенести решение “китайского вопроса” из рук правительства в руки американс­кого посланника не удалась. Президент Бьюкенен отказался направить У. Рида в Европу. Ему было указано “не иметь ничего общего с английской политикой” в Китае38.

20 июля 1857 г. Э.А. Стекль еще раз встретился с У.Б. Ри­дом, на этот раз в Филадельфии, и остался очень довольным результатом этой встречи, которая подтвердила неизменность позиции американского правительства в “китайском вопросе”39.

Александр II полностью одобрил действия Э.Ф. Стекля, направленные на сохранение нейтралитета США во второй “опиумной” войне и укрепление сотрудничества между США и Россией в “китайских делах” . А.М. Горчаков еще раз подчер­кнул в очередной депеше Стеклю, что Россия не желает дей­ствовать отдельно от США. Ему было вменено в обязанность довести до сведения госсекретаря, что Российская империя, так же как и Соединенные Штаты, выступает за мирный ха­рактер отношений с Пекином. В Петербурге считали, что мир­

77

ное сотрудничество между Россией и США в Китае могло при­вести к примирению между всеми странами, но в то же время полагали действовать независимо от западных держав40.

Летом и осенью 1857 г. российский посланник продолжал предпринимать усилия, направленные на укрепление дружес­ких отношений между США и Россией и их представителями в Китае. Кроме того, он попытался узнать о возможных действи­ях Вашингтона в случае неудачной попытки У. Рида добиться пересмотра договора Ванся без использования военной силы. С этой целью он встретился в Нью-Йорке с одним из влиятель­ных и авторитетных американских политиков и военных М.К. Перри, который выступал за силовое решение проблемы и мог бы своим влиянием заставить федеральное правительство, по мнению Стекля, изменить свою политику в Китае41.

Такой поворот политики США не соответствовал бы ин­тересам России. Это вызвало беспокойство российского послан­ника. Поэтому по возвращению в Вашингтон Стекль поинтере­совался у Эпплтона, каково мнение правительства относительно взглядов Перри. Госсекретарь заверил российского дипломата, что “идеи коммодора по меньшей мере опасны, их проведение в жизнь могло бы привести к конфликту, который США хоте­ли бы прежде всего избежать”42.

Обострение англо-франко-китайского конфликта в 1859 г. вызвало опасение Вашингтона, что Англия может установить доминирующее влияние в Китае. В связи с этим вашингтонская администрация решила послать своего посланника в залив Чжи- ли для наблюдения за действиями союзной эскадры. Дж. Уорд должен был соблюдать “нейтральное положение и вмешивать­ся только в крайнем случае”, о чем было сообщено правитель­ствам России, Англии и Франции43.

Стремясь не допустить доминирующего влияния Великоб­ритании на севере Китая, российское правительство стреми­лось заручиться поддержкой правительства США. Петербург считал, что американский представитель в Цинской империи мог бы оказать дипломатическую поддержку Н.П. Игнатьеву, если она потребуется, чтобы окончательно соглашение с Пе­кином “не содержало положений в ущерб США и России”44. Но Уорд предпочел не вмешиваться, чем поставил Игнатьева в трудное положение45.

78

В Вашингтоне целиком одобрили действия Уорда. Бьюке­нен в декабре 1860 г. в ежегодном послании конгрессу выразил удовлетворение поведением Дж. Уорда в Китае, тем, что он занял нейтральную позицию в войне Великобритании и Фран­ции против Китая, но готов был предложить свои услуги в качестве посредника для заключения мира между воюющими сторонами46.

Таким образом, позиция России способствовала провалу попыток Англии и Франции втянуть США в войну с Китаем. Чтобы нейтрализовать Россию, ослабить ее противодействие планам союзников в отношении США и Китая, Лондон еще весной 1857 г. предпринял зондаж позиции российского пра­вительства по вопросу о возможности заключения англо-рус­ского соглашения по “китайскому вопросу”. По поручению сво­его правительства английский посланник в Петербурге лорд Вудхауз в конфиденциальной беседе с А.М. Горчаковым попы­тался узнать, встретит ли Англия готовность Петербурга всту­пить с ней в соглашение по “китайскому вопросу” . Государ­ственный канцлер ответил, что Россия готова войти в предва­рительное соглашение, но только в целях заключения мира. Российское правительство считало: “Ничто не побуждает нас ныне воевать с Китаем и содействовать Англии, пользы кото­рой не согласны с нашими”47.

Англии и Франции не удалось склонить США к совмест­ным действиям в Китае. Определенную роль в этом сыграла русская дипломатия, которая поддерживала позицию админи­страций Пирса и Бьюкенена по “китайскому вопросу” . Нейт­ралитет США во второй “опиумной войне” был важным успе­хом русской дипломатии. Не случайно Стекль писал в Петер­бург: “Мы можем поздравить себя с этим мудрым решением американского правительства” — сохранить нейтралитет в войне. Интересы России как пограничной державы с Китаем, так же как и связанные с большой политикой, подчеркивал Э. Стекль, “требуют препятствовать любому сговору между США и Вели­кобританией, какую бы цель они при этом не преследовали”. Позиция правительства США, отказавшегося от военного со­трудничества с Англией в “китайских делах”, “с большим удов­летворением” была одобрена Александром II48.

Своим нейтралитетом Соединенные Штаты были обяза­

79

ны и политике России, действиям русской дипломатии, кото­рая, выступив в его поддержку, стремилась установить отно­шения дружбы и сотрудничества с американскими властями на разных уровнях. Российская дипломатия сумела нейтрализо­вать внешнеполитическое давление на Вашингтон Англии и Франции, стремившихся на протяжении всей войны втянуть в нее США, прибегая для этого к самым различным дипломати­ческим уловкам, вплоть до воздействия на общественное мне­ние, торгово-промышленные круги, прессу, не брезгуя при этом тактикой открытого шантажа. Как показала история, рус­ская дипломатия, попытавшись не допустить изоляции России по китайскому вопросу, воспрепятствовала-таки образованию тройственного союза западных держав.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Повалъников С. И. Война Англии и Франции против Китая (вторая «опиумная» война 1856—1860 гг.) и позиция России / / Документы опровергают: Против фалъсификации истории русско- китайских отношений / Отв. ред. С.Л. Тихвинский. М., 1982. С. 240-241.

2. Costin W.C. Great Britain and China, 1839—1860. Oxford, 1937. P. 149—150.

3. Барсуков И.П. Граф Николай Николаевич Муравъев- Амурский. М., 1891. Кн. 2. С. 105.

4. Архив внешней политики Российской империи. Ф. СПб. Главный архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 1 об. (далее: АВПРИ).

5. АВПРИ. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 1 об.

6. Там же. Л. 10 об.7. Там же. Ф. МИД. Канцелярия, 1857 г. Оп. 469. Д. 183. Л.

29—31.8. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9,1856— 1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 12 об.—13.9. Там же. Л. 15.10. Там же. Л. 17—17 об.11. The Executive Documents... of the Senate, 1858—59. Washington,

80

1859. Vol. 9. P. 1082, 1087—1088. Более подробно о дипломатической деятелъности П. Паркера в Китае см.: Анисимов АЛ. “Самый болъшой патриот империи ”: (Американский миссионер П. Паркер в Китае в XXв.) / / Взаимоотношения народов России, Сибири и стран Востока: история и современности Подготовителъные материалы ко Второй Международной научно-практической конференции, 23— 26 сентября 1997 г. / Гл. ред. Б.Д. Пак. Иркутск, 1996. С. 25—48; О событиях в районе Баръерных фортов в 1856 г. и позиции России см.: Анисимов А.Л. Американо-китайский конфликт 1856 г. в Гуанчжоу и позиция России / / Взаимоотношения народов России, Сибири и стран Востока: история и современности Доклады Международной научно-практической конференции, 12—15 октября 1995 года. Москва; Иркутск, 1995. С. 115—119.

12. АВПРИ. Ф. МИД. Канцелярия, 1857г. Оп. 469. Д. 183. Л.362.

13. A Compilation of the Messages and Paper of Presidents, 1789— 1897 / Comp. by J.D. Richardson. Washington, 1897. P. 507.

14. АВПРИ. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 20; Ф. Канцелярия, 1857 г. Оп. 469. Д. 183. Л. 49.

15. АВПРИ. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 25—26.

16. Там же. Л. 16 об.17. Там же. Ф. МИД. Канцелярия, 1857г. Оп. 469. Д. 183. Л.

10-11.18. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 16.19. Там же. Л. 31—32 об.20. Там же. Ф. МИД. Канцелярия, 1857г. Оп. 469. Д. 183. Л.

108—113.21. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 156.22. Там же. Л. 33—33 об.; Ф. МИД. Канцелярия, 1857г. Оп.

469. Д. 183. Л. 119—121.23. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 33 об.; Ф. МИД. Канцелярия, 1857 г. Оп. 469. Д. 183. Л. 123.

24. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 11, 16.

25. Там же. Л. 40.

81

26. Там же. Л. 40; Ф. МИД. Канцелярия, 1857 г. Оп. 469. Д. 28. Л. 128—129.

27. Там же. Л. 40—40 об.; Л. 128—130.28. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 46—46 об.29. Там же. Л. 47—47 об.30. Там же. Л. 156—157.31. Там же. Ф. МИД. Канцелярия, 1857г. Оп. 469. Д. 183. Л.

370, 376, 381.32. The Executive Document... of the Senate, 1859—60 Washington,

1860. Vol. 10. P. 7; United States Policy Toward China: Diplomatic and Public Documents, 1839—1939/ Sel. by P.H. Clyde. N. Y , 1964. P. 40; АВПРИ. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 154.

33. АВПРИ. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д. 11. Л. 63 об.

34. Там же. Л. 62 об.—63.35. Там же. Л. 65.36. Там же. Л. 69 об., 73—73 об., 90.37. Там же. Ф. МИД. Канцелярия, 1857г. Оп. 469. Д. 183. Л.

193—195.38. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 70—70об, 90.39. Там же. Л. 78 об; Ф. МИД. Канцелярия, 1857 г. Оп. 469.

Д. 183. Л. 195—196.40. Там же. Ф . СПб. Гл .архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 8 0 -8 0 об.41. Там же. Л. 109 об.—112 об.42. Там же. Л .112.43. Там же. Л. 216, 218; Ф. МИД. Канцелярия, 1860 г. Оп.

470. Д. 195. Л. 49—50,56—57.44. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 212.45. Игнатъев Н.П. Отчетная записка, поданная в Азиатский

департамент в январе 1861 года генерал-адъютантом Н.П. Игнатъевым о дипломатических сношениях его во время пребывания в Китае в 1860 году. СПб., 1895. С. 5—6, 9, 35, 62—63.

46. АВПРИ. Ф. МИД. Канцелярия, 1860 г. Оп. 470. Д. 195; A Compilation of the Messages and Papers o f Presidents, 1789—1897/

82

Comp. by J.D. Richardson. Washington, 1897. Vol. 5. P. 643.47. АВПРИ. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1857г. Оп. 8. Д. 16. Ч. 1.

Л. 33, 163 об.—164.48. Там же. Ф. СПб. Гл. архив, 1—9, 1856—1860 гг. Оп. 8. Д.

11. Л. 49—51.

Дэвид Л. Уилсон

ДЖЕЙКОБ ГОУЛД ШУРМАН И АМЕРИКАНСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ

БОЛЬШЕВИЗМА В КИТАЕ (1 9 2 1 - 1925)

20 января 1925 года Джейкоб Гоулд Шурман (Jacob Gould Schurman), американский посланник в Китае, поднялся на ка­федру лишь для того, чтобы выступить перед представителями Англо-американской ассоциации, собравшимися по этому слу­чаю в тот вечер в Пекине. Он надеялся, что его доклад «Эк­стерриториальность и ее постепенная отмена» успокоит усили­вавшиеся в Китае требования немедленного отказа от навязан­ной Западом в XIX веке системы неравноправных договоров. Прилагая в письме к президенту К. Кулиджу копию своей речи, Шурман отмечал, что целью его выступления было стремле­ние «предложить китайцам и иностранцам платформу, на ко­торую они могли опереться, альтернативную большевистской программе отказа от договоров Китая с иностранными держа­вами»1. В соответствии с этим в предлагаемой статье исследуют­ся причины, побудившие американского посланника столь от­крыто заявлять об усилении влияния большевизма в Китае.

Но сначала следует обратиться к биографии нашего героя. Известно, что Шурман родился 22 мая 1854 года во Фритауне на острове Принца Эдуарда в Канаде. Все свое детство он про­вел в бедности на маленькой ферме. Известно, что его прадед Уильям, будучи тогда весьма преуспевающим человеком, во времена борьбы североамериканских колоний за независимость был вынужден спешно покинуть США и перебраться в Канаду на постоянное место жительства, потеряв при этом значитель­ную часть своего имущества, которое впоследствии было кон­

83

фисковано восставшими. В возрасте 13 лет Шурман покинул отчий дом и три года проработал приказчиком, чтобы скопить деньги на обучение в школе. Позднее блестящие успехи помог­ли ему получить стипендию для обучения в колледже, а в 1875 г. он выиграл конкурс и получил стипендию на продолжение образования в Англии. Проучившись в Глазго, он получил сте­пень доктора. Затем Шурман был награжден грантом, обеспе­чивавшим ему двухгодичную стажировку в Германии2.

Получив диплом философа, Шурман с 1880 по 1886 год жил и работал в Канаде, где в 1881 году и опубликовал свою первую книгу «Кантианская этика и этика эволюции» («Kanti­an Ethics and the Ethics of Evolution»). В 1886 году он покинул родину, чтобы занять место профессора философии (Sage Pro­fessor of Philosophy) в Корнелльском университете в США. Че­рез четыре года Шурман был назначен деканом только что со­зданной Школы философии (Sage School of Philosophy), а в 1892 году он стал президентом Корнелльского университета. Этот пост он занимал вплоть до своей отставки в 1920 году3. Получив в 1892 г. гражданство США, Шурман вскоре купил поместье своего прадеда, где прожил вплоть до своей смерти в 1942 г.

Занимаясь преподавательской деятельностью, Шурман, ис­пытывая глубокий интерес к политике, занимал активную по­зицию в общественной жизни Америки. Будучи консерватив­ным приверженцем идей республиканской партии, он тем не менее выступил против аннексии Филиппин в 1898 г. Это по­служило поводом к тому, что президент У. Маккинли в своей попытке быть беспристрастным в решении данной проблемы, назначил Шурмана председателем первой американской ко­миссии, начавшей свою деятельность на архипелаге в 1898 году. За время своей работы в составе данной комиссии Шурман еще раз убедился в том, что владение заморской империей с подданными народами несовместимо с идеями демократии. Правда при этом, вплоть до убийства Маккинли в 1901 г., Шурман выполнял возложенную на него обязанность поддер­живать решимость своего президента удержать Филиппины в зоне влияния США. В 1902 г. в своей книге «Филиппинские события: ретроспектива и обзор» («Philippine Affaires: A Retros­pect and Outlook. An Address») он привел ряд весомых аргумен­

84

тов в пользу того, что архипелаг должен получить независи­мость так скоро, как это будет возможно. За время своей рабо­ты на Филиппинах Шурману впервые в жизни удалось посе­тить Китай, население которого только что пережило подавле­ние боксерского восстания.

Начало дипломатической карьеры Шурмана было озна­меновано в тот период, когда в знак благодарности президента У.Г. Тафта за поддержку его избирательной кампании 1912 года президент Корнелльского университета получил свое первое дипломатическое назначение в Грецию и Черногорию в ранге посла США (1912—1913). За мимолетный срок своего пребыва­ния на Балканах посланник немного успел сделать, но по воз­вращении в Соединенные Штаты в 1914 году он опубликовал книгу «Балканские войны» («The Balkan Wars, 1912—1913»). Ак­тивно участвуя в общественной жизни Америки, Шурман под­держал в 1916 году оказавшуюся неудачной президентскую кам­панию Чарльза Эванса Хьюджа, а в 1920 году принял активное участие в президентской кампании У.Г. Гардинга. Принадлежа к так называемому «интернационалистскому» крылу республи­канской партии, Шурман, поддерживая с некоторыми оговор­ками подписание В. Вильсоном условий Версальского мирного договора, тем не менее считал, что у Соединенных Штатов нет обязательств на реализацию условий соглашения без предва­рительной ратификации документа в сенате США.

Значительное изменение в судьбе Шурмана произошло в тот период, когда в начале 1921 года государственный секре­тарь Чарлз Эванс Хьюдж порекомендовал президенту Гардин­гу назначить Джейкоба Шурмана посланником США в Китае. С некоторой задержкой это назначение было одобрено сенатом4, и вскоре 24 августа 1921 года новый американский посланник прибыл с семьей в Шанхай. Остановившись там на пути в сто­лицу страны, Шурман в своем первом публичном выступле­нии перед членами американской торговой палаты заверил их в том, что администрация президента Гардинга намерена про­должать отстаивать интересы США в Китае5. После, прибыв 3 сентября 1924 года в Пекин, Шурман немедленно приступил к своей работе.

Необходимо заметить, что к тому времени Китай уже на протяжении двух десятилетий находился в состоянии усиливаю­

85

щейся социальной напряженности. Так, 4 мая 1919 года китайс­кие студенты вышли на улицы Пекина. Поводом к началу беспо­рядков послужило известие о том, что страны-участницы пере­говоров в Версале проигнорировали все требования Китая воз­вратить в собственность национального правительства германс­кие концессии, захваченные японцами в 1914 году. Студенты резко протестовали против удобной для стран Запада практики заключения неравноправных договоров и требовали восстанов­ления суверенитета своего государства. Студенческие беспоряд­ки вызвали отклик во всей стране и это способствовало росту проявлений китайского национализма. Шурман видел, что мно­гие из этих студентов смотрят на Советскую Россию как на при­мер удачной борьбы за независимость страны против засилья Запада. Это, по мнению американского посланника, в сильной степени подпитывало китайский национализм. Анализируя тен­денции социально-политического развития китайского общест­ва, Шурман, когда проходила Вашингтонская конференция, сообщал в госдепартамент: «Весьма заметно развитие китайско­го национального чувства и патриотизма за те двадцать два года, что я не был здесь. Тогда иностранные державы предлагали раз­делить Китай, и китайцы казались безразличными. Сегодня ки­тайский народ чувствительно и ревниво относится к независи­мости и территориальной целостности своей страны». Далее Шурман полагал, что китайцы недовольны японцами, британ­цами и Советским Союзом из-за их активности в Маньчжурии, Северном Китае, Тибете и Монголии. «Наша базовая политика открытых дверей в Китае должна быть поддержана и приложена к новым условиям, — продолжал он. — Эта политика, в сочета­нии с нашей бескорыстной защитой независимости и террито­риальной целостности Китая, завоевала доброе отношение ки­тайцев к Америке». «Китайцы, — заключил Шурман, — рас­сматривают нас как особых друзей. Общность республиканских институтов делают их ближе к нам»6.

В тот период дипломат, как и другие американцы, твердо верил в существование особых отношений, исторически сло­жившихся между Китаем и Соединенными Штатами, которые, как тогда казалось, укреплялись желанием китайцев переде­лать свою страну по американскому образцу. Этот факт свиде­тельствует лишь об ошибочности представлений Шурмана,

86

который так и не сумел до конца честно признать, что поли­тика «открытых дверей» была результатом заключения нерав­ноправной системы договоров, что в сознании китайских на­ционалистов делало американскую модель развития просто не­приемлемой7.

В апреле 1922 года Шурман получил первые сведения о том, что идеи социализма и большевизма стали быстро рас­пространяться среди китайского народа. «В отношении расту­щей популярности русских в Китае, — докладывал Шурман в госдепартамент, — посольство не располагает никакой инфор­мацией, подтверждающей это заявление, но придерживается мнения о том, что политические доктрины современной Рос­сии приобретают большую популярность, особенно среди пред­ставителей образованных классов. Однако посольство считает маловероятным, чтобы русские заняли место, до сих пор при­надлежавшее американцам, в том, что может быть названо лич­ным уважением китайского народа»8.

Как хороший дипломат Шурман уже проверил слухи о надвигающихся серьезных беспорядках, направленных против присутствия иностранцев в Китае. Всем консулам в Китае он разослал свою просьбу выяснить, проявляются ли где в стране настроения ксенофобии. В ответ на это лишь в Калгане, Харби­не и Кантоне три консула обнаружили доказательства прояв­ления враждебных к иностранцам настроений. «Нет никаких указаний на антииностранную агитацию в Пекине, за исклю­чением антихристианской агитации, которую можно рассмат­ривать не столько как направленную против иностранцев, сколь­ко как попытку утверждения китайской цивилизации против западной». Это, по мнению Шурмана, было следствием влия­ния идей некоторых радикальных ученых, сознание которых было наполовину пропитано ферментом критицизма методо­логии научной школы Запада»9.

22 апреля 1922 года консул Джей С. Хастон (Huston), вре­менно возглавлявший Кантонское консульство, доложил Шур­ману, что знает о «тесных связях, существующих между Гуан- дунской генеральной ассоциацией труда, Обществом взаимо­помощи (марксистско-социалистическим) и лидером Гоминь­дана Сунь Ятсеном»10. За год до этого он заверял Д. Вуда как американского флотского командира патруля в Ханькоу в том,

87

«что Сунь Ятсен [...] раздувает беспорядки и публично благо­волит большевизму. После этого Вуд в своем обращении к ко­мандующему азиатским флотом США заметил: «Мистер Хас­тон предсказал, что если коммунизм восстанет, то это уже бу­дет большим мятежом, чем тайпинский»11. Обеспокоившись складывающейся ситуацией, 1 марта 1922 года посольство за­просило у консульства в Кантоне «текст манифеста, якобы выпущенного кантонским отделом коммунистической ассоци­ации для бастующих моряков». «На второй день после моего прибытия в Кантон я поднял одну из их прокламаций на од­ной из улиц, — сообщил Хастон. — После анализа документа я понял, насколько важно обнаружить автора данного послания»12. В этой связи стоит заметить, что и в самом деле манифест серь­езно изменил жизнь Хастона, поскольку он, оставаясь на по­сту консула в Китае, в течение десяти лет изучал особенности влияния большевизма в Китае. За это время американский кон­сул собрал множество документов, газетных вырезок, личных интервью, памфлетов и книг. По сути, Хастон был единствен­ным американским дипломатом, который в 1920-е годы с на­учной точки зрения подошел к анализу данной проблемы13. Летом 1922 года он закончил объемный труд, в котором иссле­довалась история рабочих союзов в Южном Китае. На страни­цах своей книги Хастон высказал мнение о том, что китайские коммунисты, как и их русские собратья, серьезно вовлечены в рабочее движение. Далее автор предположил, что «если эти доктрины и в дальнейшем будут пропагандировать в Китае, это не предвещает ничего хорошего для будущего торговли и промышленности, в которой американцы, как и другие инос­транцы, жизненно заинтересованы»14. Оценивая работу Хасто­на, Шурман написал: «Данный очерк является первым иссле­дованием периода формирования рабочего движения в Китае, чреватого усилением влияния социалистических, а возможно, даже большевистских идей». Далее американский посланник заметил, что никто не может предсказать, насколько рост ра­бочего движения в целом повлияет на развитие социально-по­литической ситуации в Китае. При этом дипломат сослался на то, что условия для распространения коммунистических идей особенно благоприятны в китайских городах, «где велико ко­личество пролетариев, восприимчивых к призывам, которые

88

социалисты всех стран обычно обращают к представителям дан­ного класса». В целом факт сотрудничества двух дипломатов го­ворит о том, что, даже при отсутствии со стороны Шурмана особых убеждений и веры в заключения Хастона, глава амери­канской дипломатической миссии сумел высоко оценить со­держание доклада своего подчиненного, поощрив его в про­должении начатых исследований15. Об этом свидетельствует факт назначения Хастона на пост главы консульства США в Тянь­цзине.

Возможно, учитывая присутствие Джея Хастона, Шурман, выбирая тему для своего запланированного на 12 апреля 1923 года первого выступления в Ротари-клубе Тяньцзиня, остано­вился на анализе вопроса «Социализм против капитализма». «Социалистическое общество, — подчеркнул он, обращаясь к аудитории, — обязательно будет обнищавшим социумом, и если идеи равенства возобладают в сфере распределения, это при­ведет к равенству нищеты, а не торжеству процветания». Да­лее, применительно к опыту Советской России в этой сфере, он заметил: «От русского зрелища мы отворачиваемся в отчая­нии»16. В этой связи можно предположить, что идеи Хастона в определенной мере повлияли на содержание и характер выс­туплений американского посла в Китае.

Анализируя характер деятельности Шурмана на посту пос­ланника США в Китае, следует заметить, что в начале сентяб­ря 1923 года в качестве советского официального представите­ля в Пекин прибыл Л.М. Карахан, сменив на этом посту А.А Иоффе. Как известно, Карахан стремился достичь установле­ния официальных отношений между советским и китайским правительствами. Исходя из этого советский представитель во всех своих публичных выступлениях акцентировал внимание публики на том факте, что западные империалисты продолжа­ют эксплуатировать Китай, и советовал китайскому народу как можно скорее избавиться от навязанных Западом ограничений китайского суверенитета. Карахан противопоставлял доброволь­ный отказ Советского Союза от прав экстерриториальности решениям Вашингтонской конференции, которая, по его мне­нию, больше занималась «лицемерием»17.

Наблюдая за действиями нового советского дипломати­ческого представителя, Шурман первоначально не думал, что

89

Советский Союз может представлять серьезную угрозу интере­сам Запада в Китае. Правда, уже тогда деятельность Карахана стала раздражать американского посланника, и он в конце кон­цов предпринял ряд ответных мер, направив в печать письмо с изложением официального мнения американской стороны по данному вопросу. Шурману было лестно узнать, что его статью опубликовали не только в китайской прессе, но и в англо­язычных газетах18. Трудно понять, по каким причинам ему по­нравилось то, что его работу опубликовали и в англоязычной прессе. В своей статье Шурман признал, что Советский Союз может создать в Китае неприятные проблемы для Запада, иг­рая на чувствах китайских националистов. Правда, при этом автор не верил, что коммунизм хоть когда-нибудь завоюет власть в Китае.

В середине лета 1923 года государственный департамент потребовал от Шурмана дать всесторонний анализ деятельнос­ти СССР в Китае. При этом указывалось, что особое внимание следует обратить на то, распространяют ли русские агенты про­паганду в целях свержения существующего порядка19. В содер­жании ответного послания в Вашингтон дипломат заметил, что не располагает какими-либо сведениями, свидетельствующи­ми о том, что между СССР и Китаем были достигнуты хоть какие-то серьезные договоренности. При этом Шурман проин­формировал руководство, что «здесь распространено мнение о том, что представители Советского правительства используют свое влияние в рабочих организациях и студенческих органах в интересах установления в Китае собственных политических доктрин, с последующим свержением существующего поряд­ка». Но Шурман заметил, что ему трудно, даже практически невозможно, подтвердить это мнение: «Агитация такого рода если и существует, то организована так тайно, что в поле мо­его внимания не попали никакие реальные доказательства». Из содержания посланий дипломата видно, что советские пред­ставители в Пекине произвели большое впечатление своими высокими профессиональными качествами. Это объяснялось тем, что Советы посылали в Китай только «людей, искренне убежденных в необходимости распространения идей коммуниз­ма в других странах». Как отмечает Шурман, разговоры с ними неминуемо сводились к теме мировой революции, «которая,

90

кажется, рассматривается ими как религиозная вера, в не мень­шей мере, чем политическая цель»20. Такие люди, по мнению Шурмана, были чрезвычайно опасны.

Вскоре в посланиях американского дипломата в Вашинг­тон стали появляться интонации чувства усиливающегося пес­симизма. Это особенно было заметно, когда Шурман пытался анализировать перспективы развития политических событий в Китае. Наиболее ярко это проявилось в письме дипломата от 24 апреля 1924 года, в котором он, обращаясь к президенту К. Кулиджу, указывал, что, несмотря на то что китайцы создали высокую цивилизацию, особенно в области искусств, в сфере государственного управления они потерпели неудачу. Наибо­лее конкретно это доказывает тот факт, что на протяжении многих лет в Китае так и не смогли создать сложное индустри­альное общество. Далее Шурман заметил, что китайское об­щество больше ориентировано на интересы семьи, чем нации. Это, по его мнению, затрудняет, если не делает невозмож­ным, организацию современного управления. Тем не менее, как указал дипломат, «китайцы будут вынуждены решить эту задачу, если только у иностранцев хватит силы их заставить»21. Прогнозируя перспективы дальнейшего развития страны в XX веке, Шурман полагал, что Китай пройдет через длительный период хаоса, «прежде чем сформируется конечный продукт политической эволюции». В течение этого времени США, по мнению дипломата, должны стремиться сохранить свое место «лояльного и верного партнера Китая». Углубляя анализ поли­тической ситуации в стране, Шурман заметил, что конечный результат реорганизации китайского общества может радикально отличаться от западных моделей, большевизм, по его мнению, все-таки не сможет установить контроль над всей страной. Да­лее он заметил, что советские агенты могут предположительно успешно работать на уровне деревни, но в целом коммунизм «и диктатура пролетариата находятся в прямом противоречии с демократией самоуправляемых (или вовсе неуправляемых) патриархальных семейных общин, покрывающих, подобно роям пчел, все страну»22.

Анализируя ход дальнейших событий, следует заметить, что на протяжении лета 1924 года американского посланника, не верящего до конца в потенциальный успех большевизма в

91

Китае, все больше стали беспокоить факты проникновения со­ветских агентов в Китай. В этой связи Шурман особенно боялся активно развивающихся отношений между Гоминьданом и людьми Кремля в Южном Китае. Анализируя ход развития по­литической жизни в стране того времени, дипломат описывал Кантон как «оживленное место сбора думающих по-больше­вистски китайцев и “турбулентных” элементов под нестабиль­ным управлением Сунь Ятсена». При этом Шурман полагал, что проведение в качестве ответных мер стран Запада жесткой линии по отношению к складывающейся в Южном Китае си­туации может только ухудшить дело. В этой связи он советовал Вашингтону быть весьма осторожным. Шурман предупреждал, что иностранные консулы в Кантоне, будучи крайне осмотри­тельными, должны «избегать любых конфликтов с местными властями, если только они не видят совершенно ясно пути вперед»23.

В августе 1924 года Шурман опубликовал ряд своих работ, где он прямо высказал все свои опасения по поводу активиза­ции в Китае деятельности советских агентов. Принять столь се­рьезный шаг его побудило углубление политических контактов между Китаем и СССР. Шурман знал, что еще в мае 1924 года между представителями руководства обеих стран было достиг­нуто соглашение о взаимном признании и обмене представи­телями, а 31 июля 1924 года китайское правительство призна­ло Карахана советским послом в Китае. В связи с этим амери­канский дипломат считал, что это может придать «дополни­тельный импульс процессу активизации деятельности комму­нистической партии в Китае». Отслеживая развитие полити­ческой ситуации в стране, Шурман получал переводы сообще­ний из газеты «Известия» о ходе Пятого конгресса III Интер­национала. В этой связи следует заметить, что тот откровенный политический цинизм, что прозвучал в заявлениях участников Третьего Интернационала, где открыто заявлялось о намере­ниях коммунистов в отношении Китая, шокировал Шурмана. «Полагаю, — заметил он, — что вмешательство агентов III Интернационала в политическую жизнь Китая будет теперь все более заметно». После этого Шурман пришел к выводу, что Советы заняли позицию, создающую реальную угрозу для ин­тересов Запада в Центральной Азии. Правда, при этом он про­

92

должал наивно полагать, что коммунизм никогда не будет все­рьез воспринят населением Китая. Развивая свою мысль, Шур­ман указывал, что он информирован о том, что Коминтерн признает «наиболее доступным методом коммунистической атаки на так называемые капиталистические страны — созда­ние беспорядков на их иностранных рынках». «Я предвижу, — заметил в этой связи дипломат, — активную кампанию в Ки­тае, спровоцированную коммунистическими агентами против Европы и Америки»24.

После того как Карахан стал дуайеном советского дипло­матического корпуса в Пекине, в то время как другие инос­транные правительства имели в Китае лишь своих посланни­ков (ставя их во главе представительств, а не посольств), перед Шурманом возникла группа серьезных проблем. Если Соеди­ненные Штаты не признали Советский Союз, то как амери­канскому дипломату взаимодействовать с советскими офици­альными лицами? Разъяснения по этому вопросу Шурман по­лучил от госсекретаря Фрэнка Келлога, указавшего, что «де­партамент считает, что взаимодействие посланников с Кара- ханом и китайским правительством должно быть неформаль­ным настолько, насколько это возможно, и должно избегать любых намеков, что его статус как члена и дуайена диплома­тического корпуса проистекает из действий посланников, а не из факта его признания китайским правительством в качестве советского посла»25. В этой связи американский дипломат наде­ялся, что Карахан также согласится с таким компромиссом26.

Вторая проблема возникла по вопросу о контроле над меж­дународным кварталом, созданным в свое время по инициати­ве держав, подписавших так называемые «боксерские прото­колы» от 1901 и 1904 гг. Известно, что все дипломатические представительства (а теперь и одно посольство) находились в определенном районе Пекина, защищенном от различного рода социальных волнений, возникавших время от времени в горо­де. Старший из посланников одновременно занимал должность администратора этой территории. В круг его обязанностей вхо­дило содержание архивов, осуществление контактов с китайс­ким правительством по вопросам функционирования кварта­ла, организация встреч с различного рода людьми с целью со­действия управлению данной территорией. Поскольку в свое

93

время Советский Союз денонсировал указанные соглашения, иностранные посланники, в противовес стремлению Карахана сохранить свой статус представителя державы, подписавшей когда-то этот протокол, высказали свое нежелание, чтобы со­ветский посол принимал участие в жизни дипломатического квартала.

Стремясь разрешить возникшую проблему 3 марта 1925 года Шурман как старший из посланников был вынужден созвать глав представительств, для того чтобы «все в основе согласи­лись с планом ограничить дипломатический корпус, как это в свое время было сделано во всех других столицах лишь церемо­ниальными функциями, доверив при этом заботу об особых и общих интересах держав договора подходящей группе или груп­пам дипломатических представителей». Этим все посланники поставили советского посла перед фактом, свидетельствующимо том, что он не будет участвовать в управлении дипломати­ческим кварталом. «Недавно Карахан направил державам про­токола ноту протеста против создания заграждений американ­ской охраной в месте, названном им “русской оградой” (“Russian Glacis”)», — доложил в Вашингтон Шурман. Далее американский посланник уведомил свое руководство, что Ка­рахан в ответ на свое заявление «был информирован держава­ми с необходимыми ссылками на протоколы 1901 и 1904 гг. о том, что не существует никакой «русской ограды», поскольку это всего лишь есть международная собственность; что амери­канская охрана, занимая часть прилегающей к русской миссии территории, не более чем выполняет возложенные на нее стар­шим комендантом обязанности, кроме того, все конные пере­мещения были лишь частью запланированных военных уче­ний»27.

В январе 1925 года Шурман был обеспокоен нагнетанием вражды против иностранцев в Китае, о начале возникновения которой вовремя сообщили генеральный консул в Кантоне Дуг­лас Дженкинс и консул в Шанхае С.Д. Мейнхардт28. В своем письме к посланнику Мейнхардт, анализируя глубинные тен­денции, протекающие в недрах китайского общества, указы­вал на то, что, когда речь идет о сложных проблемах, опреде­ленные факторы надо держать постоянно в уме. По его мне­нию, новый национализм членов студенческого движения,

94

ободренных идеями большевизма в лице коммунистов, играл ключевую роль в распространении социалистической агитации. Мейнхардт полагал, что нагнетанию ненависти к иностран­цам, появлению антиимпериалистских настроений способство­вала деятельность «группы коммунистов в Гоминьдане, неко­торые члены которой прошли обучение у русских». По мнению консула в Шанхае, возникновение новой волны ксенофобии в Китае не повторение так называемого боксерского восстания рубежа веков, а «в большей степени является следствием про­буждения страха перед будущей агрессией и растущим контро­лем извне, правильно или ошибочно порождающее недоволь­ство иностранцами в стране». Анализ сложившейся социально­политической обстановки в Китае оказал значительную пользу в работе американской дипломатической миссии в стране. Это предоставило Шурману возможность поблагодарить Менйхар- дта за проделанную им работу29.

Некоторое время спустя Шурман вновь поинтересовался у консулов, замечены ли где в Китае проявления ксенофобии30. В ответ на запрос главы дипломатической миссии большинство американских консулов в Китае сообщило, что проявления вражды к иностранцам и христианам в их районах незначи­тельны, если они вообще существуют. Изучив всю информа­цию своих коллег, Шурман пришел к выводу, «что больше­вистская пропаганда и деньги в большой степени ответствен­ны за недавние движения против иностранцев и христиан; в этом можно не сомневаться». Американский посланник распо­лагал сведениями о том, что советские агенты ограничили свою деятельность большими центрами, такими, как, например, Шанхай или Кантон. В соответствии с этим он полагал, что рост рабочего движения в Шанхае был прямым следствием ак­тивной деятельности советских агентов31.

К январю 1925 года Шурман сформулировал концепцию, обосновывающую главные причины роста ксенофобии в Китае. В соответствии с ней он доказывал, что четыре основных фак­тора обуславливают существующий характер социально-поли­тического развития страны: 1) китайский этноцентризм в со­четании с боязнью возникновения «опасности иностранного влияния в сфере образования (особенно в школах при мисси­ях)»; 2) рост национализма и желание китайцев создать еди­

95

ную систему национального образования; 3) большевистская пропаганда, наиболее распространенная в профессорско-пре­подавательской среде; 4) «большевистский и шовинистский настрой против представителей так называемых «англосаксон­ских наций», поддерживающих большинство иностранных мис­сий и школ в Китае. В соответствии со своими наблюдениями Шурман утверждал, что Сунь Ятсена или Фэн Юйсяна нельзя считать коммунистами, поскольку те, по его мнению, были «носителями идей радикального национализма, используя боль­шевиков лишь в своих политических маневрах». В качестве до­казательства собственной точки зрения дипломат заметил, что эти китайские лидеры, видя, как народ напуган распростране­нием социалистических идей, и понимая, что страны Запада не захотят смириться с желанием Китая отказаться от выпол­нения «неравноправных» договоров, могут пойти на многое, чтобы развести себя с большевизмом32.

Придерживаясь мнения о том, что в целом китайский на­род настроен против коммунистов, Шурман полагал, что рус­ские агенты не достигнут успеха в деле агитации масс. Развивая логику собственных утверждений, посланник констатировал, что в силу сложившихся исторических и культурных особен­ностей китайцы не предрасположены к восприятию коммунизма. Но если разделять точку зрения дипломата, можно задаться вопросом о том, каким образом советские агенты, в понима­нии Шурмана, представляли опасность западным интересам в Китае? Отвечая на этот вопрос, посланник указывал, что, по­скольку большевистская теория не может в силу определенных обстоятельств превалировать в домашних институтах, «практи­ка Советской России, осуществленная через активизацию ее внешней политики, действует чрезвычайно притягательно на невежественных или безответственных китайцев, являясь для них тем самым образцом для подражания». В понимании Шур­мана, часть таких граждан рассуждала так: раз Россия, аннули­ровав договоры царского правительства с иностранными на­циями и отказавшись от уплаты своего внешнего долга, «стала сильнее, добившись в целом признания других держав, то по­чему в таком случае Китай не может пойти по пути СССР?»33. Таким образом, как заключал дипломат, истинную опасность представляет стремление СССР помочь Китаю заявить о своем

96

отказе выполнять прежние международные договоренности с Западом. Шурман понимал, что это в дальнейшем позволяет Советам в опосредованной форме активно критиковать Запад.

В конце января 1925 года до посланника дошли слухи о существующем якобы со стороны США желании признать СССР. В связи с этим он в своем письме к президенту Кулиджу указал на то, что проблемы Дальнего Востока не могут быть урегули­рованы до тех пор, пока Советский Союз не признан более широко. Далее дипломат обратил внимание на то, что «при­знание России всеми правительствами мира не восстановит нормальной ситуации на Востоке, если Советское правитель­ство не признает и не выполнит свои международные обяза­тельства как лояльный и готовый к сотрудничеству член содру­жества наций». Посланник не хотел, чтобы президент подумал, будто бы он выступает против признания СССР, хотя, по мне­нию Шурмана, это не добавит абсолютно ничего, пока Совет­ское правительство не станет руководствоваться доброй волей и желанием способствовать солидарности человечества на ка­кой-нибудь другой основе, нежели чем стремление распрос­транять идеи мировой революции. Завершая свое послание, Шурман заявил, что СССР, кроме работы чисто дипломати­ческого характера, использует своих консулов в деле комму­нистической пропаганды. Наиболее ярким примером этого, по мнению американского посланника, было поведение советс­ких дипломатов в Китае34.

Обозначенный круг политических проблем заставил Шур­мана осознать необходимость того, что нельзя более хранить молчание и скрывать свое беспокойство по поводу усиления влияния СССР в Центрально-Азиатском регионе, угрожающе­го интересам Запада в Китае. Американский дипломат решил, что он просто обязан ответить на все возрастающую эффектив­ность советской пропагандистской машины. Поэтому 17 декаб­ря 1925 года Шурман, выступая перед массовой аудиторией в Шанхае, стремился убедить слушателей в том, что лучший путь для перспективного развития Китая — «путь постепенной по­литической эволюции, этап вашингтонских резолюций и дого­воров, дорога постепенного продвижения к полному и полно­ценному китайскому суверенитету»35.

Если бы мы могли перенестись в то время в аудиторию,

97

где 20 января 1925 года в Пекине в здании Англо-американс­кой ассоциации выступал американский дипломат, мы смогли бы стать свидетелями того, как Шурман, рассуждая об «эк­стерриториальности и ее постепенной отмене», заметил, что, по его мнению, Запад должен посмотреть правде в глаза и осоз­нать факт пробуждения в Китае чувства национального само­сознания. Далее посланник указал на то, что, осознавая это, «...не должны удивляться тому, что китайцы начинают требо­вать того же, что требуют все другие нации в мире — права управлять своими собственными делами». После Шурман по­пытался предостеречь китайцев против их увлечения идеями коммунизма, поскольку это впоследствии восстановит против Китая весь Запад. Завершая свое выступление, посланник еще раз заметил, что, по его мнению, лишь эволюция будет пра­вильным решением всех проблем в их стране, а пересмотр не­равноправных договоров может последовать вскоре после фор­мирования достойного правительства36.

В ответ на это советский посланник, ссылаясь на вчераш­нее заявление Шурмана, при выступлении в стенах Пекинско­го национального университета по случаю первой годовщины смерти Ленина, заметил, что многие «сейчас заявляют, что все проблемы империализма возникли из-за того, что госпо­дин Карахан подстрекает и инструктирует китайцев в проведе­нии ими «революционной программы восстановления суверен­ных прав Китая». Продолжая свое выступление, советский по­сланник подчеркнул, что он знает о возникших по данному поводу опасениях американской стороны, которая, пытаясь за­вуалировать истинные причины, делает упор на то, что США тоже выступают против неравных договоров, вызывающих все­общие протесты в Китае. По мнению Карахана, американские обещания отменить неравные договоры после установления сильного китайского правительства — «не более чем вежливый способ отказаться от их отмены». Далее оратор попытался ис­следовать, что на самом деле означает фраза Шурмана о том, что «Америка выступает за эволюцию». Полагая, что отменить неравные договоры эволюционными методами — значит от­дать себя на милость тех, кто навязал эти договоры Китаю, а это, в свою очередь, порождает ожидание, просьбы, мольбы одной стороны и желание препятствовать отмене договора пред­

98

ставителей другой, Карахан заявил своим китайским слушате­лям, что пришло время действовать37.

Продолжая начатую полемику, 13 февраля 1925 года Шур­ман, выступая с докладом об особенностях американской сис­темы государственного управления, обратился к членам Аме­риканской деловой ассоциации в Пекине. Содержание своего выступления он описал в кратком письме к президенту Кулид- жу: «Поскольку сейчас китайцы отваживаются реорганизовать свое правительство, и по этому поводу собирается конферен­ция, а после будет собран Национальный конвент, я решил, что описание выдающихся черт нашей системы управления может быть для них полезно. В силу этого я постоянно держал в уме китайские политические проблемы и нужды, пока готовил это обращение. С другой стороны, поскольку большевики про­водят по всему Китаю дорогостоящую, но весьма успешную пропагандистскую кампанию, главной целью написания дан­ной работы было создание обращения, по контрасту осуждаю­щего их систему, которую я, однако, ни разу не назвал кон­кретно, хотя и ссылался, в общих словах, на коммунизм, клас­совое управление и деспотизм как противоположные амери­канской демократической системе черты»38.

Анализируя особенности социально-политического разви­тия страны, американский посланник был вынужден конста­тировать, что деловое сообщество в Шанхае своей деятель­ностью невольно способствует успеху советской пропаганды в Китае. Уязвленный критикой своих речей 17 декабря 1924 года в Шанхае и 20 января 1925 года в Пекине, Шурман разделял, с одной стороны, мнение американских бизнесменов, считав­ших, что Соединенные Штаты не должны уступать ни дюйма китайским требованиям пересмотреть договоренности; он по­нимал причины выдвигавшихся требований использовать во­енное вмешательство с целью навести порядок в Китае, по­скольку было видно, что существующий хаос не благоприят­ствует развитию деловых отношений Америки с Китаем. «Ка­жется, — отмечал дипломат, — в умах этих людей вопрос по­литики или суверенных прав Китая не существует; удовлетво­рить их способны только такие меры, на которые не согласит­ся ни одна суверенная нация»39. Поэтому-то, с другой сторо­ны, ответственность за большую часть успеха советской пропа­

99

ганды в Китае Шурман возлагал на догматичную реакцию инос­транного делового сообщества. «По причине своей нечувстви­тельности к расовым ожиданиям и отказом Китаю в основных правах на суверенитет и независимость они восстанавливают против нас каждого китайца, знающего что-либо об этих про­блемах»40.

Глубоко разобравшись в сущности центрально-азиатских проблем, американский посланник в своем письме к прези­денту Кулиджу высказал опасения, что, «если все это будет продолжаться дальше, большевизм победит в Китае и договор с иностранными державами будет разорван»41. К началу 1925 года Шурман был уверен в том, что в целях предотвращения надвигающейся трагедии в стране Запад должен немедленно предпринять какие-то кардинальные меры. Полагая, что луч­ший способ противостояния советской пропаганде и усмире­ния радикального китайского национализма заключается в ско­рейшей реализации решений Вашингтонской конференции42, он понимал, что все китайцы, имеющие возможность выска­заться, будут требовать пересмотра или отмены договоров и русские это искусно используют в своих интересах. Проведение в жизнь Вашингтонского соглашения представляло видимую альтернативу вдохновляемым Советами требованиям отказа от «неравных договоров». Но Запад должен учитывать, что любая его прямая акция приведет к массовым протестам, которые по всему Китаю возглавят студенческие активисты. В силу этого Запад, по мнению посланника, либо должен изменить свою традиционную политику в Китае, либо прийти к катастрофе.

В марте 1925 года госсекретарь Ф. Келлог, считая неразум­ным осуществление данного плана, все-таки поинтересовался мнением Шурмана по вопросу о британском предложении про­ведения совместной военной интервенции в Китай. В ответ на это посланник заметил, что любая акция Запада не будет иметь должного влияния на лидеров китайских политических объе­динений, за исключением Чжан Цзолиня в Маньчжурии, по­скольку соперники Чжана в борьбе за власть «будут апеллиро­вать к национальным интересам и расовым чувствам против иностранных империалистов, которые управляют их страной военными методами». Завершая свое послание, Шурман под­черкнул, что он полностью согласен с точкой зрения Келлога

100

и уверен, что «предлагаемая программа захлестнула бы Китай волной ксенофобии»43.

17 апреля 1925 года миссия Шурмана в Китае заверши­лась, поскольку он был вынужден покинуть Пекин с целью принятия своего нового назначения послом США в Германию. Завершая анализ деятельности Шурмана на посту главы дип­ломатического представительства США в Китае, можно заме­тить определенную эволюцию в его взглядах. Так, если в 1922 году в начале своей дипломатической карьеры он еще отказы­вался видеть надвигающуюся угрозу большевизма в Китае, не веря в то, что китайский народ воспримет коммунизм, то в начале весны 1925 года, уезжая из Китая, дипломат только имел неясные представления насчет будущего этой страны. Когда-то американский посланник считал, что иностранные власти сами должны иметь ясную идею о перспективном развитии, прежде чем отвечать силой на китайский национализм. Через шесть недель после того, как Шурман покинул Китай, британский полицейский — не имея, видимо, ясных представлений об этом— приказал своим подчиненным открыть огонь по участникам забастовки, происходившей на территории Международной концессии в Шанхае. Вскоре девять молодых китайцев лежали мертвыми на земле и события 30 мая 1925 года навсегда изме­нили историю Китая, а Карахан, оценивая исход завершив­шихся дипломатических споров с Шурманом, наверняка, улы­бался в тот день.

Перевод с английского И.И. Куриллы

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Шурман — Кулиджу. 28 января 1925 г. / / Calvin Coolidge Papers: Library o f Congress. Washington (D.C.) (далее — LC. Речь см.: Там же).

2. Не издано ни одной специальной книги о Шурмане. Карьера Шурмана прослежена в кн.: Angelis R. de. Jacob Gould Schurman and American Policy toward China, 1921—1925: Ph. D. Dissertation / St. John’s University. 1975; Davis K.E.. The Diplomatic Career of Jacob Gould Schurman: Ph. D. Dissertation / University o f Virginia.

101

1975; Maynard M.. Jacob Gould Schurman: Scholar, Political Activist, and Ambassador of Good Will, 1892—1942: Ph. D. Dissertation / University o f Santa Barbara. 1976. В статье Кеннета Хендриксона (Hendrickson K.H., Jr. Reluctant Expansionist— Jacob Gould Schurman and the Philippine Question / / Pacific Historical Review. 1967. N 36. P. 405—421) исследуется первый опыт Шурмана в дипломатии. Превосходный некролог появился в «Нью-Йорк Таймс» 13 августа 1942 г. [См. также: Wilson D.L. Jacob Gould Schurman / / American National Biography / Ed. by John A. Garraty; Oxford University Press. (in print)].

3. Шурман — активный ученый, опубликовал большое количество научных книг и статей. Он также основал в 1892 г. «Philosophical Review», первый национальный философский журнал в Соединенных Штатах, и был его редактором до 1905 г. Лучшая библиография трудов Шурмана содержится: Angelis R. de. Jacob Gould Schurman and American Policy toward China... 1975.

4. Детали назначения Шурмана описаны в работе: Angelis R. de. Jacob Gould Schurman and American Policy toward China... P. 66—69; Davis K.P. The Diplomatic Career o f Jacob Gould Schurman... P. 109—113.

5. Angelis R. de. Jacob Gould Schurman and American Policy toward China... P. 113—115.

6. Шурман— государственному секретарю. 3 декабря 1921 г. / / Records o f the Foreign Service Posts o f the United States: Record Group 84: China Legation File. 1921. Vol. 20. National Archives, Washington (D.C.) (далее — RG 84).

7. См. : Wilson D.L. The United States and Chinese Nationalism during the 1920s / / Chinese Historians. 1992. Vol. 5. P. 49—58.

8. Шурман— государственному секретарю. 24 апреля 1922 г. / / Records o f the Department o f State relating to the Internal Affairs o f China. Record Group 59. 893.00/4403. National Archives, Washington (D.C.) (далее — RG 59).

9. Шурман— государственному секретарю. 25 апреля 1922 г. / / RG 59. 893.00/4366.

10. Шурман — государственному секретарю. 12 апреля 1922 г. / / RG 59. 893.00/4116.

11. Командир патруля Янцзы Д.В. Вуд — командующему Азиатским флотом США. 19 февраля 1921 г. / / RG 59. 893.00/3861.

12. А.Б. Раддок, Пекин — Лео А Берггольцу, Кантон. 1 марта 1922 г. / / RG 84. Canton. C. 8. 13. Part 9. 1922; Хастон — Раддоку.

102

16 марта 1922 г. / / Ibid. Копия манифеста доступна в бумагах Джея Калвина Хастона в работе: Jay Calvin Huston Papers: Hoover Institution on War and Peace. Stanford University. Palo Alto (CA) (далее— Huston Papers). О стачке гонконгских моряков см.: Chesneaux J. The Chinese Labor Movement, 1919—1927. Translated from the French by H.M. Wright. Stanford (СА): Stanford University Press, 1968. P. 180-187.

13. См.: David L. Wilson. Jay C. Huston and the American Perception of Chinese Nationalism: [Доклад, представленный на ежегодной встрече Общества историков американской внешней политики (SHAFR) в июне 1994 г.]; Wilson D.L. The Attitudes of American Consular and Foreign Service Officers toward Bolshevism in China, 1920—1927: Ph. D. Dissertation / University of Tennessee. 1974.

14. Хастон— государственному секретарю. «Недавний подъем рабочих союзов и рост китайского социализма в Кантоне под эгидой Гоминьдана». 28 июня 1922 г. / / Huston Papers. 30 июня Хастон писал Шурману, пересылая ему копию доклада: «Этот доклад представляет работу, выполненную в неурочное время, по ночам, субботними вечерами и по воскресеньям».(Хастон — Шурману. 30 июня 1922 г. / / RG 84: Legation File. 1922. Vol. 24).

15. Шурман — Хастону. 15 июля 1922 г. / / RG 84: Legation File. 1922. Vol. 24. Шурман продолжал уделять пристальное внимание работе Хастона, высоко оценив серию его докладов, касавшихся влияния большевизма в Китае.

16. Речь Шурмана 12 апреля 1923 г. (Цит. по: Angelis R. de. Jacob Gould Schurman and American Policy toward China... P. 265— 266). Интересно, помогал ли Хастон посланнику в подготовке его речи? В это самое время Хастон заканчивал большой доклад, посвященный рабочему движению в Cеверном Китае, начатый им1 марта, в котором вновь заключил, что советские агенты глубоко вовлечены в рабочее движение и что они также тесно связаны с Гоминьданом. Опасность, с точки зрения Хастона, исходила не от самого китайского национализма, а от его использования внешними силами. Эти силы могли в конце концов изгнать Америку из Китая. (См.: Хастон — государственному секретарю. 23 июля 1923 г. «Ситуация в рабочем движении Китая: подсчет забастовок в Северном Китае в конце 1922 и начале 1923 гг., с частичным анализом некоторых глубоких причин» / / RG 59. 893.504/15).

Сунь Ятсен вынужден был бежать из Кантона в июле 1922 г. Он уже был в контакте с несколькими русскими агентами и

103

Чэнь Дусю (одним из основателей Китайской коммунистической партии в 1921 г.) ко времени своего прибытия в Шанхай. Адольф Иоффе, русский представитель в Китае в 1922—1923 гг., инициировал дальнейшие переговоры с Сунь Ятсеном осенью, и в январе 1923 г. они объявили декларацию Сунь Ятсена—Иоффе. Хастон понял, что означает это соглашение и как оно повлияет на рост Китайской националистической партии (Гоминьдана) при поддержке Советского Союза и Китайской коммунистической партии, намного раньше американских дипломатов и большинства других иностранцев в Китае. Возможно, Хастон убедил Шурмана произнести речь в Тяньцзине в ответ на декларацию Сунь Ятсена— Иоффе. Лучшая работа на английском языке о советской деятельности в Китае: Wilbur C.M., Lien-Ying J. How. Missionaries of Revolution: Soviet Advisers and Nationalist China, 1920—1927. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1989. (См. также: Brandt С. Stalin’s Failure in China, 1924—1927. N. Y. : W.W. Norton & Co., 1958; North R. Moscow and the Chinese Communists. 2nd ed. Stanford (CA): Stanford University Press, 1963; Whiting A.S. Soviet Policies in China, 1917—1924. N. Y. : Columbia University Press, 1954).

17. Шурман — государственному секретарю. 21 сентября 1923 г. / / RG 84: Legation File. 1923. Vol. 22.

18. Ibid.19. Государственный департамент — дипломатическим

служащим Соединенных Штатов. 13 июля 1923 г. RG 84: Legation File. 1923. Vol. 22.

20. Шурман — государственному секретарю. 21 сентября 1923 г. / / RG 84. Legation File. 1923. Vol. 22.

21. Интересно, что американский посланник Хастон и агенты Коминтерна имели одинаковые взгляды на эту проблему. Все соглашались, что китайцы нуждаются в руководстве извне, чтобы изменить свою страну.

22. Шурман — Кулиджу. 8 апреля 1924 г. / / Coolidge Papers.23. Шурман — государственному секретарю. 25 июля 1924 г.

/ / RG 59. 893.00/5528.24. Шурман — государственному секретарю. 22 августа 1924

г. / / RG 84. Legation File. 1924. Vol. 21. Этот доклад был, вероятно, подготовлен первым секретарем посольства Эдвардом Беллом, поскольку экземпляр госдепа подписан им, в то время как на копии представительства стоит подпись Ш урмана. (Белл — государственному секретарю. 22 августа 1924 г. / / RG 59. 893.00B/

104

97). К тому времени, когда посольство делало подобные обзоры, агенты Коминтерна работали в Китае уже более двух лет.

25. Фрэнк Б. Келлог — Шурману. 14марта 1925 г. / / RG 59. General Records of the Department o f State. 707.1161/22. National Archives. Washington (D.C.) (далее — RG 59). Келлог стал государственным секретарем в начале марта. (См. также: Хьюдж— Шурману. 28 февраля 1925 г. / / RG 59. 707.1161/20). В ответ на доклад Шурмана от 8 ноября 1924 г. Хьюдж информировал того: «Департамент считает, что статус советского представителя в качестве дуайена дипломатического корпуса не может быть проигнорирован и что, следовательно, он будет участвовать во встречах дипломатического корпуса; однако, надо ожидать, что задачи, решаемые этим органом, будут отныне ограничены делами чисто формального и церемониального характера».

26. Шурман — государственному секретарю. 11 марта 1925 г. / / RG 59. 707.1161/22.

27. Ibid.28. Дуглас Дженкинс — Шурману. 6 и 7января 1925 г. / / RG

84: Legation Files. 1925. Vol. 21.; С.Д. Мейнхардт — Шурману, 23 января 1925 г. / / RG 84. Legation Files. 1925. Vol. 21.

29. Шурман — Мейнхардту. 6 февраля 1925 г. / / RG 84. Legation File. 1925. Vol. 21.

30. Шурман — американским консулам. 17 января 1925 г. / / RG 59. 893.00/6118.

31. Шурман— государственному секретарю. 20 февраля 1925 г. / / RG 59. 893.00/6118.

32. Шурман — государственному секретарю. 12 января 1925 г. / / RG 59. 893.00/5945.

33. Шурман — государственному секретарю. 9 января 1925 г. / / RG 59. 893.00/6047.

34. Шурман — Кулиджу. 29 января 1925 г. / / Coolidge Papers.35. Шурман — государственному секретарю. 5 января 1925 г.

/ / RG 59. 893.00/6007.36. Речь перед Англо-американской ассоциацией. 20 января

1925 г.: Приложение к письму Кулиджу от 28 января 1925 г. / / Coolidge Papers.

37. Речь, произнесенная Л.М. Караханом 21 января 1925 г., не идентифицированная газетная вырезка / / Huston Papers. Американский военный атташе подготовил доклад по форме G-2

105

(разведка), в котором описал обе речи, заметив, что критика речи Карахана «была очень ядовитой в иностранной прессе». Речь Шурмана была высоко оценена англоязычной печатью, в то время как радикальные китайские газеты остро критиковали американского посланника, одобряя Карахана (Доклад G-2 N 5330. [Штамп 11 марта 1925 г.]/ / RG 84: Legation File. 1925. Vol. 23.).

38. Шурман— Кулиджу. 14 февраля 1925 г. / / RG 84. Legation File. 1925. Vol. 37. Неясно, получил ли Кулидж это письмо, так как оно отсутствует в бумагах Кулиджа.

39. Шурман — государственному секретарю. 6 февраля 1925 г. / / RG 59. 893.00/6099.

40. Шурман — Кулиджу. 28 января 1925 г. / / Coolidge Papers. Хорошее описание реакции иностранного сообщества на китайскую революцию 1920-х дано в книге: Clifford N.R.. «Spoilt Children of Empire»: Westerners in Shanghai and the Chinese Revolution of the 1920s. Hanover (New Hampshire): University Press of New England, 1991.

41. Ibid.42. О последствиях неудачного введения «Вашингтонской

системы» см.: Iriye A.. After Imperialism: The Search for a New Order in the Far East, 1921—1931. Cambridge. (Mass.): Harvard University Press, 1965.

43. Келлог — Шурману. 25 марта 1925 г. / / RG 59. 893.00/ 6109; Шурман — Келлогу. 27марта 1925г. / / RG 59. 893.00/6110.

А.Д. Дридзо

ЗАГАДКА «ПАРАГВАЙСКОГО МОСКВИЧА» (Р.А. РИТТЕР В АСУНСЬОНЕ, 1902-1946)

Две группы участников русской экспедиции в Южную Аме­рику, посетившие Парагвай в 1914—1915 годах1, с удивлением обнаружили в этой далекой стране земляка. Г.Г. Манизер напи­сал об этом так: «К нашему удивлению, мы встретили в Асунсь­оне русских — один из них, д-р Риттер, даже оказался влия­тельным лицом и был полезен впоследствии двоим из нас, прожившим почти год в Парагвае после возвращения из Матто Гроссо»2.

Н.П. Танасийчук привел о Риттере более подробные све­

106

дения. Он пишет: «Не знаю, как сложились бы наши южноаме­риканские странствования в дальнейшем, если бы мы не встре­тили в Асунсьоне нашего соотечественника — д-ра Риттера. От тех мизерных средств, которыми мы располагали, осталось до смешного мало. Но д-р Риттер принял живейшее участие в на­ших планах, через него мы познакомились с цветом парагвай­ской интеллигенции — учеными, министрами. Один из после­дних — министр иностранных дел д-р Гондра, европейски об­разованный человек, помимо того что снабдил нас весьма цен­ной литературой, дал нам возможность бесплатно странство­вать по парагвайским путям сообщения. По совету д-ра Риттера из Асунсьона мы отправились по реке Альто Парана»3.

И.Д. Стрельников и Н.П. Танасийчук в одном из писем к Л.Я. Штернбергу называют его «влиятельным общественным деятелем и писателем», добавляя, что именно Риттер напра­вил их к жившему тогда в Парагвае известному ученому Мои- сесу Сантьяго Бертони (1857—1929), радушно принявшему и предоставившему им все возможности для продолжения науч­ных исследований. Молодые петербуржцы провели в доме Бер­тони восемь месяцев. Гостеприимство пожилого ученого объяс­нялось еще и тем, что в годы учебы в своей родной Швейца­рии он подружился со многими русскими эмигрантами — М.А. Бакуниным, В.И. Засулич, П.А. Кропоткиным. Бертони даже отправился в Парагвай, по-видимому, по совету последнего, а свою старшую дочь назвал в честь Веры Ивановны Засулич4.

Приведенные данные, хотя и далекие от полноты, при­влекают внимание к личности Риттера, человека явно неза­урядного. Однако в материалах экспедиции сведений о нем боль­ше не встречается. В то же время, занимая видное положение в Парагвае, он должен был обязательно привлечь внимание ме­стных авторов. Эта мысль находит свое подтверждение, если обратиться, например, к двухтомнику «История парагвайской культуры» Карлоса Р. Сентуриона.

Сентурион сообщает о Риттере довольно много подроб­ностей. Родольфо (т.е., очевидно, в России — Рудольф) Рит­тер, по его данным, родился в 1864 году в Москве и умер в Асунсьоне в 1946 году. Окончил физико-математический фа­культет Московского университета, но докторскую диссерта­цию защитил на другом факультете — юридическом, специа­

107

лизируясь в области социальных наук и финансов. Прибыв в Парагвай в 1902 году и не зная ни слова по-испански, уже через четыре года овладел языком настолько, что смог начать интенсивную преподавательскую деятельность в средних и выс­ших учебных заведениях столицы. Им прочитано десять курсов политической экономии в «Парагвайской гимназии», шесть — в «Нормальной школе», три по философии, социологии и праву в университете и др. Темы, по которым Риттер читал лекции, охватывают также литературу и музыку; он, в частности, зна­комил парагвайцев с творчеством А.М. Горького.

Риттеру принадлежит ряд книг, главным образом по эко­номическим вопросам5. С 1908 по 1923 годы он издавал журнал «Эль Экономиста Парагуайо», где выступал не только как ре­дактор, но, по-видимому, как единственный автор. Этот орган быстро завоевал популярность в парагвайском обществе. В «Ис­тории парагвайской культуры» приведен пространный отзыв об этом издании, завершающийся следующим образом: «И не стоит бить тревогу по поводу того, что редактирует “Эль Эко­номиста Парагуайо” иностранец. Просто чужеземная сила ук­репляет нашу культуру».

Все это время Риттер активно сотрудничал практически во всех сколько-нибудь заметных органах печати Парагвая, а также печатался в английских, французских и немецких газе­тах. Он, наконец, принял близкое участие в создании первого научно-исследовательского учреждения страны — «Научного общества Парагвая» (1921 г.) — и вошел в состав его правле­ния. Таким образом, парагвайский писатель Рафаэль Баррет (1877—1910) был, несомненно, прав, когда назвал Риттера са­мым образованным иностранцем в истории своей страны.

В 1923—1925 гг. Р. Риттер находился в Европе, а затем вер­нулся в Парагвай, где продолжал свою плодотворную деятель­ность. Последняя его книга, учебник политэкономии, вышла всего за год до смерти ученого, в 1945 году6.

Авторитет Риттера в Парагвае был, несомненно, велик. Еще одно тому подтверждение — дружба его со многими выда­ющимися деятелями страны, среди которых достойное место принадлежит такому человеку, как Мануэль Гондра (1871— 1927), упомянутому в статье Н.П. Танасийчука. Это известный политический деятель Парагвая, писатель и публицист. Много

108

раз он занимал министерские посты, а в 1910—1911 и 1920— 1921 годах был президентом Парагвая. В 1923 году по его пред­ложению V Межамериканский конгресс принял договор о пред­отвращении конфликтов между американскими государства­ми, получивший название «Договора Гондры»7.

В чем же тогда состоит загадка Риттера, о которой гово­рится в заглавии? Она — в том, что нам известна только часть его биографии. А вот что было до приезда нашего героя в Па­рагвай, совершенно неведомо. Между тем в 1902 году ему было уже тридцать восемь. Это целая жизнь, в которой могло слу­читься все, что угодно. Есть одна опорная точка — упоминание о том, что Риттер обучался в Московском университете. Но первая же попытка проверить эти данные лишает их всякой достоверности. Ибо в печатном списке студентов Московского университета Риттер... не значится.

Что это может означать? Либо он вовсе там не учился, либо все-таки получил образование в Москве, но под другой фамилией. Причина перемены могла быть связана со стремле­нием скрыться, не привлекать к себе внимания — возможно, в связи с революционной деятельностью. Но как бы там ни было, Р. Риттера (в одном письме указана первая буква отчества — «А») нет ни в упомянутом списке, ни в справочнике «Вся Москва» (где нет никакого «А. Риттера», который мог бы быть его отцом), ни в другом справочнике «Деятели революционно­го движения в России». Нет нигде.

Но если Риттер не настоящая фамилия и была она взята, чтобы укрыться от политических преследований, то почему же наш герой не отказался от нее после 1917 года? Это, думается, было невозможно по многим причинам: он был давно извес­тен именно как Риттер, а тут следовало что-то объяснять, оп­равдываться. Более того, все это могло привести к юридичес­ким осложнениям, так как было бы равносильно признанию, что он дал о себе неверные сведения при въезде в страну.

Риттер и его судьба таят в себе еще одну загадку. С середи­ны 20-х годов XX века в Парагвай хлынул поток русской эмиг­рации. Многие деятели из ее среды вошли в историю страны в связи с их заслугами в сфере образования, науки, и особенно в военной сфере8. Назовем хотя бы достаточно известное теперь имя генерала Ивана Тимофеевича (Хуана) Беляева9. Но ни сам

109

Беляев, ни другие эмигранты10 в своих воспоминаниях ни сло­ва не упоминают о Риттере. Это тем более странно, что, ска­жем, у Беляева с Риттером были общие знакомые, и в их числе уже известный нам М. Гондра11.

Я нахожу здесь только одно объяснение. Если Риттер дей­ствительно был революционером, то между ним и людьми из эмиграционной волны 1920—1930-х годов должно было возни­кнуть интенсивное отталкивание. Независимо от того, как он от­носился к Октябрьской революции, для них он был «красный», большевик, и следовательно, враг. А это отношение не могло, в свою очередь, не вызывать соответствующей реакции.

И последнее — о дружбе Риттера с Бертони. Нельзя ли допустить, что началась она не в Парагвае, а еще на родине Бертони — в Швейцарии? Мы знаем, что этот ученый уехал оттуда в середине 1880-х годов, когда Риттеру, по данным Сен- туриона, был уже 20—21-й год. Хронологически соотнести это с обучением в Московском университете нельзя. А если Риттер окончил университет не там, а в Швейцарии? Такое предпо­ложение хронологически вполне допустимо. Тогда он, возмож­но, выбрал Парагвай по совету Бертони и мог по приезде туда воспользоваться его помощью и поддержкой. Мы пока не зна­ем, что делал Р. Риттер первые годы после приезда в Парагвай. Если учесть эти соображения, а также иметь в виду, что связи с европейской прессой ему было легче установить в Европе, нежели, будучи совершенно неизвестным человеком, предла­гать свои услуги издалека, то можно сделать вывод: Риттер эмиг­рировал в Новый Свет не из России, а из Швейцарии или другой западноевропейской страны, куда выехал совсем еще молодым. Пока это все, что можно сообщить по поводу зага­дочного «парагвайского москвича».

П РИ М ЕЧАН И Я

1. В состав экспедиции входили пять человек: Г.Г. Манизер (1889—1917), Ф.А. Фиельструп (1889—1934), Н.П. Танасийчук (1890—1960), И.Д. Стрельников (1887—1981), С.В. Геймах (1887— ?). Наиболее полную сводку работ об экспедиции, а также список

работ Манизера, опубликованных до 1948 года, см.: Дридзо А.Д.

110

Дневник Манизера (1915) как источник по этнографии индейцев Бразилии/ / Американские индейцы: новые факты интерпретации. М., 1996. С. 266—283. Более поздние публикации см.: Кунсткамера: Этнографические тетради. Вып. 2—3. СПб., 1993; Открытие Америки продолжается. Вып. 2. СПб., 1992; Кунсткамера: Этнографические тетради. Вып. 4. СПб., 1994; Там же. Вып. 8—9. СПб.,1995; Там же. Вып. 10. СПб, 1996.

Работы Ф.А. Фиельструпа: Латинская Америка. 1992. N 7— 8 (болееранние публикации см.: Там же); Там же. 1993. N 3; Там же. 1995. N 11; Там же. 1996. N 2, 10; Там же. 1997. N 6.

Курьер Петровской Кунсткамеры / Подготовка публикации, вступительные статьи и примечания А.Д. Дридзо, А.М. Решетова. 1996. Вып. 4—5; Ф.А. Фиельструп— исследователь Южной Америки / / Первые Скандинавские чтения. СПб., 1997. С. 189—194.

2. Манизер Г.Г. Из путешествия по Южной Америке в 1914— 1915 годах / / Природа. 1917. N 5—6. Стб. 629; Манизер Г.Г. Из путешествия по Южной Америке в 1914—1915 годах / С введением и комментариями А.Д. Дридзо / / Открытие Америки продолжается. Вып. 2. СПб., 1994. С. 236.

3. Танасийчук Н.П. В Южной Америке / / Природа и люди. 1917. N 45—46. 14/IX. С. 345.

4. См.: Латинская Америка. 1977. N 1. С. 180—181; Там же. С. 346; Его же. Русские студенты в Южной Америке / / Наука и жизнь. 1966. N 1. С. 120.

5. La Cuestion Monetaria en Paraguay, 1907(написано на основе цикла лекций, прочитанных в Парагвайском институте в октябре 1906 г.); Informe sobre la contribucion territorial (1912).

6. Centurion.C.R. Historia de la Cultura paraguaya. 2-nda ed. Asuncion, 1961. T. I. P. XX, 504—507; T. II. P. 616—617.

7. Подробнее см.: Garcia B.R. Cumbre en soledad. Vida de Manuel Gondra. Buenos Aires, 1951; Zubizaretta C. Cien vidas paraguayas. Asuncion, 1985. P. 233—236; Benitez L.J. Breve historia de grandes hombres. Asuncion, 1986. P. 228; Romero R.A. Manuel Gondra: un ejemplar intellectual. Asuncion, 1989.

8. См., например: Владимирская Т.Л. Русские в Латинской Америке: Приглашение к разговору / / Латинская Америка: демагогия и власть. М., 1991. С. 75—80; Яковлев П.П. Парагвайский калейдоскоп / / Латинская Америка. 1991. N 9. С. 63—65; Мартынов Б.Ф. Генерал. Ученый. Поэт / / Там же. 1993. N 4. С.

111

71—76; Русское зарубежье в Латинской Америке. М., 1993; Сидоненко А.И Русские открывают Латинскую Америку. М., 1993; Его же. На автобусе по Южной Америке / / Латинская Америка. 1995. N 12. С. 94—95; Мартынов Б.Ф. «Переубеждать человека, прожившего такую жизнь,— глупо» / / Там же. 1995. N 5. С. 75— 80; Его же. Парагвайские встречи / / Там же. 1995. N 9. С. 53— 59; Его же. Парагвайский Миклухо-Маклай. М., 1993.

9. См. прим. 8; Беляев И.Т. Записки русского изгнанника / / Простор. Алматы, 1996. N 4—8. Архив Беляева уже несколько десятилетий находится в Москве. (См.: Вишневецкая В.А. Материалы архива И.Т. Беляева как источник по этнографии и истории Парагвая / / Проблемы исследования Америки в XIX—XX веках: Тезисы докладов. Л., 1974; Ее же. Материалы архива И.Т. Беляева как источник по этнографии Парагвая / / Советская этнография. 1979. N 3. С. 137—140.

10. См., например: Каратеев И.Д. По следам конкистадоров. М., 1991.

11. Беляев И.Т. Записки русского изгнанника / / Простор. Алматы, 1996. N 8. С. 55, 66.

А.В. Алепко

К ВОПРОСУ ОБ АМЕРИКАНСКИХ ПРОЕКТАХ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА В ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ И НА ДАЛЬНЕМ

ВОСТОКЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX В.

Присоединение к России Приамурья согласно Айгунско- го, Тяньцзиньского и Пекинского договорам с Китаем поло­жило начало хозяйственному освоению огромной, практичес­ки незаселенной территории, изобиловавшей природными ре­сурсами. Факт наличия горных богатств и близость к Тихому океану прежде всего определил повышенный экономический интерес иностранных предпринимателей к региону, среди ко­

112

торых в первую очередь были американцы.Первым исследователем возможности использования при­

соединения новых территорий к России для широкого эконо­мического проникновения в регион Соединенных Штатов Аме­рики в 1850—1860-х гг. был профессиональный политик и биз­несмен Перри М. Коллинз (1814—1900 гг.). 24 марта 1856 г. в конгрессе по предложению делегации от штата Калифорнии он был назначен коммерческим агентом США на Амуре. Необ­ходимо отметить, что этому назначению предшествовали сове­щания самого Коллинза с президентом США Ф. Пирсом, гос­секретарем У. Марси и русским посланником в Вашингтоне Стеклем в начале 1856 г. Именно от русского посланника Кол­линз узнал, что Приамурье — край огромных природных ре­сурсов и значительной потенциальной торговли, которая мо­жет стать очень выгодной для Соединенных Штатов1.

В обязанности коммерческого агента входило изучение рын­ка дальневосточной окраины России, осуществление посред­нических функций между американскими предпринимателями на Амуре и российской администрацией, а также разработка для правительства США на основании данных экономической разведки рекомендаций и прогнозов американской политики на Дальнем Востоке. Целью деятельности Коллинза было со­здание под контролем США системы международной торговли на тихоокеанском побережье России, в Сибири и континен­тальном Китае. В центре этой системы, по мнению Коллинза, находился бы Амур. А Соединенные Штаты использовали бы Россию как младшего партнера, следуя по ее пятам и приобре­тая монопольное положение на дальневосточном, сибирском и среднеазиатском рынках2. Пожалуй, не будет преувеличени­ем утверждать, что миссия Коллинза была основным в этот период времени планом американского экономического про­никновения на Дальний Восток, поскольку она раскрывала долгосрочные цели и методы проникновения американского капитала в регион.

В октябре 1856 г. Коллинз прибыл в Санкт-Петербург, где от Александра II получил разрешение на поездку к Тихому океану в сопровождении Д. Пейтона, юриста из Вирджинии, бывшего секретного дипломатического агента. По прибытии в Иркутск Коллинз обратился к Восточно-Сибирскому генерал-

113

губернатору Н.Н. Муравьеву с предложением о строительстве железной дороги от Иркутска до Читы, чтобы впоследствии продолжить ее вдоль Амура до Тихоокеанского побережья. Кроме того, он предлагал устроить пароходное сообщение по реке Амур3.

Для осуществления этого он решил основать Амурскую железнодорожную акционерную компанию, акционерами ко­торой могли бы стать не только американцы, но и жители Си­бири, заплатив при этом минимальный взнос в 10% от стои­мости сторублевой акции. Согласно составленному им проекту условий деятельности данного предприятия в Восточной Си­бири и на Дальнем Востоке, российское правительство долж­но было предоставить в распоряжение компании отводы земли по 6 верст с обеих сторон строящейся железной дороги, на которых она имела бы право не только добывать все материа­лы, необходимые для постройки дороги, но и разрабатывать другие полезные ископаемые4.

Кроме того, российское правительство должно было обес­печивать компанию железом, необходимым для постройки до­роги, из забайкальских заводов по низкой цене, а в качестве компенсации за эту услугу оно становилось одним из акционе­ров будущей железнодорожной компании. В случае невозможно­сти организации поставок железа забайкальскими заводами, ком­пания имела право построить свои металлургические заводы на рудоносных участках Забайкальской области, которые после окончания строительства дороги правительство России могло бы выкупить у компании, причем в покупную стоимость долж­ны были войти расчеты за рудники, которыми пользовалась ком­пания для добычи железной руды. Правительство России также в любое время могло бы выкупить железную дорогу, обеспечив лишь 7% ее стоимости наличностью, а затем выплачивая после­дующие платежи с рассрочкой на 20 лет. Доставка рабочих для строительства дороги должна была осуществляться из Европей­ской России и Сибири, а в случае ее невозможности компания имела бы право ввозить их по контракту из Китая5.

Н. Муравьев-Амурский принял предложение Коллинза и отправил его нарочным в Петербург. По мнению генерал-гу­бернатора, при относительном бездействии российского пра­вительства, которое выделяло мизерные средства на выполне­

114

ние программы освоения Приамурья, иностранная помощь в любой форме, особенно на производительные цели, объектив­но способствовала выполнению этой задачи. Окрыленный ус­пехом, Коллинз писал госсекретарю У. Марси: «Воды озера Байкал могут быть соединены с Амуром. <...> Нет сомнения, и таким образом самое сердце Сибири откроется для нашей тор­говли»6 .

В апреле 1857 предложение Коллинза было рассмотрено в Сибирском комитете. Управляющий делами комитета В.П. Бут- ков заметил по этому вопросу: «Нельзя... пускать на Амур и в Сибирь республиканцев: они разовьют там свой дух, и Сибирь отвалится от нас». Вскоре и правительство России единодушно признало реализацию этого проекта делом весьма преждевре­менным7.

В мае 1890 г. американский генерал и банкир Баттерфилд организовал акционерную компанию в Нью-Йорке для соору­жения эксплуатации железнодорожной магистрали от Челябин­ска или Тюмени до Владивостока. Предварительно изучив по­зиции российского правительства по этому вопросу, он пред­ставил министру финансов И. Вышнеградскому записку, в ко­торой просил о предоставлении концессии на строительство этой магистрали. Среди условий, предложенных американским предпринимателем, были: получение им в течение 80 лет га­рантированного российским правительством четырехпроцент­ного дохода с 75% облигаций компании, составляющих нари­цательный капитал; беспошлинный ввоз необходимого обору­дования; проведение с помощью российской армии строитель­ных работ; возмещение компании произведенных ею расходов даже в том случае, если она не сможет довести свое дело до конца. Предложения Баттерфилда были отклонены в связи с явно убыточными для казны условиями8.

В начале ХХ в. представители американского финансового капитала снова предприняли серьезные попытки получить круп­ные железнодорожные концессии у российского правительст­ва в Сибири и на Дальнем Востоке. В связи с этим между аме­риканскими монополистическими группами Моргана и Гар- римана-Ш иффа началась конкурентная борьба.

Еще в 1903 г. группа Гарримана выдвинула предложение по постройке железной дороги Аляска—Сибирь и образовала

115

для этой цели синдикат, в который вошли некоторые предста­вители финансового капитала США. В числе его основателей были американские миллионеры Гарриман и Хилл. Кроме того, для оказания поддержки вновь созданной структуре правитель­ством США был учрежден Комитет содействия, в состав кото­рого вошли министр финансов США и директор «National City Bank»9. Автором проекта строительства этой грандиозной же­лезной дороги был французский инженер Лойк де Лобель, который еще в 1900 г. предложил американским бизнесменам провести железнодорожную магистраль Нью-Йорк—Париж через Аляску и Чукотский полуостров с туннелем под Берин­говым проливом общей протяженностью в 10 тыс. километров10.

Став уполномоченным образованного американского син­диката, Лойк де Лобель передал в 190З г. правительству России ходатайство о предоставлении концессии на 90 лет для пос­тройки железной дороги протяженностью 5 тыс. км от станции Канск Сибирской железной дороги через Якутск и Верхне- Колымск до мыса Дежнева, а затем тоннелем под Беринговым проливом на Аляску. Основным условием, которое выдвигали американские концессионеры, было требование отвода 24-вер­стной полосы на всем протяжении железнодорожного пути с целью предоставления его в их распоряжение для разработки в пределах этой полосы полезных ископаемых, эксплуатации лесов, ведения промыслов и др.11. Однако в 1903 г. американс­ким предпринимателям в их прошении было отказано. В проти­вовес этому правление синдиката повторило свою просьбу в 1904 и 1905 гг.12.

В декабре 1905 г. особое совещание под председательством С.Ю. Витте постановило образовать комиссию для изучения воп­роса о предоставлении железнодорожной концессии американ­ским предпринимателям. Против ее предоставления активно вы­ступал Приамурский генерал-губернатор П.Ф. Унтербергер, ко­торый, в частности, писал: «Предложение американского син­диката на первый взгляд весьма заманчиво, но по существу для нас не только невыгодно, но и для целостности государства крайне опасное»13. Следует заметить, что американский син­дикат предлагал начать строительство данной железной дороги на территории России, начиная с территории неподалеку от Берингова пролива. В 1906 г. правление синдиката «Аляска—

116

Сибирь» создало технический комитет, состоявший из извест­ных в США специалистов, и объявило о выделении 6 млн. дол­ларов на технические изыскания. Однако в 1907 г. после дли­тельных переговоров американский проект был отклонен пра­вительством России14.

Завершая анализ исторических фактов, свидетельствую­щих о нескольких безуспешных попытках американцев реали­зовать свои проекты в сфере международного экономического сотрудничества с Россией в области железнодорожного строи­тельства в Восточной Сибири и Дальнем Востоке, необходимо заметить, что до сих пор вопрос участия американского капи­тала в железнодорожном строительстве на Дальнем Востоке России остается весьма актуальным. Так, в 1991 г. в США была создана международная финансовая корпорация, заявившая о своем намерении вложить 9 млрд. долларов в строительство железнодорожного туннеля под Беринговым проливом. Тоннель лишь часть проекта, хотя технически наиболее трудоемкая. По обе стороны от Берингова пролива планируется строительство трансконтинентальной железнодорожной магистрали, общая протяженность которой составляет 6.500 километров. Линия должна связать Нью-Йорк с Якутском, Москвой и Парижем. В 1992 г. в Вашингтоне, а в 1993 г. в Москве состоялись российс­ко-американские конференции, где обсуждались вопросы реа­лизации данного грандиозного проекта. В этом случае остается лишь надеяться на то, что судьба этих проектов будет более счастливой, чем у их исторических предшественников, и дело международного сотрудничества России и США по данному вопросу продвинется дальше теоретических концепций и пус­тых обещаний.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. L. Gass to J. B. Clay. 01. 15. 1859. House Ex. Doc. 98. 35 Cong. I Sess. Washington, 1858. P. 4; Collinth to the President. 02. 29. 1858. House Ex. Doc. 98. 35 Cong. I Sess. Washington, 1858. P. 48.

2. Ibid. P. 49.3. Collins P., Donough M. Siberian Journey Down the Amur to the

Pacific, 1856—1857/ / A New Edition of «A Voyage Down the Amur».

117

Madison: The University o f Visconsin Press, 1962. Back flap. P. 52, 87—90, 110-111.

4. Выписка из журнала Сибирского комитета от 22. 04. 1857. РТИА. Ф. 1265. Оп. 6. Д. 95. Л. 11—13.

5. Там же. Л. 4—6.6. P. Collinth to W. Marcy. 11. 30. 1856. House Ex. Doc. 98. 35

Cong. I Sess. Washington, 1858. P. 1.7. Выписка их журнала Сибирского комитета от 22. 04.

1857. РТИА. Ф. 1265. Оп. 6. Д. 95. Л. 11—13.8. Русский вестник. 1902. Февраль. С. 661; Саблер С.В. и

Сосновский И.В. Сибирская железная дорога в ее прошлом и настоящем, 1893—1903 гг. СПб., 1903. С. 101—102.

9. Тригорцевич С. С. Дальневосточная политика империалис­тических держав в 1906—1917 гг. Томск, 1965. С. 86.

10. Славин С.В. Американская экспансия на северо-востоке России в начале 20 века / / Летопись Севера. М.; Л., 1949. Т. 1. С. 146.

11. Красный Архив. 1930. Т. 6 (43). С. 175.12. Славин В. С. Американская экспансия на северо-востоке России

в начале 20 века / / Летопись Севера. М.; Л., 1949. Т. 1. С. 146.13. П.Ф. Унтербергер — В.Н. Коковцеву. 1906 г. РТВИА. Ф.

99. Оп. 1. Д. 9. Л. 8.14. Записка министра иностранных дел по вопросу о

деятельности американского синдиката «Аляска—Сибирь». АВПРИ. Ф. 150. Оп. 493. 1905—1906 гг. Д. 473. Л. 121.

В.Л. Хейфец, Л. С. Хейфец

МИХАИЛ БОРОДИН В НОВОМ СВЕТЕ: ДИПЛОМАТ ИЛИ МИССИОНЕР

КОМИНТЕРНА?

Мексика стала первой латиноамериканской страной, с ра­бочим движением которой в 1919 г. Коминтерном были уста­новлены связи в ходе поездки Михаила Бородина (настоящая фамилия — Грузенберг). Миссия первого представителя III Ин­тернационала в Новом Свете отличалась от поездок ранних эмиссаров Коминтерна в страны Западной Европы, чья задача

118

заключалась в установлении контактов с лидерами левого кры­ла социалистических партий, со многими из которых они были знакомы по циммервальдскому движению. Эти люди неплохо ориентировались в сложных взаимоотношениях различных те­чений рабочего движения и политической ситуации тех стран, куда их направляло большевистское руководство, так как они жили там или бывали во время эмиграции. Бородин же коман­дировался в Латинскую Америку, зная о ней не больше любого интересующегося политикой жителя США, страны, где он прожил одиннадцать лет.

Почему целью поездки была избрана Мексика? С точки зре­ния тактики Коминтерна выгоду скорее принесла бы миссия в Аргентину, где с января 1918 г. действовала Интернациональная социалистическая партия, пытавшаяся играть роль «континен­тального Интернационала», распространяя свое влияние на ра­бочее движение Уругвая, Чили и Бразилии, и уже в апреле 1919 г. обратившаяся к Коминтерну с просьбой признать ИСПА «един­ственной секцией Интернационала в Аргентине»1.

Представляется, что основой для выбора Мексики послу­жил именно набор заданий, порученных Бородину Коминтер­ном и НКИД РСФСР. В ряде исследований и в воспоминаниях соратников Бородина указывается на контрабанду драгоцен­ностей для нужд коммунистического движения региона как на важнейшую часть его миссии2. Однако это не было его един­ственным поручением. 17 апреля 1919 г. В.И. Ленин подписал документы о назначении М. Грузенберга генеральным консу­лом РСФСР при правительстве Мексиканской Республики. Ему поручалось вступить в переговоры «с целью установления от­ношений между правительствами обеих республик по вопро­сам поддержания дружественных отношений между ними, ус­тановления торговых отношений», заключить и подписать от имени РСФСР предварительное торговое соглашение. 24 марта с Бородиным встречался Ленин, после чего направил наркому внешней торговли Л. Красину записку с просьбой принять бу­дущего генерального консула3.

Мексика была единственной страной Латинской Амери­ки, не разорвавшей отношений с Россией после прихода к власти большевиков, а лишь приостановившей их (ни одна из сторон не делала официального заявления о разрыве диплома­

119

тических отношений)4. Ко времени Октябрьского переворота в России в Мексике завершилась буржуазно-демократическая революция с явно антиамериканской окраской. Серьезно пор­тила отношения с северным соседом прогерманская ориента­ция президента Каррансы. На этом, вероятно, и предполагали сыграть руководители НКИД и Коминтерна. Это открывало некоторые перспективы для налаживания отношений. Сорат­ник Бородина Филипс считал, что верительные грамоты до­лжны были быть вручены лишь при уверенности в признании правительства РСФСР5. Главным же поручением Михаила Мар­ковича, даже если бы он и стал послом в Мексике, было «изу­чение тамошних условий», что на эзоповом языке коминтер- новцев означало финансирование и руководство коммунисти­ческим движением Латинской Америки с Мексикой в качестве ее центра6.

Американский радикальный журналист К. Билс полагал, что задачей Бородина было предотвратить вступление США «в войну на стороне Британии <против РСФСР> путем организа­ции таких неприятностей в Мексике, которые подвигли бы <...> на вооруженную интервенцию <в Мексику>. Таким обра­зом, Соединенные Штаты были бы заняты вблизи от своего дома»7. Неприятностью номер один могла стать деятельность компартии. Судя по воспоминаниям М.Н. Роя, в Москве не считали, что подобная деятельность испортит отношения с Мек­сикой, наоборот, рассчитывали на поддержку ее президента, имея в виду антиимпериалистическую, антиамериканскую на­правленность коммунистического движения, вполне сочетав­шуюся с основным вектором внешней политики Мексики.

Документ, составленный российским (назначенным еще при царе) консулом в Мексике со слов вовлеченного в собы­тия секретаря Генерального консульства Мексики в Москве Х. Вильярдо, проливает свет на подготовку и первый этап поезд­ки Бородина. В марте 1919 г. в консульство поступило пригла­шение встретиться с замнаркома по иностранным делам в РСФСР Л. Караханом, который сообщил и.о. консула Блидину о желании СНК создать Русско-мексиканскую торговую пала­ту и направить «американского гражданина русского проис­хождения» Грузенберга для доставки правительству Мексики соответствующих предложений в дипломатическом пакете с пе­

120

чатями мексиканского консульства; требовалось выдать после­днему мексиканский дипломатический паспорт и свидетель­ство о пребывании его в должности вице-консула Мексики в Москве. Вильярдо предложил сделку: учредить палату пока толь­ко в Москве, а вместе с Бородиным отправить и его самого. Организационное собрание Русско-мексиканской торговой па­латы состоялось 5 апреля в консульстве, а 12 апреля — в поме­щении Коминтерна в присутствии Вильярдо, Блидина, Боро­дина, завотделом дипкурьеров НКИД Канторовича, сербского коммуниста Милкича и секретаря ИККИ А. Балабановой. Из­рядная сумма (500 тысяч рублей, 300 тысяч немецких марок, 200 тысяч австрийских крон, т. е. 45 тысяч долларов по тогдаш­нему курсу) была запечатана в дипломатические пакеты, при­чем во время беседы Балабанова и Бородин несколько раз свя­зывались по телефону с Лениным. В связи с отсутствием в кон­сульстве чистых бланков дипломатических паспортов, те были напечатаны в московской типографии по представленному об­разцу8.

В Берлине Бородин уговаривал мексиканца помочь в пе­реговорах с правительством об утверждении его в должности российского консула, пообещав взамен добиться аналогичного поста для Вильярдо в Бразилии. Вильярдо, изложив все проис­шедшее в Москве поверенному в делах Мексики в Германии Л. Ортису, неожиданно получил указание пригласить Бородина для ратификации его назначения вице-консулом и выдачи мек­сиканской визы. Сам же Ортис, собиравшийся в Мексику, по­обещал эмиссару Коминтерна и НКИД РСФСР содействие9.

Уже в Женеве Бородин сообщил мексиканцу, что являет­ся советским генеральным «представителем на всю Америку» с временной резиденцией в Мексике как «наиболее передовой республике». Для этой цели и везутся деньги. Устройство же торговой палаты — повод к контакту с консульством Мексики в Москве10. Совместное путешествие прервалось в мае или июне, когда Вильярдо получил известия об аресте в Москве своей невесты и Блидина и вернулся в Россию, Бородин же отпра­вился далее. В России мексиканец был арестован, но вскоре освобожден и привезен на встречу с Караханом, давшим со­гласие на выезд семьи Вильярдо за границу в обмен на помощь в переправке в Европу советских курьеров. Вильярдо сообщил,

121

что сотрудники ВЧК изъяли хранившиеся в консульстве доку­менты, однако не тронули ценностей, а вскоре был освобож­ден и Блидин.

По прибытии в Германию Вильярдо обратился к военно­му атташе Мексики полковнику Крум Геллеру, а тот, в свою очередь, к немецким властям, арестовавшим курьеров. Вернув­шийся вскоре в Берлин Ортис действия полковника не одоб­рил, сочтя их медвежьей услугой11 .

Бородина к тому времени уже не было в Европе: 14 июля в сопровождении проживавшего ранее в Перу, а позже слу­жившего секретарем в одном из мексиканских консульств в Европе немецкого лейтенанта Шредера он отправился в США. В конце августа в Санто-Доминго он, заявив американскому консулу о том, что является служащим мексиканского кон­сульства, направляющимся в Мексику с документами, выдан­ными мексиканским генеральным консулом в Москве, запро­сил визу для поездки в Чикаго к своей семье. Его рассказ и документы вызвали подозрения и чиновник телеграфировал в Вашингтон, рекомендовав «как можно более тщательное» на­блюдение за Бородиным в США. 7 сентября Бородин прибыл в Нью-Йоркскую гавань и был допрошен сотрудником Бюро рас­следований Дж. Сполански, знавшим московского эмиссара и располагавшим сообщениями о контрабандной перевозке пос­ледним бриллиантов. Однако обыск и допрос оказались безре­зультатными: драгоценностей не было. Проследивший марш­рут Бородина Сполански выяснил, что тот нанес визит со­труднику Бюро Мартенса Д. Дубровскому, пообещав доставку драгоценностей в ближайшее время, после чего отправился в Мексику12.

В начале осени 1919 г. в Мехико уже завершился I Нацио­нальный социалистический конгресс, созванный для объеди­нения существующих в стране левых партий и групп в общена­циональную организацию, принятия ее программы и назначе­ния делегата на II Интернационал. На конгрессе присутствова­ли представители как социалистов, так и анархистов, анархо- синдикалистов и реформистских профсоюзов. Декларация при­нципов созданной конгрессом Мексиканской социалистичес­кой партии провозглашала борьбу за полное уничтожение ка­питалистического строя посредством осуществления социаль­

122

ной революции; указывала на необходимость установления «вре­менной диктатуры пролетариата и трудящихся земли, един­ственных классов, заинтересованных в установлении социализ­ма» как первого шага на пути к полной победе коммунизма, отвергала возможность освобождения рабочего класса парла­ментским путем. В качестве ориентира признавался Манифест III Интернационала, а главной задачей социалистического дви­жения провозглашалось завоевание решающего влияния среди трудящихся классов, руководство их борьбой и пропаганда идеи свержения капитализма посредством революционного захвата политической власти13.

На конгрессе возник конфликт по вопросу о предоставле­нии делегатского мандата реформисту Моронесу, против чего резко выступил член СПМ американец Линн Гэйл. Моронес парировал удар, сообщив о тайных связях своего оппонента с правительством. Решающий голос в пользу допуска на конгресс реформистов «в целях гармонии» был отдан представлявшему газету «El Socialista» индийцу Рою. По этой причине один из лидеров социалистов А. Сантибаньес покинул конгресс, а его место было занято Ф. Симэном (Ч. Филипс).

После завершения конгресса, 7 сентября Л. Гэйл и не­сколько его соратников провозгласили создание Коммунисти­ческой партии Мексики (КПМ). Серьезных политических и те­оретических расхождений у обеих партий не было и непосред­ственной причиной подобного шага явился в значительной сте­пени вопрос о составе руководства и делегации на II конгресс Коминтерна. Деятельность КПМ осенью 1919 г. выражалась преж­де всего в борьбе против большинства августовско-сентябрьс­кого конгресса, в частности против Роя, Симэна и генераль­ного секретаря СПМ Х. Аллена. Гэйл опубликовал заявление о том, что «человек Гомперса», Моронес, «абсолютно домини­ровал» на конгрессе при помощи Роя и Симэна, втайне осуще­ствлявших его планы; что Рой еще два-три месяца назад не был социалистом и даже теперь есть основания «сомневаться, стал ли он им в полной мере», связался с социалистическим движением лишь с целью быть избранным делегатом партии на Международный социалистический конгресс; Симэн вошел в социалистическое движение еще позже Роя, а его статьи в «El Heraldo de Mexico» полностью соответствуют политике бур­

123

жуазной и либеральной газеты.В свою очередь, Рой и Симэн заявили, что попытки Гэйла

провести «параллель между собой и Джоном Ридом» бессмыс­ленны: КПМ состоит из нескольких человек, программа же ее не более радикальна, чем у социалистов. Кроме того, было из­вестно, что сам Гэйл был «ничтожеством» и в США не имел никакого отношения к социалистическому движению, связи его с социалистами начались вследствие получения денег от немецких агентов на ведение антивоенной пропаганды в его личном «Gale’s Magazine». После этого Гэйл начал получать деньги и бумагу для журнала от правительства Каррансы с це­лью ведения агитации среди рабочих. Оппоненты КПМ заяви­ли, что влияние данной партии существует только в США и прочих странах, введенных в заблуждение словосочетанием «коммунистическая партия» и «реалистическими историями о расколе на “правых” и “левых” в Мексике». Гэйл был обвинен в том, что является «потенциальным полицейским шпионом». Последний апеллировал к Д. Риду, сообщая, что лживые обви­нения со стороны МСП в его адрес — это недостойная ответа «гниль»14. Представитель Коминтерна прибыл в Мехико в ок­тябре, еще не зная, что часть его работы уже выполнена. 13 октября его переводчик, американский социалист Маллен свя­зался с сотрудниками англоязычной секции «El Heraldo de Mexico» Симэном и Граничем (М. Голдом) и, убедившись в их социалистических взглядах, организовал встречу с Бородиным, сообщившим, что является представителем Москвы. Симэн свел московского гостя с Роем15. Оценив ситуацию в радикальном левом движении Мексики и осознавая возможности, которые представлял для Коминтерна активист МСП индийский наци­оналист Рой, Бородин пообещал тому помощь в борьбе за не­зависимость его родины после преобразования МСП в ком­партию и назначения Роя делегатом на 2-й конгресс Комин­терна16. Долго уговаривать индийца не пришлось. При помощи Симэна и иных неофитов коммунистической идеи он энергич­но приступил к делу. По словам Роя, он с Бородиным набро­сал план предстоящего съезда партии. Бородин составил при­ветствие от имени ИККИ. Для самих Роя и Симэна все сложи­лось не так просто, как они описывают это в своих мемуарах. Против изменения названия партии выступил член И К МСП

124

Сервантес Лопес. Произошел второй раскол. ИК МСП на засе­дании 24 ноября единогласно (присутствовали 7 из 22 членов И К, Бородина на данном мероприятии не было) провозгла­сил основание М ексиканской коммунистической партии (М КП)17.

При наличии в Мексике двух компартий, каждая из кото­рых полагала себя истинной представительницей пролетариата страны и добивалась признания со стороны III Интернациона­ла, московскому эмиссару предстояло взвесить, развитие ка­кой партии сулит большие перспективы, и решить, кому от­дать предпочтение. Поскольку контакты Бородина с социалис­тами проходили в основном через Роя и Филипса, то итог раз­думий был практически предрешен: от имени Коминтерна он признал именно МКП «единственной пролетарской и револю­ционной партией в Мексике», заверив ее генерального секре­таря X. Аллена, что, несмотря на временный характер призна­ния и необходимость его ратификации Бюро III Интернацио­нала, делегат партии будет наделен «всей полнотой прав». Уже в Европе он рекомендовал Амстердамскому бюро ИККИ ока­зать МКП финансовую поддержку18.

Созданию МКП способствовали не только усилия Боро­дина. В социалистическом движении Мексики было достаточно радикальное крыло: марксистские кружки в Веракрусе, Ори­сабе, Тампико, Мехико и других городах. Группа членов МСП во главе с Алленом и Э. Камачо издавала газету «El Soviet», название которой не оставляло сомнений в ее направлении. При этом данные революционные группы имели весьма отдаленное представление о пролетарской революции, сущности Советс­кой власти, большая их часть находилось под влиянием анар­хизма и анархо-синдикализма. Приезд Бородина и его влияние на часть лидеров социалистов ускорили назревавшие в левом движении процессы. Полномочия же его были весомыми, по­зволяя подписать от имени ИККИ обращение к МКП и уве­ренно говорить о признании партии, едва он поставит вопрос перед ИККИ.

Убедившись в «революционной сущности программы и организации» мексиканских социалистов, Бородин предложил им создать Латиноамериканское бюро III Интернационала для ведения пропаганды на всем континенте, объединения «про­

125

летарских движений этих стран» и прокладывания «пути для социальной революции во всех них (выделено автором. — В.Х., Л.Х.)», укрепления связей между организациями и группами, базирующимися на коммунистических принципах. Название «El Soviet» было изменено на «El Comunista», и она была провозг­лашена органом и МКП, и Бюро. Временный комитет Бюро издал Манифест (опубликован 8 декабря — вероятно, уже пос­ле отъезда Бородина, фактически же Бюро было конституиро­вано в конце ноября), призвавший трудящихся Латинской Америки принять участие в Коммунистическом конгрессе и создать постоянный исполком Латиноамериканского бюро III Интернационала19.

В письме к Балабановой Аллен сообщил об единодушном одобрении чрезвычайной сессией ИК МСП Манифеста Ко­минтерна как «основополагающего принципа нашего движе­ния» и изменении названия партии на «коммунистическую» (уточнив, что МСП «никогда не посылала представителя во II Интернационал») и попросил зарегистрировать МКП как чле­на Коминтерна и признать Латиноамериканское бюро офици­ально связанным с Интернационалом. Более подробную ин­формацию должны были сообщить отправленный в Москву делегат партии и Бородин20, который, в свою очередь, извес­тил, что цель создания Латиноамериканского бюро — созыв Континентального конгресса, с участием делегатов Северной, Южной и Центральной Америк, Вест-Индии для объединения всех «революционных элементов» и борьбы против империа­лизма США, присоединения «всего Латиноамериканского кон­тинента» к III Интернационалу21.

Московский эмиссар не забывал и о дипломатической сто­роне своей миссии: с помощью Роя, имевшего контакты в пра­вительственных кругах, он встретился на обеде в доме индийца с Каррансой. Президент, по словам Роя, не мог действовать открыто, потому что США могли счесть официальную беседу с агентом Коминтерна casus belli и пойти на интервенцию. Это определило неофициальный характер встречи, на которой при­сутствовали также министр иностранных дел, председатель па­латы депутатов и ректор университета. Судя по имеющимся ис­точникам, в ходе беседы генеральный консул РСФСР даже не затрагивал вопросы торгового соглашения, заявив вместо это­

126

го, что Советское правительство сочувствует борьбе народов Латинской Америки против империализма и стремится помочь им любыми доступными ему способами. Президенту была пред­ложена идея создания Латиноамериканского бюро Коминтер­на в Мексике во главе с Роем22. Определенного ответа Карран­са не дал, хотя не упустил случая передать наилучшие пожела­ния Ленину. Эти слова не были простым жестом вежливости, а имели практические последствия: МИД Мексики обеспечил Бородину возможность связаться с Бюро Коминтерна в Гол­ландии и Москвой через свои миссии в Амстердаме и Сканди­навии. Мексиканский дипломат Карденас полагает, что кон­такты, установленные генеральным консулом РСФСР в Мек­сике с «наиболее выдающимися личностями, способствовали пониманию необходимости возобновления дипломатических отношений с Советским Союзом»23.

Вернувшись в Европу, Бородин связался с Амстердамским бюро. Оценив положение в Западном полушарии как «велико­лепное», хотя многое пошло «не так, как <...> ожидал», он со­общил о присоединении МКП к Коминтерну, создании Ком­мунистической секции на Кубе, об организации Бюро и подго­товке Латиноамериканского коммунистического конгресса. Указав на раскол в коммунистическом движении США и заявив, что «наличие двух коммунистических партий непостижимо» и «очень опасно», Бородин предложил руководству Коминтерна вмешать­ся и «разрешить противоречия»24, при этом ни словом не упомя­нув о расколе в коммунистическом движении Мексики — либо считал его кажущимся, а одну из параллельных компартий — фактически не существующей, либо полагал, что данный конф­ликт может быть разрешен без вмешательства извне.

В письме нет информации о дипломатической стороне по­ездки. Или она относилась к «неприятностям», о которых Боро­дин обещал сообщить при личной встрече, или по данному воп­росу он собирался отчитываться лишь перед начальством в НКИД. И все-таки результаты работы генерального консула, представ­ляется, были показательней предполагаемого отчета. Если Боро­дин, не сумев реализовать свои консульские полномочия, кон­статировал общее «великолепие» ситуации, нужны ли дополни­тельные размышления о том, какая из двух его ипостасей — коминтерновская или дипломатическая — имела приоритет?

127

Бородин известил руководство Амстердамского бюро об организации Бюро в Испании для поддержания постоянной меж­дународной связи. Решение об его создании было принято на встрече коммунистов Испании и Мексики, предполагалось, что для налаживания обмена информацией в нем должны быть де­легаты Испании, Голландии, Италии, Франции, Англии и Ла­тинской Америки. По мнению Бородина, эта структура была бы полезной для ее участников — ибо бюро III Интернационала не в состоянии поддерживать связь с каждой отдельной страной (в Европе), а Латинская Америка кажется столь удаленной от ев­ропейского коммунистического движения, как будто это «иная планета»25.

После информации о Латиноамериканском бюро, Амстер­дамская международная конференция в феврале 1920 г. решила использовать мандат, выданный КП Америки на создание Аме­риканского бюро Коминтерна, в сотрудничестве с Латиноаме­риканским бюро, структуры которого должны были быть транс­формированы (при вмешательстве КПА) в соответствии с боль­шим полем деятельности Американского бюро III Интернаци­онала: представлять Коминтерн в Новом Свете, объединить ком­мунистическое движение континента, руководить им, обеспе­чить пропорциональное представительство коммунистических организаций Западного полушария на следующем конгрессе Ко­минтерна, наладить регулярные контакты с Центрально-евро­пейским вспомогательным бюро и с РСФСР26.

Из Берлина Бородин дал Рутгерсу письменную рекомен­дацию Рою (Роберто Аллену): «Тов. Аллен — коммунист. Он верит, что спасение Индии находится не в руках националис­тического движения в Индии, а индийского пролетариата, ...рассматривает работу в Индии как часть работы Коммунис­тического Интернационала» — и предположил, что как деле­гат МКП он мог бы представить свою партию и Латиноамери­канское бюро на готовящейся Амстердамским бюро конфе­ренции, выступить с докладом о работе Интернационала в колониях27. Однако в связи с задержкой конференции супруги Рой отправились в Москву.

Амстердамскому бюро пришлось заняться разрешением конфликта параллельных компартий Мексики. Этому предшес­твовало письмо Гэйла находившемуся в контакте с Бюро ре­

128

дактору английской газеты «Workers’ Dreadnought» С. Панкхерст, в котором он возмутился выдачей инструкций КПА о сотруд­ничестве с МКП, заявив, что мексиканских членов Латиноа­мериканского бюро III Интернационала он не знает, у учас­твующего же в Бюро эмигранта из США «сомнительная репу­тация попутчика»; помощник Роя является американским аген- том-провокатором, сам же он ранее интересовался лишь осво­бождением Индии, в Социалистическую партию вступил ли т ь летом 1919 г. Ходят слухи, что он находился на содержании немецкого посольства, а затем «запродался американским фи­нансовым интересам». Далее Гэйл предостерег, что Бюро не основано на признании и сотрудничестве с КПМ28.

Руководитель Амстердамского бюро С. Рутгерс указал, что опирается на информацию «товарища Б[ородина]», обладаю­щего «опытом как в коммунистическом движении, так и в оцен­ке людей», считавшего Роя «замечательным товарищем и хо­рошим коммунистом», который предостерег его против Гэйла как «фантастически самоуверенного человека». Живший в США в 1917—18 гг. и тесно связанный с социалистическим движени­ем, нидерландский коммунист, отметив, что не слышал упо­минания имени Гэйла как коммуниста или социалиста, под­черкнул, что Амстердамское бюро склонно игнорировать не­подтвержденные фактами заявления Гэйла. Рутгерса не смути­ло предоставление мандата Моронесу, так как конгресс еще не был коммунистическим, а мексиканское рабочее движение являлось гораздо революционнее в целом, чем американское. Он отметил, что индиец Рой, чьи соотечественники «похожи по состоянию духа на мексиканских пеонов», может быть, прав, пытаясь связаться с массами через существующие рабочие со­юзы. Итоговый вердикт Рутгерса был таков: 1) продолжать до­верять Рою и по-прежнему быть очень осторожными в отноше­ниях с Гэйлом; 2) в отношении Панамериканского бюро оста­вить решение этого вопроса КПА29.

Во время Второго конгресса III Интернационала началось «вознесение» Роя на вершину коминтерновского Олимпа. До­селе неизвестному в международном рабочем движении чело­веку поручается подготовка тезисов по национально-колони­альному вопросу (в дополнение к ленинским), год спустя он будет избран в ИККИ. Случайности в этом не было: Рой сперва

129

Бородиным и Рутгерсом, а затем и руководством III Интерна­ционала рассматривался как одна из самых перспективных фигур для работы на Востоке. Индийский эмигрант, сумевший дос­тичь высокого положения в Мексике, обладал, с точки зрения ИККИ и Ленина, способностями, чтобы быть одним из руко­водителей борьбы против англичан в колониальном мире, не­смотря на отсутствие у Роя мандата коммунистов Индии, да и само коммунистическое движение начинает формироваться в этой стране позже при его участии. В тот момент были важны не столько способности Роя как теоретика и организатора, сколько уникальное сочетание в нем коммуниста и индийца, что позволило ему мгновенно затмить своего наставника. При этом является весьма важной рекомендация самого Бородина, который лично представил мексиканского коммуниста Лени­ну и (значительно позже) Сталину. И если во время первой встречи в центре внимания были вопросы Латинской Амери­ки, то на второй речь уже в основном шла об Азии. Уже тогда в восприятии значительного числа руководителей Коминтерна Латинская Америка и Восток представляли собой сходные ре­гионы, что позже привело к отождествлению китайского и ла­тиноамериканского опыта и одному из самых крупных прова­лов III Интернационала — восстанию Национально-освободи­тельного альянса Л.К. Престеса в Бразилии в 1935 г.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Historia del socialismo marxista en La Republica Argentina. Buenos Aires, 1919. P. 41, 67.

2. Oswald J.G. and Strover A.J. The Soviet Union and Latin America. N. Y , 1970. P. 16; Soviet Relations with Latin America / Klissold S. (ed.) L , 1970. Р. 3; Roy M.N. M.N. Roy’s Memoirs. New Delhi, 1964 Р. 198—199; Gomez M. From Mexico to Moscow / / Survey. London, 1964. N 53. Р. 39.

3. РЦХИДНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 9324. Л. 1—1 об; Советско- мексиканские отношения (1917—1980). Сб. докл. М., 1981. С. 9—10.

4. Cardenas H. Las relasiones mexicano-soveticas. Mexico, 1974. Р. 40; Cardenas H. Historia de las relaciones diplomaticas entre Mexico y Rusia. Mexico, 1993. Р. 45.

130

5. Gomez M. Op. cit. Р. 36.6. Там же; Historia del communismo en Mexico / Martinez V.

(ed.). Mexico, 1985. P. 28.7. Beals C. Glass Houses. Ten Years of Free Laucing. Philadelphia,

1938. P. 45.8. Государственный архив Российской Федерации (ТАРФ). Ф.

5881. On. 1. Д. 170. Гл. 6—8, 10—11. Согласно переписке Коминтерна с НКИД РСФСР, Бородину в 1919 г. было выделено «полмиллиона ценностей и пятьдесят тысяч в иностранной валюте». (РЦХИДНИ. Ф. 495. On. 18. Д. 20; Ф. 2, On. 2. Д. 220. Л. 1—1 об.) С последним документом был ознакомлен Ленин.

9. ТАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 170. Л. 14—15. В отчете Ортис сообщил:«Сеньор Майкл Грузенберг, [...] американец из Калифорнии, испытывающий симпатии к Мексике, человек умный, занимающийся торговлей и увлеченный политическими и социальными преобразованиями в России ... сообщил мне, что вскоре едет в Мексику» (Wood E. Arriola. Sobre rusos y Rusia. Mexico, 1994. Р. 231—232).

10. ТАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 170. Л. 20. Английская и американская разведки полагали, что Бородин получил такой же пост в отношении Латинской Америки, как Мартенс для США и Канады, и инструкции повлиять на мексиканское правительство, чтобы то помогло России продовольствием и товарами первой необходимости. (См.: Carr B. El movimiento odrero y la politica en Mexico, 1910—1929. Mexico, 1981. P. 106).

11. ТАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 170. Л. 27—30; Wood E. Arriola. Op. cit. P. 231—233.

12. Jacobs D.N. Borodin. Stalin’s Man in China. Cambridge, 1981. P. 61—62; Holubnychy L. Michael Borodin and the Chinese Revolution, 1923—1925. N. Y. : Columbia University Press, 1981. P. 45; Spolansky. J. The Communist Trail in America. N. Y , 1951. P. 173— 174.

13. РЦХИДНИ Ф. 495. Оп. 108. Д 1. Л. 6; Op. cit. /А . Martinez Verdugo (ed). Mexico, 1985. P. 24.

14. РЦХИДНИ. Ф. 495. Оп. 108. Д 6. Л. 1; Д. 4. Л. 7—8; Д. 3. Л. 13.

15. Рою Бородин первоначально представился как Брантуэйн (Roy V.N. Op. cit. P. 178; Taibo I I y R. Vizcaino. La Memoria Roja. Mexico, 1984. P. 14). Указанные Филипсом (первая половина 1919 г.),

131

Роем (лето 1919 г.), Билсом и Сполански (1920 г.) даты приезда Бородина не подтверждаются документами и представляются ошибочными. (См.: Gomes M. Op. cit. P. 35—36; Roy M.N. Op. cit. P. 177—178; Beals C. Op. cit. P. 44; Spolansky J. Op. cit. P. 172).

16. Beals C. Op. cit. P. 50.17. Roy M.N. Op. cit P. 211; Fuentez M. Marquez, Araujo O.

Rodriguez. El Partido Comunista Mexicano (en el periodo de la International Comunista, 1919—1943). Mexico, 1973. P. 62.

18. РЦХИДНИ. Ф. 495. On. 108. Д. 1. Л. 10; Д. 3. Л. 4; Ф. 497. On. 2. Д. 1. Л. 12—12 об.

19. Там же. Ф. 495. On. 108. Д. 1. Л. 6; Сведения о создании бюро уже в 1918 г. и посланном им письме Ленину летом 1919 г. не nодтверждаютcя документами, дата же получения письма, вероятно, определена неверно, речь должна идти о лете 1920 г. [Rosendo Salazar y J. Escobedo. Las pugnas de la gleba (Los albores del movimiento obrero en Mexico). Mexico, 1972. P. 271; Ленин В.И. Биографическая хроника. Т. 7. М., 1976. С. 324].

20. РЦХИДНИ. Ф. 495. On. 108. Д. 3. Л. 1—2.21. Там же. Ф. 497. On. 2. Д. 1. Л. 1.22. Roy M.N. Op. cit. P. 205—206.23. Cardenas H. Las relaciones... P. 57; Cardenas H. Historia...

P. 157. В октябре (т. е. в момент пребывания М.М. Бородина в Мексике или непосредственно перед этим) в контакт с генеральным консулом М ексики в Н ью -Й орке Р.П. де Негри вошли «представители российского правительства в Нью-Йорке», попросившие сообщить в Мехико о намерении СНК РСФСР отправить в Мексику торговое представительство и высказавшие «большие симпатии российского представительства, что оказалось бы выгодным Мексике (Wood E. Arriola. Op. cit. P. 229).

24. РЦХИДНИ. Ф. 497. On. 2. Д. 1. Л. 1.25. Там же. Л. 3.26. Делегат Мексики (Рой или Филипс) прибым уже после

окончания мероприятия и с ним члены Амстердамского бюро смогли переговорить лишь частным образом. (См.: Bulletin du Bureau Auxiliare d ’Amsterdam de l ’Internationale Communiste. Mars 1920. № 3. P. 3, 9. РЦХИДНИ. Ф. 497. On. 1. Д. 4. Л. 9, 12; Там же. On.2. Д. 2. Л. 111—112).

27. Там же. On. 2. Д. 1. Л. 39.28. Там же. Д. 5. Л. 9—13. Oдновременно КПМ создала свое

132

Панамериканское Коммунистическое агентство во главе с Дж. Барредой. (См.: Bernstein H. Marxismo en Mexico, 1917—1925/ / Historia mexicana. 1958. Vol. VII. № 4. P. 503).

29. РЦХИДНИ. Ф. 497. Оп. 2. Д. 2. Л. 199—200а.

Т.К Коноплич

ОСОБЕННОСТИ МОДЕРНИЗАЦИИ ИДЕОЛОГИИ ЛИБЕРАЛИЗМА В ПЕРИОД НОВОГО КУРСА

(ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ ПРОБЛЕМЫ)

Обращаясь к изучению истории США, необходимо отме­тить, что период Нового курса занимает в ней совершенно осо­бое место, поскольку, в силу сложности и противоречивости своего содержания, он как “система правительственных мер администрации президента Ф.Д. Рузвельта, направленных на преодоление последствий кризиса в социальной, обществен­но-политической, культурной сферах развития США”1, харак­теризовался и тем, что именно в 1932—1941-х гг. самим ходом социального развития в центр политических дискуссий была выдвинута проблема жизнеспособности функционирования мо­дели либеральной идеологии и, как следствие, остро назрела не­обходимость в модернизации идей либерализма.

Известно, что на определенном этапе своего развития лю­бое общество сталкивается с проблемами подобного рода, воз­никновение которых обусловлено тем, что идеология как “сис­тема теоретических взглядов и идей, отражающая степень по­знания обществом мира в целом и отдельных его сторон в част­ности”1 , есть явление общественного сознания, подчиняющееся его общим закономерностям. При этом общественное сознание выступает как необходимая сторона общественно-историчес­кого процесса, как функция общества в целом, и вне сферы сознания невозможно понять и объяснить ход истории. В соот­ветствии с этим в сфере теоретической философии сформули­ровано несколько закономерностей, отражающих специфику общественного сознания в целом. К их числу можно отнести

133

закон активного (условно) обратного воздействия обществен­ного сознания на общественное бытие, закон взаимодействия и взаимовлияния правовой, религиозной, философской, нрав­ственной, художественной, политической форм общественно­го сознания и закон преемственности развития общественного сознания3.

Являясь определенным уровнем общественного сознания, теоретическим отражением окружающей действительности, под­чиняясь вышеперечисленным закономерностям целостного про­цесса общественного развития, идеология, в отличие от обще­ственной психологии, есть рациональный уровень общественного сознания, который в опосредованной форме находит свое отраже­ние в работах идеологов-интеллектуалов данного исторического периода. Развиваясь в определенном (прогрессивном, стагнаци­онном или регрессивном) направлении, в соответствии с дей­ствием закона обратного воздействия общественного сознания на общественное бытие, закона преемственности интеллекту­ального (в т. ч. и идеологического) опыта, наследия предыдущих эпох, общественное сознание накладывает определенный отпе­чаток на социальную среду, которая, в свою очередь, в суще­ственной мере, влияет на выработку содержания теоретических построений идеологов. Так, в период, когда не существует рас­хождений между идеологическими принципами и политичес­кой практикой, т. е. когда данные теоретические постулаты под влиянием фактов из сферы социальной действительности нахо­дят активную поддержку в сознании представителей большей части населения, можно констатировать, что система иерархи­ческой социально-философской соотнесенности сфер теоретичес­кой идеологии, политической практики социально-экономической действительности4 находится в сбалансированном состоянии. И наоборот, между политической практикой и теоретическими иде­ологическими разработками возникает конфликт, когда посту­латы из сферы абстрактно-теоретических построений не нахо­дят своего подтверждения на практике, что вносит диссонанс в процесс социально-политического развития общества. Из этого видно, что политическая практика - один из производных ком­понентов социально-экономической действительности в целом. По сути, она является своеобразным индикатором социальных процессов, свидетельствующим о возможностях, характере, пер­

134

спективах, прочности позиций той или иной идеологической модели в контексте конкретных социально-экономических ус­ловий, поскольку именно из области политической практики в сферу теоретической идеологии поступают сигналы рассогласо­вания в системе отношений “социальная действительность ” — “идеологическая практика ”, в соответствии с которыми в облас­ти теоретической идеологии приходится обновлять методику ана­лиза социальной действительности, внося по необходимости со­ответствующие коррективы в систему идеологических принци­пов.

Перед тем как обратиться к анализу конкретных проблем в истории становления системы американского либерализма в пе­риод Нового курса, следует определиться в формулировке самого понятия “либерализм ”. Известно, что в широком смысле понятие “либерализм” в своем классическом понимании трактуется как “идейно-политическое движение, объединяющее сторонников буржуазно-парламентского строя и буржуазных свобод в эконо­мической, политической и других сферах”5. В узком смысле дан­ное явление понимается как “политика либеральных партий, ори­ентированных на сохранение механизмов рыночного хозяйства и свободной конкуренции при минимально необходимой регули­рующей роли государства, умеренный социальный реформизм, обеспечение международной безопасности, развитие интеграци­онных процессов”6. Наиболее полно и ярко понятие либерализма нашло свое определение в работах Д. Локка, Т. Гоббса, А. Смита, Вольтера, Д. Юма, О. Конта, Ш. Монтескьё, Д. Дидро, Т. Джеф­ферсона, Б. Франклина и И.-В. Гёте.

Анализируя особенности структуры либеральной идеологии, следует отметить, что в социальной философии и политологии выделяют так называемое “идейно-нравственное ядро класси­ческого либерализма”1. По мнению некоторых исследователей, его содержание составляют “положения об абсолютной ценно­сти человеческой жизни, изначальном равенстве индивидов, автономии индивидуальной воли, сущностной рациональнос­ти и истинности христианских добродетелей человека, суще­ствовании определенных неотчуждаемых прав человека на жизнь, свободу и частную собственность и создание государ­ства на основе общественного консенсуса с целью сохранить и защитить естественные права человека, о договорном характе-

135

ре отношений между государством и индивидом, доминанте закона как инструмента социального контроля и “свободе в законе” как праве и возможности “жить в соответствии с по­стоянным законом, общим для каждого в этом обществе... и не быть зависимым от непостоянной, неопределенной, неизвест­ной самовластной воли другого человека” (Локк), ограниче­нии объема и сфер деятельности государства, защищенности - прежде всего от государственного вмешательства - частной жизни индивида и свободы его действий (в рамках закона) во всех сферах общественной жизни, существовании высших ис­тин разума, доступных усилиям мысли индивида, которые дол­жны играть роль ориентиров в выборе между добром и злом, порядком и “войной всех против всех”8.

По мнению ряда исследователей, возникновение и зак­репление в общественной практике идей и моделей так назы­ваемого .западноевропейского либерализма конца XIX— начала XX века и “нового либерализма ” Ф. Хайека как разновидностей ли­беральной идеологии свидетельствует о том, что “либерализм как сложная идеологическая система претерпевал значительные изменения как в процессе своего теоретического развития, так и в процессе реализации данных идей в жизни общества (выделе­но нами. — Т. К.)»9. Это еще раз подтверждает предположение о том, что выдвижение в центр политических дискуссий проблемы жизнеспособности идеологии либерализма было обусловлено са­мим характером общественного развития в начале XX века.

Анализируя причины возникновения серьезного кризиса либеральной идеи, свидетельством которого было появление в конце XIX — начале XX века нескольких, конкурирующих меж­ду собой форм либерализма, можно согласиться с точкой зре­ния И. И. Евлампиева, классифицировавшего либерализм как “одну из форм политических утопий”, зависящих от фундамен­тальных характеристик человеческого бытия и конечного смыс­ла существования индивидов10. Разделяя мнение Евлампиева о том, что все разновидности либеральной идеологии объединяет одна общая цель — достижение “земного рая”, который должен был возникнуть после воплощения в жизнь предписанной сис­темы политических, социально-экономических принципов при полном соблюдении свободы каждой личности, также можно согласиться с другой мыслью этого исследователя, в которой он

136

указывает на то, что недостаток идеологии классического либе­рализма заключается в существовании в ее недрах определенно­го рода претензии на выражение системы абсолютных принци­пов, не приемлющих никакой альтернативы, самодостаточных в своей ценности, непосредственно в самих себе воплощающих идеальную форму общественного устройства”11.

Исторические события конца XIX — начала XX вв., когда в период затяжных экономических, политических, социальных кризисов были похоронены все иллюзии человечества на дос­тижение реального “земного рая”, ещё раз доказали невозмож­ность осуществления любой политической утопии. Появление других разновидностей идеологии либерализма было связано с отказом от привычной мировоззренческой концепции, осно­ванной на вере в разумное устройство мироздания и призна­ние необходимости искать новое мировоззрение, требующее признания определенной значимости иррационального начала. Этим, по мнению И. И. Евлампиева, и обусловлено, стремле­ние к поиску символа веры, полностью противоположного ста­рому, дискредитировавшему себя в ходе истории. В этой связи вполне закономерно на повестку дня может встать вопрос о необходимости модернизации прежней идеологической моде­ли, если здравые силы общества стремятся соблюсти баланс сил, не разрушив основ прежней, удовлетворяющей их, соци­ально-политической и идеологической системы.

Известно, что под модернизацией идеологической системы в социальной философии понимается “процесс обновления иде­ологии через изменение ее содержания в соответствии с требо­ваниями социального развития путем введения различных усо­вершенствований в систему взглядов и идей, в которых оцени­ваются отношения людей к действительности и к друг другу, актуализации значения новых целей и программ социальной деятельности, направленной на закрепление или развитие су­ществующих социальных отношений”12. Исторические факты свидетельствуют, что появление необходимости в использова­нии методов модернизации обуславливается потребностями развития конкретного общества.

Сущность процессов модернизации какой-либо идеологии в целом или конкретной идеологической модели в частности зак­лючается в существовании в недрах любой общественной сис­

137

темы механизма, способного в критические периоды развития социума мобилизовать его способность к самосохранению че­рез использование на теоретическом уровне принципов выра­ботки новых усовершенствованных социально-политических концепций, применение которых в процессе политической практики может содействовать обновлению и закреплению на уровне сознания индивидов значения принципов существенно реформированной системы политических и идеологических перспектив, что, в конечном счете, может содействовать бла­гоприятному разрешению возникшей проблемы. Всё это обус­лавливает поступательное развитие данного общества.

Философская сущность проблемы модернизации какой-либо идеологии в целом или идеологической модели в частности состо­ит в существовании объективно возникающего в ходе разви­тия общественного познания целого комплекса вопросов, ре­шение которых представляет существенный теоретический ин­терес. Их содержание можно свести к нескольким аспектам:

1. Насколько быстро и действенно используются в конк­ретном обществе его генетические способности к мобилизаци­онному реагированию и модуляционному регулированию с це­лью преодоления конкретных проблем, возникающих под вли­янием ряда негативных факторов социально-экономического характера в истории данного общества на определенной ста­дии своего развития.

2. Насколько гибки и прочны связи в системе иерархичес­кого соотношения сфер теоретической идеологии, политичес­кой практики и социально-экономической действительности.

3. Насколько содержательной и своевременной является деятельность тех политиков, идеологов, которые принимают активное участие в процессе модернизации существующей иде­ологической доктрины.

4. Какова степень социальной приемлемости и уровень адап­тации в социуме тех идеологических моделей, что были гене­рированы в процессе модернизации существующей идеологи­ческой доктрины.

Думается, что в контексте данного исследования рассмот­рение части обозначенного комплекса вопросов поможет в не­которой степени разобраться в социально-философской сущ­ности модернизационных процессов, играющих существенную

138

роль в истории развития социальных систем.Переходя к анализу проблемы, обозначенной в заглавии

данной работы, необходимо отметить, что период Нового кур­са в истории США можно отнести к числу тех моментов, на примере которых с позиций методологии социальной филосо­фии можно в достаточно полной мере изучить специфику мо­дернизационных процессов, имевших место в идеологической сфере. Интересно, что при этом некую хрестоматийность, име­ющуюся в характере развития указанных социальных процес­сов, можно объяснить тем, что в 1930-е годы модернизация существующей в США идеологической доктрины происходила через эволюцию ранее преобладавшего в общественном созна­нии варианта классического либерализма, который в работах Л. Харца получил название “локкизма”, или “американизма’1 , а в сочинениях некоторых отечественных и зарубежных иссле­дователей трактуется как “laissez-fairism”, или “ортодоксальный либерализм”14.

Необходимо заметить, что рассмотрение особенностей мо­дернизационных процессов, происходивших в США в 1930-е годы в сфере идеологии, может носить оттенок формальных рассуждений, если в логическом контексте исследовательской работы при изучении особенностей идеологии американского классического либерализма (“американизма”, или “ортодок­сального либерализма”) и ее модернизированного варианта не использовать приемы сопоставительного анализа, не идти от изучения конкретных причин, обусловивших необходимость столь кардинальных перемен, к анализу особенностей теорети­ческой базы, практического наполнения обновленной либе­ральной идеологии, к определению уровня социальной пер­цепции (социального восприятия) модернизированного вари­анта американского либерализма, обуславливающего успех или крах модернизационных процессов, протекающих в конкрет­ных социальных системах.

В этой связи необходимо выделить те компоненты, кото­рые составляют сущность “идейно-нравственного ядра класси­ческого американского либерализма”. По мнению К.С. Гаджиева и Ю.А. Замошкина15, основу американского варианта либера­лизма формируют такие американские общественно-полити­ческие идеалы, как вера в незыблемость идей так называемой

139

“американской мечты”, “американской исключительности” и “твердого индивидуализма”.

Генетически происхождение указанных общественных иде­алов обусловлено историей развития европейской обществен­но-политической мысли в эпоху Реформации, когда впервые были сформулированы идеи о стране, где царят покой и счастье. Впервые, как указывает И.П. Дементьев16, об этом написал То­мас Мор, поместив в 1561 году идеальное государство на земли только что открытой Америки. Тем самым он дал пример для подражания Ж.-Ж. Руссо, который видел в Америке поле для реализации “естественных законов”. Идея “исключительности”, сформированная под влиянием сопоставления в сознании им­мигрантов понятия “Новый Свет” как антитезы термину “Ста­рый Свет”, стала символом идеологии первых американских поселенцев. Именно в нем синтезировались стремления вчераш­него европейского крестьянина укрепиться на земле, стремле­ние буржуа получить более высокую прибыль, намерение гони­мого пуританина воплотить на новой земле проекты “Града Бо­жьего”. В значительной степени на процесс формирования аме­риканского варианта либерализма оказало учение Жана Каль­вина о предопределении человеческой судьбы, впоследствии занявшее центральное место в пуританской идеологии. Именно оно генетически обусловило появление и закрепление в обще­ственном сознании американцев идей об “избранности”, “ис­ключительности”, каком-то особом цивилизационном пути, уготованном для Нового Света самой судьбой. “Мы должны иметь в виду, что будем подобны Граду на холме, и глаза всех будут устремлены на нас”, — внушал своим единомышленникам-уча- стникам третьей экспедиции английских переселенцев в Масса­чусетсскую бухту в 1630 году на борту флагманского корабля “Arabella” глава экспедиции Дж. Уинтроп в своей проповеди “Образец христианского милосердия”17.

Также, кроме этого, в особой мере на процесс кристал­лизации идеологической системы американского либерализма повлияли мировоззрение и теоретические концепции Бенджа­мина Франклина, Томаса Пейна, Томаса Джефферсона, сфор­мировавшиеся в условиях борьбы североамериканских коло­ний за независимость и национальное единство. Опираясь на теорию об абстрактном “естественном человеке”, движущие

140

силы исторического развития своей страны они видели в росте просвещения, прогрессе знаний и морали, также включая в содержание своих теорий концепцию об особенности амери­канской нации и Америки в целом. Наличие свободных земель порождало иллюзии о возможности избавить Новый Свет от наемного труда, других отвратительных сторон капитализма. Тогда свободные земли казались неисчерпаемыми и многие просветители выражали убеждение, что каждый в США смо­жет осуществить свое “естественное право” на землю, где соб­ственность будет распределяться равномерно, а всеобщее бла­гополучие обеспечено на много столетий вперед. Именно так, под влиянием особенностей социального развития, на протя­жении трехсот лет были сформулированы “идея об американс­кой исключительности” ( “American Supremaсy”), “американская мечта” ( “American Dream ”), “твердый индивидуализм” ( “Rugged Individualism”) и доктрина “предопределения судьбы” ( “Manifest Destiny”) — общественные идеалы, составляющие специфичес­кую основу идеологии либерализма в Америке.

Обращая внимание на теоретическое содержание этих об­щественных идеалов, следует отметить, что на современном этапе их идеологическое наполнение существенно не изменилось. Так, например, под “теорией исключительности” ( “American Supremacy”) в современной американской политической тео­рии и практике всегда понималась и понимается концепция, обосновывающая уникальность исторического опыта США, иде­альность американских общественно-политических институтов как образцов для подражания и в конечном итоге неподвласт- ность американской системы экономических отношений общим закономерностям социального развития18. Понятие “американс­кая мечта ”(“American Dream”) рассматривается как обществен­ный идеал, подчеркивающий существующее в американском обществе равноправие, материальное процветание19. По сути, “американская мечта” является компонентом идеологии амери­канского либерализма, и понимается в США как “сочетание свободы и равных возможностей”10. В соответствии с этим поня­тие “твердый индивидуализм” (“Rugged Individualism”) рассмат­ривается как решительное сопротивление индивида всем попыт­кам контроля или ограничений со стороны правительства, про­явлений государственного патернализма11.

141

Главным отличием той модели классического либерализ­ма, которая сформировалась за триста лет в США, были, по мнению профессора Е.Ф. Язькова, “пронизывающий ее демок­ратический дух, твердая ориентация ее сторонников на джеф­ферсоновские идеалы политического равенства, социального эгалитаризма и реальное равенство возможностей”22. Американ­цы верили, что их успех или поражение в борьбе за место под солнцем зависит только от личных способностей и умений.

Свои первые изменения американский либерализм как це­лостная идеологическая система, утвердившая свое влияние пос­ле Гражданской войны, претерпел в последние десятилетия XIX века. Причиной тому послужило возникновение огромно­го количества гигантских трестов, крупных монополистичес­ких объединений, которые, действуя без каких-либо ограни­чений, с начала XX века превратили США в страну классичес­кой корпоративной частной собственности и корпоративного капитализма.

В условиях неограниченного господства крупных корпора­ций идеология классического либерализма стала стремительно терять свои демократические черты. Идеи индивидуальной сво­боды и равенства возможностей все чаще стали подменяться лозунгами в духе социал-дарвинистских теорий “борьбы за су­ществование” и “выживание наиболее приспособленных” . Именно в это время зарождается идеологическая доктрина, получившая в работах и выступлениях Г.К. Гувера название “твердого индивидуализма” (Rugged Individualism), которая позднее была взята на вооружение представителями крупней­ших американских корпораций, капитанами американской индустрии.

В условиях кардинально изменившейся обстановки, в пе­риод резкого сокращения социальной мобильности населения, образ Америки как страны равных возможностей, где движе­ние вверх по социальной лестнице зависит лишь от индивиду­альных способностей, стал всё более тускнеть в сознании сред­него американца. Особенно ярко это проявилось в годы затяж­ных экономических кризисов, начавшихся с середины XIX века. В это время большая часть американского общества была лише­на какой-либо поддержки со стороны правящих кругов, пре­доставлявших в то же самое время неограниченные возможно­

142

сти для обогащения владельцам крупных корпораций. В такие периоды представители средних и малообеспеченных соци­альных слоев чувствовали явное понижение своего социально­го статуса. Это наталкивало их на размышления об истинности и действенности постулатов американского либерализма.

Уже в конце XIX века в США стали появляться первые признаки глубокого кризиса капитализма, этико-экономичес­кая система которого была построена на принципах “Laissez faire, laissez passer ”!3, пропагандирующих идеи свободной кон­куренции и широкой свободы ицдивдда. Именно в это время со всей силой проявилось противоречие между эффективнос­тью капитализма и его антисоциальностью.

Анализируя последствия воздействия данных процессов на американское общество, можно заметить, что сила и притяга­тельность индивидуалистской идеологии стали ослабевать. Имен­но в это время на повестку дня был поставлен вопрос о необ­ходимости осуществления позитивных регулирующих действий со стороны государства с целью смягчения воздействий эконо­мических последствий процесса монополизации и создания си­стемы социальной защиты всех представителей американского общества.

Под воздействием сильной волны радикально-демократи­ческих антимонополистических движений конца XIX века, в период так называемой “эры Прогрессивизма” были предпри­няты первые шаги в деле реформирования традиционных ин­ститутов американского общества в соответствии с постулата­ми идеологии нового либерализма, теоретические основы кото­рой были разработаны в начале XX века представителями про- грессистского направления в американской общественной мыс­ли. К их числу можно отнести Герберта Дэвида Кроули (1869— 1930), Уильяма Дженнингса Брайана (1860—1925) и Луиса Бран- дейса (1856—1941). В своих теоретических построениях идеологи “нового либерализма” исходили из того, что в Америке в усло­виях социально обострившейся обстановки необходимо отка­заться от концепции “всецело пассивного государства”. Напро­тив, оно должно стать регулятором экономической и социаль­но-политической сфер жизни общества. Так, в частности, Л. Брандейс (назначенный в 1918 году президентом В. Вильсоном одним из членов Верховного суда) сформулировал принципы

143

философии “нового индивидуализма”, которая в своей сущ­ности синтезирует идею социальной справедливости обновлен­ной либеральной доктрины индивидуализма. Брандейс пола­гал, что идеология американского либерализма в целом отве­чает потребностям развития американского общества. Незна­чительные изменения необходимы лишь для оздоровления аме­риканской экономики, которую следует реформировать с це­лью обуздания неограниченной законом деятельности некото­рых монополий, разорявших мелких предпринимателей. Бран­дейс был уверен, что после осуществления законодательных реформ, равновесие в системе либеральных социально-эконо­мических и правовых ценностей восстановится и идея индиви­дуализма получит в США свое второе развитие.

Обращаясь к анализу философского подтекста социаль­но-политической ситуации, сложившейся в США в начале XX века, следует отметить, что данный период, вплоть до октября 1929 года, когда началась Великая Депрессия, можно отнести к разряду тех исторических эпизодов, которые в наиболее яр­кой степени иллюстрируют сущность абстрактно-теоретичес­ких исследований, выявляющих существование причинно-след­ственных связей между идеологическими принципами и поли­тической практикой в системе отношений “социально-эконо­мическая действительность” — “политическая практика”. Так, период, начинающийся с этапа освоения Америки и заканчи­вающийся расцветом системы государственно-мополистичес- кого капитализма, можно отнести к тому времени, когда в американской истории не существовало серьезных расхожде­ний между идеологическими принципами и политической прак­тикой. То есть в указанный период под влиянием факторов ста­билизации социально-экономического развития, отсутствия ярко выраженных социальных противоречий в американском общественном сознании были восприняты основные теорети­ческие постулаты идеологии американского либерализма, для которого было свойственно идеализировать такие обществен­но-политические идеалы, как “американская мечта”, “твер­дый индивидуализм”, “американская исключительность” . Реа­лизуясь в сфере политической практики в содержании деятель­ности администраций президентов Гардинга и Кулиджа, абст­рактная политическая теория американского либерализма яв­

144

лялась, по существу, одной из производных конкретной соци­ально-экономической действительности. Отстаивая верность данного факта, следует привести аргументы из сферы теорети­ческой и социально-политической философии, где рядом ис­следователей было заявлено о том, что политическая деятель­ность той или иной партии и ее лидеров в любой стране, в том числе и в США, определялась и определяется характером со­циально-экономического развития общества, его запросами, требованиями, пожеланиями. Без учета особенностей доминан­тного воздействия потребностей социально-экономического и политического развития данного общества на содержание тео­ретического и практического вариантов определенной идеоло­гической модели осуществление конкретной политической де­ятельности и политической практики просто невозможно.

Возвращаясь от общетеоретических вопросов к анализу обо­значенной темы, следует заметить, что период конца XIX века характеризовался появлением ряда серьезных социально-эко­номических проблем в жизни американского общества, пре­одолевавшего последствия Гражданской войны, экономичес­кого кризиса 1893 года. Именно в это время под влиянием стрем­ления разрешить возникшие в американском обществе про­блемы сторонники умеренной модернизации идей классичес­кого либерализма, осознавая, что идеи “твердого индивидуа­лизма”, призывающие осуществить “американскую мечту” (что в свое время успешно сделали Э. Карнеги, Д. Рокфеллер, Ван­дербильты, Дж. П. Морган), не находят должного понимания и отклика в социальной среде, пытались преодолеть возникшее рассогласование в системе отношений “социально-экономи­ческая действительность” — “политическая практика” — “иде­ологическая теория” через использование механизмов частич­ной модернизации идеологии американского либерализма, сущ­ностью которой было отсутствие существенных изменений ос­новополагающих принципов системы американского либера­лизма. В этой связи У. Брайаном, Г. Кроули, С. Брандейсом были представлены концепции обновленного либерализма. Их основ­ное содержание сводилось к стремлению не изменять социаль­но-экономический аспект общественно-политических идеалов “американской мечты”, “твердого индивидуализма”, а ли т ь придать им в некоторой степени социально ориентированный

145

характер. Таким образом, либеральные реформы, а в их числе были и меры по введению элементарных норм трудового зако­нодательства, по демократизации избирательной системы, про­веденные в период Прогрессивной эры, лишь в незначитель­ной степени содействовали ограничению монополистической деятельности и пресечению наиболее ярких проявлений кор­поративного произвола.

Изучение особенностей начального этапа модернизации американского варианта классического либерализма дает пра­во утверждать, что все социально-политические реформы пе­риода Прогрессивной эры представляли собой лишь первые шаги на пути реорганизации и приспособления американской модели классического либерализма к потребностям социаль­ного прогресса, к новой социально-экономической обстанов­ке в эпоху, когда Америка превратилась в страну корпоратив­ного капитализма. На практике эта теоретическая “модерниза­ция” в законодательной сфере вылилась в принятие антитрес­товского законодательства Шермана (1890), тарифа Андерву­да, а позднее - в ратификацию в конгрессе антитрестовского законодательства Булвера—Клейтона (1904), законов о феде­ральной торговой комиссии, подоходном налоге и помощи фер­мерам. Как тогда казалось, эти меры в существенной степени упорядочивали и ограничивали социально экспансионистский характер экономической деятельности американских монопо­лий. Но начало Великой Депрессии показало, что на деле вме­сто серьезного реформаторства был осуществлен всего лишь “косметический ремонт” зашедшей в глубокий кризис соци­ально-политической и идеологической социальной модели.

Анализируя специфику методики “поверхностной модер­низации” идеологической модели американского либерализ­ма, осуществленной в 1900—1920-е гг. в США, следует заме­тить, что преодоление социально-экономического кризиса шло в первую очередь за счет внутренних ресурсов американского общества. Этому способствовал подъем экономики в период после первой мировой войны. Эти факторы стимулировали по­явление эпохи “Prosperity” (Процветания) в США. Именно в это время, благодаря стабилизации социально-экономическо­го развития страны, достижению определенного уровня мате­риального процветания, в противовес ранее существовавшей

146

разбалансированности причинно-следственной связи в систе­ме идеологических принципов и политической практики, была достигнута гармония между уровнями теоретической идеоло­гии, политической практики и социально-экономической дей­ствительности в системе их иерархической социально-фило­софской соотнесенности. Особенно ярко это проявилось в сфе­ре политической практики на примере деятельности президен­тов эпохи “Prosperity” — У. Гардинга (1918—1923) и К. Кулид- жа (1923—1928).

Характеризуя особенности политической практики адми­нистраций указанных президентов, следует отметить, что про­паганда значимости лозунгов, отстаивающих ценности либер- татистского толка14 , привела в конечном счете к тому, что к концу 1920-х годов одной из неотъемлемых черт в сознании американцев стала склонность к концентрации внимания на непосредственных предметах человеческой деятельности и по­литических характеристиках материального успеха, поскольку в эти годы главным героем и примером для подражания стал человек, сумевший реализовать себя в соответствии с принци­пами “американской мечты”, которого в Америке принято называть “self-made man ”. Это свидетельствовало о том, что к концу 1920-х годов в общественно-политической жизни Аме­рики сложилась такая ситуация, анализируя которую можно говорить об относительной гармонии содержания сфер поли­тической практики и теоретической идеологии. Это, в свою очередь, говорило о высоком уровне и органичности характера приспособления содержания данных сфер друг к другу в систе­ме их иерархической соотнесенности в эпоху “Prosperity” .

Но крах на нью-йоркской фондовой бирже и последовав­шие за ним коллапс банковской системы, разрушение стабиль­ности развития отраслей в американской экономике, влияние фактора товарного перепроизводства, высокий уровень безра­ботицы, доходивший в отдельных районах США до 70 процен­тов, показали, что гармонизация отношений в области иерар­хической соотнесенности сфер политической практики и тео­ретической идеологии была непрочной и разрушилась под уда­рами разразившегося в октябре 1929 года экономического кри­зиса, который позднее трансформировался в период длитель­ной депрессии.

147

С философской точки зрения кризис 1929—1933 годов мож­но охарактеризовать как комплексное явление. Во-первых, это был структурный кризис, обозначивший назревшую необхо­димость перехода к созданию нового поколения индивидуаль­ных технологий и требовавший не только технико-технологи­ческой модернизации, но и подлинной революции в сфере про­изводственного управления. Во-вторых, это был кризис систе­мы свободной (нерегулируемой) конкуренции, которая в от­сутствие действенной системы государственного контроля при­вела к жестокой борьбе олигополических корпораций, сопро­вождавшихся разрушительными последствиями для общества. В-третьих, это был социальный кризис, возникший из-за от­сутствия социальной системы, способной амортизировать по­следствия действия конкурентного механизма с учетом эффек­тивности использования производственных ресурсов, что в конечном итоге порождало высокий уровень безработицы. В- четвертых, это был кризис, ярко проявивший неспособность прежней идеологической модели, регулируя, влиять на харак­тер социально-экономического развития американского обще­ства в условиях глобальной депрессии. Всё это, по сути, подни­мало на повестку дня в общественно-политической жизни Америки начала 1930-х годов вопрос о нежизнеспособности функционирования механизмов частично обновленной в эпо­ху Прогрессивизма идеологии американского либерализма, что в конечном счете выдвигало вопрос о перспективах социально­го развития США в условиях нестабильного социально-полити­ческого развития мира в целом. «Кризис продемонстрировал, что “система свободного предпринимательства” не просто дала серьёзный сбой, а исчерпала свои возможности как саморегу- лируемый, самонастраиваемый механизм»15.

В соответствии с этим в сознании некоторых политиков, мыслящих наиболее прагматично, возникла проблема, заклю­чающаяся в необходимости проведения глубокой модерниза­ции, которая способна внести существенные коррективы в сферу институциональных отношений, что, в свою очередь, могло бы существенным образом помочь ускорению развития процессов позитивных преобразований того, что было разру­шено в период затяжного экономического кризиса.

Обращаясь к рассмотрению вопроса, касающегося анализа

148

особенностей модернизации в институциональной сфере, сле­дует напомнить, что в политической философии под институ­циональным дизайном понимают такие преобразования, кото­рые затрагивают связи в экономической (проблемы разделения труда, собственности, заработной платы, социальных пособий), политической (проблемы государства, армии, правоохранитель­ных структур, партийных отношений), социальной, культурной сферах функционирования конкретного общества26. В процессе осуществления преобразований принятие сложных практичес­ких решений требует от политика, инициирующего их, умения отвечать за те негативные последствия, которые могут появить­ся в случае неудачного выбора той или иной модели институци­ональных преобразований. Успех реформ зависит от знания ме­ханизмов функционирования обновляемой модели социально­политической системы и способностей политического лидера реализовать определенную схему модернизации.

Анализируя теоретическую сторону реформ Нового курса и их практическое воплощение, следует заметить, что Франк­лин Делано Рузвельт был таким политическим лидером, кото­рого можно отнести к числу прагматично мыслящих полити­ков. Его схема модернизационного обновления американского об­щества, предложенная и реализованная в период 1932—1941 гг., основывалась на стремлении осуществить институциональ­ные преобразования через обновление идеологической докт­рины американского либерализма, модернизированный вари­ант которой преподносился как улучшенная, очищенная от мно­жества негативных идеологических наслоений разновидность локкизма.

Став в 1932 году президентом, Рузвельт, используя в сво­ей политической практике так называемый метод теоретико­игрового общения с массами, приступил к созданию идеологи­ческой базы, необходимой для проведения институциональ­но-конституционных преобразований. Практической реализа­цией президентских замыслов явилось проведение широкомас­штабной пропагандистской кампании, в которой и президент (его радиообращения к народу, известные как “беседы у ками­на”, или “Fireside Chats”), и члены его администрации (инс­пекционные поездки Г. Икеса, Р.Г Тагвелла по США) стреми­лись достичь взаимопонимания с народом, добиться высокого

149

уровня социального восприятия пропагандируемых реформ, что, по их мнению, могло бы служить свидетельством воспри­ятия в американском обществе идей о необходимости осуще­ствления модернизации и готовности каждого индивида пойти на определенные жертвы во имя блага всей нации. В этой свя­зи, касаясь вопросов национальной консолидации, Рузвельт в своем первом инаугурационном обращении подчеркивал: “Если мы хотим идти вперед, мы должны двигаться как обученная и дисциплинированная армия, желающая принести жертвы во имя блага общей дисциплины, иначе не может быть прогресса и невозможно никакое руководство”17.

Анализируя набор теоретических установок, присутству­ющих в содержании некоторых выступлений президента, мож­но увидеть, насколько в период кризиса президент США, реа­лизуя перспективную цель модернизации существующих ин­ститутов, мог быть актуальным, гибко реагируя на требования текущего момента. Так, апеллируя к основным духовным цен­ностям американского народа и существующей политической традиции использовать мысли “отцов-основателей”, выбирая из их работ те идеи, которые были наиболее созвучны его ре­форматорским замыслам, Рузвельт подчеркивал, что Новый курс “отвечает американской традиции, которая велит дей­ствовать постепенно, прибегать к регулированию только в силу конкретных потребностей и смело идти на необходимые пере­мены”. “Я разделяю, — указывал Рузвельт, — убеждение Авра­ама Линкольна, который говорил: “Законная задача правитель­ства — делать для сообщества граждан всё то,что в их интере­сах, но не делается ими самими, поскольку, выступая каждый в своем индивидуальном качестве, они не могут этого сделать со­всем или не могут сделать хорошо” (выделено автором. — Т.К.)»18.

Заявляя о том, что он является приверженцем идей либе­рализма, Рузвельт тем не менее в своих выступлениях пытался убедить американцев в том, что необходимо переосмыслить со­держание некоторых идеологических постулатов классическо­го либерализма. В соответствии с этим, он указывал: “Я по- прежнему верю в идеалы, но я против возврата к тому понима­нию либерализма, при котором свободный народ в течение многих лет постепенно загонялся на службу к привилегирован­ному меньшинству. Я предпочитаю — и уверен, что вы со мной

150

согласитесь, — то расширенное понимание либерализма (выде­лено нами. — Т.К.), под знаком которого мы движемся к более полной свободе и такой социальной защищенности среднего человека, какой еще не знала история Америки”29. Отстаивая собственную позицию, президент сформулировал свое поли­тическое кредо, содержание которого заключалось в следую­щих его словах: “Либерализм становится средством защиты для дальновидного консерватора и я являюсь консерватором имен­но такого рода, поскольку я и либерал такого же рода”30.

Придерживаясь джефферсоновской концепции собствен­ности, указывая на то, что это право оформилось историчес­ки, благодаря государству, и в силу этого именно оно должно бороться с издержками свободного развития частной собствен­ности, Рузвельт постоянно подчеркивал, что настало время на­полнить либеральную концепцию прав человека таким содер­жанием, которое бы в максимальной степени смогло бы в ус­ловиях нарастающей международной напряженности обеспе­чить национальное единство американцев. В соответствии с этим становится понятно, чем можно объяснить особый интерес президента к проблемам и чаяниям простых американцев, чьи интересы в период Великой Депрессии оказались максимально ущемленными. Анализируя особенности развития политичес­кой жизни Америки в период Нового курса, можно заметить, что на практике эти устремления были реализованы через по­степенный отказ от использования в сфере общения и комму­никативно-идеологического воздействия образа индивидуалис- та-супермена как символа истинности постулатов идеологии американского либерализма и обращение в сфере политической теории и политической практики к образу “забытого человека” ( “Forgotten M an”), олицетворяющего собой тип простого, бро­шенного на произвол судьбы американца. Тема “забытого че­ловека” оказалась в центре обновленного варианта либераль­ной доктрины, которая использовалась администраторами Нового курса как идеологическое обоснование соответствия осуществляемых реформ содержанию фундаментальных основ идеологии либерализма. “До сих пор я говорил только об осно­вах нашей политики [...]. Теперь я перехожу к тем звеньям, из которых сложится наше долговременное благополучие. Я уже говорил, что мы не сможем его достичь, если половина нашей

151

страны будет процветать, а другая половина — бедствовать”,— заметил президент. — Если у всех людей есть работа и спра­ведливая зарплата или справедливые прибыли, то каждый мо­жет что-то покупать у своего соседа, и бизнес идет хорошо. Но если отнять зарплату и прибыль у половины, то дела ухудшатся вдвое. Положения не спасает даже небывалое процветание удач­ливой половины. Лучше всего, когда достигается всеобщее ра­зумное благосостояние ш .

Хотя образ “забытого человека” был заимствован из соци- ал-дарвинистской концепции американского социолога Уилья­ма Грэма Самнера (1840—1910), его морально-этический под­текст и идеологическое наполнение в период Нового курса было совершенно другим. Трансформация самнеровского образа “за­бытого человека” как прообраза социального неудачника, не способного отстоять свои интересы в схватке с соперниками, в образ, символизирующий социальную невостребованность ин­дивида, нуждающегося в минимальных социальных гарантиях и проявлении заботы со стороны государства, свидетельствует об определенной эволюции общественного мнения и социального восприятия американцев, многие из которых в годы Великой Депрессии превратились в реальные образы тех “забытых лю­дей”, о которых так много говорил президент. Обосновывая столь пристальное внимание государства к нуждам простых американ­цев, Ф.Д. Рузвельт и его окружение утверждали, что экономика относится только к средствам, а не к целям жизни. “Человек, — подчеркивал президент в своих обращениях к нации, — есть первореальность”, отмечая тем самым, что жесткая индивидуа­листическая модель с социал-дарвинистским наполнением, от­работав свой ресурс, морально изжила себя.

Появление идеи о необходимости того, что государство, вследствие кризисного экономического развития, должно по­вернуться лицом к рядовому потребителю, а не к эгоистичес­ким интересам бесконтрольно орудующих в ней монополисти­ческих кланов, можно назвать прямым следствием развития со­циально-реформистских процессов. Позднее идея социально-эко­номического антимонополизма приобрела ключевое значение в социально-экономической жизни США. Исследуя данное явле­ние в свете философского анализа, можно отметить, что усиле­ние антимонопольной политики в период Нового курса, прояв­

152

лением чего было принятие Закона о восстановлении промыш­ленности (NIRA), явилось следствием осознания представите­лями президентской администрации и определенной частью американского общества того, что в текущий момент необходи­мо самым решительным образом упорядочить деятельность мо­нополий и крупных финансовых структур, поставив их под кон­троль государства. Правда, осуществление таких мер со стороны президента трактовалось несколько необычно. Так, в своем об­ращении к народу Рузвельт подчеркивал: “Было бы совершенно неправильно считать принятые нами меры установлением пра­вительственного контроля. Это, скорее всего, партнерство — парт­нерство между правительством и фермерами, между правитель­ством и промышленностью, правительством и транспортом. Партнерство не в смысле участия в прибылях, — поскольку при­были будут по-прежнему доставаться частным гражданам, — а в смысле планирования и проведения планов в жизнь (выделено нами.— Т.К.)”32. Далее, предвидя появление огромного количества об­винений в стремлении осуществить чуть ли не социалистичес­кие преобразования, президент, предвосхищая удары своих по­литических оппонентов, указывал: «Я убежден, что в будущем государство возьмет на себя значительно большую роль его граж­дан. Сегодня некоторые склонны считать, что эта мысль являет­ся типично социалистической. Мой ответ им будет таким: она££ ?? а ?? ' i ' i“социальная , а не “социалистическая »33, замечая при этом, что он выступает “против идеи некоего моратория на реформы— идеи, по существу, просто реакционной”, поскольку “либе­ральное направление исходит из признания того, что новые яв­ления общественной жизни во всем мире требуют новых подхо­дов». Отставая свою точку зрения, Рузвельт аргументированно заявлял: «Когда я говорю “либерал”, я имею в виду людей, ве­рящих в прогрессивные принципы демократии и представитель­ной власти, а не каких-то экстремистов, которые, по существу, склоняются к коммунизму»34.

Анализируя сущность проблемы модернизации либераль­ной идеологии в контексте обновления содержания идейно-нрав­ственного ядра американского либерализма, нужно заметить, что в период Нового курса произошло замещение ранее доми­нантных символов “крайнего индивидуализма”. Так, образ силь­ного человека сменил “забытый человек”, морально-этичес­

153

кие постулаты социал-дарвинистского толка, связанные с фи­лософией воинствующего антистейтизма, заимствованные из ушедшей навсегда в прошлое эпохи классического капитализ­ма, сменились идеей социальной ответственности государства за судьбы своих граждан.

Переходя к анализу прочности связей в системе иерархи­ческой соотнесенности сфер теоретической идеологии, поли­тической практики и социально-экономической действитель­ности, следует обратить внимание на то, что, кроме модерни­зации в сфере идеологии, существенной деталью институцио­нального дизайна является конституционный дизайн, форми­рующий весомую долю преобразований в сфере законодатель­ства35. Исследуя указанные процессы, можно сделать вывод, что в контексте реформ периода Нового курса особенностью институционального дизайна являлось стремление админист­рации президента Рузвельта осуществлять данные преобразо­вания, опираясь на “закрепление” в массовом сознании посту­латов обновленной идеологии американского варианта либе­рализма. Эта прагматическая убежденность в необходимости проведения постепенных, поэтапных преобразований была продиктована политическим расчетом президента и его окру­жения, их осознанием, что, в случае неудачного выбора, при­нятие сложных решений способно только усилить социальную напряженность в обществе.

Исходя из понимания того, что по своей сущности де­мократические институты являются “сложными устройствами, допускающими над собой манипуляцию и использование оп­тимальных для индивидуальных целей стратегий”36 в период Нового курса был осуществлен ряд кардинальных мер, направ­ленных на стабилизацию функционирования связей между эко­номической, политической, социальной, духовной сферами жизни общества.

Анализируя характер модернизационных процессов 1930­х гг., можно заметить, что Ф.Д. Рузвельт, предлагая обществу каскад преобразований и обновленческих идей, которые в ис­тории США носили принципиально беспрецедентный харак­тер, имел существенное преимущество перед предшествующи­ми реформаторами. Оно заключалось в том, что весь спектр реформ Нового курса - упорядочение банковского законода­

154

тельства, создание администрации по восстановлению сельс­кого хозяйства (ААА — Agricultural Adjustment Administration, 1933—1942), принятие национального акта о трудовых отно­шениях (закон Вагнера, 1935), первого в истории США феде­рального закона о социальном страховании, создание приро­доохранной администрации в долине реки Теннесси (TVA — Tennessee Valley Authority, 1933), администрации по электрифи­кации (REA — Rural Electrification Administration, 1933) и пересе­лению фермеров из зон, подвергшихся процессу эрозии по­чвы, создание администрации общественных работ (PWA - Public Works Administration, 1933 —1939; WPA — Works Public Administration, 1935-1943), осуществление реформы Верховно­го суда (1937) — протекал в обстановке сохранения стабильно­сти государственных институтов и традиционных политических структур в США как на федеральном, так и на местном уровнях. Такую тактику можно объяснить, ссылаясь на сложившееся в социально-философской науке мнение, свидетельствующее о том, что на определенном этапе любая корректировка в поли­тической или идеологической сферах влечет за собой необхо­димость в соответствующей переориентации масс. Это обязы­вает ещё более осторожно и взвешенно обращаться с идеоло­гическими принципами, с опасением относиться к их ниспро­вержению. Осознавая это, Рузвельт остерегался крутых, пропа­гандистских экспромтов, эффектных приемов, способных, в случае неосторожного движения, вывести американскую кон­ституционно-правовую и государственную систему из равно­весия.

Возлагая всю ответственность за происходящее на себя, аме­риканский президент в своих многочисленных обращениях к на­ции обосновывал это право, ссылаясь на то, что “большая часть <...> великих дел совершалась президентами, которые не были орудиями конгресса, а подлинными лидерами страны, правильно истолковывавшими нужды и стремления народа”37.

В его планы не входил демонтаж основных постулатов аме­риканизма, традиционных ценностей и приоритетов либера­лизма. Рузвельт не предавал анафеме прошлое, а лишь требо­вал хладнокровно демистифицировать его реальный контекст, сняв позолоту лишь с мнимых достижений американской сис­темы, трезво оценив ее плюсы и минусы. В соответствии со

155

своими убеждениями в своем очередном радиообращении к нации Рузвельт настойчиво убеждал своих слушателей в том, что они должны понять, что “экономика требует не только восстановления, но также нравственного реформирования и пере­стройки. Нравственного реформирования — поскольку экономи­ческие бедствия последних лет в значительной мере произош­ли именно оттого, что видные представители наших финансо­вых и коммерческих структур пренебрегали простейшими прин­ципами справедливости. Перестройки — поскольку было необ­ходимо преодолеть и новые негативные процессы в нашей эко­номической жизни, и старые, которым прежде не уделялось внимания (выделено нами. — Т.К.)”38.

Анализируя быстроту и действенность реализации в не­драх американского общества его генетических способностей к мобилизационному реагированию и модуляционному регули­рованию возникающих проблем, следует подчеркнуть, что в период осуществления реформ Нового курса высокоразвитое гражданское общество, реагируя на начало процесса широко­масштабных реформ, глубоко структурированное и воспитан­ное на уважении к конституционному порядку, имея возмож­ность предоставлять выход общественному недовольству через легитимные каналы - средства массовой информации, парла­ментскую оппозицию, лоббизм, различные формы общинно­религиозной деятельности - служило своеобразным амортиза­тором, снимающим избыточное социально-политическое на­пряжение.

Безусловно, в столь кратком обзоре невозможно дать все­сторонний философский анализ такой сложной темы, как изу­чение проблемной стороны процесса обновления содержания идеологии американского варианта либерализма. Но всё же, обращаясь к истории дальнейшего развития Америки, можно попытаться дать оценку значения последствий модернизаци- онных процессов, сыгравших существенную роль в обновле­нии курса перспективного развития США.

В целом анализируя причину успеха реформ Нового кур­са, можно заметить, что такой фактор, как стремление сохра­нить политический консенсус в обществе, был предопределен созданием обновленной системы социальных ценностей и нрав­ственных ориентиров, которая была в состоянии органично впи­

156

тывать в себя наряду с новыми, реформистскими идеями тра­диционные для американского общества идеалы. Это, по мне­нию А.С. Маныкина, и “поддерживало стремление инициато­ров политического процесса консолидировать не только своих сторонников, но и подключать к конструктивному участию в политическом процессе оппозиционные политические силы”39.

Другая причина успеха реформ Нового курса заключалась в том, что вся корректировка в институциональной сфере (ре­формирование механизма разделения властей, перестройка партийной системы, обновление конституционно-правовых док­трин, постепенная институционализация новых политико-пра­вовых структур, призванных обеспечить осуществление соци­ально-экономических преобразований) была основана на ра­зумности теоретической концепции модернизации идеологичес­кой доктрины, изначально нацеленной на конструктивность созидательной деятельности. Именно это позволило избежать развития модернизации по революционному варианту, для ко­торого характерна крутая ломка всего уклада жизни, а также насилие и хаос. Факт избрания Ф.Д. Рузвельта на второй и тре­тий президентские сроки говорит о том, что он как политик и идеолог реформ Нового курса имел широкую социальную под­держку. Об этом свидетельствует содержательная сторона выс­туплений президента, который в 1938 году в своем радиообра­щении к избирателям произнес: «Нагляднее всего каждый из вас может судить о ходе восстановления экономики, если спро­сит самого себя, как изменилось его собственное положение. Разве не улучшилось ваше материальное состояние по сравне­нию с прошлым годом? [...] Разве не улучшились условия труда? Разве не окрепла ваша вера в собственное будущее? Позвольте мне также задать вам еще один простой вопрос: разве за эти достижения вам лично пришлось заплатить такую уж большую цену? Твердолобые консерваторы, а также те, кто теоретичес­кими рассуждениями прикрывает собственные корыстные ин­тересы, будут говорить вам об утрате личных свобод. Но на это я вам также предлагаю ответить, исходя из фактов собственной жизни. Можете ли вы сказать, что лишились своих конституцион­ных прав и свобод, возможности действовать и выбирать ? Возьмите Билль о правах, на котором зиждятся ваши свободы и который я тожественно поклялся соблюдать. Прочтите любое положение

157

Билля и скажите - отнял ли кто-нибудь лично у вас хоть крупи­цу этих великих гарантий? Я нисколько не сомневаюсь в том, ка­ким будет ваш ответ. Он дается опытом вашей собственной жизни (выделено нами. — Т.К.)»40. Смелость высказываний, простота, доступность, образность мысли, содержательная насыщенность обращений президента, в которых содержалось теоретическое обоснование необходимости осуществления модернизационных преобразований, были теми компонентами, что обусловили ис­торический успех модернизационных реформ Нового курса. Об этом, по мнению А.С. Маныкина, свидетельствует и весь исто­рический опыт, доказывающий лишь одно: люди поддерживают реформы лишь тогда, когда видят ощутимое улучшение ситуа­ции, а обновление, ведущее к обвальному ухудшению жизни народа, никому не нужно.

Экстраполируя результаты политической практики, имев­шие место в период Нового курса, в контекст современного развития Америки, можно заметить, что заслуга Рузвельта как президента и ведущего политического лидера Америки того времени заключалась также в том, что “ему не только суще­ственным образом удалось обновить либерализм на основе его социал-демократизации, но и добиться реальных успехов в практическом воплощении новых идей. В конечном результате это привело к тому, что его деятельность способствовала пре­вращению либерализма в открытую идеологическую и полити­ческую систему, воплощению новых идей. В конечном резуль­тате это привело к тому, что его деятельность способствовала превращению либерализма в открытую идеологическую и по­литическую систему, и эта открытость позволила капитализму выйти из исторического тупика”41.

Опираясь на конкретные результаты анализа данной про­блемы, зная, что созданный в процессе модернизации идеоло­гической модели своеобразный теоретический вклад, “прирост” интеллектуального опыта передается (ретранслируется) в сфе­ру политической практики и может служить для политиков прак­тическим руководством к действию42, можно предположить, что практическая жизнеспособность той или иной идеологии всегда определялась и определяется рядом факторов, в т. ч.:

1) мобильностью (иммобильностью) связей в системе “со­циальная действительность” — “идеологическая практика”;

158

2) актуальностью (неактуальностью) содержания коррек­тив, выработанных в сфере идеологической теории.

Данные компоненты, воздействуя на характер развития мо­дернизации — выработки и закрепления новых принципов, ин­теллектуальных постулатов в сфере теоретической идеологии и далее их реализации в сфере политической практики, — могут в значительной степени способствовать успеху или предопреде­лить катастрофу откорректированных политических моделей, де­монстрируя крах или жизнеспособность той или иной идеологи­ческой доктрины. Исходя из содержания указанных социально­философских установок, можно отметить, что наиболее ярко всё это проявилось в США в период Нового курса, где на протя­жении более чем трехсотлетнего периода развития нации и страны в целом проблема жизнеспособности функционирования меха­низмов либерализма как фундаментального идеологического ос­нования социальной системы в целом в политической истории Америки стала приобретать всё большую значимость, актуали­зируясь в контексте ситуации нараставшего социально-эконо­мического кризиса, расшатывавшего фундаментальные основы идеологии классического либерализма в Америке.

В соответствии с философским подходом к пониманию по­литики как “вида рисковой (негарантированной) коллективной деятельности, являющейся амортизатором, снимающим избы­точное социально-политическое напряжение в области власт­ных отношений, участники которой пытаются изменить свой статус в обществе и перераспределить сферы влияния в контек­сте сложившихся исторических возможностей”43, оценивая зна­чимость поднятой в работе проблемы, можно с уверенностью утверждать, что вызванный к жизни ходом общественно-поли­тического, социального развития кризис жизнеспособности по­стулатов и социальных ценностей идеологической модели либе­рализма и его разрешение в период Нового курса способствова­ли началу действенного обновления и преобразования прежней социально-экономической модели и этической системы амери­канского государственно-монополистического капитализма. Ре­зультатом этого было то, что под влиянием перемен эпохи Но­вого курса в США возникла и до сих пор существует новая по­литическая культура с присущими ей политическими коллизи­ями, риторикой, символикой и психологическим подтекстом.

159

Наглядным примером сказанному может служить тот факт, что и сейчас в Америке продолжают использовать идеологический инструментарий из арсенала эпохи Нового курса, возможности которого наиболее полно использовал президент Никсона, ко­торый, как и Рузвельт, но уже в 1970-е гг., видел определенно­го рода опасность, заключающуюся, по его мнению, в том, что “индивидуализм, долго бывший наиболее характерной чертой американского характера, может привести к коллапсу нации, и свобода, которая была наиболее взлелеянным достоянием, бу­дет существовать только в учебниках истории”44. В связи с этим он призывал американцев “учиться искусству национального единства в условиях отсутствия войны или легкой внешней уг­розы”: “Если мы окажемся неспособными преодолеть этот вы­зов, то наше разнообразие, долго бывшее источником могуще­ства, превратится в деструктивный фактор”45.

Оценивая содержательную сторону приведенных слов, сле­дует отметить, что данный пример свидетельствует о том, что даже через шестьдесят с лишним лет в американском обществе после своего разрешения проблема истинной ценности, адек­ватности, актуального соответствия идеологических принци­пов сущности социально-экономического развития общества остается весьма существенным и реальным компонентом по­литической жизни США.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М., 1993. С.331.

2. Келле В.Ж. Идеология / / Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 199.

3. Там же.4. Крапивенский С.Э. Социальная философия. Волгоград, 1995.

С. 208.5. Либерализм / / Политология: Энциклопедический словарь.

М., 1993. С. 154; Михайлов Б.В. Либерализм / / Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 331.

6. Либерализм / / Политология: Энциклопедический словарь. М., 1993. С. 154.

7. Там же.8. Там же.

160

9. Евлампиев И.И. Метафизические предпосылки идеологии либерализма и ее типы: (Либерализм как цель и либерализм как средство) / / Философские науки. 1994. № 4. С. 73.

10. Там же. С. 79.11. Там же. С. 82.12. Modernization / / Reese W.L. Dictionary of Philosophy and

Religion Eastern and Western Thought. Hassocks (Sussex), 1980. P. 363.

13. Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М., 1993. С.241.

14. Согрин В.В. Конфликт, согласие, плюрализм / / Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М., 1993. С. 304; ПаррингтонB.Л. Основные течения американской мысли. Т. 1. М., 1962. С. 64.

15. Гаджиев К.С. Американская нация и национальное самосознание. М., 1981. С. 71; Замошкин Ю.А. Вызовы цивилизации и опыт США: история, психология, политика. М., 1991. С. 65.

16. Дементьев И .П . Теория “американской исклю ­чительности ” в исторической мысли США / / Вопросы истории. 1986. № 2. С. 81.

17. Wintrop Papers. N. Y , 1968. Vol. 2. P. 295.18. Дементьев И .П . Теория “американской исклю ­

чительности ” в исторической мысли США / / Вопросы истории. 1986. № 2. С. 81.

19. Трофимова З.С. Словарь новых слов и значений в английском языке. М., 1993. С. 6.

20. Американа: Англо-русский лингвострановедческий словарь. М. : Полиграмма, 1996. С. 32.

21. Трофимова З.С. Словарь новых слов и значений в английском языке. М., 1993. С. 244; Американа: Англо-русский лингвострановедческий словарь. М .: Полиграмма, 1996. С. 819.

22. Язьков Е. Ф. Новый курс Рузвельта и его место в истории США / / Материалы конференции “Новый курс Ф. Рузвельта: значение для США и России”. М.: Изд-во МГУ, 1996. С.5.

23. Доктрина невмешательства (Laissezfaire)— либеральный лозунг “Laissezfaire, laissez passer” (“не мешайте действовать”)— выдвинули французские физиократы. Позднее он стал классической заповедью экономического либерализма.

24. Пугачев В.П. Основы политической науки. Т. 2. М., 1993.C. 41.

25. Мальков В.Л. Социальная политика Ф.Д. Рузвельта:

161

размышления об истоках и уроках / / Материалы конференции “Новый курс Ф. Рузвельта: значение для США и России ”. М. : Изд- во МГУ, 1996. С. 50.

26. См.: Ордешук П. Эволюция политической теории Запада и проблема институционного дизайна / / Вопросы философии. 1994. № 3. С. 24-36.

27. Roosevelt F. D. The First Inaugural Address / / The American Reader: Words That Moved A Nation / Ed. by D. Ravitch. N. Y , 1991. P. 268.

28. Рузвельт Ф.Д. Речь “Положение в промышленности и трудовые отношения ” от 30. 09. 1 9 3 4 // Рузвельт Ф.Д. Беседы у камина. М., 1995. С. 50.

29. Там же.30. Roosevelt E.D The Public Papers & Addresses / Ed. by S.

Rosenman: In 13 Vols. N. Y , 1938-1950. Vol. V. N. Y , 1942. P. 389-390.

31. Рузвельт Ф.Д. Речь “Сто дней. Цели NIRA ” от 24. 07. 1 9 3 4 // Рузвельт Ф.Д. Беседы у камина. М., 1995. С. 22—23.

32. Рузвельт Ф.Д. Речь « “Новый курс”: первые результаты» от 03. 05. 1 9 3 3 // Рузвельт Ф.Д Беседы у камина. М., 1995. С. 16.

33. The New York Times. 25. 10. 1932. P. 1.34. Рузвельт Ф.Д. Речь “Новые меры по стабилизации

экономики. Проблемы демократической партии ” от 24. 06. 1938 / / Рузвельт Ф.Д. Беседы у камина. М., 1995. С. 114.

35. Ордешук П. Эволюция политической теории Запада и проблема институционного дизайна / / Вопросы философии. 1994. № 3. С. 24.

36. Там же. С. 32.37. Binkley W. The Powers of the President: Problem of American

Democracy. N. Y , 1937. P. 262.38. Рузвельт Ф.Д. Речь “Ответ на критику”от 28. 06. 1934

/ / Рузвельт Ф.Д. Беседы у камина. М., 1995. С. 36.39. Маныкин А С . Что может дать опыт Нового курса

сегодняшней России ? / / Материалы конференции “Новый курс Ф. Рузвельта: значение для США и России”. М.: Изд-во МГУ, 1996. С. 75.

40. Рузвельт Ф.Д. Речь “Ответ на критику”от 28. 06. 1934 / / Рузвельт Ф.Д. Беседы у камина. М., 1995. С. 37.

41. Согрин В.В. Франклин Рузвельт и развитие американского либерализма / / Материалы конференции “Новый курс Ф. Рузвельта: значение для США и России”. М.: Изд-во МГУ, 1996. С. 43.

162

42. Крапивенский С.Э. Социальная философия. Волгоград, 1996. С. 209.

43. Панарин А.С. Философия политики. М., 1994. С. 235.44. Book Expert: Nixon Final Words / / The Time. 02. 05. 1974.

P. 24.45. Ibidem.

И.А. Петрова, Г.П. Кибасова

ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПЦИЙ АМЕРИКАНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ СОВЕТСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ КАНУНА ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Во второй половине 1930-х годов отмечается резкое уве­личение внимания американцев к сфере международных отно­шений и характеру внешней политики администрации США. Развитие сентябрьского кризиса и Мюнхенское соглашение явились на страницах американских газет и журналов, в поли­тической и исторической литературе предметом острейшей дискуссии. В Белом доме, в конгрессе США, внутри различных партий, общественных организаций шла ожесточенная борьба по вопросам характера внешней политики США, роли страны на международной арене.

Общественное мнение, так же как и позиции профессио­нальных политиков, разделилось на две части: «изоляционис­ты» и «интервенционисты». Первые продолжали традиционную для США линию, настаивая на «невмешательстве» в европейс­кие дела. «Интервенционисты» доказывали необходимость под­держки антифашистской борьбы европейских «демократий». Их позиции, вплоть до начала второй мировой войны, ослабля­лись политикой «умиротворения», проводимой самими евро­пейскими «демократиями». Надо отметить, что и «изоляцио­нисты», и их противники представляли из себя весьма неодно­родные в социально-политическом отношении группы1.

В конце 1938 г. после межсессионных выборов и обострения международной обстановки в конгрессе США стали более четко

163

просматриваться социальные параметры обеих групп. Среди «изо­ляционистов» преобладали представители монополий, связан­ных экономическими интересами с Германией, а также лидеры профашистских и расистских организаций. Большинство «изо­ляционистов» являлись членами республиканской партии США (А. Ванденберг, Г. Фиш, Д. Гинкхэм и др.). В группу «изоляцио­нистов» вошли «аграрные республиканцы» во главе с сенатором У. Борой (W. Borah) и сторонники «истинного нейтралитета»2. Открытый антисоветизм использовался этой группировкой в своих партийных внутриполитических целях для борьбы с внеш­неполитическим курсом администрации Ф.Д. Рузвельта.

На слушаниях в конгрессе в 1939 году «изоляционисты» подняли вопрос о «нарушении» со стороны представителей пре­зидентской администрации соглашения «Рузвельт — Литвинов», обвиняя Ф. Рузвельта чуть ли не в сочувствии Советам. Попутно был поставлен вопрос о «долгах» СССР американским гражда­нам. В целом эта кампания носила открыто провокационный и клеветнический характер.

«Интервенционисты» в конгрессе были представлены чле­нами демократической партии, поддерживающими Ф. Рузвельта, занимавшего в то время крайне осторожную позицию, сори­ентированную на поддержку европейских демократий, и в пер­вую очередь Англии. По мере развития фашистской агрессии «интервенционисты» пришли к признанию необходимости от­дельных соглашений с Советским Союзом. После начала вто­рой мировой войны «коммунистическая угроза» представля­лась им эфемерной по сравнению с фашистской. В конечном итоге логика антифашистской борьбы, рост симпатий к СССР как жертве агрессии привели к развитию союзнических отно­шений с СССР. Антисоветизм «интервенционистов» на непро­должительное время ушел на второй план.

Первые американские концепции советской внешней по­литики предвоенного периода отражены на страницах печати: они носили остро публицистический характер. При этом кри­терием оценки внешней (как и внутренней) политики Совет­ского Союза явилась «доктрина тоталитаризма», в соответст­вии с которой СССР приравнивался к фашистским государст­вам и противопоставлялся истинным «демократиям»3.

Наиболее мощная антисоветская волна в американской

164

печати поднялась после подписания пакта Молотова—Риббен­тропа. «Наконец, — отмечала влиятельная “Times”, — образо­вался демократический фронт. Обманный фронт разрушен и антидемократические системы — на одной стороне, а демок­ратические — на другой»4.

«Эту позицию поддержало большинство изданий. Разног­ласия в оценке пакта касались в основном поиска виновных. Печатные издания концерна Херста обвиняли в этом «англий­ских радикалов, коммунистов, псевдокоммунистов, красных, розовых и лиловых». «Почему Германия заключила договор с Россией, своим социальным и политическим врагом? — спра­шивал “Journal American”. — Потому что Германия была не в состоянии заключить мирный союз с Францией и Англией, ее естественными соседями и политическими партнерами»5. В по­зиции крайне правых, таким образом, ясно очерчено стремле­ние к созданию единого антисоветского фронта.

Практически близкие по смыслу оценки советской внеш­ней политики мы находим в достаточно популярном в предво­енные годы журнале, претендующем на научность — «Current History». Правда, позиция этого издания являлась скорее ком­промиссной между «изоляционистами» и «интервенциониста­ми». Уже в начале 1939 г. журнал дал отрицательную оценку Мюн­хенскому соглашению. В связи с отставкой М.М. Литвинова ред­коллегия журнала высоко оценила его борьбу за создание систе­мы коллективной безопасности в Лиге Наций и развитие дву­сторонних отношений СССР с другими странами. Цель этой ста­тьи была прямо противоположной: единственный человек, ко­торый боролся за мир в СССР, устранен; позиция Литвинова не имеет ничего общего с позицией советского правительства в целом6. Удивительно, как подобное могло произойти в «тотали­тарной» стране! Нагромождением прямой лжи явилась серия статей Л. Лора, опубликованных в 1939—1940 гг. Интересно за­метить, что автор выступает против СССР от имени «междуна­родного рабочего движения и мировой революции»7.

Печать США нашла поддержку в политической и истори­ческой литературе. Как это ни странно, но крайне правые кон­цепции были поддержаны бывшими марксистами, такими, как Ю. Лайонс и М. Истмэн8. Так, Лайонс утверждал, что предсто­ящая борьба — «это не борьба между коммунизмом и фашиз­

165

мом, это борьба за моральные и этические идеалы, которые не признаются обоими этими движениями». Главный вывод работ Истмэна еще проще: «Сталин — суперфашист»9.

На фоне этих работ гораздо более научными представля­ются книги русских эмигрантов, некоторые из них переехали в США в начале-середине 1930-х годов из Германии. Как прави­ло, несмотря на крайний антисоветизм, их работы характери­зуются более обширной источниковедческой базой, неодноз­начностью оценок.

Среди работ русских эмигрантов в первую очередь выде­лим книгу бывшего русского летчика, затем белогвардейского офицера Т.А. Таракуцио «Война и мир в советской диплома­тии», неоднократно переиздававшуюся в послевоенный пери­од. Автор подчеркивает целеустремленность Советского госу­дарства в борьбе за мир и коллективную безопасность, анали­зирует теоретическую базу марксизма. Выделены и обоснованы три основные направления борьбы за мир в деятельности со­ветского правительства: использование трибуны и аппарата Лиги Наций; заключение двусторонних договоров с «некоммунис­тическими» странами и налаживание отношений по диплома­тическим каналам; борьба за проведение в жизнь тактики еди­ного народного фронта против фашизма10.

Однако основной мыслью работы Таракуцио является, на наш взгляд, попытка доказать, что главной целью СССР было стремление осуществить идею проведения мировой социалисти­ческой революции. Когда мирное сосуществование отвечает этой цели, Советы борются за мир, когда не отвечает — предпочитают войну. Автор утверждает, что вместе с построением социализма для СССР отпала необходимость бороться за мир. В силу этого якобы был заключен пакт о ненападении с Германией.

Значительной известностью среди американцев пользова­лись работы русской эмигрантки В.М. Дин, занимавшей в пред­военные годы пост заместителя .директора «Foreign Police As­sociation». Она, как и Таракуцио, безоговорочно поддерживала «интервенционистов», но в отличие от него достаточно крити­чески оценивала политику «умиротворения», и особенно Мюн­хенское соглашение. По ее мнению, политика «умиротворе­ния» закончилась в начале 1939 г. Она считала, что советско- германский пакт был наказанием за Мюнхен. Как и многие

166

«интервенционисты», Вера Мишель Дин не отрицала тотали­таризм Советского государства, но доказывала, что во внеш­ней политике СССР, как и все другие страны, руководствует­ся принципами соблюдения «национальных интересов»11.

Большое влияние на общественное мнение в предвоен­ный период12 оказала книга европейского корреспондента «The New York Times» Кларенса К. Стрейта «Союз сейчас»13, пред­ставлявшего позицию умеренной части «интервенционистов». Находясь под влиянием концепций тоталитаризма, Стрейт ра­тует за немедленное создание системы коллективной безопас­ности для отпора фашистской агрессии, отмечая возможность и желательность объединения «демократий» с СССР. К. Стрейт раньше других показал отрицательные последствия Мюнхена и отметил антисоветскую направленность «Пакта четырех», правда, только в плане игнорирования СССР.

В первые дни после заключения советско-германского пакта о ненападении далеко не все американские историки воспри­няли его как сенсацию, как «взорвавшуюся бомбу». Так, во время радиодискуссии, состоявшейся 27 августа, в которой при­няли участие профессора Чикагского университета, профессор У. Лэвис отметил, что «в результате этого соглашения Россия сохраняет баланс сил не только в Европе, но и в Азии». Его поддержали другие участники дискуссий. К. Райт подчеркнул, что СССР «предотвратил окружение со стороны Японии и Гер­мании, и это то, чего он никогда не смог бы достигнуть другим путем». Во время дискуссии была дана отрицательная оценка мюнхенской политики, подчеркнута ее антисоветская направ­ленность. Участники дискуссии подчеркнули, что, если бы Ан­глия, Франция и СССР заключили бы союзный военный дого­вор, «войну можно было предотвратить»14. По существу, участ­ники этого разговора обозначили концепции, выходящие за рамки чисто «интервенционистских» взглядов, приблизившись в этом к позициям американских либералов.

Американский либерализм в этот период был представ­лен журналистами «The New Republic» и «The Nation». В этих изданиях сотрудничали многие известные деятели американс­кой культуры и науки. Журнал «The Nation» в конце августа 1939 г. опубликовал письмо известных общественных деятелей «Всем сторонникам демократий и мира» (всего 4000 подписей.

167

В их числе были Р. Кент, Ф. Шуман, М. Лернер, А.Р. Уильямс, В. Шин и др.). В этом письме прозвучал страстный призыв к со­трудничеству СССР и США, Советский Союз объявлялся “фор­постом” против войны и агрессий15.

В воззвании подчеркивалась необходимость бороться с раз­жиганием волны антисоветизма: «С целью повернуть антифа­шистские чувства против СССР они (профашистские идеоло­ги) распространяют чудовищную ложь, что СССР и тотали­тарные государства практически одно и то же. Таким образом они надеются создать разногласия прогрессивных сил, чьи объ­единенные усилия являются делом первостепенной важности во имя поражения фашизма»16.

Другой либеральный журнал «The New Republic», согла­шаясь с необходимостью объединения с Советским Союзом для борьбы с фашизмом, причислял все же его к тоталитар­ным государствам, основывая свою мысль на том, что в СССР существует однопартийная система.

Концепции «национального интереса» и «тоталитаризма» по отношению к анализу советской внешней политики плохо уживались. В американском историографическом направлении это привело к расколу среди либералов.

В условиях антисоветской истерии, развернувшейся в США в начальный период второй мировой войны, большинство ли­бералов стали оценивать внешнюю политику СССР с позиций крайнего консерватизма. Так, Луис Фишер заявил, что Советы никогда не хотели заключить пакта об отпоре агрессии с за­падными «демократами»17, указывая на концепцию умеренно консервативной публицистики и историографии о смене по­литики Советского Союза в связи с отставкой М.М. Литвино­ва, об отказе Англии и Франции от «политики умиротворе­ния» после короткой войны Германии с Чехословакией.

Немногие либералы в тех условиях продолжали отстаивать свои прежние взгляды как на развитие международных отно­шений в целом, так и на роль СССР в них. В вышедшей в нача­ле 1941 года книге Ф. Шумана доказывается, что заключение пакта о ненападении было вызвано отказом «демократий» от действенного договора с Советским Союзом, продолжением ими «политики умиротворения», означавшей стремление на­править фашистскую агрессию в Восточную Европу. Ф. Шуман

168

считал, что одной из основных целей советско-германского пакта «является выигрыш времени», который позволил бы СССР лучше подготовиться к отпору агрессии18.

В это время Ф. Шуман в противовес всем оттенкам кон­сервативных концепций утверждал, что призывы «демокра­тий» к миру, терпимости и справедливости в условиях раз­вернувшейся агрессии, ведут к разрушению мира и справед­ливости; они служат прикрытием главной цели «умиротвори­телей», поддерживаемых США, — «использования фашизма против коммунизма»19.

Естественно, что, кроме небольшой группы либералов, с прямой поддержкой позиции СССР выступили американские коммунисты. В своих периодических изданиях «The Communist» и «Daily Woker» они стремились к созданию широкого антифа­шистского фронта, разоблачали тактику «умиротворителей». В брошюре У.З. Фостера «Что есть что о войне. Вопросы и ответы» показана абсурдность обвинений против Советского Союза в развязывании им войны. У.З. Фостер так объясняет причины со­ветско-германского пакта: «Поняв, что все его мирные усилия потерпели поражение, и не желая быть втянутым в войну, кото­рую он не смог предотвратить, в целях самообороны и руковод­ствуясь здравым смыслом, СССР отступил от линии огня люби­телей войны и занял позиции нейтралитета»20.

Голоса либералов и коммунистов не оказывали сколь-ни­будь существенного влияния на общественное мнение вплоть до нападения фашистской Германии на СССР. К моменту на­падения Германии на Советский Союз американцы привыкли к молниеносным победам рейха в Европе. Они начинали пони­мать ту реальную угрозу, которую нес фашизм всем народам, стали осознавать, что Америке не удастся остаться вне войны. Американское правительство открыто стало на сторону «де­мократий», приступив к оказанию материальной помощи Ан­глии. Опросы общественного мнения июня-июля 1941 г., про­веденные институтом Дж. Гэллапа, показали рост симпатий к СССР. Так, 72 % американцев желали победы в начавшейся войне СССР и только 4 % — Германии. Правда, 44 % думали, что победит Германия, лишь 22% опрошенных отдавали побе­ду Советам21. За оказание материальной помощи Советской Рос­сии высказались менее 40 % американцев22.

169

В этот период произошел поворот в тоне и настроениях средств массовой информации США в оценке внешней поли­тики СССР. Большинству казалось, что «произошло чудо», и «стало ясно, что о Советском Союзе в последние 20 лет было сказано больше лжи, чем о любой другой нации»23. В это время в США широкое распространение получают либеральные внеш­неполитические концепции С. Ниринга, Дж. Дэвиса, К. Ламон- та, А.Р. Уильямса24.

Опросы общественного мнения в США в период войны показывают резкие колебания общественного мнения амери­канцев25. К концу войны отмечен рост антисоветских настрое­ний, связанный с возникновением проблемы послевоенного переустройства мира. Широкую известность в самом начале войны получили слова будущего американского президента Г. Трумэна: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они уби­вают друг друга как можно больше»26. Эти слова стали мани­фестом крайне консервативного направления как в американ­ской политике, так и в американской историографии.

Тем не менее точка зрения «изоляционистов» в целом на­чинает исчезать со страниц печатных изданий, так же как и про­поведь взглядов фашиствующих политиков. В годы войны крайне консервативное направление несколько видоизменилось, заим­ствовав идеи у «умеренных» и отчасти либералов. К таким иссле­дованиям, на наш взгляд, можно отнести коллективный труд сотрудников университета Северной Каролины27. Его авторы стре­мятся доказать непредсказуемость и эгоистичность советской внешней политики, в которой, по их мнению, преобладали то приоритеты идей мировой революции, то стремление к созда­нию системы коллективной безопасности (М. Литвинов), то желание взаимовыгодно сотрудничать с нацистами. При этом последний поворот в политике был связан, по мнению ряда авторов, с тем, что после переговорных процессов в результате получения Румынией и Польшей гарантий военной поддержки со стороны западноевропейских держав «исчезла угроза Украи­не». Более того — советское правительство не шло на сотрудни­чество с «демократиями» в ходе войны, так как боялось, что это «приведет к концу советской системы». К тому же, по мнению

170

этих авторов, СССР стремился столкнуть своих врагов во имя мировой революции28.

Практически не изменил крайнего антисоветизма Макс Истмэн. В статье, опубликованной в 1943 г., он продолжает раз­вивать идеи тождества фашизма и коммунизма29. Единствен­ной уступкой изменению общественного мнения явилось на­звание статьи «Чтобы успешно сотрудничать — мы должны знать факты о России». Вывод в указанной работе был сделан прямо противоположный: сотрудничать с тоталитарным режимом не­льзя. СССР, по мнению Истмэна, не поможет и в борьбе с Японией, так как он подписал с ней договор. (Удивительно, но практически во всей западной литературе и прошлого и на­стоящего не упоминаются Декларации о дружбе, подписанные с Германией, Англией и Францией после Мюнхенского согла­шения!). Впрочем, Истмэн высказал и еще более «ценные» идеи: по их мнению, во всех убийствах западных политических дея­телей виноват СССР.

«Новые» крайне консервативные концепции выдвигает американский профессор и русский эмигрант Д. Даллин30. Ока­зывается, не США, а СССР проводил «политику изоляцио­низма». Основываясь на записке посла Франции в Германии о том, что «ходят слухи» о немецких предложениях Советскому Союзу (такие предложения поступали неоднократно), Д. Дал­лин приходит к выводу, что в мае 1939 года в Москве начались переговоры между СССР и Германией. Анализу этих событий был посвящен целый раздел книги.

В годы второй мировой войны лидирующие позиции в аме­риканской публицистике и историографии стали занимать пред­ставители умеренно консервативного течения, развивающего концепции «национального интереса». В это время большой из­вестностью пользовались работы У. Липпмана — американско­го журналиста, политолога и социолога. В одной из его работ 1943 года целая глава была посвящена анализу советско-аме­риканских отношений. Исходная позиция и одновременно вы­вод У. Липпмана состоит в том, что, несмотря на значительные различия в идеологии, «Советский Союз и США, обычно каж­дый во имя своих интересов, поддерживали друг друга»31.

В работе Липпмана, как большинства представителей уме­ренно консервативного течения в американской историогра­

171

фии, советско-германский пакт объявляется «оборонительным», а главной «ошибкой демократий» признается Мюнхенское со­глашение. Уже через год в своей новой книге У. Липпман не­сколько смещает оценки, заявляя, что во имя обеспечения мира СССР должен претворять в жизнь «демократические» нормы. Здесь же он возвратился к мысли о том, что СССР, преследуя цели «революционного мирового коммунизма», отказался от них временно, заключив союзнические отношения с западны­ми странами32. Подобные колебания (а иногда и колебания бо­лее резкого толка) были свойственны многим представителям умеренно консервативного течения.

В целом надо отметить, что в концепциях умеренных кон­серваторов преобладали все же благожелательные оценки со­ветской внешней политики33. Одной из наиболее серьезных ра­бот в американской историографии рассматриваемого периода является книга А.У. Поупа «Максим Литвинов». Используя жанр биографического повествования, американский историк пока­зал динамику развития международных отношений. Более де­тально он сумел вскрыть тактику проволочек, затягивания хода англо-франко-советских переговоров со стороны Англии и Франции, характер и содержание их закулисных маневров34.

Завершая анализ историографических концепций, анали­зирующих характер советской внешней политики в период вто­рой мировой войны, следует заметить, что небывалый рост интереса рядовых американцев к СССР привел к появлению большого количества общих работ о Советском Союзе, кото­рые в целом отличались доброжелательностью настроя авторов по отношению к стране Советов35. Правда, в значительной мере эти книги носили конъюнктурно-публицистический, а не на­учный характер в силу того, что их авторы обходили неприят­ные, по их мнению, вопросы. Хотя содержание данных работ и отличалось противоречивостью, недосказанностью мысли ис­следователей, тем не менее появление в американской истори­ографии работ такого плана можно в определенной мере на­звать прорывом в сфере научного подхода к изучению рассмат­риваемой проблемы.

172

П РИ М ЕЧАН И Я

1. См. : Наджафов Д.Г. Народ США против войны и фашизма. М., 1969. С. 68—91.

2. Congressional Record. Vol. 78. Part. 1. P. 469, 307—309.3. Levering R.B. American Opinion and the Russian Alliance,

1939—1945. €hapel Hill: The University of North Carolina Press, 1976. P. 262.

4. The New York Times. 08. 24. 1939.5. Цит. по: Levering R. Op. cit. P. 19.6. Current History. 1939. Vol. 49. N 6. P. 17—19.7. Current History. 1939. Vol. 5. P. 87.8. Lions E. Assignment in Utopia. N. Y , 1937; Lions E. Stalin:

Czar of All the Russians. Philadelphia, 1940; Eastman M. Reflection on the Failure o f Socialism. N. Y , 1955.

9. Цит. по: Levering R. Op. cit. P. 22.10. Taracousio T.A. War and Peace in Soviet Diplomacy. West

Point, 1975. P. 218—226.11. Dean V.M. Russia’s Role in the European Conflict/ / Foreign

Affairs. 1940. March, 9. Vol. XIX. N 24. P. 301—316.12. См.: Gallup G, Rae S.F. The Pulse of Democracy. The Public

Opinion Poll and How it Works. N. Y , 1940. P. 208, 209, 316; Levering R. Op. cit. P. 21—22.

13. Streit K. Union Now: A Proposal for a Federal Union of the North Atlantic. N. Y , 1939.

14. Laves W , Utley C , Wright Q. A Radio Discussion of Europe on the Verge. Chicago, 1939. P. 7—11.

15. The Nation. 08. 26. 1939. P. 228.16. The New Republic. 1939. N 1291. P. 88—89.17. Schuman F.L. Europe on the Eve. The Crisis of the Diplomacy,

1933—1939. N. Y. and. L , 1939. P. 261—262, 352.18. Ibid. P. 33.19. Foster W.Z. What’s What about the War Questions and

Answers. N. Y , 1940. P. 7.20. Livering R. Op. cit. P. 45.21. Hero A. O. American Religious Groups View Foreign Policy:

Trends in Rank-and-Fill Opinion, 1937—1969. Ounham, 1973.22. Ward H The Soviet Spirit. N. Y , 1944. P. 10.23. См. : Nearing S. United World. The Road to International Peace.

N. Y.,1945; Goetz D. Russia and America. Old Friends— New Neighbors.

173

N. Y , 1945; Davies J.E. Our Soviet Ally in War and Peace. N. Y , 194424. Warren C. American Attitudes toward Russia / / Antioch Review.

1947. June. P. 183-185.25. The New York Times. 06. 21. 1941.26. Pegg C.H. American Society and the Changing World. N. Y ,

1944. P. 57.27. Ibid. P. 58.28. Reader’s Digest. 1943. July. Vol. 43. N255. P. 1—14.29. Dallin D.I. Soviet Russia’s Foreign Policy, 1939—1942. New

Haven, 1944. P. 26—29, 33—39.30. Lippman W. The U.S. Foreign Policy: Shield of the Republic.

Boston, 1943. P. 177.31. Lippman W. The U.S. War Aims. Boston, 1944. P. 149—

152.32. См., например: Fry V. The Peace that Failed. N. Y. , 1944;

Davies J. Mission to Moscow. N. Y , 1941; Culberston E. Total Peace. N Y , 1943.

33. Pope A. U. Maxim Litvinov. N. Y , 1943.34 См., например: Wolfe L. Short History of Russia. N. Y., 1944;

Baker N. Lenin. N. Y ., 1945; Mandel W. A Guide to the Soviet Union. N Y , 1945.

35. Например: The Mainstream of Civilization. HBI. 1989. P. 934—937; Huge T. World History. N. Y , 1996. P. 642—653.

Е.Ш. Музраева

ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ КАЛМЫКИИ В США

В последнее время интерес к истории калмыков и их пред­ков, ойратов, возрастает как в Европе, так и в США.

Развитие востоковедения в США в целом, монголоведе­ния и калмыковедения в частности, во многом связано с дея­тельностью российских ученых, оказавшихся в Америке в эмиг­рации. Н.Н. Поппе, продолжительное время являвшийся про­фессором университета в г. Сиэтле, способствовал заметному оживлению востоковедческих исследований. Большую извес­тность получили труды Г.В. Вернадского. В США проживает и плодотворно работает профессор Мэрилендского университе­

174

та Араш Борманджинов, калмык по происхождению, родив­шийся в 1922 г. в Сербии в семье эмигрантов из России.

Исследования по истории калмыков публикуются в пери­одических изданиях, таких, как «Монгольские исследования», «Журнал по Центральной Азии», «Уральская и Алтайская се­рия университета Индианы» и др. В 1960-е годы в США изда­вался «Калмыцко-Ойратский сборник», в котором публикова­лись статьи по истории, этнографии, культуре калмыков. Из­дателями сборника были Араш Борманджинов и Джон Крюгер. Выходу в свет сборника способствовало Общество ревнителей калмыцкой культуры, действовавшее в Филадельфии. В этом сборнике опубликованы труды Н.Н. Поппе, Г.В. Вернадского, П. Рабел и других исследователей1.

В статье Г.В. Вернадского «Историческая основа русско- калмыцких отношений» продвижение калмыков на запад и вхождение в состав России рассматривается в связи с русской колонизацией Сибири. Ученый считает, что существовала уг­роза покорения Сибири калмыками, так как они имели мно­гократное численное превосходство над русскими гарнизона­ми. Однако этого не произошло в силу ряда причин. Г.В. Вер­надский указывает на то, что «русское проникновение на Вос­ток... привело к собиранию монгольских и тюрко-татарских народов и племен Россией. В конце концов, русским удалось объединить под своей властью или влиянием большую часть территории бывшей Монгольской империи (кроме внутренней Монголии и, конечно, Китая). Россия стала евразийской дер­жавой. В этом смысле можно говорить о том, что Россия яви­лась наследницей Монгольской империи»2. Взгляд Вернадского на развитие русско-калмыцких отношений следует назвать широким, комплексным и глубоким, что свойственно работам всех выдающихся исследователей.

Следует особо отметить научную и организаторскую дея­тельность профессора А. Борманджинова. Круг его научных ин­тересов широк. Он известен и как филолог-славист, и как кал- мыковед. Его перу принадлежат филологические изыскания в области калмыцкого языка, исследования по народному эпосу «Джангар», а также труды по истории калмыков3.

Известным трудом Борманджинова, недавно переведен­ным на русский язык, является исследование «Ламы калмыц­

175

кого народа: ламы донских калмыков»4. История духовной жиз­ни народа, деятельность религиозных подвижников в послед­нее время привлекают к себе внимание исследователей. Задача духовного очищения и возрождения, стоящая сейчас перед нашим обществом, не разрешима без обращения к истокам духовности, истории буддизма. Борманджинов пишет: «Калмыки всегда были ревностными буддистами или ламаистами. Ламаи­стское духовенство пользовалось большим уважением. Число духовных лиц по отношению к общему населению было значи­тельным. Многочисленные храмы, как кочевые, так и стацио­нарные, служили не только местами поклонения, но и цент­рами буддийского образования, а также светского начального обучения»5. В книге американского историка рассматривается деятельность лам донских калмыков с начала XIX в. до 30-х годов XX в. В 1930-е годы буддийская церковь Калмыкии под­верглась гонениям и разорению. Профессором Борманджино- вым проделана большая работа по изучению труднодоступных источников и создан оригинальный труд, аналогов которому нет в современном калмыковедении. Книга снабжена редкими фотографиями духовных глав калмыцкого народа.

Эмиграция из Советской России времен гражданской во­йны становится предметом изучения современных историков. Свой вклад в создание истории калмыцкой эмиграции внес Араш Бор­манджинов. Его статьи посвящены проблемам культурной асси­миляции калмыков в Европе и США, истории калмыцкой диас­поры в Сербии6. Профессор показывает, как калмыки-эмигранты и их потомки стремились сохранить себя как этнос, несмотря на превратности судьбы и существование в поликультурной среде. Ценность этим публикациям придает то, что автор был непос­редственным участником событий, о которых пишет. Он высту­пает и как очевидец, и как историк. Это придает его сочинениям неповторимый эмоциональный оттенок. В целом деятельность про­фессора Борманджинова способствует созданию полной и объек­тивной истории калмыцкого народа, а также она помогает сбли­жению и взаимообогащению культур разных народов.

Заметным вкладом в американское калмыковедение явля­ется труд Стивена Халковица «Монголы Запада»7. Книга при­мечательна тем, что в ней содержится перевод известного ли­тературного памятника «История калмыцких ханов». Теперь и

176

на английском языке можно прочитать произведение аноним­ного автора, создавшего свой труд, вероятно, в конце XVIII— начале XIX в. Калмыковеды признают перевод Халковица дос­таточно адекватным оригиналу. По мнению профессора Бор­манджинова, «Халковиц прекрасно знает ойратскую письмен­ность»8. Несмотря на некоторые неточности, главным образом в написании терминов, названий и имен, книга С. Халковица является событием для всех тех, кто интересуется историей калмыцкого народа.

Успешно исследует историю калмыков Майкл Ходарков- ский из университета в Чикаго. Им написана статья о Петре I и Аюке-хане и книга «Там, где встретились два мира: Русское государство и кочевники-калмыки. 1600—1771»9. Книга Ходар- ковского написана на основе широкого круга источников и литературы. Особенно важно то, что автор, пожалуй, первым из калмыковедов использует турецкие источники. Они имеют особое значение для исследования ситуации на южных рос­сийских границах. Ходарковский считает, что русские документы как источники во многих случаях не следует абсолютизировать: к ним следует относиться критически.

В предисловии к своей книге Ходарковский пишет, что стремился избежать «русско-центристского» подхода к исто­рии калмыков и их взаимоотношений с Россией. Он полагает, что историю этого кочевого народа следует рассматривать в кон­цептуальных рамках традиционного калмыцко-монгольского об­щества. В силу этого он стремился использовать социально-по­литические и экономические категории, присущие данному обществу. В то же время американский историк отмечает, что отношения России с калмыками во многом были типичными, схожими с ее отношениями с другими кочевыми народами, проживавшими у южных границ государства.

М. Ходарковский указывает на то, что главная цель рос­сийского правительства — укрепление южной границы и ис­пользование калмыков в качестве военной силы — оставалась неизменной в течение длительного периода в XVII—XVIII вв. Тем не менее политика Москвы по отношению к калмыкам подверглась существенным изменениям, начиная от простого покровительства и заканчивая полным включением в состав Российской империи. Ученый также показывает, что внутрен­

177

ние изменения в калмыцком обществе явились во многом ре­зультатом контактов калмыков с Россией. Взаимодействие куль­тур оседлых и кочевых народов, стоящих на разных ступенях развития, является сложным и противоречивым процессом. Хо- дарковскому удалось создать многоплановую и объемную кар­тину русско-калмыцких отношений и интеграции калмыков в жизнь Российской империи. Его книга является крупным дос­тижением на пути создания подлинной истории калмыцкого народа и истории Российского государства10.

Необходимо отметить, что история калмыков привлека­ет внимание таких ученых, как Джон Крюгер, Паула Рабел, Чарльз Риз.

В заключение следует заметить, что история калмыцкого народа изучается многими американскими исследователями. Их достижения довольно значительны, они являются важным вкла­дом в историографию истории калмыков. Правда, в основном изучается история XVII—XIX вв., а проблемы новейшей исто­рии Калмыкии почти не привлекают внимания ученых. Впро­чем, следует заметить, что историки и Калмыкии, и России также не преуспели в создании научно объективной концеп­ции современной истории России. Так что изучение современ­ной истории Калмыкии, а также создание целостного, обоб­щающего труда по истории калмыцкого народа с древнейших времен до наших дней остаются актуальной задачей как для отечественных, так и зарубежных историков.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Kalmyk-Oirat Symposium / Ed. by Arash Bormanshinov and John R.Krueger. Philadelphia, 1966.

2. Вернадский Г.В. Историческая основа русско-калмыцких отношений/ / Kalmyk-Oirat Symposium. Philadelphia, 1966. P. 18.

3. Bormanshinov A. Prolegomena to a History o f Kalmyk Noyons (Princes). 1. Buzava (Don Kalmyk) Princes / / Mongolian Studies. 1991. Vol. XIV. P. 41—80; A Secret Kalmyk Mission to Tibet in 1904 / / Central Asiatic Journal. 1992. Vol. 36. N 3—4. P. 161—187; The Lamas of the Kalmyk people: The Don Kalmyk Lamas / Indiana University Reseach Institute for Innes Asian studies. Bloomington (Indiana), 1991.

178

4. Борманджинов А. Ламы калмыцкого народа: ламы донских калмыков / Авторизованный пер. Э.-Б. Гучиновой. Элиста, 1997.

5. Там же. С. 8.6. Bormanshinov A. Some problems of cultural assimilation of the

Kalmyk in the United States and Europe / / Ural-Altaische Jahrbuches. Wiesbaden, 1990. Bd. 9. P. 225—235; Борманджинов А. Записки о кал­мыцкой диаспоре. Первый буддийский храм в Европе. Перипетии «серб­ских» калмыков в 1944—1945 гг. / / Теегин герл. Элиста, 1990. N 8.

7. Halkovic S. The Mongols o f the West. Bloomington (Indiana),1985.

8. Bormanshinov A / / Mongolian Studies. 1988. Vol. XI. P. 116— 120. Рец. на кн.: Halkovic S. The Mongols o f the West. Bloomington (Indiana), 1985.

9. Khodarkovsky M. Uneasy Alliance: Peter the Great and Ayuki Khan / / Central Asian Survey. 1988. Vol. 7. N 4; Where Two World Met: The Russian State and Kalmyk Nomads, 1600—1771. Ithaca; N. Y , 1992.

10. Bormanshinov A. / / Mongolian Studies. 1994. Vol. XVII. P. 99—126. Рец. на кн.: Khodarkovsky M. Uneasy Alliance: Peter the Great and Ayuki Khan / / Central Asian Survey. 1988. Vol. 7. N 4.

С.В. Голунов

ИСЛАМ В СНГ И ПРОБЛЕМЫ РОССИЙСКО- АМЕРИКАНСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО

ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

В современных условиях ислам становится одним из факто­ров, определяющих новую геополитическую ситуацию на пост­советском пространстве. При этом важно учитывать не только интенсивность процессов национально-культурного возрожде­ния в мусульманских районах СНГ, но и втягивание последних в важнейшие геополитические системы (Ближний и Средний Восток), международные организации (ООН, ОИК, ОБСЕ и т. п.). Учитывая, что и Россия, и США имеют в упомянутых рай­онах серьезные стратегические интересы и располагают весьма значительным потенциалом для их воплощения, характер взаи­модействия между данными странами в рассматриваемой сфере

179

способен оказать сильное влияние на развитие ситуации далеко за пределами самого мусульманского юга СНГ.

В советский период такое взаимодействие приобретало, по большей части, форму противостояния. Если Советский Союз, последовательно проводя атеистическую политику у себя дома, стремился использовать ислам и мусульманские терри­тории СССР для иллюстрации преимуществ своей системы перед мусульманским миром, то для США исламский фактор в первую очередь имел значение в свете отстаивания своих стра­тегических интересов на Ближнем и Среднем Востоке, обозна­ченных известным американским политологом З. Бжезинским как нефть и моральные обязательства перед Израилем1. Как уг­роза этим интересам были восприняты происшедшие в 1979 г. Исламская революция в Иране и ввод советских войск в Афга­нистан. В связи с последним событием американские политики и аналитики обратили более серьезное внимание на мусуль­манские районы СССР, во многом сохранившие, несмотря на проводимую в их отношении политику секуляризации и мо­дернизации, традиционалистский уклад и поэтому представ­лявшиеся некоторым западным экспертам той отправной точ­кой, с которой в СССР могли бы начаться дезинтеграционные процессы2. Наряду с усилением пропагандистского вещания на данные районы предлагалось предпринять и более активные действия, включая, например, обсуждение в ООН вопроса о дискриминации прав советских мусульман3.

Такая стратегия находилась, по-видимому, еще в стадии разработки, когда процесс дезинтеграции СССР, в котором му­сульмане сыграли, кстати, гораздо меньшую роль, чем им отво­дилась упомянутыми экспертами, принял необратимый харак­тер. Крушение Советского Союза привело не только к появле­нию на политической карте мира шести новых мусульманских государств (Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан), но и к неуклонному возрастанию роли ислама как фактора политической жизни на постсоветском про­странстве. С одной стороны, исламское возрождение в итоге прак­тически повсеместно оказалось обусловленным культурно-этни­ческими рамками, но с другой — в условиях социального и эко­номического кризиса ислам стал одним из средств выражения различных политических интересов, в том числе и местных ре­

180

жимов, оправдывающих перед Западом ущемление демократи­ческих свобод необходимостью противодействия наступлению радикального исламизма. К исламу апеллируют и те страны, которые пытаются играть патерналистскую роль по отношению к мусульманским районам СНГ. Это в первую очередь Турция, Иран, Пакистан и Саудовская Аравия.

Сложившаяся ситуация побуждала и Москву, и Вашинг­тон к выработке новой стратегии, которая на первых порах, ввиду отсутствия у США значительных экономических интере­сов, с одной стороны, и стремления России в первую очередь предотвратить дезинтеграцию старых связей — с другой, носи­ла преимущественно превентивный характер. Беспокойство обе­их стран вызывали исламский радикализм, эскалация абхаз­ского, карабахского и таджикского конфликтов, неопределен­ность судьбы центральноазиатских ядерных технологий и мате­риалов, к которым, по некоторым данным, проявляли инте­рес такие страны, как Ирак, Иран и Ливия. Беспокойство Рос­сии связано с угрозой распространения сепаратизма в собствен­ных пределах, США — в связи с опасением за свои стратеги­ческие интересы на Ближнем Востоке.

В то же время в подходах Москвы и Вашингтона по рас­сматриваемому кругу вопросов имелись существенные нюансы. Последний, поначалу рассматривая Россию как державу, кото­рая неизбежно уступит свои позиции таким мусульманским «цен­трам силы», как прозападная и секулярная Турция4 или видев­шийся главным геополитическим противником США на Ближ­нем Востоке исламистский Иран, делал ставку на Анкару5, тог­да как Россия, опасаясь, что так называемый «эффект домино» (т. е. «цепная реакция» распространения по мусульманским рай­онам СНГ идей радикального ислама или национализма) зат­ронет и ее пределы6, видела угрозу и в турецком пантюркизме (имеющем своим компонентом и идею исламской солидарнос­ти), и, в несколько меньшей степени, в иранской идеологии «экспорта исламской революции». Несколько различались пози­ции сторон и в отношении секулярных, но ущемлявших демок­ратические свободы местных режимов. Политика США по отно­шению к последним явилась, как представляется, результатом компромисса между двумя точками зрения, первая из которых предусматривала немедленное оказание помощи данным режи­

181

мам, а вторая — увязывала такую помощь с экономической и политической либерализацией7. Следствием этого можно счи­тать, например, с одной стороны, предоставление в 1993—94 гг. Узбекистану и Туркмении режима наибольшего благоприятство­вания в торговле, а с другой — довольно резкие демарши в связи с нарушением в центральноазиатских государствах демок­ратических свобод8. Из Москвы же некоторая критика, как пра­вило, звучала лишь по поводу ущемления прав русскоязычного населения, однако в то же время именно Россия оказывала рес­публикам Центральной Азии основную поддержку в военной, политической и экономической сферах, предоставив упомяну­тым государствам только в 1993 г., по данным известного рос­сийского экономиста А. Илларионова, кредиты в размерах от 45 до 70 процентов от их ВВП, что в туркменском случае оказалось в расчете на душу населения в 2,7 раза больше, чем было выде­лено Центробанком ... самой России9.

Одним из главных примеров позитивного взаимодействия Москвы и Вашингтона в данной сфере являются совместные усилия последних по вопросам о нераспространении и ликвида­ции центральноазиатского ядерного потенциала. Еще в декабре 1991 г. эту проблему затрагивал посетивший Казахстан с офици­альным визитом госсекретарь США Дж. Бейкер10. Несколько позже между Россией, Белоруссией, Украиной и Казахстаном там же было подписано соглашение о нераспространении ядерного ору­жия. При этом Алма-Ата настояла на временном сохранении своего ядерного потенциала11, что вызвало на Западе серьезную озабоченность. Между тем в мае 1992 г. Бейкер посетил также Узбекистан и Таджикистан, не только призывая, в последнем случае, Душанбе в обмен на экономическую помощь отказаться от разнообразных связей с Ираном, но и желая получить гаран­тии, что уран местного происхождения не попадет в руки заин­тересованным в его получении Ирану или Ливии12. Если в тад­жикском случае источники ядерных материалов впоследствии были фактически взяты под контроль российскими миротвор­ческими силами, то в казахстанском Н. Назарбаев после про­должительных переговоров в Вашингтоне в мае 1992 г. признал СНВ-213. После этого в 1993 г. Казахстан согласился с приданием стратегическим ракетным частям статуса российских (с после­дующим их выводом из республики), а затем, в ходе визита в

182

Алма-Ату вице-президента А. Гора, присоединился к договору о нераспространении ядерного оружия и заключил соглашение о его демонтаже, продав США в 1994 г. около 600 кг обогащенного урана14. Таким образом, вопрос о казахстанском ядерном потен­циале удалось успешно разрешить.

Во многом сходными оказались позиции России и США и по отношению к затрагивающим мусульманские районы СНГ конфликтам, возможными последствиями которых виделись, в частности, усиление исламского радикализма и втягивание в них третьих мусульманских сил. Имея совпадающие по большинству вопросов точки зрения относительно карабахского и абхазского урегулирования, основанные на признании территориальной це­лостности Азербайджана и Грузии и их широкой автономии — соответственно Нагорного Карабаха и Абхазии, обе страны при­няли активное участие в работе Минской группы под эгидой СБСЕ по Нагорному Карабаху. Более того, в 1994 г. США под­держали резолюцию ООН, дававшую зеленый свет вводу рос­сийских миротворческих сил в Абхазию15. Определенное сходст­во позиций обеих сторон проявилось и по отношению к тад­жикскому конфликту. Как известно, созданные в 1992 г. по ре­шению лидеров центральноазиатских государств и России кол­лективные миротворческие силы фактически приняли сторону ходжентско-кулябской коалиции. Это в 1993 г. привело к вытес­нению основных сил исламистов на территорию соседнего Аф­ганистана. Новое таджикское правительство, несмотря на факты репрессий по территориально-этническому и политическому признакам, было признано не только Москвой, но и фактичес­ки Вашингтоном, который, по некоторым сведениям, начал оказывать поддержку кулябцам еще летом 1992 г., когда Россия сохраняла нейтралитет16. Вместе с тем обе страны стремятся к поддержанию контактов и с оппозицией: Россия, став главным посредником в процессе национального примирения (что при­вело к подписанию в июне 1996 г. московского соглашения о принципах политического урегулирования17), США, оказав в гуманитарной и дипломатической сферах определенную поддер­жку базирующейся в Афганистане оппозиции18.

Наконец, достаточно благосклонной по отношению к Рос­сии можно считать официальную американскую позицию в свя­зи с чеченским конфликтом. Так, в декабре 1994 г. представи­

183

тель госдепартамента Майкл Маккэри назвал данный конфликт исключительно внутренним делом Российской Федерации19. В начале 1995 г. США и НАТО согласились с временным сохра­нением Россией на южном фланге превышающего лимиты ко­личества обычных вооружений. Вашингтон осудил террористи­ческие акты чеченских сепаратистов в Буденновске и Кизля­ре20, проявив явно критическую позицию, по существу, лишь в отношении намерения федерального командования приме­нить неадекватную для взятия Грозного силу, приветствовав вместе с тем миротворческие усилия генерала Лебедя21. В ходе конфликта благосклонности Вашингтона добивались и чеченс­кие повстанцы. Однако небезуспешное стремление создать себе благоприятный имидж в глазах американского общественного мнения сочеталось при этом с критикой США не только за благоприятный для Москвы нейтралитет, но даже и за якобы имевшую место прямую помощь России. Об этом заявил в ин­тервью польской газете «Rzecz Pospolita» лидер сепаратистов З. Яндарбиев, обвинив американскую разведку в содействии опе­рации по устранению Д. Дудаева посредством предоставления российским спецслужбам данных о технических параметрах си­стемы его сотовой связи22.

Вместе с тем по мере обусловленной ростом экономичес­ких и политических интересов активизации политики США в отношении мусульманского юга СНГ, между Москвой и Ва­шингтоном стали возникать достаточно серьезные противоре­чия, ставшие отчасти результатом непоследовательности по­литики самой России. Это происходило на фоне дисбаланса в сфере геополитических интересов России, пытавшейся, с од­ной стороны, сохранить свое политическое лидерство, а с дру­гой — укрепить взаимовыгодные связи. Во многом по этой при­чине в некоторых случаях США стали рассматриваться в качес­тве определенного противовеса России. Ярким примером это­му, в частности, может служить сделанное в 1995 г. в ходе визи­та в Вашингтон весьма откровенное заявление Вафы Гули-заде, главного советника по внешней политике азербайджанского президента Г. Алиева. Он назвал Россию врагом номер один (после нее, по его мнению, следуют Иран и исламский фунда­ментализм) и призвал США к совместной борьбе с этими си­лами23. Как в России, так и в США усилились голоса, обвиня­

184

ющие другую сторону в стремлении к гегемонии на постсовет­ском пространстве. В американском случае это нашло выраже­ние в появлении за короткий период доктрины геополитичес­кого плюрализма З. Бжезинского24 или доктрины М. Олбрайт25. В их содержании предусматривается, в частности, создание на геополитическом пространстве СНГ противовесов России че­рез поддержку национальных интересов таких ныне независи­мых государств, как Украина и Узбекистан. В какой-то мере симптоматично, что Вашингтон заметно снизил остроту своей критики в отношении центральноазиатских режимов (факти­чески согласившись с их оправданиями нарушений демокра­тических свобод «фундаменталистской угрозой»), усилив в то же время оказание помощи данным государствам в военной сфере. Не случайно, что в 1996 г. Узбекистан пошел даже на столь ответственный шаг, как присоединение к введенным США экономическим санкциям против Ирана26.

Наиболее выраженно российско-американские противо­речия проявились в связи с усилением соперничества за кон­троль над минеральными ресурсами юга постсоветского про­странства. Как известно, тогдашний азербайджанский прези­дент А. Эльчибей в 1992 г. одобрил вхождение в консорциум по добыче нефти каспийского шельфа трех американских компа­ний — «Макдермотт», «Пеннзойл» и «Юнокал». Российская сто­рона в данном проекте не принимала никакого участия. Позже Г. Алиев, пришедший к власти в 1993 г. (как полагает ряд ана­литиков, не без помощи Москвы27), предоставил 10-процент­ную квоту российскому «Лукойлу».

Дальнейшая борьба, если не считать встретившие противо­действие Вашингтона попытки Москвы оспорить азербайджан­ский статус месторождений каспийского шельфа (наиболее круп­ными из которых являются «Азери», «Гюнешли» и «Чираг»), развернулась за маршрут транспортировки добываемой нефти. Если Россия настаивает на маршруте, проходящем через Чечню в Новороссийск (что, согласно одной из существующих версий, стало главной причиной военной акции Центра против сепара­тистов28), то США (не только из-за дороговизны российских та­рифов за упомянутую транспортировку, но и ввиду опасения, что Москва при случае могла бы использовать «нефтяной кран» для шантажа Запада29) отдают предпочтение другим вариантам,

185

проходившим бы либо через Армению и Турцию (для этого не­обходимо урегулировать карабахскую и курдскую проблемы), либо через Грузию (а это, в свою очередь, требует строитель­ства нового нефтепровода)30. Следует отметить, что в данном случае Россия и США продемонстрировали способность к ком­промиссу, достигнув в начале 1995 г. в рамках комиссии Гор— Черномырдин договоренности о двойном маршруте транспор­тировки каспийской нефти, хотя вопрос о том, какой из этих маршрутов в перспективе станет главным, по-прежнему остает­ся открытым.

Довольно неоднозначная ситуация сложилась и в связи с обострением афганского конфликта, приведшего в сентябре 1996 г. к захвату Кабула исламистским движением «Талибан». Ряд европейских СМИ и аналитиков (в частности, известный фран­цузский эксперт О. Руа) обвинили Вашингтон в поддержке та­либов с целью изолировать Иран и открыть дорогу к минераль­ным ресурсам Центральной Азии31. Это позднее нашло подтвер­ждение в признании пакистанского премьер-министра Б. Бхут- то32. В этой связи отмечалось и заключение контракта на строи­тельство проходящего через Афганистан к пакистанскому порту Карачи трубопровода. Известно, что одним из участников дан­ного проекта является ранее упомянутая компания «Юнокал». Большой резонанс получило в этой связи и высказывание посе­тившего контролируемый г. Кандагар сенатора-республиканца от штата Колорадо Х. Брауна. Ему понравилось, что талибы «глу­боко религиозные» и .«сильно антисоветские» — выражение, получившее в интерпретации итальянской газеты «Corriere della sera» вероятное завершение: «а теперь антирусские»33. Наступле­ние талибов, как известно, вызвало глубокую озабоченность в центральноазиатских республиках и России. Это проявилось, в частности, на алма-атинском совещании в октябре 1996 г. Вмес­те с тем необходимо отметить, что и Россия, и США сохраняют довольно сдержанный подход к афганской проблеме, воздержи­ваясь от явных шагов в пользу какой-либо из сторон.

Можно констатировать, что политика обеих стран в отно­шении мусульманского юга СНГ имеет тенденцию к активиза­ции, что порождает довольно серьезные противоречия, кото­рые, однако, находят цивилизованное и взаимоприемлемое раз­решение. В то же время общая заинтересованность сторон в со­

186

хранении и поддержании стабильности в данных районах, об­наруживающая наибольший потенциал для позитивного взаи­модействия сторон, представляется более существенной. Это нашло свое выражение и в проводившихся в сентябре 1997 г. под эгидой ООН миротворческих учений «Центразбат», в которых принимали участие как Россия, так и США34. С одной стороны, налицо обеспокоенность ряда российских политиков тем фак­том, что именно Вашингтону принадлежала в организации этих учений главная роль, однако, с другой — именно общность ин­тересов обеих стран по вопросу о сохранении стабильности в регионе стала здесь, как представляется, определяющей.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Brzezinski Z. Out o f Control. N. Y. , 1993. P. 163.2. Широкий резонанс получило, например, утверждение

известного французского советолога Э. Каррер д'Анкосс, согласно которому «позади “хомо советикус” вырисовывается “хомо исламикус”», а «советский народ имеет по меньшей мере две составляющие— советские люди и советские мусульмане» (Carrere D'Encausse H. Lempire eclatee. Paris, 1978. C. 254, 270).

3. Данная идея принадлежит советнику президента Р. Рейгана в сфере советско-американских отношений, известному американскому советологу Р. Пайпсу. (См. : «Воинствующий ислам» и меры противодействия его влиянию. М., 1988. С. 11). Высокие должности занимали и ряд других американских аналитиков, изучавших данный круг вопросов. Так, Дж. Кричлоу возглавлял «Радио Свободы», а Г. Фуллер являлся вице-председателем Национального разведывательного совета при ЦРУ и т. д.

4. В интервью турецкой газете «Cumhuriyet» Г. Фуллер заявил, например, что «так как русские не хотят усиления исламского радикализма в Центральной Азии, турецкая модель им тоже выгодна» (Cumhuriyet. Istanbul. 1991. 8 Sept. S. 9).

5. Некоторые аналитики и политические деятели (например, сенатор А. Грэнстон) предлагали сделать ставку на усиление влияния в данных районах самих США, поддерживая в качестве образца для новых республик не турецкую, а американскую модель.

187

(См.: Central Asia in Transition: A Report to the Committee on Foreign Relations by Senator Alan Granston. Washington, 1992. P. 6). Такая точка зрения не получила, однако, широкой поддержки.

6. Так, по утверж дению российского политолога И. Могилевкина, две потенциальные линии данного процесса — кавказская и центральноазиатская — якобы «направлены на то, чтобы соединиться в течении Нижней Волги и продолжать движение дальше вверх, разделяя Россию на две части» (Независимая газета. 1994. 15 сент.).

7. The Los Angeles Times. 1992. 10 Febr.8. Так, в сентябре 1993 г. посол по особым поручениям

госдепартамента США С. Тэлбот накануне беседы с узбекским президентом Исламом Каримовым встретился с руководством запрещенного и обвиняемого узбекскими властями в связях с исламистами национал-демократического движения «Бирлик», а осенью того же года госдепартамент отказался принять уже прибывшую в США официальную узбекскую делегацию, мотивируя свое решение нарушениями прав человека в Узбекистане. (См.: Известия. 1993. 16 июня; 1994. 5 июля).

9. Там же. 1993. 16 сент.10. Там же. 1991. 18 дек.11. Там же. 1991. 22 дек.12. Haghayeghi M. Islamic Revival in the Central Asian Republics

/ / Central Asian Survey. Oxford. 1994. Vol. 13. N 2. P. 260.13. Известия. 1992. 18 мая.14. Там же. 1994. 25янв.; Независимая газета. 1994. 26 нояб.15. Пэ О., Ремаркль Э. Политика ООН и СБСЕ на Кавказе:

Спорные границы на Кавказе. М., 1996. С. 132.16. Известия. 1993. 7 сент.17. См.: Независимая газета. 1997. 28 июня.18. См., например: Duran Kh. Tragеdie Tadschikistan. Blatter

fur deutscher und internationale Politik / / Stuttgart. 1994. N 1 . S. 92.19. Новая ежедневная газета. 1994. 16 дек.20. Известия. 1995. 26 июня; 1996. 20 янв.21. Там же. 1996. 30 июля.22. Там же. 1996. 30 июля.23. Комсомольская правда. 1995. 1 авг.24. См.: Brzezinski Z. The Premature Partnership / / Foreign

Affairs. N Y. , 1994. Vol. 73. N 1 . P. 67—72.

188

25. См.: Сегодня. 1996. 2 4 мая. С. 9.26. См. : Starr S. Making Eurasia Stable / / Foreign Affairs. 1996.

Vol. 75. N. 1. P. 80—92.27. См., например: Cohen A The «New Great Game» / / Eurasian

Studies. Ankara. 1996. Vol. 3. N. 1. P. 6—7.28. См., например: Федоров Ю. Каспийский узел / / Мировая

экономика и международные отношения. 1996. N 4. С. 87.29. Ibidem.30. Ibidem.31. См.: Московский комсомолец. 1996. 10 окт.; Figaro. 1991.

30 Sept. P. 5.32. См., например: Независимая газета. 1996. 22 окт.33. Corriere della sera. 1996. 1 Oct. P. 11.34. Известия. 1997. 23 сент.

Джон Алленсворт

ИСПАНОЯЗЫЧНАЯ КУЛЬТУРНАЯ ОБЩНОСТЬ В США

Ввиду дальнейшего расширения сотрудничества между Рос­сией и США в грядущем десятилетии очевидным становится то, что наибольшую выгоду от концентрации потоков и обме­на людьми, товарами, услугами и информацией получат те, кто в состоянии понять всю сложность взаимоотношений меж­ду нашими двумя странами. Известно, что население Соеди­ненных Штатов обязано своим происхождением практически всем странам мира, хотя большей частью, конечно, его сфор­мировали эмигранты из стран Европы. Все переселившиеся в Америку старались слиться с относительно однородную наци­ональную общность, основанную на традициях англосаксонс­кой культуры. Неважно, откуда прибывали эмигранты — из Италии, Западной Африки, России, Германии, Китая или Польши. Спустя два поколения их потомки говорили только на английском языке. Внуки неанглоязычных эмигрантов уже, как правило, не говорили на языке своих предков и не могли пол­ностью представлять себе родную культуру. Межнациональные

189

браки, особенно между потомками европейцев, еще дальше удаляли людей от культуры их предков.

Только испаноязычные культурные группы в США отли­чаются устойчивым стремлением уйти от представленной ас­симиляционной модели. Теоретически термин «испаноязычное (Hispanic) население» в Соединенных Штатах используют по отношению к тем людям, чье культурное происхождение гене­тически связано с Испанией. Испаноязычное население США представлено следующими группами: 1) потомками испанских и мексиканских семей, оказавшихся на территории Соединен­ных Штатов вследствие Мексиканской войны; 2) потомками эмигрантов из Испании, прибывших в США в течение XX века и адаптировавшихся в англоязычной среде, как и другие евро­пейцы; 3) современным потоком эмигрантов из испаногово­рящих латиноамериканских стран. Именно эта последняя груп­па и представляет собой наибольшую и самую быстрорасту­щую часть испаноязычного населения США. Эти люди стре­мятся сохранить свою национальную идентичность, говорят большей частью по-испански и, как правило, живут замкну­тыми группами на окраинах городов или в сельской местности. Большинство из них — мексиканцы, а также жители Пуэрто- Рико и Кубы. За последние два десятилетия их число значи­тельно пополнилось за счет эмигрантов из Доминиканской Республики, Гватемалы, Сальвадора, Никарагуа и Перу. Та­ким образом, сейчас после прибытия этой последней волны эмигрантов в США представлена вся Латинская Америка.

Статистика впечатляет. По данным департамента торговли США, лишь за 1997 год испаноговорящее население составило в США 32 миллиона человек. Таким образом, США сегодня сто­ят на пятом месте в мире по числу людей, говорящих по-испан­ски, после Мексики, Испании, Аргентины и Колумбии. Испа­ноязычное население — самое быстрорастущее национальное меньшинство в Соединенных Штатах. Эти люди составляют боль­шую часть населения сельской местности Южного Техаса, Нью- Мексико и центральной части Калифорнийской долины. Во многих больших городах, как, например, в Лос-Анджелесе, Нью- Йорке, Чикаго, Хьюстоне и Майами, насчитывается более мил­лиона испаноязычных жителей. Культурный ландшафт многих мест сегодня все более напоминает испанский. Это отражается в

190

звуках, ритмах, видах и запахах Гилеа (Флорида), восточного Гарлема (Нью-Йорк), восточной части Лос-Анджелеса, южной долины Альбуквера, Пильсене (Чикаго), графства Гвиннет в Джорджии, Дефиансе (штат Огайо), Голланде (штат Мичиган), Скоттбуфе (Небраска) или Гваделупы в Калифорнии. В любом из этих мест радиопрограммы, рестораны, рынки, ароматы кух­ни, музыка и другие знаки говорят о преобладании испанских культурных традиций.

Так исторически сложилось, что со времен открытия Аме­рики и появления европейских поселений, то есть с XVI века, часть современной площади Соединенных Штатов была испан­ской колонией. Это территория штата Флорида и нынешних юго-западных районов Северной Америки. Названия многих штатов и больших городов имеют испанское происхождение или же существует испанский вариант американского назва­ния: Флорида, Невада, Калифорния, Колорадо, Нуэва (Нью- Мексико), Аризона, Техас, Монтана, Лос-Анджелес, Сан-Ди­его, Сан-Франциско, Сакраменто, Альбуквер, Тускон, Лас- Вегас, Эль-Пасо, Сан-Антонио. Но все же по характеру и тем­пам ранее рассмотренные процессы культурно-исторического влияния испанской культуры на развитие североамериканских культурных традиций в целом несопоставимы с тем, что про­исходит в наши дни. Так, за период с 1960 года количество испаноязычного населения США возросло в 8 раз. В повседнев­ную речь англоязычных американцев вошли ряд испанских слов и выражений: hasta la vista, patio, plaza, salsa, manianan. Мексикан­ская кухня, напитки, музыка становятся все более популярны­ми. Даже столь любимый американцами кетчуп теперь уступает по популярности мексиканскому соусу «салса». Это явление, называемое иногда «потемнением американской кожи», стало предметом активного обсуждения среди политиков, национа­листов, ученых и педагогов (Гаверлук, 1997).

Какое значение все это может иметь для россиян, интере­сующихся как Соединенными Штатами, так и Латинской Аме­рикой? Для ученых, особенно латиноамериканистов, немало­важно будет отметить, что Россия внесла свой вклад в «испа­низацию» США. В 1769 году испанцы под предводительством отца Джуниперо Съерра основали в Сан-Диего первое из цепи поселений, основная цель которых была защитить северо-за­

191

падную часть Тихого океана и Калифорнию от русских посе­ленцев в Северной Америке. Это раннее поселение испанцев в Калифорнии заложило основу одной из четырех испанских тер­риторий, сформировавшихся в ходе завоевания Америки с XVI по XVIII век. После этого в последние десятилетия XX века волна кубинских эмигрантов, явившись следствием Карибско­го кризиса как эпизода «холодной войны» между СССР и Со­единенными Штатами Америки, совершенно изменила куль­турный ландшафт Майами. Эмиграция оппонентов революци­онного кубинского правительства Ф. Кастро, активно поддер­живаемого Советским Союзом, и их поселение в Южной Фло­риде привели к тому, что большая часть Майами превратилась в некую «альтернативную Гавану».

Второе важное для латиноамериканистов замечание — это то, что традиционная граница между Латинской и собственно английской Америкой сдвинулась на север: от политической гра­ницы между США и Мексикой к некой линии, проходящей гораздо севернее. Реально сам процесс деления на Латинскую и английскую Америку затрудняется тем, что по всей территории Соединенных Штатов разбросаны островки испанской культу­ры, размеры и количество которых постоянно возрастает.

Распространение испанской культуры в США должно при­ниматься во внимание российскими бизнесменами, особенно если они хотят расширять экспорт своей продукции. США се­годня уже не только англоговорящая страна. Рынок из 32 милли­онов испаноязычных потребителей в Соединенных Штатах мо­жет оказаться прибыльнее любого другого испаноязычного рынка в Западном полушарии. Как уже было замечено, по числу испа­ноязычного населения США стоят на пятом месте в мире и со­ответственно на четвертом в Западном полушарии. Однако стоит отметить, что доходы испаноязычного населения в США замет­но выше, чем в странах Латинской Америки. В Соединенных Штатах можно найти больше потенциальных покупателей рос­сийского импорта, чем, скажем, в Колумбии или Перу. В силу сказанного, российским коммерсантам не стоит развивать тор­говлю только со странами Латинской Америки, пренебрегая при этом испаноязычными американскими потребителями. В Соеди­ненных Штатах существует развитая система средств массовой информации, вещающая на испанском языке и включающая в

192

свое число печатные издания, теле- и радиопрограммы, а также возможности обмена информацией по электронной сети «Ин­тернет». Все это может способствовать организации рекламного промоушена любого товара на испанском языке.

Туризм — одна из наиболее быстро растущих сфер между­народного бизнеса. В некоторых странах это главный источник поступления валюты. Для благоприятного развития этой сферы услуг необходимо сочетание нескольких факторов: местные до­стопримечательности (известные исторические места, благо­приятный климат, песчаные пляжи и высокоразвитая индуст­рия развлечений), места для проживания, система питания, транспорта, высокий уровень обслуживания, максимально уп­рощенные таможенные процедуры и цены, доступные для широкого круга клиентов. Однако, как показал недавний при­мер экотуризма на Коста-Рике, успех или неудачи отдельных туристических фирм во многом зависят от маркетинговой по­литики той или иной компании. Когда российские фирмы вый­дут на мировой туристический рынок, для них будет более це­лесообразным проводить рекламную кампанию своих услуг не только в Испании и странах Латинской Америки, но и в США для испаноязычной части населения. При этом важно также предусмотреть увеличение числа испаноговорящих гидов и дру­гого обслуживающего персонала.

В заключение необходимо отметить, что все те, кто стре­мится понять современную этнокультурную ситуацию в Со­единенных Штатах Америки, должны принимать во внимание происшедшие за последнее время серьезные изменения куль­турного ландшафта в США, где сейчас особо важное положе­ние занимает испанская культура. Вследствие этого те, кто се­рьезно занимаются изучением истории США, должны осозна­вать, что не учитывать данный фактор, игнорируя особую роль и влияние представителей испаноязычного населения в жизни американского общества, — значит, по своей сути, упустить важную часть истории и культуры Америки в целом.

Перевод c английского Е.Ю. Мошковой

193

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ: ФИЛОСОФИЯ И КУЛЬТУРА

Скотт Э. Райан

ПАРАДОКС СВОБОДЫ: ТЕСНЫЕ РАМКИ ВСЕОБЩЕЙ СВОБОДЫ

То, насколько парадоксально звучит заглавие этой ста­тьи, лишь отражает парадокс единой американской свободы в мире, который все больше американизируется. Свобода всегда была парадоксом, и это становится еще более очевидным, если принять во внимание наши предположения.

Отвечая на просьбу профессора А.И. Кубышкина, члена Рос­сийской академии гуманитарных наук, директора Центра "Аме­рикана" Волгоградского государственного университета, я под­готовил эту статью, в которой представлено мое личное мне­ние, скорее просто мнение рядового американца, чем некий универсальный совет, как обрести и сохранить свою свободу, не допуская над ней постороннего контроля.

Первый парадокс обретения свободы — это ее потеря. Это необходимо понять при восприятии американской свободы, чтобы потом не потерять сущность своей личной свободы. Бо­лее того, если кто-то намерен войти в XXI век, обладая своей личной свободой, не попав при этом в сети некой единой сво­боды, ему нужно знать, как воспринимать Америку, чтобы не быть поглощенным американской культурой, знать, что стоит принимать и что не следует принимать из предлагаемой несво­боды в рамках единой свободы.

На основании своих жизненных наблюдений я понял, что Америка недостаточно компетентна по части оказания России необходимой интеллектуальной поддержки, консультаций в сфе­ре решения проблем гражданских прав и свобод граждан. Это объясняется тем, что Америка не признает краха своей свободы

194

и полагает, что именно она победила в «холодной войне» за свободу. В США считают, что падение советской коммунисти­ческой системы — это победа американского капитализма. Но, как это часто бывает, мы судим, исходя из собственных убежде­ний, не задумываясь при этом о возможном существовании аль­тернативных точек зрения. Свобода должна развиваться, иначе она разлагается; а тот, кто признает свою победу в битве за сво­боду, забывает о сути свободы и в конечном счете теряет ее.

Я полагаю, раз мы знаем о проблемах в сфере соблюдения гражданских свобод в Советском Союзе, то можно утверждать, что и в США также существуют проблемы аналогичного по­рядка. Я не раз слышал, как приехавшие из России в Америку профессора говорили, насколько свободнее они здесь себя чув­ствуют. И их правота в этой ситуации ничуть не меньше их заблуждения, когда они не осознавали своей свободы на Роди­не. Я также заметил существенное различие между тем, как Америку критикуют американцы, и, например, тем, как это делают коммунисты. Главное различие в том, что американс­кая критика (в том числе моя) касается вопроса о том, что конституция США не может все-таки ужиться с повседневны­ми проявлениями свободы.

Конечно, используя в Америке свои гражданские права, в т. ч. и право на свободу мысли, гражданин, критикуя прави­тельственных чиновников, президентскую администрацию, может почувствовать, что он живет в самой свободной стране мира. Забавно, но для жителей Северной Америки свободное волеизъявление столь же характерно, как для жителей Латинс­кой Америки, где за подобного рода выступления поддержива­емые США диктаторы преследовали и убивали свой народ.

Один из парадоксов американской свободы состоит в том, что любой человек может критиковать свое правительство и по­литических лидеров, но не может критиковать свободы других граждан, сам при этом не попав под огонь жестокой, зачастую бессодержательной критики. В качестве примера сказанному могу привести случай, происшедший со мной в моем университете на одном из последних семинаров, посвященном анализу про­блем сексуальных меньшинств в Америке. После моего выступ­ления меня назвали изувером, фашистом и нацистом только за то, что я назвал «занятия» гомосексуалистов и лесбиянок ненор­

195

мальными. Надо заметить, что ранее я никогда ни в чем таком подобном не был замечен. Кроме того, это вдвойне было обид­но слышать, поскольку в свое время я поступил в университет как сын ветерана второй мировой войны. Учтите, я критиковал этих людей, ссылаясь на то, как все это плохо, преступно, что таких людей надо изолировать от общества — но мне не позволи­ли назвать их свободу так, как она того заслуживает.

Следует заметить, что если теория Маркса предложила диктатуру пролетариата, которая впоследствии стала домини­рующей в социально-философской концепции Ленина, то ут­верждение американской свободы вылилось в возникновение децентрализованной неформальной диктатуры добровольнос­ти любого процесса. Если А. Смит в работе «Рассуждения о бо­гатстве народов» лишь сформулировал классические принци­пы экономической теории «Invisible hand», то американское экономическое процветание проповедует такое становление «во-все-вмешивающейся» свободы, которое уже под именем сво­боды эту самую свободу и уничтожает.

Представляя себе единую американскую свободу в ее аб­страктной проекции, анализируя при этом попытки личности соотнести эту сферу с другими возможностями свободного дей­ствия, можно утверждать, что единая американская свобода за- формализовалась, стала «процессом в себе», направленным на ограничение личной свободы каждого в рамках некой усреднен­ной свободы, не похожей на свободу реального человека.

Например, процесс принятия так называемых «законов ненависти» (законов, запрещающих социальную нетерпимость), трансформировавшись из некоего испытания чувств в формаль­ную сенсибилитацию мыслей человека, их приведение к об­разцу единой мысли под давлением фактора социального са­моуправления, породил своеобразный самопроизвольный мен­тальный социализм. Результат становления американской сво­боды парадоксален, поскольку это свобода и несвобода одно­временно: свобода каждого быть несвободным в рамках единой свободы. В несвободе есть действующий компонент свободы, а в свободе — компонент несвободы, и в этом строгом процессе корректировки свобод, когда не дозволена никакая свобода, кроме той, рамки которой устанавливают другие, именем сво­боды называется общеамериканская квази-свобода.

196

Я подозреваю, что марксистско-ленинская теория уста­новления диктатуры пролетариата, при всей своей несвободе, не давила в СССР так на внутреннюю свободу личности, как это делает процедура установления общеамериканской единой свободы, какой бы свободной она ни была. Единые американс­кие свободы изначально свободны извне, но в то же время они не так уж и свободны, поскольку конкретная личность приспо­сабливается к свободе быть несвободной внутри некой единой усредненной личности американца, приспосабливается к свобо­де других под давлением образца этой универсальной личности.

Если же она не приспосабливается, как я в своем универси­тете, к общеамериканскому процессу «само-и-вокруг-себя-совер- шенствования», тогда человеку, как и мне, отколовшемуся от единого американского образца, устраивают социальный ГУЛАГ, навешивая ярлыки нациста или что-нибудь другое в этом роде.

Американская свобода превратилась в процесс, когда че­ловек наполняет свою жизнь не только тем, чем хочет, до­бровольно (что было бы корректно), но и тем, что продик­товано фактором корректности других людей. При этом свое «я» принудительно подгоняется под некое «улучшенное», ус­редненное «я».

Выступая с подобного рода речами в Америке, на «земле свободы и родине мужества», я тем не менее должен заранее подготовиться к тому, что мне могут дать еще какое-нибудь скверное, далекое от реальности, прозвище. Может быть, на этот раз меня назовут не нацистом, а сталинистом (американ­цы — это, конечно, не русские, которые знают истинное зна­чение нацизма и сталинизма).

Обращаясь столь вольно со строгой цензурой несвобод­ной политической корректности, я рискую попасть под ору­жие наименее корректной, но наиболее распространенной цен­зуры — политически корректного экстремизма. У политически корректных, т. е. тех, кто любит ненавидеть ненависть в любом ее проявлении, кроме своей собственной ненависти, сущес­твует еще экстремистский рефлекс, дающий им право назы­вать человека нацистом или сталинистом. Это самое свобод­ное, что они могут сделать против человека, который, как я, легко нарушил строгие рамки политически корректной само- цензуры, не полюбив то, что политически корректные люди

197

заставляют любить каждого.Ярлык сталиниста, совершенно не подходящий к высту­

пающему за более реальную свободу, все же больше других подходит мне, поскольку я готовил эту статью в ответ на про­сьбу профессора из г. Волгограда, который в Америке больше известен как Сталинград. Однако я спешу успокоить читателя (скорей американского, чем русского), я вовсе не сталинист, поскольку даже переименование Сталинграда в Волгоград не вызывает у меня никаких претензий.

Наряду с другими, ярлыки нацистов и сталинистов были некорректно истолкованы политически корректными людьми Америки в процессе превращения общеамериканской свободы в общеамериканскую корректность, свободы выражения — че­рез несвободу откорректированных выражений — в некоррект­ную корректность свободы с несвободными выражениями кор­ректности. При разрушении смысла слов политически коррек­тные люди используют свою свободу, чтобы затронуть свободу других, заменяя, например, слово «woman» на «womyn», как это случилось в государственном университете Нью-Йорка, с целью освободиться от природных и нормальных различий меж­ду полами и тем самым быть сексуально-корректным.

Другим примером проявления парадокса американской свободы может служить тот факт, что Америка никому не раз­решает свободно торговать с Ираном или Кубой, в то время как она сама вольна торговать с кем угодно, даже с несвобод­ным коммунистическим Китаем. Насадив идеалы американс­кой свободы почти повсеместно, США занимаются свободной торговлей, извлекая прибыль из того, что отрицает эту же са­мую свободу в других странах.

Я полагаю, что Америка потеряла свободу в тот момент, когда она, полагая сама и убеждая в этом других, заявляла, что обладает свободой для себя и для всех, на самом деле, не имея ни свободы в своей стране, ни в мире.

Терминология периода «холодной войны» с ее делением на капиталистов и коммунистов, «правых» и «левых», должна остаться в прошлом. Не важно, насколько прочно закрепились эти образы в общественном сознании обоих народов, важно, что сейчас эти понятия не способны объяснить то, что могли в свое время объяснить.

198

Замечено, что знание порождает презрение. Этого презре­ния недоставало многим американским советологам при оцен­ке своих способов определения «кто есть кто» в Кремле, опре­делявшим социально-политический статус советских лидеров по тому, в каком порядке они располагались на кремлевской трибуне Мавзолея В.И. Ленина. А ведь у власти могли быть и другие люди, не считавшие нужным выставляться напоказ пе­ред всем народом.

Прежний подход являлся более чем ошибочным, посколь­ку был разнонаправленным, одновременно «левым» и «правым» в операционном процессе установления новой, изначально сво­бодной свободы. Операционная сторона современного процесса установления свободы, особенно установки единого мирового стандарта американской свободы, во всех его изначально сво­бодных проявлениях, нуждается в анализе скорее с точки зре­ния действенного эффекта, а не с позиций анализа идеологи­ческих причин. Идеология настолько же бесполезна в процессе анализа того, куда мы движемся в плане свободы, насколько полезной она оказывается при ответе на вопрос, откуда мы идем. Необходимо больше информации об Америке, и не только для того, чтобы установить идеологические корни нашей свободы и то, как же к ней приблизиться, но и для того, чтобы принять ее и приспособить к себе. Но мы, как американцы, так и русские, должны как можно больше знать о том, к чему мы не хотим прийти, и то, как не прийти к этому парадоксу обретения свобо­ды через ее потерю.

В этой связи я полагаю, что библейскую фразу о «рожден­ном не от плоти Отца» можно отнести к новой, спасительной прелести свободы в так называемой новой Святой Троице, ко­торую, по моим представлениям, образуют Отец, Сын и Свя­той Дух Свободы. Прославленный сын Америки Джордж Ва­шингтон одновременно является отцом американской свободы в указанном гипостатическом союзе Отца и Сына при реаль­ном духовном присутствии свободы. Американская свобода ос­нована, с одной стороны, на сыновстве Джорджа Вашингто­на, Сына и Отца американской свободы, а с другой стороны, на отцовстве свободы по отношению ко всем людям. Святой Дух американской свободы исходит от Отца, Сына и Святого Духа через вдохновенные слова американской Конституции,

199

дух автора которой и есть, по моему убеждению, свобода.Спасением от американской свободы для личности может

стать категория «рожденный “не-made-in-America”», то есть вне процесса превращения личности и ее свободы в еретическую транссубстанцию самостоятельной функции единой американ­ской свободы.

В новом всемирном саду американизированной свободы ча­рующая прелесть свободы может стать неприятной, когда нет на самом деле свободы, и еще более отвратительной при нелепой избирательности, предпочтении одной свободы перед другой, в метастазе духовной свободы истинного выбора, при универсаль­ном выборе свободы для всех, который и приводит к избиратель­ности, выбору для себя одной свободы за счет других.

Это изначальный грех свободы, которого должны избегать любой ценой «американский Адам» и «русская Ева», получая свободу через ее потерю в запретном плоде избирательности. Ведь вкусивший запретный плод свободы человек будет изгнан из сада личной свободы, теряя при этом плоды собственной сво­боды выбора и взамен обретая избирательность. В Исходе свобо­ды, свободы истинного выбора, добродетельный выбор личной свободы теряется при постыдной, вынужденной избирательности единой, всеобщей свободы. При выборе единой американской свободы, когда каждый свободен, как и все остальные, в преле­стях отлучения от добра и зла конкретного человека, индивид уподобляет свою свободу вероятности быть, как и все остальные, несвободным в единой невероятной свободе.

Анализируя, таким образом, свободный и несвободный выбор в рамках изначально свободного процесса свободы — от свободной торговли к свободе слова и свободе во всем, — можно заметить, что свобода во многом фиксирована, а не свободна. При попытке зафиксировать свободу, сделать ее скорее более, чем менее свободной, нужно проанализировать успехи и про­махи американской свободы, успех ее правильного выбора, выб­ранной свободы, и промахи неверного выбора, избиратель­ности свободы.

Сейчас, когда по всему миру широко рекламируются цен­ности американизированной свободы, необходимо выявить ос­новное различие между истинной сущностью американской сво­боды и тем, к каким результатам привела американизация мира.

200

Основное различие состоит в выборе между свободным выбо­ром (основой истинной свободы) и избирательностью, к ко­торому пришла американизированная свобода при своем рас­пространении.

Суть американской свободы изложена в конституции, и это защищает свободу от политического и религиозного догма­тического экстремизма сверху. Конституция Америки внесла большой вклад в процесс формирования самого понятия сво­боды, но по отношению к сущности современного понятия американских повседневных свобод она устарела на двести лет. Таким образом, в то время как Америка в сфере идеологии преуспела в определении в своем конституционном простран­стве понятия свободы и защиты собственных прав от посяга­тельств сверху, процесс определения ее свобод может быть на­столько же несвободным, насколько они могут быть свободны от горизонтального, а не вертикального влияния в своем отри­цании свободы через ее утверждение.

Американцы любят говорить, что они живут в самой сво­бодной стране мира, но в то же время им требуется покупать дорогие системы безопасности, чтобы в стенах своего дома за­щитить свою свободу от свобод других людей. На деле, если кто-то не может купить для себя общеамериканскую свободу и откупиться от свобод других людей, он легко может стать жер­твой этой самой несвободной из всех свобод, пострадав от пре­ступности на улице или произвола в суде.

Новое общеамериканское отрицание личной свободы че­рез горизонтальное утверждение единой общеамериканской свободы отвергает свободу с большей силой и более современ­ными методами, чем прежнее отрицание свободы сверху. От­рицая сущность старого догматизма сверху, американская сво­бода тем не менее в процессе общеамериканской обработки свободы личности одновременно свободно воспринимает и новый горизонтальный догматизм.

В ходе своей поездки по Карибским островам я заметил, что чем более американизированным становится остров, тем хуже на нем криминальная обстановка. Решением этой пробле­мы, конечно, не будет ни возврат к колониальному прошло­му, ни фашизм, ни коммунизм, скорее, это будет власть сво­боды личности и освобождение от несвободы обретать свободу

201

через ее потерю, несвободы в рамках единой американизиро­ванной свободы.

В тяжелые времена «холодной войны» об Америке говори­ли, как о расистски настроенной стране. Чтобы поколебать этот образ Америки, а также и другие представления, как, напри­мер, представление о моем американизме как о чем-то анти­американском, замечу, что теперь вся эта расистская характе­ристика оказалась настолько фальшивой, насколько была спра­ведлива раньше. Хотя в Америке еще можно столкнуться с про­явлениями расизма, наряду со случаями дискриминации и об­ратной дискриминации (существование которой скорее утвер­ждает дискриминацию как таковую, чем опровергает ее), аме­риканцы — расисты в гораздо меньшей степени, чем жители многих других стран. Америка во многом преодолела свой ра­сизм благодаря многовековой истории приема эмигрантов раз­ных национальностей, религиозных групп, которые рано или поздно ассимилировались с коренным населением.

Опыт Америки по созданию американского единства, при­нятию людей в рамки так называемого «американского опыта»— это больше, чем просто «американская мечта», это объединя­ющая реальность американской политической системы. Демок­ратическая политика Америки, политика разделения власти с целью обеспечения максимальной автономии при минималь­ном ограничении унифицированной нации — это тот опыт, ко­торый, может быть, в адаптированном виде будет весьма поле­зен для России, например в разрешении ее проблем с Чечней.

Процесс О.Дж. Симпсона, транслировавшийся по всему миру благодаря Си-эн-эн, — это прекрасный образец того, что в Америке хорошо и что плохо. Для тех россиян и жителей других стран, которые не следили за ходом процесса, сообщу, что Симпсон был чернокожим бейсболистом, кумиром всей Америки, мультимиллионером, чье лицо часто мелькало на экране телевизора. Он был обвинен в убийстве своей жены- красавицы и ее любовника Рональда Голдмана, но в ходе су­дебных разбирательств Симпсон был признан невиновным.

Еще недавно закон запрещал афро-американцам женить­ся на белых женщинах. Сейчас эта несправедливость исправле­на в законе и никого в процессе судебных разбирательств не смущал "черно-белый" брак О.Дж. Симпсона и Николь Браун.

202

Более того, в ходе расследования цвет кожи Симпсона был для него неоспоримым преимуществом, а не недостатком, по­скольку он чувствовал себя уверенно, когда его судили рав­ные, к тому же представители американского правосудия по­казали себя не с лучшей стороны и Симпсон выиграл про­цесс, отклонив от себя все обвинения в убийстве двух человек. Когда Симпсона признали невиновным, это автоматически стало признанием вины американской системы правосудия, правосудия богачей, демагогов и бесчестных людей.

Позднее после своей победы над американским правосуди­ем Симпсон был приглашен выступить перед Оксфордским сту­денческим союзом по поводу приезда туда на учебу группы аме­риканских студентов. Его пригласили скорее британские, чем аме­риканские представители университета с целью понаблюдать, на­сколько американское правосудие неспособно поддерживать про­декларированную в конституции США свободу. Дело Симпсона проиллюстрировало провал американского правосудия, которое превратилось в законную систему сделок против справедливости, на которой паразитируют различные «вспомогательные профес­сии», такие, как, например, «профессиональный свидетель».

В действительности, в теории и практике в сфере амери­канского правового бизнеса наибольшим опытом по части про­дажности обладают именно «профессиональные свидетели», и дело Симпсона доказало этот факт. Когда их призывают к отве­ту, они могут по части фарисейских уловок и трюков превзой­ти любую представительницу первой древнейшей профессии, лишь бы угодить желаниям своего заказчика. Хочу заметить, что проститутки все же работают честнее, тогда как «профес­сиональные свидетели» в союзе со слугами закона предостав­ляют бесчестные услуги в деле оформления комплекса ложных показаний, доказывающих, что Симпсон не мог совершить пре­ступления, которое на самом деле он явно совершил.

Показав всему миру, что за деньги можно нанять любых профессионалов — хороших юристов, "профессиональных сви­детелей", "добрых» судей", — дело Симпсона, по моему мне­нию, подтвердило репутацию Америки как самой «свободной» страны в мире: свободной для богатых преступников разных национальностей, имеющих деньги, поскольку в США, как стране с лучшей из всех свобод, можно купить все.

203

Хотя Америка и избавилась от позорного клейма расизма, сейчас в ней началась позорная гонка по превращению по- настоящему честной профессии юриста в настоящий бизнес и бесчестную профессию, которая сама по себе опровергает воз­можность существования справедливого бизнеса. Этот процесс замены честного профессионализма бесчестной деловой хват­кой выходит далеко за рамки юриспруденции и вспомогатель­ных юридических профессий, распространяясь практически на любую сферу человеческой деятельности, которая могла бы приносить прибыль. Поскольку в бизнесе существует правило, гласящее, что клиент всегда прав, может быть, совершенно неразумно превращать изначально отстаивающую честь и спра­ведливость настоящую профессию в «настоящий» бизнес. На мой взгляд, Оксфордский союз это осознал.

В противовес советам официальных американских пред­ставителей, я хочу посоветовать России, чтобы следующим сво­им шагом она сделала нечто правильное, основываясь на том факте, что нельзя бездумно копировать американское законо­дательство. Сделав это, россияне смогут преодолеть негатив­ные последствия советской системы правосудия, продолжая использовать общественных заседателей не только в отдельных судебных разбирательствах, но и в юридической системе стра­ны в целом. Развивая дальше эту традицию, все большее коли­чество качественно подготовленных профессионалов сможет во­влекаться в более демократичную и профессиональную право­вую систему. В дополнение к использованию института обще­ственных заседателей (народных судов), на мой взгляд, к делу должны быть привлечены и присяжные заседатели с правом контроля за ходом процесса и наблюдения за общественным и частным обвинением.

России, возможно, не следует пользоваться советами аме­риканских юридических «экспертов» и «специалистов» по при­влечению к уголовной ответственности невинных и укрытию преступников, поскольку это будет способствовать уничтоже­нию истинной справедливости. Безусловно, никто, и я в том числе, ни в коей мере не призывает к возвращению к советс­кой практике политических преследований инакомыслящих, я лишь выступаю за дальнейшее улучшение и профессиональное развитие сложившейся ранее в СССР практики использования

204

народных судов в неполитическую российскую законодатель­ную систему. На мой взгляд, можно предположить, что, на­пример, в московском городском суде скорее отпустят неви­новного нищего, чем в американском, где, скорее всего, оп­равдают виновного богача, вроде Симпсона.

Смысл моих рассуждений состоит опять же в том, что хва­леное американское правосудие дискредитирует себя, помогая всеми силами богатым преступникам, вместо того чтобы по­могать всем соблюдать справедливость и законность. Хотя Аме­рика и считается молодой страной, но ее правосудие в чем-то напоминает средневековье, когда вместо суда два рыцаря уст­раивали битву, в которой был прав тот, кто побеждал. В совре­менной Америке место рыцарей заняли юристы, которые выс­тупают за обе стороны, не считаясь с тем, кто прав, кто вино­ват. Правда остается за теми, чьи деньги оказались более мощ­ным оружием. Таково правосудие богачей, демагогов и бесчес­тных людей.

Я уверен, что мое предложение о повышении значимости роли присяжных и народных судей при создании более квали­фицированной следственной комиссии по определению вины обвиняемых в ходе судебных разбирательств будет проигнори­ровано Американской ассоциацией адвокатов. Но если на него и обратят внимание, то только затем, чтобы навесить унизи­тельный ярлык социалистического или, хуже, коммунистичес­кого, или, еще хуже, сталинистского толка.

В защиту своего мнения хочу заметить, что мои советы бывшему Сталинграду не имеют ни сталинистской, ни комму­нистической, ни капиталистической окраски. Они, скорее все­го, научные. Если реально (и это действительно реально!) по­казать, что можно добиться большей справедливости вне зави­симости от денег посредством изъятия из практики судебных разбирательств излишней конкуренции, тогда можно дело счи­тать закрытым и признать американскую судебную систему дей­ствительно виновной.

Если марксизм-ленинизм на практике не смог отстоять диктатуру пролетариата, то «маркетизм» американского капи­тализма не может предотвратить превращение почетных профес­сий в способ бесчестного получения денег. Американская кон­ституция свободы защищает каждого от диктата сверху, но она

205

не способна защитить его от каждодневных проявлений про­цесса установления единой свободы, когда деньги диктуют все.

Американская медицинская ассоциация (АМА) еще один пример этого. Медики и фармацевты совместно критикуют тех, кто практикует нетрадиционные формы и методы лечения — гомеопатию, хиропрактику, использование пищевых добавок, улучшающих иммунную систему, — только потому, что те яв­ляются угрозой их монопольному праву оказывать населению медицинские услуги. В Америке больше, чем в любой другой стране, делают сложных и дорогостоящих операций вроде ке­сарева сечения, оперируют в области кардиологии, нейрохи­рургии. Среди американцев больше всего наркоманов, среди которых есть такие, кому врачи прописывают массу таблеток, обогащая тем самым мультимиллионеров фармацевтической промышленности.

Все открытия, сделанные АМА, относятся к области поис­ка наиболее дорогих способов лечения, способных исключить из практики восточную медицину. Все, что угрожает благополу­чию традиционной медицины, уничтожается, но при этом вра­чи, кажется, стали знать меньше, чем непрофессионалы орга­низации «Green Peace», информирующие население об отрица­тельном влиянии на здоровье соевых бобов, выращенных на основе методов генной инженерии, обработанного пестицида­ми зерна, искусственных пищевых консервантов и красителей, молока коров, которым в свое время делали инъекции гормо­нальных препаратов.

Кажется, следующим этапом так называемого научного исследования в области генетики будет борьба с ожирением, поскольку для США эта проблема наиболее актуальна. Можно предположить, что ученые наверняка заявят, что все это про­исходит не по вине нездорового питания, а по вине недавно обнаруженного «гена полноты», от которого снова будет пред­ложено новое дорогое лекарство.

Что же касается СПИДа, другой медицинской проблемы огромного масштаба, то, в связи с существующей версией о том, что вирус иммунодефицита человека в одних случаях может вы­зывать СПИД, в других — нет, можно предположить, что на ис­следование этой проблемы денег не найдется, чтобы результаты, не дай бог, не пошатнули благополучие капитанов мировой ме­

206

дицинской и фармацевтической индустрии. Для них серьезный вред, причиненный больным СПИДом, — ничто, в сравнении с осознанием опасности потери собственной прибыли.

Можно привести немало других подобных примеров из различных сфер человеческой деятельности, где профессиона­лизм зачастую подменяется погоней за прибылью, ведь погоня за прибылью — это наиболее существенный компонент идео­логии американского бизнеса.

Из вышесказанного можно понять, что свобода в Америке не защищает индивида от контроля над ним свободного про­фессионального процесса, который управляется лишь свободой превратить любую профессию в способ добывания денег.

У России нет другого выбора, кроме как продолжать уже начатый человечеством путь и пересечь Рубикон свободы. Од­нако, переходя на другой берег, нельзя забывать о том, что свобода должна развиваться, в противном случае она разлага­ется. Это подтверждается примером существования американс­кой дилеммы свободы, где обретение свободы было достигну­то через ее потерю.

Завершая свои рассуждения на данную тему, хочу подчер­кнуть, что подобно тому, как для поимки вора требуется вор, или же, точнее, только вор лучше всех может защитить себя от кражи, так и для защиты от воздействия факторов установления американизированной свободы, уступая своему желанию не по­пасть в сети свободы быть несвободным в свободе выгоды, тре­буется то, что и было сделано: помощь рядового американца, вроде меня.

А.И. Пигалев

АМЕРИКАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ЦЕЛОСТНОСТЬ ИСТОРИИ

(ОПЫТ ПОСТАНОВКИ ПРОБЛЕМЫ)

Выдающийся испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет однажды заметил, что самый тяжкий человеческий порок — неблагодарность, и, дабы его мысль не была сведена к баналь­

207

ному морализаторству, пояснил: «Неблагодарный забывает, что большая часть того, чем он владеет, не создана им самим, а досталась ему даром от других, тех, кто приложил усилия, чтобы создать и сохранить все созданное. Однако, забыв об этом, не­благодарный не понимает истинного значения того, чем он владеет. Он думает, что получил во владение спонтанный дар природы, как и природа — неуничтожимый»1. Сказанное весь­ма выпукло характеризует способ существования любой куль­турной реальности, которая, в отличие от природы, возможна лишь на гребне человеческого усилия и для того, чтобы про­длить свое существование в следующий момент, нуждается в таком же усилии, которое было необходимо для ее появления на свет. Иными словами, любой фрагмент культуры не дан, а задан, он творится в каждое мгновение и без этого творения не может существовать. Именно в этом заключается главный смысл противопоставления культуры природе, поскольку природа понимается в качестве такой области действительности, где все происходит «само собой» или, как сказал бы современный че­ловек, «автоматически». Следовательно, малейшее ослабление соответствующего усилия означает, что те или иные фрагмен­ты культурной реальности оказываются под угрозой, они мо­гут бесследно исчезнуть. «Культурная энтропия» является след­ствием неблагодарности, в смысле Ортеги-и-Гассета, и она со­путствует всякому ослаблению усилия, поддерживающему и воспроизводящему само существование культуры.

Нынешняя эпоха характеризуется именно такими всплес­ками неблагодарности, что, собственно, является существен­нейшей чертой современной ситуации в культуре. В полной мере это относится к такой важной сфере культурной действитель­ности, как история. В самом деле, можно сказать, что культура— это механизм трансляции во времени приобретенных свойств или, если угодно, их передачи по наследству. Скажем, мы за­бываем, что такое свойство, как быть русским, немцем, фран­цузом, американцем и т. д., — это именно приобретенные свой­ства, они не детерминируются биологическими факторами, их не было, они некогда возникли и с тех пор транслируются во времени. Однако, как и все, относящееся к сфере культуры, эти приобретенные свойства не наследуются автоматически (как наследуются биологические свойства), а требуют определен­

208

ных механизмов. Разрушение или «неисправность» этих меха­низмов влекут за собой исчезновение соответствующих свойств,и, кстати, именно в этой ситуации они начинают считаться чисто биологическими, что, применительно к нашему приме­ру, равнозначно всплеску национализма или даже расизма. Та­ким образом, все историческое существование оказывается, в известном смысле, «творением из ничего», а история пред­ставляет собой совокупность как органов такого творения, так и механизмов передачи сотворенного по наследству. Следова­тельно, историческое время и историческое существование, как и все элементы культуры, хрупки и неустойчивы, требуют особых условий для своего поддержания.

Тем не менее на уровне обыденного сознания (а очень ча­сто — и на профессионально-исследовательском уровне) исто­рическое существование человека и человечества рассматрива­ется в качестве пребывания всего и вся лишь в физическом вре­мени. Иначе говоря, сам факт существования той или иной куль­туры рассматривается как ее безусловная принадлежность к ис­тории. При этом «неблагодарно» забывается, что сама история является плодом определенных, весьма специфических челове­ческих усилий, которые должны постоянно воспроизводиться каждой культурой, которая мнит себя принадлежащей к исто­рии. Выражаясь иначе, можно сказать, что иногда исследовате­ли забывают факт сотворенности и соответственно возможнос­ти истории. Это должно навести нас на мысль о том, что без осознания этого никакого безусловно объективного существо­вания исторического времени просто и не может быть. Таким образом, в данном случае можно указать на то, что и сама исто­рия, и историческое время не даны, а заданы. С другой стороны, это означает, что если историческое время предполагает особую организацию времени, то далеко не каждая культура на основе только одного факта своего существования может быть отнесена к истории в качестве целостного образования. Скажем, хорошо известно, что дохристианские (языческие) культуры развива­лись в рамках циклического времени, которое к тому же с со­временной точки зрения текло в обратном направлении — от «золотого» века к «серебряному», от него — к «бронзовому» и т. д., вплоть до конца данного цикла и начала нового цикла. В этой связи совершенно справедлива точка зрения, согласно которой

209

именно христианство своим возникновением создало условия для появления истории как целого всемирной истории вообще. Впоследствии эти условия и соответствующие им механизмы секуляризируются, но остается неизменным требование экзис­тенциального усилия для существования единого историческо­го времени. Однако христианство служило лишь «оболочкой» целого комплекса механизмов, выполнявших функцию объеди­нения народов во всемирной истории, а сами эти механизмы действовали, прежде всего, в сфере межнациональных и надна­циональных контактов.

Сказанное означает, что даже в нынешней ситуации да­леко не все существующие на земле культуры могут быть отне­сены ко всемирной истории. Многие из них живут в своих «ис­ториях» (во множественном числе). Следовательно, создание исторического времени имеет два этапа: во-первых, создание исторического времени для данной человеческой группы или сообщества, и во-вторых, «сочленение» своей истории с не­ким общим и универсальным историческим временем, кото­рое, собственно, и называется «всемирной историей». Если все ныне существующие культуры справились с решением первой задачи (это, собственно, является главным условием перехода от «природы» к «культуре»), то далеко не всем пока удалось войти в единое историческое время. Более того, пребывание во всемирной истории отнюдь не гарантировано раз и навсегда, и возможны «выпадения» из единого исторического времени тех культур, которые там некогда пребывали, как это в свое время произошло с нацистской Германией и Россией после октября 1917 года.

Разумеется, для историка и политолога все разговоры об условиях возможности всемирной истории и конституирова- нии единого исторического времени могут показаться далеким от актуальных политических реалий теоретизированием. Одна­ко это первое впечатление разбивается от столкновения с ре­альным смыслом тех проблем, которые стоят на пороге треть­его тысячелетия перед современным миром. Ведь, формируя свое отношение к актуальным политическим реалиям, исто­рик и политолог руководствуются целым рядом мировоззрен­ческих и методологических установок. Переводя охарактеризо­ванную выше философскую и культурологическую проблема­

210

тику на язык политических понятий, можно сказать, что пре­бывание в своем, а не всемирном историческом времени озна­чает изоляцию, политическую и экономическую автаркию, что, очевидно, находится в резком противоречии с интегративны­ми процессами, составляющими саму суть тенденций в харак­тере развития мировой истории. Однако куда более важным и, в сущности, определяющим является следующее соображение: пребывание в некоем едином времени — это, вообще говоря, условие внутреннего мира для данного сообщества. Тогда дан­ное сообщество живет в едином ритме, действует самосогласо­ванно, солидарно и, следовательно, без радикальных внутрен­них конфликтов. Тем не менее это, так сказать, локальный мир и мирное состояние, которое существует внутри сообщества, не входящего в единое историческое время, не может быть рас­пространено на другие сообщества иным способом, кроме при­менения насилия, т. е. чаще всего военного вмешательства. Во­енное вмешательство, рассмотренное в этом аспекте, и есть навязывание данной культурой своего локального образа жиз­ни другим культурам. Таким способом другие культуры вклю­чаются всего лишь в локальное время данной культуры, но от­нюдь не в единое историческое время. А это означает, что при­надлежность к единому историческому времени является необ­ходимым (хотя и не всегда достаточным) условием мирного сосуществования различных культур.

С этой точки зрения новые аспекты смысла обнаружива­ются во введенном В.С. Соловьевым понятии христианской по­литики, которое противопоставляется понятию политики инте­ресов: «Согласно общераспространенному мнению, — пишетВ.С. Соловьев, — каждый народ должен иметь свою собствен­ную политику, цель которой — соблюдать исключительные интересы этого отдельного народа или государства. В то время как представители европейской цивилизации, англичане или французы, действуя исключительно в своих национальных ин­тересах, самоуверенно кричат об этом на весь свет как о деле вполне пристойном и даже похвальном, раздаются иногда и у нас патриотические голоса, требующие, чтобы мы не отстава­ли в этом от других народов и также руководствовались бы в политике исключительно своими национальными и государ­ственными интересами, и всякое отступление от такой “поли­

211

тики интереса” объявляется или глупостью, или изменой»2. В свете сказанного выше «политика интересов» может быть оха­рактеризована как определенная имитация: вместо вхождения в единое историческое время, абсолютизируется свое, локаль­ное время, и именно оно навязывается силой другим культу­рам. Но, как заявляет В.С. Соловьев, возможна и такая полити­ка, в которой «...грубое стремление к своей выгоде превраща­ется в возвышенную мысль о своем культурном призвании»3. И далее он добавляет, что «идея культурного призвания может быть состоятельной и плодотворной лишь тогда, когда это при­звание берется не как мнимая привилегия, а как действитель­ная обязанность, не как господство, а как служение»4. Поэтому проблема конституирования единого исторического времени является как раз той самой проблемой, которая имеет непос­редственные выходы на практическую политику, а сама тема приобретает статус ключевой проблемы не только философии истории, но и философии политики. Для обоснования сказан­ного нам неизбежно придется обратиться к анализу ряда об­щих общефилософских проблем. В первую очередь это касается осмысления сущности исторического времени. И здесь никак не обойтись без экскурса в историю культуры, поскольку в противном случае невозможно будет разрушить физикалистс- кие представления об историческом времени.

Оживление концепций циклического времени (Н.Я. Да­нилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, П.А. Сорокин и др.), а также подъем традиционалистских движений (Р. Генон, Ю. Эво- ла, М. Элиаде и др.) свидетельствуют о том, что процесс кон­ституирования единого исторического времени вступил в ост­рейшую фазу своего развития. Ожесточенность противодейст­вия процессу унификации указывает на наличие весьма значи­тельного потенциала сопротивления в недрах тех культур, ко­торые не только продолжают жить в своих «историях», но и рассматривают любые интегративные тенденции, любые, даже самые мягкие, попытки включить их в единое историческое время в качестве «угрозы национальной безопасности», «вме­шательства во внутренние дела», покушения на саму суть сво­ей национальной души, в качестве империалистических амби­ций и экспансии чуждых культур («культурного империализ­ма»). В этом отношении весьма любопытен факт расцвета анти­

212

американских настроений в странах «третьего мира», а также в ряде европейских государств, культуры которых сохранили еще значительное количество архаических компонентов и менталь­ных стереотипов. Сам по себе этот факт не был бы показатель­ным, и его можно было бы отнести к проявлениям тривиаль­ной ненависти к сильному соседу по планете, если бы он пара­доксальным образом не переплетался бы с антисемитскими на­строениями, а малейшие попытки оказать влияние на данную культуру не отождествлялись бы с неким всемирным еврейс­ким заговором. Антиамериканизм и антисемитизм причудливо объединяются в сознании таких критиков, что вполне естес­твенно наводит на мысль об особой роли американской куль­туры в конституировании единого исторического времени. Весь­ма симптоматично, скажем, свидетельство отца Сергия Булга­кова как ярко выраженного носителя русского национального и православного сознания о своем спонтанном (что особенно важно в данном контексте) восприятии американской культу­ры. Отправляясь в США с лекциями, он записал на первой же странице дневника: «Когда-то у Зомбарта прочитал: “America ist ein Judenland»” (“Америка — страна евреев”). И теперь, сидя на немецком пароходе “Европа” с флагом со свастикой, я ок­ружен еврейскими путешественниками, и среди северного, жар­гонного немецкого языка, когда слышу гнусавый американс­кий в виде исключения, то сердце мое несколько радуется...»5. Разумеется, отец Сергий Булгаков не был ни антисемитом, ни ярым противником американской культуры, но его бессозна­тельное подчеркивание связи американской и еврейской куль­тур, будучи, конечно же, частностью, наводит на серьезные размышления, касающиеся самих механизмов конституирова- ния единого исторического времени. Здесь мы, наконец, под­ходим к главной проблеме нашей статьи. Для краткости даль­нейших рассуждений мы предварительно сформулируем окон­чательные выводы в виде тезисов.

Первый тезис, который мы попытаемся обосновать, за­ключается в утверждении того, что конституирование всемир­ной истории предполагает существование в семье народов, живущих в своих «историях», некоторого выделенного («из­бранного») народа, миссия (или, по В.С. Соловьеву, призва­ние) которого как раз и состоит в том, чтобы вводить их в

213

единое историческое время. Именно на этот народ возлагается задача осуществлять упомянутые выше межнациональные и над­национальные контакты. Но для этого он должен жить в осо­бом времени, которое обладало бы способностью быть фоном локальных времен других культур, оттенять именно их локаль­ность и тем самым делать относительной любую ограниченную солидарность. Иначе говоря, локальное время этого народа не может навязываться силой, а должно обладать способностью прорастать в качестве семени будущего общечеловеческого един­ства. Второй тезис сводится к утверждению, что до эмансипа­ции евреев во время Великой французской буржуазной рево­люции евреи и были таким народом. Эмансипация евреев сня­ла с этого народа миссию объединения «историй» во всемир­ную историю, но с этого момента иудейский мессианизм про­должает жить в национальном мессианизме: именно после эман­сипации евреев стали возможны грезы об особой миссии фран­цузского, русского, немецкого и других народов. Третий тезис теснее всего связан с заявленной в названии статьи темой и состоит в гипотезе, заключающейся в том, что, вероятно, в нынешней ситуации функция конституирования целостной ис­тории перешла к американской культуре, что и вызывает пере­плетение (и даже отождествление) антиамериканских и анти­семитских настроений в культурах, находящихся за пределами единого исторического времени.

Обратимся теперь к обоснованию вышеобозначенных те­зисов. Правда, при этом мы отнюдь не претендуем на обосно­вание всех трех тезисов (это и невозможно в рамках краткой статьи). Последующее изложение можно рассматривать, ско­рее, как первое приближение к проблеме, и именно с этих позиций его и следует оценивать. Более того, по нашему глубо­кому убеждению, исчерпывающее исследование может быть дано только коллективом специалистов и требует междисцип­линарного подхода. Поэтому мы попытаемся в первую очередь проанализировать комплекс идей, связанных с первым тези­сом, а все, что касается второго и третьего тезисов, наметить, так сказать, пунктирной линией. Для этого мы кратко опишем то понимание исторического времени, которое было характер­но для древнееврейской культуры, которое могло «прорасти» (и действительно «проросло» в христианстве) в качестве об­

214

щечеловеческого времени.Как уже указывалось выше, языческие культуры жили и

живут в циклическом времени. Чтобы разорвать этот цикл, нуж­но было постулировать возможность остановки, после которой время могло бы начать свое течение заново. Это было впервые сделано именно в древнееврейской культуре благодаря субботе, которая, будучи точкой абсолютного разрыва времени, обеспе­чивала возможность такой остановки и, следовательно, осво­бождение от власти и прошлого, и настоящего. Суббота в древ­нееврейской культуре стала днем, в который человеку предпи­сывалось восстанавливать свои духовные и физические силы и соответственно запрещалось работать. Сама идея субботы проти­воречит всему, что характерно для духов умерших и звезд на небосклоне, с помощью которых культуры, предшествовавшие еврейской, синхронизировали свое время и делали его совмест­ным для всех членов данного человеческого сообщества. Духи не отдыхают, они находятся в постоянном движении, и только потому люди могут верить, что их предки не умерли. Точно так же звезды никогда не останавливаются на своем пути, обраща­ясь на небосклоне с удручающей неизменностью. В мире цикли­ческого времени не может появиться ничего нового, и ли т ь потому звезды однозначно говорят людям, что и когда им де­лать на земле. Напротив, древнееврейская культура размыкает циклы «вечного возвращения» и создает представление о ли­нейном времени, в котором только и может появиться нечто новое. Поэтому все заповеди Бога Яхве начинаются с утвержде­ния его единственности, и совершенно особую роль при этом играет обещание субботы, т. е. обещание вывести человека из безостановочного кругового движения. И Бог, Творец мира, и его народ отдыхают каждый седьмой день. Суббота — это абсо­лютный разрыв в круговороте времени, освобождение от содер­жания и власти шести предшествующих дней, когда мир подго­тавливается для нового творения. В течение шести дней человек пребывает в мире, а на седьмой день выходит к его творцу и тем самым сам становится творцом. Он делает это, объявляя про­шлое и настоящее уже чем-то бывшим, безвозвратно прошед­шим. Прошлое не отменяется и не уничтожается, но именно в субботу позволяется разорвать связи зависимости от прошлого и настоящего и начать все сначала6. Однократность — важнейшая

215

характеристика божественности Яхве, и он творит мир непре­рывно, так что смысл предыдущего акта творения выявляется последующими актами.

Доминирующим становится будущее. Происходящая из бу­дущего «тяга» конституирует уже не циклическое, а линейное время, что означает понимание времени в качестве истории, в качестве пророческого слова, становящегося плотью. Творение из ничего и соответствует отсечению причинно-следственных связей, тянущихся из прошлого: данный момент освобождает­ся от всего предшествующего ему и начинает все «с чистого листа». Таким образом, история — это не постепенное выявле­ние того, что уже пребывало в готовом виде в каком-то момен­те цикла времени, а именно исполнение обетованного, творе­ние как появление нового, которое не повторяет старое, не­предсказуемо, однократно и открывается в качестве обетова­ния Бога. Иначе говоря, историческое время становится аре­ной Божественного откровения, и только Бог может вывести человека из безостановочного круговоротного движения и да­ровать ему покой — субботу. Тогда появляется возможность посмотреть на все из конца времени как состояния полноты творения, и это делает все частные верования и привязанности относительными. Конец времени выявляет смертность этих ве­рований и привязанностей, неизбежно заставлявшую консти­туировать время в качестве цикла (иначе они не могли бы со­храняться как самотождественные). Мифы «вечного возвраще­ния», обходящие смерть и устраняющие ее от конституирова- ния времени, скрывают все, предшествовавшее начальному моменту. Тем самым, на деле создавая частное отношение, они маскируют его принципиальную фрагментарность. Время ис­тории, напротив, начинается не с частных привязанностей (на­пример, смерть культурного героя или основание Рима), а на­ходится «по ту сторону» всякого частного прошлого, начина­ясь с сотворения Адама, а его внутреннее напряжение создает­ся деятельностью пророков и ожиданием Мессии. Таким обра­зом, время впервые признается потенциально общим для все­го человеческого рода. Для того чтобы оно стало действительно общим, нужно было выйти за пределы того отдельного наро­да, жизнь которого впервые начала протекать в историческом времени. В противном случае историческое время оказывается

216

все же частным, локальным, а не общечеловеческим. Такой выход и был осуществлен в христианстве.

Темпоральное, а не «пространственное» понимание исто­рии является характерной чертой не только иудаистской, но и христианской традиций. Сам мир интерпретируется как лишен­ный пространственных характеристик и толкуется исключительно как «история». Это не «космос» в греческом понимании, а имен­но временной аспект существования, что в значительной степе­ни присутствует и в представлении о «конце света», и в проти­вопоставлении «века сего» некоторому «веку грядущему». Хрис­тианство особо связывает представление о времени со смертью и воскресением. Сам смысловой центр времени помещается в будущее: из него исходят обетования, и оно определяет настоя­щее. Экзистенциальное напряжение присутствия человека «здесь и теперь» обеспечивается динамичным характером времени, кон­ституированного в качестве истории. Оно не течет само по себе, но требует участия человека в историческом свершении. Экзис­тенциально напряженной является и «вечная жизнь», также предполагающая вовлечение в исторический процесс челове­ческих усилий. Главной предпосылкой продолжения истории яв­ляется такой образ действий, который обеспечивал бы превра­щение смерти в условие продолжения жизни: смерть должна быть попрана смертью, она должна приносить плод, и только тогда культура может существовать в истории. При этом будущее формируется последовательностью отказов в настоящем. Ины­ми словами, будущее требует жертвоприношений в настоящем (система отказов, отрицаний, смерть в самом общем смысле), и только так настоящее получает возможность продлить свое су­ществование. «Сочленение» различных эпох в единое историчес­кое время обеспечивается смысловым центром истории — крес­тной смертью Иисуса Христа.

В самом деле, каждая культура формируется в качестве определенного ответа на некоторый вызов, на критическую си­туацию, на принуждение, и только эффективность этих отве­тов делает ту или иную культуру длящейся и жизнеспособной. Именно найденные основателями той или иной культуры от­веты, кодифицированные и застывшие, образуют ее неповто­римый облик. Многообразие этих окаменевших ответов, персо­нифицируясь в богах различных пантеонов, непроницаемыми

217

перегородками отделяло культуры друг от друга и подчиняло каждую из них неотменимому «судьбоносному» порядку. Осно­вания каждой такой культуры зависели от раз и навсегда дан­ных ответов, т. е. от некоторого события в прошлом. Попытать­ся отменить всесилие данных в прошлом ответов с помощью еще одного ответа. Возможно, он будет всего лишь еще одним ответом среди многих других и в этом качестве ничем не будет отличаться от них, но единственный способ познания истины и состоит в этом выявлении конечности и относительности каждого отдельного ответа.

Но на это не способны ни философское рассуждение, ни проповедь, ни религиозное пророчество, ни прекраснодуш­ные призывы, поскольку они не затрагивают саму жизнь пре­тендента на роль преобразователя всех прежних ответов. Все эти ответы должны быть собраны в душе одной личности и претерпеть смерть вместе с ней, что и произошло в конце зем­ной жизни Иисуса Христа7. Тем самым он становится воплоще­нием всех предшествовавших ему ответов сразу и в то же время ни одного из них в отдельности. Все они отныне несут на себе печать первородного греха в качестве наследственного: обус­ловленность прошлым в понимании их приверженцев — это, увы, не отрицательное, а положительное свойство. Крестная смерть Иисуса Христа отменяет инерцию прошлого и потому она — предвосхищение смерти каждого такого ответа до на­ступления его полной и окончательной смерти. Умереть для своего, частного бога, для своей святыни, которую считаешь бессмертной, — значит избежать смерти с этим богом и святы­ней, которые на самом деле, конечно же, смертны. Именно крестная смерть выявляет сущность Иисуса Христа не как за­конченного воплощения, а как живого Слова Бога. Он — сво­бодно предпосланный человеку замысел, позволяющий каж­дому освободиться от власти данных в прошлом ответов и опе­реться только на ничем не опосредованную веру.

Именно христианство создало современную Европу в ка­честве единства в многообразии. Однако это отнюдь не означа­ет, что все европейские народы (крещенные, кстати, «en masse») сразу стали христианскими. Указанное обстоятельство сохраняло функцию евреев в деле введения народов в единое историческое время, т. е., в сущности, сохраняло их избран­

218

ность. Великая французская буржуазная революция, основыва­ясь на представлении о «человеческой природе» и соответствен­но о некоем «естественном человеке», объявила всех людей оди­наковыми и именно на этой основе эмансипировала евреев — они отныне стали считаться не избранным народом, а ли т ь одним народом среди многих. Фактически же это означало рас­ширение числа носителей мессианской идеи — потенциально такими носителями могли стать все народы. Очевидная связь революционных настроений 1789 г. со становлением специфи­ческого облика американской культуры придала мессианской идее на Американском континенте свои неповторимые черты: «Америка отличается от всех остальных стран тем, что она была заселена благодаря свободному выбору ее граждан, независи­мо от того, прибыли ли они вместе с пилигримами или на последнем корабле с эмигрантами. Но этот свободный выбор миллионов и миллионов <принцип естественного права>, сво­бодное согласие становились реальностью снова и снова»8. Сам характер заселения и необходимость начинать все «с чистого листа» сделали американскую культуру максимально открытой и тем самым придали ей функции того «фона» других культур, роль которого прежде выполнял иудейский мессианизм. Но способность американской культуры делать относительными все замкнутые на самих себя культуры отличалась от иудейского мессианизма тем, что соответствующие процессы развивались под сенью христианской системы ценностей. Речь шла о пере­ориентации привязанности со Старого Света на Новый Свет, причем последний с самого начала не претендовал на автар­кию и представлял собой постоянное моделирование процесса смерти и воскресения: «Америка — это плавильный котел (“Melting Pot”) для многих народов. Разнообразие, несходство ее обитателей при отсутствии двух необходимых условий при­ведет к распаду и разрушению. Должно существовать динамич­ное движение и должно быть достаточно времени для объеди­нения несхожих элементов. Наличие времени в человеческих делах позволяет нам быть терпеливыми. Американская демок­ратия нуждается в терпении. Если мы потеряем терпение по отношению друг к другу, мы потеряем свою душу. Динамизм обеспечивался постоянным ростом и экспансией. Граница пре­вращала всех, независимо от расы, веры и цвета кожи, в пер­

219

вопроходцев»9. Именно это делало и делает американскую куль­туру ненавистной для тех культур, которые, преследуя тради­ционно понимаемый национальный интерес, стремятся, с од­ной стороны, к самоизоляции, а с другой — к экспорту своей локальной системы ценностей, прибегая для стимуляции это­го, в случае собственных неудач, к тактике политического тер­роризма.

Однако при этом остается большое количество сложных и принципиальных вопросов. В ортодоксальном иудаизме избран­ность еврейского народа понимается отнюдь не как благосло­вение, и для обозначения этого серьезного обстоятельства ис­пользуется весьма выразительное словосочетание — «иго не­бес». Иными словами, избранность понимается как тяжкое бре­мя, как та «призванность», о которой говорил В.С. Соловьев. Как воспринимается американским менталитетом неожиданно перешедшая к американской культуре объединительная функ­ция? Соответствует ли этот менталитет серьезности и принци­пиальному характеру задачи? Как конкретно формируется от­крытость американской культуры и что ей угрожает? Возможна ли, хотя бы в принципе, ее самоизоляция? Существуют ли и насколько сильны тенденции к самоизоляции? Ослабевает или усиливается в настоящее время роль христианских ценностей в выполнении американской культурой своей миссии по обес­печению целостности истории? Насколько эффективно аме­риканская культура выполняет свою объединительную функ­цию и насколько адекватно ее статус сверхдержавы соответ­ствует выполнению ею своих задач? Каковы методы выполне­ния этой функции? Является ли Америка состоявшейся сверх­державой в этом новом смысле и насколько сильны в ментали­тете американской культуры тенденции традиционного пони­мания термина «сверхдержава»? Это далеко не полный пере­чень вопросов, которые возникают и требуют своего разреше­ния в контексте рассмотренной нами проблемы. Ответы на эти (и многие другие, не сформулированные здесь) вопросы не могут быть даны сразу и просто на основе некоего интуитивно­го видения. Если постановка вопроса, сформулированного в данной статье, верна, то для ее конкретизации необходима серь­езная, основательная аналитическая работа, актуальность ко­торой, несмотря на ее мнимо академический характер, обус­

220

ловлена неотложными практическими задачами, стоящими перед человечеством в третьем тысячелетии.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Ортега-и-Гассет X. Идеи и верования / / Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. М., 1997. С. 423.

2. Соловьев В.С. Великий спор и христианская политика / / Соловьев В.С. Сочинения: В двух томах. Т. I. М., 1989. С. 60.

3. Там же. С. 61.4. Там же. С. 62; В связи с этим В. С. Соловьев совершенно

справедливо указывает: «Раз признано и узаконено в политике господство своего интереса, только как своего, то совершенно невозможно становится указать пределы этого своего; патриот считает своим интерес своего народа в силу национальной солидарности, и это, конечно, гораздо лучше личного эгоизма, но здесь не видно, почему именно национальная солидарность должна быть сильнее солидарности всякой другой общественной группы, не совпадающей с пределами народности?» (Там же. С. 63). И еще: «Возводить свой интерес, свое самомнение в высший принцип для народа,как и для лица— значит узаконивать и увековечивать ту рознь и ту борьбу, которая раздирает человечество» (Там же. С. 64).

5. Булгаков С.Н. Поездка в Америку / / Булгаков С.Н. Тихие думы. М., 1996. С. 397.

6. Еврейской субботе соответствует и главный ежегодный еврейский праздник — «Йом Кипур» (Судный день). С помощью него ритм событий в природе был заменен ритмом событий в истории. В Судный день иудей молится об отмене всех обетов, клятв, обязательств, взятых, на себя перед Богом, а не перед людьми. Смысл этого праздника — произнесение «нет» собственной воле и подготовка к осуществлению воли Бога. Только это делает Бога чистым актом и чистым будущим, поскольку все его прошлые творения лишаются божественного статуса, и познание того, что не есть Бог— условие понимания Бога. Каждый год («Йом Кипур»), каждые семь лет («залежный год»), каждые семь раз по семь лет («юбилейный год») произносилось это «нет», способное воспрепятствовать превращению времени в цикл. Поэтому «Йом

221

Кипур» может быть назван субботой всех суббот.7. Вопрос о соотношении Иисуса Христа и культуры в

западных культурологических исследованиях уже давно не является экзотикой (см., например: Христос и культура: Избранные труды Ричарда Нибура и Райнхольда Нибура. М., 1996).

8. Rosenstock-Huessy E. Out o f Revolution: Autobiography of Western Man. Providence (RI), 1993. Р. 683.

9. Rosenstock-Huessy E. Mad Economics or Polyglot Peace / / Stimmstein 4. (Jahrbuch der Eugen Rosenstock-Huessy Gesellschaft). Moessingen-Talheim, 1993. Р. 28.

И.М. Супоницкая

РОССИЯ И АМЕРИКА: ОПЫТ СРАВНЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМ

В наши дни Россия находится на перепутье. Закончился дли­тельный имперский период ее развития. Она выбирает новую модель. Взоры многих обращаются к США, с которыми часто сравнивают Россию. Рассмотрим эти сходства и различия двух стран, чтобы понять, насколько правомерны эти сравнения и может ли вообще на русской земле использован американский опыт.

У двух стран, действительно, немало близких черт. Обе находятся на периферии европейской христианской цивилиза­ции. Обеим свойственны разнообразие природных условий, об­ширные пространства, длительная колонизация земель. «Исто­рия России, — писал В.О. Ключевский, — есть история стра­ны, которая колонизуется»1. То же заявил в конце прошлого века Ф. Тернер о США: «Вплоть до наших дней американская история представляет в большей степени историю колониза­ции Великого Запада»2.

Россия и Америка — крупнейшие аграрные державы, почти в одно время вступившие на мировой рынок зерна и ставшие конкурентами в конце XIX века. Одновременно они уничтожи­ли формы принудительного труда: крепостное право (1861) и рабство (1863).

222

Можно найти общее в сознании русского и американца. Это, прежде всего, развитое чувство национальной гордости, вера в особую миссию своего народа. Американец убежден, что Америка избрана стать оплотом свободы и демократии во всем мире. Его патриотизм порой переходит в национальную кичли­вость. Норвежский писатель К. Гамсун, побывавший в США, был удивлен уверенностью американцев, считавших, что «все лучшее изобретено в их стране»3. Россияне же уповают на осо­бый путь развития России. Ф.М. Достоевский полагал, что рус­ские призваны «внести примирение в европейские противоре­чия уже окончательно, указать исход европейской тоске в сво­ей русской душе, всечеловеческой и всесоединяющей»4. У каж­дого народа по-своему проявилась страсть к гигантизму: в Аме­рике — самые высокие небоскребы, самые большие плотины и мосты, в России — великие стройки коммунизма.

Однако за внешним сходством двух стран скрывается со­вершенно разное содержание. США, порожденные английской торговой экспансией, представляют часть западной цивилиза­ции. Россия, как восточноевропейская страна, соединила чер­ты Запада и Востока, не будучи, по сути, ни тем, ни другим. «Мы никогда не шли вместе с другими народами, — писал П.Я. Чаадаев, — мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого»5.

Различны не только природа и климат двух стран, но само влияние природной среды. США — страна переселенцев, возни­кшая сразу на буржуазных началах. Американская природная среда ли т ь дооформила сознание европейца, превратив его в амери­канца. Но он сохранил основы, выработанные западноевропей­ской культурой, — протестантизм, развитый институт частной собственности и права, индивидуализм. Американцу изначаль­но был свойственен, говоря словами М. Вебера, «капиталисти­ческий дух» — рыночное рациональное сознание. С момента своего возникновения американские колонии имели представительные органы (первый — в Вирджинии в 1619 году), законы (первая писаная конституция — в Коннектикуте в 1639 году). Страна сразу начала развиваться как гражданское общество.

США не знали того мучительного перехода от традицион­ного общества к современному, к рыночной экономике, кото­

223

рый пережила Западная Европа и другие народы. Рыночное со­знание, отсутствие старых, добуржуазных структур в хозяйстве, в уме — того, что Гете назвал «базальтом столетий», — стали двумя важнейшими факторами, ускорившими развитие США и способствовавшими их достижениям. США сразу начинали с того, чего до сих пор добивается Россия: реализации прав частной собственности на землю, построения гражданского общества, функционирования рыночной экономики и воспитания, в со­ответствии с этим, гражданской сознательности и ответствен­ности граждан.

Новый Свет поразил европейцев богатством растительно­го и животного мира. Изобилие Америки начиналось с изоби­лия и разнообразия природного. Умеренный климат, благоп­риятный для земледелия (северная граница США находится на широте Ростова-на-Дону, т. е. российских южных районов), не ставил перед поселенцами проблемы выживания, борьбы с голодом, разве что в первые годы из-за неприспособленности их к новым условиям. Свободный и упорный труд пионеров приносил реальные плоды, обеспечивая достаток. Поэтому американцы смогли превратить дикие и пустынные прерии Среднего Запада в зерновой пояс страны, ее житницу. Природ­ные условия вселяли уверенность в собственные силы, в разум человека.

Иное дело — Россия. Суровый климат (большая часть тер­ритории — север), неустойчивая, трудно прогнозируемая пого­да, откуда, по словам Ключевского, появилось русское «авось». «Природа Великороссии, — отмечал историк, — ...часто смеет­ся над самыми осторожными расчетами великоросса, своенра­вие климата и почвы обманывает самые скромные ожидания... Невозможность рассчитать наперед... (неожиданные метели и оттепели, непредвиденные августовские морозы и январская слякоть), заранее сообразить план действий и прямо идти к на­меченной цели заметно отразились на складе ума великорос­са...»6.

Для русского крестьянина характерен не постоянный, рав­номерный труд, как для фермера, а кратковременный, с боль­шой затратой сил. Сельскохозяйственные работы в России длят­ся четыре месяца вместо восьми и более в Европе и Америке. И это настоящая «страда», страдание, когда работают от зари до

224

темна. Земледелие и животноводство здесь малоэффективны: нужно запасти продовольствия на восемь месяцев для себя и скота, а каждый третий год — неурожайный. Поэтому цель зем­ледельца в России — не получить доход, а выжить. На данную особенность, контрастирующую условиям Америки, указал аме­риканский историк Р. Пайпс: «Страна в основе своей настолько бедна, что позволяет в лучшем случае вести скудное существо­вание. Бедность эта предоставляет населению весьма незначи­тельную свободу действий, понуждая его существовать в усло­виях резко ограниченной свободы выбора»7.

Если для Америки характерна изолированная семейная ферма, то для России — деревня, община. Эти социально-эко­номические институты стали системообразующими факторами в истории двух стран. Мелкий фермер-землевладелец — глав­ная фигура в США вплоть до XX века, отчего там всегда преоб­ладали средние слои населения, а не беднейшие, как в России. Именно экономически независимый производитель (будь то фермер, мелкий предприниматель) был социальной базой аме­риканской демократии. Немаловажен и человеческий матери­ал, прибывший в Новый Свет, куда ехали за экономической, религиозной и политической свободой. Атлантический океан служил своеобразным средством естественного отбора: его пе­ресекали независимые и мужественные люди, готовые порвать со своими прежними традициями и прошлым.

Обилие земли и недостаток свободных рук так и не позво­лили укрепиться в США крупному землевладению, как фео­дальному, так и капиталистическому. Оно существовало только на Юге, где плантационное хозяйство требовало не сезонной, подобно Северу, а круглогодичной работы. Это привело к ис­пользованию в Америке принудительного труда сначала завер­бованных из Англии, затем рабов, позднее арендаторов-кроп- перов.

Россия же страна крупного землевладения, общинного зем­лепользования и подневольного труда. В 1857 году 80 % населе­ния составляли несвободные крестьяне (49 % из них — негосу­дарственные, 51 % — крепостные, помещичьи)8. Основная масса населения никогда не имела частной собственности на землю, отсюда — резкая социальная поляризация, отсутствие сильно­го среднего класса, демократических традиций.

225

Крупное землевладение, высокая концентрация богатст­ва, кастовость были характерны и для американского Юга. Эти черты сближают его с Россией. Некоторые американские ис­следователи даже объясняют появление рабства в США и кре­постного права в России одной причиной — недостатком ра­бочих рук9. Однако при внешней справедливости подобного те­зиса следует сказать, что эта причина относится только к раб­ству США. В России экономический фактор никогда не играл решающей роли. Закрепощение крестьян диктовалось нуждами не хозяйства, но государства — необходимостью средств на содержание армии, аппарата10. Плантационное же рабство ока­залось «встроенным» в американскую буржуазную цивилиза­цию, частью которой являлся и Юг, где также основную массу населения составляли фермеры-землевладельцы.

Крестьяне России, освободившись от крепостничества, страдали от малоземелья: в начале XX века более половины крестьянских дворов имели до 10 десятин земли (это, по под­счетам, составляет 26 акров). В Америке того же времени мел­кие и средние фермеры, владевшие от 20 до 175 акров, состав­ляли 70 % фермерства11. Этот широкий средний слой обеспе­чил победу США в хлебной конкуренции с Россией и стал основой самого емкого в мире внутреннего рынка для нацио­нальной промышленности.

После отмены крепостного права Россия в 3,5 раза увели­чила вывоз зерна, став ведущим мировым экспортером. Однако если американский фермер продавал излишки продовольст­вия, то русский крестьянин сокращал собственное потребле­ние12. Различие в положении аграрного производителя — неза­висимого фермера и крестьянина, так и не ставшего самостоя­тельным хозяином, собственником земли после отмены кре­постного права, — одно из самых важных отличий двух стран.

Частная собственность, в противоположность Америке, была всегда слабо развита в России. Для нее характерна коллек­тивная собственность на землю. В 1905 году 77 % крестьянских дворов Европейской России владели землей на основании об­щинного права13, т. е. сельская община владела, а ее члены пользо­вались землей. В тяжелых природных и социальных условиях об­щина, конечно, помогала выжить, содержала больных и стари­ков. Но в то же время она подавляла предприимчивость, дух

226

личной инициативы, мешая развитию рыночных отношений.В России традиционно сильна неприязнь к частной собствен­

ности как к неправедному делу — в отличие от США, где частная собственность священна, — и популярностью пользовалась и пользуется до сих пор идея о том, что земля — общенародное достояние. Поэтому аграрная реформа П.А. Столыпина 1906—1910 годов, призванная разрушить общину и насадить мелких земель­ных собственников, в России была встречена неоднозначно. Про­тив нее выступил Л.Н. Толстой, заявивший в письме к Столыпи­ну: «Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею». Столыпин возразил: «Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие “собственности” на землю у крестьян создает все наше неустрой­ство»14.

Дальнейшая история страны подтвердила правоту слов Сто­лыпина. Неразвитость институтов частной собственности не по­зволила России перейти к рыночному хозяйству. Ее модерни­зация закончилась коллапсом, который привел к октябрьско­му перевороту 1917 года15. Советская общенародная собствен­ность, колхозная практика превратили СССР в импортера зер­на и других сельскохозяйственных продуктов. Общинный кол­лективизм стал благоприятной средой для коммунистических идей. Из-за отсутствия исторического опыта частной собствен­ности в России не могли укрепиться индивидуалистические ценности, столь характерные для США и всего западного мира.

Еще одно важное отличие двух стран — различные по ха­рактеру взаимоотношения между обществом и государством. Об­щество Запада столетиями боролось с государством за свои пра­ва. В Англии эта борьба началась с принятия в 1215 году Великой хартии вольностей и завершилась в период «Славной револю­ции» 1688 года — победой общества и передачей власти пред­ставительному органу — парламенту. Америка, получившая в на­следство западноевропейские достижения, сразу формировалась как гражданское общество — общество, которому служит госу­дарство и в котором соблюдается приоритет закона. В США как переселенческой стране общество к тому же возникло раньше государственных структур и само их создавало для своих нужд, поэтому в Америке государство не враждебно обществу.

Т. Джефферсон желал своей стране правительство, мень­

227

ше правящее, исходя из идеи, что «государство — ночной сто­рож». А. Линкольн уточнил и развил мысль Джефферсона о том, что предназначение государства состоит в «управлении народа посредством народа и для народа» («The Government of the People, by the People, for the People»).

В России государство всегда подавляло общество, так и не дав оформиться гражданским принципам. Этому есть ряд при­чин. Прежде всего сильного государства требовало географичес­кое положение страны, находящейся на границе двух миров — Запада и Востока — и постоянно оборонявшейся от обоих. Этого не знали США, защищенные от врагов естественной преградой— океаном. Не менее серьезно другое обстоятельство: в россий­ском обществе, в отличие от западного, никогда не существова­ло сильной оппозиции государству. Православная церковь, в про­тивоположность католической, с давних времен находилась под властью государства. Тем самым Россия оказалась лишенной того длительного, не всегда мирного диалога между церковью и го­сударством, приучившего западный мир к поиску и достиже­нию компромиссов. Сильная католическая церковь ослабляла централизм и монологичность государства.

Кроме того, в России отсутствовали массовые городские средние слои — главная социальная база, в недрах которой в Западной Европе возникла оппозиция государству. Город был рассадником свободомыслия, а гражданин — это прежде всего житель города и приверженец данной идеи. Россия, в противо­положность этому, оставалась сельской, с неразвитой городс­кой жизнью страной. Она не знала длительной цеховой орга­низации промышленности, что связано со спецификой земле­делия, поскольку из-за длительной сельскохозяйственной без­деятельности ремесло не отделилось от земледелия, приняв своеобразную форму промыслов. Города в России являлись преж­де всего центрами административными и военными, а не ре­месла и торговли.

Вся история России — это история постепенного усиле­ния государства, пока, наконец, после Октябрьского перево­рота 1917 года его власть не стала тотальной. Советский период был закономерным продолжением всего предшествующего раз­вития страны. Со времен Ивана Грозного существовала прямая связь между земельной собственностью и службой государству.

228

Но даже освобождение Екатериной II дворян от обязательной службы не сделало землевладельцев и вообще собственников свободными и независимыми людьми. Каждого мог настигнуть гнев государев, и у каждого государство могло конфисковать имущество, как в свое время поступали с врагами государя — эмигрантами А.И. Герценом, И.С. Гагариным, П.В. Долгоруко­вым.

Экономика, идеология, политика — все служило нуждам государства, а не человека, общества. Именно государственные интересы, прежде всего военные, были главным стимулом раз­вития хозяйства. При Петре I создавались промышленные ма­нуфактуры, необходимые для снаряжения армии и флота. Та­ковы же причины крепостного права, а затем и его отмены, продиктованной стремлением сохранить могущество России, пошатнувшееся после Крымской войны. Такова была и сталин­ская индустриализация, проведенная на крови крестьян для усиления обороноспособности СССР. Армия, флот, государ­ственный аппарат поглощали более половины государственно­го бюджета Российской империи, по подсчетам П.Н. Милюко­ва (1700 г. — 80 %, 1801 г. — 59 %, 1892 г. — 42,6 %)16. Та же тенденция сохранилась и в советский период.

Если в основе американской системы стоит человек, и система служит его благу и благу общества, то в России чело­век служит системе и ее благу. Вот почему при богатстве недр и лесов так беден народ России. Тотальная государственность породила отчужденность общества от государства, антиэтатис- тские настроения, поэтому Россия стала родиной анархизма (М.А. Бакунин, П.А. Кропоткин). В советское время, да и в наши дни, обмануть государство не считается безнравственным, по­скольку его считают враждебным человеку. Подобный взгляд невозможен в США, стране с высокоразвитым сознанием граж­данского долга, где каждый старается помочь государству. То, что в России называют стукачеством, доносительством, в Аме­рике приветствуется как выполнение каждым человеком свое­го гражданского долга.

Главным государственным принципом России всегда был централизм; для США долгое время была характерна децен­трализация, и лишь со второй половины XIX века усилилась тенденция к централизации, хотя до сих пор сохранилась силь­

229

ная власть на местах. В Америке нет главного города, как Мос­ква, нет понятий центра и провинции, столь свойственных России, где центр всегда подавлял периферию, стирая регио­нальные различия, делая однородной всю страну. От гнета цен­тра вольнолюбивые россияне бежали на окраины, где слабее рука государства, больше свободы, а значит, и люди жили за­житочнее (Сибирь, Кубань, Дон). В США с развитием рыноч­ной экономики также происходило стирание различий между регионами, но при этом не исчезала их специфика, сохранив­шаяся в сознании, культуре людей. Разнообразие остается од­ной из характерных черт Америки. В наши дни на смену тради­ционному первенству Северо-Востока приходит усиление Даль­него Запада. Калифорния стала самым многонаселенным шта­том страны.

Разное содержание имела колонизация земель двумя стра­нами. США расширялись на запад, Россия — на восток. Точ­нее, Россия расползалась по кругу, как Москва строилась, пре­вращая завоеванные земли в одну большую вотчину с единым центром. Завоевывая земли, она не осваивала их, поскольку основная фигура общества — крестьянин не был собственни­ком земли, а у государства не было возможности уделять осо­бое внимание развитию своих окраинных земель, где завоеван­ные народы легко приспосабливались к жизни в Российской империи. Американцы же с помощью колонизации создали всю страну и, будучи хозяевами земли, быстро ее освоили. После их освоения для коренных жителей — индейцев — не осталось места.

Обе страны многонациональны, но опять-таки по-разно­му. Россия, в основном насильственно присоединявшая сосед­ние народы, являлась по существу унитарным государством. В СССР федерализм по национальному признаку носил формаль­ный характер, в стране шла тотальная русификация. В Америку представители всех народов, кроме афро-американцев, при­ехали добровольно и американизировались, не забывая при этом своих этнических корней. Американская культура сложилась при этническом разнообразии. Федерализм США основан не на на­циональном, а на территориальном принципе.

Анализируя черты сходства и различия двух социальных систем, давайте посмотрим, как рассмотренные факты отрази­

230

лись на национальном характере и культуре двух народов? Аме­риканец по натуре — деятель, творец собственной судьбы и своей страны, индивидуалист. Но, правда, ему также свойствен­но и чувство кооперации, оставляющей за каждым человеком самостоятельность. «Свободный дух кооперации» наряду с во­лей к труду и преуспеванию американский философ Дж. Сан­таяна считал основным среди трех главных качеств, характер­ных для американизма17.

Стремление к материальному благополучию всегда было главным для американца, именно за этим большинство пере­селенцев приехало в Новый Свет. Рационализм и прагматизм— основные качества его сознания. Американец склонен к кон­кретному, не теоретическому знанию. Его беспокоит вопрос «как?», а не «почему?»

Отсутствие традиционализма, помогавшее Америке доби­ваться успехов в экономике, технологиях, политической влас­ти; длительная колонизация земель, жизнь пионеров отрази­лись на культуре Америки, «варваризировали» американца. Он не склонен к глубокомыслию, не столь любознателен, поскольку в большинстве своем увлечен количественным результатом со­бственной деятельности (богатством, успехом). Его главные до­стижения находятся в материальном мире (технологии, быт). В США интеллект долго не был оценен по достоинству. Это под­тверждает и тот факт, что из атмосферы гнетущего материа­лизма некоторая часть американских художников и писателей уезжала в Европу. В этой связи следует отметить, что гораздо сложнее и противоречивее в контексте американской истории выглядит характер южан, территория которых в годы Граждан­ской войны пережила состояние антиномии и трагедии. Это, так же как и влияние климата, внесенные рабством патерна­лизм, кастовость, культ чести, неизвестные остальным регио­нам, сближает южан-американцев с русскими. Исходя из дан­ного факта, можно объяснить существование той особой силы, психологичости, свойственной американской литературе юж­ных штатов США (У. Фолкнер, Т. Вулф, Т. Уильямс). Это, воз­можно, влияет на популярность и обуславливает притягатель­ность творчества этих американских писателей в России.

Россиянин самим климатом, социальной системой приучен к пассивности, терпению, к невозможности собственными сила­

231

ми решить свою судьбу. Он меньше американца верит в разум, человеческие способности. От этого в России рациональная фи­лософия долго оставалась неразвитой, подобно тому, как это было на Западе. Россиянин нацелен скорее на созерцание, чем на дея­тельность, которая, как правило, не приносит результатов: от ума только горе. Он привык, что с ним никто не считается, госу­дарство обманывает его, и он отвечает ему тем же. Он не верит, как американец, в прогресс, изменение жизни к лучшему, живя в безнадежности и тоске. С трудом отбиваясь от негативных при­родных и социальных условий, россиянин всегда думал не о том, как лучше жить, но лишь о том, чтобы выжить, устоять. Посто­янное давление системы на человека воспитало особый тип сто­ицизма и неизвестные Западу формы сопротивления: не только побег и бунт, но и так называемую «внутреннюю эмиграцию» — в себя, в семью. Призыв Пушкина «Ты — царь, живи один» — девиз не только поэта, но и россиянина вообще. Именно посто­янное сопротивление нечеловеческим условиям породило то, что собирательно называют «русским духом» и что отчетливо выра­зила русская литература. В отличие от экономического рациона­лизма американца и западного человека вообще, россиянину бо­лее свойственна душевность, сострадательность (так называемая «широкая русская душа»). Вся русская культура обращена к чело­веку, являясь формой сопротивления государству. Вот почему так чтимы поэты и писатели в России. Они — народные пророки, помогающие выжить в условиях, малопригодных для нормаль­ной жизни человека

Но у русского характера есть свои оборотные стороны: отсутствие уважения к личности (как к себе, так и к другим), личной ответственности, терпимости и умения вести диалог. Без этих качеств невозможен переход к рыночной экономике, гражданскому обществу. О необходимости «перевоспитания русского характера, усвоения некоторых западных добродете­лей» еще в начале XX века писал русский философ Н.А. Бердя­ев. Под этим он имел в виду «эмансипацию личности», «про­буждение творческой активности человека», а также измене­ние роли государства в России, которое должно «стать внут­ренней силой русского народа ...его орудием, а не ...господи­ном»18. Бердяев, по существу, призывал россиян воспитывать черты, развитые в характере американцев. Однако подобное

232

перевоспитание вряд ли возможно осуществить без отказа от тех качеств, которые всегда привлекали в русском характере (отзывчивость, эмоциональность).

Завершая анализ основных черт социальных систем двух стран, необходимо отметить, что в конце XX столетия обе стра­ны находятся на перепутье. С одной стороны, Америка достиг­ла исполнения своей мечты, поскольку в целом ее общество добилось материального благополучия. Теперь для развития аме­риканцам нужны новые горизонты, новые идеалы. С другой сто­роны, в этой ситуации у России проблема стоит гораздо слож­нее — она выбирает новый путь развития. По сути, ее общест­во, стремясь не превратить Россию во второстепенную держа­ву, уже осознало необходимость развития рыночной экономи­ки, ценность идеалов демократии и либеральных свобод. Воп­рос лишь в том, хватит ли на это социальных сил и политичес­кой воли и как совершить переход к рынку, индивидуализации сознания, не растеряв лучших качеств характера россиянина, воспитанных многовековой традицией существования русско­го человека, очевидно, нуждающихся в перемене?

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Ключевский В.О. Соч.: В 8 т. М., 1956. Т. I. С. 31.2. Turner F.D. The Frontier in American History. N. Y , 1920.

P. 1.3. Гамсун К Духовная жизнь Америки: Полн. собр. соч.: В 12

т. СПб., 1910. Т. 4. С. 493-494.4. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. СПб., 1995. Т. 14. С.

439.5. Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1991. Т. 1.

С. 323.6. Ключевский В.О. Указ. соч. С. 313, 315.7. Пайпс Р. Россия при старом режиме. Кембридж (Масс.),

1990. С. 2 -3 .8. Водарский Я.Е. Население России за 400лет (XVI— начало

XXв.). М., 1973. С. 57.9. Domar E.D. The Causes of Slavery or Serfdom: A Hypothesis

/ / Journal of Economic History. 1970. Vol. 30. N I. P. 18—32; Kolchin

233

P. Unfree Labor: American Slavery and the Russian Serfdom. Cambridge, 1987. P. XI.

10. Шапиро А.Л. Русское крестьянство перед закрепощением (XIV—XVI вв.). Л., 1987. С. 230—231; Данилова Л.В. К вопросу о причинах утверждения крепостничества в России / / Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1965. М., 1970. С. 130—140.

11. 1 акр — 0,4 га; 12-th Census of the United States. Washington, 1902. Vol. V. Part I. P. XLIV; Рубакин H.A. Россия в цифрах. СПб., 1912. С. 151.

12. Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 95.

13. Аврех А.Я. П.А. Столыпин и судьбы реформ в России. М.,1991. С. 88.

14. Цит по: Зырянов П.Н. Петр Столыпин: Политический портрет. М., 1992. С. 65—69.

15. См об этом: Данилов В. Аграрная реформа и аграрные революции в России / / Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире / Сост. Т. Шанин. М., 1992. С. 310—321.

16. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. СПб., 1896. Т. 3. С. 123.

17. Santayana G. Character and Opinion in the United States. N. У.щзб, 1921. P. 169.

18. Бердяев H. Судьба России. М., 1918. С. XIV, 23, 66.

Э.В. Баркова

НЕКОТОРЫЕ ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА США И РОССИИ

При соотнесении различных культур, особенно тех, кото­рые не имеют общих генетических корней и устойчивых истори­ческих взаимосвязей, важно выделить некоторую инвариантную основу, способную указать на масштаб их соотношений, и уточ­нить показатели, по отношению к которым имеет смысл гово­рить о большем или меньшем различии тех или иных культур или, напротив, об их определенном сходстве. Сказанное отно­

234

сится и к анализу таких мощных, сложных, достаточно авто­номных и самобытных культур, как культуры США и России.

Действительно, эти культуры не только удалены друг от друга территориально, имеют не только различные этнические корни, но и существуют в различных формах социально-исто­рического времени. Причем если культура США сформирова­лась и сейчас функционирует на основе лишь одного общес­твенного строя — капитализма, то культура России имеет и более древние исторические пласты, включающие в свой со­став и многовековой феодализм, и недолгий период развития капитализма, и не менее сложные для анализа советский и постсоветский периоды, выявившие различные, но всякий раз глубокие процессы переориентации личности и общества.

При сравнительном анализе этих двух культур — даже взя­тых в их обобщенном национальном варианте, и как бы минуя тем самым культуры многих этносов, народностей и наций, жи­вущих в этих странах, — было бы существенным представить необходимость формирования методологического аппарата или такого типа обоснования, которое включало бы работу с разно­родными показателями, в совокупности дающими системное представление о культуре. Но не сходство идей, образов, идеа­лов, типов символики затрудняет сведение всего этого к обще­му знаменателю, к некоторой результирующей модели. Более адекватным решением такой задачи, как мне кажется, стало бы выделение некоторой инвариантной основы, или «клеточки» — определенной категории, «характеризующей содержание этих культур, в которой уже заданы те тенденции, которые в более полном виде развернуты в культурной среде и ее структурах. Найти эти истоки — значит найти ключ к последующим различиям в специфике указанных культур. Если исходить из важнейших фун­кций любой культуры: освоения собственной среды обитания людей и адаптации к данным — природным и общественным — условиям и в связи с этим выработки нормативов социального поведения, отборе определенных ценностей и наделении их ста­тусом идеала, цели и смысла существования, то подобная кле­точка может быть выражена содержанием культурного простран­ства — той смысловой социальной сферы, в которой и развер­тываются процессы культурной жизни.

Культурное пространство — это форма бытия природы,

235

социума и человека в культуре и через культуру. Именно здесь раскрыто смысловое измерение «своего» и «чужого», «близко­го» и «далекого», «современного» и «прошлого», здесь возни­кают многочисленные смысловые связи людей друг с другом и с внешним миром, возникает смысловой центр и периферия; ценностное измерение и восприятие человека, личности, ин­дивидуальности; отношение к истории и своему времени; здесь обозначаются внутренние границы возможного и невозможно­го для современников, появляются различные точки отсчета. От социального пространства, в котором структурируется со­циум (функционально — по территории, по статусу социальных групп, по ценностным ориентациям населения), пространство культуры отличается прежде всего тем, что здесь формируется и приобретает структуру тот смысл, который как бы формали­зуется в схемах жизнедеятельности людей, определяя некото­рую форму очевидности, черты образа жизни, особенности ро­левого поведения, общения, оценок. Упрощая, можно сказать, что пространство культуры выступает как бы своеобразным вхо­дом в социальное пространство. Однако это не просто вход, но и некий каркас, форма устойчивости данного социума, опре­деляющая его особенности и стилистику, специфику быта, поведения, восприятия и переживания действительности.

Лишенное пространства культуры, социальное простран­ство и сам социум теряют основание, поскольку утрачивают целевые ориентиры, выходящие за рамки организации усло­вий жизни, которые обеспечиваются экономикой, производ­ством. Именно поэтому культурное пространство способно за­давать общие ориентиры жизнедеятельности данного социума, а также сохранять определенную историческую устойчивость последнего благодаря своему постоянству.

Так, несмотря на то, что в США за последние 200 лет произошли значительные социальные структурные изменения, заданная с самого начала американской истории ориентация на индивидуализм и сейчас, насколько я могу судить, опреде­ляет культурный климат этой страны. Иначе обстоит дело в России: тот дух, с присущими ему традициями соборности и общинности, который зародился во времена Киевской Руси, сохраняется и по сей день, оставив за собой различные общес­твенные уклады. Именно устойчивость культурно-простран­

236

ственных характеристик той или иной страны, региона опре­деляет культурную идентификацию, что способствует форми­рованию и развитию национального самосознания.

И как бы ни отличались друг от друга относительно «за­конченные», замкнутые в себе парадигмы российского куль­турно-исторического опыта, между всеми ними есть нечто об­щее, узнаваемое. Сколько бы ни насчитывалось «Россий» в ис­тории русской культуры, — это именно история русской, а не какой-либо иной культуры, несмотря на всю ее несомненную «прерывность», дискретность и все резкие, подчас весьма дра­матические, «разрывы».

С другой стороны, культурное пространство позволяет по­нять основные функции культуры, специфику определенного общества или страны. Обратимся к истории США: освоение об­ширных территорий Американского континента, напряженная борьба за выживание определили особенности характера посе­ленцев. В ходе освоения пространства выработался тип личнос­ти, достаточно автономной в своих действиях и поступках, рас­считывающей прежде всего на свои собственные силы, индиви­да, ценящего прежде всего личную свободу и независимость. Несмотря на широчайшее многообразие верований, художес­твенных стилей, типов ценностных ориентаций и соответствую­щих им вариантов среды, создаваемой многообразием этносов, народов и даже рас, всех объединяет некий дух Америки, «аме­риканская мечта», в которой каждому может быть гарантирован успех, если только в него сильно верить. Но именно поэтому базовой характеристикой культурного пространства этой стра­ны является максимальная дистанцированность любой личнос­ти от любой другой и от социума. В американском обществе лю­бой индивид имеет достаточно простора для собственного жиз­ненного маневра, для личной инициативы, и именно такой простор всячески фиксируется и поддерживается в любом на­правлении американской культуры. В США, как, вероятно, ни в одной другой стране мира, общественная жизнь конструируется на основе максимально возможной личной свободы. Именно подобное конструирование — как стиль жизни — определяет высокую личную активность населения, его постоянное стрем­ление к лидерству, которое всегда было присуще этой стране.

Но однако эти же условия определяют достаточно сла­

237

бый, малый интерес американцев к фундаментальным наукам, теории, отвлеченным рассуждениям, созерцательности. Реаль­ность внешнего мира для американца — это настоящее, опре­деляемое успехом, личными усилиями, практическими резуль­татами. Почему эти черты американца как типа личности необ­ходимо связывать именно с культурным пространством, а не с социальной психологией или социологическими факторами? Именно потому, что в этом пространстве связываются воеди­но тип и стиль поведения, способ оценки окружающей среды и других людей с глубинным смыслом жизни самой культуры, с тем, как она задана и организована с самого начала в США.

Если в этой связи попытаться определить пространствен­ные социокультурные характеристики коренного россиянина, причем не обязательно русского по национальности и правос­лавного по вероисповеданию, то многое в нем окажется свя­занным с тем, что освоение российских просторов, расселе­ние по землям России, мироустройство ее граждан началось еще в раннефеодальный период, сохранивший, с одной сто­роны, большую власть общинного начала, а с другой — духов­ные, особенно религиозные, «технологии» такого освоения. Кроме того, качество субъекта культуры, живущего в опреде­ленном духовном пространстве, оказывает обратное воздействие на распад или собирание территории. У нас на Руси интегриру­ющая сила христианства содействовала сплочению русских зе­мель. Под сенью княжеского скипетра и креста мелкие этносы объединялись в крупные. Складывалась русская нация, возни­кало современное чувство родины. Феодальная внутренняя пас­сивность личности, ее связанность сословными, этническими и другими традициями, незначительность возможности для индивидов или общностей активно осваивать природу, собствен­ные земли и пространства смысловые, духовные сделали авто­ритет общины как субъекта более реальным и весомым, чем авторитет личности. Отсюда — неразвитость личностного само­сознания россиянина и, наоборот, значимость тех общинных, сословных норм, ритуалов, которые в полной мере проявились в народной культуре и, хотя и в меньшей мере, затронули эли­тарную и профессиональную культуру.

Величина пространства, обширность самой территории имеет большое значение для развития как американской, так и

238

русской культуры. Но если американец практически осваивает свою землю, то русский ее скорее пересекает, ибо он всегда как бы в большом пути, где может быть что угодно — чудеса, приключения, войны. При этом всегда сохраняется та дистан- цированность от территории, которая снимается лишь через радикальное переустройство, через напряженный труд. Но в пространстве русской культуры, если посмотреть на нее обоб­щенно, труд также имеет смысл, пути, движения в простран­стве и времени. Когда крестьянин пашет в поте лица, он не столько «останавливает» для благоустройства природные про­цессы, не столько вмешивается в их ход, сколько следует за ходом обычной жизни, ритм которой задан из жизни и кото­рый нельзя да и не стоит как-либо менять. Труд здесь — это своеобразное пересечение океана времени, такого же необъят­ного, как и сама территория, сама земля, в конечном плане — сам Бог.

Американец вмешивается в сцепление событий, изменяет и преобразует свою среду обитания именно потому, что ему никто и ничто — кроме закона — не мешает это делать. Именно поэтому не какие-то духовные ориентиры определяют цели и смысл его бытия, сколько успех, благополучие. Американец не пересекает свое пространство — хотя тема пути широко пред­ставлена в литературе США, он устраивается в этом простран­стве и поддерживает его целостность именно потому, что имеет полную свободу делать это, так же как делают это все другие люди.

Симптоматично, но прагматическая ориентация в конеч­ный итоге находит свое проявление даже в характере общей те­ории. В этом отношении показательны социокультурные импли­кации такого американского культурологического направления, как холизм. Это междисциплинарное учение, возникнув еще в 1950-е годы в процессе деятельности ассоциации «American Studies», и сейчас развивает свои разработки проблемы целос­тности американской культуры и истории. С точки зрения осно­воположников американского культурологического холизма (H.N. Smith, R.H. Pears, L. Marx), современная наука, создавая жест­кие рациональные модели американской жизни, не проникает в ее сердцевину. Такой сердцевиной, или основой, выступает национальный миф. Миф — «идеальная конструкция», в кото­

239

рой рациональное и иррациональное сплавлены, выступая как бы в нерасчлененном виде. Именно в силу этой особенности с мифами необходимо работать, причем если традиционных ми­фов нет, то их следует создавать в соответствии с определенны­ми общественными, политическими, идеологическими потреб­ностями. Особенностью мифа при этом является то, что образ каждого героя можно интерпретировать так, как этого требует официальная идеология. Например, образ так называемого по- селенца-пионера, осваивающего земли Дикого Запада, можно интерпретировать в зависимости от установки либо как новато­ра, осваивающего новое, смелого первопроходца, либо как анар­хиста, неспособного жить в обществе.

Холизм видится автору данной статьи жесткой и прагма­тической системой, согласно которой для поддержания це­лостности социокультурного пространства следует использо­вать все возможные средства. Если какая-либо женская, моло­дежная, политическая и т.д. организация «выпадают» из су­ществующей сложившейся смысловой целостности простран­ства, то к ним следует применять самые строгие методы. За­метим, в традициях русской философии исходным пунктом в обоснованиях такого рода традиционно выступала нравствен­ная идея: всякая новая позиция прежде всего должна быть нравственно обоснованной.

И здесь, как мне кажется, важно зафиксировать не толь­ко различие философских толкований целостности культур, но и принципиальное различие характера целостности жизни Америки и России, их разную «пульсацию», ритмику и дина­мику. Целостность как пространство жизни, ее связей, ком­муникаций не физическая абстракция, единая для всех стран и народов, а содержательная, отражающая стиль жизни того или иного субъекта.

Американская и русская культуры задают разные измерения собственной среде обитания. Эти измерения невозможно сравни­вать с ценностных позиций: какая из культур лучше или хуже. Лишь в синтезе эти измерения формируют то интегральное мыш­ление, в котором проявляется бережное и заботливое отношение к природе, человеку, обществу и культуре, которое задает новые основания формирующегося информационного общества, ново­го видения мира на пороге третьего тысячелетия.

240

Естественно, представленный образ пространственного вы­ражения культур США и России весьма схематичен и условен и поэтому он нуждается в конкретизации. Но ясно, что методоло­гические возможности использования категории культурного пространства при сравнительной характеристике культур для вы­деления и осмысления их общечеловеческих вариантов доста­точно перспективны и требуют дальнейшего анализа.

В.И. Кирьянов, А. Ф. Московцев

ДЕМОКРАТИЯ В АМЕРИКЕ И РОССИИ: ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ, ПОЛУЧЕННЫЕ

ПРИ ПОМОЩИ А. ДЕ ТОКВИЛЯ

Книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке» — удобный повод и стимул для того, чтобы, обратившись к исто­рии современной России, понять, почему страна, обладающая колоссальными природными и человеческими ресурсами, мно­говековой историей и культурой, в новых условиях не сумела, как и «передовые народы», достичь всеобщего благосостояния и почему она так стремительно теряет свое лицо, заимствуя не только облегчающие жизнь средства, но и образцы обществе- ного устройства и культуры. Мы все больше смотрим, «как у них», не находя при этом опоры в самих себе.

Прочтение названной книги будет носить выборочный ха­рактер — под углом зрения интересующих нас российских за­кономерностей.

Главная отличительная особенность российской действи­тельности — отсутствие массовой общественной силы, идущей «снизу» и обновляющей все общество. Все преобразования, которые произошли здесь за последние годы, затронули, в луч­шем случае, лишь сравнительно небольшой слой наиболее ак­тивных людей или носили преимущественно «верхушечный» характер, поскольку были сосредоточены на смене институтов общества. Последний этап преобразований оказался в руках еще меньшей группы людей и приближенных к ним. На обочине великого общественного движения к новой России оказалось

241

большинство ее населения.В последние советские годы многочисленные политичес­

кие начинания, вплоть до «горбачевской перестройки», не смог­ли приобщить к ним «критическую человеческую массу», един­ственную силу, способную произвести назревшие обществен­ные изменения.

Рассматриваемая национальная закономерность требует к себе особого внимания, так как пассивная общественность в условиях нестабильности ставит все более остро на повестку дня вопрос о судьбе тысячелетней российской культуры, са­мом существовании самобытного и имеющего многовековую историю Российского государства.

Контрастом новейшей советско-российской истории вы­ступает опыт немецкой, японской, североамериканской общес­твенных систем, демонстрирующих высокий тонус обществен­ной жизни.

Алексис де Токвиль как раз находился у истоков амери­канской демократии, в которой увидел воплощение некоего принципа, имеющего всеобщее значение. Этот всеобщий де­мократический принцип, или основная форма демократии, по мнению Токвиля, чаще всего формулируется как «равенство усилий существования людей»1. Из данной «исходной первоп­ричины», по мысли автора, проистекает «каждое конкретное явление общественной жизни американцев». В то же время у других народов, например французов, демократия «не заво­евывала общество постепенно с целью мирного установления своей власти, напротив, она беспрестанно продвигалась впе­ред, порождая беспорядки и грохот сражений»2.

На языке современности «демократия» также является смысловым «ключом» для понимания ключевых общественных проблем. Но «волшебное слово» здесь уже не равенство, а сво­бода. Последовательный либерализм ассоциируется, например, с экономическими достижениями и высокими темпами разви­тия в странах с рыночной экономикой. Для России же он вы­ступает официально пропагандируемым символом необрати­мости, правильности направления и успешности проводимых общественных преобразований.

Непопулярная сегодня терминология, используемая А. де Токвилем, не должна отвлекать нас от главного — предлагаемо­

242

го им способа разрешения фундаментального противоречия меж­ду индивидом и обществом, который и был, на его взгляд, на­иболее последовательно реализован в Америке. Демократия, по сути, отождествляется французским автором с таким обществен­ным устройством, которое наилучшим образом согласовано с интересами всех членов социума и позволяет им свободно про­являть свои наклонности и развивать данные им способности. Причем под устройством общества в данном случае понимается отнюдь не исключительно или по преимуществу политические институты, а любые устоявшиеся элементы общественной жиз­ни — церковь, семья, армия, язык, промышленность и т. д.

Основное значение принятия демократического способа организации общественной жизни, которое отмечает А. де Ток- виль, — проведение «великой социальной революции» без крови и потрясений, через «всемирный, долговременный» процесс «постепенного установления равенства условий». Американс­кий капитализм, например, был преобразован не по рецепту «экспроприации экспроприаторов», а приобщением большин­ства населения к высоким стандартам потребления через мас­совое производство доступных по цене товаров и повышение заработной платы наемным работникам.

Политические революции дают сильнейший и гораздо бо­лее заметный импульс развитию общества, но если и он не будет воспринят и преобразован на уровне микроэлементов об­щества, то их разрушительные последствия могут превысить все достижения. «Октябрьский переворот» в России был дей­ствительно великим общественным достижением, но идея В.И. Ленина о «высшей организованности», получив некоторое во­площение в централизованном планировании, не была допол­нена в реальности «новым отношением к труду» и другими элементами демократии на «местах».

А. де Токвиль обращает внимание на «лихорадочность» де­ятельности американцев, подразумевая их исключительную ак­тивность и энтузиазм в любой сфере. Все последующие путе­шественники также неизменно отмечали энергичность и дело­витость, свойственные характеру американцев.

В данном случае нас интересует объяснение того, в чем сам А. де Токвиль видел причины возникновения такой активности.

В книге мы не встретили буквального и точного указания

243

на то, как, в понимании автора, трактуются причины возни­кновения энергичности в характере большинства американцев. Разве что эту роль могут выполнить ссылки Токвиля на «лихо­радочное рвение, с которым американцы стремятся достичь материального благополучия»3, «жажду материального благо­получия», которая называется даже «господствующей страстью в душах людей»4. Однако российские надежды на автоматичес­кую работу «чисто» экономического интереса так и не сбылись. У десятков миллионов наших российских современников ни­как не получается проявить свою «жажду» материального бла­гополучия в экономической или другой общественно-полез­ной активности.

«Активизация человеческого фактора» в последнее совет­ское десятилетие проводилась с расчетом на приведение в дей­ствие всего многообразия мотивов человеческой деятельности. Но в эти годы устаревшие институты общества не позволили в полной мере заработать механизмам экономической заинтере­сованности.

В рассматриваемой работе А. де Токвиля «жажда матери­ального благополучия» вписана в сложный контекст общес­твенной жизни. Во-первых, она выступает здесь в форме «про­свещенного эгоизма», в котором интересы каждого «жаждуще­го» согласованы с интересами других, всего общества. Подо­бное изменение в характере мотивации есть результат длитель­ной воспитательной работы общества. Во-вторых, обществен­ная позиция не только «просвещает», но и придает мотивации и активности дополнительную силу или, наоборот, существенно ослабляет их. «Когда государством правит общественное мне­ние, — пишет А. де Токвиль, — все люди сознают ценность общественного признания и каждый пытается добиться его, стараясь обрести уважение и привязанность тех людей, среди которых он должен жить»5.

Таким образом, ни в одном обществе не действуют про­стые схемы «голого» материального интереса или «чисто» мо­рального долженствования. Везде они обнаруживают свою не­достаточность.

Природа человека такова, что она несет в себе многообра­зие способностей и потребностей. В «свободных институтах, име­ющихся в распоряжении жителей Соединенных Штатов»6, на­

244

званное многообразие находит выход и развивается в столь же разнообразной и интенсивной человеческой активности. При другом общественном устройстве тарифная система, должност­ная и номенклатурная иерархия и другие институты, предна­значенные для оценки трудовой активности, не дают в полной мере проявиться этому разнообразию и, самое главное, не сти­мулируют развитие профессионализма. Правда, стоит заметить, что названные формы при этом вовсе не исключают возмож­ности для становления выдающихся личностей и образцов тру­довой активности. Природа человека неистребима даже в унизи­тельных условиях тюрьмы, жесткой армейской иерархии и др.

Американцы времен А. де Токвиля имели счастливую воз­можность создавать общественные институты «под себя». И со­временность, по-видимому, во многом сохранила такое их ка­чество. Советская же общественность формировалась под воз­действием многочисленных экстремальных ситуаций и «вызо­вов», связанных с революцией, гражданской и Отечественной войнами, индустриализацией и т. д. Подобные институты были законсервированы на длительный срок коммунистической иде­ологией, поскольку любые попытки сколько-нибудь заметного их изменения квалифицировались как «разрушение основ со­циализма» и сопровождались неизбежной уголовно-правовой оценкой. Достаточно в этой связи отметить ситуацию с хозяй­ственной инициативой, которая плохо вписывалась в советс­кую систему нравственных координат. Но поскольку тем не менее ни одна хозяйственная система не может обходиться без инициативы, большая ее часть столь же неизбежно приходила в столкновение с существующими нормами и формировала обширный сектор теневой экономики.

Современные российские институты пришли в движе­ние. Но это движение не породило адекватного всплеска об­щественной активности. Более того, в некоторых своих мо­ментах это движение больше походит на разрушение, а в дру­гих же оно находит выход в полу- или откровенно крими­нальной активности.

До сего времени бывший советский человек (так называ­емый «совок») так и не получил для себя адекватных форм человеческого общежития. Ему суждено снова вписываться в «схемы», требующие от него проявления новых качеств, кото­

245

рые у большинства людей до сих пор не сформированы.Особо выделим постановку А. де Токвилем проблемы на­

емного труда. Анализируя в то время современную ему амери­канскую промышленную систему, автор имел довольно мало наблюдений, для того чтобы правильно оценить увиденное. С одной стороны, наемный труд есть неотъемлемый элемент аме­риканской демократии, хотя в силу тех социально-экономи­ческих условий он пока не получил заметного развития. Но с другой стороны, данный элемент внес существенное противо­речие в демократическую систему, разрушая равенство усло­вий существования («эти бедняки почти не имеют возможнос­тей изменить свое положение и стать богатыми»7), превращая человека-работника в крайне одностороннее и зависимое су­щество, которое «ничего не ожидает от предпринимателя, кроме заработной платы»8.

Для современного общества наемный труд — судьба по­давляющей части населения страны (до 90 %). Отчасти его при­тязания на материальное благосостояние могут быть удовлет­ворены при существующих общественных формах. Но невоз­можно посчитать все попытки, предпринимаемые для поиска путей хотя бы частичного изменения положения наемного труда с помощью различных форм «участия в прибыли», «демокра­тизации управления», «кружков качества», отказа от конвей­ерной системы организации труда и т.д.

В советской общественной системе действительный статус работника как наемного никогда не признавался в полной мере и всячески замазывался официальной идеологией в средствах массовой информации, твердивших о рабочем как «хозяине пред­приятия, общественного производства, страны». Однако и в рам­ках этой системы предпринимались заметные усилия по разви­тию «рабочего самоуправления». Кроме того, некоторые «завое­вания трудящихся», например гарантированность работы и за­работка, находились в существенном противоречии с социаль­но-экономической природой экономической системы трудово­го найма.

Некоторые представители части российской обществен­ности весьма ощутимо в своем сознании продвинулись по пути полного и окончательного признания господства формы наем­ного труда в сфере производства и соответствующего оформле­

246

ния этого на законодательном уровне. Они стремятся отбро­сить при этом все сопровождавшие эту форму советские «изли­шества» (вроде «участия трудящихся в управлении» и т. п.). По­добного рода тенденция означает для подавляющей части на­селения еще большее сужение источников социально-эконо­мической активности и противостоит общемировой тенденции в этой области.

Заметное и впечатляющее место в книге А. де Токвиля занимает описание роли ассоциаций в общественной жизни американцев. «Американцы самых различных возрастов, поло­жений и склонностей, — пишет этот автор, — беспрестанно объединяются в различные союзы»9. И достигли «наивысшего искусства» сообща эффективно «справляться со всей массой бесконечных мелких дел»10.

Поразительный для российского человека факт, с трудом согласующийся со стереотипами, утвердившимися в его со­знании, вроде «американец — индивидуалист», «россиянин — коллективист». Однако последний в обычной жизни в гораздо большей степени, чем первый, проявляет индивидуализм и анархизм, демонстрируя сплошь и рядом полную неспособ­ность к участию в совместном труде, наладить который удается лишь с помощью властных механизмов.

Видимо, каждому человеку в России еще предстоит прой­ти длительный путь в деле формирования стремления к сво­бодному и самостоятельному объединению с другими субъек­тами в малых и больших общностях, что составляет первоосно­ву общественной жизни.

Отсутствие этой системы систематически восполнялось в советской жизни гипертрофией объединяющей роли государ­ства и его институтов. Поэтому свертывание государственной активности может происходить лишь в меру развития частной инициативы и не должно приводить к разрушению сложив­шихся элементов общества.

На основании сказанного можно сделать некоторые крат­кие выводы, заключающиеся, на наш взгляд, в следующих по­ложениях: а) всеобщая форма демократии состоит в таком спо­собе построения общественных институтов, который позволя­ет подавляющему большинству индивидов свободно проявлять и развивать свои способности; б) несмотря на наличие всеоб­

247

щего принципа демократии, построение ее конкретных форм не терпит шаблона; в силу этого национальные формы демок­ратий не могут не иметь специфических элементов; в) чтобы не допустить деградации новой российской общественности, необходимо в длительной перспективе находить пути сочета­ния уже наличествующих здесь элементов рыночной демокра­тии и традиционно-советского демократизма, включая основ­ные элементы так называемых «завоеваний трудящихся» и го­сударственный просвещенный патернализм.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1994. С. 27.2. Там же. С. 32.3. Там же. С. 394.4. Там же. С. 390.5. Там же. С. 376.6. Там же. С. 377.7. Там же. С. 408.8. Там же.9. Там же. С. 378.10. Там же. С. 379.

М.П. Бузский

АМЕРИКАНСКИЙ ПРАГМАТИЗМ И ЕГО СМЫСЛ ДЛЯ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Возникшая после 1991 года ориентация нашей страны на ценности и достижения Запада, ее стремление осваивать пере­довой опыт более развитых стран позволяют уже подвести не­которые предварительные итоги. Прежде всего открывается бес­перспективность непосредственного переноса западного опыта на российскую почву: такой опыт не усваивается обществом непосредственно. Требуется более глубокое исследование того, что же действительно может воспринять Россия, какая его

248

«часть» может стать внутренним пространством России, а ка­кая должна быть отброшена как принципиально неприемле­мая. Для того чтобы наши реформы дали положительные ре­зультаты, требуются интенсивные и «опережающие» исследо­вания, способные выделить нужные для России фрагменты за­падного опыта. Для обществоведов это означает разработку со­ответствующих методов «трансплантации» зарубежной культу­ры и цивилизации в российскую среду — социум, культуру, менталитет, механизмы трансляции прошлого в настоящее.

С этих позиций весьма интересным является осмысление потенциала такого сугубо американского мировоззренческого и этического регулятора повседневной жизни и поведения инди­видов, как прагматизм. В советский период он был воспринят достаточно негативно в философской, педагогической, социо­логической среде. В соответствующих публикациях отмечалась недопустимость отождествления истины с успехом, субъектив­ность опоры лишь на внутренний опыт личности, узость «ситу­ационной» основы мышления, возникающего как стремление решить возникшее затруднение в действиях индивида; давалась негативная оценка того, что данные общественные идеи (да и само устройство общества) зависят лишь от того, что люди ве­рят в эти идеи и эти связи. Весь пафос критики сводился к тому, что субъективные условия жизнедеятельности индивида и об­щества не могут быть основой функционирования общества, ибо они сами лишь отражение тех объективных законов, в соответ­ствии с которыми и действуют, мыслят люди данной эпохи. С позиций исторического материализма субъективность человека, его мышление всегда вторичны, производны от более фунда­ментальных, объективных общественных структур, законов, от­ношений. Поэтому и выделение зависимости объективных пара­метров общества от субъективных верований и т.п. — полный абсурд. Таким был пафос и контекст критики прагматизма.

Однако дело обстоит не так просто. Прежде всего, сам мар­ксизм признает, что потребности общества выходят за рамки данной, современной или текущей (наличной) действительности. «Потребность полагает производство идеально», — подчерки­вал Маркс в одной из своих работ, говоря об анализе экономи­ческого прогресса. Но раз так, то потребности как потенциаль­ное состояние общества детерминируют его наличное положе­

249

ние, выступают способом отрицания данной действительности. Во-вторых, наиболее фундаментальные, интегрированные в единство потребности осознаются как классовые, обществен­ные интересы, превращаясь в движущую силу общественного развития. Следовательно, субъективный фактор играет огром­ную роль в общественной жизни, поскольку именно через него люди могут относиться к внешней необходимости, постигать ее, выбирать те направления, которые наиболее благоприятствуют осуществлению тех или иных социальных интересов.

Почему же признание реальности субъективного фактора в марксизме не способствует признанию правомерности идей и принципов прагматизма? Почему до сих пор эта идеология не исследуется с точки зрения позитивности ее потенциала? Сейчас публикуется множество учебников по менеджменту, написанных зарубежными авторами, в которых содержится идея, заявляющая о том, что именно успех (его прогнозирова­ние, установка на его достижимость, вера в него и т.п.) опре­деляет целесообразность тех или иных действий руководства и коллектива данной фирмы, предприятия и т.д. Но ведь это и есть идеология прагматизма, которая неявно принимается за основу! Почему же этот контекст не подвергается анализу? Ведь понятие «успех» — очевидная движущая ось любого предпри­нимательства. Если вера в успех, возникающая до всякого ре­зультата, уже отождествляется с самим успехом, то почему эти же идеи, выраженные и систематизированные в прагматизме, не привлекают внимания наших обществоведов, да и самих практиков-менеджеров?

Причина здесь в том, что западный опыт рынка, как и его товары, переносится в Россию в готовой «упаковке» и предна­значен лишь для потребления, но не для критического осмыс­ления. Здесь абсолютизируется этот опыт и его контекст (идео­логия) сами по себе, предотвращая даже возможность во всем этом осознанно разобраться. Но с каких позиций? Что же по­ложить в основу такого осмысления? Вот в этом и существует сейчас проблема.

В России сейчас нет собственной идеологии, в соответствии с которой может быть четко определена цель и ориентиры суще­ствования индивида, идеологии, которая была бы воспринята всем обществом как выражение интересов большинства предста­

250

вителей социальных слоев и групп в российском обществе, вклю­чая представителей различных этносов, классов, наций, религи­озных конфессий и т. д. А отсюда — и отсутствие какой-либо кор­ректировки по отношению к западным технологиям организации общественной жизни. На практике это означает ли т ь то, что та­кой опыт не принимается обществом в целом, выступая ли т ь парадигмой узкого слоя преуспевающих «новых русских». Тем не менее значение западного опыта гораздо глубже, чем его простое прикладное использование как ноу-хау.

Существует ли сейчас в нашем обществе позиция или пот­ребность более глобального усвоения «духа» прагматизма? Бес­спорно, да. Но ее необходимо четко определить. На мой взгляд, это потребность в развитии институтов гражданского общест­ва, на основе которых в России станет интенсивно развиваться и самоуправление, начнут разрешаться накопившиеся пробле­мы федерализма, демократизм и правовая культура станут воз­действовать на жизнь наших сограждан в гораздо большей мере, способствуя более быстрому выходу России из состояния нео­пределенности и кризиса.

Но причем здесь гражданское общество? Какое отношение оно имеет к прагматизму? Самое непосредственное. Берусь ут­верждать (хотя это может вызвать возражения), что прагматизм как раз наиболее адекватно выразил идеологию, формирующее­ся самосознание гражданского общества. Если выйти за рамки такой распространенной у нас трактовки прагматизма, как ути­литаризм и «голая» полезность, и т. п., то открывается основ­ная, полезная для нас, цель прагматизма: ориентировать инди­видов на самих себя, опираясь только на собственные силы, знания, умение преодолевать экстремальные ситуации, верить в личный успех.

В трудах У. Джеймса, Д. Дьюи, Г. Мида и других нет указа­ний на то, что личность должна замыкаться в себе. Наоборот, всячески подчеркивается реальность того мира, который созда­ется благодаря универсальности внутреннего опыта личности. Сходная ориентация индивидов, инвариантность содержания их собственного личного опыта и создают те общественные связи, в которых максимально высвобождена свобода индивидов, а ре­альность непосредственно проецируется и создается как сово­купность их сходных переживаний, установок и верований.

251

Прагматизм исследовал это сходство, анализируя феномен сомнения, который характерен для любого индивида в его жиз­недеятельности. И те механизмы (психологические и, меньше, социальные), благодаря которым это сомнение разрешается, сме­няются уверенностью как внутренней готовностью человека дей­ствовать. Сомнение — это ответ на новое, неожиданно возника­ющее в обществе (окружающей индивида среде, ситуации), это субъективная регистрация, оценка этого нового. Следовательно, сомнение — это восприятие реальности без соответствующей «технологии» ее освоения. Сомнение — это осознание и пережи­вание того, что в данной ситуации имеется то, что может со­здать угрозу индивиду, его целям. Это очень близко подходит к модели стратегического менеджмента, постоянно встраивающего такое «сомнение» (т. е. критическую оценку вероятности успеха, степени риска в достижении цели и т. п.) в набор управленчес­ких процедур. Для прагматизма сомнение — постоянно присут­ствующий компонент внутреннего опыта индивида, поскольку он должен жить в постоянно меняющейся среде и адаптировать­ся к ней.

Еще один компонент социальной связи, возникающей че­рез сходство внутреннего опыта индивидов, — трактовка зна­чений (ситуаций, вещей, знаков, жестов, ролей и т. д.) как способа социального общения, социальной коммуникации между людьми. Г. Мид специально подчеркивает, что «значе­ние не есть нечто субъективное, и местонахождение его не сле­дует искать в психике индивида. Значение принадлежит соци­альному процессу»1. Структуру значения Г. Мид связывает с жес­том, его символическим выражением (т. е. его смыслом) и от­ветной реакцией других индивидов, которая тоже узнается тем, кто первый что-то выразил жестом. Так, в результате возника­ют социальные роли, в форме которых происходит взаимодей­ствие между индивидами, группами, и тем самым образуется устойчивость общества. «Хотя первоначально значение жеста связано с некоторой конкретной реакцией конкретного инди­вида, оно, будучи социальным по своей природе, обнаружи­вает тенденцию к универсализации». Это предполагает сферу, «внутри которой эти жесты или символы обладают тем же са­мым или общим значением для всех членов данной группы, обращаются ли они с этими символами к другим индивидам

252

или реагируют на них как те, к кому символы адресованы дру­гими индивидами», как подчеркивает Мид2.

В этой коммуникативной среде возникает и само «Я« лич­ности, оно — результат первичности для индивидов такой сре­ды.

Применяемый Мидом поведенческий, бихевиористский подход к объяснению индивида и общества, оснований социу­ма, конечно, не может быть исчерпывающим. Однако именно этот подход наиболее глубоко осваивает теория управления, менеджмент, выявляя на этой основе современные черты ры­ночной экономики, закономерности предпринимательства. И если именно это — т .е. целостность, универсальность рыноч­ной среды — понимать как саморегулирование экономической среды гражданского общества, формирующего независимых экономических субъектов и плюрализм собственности как сфе­ры, пространства и возможностей действий таких субъектов, то можно видеть действительную близость прагматизма к такой среде и к такому обществу.

Но прагматизм не анализирует сущность экономических про­цессов. Он дает ли т ь характеристики человека, индивида, наибо­лее соответствующие таким экономическим процессам, и отме­чает, что эти субъективные характеристики являются первичны­ми для понимания и самого общества. Оно, как сложная система, не имеет чего-либо, что бы ни проходило через структуры лич­ности, было бы для личности «непрозрачным», внешним. Имен­но поэтому личность, полностью включенная в это общество, способна реализовать здесь свои интересы и стремления. Здесь человек свободен именно потому, что выступает основанием для формирования социальной среды, которая потому и саморегули­руется, а не управляется извне государством. Марксистские кри­тики прагматизма и, в частности, концепций Г. Мида отмечают в качестве значительного недостатка то, что в своем объяснении устойчивости общества, его характеристик он не использует при­меры из производственной сферы. Так, они утверждают: «Г. Мид говорит о самых различных формах совместных социальных ак­тов, в которых участвует индивид и формируется его сознание и самосознание: семейные отношения, драка, игра, поиски пищи и т. д. Единственный тип деятельности, который как бы не суще­ствует для него и не принимается им во внимание, — это произ­

253

водственная деятельность людей, которая в действительности со­ставляет основу их совместной жизни и основу возникновения языка и сознания»3.

Г. Мид не пытается проследить историю генезиса челове­чества через производство и общение. Он лишь дает картину кон­кретного общества — современного западного общества, в ко­тором субъективность существует как основа деятельности и по­нимания, основа социальных связей, значений вещей и типов поведения людей. Субъективность — это уровень развития лич­ной свободы, признания такой свободы основанием «горизон­та» возможностей индивидов, выступающих на этом фундамен­те значений.

Прагматизм — это не утилитаризм или субъективный иде­ализм. Это — философское, идеологическое осмысление субъ­ектного «устройства» гражданского общества и тех типов пове­дения, оценок вещей и людей, которые в нем возникают — именно на основе самоорганизации такого общества, его от­носительной независимости от государства. Гражданское общес­тво — это обыденность поведения и общения людей, повсед­невность, в которой есть свои правила игры, свои пределы и допущения. Именно такая сфера в наибольшей мере формиру­ет индивидуализм как максимальное саморегулирование ин­дивида. В США, где существует свой тип личности, где развит именно индивидуализм, его основанием является философия прагматизма. Как отмечает М. Лернер, «этот новый человек от­личается подвижным, беспокойным характером... Он всей ду­шой принадлежит к здешнему миру, питая мало интереса к потусторонней жизни, очень остро чувствует время и знает ему цену. Его честолюбие нацелено отнюдь не на духовные ценнос­ти. Привыкнув мыслить категориями реальных и достижимых, он исполнен оптимизма, веры в прогресс, уважения к техни­ческому мастерству и материальному преуспеванию... След, оставленный в искусстве и в развитии человеческой мысли, имеет точно такой же характер. Верит он лишь в то, что можно пощупать, схватить, измерить. Это человек техники, которого занимает вопрос “как?” и совершенно не волнуют проблемы цели и блага. Он далек от аскетизма, ценит комфорт и свято верит, что жизненный уровень — это самое важное, а может быть, даже и смысл всей жизни»4.

254

Но является ли эта личность, типичная для США, образ­цом типа личности как субъекта гражданского общества вооб­ще? Может ли формирующееся гражданское общество давать другие ориентиры личности и может ли философией граждан­ского общества, его идеологией быть не только прагматизм, но и какая-то другая философия? Конечно, да. Американская модель не исчерпывает других, более «национальных» вариан­тов гражданского общества. Она лишь частично подходит к ус­ловиям России. Но что же тогда нам дает в этом отношении прагматизм? На мой взгляд, несколько возможностей: во-пер­вых, он позволяет освоить и пережить коллективную субъек­тивность как основание общественных отношений и смыслов. А это значит, что от глубины, качества такой субъективности зависит и состояние общества. Во-вторых, он доказывает, что активность личности не должна зависеть от общественного спро­са или «одобрения». Каждый человек имеет право и обязан быть активным именно потому, что это — важнейшее условие нор­мального состояния общества. В-третьих, в обществе не долж­но быть ничего такого, что бы не предполагало личный инте­рес и личные возможности. Уже отсюда следует максимальная полнота информации для каждого, реальное равноправие раз­личных форм собственности, развитая правовая культура каж­дого индивида. Наконец, именно демократические формы при­нятия решений будут обеспечивать и личную ответственность за их исполнение.

Таким образом, идеология и философия прагматизма долж­ны восприниматься как концепция социальной «приоритетнос­ти» общества, такой приоритетности, в которой именно субъек­тивные верования, надежды, оценки и установки могут быть ре­гуляторами практической деятельности. Лишь через внедрение этого зарубежного опыта с учетом наших традиций, культурных и других стереотипов возможно зарождение реальных, а не фор­мальных предпосылок как гражданского общества, так и его про­явлений — самоуправления, самостоятельности и взаимодейст­вия регионов, а также формирование внутреннего национально­го и регионального рынка, общероссийской и региональной куль­тур. Но такая «имплантация» прагматических ориентиров должна быть тщательно подготовлена с точки зрения философской мето­дологии, анализа современной ситуации, перспектив России, ее

255

возможных духовных ориентиров и других факторов освоения со­временного передового зарубежного опыта.

Таким образом, потенциал прагматизма — это рост актив­ности индивидов, на основе которого и будет происходить ос­воение азов образа жизни, требований и регуляторов формиру­ющегося гражданского общества — важнейшего гаранта даль­нейшего укрепления и развития демократизма в России.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Современная буржуазная философия. М., 1978.2. Mead G.H. Mind, Self and Society. Chicago, 1963. P. 89.3. Современная буржуазная философия. М., 1978. С. 70.4. Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М., 1992.

Т. 1. С. 82.

И.Е. Казанин

РОССИЯ И США: ПЕРСПЕКТИВЫ КОНФРОНТАЦИИ ИЛИ СОТРУДНИЧЕСТВА

Проблемы общественного развития, вызванные к жизни последствиями цивилизационной неоднородности в развитии мирового сообщества, в последнее время все чаще привлекают внимание специалистов различных областей знания: истори­ков, культурологов, философов, политологов, геополитиков. Эти последствия в литературе получили неоднозначную трак­товку, и спектр мнений достаточно широко выражен: в масш­табе от концепции «диалога культур»1 до теории «столкнове­ния цивилизаций»2. Наибольшее влияние на современные по­литические события оказывают геополитики. И это не удиви­тельно. В последнее время прикладная геополитика, особенно на Западе, становится, образно выражаясь, »картой и компа­сом» современной геостратегии. Речь в данном случае не идет об узкопрофессионально-дипломатических просчетах полити­ческих ситуаций как последствиях принятия того или иного

256

внешнеполитического решения. Проблема заключается в раз­работке долгосрочного прогноза развития внешнеполитичес­кой ситуации, который должен приниматься во внимание пред­ставителями политической элиты ведущих мировых держав. Работа С. Хантингтона представляет именно такое сочинение3.

Не следует, однако, считать, что заданная Хантингтоном «цивилизационная парадигма» является чем-то новым. К ней, на наш взгляд, как нельзя более подходит русская пословица о том, что «новое — это хорошо забытое старое». Геополитика, еще до появления ее первых классических концепций в виде работ Альфреда Мэхена, Хэлфорда Макиндера, Рудольфа Чел- лена, Карла Хаусхофера4, была в значительной степени осмыс­лена русским ученым Н.Я. Данилевским в своей работе «Россия и Европа»5. Именно размышления Н.Я. Данилевского положили начало анализу идей конкуренции в сфере мирового цивилиза­ционного пространства культурно-исторических типов (так на­зываемых «локальных цивилизаций»), способствовали появле­нию интереса к поиску причин возникновения в недрах отдель­ных цивилизаций дополнительных источников собственного развития и противостояния конкурирующим цивилизациям, а также реализации национально-государственных интересов в ци- вилизационно неоднородном пространстве. Аналогичная пробле­матика находится в центре внимания и современных ученых.

Наиболее крупной вехой последнего времени в обозна­ченной сфере исследовательской проблематики стало появле­ние статьи С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций»6. По­лемика, которую вызвала эта работа в отечественной и зару­бежной науке, не прекращается. Это, на наш взгляд, свиде­тельствует о том, что потенциал заявленной темы, как в рабо­тах самого Хантингтона, так и его оппонентов7, далеко еще не исчерпан, а сама проблема имеет исключительную актуальность как в собственно научном, так и в своем прикладном исполь­зовании». На анализе затронутых С. Хантингтоном проблем и тех задачах, которые предстоит решать России в случае разви­тия событий по предложенному американским исследователем сценарию, хотелось бы остановиться подробнее.

На наш взгляд, США, как в прошлом, так и в настоя­щем, в своей политической культуре ориентируются на об­разцы политического поведения, столь характерные для ис­

257

тории Римской империи. История Запада и его признанного лидера США — это история борьбы за жизненное простран­ство в его различных формах, история уничтожения цивили­заций, история ликвидации всего, что так или иначе не под­дается «переделке по заданному образцу». Если Западу удава­лось добиться своей цели, он имел мощный дополнительный импульс для своего развития, получая в виде «удобрения» эт­нический материал, новые территории, сырьевые ресурсы. Кроме всего прочего, он также укреплял свой менталитет «ге­гемона» в мировом сообществе цивилизаций.

Однако в последнее время прежние классические формы подчинения народов стали малоэффективными. События во Вьетнаме особенно ярко это доказали. Тем не менее классичес­кий римский императив «divide et impera» по-прежнему оста­ется главным приемом американской внешней политики. Меж­дународные события последнего десятилетия в СССР, а ныне в России, странах СНГ, в Югославии, на Ближнем Востоке — все это не случайные явления. Это долговременная стратегия принципа «разделяй и властвуй», который США и в настоящее время успешно используют в различных регионах мира.

Естественно, что наибольшее сопротивление эта полити­ка встречала в странах, которые являлись представителями од­ной локальной цивилизации. В данном случае потенциал гео­политических ресурсов внешней политики США оказывался не всегда действенным для реализации поставленных целей. В связи с этим перед интеллектуальной элитой, формирующей основные направления в геостратегии США, встал вопрос, ка­ким образом повысить влияние Запада в отношении других локальных цивилизаций? Одна из наиболее приемлемых для Запада моделей развития событий была предложена С. Хантин­гтоном8 , который в своей работе пошел дальше классических представлений и канонов, ранее использовавшихся для ослаб­ления геополитических конкурентов (среди которых в т. ч. были и межнациональные, межконфессиональные, идеологические конфликты и т.д.).

Он предложил стимулировать процессы «столкновения ци­вилизаций»9, что, естественно, было значительным шагом впе­ред по сравнению с прежними формами ослабления геополи­тических конкурентов и усиления американского влияния в раз­

258

личных регионах. Более того, С. Хантингтоном была намечена стратегия ослабления геополитических конкурентов не только посредством межцивилизационного столкновения, но и путем их внутреннего разложения, через распространение чужерод­ных цивилизационных элементов массовой культуры западной цивилизации10. Лишенные в результате такой политики собствен­ного культурно-исторического основания, локальные цивили­зации оказываются не в состоянии противостоять разрушитель­ным процессам и становятся удобным объектом иного циви­лизационного влияния, утрачивая собственные уникальные цивилизационные признаки.

На наш взгляд, в ближайшие десятилетия геостратегия США в качестве приоритетных форм будет рассматривать имен­но эти два обозначенных С. Хантингтоном направления: во- первых, будет осуществлено стимулирование процессов, свя­занных со столкновением цивилизаций, при постоянном при­сутствии США в роли международного арбитра и, во-вторых, вероятно, будет осуществлено разложение культурно-истори­ческих оснований тех цивилизаций, которые являются геопо­литическими конкурентами США на международной арене.

В наше время противостояние этой тактике является од­ной из приоритетных задач российской (да и не только рос­сийской) сферы внутренней и внешней политики. В этом воп­росе интересы России во многом объективно совпадают с ин­тересами других локальных цивилизаций и национально-го­сударственных образований не только в Европе, Азии, Афри­ке, но и странах Западного полушария, которые также нахо­дятся в сфере жизненно важных геополитических интересов США, что далеко не всегда соответствует интересам государств и цивилизаций, являющихся объектами для проявления пос­тоянной заботы и внимания к ним со стороны их северного соседа. Представляется, что в ходе сложившейся ситуации, России, не поступаясь национальными интересами и руко­водствуясь прагматическим расчетом, следует координировать свои усилия с другими близкими по духу цивилизациями, чтобы не оказаться в положении конфликтующей стороны или сырьевого, технологического придатка и этнического мате­риала для той или иной цивилизации.

Идея многополярного мира, в случае его успешной реали­

259

зации, дав России дополнительные источники для упрочения собственных позиций на международной арене, все-таки не сни­мет потенциальной опасности, сформулированной С. Хантин­гтоном в его теории «столкновения цивилизаций». В силу этого необходимо искать точки соприкосновения, взаимовыгодного сотрудничества с целью совместного сопротивления вполне ве­роятной, на наш взгляд, альтернативе развития событий на меж­дународной арене, предложенной С. Хантингтоном.

При этом, на наш взгляд, речь не должна идти о создании некой новой конфронтационной линии на месте предложен­ных С. Хантингтоном так называемых «линий разлома цивили­заций». Цивилизационное многообразие современного мира — уникальная ценность, которой обладает человечество, и уни­фицировать его по конкретному образцу одной из локальных цивилизаций (пусть даже обладающей для этого в настоящее время необходимыми ресурсами) — преступление перед чело­вечеством, мировой цивилизацией и ее будущим.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Семенникова Л.И. Россия в сообществе мировых цивилизаций. М., 1994; Россия и мир: В 2 ч. / Под ред. проф. А.Л. Данилова. М., 1994.

2. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? / / Полис. 1994. № 1.

3. Хантингтон С. Указ. соч.4. См. напр.: Сорокин К.Н. Геополитика современности и

геостратегия России. М., 1996. С. 5—9.5. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. Первое

издательство этой книги, по свидетельству известного английского исследователя Дж. Уолдена, относится к концу 1860-х гг. (См.: Указ. соч. С. 556).

6. Хантингтон С. Указ. соч.7. См., напр.: Дискуссия вокруг цивилизационной модели: С.

Хантингтон отвечает оппонентам / / Полис. 1994. № 1; УткинА.И. Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарной разобщенности? / / США: экономика, политика, идеология. 1997. № 3; Самуйлов С.М. Неизбежное столкновение

260

цивилизаций / / США: экономика, политика, идеология. 1995. № 1, 2.8. Хантингтон С. Указ. соч.9. Там же. С. 47, 48.10. Там же. С. 44, 45.

Т.А. Анисимова, Е.А. Баранская

ОСОБЕННОСТИ ПРОЕКТНОЙ КУЛЬТУРЫ АМЕРИКАНСКОГО КАМПУСА

И УНИВЕРСИТЕТСКОГО КОМПЛЕКСА В ГОРОДАХ РОССИИ

Университетские комплексы как в России, так и в США (где их называют кампусами) должны представлять собой среду с оптимальными условиями для сложных процессов подготов­ки высокообразованных специалистов в различных областях знаний. На возникновение и дальнейшее развитие высших учеб­ных заведений, университетов в том числе, влияют такие фак­торы, как потребность науки, производства, культуры, искус­ства, медицины и прочих сфер человеческой деятельности.

Первые университетские здания появились, как известно, в XII—XIII вв. в европейских странах: Англии (Оксфорд), Ита­лии (Падуя), Франции (Сорбонна). Они представляли собой кор­пус, включающий большой зал и несколько учебных помеще­ний. В России первый университет был основан в Москве в 1755 г. К тому времени уже существовали такие высшие учебные заве­дения, как Киево-Могилянская академия, основанная в 1632г., и в Москве Славяно-греко-латинская академия, основанная в 1687 г. В 1757 г. сформировалась Академия художеств в Петер­бурге. Как правило, эти учебные заведения размещались в одном двух-трехэтажном корпусе, симметричном по планировке и не­пременно с центральным портиком на главном фасаде1.

Уже в ХХ в. за годы Советской власти в России высшие учебные заведения получили большое развитие. В последние пятьдесят лет вокруг отдельных университетских учебных зда­ний, если позволяла окружающая территория города, или на свободных городских территориях сформировались крупные уни­

261

верситетские комплексы. Одним из первых таких градострои­тельных решений является огромный комплекс Московского государственного университета на Ленинских горах (группа ав­торов: Л. Руднев, С. Чернышев, П. Абросимов, А. Хряков, В. Насонов). В его ансамбль входят 27 основных и 10 вспомога­тельных зданий, сгруппированных в осевую композицию. Вы­сотный объем со шпилем главного здания представляет собой ядро всего ансамбля и служит значительным градостроитель­ным акцентом.

Однако А.Г. Раппапорт и Г.Ю. Сомов отмечают, что осу­ществление идеи авторов создания «гигантской объемно-про­странственной композиции, символизирующей пятиглавие древнерусских соборов и кремлевскую стену [...] не могло от­менить необходимости глубокого осмысления факторов орга­низации учебного процесса и жизни студентов»2. Главный кор­пус МГУ лишь в относительно небольшой части служит учеб­ным целям, остальной же объем — это студенческое общежи­тие (6000 номеров) и профессорские квартиры. «Навязанная организация жизни, символическая форма привели ко многим неудобствам в учебном процессе, огромному перерасходу пло­щадей и объемов»3.

По проекту В. Бондаренко и Ю. Зимина, комплекс Во­лгоградского государственного университета должен представ­лять собой хорошо организованный, благоустроенный ансамбль, раскрывающийся на Волгу, с четко выделяемыми функцио­нальными зонами, где жилая зона, размещаемая возле 2-й Про­дольной улицы, формируется четырьмя многоэтажными кор­пусами общежитий, объединенными общественно-торговым центром со столовой.

Но в силу объективных причин проект был осуществлен частично и огромные необустроенные территории вокруг уни­верситета нарушают его масштабность, снижают значимость в архитектурно-планировочной организации города.

На территории США первый колледж (Гарвард) был уч­режден легислатурой колонии Массачусетс в 1636 г. и открыт в 1638 г.; следующим был колледж Уильяма и Мэри, основан­ный в 1693 г. в Вильямсберге; и затем — колледж Йель, откры­тый в 1701 г. поначалу в Сейбруке, а с 1716 г. обосновавшийся в Нью-Хэйвене и ставший университетом в 1869 г. Если учесть,

262

что в начале своего существования в Йельском университете числилось 15—20 человек, а к 1900-му году — 1200 человек, то становится ясно, что и пространственно такое учреждение было довольно компактным4. Но, например, на плане 1905 г. кампуса университета Корнелл (основан в 1865 г. в Итаке) мы можем насчитать уже около 50-ти зданий и видим, что комплекс уни­верситета имеет пространственно-развитую структуру5. Для срав­нения — на сегодняшний день в кампусе свыше 100 зданий. К числу крупнейших американских университетских городков можно отнести такие, как Пеннстейт в Стэйтколледже, где кампус включает тоже свыше ста зданий, и университет Огайо в Коламбусе — более двухсот зданий.

Университетские комплексы как в России, так и в США являются крупными урбанистическими образованиями, неза­висимо от того, расположены ли они в «теле» большого горо­да, что более типично для России, или автономно, в приро­дном окружении, что характерно для большинства универси­тетов США.

В зависимости от специфики структуры университета, ве­личины его контингента, природно-климатических условий, места университетского комплекса в системе застройки, осо­бенностей строительной базы города и многих других условий, каждый университетский городок имеет индивидуальный ар­хитектурный облик. Так, выразительный подход к главному зданию МГУ со стороны Москвы-реки в виде системы площа­дей, аллей, партеров, завершающийся огромным водным зер­калом, в котором отражение высотного здания придает ему еще большую значимость, создает образ столичного универси­тета, первого и самого крупного университета страны. В госу­дарственном университете Огайо (г. Коламбус, штат Огайо) отличительной запоминающейся чертой является значитель­ное по размеру озелененное пространство — «молл», называе­мое «овал», сфокусированное на главное здание библиотеки со статуей Уильяма О. Томпсона на первом плане (скульптор Эр­вин Фрей, последующая доработка Томаса Е. Френча и Говар­да Д. Смита). Уильям Окслей Томпсон был президентом этого крупнейшего в США университета с 1899 по 1925 гг., и его именем названа также библиотека, возле которой поставлен памятник.

263

Функциональное зонирование университетского комплек­са в России и США основывается на общих принципах, в том и другом случаях в качестве основных зон выделяются следующие:1) учебно-научная (учебные корпуса, лаборатории, производ­ственные мастерские, научно-исследовательские подразделения);2) административно-общественная; 3) жилая (чаще выделяют зону студенческих общежитий и зону жилых домов профессор­ско-преподавательского состава); 4) спортивная; 5) хозяйствен­ная; 6) обслуживающая (медицинские и культурные учрежде­ния и другие объекты, не выделяемые в отдельные зоны).

Небольшие по численности университеты имеют упро­щенное зонирование, в крупных университетах зонирование более усложненное, и каждая из перечисленных зон может быть разделена на несколько подзон. Взаиморасположение фун­кциональных зон в каждом университетском комплексе зави­сит от множества факторов, но можно выделить основные ком­позиционные схемы, такие, как центричная, веерная, линей­ная и полицентричная. Первые две схемы характерны для не­больших и средних по размеру комплексов, две последние — для крупных.

Учебно-научная зона, как правило, располагается в не­посредственной близости от главной площади-форума, явля­ясь архитектурным фоном для более выразительных по своим архитектурно-художественным характеристикам зданий адми­нистрации, библиотеки или музея. В частных архитектурных решениях факультетские здания сами являются образными ак­центами всего университетского комплекса.

Композиционным центром или ядром университета, как правило, является площадь-форум, которую организуют наибо­лее выразительные по своему архитектурному облику и основ­ные по своей учебной и культурной функции в университетс­ком городке здания и сооружения, а именно: здание ректората и других административных служб, библиотека, музей, театр, здание крупных учебных аудиторий. Следует отметить, что в аме­риканском кампусе немаловажное значение придается форми­рованию студенческого центра, который испытывает значитель­ные нагрузки по интенсивности посещения и продолжитель­ности времяпрепровождения студентов в нем. Такой центр, яв­ляясь своеобразным фокусом, формирует определенный климат

264

студенческой жизни. И от того, насколько он будет отвечать зап­росам студентов, зависит многое в их социальной среде.

Учитывая наметившуюся в России тенденцию роста сту­денческого интереса к более разнообразному и избирательно­му проведению досуга, целесообразно применение таких уже апробированных в студенческой среде за рубежом сооружений, как кино-, видеобары с местом для танцев, кегельбаны, пред­приятия занимательного и нетрадиционного питания, площадки для игры в гольф и крикет6.

Функциональная и объемно-планировочная структура, элементы благоустройства и озеленение площади-форума в каждом конкретном случае решаются по-разному и опреде­ляются многими объективными и субъективными фактора­ми, главными из которых являются выразительный ландшафт, экономические возможности, высокая проектная культура в целом.

В американском университетском комплексе характерной чертой является размещение в ядре кампуса дома президента университета. В этом есть свой резон. С одной стороны, в силу непосредственной близости вся университетская жизнь проте­кает на глазах президента. С другой стороны, сам президент, будучи постоянно на виду у студентов и преподавателей, вы­нужден принимать активное участие в большинстве мероприя­тий и акций, нередко перенося какие-то встречи и обеды до­мой, в более непринужденную обстановку.

Так, во время званого обеда накануне Рождества у прези­дента провинциального университета в штате Пенсильвания один из приглашенных иностранных студентов поинтересовал­ся, как часто он принимает у себя гостей. Выяснилось, что за год в доме этого президента обедало более трех тысяч пригла­шенных. В свою очередь, он непременно присутствовал на всех студенческих конференциях, спортивных соревнованиях, фо­румах, концертах, выставках и прочих мероприятиях. Конеч­но, не каждый американский университет может похвалиться столь демократичным президентом, но постоянное пребыва­ние президента в кампусе имеет свое преимущество.

Строительство многих архитектурных объемов, формиру­ющих университетские комплексы России, велось по типовым проектам, поэтому архитекторам и дизайнерам приходилось для

265

создания выразительного архитектурно-художественного обли­ка всего комплекса изыскивать дополнительные возможности и полнее использовать окружающий ландшафт. Так, например, центр новосибирского Академгородка, расположенный на спо­койном рельефе, представляет собой протяженное открытое про­странство, обустроенное цепочкой свободно стоящих зданий и обогащенное небольшими курдонерами между ними7. Надо ска­зать, что в целом композиция достаточно проста, не отличается особым изыском, что являлось характерной чертой того време­ни в проектировании и строительстве данного комплекса.

Внутренняя функциональная и композиционная струк­тура университетского комплекса обусловливает большое зна­чение взаимосвязи двух основных зон: учебных зданий и жи­лых домов-общежитий студентов. В современной архитектур­ной практике наблюдаются две тенденции их развития: диф­ференциация и взаимное проникновение. Наибольшее распрос­транение получило контрастное сопоставление объемно-пла­нировочных решений и архитектурного образа этих двух зон, когда более строгие формы невысоких учебных зданий кон­трастируют со своеобразной многоэтажной застройкой сту­денческих общежитий. Такой прием, например, использован в композиции комплекса Санкт-Петербургского государствен­ного университета в Петергофе. В настоящее время в общежи­тиях проживает около 50% всех студентов России, поэтому проблема проектирования данной формы жилья является весь­ма актуальной.

В нашей стране применение нормативов при проектиро­вании студенческих общежитий позволяет обеспечить совре­менный уровень комфорта во всех зданиях этого типа. Однако норма жилой площади на одного студента, как правило, ми­нимальная. Комната на двух студентов имеет площадь 9—11 кв. метров, на трех — 14—16 кв. метров. Не так велика она и в американских университетах. Например, в общежитии Стэн- фордского университета даже дочери американского президента Билла Клинтона Челси предоставлена скромная по метражу комната — 1,8 м х 5 м8. Если в США строгих нормативов пло­щади и санитарно-технического оборудования для строитель­ства студенческого жилья нет, то особенностью многих круп­ных общежитий является разнообразие планировочных реше­

266

ний и уровня комфорта застройки. Как в России, так и в США наиболее распространенными приемами застройки является объединение общежитий в жилые группы или размещение их изолированно друг от друга, однако система обслуживания сту­дентов в России заметно уступает американской.

В отличие от нашей действительности, в проектной куль­туре США такие естественно возникающие задачи, как орга­низация жилья для семейных студентов, решаются гораздо проще. Комплексы специализированных общежитий, спроек­тированные в 1961 г. для Йельского университета (архитектор Пол Рудольф) и в 1964 г. для Гарвардского университета (ар­хитекторы Серт, Джексон и Гэрли), послужили примером для многих подобных решений9. Кроме общежитий, являющихся собственностью университета, где предусматриваются такие жилые ячейки или даже отдельные корпуса, существует свое­образная форма жилья как для одиноких, так и для семейных студентов, арендуемого или принадлежащего студенческим общественным организациям, основанным на принципе са­моуправления («Fraternity»). В крупных университетах таких ор­ганизаций может быть множество. Например, в Корнелльс- ком университете дома различных «Fraternity» формируют це­лые жилые группы, значительные по своим размерам. В уни­верситете Огайо специальный отдел занимается вопросами аренды домов в университетском городке, предлагая самые различные по составу, степени комфортности и в целом по своей архитектуре дома или комнаты в этих домах. Стоимость домика, в составе которого жилая комната, одна небольшая спальня, кухня и санитарный узел, колеблется от 315 до 379 долларов в месяц. Аренда дома с тремя спальнями стоит при­мерно 560 долларов в месяц. На стоимость аренды влияют та­кие условия, как услуги прачечной, наличие плавательного бассейна, террасы, места для парковки машин, индивидуаль­но контролируемое теплоснабжение и кондиционирование. До­статочно подробную информацию о предлагаемых условиях не только в этом университете, но и во многих других можно получить без особого труда через Интернет.

Подводя определенный итог и указывая на то, что авторы не претендуют осуществить в этой небольшой статье анализ проектных решений университетских комплексов, а всего лишь

267

пытаются выявить некоторые общие и различные черты в про­ектной культуре и практике обеих стран, следует отметить, что показателем качества проектирования, строительства и эксплу­атации университетских комплексов как в России, так и в США можно считать целесообразную организацию учебного и науч­но-исследовательского процесса, формирование благоприят­ного социального климата в студенческо-преподавательской среде, комфорт проживания, а также архитектурно-художе­ственное единство ансамбля. В силу стремительно меняющихся научно-технических, социально-экономических, культурно­бытовых и прочих условий жизнедеятельности человеческого общества реконструкция существующих и формирование но­вых университетских комплексов с учетом прогрессивного оте­чественного и зарубежного опыта и современных тенденций развития будет всегда являться актуальным вопросом.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Архитектурное проектирование общественных зданий и сооружений. М., 1985.

2. Раппапорт А.Г., Сомов Г.Ю. Форма в архитектуре: проблемы теории и методологии. М. : Стройиздат, 1990. С. 35.

3. Там же.4. Словарь американской истории с колониальных времен до

первой мировой войны. СПб., 1997.5. The СепШгу at Cornell. Ithaca. N. Y. , 1980.6. Комплекс общежитий для студенческой молодежи / /

Обзорная информация. М., 1984. № 11.7. Иконников А.В. Архитектура города. Эстетические

проблемы композиции. М., 1972.8. Чижиков М. В университете Челси Клинтон придется

жить по-спартански / / Комсомольская правда. 1997. 12 сент.9. Архитектура США: Каталог выставки. М., 1974.

268

В.В. Носков

АМЕРИКАНСКАЯ «ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА» В СОЦИОЛОГИИ И РУССКАЯ

«ЭТИКО-СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА»

Изучение истории становления национальных социоло­гических школ в США и России позволяет обнаружить немало совпадающих черт и сходных явлений. Поразительный харак­тер носят даже чисто хронологические совпадения. Основатель американской социологии Л.Ф. Уорд приступил к написанию своей «Динамической социологии» в 1869 году. В этом же году русский философ В.В. Лесевич опубликовал статью «Филосо­фия истории на научной почве», с которой начинается библи­ография русской литературы по социологии. Опубликована же «Динамическая социология» была в один год (1883) с «Основ­ными вопросами философии истории» Н.И. Кареева, который после ознакомления с работой американского коллеги заме­тил, что многие аргументы этой книги могли бы подкрепить аналогичные доводы «Основных вопросов».

Вынесенные в заглавие определения во многом носят ус­ловный характер. Ни Уорд, ни его младший современник Ф.Г. Гиддингс не были чистыми «психологистами» в социологии, придерживаясь скорее концепции многофакторного объясне­ния общественных явлений. Ни оба вместе, ни каждый по от­дельности Уорд и Гиддингс не образуют никаких школ, оста­ваясь абсолютно автономными величинами в мире теоретичес­кой социологии. Каждый из них выступил с достаточно самос­тоятельной концепцией, имевшей характер философско-исто­рической доктрины, что отражало общее для последних деся­тилетий XIX века стремление зарождавшейся социологичес­кой науки взять на себя решение тех задач, которые поставила перед мировым обществоведением традиционная философия истории. Эта тенденция была характерна и для ранней русской социологии. Тем не менее Уорд завоевал популярность прежде всего в качестве автора «Психологических факторов цивилиза­ции»; Гиддингс, хотя и с оговорками, зачастую рассматривал­ся как его продолжатель, поэтому в историю мировой социо­

269

логии оба ведущих представителя первого поколения амери­канских социологов вошли как выразители психологического направления.

Еще сложнее обстоит дело с характеристикой ранней на­циональной школы в отечественной социологии. Основатели ее, П.Л. Лавров и Н.К. Михайловский, зарекомендовали себя приверженцами так называемого «субъективного метода», бла­годаря чему исповедуемые ими доктрины получили обобщаю­щее название «субъективная социология». Против этого опре­деления решительно выступил третий крупный представитель ранней русской социологии С.Н. Южаков, предложивший на­звание «этико-социологическая школа», поскольку ни одно другое направление в мировой социологии не придавало, как он указывал, такого значения нравственному элементу в об­щественном процессе, а нравственной доктрине — в общес­твенной науке. К числу представителей этого направления он относил Лесевича, Михайловского и Кареева. Это определение подхватил В.М. Чернов, однако наряду с ним он использовал формулировку «активно-динамическая школа» (что можно объ­яснить прямым влиянием Уорда), считая ее основоположни­ком А.И. Герцена.

В социологической литературе использовались также та­кие определения, как «русские субъективисты», «русская со­циологическая школа», применяющая субъективный метод, «русская субъективная школа в социологии» и даже «этичес­кий субъективизм». За каждым из них выстраивались несколько различные именные ряды, но для всех вариантов объединяю­щей была фигура Михайловского, который, по выражению Кареева, создавал «чисто гуманитарную социологию». Кареев, выступивший не только одним из основоположников нацио­нальной социологии, но и ее историком, принял поначалу тер­мин «русская субъективная социология», позднее — «русский социологический субъективизм», но в конечном итоге он ос­тановился на понятии «этико-социологическое направление». К нему он относил П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского, С.Н. Южакова, В.М. Чернова, Л.Е. Оболенского и, с серьезными оговорками, самого себя.

Указывая на большие различия и даже разногласия, су­ществовавшие между ними, Кареев как объединяющую всех

270

черту выделял «социологический психологизм русской шко­лы», с которым непосредственно была связана и ее этическая ориентация. Этот условный психологизм явился тем элемен­том, который давал определенные основания для сближения по целому ряду параметров ранних русской и американской школ. При этом российские аналитики постоянно подчеркива­ли, что и их русские предшественники, и американские кол­леги пришли к сходным результатам совершенно независимо друг от друга, но отдавали хронологический приоритет осно­воположникам русской социологии. Второй важный совпадаю­щий аспект представляла очевидная философско-историческая направленность исследований как русских, так и американс­ких социологов в те годы, когда еще только происходило ста­новление социологической науки и она не разграничила пред­меты ведения со спекулятивной философией истории.

Это касалось прежде всего вопроса о роли личности и во­обще субъективного фактора в истории. На этом направлении русские и американские социологи в равной степени проти­востояли марксизму, а в более широком смысле — экономи­ческому или любому другому детерминизму. Автономия и ак­тивная роль личности в историческом процессе, несмотря на большое разнообразие подходов и нюансов, была общим сим­волом веры для социологов двух стран. Американцы ушли не­сколько вперед в разработке проблемы «личность и нация», но их русские коллеги больше преуспели в изучении вопроса «лич­ность и общество». Американцы раньше приступили к исследо­ванию малых групп, рассматривая их как посредника между индивидуумом и «большим» обществом, но и в России вплот­ную приблизились к пониманию важности этой проблемы в процессе напряженной дискуссии о соотношении классового и общественного сознания.

То большое внимание, которое уделяли в России взгля­дам Уорда и Гиддингса, а также характер восприятия и ис­пользования их идей помогают лучше понять ход развития рус­ской общественной мысли в наиболее критический момент истории страны, когда в ней складывались предпосылки рево­люционного взрыва. Идеи американских социологов широко использовались во внутренней полемике по самым животрепе­щущим вопросам русской общественной жизни, выходя дале­

271

ко за рамки чисто академического спора. Один перечень имен тех российских мыслителей и общественных деятелей, которые тем или иным образом откликнулись на их сочинения, указы­вает на важность проблемы взаимодействия американской и русской общественной мысли в тот ответственный историчес­кий период. Это В.В. Лесевич и Н.И. Кареев, П.Н. Милюков иВ.М. Чернов, П.Б. Струве и Н.А. Бердяев, С.Л. Франк и К.М. Тахтарев, М.Н. Ковалевский и П.А. Сорокин.

Один из первых пропагандистов концепции Уорда в Рос­сии, бывший народоволец П.Ф. Николаев обратил внимание на то, что книга американского социолога особенно интересна «для нас, русских», поскольку, по его мнению, очевидно зна­чительное совпадение взглядов ее автора со взглядами некото­рых из наших оригинальных социологов. Уорд, со своей сторо­ны, тоже отмечал, что доктрины, воплощенные в «Динами­ческой социологии», с самого начала приобрели особое оча­рование для славянского ума. Сходство между воззрениями Уорда и многих русских социологов-субъективистов многократно под­черкивал Кареев. Взгляды Гиддингса тоже, по его мнению, весьма сильно напоминают русскую «субъективную социоло­гию» с ее психологическими и этическими соображениями, с ее интересом к человеческой личности. Милюков особо под­черкивал то «общее идейное влияние», которое Гиддингс и Уорд оказали на его «Очерки по истории русской культуры». Как отметил Бердяев, выступивший противником американс­кой социологической школы, русские субъективисты имели все основания считать Уорда «своим». Примечательно, что в послевеховский период сам Бердяев заговорил таким языком, каким могли бы выразить свои взгляды раскритикованные им американцы. Это касалось прежде всего вопроса о первосте­пенном значении «личности» и «нации» по сравнению с «ин­теллигенцией» или «классами». В этих рассуждениях русского мыслителя парадоксальным образом проявилось сходство идей, которые одновременно рождались в столь разных странах, как США и Россия.

Благодаря сходству некоторых взглядов Уорда и Гиддингса с воззрениями русской национальной школы в социологии (и в ряде направлений в русской общественной мысли в более ши­роком смысле) эти точки зрения превратились в заметный фак­

272

тор внутренней истории отечественного обществоведения в пору его наивысшего расцвета; они в наибольшей степени соответ­ствовали подходам тех русских мыслителей, которые искали для своей страны варианты бескровного преобразования общества, не желая ввергать Россию в пучину братоубийственного конф­ликта. В их сочинениях искали, в частности, подтверждение тра­диционно русской точки зрения, согласно которой нужна была не только истина, но и справедливость. Также американские социологические теории были привлекательны и потому, что они представляли собой противоположность марксизму, альтер­нативу которому так безуспешно искала передовая русская об­щественная мысль в канун катастрофы 1917 года.

М.А. Анипкин

КОНЦЕПЦИЯ П.А. СОРОКИНА И АМЕРИКАНСКАЯ ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ

СОЦИОЛОГИЯ

Имя П.А. Сорокина чаще всего связывается с американской социологической мыслью, что, конечно, небезосновательно. До­статочно вспомнить ставшее расхожим утверждение о том, что он является одним из «отцов-основателей» социологии в США. В связи с этим вызывает интерес вопрос, почему же Сорокина там не читают, да и знают достаточно слабо? Оказал ли он вообще ка­кое-либо влияние на американскую философскую и социологи­ческую мысль? Поразмышлять над этим представляется важным, поскольку Питирим Сорокин, будучи представителем русской философской традиции, весьма успешно вошел в критико-ана­литический контекст американской социально-философской мысли в конце 1920-х годов, а в конце 1930-х — начале1940-х издал главный труд своей жизни — четырехтомную «Социальную и культурную динамику», популяризированный вариант которой неоднократно переиздавался на разных языках.

Иными словами, русский ученый выступал в роли тран­слятора идей русской философии на почву американской ин­теллектуальной традиции. Насколько это было удачно?

273

Следует сразу сказать о том, что существует мнение о при­надлежности мировоззрения П.А. Сорокина традициям запад­ной научно-философской школы. Возможно, это объясняется двумя причинами. Во-первых, фундаментальные труды по ис­тории русской философской мысли, на которых воспитано нынешнее поколение русских философов (прежде всего, рабо­ты В.В. Зеньковского, Н.О. Лосского, Г. Флоровского), не со­держат упоминания о Сорокине вообще.

Во-вторых, основные труды Сорокина по философско-со­циологической проблематике действительно были написаны в США, но их предмет и содержание от этого не изменились, поскольку сущностно значимые аспекты своего научного твор­чества были определены ученым именно в России. Представля­ется ненужным специально обосновывать положение о принад­лежности Сорокина к русской социально-философской тради­ции, поскольку это уже было осуществлено в других работах.

В данном случае творческая деятельность Сорокина инте­ресна как пример некоего «интеллектуального диалога» Рос­сии с Америкой.

Сразу скажем о том, что наиболее плодотворной, с точки зрения теоретического развития, стала идея «интегрализма» и связанная с ней проблема интегрированных социокультурных типов, а также вытекающее из них представление о роли цен­ностей, в частности морали, как интегрирующих сил в социо­культурном пространстве. В данном случае речь не идет о соро- кинской теории социальной стратификации и мобильности, ставшей уже классической в истории социологии.

Иными словами, структурно-функциональный подход в американской социологии, в частности теория Р. Мертона, раз­вивает тему интеграции социокультурного пространства. Так, например, у него высокая степень интеграции связана с уве­личением функциональности культурно-стандартизированных элементов.

У Т. Парсонса получила развитие мысль Сорокина об ин­тегративной функции морали, которую Сорокин рассматри­вал на примере введения морали в поле власти, увеличивая тем самым функциональность последней. Парсонс развивает в русле системного теоретико-социологического анализа соро- кинское представление о трех структурных составляющих со­

274

циокультурной системы: личности, общества и культуры.Изучение творчества Сорокина с очевидностью позволяет

сделать вывод о том, что развитие упомянутых идей в рамках структурно-функционального подхода связано с его именем. Даже А. Тойнби, критиковавший метод П. Сорокина, относил к его безусловной заслуге пристальное внимание к проблеме возмож­ности интегрирования различных социокультурных систем.

Исходя из концепции Сорокина, не бывает социокуль­турных систем, полностью интегрированных или полностью дезинтегрированных. Можно говорить только о наибольшем уровне интеграции социокультурной системы. Всегда в системе остаются неинтегрированные, разнородные, логически несо­гласованные социокультурные элементы. Но всегда есть и на­иболее интегрированные элементы, несущие в себе наиболь­ший логико-сочетающийся смысл, составляющие целостность, поддерживающие сохранение социокультурной системы, поэ­тому полностью система разрушиться также не может. Неин­тегрированных элементов может быть бесчисленное множест­во, а интегрированных всегда немного (всего, по мнению Со­рокина, существует три базовых типа).

Этот концептуальный подход русского социолога весьма на­глядно проявляется в теории взаимодействия морали и власти. В соответствии с ней предполагается необходимость введения мо­рали во властное поле для увеличения функциональности власти. Высокая степень интегрированности социальной системы, без которой современное общество развиваться дальше не может, не­посредственно зависит от полифункциональности власти.

Важен тот факт, что большую роль морали в интегрирован­ности социальной системы, как уже было обозначено, в конеч­ном итоге отмечал Т. Парсонс. Это дает нам право еще раз под­твердить определенное влияние со стороны Сорокина, последо­вателем которого Т. Парсонс не был. Как бы то ни было, Парсонс прямо пишет: «Современное общество движется в сторону все большего ассоциационного плюрализма, обеспечиваемого воз­можностью морального обоснования все более широкого диапа­зона выборов»1. Таким образом, некоторый моралецентризм, яв­ляющийся одной из отличительных черт русской философской традиции, был в какой-то степени внедрен в американскую со­циологию. В то же время любопытно, что упоминания о Сороки­

275

не там, где это было бы вполне естественным, отсутствуют. Так, например, вызывает полное недоумение отсутствие имени Соро­кина в недавно изданном у нас учебнике социологии Нейла Смел- зера, особенно в том его разделе, который посвящен проблемам изучения темы социальной мобильности2. Вероятно, здесь можно назвать несколько основных причин:

1. Сорокин так и остался, главным образом, русским мыс­лителем, по существу, непонятым в Америке, что чрезвычайно ярко высветило принципиальное своеобразие русской философ­ской традиции.

2. Принадлежность к русской философской традиции обус­ловила и второй важный фактор — специфику научного пове­ствования, изобилующего метафорами, апелляциями, не совсем понятными американской научной публике, что не укладыва­лось в строго социологические каноны, с одной стороны, но и не было исключительно философским — с другой. (Это побуди­ло толкователей настаивать на расширительном определении термина «философия»3).

Кроме того, проблематика научного творчества Сорокина далеко не всегда понималась как актуальная. Это касается той же идеи интегрированности. На мой взгляд, сама постановка про­блемы: как возможны наиболее интегрированные, а значит, ус­тойчивые социально-культурные системы, — беспокоила П.А. Сорокина не случайно (вспомним его «революционную» био­графию). Эта проблема наиболее значимо предстает в периоды глубоких структурных изменений в социальной системе и выра­жается в сознательном или неосознанном поиске устойчивых компонентов, которые могли бы «смягчить» трансформацию системы и сохранить ее логико-значимые характеристики. Именно этот процесс характерен для современной России, называющийся »модернизацией» или «трансформацией». В связи с этим теория П.А. Сорокина представляет актуальность, прежде всего, для «постсоветского» пространства в неизмеримо большей степени, чем для Запада.

3. Другой немаловажной причиной некоторого неприятия его идей было резко негативное, я бы даже сказал, презритель­ное отношение Сорокина к фрейдизму, к которому в США от­носятся с большим трепетом4.

4. Следующей основной причиной может быть личная. Здесь

276

следует вспомнить Мертона, который особенно подчеркивал кри­тический стиль П.А. Сорокина. С удовольствием критикуя дру­гих, Сорокин относился агрессивно к иным точкам зрения. Бу­дучи оппонентом, вспоминает Мертон, знаменитый ученый «всегда наслаждался, показывая кому-либо его ограниченность»5. П.А. Сорокин любил, чтобы ему оказывали уважение. Он не был очень общительным, иногда позволял себе вспышки гнева. Прав­да, «...в целом, — заключает Мертон, — он был очень хорошим человеком»6. На мой взгляд, именно конфликтом с Т. Парсон­сом может быть объяснено отсутствие имени Сорокина на стра­ницах упоминавшегося учебника по социологии Н. Смелзера, который является последователем идей научной школы Пар­сонса и соавтором совместно изданных книг. Иными словами, личные мотивы ни в коем случае не следует отбрасывать, даже тогда, когда речь идет о дискуссии в научном сообществе.

И все же, несмотря ни на что, Сорокин является приме­ром очень удачного вхождения в традицию американской со­циально-философской мысли. Некоторые его идеи вошли в критико-аналитический контекст последней. Именно поэтому переводить на русский язык сорокинские термины, генетичес­ки связанные с русской философией, следует очень осторожно. Это, например, относится к самому термину «интегрализм». Понятно, что возникает соблазн назвать его по-русски «всее­динством». По существу это правильно, но «интегрализм» — это именно введенная в контекст американской социологии идея «всеединства» со специфическими связями и отношения­ми сложившегося научного аппарата другой культурной среды.

То же самое относится к переводу термина «идеациональ- ный». Есть вариант перевода его как «умозрительный», но он, на мой взгляд, не отражает изначального смысла английского слова «Ideational»7. «Умозрительный» же носит в русском языке несколько уничижительно-спекулятивный оттенок.

Рассмотренные здесь отдельные аспекты своеобразного ин­теллектуального диалога наводят на более общие размышле­ния. Насколько плодотворен подобный диалог вообще и в со­временной ситуации в частности? Возможен ли он сегодня в принципе, а если да, то каковы его границы? Пример Сороки­на, считающийся весьма удачным, представляется довольно красноречивым, иллюстрирующим громадную сложность про­

277

ецирования категорий одной культурно-интеллектуальной тра­диции на другую.

Эта проблема актуальна для современной научной ситуа­ции в России, когда, например, в гуманитарной среде возни­кает вполне понятный соблазн объяснить отечественные соци­окультурные явления с помощью заимствованных извне кате­горий, некоторые из них уже сейчас проявили свою несостоя­тельность.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Реф. ст.: Парсонс Т. Некоторые проблемы общей теории в социологии / / Современная западная теоретическая социология: Т. Парсонс (1902-1979). М., 1994. С. 96.

2. См.: Смелзер Н. Социология. М., 1994.3. См.: Ford B. J. Sorokin as а Philosopher / / Pitirim Sorokin in

Review. Durham (N.C.), 1963. P. 39—66.4. См.: Sorokin P., Lunden W. A. Power and Morality. Boston,

1959. P. 127—128.5. Мертон Р. Фрагменты из воспоминаний/ / Социологические

исследования. 1992. N 10. С. 130.6. Там же. С. 132.7. См. философское значение: 1) относяйщийся к образованию

понятий; 2) относящийся к представлению о предметах, непосредственно не воспринимаемых чувствами.

Бернард Колоски

ТВОРЧЕСТВО КЭЙТ ЧОПИН КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

Сто лет назад в США существовала группа писателей, мно­гие из которых прекрасно знали или просто имели представле­ние о творчестве И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоев­ского. Наиболее авторитетным в их среде был Уильям Дин Хо- уэллс (William Dean Howells)1, редактор двух самых влиятель­ных литературных изданий своего времени — «The Atlantic

278

Monthly» и «The Harper’s Monthly». Он восхищался мастерством Достоевского, Толстого, называя их «великими художниками». Хоуэллс настоятельно советовал своим соотечественникам чи­тать произведения этих русских писателей. Параллельно с этим он предостерегал своих молодых коллег от соблазна подражать тому особому стилю трагического мировосприятия действитель­ности, столь характерному для творчества русских писателей- реалистов конца XIX века.

С творчеством Достоевского, Толстого этих американских прозаиков роднит их общее стремление правдиво отражать ок­ружающую их картину человеческого бытия. Кроме того, вместе с Хоуэллсом данные американские писатели разделяли то, что он сам наиболее ценил в творчестве Ф.М. Достоевского — «тер­пение, милосердие, справедливость, покорное смирение и осоз­нание личностью своей ответственности перед другими». Наибо­лее известными в их числе были Марк Твен и Генри Джеймс. Дин Хоуэллс не скрывал своего восхищения их талантом и по мере собственных сил и возможностей поддерживал Твена и Джеймса.

Анализируя особенности развития американской литера­туры конца XIX — начала XX века, следует остановиться на творчестве Кэйт Чопин (Kate Chopin), современнице М. Твена и Г. Джеймса, поскольку ее проза может представлять особую ценность для исследователей, специализирующихся в сфере культурологии и гендерной социологии, где, наряду с други­ми проблемами, подробно изучается характер социального раз­вития США в 1880-х гг. Кроме того, ее работы могут составить определенную источниковедческую ценность для историков, занимающихся компаративным анализом уровней социально­экономического и культурного развития России и США начи­ная с XIX столетия и вплоть до наших дней. Объясняя особое значение творчества Кэйт Чопин для историков, следует заме­тить, что на страницах своих книг она выявила положительные и отрицательные стороны эпохи Процветания в Америке, про­анализировала существовавшие в то время в жизни американ­ского общества конца XIX века возможности и проблемы в сфере этнокультурной дифференциации, описала внутренний мир героя, находящегося в стадии мучительного, но в то же время радостного поиска путей к личностной самореализации.

279

Обращаясь к творчеству Чопин, следует заметить, что ее имя малоизвестно за пределами США. Ее творческий путь был недолгим. Она получила признание у критиков после выхода в свет в 1894 году своей первой книги «Bayou2 Folk» («Народ бо­лот»). Далее на протяжении 1890-х годов ее рассказы публикова­лись в самых популярных американских журналах того времени— «The Vogue», «The Atlantic Monthly», «The Century», «The Harper’s Young People», «The Youth Companion» и многих других изданиях. Напечатанный в 1897 году сборник рассказов К. Чо­пин «A Night in Acadie» («Ночь в Акадии») получил в целом высокую оценку, за исключением романа «The Awakening» («Про­буждение»), который снискал самые недоброжелательные от­зывы американских литературных критиков. Но, несмотря на это, Кэйт, вплоть до последнего дня своей жизни, продолжала пи­сать. После смерти автора в 1904 году ее творчество в течение более чем пятидесяти лет было забыто, а имя было мало кому известно даже в США. Лишь в 1970-х годах на волне всплеска активности феминистского движения роман «Пробуждение» получил в США высокую оценку как со стороны последовате­лей суфражизма, так и со стороны литературных критиков. Бо­лее того, он был назван значительным явлением в истории со­временной американской литературы. Кэйт Чопин, по утверж­дениям феминистов, в XIX веке была, по существу, тем писате­лем, в творчестве которого были затронуты весьма насущные проблемы, не потерявшие до сих пор для американских жен­щин своей остроты и актуальности. Это может служить объясне­нием причин того необычайного интереса к творчеству Чопин в последние 25 лет в США. Некоторые из ее произведений, в т. ч. и «Пробуждение», вошли в антологию американской классики, предназначенную для изучения в качестве учебного пособия для всех американских университетов и ряда средних школ. Кроме этого, в настоящее время данный роман выдержал 10 изданий в мягкой обложке; сейчас в США о Кэйт Чопин написаны сотни статей и опубликованы десятки книг.

Обращаясь к исследованию творчества американской пи­сательницы, следует отметить, что, вопреки преобладавшему в ее произведениях интересу к анализу судеб простых американс­ких женщин, живших в 1890-х годах, К. Чопин ни в коей мере нельзя отнести к числу авторов, фокусирующих свое внимание

280

ли т ь на одной этой проблеме. Писательский талант К. Чопин многогранен по своей сущности. Ее пристальное внимание и анализ существовавшей в XIX веке в США проблемы дискри­минации прав женщин лишь одна из граней ее творческого да­рования и тонкого восприятия окружающей художника действи­тельности. Подобно другим своим современницам-коллегам по перу, она ясно понимала причины противоречий, имевших ме­сто в истории американского феминистского движения, наби­равшего силу в конце XIX века: существовавшие, с одной сто­роны, мотивы стремления к личностной самореализации, а с другой стороны, желание сохранить при этом возможность ос­таваться женой и матерью ставили американских женщин перед тяжелым нравственным выбором. Многогранность творчества К. Чопин, говорившей и писавшей на двух языках — английском и французском, проявилась и в том, что она, по существу, явля­ется наследницей и продолжательницей лучших литературных традиций, существовавших до нее во французской и англоаме­риканской литературе. Для ее творческого мировосприятия ха­рактерна изысканность мысли, утонченность стиля. Это отлича­ет К. Чопин от других американских писателей конца XIX века. На примере анализа судеб своих героев она изобразила сферы бытия индивидов — этнокультурную, социально-экономичес­кую, личностно-психологическую, которые под влиянием фе­министских идей сильно трансформировались. В своих рассказах Чопин отождествляет причины появления в Америке феминис­тского движения с причинами борьбы других социальных групп за свои социальные права. Так же как и женщины, представите­ли этих социально-этнических групп, по мнению Чопин, нахо­дятся в подчиненном положении, лишены права собственности и поэтому борются за свои права. В контексте сказанного можно отметить, что стилистику Чопин отличает тематический поли­фонизм, которого писательница достигает через изображение одного явления сквозь призму другого, отображение острых пси­хологических состояний героя через опыт его социального ок­ружения.

В большинстве ее рассказов Луизиана является тем мес­том, на своеобразном фоне которого автор изображает своих героев, борющихся за собственное существование. В мировос­приятии автора этот южный штат — место, где происходят

281

хаотические изменения и непредвиденные ситуации. В произ­ведениях Чопин Луизиана предстает разоренной окончившей­ся 25 лет назад Гражданской войной (1861—1865). В ее воспри­ятии Луизиана конца 1890-х годов — территория, где доходы на душу населения резко упали, регион, в котором плантаци­онно-рабовладельческая система хозяйствования пришла в упа­док, среда, где по причине усиления социального и межэтни­ческого напряжения повсюду стало распространяться насилие.

Анализируя характер тематической направленности про­изведений американской писательницы, следует отметить, что значительными проблемами для США конца 1890-х годов, по мнению Чопин, были крайняя нужда, глубокое невежество, неграмотность и царящее повсюду насилие. Хотя в своих рома­нах она не описывает страдания людей, умирающих с голода, но тем не менее некоторые герои произведений Чопин испы­тывают нужду. Это видно на примере одного из персонажей, который, ничего не имея, был вынужден ценой недоедания, кормить своего больного брата. Большинство героев ее романов одеты в лохмотья, живут в ветхих лачугах. Многие из некогда великолепных плантаторских поместий тоже находятся в пла­чевном состоянии, ужасая хозяев разрухой своих фасадов и дающими течь дырявыми крышами. Углубляя психологизм сво­ей прозы и поляризируя мир интересов и социальных ценнос­тей представителей нью-орлеанского бомонда, развлекающе­гося на островных курортных местечках в Мексиканском зали­ве, и мир ценностей большинства простых людей, жителей Луизианы, находящихся в состоянии непрерывной борьбы с ужасающей нищетой, К. Чопин, изображая существующее в американском обществе резкое социальное противостояние, проявляет себя как мастер реалистического направления в аме­риканской литературе конца XIX века.

Большинство героев произведений К. Чопин пытаются ре­ализовать себя как личность, достигнуть более высокого соци­ального статуса в обществе, удовлетворяя при этом свои лич­ные потребности. На примере судеб своих персонажей писа­тельница показывает, насколько некоторые люди способны сба­лансировать собственные материальные потребности со своим стремлением достичь духовного равновесия от осознания гар­монии личного и общественного интересов.

282

Уильям Дин Хоуэллс на примере судеб своих героев ис­следовал механизм распространения в американском обществе идеи «грубого индивидуализма» (Rugged Individualism), когда люди, исповедующие эти принципы, «самоуверенно наглы и в силу своих возможностей карабкаются с различной скоростью наверх к социальному благополучию, отталкивая и уничтожая при этом всех; они мошенничают, обманывают, воруют, со­вершая все свои преступления руками, покрытыми кровью, душой, отмеченной печатью порока». В противоположность Хоуэллсу, К. Чопин была далека от желания анализировать про­блемы нравственности в выборе и деятельности индивидов.

Лишь в начале своего творческого пути Кэйт Чопин обра­тилась к данной проблеме, изобразив в одном из первых своих романов в качестве героя человека, который ищет то, что близко людям всего мира, даже на пороге XXI века. Этот человек, как пишет Чопин, хотел «сохранить ясность и чистоту своих по­мыслов, защищая свой внутренний мир от влияния круговер­ти повседневной жизни, воздействия низких помыслов и стра­стей, бессмысленных удовольствий всей той среды, которая обедняет духовный мир существующего в ней рядового амери­канского предпринимателя».

Переходя к анализу социально-экономического фона про­изведений К. Чопин, следует заметить, что для историков в этой связи особенно интересным может оказаться детальное описание особенностей экономического и исторического раз­вития одного из крупнейших южных штатов США, каким яв­ляется Луизиана. Общеизвестно, что романы К. Чопин пользо­вались особой популярностью в среде креолов, кэйджунов3, афро-американцев, индейцев и представителей испаноговоря­щего населения штата Луизиана. Герои ее произведений отли­чаются не только тем, что они имеют различное этническое происхождение, но и тем, что руководствуются в жизни раз­ными по содержанию социальными ценностями и целевыми установками. Во многих ее романах ярко отражено богатство культурных традиций креолов и кэйджунов, населяющих Луи­зиану. Все креолы, герои ее произведений, являются потомка­ми французских и испанских переселенцев-католиков. Несмот­ря на то, что многие из них перенесли все ужасы и тяготы Гражданской войны, потеряв при этом практически все свое

283

имущество, они, как отмечает Чопин, сумели сохранить свое человеческое достоинство, оставаясь при этом весьма образо­ванными и предприимчивыми людьми. Анализируя отдельные произведения американской писательницы, можно заметить, что представители старшего поколения креолов, пытаясь со­хранить в Америке свою генетическую европейскую (француз­скую) самобытность, общались на одном из старофранцузских диалектов. Изображая процессы культурно-исторической асси­миляции, столь характерные для Луизианы конца XIX века, автор отмечает, что в противоположность старикам молодое поколение креолов предпочитает разговаривать на английском языке, без сожаления забывая свои прежние традиции.

Кэйджуны — жители Акадии, чьи характеры столь рель­ефно выписаны К. Чопин, являются потомками двух или трех тысяч католиков-французов, изгнанных после завоевания ан­гличанами в Канаде области Акадия (ныне — канадская про­винция Новая Шотландия). После того как англичане в 1755 году вытеснили франко-канадцев с заселенных мест, большин­ство из них, продвигаясь на юг Северной Америки, обрели свою вторую родину в штате Луизиана на болотистых берегах в дельте реки Миссисипи. Кэйджуны, менее образованные и жив­шие материально более скромно, чем креолы, но стремивши­еся, как и креолы, сохранить свою этническую (французскую) самобытность, пытались выжить за счет своего умения зани­маться рыболовством, земледелием, животноводством, не брез­гуя при этом работой по найму в хозяйстве у состоятельных креолов.

В некоторых романах героями произведений Чопин явля­ются афро-американцы. За это творчество писательницы неод­нократно подвергалось критике со стороны некоторых амери­канских коллег по перу. Это объясняется тем, что К. Чопин была уроженкой Юга и жила в то время, когда распространение идей расизма не преследовалось в Америке по закону. Известно, что, когда в детстве Кэйт жила в Сент-Луисе, ее семье принадлежа­ло некоторое количество рабов. Кроме того, ее муж был членом печально известной «Белой Лиги» (White League), вооруженно­го, расистски настроенного подразделения южан-демократов, которые в 1874 году с такой ожесточенностью сражались с ради- калами-республиканцами в Нью-Орлеане, что президент США

284

У. Грант был вынужден направить туда правительственные вой­ска. Вопреки всему этому, К. Чопин с чувством сострадания к нуждам простых американцев описывает отчаянное положение афро-американских поселенцев на Юге до и после Гражданской войны, акцентируя внимание своих читателей на трагических последствиях политики расовой сегрегации в Америке. Более того, можно предположить, что и сейчас изображение судеб отдель­ных афро-американских героев может вызвать тревогу в душе неравнодушного читателя, ранее не задумывавшегося о пробле­мах в сфере этнокультурной дифференциации и размышлявше­го лишь о своей личной свободе.

Творчество Кэйт Чопин как результат синтеза нескольких этнических культурных традиций в своем содержании раскры­вает и показывает на конкретных примерах сущность идей ра­сизма, господствовавших в то время в сознании отдельных чле­нов американского общества. Являясь по сути носительницей двух этнокультурных традиций, К. Чопин, сквозь призму доми­нирующего в ее сознании компонента французской культуры, пыталась сбалансировать различные этнокультурные элементы в собственной системе социальных ценностей. Это стремление нашло отражение в нескольких ее романах. В некоторых из них она изображала жизнь такой, как она есть, а в других — пыта­лась задуматься над тем, какой она могла бы быть. Не придавая особого значения использованию данного приема литературно­прогностического моделирования, Чопин тем не менее достиг­ла в своем творчестве определенного совершенства и может по праву считаться мастером психологической прозы.

Периодически в мучительных поисках правды она то об­ращала внимание на анализ проблемы социальной дискрими­нации женщин, то изучала вопрос культурной неоднороднос­ти американского общества, то фокусировала внимание чита­телей на проблемах расовой сегрегации в США. Творческая за­слуга Чопин состоит в том, что в своих произведениях, героя­ми которых являются афро-американцы, она, раскрыв соци­альные установки представителей различных слоев американ­ского общества, не побоялась высказать свои симпатии в адрес этой социально гонимой части населения Луизианы. В романах Чопин наиболее ярко показан мир социальных ценностей пред­ставителей различных слоев американского Юга конца XIX века.

285

В содержании других своих произведений — «Neg Creol», «Desiree’s Baby», по праву считающихся образцами лучшей аме­риканской прозы, — Чопин пошла дальше, попытавшись не только ярко изобразить боль человека, переживающего состоя­ние крайнего безумства, но и сложность судеб отдельных своих героев — афро-американцев. В настоящее время эти произведе­ния, несомненно, представляют интерес как для читателей, так и для ученых, серьезно интересующихся вопросами амери­канской социальной истории конца XIX века.

Кэйт Чопин снискала любовь американских читателей пос­ле публикации в 1889 году своего романа «The Awakening» («Про­буждение»). Эта книга получила большой общественный резо­нанс и повлияла на мировоззрение части современных амери­канских читателей, в особенности представительниц ее женс­кой половины. В этом произведении Кэйт Чопин на примере судьбы своей главной героини с большим мастерством соеди­нила свой творческий интерес к изучению состояния социаль­ной полиэтнической среды, особенностей существования ин­дивидов в ней с личным стремлением предложить части аме­риканских женщин задуматься о необходимости поиска путей для личностной самореализации.

В центре сюжета «Пробуждения» — Эдна Понтэлье, выро­сшая в холодной, угнетающей душу атмосфере протестантской семьи в местности неподалеку от реки Миссисипи и попавшая после замужества в дружественную обстановку семьи креолов- католиков в Нью-Орлеане. В отличие от других персонажей Чо­пин, у Эдны, на первый взгляд, есть все — состоятельный и респектабельный муж, двое здоровых детей, за которыми к тому же ухаживает няня, возможность проводить свободное время в Мексике, отдыхая на побережье Мексиканского залива, вели­колепный дом, наличие свободного времени для занятий жи­вописью, возможность бывать в высшем свете Нью-Орлеана. Но от всего этого Эдна не испытывает удовлетворения. Она несчастна, поскольку муж воспринимает ее лишь как часть своей собственности. К тому же и ее креольское окружение считает, что она должна подчиняться мнению мужа и поддерживать его во всем. Но в силу особенностей своего характера героиня не способна на это. Изменение социально-ролевого подчинения Эдны — от подчинения отцу к послушанию мужу — помешало

286

ей в самом начале своей жизни осознать собственные индиви­дуальные потребности, смысл жизни и личностное предназна­чение. Лишь в 28 лет Эдна, отдыхая на побережье Мексиканс­кого залива в компании своих друзей-креолов, впервые смогла освободиться от напускной протестантской щепетильности и стала прислушиваться к чувственным ритмическим циклам моря. Ее любовная связь с креольским юношей Робертом пробужда­ет в ней осознание своей сексуальной привлекательности. Став ослепительно красивой, непокорной и независимой женщи­ной, Эдна в то же время не в состоянии правильно соизмерить происходящее в своей душе, уходит в себя, пытаясь подавить в себе чувственность. С одной стороны, кажется, что Эдна, урав­новесив в своем сознании духовные ценности англо-американ­ской и франко-канадской культур, достигнув богатства и про­цветания, живет просто сказочной жизнью. Но на самом деле Эдна глубоко несчастна.

Эдна пытается открыть Роберту мир своих чувств. Ей ка­жется, что замужняя жизнь ее угнетает, как угнетают ее супру­жеские обязанности, социальные нормы, забота о детях, кото­рых она страстно любит, но тем не менее передает на попече­ние няни. Ведь Эдна, в отличие от своего возлюбленного, не способна сопереживать, заботиться о ком-то. Она не принад­лежит к числу тех женщин, которых К. Чопин называла не ина­че как «мать-женщина» («mother-woman»), т. е. женщин, кото­рые безраздельно посвящают себя исполнению супружеских обя­занностей, с жертвенной радостью отказывающихся от своих личных притязаний на что-то во имя общих интересов своей семьи. В отличие от людей такого типа, Эдна не способна жер­твовать собой ради интересов своих детей. Она объясняет Ро­берту, что «смогла бы пожертвовать чем-то неважным — отка­заться от денег, отдать свою жизнь ради детей, но никогда не принесет на алтарь жертвенности свою душу, свое “я ”».

В 1990-е годы социальная позиция этой героини вызвала ожесточенную полемику в американском обществе. Острые дис­куссии развернулись и в студенческой среде. По мнению неко­торой части представителей американской общественности, ос­новной психологической проблемой Эдны является ее неспо­собность, неумение совместить свои социальные обязанности, налагаемые материнством и супружеством на каждую из жен­

287

щин, с собственным стремлением к независимости и личнос­тной самореализации. Сходная проблема, по мнению многих участников дискуссии, существует сегодня у миллионов аме­риканских женщин.

Эта книга, которую многие сравнивают с романом Гюс­тава Флобера «Мадам Бовари», представляет собой изыскан­ный по стилю образец англоамериканской прозы, простой и понятной, но в то же время и содержательной и полной поэти­ческих настроений в духе Уолта Уитмена. Красота изложения, выверенность стиля помогают автору точно передать особен­ности своего сложного, многомерно чувственного поликуль- турного восприятия окружавшей ее в то время действитель­ности. В содержании романа нашли свое тематическое единство три лейтмотива, наиболее характерные для творчества Кэйт Чопин: проблема человека, пресыщенного собственным богат­ством и страдающего от последствий своей материальной сво­боды, вопрос о наличии возможностей достижения в амери­канском обществе этнокультурного баланса интересов и, на­конец, проблема личностной самореализации индивида.

С творчеством других американских писателей прозу Чо­пин роднит ее стремление моделировать собственный вообра­жаемый мир, не удаляясь при этом от насущных мирских про­блем, попытка найти в творчестве авторов, исповедовавших дру­гие культурные ценности, метод, помогающий писателю точно передавать истинность чувств и намерений своих героев. Содер­жательно повествуя о Луизиане, Чопин черпала вдохновение во французской культуре, ее литературных традициях. Чувствуя от­чужденность собственных интересов от интересов общества, осоз­навая свою принадлежность к несколько иному, французскому культурному анклаву в англоязычной американской среде, ав­тор зачастую населяла свои произведения героями с похожими на ее жизнь судьбами, носителями различных культурных тра­диций, духовных ценностей и идеалов, постоянно нарушавших сложившийся социальный статус-кво и вынуждающих других стремиться к чему-то новому в своей жизни.

Если Чопин и хотела что-то изменить в окружающем ее мире, то это особенность восприятия его. Она прекрасно пони­мала роль и значение в жизни каждого человека экономичес­кого, психологического, биологического и других факторов.

288

Она, как и многие ее современники в Европе и Америке, не отрицала постулаты классиков социологии, констатирующие существенное влияние указанных факторов на возникновение у человека стрессовых ситуаций или пограничных (девиантных) психологических состояний. Но также, кроме всего прочего, по мнению К. Чопин, люди определяют свои действия из глу­бины самих себя и своего «я». Правда, зачастую это «я» опреде­ляется тем социальным окружением и социальной средой, в которую помещен индивид. В отличие от мнения некоторых современных социологов, не общество, а личность, в понима­нии Чопин, живет в социальном окружении, осознание значе­ния которого помещено внутри каждого человека.

Более того, автор романов полагает, что «бытием челове­ка» («Human Existence») (это одно из любимых выражений Чопин) управляет стремление индивида к достижению того, что она называла «правами на существование (бытие)» («Rights of Existence»). Содержание этого понятия, по мнению амери­канской писательницы, составляет стремление человека дос­тичь в своей жизни гармонии и стабильности, реализовав при этом весь духовный потенциал и стремление заявить о своих личностных позициях. Несмотря на то, что ее творчество слож­но для читательского восприятия и содержание многих ее про­изведений может восприниматься неоднозначно, она как ав­тор занимает четко выраженную позицию по вопросу о сущно­сти проблем индивидов, существовавших, как и она сама, в контексте двух культур, двух систем социального мировоспри­ятия и ценностей. Завершая краткий обзор творчества Кэтрин Чопин, следует отметить, что ее писательский дар менее всего можно сравнивать с творчеством ряда американских прозаи­ков, наивно рассуждающих на страницах своих произведений о смысле жизни, поскольку более всего она принадлежит к чис­лу тех художников, которые, сострадая судьбам своих героев, разделяют стремление каждого человека к достижению счастья и гармонии собственного бытия.

Обращаясь к читателям, заинтересовавшимся творчеством К. Чопин, могу сообщить, что несколько ее произведений, включая известный роман «Пробуждение», вместе с двумя сво­ими монографиями о ней я передал в дар библиотеке Волгог­радского государственного университета, где, собственно го­

289

воря, и можно ознакомиться с работами этого классика аме­риканской прозы конца XIX века.

В данной статье были использованы отрывки из моей книги «К. Чопин: анализ творчества» (N. Y. : Twayne Publishers, 1996).

Перевод с английского Т.К. Коноплич

П РИ М ЕЧАН И Я ПЕРЕВОДЧИКА

1. Хоуллс, Уильям Дин (1837—1920) — американский писатель-моралист, эссеист, редактор, журналист, дипломат. Основоположник американской социальной прозы. В 1861—1865 годах— американский консул в Венеции. В 1890-х годах обратился к изучению социально-экономических проблем и социальных концепций. В конце 1890-х годов был главным редактором таких журналов, как “The Cosmopolitan” (1891—1892), “The Atlantic Monthly” (1871—1881), “The Harper's Magazine” (1886—1891). На страницах этих и других журналов сформулировал собственную концепцию литературного реализма, критиковал романтизм. Автор таких романов, как “Энни Килберн ”( “Annie Kilburn”, 1889), “Превратности погони за богатством ”( “A Hazard of New Fortunes ”, 1890), утопической дилогии “Путешественник из Альтрурии” ( “A Traveller from Altruria ”, 1894). Написал также множество новелл и пьес, активно участвовал в общественной жизни США начала 20 века, считал себя социалистом.

2. Байю ( “bayou”) — так в Луизиане называют рукав в дельте реки, отличающийся слабым течением, часто соединяющий друг с другом основные протоки. Байю характерен для дельты реки Миссисипи, испещренной множеством рукавов с островками соляного происхождения. В честь этого Луизиана получила название “страны Байю” ( “Bayou Country”). Возможно, как полагают составители словаря “Аmericana”, само слово “bayou”происходит от слияния местного варианта французского языка и языка индейцев чокто (сhoctaw )̂.

3. Кэйджуны — потомки франко-канадских переселенцев, проживавших до начала XVII века на востоке Канады, в провинции Акадия (ныне — Новая Шотландия,New Scotia в Канаде). В 1755

290

году после завоевания англичанами Акадии, франко-канадцы обосновались в США на юге Луизианы. Причинами столь странного решения явилось то, что, во-первых, на эти болотистые земли в дельте реки Миссисипи никто не претендовал; во-вторых, изгнанники прослышали, что там на законных основаниях уже обосновались их бывшие соотечественники — тоже французы. Переселившись в Луизиану, потомки франко-канадцев в США стали называть себя “acadiens” (т. е. жителями Акадии). Со временем в английском языке это слово трансформировалось в “cajuns”— кэйджуны. Сейчас потомки этих переселенцев в Луизиане говорят на акадийском диалекте французского языка — “каджуне”.

А.В. Млечко

ФИГУРА ТРИКСТЕРА В РОМАНАХ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА «РУССКОГО»

И «АМЕРИКАНСКОГО» ПЕРИОДОВ

Один из основных вопросов набоковедения — вопрос ста­туса автора и героя (добавим — и читателя) набоковских рома­нов. Более того, вопрос этот «вписан», на наш взгляд, в до­вольно широкий культурный контекст. При этом своеобраз­ным «краеугольным камнем» стала проблема наличия или, точ­нее, кажущегося отсутствия гуманистического начала в твор­честве Набокова1.

Надо не забывать, что к прозе Набокова нельзя подходить «традиционно», она требует учета таких условий, каких не тре­бовала проза ни многих его предшественников, ни многих со­временников. Соединение в набоковском творчестве как «сле­дов» классики, так и черт модернизма и постмодернизма уже говорит о многом. В частности, о крайней усложненности об­разной системы романов писателя, которая строится в боль­шинстве случаев по вполне определенной схеме2.

Кроме того, мы надеемся, что предлагаемый нами взгляд на поэтику писателя позволит показать общие и различные чер­ты романов Набокова «русского» и «американского» периодов;

291

возможно, это даст почву для их сравнительного анализа.Образная система романов Набокова необычна, и в том

смысле, в котором хотим интерпретировать ее мы, она схожа с образной системой Ф.М. Достоевского3. Полемика вокруг этой «необычности» началась давно, еще в пору расцвета эмигран­тской культуры 1920—30-х годов, когда на страницах журнала «Числа» появился «...автор “Защиты Лужина”, заинтриговав­ший нас мнимой сложностью своей мнимой духовной жизни»4. Отголоски ее, впрочем, слышны и поныне5. Нам же, со своей стороны, хотелось бы поделиться некоторыми наблюдениями за принципами построения образной системы набоковских романов. Своеобразным ключом к этому может послужить, на наш взгляд, образ трикстера. Возможно, использование данно­го понятия для характеристики интересующего нас феномена более удачно, чем, скажем, такие определения, как «черт» или «пародийный двойник», ибо соотношение их, говоря образно, подобно соотношению родовых понятий с видовыми. Оно бо­лее емкое, обладает большей смысловой насыщенностью и определенностью, наконец, оно имеет достаточную теорети­ческую разработанность6 и семантическую подвижность. Чер­ты, характерные для фигуры трикстера, — двойственность, не­предсказуемость, стремление к обману, провокации, профа­нации, изменчивость, шутовство, плутовство и трюкачество, связь и параллели с фигурой дьявола и черта (Мефистофеля)и, наконец, пародийное переиначивание действий и функций героя — все эти черты в той или иной степени присущи неко­торым героям романов Набокова. Причем (и это немаловажно) в романах «русского» периода в образе некоторых героев пре­обладают одни из этих трикстеровских черт характера, а в ро­манах «американского» периода — другие. В романах «русского» периода фигура трикстера несет в себе более четко выражен­ный оттенок сакральности, ассоциируясь, скорее, с чертом и «мелким бесом». В этом смысле поэтика Набокова уже «вписы­вается» в европейскую фаустовскую традицию7. Уже первый рассказ Набокова называется «Нежить» (1921), вскоре после него он пишет рассказ «Удар крыла» (1924), где впервые появ­ляется образ «трикстера-черта». Главного героя рассказа Керна «подталкивает» к самоубийству его приятель, Монфиори, об­ладатель «острых с рыжим пушком на кончиках» ушей, «козь­

292

их глаз», «холодных волосатых ручек», которые Керну кажутся «мертвыми»8. Оригинально преломляются черты образа трик­стера в романе 1933 года «Камера обскура». Главный герой Бру­но Кречмар — состоятельный искусствовед, имеет отчетливо выделяемого пародийного двойника (трикстера) — карикату­риста Горна, своеобразного «пародиста от живописи», внешний вид которого вполне соответствует внутреннему. Горн, безза­ветно влюбленный в обман, в профанацию и злую шутку, об­ладает весьма необычной и легко узнаваемой внешностью: «чер­нобровое, белое, как рисовая пудра, лицо, впалые щеки, вос­паленные губы, копна мягких черных волос — урод уродом», «худой, но плечистый, в отличном костюме из клетчатой шер­стяной материи, с лицом бритым, бровастым, несколько обе­зьяньего склада, с большими заостренными ушами и плотояд­ным ртом», его гладят «по длинной и мохнатой спине»9. Горн— это Кречмар «наоборот», он пародирует желания Кречмара, обманывает его, мистическим образом (одна из интерпрета­ций) убивает его дочь и, наконец, доводит Кречмара до сле­поты. Здесь Горн как бы препровождает его в тот мир, откуда явился он сам — в мир тьмы и мрака10. В этой связи интересно заметить, что Набоков также отметил, что «Горн был тень Кречмара»11. Это перекликается с мыслью К. Юнга о существо­вании некоего единства и несомненного параллелизма между образом трикстера и архетипом тени.

Несколько иначе трансформируются черты образа трик­стера в романе 1936 года «Приглашение на казнь». Здесь исчеза­ет явная зооморфность, но усиливается сакральная символика. Палач м-сье Пьер не обладает наружностью черта в том виде, в каком была она у Горна, но Набоков наделяет его, с одной стороны, чертами главного героя «Мертвых душ»12, а с другой стороны, подчеркивает идею полного отсутствия у м-сье Пьера какой-либо духовной жизни, указывая на доминанту физиоло­гического, животного начала в его образе: «Румяный толстячок М-сье Pierre Петрович Бреф (полное имя палача. — А. М.) явля­ется квинтэссенцией всего физического и физиологического существования»13. При этом Набоков подчеркивает «удивитель­но белую кожу» своего героя, округлость его фигуры: «Он ходил по камере, тихо, упруго ступая, подрагивая мягкими частями тела, обхваченного казенной пижамкой»14. Интересно, что поз­

293

же в своем эссе «Николай Гоголь» (1944) Набоков заострит вни­мание читателя именно на дьявольской природе Чичикова, и полнота последнего, по мнению писателя, лишний раз подчер­кивает эту, как выразился Набоков, «жуткую природу данного персонажа»15: «...округлый Чичиков кажется мне тугим, кольча­тым, телесного цвета червем»16. «Да и сам Чичиков, — продол­жает Набоков, — всего лишь низкооплачиваемый агент дьяво­ла, адский коммивояжер: “Наш господин Чичиков”, как могли бы называть в акционерном обществе “Сатана и К°” этого до­бродушного, упитанного, но внутренне дрожащего представи­теля»17. Кроме того, с фигурой трикстера м-сье Пьера сближает и тот факт, что он является отчетливо выделяемым пародийным двойником главного героя романа Цинцинната Ц. Это подчер­кивается даже графически: первые буквы имен этих персонажей зеркально отражаются: «П» есть перевернутое «Ц». М-сье Пьер пародирует каждый шаг, каждое желание, каждую затаенную мысль Цинцинната: он устраивает шутовской побег из темни­цы, мысли Цинцинната о предстоящей смерти превращает в пошлый клишированный вздор, а из «крестного пути» узника он создает увеселительную прогулку18. В данном произведении символический подтекст скрыт в кукле Полишинеля, которой м-сье Пьер так и норовит позабавить Цинцинната. Сам м-сье Пьер при этом является в некотором роде «родственником» По­лишинеля, выполняя роль Петрушки, персонажа русского на­родного театра (Пьер — Петрушка), куклы, которая наряду с Полишинелем и Пульчинеллой, как писал Юнг, «блестяще ис­полняет роль трикстера»19. Интересно заметить, что при такой интерпретации возможно прочтение «Приглашения на казнь» как темы противостояния Христа и Антихриста («обезьяны Хрис­та», по меткому замечанию С.С. Аверинцева20). Именно с обра­зом Цинцинната Ц. связаны в романе мотивы хождения по воде, тернового венца, крестного пути, распятия и др.

В романах же «американского» периода введение в поэти­ку фигуры трикстера носит несколько иную функцию. Ясно узнаваемый до этого сакрально-этический дуализм имплици­руется и на первый план выступает собственно художествен­ная, часто сюжетообразующая функция. Появление героя-трик- стера (или, как мы увидим, даже «автора»-трикстера) служит для читателя определенным знаком. Либо знаком полного про­

294

явления авторской воли («Пнин», «Просвечивающие предме­ты»), либо знаком, свидетельствующим о существовании иных версий прочтения романа («Лолита», «Бледный огонь»)21. Ска­жем, что в романе «Лолита» (1955) появление фигуры трик­стера — пародийного двойника Гумберта Клэра Куильти (об­ладателя легко различимых приапических черт) есть знак воз­можного помешательства главного героя, возможной «нереаль­ности» происходящего. А в романе «Пнин» (1957) роль трик­стера исполняет Сирин22. Его тень повсюду сопровождает глав­ного героя романа, заставляя в конце концов «бедного Пнина» вскричать в свой адрес: «Вы не верьте ни одному его слову. Он все выдумывает. Он ужасный выдумщик»23.

С подобной ситуацией мы сталкиваемся и в романе «Про­свечивающие предметы» (1972), главный герой которого Хью Персон «всю свою жизнь испытывал странное ощущение, что позади него, как бы за его плечом, стоит незнакомец. Это и был его “теневой спутник”, и не будь у него этой просвечива­ющей тени, мы не стали бы и заниматься нашим дорогим Пер­соном»24. Этим «теневым спутником» главного героя был не­кий барон R. (Эту английскую литеру можно прочесть как рус­скую «Я», т. е. Сирин). Он-то и взял судьбу «нашего дорогого Персона» в свои всесильные авторские руки.

Другими словами, в романах «американского» периода трикстером, по большому счету, выступает сам Сирин, играю­щий судьбой главного героя, испытывающий его как знак ав­торского всесилия, авторской воли, творческого диктата, как знак демиурга, создающего новую реальность, новые точки отсчета, новые миры.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Своего рода «апологетами» Набокова в свое время выступили, к примеру, Элен Пайфер («Набоков и роман»), Дэвид Рэмптон («Владимир Набоков: критический обзор романов») и Брайн Бойд («Владимир Набоков: Русские годы» и «Владимир Набоков: Американские годы»). Мы же, со своей стороны, попытаемся иначе интерпретировать проблему.

2. Безусловно, мы далеки от утверждения того, что образная

295

система набоковских романов подчинена этой схеме тотально, поскольку нельзя забывать о том, что трудно требовать от такого процесса, как художественное творчество, неукоснительного следования каким-то раз и навсегда установленным правилам. И все же думается, что некоторая общность решений при создании образов героев в творчестве Набокова имела место. Правда, они могут быть использованы писателем в своих целях в разных романах.

3. Парадоксально, но при желании можно было бы составить список психических отклонений и фобий, которым подвергнуты набоковские герои— такой же список,что составил сам Набоков, характеризуя героев Достоевского в своих «Лекциях по русской литературе». С Достоевским у Набокова очень много общего, больше, чем на первый взгляд кажется, несмотря на то, что сам он при всяком удобном случае старался подчеркнуть свое негативное отношение к классику.

4. Иванов Г.В. «Сирин»; «Машенька»; «Король, дама, валет»; «Защита Лужина»; «Возвращение Чорба» / / В.В. Набоков: pro et contra. СПб, 1997. С. 186.

5. См. : Урнов Д. Приглашение на суд / / Урнов Д. Пристрастия и принципы. М., 1991. С. 96—114; Ерофеев В.В. Набоков: затмение частичное / / Логос. 1996. № 8. С. 219—224.

6. К примеру, в структуралистской антропологии Клода Леви- Строса (Levi-Strauss C. Les mythologiques. Paris, 1964—1971. V. 1— 4); в аналитической психологии Карла Густава Юнга (Юнг К.Г. Психология образа трикстера / / Юнг К.Г. Душа и миф. М., 1997.С. 338—356). Последняя работа в свете нашей проблематики особенно важна.

7. Но, так сказать, в «русском варианте». Ср. беседу Ивана Карамазова с чертом или «бесенка» Ставрогина: «Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся» (Достоевский Ф.М. Полн. соб. соч.: В 3 0 т. Л., 1974. Т. 10. С. 231). Ср. также профанацию идей Раскольникова Свидригайловым и Порфирием Петровичем.

8. Набоков В.В. Удар Крыла / / Звезда. 1996. № 11. С.12, 17—18. Ср. горячее желание Монфиори присутствовать во время суицидального действа с аналогичным по характеру желанием Петра Степановича из «Бесов».

9. Набоков В.В. Романы; Рассказы; Эссе. СПб., 1993. С. 65,

296

98, 118. Сравните эти детали с описанием лица Свидригайлова из «Преступления и наказания»: «Это было какое-то странное лицо, похожее как бы на маску: белое, румяное, с румяными, алыми губами, с светло-белокурою бородой и с довольно еще густыми белокурыми волосами. Глаза были как-то слишком голубые, а взгляд их как-то слишком тяжел и неподвижен. Что-то было ужасно неприятное в этом красивом и чрезвычайно моложавом, судя по летам, лице» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30т. Л., 1973. Т. 6. С. 357).

10. «Смех во тьме» («Laughter in the Dark»)— так называется англоязычная версия романа.

11. Набоков В.В. Романы; Рассказы; Эссе. С. 93.12. Павел Петрович Чичиков — один из первых героев-

трикстеров в русской литературе.13. Davydov S. «Teksty-matresk» Vladimira Nabokova. Munchen:

Verlag Otto Sagner, 1982. S. 118.14. Набоков В.В. Рассказы; Приглашение на казнь; Эссе,

интервью, рецензии. М., 1989. С. 266, 264.15. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. М., 1992.

С. 81.16. Там же. С. 80. Впервые этот действительно жутковатый

образ «кольчатого» червя встречается у Набокова в его раннем рассказе «Месть» (1924).

17. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. С. 80.18. Возможно, дуализм Цинцинната и м-сье Пьера есть

вариант одного из важ нейших у Н абокова мотивов противопоставления души и тела, как, впрочем, и наличие у Цинцинната еще одного, но теперь «бестелесного» двойника: «в теме двойничества и соперничества двух Цинциннатов реализуется дуализм души и плоти» (Davydov S. Op. cit. Р. 116).

19. Юнг К.Г. Указ. соч. С. 342. Ср. со словами, брошенными Раскольниковым в лицо Порфирию Петровичу (выделено нами. — А. М.): «Лжешь, полишинель проклятый!» (Достоевский Ф.М. Указ. соч. Т. 6. С. 269). Образ Порфирия (героя-трикстера в его «чистом» виде) стал, на наш взгляд, одним из прототипов образа м-сье Пьера).

20. Аверинцев С. С. Антихрист / / Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1987. Т. 1. С. 85. В свою очередь, Юнг отмечает близость фигуры трикстера «средневековому описанию дьявола как “simia dei”» (обезьяны Бога). (См.: Юнг К.Г. Указ. соч. С. 338).

297

21. Как правило (это более справедливо, как мы думаем, в отношении англоязычных романов писателя), романы Набокова предполагают наличие нескольких, ничуть не противоречащих друг другу интерпретаций.

22. Мы вслед за С. Давыдовым пользуемся этим псевдонимом Набокова в тех случаях, когда присутствие автора в тексте выступает как творческий прием, т. е. в контексте его литературной функции.

23. Набоков В.В. Романы. М., 1991. С. 315. Корней Иванович Чуковский, кстати, переносил эту характеристику на самого Владимира Набокова, т. е. не как на автора, но как на человека. (См.: Чуковский К. Дневник (1930—1969). М.: Современный писатель, 1995. С. 298).

24. Набоков В.В. Романы. С. 396. Напомним, что Юнг был склонен отождествлять фигуру трикстера и архетип тени. При этом было бы интересно проследить семантические метаморфозы английского слова «shade» (тень) в романе Набокова «Бледный огонь» (1962).

О.А. Леонтович

КОНЦЕПЦИЯ ЛИНГВОСТРАНОВЕДЧЕСКОГО СЛОВАРЯ США

Идея лингвострановедческого словаря «Жизнь и культура США» (авторы — О.А. Леонтович и Е.И. Шейгал) основана на необходимости достижения взаимопонимания в процессе меж- культурной коммуникации (МК). Эта проблема тесно связана с понятием культурной грамотности. Механизм межкультурно- го общения строится на взаимодействии объемов культурной грамотности коммуникантов, которая складывается из сово­купности универсальных общечеловеческих и специфически на­циональных знаний. Совпадающая часть (универсальные зна­ния), очевидно, будет понятна обеим сторонам; за пределами понимания окажутся культурно-специфические знания, на которые и должны быть направлены усилия по формированию модели МК. Мы поставили перед собой задачу отразить в сло­

298

варе национально-специфические знания среднего американ­ца, которые, в той или иной степени, могут быть сложны для понимания представителями русской культуры. Опыт препода­вательской и переводческой работы позволяет прогнозировать трудности, которые потенциально могут возникнуть в процес­се общения на следующих уровнях: 1) фонетическом; 2) грам­матическом; 3) лексическом; 4) текстовом.

Именно из этого мы исходили при отборе словника, а также при определении структуры словарной статьи. Поэтому в словник вошли следующие категории языковых единиц: а) соб­ственно американизмы, т. е. слова и словосочетания, зародив­шиеся в американском варианте английского языка (напри­мер, hippie, drugstore,bootlegging); б) слова, которые изначально существовали в британском варианте английского языка, но изменили свое значение в американском варианте (closet, corn, bathroom и др.); в) общеанглийские слова, которые, однако, имеют в американском варианте специфические ассоциации, коннотации и добавочные значения или связаны с релевант­ной в страноведческом плане информацией; г) топонимы и антропонимы, имеющие важное значение со страноведческой точки зрения; д) названия политических реалий, обществен­ных организаций, государственных структур и т. д., являющих­ся неотъемлемой частью жизни американцев; е) названия из­вестных книг, фильмов, картин и других произведений амери­канских авторов; ж) торговые марки, наименования фирм, магазинов и т. д., составляющие часть кругозора среднего аме­риканца; з) цитаты, тесно связанные с понятием прецедент­ных текстов: слова из популярных песен, стихов, высказыва­ния известных личностей и т. д.

В словарь не вошли термины, сленг, жаргонизмы и диалек­тизмы, в силу того что, во-первых, включение их непомерно уве­личило бы объем словаря, а во-вторых, поскольку имеется доста­точное количество словарей, содержащих такого рода единицы. По этой же причине словарь не содержит фразеологизмов, за исключением тех случаев, когда последние имеют в своем соста­ве единицы, являющиеся заглавными словами в словарной ста­тье, и несут важную лингвострановедческую информацию.

Известно, что в российских учебных заведениях традици­онно преподается британский вариант английского языка. Как

299

это ни парадоксально, в определенных условиях он может со­здавать дополнительные помехи при коммуникации русских с американцами в результате смешения несовпадающих языко­вых единиц и стоящих за ними культурных пресуппозиций и фоновых знаний. Поэтому в словаре также отражены коммуни­кативно значимые различия британского и американского ва­риантов английского языка.

Эти обстоятельства обусловливают выбранную нами струк­туру словарной статьи, обязательными элементами которой яв­ляются заглавное слово (вокабула), транскрипция и дефини­ция. Словарная статья также может содержать сведения о грам­матических характеристиках определяемого слова или словосо­четания, его этимологии, сочетаемости, стилистической ок­раске, коннотациях и ассоциациях, а также его соотношении с британским аналогом (если таковой имеется и может стать коммуникативной помехой).

Вокабула

В качестве вокабулы, выделенной в каждой словарной статье жирным шрифтом, могут выступать единицы различных уровней: части слов, отдельные слова, словосочетания, предлож ения. При передаче названий фильмов, книг, музыкальных групп и т. д., в соответствии с американской традицией, используется курсив: Gone with the Wind. Аффиксы отмечены дефисом в начале или в конце: -gate.

В словаре используется алфавитный принцип размещения вокабул. Если вокабулы отличаются друг от друга тем, что одна из них пишется со строчной, а другая — с заглавной буквы, то порядок их следования зависит от того, какое из значений является п рои зводящ им , а какое — прои зводны м . Орфографические варианты, не нарушающие алфавитного порядка, приводятся с использованием знака «/» (например, hippie / hippy). При разных написаниях, не соответствующих алфавитному порядку, дается перекрестная ссылка: coffee klatch / coffee klatsch = kaffee-klatsch (ш.). Многие сложные слова приводятся в одном написании, которое зафиксировано как приоритетное ведущими американскими словарями; однако следует иметь в виду, что они могут встречаться в слитном,

300

раздельном и дефисном написании: bestseller / best seller / best­seller. В персоналиях сначала приводится фамилия, затем имя (с учетом алф ави та), далее в кавы чках — прозвищ е. Числительные рассматриваются как если бы они были написаны буквами: так, вокабула 800 numbers помещена между eggs Benedict и Einstein, Albert.

Омонимы снабжены надстрочными арабскими цифрами (O1, O2) и разведены по разным словарным статьям.

Артикль помещается в конец вокабулы (Pill, the) и приводится только в тех случаях, когда его отсутствие меняет значение оборота или если это неотъемлемая часть названия или цитаты («date which will live in infamy, A»).

Менее употребительные слова и словосочетания, обычно близкие по написанию к заглавным, приводятся в конце сло­варной статьи жирным шрифтом. На синонимы дается пере­крестная ссылка.

Звездочка «*» используется в тех случаях, когда словарь приводит лишь одно или несколько, но не все значения мно­гозначного слова.

Если словосочетание существует в полной и сокращенной формах, дефиниция обычно дается на полную форму, за ис­ключением тех случаев, когда более известной и употребитель­ной является аббревиатура (например, SAT).

Транскрипция

В связи с тем что фонетика играет важную роль в комму­никации, словарные статьи содержат транскрипцию, отража­ющую особенности американского произношения. Из много­численных способов передачи произношения в различных сло­варях мы выбрали международный фонетический алфавит (IPA), т. к. он хорошо знаком российским читателям, однако мы ис­пользуем модификацию, которая, с нашей точки зрения, наи­лучшим образом передает специфику американского варианта английского языка.

Основные особенности, отраженные в транскрипции (в отличие от британского варианта): а) противопоставление глас­ных только по качеству, без учета долготы (необходимо иметь в виду то, что все американские гласные растянуты, но их до­

301

лгота зависит от положения в слове): fill [fIl] — feel [fil]; full [fUl] — fool [ful]; б) произнесение ретрофлексного [r] везде, где оно пишется (самое яркое отличие американского произноше­ния). Для обозначения ретрофлексных гласных используется верхний индекс, чтобы подчеркнуть, что ретрофлексия явля­ется качественной характеристикой гласных звуков (а не про­стой суммой гласного и [r]): [kAr], [fEr], [tur]; в) произнесение a как [Q] перед f, s, th, m, n + согласный, например, в словах class, path, after; г) звук [hw] в словах when, wheel, white и т. д.; в связи с тем что в ряде регионов допускается произношение [w], эле­мент [h] приводится в скобках: [(h)w]; д) звук [o] как закрытый вариант [К] в положении перед [r]; е) конечный гласный [i] в словах heavy, carry, ready и т. д; ж) звук [u] после согласных t, d, n в таких словах, как student, due, neutral и т. д.; з) звук [О] под ударением в таких словах, как hurry, worry, courage и т. д.; и) [- 3Eri] в словах secretary, commentary, extraordinary, February и т. д.; к) [-3ori] в словах lavatory, allegory, dormitory, territory, category и т. д.; л) [-3moUni] в словах ceremony, matrimony, testimony и т. д; м) [3eItIv] в словах authoritative, administrative, imitative, meditative и т.д.; н) [-An] в словах lexicon, Amazon, marathon и т. д.; о) [(-«)l] в словах missile, fertile, fragile, hostile и т. д.; п) [-S«n] в словах constitution, mission, solution и т. д.; р) [Z«n] в словах aversion, conversion, excursion и др.; с) [Iz«m] в словах feminism, plagiarism, sexism и т. д.; т) [-Z«]на конце слов amnesia, fantasia, Rhodesia и т. д.

Кроме того, транскрипция отражает различия в ударении и произношении ряда других слов. Варианты произношения да­ются через запятую: parking garage [ИрАгкВД g«3rAZ, g«3rAdZ]. Транскрипция не приводится в длинных фразах, в особеннос­ти тех, которые состоят более чем из одной синтагмы.

Грамматические пометы

Поскольку целью словаря не является исчерпывающая грамматическая характеристика американских слов и словосо­четаний, он содержит минимальные грамматические сведения о вошедших в его состав языковых единицах. В тех случаях, ког­да речь идет об отдельной лексеме, не являющейся топонимом или персоналией, указывается частеречная принадлежность слова. С этой целью используются традиционные сокращения:

302

adj. — прилагательное, adv. — наречие, interj. — междометие, n. — существительное, v. — глагол.

Если главное слово приведено во множественном числе, дается помета жирным курсивом pl.: nachos [^nAtSoUz] n. pl.

Нестандартные способы образования множественного чис­ла сопровождаются пометой pl.: Comanche n., pl. -ches или -che.

Стилистическая характеристика

В связи с тем что одним из основных условий адекватной коммуникации является уместность употребления языковых еди­ниц, словарь содержит необходимые стилистические пометы, например: разг. (разговорный), ирон. (иронический), пренебр. (пренебрежительный), бран. (бранный), табу и т. д.

Этимология

Важным элементом лингвострановедческой информации яв­ляются данные о происхождении национально-специфических языковых единиц, приводимые в нашем словаре в фигурных скоб­ках, например: fanzine |</an + (maga)zine}. Значок «<» показыва­ет, от какой языковой единицы произошло данное слово. Если сведения о происхождении вызывают сомнение лексикографов, используется значок «<?». С помощью знака «+» и круглых ско­бок анализируется элементный состав языковой единицы.

Если буквальное значение переосмысленной единицы су­щественно с лингвострановедческой точки зрения, оно также приводится в фигурных скобках: hen party {букв. «вечеринка для курочек»}.

Дефиниция

Дефиниция является главной частью словарной статьи и содержит основную лингвострановедческую информацию. Пер­вым элементом дефиниции является собственно перевод глав­ного слова, словосочетания или предложения. Передача имен собственных, как правило, дается методом транскрипции, то есть выражения на письме русскими буквами американского произношения: Cohan, George M(ichael) — Коухэн, Джордж

303

М(айкл). Исключением являются имена, написание которых закреплено в русском языке традицией, например: Adams — Адамс; Maine — Мэн; Washington — Вашингтон. В некоторых случаях дается два и более вариантов перевода: Oppenheimer, J(ulius) Robert — Оппенхаймер / Оппенгеймер, Дж(улиус) Ро­берт. Написание географических названий приводится в соот­ветствии с атласом мира 1997 г.

Далее в статьях, относящихся к персоналиям, указывают­ся годы жизни.

Для разных лексических значений многозначной единицы используются жирные арабские цифры с точкой: 1. ... 2. ..., для подзначений — арабские цифры с круглыми скобками: 1) ... 2) ...

В отличие от обычного толкового словаря, лингвострано­ведческий словарь содержит развернутую дефиницию с куль­турологическими пояснениями и комментариями: bee* совмес­тная работа, развлечение или соревнование & a knitting bee по­сиделки, на которых женщины вяжут приданое для будущего ребенка своей соседки; a spelling bee конкурс грамотеев (в шко­ле) % Ассоциируется с совместной деятельностью соседей в период освоения новых земель на Западе США в XVIII в. (см. тж. quilting bee).

Знак «&» предваряет иллюстративный пример. Коннота­ции, ассоциации, дополнительная лингвострановедческая ин­формация помечаются значком «%». Крупным курсивным шриф­том дается перекрестная ссылка: (см. тж. quilting bee).

Значком «>» в словарных статьях обозначаются культурно значимые производные от главных слов и словосочетаний: bac­kpack — рюкзак, ранец > v.* участвовать в туристическом по­ходе (с рюкзаком за плечами).

Значок «G», как правило, используется для предупрежде­ния прогнозируемых коммуникативных ошибок. Так, приводи­мый ниже пример демонстрирует разницу между британским и американским значениями слова: suspenders [s«№pEnd«rz] n. pl.— подтяжки G Ср. брит. braces G Не смешивать с брит. suspenders— женские подвязки к поясу для чулок (= амер. garters).

Несмотря на то что в целом в словаре употребляется до­статочно большое количество сокращений и условных знаков, мы полагаем, что они не будут представлять затруднений для читателей.

304

В словарь также включены четыре приложения: 1) общие сведения; 2) таблица штатов с указанием столиц, населения, прозвищ штатов, их девизов и символов; 3) список президен­тов с указанием сроков пребывания у власти, партийной при­надлежности, а также некоторых других интересных фактов из их жизни; 4) таблица мер и весов, которые приводятся в соот­ношении с метрической системой.

Форзац книги содержит карту США с названиями всех штатов и делением на временные зоны.

Мы уже сейчас активно используем материалы словаря на занятиях по американскому варианту английского языка и американистике. Надеемся, что словарь будет полезен для учи­телей английского языка, вузовских преподавателей, школь­ников, студентов и всех тех, кто просто интересуется Соеди­ненными Штатами Америки.

Е.И. Шейгал

ЯЗЫКОВОЙ ОБРАЗ АМЕРИКАНСКОГО ПОЛИТИКА

(ПО МАТЕРИАЛАМ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИХ СЛОВАРЕЙ)

Анализ американских словарей культурной грамотности1 дает представление о фоновых знаниях среднего образованного американца, входящих в его языковую картину мира. Одна из частей этой картины — сектор истории и политики — включает наименования политических институтов, программ, докумен­тов, концепций, движений, процессов, событий и, конечно же, политических деятелей. Имя политика нередко становится зна­ком эпохи, символом важнейших политических событий и про­цессов. В частности, имя А. Линкольна в сознании американцев ассоциируется с Гражданской войной и отменой рабства, име­на Дж. Вашингтона и Т. Джефферсона — с Войной за независи­мость и основанием нации, имя Г. Трумэна — с окончанием второй мировой войны и началом «холодной войны».

На наш взгляд, имена крупных политических деятелей яв­

305

ляются основными узлами в понятийной сетке, структурирую­щей данный фрагмент языковой картины мира. В эти узлы, как показывают перекрестные ссылки, сходятся нити от самых раз­ных типов наименований. Так, например, в словаре Э. Хирша в статье, посвященной президенту Г. Трумэну, указываются сро­ки его президентства (1945—1953), партийная принадлежность (демократ), основные этапы предшествующей политической карьеры (сенатор от штата Миссури, вице-президент Ф.Д. Руз­вельта), важнейшие события, ассоциирующиеся с его прези­дентством (атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, план Маршалла, война в Корее, конфликт с генералом Д. Макарту­ром). Этой информацией, как правило, и исчерпывается содер­жание статьи в обычном энциклопедическом словаре.

Однако в словарях культурологического типа представлена также и ассоциативная зона имени, т. е. значимые для данного социума культурные ассоциации, достаточно устойчиво заф и ксированны е в язы ковом созн ани и больш инства образованных носителей языка. Так, в ассоциативной зоне статьи о Г. Трумэне дается характеристика его стиля руководства (открытый, прямой, «человек из народа») и грубовато­простоватой манеры общения, приводятся его излюбленные идиомы: «Если ты не выносишь жары, то тебе не место на кухне» («If you can’t stand the heat, get out of the kitchen») и «Я беру на себя всю полноту ответственности» («The buck stops here»), описывается известный многим американцам казус врем ен его и зби рательн ой кам п ан и и 1948 г., когда комментаторы предрекали его неминуемое поражение, и газета «Chicago Tribune» поспешила опубликовать материалы с крупным заголовком «Дьюи нанес поражение Трумэну», а на следующий день многие газеты опубликовали фотографию победившего Трумэна с этим экземпляром газеты в руках.

Какова природа всей этой разнообразной информации, стоящей за одним именем, — лингвистическая или экстралин- гвистическая? Большинство содержательных компонентов зна­чения слова имеют отражательную, экстралингвистическую природу; лингвистическими же их делает устойчивая, закреп­ленная общественно-исторической практикой языкового кол­лектива связь с тем или иным звуковым комплексом. Думает­ся, что единственное разграничение, которое можно провести

306

с известной долей определенности, — это разграничение ком­понентов, имеющих более устойчивый, ядерный, социально значимый характер, и компонентов, относящихся к более под­вижной, периферийной ассоциативно-коннотативной зоне, глубина семантического наполнения которой варьируется в зависимости от уровня знаний говорящего индивида.

В процессе анализа словарного материала мы обратили вни­мание на тот факт, что представленные в словарных статьях фо­новые знания включают в себя и некоторые продукты языковой деятельности политиков: новые термины, вошедшие в речевой обиход, расхожие словечки и фразы, ставшие популярными с легкой руки того или иного политика, афоризмы и пр.

Политическая деятельность, как известно, в значитель­ной мере сводится к деятельности коммуникативной2. Эффек­тивная словесная, вербальная деятельность во многом опреде­ляет успешность достижения политического результата. Имен­но благодаря вербальной деятельности политиков в итоге со­здается «иной чувственный и концептуальный мир — гипоте­тический образ реальности, который может ограничить умствен­ные горизонты их аудитории и тем самым изменить ход исто­рии»3. Поскольку для американской политической культуры в целом характерны значительное внимание и интерес к оратор­скому мастерству публичных выступлений4, то неудивительно, что, в зависимости от популярности политика и степени его предрасположенности к языковому творчеству, сначала в ре­чевой узус, а впоследствии и в языковую систему входят те или иные продукты их вербальной деятельности.

Таким образом, можно говорить о том, что каждая яркая историческая личность, будучи одновременно и престижной языковой личностью, оставляет свой след в языке. Эти следы, которые мы называем языковыми рефлексами политической ком­муникации, и составляют предмет анализа в данной статье.

Смена государственного лидера, как правило, влечет за собой появление новых идей или теорий и соответственно из­менение концептуального аппарата, а также, возможно, пол­ную или частичную смену политического курса. Поэтому каж­дый новый президентский цикл связывается в языковом со­знании американцев с определенным набором новых полити­ческих наименований (слов и словосочетаний), творцами или

307

«реставраторами» которых могут быть сами президенты, их ок­ружение, политические противники или журналисты. Эти еди­ницы, будучи высокочастотными и актуальными в политичес­ком дискурсе определенной эпохи (то, что Т.В. Шмелева назы­вает «ключевыми словами текущего момента»5), впоследствии становятся символами или знаками данной эпохи.

У. Сэфайер к числу наиболее ярких и популярных ключе­вых слов ХХ века относит следующие: New Deal (Новый курс), four freedoms (четыре свободы), day of infamy (день позора), fire­side chat (беседа у камелька), ассоциирующиеся с эпохой Ф.Д. Рузвельта; domino theory (теория домино), massive retaliation (массированный ответный удар), связанные с эпохой Д. Эй­зенхауэра; Great Society (Великое общество), war on poverty (война с бедностью), представляющие правление Л. Джонсона; silent majority (молчаливое большинство), Middle America («средняя Америка», средний класс), отражающие президентство Р. Ник­сона; evil empire (империя зла), star wars (звездные войны), ас­социирующиеся с эпохой Р. Рейгана, и т. д.

К числу ключевых слов, маркирующих период правления того или иного президента, относятся названия доктрин и по­литических программ. Однако, если названия доктрин по име­ни разрабатывавшего ее президента малоинформативны и ро­вным счетом ничего не говорят непосвященным, то есть прак­тически носят дейктический, отсылочный характер (например, доктрина Монро, доктрина Эйзенхауэра, доктрина Трумэна, доктрина Никсона), то названия многих политических программ и направлений более информативны. Они либо раскрывают основное направление или принцип программы (выделим кур­сивом), например «Новый национализм» (New Nationalism) Т. Рузвельта, «Новый федерализм» (New Federalism) Р. Никсо­на, «Демократия по Джексону» (Jacksonian democracy) А. Джек­сона, «Демократия по Джефферсону» (Jeffersonian democracy) Т. Джефферсона, либо содержат оценочные слова, призванные привлечь симпатии народа или подчеркивающие благородство устремлений политиков, например «Честный курс» (Square Deal) Т. Рузвельта, «Справедливый курс» (Fair Deal) Г. Трумэ­на, «Великое общество» (Great Society) Л.Б. Джонсона, «Но­вые рубежи» (New Frontier) Дж.Ф. Кеннеди. Следует подчер­кнуть особую популярность слова «new» («новый») в много­

308

численных названиях политических доктрин и течений ХХ века. Исследователи отмечают, что это слово стоит на первом месте в списке наиболее частотных эпитетов в современной амери­канской рекламе. Психологическая привлекательность всего нового для американцев связана с одной из характерных черт национального характера — динамичностью, стремлением к изменениям и новизне.

Время все расставляет по своим местам, и если высокие и благородные принципы, заявленные в названии программы, не выдержали испытания временем, то в общественном созна­нии происходит реверсия оценочного знака, как это случилось с выражением «благородный эксперимент» («noble experiment»), которым Г. Гувер характеризовал введение сухого закона. Вы­ражение вскоре приобрело саркастическую коннотацию и в со­временном употреблении означает «безнадежно провалившее­ся начинание».

Нередко названия политических программ используются в качестве лозунгов предвыборных кампаний. Их связывает то, что и те и другие носят в большей или меньшей степени рек­ламный характер и рассчитаны на завоевание доверия избира­телей. В своем предвыборном выступлении 1960 г. Дж.Ф. Кенне­ди, противопоставляя лозунги демократической и республи­канской партий, подчеркнул, что лозунги демократов («Новые рубежи», «Справедливый курс», «Новая свобода») полны глу­бокого смысла, что кандидаты демократов никогда не выстав­ляли бездумных лозунгов типа «Возвращайтесь к нормальной жизни с Гардингом» («Return to Normalcy with Harding»), «Со­храняйте спокойствие с Кулиджем» («Keep Cool with Coolidge»), «Две курицы в каждой кастрюле с Гувером» («Two Chickens in Every Pot with Hoover»).

Предвыборные лозунги также относятся к языковым реф­лексам политической коммуникации. Они являются знаками наступления очередного президентского четырехлетия и, в силу своей рекламной повторяемости, фиксируются в памяти язы­кового коллектива. По своей прагматической направленности лозунги подразделяются на следующие типы:

— обещающие, например: «Сорок акров и мул» («Forty Acres and a Mule»), «Каждый человек — король» («Every Man Is a King»), «Два доллара в день и ростбиф» («$2 a Day and Roast

309

Beef»), «Он может сделать больше для Массачусетса» («He Can Do More for Massachusetts»), «Мир и процветание» («Peace and Prosperity»);

— предупреждающие, например: «Кулидж или хаос» («Co- olidge or chaos»), «Гувер и благоденствие или Смит и бесплат­ные столовые для бедняков» («Hoover and Happiness, or Smith and Soup Houses»), «Спасите американский образ жизни» («Save the American Way of Life»), «Ваш дом — это ваша крепость: защитите его» («Your Home is Your Castle — Protect It»);

— призывающие к изменениям, например: «Гоните негодяев прочь» («Turn the Rascals Out»), «Время перемен» («Time for a Change»), «Сдвинем Америку с места» («Let’s Get America Moving Again»);

— бросающие вызов, например: «54-я параллель или вой­на!» («Fifty Four Forty or Fight!»), «Свободу сейчас» («Freedom Now»), «Задай им жару, Гарри!» («Give’em hell, Harry!»);

— апеллирующие к благодарности, например: «Он уберег нас от войны» («He Kept Us Out of War»), «Если первый срок был хорош, то почему бы не избрать на второй?» («One Good Term Deserves Another»);

— пробуждающие теплые чувства и воспоминания, напри­мер: «Генерал Тейлор никогда не сдается» («General Taylor Never Surrenders»), «Страна, созданная для героев» («A Country Fit for Heroes»), «Голосуйте так, как вы стреляли» («Vote as You Shot»);

— апеллирующие к эмоциям, например: «Я люблю Ай­каю» («I like Ike»), «Сердцем вы знаете, что он прав» («In Your Heart You Know He ‘s Right»).

К числу языковых рефлексов политической коммуника­ции относятся также политическая идиоматика и афористика. Это могут быть программные заявления политика, которые затем приобретают прочную ассоциативную связь с его име­нем, например высказывание В. Вильсона «Мы должны сде­лать мир безопасным для демократии» («The world must be made safe for democracy»), использованное им в качестве аргумента­ции решения о вступлении США в первую мировую войну, или фраза из инаугурационной речи Ф.Д. Рузвельта «Единствен­ное, чего нам следует бояться, так это самого страха» («The only thing we have to fear is fear itself»), содержащая призыв к

310

народу не поддаваться парализующей панике и сконцентриро­вать усилия на борьбе с депрессией.

Афоризмами становятся высказывания, выражающие пред­ставления политиков об этическим нормах политической борьбы. Так, в принадлежащем Элу Смиту афоризме «В Санта-Клауса не стреляют» («Nobody shoots at Santa Claus») критикуются по­пытки урезать правительственные программы социальной по­мощи. В. Вильсон считал, что «не следует добивать человека, совершающего политическое самоубийство» («Never murder a man who is committing suicide»). «Прощать, но никогда не забы­вать (“Forgive but never forget”)», — рекомендовал политикам Дж.Ф. Кеннеди. Приверженный идее политического консенсу­са Л. Джожон любил цитировать библейскую фразу «Приди и давай поразмышляем вместе» («Come now, and let us reason together»). «Коней на переправе не меняют» («Don’t swap horses while crossing the river»), — советовал А. Линкольн соратникам по партии на съезде по выдвижению кандидата в президенты. «Государственная должность означает доверие народа» («Public office is public trust»), — был убежден Г. Кливленд.

Политическая афористика не сводится к единичным вы­сказываниям. Наоборот, наиболее удачным из них уготована долгая жизнь в рамках непрерывно продолжающегося полити­ческого дискурса: они подхватываются другими политиками и, в зависимости от прагматических установок, цитируются, пре­парируются, перефразируются, пародируются, формируя, та­ким образом, своеобразный интертекстуальный диалог, «пе­рекличку» политиков разных поколений. Рассмотрим примеры.

Г. Гувер в своей предвыборной кампании 1932 г. выра­жал угрозу разрухи, говоря, что в случае победы оппозиции и особенно снятия протекционистского тарифа «улицы за­растут травой» («Grass will grow in the streets»). Ф.Д. Рузвельт напомнил публике об этой угрозе в своем выступлении 1936 г.: «Я пытаюсь найти траву, которая должна была расти на улицах наших городов» («I look for the grass which was to grow on city streets»).

Л. Джонсон, вступив в должность президента через пять дней после убийства Дж.Ф. Кеннеди и цитируя в своей речи фразу Кеннеди «Давайте начнем» («Let us begin»), подчеркнул программную преемственность своего курса, сказав согражда­

311

нам: «Давайте продолжим» («Let us continue»).Т. Джефферсон, формулируя концепцию изоляционистс­

кой внешней политики США, выразил ее фразой «Не позво­лять вовлекать себя ни в какие союзы» («Entangling alliances with none»). Когда В. Вильсон пытался убедить соотечественни­ков принять идею Лиги Наций, он подчеркивал, что не пред­лагает заключать союзы с иностранными государствами, кото­рые вовлекут страну в конкурентную борьбу за власть. «Согла­сованное использование власти не есть союз, втягивающий страну в акции, в которых она не заинтересована» («There is no entangling alliance in a concert of power»).

Девиз Г. Трумэна «Беру всю ответственность на себя» («The buck stops here») неоднократно использовали в своих выступ­лениях Дж.Ф. Кеннеди, Л. Джонсон, Дж. Картер.

Библейская метафора «град на холме», означающая «блестя­щий пример, образец общественного устройства», в американс­кой политической практике была впервые использована лидером пуритан Дж. Уинтропом. Впоследствии к ней не раз прибегали Дж.Ф. Кеннеди и Р. Рейган. Рейган, добавивший к этому выраже­нию эпитет «сияющий», имел большой успех у аудитории, одна­ко выступавший на съезде демократической партии губернатор Нью-Йорка обернул этот образ против него, подчеркнув, что «горькая правда заключается в том, что далеко не всем достается доля в блестящем великолепии этого города» («The hard truth is that not everyone is sharing in this city’s splendor and glory»).

Излюбленные выражения президентов, становясь благо­даря средствам массовой информации достоянием обществен­ности, начинают работать на имидж политика, формируя в сознании публики определенный стереотип восприятия его личности. Так, в частности, приведенные в начале статьи иди­омы из речевого репертуара Г. Трумэна характеризуют его как чрезвычайно ответственного человека, очень серьезно относя­щегося с исполнению возложенных на него государственных обязанностей. Любимая поговорка Т. Рузвельта «Говори мягко, но всегда держи в руках большую дубину» («Speak softly and always carry a big stick»), ставшая воплощением его концепции политики с позиций силы, а также выражение «Я здоров как бык» («Fit as a bull moose»), которое впоследствии дало назва­ние возглавляемой им Прогрессивной партии (Bull Moose Party),

312

сыграли не последнюю роль в формировании образа этого пре­зидента как воплощения мужественной агрессивности — чело­века сильного, уверенного в себе, крепкого физически и мо­рально, предпочитающего традиционно мужские занятия — войну, спорт и охоту.

Для современной американской речевой культуры, как из­вестно, характерна демократизация межличностных отноше­ний в коммуникации и высокая степень неформальности об­щения даже на публичной дистанции. Это, в частности, прояв­ляется в том, что даже в деловом, институциональном обще­нии нормой является употребление уменьшительного, «семей­ного» имени, независимо от статуса собеседника, а также в общепринятой практике использования прозвищ по отноше­нию к известным личностям, в том числе и политикам самого высокого ранга. Прозвища политиков становятся официально закрепленными, вносятся в словари и справочники, использу­ются в посвященных их жизни и деятельности газетных публи­кациях и литературных произведениях.

С точки зрения своего языкового статуса прозвище, буду­чи синонимом имени собственного, отличается от него тем, что выполняет не только номинативную, но прежде всего ха­рактеризующую функцию. Вынося на передний план значимое для языкового коллектива качество личности, прозвище ста­новится одним из средств создания языкового портрета поли­тика. Как показал анализ материала, прозвища американских президентов имеют либо оценочно-нейтральную, либо, зна­чительно чаще, положительную коннотацию одобрения, ува­жения, восхищения. В прозвищах отмечаются заслуги политика перед страной: «отец своей страны» («Father of his country») — Дж. Вашингтон, «отец Конституции» («Father of the Constituti­on») — Дж. Мэдисон, «великий освободитель» («The Great Eman­cipator») — А. Линкольн; подчеркивается высокий интеллект: «мудрец из Монтичелло» («The sage of Monticello») — Т. Джеф­ферсон; выделяются морально-волевые качества: «честный Эйб» («Honest Abe») — А. Линкольн, «старый вояка» («Old Rough and Ready») — З. Тейлор; оцениваются коммуникативные дан­ные: «маленький волшебник» («The Little Magician») — М. Ван- Бюрен, «молчаливый Кэл» («Silent Cal») — К. Кулидж, «великий мастер общения» («The Great Communicator») — Р. Рейган.

313

Подводя итоги вышесказанному, можно сказать, что язы­ковой образ политика создается за счет фиксации в языковом сознании говорящего коллектива тех или иных следов комму­никативной деятельности самого политика, его окружения и политических противников — новых политических терминов, названий политических программ и курсов, политических ло­зунгов, прозвищ, афоризмов и избирательно предпочтитель­ных идиом.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Hirsch E.D.- Jr., Kett J.F., Trefil J. The Dictionary o/ Cultural Literacy. Boston & N. Y. : Houghton Mifflin Company, 1993; Tuleja T. The New York Public Library Book o f Popular Americana. N. Y. : Macmillan, 1994.

2. Safire’s New Political Dictionary. N. Y. : Random House, 1993; Graver D. Verbal Behavior and Politics. Chicago, 1976; Edelman M. The Symbolic Uses o f Politics. Illinois. Urbana, 1964; Ушакин С.А. Речь как политическое действие / / Полис. 1995. № 5. С. 142—153.

3. Graver D. Verbal Behavior and Politics. Chicago, 1976. P. 48.4. Бурстин Д. Американцы: Демократический опыт. М., 1993;

Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М., 1992.5. Шмелева Т.В. Ключевые слова текущего момента / /

Collegium. Киев. 1993. № 1. С. 33—41.

314

ОБРАЗОВАНИЕ КАК ФАКТОР МЕЖКУЛЬ ТУРНЫХ КОМ М УНИКАЦИЙ

О.Ю. Скрябина

ИНФОРМАЦИОННЫЕ ТЕХНОЛОГИИ И ОБРАЗОВАНИЕ В США

Происходящий в настоящее время информационный взрыв, переход человечества от индустриального общества к информационному, требует коренного пересмотра содержания образования и методов обучения.

Новые информационные технологии обладают большими возможностями для совершенствования учебного процесса и си­стемы образования в целом, поэтому интерес к их использова­нию в учебной деятельности растет. Однако в отечественном об­разовании влияние научно-технического прогресса на измене­ние его целей и содержания до сих пор ощущается опосредован­но1. С точки зрения А.Ю. Уварова, «педагогическая обществен­ность слабо осознает проблемы и опасности, которые несет широкое распространение информационных технологий, с ко­торыми придется столкнуться сегодняшним школьникам и сту­дентам». Более того, «задача подготовки учащихся к работе с информацией пока в явном виде не сформулирована»2.

Если суть информатизации образования состоит в том, что обучаемому становится доступным гигантский объем ин­формации в базах данных, экспертных системах, компьютери­зованных архивах, справочниках или энциклопедиях3, то соот­ветственно каждый участник образовательного процесса должен: а) иметь возможность доступа к банку данных и средствам ин­формационного обслуживания; б) знать о существовании об­щедоступных источников информации и уметь ими пользовать­ся; в) оценивать и обрабатывать имеющиеся у него данные с

315

различных точек зрения.К сожалению, в российской системе образования у боль­

шинства обучаемых нет доступа к «электронной активной ин­формации»4. Это ведет к появлению у индивида неготовности к использованию информационных технологий в сфере собствен­ной учебной деятельности. В силу этого информационные техно­логии, в том числе и компьютерные, чаще всего используются в наших школах либо как объект изучения (информатики), либо в качестве средства обучения отдельным учебным дисциплинам.

Следовательно, существующая в настоящее время систе­ма образования в нашей стране не соответствует требованиям «постиндустриального»5 общества, поэтому необходимо, учи­тывая опыт мировой зарубежной школы по введению новых информационных технологий в образовательный процесс, на­чать создание новой модели системы образования в условиях «информационного общества»6.

Первенство в создании новых информационных техноло­гий, как и в их применении в сфере образования, принадле­жит США. Так, Р. Картером выделяются два этапа в истории внедрения информационных технологий в практику американ­ского образования: «этап электромеханических и этап электрон­ных (компьютерных) методов»7.

В 1926 г. американцем С. Прессеи была изобретена первая механическая машина для оптимизации процесса обучения. А позднее профессор Беррес Фредерик Скиннер, обосновав не­обходимость применения обучающих машин в образователь­ном процессе, разработал основные принципы включения ин­формационных технологий в учебную деятельность.

В американском образовании на сегодняшний день разли­чают три основных направления в использовании информаци­онных технологий: 1) информационные технологии как объ­ект изучения; 2) информационные технологии как инструменты познания; 3) информационные технологии как средство по­вышения эффективности научного исследования8.

Термин «информационная технология» является сравни­тельно новым понятием, которое появилось в научной практи­ке лишь после второй мировой войны в связи с развитием компьютерных технологий. Наряду с понятием «информаци­онная технология» в методической педагогической литературе

316

США использовался термин «учебная медиа», который трак­товали как «совокупность всех технических средств, техноло­гий и т. д., предназначенных для хранения, передачи или де­монстрации каких-либо сообщений»9.

Увеличивающиеся возможности компьютера постепенно привели к вытеснению понятий «учебная медиа», «програм­мированное обучение» термином «информационные техноло­гии»10. В американской психолого-педагогической теории до сих пор нет унифицированного определения данной научной ка­тегории. В общем плане под информационной технологией по­нимается «система, включающая в себя такие коммуникаци­онные сети, как спутниковые, двусторонние интерактивные, компьютерные, а также видеотехнологии»11.

Считая, что любое средство обучения является лишь сред­ством реализации методической идеи, американский исследо­ватель Ричард Элан Смит создал классификацию информаци­онных технологий, основанную на их дидактических функци­ях12. Так, Р.Э. Смит выделяет три основных класса информаци­онных технологий: а) рецептивные, т. е. рассчитанные только на восприятие и усвоение знаний учащимися; б) интерактив­ные (в которых происходит взаимодействие учащихся и обуча­ющей системы в форме диалога человека и машины); в) тех­нологии справочно-информационной поддержки обучения.

Применение информационных технологий в американской школе основывается на ряде дидактических концепций. Одна из них — теория программированного обучения Б.Ф. Скиннера, со­гласно которой оптимизация учебного процесса возможна за счет его алгоритмизации. Другой американский педагог Г.А. Краудер предлагает реализацию дидактических принципов индивидуали­зации и дифференциации в обучении через информационные технологии. Увеличивающиеся возможности технических средств способствуют появлению новых психологических и педагогичес­ких теорий, цель которых состоит в эффективности их использо­вания в сфере образования. Одной из них является теория кон­структивизма, касающаяся процесса построения знаний субъек­тами обучения. Профессор Д.Х. Джонассен считает, что конструк­тивистские модели обучения позволяют создать среды, в которых учащиеся активно действуют и сами конструируют свои собствен­ные знания, а не воспринимают мир таким, каким его интерпре­

317

тирует им учитель13. Таким образом, из «носителя истины» учи­тель превращается в соучастника продуктивной деятельности сво­его воспитанника. Происходит качественный сдвиг в существую­щих отношениях между педагогами и учащимися. Новые инфор­мационные технологии — третий партнер в учебном процессе. Они представляют новые возможности другим его участникам и требуют изменения сложившихся отношений между ними.

Учитель в американской школе перестает выступать перед учениками в качестве источника первичной информации. Он превращается в посредника, который лишь облегчает ее полу­чение. Вопрос о том, где взять необходимые сведения, заменя­ется вопросом, сколько данных и в каком виде в состоянии воспринять и усвоить учащиеся.

В средней и в высшей школе США успешно используются следующие виды информационных технологий, которые пред­ставляют определенную ценность для российского образования: а) базы данных — компьютеризированные системы хранения документов и т. д.; б) электронные таблицы познания — компь­ютеризированные числовые записи; в) семантические сети — обеспечение визуальных и речевых средств для создания позна­вательных карт; г) экспертные системы — познавательные ин­струменты на базе компьютера, которые используются при при­нятии решений; д) мультимедиа — объединение нескольких средств предоставления информации в одной системе; е) ги­пермедиа — узлы информации, включающие в себя страницы текста, графику, звуковую информацию, видеоклипы и т. д.

В условиях информатизации общества каждый участник образовательного процесса должен владеть специальными уме­ниями и навыками использования всех возможных источников информации. В России, к сожалению, в образовательной сфере педагоги не занимаются обучением учащихся умению органи­зовывать хранение информации, анализировать и выбирать ее адекватные формы. Тем не менее мы полагаем, что включение в будущем в содержание профессиональной подготовки педа­гогов аспекта, направленного на более широкое знакомство с информационными технологиями, может способствовать со­зданию в России благоприятных условий для расширения ин­формационного пространства всего общества.

318

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Уваров Л.Ю. Начальная школа и реформа образования / / Инфо. 1994. № 3. С. 2 -14 .

2. Там же. С. 5.3. Вильямс Р., Маклин К. Компьютеры в школе. М., 1988;

Джонассен Д. Компьютеры как инструменты познания / / Информатика и образование. 1996. № 4. С. 117—135; Saetler P. The Evolution of American Educational Technology. Englewood, 1990.

4. Уваров Л.Ю. Начальная школа и реформа образования / / Инфо. 1994. № 4.

5. Saetler P. Op. cit.6. Георгиева Т. С. Высшая школа США на современном этапе.

М., 1989.7. Saetler P. Op. cit.8. Ibid. P. 5.9. Ibid. P. 453.10. Вильямс Р., Маклин К. Указ. соч.11. Там же.12. Там же.13. Джонассен Д. Указ. соч. С. 117—135.

Л.В. Смирнова

МОНТЕССОРИ: ОБРАЗОВАНИЕ В ОПЫТЕ РУССКОЙ И АМЕРИКАНСКОЙ КУЛЬТУР

Благодаря глобальным социально-политическим, эконо­мическим изменениям в мире вообще и в России 1980-х в час­тности, сфера образования, как и другие жизненно важные для человека сферы, на современном этапе характеризуется про­цессами интеграции, взаимопроникновения, взаимообогаще- ния и взаимовлияния культур, созданием единого экономи­ческого, образовательного пространства.

Анализ тенденций в области образования свидетельствует о восприимчивости разных культур и социальных систем к гу­манистически ориентированным моделям образования. Исто­рия распространения педагогики Монтессори в мире представ­

319

ляет собой пример такой тенденции.Анализ литературы по проблеме интеграционных процес­

сов в образовательном пространстве и наблюдения на практике показывают, что процесс адаптации зарубежных инновацион­ных прогрессивных идей имеет: 1) общие для всех культур ста­дии знакомства, принятия, трансформации, внедрения и раз­вития инновационной идеи; 2) национальные и культурные осо­бенности ее распространения; 3) условия эффективности ин­теграции зарубежного новационного и национального традици­онного педагогического опыта (от возникающей потребности в обновлении до научного регулирования этого процесса).

Для всех стран, включая Россию, общим является времен­ной период проникновения информации о Марии Монтессо- ри, ее гуманистической образовательной системе и о распространении ее в общественных и педагогических кругах 1912—1913 гг. Именно тогда был осуществлен перевод ее книги на разные языки, прошел первый международный методичес­кий тренинг-семинар. Весть о нем облетела весь интернацио­нальный педагогический мир, а опыт создания в Италии до­мов ребенка был подхвачен участниками первого слета единомышленников Монтессори (1913 г.).

Прежде чем приступить к анализу параллелей в опыте рас­пространения Монтессори-образования в русской и американ­ской культурах, раскроем вкратце философские основы ее пе­дагогики.

Мария Монтессори (1870—1952)1 была первой женщиной в истории Италии, которая как врач получила степень доктора медицины в Римском университете. К педагогике она пришла через медицинскую практику, лечение и обучение детей с ог­раниченными возможностями, через получение второй ученой степени доктора антропологии. Вся система Монтессори-обра- зования строится на основе длительного, научно обоснован­ного наблюдения и тщательного отбора приемов и средств сти­мулирования самостоятельного поиска ребенком знаний.

В системе Марии Монтессори впервые в истории педаго­гики была сделана попытка увязать процессы восприятия и сохранения информации в памяти ребенка. Монтессори счита­ла, что интеллект человека — это следствие уникальной цепи взаимодействий между наследственностью и средой, а не гене­

320

тически предопределенные ограниченные возможности чело­веческого разума.

Познавательный процесс, по Монтессори, — это актив­ное, спонтанное взаимодействие с окружающим миром, без которого невозможно любое развитие. Монтессори подчерки­вала преимущество внутренней мотивации перед внешним кон­тролем поведения: действие предшествует мысли, поскольку мысль — это внутреннее действие.

Философия Монтессори опирается прежде всего на сво­боду ребенка, как внешнюю, так и внутреннюю, в сочетании со сложной структурой материалов, используемых в классной комнате. Свобода, по Монтессори, означает независимость от других и возможность выбирать различные виды материалов в пределах класса. Мария Монтессори считала, что, выбирая свою работу, ребенок приучается к дисциплине учебного процесса и таким образом достигает автономии. Одна из характерных осо­бенностей класса Монтессори — это большая сосредото­ченность, которая отражается на лицах детей. Кажется, эту со­средоточенность не нарушит ничто, что происходит в классе. Она вызвана интересом ребенка к своим занятиям и тем удо­вольствием, которое он получает от работы.

Расписание в классе Монтессори разделено на 5 сфер (зон): практическая, сенсорная, языковая, математическая и куль­турная. Каждая из этих зон направлена на достижение своих конкретных целей в развитии личности ребенка.

Цель зоны практической жизни — помочь ребенку стать не­зависимым, усовершенствовать его движения и научить быть по­лезным другим. В практической жизни ребенок выполняет обыч­ные для взрослых ежедневные действия. Предлагая ребенку ре­альную работу в реальном мире, педагог подчеркивает, что по­нимает стремление ребенка иметь цель добиться успеха в окружа­ющем мире. Упражнения этой зоны формируют базу для последу­ющего обучения и устанавливают связь между домом и школой.

Материалы в этой зоне свои для каждой классной комна­ты. Так как они изначально основаны на непосредственном окру­жении ребенка, уровне его развития, нельзя сказать определен­но, каким именно должен быть список этих материалов или занятий. Зона практической жизни подразумевает простые и точные задания, за выполнением которых взрослыми ребенок

321

уже наблюдал. Кроме того, упражнения косвенно подготавли­вают ребенка к дальнейшим занятиям.

В классной комнате зона практической жизни, как прави­ло, располагается рядом с источником воды. Характер предлагае­мых действий здесь разнообразен. Это и пришивание пуговицы, и завязывание галстука, переливание жидкостей, приготовле­ние пищи, уборка помещения, уход за животными. В каждом конкретном случае обязательно подчеркивается необходимость последовательного выполнения работы. В каждом действии есть начало, середина и конец. Движение слева направо, которое вводится этими действиями, впоследствии пригодится ребенку при обучении чтению, организации работы и самооценке своей деятельности. Кроме того, ребенок учится обходиться без помо­щи взрослого, обретает уверенность в себе.

Главной целью этой зоны стало создание гармонии в душе ребенка. Упражнения способствуют развитию как физическо­му, так и эмоциональному. Монтессори называет этот про­цесс нормализацией.

Нормализованный ребенок, по Монтессори, — это ребе­нок, который живет в мире со своим окружением, с внутрен­ней мотивацией и самодисциплиной, открытый для знаний, сторонник порядка и тишины. Он развивает в себе концентра­цию, повторяет упражнения по своему выбору снова и снова. Это сознательное повторение ребенком упражнений свидетель­ствует о том, что они удовлетворяют его внутреннюю потреб­ность в развитии. Повторение совершенствует мастерство и ко­ординацию. Важно не выполнение задания, а процесс, кото­рый помогает приобрести сосредоточение и координацию для дальнейшего успеха в интеллектуальной деятельности.

Когда, наконец, внутренняя дисциплина, доверие, по­нимание процесса занятий воспитаны в ребенке через опыт практической жизни, он готов к занятиям по математике, язы­ку, культуре.

Монтессори поясняла смысл, который она вкладывала в понятие «сензитивных периодов развития». Она считала необ­ходимым соответствие окружающего мира меняющимся по­требностям ребенка. В качестве руководства к действию Мон­тессори выделила восемь таких периодов:

1-й (2—4 года) — порядок: основан на жизненных потреб­

322

ностях, потребности в точном и стабильном окружении; 2-й (0—1,5 года) — движение; 3-й (1—1,5 года) — интерес к мел­ким предметам; 4-й (2,5—8 лет) — социальное сознание: жела­ние более активного контакта с окружающими; 5-й (2,5—6 лет)— развитие чувств, музыка; 6-й (3,5—4,5 года) — письмо; 7-й (4,5—5,5 года) — чтение; 8-й (0—6 лет) — язык.

Монтессори утверждала, что развитие чувств наиболее ак­тивно происходит в возрасте от 3 до 8 лет. В этом возрасте ре­бенка больше привлекают стимулы, чем причины. Поэтому не­обходимо их методично выбирать для дальнейшего рациональ­ного развития чувств.

Монтессори считала необходимым воспитание целостной личности и разработала систему, направленную на решение этой задачи. Эта система позволяет ребенку заниматься самооб­разованием. Дидактические материалы Монтессори направлены на развитие органов чувств. Повторяя упражнения многократно, ребенок методически совершенствует свое восприятие. Таким об­разом, образование основывается не на способностях учителя, а на дидактической системе, разработанной Монтессори.

С помощью органов чувств воспринимаются образы внешне­го мира; как руки, так и чувства можно приспособить для вы­полнения более сложных заданий и в итоге — для служения духу. Процесс воспитания чувств Монтессори делила на 8 частей: раз­витие зрительных, цветовых, тактильных, температурных, ве­совых ощущений, осязание формы руками, ощущения звука, обоняния, вкуса. Очень важно осознавать, что, кроме новых впе­чатлений, сенсорный аппарат выполняет важную функцию упо­рядочения знаний, которые ребенок уже приобрел.

Одной из задач упражнений по воспитанию чувств явля­ется также подготовка к интеллектуальному развитию (разви­тию математического мышления) и тренировка моторики для письма в будущем.

Монтессори создала также и собственную программу обучения языку. В ее системе языковое развитие начинается не с приходом в школу, а с рождения. Поэтому она разработала непрямой способ помощи ребенку в открытии письменного общения. Монтессори считала задачей обучения не предостав­ление ребенку техники чтения, а его освобождение, раскрепо­щение для самовыражения и общения. По ее теории, ребенок

323

может научиться читать и писать так же естественно, как он учится ходить и говорить. Она считала неправильной процеду­ру обучения сначала чтению и лишь потом — письму. Монтес­сори писала о том, что в письме ребенок выражает свои мысли через символы; при чтении же он должен понимать мысли дру­гих. Поэтому письмо — это то, что ему известно, потому что он излагает все своим языком. Читая, ребенок имеет дело с неизвестным — чужими мыслями, это гораздо сложнее.

В этой зоне, как и в других, необходимо учитывать «сен- зитивные периоды развития» ребенка.

С момента, когда ребенок впервые входит в класс Мон­тессори, начинается и процесс его языкового развития. Через упражнения в зоне практической жизни ребенок учится контролировать координацию глаз и рук, что впоследствии поможет ему при обучении письму. При работе с материалами, развивающими его чувства, он учится более ясному и конкрет­ному пониманию порядка и последовательности. Ребенок раз­вивает в себе умение различать зрительно и на слух, сравни­вать и классифицировать. Многие упражнения направлены на ухватывание предметов теми же тремя пальцами, которые дер­жат карандаш.

Программа обучения языку разделена на 4 последователь­ных этапа: 1) говорение и слушание; процесс, продолжающийся в течение всей жизни: детям читают книги всех типов (фантасти­ка, о животных, людях, отношениях между людьми). Через по­стоянное погружение в язык ребенок экспериментирует со сло­вами и мыслями; 2) чтение с помощью магнитной азбуки, кассы букв и слогов (механический этап). Повторение упраж­нений закрепляет порядок написания каждой буквы в мускуль­ной памяти ребенка; 3) продвижение к чтению слова — через начальные опыты в письме ребенок усваивает несколько глас­ных и согласных, начинает строить короткие слова; 4) логи­ческое соединение слов в предложения; слова, чтение стано­вятся естественными. Когда ребенок видит короткое слово, он пытается озвучить его, с помощью вспомогательных картинок начинает формировать собственные предложения.

Так как ребенок в классе Монтессори предварительно полу­чил много информации, он может представлять свои сочине­ния на различные темы (по истории, географии, музыке).

324

Каждая зона развивает в ребенке чувства порядка, концент­рации, координации и независимости. Ребенок уже выполнил множество задач, подготовивших его к более абстрактной ра­боте с вычислениями и математическими операциями. Когда ребенок начинает изучать материалы по математике, он опи­рается на знания, приобретенные в других зонах.

Арифметические материалы Монтессори развивают понима­ние количества. Все материалы основаны на сенсорных матери­алах и поэтому конкретны, наглядны и тактильны. Математи­ческие материалы, как и любой другой дидактический матери­ал Монтессори, эстетически привлекательны, упорядочены и помещены в определенной последовательности. Каждый мате­риал направлен на отработку определенной концепции.

При работе с математическим материалом Монтессори существуют четыре этапа, на которые следует обратить внима­ние: представление, практика, точность, усовершенствование. Ребенку выделяют три часа на знакомство с материалом (ко­личество представляется перед символом). Постоянно повто­ряя упражнения, ребенок развивает в себе точность и прихо­дит к пониманию концепции.

География — наука о земле, на которой человек живет, а история — наука о человеке, который живет на земле. Эти на­уки неотделимы и преподаются в системе Марии Монтессори как одна. При этом дети в классе Монтессори получают пред­ставление о целом и лишь потом переходят к изучению отдель­ных частей света: континентам и океанам, горам, водоемам. Для ребенка легче узнать другую страну, если он сначала узна­ет себя и получит представление о близком его окружении (классной комнате, районе, городе и стране, где он живет).

Ребенок узнает о климате, как люди живут, одеваются, передвигаются и едят. Температура, погода, облака, времена года помогают ему осознать, как климат определяет и его жизнь. Получив первоначально знания о растениях, влиянии на них солнца и воды, ребенок лучше усвоит материал о бесплодных землях и тропических лесах.

Философия Монтессори основана на воспитании чувств (дальнейшем развитии образовательных навыков). Работая над развитием чувств ребенка с помощью упражнений на выработ­ку умения различать форму, цвет, фактуру, материал, вес, тем­

325

пературу и звук, Монтессори считала, что дети таким образом подготавливаются к выполнению мыслительных операций. Один из исследователей Монтессори Хейнстог замечает, что воспи­тание чувств состоит именно в постоянном повторении упраж­нений, цель которых не в том, чтобы ребенок знал цвета, фор­му и различные качества предметов, а в постоянном усовер­шенствовании чувств через тренировку внимания, сравнения, анализа. Красота заключена в гармонии, а не в контрасте, гар­мония — это усовершенствование. Этот процесс неизбежно приводит к упорядочению знаний ребенка, перехода от кон­кретного к абстрактному и от простого к сложному. У Монтес­сори каждый комплект материалов предназначен для упражне­ний одной концепции и, таким образом, одного правильного ответа. Монтессори считала, что, когда ребенок отрабатывает одно определенное умение, он становится свободным в этой конкретной ситуации, а процесс повторения «самоуправле­ния» способствует дальнейшему приобретению знаний. Когда ошибки случаются при использовании материалов Монтессо­ри, ребенок с помощью чувственного опыта увидит ошибку зрительно (в размещении материала) и исправит себя сам.

Оригинальным в системе Марии Монтессори является ее взгляд на роль желаний и необходимости, которые ребенок испытывает по отношению к работе. Она отвергала концеп­цию, или идею, игры, считая, что игра не может быть частью образования ребенка, потому что не имеет принципиального значения для развития знаний.

У Монтессори и ее последователей весьма твердые взгляды на использование игры в обучении. Вот смысл одного из выска­зываний Монтессори: «В жизни ребенка игра не имеет большого значения, это то, чем ребенок занимается, когда ему больше нечего делать. Реальная жизнь сама по себе достаточно интерес­на без притворства и фантазий. Воображаемые занятия лишь от­влекают, дезорганизуют личность. Богатое воображение занима­ет высокое место в иерархии умственных способностей человека. Настоящая изобретательность тем не менее приобретается не через опыт игры»2. Монтессори считала, что работа детей долж­на быть внутренне мотивированной. Она выступала против дея­тельности, которая включает фантазию, притворство, рисова­ние (которое не воспроизводит реальность), загадки и игры.

326

Предполагается, что дети проводят время, совершенствуя навыки, которые помогут им в будущей взрослой жизни. Мон­тессори считала, что фантазии только замедляют развитие ре­бенка и его превращение во взрослого.

В системе Монтессори придается большое значение инди­видуальной работе как средству достижения социальных и по­знавательных целей. Ребенок развивается социально через вза­имодействие, понимание и узнавание общества. Дети работают вместе, чтобы достичь порядка в классной комнате. Поощряет­ся, когда все вместе несут ответственность за содержание клас­са в чистоте и порядке, когда каждый имеет возможность ра­ботать в своем ограниченном пространстве. Через работу детям прививается вежливость, уважение к другим и их работе. Мон­тессори считала, что этот процесс, как и продвижение в рабо­те, помогают подготовке ребенка к жизни в обществе. Кроме того, так как количество материалов ограниченно, дети учатся терпению и умению ждать, пока не освободится нужный им материал. Они изначально самостоятельно выбирают материа­лы и работают с ними. В классе Монтессори все работают вме­сте. Так как здесь учатся дети разных возрастов, между ними возникают отношения партнерства и взаимопомощи. Более стар­ший и знающий ученик может помочь в овладении материа­лом младшему. Это обстоятельство позволяет взглянуть на дея­тельность с другой стороны. Старший ребенок при объяснении закрепляет знания, а младший приобретает навыки в языке, общении. Таким образом, этот процесс обогащает обоих.

Особое место в системе Марии Монтессори занимает фак­тор автономии ребенка. По Монтессори, автономия — часть развития воли человека, и, таким образом, развитие автоно­мии неотделимо от развития дисциплины. Ее идея автономии лучше всего соотносится с общепринятым значением этого слова — правом принимать решения.

Монтессори утверждала, что сила воли — основа соблюде­ния моральных правил и самодисциплины, она отражена в способности подчиняться. Эта способность является заключи­тельной стадией в развитии воли. Чтобы понять этот мыслитель­ный процесс так, как его видела Монтессори, необходимо дать точное определение воли. Воля, как определено в 8-м издании нового словаря Уэбстера для колледжей, раньше выражала же­

327

лание, выбор, готовность и согласие. Монтессори определяет волю как силу, которая приводит в движение деятельность, полную жизни. Например, природа возлагает на ребенка задачу вырас­ти, повзрослеть, и его воля заставляет его идти вперед и разви­ваться. Монтессори выделяет три стадии развития воли: 1. Ребе­нок начинает повторение деятельности. Повторение осуществ­ляется при концентрации внимания и достижении определен­ной степени сосредоточенности в одном из упражнений. Это достижение приносит чувство власти и независимости ребенку. Достигнув его, ребенок переходит ко 2-й стадии. 2. Спонтанно он приходит к самодисциплине как образу жизни. Например, дети свободно выбирают работу и повторяют работу, которую они выбрали сами, это развивает у них осознанность действий. То, что началось как импульс, теперь перешло в намеренное действие. В таком состоянии ребенок начинает совершать по­ступки. Придя к самодисциплине, он переходит к 3-й стадии развития. 3. Появляется способность подчиняться. Ребенок раз­вил способность действовать осмысленно, по своему желанию, и способность подчиняться начинает внедряться в его сознание. Данный процесс продолжается как результат постоянного опы­та. Монтессори считает опыт не чем-то врожденным, а тем, что должно развиваться и по этой причине является частью приро­ды. Это развитие может происходить только в соответствии с законами природы. Это медленный процесс, который осущест­вляется при постоянном взаимодействии с окружающей средой.

Когда достигнута последняя стадия развития, появляется подчинение законам жизни, и это подчинение позволяет разви­ваться человеческой жизни и обществу. Таким образом, согласно Монтессори, воля и подчинение идут рука об руку, притом что воля — более раннее образование в процессе развития и подчинение впоследствии основывается на ней. Слово «подчи­нение» приобретает новое, более широкое значение. Оно в то же время подразумевает превращение, изменение воли чело­века. Подчинение рассматривается как нечто, что развивается в ребенке почти в такой же степени, как другие стороны его характера. Сначала оно диктуется импульсом, потом поднима­ется до уровня сознательности, продолжает развитие ступень за ступенью до тех пор, пока не попадает под контроль сознательной воли. К концу этого процесса ребенок приходит

328

к самостоятельному функционированию, контролирует и уп­равляет собой, то есть становится автономным.

Таковы вкратце основные положения философии Монтес- сори-образования, которые раскрывают суть ее гуманистическо­го подхода к ребенку в системе его воспитания и обучения.

Каковы же этапы распространения и внедрения Монтес- сори-образования в опыте русской и американской культур?

Распространение и внедрение Монтессори-педагогики в России начала XX века связано с именами П.П. Блонского, И. Маннсенной, Е. Тихеевой, Ю. Фаусек, и успех этого процес­са объясняется благоприятно сложившимися условиями — до­минированием сенсорного подхода в отечественной педагогике.

Начало 1930-х характеризуется спадом интереса к Мон- тессори-педагогике в России и за рубежом. Но причины, объяс­няющие это явление в разных странах, неоднородны.

В американской культуре угасание интереса к Монтессо- ри-образованию объясняется противоречиями, возникшими между сформировавшимися в национальной педагогической теории и практике традициями прогрессивизма и противопо­ложными им положениями системы Монтессори. В частности, Джозеф Хант в предисловии к изданию главного труда италь­янского педагога «Монтессори-метод» писал, что ведущим ар­гументом критики теории Марии Монтессори было «столкно­вение ее идей с устоявшимися положениями американских психологов о врожденном интеллекте и игнорировании ими раннего периода обучения»3.

В России же спад интереса к педагогике Монтессори объяснялся социально-политическими причинами. После ре­волюции 1917 г. все то, что было враждебно пролетарской культуре, отчуждалось и в педагогике. Появившиеся в начале XX в. более десятка Монтессори-школ были закрыты, а пере­веденные на русский язык ее статьи и книги уничтожены, как не отвечавшие запросам воспитания и образования про­летарского ребенка.

Второй этап развития Монтессори-педагогики и возрож­дения интереса к ней в Европе и Америке приходится на 1950— 1960-е годы, поскольку многие из открытых ею педагогических принципов соответствовали новациям в теории познания, в развитии гуманистической психологии (К. Роджерс, А. Маслоу

329

и др.). Распространению Монтессори-школ в Америке способ­ствовало изучение феномена переноса зарубежной прогрессив­ной образовательной системы в американскую культуру про­фессором Н. Рэмбуш и создание ею Национального общества Монтессори. Третий этап в эволюции Монтессори-педагогики в Америке и Европе совпадает со вторым этапом ее возрожде­ния в России. Эти этапы объединяет наличие общих факторов, определяющих глобальные социально-политические, экономи­ческие изменения в мире в целом и перестроечные процессы в России 1980-х.

Процесс распространения Монтессори-педагогики в Рос­сии 1990-х во многом напоминает аналогичный процесс адап­тации зарубежной инновационной системы к американской культуре 60-х гг. и характеризуется возникновением противоре­чий между требованиями Международной ассоциации Мон­тессори, с одной стороны, выступающей за неукоснительное следование ее принципам, и особенностями национальных и культурных образовательных традиций — с другой.

Как в Америке 60-х гг. возникло два течения в процессе адаптации Монтессори-педагогики под руководством АМ1 (Международной Монтессори-ассоциации) и АМБ (Нацио­нального общества Монтессори), так и в России сложилось два подхода к этому процессу — первый, возглавляемый Меж­региональной альтернативной М онтессори-ассоциацией «МАМА» (президент — канд. психол. наук Д. Сороков), и вто­рой, адаптирующий зарубежную систему к национальным ус­ловиям, реализуемый журналисткой Е. Хилтунен и ее Домом ребенка (Москва).

Как видно, процесс адаптации Монтессори-педагогики в России повторяет аналогичный процесс в зарубежных сис­темах образования и подтверждает существование открытых американским профессором Н. Рэмбуш трех его стадий: 1-я — проникновение зарубежной инновационной идеи в новое об­разовательное пространство (эта стадия для всех культур оди­накова, но пути проникновения новаций могут быть различ­ными); 2-я — положения уже известной теории интегрируют­ся в новых условиях в соответствии с культурными и нацио­нальными традициями; 3-я — процесс нивелирования и со­гласования различий между зарубежной теорией (идеи, сис­

330

темы) и сложившимися образовательными традициями и на­циональными особенностями.

Анализ зарубежной литературы и наблюдения за процес­сом адаптации Монтессори-образования к российскому и лю­бому другому менталитету показывают, что в стране должны сложиться благоприятные социально-педагогические условия для восприятия и успешного распространения зарубежной ин­новационной идеи.

Одним из условий эффективности протекания процесса адаптации зарубежной образовательной системы к националь­ным условиям является и постижение ее основных положений, принятие учителями ведущих концептуальных идей, знакомст­во и вооружение молодого поколения педагогов философскими и технологическими основами Монтессори-образования, что в настоящее время успешно осуществляется в стенах Волгоград­ского государственного педагогического университета.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Fred A. Maria Montessori: А Biography / / Kramer R. Maria Montessori: Foreword. N. Y. , 1994.

2. Montessori in Contemporary American Culture / Edited by M.H. Loeffler. N. Y , 1992.

3. Rambush N. The American Montessori Experience / / The American Montessori Society Bulletin. 1977. Vol. 15. P. 42.

И.С. Бессарабова

РОЛЬ ТЕОРИИ ОБУЧЕНИЯ ДЖЕРОМА БРУНЕРА

В РАЗВИТИИ АМЕРИКАНСКОЙ ШКОЛЫ

Имя Джерома Брунера — профессора Гарвардского и Ок­сфордского университетов, видного психолога и педагога, ав­тора работ «Психология познания», «Процесс обучения», «О познании», «К теории обучения» и др. широко известно как в

331

Америке, так и в ряде других стран.Анализ психолого-педагогической литературы, посвящен­

ной деятельности Дж. Брунера, позволяет утверждать, что рас­цвет его творческой активности приходится главным образом на 1960-е годы, когда в американской педагогической психо­логии происходит смена ведущего направления. Раньше гос­подствующие позиции в ней занимал бихевиоризм, акценти­рующий внимание на объективном изучении поведения пос­редством анализа системы отношений «стимул — реакция» («S— R»). Наиболее известные представители этого направления (Д. Уотсон, У. Джеймс, К. Лешли, А. Вейс, Э. Торндайк, Э. Тол- мен, Д. Мид и др.) утверждали, что всякое поведение можно рассматривать как ответные реакции на стимулы. Однако пос­тепенно психологическое сообщество пришло к пониманию, что поведение человека — чрезвычайно сложное явление и его невозможно объяснить только на языке «S — R».

Изучение психолого-педагогической литературы показы­вает, что в 1960-е годы на передний план выдвигаются идеи когнитивной психологии познавательных процессов. «Главной проблемой когнитивной психологии, — пишет американский ученый Роберт Солсо, — является то, как люди получают ин­формацию о мире, как эта информация представляется чело­веком, как она хранится в памяти и преобразуется в знания и как эти знания влияют на наше внимание и поведение»1.

На становление идей когнитивной психологии большое влияние оказала научно-техническая революция. Р. Солсо на­зывает несколько факторов, обусловивших появление данного направления в области компьютерной науки2. «Компьютерная наука и особенно один из ее разделов — искусственный интел­лект — заставили пересмотреть основные постулаты, касаю­щиеся обработки и хранения информации в памяти, а также научения языку»3.

Теорию когнитивного обучения в США развивают А.С. Пи­терсон, П. Бернс, У. Валленс, Р. Маккуин, Дж. Брукс и др. Выд­вигая на передний план задачу развития умственных способнос­тей учащихся, когнитивисты исходят из убеждения, что разра­ботка содержания образования и построение учебного процесса должны максимально способствовать развитию мотивов, инте­ресов, способов мыслительной деятельности учащихся.

332

Современные когнитивисты широко опираются на кон­цепции Джерома Брунера, на протяжении многих лет исследу­ющего проблемы познания. По мнению американских и оте­чественных (Сетлер, Малькова и др.) исследователей, Дж. Бру­нер является лидером движения за пересмотр школьных про­грамм, за создание новой теории обучения. Среди его работ, посвященных данной проблеме, наибольшей популярностью в 60-е годы пользовалась книга «Процесс обучения» («Process of Education»), в которой им изложены результаты работы семи­нара в Вуд Холле (1959), где были разработаны ведущие прин­ципы современного обучения, положенные в основу реформы программ средней школы.

Идеи Дж. Брунера о реформировании содержания среднего образования пользовались большой популярностью и влиянием не только в педагогике США, но и в других странах. Концепция Брунера подробно освещалась в работах отечественных исследо­вателей В.В. Давыдова, Б.Л. Вульфсона, З.А. Мальковой, поэто­му ограничимся лишь краткой характеристикой основных поло­жений разработанной им теории обучения.

Анализ исследований показал, что в течение более полу­века работа американской школы основывалась на принципах прагматической педагогики Д. Дьюи. В качестве главной выдви­галась цель — формирование личности, умеющей приспосо­биться к жизни. В школах, работавших по системе Дьюи, не было постоянной программы с последовательной системой изучаемых предметов, а отбирались лишь знания, необходи­мые для практической жизни. По мнению американского педа­гога П. Коппермана, внедрение принципов прагматизма в прак­тику американской школы уменьшило научно-познавательную ценность учебных дисциплин, отрицательно сказалось на успе­ваемости учащихся по математике, чтению и письму4.

Выступая против идеи о приспособлении к жизни, Брунер указывает, что приспособление не может быть идеалом образо­вания. В век научно-технических достижений, когда происходит быстрое обновление производства, увеличивается доля интел­лектуального труда, возникает необходимость «заново опреде­лить, как мы должны обучать новое поколение»5. В связи с этим главную функцию школы Брунер видит не в «установлении про­стых контактов с повседневной жизнью общины», а в развитии

333

«мыслительных процессов личности», чтобы она была способна «создавать свою собственную, внутреннюю культуру6.

Проблеме целей также посвятили свои исследования аме­риканские психологи Р. Мейджор и Р. Ганье, ее касается в сво­их работах и западногерманский педагог Х. Тюткен.

Среди вопросов содержания обучения представляется це­лесообразным выделить идею построения структуры знания. В теории о структуре знания Брунера заложена попытка реше­ния проблемы построения школьных программ. Знание пони­мается им как «модель, которую мы конструируем для того, чтобы придать смысл и структуру закономерностям опыта»7. А структура знания, в свою очередь, — это «организующие идеи всякой области знания ...имеющие целью сделать знания эко­номными и взаимосвязанными»8.

В связи с постоянным увеличением объема научной ин­формации возникает противоречие между ростом знаний и спо­собностью их усвоения человеком. Это противоречие разреши­мо, если следовать рекомендациям Брунера. Независимо от сложности предмета, рассуждает Брунер, можно найти способ сокращения его объема путем сведения к ряду основных поня­тий. Как только найдена эта структура, учащиеся получают воз­можность ориентироваться в данной области. «Структура зна­ния, его связи и следствия, в результате которых одна идея вытекает из другой, — пишет Брунер, — составляет главное содержание образования»9.

Брунер формулирует следующие четыре принципа совер­шенствования содержания образования: 1. Усвоение основных понятий делает изучаемый предмет более доступным. 2. До тех пор пока какой-либо частный факт не соотнесен со структу­рой, он быстро забывается. «Обучение общим или основным принципам способствует сохранению в памяти того, что поз­воляет восстановить детали, когда это необходимо. Хорошая теория — не только средство для понимания явления, но и для его запоминания»10. 3. Усвоение основных понятий обеспечива­ет адекватный «перенос упражнения». «Понять что-то как спе­цифическое явление более общей закономерности, а именно это и имеется в виду, когда говорят о понимании общих при­нципов, — значит понять не только это конкретное явление, но и овладеть моделью для понимания других подобных явле­

334

ний, когда они встретятся»11. 4. Посредством постоянного пов­торного прохождения основного материала, который изучает­ся в начальной и средней школе, необходимо помочь учащим­ся уменьшить разрыв между «элементарными» и «повышенны­ми» (научными) знаниями.

Американские педагоги Р. Бент и Э. Анру выделяют два под­хода к составлению учебных программ: структурный и гуманис­тический. «Структурный подход, — пишут они, — это не что иное, как предметный подход, главное в нем не просто знание фактического материала, а овладение структурой предмета. Гу­манистический подход призван обеспечить мотивацию учащих­ся, учитывая их интересы и потребности, и в то же время боль­шое значение придает содержанию учебных дисциплин»12.

В работах Брунера прослеживается сочетание этих двух под­ходов к построению программ обучения. Интересным является мнение английского педагога П. Херста, который дает фило­софско-педагогическое обоснование такого подхода. В качестве исходной точки он берет положение о разделении знаний на «ограниченное число логически различающихся между собой форм и дисциплин». К ним Херст относит семь таких форм: математику, естественные науки, общественные науки, лите­ратуру и изящные искусства, мораль, религию и философию. Различия между этими областями знаний определяются их раз­ной логической основой: структура понятий одной области отлична от структуры понятий другой. Структура является имен­но тем элементом науки, которым важно овладеть при получе­нии знания13.

Концепция сочетания в программах «гуманистического» и «структурного» подходов обнаруживается в предложенной Брунером идее о построении учебного плана по принципу спирали.

Исходным является положение о том, «что любой пред­мет в достаточно полноценной форме может эффективно пре­подаваться любому ребенку на любой стадии развития»14. Зада­чу обучения при этом Брунер видит в переводе основных идей и принципов на способ видения ребенка.

По мнению Брунера, усвоения круга основных понятий и принципов происходит на начальных ступенях образования. Раз­витие учащихся на последующих ступенях происходит путем

335

приложения этих начальных принципов к более сложному ма­териалу. Это и обусловлено необходимостью введения «спира­левидной программы», при которой, познакомив учащихся в раннем возрасте с основными понятиями науки, школа вновь возвращается к ним на более высоком и усложненном уровне15. «Если понятия числа, меры и вероятности признаны основны­ми для науки, — поясняет Брунер, — тогда их изучение следу­ет начать по возможности раньше и в полноценной форме, но с учетом особенностей мышления ребенка. В старших классах изучаемые понятия будут развиваться и углубляться»16.

В своих работах Брунер рассматривает не только вопросы содержания обучения, но и организационных форм и методов обучения. Согласно Брунеру, «учение — это акт открытия». По­ясняя эту мысль, он пишет: «Мы преподаем предмет ...для того чтобы научить ученика... мыслить математически, рассматривать проблемы так, как это делает история, принимать участие в до­бывании знаний. Познание — это процесс, а не продукт»17. Кро­ме того, знания, полученные путем собственного открытия, утверждает Брунер, являются более прочными, поэтому «метод обучения должен вести ребенка к собственному открытию»18.

Брунер выделяет следующие условия, способствующие от­крытиям учащихся: 1) сотрудничество учителя и учащихся; 2) участие школьников в формулировке выводов; 3) ознакомле­ние учащихся с различными альтернативами и версиями; 4) предоставление им возможности высказать свое мнение по по­воду приводимых данных.

Итак, обучение через открытие предлагает самостоятель­ное получение знаний учащимися. Об этом говорит в своих ра­ботах и американский психолог-когнитивист Д. П. Озбел, не являясь, однако, сторонником его применения. По его мне­нию, обучение через открытие не всегда приводит к осмыс­ленному усвоению знаний. Кроме того, проблемные методы требуют больших затрат времени и сил учащихся по сравне­нию с рецептивными, что делает нецелесообразными их сис­тематическое применение. Основным видом обучения, соглас­но Озбелу, должно быть рецептивное вербальное обучение, когда ребенок не должен открывать заново все то, что изобре­тено человечеством, его задача сводится к усвоению готовых знаний.

336

Среди теоретических вопросов проблемы «как учить» Бру­нер выдвинул проблему мотивации учения. Одна из централь­ных мест в его теории обучения посвящена вопросу о стиму­лах, о «желании учиться».

Всесторонне характеризуя «желание учиться», Брунер осо­бо подчеркивает возможность его целенаправленного стимули­рования. «Желание учиться — это внутренний мотив, источник и вознаграждение которого заключается в нем самом»19, но «...его внутренний толчок зависит от применения внешней сти­муляции»20.

Подчеркивая особую роль стимулирования мышления ре­бенка, Брунер полагает, что при организации процесса обучения педагоги должны в первую очередь обращать внимание на стиму­лирование внутренних побудительных сил самого ребенка. Со­гласно Брунеру, «...почти все дети обладают внутренней мотива­цией к учению. Внутренний мотив не зависит от внешнего возна­граждения, вознаграждение заключается в самой активности ре­бенка»21. Брунер выделяет четыре внутренних мотива:

1. Любопытство. Являясь в раннем детстве довольно при­митивным, рассуждает Брунер, любопытство постепенно при­обретает все более сложный характер. Этому должно способ­ствовать обучение, обеспечивая переход от пассивных, эпизо­дических форм любопытства к новым формам, ведущим к дли­тельным интеллектуальным поискам. Учащийся должен испы­тывать удовольствие не только от игры с предметами, но и с идеями и вопросами22.

2. Компетентность. Под компетентностью Брунер понима­ет стремление к достижению способности делать что-то, что помогает эффективному взаимодействию со средой23. Эффек­тивной признается такая организация деятельности, при кото­рой каждая последующая задача требует более высокого уров­ня знаний и навыков, чем на предыдущем этапе.

3. Мотив идентификации. В психологии понятие иденти­фикации обычно связывается с сильными эмоциями, привя­занностями. Расширяя это понятие, Брунер указывает, что су­ществует более «мягкие» формы идентификации, выражаемые в стремлении ребенка достичь того уровня знаний и навыков, которым обладает «модель компетентности» (ею может быть, по Брунеру, не только отдельная личность, но и группа, и

337

общество в целом). Хорошо, если такой «моделью» для ребенка станет учитель, роль которого Брунер понимает следующим образом: «Чтобы стать эффективной моделью компетентнос­ти, учитель должен быть повсеместно работающей моделью, с которой ученик взаимодействует. Это не значит, что учитель является моделью для имитации. Скорее он — часть внутренне­го диалога ученика, личность, уважения которой ученик жела­ет, человек, уровня компетенции которого он стремится до- стичь»24.

4. Мотив взаимодействия. Брунер полагает, что наиболее эффективными являются групповые формы обучения (семи­нары, дискуссии...), когда оно осуществляется путем объеди­ненных усилий членов группы. Но организация современной школы такова, считает Брунер, что она подавляет естествен­ные силы, лежащие в основе «желания учиться»: любопытство, стремление к компетентности, к идентификации с моделью, к взаимодействию в группе.

Теория Брунера сыграла большую роль в развитии амери­канской школы, так как в ней содержится немало интересных и прогрессивных идей по реорганизации обучения в средней школе. Их прогрессивность заключается прежде всего в призна­нии важности развития умственных способностей ребенка, выд­вижении на передний план теоретических знаний в учебных программах, выработки у учащихся сознательного подхода к полученным знаниям, формирования способности логически мыслить и, наконец, способности самостоятельно усваивать новые знания.

Прогрессивность теории Брунера, а также поддержка его идей известными учеными (У.К. Ричмонд, Р. Питерс, Х. Эн- твисл, П. Херст и др.) обеспечили ему большую популярность в 1960—70-е годы. Идеями Брунера были пронизаны многие проекты, в частности курсы физики, химии, биологии и мате­матики, разработанные национальными комиссиями в 1958— 1962 гг. Они воплотили в себе мысль об учении как акте откры­тия, а также о вооружении учащихся основными приемами и методами научного исследования, о развитии интуитивного мышления, об учителях как модели компетентности и др.

Анализ научной литературы и интервью с исследователя­ми деятельности Джерома Брунера показали, что его вклад в

338

развитие американской школы неоднозначно оценивается в разных штатах. Например, в штате Флорида интерес к творчес­тву Брунера невысок из-за дискредитации его знаменитой идеи о том, что любому предмету можно эффективно и в достаточ­но адекватной форме обучать любого ребенка. В штате Кароли­на, напротив, вышедшая недавно книга Брунера «Культура образования» («The Culture of Education», 1996) привлекла к себе внимание ученых, занимающихся проблемами современ­ной школы.

Учитывая тот факт, что в отечественной педагогической науке идеи зарубежных исследователей долгое время рассмат­ривались через призму идеологических канонов25, в настоящее время есть потребность по-новому оценить вклад Дж. Брунера в развитие образования.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Солсо Р.Л. Когнитивная психология. М., 1996. С. 28.2. Там же. С. 41—42.3. Там же. С. 42.4. Вульфсон Б.Л. Буржуазные педагоги о проблемах

содержания школьного образования / / Советская педагогика. 1981. № 7. С. 111.

5. Bruner J. Toward a Theory of Instruction. Harvard, 1966.6. Bruner J. On Knowing. Essays for the Left Hand. N. Y , 1962.

P. 23.7. Ibid. P. 120.8. Ibidem.9. Ibidem.10. Bruner J. Process o f Education. Cambridge, 1961. P. 25.11. Ibidem.12. Bent U. A. Secondary School Curriculum. N. Y , 1969.13. Лапчинская В.П. Некоторые проблемы современной

буржуазной дидактики / / Советская педагогика. 1974. № 8. С. 128.

14. Bruner J. Process o f Education. Cambridge, 1961. P. 33.15. Ibidem.16. Ibid. P. 53—54.

339

17. Bruner J. Toward a Theory of Instruction. Harvard, 1966.18. Bruner J. On Knowing... N. Y., 1962. P. 123.19. Bruner J. Toward a Theory o f Instruction. Harvard, 1966. P.

127.20. Bruner J. Studies in Cognitive Growth. N. Y , 1967. P. 4.21. Bruner J. Toward a Theory o f Instruction. Harvard, 1966. P.

114.22. Ibidem.23. Ibidem.24. Bruner J. Toward a Theory o f Instruction. Harvard, 1966. P.

124.25. Брусенцова Т.Н. Теория осмысленного вербального обучения

/ / Советская педагогика. 1988. № 2.

Н.Д. Зайцева

ИЗ ОПЫТА ПРЕПОДАВАНИЯ СПЕЦСЕМИНАРА «РУССКАЯ АМЕРИКА»

Спецсеминар «Русская Америка» читается в Мордовском государственном университете студентам пятого курса истори­ческого отделения с 1994 года.

История русских владений в Америке охватывает период примерно в 100 лет. Данная тема привлекает значительное вни­мание отечественных и зарубежных исследователей. В послед­нее время опубликованы новые документальные материалы и интересные исторические исследования1. Изучение их позволя­ет воссоздать многомерную картину существования «Русской Америки».

Вводная лекция знакомит с целью и основными пробле­мами курса. Предлагается перечень докладов на выбор. Особое внимание уделяется персоналиям. Изучение жизни и деятель­ности российских купцов, промышленников, чиновников, мо­ряков, священников вызывает неподдельный интерес у сту­дентов. Непременным условием каждого выступления на спец­семинаре является свободное изложение материала, умение за­интересовать аудиторию.

340

Семинар начинается с краткого экскурса в историю вели­ких географических открытий — экспедиций И. Федорова, М. Гвоздева, В. Беринга и А. Чирикова. Чрезвычайные обстоятель­ства, трудности, подчас драматические события не могут не вызвать сочувствия и в то же время гордости за самоотвержен­ных и мужественных сынов Отечества нашего.

Далее прослеживается деятельность «Колумба Росского»— купца Григория Ивановича Шелихова.

Неизменный интерес вызывает незаурядная, к сожалению, почти забытая личность первого правителя Российско-амери­канской компании (РАК) Александра Андреевича Баранова. По общему признанию, за почти 20-летний период правления А.А. Баранова РАК добилась наибольших результатов.

Основные направления деятельности РАК анализируются в следующем докладе. Также следует включить сюжет о дея­тельности декабристов в компании (К.Ф. Рылеев, Д.И. Завали- шин, О. Сомов и другие). Судьба, деятельность, первое русское кругосветное плавание, любовь камергера Николая Петровича Резанова привлекают особый интерес. Работы Н.Н. Болховити­нова проливают свет на малоизвестные, спорные факты его биографии2. Заслуги Н.П. Резанова по обустройству русских вла­дений в Америке неоспоримы.

Большую роль в истории Русской Америки сыграл Ки­рилл Тимофеевич Хлебников — приказчик в 1801—1813 годах, затем правитель с 1818 по 1832 год конторы РАК в Ново-Ар- хангельске. Его знаменитые «Записки об Америке», содержа­щие подробнейшее описание различных сторон деятельности РАК, по праву считают летописью Русской Америки3. Нельзя обойти вниманием и историю русской колонии в Калифорнии— форт Росс. Важно проследить деяния Русской Православной Церкви в северо-западной Америке. Особенно плодотворно на миссионерском поприще проявил себя Герман Аляскинский, проживший там 43 года. Многогранна была деятельность и Иннокентия Вениаминова. Далее подробно анализируются при­чины и условия продажи Аляски. В заключение прослеживается судьба Русской Америки.

Таковы основные сюжеты докладов, позволяющие изу­чить интересный период русского колониального опыта на Аме­риканском континенте. Увлеченность ряда студентов темой док­

341

лада (о роли православной церкви, о К. Хлебникове) привела позднее к написанию дипломных работ, которые были успеш­но защищены.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Исследования русских на Тихом океане в X V III— первой половине X IX века / Под ред. Нарочницкого. М., 1984—1994; Россия и США: становление отношений, 1765—1815: Сб. документов. М., 1980; К истории Российско-американской компании: Сб. документальных материалов. Красноярск, 1957; Русская Тихоокеанская эпопея / Сост. В.А. Дивин. Хабаровск, 1979; Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки до конца XIX века. М., 1982; Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения и продажа Аляски (1834— 1867). М., 1990; Марков С.Н. Летопись Аляски. М., 1991; ПетровB. Русские в истории Америки. М., 1991; Чистякова Е.В. Русские страницы Америки. М., 1993.

2. Болховитинов Н.Н. Россия открывает Америку, 1732— 1799. М., 1991; Его же. Не командор, а действительно камергер / / США: экономика, политика, идеология. 1996. N 9; Его же. Н.П. Резанов и первое русское кругосветное плавание 1803—1806 годов / / Новая и новейшая история. 1997. N 3.

3. Русская Америка в неопубликованных записках К.Т. Хлебникова / Сост. введение и комментарий Р.Г. Ляпуновой иC.Г. Федоровой; Отв. ред. В.А. Александров. М., 1979.

И.А. Дудина

ОПЫТ МЕЖВУЗОВСКОГО СОТРУДНИЧЕСТВА: ВОЛГОГРАД - КЕНТ - МЭНСФИЛД -

ИНДИАНАПОЛИС

Современный этап развития общества в России характе­ризуется активным проникновением рыночного механизма во все стороны жизни. Рынок завоевывает лидирующие позиции

342

не только в экономике, но и культуре, искусстве, образова­нии, науке. Он предполагает самостоятельность и независимость тех, кто производит и покупает, ориентированность индивида на расчетливость, предприимчивость, готовность рисковать и нести ответственность за свои действия. Интернационализация хозяйственной жизни вызывает объективную потребность об­мена услугами, предоставляемыми университетами. Эта пот­ребность реализуется на рынках образовательных услуг, рын­ках научных исследований и инноваций. Стремление интегри­ровать российскую национальную систему образования в соот­ветствии с требованиями мирового рынка образовательных ус­луг обусловлена рядом причин: 1) усилением интеграционных процессов в экономике мирового сообщества; 2) недостаточ­ностью базового централизованного финансирования, даже в рамках согласованной в установленном порядке плановой дея­тельности; 3) преодолением традиций структурно-организаци­онного однообразия университетов; 4) формированием прин­ципиально новой концепции материальной базы, академичес­кой и социальной структур университетов; 5) легализацией коммерческой деятельности вузов, закрепленной законом РФ «Об образовании»; 6) информатизацией общества; 7) резко сократившимся внутренним спросом на результаты НИОКР; 8) использованием возможностей поиска зарубежных заказчи­ков научной продукции, образовательных услуг, а также парт­неров по научным и образовательным проектам; 9) привлече­нием зарубежного материального и интеллектуального потен­циалов.

Контакты в области образования относятся к разряду на­иболее устойчивых и в то же время интенсивных направлений в сфере международного сотрудничества. Они играют большую роль в сохранении и развитии научного и педагогического по­тенциала высшей школы, обеспечивают проведение совмест­ных научных разработок, а самое главное — выход на зарубеж­ные рынки научной продукции и образовательных услуг. Тра­диционно основными элементами мирового рынка образова­ния являются иностранные студенты, получающие образова­ние в зарубежных странах или повышающие его уровень, лица, заинтересованные в получении последипломного образования или повышении квалификации, преподаватели, выезжающие

343

на работу в зарубежные страны. Этими элементами являются также научные знания, учебно-методическое и техническое оснащение учебного процесса.

Управление международного сотрудничества Министер­ства общего и профессионального образования Российской Фе­дерации предпринимает определенные шаги для придания про­граммируемого характера международной деятельности вузов. Это выражается прежде всего в разработке, подписании и про­длении межведомственных договоров и соглашений с департа­ментами образования стран Европы и США, в создании науч­но-образовательных фондов в иностранных агентствах (USIA, USAID), которые бы выделяли средства для стажировок и на­учной работы профессорско-преподавательского состава. Важ­нейшим направлением международной деятельности министер­ства является также инициирование международных проектов и программ регионального сотрудничества, по линии которых привлекаются внебюджетные средства. Это давало и дает воз­можность весьма ограниченному количеству вузовских ученых и преподавателей пройти языковую и научную стажировку в США и странах Европы.

Волгоградский государственный университет был одним из немногих молодых региональных вузов России, который ис­пользовал межправительственные соглашения 1988 года для организации наиболее распространенной формы международ­ных контактов — студенческих и преподавательских обменов. Первым американским университетом, с которым ВолГУ под­писал договор о таких обменах и научном сотрудничестве, был Кентский университет штата Огайо. Договор предполагал уста­новление всей совокупности связей между различными факуль­тетами по вопросам преподавания, исследовательской работы, вузовского и послевузовского образования. На практике он ока­зался представлен разнообразными формами, которые напря­мую зависели от создателей и участников этого проекта. Так, американские стажеры после одно-двухгодичной базовой под­готовки по русскому языку у себя в университете приезжали в ВолГУ для совершенствования своих познаний в этой области, для работы над курсовыми проектами по российской истории. Преподаватели Кентского университета проводили занятия или выступали с презентациями по интересующим аудиторию воп­

344

росам в сфере науки, экономики, политики и культуры. Фор­мы обучения волгоградских студентов в Кентском университе­те варьировались от курсов английского языка для иностран­цев до занятий по дисциплинам специализации в группах с американскими студентами.

Для ВолГУ, уже активно работавшего с немецкими вузами по приему стажеров на курсы русского языка и установившего научные контакты с учеными Кельнского университета, сотруд­ничество с американским университетом открывало возможности создания международной сети, т. е. организации международно­го взаимодействия в сфере образования с несколькими зару­бежными партнерами. Работа на кафедре английской филологии профессора Кентского университета Ларри Эндрюса и препода­вателя Каррен Эндрюс стала первой школой обмена научно­методическими знаниями, оценкой собственного научного и пре­подавательского потенциала, приобщением к иной деловой, вузовской, межличностной культуре.

С другой стороны, возвращавшиеся из Кентского универ­ситета после семестровых обменов преподаватели ВолГУ ак­тивно делились опытом приобретенной транснациональной ква­лификации со своими коллегами, разрабатывали специальные курсы на английском языке. Первым опытом стал курс Рос­сийской истории, получивший высокую оценку американских стажеров и сейчас уже имеющий прочную репутацию ориги­нального курса Российской истории, разработанного профес­сором А.И. Кубышкиным и старшим преподавателем И. И. Ку- риллой.

Другой формой сотрудничества стала финансовая помощь студентам ВолГУ, выделяемая им Кентским университетом для получения послевузовского образования. В настоящее вре­мя в аспирантуре Кентского университета обучается два на­ших выпускника.

Высокой оценкой научного потенциала ВолГУ стало при­глашение в Кентский университет для чтения лекций и ведения научно-методической работы доцента кафедры истории русско­го языка и стилистики С.П. Кушнерука. На практике выявилось, сколь многоплановой может быть мотивация партнеров в при­влечении специалистов для работы в их университетах: это ока­залось полезным не только для реализации программы по обме­

345

ну, но и для распределения и мобильности научных ресурсов, подготовки специальных курсов, получения финансовой помо­щи зарубежного университета. В последнем случае имеется в виду фактически первое достижение договоренности об оплате при­глашенных преподавателей между администрациями вузов-парт- неров. Академический преподавательский обмен с Кентским университетом вылился в долгосрочное и продуктивное двусто­роннее, хотя и не всегда безоблачное, сотрудничество заинтере­сованных ученых, кафедр, факультетов, работников междуна­родных подразделений. С 1988 года на филологическом и эконо­мическом факультетах ВолГУ проходили стажировку и работали одиннадцать профессоров и преподавателей Кентского универ­ситета, обучались тридцать восемь студентов. За этот же период в Кентском университете работали восемь доцентов и преподава­телей и обучались шестнадцать студентов ВолГУ. Сферами со­вместных научных интересов стали русская и английская фило­логия, методика преподавания русского и английского языков как иностранных, проблемы современной экономики двух стран, лингвострановедение.

Так как Кентский университет является лидером консор­циума, в который входит также Акронский университет штата Огайо, его тесные контакты с ВолГУ не могли не привести к мультипликации партнерских связей. И начиная с 1993 года студенческий и преподавательский обмен осуществляется уже с двумя университетами консорциума. Он имел и имеет не­сколько задач. В их числе: 1) реализация концепции подготов­ки кадров международной квалификации, свободно владею­щих английским языком; 2) объединение интеллектуальных усилий с целью усиления конкурентоспособности университе- тов-партнеров на мировой арене; 3) удовлетворение острой потребности в кооперации, вызванной политическими, эко­номическими и социальными реформами России, с одной сто­роны, и острым интересом к этим реформам — с другой; 4) поступательное движение двух культур навстречу друг другу. Понимание сложности этого процесса помогает сторонам пре­одолевать такие кризисные явления процесса интернациона­лизации, как адаптация студентов и преподавателей к услови­ям стран пребывания (так называемый «культурный шок»), не­достаточность бюджетного финансирования и межличностные

346

разногласия по отдельным вопросам совместных программ. На­конец, нельзя не поставить в один ряд с этими факторами желание партнеров повысить прибыль от капиталовложений в сферу человеческих ресурсов, оборудование и подготовку спе­циалистов, предотвратить «утечку мозгов» или повысить шан­сы своих выпускников на получение престижной работы.

Структура международной сети, формируемая участника­ми обменов Кент—Акрон—Волгоград носила как формальный, так и неформальный характер. Тенденция к сочетанию этих двух форм усилилась в 1992 году, когда личные контакты препода­вателей ВолГУ и Мэнсфилдского академического сообщества привели к образованию новой ячейки связи в международной сети — Договору о сотрудничестве между Волгоградским и Мэнсфилдским университетами. Это явилось наглядным при­мером того, как личные научные и культурные контакты были использованы в качестве наиболее предпочтительного средства для усиления влияния на ход событий в сфере международного сотрудничества.

Такие неформальные контакты всегда подвергаются опре­деленному риску из-за отсутствия статуса. Формальным элемен­том здесь явилась поддержанная и возглавленная тогдашним ректором ВолГУ М.М. Загорулько и проректором Мэнсфилдского университета Дж. Малленом работа над Договором о межуни­верситетском сотрудничестве. Он определял условия долгосроч­ных и краткосрочных учебных и научных обменов, предусмат­ривая совместные научные исследования и публикации.

Программа обучения на курсах русского языка ВолГУ, предложенная американским студентам, не имеющим базовой языковой подготовки, была трансформирована в курсы рус­ского языка для начинающих с чтением лекций по истории и культуре России на английском языке. Это существенно снизи­ло проявления стрессовой ситуации от встречи с новой куль­турной и языковой средой.

Договор о межвузовском сотрудничестве между ВолГУ и Мэнсфилдским университетом 1992 года, возобновленный в 1995 году, уникален еще и тем, что предполагает гибкую мно­гоуровневую систему отношений, детально оговаривая финан­совые условия обмена. Он, как и договор с Кентским универ­ситетом, осуществляется на паритетной безвалютной основе,

347

предусматривая предоставление образовательных и культурных услуг для студентов с различным уровнем подготовки по рус­скому и английскому языкам. При этом традиционно обмен­ные группы ВолГУ проходят обучение по той же программе и имеют те же формы отчетности по избранным дисциплинам, что и американские студенты.

В 1994 году, учитывая большой интерес к управлению ма­лыми и средними предприятиями, стороны достигли догово­ренности об обмене бизнес-группами, о чем было принято до­полнение к Договору о сотрудничестве. Это новая форма дело­вых и учебных контактов по специальной программе продол­женного обучения «Управление малыми предприятиями» была одобрена 20 предпринимателями и студентами экономическо­го факультета ВолГУ — участниками двух осенних бизнес-про­грамм 1994 и 1995 годов.

Результатом научно-методического сотрудничества Волгог­радского и Мэнсфилдского университетов стали разработка и чтение: лекционно-практических курсов по генеративно-тран­сформационной грамматике английского языка, русской и аме­риканской литературе начала XX века (кафедра английской фи­лологии ВолГУ ), экономической реформе в России и россий­ско-американским экономическим отношениям (кафедра ми­ровой экономики и международных экономических отношений ВолГУ); коррективного курса русского языка и лингвостранове- дения (кафедра истории русского языка и стилистики Волгу); практических курсов по английскому и французскому языкам, страноведению Англии и США; спецкурсов по фонетике и язы­ку средств массовой информации (отделение английского языка и литературы, отделение французского языка, отделение средств массовой информации Мэнсфилдского университета).

Развивается научное сотрудничество между кафедрой ис­тории и стилистики русского языка ВолГУ и профессором Мэн­сфилдского университета Говардом Трэвисом. Проводится со­вместное исследование в рамках проекта «Психолингвистичес­кий аспект языка средств массовой информации», запланиро­ваны совместные публикации.

Подойдя к точке маркетинг-ситуации, когда объем пред­ложения образовательных услуг уравновесил преобладавший ранее спрос и даже стал превосходить его по размерам, участ­

348

ники международной сети Волгоград—Кент—Мэнсфилд нашли ряд новых стратегических моментов в своем сотрудничестве. Так, например, был реализован ряд рекламных проектов, в резуль­тате которых через Мэнсфилдский университет ВолГУ полу­чил в США свою рекламную страницу в сети Интернет. Кроме того, образовательные услуги стали предоставляться с учетом индивидуальных заказов, которые можно прогнозировать с помощью маркетинговых исследований в вузах-партнерах. Та­кой микс-маркетинг имеет целью выработать и реализовать гибкую, многомерную и динамичную деловую стратегию со­вместного сотрудничества, адекватную сложности и изменчи­вости рынка образовательных услуг.

В результате коммуникационных усилий (реклама, public relations и личные контакты), а также правильного определе­ния и выбора сегмента рынка образовательных услуг стороны нашли новую форму для реализации договорных обязательств, поднятия интереса к культуре, истории и современным про­блемам России, организовав летом 1997 года совместную архе­ологическую экспедицию на территории Волгоградской облас­ти. На официальном уровне эта программа была поддержана администрациями университетов, поддержавшими инициатив­ный научный труд профессора А.С. Скрипкина (ВолГУ) и проф­ессора Энн Мэйб (Мэнсфилдский университет). Средства на этот проект были предоставлены Археологическим обществом штата Пенсильвания (США).

Сейчас выбор партнера по международному сотрудничес­тву для ВолГУ перестал быть интуитивным. Теперь здесь учи­тываются все стратегические цели участников, их сильные и слабые стороны, способность в координации собственных дей­ствий, финансовое положение, а также официальная и неофи­циальная информация, имеющаяся о них. Пришло понимание, что цели партнеров должны быть совместимыми, а деятель­ность сети полностью укладываться в рамки концепции каж­дого университета.

Но в общем поиск партнера нельзя назвать только рацио­нальным процессом. Придирчивое изучение качеств кандида­тов не всегда помогает выбрать достойного. Чрезвычайно важ­ны личные качества, и главное из них — обоюдное доверие. Серьезная оценка партнеров включает политические, финан­

349

совые, эмоциональные и гуманитарные аспекты, область и цель исследований и некоторые другие моменты.

Сотрудничество с университетом г. Индианаполиса начи­налось с пилотного визита заместителя мэра города и декана по международным связям университета в рамках движения «Го­рода-побратимы», с рутинной процедуры заключения Прото­кола о намерениях и с формирования группы готовых к кон­структивному сотрудничеству людей.

За этим последовало изучение внутренних и внешних эле­ментов в развитии стратегий интернационализации партнеров. К числу внутренних компонентов отнесем: 1) концепцию, тра­диции, имидж вуза; 2) оценку сильных и слабых сторон в раз­рабатываемой совместной программе кадрового потенциала и финансовой обеспеченности; 3) организационную и руково­дящую структуры.

К числу внешних элементов можно отнести: 1) идентич­ность внешнего восприятия образа вуза; 2) определение общих направлений и возможностей на международном рынке сбыта;3) оценку конкурентной ситуации.

Искушенность Индианаполиса и ВолГУ в развитии меж­вузовских контактов заставила партнеров тщательно исследо­вать обе группы факторов. Их анализ был использован как кон­трольный лист, так как неспособность правильно оценить каж­дый элемент могла привести как к созданию напряженной си­туации внутри ВолГУ, так и к невозможности совместных дей­ствий на международной арене.

Определение внутренних ресурсов и программа поиска средств на финансирование проекта в Индианаполисе заняли еще 3 месяца после подписания ректором О.В. Иншаковым и президентом Дж. Бепко Договора о сотрудничестве в его общем виде. Однако, учитывая взаимную заинтересованность в обме­не методиками преподавания, преподавательский обмен на­чался непосредственно после подписания Договора между вуза­ми за счет финансирования ВолГУ данного проекта.

Решение о финансировании было принято администра­цией Волгоградского университета в результате разработки биз­нес-плана, содержащего ответы на вопросы: 1. Какова стои­мость создания новой программы по сравнению с ситуацией без программы? 2. Каковы будут вложения от каждой стороны?

350

3. Насколько сильны различия в культуре? 4. Как можно избе­жать кризисных столкновений?

В настоящее время продолжается работа по твердому рас­пределению ролей и задач участников программы Волгоград— Ицдианаполис, а также ответственности (управленческой и на­учной) каждого из них. Для повышения эффективности ис­пользования результатов международного сотрудничества и пер­сонификации международных связей в ВолГУ был создан ин­ститут координаторов международных научно-образовательных исследовательских проектов и обменных программ. Координа­торы назначаются приказом ректора и в своей работе руковод­ствуются Уставом университета и Положением о координаторе международных программ ВолГУ. В настоящее время в группу координаторов только американских программ ВолГУ, в том числе по программам фондов У. Фулбрайта, Э. Маски и др., входят одиннадцать профессоров, доцентов, преподавателей и работников отдела международных связей ВолГУ. Они активно работают над реализацией межуниверситетских проектов меж­дународной сети Волгоградский государственный университет— Кентский университет—Акронский университет—Мэнсфилдс­кий университет—Индианаполисский университет как по от­дельным дисциплинам, так и по целым отраслям знания. Эта работа предусматривает дальнейшую активизацию мобильнос­ти преподавателей и студентов в рамках уже имеющихся дого­воров о сотрудничестве и плановое расширение созданной меж­дународной сети. Так, контакт Мэнсфилдского университета с университетом Гуэлф в Канаде может быть использован для создания программы обмена ВолГУ—Гуэлф (Канада). Прово­дятся консультации по содержательной части возможной об­менной программы, а также ее финансового обеспечения.

Опыт, приобретенный ВолГУ в рамках сотрудничества с американскими вузами, несомненно, приведет к росту про­фессионализма в реализации и налаживании международных контактов.

Перспективными формами профессионального подхода к международной межвузовской кооперации являются специаль­ные консультативные подразделения координаторов междуна­родных программ, центры (курсы) по изучению иностранных языков, появление новой категории административных работ­

351

ников — менеджеров по вопросам международного сотрудни­чества, более интенсивное использование электронных сетей и других средств коммуникации. Думается, что процесс рацио­нализации и персонификации академической кооперации, по­вышения ее качества во всех сферах сотрудничества ВолГУ с американскими университетами является перспективным сце­нарием развития событий в будущем.

Ларри Аффельман

НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОТРУДНИЧЕСТВА И ОБМЕНА МЕЖДУ РОССИЙСКИМИ И АМЕРИКАНСКИМИ

УНИВЕРСИТЕТАМИ

То полезное, что мы приобрели от программы обмена меж­ду Мэнсфилдским и Волгоградским университетами, невозмож­но было предсказать в то время, когда представители наших университетов подписывали контракт. Минувший год дал наи­лучшие результаты. Так, во время 1995/96 учебного года доктор Джордж Маллен вызвал меня и Бернарда Колоски к себе в кабинет и попросил составить прошение на получение сти­пендии фонда Фулбрайта для одного из российских ученых. Пре­стижная награда позволяет преподавателям из-за рубежа дово­льно часто приезжать в американские университеты. Мы с Бер­ни проделали большую работу, в результате которой в течение 1996/97 учебного года в Мэнсфилдском университете препода­вал Александр Иванович Кубышкин, являясь первым зарубеж­ным стипендиатом этого фонда. Это способствовало укрепле­нию отношений между двумя университетами. Я думаю, что заявка в фонд Фулбрайта была успешной в большей степени потому, что наш университет уже имел опыт установления свя­зей с русскими университетами; отсюда мы довольно ясно по­нимали, что хотим получить от этого фонда. Кроме того, мы с Джорджем Малленом и Бернардом Колоски были лично зна­комы с профессором Кубышкиным. Но самое главное заклю­чалось в том, что программа образовательных обменов помогла

352

Мэнсфилдскому и Волгоградскому университетам определить взаимный интерес в российско-американских отношениях.

Я надеюсь, что наша программа обмена имела хорошее начало и реальную силу. Однако до сих пор наибольшее пре­имущество в программе обмена имеет русская сторона. Как я уже отмечал, ни один студент из Мэнсфилдского университета не обучается в Волгограде в этом семестре. Вообще, Мэнсфилд еще никогда не мог послать полный набор студентов для обу­чения в Волгограде. Придерживаясь программы в этом году, мы отправили летом группу преподавателей и студентов для участия в археологических раскопках на территории Волгог­радской области. Наше участие в программе обмена остается пока минимальным по количеству участников и дорогим по стоимости, что создает трудности для ее существования. Но я хотел бы подчеркнуть, что это не размышление о том, может ли Волгоградский государственный университет принимать на­ших преподавателей и студентов. Это наша проблема, и мы ищем пути к ее разрешению.

Анализируя существующие проблемы в сфере реализации проекта сотрудничества двух университетов, следует заметить, что одной из них является проблема финансирования программы. Каждый студент, обучающийся в Мэнсфилдском университе­те, берет на себя ответственность за оплату своего образова­ния, а также за проживание и питание. Часто студенты вынуж­дены занимать деньги, чтобы оплатить эти расходы. Понятно, что эти затраты являются обременительными для многих на­ших студентов, поскольку стоимость обучения в университете составляет значительную часть семейного бюджета. Многие из студентов подрабатывают, чтобы оплатить свои счета. Приезд в Волгоград для них означает необходимость оплатить свое обу­чение в Мэнсфилдском университете за весь семестр в допол­нение к более чем двум тысячам долларов за авиабилет и дру­гие непредвиденные расходы. Как видно, к их общим финан­совым проблемам прибавляются расходы для участия в про­грамме обмена.

Тем не менее необходимо отметить, что мы достигли не­которого прогресса в решении этой части проблемы. Мэнсфил­дский университет имеет соглашения с различными универси­тетами из Австралии, Англии, Канады и Коста-Рики; мы хо­

353

тим всячески расширять знания наших студентов, посылая их на учебу за границу. Мы также хотели бы развивать отношения с другими странами. Для обучения студентов за границей пре­зидент Мэнсфилдского университета заложил в бюджет уни­верситета небольшую статью расходов на вознаграждение тех студентов, которые хотят участвовать в программах междуна­родных обменов и отвечают определенным требованиям. Мы надеемся, что в будущем координаторы программ междуна­родных обменов будут стремиться заручиться более солидной спонсорской поддержкой от частных лиц, компаний, крупных научных фондов с целью помочь одаренным студентам опла­тить свое обучение по международным программам обмена. Во всяком случае, со своей стороны, американские партнеры Во­лгоградского университета активно стремятся найти решение возникших финансовых проблем.

Другой аспект проблемы — это содержание и уровень об­разовательных программ. Это обусловлено тем, что системы обу­чения в наших странах различны. Студентам Волгоградского го­сударственного университета, способным участвовать в про­грамме обмена, необходимо достаточно хорошо владеть анг­лийским языком, чтобы проживать в англоговорящем общест­ве и посещать лекции. Когда эти студенты приезжают в Мэнс­филдский университет, они записываются на посещение тех курсов, которые соответствуют их интересам. Так, студенты, специализирующиеся по бизнесу, часто записываются на биз­нес-курсы или курсы по экономике, некоторые посещают курсы по журналистике, средствам массовой информации и т. д. Как я понимаю, эти курсы являются лишь дополнением к их про­грамме обучения в Волгоградском государственном универси­тете и не влияют на получение диплома.

В тесной связи с этим находится другой аспект проблемы— лингвистический. Волгоградские студенты, приезжающие в Мэнсфилд, достаточно бегло говорят по-английски; студенты Мэнсфилдского университета, приезжающие в Волгоград, ни­когда до этого не изучали русского языка. Эта ситуация создает проблему в плане обучения. Американские студенты должны пройти ряд курсов, разработанных специально для них, но не обязательно соответствующих их интересам. Более того, эти курсы должны «подгоняться» к их учебному плану в Мэнсфил­

354

де, что соответственно влияет на стоимость их обучения. Имен­но здесь соединяются и финансовая проблема, и проблема учеб­ного плана, и лингвистическая проблема: в финансовом отно­шении наши студенты не могут позволить себе посещать ряд курсов в Волгоградском государственном университете, кото­рые не соответствуют требованиям, необходимым для получе­ния дипломов в США. Поэтому до подписания контракта о сотрудничестве Волгоградский государственный университет разработал для американских студентов ряд курсов по русско­му языку и культуре языкового общения. Данные курсы соот­ветствуют американской программе в сфере общего образова­ния как факультативные курсы на иностранном языке.

Теоретически такой план очень выгоден, и американские студенты, которые выбирают его, остаются им довольны. Так, например, моя жена, преподаватель французского языка в го­сударственной школе, очень интересуется проблемами в сфере изучения языков. Во время нашего пребывания в Волгограде в 1993 году она посещала курсы русского языка и культуры речи вместе с нашими студентами. Занятия ей очень понравились, и к концу нашего пребывания в Волгограде она уже достаточно хорошо знала русский язык, для того чтобы, например, делать покупки на рынке. Я слышал, что такой уровень знания языка называют «русский язык начального уровня». И сейчас, нахо­дясь дома, она самостоятельно продолжает практиковаться в том, чему научилась на курсах в 1993 году.

Как я уже сказал, теоретически этот план очень выгоден, но не всегда хорошая теория рождает хорошую практику. Когда я учился в средней школе в середине 1950-х годов и готовился поступать в университет, мне посоветовали изучать иностран­ный язык, поскольку знание иностранного языка было необ­ходимым условием для поступления во многие университетыи, конечно, в те из них, в которые я был заинтересован посту­пить. Однако многое изменилось. Уже к середине 1960-х годов только 34% американских колледжей и университетов требова­ли изучения второго языка в качестве предварительного усло­вия для поступления. К середине 1980-х годов это количество снизилось до 8%. Одна лишь цифра: только 15% всех американ­ских учащихся средних школ, включая англоговорящих уча­щихся, обучающихся по двуязычным образовательным програм­

355

мам, изучают второй язык. Например, в Мэнсфилдском уни­верситете большинство студентов имеют право отказаться от изучения второго иностранного языка, просто не выбирать его, а изучать один язык по программе общего образования. Конеч­но, я и профессор Бернард Колоски считаем отсутствие у сту­дентов интереса к другим языкам проявлением их недально­видности, и нам бы хотелось, чтобы все было наоборот. Но сейчас мы должны работать с тем, что имеем, а не с тем, что хотели бы иметь на самом деле.

В силу сказанного следует заметить, что те из нас, кто заин­тересованы в продолжении программы обмена с Волгоградским государственным университетом, должны постараться убедить сту­дентов, игнорирующих все другие языки, кроме английского, приезжать в Волгоград, чтобы изучать язык, о котором они ниче­го не знают, который они не будут применять и который, скорее всего, не подходит к их учебным программам. Безусловно, это создает определенные трудности в привлечении студентов к та­ким программам обмена. Я подчеркиваю, что все эти замечания не рассматриваются мной как критика программы Волгоградско­го государственного университета, предназначенной для амери­канских студентов. Я только имею в виду то, что эти проблемы влияют на нашу возможность увеличивать количество участников программы, и мы должны находить пути решения этих вопросов в окружении, не заинтересованном в изучении иностранных язы­ков или не осознавшем всю необходимость обучаться за границей. Конечно же, мы стремимся к тому, чтобы наши студенты учи­лись в других странах, налаживая контакты и укрепляя свои лич­ные связи с людьми из других стран и народов, ибо мы всегда должны помнить о том, что мы живем в едином мировом про­странстве. Это предполагает, что мы должны знать друг друга луч­ше, чем мы знаем сейчас. Для этого нам необходимо найти воз­можности сделать программу обмена более привлекательной для обеих сторон, и для американской стороны, в частности. Продол­жая свою мысль, я хочу подчеркнуть, что данные предложения являются лишь моим мнением, с которым я хотел поделиться со своими коллегами в Мэнсфилде и Волгограде.

Мэнсфилдский университет уже дважды за тридцать лет, с тех пор как я преподаю там, пытался предложить курсы на русском языке, в первый раз незадолго до того, как я приехал

356

в кампус, осенью 1969 года. Каждый раз эта попытка не удава­лась, так как наши студенты не имели особых успехов при изучении этого курса. Спешу добавить, что эта проблема каса­ется не только нашего университета. Как я уже заметил, амери­канцы, как правило, не заинтересованы в изучении иностран­ного языка, и, как ни печально, в Соединенных Штатах все больше падает интерес к изучению русского языка. Если мы желаем привлечь внимание наших студентов к России, необхо­димо рассмотреть эту проблему с нелингвистической точки зрения.

Возможно, нам придется изменить некоторые курсы, ко­торые изучают наши студенты в Волгограде, исключив рус­ский язык, и обратиться только к культуре. Это означало бы, например, что история, философия, география или курсы по русской литературе, предложенные в английском переводе, могли бы снять существующие проблемы. Эти курсы соответ­ствуют нашей образовательной программе и могли бы быть более привлекательными для наших студентов, хотя это, как я уже сказал, лишь предложение. Кроме того, наши студенты могут спросить, зачем им следует ехать в Россию, чтобы изучать то, что им могут предложить в Мэнсфилдском университете.

Другой аспект решения этой проблемы заключается в том, чтобы создать так называемый учебный минимум, т. е. ряд пос­ледовательно организованных курсов, которые могли бы заин­тересовать студентов и составили бы основу для разработки курсов в Волгограде. Около двух лет назад я составил рабочий план для такой программы, назвав ее «Обучение в России». Одним из элементов этой программы было участие в волгог­радской программе обмена. После обсуждения ее с профессо­ром Бернардом Колоски я отдал копию этой программы до­ктору Джорджу Маллену; однако, как вы знаете, университет— это то место, где все всегда очень заняты, поэтому моя идея не нашла должного понимания и, возможно, с самого начала была не очень хорошей. Однако сейчас мы с профессором Ко­лоски тщательно обдумываем вопрос о ее восстановлении. Мы хотим разработать программу под примерным названием «Вос­точноевропейское обучение», которая войдет в нашу програм­му международного обучения. Позже мы могли бы присоеди­нить к этой программе и нашу программу обмена между Мэн-

357

сфилдским и Волгоградским университетами. Возможно, это помогло бы нам определить тех студентов, которые проявляют серьезный интерес к международным программам и хотели бы поучиться семестр за границей.

Другим важным моментом является разработка серии спе­циальных программ, в одной из которых летом этого года при­нимал участие Мэнсфилдский университет. Так, профессор Энн Мэйб и небольшая группа студентов из Мэнсфилда вместе с профессором Анатолием Степановичем Скрипкиным и его кол­легами участвовали летом 1997 года в археологической экспеди­ции на территории Волгоградской области. Мы полагаем, что в это время они не только приобрели полезный, с профессио­нальной точки зрения, опыт, но и наладили деловые контакты.

И еще один момент, на котором я хотел бы остановиться. Речь идет об установлении контактов между нашим универси­тетом и университетом Гуэлф в Онтарио (Канада). Я говорю это, потому что Мэнсфилдский университет уже скоордини­ровал свое сотрудничество в соответствии с требованиями ка­надской программы обучения. Мы надеемся начать программу обмена с университетом Гуэлф. Каковы могли бы быть эти от­ношения и как бы они могли повлиять на программу обмена между Мэнсфилдским и Волгоградским университетами, я не знаю. Вероятно, этот аспект более подробно необходимо рас­смотреть в будущем.

Завершая анализ особенностей сотрудничества Волгоград­ского и Мэнсфилдского университетов, я хотел бы еще раз подчеркнуть основные моменты, с которых начал свой обзор. Программа обмена между нашими университетами явилась пол­езной для обеих сторон, даже несмотря на то, что участие М эн­сфилда в Волгограде было незначительным. Нам необходимо доработать ту часть программы, которая касается американс­кой стороны, возможно, несколько изменив ее, сделав более привлекательной для наших студентов. Мы с профессором Ко­лоски были бы рады обсудить это с нашими коллегами в Вол­гоградском университете, который я был очень рад посетить в сентябре 1997 года.

Перевод с английского Е.Ладониной

358

И.О. Тюменцев

НИИ ПРОБЛЕМ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ XX ВЕКА

ПРИ ВОЛГОГРАДСКОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ УНИВЕРСИТЕТЕ: ПЕРСПЕКТИВЫ

МЕЖДУНАРОДНОГО СОТРУДНИЧЕСТВА

Институт создан Минвузом России при Волгоградском го­сударственном университете два года назад как головная орга­низация по изучению истории народного хозяйства России. Ему было поручено развитие фундаментальных и прикладных науч­ных исследований в области экономической истории России XX века, координация работ по формированию и реализации науч­ных программ и проектов в области экономической истории Рос­сии; подготовка научно-педагогических кадров высшей квали­фикации в области экономики, внедрение в учебный процесс, хозяйственную и социальную практику результатов научных ис­следований, способствующих восстановлению истинной исто­рической эволюции народного хозяйства и совершенствованию современной хозяйственной политики и практики реформ, раз­витие научного сотрудничества в области историко-экономи­ческих исследований с зарубежными учеными.

Институт осуществляет свои научные проекты, используя дистантную модель организации научных исследований, которая позволяет сохранять и наращивать уже имеющиеся научный опыт и квалификацию специалистов. Дистантная модель орга­низации научных исследователей предусматривает создание вре­менных творческих коллективов для решения конкретных акту­альных проблем экономической истории России в зависимос­ти от их приоритетности и наличия кадрового потенциала. Эти коллективы возглавляет ведущий и авторитетный в этой облас­ти науки специалист, который объединяет вокруг себя ученых по этой или близким темам, независимо от места их прожива­ния. В Волгограде имеется минимальный по численности коллек­тив для координации научно-исследовательской работы времен­ных творческих коллективов, информационного, издательского и экспертного обслуживания ученых. Дистантная модель прове­

359

дения научных исследований предполагает наличие современ­ных коммуникационных систем, прежде всего компьютерных сетей, позволяющих поднять научное сотрудничество на но­вый, более качественный уровень. Знание уровня развития со­временных средств связи в России позволяет утверждать, что он не позволяет максимально эффективно использовать новые формы научного сотрудничества. Тем не менее состояние дел в сфере истории экономики не позволяет долго ожидать качес­твенных технологических сдвигов. Надо начинать в расчете на то, что в скором времени, благодаря нынешнему динамично­му развитию информационных сетей, в России удастся реали­зовать потенциал дистантной системы, решить стоящие перед нами задачи, достигнув поставленной цели.

Институт разработал и реализует четыре комплексные на­учно-исследовательские программы: 1) Актуальные проблемы экономической истории России XX века; 2) Геополитические и этнокультурные особенности хозяйственного развития Нижнего Поволжья в XIX—XX вв.; 3) Этнокультурные особенности хо­зяйственной истории казачества на Дону и Волге в XV—XX вв.;4) Сталинградская битва в истории Отечества.

Главная цель этих программ — активизировать весь спектр историко-экономических разработок как в России, так и в ре­гионе, решив при этом задачи развития методологической базы отечественных историко-экономических исследований, форми­рования и развития новых научных школ на основе отдельных исследовательских групп, расширения научных связей в облас­ти историко-экономических исследований между отечествен­ными и зарубежными учеными, обновления стандартов и про­грамм подготовки специалистов по экономической истории, расширения подготовки кадров по истории народного хозяй­ства, оперативного внедрения в хозяйственную, социальную практику и учебный процесс результатов научных исследова­ний, осуществления издания научных, архивных и учебно-ме­тодических материалов для исследователей, аспирантов, сту­дентов и других заинтересованных лиц.

Особое значение институт придает изданию архивных ма­териалов по истории народного хозяйства России, которые могут послужить основой для дальнейших перспективных ис­следований.

360

Институт заинтересован в развитии партнерских связей. Так, мы заключили и приступили к реализации договоров о сотрудничестве с Институтом изучения последствий второй ми­ровой войны (Австрия), историческим факультетом Санкт-Пе­тербургского государственного университета, Центром хране­ния историко-документальных коллекций, Российским госу­дарственным архивом экономики, Государственным архивом Волгоградской области и Центром документальных коллекций по новейшей истории Волгоградской области.

В настоящее время институт готов к установлению тесного сотрудничества с американскими коллегами. Мы знаем, что исследовательские центры США, занимающиеся изучением экономического развития России, накопили значительный опыт в этой области, который нашему молодому институту просто необходим. Наша совместная работа могла бы вестись по следу­ющим научным направлениям:

■ Роль и значение американского капитала в формировании промышленного потенциала на юге России в XIX—XX веках.

■ Роль американского капитала в деле формировании ин­дустриально-промышленной базы Поволжья в 1920—1930-е годы.

■ Роль американской помощи в развитии тыловой эконо­мики в СССР в период второй мировой войны.

■ Развитие ВПК в СССР и США в период «холодной во­йны»: сравнительный анализ экономических систем.

■ Экономика приграничных зон в условиях территориальной государственной экспансии (на примере освоения казачеством юга России и истории освоения земель Дикого Запада в США).

А.И. Кубышкин

ОБ ИЗУЧЕНИИ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ В СОВРЕМЕННОМ АМЕРИКАНСКОМ

УНИВЕРСИТЕТЕ

Предлагаемое вашему вниманию сообщение, разумеет­ся, не претендует на комплексный или даже сколь-либо ис­черпывающий анализ столь сложной проблемы, как состоя­

361

ние изучения истории России в университетах США в наши дни. Скорее, это заметки, основанные на личных впечатлени­ях автора, которому предоставилась возможность в рамках сти­пендии У. Фулбрайта в течение академического года вести за­нятия в одном из обычных американских университетов. За это же время мне удалось посетить более 30 университетов США и Канады, провести дискуссии с десятками американ­цев, среди которых были администраторы (президенты и вице­президенты университетов и колледжей), ведущие профессо­ра и начинающие преподаватели, аспиранты и студенты. При­знавая ограниченность и неполный характер собранной ин­формации, обобщение которой представляется весьма нелег­кой задачей, ибо только в США насчитывается более 3000 университетов и колледжей, рискну все же поделиться неко­торыми своими соображениями, в основу которых легли впе­чатления от встреч в университетах преимущественно северо­восточной части Соединенных Штатов.

Говоря об уровне и масштабах преподавания российской истории в университетах США, необходимо учитывать следу­ющие обстоятельства: во-первых, объективные факторы гло­бального характера, такие, например, как распад Советского Союза и появление новых независимых государств как объек­тов научного изучения; во-вторых, продолжающийся кризис исторического знания и, как следствие этого, получение все более значительных массивов исторической информации с по­мощью таких наук, как социология, политология, антропо­логия, культурология, в результате чего довольно значитель­ное число американцев именно в этих дисциплинах, а не в истории предпочитают утолять свой интерес к России1. Мно­гие в Соединенных Штатах, да и в нашей стране, поговарива­ют о том, что Россия больше не вызывает страха и поэтому становится неинтересным и непривлекательным предметом исследования, не стоящим больших затрат. Так, по данным американской печати, количество желающих заниматься рус­ским языком только в 1996 году сократилось среди американ­ских студентов на 45 процентов, в то время как число желаю­щих изучать арабский и китайский языки возросло соответ­ственно на 15 и 20 процентов2. И хотя русский язык не являет­ся исключением, и указанная тенденция коснулась и других

362

европейских языков: количество изучающих французский со­кратилось на 25 процентов, а немецкий — на 20, все же рез­кое изменение ситуации именно с русским очевидно. Таким образом, в нынешней ситуации в изучении российской исто­рии и культуры мы должны различать содержательную и фор­мальную стороны этого процесса и, следовательно, думать о перспективах возможного сотрудничества в области истори­ческих исследований с американцами.

Как известно, преподавание и изучение российской ис­тории в американских университетах велось в нескольких пла­нах. С одной стороны, история России была и остается доволь­но важной составной частью концепции общегуманитарного образования (Liberal Arts Education), с другой — наиболее зна­чительные попытки рассмотреть важнейшие аспекты истори­ческого прошлого России предпринимались в рамках обшир­ного комплекса социально-общественных дисциплин, объеди­ненных под названием «советология». Кризис Советского Со­юза и распад советской системы влияния в глобальных мас­штабах вызвал адекватный методологический и организацион­ный кризис научно-исследовательских структур в крупнейших университетах и научных центрах США, которые во многом утратили перспективу дальнейших исследований исторических корней, характера и исторической практики системы, тради­ционно рассматривавшейся в США как враждебная и противо­положная3.

Политические и экономические перемены на постсоветс­ком пространстве вызвали у многих в Соединенных Штатах ощу­щение того, что с окончанием советской эпохи и, следова­тельно, эпохи противостояния интерес к России, с которой «все стало ясным», должен поддерживаться в исключительно умеренных дозах в силу утраты проблемой своей актуальности и конечной перспективы. Тем самым объективно подтвержда­лась глубокая взаимосвязь многих советологических концепций с общей системой стратегического противостояния, идеологи­ческой и политической конфронтации. Хорошо известно, что вплоть до 1970-х гг. доступ так называемых классических исто­риков России на «поле советологии» был крайне ограничен­ным. Поэтому львиная доля исследований российской истории сосредотачивалась вокруг проблемы изучения тоталитарного

363

характера советской системы, ее исторических корней и выяс­нения уровня и масштабов так называемой общественной под­держки тоталитаризма со стороны народа, выявления взаимос­вязи русской революции с генетически присущей русской ис­торической традиции антидемократической (авторитарной) тенденцией государственной жизни и т. д.

Только в середине 1970-х, с появлением в политологии так называемого ревизионистского течения, характер амери­канской советологии существенно изменился в сторону более тщательного источниковедческого анализа и более сдержанно­го и взвешенного подхода к оценке основных этапов советской истории. Научные труды Роберта Такера, Барбары Такман, Стивена Коэна, Уолтера Лафибера, Шейлы Фицпатрик, Уол­тера Лакера и многих других представителей этого направле­ния стали хорошо известны и советской читающей публике, особенно после периода перестройки4.

Как ни парадоксально, нынешний спад интереса к исто­рии России вызван процессами демократизации советского и постсоветского общества, большей открытостью российского общества и сменой идеологических парадигм — процессом, ко­торый поверг в немалое смущение и растерянность многих мас­титых американских советологов, привел к сокращению финан­сирования большого числа советологических исследовательских центров и их программ и, как следствие, к уходу значительного числа американских студентов из аудиторий, в которых чита­лись курсы по русской истории. Мне самому пришлось выслу­шать сетования американских профессоров из престижных час­тных университетов в Лихае и Бакнелле (штат Пенсильвания) о нежелании студентов связывать свою научную карьеру с исто­рией «страны, с которой все кончено». Но означает ли это, что сокращение исследовательских программ по истории России приняло необратимый характер и свидетельствует о полной ут­рате интереса американцев к данной проблеме? Мне представ­ляется, что дело обстоит несколько иначе.

В середине 1980-х годов в период, когда советология, так же как и университетская история России, находилась на подъеме. Согласно данным В.А. Тишкова, на 295 исторических отделениях университетов США работало 6155 профессоров. Из них 277 спе­циализировалось на советской истории, то есть

364

4,5 процента от общего числа преподавателей-историков. Эта цифра примерно соответствовала числу преподавателей по истории и культуре стран Латинской Америки (4,7 процента) и вдвое усту­пала числу специалистов по истории и культуре стран Азии (8,4 процента). Советская история преподавалась в 70 процентах исто­рических отделений университетов США5. В целом эти пропорции сохраняются и в настоящее время. И если крупнейшие исследова­тельские центры по славистике в Гарвардском, Колумбийском, Чикагском, Стэнфордском и Мичиганском университетах все большее внимание уделяют, следуя политической конъюнктуре, углубленному изучению истории Украины, Казахстана, Молдо­вы, Азербайджана и Грузии как новых независимых государств, то положение с изучением истории России в рамках универси­тетского образования в целом остается сравнительно устойчивым. Этому способствуют и непрерывно пополняющиеся фонды ис­точников и литературы, объем которой продолжает возрастать значительными темпами, и определенные традиции, накоплен­ные американскими университетами за многие десятилетия пре­подавания самых различных аспектов русской истории и культу­ры. Так, широко известные в США и написанные с объективис­тских позиций университетские учебники по истории России Н. Рязановского, М. Дзевановского, Д. Маккинзи и М. Каррена вы­держали несколько изданий6. Наконец, этому способствует ак­тивная научная и просветительская деятельность растущей рос­сийской диаспоры в США и сохраняющийся, несмотря ни на что, среди значительной части американцев большой интерес не только к перспективам российско-американского сотрудничест­ва, к экономическим и политическим проблемам современной России, но и к ее историческому прошлому.

Даже беглый взгляд на каталоги учебных курсов, которые предлагают своим студентам как ведущие, так и региональные американские университеты, позволяет сделать вывод о том, что общее количество курсов по русской истории и культуре не толь­ко не уменьшилось, напротив, подбор курсов стал более дивер­сифицированным. Так, в одном из крупнейших государственных университетов США — университете Огайо (г. Коламбус) сту­денты слушают кроме общего двухсеместрового курса «История России с древнейших времен до начала первой мировой войны» специальные (селективные) курсы «Русская цивилизация» (рас­

365

сматриваются проблемы географии и народонаселения, особен­ности развития национальной культуры, проблемы политичес­кой и религиозной жизни, значение влияния западной цивили­зации на развитие русской культуры и т. д.). «Революционная Россия 1880—1914» (содержащий обстоятельный анализ рево­люционных событий 1905 и 1917 гг., а также демократических движений XIX века), «История Советской России», «Русская интеллектуальная история» (социально-политическая мысль XIX столетия). Кроме этого, студентам университета Огайо предла­гаются три специальных семинара по русской истории и два политологических семинара. Кстати, государственный универ­ситет Огайо известен давними традициями в области слависти­ки, а выпускники этого университета, специализирующиеся на изучении русского исторического и культурного наследия, как правило, весьма прилично владеют русским языком, хорошо осведомлены о всех процессах, происходящих в нашей стране, и в целом весьма благожелательно настроены к новой демокра­тической России. Такое впечатление у меня создалось после по­сещения Русского исследовательского центра, дискуссий с его сотрудниками, студентами и аспирантами. Тот факт, что после 45-минутной лекции о современной внешней политике России мне пришлось в течение почти часа вести весьма напряженную дискуссию с аудиторией из 40 человек, свидетельствует о нема­лом интересе американцев к проблемам исторической преем­ственности в нынешней российской действительности. Анало­гичная ситуация с курсами по истории России сохраняется и в других государственных университетах США. В Кентском уни­верситете (Огайо) студенты слушают два общих курса и могут принять участие в коллоквиуме по проблемам истории России. В государственном университете Пенсильвании (Penn State Univer­sity) — 4 курса и два спецсеминара. Некоторые университеты (в основном средние и малые) предлагают так называемые комби­нированные курсы, позволяющие проводить сравнительный анализ не только различных политических систем, но и моделей исторического развития стран, типологически принадлежащих, по мнению американцев, к одному порядку. Так, в университе­те Дженесео (штат Нью-Йорк) наряду с объединенным курсом «Имперская и революционная Россия» студенты изучают курс «Историческая трансформация России и Китая», на который в

366

осеннем семестре 1996 записалось более 30 человек, что, по аме­риканским стандартам, весьма высокая цифра для университе­та, в котором предлагаются для выбора свыше 800 различных лекционных курсов (в том числе более 50 — по истории) и где общее число студентов едва превышает 4000 человек.

При более внимательном рассмотрении выясняется, что наибольшее сокращение желающих заниматься русской исто­рией наблюдается в более дорогих и престижных частных уни­верситетах, напрямую зависящих от субсидий и пожертвований спонсоров на исследования, которые должны быть в максималь­ной степени прибыльны и приближены к жестким условиям интеллектуального рынка Запада. Безусловно, когда испаного­ворящая часть американского общества стала второй по числен­ности этнической общиной в стране (около 25 миллионов), а экономические интересы США в странах Азии непрерывно воз­растают, углубленное изучение истории Мексики или Китая становится делом несравненно более привлекательным и перс­пективным, исходя из прагматических соображений американ­цев. Таким образом, происходит нормальная корректировка рын­ка образовательных услуг (в данном случае с изучением истории России) с учетом спроса и предложения — принципа, на кото­ром в значительной степени выстроена высшая школа США. Тем не менее, несмотря на изменение конъюнктуры в худшую для русистов сторону, в одном из наиболее престижных частных уни­верситетов в стране — Джорджтаунском (Вашингтон), как и прежде, преподаются шесть курсов по истории России, в том числе и такие, как «Нация и империя в русской истории», «На­родное искусство в Америке и России (сравнительный анализ)». Меньшие по размерам, но также достаточно известные частные университеты в Лихае и Бакнелле (Пенсильвания) по-прежне­му предлагают по два курса гражданской истории России и кур­сы по истории средневековой и современной русской культуры. Разумеется, практически во всех американских университетах преподаются и чисто политологические курсы, посвященные анализу проблем демократизации российского общества. Их ко­личество в несколько раз превышает число курсов по гражданс­кой истории, но это тема для отдельного разговора.

Аналогичная картина наблюдается и в других частных уни­верситетах, причем не только в тех, где традиционно были

367

сильны славистские школы и исследовательские центры (Кор- неллский, Гарвардский университеты), но и там, где русисти­ка отнюдь не являлась приоритетным направлением исследо­ваний. Так, мы можем отметить два курса по русской истории, которые читаются в небольшом гуманитарном колледже в Гет­тисберге (Пенсильвания), три — в университете Вашингтона и Ли (Вирджиния).

Следует напомнить, что в американском университете ти­пичными являются исторические отделения, где занято от 10 до 20 преподавателей. Однако имеется немало университетов и кол­леджей, где историю преподают от 2 до 5 преподавателей, осо­бенно на так называемом основном базисном уровне, включаю­щем четырехлетний цикл гуманитарного обучения ( Undergradu­ate Stage), завершающийся присуждением степени бакалавра (BA). Поэтому работа каждого американского преподавателя-истори- ка в условиях профессиональной конкуренции и борьбы бук­вально за каждого студента носит чрезвычайно интенсивный характер и он должен (особенно это относится к так называе­мым общественным, то есть государственным, университетам, Public Universities) предложить своим студентам не менее четы­рех (иногда эта цифра достигает семи!) курсов в семестр, при норме 3 часа на каждый курс в неделю. Поэтому в средних и малых университетах и колледжах русскую историю преподают обычно 1—2 профессора. Так, в университете Вашингтона и Ли, на историческом отделении которого занято 13 преподавателей, оба учебных курса и семинар по истории России ведет проф. Р. Бидлэм, в Кентском, где количество историков вдвое больше, имеется также только один специалист по русской истории — проф. К. Воробек, читающая два курса и ведущая коллоквиум по русской истории. Но и в Мэнсфилдском университете (Пенсиль­вания), в котором я преподавал и где насчитывается всего два историка на полной ставке и один на полставки (ситуация эк­страординарная даже для сравнительно небольшого универси­тета в 3000 студентов), предлагающие в течение четырехлетнего цикла обучения 42 ( ! ) учебных исторических курса; общий двухсеместровый курс по истории России читается на протяже­нии многих лет, поскольку является необходимым условием для получения степени бакалавра по гуманитарным наукам.

Что можно сказать о содержательной стороне преподава­

368

ния российской истории? Разумеется, нельзя забывать, что аме­риканские университеты бывают не только большие и малень­кие, но и элитные и общедоступные. Главная отличительная черта заключается в функции того или иного университета, его мис­сии в системе высшего образования США. Университет может быть «исследовательским» (Research University) и представлять из себя группу колледжей в сочетании с научными институтами и лабораториями, где профессиональная карьера преподавателя (историка в том числе) напрямую зависит от его научных дос­тижений и количества публикаций. В исключительно «обучаю­щих» университетах (Teaching Universities) основное время уде­ляется исключительно общеобразовательной подготовке и пре­подаванию. Довольно часто в таких университетах и колледжах русскую историю преподают люди, не знающие русского языка и не опубликовавшие ни одной научной статьи по предмету своей преподавательской деятельности, зачастую не имеющие доктор­ской степени. Еще 10—15 лет назад почти половина из препода­вавших историю России и советологию американских препода­вателей занимала ставки лишь ассистентов и доцентов, в то вре­мя как количество ученых, имевших наиболее престижную и высокооплачиваемую позицию «полного профессора» (Full Professor), было в сравнении с коллегами, представлявшими другие разделы исторической науки, незначительным7. Вместе с тем общая высокая техническая оснащенность американских университетов, наличие хороших библиотек (в том числе и зна­чительное количество научной литературы на русском языке в крупнейших университетах, включая журнальную историческую периодику), огромное количество вспомогательных материалов по русской и советской истории (исторические карты, кино- и видеофильмы, как художественные, так и документальные); наконец, повсеместная компьютеризация учебного процесса и всеобщий доступ в Интернет сейчас позволяют проводить заня­тия на самом высоком методическом уровне даже в скромных региональных 2-летних колледжах (Community Colleges). Конеч­но, главное здесь, как и везде, зависит от личности самого пре­подавателя, его отношения к предмету, его человеческого и на­учного авторитета. Меняется и качественный состав преподава­телей российской истории. Наряду с новым поколением амери­канских историков-русистов все чаще преподавательскую кафедру

369

в аудиториях ведущих университетов США занимают наши со­отечественники, ибо приглашение российских историков, и в первую очередь молодых, по научно-исследовательским програм­мам стало обычной практикой.

По свидетельствам многих моих американских собеседни­ков, примечательным является то, что преподавание русской истории — ныне гораздо менее политизированный процесс, чем это было в годы «холодной войны» и сравнительно недавние времена. И дело не только в том, что американцы перестали считать Россию «империей зла» и сейчас стремятся преподавать историю нашей страны (как и историю вообще) в соответствии с требованиями политической корректности. Налицо стремле­ние многих американских студентов изучить именно общециви­лизационные аспекты истории России как составной и немало­важной участницы общемирового исторического процесса. От­сюда усиление внимания к историософским и философским вопросам исторического развития России, к выявлению демок­ратических традиций, генезису элементов гражданского общес­тва, к истории реформ и контрреформ с точки зрения объекти­визма, все более заменяющего политическую предвзятость и тен­денциозность. Этим качественным изменениям способствует и значительно расширившийся в последние годы научный, пре­подавательский и студенческий обмен между российскими ис­ториками и их американскими коллегами, изменившиеся для американских исследователей в лучшую сторону возможности работы в российских архивах, осуществление совместных учеб­ных и научно-исследовательских проектов.

Так, публикация статей российских историков на страни­цах ведущих исторических журналов США («American Histori­cal Review», «The Russian Review», «The Slavic and East Europe­an Journal») стала нормой, и совместное обсуждение самых острых проблем далекого исторического прошлого России и событий недавнего прошлого в основном ведется в рамках на­учной корректности и без налета ангажированности и сенса­ционности времен «холодной войны». В свою очередь, статьи крупнейших американских исследователей регулярно публику­ются в России на страницах «Американского ежегодника», на­учных сборников американистов МГУ, Института США и Ка­нады РАН, а на книжных прилавках России все чаще стали

370

появляться работы американских историков-русистов, как, например, Р. Пайпса и Д. Ремника, в которых история нашей страны оценивается с прямо диаметральных позиций.

Наряду с традиционными темами (история крестьянства, рабочих и интеллигенции, военная история, история револю­ционного и демократического движения), все большее внима­ние среди американских преподавателей и студентов вызывают исследования национальных отношений в дореволюционной и послереволюционной России, история молодежи и женщин, а также история и культура отдельных регионов, история внеш­ней политики и развитие российско-американских отношений. Вместе с тем следует отметить, что американская студенческая аудитория хотя и имеет возможность работать с текстами таких классиков российской исторической мысли, как С.М. Соловь­ев, В.О. Ключевский, Н.И. Костомаров, она в гораздо меньшей степени знакома с лучшими исследованиями отечественной ис­ториографии 1960-х — первой половины 1990-х годов.

Несмотря на многочисленные попытки сократить науч­но-исследовательские программы, связанные с русистикой, ко­торые были предприняты в последние годы, в большинстве университетов США удалось сохранить и кадры, и научные уч­реждения, изучающие историю и культуру России. Значитель­ную роль в поддержании высокого уровня исторических иссле­дований и преподавания сыграли как университетские профес­сора, так и сами студенты, активно выступившие в защиту центров славистики и русистики, как это произошло, напри­мер, в государственном университете Огайо, где со стороны администрации была предпринята попытка значительно уре­зать финансирование программ по славистике и где единодуш­ный протест студентов, аспирантов и преподавателей заставил власти пойти на отмену своего решения.

Говоря о перспективах преподавания российской истории в университетах США, можно с уверенностью сказать, что, хотя кризис методологических основ советологии налицо и многие устоявшиеся стереотипы и концепции истолкования историчес­кого прошлого Русского государства — Российской империи — СССР стали частью исторического мифотворчества времен кон­фронтации, идеологической и политической борьбы двух про­тивоположных систем, интерес к историческим, философским

371

и культурологическим проблемам России по-прежнему высок и в целом стабилен. История Россия является необходимой и весьма существенной частью как общегуманитарного, так и специаль­ного исторического образования в США и продолжает вызывать интерес у значительной части американского студенчества. Не­который же внешний спад интереса к проблемам России, отме­чаемый американской прессой, носит временный, конъюнктур­ный характер и не сможет, на наш взгляд, в серьезной степени повлиять негативно на возможности американцев получить ис­торически достоверную, объективную и непредвзятую инфор­мацию об основных параметрах исторического развития России, ее значительном вкладе в европейскую и мировую культуру, лучше понять особенности и трудности современного этапа де­мократических преобразований в России.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. См.: Жук С.И. Заметки о современной американской историографии / / Вопросы истории. 1995. N 10. C. 162—166.

2. The New York Times. 1996. 10. 10.3. См.: Мартин М. Из-под глыб, но что?: Очерк истории

западной советологии / / Отечественная история. 1997. N 5. С. 93—109; Кодин Е. Междисциплинарные исследования как методология: переосмысливая историю американской советологии / / Роль ученых в построении гражданского общества / Информационное агентство США (USIA). М., 1997. С. 174—180.

4. См.: Эктон Э. Новый взгляд на русскую революцию / / Отечественная история. 1997. N 5. С. 68— 79.

5. Тишков В.А. История и историки в США. М., 1985. С. 43—44, 79—80.

6. Riasanovsky N. A History of Russia. Fifth Edition. N. Y.; Oxford, 1993; Dzievanovsky M.K. A History o f Soviet Russia. Fourth Edition. Englewood diffs, 1993; MacKenzie D , ^ rra n M. A History of Russia, the Soviet Union, and Beyond. Belmont (СА), 1993.

7. Тишков В.А. Указ. соч. С. 80.

372

Т.А. Анисимова

О СПЕЦИФИКЕ ПРЕПОДАВАНИЯ КУРСА ИСТОРИИ РУССКОЙ АРХИТЕКТУРЫ И ИСКУССТВА В АМЕРИКАНСКОМ

УНИВЕРСИТЕТЕ

Лекционный курс «История русской архитектуры», пред­варительно разработанный в Волгограде и включенный в про­грамму стажировки в американском университете в Мэнсфил­де, мне предстояло читать в весеннем семестре. Достаточно объемный по содержанию материала, хронологическим рам­кам он, однако, был рассчитан в основном на подготовленных студентов, выбравших для себя архитектурную специальность, и оказался сложным для студентов других специальностей. По­этому в расписании занятий курс предлагался лишь студентам четвертого года обучения.

Почувствовав уже в первые осенние месяцы пребывания в Мэнсфилде интерес нашего окружения к самобытной культу­ре и истории России и учитывая в целом направленность об­щеуниверситетской программы «Год России», я решила до­полнить курс материалом по истории русского искусства. К тому же мною были привезены некоторые материалы по этому пред­мету, в том числе серия слайдов. Идея оказалась как нельзя кстати и вызвала одобрение руководителя отделения искусств доктора Г. Картера, который одновременно являлся и коорди­натором моей стажировки в университете в Мэнсфилде.

Представленный новый вариант рабочей программы кур­са («Syllabus») «История русской архитектуры и искусства» был принят без изменений с единственным замечанием относи­тельно требований, предъявляемых мною к студенческой кур­совой исследовательской работе.

По сути своей «Syllabus» в американском университете не просто рабочая программа курса, как мы обычно понимаем, а своеобразный договор или контракт между профессором и сту­дентом, где указывается регистрационный номер курса (в дан­ном случае «ARH-455»), время и место проведения занятий, офисные часы лектора ( т. е. когда студент может прийти на

373

консультацию), номер его телефона, е-mail, цель и задачи кур­са, его краткое описание, характер проведения занятий, пери­одичность и порядок тестирования и экзаменов; где фиксиру­ются требования лектора к студенту и условия оценки знаний («Grading»), то есть количество кредитных единиц, которые студент может получить за данный курс. Например, студент может получить оценку знаний по пятибалльной шкале, где «А» — наивысший результат, а «F» означает, что студент не аттестован по предмету, причем оценки могут дифференциро­ваться с помощью плюсов и минусов, в отличие от нашей си­стемы, где оценка может быть только «целой».

Замечание д-ра Картера заключалось в том, что в США лектор не имеет права требовать от студентов публичного вы­ступления по своей работе. Мне же хотелось, чтобы студенты сделали такие сообщения на университетской конференции. Бу­дучи в должности приглашенного профессора, работа которо­го оплачивается этими же студентами, я была вынуждена под­чиниться правилам, установленным для американской систе­мы образования.

Не зная, что собой представляют студенты, выбравшие мой курс, насколько они осведомлены в данном предмете, я решила подготовить к первой встрече с ними небольшой ано­нимный тест, который, как мне казалось, должен был помочь мне сориентироваться. Надо сказать, студенты американских университетов регулярно заполняют разного рода тесты, дела­ют это охотно, быстро и вполне искренне. Тест состоял из трех вопросов:

1. Приходилось ли Вам когда-либо изучать предметы, свя­занные с историей русской архитектуры и искусств ?

2. Напишите названия старых русских городов, о которых Вы когда-либо слышали.

3. Кого из великих русских художников и/или архитекторов Вы знаете ?

Смешанное чувство возникло у меня, когда я прочитала ответы. Вообще, университет в Мэнсфилде относится к числу средних по численности студентов среди университетов США, где на отделении искусств (^rt Department) обучалось 56 сту­дентов. Поначалу на мой курс записалось восемь человек (это значительное для отделения число) и затем, когда время вы­

374

бора студентами предметов для изучения в данном семестре закончилось, подошла еще одна студентка с просьбой подпи­сать ее заявление на право посещения занятий. Таким образом, мне предстояло работать с девятью студентами, шестеро из ко­торых специализировались в сфере «Art Education», двое — по «Art History» и одна студентка — по психологии. Меня удиви­ло, что из восьми студентов, так или иначе связанных с миром искусства, лишь один написал, что изучал русскую историю, но никогда не изучал русское искусство в целом. В остальных тестах ответы на этот вопрос были отрицательными.

На второй вопрос в двух тестах ответов не было, в остальных ответах фигурировали в различных комбинациях только три горо­да: Москва, Ленинград (или Санкт-Петербург) и Волгоград.

Ответы на третий вопрос были одинаковыми — студенты не вспомнили ни одного имени. Нет, я не ждала чуда, но рас­считывала увидеть хотя бы всемирно известные имена худож­ников, такие, как Василий Кандинский, Марк Шагал или Ка­зимир Малевич.

Действительно, даже такой небольшой тест открыл мне многое. Я поняла, что мне будет нелегко. В отличие от студентов, с которыми мы работаем у себя в российских вузах, в известной мере подготовленных к восприятию материала, так как они про­слушивают определенный учебным планом набор дисциплин, американские студенты совсем не обязаны знать какие-либо азы по такому предмету, который я им предложила. И все же мне очень хотелось показать им, насколько интересна и своеобразна культура нашей страны, я стремилась оставить след в памяти студентов, пробудить у них интерес к дальнейшему изучению истории России или желание посетить нашу страну.

Чтобы хоть как-то облегчить начало нашей совместной ра­боты, отправной точкой моих занятий стал обзорный курс по истории России вообще. Потратив две лекции на этот матери­ал, я не считала это время потерянным зря. Наоборот, краткая хронология, отпечатанная для студентов, служила основани­ем, на которое шаг за шагом стали накладываться дальнейшие сведения и формироваться представления об исторических вза­имосвязях, процессах, направлениях развития архитектуры и искусства России.

По уровню оснащения компьютерами, копировальной и

375

прочей офисной техникой библиотека университета г. Мэнсфил­да признана одной из лучших среди библиотек в малых и сред­них по численности университетах страны. Возможность для лю­бого студента через Интернет связаться с любым университе­том страны позволила мне порекомендовать им значительно расширить предложенную хронологию русской истории, ука­зав лишь адрес и последовательность поиска развернутой хро­нологии (с 860 г. до настоящего времени), разработанной со­трудниками университета Бакнелл и даже снабженной харак­терными символами или эмблемами для каждой эпохи.

Следует отметить, что меня несколько удивила четко ор­ганизованная в университете система обеспечения студентов необходимой учебной литературой. Порекомендовав два учеб­ника — «The Art and Architecture of Russia» и «Art of the Soviets (Painting, Sculpture and Architecture in a One-Party State, 1917— 1992)» (в университетской библиотеке был лишь один экземп­ляр первого из них, причем не самого последнего издания) — и представив выходные данные по этим учебникам в соответ­ствующую службу, я надеялась, что другой учебник после зап­роса тоже поступит в библиотеку. Но результат превзошел мои ожидания: примерно через месяц после этого и недели за две до начала семестра оба учебника поступили в университетский книжный магазин, причем в последнем издании (допечатка тиража). Меня поразила эта завидная оперативность как резуль­тат технических возможностей и некоторых других отличитель­ных особенностей американской системы образования.

После введения и краткого ознакомления с историческим фоном необходимо было поддержать у студентов интерес к пред­мету, и, конечно, преднамеренным было с моей стороны выне­сение на первый план, то есть в качестве первого раздела, мате­риала, посвященного русскому деревянному зодчеству. С одной стороны, в этом было нарушение хронологии, поскольку исто­рия русской архитектуры практически не располагает памятни­ками древних построек из дерева в силу недолговечности этого материала. С другой стороны, известно, что даже при значитель­ном проценте территории США, покрытой лесами (более 60%), деревянное зодчество в этой стране не сформировалась в столь яркое и самобытное явление, как это было в России. К тому же авторы некоторых учебников по истории русской архитектуры

376

поступают аналогично. Эта методика оправдала мои ожидания: студенты с большим интересом восприняли материал, задавали много вопросов. Помимо использования многочисленных слай­дов и учебных видеофильмов мне приходилось прибегать к изоб­ражению на доске различных схем, конструкций и деталей. Это способствовало лучшему пониманию и более углубленному ус­воению материала. В свое время я подготовила большую коллек­цию слайдов к курсу лекций «История архитектуры русских и национальных земледельческих поселений», который я читала студентам-архитекторам Волгоградской государственной архи­тектурно-строительной академии в течение нескольких лет. Те­мой курсовой работы студентки Дж. Дарт был анализ особенно­стей русского деревянного зодчества. Для этого я предоставила ей 120 слайдов из своей подборки.

Древнерусская музыка настолько тесно связана с наро­дным творчеством, что игнорировать это было бы с моей сто­роны просто неразумно. Поэтому использование музыкальных фрагментов (мелодичных и торжественных песнопений ком­позиторов XVI—XVII вв. Федора Крестьянина и Н.П. Дилец- кого, русских народных песен), на мой взгляд, оживило и обогатило образное представление студентами особенностей русской культуры.

Приятным сюрпризом было для меня то, что по заверше­нии этого раздела большинство студентов в течение субботы и воскресенья сделали из дерева (круглых зубочисток, по длине раза в два превышающих наши спички) небольшие макеты цер­квей, архитектура которых произвела на них наибольшее впе­чатление. Это были, конечно, не многоглавые, но достаточно интересные и выразительные по силуэту конструкции русских церквей. В последующие два-три занятия остальные студенты тоже принесли свои макеты, поскольку здоровый дух соперни­чества и уверенность в своих возможностях самовыражения есть естественное, как я заметила, проявление социальных устано­вок в сознании большинства американцев. Должна отметить в этой связи, что макет студентки, специализировавшейся по психологии, был выполнен не хуже, а, наоборот, лучше неко­торых работ других студентов, имеющих непосредственное от­ношение к творческой деятельности.

С переходом к следующему разделу — средневековью, пред­

377

ставленному в большинстве своем памятниками каменного зод­чества, для лучшего понимания студентами разницы в конструк­тивном строении деревянных и каменных церквей я сама изго­товила в качестве наглядного пособия сборно-разборный макет купольно-крестовой церкви. Каждый студент сделал уже под моим руководством подобный макет. И если в первом случае они больше руководствовались своим эмоциональным восприятием, не все­гда четко передавая пропорции, что придавало их работам более скульптурный, нежели архитектурный характер, то здесь я по­старалась заострить их внимание на конструктивной схеме и от­крывающихся возможностях значительного увеличения внутрен­него пространства церкви с использованием сводного покры­тия, опирающегося на четыре колонны в центре здания. В ре­зультате на экзамене вопросы, связанные с этими двумя типа­ми церквей, не вызывали у моих американских студентов зат­руднений. Все макеты были сфотографированы для выставки, а лучшие были впоследствии использованы как памятные суве­ниры организаторам программы «Год России».

В разделе, посвященном периоду становления централи­зованного Российского государства, особый интерес студенты проявили к истории формирования архитектурного ансамбля Московского Кремля. Это объясняется, скорее всего, эффек­том узнаваемости, поскольку данная тема наиболее часто ис­пользуется средствами массовой информации в США для мо­делирования образа России. То же самое можно отметить и по отношению к дворцовой архитектуре Санкт-Петербурга. Для этих разделов я также использовала слайды, учебные видео­фильмы и музыкальные фрагменты (наибольшее впечатление производило использование слайдов с изображением какой- либо церкви или монастыря в сочетании с магнитофонной за­писью звона Кремлевских, Суздальских, Псково-Печорских или Ростовских курантов).

Интересно отметить, что среди множества исторических личностей, упомянутых мною, студенты особенно выделили Пет­ра I и Екатерину Великую. Отмечая их вклад в историю русской культуры, Дж. Миллер (работа «St.Petersburg: A City and it’s Creator») и В. Биимэн (работа «Catherine the Great — Enlightened Autocracy») посвятили этой теме свои курсовые проекты.

В разделе, анализирующем формирование современной

378

русской архитектуры, студентами были особенно выделены пе­риоды конструктивизма и триумфализма; архитектура Москов­ского метро ими была охарактеризована скорее как вычурная, нежели функциональная. Поскольку в названии лекционного курса была указана именно история русской архитектуры и искусства, то материал по современному периоду носил чисто обзорный характер.

В разделе, посвященном истории русского искусства, были выделены три основные темы: 1) русская классическая иконо­пись и провинциальные школы; 2) обзор русской живописи, скульптуры и декоративно-прикладного искусства (дореволю­ционный период); 3) русское искусство XX века: основные направления и новые тенденции.

Мне казалось, что эволюция русской иконописи в силу своей самобытности может произвести на студентов столь же сильное впечатление, как и русское деревянное зодчество, но в действительности же их более заинтересовала скульптура (ей посвящены были две курсовые работы: В. Маккарти «Monu­mental Thoughts in St.Petersburg» u M. Васкалус «A Talk About Russian Sculpture») и искусство XX века (ему были посвящены три студенческие работы: M. Саллади «Wassily Kandinsky: Mo­ving Towards Spirituality in Art», Э. Ваттс «Kazimir Malevich: Russian Suprematist» и A. Дереа «Marc Shagall — A Russian Ar­tist»). Но самой интересной, серьезно разработанной и обшир­ной по объему материала оказалась работа Л. Миллар, специа­лизировавшейся по психологии, — «Wonder Worker, You Be­ware!» (Alexander Pushkin’s Response to the Works of Peter the Great)», в которую она удачно включила предоставленную мной большую подборку слайдов.

Одновременное использование двух проекторов для пока­за слайдов позволило мне проводить во время занятий сравни­тельный анализ архитектурных объектов, региональных школ иконографии и наиболее характерных художественных произ­ведений. Такой прием дает более наглядное представление и способствует, на мой взгляд, лучшему усвоению студентами материала. Кроме того, студент, по той или иной причине про­пустивший лекцию, имел право самостоятельно посмотреть отобранные по данной теме слайды.

Подбор и ксерокопирование иллюстративного материала

379

(помимо слайдов и видеофильмов) по теме очередного заня­тия также помогали мне. Так, в общей сложности каждый сту­дент к концу семестра имел на руках, помимо рекомендован­ной литературы, и учебное пособие с более чем 170 иллюстра­циями.

Следует отдельно остановиться на таком важном и нелег­ком процессе, как оценка знаний студентов. Преподаватель не имеет права менять количество указанных в «Syllabus» тестов и экзаменов. Заранее, недели за две до очередного экзамена (в моем случае — промежуточного и финального) необходимо дать студентам список вопросов к нему. В американских уни­верситетах наиболее распространена письменная форма экза­мена, и чаще всего используются стандартные для всех студен­тов бланки с одними и теми же вопросами по типу «выбор ответа из нескольких» или «правда — ложь». В силу специфики предмета (использование визуальных вспомогательных средств) к этим, рекомендованным мне координатором, типам вопро­сов я решила добавить несколько иллюстраций, на которых нужно было дописать название отдельных конструктивных эле­ментов, определить приблизительно время и место строитель­ства памятника или выбрать его характеристики из числа пред­ставленных. Кроме того, на один из вопросов необходимо было написать небольшое (полстраницы) резюме, что мне было осо­бенно интересно читать, так как в этом виде процент случай­ности крайне низкий.

В отличие от нашей системы, где нередко оценки студен­тов оглашаются в группе, это в США абсолютно непозволи­тельно, ведь в случае получения низкой оценки могут быть задеты достоинство и самолюбие студента.

Учитывая замечание своего координатора, я исключила пункт об участии студентов в конференции, но это совсем не значит, что я отказалась от задуманного, ибо в результате ин­дивидуальной работы со студентами (помощь в определении темы, подборе литературы и иллюстративного материала, об­суждение плана изложения, выявление ключевых моментов и так далее) каждый из них ( ! ) выступил с докладом на конфе­ренции «Культура, бизнес и политика в современной России», явившейся заключительным аккордом программы «Год Рос­сии» университета г. Мэнсфилда (апрель 1997 года.)

380

Надо сказать, что отведенное оргкомитетом конференции время было недостаточным, чтобы дать возможность всем моим студентам выступить, поэтому мы решили продолжить заседа­ние нашей секции «Русская архитектура и искусство» на одном из занятий, объявив его открытым для всех желающих. Студен­ты сами разработали программу с иллюстрациями, набрали ее на компьютере, размножили и разрекламировали по кампусу. Из всех выступлений наиболее яркими и интересными были признаны два — Л. Миллар и M. Саллади. Оргкомитет вручил им небольшие памятные сувениры, а я как руководитель заня­тий подготовила каждому выступавшему благодарственное пись­мо за подписью организаторов конференции и всех междуна­родных участников данного проекта.

В заключение хочется отметить, что ответы студентов на уже более сложный тест, как по завершению, так и во время финального экзамена, меня очень порадовали. Цель, постав­ленная мной в самом начале, была достигнута — практически все американские студенты изъявили свое желание в будущем обязательно посетить Россию, чтобы своими глазами увидеть все то, о чем они узнали из прослушанного курса лекций. Многие из них написали, что хотят более углубленно познакомиться с культурой России.

Для меня работа с американскими студентами принесла много полезного: это и практическое совершенствование в ан­глийском языке, и новый, я бы сказала, несколько отстранен­ный взгляд на столь знакомый предмет, и апробация в учеб­ном процессе ранее не использованных технических средств, и богатый материал для размышления и публикации нескольких статей, и, наконец, мой скромный вклад в дело укрепления связей между нашими странами в сфере развития программ культурных и образовательных обменов.

381

С.П. Лопушанская, М.В. Косова, О.А. Горбань

ОБУЧЕНИЕ РУССКОМУ ЯЗЫКУ СТАЖЕРОВ ИЗ США КАК ФАКТОР МЕЖКУЛЬТУРНОГО

ВЗАИМОПОНИМАНИЯ

По словам известного языковеда В. фон Гумбольдта, «раз­личные языки по своей сути, по своему влиянию на подсозна­ние и на чувства являются различными мировидениями»1, и «в языке мы всегда находим сплав исконно языкового характера с тем, что воспринято языком от характера нации»2. Данное емкое и лаконичное высказывание в определенной степени со­гласуется с историко-культурным аспектом изучения русского языка как опосредованного отражения совокупности духовных и материальных ценностей, созданных народом в процессе мно­говекового развития. Такой подход к изучению и преподава­нию русского языка был провозглашен еще М.В. Ломоносовым и его последователями, сформулирован в XIX веке В.И. Далем, И.И. Срезневским, активно развивается в трудах современных отечественных и зарубежных языковедов.

1. В Волгоградском государственном университете стажеры из Кента, Мэнсфилда, Граца, Кельна, Брюсселя, Дижона, ву­зов Китая и Кореи проходят семестровое обучение русскому языку как иностранному при кафедре истории русского языка и стилистики. На базе кафедры проводятся научно-методичес­кие семинары Института русского языка Российской Акаде­мии наук им. В.В. Виноградова и Института русского языка им. А.С. Пушкина. В центре нашего внимания находятся вопросы историко-культурного аспекта изучения и преподавания рус­ского языка, прежде всего лексики. Особое место занимает функционально-семантический анализ лексики, считавшейся долгое время устаревшей, вышедшей из активного использо­вания даже в книжно-письменном литературном языке, но возрождающейся в связи с изменениями социальной и кон­фессиональной структуры общества в современной России. В связи с этим в качестве исходного принято положение В. Г. Костомарова о том, что «каждый новый взгляд на историчес­кое соотношение старославянской книжности и исходной вос­

382

точнославянской народно-речевой стихии существенно видо­изменяет наши стилистические представления»3.

Формирование новой геополитической ситуации в пос­леднее десятилетие, обращение к прошлому, к истокам наци­ональной культуры вызвали широкий интерес к церковносла­вянскому языку как у самих носителей русского языка, так и у всех изучающих русский язык. Этот интерес двоякого рода: с одной стороны, наблюдается стремление к изучению церков­нославянского языка, его грамматики в связи с необходимостью и желанием понимать церковную службу, тексты Священного писания и т. д.; с другой стороны, отмечается активное ис­пользование лексики русского литературного языка, генети­чески связанной с церковнославянским, обусловленное язы­ковыми процессами современной эпохи. Это поставило новые задачи в преподавании русского языка как иностранного4.

Изучение церковнославянского языка в иноязычной ауди­тории, как правило, ограничено узкопрофессиональными ин­тересами. Однако обращение к фрагментам церковнославянс­ких текстов возможно и на занятиях с неспециалистами, на­пример в контексте истории русской культуры, классической литературы. Кроме того, рассмотрение церковнославянской лексики обусловлено также новыми процессами в современ­ном русском языке. В.Г. Костомаров в книге «Языковой вкус эпохи»5, отмечая широкую активизацию книжной лексики, церковнославянской по своему происхождению, называет и ряд причин, вызвавших это явление.

С изменением роли религии и церкви в российской об­щественной жизни отмечается актуализация в речи конфесси­ональной лексики и идиоматики, например: «аллилуйя», «ам­вон», «благовест», «Бог», «вера», «грех», «Господь», «Рождес­тво,» «Спас», «храм» и др. (некоторые из подобных слов, обще­славянские по происхождению, связаны с выражением хрис­тианских понятий и ценностей).

Возникновение новых явлений также способствует возро­ждению соответствующих понятий, таких как, например, «бла­готворительность». Активное употребление подобных лексем в современной речи вызвано идеологической переориентацией, изменением культурных и духовных ценностей: «православие», «милосердие», «покаяние». Это подтверждает слова Эдварда Се­

383

пира о том, что «самый значимый аспект русской культуры состоит в изначальной человечности»6. В этом контексте воз­можно переосмысление некоторых возрождаемых понятий. Так, «слово соборность заменяет коллективизм, утрачивая свойствен­ную людям советского воспитания ассоциацию со словом со­бор, с названием церкви... духовность успешно вытесняет бы­лые партийность и народность, оказавшись вполне взаимоза­меняемыми с ним в нынешней официальной риторике»7. Ак­тивное употребление церковнославянской лексики и фразео­логии является также реакцией на хлынувший в литературную речь поток просторечных слов, диалектизмов, жаргонизмов. Все эти процессы в современной литературной речи наиболее ярко отражаются в печати и учитываются на занятиях по русскому языку как иностранному при изучении газетных текстов, со­держащих важный культурный фон. Лингвистический анализ и отбор текстов помогает выявлению рассмотренных изменений и усвоению целого пласта лексики. Основную роль здесь играет работа со словарями. Стажеры не только определяют значение незнакомых слов, но и обращают внимание на имеющиеся сти­листические пометы (многие из часто встречающихся в прессе книжных слов зафиксированы в словарях с пометами «устарев­шее», «в церковном богослужении», «в христианской мифоло­гии» и т.д.), на объем и содержание словарных статей, на на­личие и отсутствие самих слов и т.д.

Многим лексемам посвящены разные словарные статьи, отличающиеся числом выделяемых значений и степенью под­робности их толкования. В словаре С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведо­вой отмечено больше значений, чем в предыдущих изданиях, у слов «Бог», «храм», «покаяние». Так, существительное «покая­ние», кроме толкования «добровольное признание в совершен­ном проступке, в ошибке», объясняется также через синоним «исповедь» (в первом значении). В свою очередь, у слова «испо­ведь» значение «покаяние в грехах перед священником» пред­ставлено в словаре С.И. Ожегова как второе после значения «откровенное признание в чем-нибудь», тогда как в словаре С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой оно (с более подробной фор­мулировкой) выдвигается в качестве первичного по отноше­нию к переносному «откровенное признание»8.

Сопоставление словарей позволяет увидеть также измене­

384

ние стилистических и иных помет. Например, слово «благо­вест», фиксировавшееся ранее как устаревшее, позднее такой пометы не имеет; «гордыня», характеризовавшееся как уста­ревшее, теперь определяется только как книжное и т. д. Это свидетельствует об активизации употребления рассматривае­мых слов в современной речи, об актуализации обозначаемых ими понятий. Неслучайно лексика, связанная с темой «Рели­гия», нашла отражение в предназначенном для иностранцев проекте «Пороговый уровень. Русский язык. Т. 1. Повседневное общение», подготовленном коллективом Института русского языка им. А.С. Пушкина под руководством Е.М. Степановой и вышедшем в свет в 1996 г. под редакцией О.Д. Митрофановой9.

В преподавании, помимо анализа словарей с целью выяв­ления названных изменений в языке, используются такие тра­диционные формы работы над изучаемой лексикой, как под­бор синонимов (в том числе стилистических) и антонимов, поиск производных слов и связанных с ними реалий («город Архангельск» и его житель, «архангелогородец», «Архангельс­кий собор Московского Кремля»), установление сочетаемости слов «ангел-хранитель», «день ангела» и т. д.) и др10.

Лингвистический материал может быть включен в куль­турно-исторический контекст. С целью создания эмоциональ­ного настроя студентов им предлагается прослушивание фоно­записи «Литургии» П.И. Чайковского ^ p . 41), «Литургии Иоанна Златоуста» С.В. Рахманинова ^ p . 31) или других произведений духовной музыки.

Для лучшего ознакомления с предметной лексикой, на­ряду со словарями, используется иллюстративный материал (репродукции икон и фресок древнерусских храмов). При этом раскрывается значение общеславянского слова «плащаница» (кусок полотна, саван), таких греческих заимствований, как «хитон» (длинная или до колен рубаха, которая подпоясыва­лась с напуском), «гиматий» (широкий плащ, который наде­вался поверх хитона), «мафорий» (длинная накидка, которой женщина покрывала голову) и др. Объясняются также семан­тика и употребление слов с отвлеченным значением, напри­мер причастия «всемогущий». Возможности в привлечении куль­турологического материала расширяются с применением со­временных средств мульти-медиа.

385

2. В многообразии и общности человеческих языков нахо­дит отражение диалектика общего и особенного, являющаяся закономерностью функционирования и развития действитель­ности11. Национально-культурное своеобразие языка обнаружи­вается на всех уровнях языковой системы. Грамматика менее специфична в этом отношении, чем лексика. В то же время языки различаются набором, объемом и характером морфоло­гических категорий, организацией синтаксического строя, по­этому важно учитывать несовпадение языковых систем, обра­щать внимание на материал, вызывающий интерференцию, провоцирующую ошибки в русском языке12.

Так, для стажеров из США при изучении русского языка представляют определенные трудности категории рода и паде­жа существительных, глаголы движения, вид глагола и др. Ка­тегория вида глагола, являясь морфологическим ядром функ­ционально-семантической категории аспектуальности, — одна из коммуникативно значимых в русском языке, в английском же, как известно, вид как морфологическая категория отсут­ствует, а многообразие аспектуальных значений передается системой временных форм. Сложность изучения категории вида в иноязычной аудитории объясняется не только широтой ас­пектуальных значений, но и многообразием средств их выра­жения, зависимостью употребления видовых форм от контекс­та или ситуации общения.

Систематизация ядерных и периферийных средств выра­жения аспектуальных значений оказывается важным приемом обучения грамматике. Определить главное значение, увидеть осо­бенности частных употреблений, объединить видовые формы в блоки, имеющие общность грамматических, темпоральных и модальных функций, позволяет оппозиционное представление языковых единиц.

Оппозиция видовых пар глагола основывается прежде все­го на значении, и в иностранной аудитории высветить диффе­ренциальные семантические признаки помогает опора на лек­сику, «лексическая компетенция грамматических правил»13. В первую очередь, для демонстрации видовых различий использу­ются глаголы, лексическое значение которых ярко обнаружива­ет идею процессуальной результативности действия14. Кроме это­го, для понимания характера глагольных действий и их аспекту-

386

альной семантики привлекается контекст или ситуация. Некото­рые видовые значения реализуются в минимальном контексте, на уровне словосочетания («начать», «продолжить», «кончить», «перестать» + НВ; «успеть», «спешить», «торопиться», «забыть» + СВ; «долго», «целый день», «два часа» + НВ; «сразу», «нео­жиданно», «вдруг» + СВ и т. п.). Однако в ряде случаев, где выбор вида определяется коммуникативной установкой говорящего (например, общефактическое/конкретно-фактическое значе­ния), важна аспектуальная перспектива текста, так как воспри­ятие и порождение высказывания идет путем соединения смыс­ловых блоков, а не отдельных слов. В каждом блоке в смыслооб­разующей фразе заключен общий грамматический смысл, кото­рый на последующей фазе реализуется в комплексы глаголов совершенного и несовершенного вида в соответствии с аспекту- альной перспективой текста. Именно контекстуальный подход с ориентацией на отдельные предложения и речевая ситуация по­могают определить выбор видовой формы15.

3. При изучении грамматики обращается внимание на тер­минологию, так как через систему терминов формируется пред­ставление об устройстве языка, механизме его действия. При этом учитываются различия между общелингвистическими тер­минами, характерными для понятийной системы отдельного языка, русского или английского. Функционирование отдель­но взятого термина обусловлено структурными и семантичес­кими качествами всей терминосистемы, поэтому важно не толь­ко определить значение термина, но и установить его отноше­ния с другими лексическими единицами, как специальными, так и общеупотребительными.

Терминология составляет особую область системы языка, с одной стороны, она, ориентируясь на международные кон­такты специалистов, стремится быть интернациональной, с другой стороны, опирается на лексику родного языка. Специ­фика русских лингвистических терминов определяет своеобра­зие способов и приемов их семантизации.

В лингвистической терминологии достаточно широко пред­ставлена синонимия, и традиционно одним из способов семан­тизации терминов в иностранной аудитории является обраще­ние к единицам иноязычного происхождения, выполняющим функцию синонима. Однако в терминологии синонимия имеет

387

свою специфику и является одной из серьезных проблем в пере­водческой и педагогической практике, так как объем понятия, обозначенного термином в одном языке, нередко не совпадает с объемом понятия в другом. К тому же, в силу конвенциональ- ности терминологического значения некоторые иноязычные тер­мины, первоначально функционирующие в языке как синони­мы, в концепциях отдельных исследователей приобретают нео­динаковое содержание. Все это ограничивает использование дан­ного способа толкования терминологического значения.

В содержательном плане исконная русская терминология восходит к предметно-номинативным пластам словарного фонда национального языка, и один из путей появления терминов — специализация значения общеупотребительных слов, семанти­ческий способ словообразования, или терминологизация. В ре­зультате этого процесса происходит сужение семантического объема лексемы, при этом у нового означающего сохраняется не только прежняя форма, но и некоторые компоненты плана содержания общеупотребительного слова. Образованная таким способом терминологическая лексика, как правило, не лиша­ется своей живой внутренней формы, образности, не порыва­ет с теми культурно-историческими ассоциациями, которые имеются у исходного слова16.

Прямая или опосредованная связь лингвистических терми­нов с общелитературным языком, их соотнесенность с опреде­ленными элементами общего фонда — свойство, которое может служить базой для их семантизации в иностранной аудитории.

4. Принцип коммуникативности, являющийся ведущим при обучении языкам, предполагает ориентацию на активные грамматические формы и речевые структуры в их естественном звучании, диалогическую форму речи, реальные, значимые для студента ситуации общения и определяет представление язы­ковых явлений всех уровней не изолированно, а в рамках выс­казывания или текста. В связи с этим именно текст становится тем организующим стержнем, который позволяет синтезиро­вать речевые навыки и отрабатывать их взаимодействие в речи, он становится главной единицей и материалом обучения.

В практике речевого общения важно владеть вариантами средств выражения одного содержания, поэтому коммуника­тивные потребности определяют выбор текстов, в которых

388

смысл обусловливает языковую форму, где текстообразующую роль играют грамматические единицы. Переход от чтения тек­ста к его интерпретации дает возможность формировать транс­формационные навыки в области употребления слов, грамма­тических форм и синтаксических конструкций, знакомить как с устойчивыми формулами общения, так и с вариативными. Опора на активные модели, их реализация в речи позволяют решить основные коммуникативные задачи: передать инфор­мацию, выразить запрос, личностное отношение и др., а так­же достаточно свободно использовать их в новых, в неучебных условиях общения.

Знакомство иностранных стажеров с литературными тек­стами всегда рассматривается в тесной связи с проблемой фо­новых знаний. Художественный текст выполняет важнейшую функцию, связанную с передачей содержательной стороны яв­лений и процессов национальной истории и культуры, знако­мит с особенностями быта и традициями народа — носителя изучаемого языка. При этом и сами произведения художествен­ной литературы являются частью национальной культуры, рас­крывая особенности национального характера, нравственно­эстетический идеал народа, так или иначе связанный с обще­человеческой системой ценностей.

Язык не будет освоен в полной мере без погружения в мир духовных ценностей народа — носителя данного языка, без формирования способности иностранных стажеров к адек­ватному восприятию явлений, специфичных для каждой из со­прикасающихся национальных культур. В текстах представлены фрагменты лингвистической картины, раскрывающиеся в сло­варном составе, системе образных средств и вербальных оце­нок, а также национально-культурный потенциал синтакси­ческих единиц и конструкций, отражающий выработанный в истории национального языка стереотип структурирования мысли. На занятиях по РКИ используются тексты различной сложности и жанрово-стилистической отнесенности (художе­ственные, публицистические, деловые), письменные и устные, звучащие (записи теле- и радиопередач), тексты, в которых выражены разные типы речи (монолог, диалог)17.

5. Современные подходы к обучению русскому языку как иностранному предполагают создание и практическое исполь­

389

зование национальных текстов, соотнесенных с международ­ной системой сертификации уровней владения иностранным языком. В ведущих российских вузах (Институте русского языка им. А.С. Пушкина, МГУ, СПбГУ, РУДН, МПГУ) разрабаты­ваются критерии выделения уровней тестирования, принципы описания объема и содержания тестовых материалов, отвечаю­щих европейским стандартам языковой сертификации, позво­ляющим оценить знания изучающих язык по видам речевой деятельности (чтению, аудированию, произношению, письму) и аспектам языка (грамматике, лексике, фонетике).

На базе Волгоградского государственного университета с 1997 года в соответствии с решением Научно-методического совета при Министерстве общего и профессионального образования РФ открыт Региональный центр тестирования граждан зарубежных стран по русскому языку. Вероятный контингент этого центра — стажеры из Австрии и Германии, приезжающие на краткосроч­ные курсы при ВолГУ, студенты американских университетов, изучающие русский язык в рамках программы по обмену, иност­ранные бизнесмены, имеющие деловые контакты с предприяти­ями Волгограда и области, стажеры из вузов Китая и других стран. Наряду с проведением экзаменов на сертификат «Русский язык как иностранный» по официальным материалам, представляе­мым головным Центром тестирования, секция РКИ при кафедре истории русского языка и стилистики ВолГУ планирует работу проблемных групп для проведения тематических консультаций с целью повышения языковой компетенции учащихся и их подго­товки к последующему лингводидактическому тестированию.

Такая форма предварительного консультирования включа­ет рассмотрение языкового материала в сочетании с его культу­рологической интерпретацией, что позволяет ориентировать граждан зарубежных стран не только на усвоение лексической и грамматической систем, но и на воспроизведение в речи мента­литета, характерного для русской лингвокультурной общности.

Культурологический аспект преподавания русского языка в иностранной аудитории, используя традиционные методы и приемы, которые дополняются лингвистическим комментиро­ванием, расширением привлекаемого текстового и культурно­исторического материала, обращением к языковой личности прошлых и современных эпох, способствует не только совре-

390

шенствованию знаний языка, но и глубокому пониманию как истории культуры, так и современных процессов, происходя­щих в российском обществе.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Гумбольдт В. фон. От антропологии к лингвистике / / Язык и философия культуры. М., 1985. С. 370.

2. Там же. С. 373.3. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. М., 1994. С. 23.4. Лопушанская С.П., Горбань О.А Культурологический аспект

в преподавании лингвистических дисциплин исторического цикла / / М атериалы X научной конференции профессорско- преподавательского состава / Волгоградский гос. ун-т. Волгоград, 1993. С. 111—119; Лопушанская С.П. Историко-культурный аспект изучения и преподавания русского языка / / Теория и практика русистики в мировом контексте: Международная конференция, посвященная 30-летию МАПРЯЛ. М.: Институт русского языка им. А.С. Пушкина. М., 1997. С. 123—124.

5. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. М., 1994. С. 23, 58— 59, 110-111, 118—120.

6. Сепир Э. Культура истинная и мнимая / / Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 471.

7. Костомаров В.Г. Указ. соч. С. 110—111.8. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1984; Ожегов

С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1993.9. См.: Пороговый уровень. Русский язык. Т. 1. Повседневное

общение / Под ред. Митрофановой О.Д. / Совет Европы: М.: Пресс, 1996. С. 92, 251, 252, 258.

10. Горбань О.А. История русской культуры на занятиях по развитию речи / / Современные подходы к формированию профессиональных качеств учителя-русиста зарубежной школы: Тезисы докладов и сообщений I I I Международной конференции / МАПРЯЛ. Волгоград, 1991. С. 145.

11. См. : Супрун А.Е. Лекции по лингвистике. Минск, 1980. С.129.

12. См.: Клобукова Л., Михалкина И., Солтановская Т., Хавронина С. Русский язык в деловом общении / Под ред. Дэна Дэвидсона. ACTR/ ACCELS. Washington, 1997.

391

13. Мустайоки А., Павлова Р., Супрун А.Е. Функционирование русского языка и его лингвистическое описание / / Русский язык и литература в общении народов мира: проблемы функционирования и преподавания. М., 1994. С. 6.

14. См.: Косова М.В. Практикум по морфологии русского языка (для иностранцев, начинающих изучать русский язык). Волгоград, 1997. С. 25—27.

15. См.: Косова М.В. Предметная и понятийная отнесенность термина «вид» в современном языкознании / / Термины в языке и речи. Горький, 1985. С. 97—106; Косова М.В. Роль временной определенности действия в процессе функционирования видовых форм русского глагола / / Межвуз. науч. конф. “Функциональная лингвистика ”. Ялта, 1995. С. 89.

16. См.: Косова М.В. Изменение семной структуры слова в процессе терминологизации / / Материалы XIнаучной конф. проф. - преп. сост. Волгоград, 1994. С. 275—280.

17. См.: Клобукова Л., Михалкина И., Солтановская Т., Хавронина С. Указ. соч.; Лопушанская С.П., Максимова Т.В., Иншакова Е.И. Беседы о мировой экономике (говорим по-русски / говорим по-английски). Волгоград, 1994; Косова М.В., Горбань О.А. Тексты и задания для работы по русскому языку с иностранными стажерами. Волгоград, 1994.

Н.Л. Шамне, М.В. Милованова

ОСОБЕННОСТИ АДАПТАЦИИ СТУДЕНТОВ В ИНОЙ КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЕ

Проблемам адаптации в последние годы отводится одно из главных мест в процессе обучения иностранных учащихся1. Непродолжительный период пребывания иностранных студен­тов в нашем университете (3—4 месяца), различный уровень их языковой и культурологической подготовки значительно ос­ложняют адаптационный период и требуют комплексного под­хода к решению этой задачи: 1) учета особенностей социально­культурной адаптации зарубежных студентов в русскоязычной среде; создания минимального социокультурного опыта и но­вого социокультурного ожидания (добиться этого можно при

392

обучении русскому языку на материалах российской культуры, в частности, на занятиях по лингвострановедению и перево­ду); 2) учета психолого-педагогических аспектов адаптации. Из­вестно, что чем больше культурные различия (культурная дис- танцированность), тем сложнее протекает процесс адаптации в иной культурной (иноязычной) среде. При этом можно на­блюдать, что иностранцы, прибывающие в более развитую стра­ну, могут казаться сами себе «ущербными» и наоборот, инос­транцы, прибывающие в менее развитую страну, считаются «привилегированными». Первые в большей степени тяготеют к соответствию культуре страны пребывания, во втором случае представители принимающей страны в большей или меньшей степени стремятся сравняться по культуре с иностранцем.

При этом для студентов, которые уже дома научились при­спосабливаться к быстрой смене социальных ролей, проблема адаптации в иной культуре проходит безболезненно2.

В научной литературе принято говорить о различных стра­тегиях решения проблемы адаптации3. Обобщая разные подхо­ды к этой проблеме, можно выделить несколько видов культу­рологической адаптации.

Инструментальная адаптация характерна для тех студен­тов, которые ставят перед собой четкие образовательные цели и задачи и концентрируются на их выполнении. Эти люди пря­мо или через своих земляков поддерживают контакт со своей культурой; стресс или сложности в адаптации они испытыва­ют преимущественно в отношении учебного процесса и своих академических успехов. Их минимальный контакт с представи­телями иной культуры в данном случае ограничен рамками де­лового общения, связанного с учебным процессом. На таких студентов пребывание в иной культурной среде не накладыва­ет никакого отпечатка, и по возвращении домой у них нет про­блем реадаптации.

От инструментальной значительно отличается идентифи­цирующая адаптация. При этом типе адаптации студенты пол­ностью попадают под влияние иной культуры, академические цели обладают меньшей мотивационной силой, чем сам меж- культурный контакт. Поведение таких студентов в период адап­тации нацелено на то, чтобы как можно быстрее вступить в интеракцию с культурой страны пребывания. По возвращении

393

на родину у таких студентов могут возникнуть проблемы с ре­адаптацией.

Возвратная адаптация начинается с того, что студент, как и при идентифицирующей адаптации, полностью принимает чужую культуру, вживается в нее. По значимости межкультур- ные контакты превалируют над академическими целями и за­дачами. Такой студент в начале своего пребывания стремится усвоить и шкалу ценностей иной культуры. Но в какой-то мо­мент наступает полоса напряженности в межличностных отно­шениях, что мешает завершению процесса адаптации. Студент перемещает свой интерес на контакт с земляками и к концу пребывания заботится прежде всего о восстановлении (рекон­струировании) своей национальной идентификации, причем зачастую в утрированном виде.

И наконец, четвертый тип адаптации — так называемую резистантную адаптацию — мы наблюдаем в тех случаях, когда сходства и различия между культурами акцентируются студен­том больше, чем сходства и различия между отдельными людьми. Отношение к культуре страны пребывания в значительной мере определяется представлениями и ценностями родной культу­ры. Как правило, в таких случаях адаптация — минимальная.

Тенденция поддерживать эмоционально важные и интимные связи с земляками свойственна как немецким, так и американс­ким студентам, обучающимся за рубежом, она является важной предпосылкой успешной учебы и психологического комфорта.

Все сказанное выше необходимо учитывать, когда мы го­ворим и о собственно методических и лингвистических осо­бенностях преподавания русского языка как иностранного (РКИ).

В научной литературе по вопросам методов преподавания иностранного языка принято говорить либо об иностранцах во­обще, либо о конкретной национальной группе.

Поскольку в практике курсов РКИ в Волгоградском госу­дарственном университете группы студентов комплектуются по национальному признаку, в соответствии с межвузовскими со­глашениями, то и подход в обучении должен учитывать наци­онально-специфические особенности менталитета учащихся.

Различия в речевом поведении носителей разных культур, например, русской и американской, можно наблюдать, в час­

394

тности, на примере языковой реакции по отношению к той или иной ситуации. Для усвоения правил адекватного речевого поведения наиболее важной является выработка правильной языковой реакции на ту или иную ситуацию, то есть усвоение тех речевых формул, которыми говорящий пользуется, того культурного компонента языковых единиц, под которым обычно понимается лексический фон и разного рода коннотации4.

Важным признаком многих моделей коммуникативного под­хода в преподавании РКИ является то, что при помощи заданных языковых средств реализуются речевые действия по схеме «сти­мул—реакция». Решающим является не только сам факт того, что используются языковые средства или как они используются, но и то, какой контекст ими создается и почему, какая следует на него реакция. В этой связи большой интерес в процессе обучения русскому языку представляют прагматические клише (ПК), вла­дение которыми может служить индикатором уровня адаптации иностранных студентов в русскоязычной среде.

Суть ПК состоит не в буквальном значении лексического состава, а в их прагматической функции в ситуации общения. Сфера употребления ПК так тесно связана с типизацией ситу­ативных рамок, что говорящий в каждом случае выражает только общепринятую интерпретацию и тем самым представляет себя членом данного языкового коллектива5. Напротив, неупотреб­ление ожидаемого клише воспринимается как отказ от обще­ния и даже демонстративное неуважение к собеседнику. На­пример, комплименты в английском языке более клиширова­ны, чем в немецком или русском.

Акты извинения, то есть стереотипные реакции на соб­ственные малоактивные действия, больше клишированы в анг­лийском языке и меньше — в немецком. В русском языке кли- шированность извинений еще слабее, что проявляется как в офи­циальном, так и в неофициальном общении. Например, семан­тический компонент «вина» в русских формулах присутствует в большей степени, чем в немецких и английских. Следовательно, чувство вины скорее является условием извинения в русской культуре, чем в немецкой или американской, где степень десе- мантизации клишированности выше6.

Употребление ПК закреплено за определенными ситуа­циями, а степень предсказуемости ПК варьируется от культу­

395

ры к культуре, от представителя одного социального слоя к представителю другого.

Для диалогических ПК существует разная степень обяза­тельности реактивной реплики. Для формул приветствия она до­статочно высока, для форм выражения благодарности — значи­тельно ниже: в немецкой и англо-американской культурах ми­нимизация повода для благодарности практически обязательна (keine Ursache!; not at all!), в русской же культуре реакции типа «не за что» более факультативны.

Практический интерес в процессе адаптации иностран­ных студентов представляет и изучение аспекта вежливости ПК. Категория вежливости определяется национальной культурой, характером ситуации (приватная, официальная, профессио­нальная) и социальными параметрами (статус и дистанция между партнерами по общению).

Присутствие или отсутствие ПК действует как индикатор вежливости только в рамках одной культуры и с учетом соци­альных параметров партнеров по коммуникации. Например, из­винения сверху вниз по статусу в русской культуре не стерео­тип, а маркированная вежливость. Следовательно, иностран­ный студент должен усвоить, что отсутствие извинений сверху вниз в русской культуре нейтрально, немаркированно, а в не­мецкой и англо-американской культурах их присутствие — про­явление нормальной, ожидаемой, нейтральной вежливости. Вопрос о вежливости ПК возникает у иностранных учащихся и в случаях, когда имеются синонимичные варианты. Напри­мер, в паре «извините — простите» (entschuldigen Sie — verzeihen Sie; I am sorry, Excuse me — Forgive me) — разная степень вежливости: «извините» означает просьбу учесть оправдатель­ные причины и не считать очень виноватым данного человека; «простите» означает просьбу не сердиться несмотря на то, что этот человек виноват.

В русской культуре в такого рода клише семантика пусть редуцированно, но присутствует в большей степени, чем в при­веденных эквивалентах из немецкого и английского языков. То есть, если русский извиняется, то он действительно признает свою вину, а не делает это из вежливости. Это приводит часто к тому, что иностранные студенты, не знакомые с особенностя­ми речевого поведения, считают русских невежливыми, что и

396

способствует формированию определенных стереотипов7.Каждый зарубежный студент, знакомясь с новой для него

культурой, проходит через такие периоды, как «розовый» и пе­риод аккультурации. Романтические отношения с новой действи­тельностью наблюдаются две-три недели, их сменяет ностальгия и психологический дискомфорт, которые могут длиться один- два месяца, пока студент не найдет свое место в непривычных условиях, а это значит, что может пройти половина срока его пребывания в иной культуре. Ускорить процесс аккультурации, предотвратить или смягчить культурный шок, направить процесс адаптации по оптимальному руслу можно, если в практике пре­подавания РКИ, с одной стороны, учитывать индивидуальные особенности адаптации, с другой — исходить из того, что овла­дение правилами речевого поведения в иной культуре не менее важно, чем овладение грамматикой, лексикой и фонетикой.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. См.: Медико-биологические, культурологические и педагогические аспекты адаптации зарубежных студентов: Тезисы докладов Всероссийской конференции. 15—18 сентября 1997 г. Волгоград, 1997; Brislin R.W. Cross-Cultural Encounters: Face-to- Face Interactions. N.Y.: Pergamon Press, 1981; Ellingsworth H.W. A Theory of Adaptation in Intercultural Dyads / / Kim Young Y , Gudykunst W.B. (Ed.) IICA. Vol. 12. Theories in Intercultural Communication. Newbury Park ( CA). Sage. 1988; Oberg K. Culture Chock: Adjustment to New Cultural Environments / / Practical Anthropology. 1960. № 7. P. 177—182; Torbiorn I. Culture Chock and the U-Shaped Adjustment Curve / / Torbiorn I. Living Abroad. Personal Adjustment and Personal Policy in the Overseas Setting. Chichester etc. Wiley. 1982. P. 90— 118.

2. Bachner S. The mediating man and cultural diversity / / Topics in Culture Learning. 1973. № 1. P. 23—37.

3. Pedersen P.B. Ist interkulturelle Kommunikation trainierbar? Die Psychologie der Anpassung und ihre Grenzen / / Jahrbuch Deutsch als Fremdsprache. 1981. № 7. S. 57—73.

4. Костомаров В.Г. Методика преподавания русского языка как иностранного. М., 1990. С. 130.

5. Coulmas Florian. Poison to your soul. Thanks and apologies

397

contrastively viewed / / Coulmas F. (Ed.) Conversational Routine: Explorations in Standartized Communication Situations and Prepattemеd Speech. The Haage. 1981. Monton. P. 69—91.

6. См.: Ратмайр P. Функциональные и культ урно­сопоставительные аспекты прагматических клише (на материале русского и немецкого языков) / / Вопросы языкознания. 1987. № 1.

7. Bausinger Hermann. Stereotypie und Wirklichkeit/ / Jahrbuch Deutsch als Fremdsprache. 1988. № 14. S. 157—169.

С.П. Кушнерук

ПРОБЛЕМА СТЕРЕОТИПА В ПРАКТИКЕ ПРЕПОДАВАНИЯ АМЕРИКАНСКИМ

СТУДЕНТАМ

Формирование барьеров, различных по сложности, глуби­не и степени преодолимости, возникающих у американских сту­дентов как во время обучения в России, так и при взаимодей­ствии с российскими Visiting-Professors в американских универ­ситетах, имеет сложную природу. В значительной мере проявле­ние таких барьеров связано с различными по происхождению стереотипами, совершенно неизбежными, ибо они определя­ются всеми условиями существования в определенной среде со сложным взаимодействием социальных, экономических, этни­ческих, политических и других факторов. Сразу необходимо под­черкнуть тот факт, что внутренние барьеры носят обоюдный характер, в отмеченных обстоятельствах они присущи как обу­чаемым, так и обучающим. Преодоление экстраакадемических, не связанных с внутренними особенностями учебных дисцип­лин, барьеров со стороны преподавателя является крайне жела­тельным обстоятельством, это во многом повышает эффектив­ность учебного процесса, устанавливает атмосферу психологи­ческой комфортности, большего доверия и взаимопонимания. Необходимо отметить большое значение в разрешении пробле­мы достаточно продолжительного «погружения» преподавателя в реалии страны, из которой прибыли обучаемые.

398

В процессе работы как в России, так и в США проявились некоторые проблемы, барьеры, базирующиеся на предустанов­ке, определяемой системой стереотипов. Далеко не полный и обобщенный анализ барьерообразующих стереотипов, имею­щих различные корни и степени устойчивости, дает основание на уровне гипотезы, по крайней мере, признать значимыми следующие внутренние предустановки без их иерархизации и системного описания.

Предустановка определяется общекультурным стереоти­пом, включающим систему частных составляющих. Здесь прежде всего необходимо отметить различия в понимании роли куль­турных институтов в США и России, различия в социальной и общей, ситуативной значимости разных проявлений культур­ной жизни. Кроме того, важны различия в акцентах, связанных с разной социальной оценкой тех или иных конкретных прояв­лений культурной жизни. Американский студент в возрасте 20— 22 лет в подавляющем большинстве случаев воспринимает как само собой разумеющееся, как естественное составляющее куль­турного существования соседство с его общежитием мощного спортивно-культурного комплекса. При этом сформирована внутренняя потребность активного пользования его возможно­стями. В студенческое общество внедрена доминанта: модно и полезно быть спортивным, модно и полезно если не с понимани­ем, то с уважением относиться к серьезной музыке. При этом модность и чувство внутренней необходимости активно под­крепляются комплексом мер, которые зачастую представляют­ся противоречащими принципам американского прагматизма. В частности, немыслим студенческий городок, который пред­ставлял бы собой то явление, которое мы встречаем в подавля­ющем большинстве провинциальных вузов России, когда вуз является исключительно образовательным учреждением. Куль­турно-образовательная функция университета, независимо от того, осознается это или нет, реализуется установлением прак­тически обязательных структуры и отношений, которые не­посредственно в условиях студенческого городка обеспечивали (и приветствовали!) бы беспроблемное существование спортив­ного современного центра с бассейном, кино- и театральных залов, радио- или/и телестанции, университетского симфони­ческого и духового оркестров, библиотеки очень высокого уров­

399

ня. Кампусообразующая роль в большей мере принадлежит куль­турно-спортивным, а не образовательным учреждениям.

Таким образом, один из барьеров, который приходится преодолевать американским студентам в России, — различия в системе реализации культуры и сниженная статусная роль куль­турных учреждений в вузе. Различия предметного наполнения культурной жизни в двух странах являются естественными, если что-то вызывает повышенный интерес американцев (с неод­нозначной оценкой явления), так это гипертрофия американ­ской составляющей на российском телевидении, в музыке, в организации так называемого Life Style.

Автор далек от мысли позитивизировать американский фон, создающий барьеры при погружении в российскую дей­ствительность. Один из стереотипов, заключающийся в амери- каноцентризме, определяет легковесное, поверхностное отно­шение к анализу и пониманию неамериканских культурных ценностей. Показателен анализ творчества П.И. Чайковского: мелодика, выбор той или иной музыкальной формы произве­дения трактуются как проявление бисексуального начала в со­знании автора, и эта трактовка является основой понимания музыкального творчества композитора.

Важно, что составляющей общекультурного стереотипа яв­ляются его компоненты, связанные с культурой поведения и по­требления. Возможно, все, что связано с культурой потребления, требует отдельного рассмотрения за пределами общекультурного стереотипа, поскольку эта составляющая американской жизни испытывает наибольшее воздействие противоположных по сути факторов: национальной привычки, эмоциональной окрашенно­сти выбора и, безусловно, финансово-экономического состоя­ния. Однако в стереотипах поведения наиболее проявляющимися являются те, которые связаны с отношениями «мужчина—жен­щина» и межрасовыми отношениями. Межполовые отношения молодежи России, и студенчества в частности, т.е. те отношения, в которые неминуемо бывают вовлечены прибывающие из США стажеры, характеризуются отсутствием «демонстративного демок­ратизма», сформированного в американском обществе мораль­но-юридическими нормами. Формальный, юридический аспект, лежащий в основе поведения представителей различного пола от­носительно друг друга, формирует устойчивый внутренний барь­

400

ер, проявляющийся в поведении стажеров, в особенности в пер­вые недели пребывания в России. В этой связи интересным явля­ется восприятие американскими студентами стиля одежды рос­сийских студенток. С точки зрения сформированного в США сте­реотипа стиль одежды россиянок на первых порах представляется провоцирующим, совмещающим эротизм с официальностью, по­добное восприятие естественно на фоне функционально оправ­данной американской «бесполой униформы»: джинсы, свитер, кроссовки. Юридический и историко-этнический компоненты формируют устойчивый стереотип межрасового поведения. Пере­нос принципов этого поведения на российскую действительность является сложной задачей, поскольку даже россиянам в после­дние годы не удается определить общие принципы межэтничес­ких и межнациональных отношений, характеризующихся в Рос­сии наибольшей неопределенностью и противоречиями. Выра­ботка принципов корреляции между основами межэтнических от­ношений, разработка хотя бы объяснительно-описательной мо­дели этих отношений в нашей стране помогли бы, по крайней мере, пониманию приезжающими стажерами различий в декла­рируемых и реальных положениях в указанной сфере. Тем более что явные противоречия между провозглашенными принципа­ми, с одной стороны, и фактами бытового сознания и поступка­ми, мнениями, личными взглядами на межэтнические отноше­ния в США абсолютно очевидны. Достаточно отметить формиро­вание относительно нового явления — внутреннего ожидания проявления «расизма наоборот».

Сложными и интересными с точки зрения своей природы являются стереотипы лингвистического характера. Один из ба­рьеров, связанный с этими стереотипами, лежит в области осоз­нания роли и сути языка. Анализ лингвистических стереотипов тем более важен, что основным объектом изучения американ­скими студентами является русский язык. Осознание и воспри­ятие нормы, нормативных явлений в изучаемом языке происходят на фоне сформированного представления о норме в родном языке. Поскольку в американском варианте английского языка про­блема нормирования появляется, судя по оживленному обсуж­дению в СМИ и в научных кругах, в двух типовых ситуациях: при анализе расхождений между «белым английским» и «афро­американским английским» (т.е. нормирование на фоне этно­

401

лингвистических расхождений) и, в меньшей мере, при изуче­нии социолингвистической дифференциации языка, — суще­ствует некоторая внутренняя установка на подобные расхожде­ния в русском языке. Однако для русского языка нормирование более актуально в связи с территориальным, диалектным раз­нообразием; учет различий между социолектами, при всей их значимости, на исходных этапах изучения русского языка носит формальный характер. Объяснение в расхождении при оценке нормативности речи косвенным образом снимает одну из чрез­вычайно важных проблем, стоящих в первом ряду ценностных ориентаций американского гражданина. Иное содержание нор­мирующего процесса, при котором нормированию подвергают­ся системы единиц и отношений, отличных от тех, которые нормируются в родном языке, подсознательно, а на первых по­рах и вполне осознанно, могут восприниматься как посягатель­ство на свободу индивидуального выбора того, что родная язы­ковая среда не нормирует. При объяснении сути явления и осоз­нании его изучающими отмечается смешанное отношение к новой, противоречащей стереотипу ситуации: с одной сторо­ны, удовлетворен американский прагматизм (упрощается изу­чение, язык сводится к инвариантной форме), а с другой — составляющая стереотипа, связанная со свободой индивидуаль­ного выбора, инерционно противодействует нормирующим дей­ствиям, носящим в русском языке более жесткий характер.

На вопрос о том, что вызывало наибольшее чувство внут­реннего протеста в обыденной жизни во время пребывания в России, одним из ответов, привлекших внимание, было рас­суждение, связанное с несоответствием ролевой ситуации и эмо­ционально-поведенческими проявлениями со стороны россиян. Большая закрепленность речевых образцов за определенными социально-статусными и профессионально-ролевыми ситуаци­ями в США формирует определенные стереотипы, конфликту­ющие с реалиями российской действительности. Со своей сто­роны, не желая попадать в ситуации, в которых поведение по­казалось бы окружающим неадекватным, американские студен­ты в течение длительного времени вынуждены вести себя более сдержанно, чем того требует ситуация. Так внутренние сдержи­вающие механизмы обеспечивают в конце концов накопление психологического напряжения, требующего выхода, становит­

402

ся необходимой эмоциональная разрядка. Одной из наилучших форм такой разрядки оказалось посещение футбольных матчей, в процессе которых происходит эмоциональное раскрепощение. При этом интернациональный характер спортивного «боления», переживания, атмосфера единения обеспечивают положитель­ный эффект при снятии накопленного напряжения; дополни­тельно решается задача внеязыковой, эмоционально-образной формы восприятия изучаемой действительности.

Множественный как по происхождению, так и по прояв­лению характер стереотипов, определяющих барьеры в обуче­нии и восприятии непривычного окружения, требует комплек­сного анализа и может являться предметом изучения одновре­менно для психологов, методистов, лингвистов, этнографов, социологов. В учебной практике в связи с вышеозначенными проблемами возрастает значимость таких курсов, как «Лингвос- трановедение», «Страноведение» (в американской учебной прак­тике автор предпринял достаточно обнадеживающую по резуль­татам попытку решить в некоторой степени указанные пробле­мы в рамках семестрового учебного курса «Russian Experience).

О.А. Прохватилова

ЗНАКОМСТВО С ЯЗЫКОМ РЕГИОНА НА ЗАНЯТИЯХ ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ КАК

ИНОСТРАННОМУ

В настоящее время русское речевое общение выступает не только в качестве средства приобщения к культуре страны изу­чаемого языка, но и выполняет роль посредника в осуществле­нии диалога культур.

Общеизвестно, что культура и язык являют собой две фор­мы сознания, отображающие мировоззрение человека. Описа­ние взаимодействия языка и культуры, отражения в нацио­нальном языке материальной культуры и менталитета, их про­явления в живых языковых процессах обусловливает существо­вание не только собственно лингвистической, но и культур­

403

ной составляющей современных подходов к обучению русско­му языку как иностранному (РКИ). Культурологический аспект в преподавании РКИ, в основе которого лежит изучение жи­вых коммуникативных процессов и соотнесенности используе­мых единиц русского языка с определенным культурным ко­дом1, направлен на формирование у зарубежных студентов пред­ставления о специфике культурно-национальной «картины мира», понимаемой как система рецептивных, продуктивных и аксиологических стереотипов2.

Формирование лингвокультуроведческой компетенции иностранных учащихся в процессе изучения русского языка осу­ществляется на занятиях по фонетике для американских стаже­ров в условиях их краткосрочного обучения в Волгоградском государственном университете. Программа фонетического кур­са, разработанного на кафедре истории русского языка и сти­листики ВолГУ, строится с учетом его главной задачи, кото­рая заключается в отработке правильной артикуляции звуков и их сочетаний в той или иной позиции, овладении основными типами русской интонации.

Между тем мы исходим из того, что язык не просто обеспе­чивает коммуникацию, но является существенным элементом культуры, ее составной частью, а значит, должен быть усвоен не только как новый «коммуникативный код»3, но и как феномен культуры4. Такое понимание задач обучения РКИ приводит к рас­ширению работы над русской фонетикой за счет экспликации культурологического потенциала единиц фонологического уров­ня, что дает возможность, с одной стороны, улучшить восприя­тие и усвоение представленного языкового материала, а с другой— обратить внимание иностранной аудитории на некоторые фо­нетические элементы русской речевой культуры.

Безусловно, в ряду языковых единиц наибольшей культу­рологической значимостью обладают слова, фразеологизмы и афоризмы, поскольку они прямо и непосредственно соотнесе­ны с национальной культурой5. Однако в современной лингво- методике общепризнанным является положение о том, что и звуковые (сегментные и суперсегментные) единицы составля­ют национальную специфику русского языка и могут рассмат­риваться как явления русской национальной культуры, так как звуковая форма речи заключает в себе информацию о террито­

404

риально-диалектной принадлежности, социальном положении, образовании, профессии, возрасте говорящего, стилистичес­кой или жанровой принадлежности речевого произведения6.

В наибольшей степени информативность звуковой стороны речи повышается в условиях, когда говорящий отклоняется от принятых в языковой общности норм. В связи с этим особый интерес на занятиях по фонетике вызывает материал, связан­ный с характерными для речи волгоградцев особенностями про­изношения тех или иных звуков или их сочетаний, рассмотре­ние которого позволяет не только исключить ситуацию комму­никативного сбоя, но и скорректировать складывающееся у аме­риканских стажеров восприятие русской языковой личности.

Как известно, изучение речи жителей крупных городов России обнаруживает отсутствие повсеместного произноситель­ного стандарта: нормативное употребление и произношение гласных и согласных в отдельных случаях сопровождается на­рушением общенациональной орфоэпической нормы7. По мне­нию Л.А. Вербицкой, «определенная совокупность отличитель­ных черт сегментного уровня характеризует конкретный город­ской вариант произношения, специфика которой определяет­ся своеобразием звукового строя окружающих говоров»8.

Исключением в этом смысле не является и Волгоград. Мож­но назвать целый ряд фонетических особенностей речи жите­лей нашего города, составляющих основу регионального про­износительного варианта. Остановимся на некоторых из них, которые являются предметом рассмотрения на занятиях по фонетике с американскими стажерами.

К числу наиболее ярких черт произношения многих волгоградцев относится замена взрывного [г] на фрикативный [у] или в некоторых случаях на фарингальный [h], например: [у]ород или [h]ород вместо [г]ород; [у]оворить или [h]оворить вместо [г]оворить; [у]де или [h]де вместо [г]де; а также скрытая форма такой замены, когда на месте звука [к], нормативного варианта фонемы <г>, в позиции конца слова произносится звук [х], вариант фонемы <у>, например: сапо[х] вместо сапо[к], дру[х] вместо дру[к], но[х] вместо но[к]. Отклонения от нормы в данном случае связаны с наруш ением под влиянием южнорусских и украинских говоров важного для орфоэпической системы русского языка дифференциального признака —

405

смычности звонкого заднеязычного согласного [г], в результате которого в речи волгоградцев и появляется звон ки й фрикативный заднеязычный [у] либо фарингальный, или глоточный, звонкий щелевой согласный [h], а также их позиционный вариант [х].

Другая черта регионального произносительного варианта связана с деформацией ритмической структуры слова, возни­кающей в результате неправильной редукции звуков [а] и [о] в позиции первого предударного слога.

Как известно, безударные гласные в русском языке под­вергаются количественной и качественной редукции. Под ко­личественной редукцией понимается сокращение длительнос­ти гласного в определенных фонетических условиях, под каче­ственной — изменение тех или иных признаков его тембра. Су­ществует две степени редукции безударных гласных. Первая из них характерна для звуков в позиции первого предударного слога и абсолютного начала слова, которые подвергаются минималь­ным количественным и качественным трансформациям; вто­рая степень редукции встречается в остальных заударных и пре­дударных слогах и сопровождается значительными изменения­ми длительности и тембра гласных.

Орфоэпические нормы устанавливают две степени редук­ции для безударных [а] и [о] в позиции после твердых соглас­ных: 1) произношение [л], близкого по артикуляции к [а], в первом предударном слоге (например, вода — [влда], сады — [слд' ы]); 2) произношение [ъ], нелабилизованного гласного среднего подъема, в остальных безударных слогах (например, называла — [нъзыв'алъ], поливала — [пъл’ив'алъ]).

В речи жителей нашего города отступления от этих норм проявляются в отсутствии первой степени редукции [а] и [о] при произношении некоторых слов, таких как район, Волгог­рад, когда вместо [р л/oh] произносится [ръ/он] или вместо [вълглгр'ат] произносится [волгъгр'ат]. Названное отклонение от орфоэпической системы, вероятно, возникло под влиянием диалектного диссимилятивного аканья, которое наблюдается в части южнорусских говоров, расположенных на территории Волгоградской области. Как известно, при диссимилятивном аканье на месте [а] или [о] в первом предударном слоге произ­носится «не-[а]», то есть звуки [ъ], [э] или [ы], если под ударе­

406

нием находится [а]; при наличии под ударением любого друго­го гласного в первом предударном слоге произносится [л], на­пример: вод а — [въд а], но вод ы — [влд ы] 9.

Еще одним отличием регионального произносительного варианта можно назвать произношение [ч’н] на месте норма­тивного или допустимого как один из вариантов [шн] в словах яичница, скворечник, горчичник, копеечный, порядочный, собачник и некоторых других.

В русской орфоэпической системе нет общего правила, позволяющего определить, в каком слове орфоэпически пра­вомерно [ч’н], а в каком — [шн]. Однако словари и справочни­ки дают списки слов, в которых орфографическому сочетанию чн соответствует орфоэпическое [шн]10. Характерная для вол­гоградского произносительного варианта тенденция к сужению круга слов с вариативным произношением [шн] складывается, на наш взгляд, под влиянием письма, а также благодаря отсут­ствию в регионе говоров, в которых чн произносится как [шн].

Наличие устойчивых локальных фонетических особенно­стей в речи волгоградцев является результатом изменений как вокалической, так и консонантной систем русского литера­турного языка и объясняется рядом факторов лингвистичес­кого и экстралингвистического порядка: диалектной неодно­родностью региона, объединяющего носителей нескольких юж­новеликорусских говоров и испытывающего языковое влия­ние территориально близких украинских говоров; невысоким в массе своей уровнем речевой культуры горожан, связанным с особенностями послевоенного заселения Волгограда, при­током большого количества сельских жителей, несущих диа­лектную речь и просторечие; ассимиляцией городом предста­вителей разных социальных и социально-этнических групп, например, донского казачества, которое представляет собой некий социокультурный континуум, пытающийся сохранить свою автономность не только в экстралингвистическом, но и в собственно языковом плане.

Рассмотрение особенностей произношения, характерных для речи жителей Волгограда, формирует культуру звуковых ас­социаций иностранных учащихся, повышает их интерес к изу­чаемому языку как незамкнутой социальной системе, в которой звуки и интонация являются одним из средств формирования

407

«языковой картины мира», расширяет представление американ­ских стажеров о русской языковой личности и позволяет языку стать посредником в осуществлении диалога двух культур.

П РИ М ЕЧАН И Я

1. Телия В.Н. Русская фразеология. М., 1996. С. 219.2. Фролова О. Движение в картине мира / / Теория и практика

русистики в мировом контексте: Международная конференция, посвященная 30-летию МАПРЯЛ. М., 1997. С. 207.

3. Якобсон Р. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол / / Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972. С. 95—113.

4. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М., 1990. С. 150—151.

5. Там же. С.146.6. См.: там же; Ковалев Ю.В. Фоносемантический аспект

лингвокультуроведческого содержания в преподавании русского языка как иностранного / / Итоги и перспективы развития методики: теория и практика преподавания русского языка и культуры России в иностранной аудитории: Тезисы докл. и сообщ. межд. научн. конф. М., 1995. С. 99.

7. См.: Панов М.В. История русского литературного произношения XVIII—XX вв. / Ин-т рус. языка АН СССР; Отв. ред. Д.Н. Шмелев. М., 1990. С. 54—55; Вербицкая Л.А. Давайте говорить правильно. М., 1993. С. 89—102; Бондаренко Л.П., Пиотровская Л .А , Шестопалова В.И, Юркова Л.Н., Надибаидзе Е.Ш. К вопросу о вариативности русского литературного произношения в условиях диалект ного окруж ения / / Экспериментально-фонетический анализ речи: проблемы и методы / Отв. ред. Л.В. Бондарко. Л., 1989. Вып. 2. С. 170—181.

8. Вербицкая Л.А. Указ. соч. С. 102.9. См.: Русская диалектология / Под ред. Л.Л. Касаткина.

М. 1989. С. 44—45.10. См. : Аванесов Р.И. Русское литературное произношение.

М., 1984; Агеенко Ф.Л., Зарва М.В. Словарь ударений для работников радио и телевидения / Под ред. Д.Э. Розенталя. М., 1985; Орфоэпический словарь русского языка: Произношение, ударение, грамматические формы / Под ред. Р.И. Аванесова. М., 1987.

408

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Алепко А.В.

Алленсворт, Джону

Анипкин М.А.

Анисимов А.Л.

Анисимова Т.А.

Аффельман., Ларри

Баранская Е.А.

Баркова Э.В.

Бессарабова И.С.

Болховитинов Н.Н.

Бузский М.П.

Голунов С.В.

аспирант Хабаровского военного института Федеральной пограничной службы.профессор Кентского университета (Огайо, США).кандидат философских наук, старший преподаватель Волгоградской государственной медицинской академии.кандидат исторических наук, доцент Хабаровского государственного педагогического университета. доцент Волгоградской государственной архитектурно-строительной академии. профессор Мэнсфилдского университета (Пенсильвания, США). доцент Волгоградской государственной архитектурно-строительной академии. кандидат философских наук, доцент Волгоградского филиала Самарской академии искусств и культуры. аспирант Волгоградского государственного педагогического университета.доктор исторических наук, профессор, действительный член РАН, заместитель академика-секретаря Отделения истории РАН (Москва).кандидат философских наук, доцент Волгоградской академии государственной службы. аспирант Института востоковедения РАН (Москва).

409

Горбань О.А.

Дридзо А.Д.

Дудина И.А.

Зайцева Н.Д.

Зорин А.Н. Казанин И.Е.

Кибасова Г.П.

Кирьянов В.И.

Колоски, Бернард

Коноплич Т.К.

Косова М.В.

Кубышкин А.И.

Кушнерук С.П.

кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного университета.доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник ИАЭ РАН (Санкт-Петербург). начальник отдела международных связей Волгоградского государственного университета. кацдидат исторических наук, доцент Мордовского государственного университета (Саранск). кандидат исторических наук (Курск).кандидат исторических наук, старший преподаватель Волгоградского государственного университета. кандидат исторических наук, доцент Волгоградской государственной медицинской академии. доктор социологических наук, профессор Волгоградского государственного университета. профессор Мэнсфилдского университета (Пенсильвания, США). аспирант Волгоградского государственного университета; кандидат исторических наук, доцент Волгоградского государственного университета.доктор исторических наук, профессор Волгоградского государственного университета.кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного университета.

410

Леонтович О.А.

Лопушанская С.П

Милованова М.В.

Млечко А.В.

Московцев А.Ф.

Музраева Е.Ш.

Носков В.В.

Петрова И.А.

Пигалев А.И.

Прохватилова О.А.

Райан, Скотт Э.

Скрябина О.Ю.

кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного педагогического университета. доктор филологических наук, профессор Волгоградского государственного университета. кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного университета. аспирант Волгоградского государственного университета. доктор экономических наук, профессор Волгоградского юридического института.кандидат исторических наук, доцентКалмыцкого государственногоуниверситета (Элиста).доктор исторических наук, профессорРоссийского государственногопедагогического университетаим. А.И. Герцена (Санкт-Петербург).кандидат исторических наук,доцент Волгоградской государственноймедицинской академии.доктор философских наук, профессорВолгоградского государственногоуниверситета.кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного университета. профессор Мэнсфилдского университета (Пенсильвания, США). аспирант Волгоградского государственного педагогического университета.

411

Смирнова Л.В.

Супоницкая И.М.

Тюменцев И.О.

Уилсон, Дэвид

Хейфец В.Л.

Хейфец Л.С.

Шамне Н.Л.

Шейгал Е.И.

Шумейкер, Кеннет Э

кандидат педагогических наук, доцент Волгоградского государственного педагогического университета. кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН (Москва).кандидат исторических наук, доцент Волгоградского государственного университета.профессор университета Южного Иллинойса в Карбондейле (США). аспирант Санкт-Петербургского государственного университета. кандидат исторических наук, доцент Института усовершенствования (Санкт-Петербург). кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного университета.кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного педагогического университета. профессор Дартмутского колледжа (г.Хановер, Нью-Хэмпшир, США).

412

SUMMARIES OF THE ARTICLES

Alepko A.V. (Russia). American Railway Projects in the East Siberia Region and the Far East of Russia in the XlX-XXth Centuries.The article presents a study of the relationship between some American entrepreneurs and Russian offici-als involved in the construction of the transcontinental railroad New York — Yakutsk — Moscow — Paris. Analyzing the veiwpoint of the Amur Region General-Governor P.F. Utenberg, the author notes that the fear of the local functionaries to meet new challenges of socio-political life and their resistance to the West influence were the main reasons of the project failure. The author concludes by emphasizing that the realization of the project could be economically and morally beneficial even nowadays.

Allensworth J . (USA). The Hispanic Cultural Realm of the United States: Opportunities for Russians for Research, Business and Tourism. The author, professor of Kent University, Ohio, believes that the expansion of economic cooperation between USA and Russia will be more beneficial for those who are able to realize and take into consideration all the complexity of the bilateral relations. He dwells on the importance of understanding ethnic, cultural and socio-political peculiarities of each partner state development. Basing himself on concrete examples the author demonstrates how absolute and relative growth of Hispanic population in the USA creates new political and economic realities as well as new problems. Referring to tourism as one of the fastest growing of international businesses, he notes that it provides a proven mechanism for hard currency earnings. As Russia reaches out to market tourism to Europe, Asia and Americas it would make sense for tourism marketers to include the Spanish speaking market in the USA into their advertising compaigns. He concludes by saying that ignoring Hispanic culture in the USA would be to overlook a major component of Hispanic culture in the Americas.

Anipkin M.A. (Russia). P.Sorokin‘s Scientific Concept and American Theoretical Sociology. The author reflects on the integrative functions of Sorokin‘s ideas, and their impact on the formation of American theoretical sociology. He analyzes Sorokin’s role as a translator of the ideas of Russian Philosophic school into the language

413

of the American intellectual tradition. Special attention is paid to the study of Sorokin’s cooperation with the well-known American sociologist T.Parson It is known that Sorokin was a Harvard University professor for a long time and earned his popularity through his four- volume work “Social and Cultural Dynamics” . The author believes that Sorokin’s life and creative work can be viewed as an example of the successful penetration of foreign cultural and scientific school into the tradition of American socio-philosophical thought.

Anisimov A.L. (Russia). Russian Diplomacy Resists the Attempts of Great Britain and France to Inveigle the USA Into A n ti^ in g Union During the Second Opium War (1856-1859). The author attempts to show how Russia comes into a diplomatic conflict with Great Britain and France over the military clash of West European countries in China. Using an impressive amount of archive sources, Dr . Anisimov thinks that Russian diplomats did their utmost to help the USA retain its neutrality. To do so, Russian diplomacy had to withstand different diplomatic catches, such as bringing pressure on public opinion, commercial and industrial circles and press.

Anisimova T.A. (Russia). Teaching History of Russian Architecture and Art in American University. The author shares her unique experience as a visiting professor in Mansfield University. She compares the two educational systems and opportunities, students4 values and learning abilities. Expanding on professor-student relationship, criteriaof student assessment and the University resource base and facilities the author believes that her stay in the American University was mutually beneficial, for not only she collected unique material for her doctoral dissertation but also did her best to contribute to “The Year o f Russia“ in Mansfield (PA).

Anisimova T.A., Baranskaya E.A. (Russia). The American Campus and The Russian University Complex: Design Peculiarities. The article contrasts the traditional architectural solutions of American University campuses with Russian University complexes designs. The authors, professors of Volgograd Architectural Academy, reflect on functional and compositional similarities and differences. Tracing the history of different architectural traditions with regard to the construction of University complexes in Russia, Europe and the USA the authors compare the main data reflecting the quality of design culture in various countries. They conclude that effective organization of academic and research processes, favorable social

414

opinion, comfort and architectural unity of a complex are indicators of quality design and need to be taken into consideration while reconstructing the existing and designing new university complexes.

Barkova E.V. (Russia). The Typology of Russian and American Cultural Integrities. The author deals with the correlation between Russian and American cultures, that lack mutual genetic roots and sustainable historic interrelationship . She attempts to identify some invariant basis aiming at defining the scale of cultural relationship and specifying the indicators that could speak of the degree of the cultures’ similarities and differences. She believes that only cultural domain can establish a link between the original profound mission of culture and type of behavior, lifestyle and way of the environment assessment. Analyzing the USA history the author notes that the opening of vast territories and struggle for existence provided for the formation of the autonomous type of personality distinctive from Russian. The main values of the personality are individual freedom, pragmatism and independence as opposed to theoretical considerations. The researcher believes that comparisons may be incorrect, for Russian and American cultures have various dimensions even within the areas of their existence. She suggests a synthetic approach to the dimensions to form the humane and integral mentality which could serve as a new basis for the development of the informational community and forecast new prospects of its development on the threshold of the XXIst century.

Bessarabova I.S. (Russia). J.Bruner and the Role of His Teaching Methods in the History of the USA Educational System. Basing her analysis on the main methodological principles of Jerome Bruner, the famous American teacher and psychologist, the author speaks about his activity, teaching methods and contribution to pedagogical science emphasizing his role in the history of the USA education.

Bolkhovitinov N.N. (Russia). Formation and Development of Russian-American Relations (Investigation Results). The author, Professor of History, an acting member of the Russian academy of Sciences, Deputy Secretary of the History Department of the Russian academy of Sciences, reflects on his long-term study of the establishment and development of Russian-American relations in the XVII—XVIII th centuries. He shares his original view on the state and prospects of American studies in Russia and believes that historians of the past seldom evaluated the role of ordinary people in

415

the establishment and promotion of international relations. He assumes that the best representatives of people, such as prominent writers, scientists and journalists were underestimated in the history of international relations. Academician Bolkhovitinov believes that his research proves that the very history of Russian-American relations in the middle of the XVIII century was started by direct and indirect contacts of B. Franklin A Styles and other scientists with their Petersburg counterparts M. Lomonosov, F. Epinus and others. Analyzing the research trends of his own works the author notes his collaboration with American historians. He hopes that the Volgograd State University Center “Americana” will enhance the development of American Studies. The article is supplied with a detailed survey of the author’s books, monographs, articles and reviews.

Buzsky M .P. (Russia). American Pragmatism and Its Impact on Modern Russia. ‘ The author believes that Russia’s contemporary post-communist development resulting in the ideological frustration should be overcome by thoughtful use of international experience for the purpose of Russia’s socio-economic reconstruction. Developing a critical approach to American pragmatism as an ethic and philosophical regulator of individual behavior, he notes that the pragmatism philosophy was an adequate reflection of the young civil society’s consciousness and ideology. He treats pragmatism as an objective philosophical reflection of the civil society subjective nature and behavior types corresponding to it. The author believes that introduction of foreign experience with regard to Russian national traditions, cultural and other stereotypes will foster the formation of the civil society, the region’s sustainable interaction and the formation of national and regional markets.

Golunov S.V. (Russia). Islam in CIS and Problems of Russian- American Political Interaction. Understanding islam as a factor defining the new geopolitical situation in the post-soviet world, the author attempts to estimate the influence of Russian-American relations on the Muslim regions of the Commonwealth of Independent States (CIS). Both countries tend to pursue there active policies which may cause serious, though surpassable contradictions. The author focuses on the two countries’ commitment to maintaining peace in the Islamic region and believes in their role in securing stability by means of a genuine interaction.

Dridzo A.D. (Russia). The Mystery of “The Paraguayan

416

Muscovite” or R.A.Ritter in Asuncion (1902-1946). The article deals with the life and activity of the Russian professor and journalist R.A.Ritter who spent 44 years in Paraguay and contributed to the political, social and cultural life of the country. His biography before coming to Latin America is unknown. The author looks for the reasons that made Ritter conceal the fact of his life in Russia.

Dudina I.A. (Russia). Evaluating the Experience of the Inter­University Cooperation: Volgograd — Kent (OH) — Mansfield (PA)— Indianapolis (IN). The author explores an impressive variety of matters stretching from the establishment of contacts between partner universities to international relations management, curriculum development, technology transfer and response to crisis. She considers the importance of exchange programs diversity and flexibility with regard to the crucial role of academic and cross-cultural faculty and student development. The success of the joint programs with the American Universities has resulted from a number of factors, including the joint determination of objectives and content; the University-to- University nature of planning; the breadth of the curriculum base; direct financial involvement of the parties; effective communication at all levels and commitment to multiculturalism. The author also touches upon the prospects of setting up an international network to share the experience and benefits of the four universities.

Heyfez L.S. , Heyfez V.L. (Russia). The article analyses the dual activity of Stanislav Pestkovsky as an ambassador of Soviet Russia to Mexico and a secret communist agent. He presented interests of both Soviet State and The Third Communist International.

Kazanin I.E . (Russia). Russia and the USA: Danger of Confrontation or Prospects of Cooperation? The author analyses the possible ways of the realization of Huntington theory and its influence on different models of civilizations. He attempts to give a prognosis on the prospects of global development.

Kirianov V.I., Moskovtsev A.F. (Russia). Democracy in the USA and Russia: Historical Parallels Obtained with the Help of A. de Tocqueville. The authors try to look at Russian Democracy from the point of view of the famous French historian and traveler Alexis Charles-Henri-Maurice Clerel de Tocqueville; he is known to have analyzed the main features of American Democracy in the XIX-th century.

Koloski B. (USA). Kate Chopin as a Historical Resource. The

417

article is devoted to the analysis of Kate Chopin’s works. The American author, who lived in the late of the XlXth century wrote novels that provide a valuable source for cultural historians and women’s historians seeking to understand social conditions in the South of the USA (especially in Louisiana) after The Civil War (1861-1865). Kate Chopin documents in her work the benefits and limitations of prosperity, the opportunities and problems of cultural differences, and the exhilarating but painful search for personal fulfillment. In his analysis of Chopin‘s works Professor Koloski pays special attention to the famous novel “The Awakening” that is known to have been compared with Flaubert‘s “Madam Bovary”.

Konoplich T. K. Some Features of Modernization Process of Liberal Ideology in the New Deal (Russia). The author, an instructor and post-graduate student of Volgograd State University, tries to analyse the structure of system of logical and philosophical connections between the Ideology, Political Practice and the real life of everybody in the USA who lived in the period of the Great Depression and the New Deal. To the author’s mind this crisis was the complex phenomenon. Researching the public papers, political addresses of F. D. Roosevelt (especially his famous “Fireside Chats”), the documents of the advisers from the Brain Trust, she formulates her own concept and scheme of modernization of liberal ideology in the USA. Analysing such fundamental components in liberal ideology of the USA as American Dream, American Supremacy, Individualism the author notes some changes in the sphere of so called Constitutional design appeared in America after the realization of the New Deal's reforms.

Kubyshkin A.I. (Russia). On the Study of Russian History in Contemporary American University. The author who visited the USA as a Fulbright grant-aided scholar in 1997, deals with the evaluation of teaching Russian History in the USA. Reduction of student quantity in Russian classes in American universities, curriculum changes and qualitative approaches are his main concerns.

Kushneruk S. P. (Russia). The Problem of Stereotype in Teaching Practice: American Classes. The article comments on some barriers in teaching that are formed by stereotypes. The stereotypes have different origins; the author suggests several approaches in the evaluation of barriers and ways of their overcoming.

Leontovich O.A. (Russia). Concept of Linguistic and Regional Study Dictionary. The structure of a linguistic and regional study

418

ictionary is presented in the article. The main goal of the dictionary is to combine both linguistic and cultural information.

Lopushanskaya S.P., Kosova M.V., Gorban O.A. (Russia). Teaching American Students Russian as a Foreign Language through Culture. This article analyzes the main problems of teaching American students Russian as a foreign language through culture. It includes linguistic interpretation of texts and cultural-historical sources, that lead to mastering Russian and better understanding different linguistic and cultural representatives.

Milovanova M.V., Shamne N.L. (Russia). Features of Students‘ Adaptation on non-native Culture. There are several types of adaptations in non-native cultures. The authors view pragmatic stereotype blocks as indications of the adaptation level.

Mlechko A.V. (Russia). T rickster‘s Image in Vladimir Nabokov‘s Novels of Russian and American Periods of His Life. Duality and contradistinction of Nabokov‘s system of characters is analyzed in the article. The author reflects on the general approaches to Gogol’s, Dostoevsky’s and Nabokov‘s creations and points out the difference in understanding Nabokov‘s system of characters in Russia and the USA.

Muzraeva E.Sh. (Russia). The Study of Kalmyk History in the USA. The author considers the main American institutions engaged in the study of Kalmyk History. She pays special attention to the activity of the famous American Kalmyk Arash Bormanshinov.

Noskov V.V. (Russia). American “Psychological School” in Sociology and Russian “Ethic-and-Sociological School”. The article reads about the comparative analysis of the terms, approaches and personal viewpoints of the famous American and Russian sociologists of the late XIXth century.

Petrova I.A., Kibasova G.P. (Russia). Formation of American Historiography Concept of The Soviet Foreign Policy before the Second World War. The article evaluates of the approaches, viewpoints of famous American historians, interpretations of information sources and the analysis of different historical schools in the USA.

Pigalev A.I. (Russia). American Culture and Historical Integrity (the Experience of the Problem Analysis). The author deals with some principle questions concerning the philosophy of history with regard to the historical mission of the USA. The main subject is the

419

peculiarity of the American culture and its role in the creation of the integrity of the historical time. The historical time is considered to be quite different from the natural physical time , since history is a part and product of culture. That is why the phenomenon of the world history and the belonging of any culture or state to the world history are not derived automatically, but created by human efforts that have to be constantly reproduced. The author argues in favor of the existence of the chosen people who has to translate into reality the unity of the humankind.Before the emancipation of the Jews by the Great French Revolution only the Jews had to introduce the baptized, but still partially pagan peoples into the unified time of the world history. When the Jews were declared the “natural people” the messianic function did not disappear, but became the property of all other peoples. The author shows that the outburst of the national messianism resulted in the transition of the unifying function to American culture. The origin, the specific character and the consequences of this function are treated both in the spheres of politics and mentality.

Prohvatilova O.A. (Russia). Teaching American Students Russian Regional Dialects. Dialectical Russian speech is an problem for American students studying Russian in Volgograd. The author tries to show the ways of resolving such problems in class.

Ryan E.S. (USA). Paradox of Freedom: To Be Unfree In One Freedom. The author, an American writer and Professor of Mansfield University (PA), presents the paradox of Americanized freedom. He utilizes aMarketism-Leninism description of the process of aprocessing American freedom.in the irony of taking freedom in taking freedom away. Dr. Ryan presents examples from America’s incorrect political correctness, hateful hate laws, unjust justice system a la O.J. Simpson, and unhealthful medical profession, among other ironies in America to illustrate his thesis. He refers favorably to the American Constitution of Freedom, along with the Soviet justice system, in distinguishing freedom and justice from the unfavorable constitutionals of the one- world processes of Americanized freedom in crime in the streets and crime in the suites. Dr. Ryan concludes that more unofficial American advice, such as his own, is needed to counter official American advice about freedom.

Shewmaker D.K. (USA). The Diplomatic Mission of Neill Smith Brown in Russia (1850-1853). Professor of History in Dartmouth

420

College analyses some unknown pages in the career of Neill Smith Brown, the American minister to Russian Empire (1850-1853). The author views Brown as an outstanding person, talented diplomat, honest and modest man, engaged in the profound analysis of Russian political and social life. American minister reflected on the totalitarian Russian government and the belief of Russians in their distinctive role in the world history. The author highlights some interesting facts in the history of Russian-American diplomatic relations and estimates the character of the Russian Emperor Nicholas I.

Sheygal E.I. (Russia). Linguistic Image of an American Politician (the Analysis of the Culture Dictionaries). The author deals with the correlation between linguistic and extra-linguistic phenom ena; the te rm “lingu istic re flec tio n o f po litica l communication” is a principal one; the focus is the most typical political situations, and the bond of the political activity of a person with his/her linguistic image.

Skryabina O.Yu. (Russia). The Informational Technologies and Education in the USA. The author evaluates positive and negative impacts of modern technologies such as multimedia programs on the American education.

Smirnova L.V. (Russia). M aria Montessori: Education in American and Russian Cultures. The article features the main pedagogical ideas and principles of the famous Italian teacher; it concentrates on the ways Montessori principles are realized in the USA and Russia.

Suponitskaya I.M . (Russia). Russia and America: Comparing the Social Systems. The author reflects on the original comparative analysis of material and cultural life in Russian and American history.

Tumentsev I.O. (Russia). Research Institute for Economic History of Russia in the XX-th Century at Volgograd State University: Prospects of the International Co-operation. The Research Institute is adapting a new distant-type model of scholar organization that results in high research effectiveness and personnel mobility. The Institute offers cooperation with American research and academic centers.

Wilson D. L. (USA). Jacob Gould Schurman and the American Perception of Bolshevism in China, 1921-1925. The author, Professor of History in Southern Illinois University at Carbondale, discusses problems faced by the American minister to China during the early

421

period of the Chinese Revolution. Schurman grew concerned about the impact of Soviet propaganda on the Chinese, though he argued that the Chinese people would never accept communism. By early 1925, Schurman warned the Chinese about taking a revolutionary path while cautioning the West that the unequal treaties had to be revised. Schurman and L.N.Karakhan, the Soviet ambassador, engaged in a newspaper war of words shortly before Schurman left China in April 1925.

Uffelman L. (USA). Some Issues of Russian-American University Cooperation. The author, a 1994 visiting professor to Volgograd State University, provides a general view on the teacher and student exchange between Volgograd and Mansfield Universities. He points out that the interuniversity relationship has helped Mansfield University and Volgograd State University build on the mutual interest in Russian-American connections. Exploring possibilities of improving academic, economic and cultural components of the exchange program expresses his concern that the Mansfield exchange professors who have visited Volgograd State University find it difficult to interest students ignorant of languages other than English in coming to Volgograd. Dr. Uffelman suggests a creative search for ways of making the exchange more appealing to Mansfield University: he reflects on his attempt to design a model for a “Russian Studies” program with the emphasis on culture rather than on language. He concludes by saying that he is delighted to be back in Volgograd and confirms his wish to strengthen the Mansfield side of the program by changing its certain elements.

Zaitseva N.D. (Russia). An Experience of Teaching the Seminar “History of Russian America" at Mordovian State University. The author, Assistant of Professor of Mordovian State University (Saransk, The Russian Federation) offers the principal propositions of the seminar (the pedagogical methods and practice).

Zorin A.V. (Russia). British-and-American Maritime Merchants and Mikhailovskaya Fortress‘ Loss on Sitka (Alaska) on June, 1802. The author presents his original point of view on the causes and results of the events of June, 1802 in Mikhailovskaya Fortress in Alaska. He also considers the role of American (W.Kannigham) and British merchants (H.Barber), and comments on the historic events of this period.

422

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ (PREFACE).......................................................... 5

РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕ.....................................6

Болховитинов Н.Н. (Москва)Становление и развитие русско-американских отношений, 1732—1867 гг. (некоторые итоги) ................................................... 6

Зорин А.В. (Курск)Англо-американские морские торговцы и гибель Михайловской крепости на Ситке в июне 1802 года............ 29

Шумейкер К.Э. (Хановер, США)Миссия Нейла Брауна в России (1850—1853).......................... 43

Анисимов А.Л. (Хабаровск)Борьба российской дипломатии против попыток Англии и Франции втянуть США в антицинский союз в период второй “опиумной” войны (1856—1860)....... 66

Уилсон Д.Л. (Карбондейл, США)Джейкоб Гоулд Шурман и американскоевосприятие большевизма в Китае (1921—1925) ....................... 82

Дридзо А.Д. (Санкт-Петербург)Загадка “парагвайского москвича”(Р.А. Риттер в Асунсьоне, 1902—1946) ..................................... 105

Алепко А.В. (Хабаровск)К вопросу об американских проектахжелезнодорожного строительствав Восточной Сибири и на Дальнем Востокево второй половине XIX — начале XX в.................................. 112

423

Хейфец В.Л., Хейфец Л.С. (Санкт-Петербург)Михаил Бородин в Новом Свете:дипломат или миссионер Коминтерна?................................... 118

Т.К. Коноплич (Волгоград)Особенности модернизации идеологии либерализма в период Нового курса(философский аспект проблемы).............................................. 132

Петрова И.А., Кибасова Т.П. (Волгоград)Формирование концепций американскойисториографии советской внешней политикикануна второй мировой войны .................................................. 162

Музраева Е.Ш. (Элиста)Изучение истории Калмыкии в С Ш А ..................................... 174

Голунов С.В. (Москва)Ислам в СНГ и проблемы российско-американского политического взаимодействия.................... 179

Аменсворт Дж. (Кент, США)Испаноязычная культурная общность в С Ш А ...................... 189

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ:ФИЛОСОФИЯ И КУЛЬТУРА.................................................... 194

Райан С.Э. (Мэнсфилд, США)Парадокс свободы: тесные рамки всеобщей свободы......... 194

Пигалев А .И (Волгоград)Американская культура и целостность истории(опыт постановки проблемы.......................................................207

Супоницкая И.М. (Москва)Россия и Америка: опыт сравнения социальных систем.... 222

424

Баркова Э.В. (Волгоград)Некоторые типологические характеристикикультурного пространства США и России............................. 234

Кирьянов В.И., Московцев А.Ф. (Волгоград)Демократия в Америке и России: историческиепараллели, полученные при помощи А. де Токвиля............ 241

Бузский М.П. (Волгоград)Американский прагматизми его смысл для современной России .....................................248

Казанин И.Е. (Волгоград)Россия и США:перспективы конфронтации или сотрудничества.................256

Анисимова Т.А., Баранская Е.А. (Волгоград)Особенности проектной культурыамериканского кампуса и университетского комплекса в городах России ............................................................................261

Носков В.В. (Санкт-Петербург)Американская “психологическая школа” в социологии и русская “этико-социологическая школа” ............................269

Анипкин М.А. (Волгоград)Концепция П.А. Сорокина и американскаятеоретическая философия........................................................... 273

Колоски Б. (Мэнсфилд, США)Творчество Кэйт Чопин как историческийисточник.......... 278

Млечко А.В. (Волгоград)Фигура трикстера в романах В. Набокова“русского” и “американского” периодов............................... 291

Леонтович О.А. (Волгоград)Концепция лингвострановедческого словаря С Ш А ............ 298

425

Шейгал Е.И. (Волгоград)Языковой образ американского политика(по материалам культурологических словарей)..................... 305

ОБРАЗОВАНИЕ КАК ФАКТОРМЕЖКУЛЬ ТУРНЫХ КОММУНИКАЦИЙ .............................. 315

Скрябина О.Ю. (Волгоград)Информационные технологии и образование в С Ш А ........315

Смирнова Л.В. (Волгоград)Монтессори — образование в опыте русской и американской культур...............................................................319

Бессарабова И.С. (Волгоград)Роль теории обучения Дж. Брунерав развитии американской ш колы ..............................................331

Зайцева Н.Д. (Саранск)Из опыта преподавания спецсеминара “Русская Америка . 340

Дудина И.А. (Волгоград)Опыт межвузовского сотрудничества:Волгоград — Кент — Мэнсфилд — Индианаполис............. 342

Аффельман Л. (Мэнсфилд, США)Некоторые проблемысотрудничества и обмена между российскими и американскими университетами............................................352

Тюменцев И.О. (Волгоград)НИИ проблем экономической истории России XX века при Волгоградском государственном университете: перспективы международного сотрудничества.......................359

Кубышкин А.И. (Волгоград)Об изучении российской истории в современном американском университете........................................................361

426

Анисимова Т.А. (Волгоград)О специфике преподавания курса истории русской архитектуры и искусствав американском университете.....................................................373

Лопушанская С.П., Косова М.В., Горбань О.А. (Волгоград)Обучение русскому языку стажеров из СШАкак фактор межкультурного взаимопонимания.................... 382

Шамне Н.Л., Милованова М.В. (Волгоград)Особенности адаптации студентовв иной культурной среде............................................................. 392

Кушнерук С.П. (Волгоград)Проблема стереотипа в практике преподавания американским студентам............................................................. 398

Прохватилова О.А. (Волгоград)Знакомство с языком региона на занятияхпо русскому языку как иностранному.....................................403

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ......................................................... 409

SUMMARIES OF THE ARTICLES............................................413

427

Научное издание

A M E R I C A N A

Выпуск 2

Материалы Международной научной конференции “Россия и страны Америки:

опыт исторического взаимодействия ”

г. Волгоград, 24—26 сентября 1997 года

Главный редактор А.В. Шестакова Редакторы: О.С. Кошук, Л.В. Ремнева, Т.Ю. Лященко

Технический редактор А.В. Черников Переводчики: И.И. Курилла, Т.К. Коноплич,

Е.Ю. Ладонина, Е.Ю. Мошкова

ЛР № 020406 от 12.02.97.

Подписано в печать 10.08.98. Формат 60х84/16. Бумага типографская №1. Гарнитура Таймс. Усл. печ. л. 24,9.

Уч.-изд. л. 26,8. Тираж 200 экз. Заказ . «С» 36.

Издательство Волгоградского государственного универитета. 400062, Волгоград, ул. 2-я Продольная, 30.