Научно-образовательный форум по международным...

Научно-образовательный форум

по международным отношениям

Московский государственный

институт международных отношений (Университет)

МИД России

А. А. Байков

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ИНТЕГРАЦИЯПрактика и модели интеграции

в зарубежной Европе

и Тихоокеанской Азии

Academic Educational Forum

on International Relations

Moscow State Institute of International Relations (University)

Ministry of Foreign Affairs

Russian Federation

Regional Scholar’s Library Series

Andrey A. Baykov

COMPARATIVE INTEGRATION

Experience and Patterns of Integration

in the United Europe and Asia Pacific

Moscow

2012

Москва

2012

Научно-образовательный форум

по международным отношениям

Московский государственный

институт международных отношений (Университет)

МИД России

Кафедра прикладного анализа международных проблем

Региональная библиотека международника

А. А. Байков

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ИНТЕГРАЦИЯ

Практика и модели интеграции

в зарубежной Европе


Научное издание

УДК 327

ББК 66.4

Б18

Ответственный редактор

доктор политических наук

А. Д. Богатуров

Байков А. А.

Б18 Сравнительная интеграция. Практика и модели интеграции в зарубежной

Европе и Тихоокеанской Азии / А. А. Байков; отв. ред. А. Д. Богатуров. —

М.: Аспект Пресс, 2012. —256 с.

ISBN 978–5–7567–0644–4

В книге на обширном материале осмыслены региональные проявления

международной интеграции. Показано многообразие интеграционных

моделей 2000-х годов, особенности опыта сближения стран Европы и

Азии, предложен вариант инструментария для сравнительного анализа

региональных версий интеграционного взаимодействия.

Представлены малоизвестные подробности истории европейских

и восточноазиатских интеграционных тенденций, черты их типологиче-

ского сходства и различий, описано значение культурно-психологических

и идеологических факторов, которые определили стремление к тесному

региональному сотрудничеству в зарубежной Европе и Тихоокеанской Азии.

Издание адресовано преподавателям, научным сотрудникам, ма-

гистрантам, аспирантам, студентам университетов, а также всем, кто

интересуется международной жизнью и ключевыми вопросами развития

современного мира.

Книга подготовлена при поддержке Фонда Макартуров

УДК 327

ББК 66.4

ISBN 978–5–7567–0644–4 © НОФМО, 2012

© Байков А. А., 2012

© Оформление ЗАО Издательство

«Аспект Пресс», 2012

© Дудин С. И., эмблема, 1997

Содержание

Введение. Логика и параметры сопоставления интеграционных тенденций ...................6

Раздел 1

ОПЫТ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА

Глава 1. Эволюция мотивов интеграционного сближения ..........................................13

Глава 2. «Циклическая» модель роста ...........................................................................23

Глава 3. Особенности экономического сближения стран

зарубежной Европы ..........................................................................................32

Глава 4. Система управления Европейским Союзом ....................................................47

Глава 5. Идеология западноевропейской интеграции ..................................................60

Глава 6. Подходы к обеспечению безопасности в интеграционном процессе ...........73

Раздел 2

ИНТЕГРАЦИОННЫЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ В ТИХООКЕАНСКОЙ АЗИИ

Глава 7. Предпосылки сближения на региональной основе и структура

восточноазиатского «интеграционного поля» ...............................................95

Глава 8. Мотивы образования АСЕАН .........................................................................105

Глава 9. «Алгоритм расширения» восточноазиатского интеграционного

ареала .............................................................................................................114

Глава 10. Становление регионального экономического комплекса ...........................121

Глава 11. Специфика управления интеграцией ............................................................144

Глава 12. Конкуренция региональных проектов объединения ....................................157

Глава 13. Проблематика безопасности в интеграционном контексте ........................167

Раздел 3

ИСТОРИКО-БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ СРАВНИТЕЛЬНОЙ ИНТЕГРАЦИИ

Глава 14. Эволюция научно-аналитических подходов к интеграции ..........................187

Глава 15. Основные теоретические школы современных интеграционных

исследований .................................................................................................199

Вместо заключения. Сравнительная характеристика моделей интеграции

в зарубежной Европе и Тихоокеанской Азии ...............................................228

Основные источники и литература ...................................................................................238

Сведения об авторе ............................................................................................................255

6

Введение

Логика и параметры сопоставления интеграционных тенденций

Интеграция — один из важнейших политических и экономических

международных процессов. С одной стороны, он связан с объеди-

нением ресурсов и борьбой за лидерство. С другой — с добровольным

самоограничением свободы действий государств посредством «уз» пре-

ференциального сотрудничества. Начавшись как смелый эксперимент

в Западной Европе в 50-х годах ХХ в., в 1980-х и 1990-х интеграция

вышла далеко за рамки Европы. Интеграционные «ядра» разной мощ-

ности, как правило независимо друг от друга, возникли в Северной

и Латинской Америке, Восточной и Южной Азии и даже, с оговорка-

ми, на пространстве СНГ. Глобальный интеграционный тренд требу-

ет соответствующего осмысления, и сегодня оно уже невозможно без

сравнения интеграционных процессов в разных частях мира. Накоплен

огромный материал для выявления частных особенностей и общих за-

кономерностей интеграционных процессов. Без изучения их подобия,

сходства и различий вряд ли можно обоснованно говорить о ясном по-

нимании сущности глобального управления, мирового регулирования

и международного порядка.

Важность интеграционных исследований оттеняется необходимо-

стью осмысления опыта интеграционных взаимодействий в разных

регионах мира в контексте нарастания общемировых политических

взаимосвязей и тенденций формирования единой глобальной эконо-

мики, стимулирующих противоречивый процесс эволюции мирового

политического сообщества государств и негосударственных субъектов.

Хронологически современные интеграционные процессы охватыва-

ют период с рубежа 1950-х годов по сегодняшний день. Именно в 1950-х

годах были выдвинуты и вскоре реализованы первые жизнеспособные

в тех исторических условиях инициативы интеграционного характера

в Западной Европе. В Восточной Азии аналогичные явления стартова-

ли позднее (с середины 1960-х годов). Однако они долгое время вдох-

новлялись примером сотрудничества западноевропейских государств

и в определенных параметрах воспроизводили его некоторые черты.

7


Пространственный срез анализа интеграционных взаимодействий

в данной книге включает в себя два региона — зарубежную Европу

и Восточную Азию. Под зарубежной Европой в работе понимаются

главным образом страны Западной (в широком смысле слова, вклю-

чая государства Северной и Южной Европы) и Центрально-Восточной

Европы, входящие в Европейский Союз в настоящее время или на-

ходящиеся с ним в отношениях преференциального сотрудниче-

ства, а под Восточной Азией — совокупность стран Юго-Восточной1

и Северо-Восточной2 Азии. Именно в географических границах этих

двух больших подсистем в работе исследованы содержательные, функ-

циональные и организационные черты сходства и различий в опыте ре-

гиональных версий интеграционного строительства, а главное — при-

рода и вектор тяги к межгосударственному сближению.

Задача сопоставления интеграционного опыта ставилась много-

кратно3. Для ее решения аналитики интуитивно отталкивались от до-

пущения о нормативности западноевропейской модели. В результате

сложился научный обиход, в рамках которого степень «интеграцион-

ности» той или иной региональной версии определялась путем соотне-

сения с достижениями ЕЭС/ЕС. Среди специалистов по Европейскому

Союзу бытует полушутливое мнение, согласно которому все неевро-

пейские примеры интеграции следует оценивать на базе коэффициента

«один ЕС». При этом «единица» на данной шкале — заведомо макси-

мальная отметка. Величины «интеграционности» прочих группировок

колеблются в диапазоне от «0,9 ЕС» и ниже. При сравнении использу-

ются привычные критерии: распространение наднационального прин-

ципа принятия решений и продвижение по «лестнице Бэлы Балаши4».

Реже, и преимущественно в экономической литературе, встречается

такой индикатор, как доля внутрирегиональной торговли в общем тор-

говом обороте стран-членов5.

В экономической литературе вместо термина «интеграция» иногда при-

меняется термин «конвергенция», под которым понимается, с одной сто-

роны, сближение основных показателей развития, а с другой — унифи-

кация социально-экономических политик. В первом случае конвергенция

измеряется такими параметрами, как отношение взаимной торговли ко

всему внешнеторговому обороту или ВВП, динамика сближения внутрен-

них цен на однородные товары, процентных ставок по кредитам одина-

ковой срочности.

Стереотипное мнение о том, что все происходящее в ЕС и являет-

ся интеграцией, а интеграция как концепция воплощена в институтах

и практиках ЕС, продолжает тиражироваться в дискуссиях и литерату-

8

Введение

ре. Между тем практика измерять региональную интеграцию коэффи-

циентом «1 ЕС» безотносительно к специфике региона, в котором эта

интеграция развивается, тормозит исследование интеграции как обще-

мирового феномена.

Упрекать исследователей евроинтеграции в преувеличении и аб-

солютизации значения опыта ЕС нет смысла. Когда в СССР создава-

лась школа интеграционных исследований6, объектом ее изучения был

и мог быть только один очаг интеграции — в Западной Европе. Однако

сегодня интеграционные тенденции характерны для многих регионов

мира. Лидеры и ученые в Западном полушарии и странах Азии ши-

роко и свободно применяют слово «интеграция» для описания реаль-

ных экономических и политических тенденций, в которых участвуют

их страны. Термин «интеграция» прочно вошел в словарь российских

политиков и политологов при обсуждения вопросов развития СНГ.

«Интеллектуальная монополия» ЕС на понимание и интерпретацию ин-

теграции вне ЕС разрушается. В общем потоке научных трудов о фено-

мене межгосударственной интеграции работы по ЕС составляют сегодня

только часть, хотя и весомую.

Не подвергая сомнению значимость вклада «европеистов», ис-

следователи разных стран мира переходят к новой логике рассужде-

ний. Поставлены вопросы о региональных версиях интеграции, в ко-

торых объектом изучения выступает не степень воспроизведения ев-

ропейских институтов и не соотношение наднациональности и меж-

правительственного подхода (то и другое является уникальным евро-

пейским явлением и бесполезно в трансрегиональных сравненениях),

а эффективность местных форм интегрирования и механизмов управ-

ления ими. Современная наука выходит на уровень выявления типоло-

гически универсальных черт интеграции и определения ее региональ-

ной специфики.

В теоретическом плане затянувшаяся увлеченность авторов изуче-

нием конкретики ЕС помешала возникновению «общей теории» ин-

теграции. В аналитическом плане избыточная детализированность

специфики проблемного поля «европейских исследований» затруд-

нила обогащение представлений о сущности «интеграции вообще»7.

Во-первых, упор на частностях институционального развития ЕС не

позволял подойти к фиксации любых межрегиональных аналогий. Бес-

смысленно сравнивать изощренный институциональный и договорно-

правовой механизм Европейского Союза с проявлениями интеграции

в Латинской Америке или Азии, где «интеграция есть», а институтов,

аналогичных ЕС, совсем нет и не предвидится8. Более того, похоже,

9


местные политики по этому поводу нисколько не тревожатся, хотя они

очень заинтересованы в самих интеграционных процессах.

Во-вторых, гипертрофированный акцент на анализе «админи-

стративного механизма» евроинтеграции9 заслонял реально возник-

шее многообразие интеграционных явлений и интеграционных очагов

в мире 2000-х годов. По-видимому, в литературе был «просмотрен» или

по крайней мере недооценен феномен вариантности интеграционных

процессов. Те, кто изучал интеграцию, пытались «отказывать в при-

знании» тем, кто интеграцию делал на практике — в Северной Амери-

ке, Восточной Азии и других частях мира. Первые (теоретики) считали

главным признаком интеграции наднациональность. Вторые (практи-

ки) ориентировались на эффективность своих интеграционных проек-

тов, а не на их соответствие (или несоответствие) тем формам интегра-

ционного сближения, которые в силу географических, исторических,

культурных и иных обстоятельств обусловили специфику интеграции

в Западной Европе.

Непригодность применения институциональных признаков в роли

критерия сопоставления разных региональных типов интеграции по-

буждает к поиску новых принципов сравнения. В данной книге за

основу взят признак «образа действия», под ним понимается специфи-

ческий для данной интеграционной группировки набор алгоритмов реали-

зации программы взаимодействия группы государств в конкретной сфе-

ре. «Образы действия» полезны для сравнительного анализа, поскольку

они воплощают реальные черты сущностного, содержательного пове-

дения стран—участниц интеграционных процессов, не привязываясь

к конкретным формам этих действий.

Для целей сравнения важно выделять образы действия в следующих

основных областях интеграционных взаимодействий: (1) учреждение

группировки; (2) идеологическое обоснование сближения; (3) эконо-

мическое строительство; (4) управленческая активность; (5) стратегия

расширения и (6) модель обеспечения безопасности.

Таблица 1

Параметры сравнительного анализа интеграционных объединений

Образ действия Объект рассмотрения

Учреждение группировки Исходные мотивы сближения

Идеологическое

обоснование сближения

Обоснования сближения

Экономическое

строительство

Цели и пределы экономического сращивания

10

Введение

Окончание табл.1

Образ действия Объект рассмотрения

Управленческая

активность

Соотношение полномочий руководящих

органов, пропорция элементов

надгосударственного и межправительственного

управления

Стратегия расширения Подход к выбору критериев и темпов

расширения

Модель обеспечения

безопасности

Алгоритм обеспечения региональной

безопасности: связан ли институционально

механизм безопасности с основными

структурами группировки

Материал основных разделов этой книги структурирован согласно

этой аналитической схеме.

* * *

Хотел бы выразить глубокую признательность ответственному ре-

дактору этой книги Алексею Демосфеновичу Богатурову, чей пие-

тет к слову, беспримерное внимание к деталям и личный образец ис-

следовательского творчества направляли меня в работе. Слова благо-

дарности — профессору Татьяне Алексеевне Шаклеиной, чьи вовре-

мя сказанные замечания помогали сосредоточиться на главном, не за-

быв о том, без чего не может состояться серьезный научный текст, — на

общении со студентами в аудитории и вне ее. Спасибо профессорам

О. В. Буториной, А. В. Виноградову, Д. В. Мосякову и М. В. Стрежне-

вой за комментарии и предложения по рукописи, а также всем друзьям

и коллегам в МГИМО, ИМЭМО, Институте Европы РАН, Научно-

образовательном форуме по международным отношениям. Я никогда

не довел бы эту работу до конца, если бы не терпение, красота и любовь

моей жены Анн и дочери Эмили. Спасибо родителям и сестре за то, что

верили в мои силы.

Андрей Байков,

26 октября 2011 г.

11

Раздел 1

Опыт Европейского Союза

13

Глава 1

Эволюция мотивов интеграционного сближения

Для выявления базовых мотивов интеграционного сближения на

пространстве современного Европейского Союза необходимо

кратко очертить основные исторические факты, связанные со станов-

лением первых механизмов регионального сотрудничества в 1940–

1950-х годах. Известно, что ключевой характеристикой развития про-

цессов межгосударственного сближения в Западной Европе исходно

выступала наднациональность. Важно уяснить, в каких исторических

условиях именно надгосударственное начало определило природу ин-

теграции в регионе, поскольку, как видно сейчас, наднациональность

в «евросоюзовских» институциональных формах нигде, кроме ЕС,

больше не повторилась.

К концу 1940-х годов западноевропейские страны озаботились

необходимостью экономического восстановления и связанной с ним

социально-политической стабилизации. Особое место в числе приори-

тетов как стран—победительниц во Второй мировой войне — Британии

и Франции, так и бывших держав Оси — Италии и Западной Герма-

нии — занимала проблема предупреждения новой войны.

В первые послевоенные годы задача обеспечения безопасности

решалась традиционно: через укрепление старых и заключение но-

вых военных союзов. В марте 1947 г. Британия и Франция подписали

Дюнкеркский договор, который по существу поднимал двусторонние

о тношения между Лондоном и Парижем на уровень оборонительного

союза.

Начиная с 1946–1947 гг. к задачам хозяйственного восстановления

и предупреждения конфликта прибавился новый фактор: противоречия

в рядах антигитлеровской коалиции — между государствами, которые

разделили Германию. Нарастание конфликтности между западными

державами, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой, оказа-

лось прологом к противостоянию двух сверхдержав и возглавляемых

ими социально-экономических и политико-идеологических блоков.

Выражением наметившейся конфронтации стало оформление биполяр-

ного порядка в Европе. Институционализация биполярности началась

14

Раздел 1. Опыт Европейского Союза

в марте 1948 г., когда между Британией, Францией и государствами Бе-

нилюкса (Бельгией, Люксембургом и Нидерландами, объединившимися

в январе того же года в таможенный союз) был заключен Брюссельский

пакт. Этот процесс продолжился в апреле 1949 г. в Вашингтоне, где был

подписан Североатлан тический договор о создании НАТО, в основном

завершивший структуризацию западных стран в целом.

Но страхи Франции относительно ремилитаризации Западной Гер-

мании не были сняты. Французское правительство не полагалось на

механизмы западноевропейского и евроатлантического сотрудниче-

ства (Западный союз10 и НАТО), испытывая определенное недоверие

как к Западной Германии, так и к США и Британии. В этих условиях

Франция сделала выбор в пользу «объединенной Европы» как способа

обезопасить себя от новых войн и, может быть, даже обеспечить себе

статус лидера в регионе.

В послевоенной Западной Европе политики и общественные дея-

тели широко апеллировали к понятиям «интеграция», «союз» и даже

«наднациональность», видя в них гарантию неповторения разруши-

тельной истории предшествующих десятилетий11. Первые попытки

инициировать процесс в поддержку «европейской федерации» пред-

принимались еще в межвоенный период. В 1923 г. Ричард Куденхов-

Калерджи, австро-венгерский аристократ и публицист, организовал

движение под названием «Панъевропа». Среди его активных участни-

ков был министр иностранных дел Франции Аристид Бриан12. В 1929 г.

он произнес в Лиге Наций пламенную речь с призывом ускорить созда-

ние европейской федерации. В тех условиях этот призыв французской

элиты не был услышан политиками Но на него обратили внимание те-

оретики. В межвоенный период была создана школа функционализма,

разработанная в трудах британского исследователя Д. Митрани, кото-

рый объяснял преимущества региональной интеграции, основанной на

разделении труда и общем рынке факторов производства13.

В августе 1943 г. французский экономист и государственный деятель

Жан Монне14 писал: «Европа не узнает мира, если страны, ее составля-

ющие, вновь будут действовать исходя из принципа государственного

суверенитета с вытекающим из него эгоизмом национальных интере-

сов, политики величия и экономическим протекционизмом. Государ-

ства Европы должны создать федерацию или любую иную форму по-

литического объединения, которая позволила бы собрать их в общее

экономическое пространство»1 5. Автор этих слов стал одним из органи-

заторов созданного в декабре 1947 г. в Париже Международного коми-

тета движений за европейское единство.

15

Глава 1. Эволюция мотивов интеграционного сближения

На Гаагском конгрессе сторонников единой Европы в мае 1948 г.

выявилось два подхода. Британская делегация отводила конгрессу роль

дискуссионной площадки. Такой подход был реализован в виде Сове-

та Европы, но не соответствовал ожиданиям западноевропейской об-

щественности. Жесткий федералистский подход был представлен Ита-

лией (А. Спинелли16). Но он казался радикальным и вызывал опасения

в Париже. Требовалась компромиссная формула. Ее автором и стал

уже упоминавшийся Жан Монне — в то время генеральный комиссар

Франции по вопросам модернизации и планирования.

9 мая 1950 г. министр иностранных дел Франции Р. Шуман публич-

но огласил идеи Монне, адресовав Западной Германии и любым другим

заинтересованным государствам предложение «поставить угледобыва-

ющую и сталелитейную промышленность под контроль Высшего руко-

водящего органа в рамках организации, открытой для диалога с други-

ми государствами Европы»17. Так возник план создания Европейского

объединения угля и стали (ЕОУС). По форме сближения он отражал

секторальный подход к интеграции, так как предусматривал сращива-

ние не всего хозяйственного комплекса, а отдельных, стратегически

важных отраслей экономики.

Прежде чем предать проект огласке, Монне и Шуману было необ-

ходимо заручиться согласием на него самого французского правитель-

ства, а также руководителей ФРГ и США. 9 мая 1950 г., за несколько ча-

сов до официального выступления, Шуман проинформировал о своем

предложении Кабинет министров Франции и отправил его федераль-

ному канцлеру ФРГ К. Аденауэру. Последний сразу же заверил Шумана

в своей полной поддержке: Аденауэр сам мечтал о франко-германском

примирении. Американцы были посвящены в суть французского плана

во время визита в Париж 7 мая 1950 г. госсекретаря США Дина Ачесо-

на. Известны слова Ачесона, обращенные Р. Шуману: «Эффективность

нашей политики в германском вопросе зависит от вашей готовности

взять на себя роль лидера в Европе»18.

На приглашение о сотрудничестве откликнулись также Италия

и страны Бенилюкса. В июне 1950 г. начались переговоры о реализации

проекта, а в апреле 1951 г. в Париже состоялось подписание договора

о ЕОУС. Договор заключался сроком на 50 лет. Во главе Высшего руко-

водящего органа ЕОУС встал Ж. Монне.

Параллельно с переговорами о создании ЕОУС в феврале 1951 г.

началось обсуждение плана премьер-министра Франции Р. Плевена

об организации Европейского оборонительного сообщества (ЕОС),

наднациональной структуры, которая должна была осуществлять ко-

16


мандование единой армией стран «шестерки». Такой вариант ремили-

таризации Западной Германии поначалу казался Франции наиболее

приемлемым. Разумеется, Францию устроил бы полный отказ от реми-

литаризации ФРГ. Однако в этом случае Западная Германия угрожала

выйти из переговоров по ЕОУС. «Если ограничение суверенитета было

хорошо для реиндустриализации Германии, — вопрошал Аденауэр, —

то чем эта идея плоха для ее ремилитаризации?» В этой ситуации Мон-

не и посоветовал Плевену выдвинуть инициативу ЕОС. Он же приме-

нил все свое влияние, чтобы заручиться поддержкой США по части

этого плана19.

27 мая 1952 г. в Париже договор о ЕОС был подписан. Окрыленные

этим успехом и опираясь на рекомендации Парламентской ассамблеи

Совета Европы, а также ст. 38 договора о ЕОС, содержавшую положе-

ние о возможности создания наднационального политического органа

для управления сообществом, «шестерка» поручила экспертам разра-

ботку устава Европейского политического сообщества, объединившего

бы ЕОУС и ЕОС.

Между тем общественное мнение во Франции разделилось. Правые

издания (например, «Фигаро») убеждали, что принятие ЕОС выгод-

но Франции, поскольку означает введение контроля над процессами

перевооружения Германии. По замечанию видного историка А. Вер-

та, в части французского общества было распространено мнение, что

«если Германия не будет воссоздана вместе с нами, она будет воссозда-

на против нас»20.

Вместе с тем преобладавшей позицией во французском обществе

было недоверие и даже страх в связи с появлением единой европейской

армии, в которой ведущее место благодаря поддержке США займет

«новый вермахт». Французская пресса, и не только коммунистическая,

пестрела репортажами о том, что в западной зоне оккупации не была

проведена денацификация, вследствие чего казалось вероятным, что

потенциальные армейские формирования Западной Германии в рамках

ЕОС будут состоять из старых кадров вермахта. К несогласным при-

соединились те, кто в принципе не был одержим германофобией и не

выступал против ремилитаризации Западной Германии в целом. Они

считали, однако, что подписанный в 1952 г. договор неприемлем для

Парижа, поскольку серьезно ограничивал внешнеполитический маневр

Франции21. Такова была, например, аргументация «голлистов».

Согласованный и уже подписанный договор о ЕОС, поддержанный

в НАТО, необходимость тесного сотрудничества с которой предусма-

тривалась ст. 5 договора, и Вашингтоне, оказался перед лицом мощно-

17


го общественного давления. В ноябре 1953 г. в национальном собрании

Франции начались слушания по проекту ЕОС. Отказ от ратификации

грозил Парижу ухудшением отношений с США и созданием самостоя-

тельной западногерманской армии. Однако более весомым аргументом

для парламентариев был фактор общественного протеста. Им вручали

коллективные письма с призывами «провалить» ЕОС.

К тому же подписание Женевских соглашений по Индокитаю было

воспринято французской общественностью как национальное униже-

ние и укрепило позиции «голлистов». Несмотря на давление со стороны

США, видевших в ЕОС возможность переложить на европейских союз-

ников по НАТО часть ответственности за свою оборону, правительство

П. Мендес-Франса, пришедшее к власти во Франции в июне 1954 г.,

отдавало себе отчет в том, что в этих условиях ставить вопрос о реми-

литаризации Западной Германии было политическим самоубийством.

За 5 дней до голосования 14 известных французских политиков, во-

енных и общественных деятелей публично выступили с критикой до-

говора, настаивая на том, что он ущемляет жизненно важные интере-

сы Франции22. В общественном мнении страны сформировался взгляд,

что подписание договора двумя годами ранее было навязано руковод-

ству Вашингтоном и не отвечало чаяниям французского народа23. По-

сол США во Франции Данн писал, что среди французов «утрачено по-

нимание того, что Европейское оборонительное сообщество — поли-

тика, инициированная самим Парижем и лишь поддержанная США»24.

В а вгусте 1954 г. ратификация договора о ЕОС была сорвана во

французском парламенте (319 «за» и 264 «против»). Депутаты нацио-

нального собрания прислушались к голлистской патриотической про-

паганде. В литературе немало написано о том, что отчасти на позицию

французских коммунистов оказывала влияние Москва, резко негатив-

но относившаяся к проекту. Во всяком случае не последнюю роль сы-

грала решительная оппозиция проекту со стороны влиятельной ком-

партии Франции. В этой ситуации правительство не рискнуло наста-

ивать на повторном рассмотрении договора парламентом. План Евро-

пейского оборонительного сообщества провалился. После срыва рати-

фикации договора о ЕОС была свернута и работа по со зданию полити-

ческого союза.

Несмотря на это, проблема перевооружения Западной Германии

была решена через ее включение — по инициативе британского пре-

мьера А. Идена — в Западноевропейский союз (ЗЕС), учрежденный

в октябре 1954 г. посредством реорганизации Западного союза. Это ста-

ло этапом на пути ее интеграции в НАТО в 1955 г.

18


Неудачный опыт проекта ЕОС не мог не отразиться на динами-

ке экономической интеграции в рамках «шестерки». Выступая в ноя-

бре 1954 г. перед Общей ассамблеей ЕОУС, Жан Монне неожиданно

объявил о своей отставке. Он объяснил это решение неудовлетворен-

ностью работой объединения25 и необходимостью активизировать про-

цесс интеграции в целом, притормозившийся после провала инициа-

тивы о создании Европейского оборонительного сообщества во фран-

цузском парламенте в августе 1954 г. и учреждения Западноевропейско-

го союза в октябре того же года26, означавшего болезненный для фран-

цузской общественности факт ремилитаризации Западной Германии.

Таким образом, через три года после запуска западноевропейская ин-

теграция, осуществлявшаяся по французскому сценарию, столкнулась

с первым кризисом «забегания вперед». Именно так можно описать си-

туацию, при которой идеальный конструкт авторов проекта «Европей-

ской Федерации» 1940 -х годов оказался слишком радикальным и по-

спешным, по мнению и по ощущениям не только лидеров отдельных

стран, вошедших в ЕОУС, однако не утративших чувства суверенно-

сти в отношении любых надгосударственных образований, но и обще-

ственности этих государств, для которой с подписанием межгосудар-

ственных договоренностей не потускнел недавний исторический опыт.

В этой обстановке в июне 1955 г. в Мессине (Италия) открылась

конференция министров иностранных дел стран—членов ЕОУС. Глав-

ным официальным событием встречи стал доклад министра иностран-

ных дел Бельгии Поля Анри Спаака. Он подготовил меморандум от

лица стран Бенилюкса с предложением придать новый импульс за-

падноевропейской интеграции. Конференция поручила Спааку под-

готовить конкретные предложения о путях углубления сотрудничества

в рамках «шестерки». К маю 1956 г. работа над проектом была заверше-

на. Выступая на встрече министров стран ЕОУС в Вене, Спаак выдви-

нул инициативу, с одной стороны, развивавшую «секторальный под-

ход» Монне, который должен был выразиться в создании Европейско-

го агентства по атомной энергии (Евратом), а с другой — предусматри-

вавшую осуществление комплексной интеграции — организацию об-

щего рынка товаров, услуг, капитала и рабочей силы по всему спектру

отраслей экономики, для реализации которой было предложено соз-

дать Европейское экономическое сообщество (ЕЭС).

Неудача тройственной агрессии в зоне Суэцкого канала, совершен-

ной Британией, Францией и Израилем против Египта в октябре–но-

ябре 1956 г., стала дополнительным напоминанием о необходимости

консолидации западноевропейского сотрудничества. Как только стра-

19


сти вокруг провала французско-британской военной авантюры уле-

глись, премьер-министр Франции Ги Молле с удвоенной энергией раз-

вернул кампанию за интенсификацию взаимодействия в рамках ЕОУС,

а также по реализации инициатив комитета Спаака. США проявили го-

товность поддержать проект Евратома. Как было сказано в заявлении

Государственного департамента, «наиболее перспективным путем ре-

анимации западноевропейской интеграции представляется создание

европейского атомного агентства в соответствии с принципами пла-

на Шумана, которое отвечало бы за использование атомной энергии

в мирных целях»27. Примечательно, что в переговорах по созданию Ев-

ратома и ЕЭС до 1955 г. участвовала и отстранившаяся от деятельности

ЕОУС Британия.

К 1957 г. национальные собрания всех стран—членов «шестерки»

одобрили проекты договоров по Евратому и ЕЭС. Наибольшие труд-

ности этот процесс встретил во Франции. В январе 1957 г. француз-

ские депутаты одобрили проект договора по ЕЭС. Однако они обусло-

вили свое согласие включением в текст договора ряда ограничитель-

ных положений, в частности изымавших сельское хозяйство из сфе-

ры контроля надзорных органов ЕЭС, несмотря на то что все страны

ЕОУС, в большей или меньшей степени выигрывали от общей сельско-

хозяйственной политики. Кроме того, Франция, Бельгия и Нидерлан-

ды, имевшие заморские колониальные владения, были заинтересова-

ны в распространении на них правил торговли ЕЭС28, что также огова-

ривалось французскими парламентариями.

Среди переговорщиков были и те, кто высказывал неприятие ЕЭС

по принц ипиальным соображениям. Так, министр финансов ФРГ

Людвиг Эрхард считал, что проект общего рынка неверен, поскольку

усиливает региональный протекционизм в мировой экономике и ухуд-

шает условия торговли для торговых партнеров ЕЭС вне региона. Впро-

чем, он остался в меньшинстве. 25 марта 1957 г. в Риме состоялось под-

писание договоров об учреждении Европейского агентства по атомной

энергии и Европейского экономического сообщества.

Не отказываясь от секторального подхода интеграции, сохранив-

шегося в форме Евратома, страны «шестерки» сделали шаг к универ-

сальный интеграции, потенциально способной охватить весь спектр

взаимодействий. Закономерно, что в ней возросла роль государств-

членов, а принцип наднациональности, судя по тексту Римского до-

говора, стал звучать более приглушенно: чем дальше простиралась ин-

теграция, тем более непосредственно затрагивались интересы рядовых

западноевропейцев, что отражалось на их отношении к правительствам

20


соответствующих стран. Эта тенденция проявилась уже на этапе функ-

ционирования ЕОУС: деятельность Высшего руководящего органа

ЕОУС, в договоре наделявшегося большими полномочиями, сдержи-

валась Советом министров, а также малочисленностью штата и огра-

ниченностью бюджетных прерогатив. Теперь же данное положение дел

получило юридическое закрепление: в Римском договоре о ЕЭС пре-

тенциозное название Высшего руководящего органа было заменено

на более нейтральное «Комиссия», а функции межправительственно-

го по природе Совета усилены. Граждане также не спешили присягать

на верность наднациональным органам, поскольку авторитет государ-

ства не падал, а напротив, рос вследствие реализации программ госу-

дарства всеобщего благосостояния. Приходится констатировать, что

пожелания западноевропейских федералистов (А. Спинелли, Ж. Мон-

не, Р. Маржолэна), предрекавших скорый кризис легитимности «наци-

онального государства» и ратовавших за создание европейского надго-

сударства, были осуществлены лишь отчасти.

Таким образом, в основе создания ЕОУС/ЕЭС в значительной мере

лежали стремление Франции не дать превзойти себя по мобилизаци-

онной способности, прежде всего в военном отношении, а также свое-

го рода профилактика страхов повторения конфликта, характерных

для французского населения, пережившего три крупных вооруженных

столкновения с Германией за менее чем 100 лет (1870–1871, 1914–1918,

1939–1945). Показательно, что в 1952–1954 гг. во Франции состоялось

несколько громких судебных процессов над нацистскими преступника-

ми. Воскресив в памяти французов пугающие образы недавней войны,

они «не усилили желания французов “простить и забыть” и марширо-

вать плечом к плечу с немцами в одной армии»29. По данным одного из

опросов общественного мнения того времени, 45% населения Франции

отметили, что предпочли бы видеть Германию слабой, безоружной и раз-

дробленной, а 61% заявили, что боятся возрождения концентрационных

лагерей30. Опасения рецидива большой европейской войны и естествен-

ное желание принять меры для ее предотвращения во многом определя-

ли содержание западноевропейской политики. Политическая цель Па-

рижа вычитывается из преамбулы Парижского договора, где говорилось

о «…решимости заменить многовековое соперничество слиянием своих

коренных интересов; создать посредством учреждения экономического

сообщества основу для более широкого и глубокого объединения наро-

дов, долгое время разделявшихся кровавыми конфликтами...»31.

Реализация прагматического желания Франции не допустить по-

вторения войны с Германией посредством кооперации в стратегически

21


важных отраслях стала возможной в силу стечения обстоятельств: по-

сле 1945 г. Западная Германия была оккупирована и в любом случае не

обладала полным суверенитетом. Кроме того, Британия, в принципе

способная противопоставить планам Франции собственную програм-

му действий, предпочла остаться в стороне от проекта ЕОУС32. В этом

смысле считать наднациональность универсальной чертой интеграции

уместно не в большей степени, чем ожидать в разных регионах мира

стечения тех же специфических исторических обстоятельств, которые

сложились в Западной Европе в 1945–1951 гг.

К этому добавился фактор географической близости западноевро-

пейских стран и сложившаяся к рубежу XIX — XX вв. объективная вза-

имозависимость их экономик, преимущества которой подчеркивались

разрушительным характером торговых и финансовых войн, свойствен-

ным экономическому протекционизму межвоенного периода. В умах

западноевропейских лидеров сформировалось понимание, что в усло-

виях «тесной» Европы допустить еще раз экономический раскол, по-

добный довоенному, непродуктивно.

В структуре исходных мотивов интеграционного сотрудниче-

ства нет оснований преувеличивать и значение ставшего популярным

в 1990-х годах фактора «кризиса национального государства» для за-

падноевропейской интеграции, а также тезиса французских интел-

лектуалов о желательности (для самих же французов) замены государ-

ственного порядка «надгосударственным»33, хотя эти аргументы широ-

ко представлены в отечественной и зарубежной литературе, особенно

после 1991 г. Многочисленные сторонники генерала де Голля, напри-

мер, не разделяли подобных взглядов ни в 1940–1950-х годах, ни позд-

нее. По-видимому, идея об «устаревании» государственного суверени-

тета впитала субъективные переживания французской элиты по пово-

ду катастрофичного опыта Третьей республики, не сумевшей предот-

вратить капитуляцию Франции. Кризис государственности действи-

тельно имел место в послевоенной Европе, но это был не «общий» кри-

зис государственности, а кризис ее локальных вариантов (французско-

го и германского прежде всего) и очагов — там, где вызревание усло-

вий для первичной независимости запаздывало по отношению к тем-

пам «наделения» новых государств «суверенитетом сверху» — от дер-

жав—победительниц в Первой мировой войне, как это было в случае

с Австрией, Польшей или Чехословакией.

Политика национальных интересов, которую Ж. Монне, А. Спи-

нелли и другие приверженцы идеи «Европейской Федерации» облича-

ли в конце 1940-х годов, оставалась основой внешней политики самой

22


Франции как минимум до 1970-х годов. В каком-то смысле интеграция

была призвана решить сугубо национальные задачи Франции: недопу-

щение реанимации германского милитаризма и возвращение статуса

лидера континентальной Европы. Значимо, конечно, и то, что страх

перед повторением войны соединился в 1940–1950-х годах с желанием

Германии восстановить хозяйство в рамках западного блока, что есте-

ственным образом облегчило интеграционный процесс34.

Исходными импульсами интеграции в Западной Европе были, та-

ким образом, не только, а может быть, не столько экономические,

сколько политико-психологические предпосылки. Задачи экономи-

ческого восстановления и сотрудничества выступали изначально ско-

рее маскировкой военно-политических страхов. Однако со временем,

приблизительно с 1960-х годов, по мере углубления взаимодействия

и появления общих хозяйственных интересов экономические стимулы

встали вровень с военно-политическими, а потом и подавили их.

Французская школа исследований интеграции, правда, никог-

да не хотела признавать примата военно-политических страхов среди

интеграционных мотивов, акцентируя верховенство экономических

и историко-идеологических причин. Скорее всего французские авто-

ры опасались спровоцировать чувство обиды со стороны немцев. Ве-

роятно, с течением времени опыт Первой и затем еще более разруши-

тельной Второй мировой войны оказался в значительной степени за-

тушеванным в общественной дискуссии в силу своей неприглядности.

Уменьшилась опора на реальные факты западноевропейской истории

того периода и накладывавшиеся на них коннотации войны.

Стоит подчеркнуть, что наднациональность в Западной Евро-

пе была не следствием кризиса государственного суверенитета, а его

триумфом: возрождая свое лидерство, французы смогли навязать соб-

ственную формулу сближения с Германией, пользуясь слабостью по-

следней. Эта же формула под влиянием Парижа была принята и дру-

гими, более слабыми странами Бенилюкса, а также Италией, где, как

и в Западной Германии, в то время действительно были сильны паци-

фистские настроения, всплеск которых характерен для большинства

побежденных государств. Только в условиях послевоенной Западной

Европы можно было осуществить подобный «наднациональный инте-

грационный эксперимент».

23

Глава 2

«ЦИКЛИЧЕСКАЯ» МОДЕЛЬ РОСТА

Теоретические ожидания европейских авторов изначально были

построены на представлении о прогрессистском характере инте-

грационных процессов, которые должны были развиваться эволюци-

онно — от простых форм к более сложным. Эта мысль была заложена

и в тексте Римского договора о ЕЭС 1957 г., который предусматривал

постепенное включение в процесс взаимодействия все более широкого

спектра вопросов: сначала отдельных отраслей экономики, позднее —

общее макроэкономическое регулирование, затем вопросы социаль-

ной политики, а в перспективе, возможно, и проблемы обустройства

общего политического пространства. На самом деле, как показывает

реальный опыт интеграции в ЕС и в других точках мира, интеграцион-

ные траектории сложнее. Не случайно в работах об интеграции в раз-

личных частях планеты с конца 1990-х годов широко применяются

термины «дифференциация», «разноскоростная интеграция», «много-

форматная интеграция». Такое словоупотребление отражает признание

нелинейности интеграционных процессов в мире, вероятность появле-

ния в пределах одной группировки групп стран, для которых характер-

на различная интенсивность кооперационных и институциональных

связей.

Интеграционному сближению в Западной Европе исторически

также были свойственны соперничество и сосуществование различных

концепций и пластов сотрудничества, а также интеграционных «ядер»,

которым присущи разные уровни интегрированности. В ЕС такое

«ядро» первоначально образовали шесть государств (Германия, Италия,

Франция и государства Бенилюкса), руководители которых в 1951 г.

подписали договор о создании ЕОУС, а в 1957 г. — два Римских догово-

ра: о формировании ЕЭС и Евратома. При этом страны Бенилюкса —

Бельгия, Нидерланды и Люксембург — еще в январе 1948 г., то есть за

три года до подписания первого соглашения о создании ЕОУС, объе-

динились в таможенный союз, что значительно облегчало реализацию

аналогичной задачи для «шестерки» ЕЭС. В границах этой «шестер-

ки» 1 июля 1968 г. заработал таможенный союз, хотя Римский договор

24


о ЕЭС предусматривал начало функционирования таможенного союза

к 1970 г. Стадию зоны свободной торговли «ядро» не проходило вовсе.

К 1960 г. в Западной Европе развернулся параллельный интегра-

ционный процесс с альтернативным первому инициативным «ядром».

3 мая 1960 г. в Стокгольме представителями Австрии, Великобритании,

Дании, Норвегии, Португалии, Швейцарии и Швеции была подписана

конвенция об образовании Европейской ассоциации свободной тор-

говли (ЕАСТ). Члены ЕАСТ изначально ограничивали горизонт целей

минимальным уровнем интегрирования — режимом свободной торгов-

ли без каких-либо элементов наднационального регулирования. ЕАСТ

до сих пор официально не расформирована, что может свидетельство-

вать о формально сохраняющейся альтернативе выбранному маршруту

европейской интеграции.

Соперничество двух проектов объединения, ЕЭС и ЕАСТ, обуслов-

ливалось различными целями их лидеров. Франция желала обезопасить

себя от новой войны с Германией с помощью ограничения суверените-

та последней. Отсюда — ориентация Парижа на надгосударственный

механизм контроля. Британия опасалась рецидива большой войны,

возможно, не меньше Франции. Однако Лондон, как и до Второй ми-

ровой войны, держался курса на дистанцирование от конфликтов на

континенте, не ослабляя линию на сложившиеся в 1940-х годах «осо-

бые отношения» с США35.

Идея объединения Западной Европы не вызывала в Лондоне оттор-

жения. Правда, она мыслилась не в федералистском ключе. Выступая

в сентябре 1946 г. в Цюрихе, бывший британский премьер У. Черчилль

призвал к созданию «Соединенных Штатов Европы»36. Чуть позже,

в мае 1947 г., он организовал «Движение за объединенную Европу». На-

ряду с Союзом европейских федералистов, вдохновителем которого был

А. Спинелли, делегаты движения составили костяк участников Конгрес-

са Европы в Гааге в мае 1948 г. На нем выявились расхождения в про-

ектах «Соединенных Штатов Европы» по разные стороны Ла-Манша.

Черчилль и ведомые им «юнионисты» рассматривали создававшуюся

Парламентскую ассамблею как консультативный орган (и добились соз-

дания слабого по своим полномочиям Совета Европы). Федералисты

Спинелли видели предназначение этого органа в разработке Конститу-

ции европейского надгосударства37, предрекая ему судьбу «учредитель-

ного собрания». Тактически британский проект одержал верх, но запал

федералистов оказался достаточно мощным, чтобы через десять лет сде-

лать возможным подписание Римских договоров и пронести идею кон-

ституции через всю историю западноевропейской интеграции.

25

Глава 2. «Циклическая» модель роста

Как представляется, Британия фактически занимала выжида-

тельную позицию, не отвергая возможности интеграции с ЕЭС. По-

видимому, еще какое-то время у нее сохранялись инерционные расче-

ты на то, что и в новой геостратегической ситуации роль «балансира

европейского равновесия» — согласно моделям XIX века — будет со-

хранять работоспособность. Только в 1962 г. она официально подала

заявку на вступление в ЕЭС.

Пространство для маневрирования в вопросах интеграции у Бри-

тании ограничивалось специфическим экономическим интересом,

связанным с сохранением привилегированных условий в торговле со

странами Содружества наций. Похожие приоритеты в экономической

сфере были и у других членов ЕАСТ. Для них бо´льшее значение име-

ли торговые отношения с третьими странами — в основном бывшими

колониями, а не друг с другом, поэтому наименее обременительный

с точки зрения взаимных обязательств режим свободной торговли ка-

зался им «пределом желаний»38. Такая позиция стран ЕАСТ противоре-

чила принципу приоритетности внутригрупповых связей перед внегруп-

повыми, которого придерживались государства ЕЭС.

Только с годами ведущие участники ЕАСТ друг за другом стали при-

соединяться к интеграционной платформе «шестерки»: Британия и Да-

ния — в 1973 г., Португалия — в 1986 г., Австрия и Швеция — в 1995 г.

Но и тогда ядро ЕАСТ — Британия, Дания и Швеция — не полностью

растворилось в ЕЭС, даже слившись с ним организационно. Британия

до сих пор не открыла границы для обладателей шенгенских виз, Бри-

тания, Дания и Швеция не входят в зону евро, а Дания отказывается

от полноценного участия в общей внешней и оборонной политике ЕС.

Расширение ЕЭС/ЕС проходило в пять этапов. Первая волна рас-

ширения (1973) увеличила число участников ЕС до 9 за счет Британии,

Дании и Ирландии. Приращение работало на консолидацию интегра-

ционного процесса — с присоединением Британии и Дании соперни-

чество ЕЭС и ЕАСТ было приглушено. Кроме того, вырос экономи-

ческий потенциал группировки. За исключением Ирландии, в ЕЭС

вошли развитые в хозяйственном отношении страны, площадь и на-

селение которых были соразмерны их экономического вкладу. Ирлан-

дии удалось сравнительно быстро подтянуться до показателей стран

«ядра». Журналисты в те годы называли Ирландию «любимым учени-

ком Комиссии».

Вторая и третья волны расширения — Греция (1981) и Испания

и Португалия (1986) — диктовались скорее политическими мотива-

ми: необходимостью поддержки демократических тенденций в Греции

26


после падения режима «черных полковников» в 1974 г., в Португалии

после падения диктатуры Салазара в 1968 г. и «революции гвоздик»

в 1974 г. и в Испании — после смерти диктатора Франко и восстановле-

ния монархии во главе с королем Хуаном Карлосом в 1975 г. Экономи-

ческие потрясения 1980-х годов привели к углублению региональных

диспропорций внутри ЕЭС по уровню хозяйственного развития. Не-

смотря на то что территория Сообщества почти удвоилась (с 1524 тыс.

кв. км до 2252 тыс. кв. км) совокупный ВВП ЕЭС возрос всего на 15%.

После четвертой волны расширения ЕС (1995) число членов ЕС до-

стигло пятнадцати. В ЕС вошли Австрия и Финляндия, вынужденные

сохранять внешнеполитический нейтралитет в годы холодной войны,

а также Швеция, традиционно придерживающаяся доктрины внеш-

неполитического нейтралитета. В формате «пятнадцати» группировка

характеризовалась наличием инициативного «ядра» — первоначаль-

ной «шестерки» — и более инертной, но соразмерной в ресурсном,

и политико-институциональном и правовом отношении периферии.

Правда, включение в состав ЕС Австрии, Дании и Швеции, подобно

расширению 1973 г., укрепило экономику Союза.

Отдельно следует сказать о Великобритании, которая до сих пор за-

нимает в ЕС двойственную позицию. С одной стороны, с точки зрения

инициативности политики в рамках Союза, а также вклада в его эко-

номическое развитие она, безусловно, должна быть отнесена к «ядру»

объединения. С другой — она неизменно имела собственное отношение

к главным вопросам эволюции ЕС, демонстрируя в рамках «ядра» свое-

образную фронду и подчеркивая его рыхлость. В 1990-х и 2000-х годах

Великобритания продолжала выступать особняком в ключевых дис-

куссиях стран «ядра», в частности по вопросам о включении Социаль-

ной хартии в текст Договора о Европейском Союзе, исполнения Шен-

генских соглашений и присоединении к зоне евро.

Готовясь к проведению пятой волны расширения, в июле 1993 г.

ЕС сформулировал набор политических и экономических критери-

ев, которым необходимо было соответствовать странам Центрально-

Восточной и Юго-Восточной Европы, для того чтобы в будущем

присоединиться к Евросоюзу. Эти критерии, известные как «копен-

гагенские», предусматривали, чтобы новые члены: «…i) располагали

стабильными общественно-политическими институтами, создали га-

рантии верховенства закона, защиты прав человека и меньшинств; ii)

являлись функционирующими рыночными экономиками, способны-

ми справиться с давлением конкуренции и рыночных сил внутри ЕС

хотя бы в среднесрочной перспективе; наконец, iii) имели возможность

27


в среднесрочном периоде приступить к применению правовой систе-

мы ЕС, включая положения учредительных договоров ЕС, наращивая

усилия по их имплементации»39. Обнародование «копенгагенских кри-

териев» в 1993 г. свидетельствовало о том, что ЕС определился с идео-

логической, экономической и политической основами объединения

с восточным фрагментом европейского пространства.

1 мая 2004 г. в ЕС вступили: Венгрия, Кипр, Латвия, Литва, Маль-

та, Польша, Словакия, Словения, Чехия, Эстония, а 1 января 2007 г. —

Болгария и Румыния. Пятая и шестая волны расширения ЕС означали

не только вхождение в ЕС несопоставимых по уровню развития стран,

когда площадь территории ЕС возросла на треть, а прирост совокуп-

ного ВВП составил только 5%. Вступление в ЕС стран Центрально-

Восточной Европы означало уменьшение внутреннего согласия сре-

ди членов Евросоюза, особенно по внешнеполитическим вопросам.

В 2002–2003 гг. это ярко проявилось в разногласиях среди членов ЕС

вокруг поддержки британо-американской интервенции в Ираке.

Общим для всех волн расширения было резкое отставание темпов

повышения экономической эффективности пространства интеграции

от масштаба увеличения территории и населения. Исключение в этом

смысле составляют вторая и четвертая волны расширения, где такой

разрыв был менее значителен. Расширение во всех случаях мотивиро-

валось политическими соображениями и расчетами на долгосрочный

экономический выигрыш.

«Рост» ЕЭС/ЕС означал и усложнение парадигмы управления им.

В политическом смысле все участники ЕС присягали демократиче-

ским идеалам. Но объективно качество демократии и мера социально-

экономической стабильности в странах Западной Европы и новых

странах-членах из ЦВЕ были неравновесными. Нарастание социально-

политической разнородности внутри Европейского Союза, сопрово-

ждавшее увеличение числа членов ЕС, влекло за собой большую дивер-

сификацию интересов среди стран-членов объединения. Разрастался

аппарат управляющих институтов ЕС, происходило увеличение мест

в Европейском парламенте, членов комиссии. Межинституциональ-

ные и межгосударственные согласования резко усложнились и замед-

лились. Не говоря уже о том, что каждая новая волна расширения несла

с собой (табл. 2) увеличение числа официальных языков, а вместе с ним

и «разбухание» штата переводчиков. Штат письменных переводчиков

Европейской комиссии (КЕС) насчитывает свыше двух тысяч человек,

притом что общая численность сотрудников КЕС находится на уровне

35 тыс. человек.

28


Таблица 2

Расширения ЕС

1958 1973 1981 1986 1995 2004 2007

Число стран-членов 6 9 10 12 15 25 27

Официальные языки 4 6 7 9 11 20 23

Число членов КЕС 9 13 14 17 20 25 27

Число мест в Парламенте 142 198 434 518 626 732 786

Параллельно с расширением полноправного членства в ЕС, в кото-

ром вектор консолидации (характерный для первой и четвертой волн)

чередовался с периодами разрыхления (отличавшими вторую, третью

и пятую волны), вокруг ЕС формировался внешний контур коопера-

тивных связей — своеобразное расширение без формализации член-

ства. Его составляют прежде всего:

система преференциальных связей, главным образом в сфере

торговли, с бывшими колониями ряда стран «ядра» ЕС в Африке,

Карибском и Тихоокеанском бассейнах (Ломейские конвенции);

блок протоинтеграционных связей со странами Средиземно-

морья;

отношения в рамках соглашений об ассоциации, предшествую-

щих вступлению в ЕС.

Волны расширения ЕС, помимо всего прочего, вызывали опасения

внутри «старой Европы» относительно того, что ее роль может быть

ограничена, что новые и более бедные страны-члены смогут в рамках

действующих в Евросоюзе процедур навязать свою волю старым и «бо-

лее богатым» членам и даже паразитировать за их счет. Однако опыт

расширений 1990-х и особенно 2000-х годов показал, что, несмотря на

очевидные дополнительные трудности, с которыми вынужденно стал-

кивались страны «ядра» в вопросах продолжения интеграции, ЕС в це-

лом обладает достаточным запасом прочности, чтобы компенсировать

сложности, связанные с приемом новых членов. Очередным этапом

углубления противоречий внутри ЕС, как ожидалось, должен был стать

финансово-экономический кризис 2008–2009 гг., до предела обострив-

ший экономические проблемы целой группы стран—членов ЕС, в том

числе достаточно давно присоединившихся к группировке (Греция,

Португалия, Ирландия). Однако этот кризис, по сути дела, подтвердил

не только главенствующую роль «старых» членов ЕС (прежде всего Гер-

мании, Франции и отчасти Великобритании) в вопросах интеграции,

но и оправданность и даже полезность их такого рода неформально-

29


го лидерства для интересов сообщества в целом. Вопреки тенденциям

развития ЕС в период кризисов середины 1970-х и начала 1980-х годов,

недавний кризис не только не способствовал дивергенции внутри Ев-

росоюза, но, напротив, символически утвердил его единство, а также

доминирование в структуре его интересов и процессе принятия глав-

ных интеграционных решений стран «старой Европы» — первоначаль-

ной «шестерки» ЕОУС и Великобритании.

Вот почему волны расширения, не сказавшись на экономической

и политической роли стран «ядра» ЕС, с годами перестали вызывать

острые споры. Более того, по литературе, выступлениям и документам

не прослеживается особенно напряженной борьбы мнений по поводу

расширения как такового. Расхождения, как правило, касаются темпов

и условий расширения, а не сути установок на него. Несмотря на регу-

лярно возникающие «трудности роста», ЕС, очевидно, не собирается

отказываться от дальнейших расширений и в будущем.

Вместе с тем стоит отметить, что в целом в последние 10 лет полити-

ка расширения проводится несколько форсированно в том смысле, что

«старые» члены ЕС, особенно на уровне общественного сознания, не

успевают адаптироваться экономически, но прежде всего политически

и психологически, к сдвигам, сопряженным с присоединением новых,

более бедных стран. Реакцией на это являются вспышки своеобразных

электоральных протестов жителей той или иной страны против наибо-

лее радикальных планов ускорения интеграции. Примером такого рода

служит отрицательный итог голосования по Конституционному догово-

ру на референдумах во Франции и Нидерландах весной–летом 2005 г.,

а также аналогичные результаты референдума в Ирландии в 2008 г. по

предложенному взамен Конституционного договора Лиссабонскому до-

говору о реформе. Казалось, взятый в Брюсселе темп интеграции пока-

зался западноевропейской общественности чрезмерным и создающим

для граждан «ядра» дополнительное материальное напряжение.

Причины провала Европейской конституции на референдуме во

Франции, Нидерландах и Ирландии в 2005–2008 гг. были предметом

ряда публикаций. Большинство авторов объясняют отказ поддержать

конституцию внутриполитическими причинами (возможность выра-

зить недоверие действующему правительству). Дополнительную не-

рвозность создавала дискуссия о неравномерности бремени расходов

между странами «старой» и «новой» Европы, об усилении миграции на

запад из стран ЦВЕ.

Анализ так называемого конституционного кризиса в ЕС в конце

2000-х годов не дает оснований для упрощенных выводов о разочарова-

30


нии в идеях интеграции в Евросоюзе. Между неудачным голосованием

во Франции и Нидерландах в 2005 г. и обнародованием Лиссабонского

договора в 2007 г. прошло всего два года — срок, который оказался до-

статочным, для того чтобы выработать компромисс по вопросам, ко-

торые представлялись некоторым представителям общественных и на-

учных кругов непреодолимыми.

Важно понять, что основные импульсы интеграции по-прежнему

генерируются в столицах «ядра». Именно Франция была инициатором

проекта Конституционного договора в 2003–2005 гг. Она же, поддер-

жанная Германией, приложила усилия к преодолению последовавшего

за отрицательным голосованием по конституции в Нидерландах (июнь

2005 г.) кризиса. Париж предложил переработать текст договора и выне-

сти на рассмотрение на саммите Европейского совета в 2007 г. Так возник

Лиссабонский договор о реформе, вступивший в силу 1 декабря 2009 г.

С самого начала в ЕС существовало «инициативное ядро», которое

генерировало идеи, политическую энергию и материальные ресурсы, не-

обходимые для поддержания достигнутого уровня интеграционного со-

трудничества и его дальнейшего углубления. От этого же «ядра» исходи-

ли импульсы экспансии, расширения, свойственные любой системе, в том

числе интеграционной. В то же время «ядро», по-видимому, не могло ра-

ботать в режиме равномерного воспроизводства своих импульсов. Ког-

да ресурсы ограничены, а политическая воля к углублению интеграции

ослабевает, интеграционные импульсы затухают. И наоборот — когда

политико-экономическая конъюнктура благоприятствует развитию, эти

импульсы начинают генерироваться вновь. Отсюда еще одна отличитель-

ная особенность интеграционной модели ЕС — цикличность интеграци-

онного движения.

Развитие западноевропейской интеграции не имеет характера ли-

нейного развития, а отличается чередованием «приливов» и «отливов»,

«рывков» и «отступлений», периодов забегания вперед и отката — свое-

образных циклов. «Интеграционное ядро», а вместе с ним и вся интегра-

ционная система в зарубежной Европе функционируют в неравномерно

пульсирующем ритме. Ритм «пульсации» определялся как внутриполити-

ческими и внутрирегиональными факторами, так и состоянием окружаю-

щей международной среды. Применительно к ЕС это означает:

во-первых, возможность существования в западноевропейском ин-

теграционном пространстве нескольких конкурирующих «инициативных

ядер»;

во-вторых, появление внутри группы интегрирующихся стран раз-

ных полюсов политических и экономических устремлений;

31


в-третьих, возможность разной степени участия тех или иных стран

в реализации интеграционных целей (вплоть до полного отказа), в зави-

симости от меры их готовности;

в-четвертых, допустимость существования внешних сфер пре-

ференциальных связей между странами, не входящими в Европейский

Союз, и отдельными странами «интеграционного ядра»;

в-пятых, способность «ядра» вовлекать внешних партнеров в поле

интеграционных взаимодействий с ЕС и без предоставления полноправ-

ного членства.

Циклический, хоть и не всегда регулярный, характер развития ЕС от-

теняется историей развития правовой системы ЕС, когда каждому ново-

му этапу консолидации группировки соответствовало принятие нового

базового договора. При этом общее развитие ЕС идет «по восходящей».

Расхождения по поводу конечных целей развития внутри ЕС минималь-

ны. Таким образом, важно говорить не о дилемме расширения или углу-

бления интеграции в ЕС, а о сочетании целенаправленного движения

с цикличностью, присущей любой открытой социальной системе.

32

Глава 3

Особенности экономического сближения стран зарубежной Европы

К середине 1950-х годов, после непродолжительной дискуссии о

приоритетах западноевропейской интеграции, предпочтение

было отдано экономическому сотрудничеству. О преждевременности

создания политического союза наднационального типа или объеди-

нения вооруженных сил под единым командованием свидетельство-

вала неудача инициативы Европейского оборонительного сообщества

(1954). О том же «сигналило» явное отставание политического сотруд-

ничества от взаимодействия в коммерческой сфере в рамках Европей-

ского объединения угля и стали, хотя возможности для политического

сближения были теоретически предусмотрены еще на базе Парижского

договора о создании ЕОУС (1951).

Цели и направления деятельности ЕОУС были изложены в первом

разделе этого документа: «способствовать экономическому развитию,

росту занятости и повышению жизненного уровня в государствах-

членах путем учреждения общего рынка […] сохранять постоянную за-

нятость и заботиться о том, чтобы не вызвать существенных и долго-

временных нарушений в экономике государств-членов»40.

В экономическом смысле ЕОУС всего за три года работы доказало

свою жизнеспособность: добыча угля и производство стали возросли

к 1955 г. в несколько раз, достигнув отметки в 250 и 60 млн т в год соот-

ветственно. Однако система управления им оказалась менее успешной,

чем рассчитывали его создатели41. Дело в том, что де-юре ЕОУС сразу

шагнуло к стадии «общего рынка». Высший руководящий орган (High

Authority) обладал в границах своей компетенции значительной авто-

номией в принятии решений, фактически являясь надгосударственной

инстанцией. Однако на деле правительства стран-участниц саботиро-

вали прописанные в Парижском договоре наднациональные полно-

мочия руководящих органов. В частности, Франция и Бельгия нередко

(и неявно) отказывались выполнять директивы органов Объединения.

Они сопротивлялись открытию своих рынков для экспортеров из со-

седних стран, опасаясь разорения местных производителей42. Вряд ли

33

Глава 3. Особенности экономического сближения стран зарубежной Европы

случайно главный вдохновитель проекта ЕОУС Ж. Монне, разоча-

рованный «плохой приживаемостью» принципов наднационализма,

в 1954 г. ушел с поста председатели Высшего руководящего органа.

Попытка форсированной «наднационализации» в 1950–1952 гг.

была первым в истории ЕС «забеганием вперед». Тем не менее опыт

ЕОУС показал, что интегрированное управление экономикой (хотя бы

в отдельных отраслях) приводит к росту производительности и увели-

чению объема выпускаемой продукции.

На замедление динамики сближения западноевропейских госу-

дарств в середине 1950-х годов сработал ряд объективных факторов

и черт международной жизни тех лет, в числе которых — Суэцкий кри-

зис (1956) и внутриполитическая нестабильность во Франции, связан-

ная с трудностями завершения войны в Индокитае (1954). Негативно

сказалась и смена руководства ЕОУС, обусловленная уходом Ж. Мон-

не, которая в известном смысле деморализовала аппарат управляющих

органов Объединения, а в общественном мнении закономерно была

воспринята как знак того, что с интеграцией в Западной Европе что-то

не в порядке.

Вместе с тем во время скоротечного периода угасания интеграци-

онного импульса работа над новыми договорами не прекращалась.

В 1957 г. страны «шестерки» перешли от секторального к следующему,

более радикальному этапу сращивания экономик — стадии комплекс-

ной интеграции, которая должна была затронуть все хозяйство стран-

участниц, макроэкономическое регулирование, а также проведение

общей политики в ряде сфер.

В Римском договоре о создании Европейского экономического

сообщества 1957 г. было обещано распространить интеграцию на все

отрасли экономики, провозгласив цель обеспечить свободное передви-

жение товаров, услуг, капиталов и рабочей силы. В тексте договора ис-

пользовался термин «общий рынок» (также употребленный в ст. 1 и 3

Парижского договора). Фактически государства—учредители Сообще-

ства подразумевали под ним создание таможенного союза43.

Таможенный союз представляет собой форму интеграции в торговле,

при которой между странами устраняются таможенные барьеры (зона

свободной торговли), а на внешней границе сообщества устанавливает-

ся единый тариф в отношении третьих стран. Таможенный союз требует

создания общих органов управления, не обязательно наднациональных.

Так, согласно ст. 8 Договора о ЕЭС голосование квалифицированным

большинством было предусмотрено только по истечении шестого года

первого этапа перехода к общему рынку. До этого Совет должен был

34


голосовать по докладу Комиссии о результатах реализации положений

договора единогласно.

На реализацию этой цели отводилось 12 лет — не позднее 1 января

1970 г. Кроме того, Римский договор наметил ряд других направлений

кооперации, предполагавших совместный контроль и выработку «об-

щих политик» — конкурентной, транспортной и сельскохозяйствен-

ной. Согласование параметров последней в 1956–1957 гг. было одной из

основных болевых точек переговоров по ЕЭС. Для Франции, в структу-

ре занятости населения которой доля работающих в аграрном секторе

составляла до 6%, поддержание стабильных (чуть выше рыночных) цен

на продукцию сельского хозяйства, обеспечение ее гарантированного

сбыта, защита от демпинга сельхозпроизводителей из развивающихся

стран, а также субсидирование убыточных фермерских хозяйств явля-

лись составляющими обеспечения внутриполитической стабильности

и, следовательно, одним из условий присоединения к ЕЭС. Западной

Германии, напротив, было важно обеспечить сбыт своих промышлен-

ных товаров. Взаимный компромисс ФРГ и Франции в этом вопросе,

по мнению американского исследователя, профессора Университета

им. Дж. Вашингтона Г. Нау, лежал в основе западноевропейской эко-

номической интеграции.

Цели и конкретные мероприятия этого этапа интеграции были сум-

мированы в первых трех статьях Римского договора о ЕЭС: «... (а) устра-

нение между государствами-членами таможенных сборов и количе-

ственных ограничений на импорт и экспорт товаров, а также всех

других эквивалентных по своим последствиям мер; (b) введение обще-

го таможенного тарифа и общей торговой политики по отношению

к третьим государствам; (c) устранение между государствами-членами

препятствий свободному движению лиц, услуг и капиталов»44.

Договором предусматривалось применение процедур, дающих воз-

можность согласовывать экономическую политику государств-членов

и устранять неравновесие в платежных балансах, сближение законо-

дательств государств-членов в той мере, в какой это необходимо для

функционирования общего рынка, а также создание Европейского ин-

вестиционного банка, призванного способствовать экономическому

развитию Сообщества путем привлечения новых ресурсов. Примеча-

тельным было указание на необходимость «ассоциации с заморскими

странами и территориями с целью увеличения торговли и совместного

содействия экономическому и социальному развитию» в п. «k» Дого-

вора. По существу с Римского договора о ЕЭС 1957 г. можно начинать

говорить о формировании внешнего контура интеграционных связей

35


ЕЭС, не охваченных его формальными институтами, но связанных

с ним общими правилами и обязательствами.

За период 1958–1961 гг. таможенные пошлины внутри ЕЭС были

уменьшены на 25%, с 1961 по 1966 г. — еще на 25%45. К июлю 1968 г.

внутри ЕЭС были ликвидированы таможенные барьеры. В отношении

стран, не присоединившихся к римским договоренностям, был введен

единый таможенный тариф, использовавшийся на внешних границах

Сообщества. К лету 1968 г., то есть на полтора года раньше срока, соз-

дание таможенного союза было завершено.

Принятые меры благотворно повлияли на динамику внутригруп-

повой торговли и на экономическое состояние государств-участников

в отдельности. С 1958 по 1970 г. торговый оборот внутри ЕЭС увеличил-

ся в 6 раз, а внутренний валовой продукт «шестерки» вырос на 70%46.

Успехи ЕЭС в деле создания таможенного союза казались замет-

нее, так как мировая система во второй половине 1950-х годов вошла

в фазу продолжительного экономического подъема. Средние темпы

прироста ВВП стран ЕЭС в период с 1951 по 1960 г. составили 5,8%,

а в ФРГ эта цифра достигала 7,7%. В следующем десятилетии, с 1961

по 1970 г., средний темп прироста ВВП незначительно снизился — до

5,3%. Это произошло в основном за счет стабилизации динамики ро-

ста в ФРГ, экономика которой росла в среднем на 4,4% в год47. Во всех

остальных странах «шестерки» в 1960-х годах наблюдался существен-

ный рост по сравнению с предшествующим десятилетием. Бельгия:

4,9% против 3,3%; Люксембург: 3,5 — 1,6%; Нидерланды: 5,1 — 4,8%;

Италия: 5,7 — 5,6%; Франция: 5,6 — 4,4%48. Следует подчеркнуть, что

повышательный тренд экономического цикла был свойствен в те годы

большинству стран мира. Рост экономики США в 1950-е годы составил

3,2%, а в 1960-е годы — 3,8%. Для Японии эти цифры — 7,6 и 10,5%

соответственно.

Положительная динамика ВВП была характерна для западноев-

ропейских стран вне рамок ЕЭС: Великобритания: 2,4% в 1950-х годах

и 2,9% в 1960-х; Дания: 3,2 — 4,5%; Ирландия: 2,1 — 4,2%; Швеция: 3,3 —

4,6%. В 1960-х годах средневзвешенный рост ВВП Греции, Испании

и Португалии (присоединившихся к ЕЭС в 1970-х годах и закрепивших-

ся впоследствии на позиции отстающих членов) составлял около 7%49.

Общее состояние мирового хозяйства, безусловно, облегчало введение

режима наднационального регулирования «общего рынка» и делало

процесс сращивания национальных экономик менее болезненным.

Бесспорными при этом являются факт роста внутригрупповой тор-

говли по сравнению с внегрупповой (в 6 раз к 1970 г.) и сближение эко-

36


номического курса стран-участниц в определенных Римскими догово-

рами областях, что выражалось в проведении «общих политик».

В текстах Парижского и Римских договоров предпринимались по-

пытки урегулировать вопросы трудоустройства и условий труда, воз-

награждения, прав профсоюзов, профессионального образования.

Социальное измерение в деятельности Сообщества укреплялось за

счет создания Европейского социального фонда с целью улучшения

возможностей занятости для трудящихся и содействия повышению

их жизненного уровня. На это же было нацелено и создание Эконо-

мического и социального комитета. В 1960-х годах в «словарь евроин-

теграции» прочно входит словосочетание «гармонизация социальных

систем» (ст. 117 Договора о ЕЭС).

Форсирование интеграции с акцентом на наднациональной со-

ставляющей закономерно вызывало оппозицию со стороны не только

правительств стран-членов, но и массовых слоев населения, видев-

ших в деятельности органов Сообщества признаки вмешательства во

внутренние дела их стран50. Видоизменяя привычный уклад жизни,

интеграция сильно повлияла на электоральные процессы. Голосуя за

политиков, массы выражали свое отношение к интеграции. Наднацио-

нальное регулирование создавало трудности и для правящих элит стран

ЕЭС. В значительной степени они были связаны с тем, что решения

и правила, выгодные для Сообщества в целом, противоречили интере-

сам крупных общественных групп в отдельных странах.

Закономерно, что для того чтобы лидеры государств-членов мог-

ли позволить себе следовать собственным курсом, они вынуждены

были привести в действие механизм амортизации последствий сво-

их решений во внутренней, прежде всего социально-экономической

политике, основная задача которого заключалась в выделении со-

циальных компенсаций за издержки интеграции. Это стало одной из

функций государства всеобщего благосостояния в Западной Европе,

которое выстраивалось в ведущих западноевропейских странах с кон-

ца 1940-х годов.

Об объемах компенсации свидетельствуют данные табл. 3.

Таблица 3

Социальные расходы некоторых государств,

% всех госрасходов

Страна 1971–1975 1976–1980 1981–1985 1986–1990

Италия 53,3 58,4 55,2 52,9

ФРГ 54,5 58,1 58,8 59,4

37


Окончание табл.3

Страна 1971–1975 1976–1980 1981–1985 1986–1990

Франция 63,6 66,5 66,7 66,3

Британия 37,8 42,2 42,6 40,9

Швеция 57,9 56,8 58,7 61,0

СССР 40,0 38,0 34,0 32,0

Источник: Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 8. С. 151–153.

(расчеты Б. Болотина).

Кризис «пустого кресла» 1965 г.51 и разрешивший его Люксембург-

ский компромисс 1966 г. дополнили этот механизм новым элементом:

в случае неспособности на национальном уровне через систему соци-

альных компенсаций смягчить последствия интеграции государство

блокирует интеграционную деятельность в рамках всего Сообщества,

способствуя таким образом выравниванию национальной и наднацио-

нальной социально-политических динамик и восстанавливая равнове-

сие, пошатнувшееся вследствие допущенного «забегания вперед».

Но созданием таможенного союза не решалась задача организации

«общего рынка». Для этого требовалось свободное перемещение това-

ров, услуг, капитала и рабочей силы. К началу 1980-х годов говорить

о выполнении провозглашенного Римским договором принципа четы-

рех свобод можно было лишь в отношении первой (товаров), при том

что наличие контрольных пунктов на внутренних границах ЕЭС и су-

ществование нетарифных ограничений давали возможность постули-

ровать реализованность этой свободы с оговорками52. Чистые убытки

от сохранения барьеров на пути перемещения услуг и капитала, низкая

мобильность рабочей силы, а также наличие нетарифных ограничений

на торговлю товарами оценивались в середине 1980-х годов в 15 млрд

ЭКЮ в год, а замедление темпов роста совокупного ВВП составляло

0,5–1% ежегодно53.

Под нетарифными ограничениями понимаются скрытые протекционист-

ские барьеры в виде санитарных и гигиенических норм, требования к упа-

ковке и описанию товаров, административные формальности, устанавли-

ваемые национальными службами, и др.

Вступивший в 1985 г. в должность председателя Европейской ко-

миссии французский финансист Жак Делор инициировал разработку

мер по дальнейшему углублению экономической интеграции. Выпу-

щенная по итогам деятельности экспертов «Белая книга» комиссии

содержала рекомендации по устранению в течение 7 лет54 порядка

38


300 «материальных, технических и налоговых барьеров» на пути пере-

мещения товаров, услуг, капиталов и людей. Цель построения едино-

го внутреннего рынка (ЕВР) была внесена в Единый европейский акт,

подписанный на саммите Европейского совета в феврале 1986 г.

Неотъемлемой частью семилетней программы строительства ЕВР

была задача реализации «четвертой свободы» — передвижения лиц, то

есть права проживать, приобретать недвижимое имущесто и занимать-

ся профессиональной деятельностью в любом месте в пределах Сооб-

щества (отсюда вопрос о взаимном признании дипломов, обеспечении

сопоставимых по наполнению трудовых и социальных прав). Выдви-

галась цель гарантировать равенство трудовых и социальных прав про-

живающего на данной территории населения.

В контексте достижения данной цели следует рассматривать за-

ключение 14 июня 1985 г. в Люксембурге (Шенген) соглашения между

правительствами стран Бенилюкс, ФРГ и Франции о постепенной от-

мене пограничного таможенного досмотра. 19 июня 1990 г. эти стра-

ны подписали Шенгенское соглашение о ликвидации пограничного

контроля на внутренних границах Сообщества. Кроме того, 9 декабря

1989 г. в Страсбурге состоялось подписание Хартии основных соци-

альных прав трудящихся Сообщества55. Подписать Хартию отказалось

правительство Британии во главе с М. Тэтчер. Премьер-министр опаса-

лась, что Британия, на которую приходилось 40% всех зарубежных ин-

вестиций в ЕС, потеряет свою инвестиционную привлекательность56,

поскольку соблюдение положений Хартии потребовало бы от предпри-

ятий, работающих на территории Соединенного Королевства, больших

расходов на фонд заработной платы в счет отчислений в различные со-

циальные фонды и больше уступок к сфере условий труда сотрудников.

Вдобавок всегда не доверявшая бюрократии Тэтчер считала, что рас-

ширение компетенции ЕЭС в вопросах социальной политики приведет

к разбуханию аппарата Сообщества. По этой же причине в Маастрихт-

ском договоре не было отдельного раздела по социальной политике.

В 1997 г., после прихода к власти лейбористов, позиция Лондона по-

менялась. В результате в Амстердамском договоре появился раздел IX:

«Социальная политика, образование, профессиональное обучение,

молодежь».

На страсбургской сессии Европейского совета (8–12 декабря

1989 г.) было принято решение о созыве межправительственной кон-

ференции по созданию экономического и валютного союза (ЭВС) на

основе «плана Делора», представленного несколькими месяцами ра-

нее. Указывалось, что непосредственной предпосылкой формирования

39


ЭВС должно стать формирование в срок единого внутреннего рынка,

обеспечивающего «...свободное передвижение товаров, лиц, услуг, ка-

питалов, а также соблюдение правил конкуренции и тесное сотрудни-

чество в других областях, таких как научно-техническое развитие, эко-

логия, образование и социальная политика»57.

О снятии всех ограничений для движения товаров, услуг, лиц и ка-

питалов и, следовательно, о создании ЕВР было объявлено 1 января

1993 г.58. На практике обеспечить отмену всех барьеров нетарифного ха-

рактера не удается в силу отставания законодательного регулирования

от расширения номенклатуры производимой продукции. Как правило,

говорят об устранении 90% всех ограничений.

В том же году вступил в силу подписанный в феврале 1992 г. в Маа-

стрихте Договор о Европейском Союзе, в котором экономический и ва-

лютный союз объединялся в «первую опору» ЕС наряду с ранее создан-

ными Сообществами (ЕОУС, ЕЭС и Евратомом), что означало переход

к наднациональному (коммунитарному) методу принятия решений.

Конечной целью ЭВС виделось появление единой валюты (евро),

введению которой должны были предшествовать сближение и гар-

монизация макроэкономической и кредитно-денежной политики

стран-участниц, а также выявление степени готовности государств

к вступлению в зону евро. В соответствии с Маастрихтским договором

и относящимися к нему протоколами (ст. 104с, 109j Договора, Про-

токол о процедуре, касающейся чрезмерного дефицита, Протокол

о критериях конвергенции, указанных в ст. 109j) ввести единую валю-

ту могли лишь те государства, которые удовлетворяли необходимым

условиям по темпам инфляции, процентным ставкам, дефициту госу-

дарственного бюджета, уровню государственного долга и соответствию

принятому диапозону колебаний валютных курсов59. На момент начала

безналичного обращения евро (1 января 1999 г.) необходимым крите-

риям удовлетворяли 14 из 15 государств (все, кроме Греции), однако

согласие на участие в эксперименте выразили только 11 стран. Греция

присоединилась к еврозоне в 2001 г. Британия, Дания и Швеция огово-

рили свое право воздержаться от вхождения в зону единой валюты еще

при подписании Маастрихтского договора. При этом неучастие этих

и позднее других стран в зоне евро не означало их неучастие в эконо-

мическом и валютном союзе. На них были распространены требования

корреляции валют и принципы координации макроэкономических

политик. Для проведения единой монетарной политики в 1998 г. были

учреждены Европейский центральный банк (Франкфурт, Германия),

которому принадлежит исключительное право определения параме-

40


тров кредитно-денежного курса в еврозоне, и Европейская система

центральных банков, ответственная за печатание банкнот и чеканку

монет. С 1 марта 2002 г. евро заменил в 12 странах ЕС национальные

денежные единицы по курсу 1:1 относительно европейской расчетной

валюты ЭКЮ, принятой для внутрирегиональных платежей с 1979 по

1998 г. в рамках европейской валютной системы. В день запуска в без-

наличный расчет (1 января 1999 г.) обменный курс евро по отношению

к американскому доллару составлял 1,1750. Исторический максимум

курса — 1,6037 доллара за 1 евро.

К середине 2011 г. на евро перешли 17 из 27 стран—членов ЕС (1 ян-

варя 2007 г. частью истории стал словенский толар, а 1 января 2008 г. —

кипрский фунт и мальтийская лира). 1 января 2009 г. на евро была

заменена словацкая крона. В 2011 г. частью еврозоны стала Эстония.

Помимо членов ЕС, евро принят к обращению в пяти странах60, не уча-

ствующих в ЕС, но заключивших на этот счет специальные соглашения

с ЕЦБ. Неофициально евро принимается к оплате еще в шести стра-

нах и территориях61. Таким образом, евро — единая валюта для более

чем 327 млн европейцев, а вместе с территориями неофициального об-

ращения — 500 млн человек62. В июне 2010 г. в наличном обращении

находилось 800 млрд евро — самая высокая суммарная стоимость на-

личных, циркулирующих по всему миру63. Евро опережает по данному

показателю доллар США. Руководство ЕС связывает с распростране-

нием международного влияния евро перспективы расширения своего

экономического и политического влияния. Прежде всего это достига-

ется путем закрепления за евро функций «валюты привязки»64, офици-

альной резервной валюты65 и валюты торговых сделок66.

Экономический и валютный союз — технически и психологически

наиболее трудная стадия европейской интеграции. Ее достижение ста-

ло возможным благодаря относительной зрелости институционального

механизма ЕС и примирению национальных интересов стран-членов.

Первое позволило обеспечить подобающее место Европейского цен-

трального банка в системе органов ЕС, а второе — готовность соблю-

дать или стремиться к соблюдению критериев конвергенции. Границы

Евросоюза и еврозоны не совпадают. Однако в этом скорее сила, а не

слабость валютного союза. В него допускают только действительно

надежных игроков, а мониторинг состояния экономического «здоро-

вья» аутсайдеров является стимулом к подтягиванию всех государств-

членов до согласованного приемлемого уровня.

На настоящем этапе основные экономические трудности ЕС свя-

заны с расширением зоны евро и завершением строительства единого

41


внутреннего рынка посредством устранения ограничений по товарам

и услугам, не урегулированным Единым европейским актом 1986 г.

и Маастрихтским договором 1992 г. Задача перехода к экономике,

основанной на знаниях, обеспечивающей устойчивый рост, увеличе-

ние занятости и укрепление социальной сплоченности, была сфор-

мулирована в стратегии развития ЕС на первое десятилетие XXI в.,

принятой на чрезвычайной сессии Европейского совета в Лиссабоне

в марте 2000 г. Озабоченность лидеров ЕС объяснима. Именно в пе-

риод реализации плана «Европа-92» и ЭВС (1986–2002 гг.) ЕС зна-

чительно отстал от США по темпам экономического роста: 2,4 про-

тив 3,2% в среднем за 1981–1990 гг. и 2 против 3,4% в 1991–2000 гг.,

в то время как, согласно расчетам авторов проекта, ЭВС должен был

привести к ежегодной полупроцентной прибавке к совокупному ВВП

Союза67.

Причиной замедления темпов роста в начале 2000-х годов ста-

ло усиление нагрузки на бюджет ЕС в связи с необходимостью более

масштабного, чем в предшествующие десятилетия, перераспределения

средств Союза через структурные фонды ЕС для выравнивания эконо-

мических показателей «старых» и «новых» членов. Производство ВВП

«новых членов» составляло на момент вступления 38% уровня ЕС-15.

Лишь в трех странах, Словении, Чехии и Венгрии, этот показатель пре-

вышал половину среднего уровня по ЕС и в двух, Словакии и Польше,

находился в пределах 40–50%68. Однако, как и в начале 1970-х годов,

когда реализация первого плана создания ЭВС («план Вернера»; 1969)

была сорвана кризисом Бреттон-Вудской системы, нефтяным шоком

1973 г. и последовавшей за ним рецессией 1974–1975 гг., трудности ЕС

на нынешнем этапе усугубляются тем, что развитые страны вошли осе-

нью 2008 г. в нисходящую фазу экономического цикла.

Участие европейских банков в операциях по приобретению ипо-

течных облигаций США привело летом–осенью 2008 г. к ослаблению

евро, вызванному, в частности, необходимостью рефинансировать но-

минированные в долларах долги. Дефицит долларовых ресурсов спо-

собствовал укреплению американской валюты и нехватке ликвидных

средств в банковской системе ЕС, вынужденной в более крупных объе-

мах и по завышенной процентной ставке (до 12% при обычных 1,5–2%)

покупать у ЕЦБ американскую валюту. Резкое сокращение ликвидно-

сти, наступившее вследствие обесценения активов банков, имевших

в своих портфелях обеспеченные ипотечными закладными произво-

дные ценные бумаги (деривативы), а также повышение ЕЦБ учетной

ставки в июле 2008 г., привели к сворачиванию кредитования бизнеса.

42


Кризис перешел в сферу реальной экономики. Все страны еврозоны,

за исключением Франции, закрыли 2008 г. в состоянии рецессии. Па-

дение ВВП продолжилось до IV квартала 2009 г. С I квартала 2010 г. по-

следовал медленный рост69.

Нынешняя ситуация содержит для экономики ЕС и положитель-

ные элементы. Девальвация евро относительно доллара (составившая

с августа к ноябрю 2008 г. почти четверть докризисного значения) соз-

дала предпосылки для последующего оздоровления экономики ЕС.

Сильный евро дисциплинировал европейских экспортеров, заставляя

их повышать производительность. Его ослабление может стать факто-

ром торговой экспансии Евросоюза в страны, где до этого преобладал

американский бизнес, — прежде всего на развивающихся рынках. До-

казательством этому служит наращивание объема экспорта Британии

в свете заметного ослабления фунта. В 2008–2009 гг. европейским экс-

портерам удалось потеснить американских конкурентов в нефтедобы-

вающих странах. В ноябре 2008 г. объем экспорта ЕС превысил объем

экспорта в них американских фирм в три раза70.

Кроме того, снижение цен на энергоносители и прочие сырьевые

товары (в том числе продовольственные), сокращение объема инвести-

ций и потребительских расходов начинают благотворно сказываться на

темпах инфляции — приоритетном направлении макроэкономической

политики ЕЦБ: в октябре 2008 г. индекс потребительских цен упал до

3,2% (в сентябре — 3,6%). В 2009 г. уровень инфляции опустился ниже

установленной Пактом стабильности и роста 1995 г. отметки в 2%.

В ноябре 2010 г. годовой уровень инфляции в еврозоне составил 1,9%.

Это первый кризис после введения евро, и от того, как страны ЕС выйдут

из него, будет зависеть будущее этой валюты.

Эволюция интегрированного экономического механизма стран—

членов ЕС, помимо практических трудностей, обозначившихся в ходе

его развития, бросила мощный интеллектуальный вызов исследовате-

лям интеграции во всем мире. Для понимания особенностей эконо-

мической парадигмы действия ЕС сохраняют значение концепции,

предложенные еще в начале 1950-х годов. В 1954 г. голландский эко-

номист, лауреат Нобелевской премии 1969 г. Ян Тинберген (1903–1994)

предложил различать «негативную» и «позитивную» интеграцию. «Не-

гативной интеграцией» он обозначил процесс согласованного удаления

дискриминационных норм из национальной экономической практики

всех стран Сообщества. Термин «позитивная интеграция» стал исполь-

зоваться для описания перехода к общим институтам и совместному

отправлению хотя бы части полномочий, касающихся структуриро-

43


вания общего экономического пространства71. Значение последнего

становится понятным, если сравнить участников интеграции с вну-

тригосударственными регионами, не разделенными межгосударствен-

ными границами. Внутригосударственные регионы отличаются более

высокой степенью интегрированности: циклы их деловой активности

синхронизированы, они охотнее идут на совместные риски, они боль-

ше торгуют друг с другом, темпы их роста сопоставимы, а показатели

инфляции почти идентичны.

Данное уточнение позволило продемонстрировать, что либерали-

зация экономического пространства — не единственный инструмент

интеграции. Другим может быть административно-регулирующая

деятельность наднациональной инстанции по обеспечению слажен-

ной работы хозяйственного организма всего Сообщества. Позитивная

интеграция требует высокой степени сплоченности и согласованно-

сти интересов, поскольку предполагает надгосударственный контроль

в чувствительных для любой страны вопросах: кредитно-денежной

и налогово-бюджетной политике, а в конечном счете — системе соци-

ального обеспечения. Посягательство институтов интеграции на рас-

пределение социальных благ не раз становилось препятствием на пути

развития Европейского Союза.

Негативный и позитивный варианты интеграции в ЕС всегда раз-

вивались параллельно. Негативная интеграция выражалась в устране-

нии таможенных барьеров и нетарифных ограничений. До перехода

к высшим стадиям хозяйственной интеграции — единому внутреннему

рынку и экономическому и валютному союзу в 1990-х и 2000-х годах —

элементы позитивной интеграции проявились, например, на стадии

создания таможенного союза (1958–1968), при проведении общей

сельскохозяйственной политики (1962), введении европейской «ва-

лютной змеи» (1972) и европейской расчетной единицы ЭКЮ (1979).

Концепция Я. Тинбергена оказала влияние на ход экономической

интеграции на самых ранних ее этапах. С аналитической точки зрения

она подкупала прагматизмом и ясной ранжировкой целей развития.

В дальнейшем влияние приобрела стадиальная теория интеграции вы-

дающегося американского ученого венгерского происхождения, про-

фессора Университета им. Джонса Гопкинса Бэлы Балаши (1928–1991).

Она состоит в установлении последовательности этапов экономиче-

ского объединения по следующей схеме: зона свободной торговли —

таможенный союз — общий рынок — экономический и валютный

союз — полная экономическая интеграция. На последней стадии на-

чинается обсуждение проектов федеративного государства72.

44


Если наложить этапы реального развития евроинтеграции на схему

Балаши, то обнаружится ряд существенных расхождений.

Во-первых, ЕС вообще не проходил стадию зоны свободной торгов-

ли, двинувшись сразу к стадии таможенного союза. Как свидетельство-

вали расчеты западноевропейских экономистов, функционирование

зоны свободной торговли может оказаться невыгодным для стран—

участниц соглашения, поскольку преимущества от транзита продукции

третьих стран получат страны с самым низким внешним тарифом.

Во-вторых, в Римском договоре о ЕЭС под общим рынком авторы

явно понимали таможенный союз, а не общий рынок «по Балаши», ко-

торый у него означал фактически единый внутренний рынок.

В-третьих, работа по созданию экономического и валютного со-

юза шла не вслед за созданием единого внутреннего рынка, как пред-

сказывал Балаши, а параллельно с ним.

В-четвертых, хотя по Балаши наднациональный уровень добавля-

ется лишь на последней стадии, в Западной Европе с элементов надна-

циональности все и началось.

Другими словами, в отличие от умозрительной конструкции Бала-

ши, которая зиждилась на логике эволюционного восхождения от про-

стых форм к более сложным, реальный вектор европейской экономиче-

ской интеграции характеризовался взаимным наложением различных

стадий, а также «попятными» движениями и отклонениями.

Б. Балаши был, несомненно, знаком с построениями Тинбергена и,

возможно, использовал их в своих рассуждениях. Однако в отличие от

Тинбергена Балаши сделал ставку не на анализ практического опыта,

а на стройность логической конструкции. Он создал привлекательную

в интеллектуальном отношении, но крайне уязвимую при столкнове-

нии с практикой схему. Теоретически она подходила для прогнозиро-

вания и развития интеграционных проектов в других частях мира по

аналогии с ЕС. Но «пятичленка» Балаши так понравилась исследовате-

лям, что они словно перестали замечать несоответствие ее положений

реальному опыту ЕС, не говоря уже о других очагах интеграционности.

Она и сегодня, спустя почти 50 лет, остается наиболее разработанной

версией региональной экономической интеграции.

Важно отдать должное прогностическому дару Балаши, который на

момент публикации книги не увидел даже основных результатов ин-

теграции в Западной Европе. В то же время нельзя не заметить, что,

формально претендуя на создание общей теории интеграции, в начале

1960-х годов он не застал даже результатов выполнения Римских до-

говоров 1957 г., а потому не мог выйти на действительно универсаль-

45


ные обобщения. Чрезмерная увлеченность его последователей стади-

альным детерминизмом (отечественный исследователь О.В. Буторина

назвала теорию Б. Балаши подобием экономического детерминизма

применительно к интеграционной теории) во многом парализовала

как становление общей теории интеграции, так и научное осмысление

ее региональных разновидностей в 1990–2000-х годах.

Закономерно, что схема Тинбергена, будучи менее строгой и менее

разработанной, оказалась по этой причине более гибкой и примени-

мой для анализа интеграционных инициатив в разных точках мира се-

годня, в том числе для анализа экономического сближения государств

Восточной Азии.

Важно пояснить, что в данном случае критика Б. Балаши не обра-

щена против взглядов самого Балаши, прогностическому и аналитиче-

скому дару которого можно позавидовать. Критика в действительно-

сти направлена против той упрощенческой схемы, в которую глубоко

разработанная, нюансированная схема Балаши была преобразована

в результате ее во многом механистического восприятия в более позд-

них интеграционных теориях. Вместе с тем нельзя отрицать, что взятая

в первоначальном виде теория Балаши в самом деле не подтверждает-

ся реальным опытом интегрирования западноевропейских государств.

Еще раз повторим, что страны ЕС никогда не создавали зону свобод-

ной торговли, сразу перейдя к стадии таможенного союза в общеэко-

номическом разрезе и к стадии общего рынка в отраслевом разрезе.

Попытки обобщить экономический опыт ЕС и построить объяс-

няющие его теоретические схемы предпринимались и позже. В 1995 г.

теоретическая мысль обогатилась построениями профессора Гарвард-

ского университета Роберта Лоуренса73, который провел разграничение

между «глубокой интеграцией» (deeper integration), то есть такой, в ходе

которой стороны идут дальше упразднения тарифных и нетарифных

ограничений, и «поверхностной интеграцией» (shallow integration), ко-

торая предусматривает только либерализацию торговли. По Р. Лоу-

ренсу, «глубокая интеграция» не обязательно эффективнее. Принятие

общих стандартов может затруднить импорт извне и повысить внутрен-

ние издержки. В то же время в ходе глубокой интеграции могут быть

осуществлены меры, способствующие росту производительности тру-

да, — общие правила конкуренции или борьба с эмиссией парниковых

газов.

Главной тенденцией экономической интеграции в ЕС является пере-

ход от поверхностной интеграции к глубокой, от секторальной — к ком-

плексной и от «негативной» — к «позитивной». Принцип постепенности


западноевропейской интеграции к настоящему времени принял вид

следующей схемы: от таможенного союза и общего рынка товаров —

к единому внутреннему рынку со свободным движением товаров, услуг,

капиталов и лиц; затем — к экономическому и валютному союзу; и, на-

конец, к политическому союзу74. Феноменологическую уникальность

экономической парадигме действия ЕС придает ориентация на общие

структуры, общие политики, общее правовое пространство. В этом ее

отличие от философии свободной торговли, которой проникнуты

учредительные парадигмы некоторых других интеграционных групп

(НАФТА, ЕАСТ, АТЭС). С точки зрения создателей ЕЭС, единый хо-

зяйственный комплекс остается неполным и будет проигрывать в эф-

фективности без синхронизации внутриэкономической политики

стран-членов. Исходные фазы интегрирования национальных эконо-

мик (зона свободной торговли и таможенный союз) — только первые

шаги на пути к более глубокой конвергенции хозяйств, где даже общий

рынок предстает лишь промежуточным звеном75. Установка на то-

тальное, квазигосударственное интегрирование, при котором экономики

государств-членов начинают сопрягаться подобно внутригосударствен-

ным регионам, остается базовым элементом экономической парадигмы

действия ЕС.

В экономическом смысле Европейский Союз представляет собой

неравномерно интегрированный комплекс, в котором анклавы с высо-

ким уровнем сращивания (общая сельскохозяйственная, рыболовная

политика), гармонизации (макроэкономическая политика в границах

всего ЕС) и централизации принятия решений (страны еврозоны) сосед-

ствуют с секторами низкой степени интегрированности (национально-

специфические, ремесленные производства) и даже с теми, где возможен

эффект дезинтеграции (социальная политика, налоговое законодатель-

ство). После создания ЭВС налоговая политика осталась последним се-

рьезным инструментом адаптации единой для всех политики ЕЦБ к на-

циональным особенностям экономики. Компетенция ЕС в данной сфере

ограничивается регулированием прямых налогов в той части, в которой

они препятствуют функционированию ЕВР76.

Асимметричность интеграции была связана как с периодическими

этапами расширения, углублявшими внутреннюю неоднородность ЕС по

странам, так и с цикличностью мировой конъюнктуры, в период спадов

которой степень конвергенции стран ЕС снижалась, а региональные дис-

пропорции возрастали77.

47

Глава 4

Система управления Европейским Союзом

Согласно ст. 7 Парижского договора 1951 года в качестве институтов

Европейского объединения угля и стали учреждались: «…Высший

руководящий орган и состоящий при нем Консультативный комитет,

Общая Ассамблея, Совет Министров и… Суд»78.

В тексте Договора и в практике ЕОУС западноевропейцы наибо-

лее близко подошли к осуществлению надгосударственного идеала,

выдвинутого сторонниками «Европейской Федерации». «Согласие на

наднациональность» в угледобывающей, сталелитейной и рудных от-

раслях оправдывалось перед лицом общественного мнения связью

этих секторов с военно-промышленным комплексом, а перед лицом

политиков и экономистов — тем, что либерализация соответствующих

рынков и элементы протекционизма на внешних границах облегчали

послевоенное восстановление экономики в целом. Цена вопроса была

невысока, а выгоды от кооперации казались ощутимыми. Тем не менее

принципы федеративного устройства не были воплощены в ЕОУС до

конца последовательно: ни один из органов не формировался напря-

мую гражданами входивших в структуру государств. Кроме того, статус

Высшего руководящего органа подвергался сомнению чиновниками

и политиками отдельных стран, что снижало эффективность ЕОУС

и ставило под вопрос целесообразность наднационализма в принципе.

Неудача инициатив по созданию Европейского оборонительно-

го и политического сообществ79 (1954) заставила участников «группы

Спаака», созданной в Мессине в 1955 г., и членов межправительствен-

ной комиссии, заседавшей в феврале 1957 г. в Брюсселе, более трезво

оценить перспективы европейского политического союза федератив-

ного типа. Накал страстей среди сторонников и противников углубле-

ния наднациональной интеграции был настолько велик, что советник

французской делегации на переговорах в Брюсселе, соратник Ж. Мон-

не Робер Маржолэн назвал происходящее «битвой за Париж» — та-

кова была степень неприятия «...французским общественным мне-

нием идеи отмены, пусть и постепенной, мер по защите французской

промышленности»80.

48


В этой обстановке даже самые активные федералисты стали сто-

рониться термина «наднациональность», знаменуя разрыв с идеоло-

гической ситуацией 1940-х и начала 1950-х годов. По воспоминани-

ям Маржолэна, в ходе переговоров в Брюсселе в феврале 1957 г. слово

«наднациональность» практически не произносилось. Оно не было

упомянуто в официальных документах ни разу81.

Текст Римского договора отразил произошедшие в настроениях

перемены. Формально (ст. 4) структура управляющих органов осталась

прежней — Европейский парламент, Совет, Комиссия и Суд82. Вместе

с тем полномочия Совета были существенно усилены, а сфера компе-

тенции Комиссии (в ЕОУС ее аналог именовался Высшим руководя-

щим органом) урезана. В результате «созданная система институтов

выровняла баланс между наднациональным и межправительственным

подходами»83.

В ходе дальнейшего развития ЕС его структуры реформировались

по крайней мере дважды. Речь главным образом идет не о последо-

вательной реформе, а о механизмах «тонкой институциональной на-

стройки», которая чаще всего имела место в результате подвижного

равновесия между основными игроками (национальными государства-

ми) и наднациональной бюрократией.

В 1960–1970-х годах наднациональные черты первоначальной

структуры еще больше были оттеснены межправительственными ин-

ститутами. 1960-е годы описываются в литературе о ЕЭС как «десяти-

летие де Голля»84. Наднациональное сообщество он «…трактовал как

сооружение, в котором составляющие “исполнительную власть” тех-

нократы и принимающие на себя законодательные полномочия пар-

ламентарии — подавляющее большинство которых иностранцы — по-

лучат право решать судьбу французского народа»85 и последовательно

выступал против усиления Комиссии. В июне 1965 г., реагируя на ини-

циативу первого председателя Еврокомиссии Вальтера Хальштейна,

с которым у де Голля сложились неприязненные личные отношения,

о расширении источников финансирования бюджета ЕЭС, усилении

полномочий наднациональных органов Сообщества и замене консен-

суса процедурой голосования большинством по ряду важных вопросов,

французский президент отозвал своих представителей из Совета и всех

его «многочисленных комитетов»86.

Так возник кризис «пустого кресла». Он продлился около 7 меся-

цев. Воинственная риторика и действия де Голля в адрес Комиссии

и лично Хальштейна только усугубляли положение дел. Помимо об-

щей нервозности, которую выпады де Голля привносили в западноев-

49

Глава 4. Система управления Европейским Союзом

ропейскую политику, демарши французской делегации парализовали

интеграционный процесс. В сентября 1965 г. де Голль собрал пресс-

конференцию, на которой было объявлено о намерении Франции за-

блокировать вступление в силу положения Римского договора о пере-

ходе с 1 января 1966 г. к процедуре голосования квалифицированным

большинством по ряду вопросов87.

На помощь интеграции, как ни странно, пришло французское

общество. В ходе президентских выборов в декабре 1965 г. де Голля

ожидал неприятный сюрприз. Вопреки расчетам, он не получил боль-

шинства голосов в первом туре, а во втором выиграл с небольшим пере-

весом в 11%. Его соперником был «сторонник единой Европы»88 Фран-

суа Миттеран. Де Голль уловил посланный ему сигнал и велел начать

переговоры с Комиссией и правительствами стран ЕЭС. Результатом

переговоров стал «люксембургский компромисс», второй пункт кото-

рого гласил: «...Французская делегация полагает, что в случае, когда на

обсуждении находятся особо важные для того или иного государства

вопросы, следует продолжать переговоры до тех пор, пока не будет до-

стигнуто единогласие»89. Таким образом, намеченный еще в Римском

договоре крен в сторону межправительственного подхода был закре-

плен в 1966 г.

С легкой руки немецкого экономиста Герберта Гирша 1970-е годы

принято описывать в литературе о евроинтеграции как период «евро-

склероза», или «европессимизма». Данные определения в самом деле

передают смысл экономического развития ЕЭС в этот период. Вскоре

после утверждения в 1969 г. проекта создания Экономического и ва-

лютного союза («план Вернера») и решения о формировании собствен-

ных средств ЕЭС (1970) страны ЕЭС оказались в 1971 г. перед лицом

стагфляции, усиления региональных диспропорций, неустойчивости

валютных курсов и дефицита государственных бюджетов, разразив-

шихся на фоне общемировой рецессии 1974–1975 гг., первого после-

военного спада, вызванного кризисом доллара и всей международной

валютной системы и четырехкратным повышением цен на нефть в свя-

зи с очередным раундом арабо-израильского противостояния. В эко-

номике Европейского сообщества обозначились дезинтеграционные

тенденции. Они выразились в различных формах нетарифного протек-

ционизма, с помощью которых государства-члены стремились защи-

тить национальные рынки.

Тем не менее наднациональная парадигма управления ЕЭС в этот

период не только не сдала позиции, но и, напротив, существенно

укрепилась. Необходимость сохранения интеграционной группиров-

50


ки в условиях кризиса стала фактором более серьезной проработки

институциональной сферы ЕЭС, которая к тому моменту уже пред-

ставляла собой единый набор институтов всех трех сообществ: орга-

ны Сообществ были объединены на базе так называемого договора

слияния. «Договор слияния» (или Брюссельский договор) консоли-

дировал органы Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), Ев-

ропейского сообщества по атомной энергии (Евратом) и Европей-

ского экономического сообщества (ЕЭС) в единую организационную

структуру. Документ был подписан в Брюсселе 8 апреля 1965 г. (поэ-

тому в литературе он иногда именуется Брюссельским договором) и

вступил в силу 1 июля 1967 г. В нем указывалось, что Комиссия ЕЭС

и Совет ЕЭС должны были заменить Комиссию и Совет Евратома, а

также Верховный орган и Совет ЕОУС. Хотя каждый орган оставался

юридически независимым, появились общие институты (до этого до-

говора уже были общие Парламентская Ассамблея и Суд), а комплекс

управляющих органов всех трех сообществ стал описываться терми-

ном «Европейские сообщества».

Еже в 1970 г. на Люксембургской сессии министров иностранных

дел «шестерки» был заслушан доклад экспертной группы под руко-

водством Э. Давиньона, где излагались основы внешнеполитического

сотрудничества ЕЭС. На базе его положений появилась система Евро-

пейского политического сотрудничества (ЕПС) в форме ежегодных до-

кладов, в рамках которого проходили консультации по внешнеполити-

ческим вопросам90. Выводы и оценки докладов, как правило, отражали

наименьший общий знаменатель национальных взглядов.

В 1974 г. для институционализации существовавших до этого еже-

годных саммитов ЕЭС был создан Европейский совет. В основе его соз-

дания лежала инициатива французского президента Ш. де Голля о про-

ведении неформальных встреч лидеров государств ЕЭС, что должно

было, по мысли политика, воспрепятствовать девальвации роли стран-

членов в управлении интеграционным процессом. Подобные нефор-

мальные саммиты стали проводиться с 1961 г. В 1974 г. на саммите в Па-

риже данная практика была формализована по предложению Валери

Жискар д`Эстена, занимавшего в то время пост президента Франции.

Основная функция Европейского совета заключалась в формулирова-

нии стратегических ориентиров и политических целей для Сообщества

и его руководящих органов. В 1970-х годах утвердился принцип рота-

ции председательства.

В этот период в связи с необходимостью преодоления экономи-

ческого кризиса и кризиса самого Сообщества начинается сближе-

51


ние социальной и макроэкономической политик государств-членов.

Последняя, в частности, проявилась в создании системы допустимых

колебаний валютных курсов, известной как «валютная змея». Осенью

1972 г. на саммите «шестерки» в Париже канцлер ФРГ Вилли Брандт

заявил, что «социальная интеграция должна занять такое же место, как

и интеграция экономическая»91.

Проведение в 1979 г. первых прямых выборов в Европейский парла-

мент и связанное с ним укрепление позиций еврофедералистов, а так-

же повышение мировой экономической конъюнктуры предопредели-

ли изменение системы управление ЕЭС. В 1986 г. Единым европейским

актом в Римский договор были внесены изменения. Был узаконен ста-

тус Европейского совета, дающего Сообществу, согласно ст. 4, «необ-

ходимый импульс для развития и определяющий общие политические

ориентиры». В документе также расширялись полномочия парламента

в процессе принятия решений, который был включен в законодатель-

ную «процедуру сотрудничества».

Действительно радикальные институциональные реформы содер-

жались в тексте Договора о Европейском Союзе, принятом в Маастрих-

те в феврале 1992 г. В это десятилетие расширение ЕС продолжилось

в трех аспектах: географически — объединение пополнилось еще тремя

государствами (Австрия, Швеция, Финляндия), тогда же было принято

принципиальное решение о присоединении к ЕС 12 стран ЦВЕ: в мае

1990 г. в Париже было подписано Соглашение о создании Европейско-

го банка реконструкции и развития для поддержки реформ в странах

ЦВЕ. 16 декабря 1991 г. были заключены соглашения об ассоциации

между ЕС, с одной стороны, и Венгрией, Польшей и Чехословакией —

с другой. Структурно — Сообщества обросли дополнительными эле-

ментами; функционально — все большее количество сфер стало пере-

даваться на коммунитарный уровень. Очередными этапами усиления

наднационального измерения Союза стали Амстердамский договор

1997 г. и Кельнский саммит ЕС 1999 г., определившие инструменты об-

щей внешней и оборонной политики (ОВПБ).

Договор о ЕС 1992 г. объединил различные виды интеграцион-

ной деятельности в три предметные области — опоры (pillars), отли-

чающиеся друг от друга степенью участия наднациональных структур

(Комиссии и парламента) в процессе принятия решений. В первой

опоре, к которой были отнесены Европейские сообщества (ЕОУС до

2002 г., Евратом и ЕЭС), Eдиный внутренний рынок и Экономический

и валютный союз, стал действовать коммунитарный метод принятия

решений.

52


Коммунитарный метод принятия решений является основным в сфе-

рах, в которых преобладает компетенция Сообществ. Исторически этим

сферам были последовательно переданы вопросы функционирования

ЕОУС, Евратома, ЕЭС. Особенность этого метода — доминирование над-

национальных элементов. Они проявляются в монопольном обладании

Комиссией правами законодательной инициативы, голосования боль-

шинством, простым или квалифицированным, а также вовлеченности Ев-

ропейского парламента в нормотворческий процесс. К коммунитарному

методу принятия решений относят такие процедуры, как совместное при-

нятие решения, сотрудничество, согласие и консультации, определяе-

мые, исходя из масштаба участия Европейского парламента.

В этом комплексе вопросов стала безраздельно господствовать Ко-

миссия с той или иной степенью вовлеченности парламента. Именно

ей принадлежало право исключительной законодательной инициати-

вы. Ко второй опоре была отнесена общая внешняя политика, а также

общая политика в области безопасности и обороны (бывшая система

Европейского политического сотрудничества), а к третьей — вопро-

сы внутренней безопасности и юстиции. В них преобладал межпра-

вительственный подход. Роль Комиссии и Парламента в его рамках

минимальна. Следует, правда, отметить, что с принятием поправок

к Договору о ЕС (Амстердамский договор 1997 г., Ниццкий договор

2001 г.) список вопросов, подлежащих урегулированию на базе комму-

нитарного метода, расширялся, что указывало на повышение удельно-

го веса наднациональности в институциональной системе Евросоюза.

Тем не менее по статистике члены Совета редко прибегают к голосова-

нию большинством: до 80% соответствующих вопросов «голосуются»

консенсусом92.

Серьезные изменения в распределение полномочий в рамках «ин-

ституционального треугольника» (Парламент, Совет, Комиссия) и ме-

ханизм управления ЕС в целом должен был внести не вступивший

в силу Конституционный договор ЕС. В значительной степени рефор-

маторский запал конституции сохранился в Лиссабонском договоре,

или Договоре о реформе (официальное название — Договор о внесе-

нии изменений в Договор о Европейском союзе и Договор об учрежде-

нии Европейского сообщества), принятом в декабре 2007 г.

Договор о реформе ЕС, задуманный для адаптации Европейского

Союза к расширенному составу участников, был окончательно согла-

сован на Межправительственной конференции в Лиссабоне 19 октября

2007 г. Договор был призван заменить собой не ратифицированный в

результате отрицательных итогов голосования во Франции и Нидер-

53


ландах Конституционный договор ЕС (проект которого был подписан

в июне 2004 г.). В 2005 г., когда на референдумах во Франции и Нидер-

ландах конституция была отклонена, институциональное движение ЕС

было блокировано. Для того чтобы развиваться дальше, ЕС было необ-

ходимо упростить механизм органов управления, алгоритм и правила

их работы, сделав более понятными. На достижение этих двух целей

и был направлен Лиссабонский договор. Его текст вносит изменения

в три основополагающих документа ЕС: Договор об учреждении Ев-

ропейского сообщества (Римский договор, 1957), Договор о ЕС (Маа-

стрихтский договор, 1992) и Договор об учреждении Европейского

сообщества по атомной энергии (1957). После подписания и ратифи-

кации Договор о реформе перестал существовать как единый текст,

а нововведения были инкорпорированы в три перечисленных выше

документа.

В соответствии с Лиссабонским договором механизм принятия ре-

шений должен был стать более прозрачным и соответствующим рас-

пределению населения по государствам. При голосовании квалифи-

цированным большинством решение считается принятым в случае,

если за него отдано 55% голосов от стран, представляющих 65% насе-

ления ЕС. Кроме того, больше вопросов должно решаться коммуни-

тарным методом (то есть, если использовать старую терминологию,

относиться к первой опоре ЕС. Понятие опор при этом отменяется).

Принцип квалифицированного большинства предусмотрен еще для 50

областей — прежде всего миграционного (ст. 69В Римского договора)

и уголовно-процессуального законодательства (ст. 69Е Римского дого-

вора), взаимодействия органов правопорядка (ст. 69J Римского догово-

ра) и правосудия (ст. 69Н и ст. 66 Римского договора). В последних двух

сферах существенно расширились полномочия Суда ЕС.

По Лиссабонскому договору была введена должность Председателя

Европейского совета, избираемого главами государств и правительств

на срок 2,5 года (ст. 9b Договора о ЕС) и Верховного представителя Со-

юза по иностранным делам и политике безопасности (ст. 9е Договора

о ЕС), представляющего общую внешнеполитическую позицию стран-

членов (если они таковую вырабатывают). В тексте непринятой кон-

ституции этот пост имел название Союзного министра иностранных

дел. В СМИ именно это наименование употребляется наиболее часто.

С 19 ноября 2009 г. этот пост заняла по назначению Европейского со-

вета Кэтрин Маргарет Эштон.

Европейский совет был наделен статусом института ЕС, а его со-

став должен был подчеркнуть его высокую легитимность при решении

54


спорных вопросов, по которым не было достигнуто согласия в Совете

ЕС. Важным нововведением является придание обязательного харак-

тера Хартии фундаментальных прав, содержащей перечень социально-

экономических прав, в обеспечении которых возросшую роль будет

играть Суд ЕС (ст. 6 Договора о ЕС).

В целях сокращения «демократического дефицита» парламен-

там стран ЕС дается возможность отменить действие решения ЕС,

если парламенты половины стран Евросоюза сочтут ту или иную меру

ненужной93.

В целом положения Лиссабонского договора ориентируют ЕС на

развитие в более наднациональном ключе при сохранении за уровнем

отдельных органов, представляющих уровень государств-членов (Ев-

ропейский совет, парламенты государств-участниц), значительного ре-

зерва компенсации и блокирования невыгодных или несвоевременных

решений, инициированных наднациональными инстанциями.

Уникальность современной политической системы ЕС проявля-

ется в вариативности процедур разработки курсов и принятия реше-

ния в различных сферах деятельности94. Речь идет о дифференциации

и асимметрии.

Под дифференциацией понимается формирование в рамках Союза суб-

региональных механизмов более тесного сотрудничества, не включающе-

го все государства-члены, например, Шенгенские соглашения, зона евро,

общая внешняя и оборонная политика. Под асимметрией понимается то,

что разные по природе решения принимаются по разным процедурам: ком-

мунитарный метод (простое и квалифицированное большинство), межпра-

вительственный метод (единогласие), жесткое наднациональное регули-

рование (автономия отдельных институтов при принятии решений, прежде

всего — Европейский центральный банк и агентства).

На первый взгляд, структура управления ЕС восходит к классиче-

скому республиканскому канону правления, при котором исполни-

тельная, законодательная и судебная ветви взаимно уравновешивают

и контролируют друг друга, а их полномочия разведены. В ЕС функ-

ционируют соответственно Комиссия (псевдоправительство), Пар-

ламент, Совет (как аналог второй палаты национальных парламентов

в федеративных государствах) и Суд.

Между тем внешнее сходство обманчиво, поскольку на деле Со-

вет обладает законотворческими полномочиями совместно с Пар-

ламентом, оставаясь при этом одним из основных исполнительных

органов. Подобное дублирование функций было следствием усилий

55


участников европейской интеграции, направленных на поддержание

межинституционального равновесия. Так достигается согласие между

государствами-членами, без которого работа наднациональных орга-

нов невозможна95. Стремление соблюсти «оптимальное» соотношение

интересов отдельных стран (и институтов) во благо интеграции озна-

чает низкую степень участия Парламента в процедурах принятия ре-

шения, отсутствие прозрачности в практической работе институтов.

В литературе о ЕС эта ситуация передается термином «демократиче-

ский дефицит»96.

Причины усложнения межинституциональных согласований в ЕС

и возникновения темы «демократического дефицита», которая не

вполне укладывается в рамки традиционных представлений о мощ-

ной правовой традиции и канонах правления в странах ЕС, связаны

с необходимостью достижения равновесия интересов между уровнем

государств, выступающих источником легитимности правления в ЕС,

и наднациональными органами. В этом отличие ЕС от федеративного

государства, в котором учредителем федерации и источником легитим-

ности власти являются не субъекты федерации, а население в целом.

Стремление внешне походить на механизмы внутригосударствен-

ного устройства не может перевесить того очевидного аргумента, что

под эгидой Союза формировался межгосударственный политический

режим. Вот почему становление управляющих механизмов и учрежде-

ний ЕС проходило зигзагообразно и рывками, с многочисленными от-

клонениями и отступлениями от исходно придуманных схем. На каж-

дом этапе вплоть до начала 2010-х годов ключевым корректирующим

принципом, своего рода регулятором институциональной практики

ЕС, выступали их эффективность, то есть соответствие местным усло-

виям Евросоюза и целям его развития, а также адекватность руководя-

щих органов ЕС ожиданиям стран-участниц и готовность государств-

членов отказываться от той или иной степени национального контроля.

Органы и члены ЕС шли за реальностью, а не теоретическими разра-

ботками. Это важнейшее обобщение опыта ЕС с точки зрения оценки

перспектив появления общей теории интеграции.

Тема эффективности управления так или иначе связана с темой

федерализма, поскольку затрагивает вопросы оптимального разгра-

ничения компетенций общих (наднациональных) органов управления

и полномочий правительств отдельных государств. Но с позиций выяв-

ления региональной специфики ЕС важнее другое: в Евросоюзе суще-

ствовала своего рода «инвариантная» система управления. Несмотря

на то что федерализм в ЕС в идеологической сфере то усиливался, то

56


ослабевал, установка на надгосударственный («федеративный») под-

ход всегда оставалась ориентиром управления. Еще в самом начале

интеграционного процесса система руководящих органов ЕОУС пред-

ставляла собой в миниатюре прообразы того, что впоследствии раз-

вилось в управляющий механизм нынешнего ЕС, который воплощает

комплекс по преимуществу наднациональных институтов. Однако до-

статочных оснований считать наднациональность в той мере, в какой

она устоялась в ЕС, универсальным (общемировым) признаком нет. Нигде

в мире, кроме Евросоюза, не фиксируется ни примата наднационального

принципа, ни — что важнее — выраженного стремления к нему.

Специфика Западной Европы начала 1950-х годов состояла в том,

что «зерна» представлений о желательности надгосударственного кон-

троля попали на взрыхленную идейную почву. В тех западноевропей-

ских странах, которые в наибольшей степени пострадали от Первой

и Второй мировых войн, недовольство масс было обращено даже не

против характера правящих режимов, а против бессилия института

государства в принципе. Мысль о бессилии власти, которая не смогла

спасти граждан, легко переросла в такой атмосфере в предположение

о ненужности власти вообще.

Наиболее радикальная критика государства вылилась в интер-

претации французских интеллектуалов в концепцию «Европейской

Федерации». В глазах ее авторов акцент на наднациональность был

абсолютно необходим97. К тому же предложение участвовать в интегра-

ционном эксперименте было адресовано ослабленной и оккупирован-

ной Германии, а также группе малых и слабых европейских стран. Это

облегчало задачу ее навязывания («оформления»). Сугубо ситуативная

черта 1945–1950-х годов, позволившая Франции, не встречая явного со-

противления, убедить партнеров в полезности наднациональности, была

со временем возведена в ранг исторической закономерности.

Наднациональность была нужна европейцам ровно в той мере, в ко-

торой ее применение отвечало текущим задачам Сообщества. Тот факт,

что с 1951 г. наднациональность не была взята на вооружение в других

интеграционных группировках, и то, с каким трудом она утверждалась

в самом ЕС, говорит о том, что это скорее западноевропейская специ-

фика, нежели «историческая неизбежность» интеграционных траекто-

рий вообще.

Если наднациональный характер ЕОУС был обусловлен особен-

ностями послевоенной ситуации в Западной Европе и незначительной

ценой вопроса, определявшейся «секторальным» характером интегра-

ции объединения, то цель общеэкономической интеграции, намечен-

ная в Римском договоре 1957 г., создавала опасность для социально-

57


экономических режимов, сложившихся в странах «шестерки» после

Второй мировой войны (страх безработицы, массовых разорений, круп-

ных взносов в бюджет ЕЭС), и ослабляла контроль правительств от-

дельных стран над развитием национальных экономик, а следователь-

но, и над социальной ситуацией.

После провала «плана Плевена» стало очевидным, что при осу-

ществлении общеэкономической интеграции отстаивание федералист-

ского сценария будет затруднено. Успех ЕОУС породил уверенность

в способности «дозированной» наднациональности служить делу инте-

грационного сотрудничества. Но страхи перед ней следовало умерить

за счет сохранения принципа межправительственного регулирования.

Это выразилось в придании Римскими договорами (1957) большей

значимости Европейскому парламенту, признании всех языков стран-

членов официальными и введении системы определения большинства

по соотношению голосов, взвешенных в зависимости от численности

населения стран-членов.

Отступление от наднациональности в ЕЭС в 1960–1970-х годах не

распространилось на ЕОУС и Евратом. Успешная работа обоих депо-

литизированных сообществ оправдывала наднациональность, демон-

стрируя эффективность данного типа управления в принципе. В высту-

плении 9 мая 1950 г. Шуман пророчествовал: «Европа не будет создана

сразу или по единому плану. Она будет строиться на основе конкретных

достижений, благодаря которым возникнет сначала фактическая со-

лидарность, которую европейские народы будут последовательно рас-

пространять на все новые отрасли»98. Все как будто бы шло в согласии

с замыслом авторов интеграционного проекта.

В самом деле, с годами, в основном в 1990–2000-х, принцип надна-

циональности стал «перетекать» во вторую и третью опоры. Лидеры ЕС

избрали путь адаптации граждан к идее надгосударственного управле-

ния — через проверку наднациональности эффективностью.

Вместе с тем было бы неправильно отвергать наднациональность

как полезный инструмент классификации интеграционных проектов.

Готовность к делегированию полномочий — важный знак зрелости

регионального сообщества. Наднациональность, будучи институцио-

нальным закреплением этой готовности в ЕС, следует рассматривать

в качестве беспрецедентного достижения европейской интеграции.

В то же время, как представляется, внедрение наднациональности

в ЕС в самом деле было историческим курьезом. Однако не в том смыс-

ле, что наднациональность как модель была случайностью, а в том, что

исторические обстоятельства, специфические для западноевропейской

ситуации конца 1940-х — начала 1950-х годов, облегчили утверждение

58


наднациональности в ЕС, чего могло бы не произойти в другой исто-

рической ситуации.

Одновременно нельзя сказать, что ее дальнейшая судьба в ЕС была

совершенно безмятежной. Практически сразу после фактического

старта интеграции у наднациональности появились серьезные про-

тивники, в том числе среди лидеров западноевропейских государств,

которые пытались уравновесить ее межправительственным подходом.

Другое дело, что со временем практика наднационального принятия

решения доказала свою эффективность в отдельных областях и отка-

зываться от нее было нецелесообразно. Вместе с тем в тех областях, где

интересы государств-членов традиционно приоритетны — и были та-

ковыми на всех этапах эволюции ЕС, включая наиболее ранние шаги,

процесс утверждения наднационализма испытывает трудности.

«Открытие Европы на восток» после 1991 г. способствовало превра-

щению ЕС в вертикально и горизонтально интегрированный комплекс

сотрудничества в рамках Западной и Центральной Европы. Начался

решительный переход к полномасштабной общерегиональной инте-

грации, знаком которого стало усиление акцента на институте «евро-

пейского гражданства» (впервые вписанного в текст Маастрихтского

договора) и расширении его участия в определении путей интеграции.

Старые, созданные в 1960-х годах, механизмы амортизации обще-

ственного недовольства в связи с эрозией модели государства благосо-

стояния стали недостаточными.

Необходимость учета мнения «европейских граждан» заметно

осложнила политические условия принятия решений относительно

развития интеграции. Резко возросла роль массовых деструктивных го-

лосований — на референдумах в Дании в 1992 г. по вопросу ратифика-

ции Маастрихтского договора, во Франции и Нидерландах в 2005 г. по

вопросу ратификации конституции ЕС и в Ирландия в 2008 г. по вопро-

су о ратификации Лиссабонского договора. Если во Франции и Нидер-

ландах «нет» углублению интеграции имело черты протестного элек-

торального поведения и объяснялось скорее внутриполитическими

причинами, а в Дании было связано преимущественно с возможными

потерями от более интенсивного сотрудничества, то результаты рефе-

рендума в Ирландии представляют собой пример другого рода: наряду

с Грецией и Поргугалией Ирландия была самым крупным рецепиентом

материальной помощи со стороны ЕЭС и — в свете экономического

кризиса 2008–2010 гг. — остается им до сих пор.

Отдельно стоит сказать об истории референдумов в Норвегии, ре-

шение о вступлении которой в ЕЭС было принято еще в 1971 г., но вся-

59


кий раз откладывалось из-за отрицательных результатов референдумов

(в 1972 и 1994 гг.).

Усиление «гражданской демократической составляющей» в пара-

дигме управления ЕС в 1990-х и 2000-х годах вступило в противоречие

с главным критерием управляемости в современном ЕС — принципом

эффективности. Он на протяжении 50 лет служил гарантией от форсиро-

вания интеграции, позволяя регулировать ее темпы и находить оптималь-

ные формы. В конце 2000-х годов усложнение процесса принятия реше-

ний снизило эффективность интеграционной политики. По-видимому,

процесс «полноценной федерализации» ЕС снова столкнулся с синдро-

мом «забегания вперед».

Анализ 1970-х («евросклероз») и 2000-х («конституционный кри-

зис») годов позволяет предположить тем не менее, что регулярные «кри-

зисы» на отдельных отрезках эволюции ЕС есть скорее «состояние умов»,

порождаемое спазмами завышенных ожиданий. Динамика интеграции

и быстрота перехода к новым ступеням не всецело определяются поли-

тиками или наднациональными институтами. Их противовесом выступает

система ограничителей со стороны отдельных государств, население или

элиты которых были не готовы взять очередной интеграционный рубеж.

То, что казалось слабостью интеграции и «провалом эффективности ее

институтов», на самом деле обеспечивало ей более плавное движение.

Интеграционный процесс как таковой продолжает развиваться в ЕС по

поступательной траектории.

60

Глава 5

Идеология западноевропейской интеграции

Судя по имеющимся в литературе оценкам99, эволюция Европей-

ского Союза на разных этапах вдохновлялась пятью основными

идеологемами: европеизмом, католицизмом, федерализмом, кейнси-

анством и мультикультурализмом (многокультурностью). Возвышение

каждой из них на том или ином этапе определялось прагаматическими

задачами, требованиями и трудностями интеграции. Другие при этом

не отбрасывались, а оттеснялись на периферию, образуя в совокупно-

сти комплекс идеологем интеграции в ЕС.

Под идеологическим обоснованием политического курса (идеоло-

гемой) понимается набор упрощенных и пригодных для использования

в пропагандистских целях представлений, объясняющих назначение осу-

щестляемых правительством мер. В случае пропаганды интеграции эти

представления должны рождать чувство сопринадлежности одному по-

литическому пространству и сопричастности предлагаемой политике.

Исторически первой идеологией интеграции была «европей-

ская идея» (европеизм) — мысль об общности прошлого и будущего и

о культурно-цивилизационном превосходстве (исключительности)

западноевропейских народов. Эти идеи питали чувство сопринад-

лежности всех европейцев к общей истории и (небольшой) террито-

рии и поддерживались «мифом о наследовании» великой античной

культуре, воспринятой Европой в периоды Ренессанса, Реформации

и Просвещения.

Европеизм апеллировал к мифологемам об историческом вхожде-

нии в общее правовое и языковое пространство «Римского мира» (Pax

Romana), который уже был некогда объединен культурно и админи-

стративно. В глазах просвещенной части европейцев (работы Данте

Алигьери, Эразма Роттердамского, герцога де Сюлли, Уильяма Пенна,

Шарля де Сен-Пьера) «Римский мир» создал предпосылки для склады-

вания «Мира европейского», который в Средние века был политически

61

Глава 5. Идеология западноевропейской интеграции

консолидирован в рамках Священной Римской империи (962–1806),

а идеологически — религиозной санкцией, монополию на которую от-

стаивал Ватиканский престол.

После распада Западной Римской империи в 476 г. именно цер-

ковь взяла на себя основную роль по «собиранию» варваризующихся

северных окраин бывшего Рима. Местные правители — короли, графы,

маркграфы, герцоги — решали многие вопросы управления совместно

с епископами и аббатами. Штат придворных канцелярий набирался из

лиц духовного звания. Власть епископов нередко могла заменить собой

светскую, если та слабела. Епископы получили право чеканить моне-

ты, взимать пошлины100.

Ссылка на исторический опыт Священной Римской империи как

образ политически единой Европы не пугала западноевропейцев. По

структуре управления Священная Римская империя представляла со-

бой слабый, децентрализованный конгломерат политических образо-

ваний разного масштаба, правители которых сохраняли значительную

долю суверенных полномочий и фактически, особенно после заверше-

ния Тридцатилетней войны (1618–1648), действовали как правители

независимых государств, хотя император номинально и мог вмешаться

в их дела101.

Формирование общности европейцев усиливалось в моменты со-

прикосновения с культурно чуждыми элементами (Кордовский хали-

фат в Испании, наступления турок-османов на юге Европы в XIV в.)102.

После Второй мировой войны европеизм черпал энергию в противо-

стоянии политико-идеологических систем капитализма и коммунизма.

Как набор представлений о единстве и культурной исключительности

западноевропейских народов он постепенно пускал корни в идеологии

и политике западноевропейских государств. «…От века к веку “евро-

пейская идея” становилась все более содержательной. Весьма простая

мысль, что христианская, а фактически католическая Европа должна

объединиться, чтобы противостоять “иноверцам”, превратилась в раз-

вернутое идеологическое обоснование уникальности и целостности ев-

ропейской цивилизации, сохранение и развитие которой требует един-

ства народов, разделяющих ее ценности. “Европейская идея” вобрала

в себя многовековой исторический опыт Европы, духовное наследие

эпох Возрождения, Реформации, Просвещения, достижения обще-

ственной мысли XIX и XX столетий. В итоге она обрела силу духовной

традиции, что и сказалось после Второй мировой войны»103.

Однако только лишь из исторически укорененного чувства сопри-

надлежности развитый интеграционный проект вырасти не мог. Соз-

дание работающего политического механизма на основе европеизма

62


составляло сложность, поскольку тот не опирался на проработанную

политико-правовую доктрину, которая подкрепляла бы представление

о желательности объединения западноевропейских народов конкрет-

ным способом институционализации такого единства.

Наиболее подходящим претендентом на роль идеологического об-

рамления западноеврпейского сверхгосударства казалась теория феде-

рализма, активно разрабатывавшаяся в 1920–1930-х годах сторонниками

движения «Панъевропа» — Р. Куденхове-Калерги, А. Брианом и др104.

Рихард Куденхове-Калерги призывал в своем «Панъевропейском мани-

фесте» объединить все демократические государства Европы и создать

механизм обязательного арбитража для предотвращения угрозы войн,

устранить таможенные границы и ввести свободное движение товаров. Он

понимал под Панъевропой континентальную Европу, которой угрожают

три могущественных соперника — США, Британская империя и Россия.

Федерализм как концепция — изобретение сравнительно недав-

него прошлого. До 1776 г., то есть до Войны за независимость в США,

в европейской политической мысли почти безраздельно господствовал

образ абсолютистского, централизованного, неделимого государства,

верховная власть в котором принадлежит монарху. Термин «федера-

лизм» происходит от латинского корня «foedus», который означает «со-

глашение, сделка, заключенная между равноправными партнерами на

паритетной основе». В 1982 г. в научной литературе с подачи Престона

Кинга появилось концептуально проработанное разделение понятий

«федерализм — федерация»105.

Под федерализмом, таким образом, следует понимать политическую

философию и политическую идеологию. Ее назначение состоит в том,

чтобы подготовить материальные и социальные условия для построения

федерации — такого конституционально закрепленного институцио-

нального порядка, который принимает форму суверенного государства,

но отличен от иных суверенных государств тем, что центральное прави-

тельство инкорпорирует в процесс принятия решений региональные го-

сударственные образования (субъекты федерации). Другими словами,

федерализм без федерации возможен, но федерация невозможна без

той или иной предшествующей ей формы идеологии федерализма.

Попутно важно заметить, что конфедерация, с которой современ-

ный Европейский Союз сравнивают чаще всего, концептуально не свя-

зана ни с федерализмом, ни с федерацией. Необходимо уяснить разли-

чия между конфедерацией и федерацией, то есть между политическим

63


союзом государств и политическим союзом индивидов, принадлежащих

к одной политической нации.

Относительно роли федерализма в истории евроинтеграции вы-

сказывают разные точки зрения. В соответствии с одной из наиболее

распространенных апофеоз популярности федерализма пришелся на

первую послевоенную «пятилетку». На знаменитом Гаагском конгрес-

се 1948 г. федералистская программа имела самую сильную поддержку.

Однако уже к 1954 г., то есть к моменту провала инициатив Европей-

ского политического сообщества (ЕПС) и Европейского оборонитель-

ного сообщества (ЕОС), позиции федерализма были серьезно подорва-

ны. Политический вектор объединения Западной Европы был на время

отринут, а приоритет был отдан стратегии пошаговой интеграции эко-

номик. Федералистскую доктрину потеснил неофункционализм.

В более поздних публикациях106 обосновывалась иная точка зрения.

В соответствии с ней федерализм, возникший в межвоенные годы и по-

лучивший морально-этическое оправдание в рядах антифашистского

Сопротивления107, оставался самой влиятельной интеграционной иде-

ологией в Европе на протяжении всей второй половины ХХ в. Другое

дело, что уже в послевоенные годы из целостной концепции федера-

лизм трансформировался в палитру подходов, наиболее влиятельными

из которых были три: «порционный федерализм» Ж. Монне (federalism

by installments), радикальный демократизм А. Спинелли и персоналист-

ский федерализм Робера Арона, Э. Мунье и Д. Ропса. В совокупности

они образовали неофедералистский подход. Он не отличался един-

ством методов, но зато характеризовался политическим прагматизмом,

частично освободившим его от идеологической заданности межво-

енного периода. Каждый из подходов повлиял в знаковые вехи евро-

интеграции. Порционный федерализм фактически определил маршрут

европейского объединения до середины 1980-х годов. Имея в голове

перспективный план построения европейской федерации, Монне тем

не менее сделал выбор в пользу постепенного интегрирования отдель-

ных отраслей и сфокусировался на экономической сфере. Возглавляя

в начале 1950-х годов Высший руководящий орган ЕОУС, структуры,

задуманной в сугубо неофункционалистской логике, он вместе с тем

вплоть до 1973 г. оставался лидером Общеевропейского комитета за ев-

ропейское единство, неизменно повторяя, что в конечном счете мел-

кие экономические шаги приведут к «Европейской Федерации».

Позиция Спинелли была прямо противоположной — тотальная

«Европейская Федерация» с акцентом на политическом сращивании.

Она «выветрилась» к 1954 г., когда выяснилось, что Европа не готова

с наскоку взять рубеж военно-политической интеграции. Впрочем, во

64


многом именно усилиями А. Спинелли в 1980-х годах был подготовлен

Единый европейский акт (1985–1987) и в заданных именно им рамках

протекало институциональное развитие ЕС после принятия ЕЕА и по-

следующих договоров108.

Деятельность персоналистов исчерпывалась скорее микрополи-

тическим и микросоциальным уровнем — уровнем конкретных инди-

видов. Оглашаемая ими цель состояла в распространении идеологии

федерализма среди жителей ЕС, воспитании гражданственности, обра-

щенной к надгосударственным символам единства, укреплении «евро-

пейской» идентичности. Исходно присущий федерализму синкретизм,

идеологическая рыхлость, а впоследствии — приобретенная им много-

ликость позволяли ему успешно сопрягаться с иными концепциями

и оживать, даже когда его на какое-то время (1970-е годы) потеснил

либеральный межправительственный подход.

В последние десятилетия, несмотря на, казалось бы, фактическое

следование федералистской традиции, которая воплотилась в создании

Европейского Союза (1993) и конституционного процесса, увенчав-

шегося в 2007 г. подписанием Лиссабонского договора, среди ученых

стали высказываться серьезные сомнения в реалистичности федера-

листского проекта для Европейского Союза. В основе федерации лежат

принципы ассимиляции — сглаживания локальных этнических разли-

чий и консолидации единой национальной группы, и иерархии — не-

обходимого условия функционирования любого государствоподобного

образования. В основу же эффективной интеграции положен принцип

ассоциации, предполагающей сотрудничество равноправных единиц.

Проблематичность Европейской федерации в том, что жители ЕС не

просто не достигли свойственной федерации иерархичности правле-

ния, но даже не стремятся к этому.

Для представителей межвоенного поколения мыслителей и поли-

тиков федерализм был средством преодоления национализма, в том

числе внутри многоэтнических государств. Тем не менее аналогия

с возможностью объединить национальные государства в рамках над-

государственной системы управления в их построениях угадывалась.

В контексте межгосударственной интеграции федерализм ориентиро-

вал на выделение ряда вопросов в область совместной и исключитель-

ной компетенции наднациональных органов и правительств отдельных

стран. Послевоенный федерализм (неофедерализм) отличался тем,

что предписывал объединение Европы через принятие конституции.

В этом свете курс на выработку Конституционного договора в современ-

ном ЕС органично вписывается в федералистскую традицию и служит

подтверждением ее важности в интеграционном строительстве.

65


В 1940-х, 1950-х и 1960-х годах ХХ в. в странах Западной Европы,

прежде всего в Британии (Движение за Объединенную Европу У. Чер-

чилля), Франции (Комитет действия за Соединенные Штаты Европы

Ж. Монне) и Италии (Движение Европейских федералистов А. Спи-

нелли), шла острая борьба за адаптацию принципов федерализма

к межгосударственным отношениям третьей четверти ХХ в.

Осуществление радикального варианта федерализма, воплощен-

ного в проекте Европейского объединения угля и стали (1951), стало

возможным в исторических условиях 1950-х годов в силу совпадения

желания французской элиты законсервировать слабость суверенитета

Германии в отраслях военной промышленности, германофобии рядо-

вых французов и стремления ФРГ к франко-германскому примире-

нию, без которого «реабилитация» Германии была маловероятной. Од-

нако провал инициативы Европейского оборонительного сообщества

(1954) выявил слабость позиции федералистов: там, где речь шла о бо-

лее чувствительных областях (военное сотрудничество или общеэко-

номическая интеграция в рамках ЕЭС), навязать наднациональность

французскому обществу было сложнее.

В конце 1950-х и все 1960-е годы во французском обществе разво-

рачивались оживленные дискуссии по поводу федерализма, в которых

обозначились две полярные позиции. Часть французских интеллектуа-

лов высказывалась за ускорение процесса создания «Союза европейских

государств». Эта позиция получила условное название «Европейское

отечество». Между тем большая часть французской элиты, отстаивав-

шая позицию «Европы отечеств», выступала против усиления наднацио-

нальности в структуре сообщества, не успев «насытиться» периодом воз-

рождения «величия Франции»109. Именно под этим лозунгом генерал де

Голль вернулся к власти в 1958 г.110. Приход де Голля к власти и установ-

ление Пятой республики могли быть отчасти психологической реакцией

французов на раздражение форсированной интеграцией наднациональ-

ного типа, символом которой был Римский договор о Европейском эко-

номическом сообщества 1957 г. с его далеко идущими планами в области

надгосударственной регламентации и политического регулирования.

«В тени» этой дискуссии окреп неофункционализм Э. Хааса. Тео-

рия, обосновывавшая закономерность, неизбежность и даже полез-

ность постепенной передачи полномочий от правительств отдельных

стран наднациональным органам по мере включения все большего чис-

ла секторов в интеграционный процесс, впитала в себя политическую

конъюнктуру того времени и связанную с ней дилемму «Европейское

отечество» и «Европа отечеств». Федералисты Ж. Монне и его ближай-

ший сподвижник Р. Маржолэн увидели в Э. Хаасе естественного теоре-

66


тического союзника111 (!) в условиях, когда на волне политики генерала

де Голля импульс интеграции ослабел.

Под неофункционализмом понимается теория региональной интегра-

ции, которая делает основной акцент на роли негосударственных субъек-

тов, в частности «секретариат» той или иной региональной организации,

а также групп интересов, давления, экономических агентов и обществен-

ных движений, которые формируются на уровне региона, на макроуровне

и обеспечивают поступательный импульс интеграционной динамике. При

этом страны-участницы продолжают оставаться значимыми участниками

интеграционного действа. Они устанавливают условия первоначального

соглашения, однако им не под силу в полной мере определять направле-

ние и степень последующих изменений в нем. Скорее региональная бюро-

кратия в союзе с постоянно меняющимся составом самоорганизующихся

групп интересов и движений стремится использовать себе на пользу не-

избежные эффекты «переплескивания» и «непреднамеренных послед-

ствий». Они наступают, когда государства соглашаются передать даже ма-

лую часть суверенных полномочий на наднациональный уровень, а затем

обнаруживают, что реализация этих полномочий оказывает благотворное

влияние на другие зоны сотрудничества. Согласно этой теории, регио-

нальная интеграция — это спонтанный, внутренне конфликтный процесс.

Одновременно это процесс, в ходе которого правительства государств-

членов, действуя в условиях демократии и политического плюрализма,

чувствуют на себе все больше региональных ограничений и в конце концов

предпочитают отдавать все больше вопросов на откуп региональных над-

национальных структур, которые они сами когда-то создали. В конечной

перспективе граждане начинают переносить свои ожидания на уровень

региона, а в случае их удовлетворения повышают вероятность «перепле-

скивания» интеграции на политическую сферу112.

Оживление интереса к федералистским трактовкам интеграции

произошло только в 1969 г. с приходом к власти во Франции президен-

та Ж. Помпиду. В декабре на саммите в Гааге главы государств и пра-

вительств «шестерки» подтвердили приверженность делу интеграции.

«Дух Гааги»113 был подкреплен конкретными мерами: в 1970 г. Франция

поддержала решение о формировании собственного бюджета ЕЭС, по-

полняемого за счет пошлин на импортируемые сельскохозяйственные

товары. Ж. Помпиду хотел тем самым более отчетливо отмежеваться

от голлистской политики в отношении ЕЭС: из-за этого же вопроса

в 1965 г. де Голль спровоцировал «кризис пустого кресла»114.

Несмотря на это, радикализма у федералистов заметно поубави-

лось. В 1979 г. состоялись первые выборы в Европейский парламент.

67


До этого времени Общая ассамблея (в ЕОУС), а затем Европейский

парламент (с 1957) формировались из депутатских делегаций нацио-

нальных парламентов стран-членов. В результате в представительном

органе Сообществ оказались неофедералисты во главе с А. Спинелли.

Итогом их усилий стало одобрение в 1984 г. проекта (так никогда и не

принятого) Договора о Европейском Союзе, который приобретал чер-

ты сверхгосударства115.

Еврофедералистское течение, которое с избираемостью Парламен-

та обрело второе дыхание, вознамерилось приблизить политическое

устройство ЕЭС к канонам республики. Комиссию предлагалось пре-

образовать в федеральное правительство, подотчетное Парламенту. Ее

члены должны были назначаться парламентом, а председатель — либо

избираться напрямую, либо выдвигаться парламентским большин-

ством. Венчать эту конструкцию должна была конституция.

Всплеск федерализма в 1980-х годах продолжался недолго. Над-

национальная модель устойчива до тех пор, пока поддерживающие ее

элиты готовы соблюдать правила квалифицированного большинства

при голосовании в Совете, исполнять решения Суда в спорных ситуа-

циях, признавать роль Комиссии и наделять Парламент ограниченны-

ми совещательными и контрольными полномочиями. Федерализм не

был отвергнут, но движение к нему стало более медленным и плавным.

Подписанный в 1986 г. Единый европейский акт укрепил статус

Парламента и санкционировал углубление интеграции через выполне-

ние рекомендаций Европейской комиссии по созданию к 1992 г. единого

внутреннего рынка товаров, услуг, капитала и рабочей силы. Идея феде-

рализма легла в основу комплексной интеграции, переход к которой стал

возможен в 1990-х годах на основе подписания в 1992 г. Маастрихтского,

в 1997-м — Амстердамского и в 2001-м — Ниццкого договоров.

Затем, как и в середине 1960-х годов, начался очередной «спазм за-

бегания вперед». Радикалы в ЕС попытались форсировать принятие

конституции (явно федералистской если не по содержанию, то по фор-

ме). Закономерной стала последовавшая на нее резко негативная реак-

ция западноевропейской общественности в виде провалов на референ-

думах во Франции и Нидерландах. Вновь понадобилось отступление.

Подписание в 2007 г. Лиссабонского договора было попыткой сгладить

отрицательную реакцию на форсированную федерализацию. Но и это

отступление не развеяло всех страхов жителей Евросоюза. Ирландия

и Норвегия по-прежнему остались в позиции «твердой оппозиции»

федерализму, причем жители Норвегии несколько раз отвергали пер-

спективу вступления в ЕС, несмотря на то что решение об этом было

принято еще в 1971 г.

68


Европеизм как представление об исключительности европейских на-

родов также со временем претерпел изменения. После Второй мировой

войны он подтолкнул страны Западной Европы к пересмотру своей роли

в мировой системе. Для большинства западноевропейских государств

он превратился в форму компенсации «комплекса малых государств»,

еще сохранявших память о былом величии, но уже задумавшихся о над-

вигавшейся маргинализации. Движимые этим комплексом, страны

ЕС стремились подтянуться, пусть в коллективном формате, до уровня

ключевых субъектов международной политики (в годы биполярности —

к США и СССР, сегодня — к США, России, Китаю).

В этом контексте выбор в пользу интеграции определялся и необхо-

димостью в политической и структурной консолидации региона в услови-

ях глобальной поляризации и конкуренции. Идея такой консолидации

(«отграничения» от международного пространства, в котором домини-

ровали СССР и США), однако, была направлена «вовнутрь», на оформ-

ление отношений между самими западноевропейскими странами. За-

падноевропейцы, отграничивая себя от внешней среды, одновременно

пробовали расплавлять границы между собой. Культура и привычки

к говорению на иностранных языках закрепили эту тенденцию.

Ни французский, ни тем более английский не были языками общения от-

цов—основателей первых европейских сообществ. Альчиде де Гаспери,

Робер Шуман, Конрад Аденауэр говорили между собой по-немецки. Офи-

циальным языком ЕОУС был объявлен французский. Начиная с Римских

договоров 1957 г. вступил в действие принцип, согласно которому в каче-

стве официальных языков Европейских сообществ (впоследствии и Евро-

пейского Союза) признаются государственные языки всех стран-членов.

В конце 1960-х годов практика интеграции стала приобретать более

выраженные социальные черты. Это было связано с начавшейся либе-

рализацией рынка труда. Открытие границ для свободного передвиже-

ния рабочей силы привело к соприкосновению более бедных мигран-

тов из Италии, а затем, в 1980-х годах, из Греции и Португалии с более

состоятельными жителями первоначальных членов. Прагматика жиз-

ни повышала «запрос» на идеологию, способную нейтрализовать оче-

редной выброс энергии сопротивления интеграции. На помощь феде-

рализму пришло кейнсианство.

Если федерализм и европеизм можно беспрепятственно отнести

к идеологической парадигме действия, то в отношении кейнсианства,

теории, обосновывающей допустимость вмешательства государства

в экономику с целью ее регулирования или выравнивания социальных

диспропорций, могут возникнуть вопросы. Смущения станет меньше,

69


если заметить, что термин «кейнсианство» по содержанию в значитель-

ной мере воплощает значение более привычного в контексте идеоло-

гии слова «государственничество». Ведь по сути кейнсианство трактует

вопросы соотношения интересов государства и индивида, всего обще-

ства и отдельного человека, то есть вопросы, которые традиционно

ставятся и решаются в идеологиях. Признаки идеологии государствен-

ничества обнаруживаются и в государствах Восточной Азии. Причем

в ряде стран региона экономически успешная модель роста была в зна-

чительной своей части основана на сильной регламентирующей роли

государства (Япония, Южная Корея, Сингапур, Тайвань).

Сердцевину идеологии кейнсианства определяет присущий ему тип

экономического анализа. Рост популярности теории Джона Мейнар-

да Кейнса (1883–1946) в 30-х годах ХХ в. был вызван неспособностью

других школ предугадать наступление Великой депрессии (1929–1933)

и справиться с ее последствиями. Вышедшая в 1936 г. книга Кейнса

«Общая теория занятости, процента и денег»116 предложила альтерна-

тиву традиционной микроэкономической политике. Кейнс отказался

от центрального тезиса неоклассического учения о рынке как идеаль-

ной саморегулирующейся системе. Двигателем экономики, по мнению

Кейнса, выступает не предложение, а спрос, и именно он служит усло-

вием развития производства и увеличения предложения. Спрос мож-

но «накачивать», или «подогревать», за счет увеличения социальных

государственных расходов, государственного заказа, снижения ставки

рефинансирования для расширения потребительского и ипотечного

кредитования. Кейнс рекомендовал правительствам более активно ис-

пользовать кредитно-денежную и налогово-бюджетную политику.

В контексте европейской интеграции значение кейнсианской иде-

ологии проявилось:

во-первых, в отнесении вопросов социальной политики к компе-

тенции правительств отдельных стран, в рамках которых повсеместно,

но с национальными отличиями, выстраивалась модель государства

всеобщего благосостояния (даже сегодня исследователи предпочитают

говорить о социальном измерении, а не о социальной политике ЕС);

При единстве целей и принципов социальной политики в Западной

Европе выделяют четыре модели «государства всеобщего благосостояния:

модель Бисмарка с лежащим в ее основе принципом профессиональной

солидарности (Германия); модель Бевериджа с принципом национальной

солидарности (Великобритания); скандинавская модель (Дания, Швеция,

Финляндия), в которой социальные услуги рассматриваются как граждан-

ские права и финансируются за счет налогов; рудиментарная южноевро-

пейская модель (Италия, Португалия, Испания), в которой социальная по-

литика возложена на католическую церковь.

70


во-вторых, в изъятии целых отраслей и секторов хозяйства из логи-

ки рыночной конкуренции. Так, общая сельскохозяйственная полити-

ка ЕЭС, начало осуществления которой датируется 1962 г., строилась

на методах субсидирования местных производителей, малодоходных

производств, директирования цен и квотирования импорта;

в-третьих, в приоритетности кредитно-денежной политики в рам-

ках Экономического и валютного союза ЕС по отношению к задачам

количественного экономического роста;

в-четвертых, в практике долгосрочного индикативного планиро-

вания (Франция, Нидерланды);

в-пятых, в регулировании рынка труда. Уже в ЕОУС Высший руко-

водящий орган имел полномочия по обеспечению полной занятности

за счет финансирования из бюджета ЕОУС систем переквалификации

и трудоустройства лиц, потерявших работу117.

По мере расширения ЕЭС в 1970-х и 1980-х годах для смягчения ре-

гиональных диспропорций и придания устойчивости интеграционной

структуре востребованной стала более активная «социальная политика»

в масштабах всего сообщества. Проблема региональных диспропорций

возникла в ЕЭС после вступления Ирландии (1973), Греции (1981), Ис-

пании и Португалии (1986). Этот ответ в политике был идеологически

подготовлен католицизмом — в частности его социальной доктриной.

Социальная доктрина католицизма содержала близкие западно-

европейской интеграции идеи: иерархии (наднациональность) и эга-

литарности (принцип консенсуса, прямые выборы в Европейский

парламент, ратификация договоров через референдумы), а также пред-

ставление о полезности структур, существующих параллельно с госу-

дарством и надгосударственными органами. В рамках католического

учения речь шла об участии общины в решении проблем ее членов за

счет взаимопомощи и перераспределения средств, а в контексте инте-

грации — соответственно об усилении контрольно-распределительных

функций Сообщества. Но не только.

В истории западноевропейской интеграции католицизм повлиял на

утверждение принципа субсидиарности, появившегося в 1992 г. в тексте

Договора о ЕС по инициативе Великобритании. Он подразумевает, что

вопросы выносятся на наднациональный уровень только в том случае,

если они не могут быть решены на уровне соответствующего государства-

члена или региона (концепция «Европа регионов»). Кроме того, идея

общинности нашла воплощение в функционировании структурных

фондов Сообщества (прежде всего Фонда европейского регионального

развития (1975), Фонда сплочения (1992)), через которые перераспре-

делялись его собственные средства. Объем бюджетных средств ЕЭС не

71


следует преувеличивать. Бюджет ЕЭС не должен превышать 1,27% сово-

купного ВВП ЕЭС. В формате «пятнадцати» по состоянию на 1999 г. объ-

ем средств, перераспределявшихся через структурные фонды, составлял

31 млрд евро в базовых ценах 1992 г. Даты создания структурных фондов

показывают, что они учреждались вскоре после вхождения в ЕЭС от-

стающих по уровню развития регионов. Однако в свете увеличения со-

става группировки на 12 стран в документе «Цели 2000» (Agenda-2000)

предусматривалось увеличение объема структурных фондов в рамках по-

литики сплочения на 46 млрд евро ежегодно118.

В 1980–1990-х годах проявились трудности, связанные с распро-

странением интеграции на сферу этносоциальных отношений. Сде-

ланная в 1960-х годах заявка Западной Европы на социальную инте-

грацию стала расцениваться в лучшем случае как очередное «забегание

вперед». Реагируя на новые вызовы, страны ЕС стали полагаться не

столько на готовые теории и опыт 1960–1970-х годов, сколько на су-

губо эмпирические стратегии, в основе которых лежали констатации

быстро менявшегося этнодемографического состава западноевропей-

ских государств.

С учетом нового характера и масштаба миграционных тенденций

в последние десять–пятнадцать лет на первый план в системе идеологиче-

ского обоснования интеграции вышла концепция многокультурности119.

Исходная интерпретация европейского единства в 1950-х годах

выводилась из общих культурно-религиозных основ всех западно-

европейцев. Но в начале XXI в. религиозная трактовка европеизма

(ЕС как «христианский клуб») вступила в противоречие с фактом по-

явления и укрепления в Евросоюзе огромной массы представителей

нехристианских и неевропейских культур. Уход от уже явно архаич-

ной идеи христианских истоков европеизма в пользу мультикультура-

лизма позволил наконец критически оценить «демиургические пре-

тензии» религиозной мысли, ее заявки на роль творца европейской

истории. В самом деле, оснований считать одной из движущих сил евро-

пейской истории религию не больше, чем считать таковой атеизм и/или

безразличие и терпимость европейцев в религиозных вопросах. Действи-

тельно, универсальная европейская идея была связана по происхождению

с религиозной санкцией Рима. Но она не в меньшей степени была связана

и с ограничением этой санкции за счет признания прав протестантов,

а затем и права на свободу совести вне религиозных рамок вообще.

Уместно полагать, что именно нерелигиозная составляющая (а мо-

жет быть, даже антирелигиозная) вылепила профиль современного за-

падноевропейского «интегристского» мышления. Преодолению догма-

тики некогда довлеющей католической церкви в форме ее ограничения


принципом взаимной терпимости способствовал Вестфальский мир

1648 г., уравнявший в правах людей, исповедующих разные конфессии.

Религиозная толерантность, возведенная в ранг регулятора обществен-

ных отношений, — по сути, антирелигиозный принцип, ставящий под

сомнение метафору «христианского клуба». Утверждение в ХХ в. в За-

падной Европе светскости, только внешне закамуфлированной под ре-

лигиозность120, воплощало согласие даже верующих граждан «смирять»

свою религиозность в политике, памятуя об опыте религиозного фа-

натизма и межконфессиональных войн в средневековой Европе и цер-

ковной инквизиции.

Скорее всего поэтому в ЕС в 1990–2000-х годах прижилась концеп-

ция мультикультурализма, превратившись в основу государственной по-

литики в отношении национальных меньшинств и этнических анклавов

в ряде стран—членов Евросоюза (прежде всего в Британии121). Муль-

тикультурализм — не единственный из практикующихся подходов. Во

Франции действует принцип ассимиляции, правда, главным образом

на началах светскости (лаицизма) и гражданственности, а в Германии —

промежуточный вариант, при котором мигрантов принято рассматри-

вать как временных рабочих, которые рано или поздно покинут страну.

Сводя европейскость к ее историческим корням, практикуя своего

рода культурно-религиозный «пуризм» в оценке происхождения и со-

временной сущности Евросоюза, манипулирующего образом «христи-

анского клуба», можно еще дальше уйти от понимания реальных идео-

логических процессов современного ЕС122. В идеологической парадигме

действия сегодняшнего Евросоюза центр тяжести переносится на евро-

пейское многообразие и высокий порог толерантности, но главное — на

минимизацию религиозной коннотации европейской идеи123.

Как видно, за выбором каждой из идеологем стоял свой комплекс

мотивов. У европеизма западноевропейская идея взяла (не бесспорное)

представление об общей идентичности населения Европы, основанной

на общем греко-римском наследии, культуре варваров и христианстве124;

у федерализма — императив внедрения наднационального регулирова-

ния; у кейнсианства — идею интервенционизма в экономике; у католи-

цизма — принцип субсидиарности, а также представление о необходи-

мости проведения региональной политики сплочения для сглаживания

неравенства в развитии стран и регионов. Наконец, концепция много-

культурности позволяет примирить этнические противоречия в ЕС, вы-

званные изменением миграционных трендов, либерализацией трудового

законодательства и мощной волной «европеизации неевропейцев» в Ев-

росоюзе в последние два-три десятилетия.

73

Глава 6

Подходы к обеспечению безопасности в интеграционном процессе

Особняком среди областей общего действия в ЕС находится сфера

обеспечения безопасности. Сохраняя в памяти тяготы войны, стра-

ны Западной Европы стремились преодолеть ее последствия на путях

объединения. Проект ЕОУС был сам по себе демонстрацией пользы

мирного взаимодействия между недавними противниками и в этом

смысле служил инструментом обеспечения безопасности. Хотя проект

и был связан с экономической сферой, одновременно он выступал ме-

ханизмом контроля над тенденциями, которые даже теоретически мог-

ли работать на возрастание способности Западной Германии напасть

на Францию.

После того как уже согласованный и подписанный проект создания

наднациональной западноевропейской армии в форме Европейского

оборонного сообщества был отклонен французскими парламентария-

ми в августе 1954 г., а проблема ремилитаризации Западной Германии

была решена через ее инкорпорацию в Западноевропейский союз, а за-

тем и в Североатлантический альянс (1955), тема безопасности в струк-

туре проблем собственно западноевропейской интеграции отступила

на второй план, растворившись в евроатлантическом контексте, во-

площенном в институтах НАТО.

Западный союз (или Организация Брюссельского договора, англ. The

Brussels Treaty Organisation) был учрежден 17 марта 1948 г. на основе

Брюссельского договора, подписанного между Бельгией, Францией,

Люксембургом, Нидерландами и Соединенным Королевством. 23 октя-

бря 1954 г. текст договора был модифицирован: к нему присоединились

Западная Германия и Италия. Функционирующая на его основе органи-

зация стала именоваться Западноевропейским союзом.

Безопасность как бы заслонила вопросы экономического сотрудни-

чества. Однако полностью оттеснить проблему безопасности в рамках

интеграционных западноевропейских институтов было нельзя. Остава-

лась психологическая травма «упущенного сотрудничества», требовав-

74


шая урегулирования военно-политических отношений между участни-

ками ЕЭС и прежде всего между Францией и Западной Германией.

В западноевропейской политике того периода преобладали гол-

листы, в представлении которых отказ от функций в сфере обеспече-

ния безопасности вступал в противоречие с образом «великой Фран-

ции». «Голлизм» влиял на становление парадигмы безопасности ЕЭС

двояко. С одной стороны, он способствовал постоянному вниманию

к вопросам западноевропейской безопасности, с другой — делал ис-

ходный наднациональный план маловероятным. Потребовалось по

меньшей мере еще полтора десятилетия, чтобы преодолеть наследие

«голлизма» и вернуться к обсуждению франко-германского военного

сотрудничества.

В этот период реалистичная констатация того факта, что в много-

сторонней сфере вопросы безопасности оказались «втиснуты» в инсти-

туциональные рамки НАТО, а вынесение их на повестку дня западно-

европейской, преимущественно экономической, интеграции чревато

обострением противоречий и ослаблением достигнутого уровня со-

трудничества, перевела процессы обеспечения безопасности на евро-

пейской же основе в плоскость двусторонних отношений.

Интеграционная идея в сфере обеспечения безопасности причудли-

во преломилась в тексте Елисейского договора, подписанного в январе

1963 г. Ш. де Голлем и К. Аденауэром. Судя по содержанию документа,

конечная цель договора виделась сторонам, и в первую очередь генера-

лу де Голлю, в создании «сообщества безопасности» двух стран с явно

преобладающим и контролирующим положением Франции. Договор

предусматривал проведение регулярных саммитов между президентом

Франции и канцлером ФРГ, министрами иностранных дел и оборо-

ны, регулярных консультаций по вопросам культуры и образования,

а также совещаний начальников генеральных штабов двух стран. В во-

енной сфере предполагалось сближение военных доктрин двух стран,

создание совместных исследовательских институтов соответствующего

профиля, интенсификация программ обмена специалистов, подготов-

ка двусторонних планов модернизации вооружений и разработка схем

их совместного финансирования. Для Франции подписание догово-

ра было способом отстоять собственно европейский вектор развития

ЕЭС, противопоставив его атлантическому, представителем которого

в объединенной Европе считалась Британия.

Между тем в ФРГ договор был воспринят неоднозначно. Во вре-

мя ратификации в текст были внесены изменения, фактически ис-

казившие первоначальный смысл франко-германских соглашений.

75

Глава 6. Подходы к обеспечению безопасности в интеграционном процессе

В преамбулу было вписано положение о необходимости координа-

ции франко-германского партнерства с системой партнерства внутри

НАТО и о желательности вступления Британии в ЕЭС, что противоре-

чило французской интерпретации замысла договора. Верх в бундестаге

одержали атлантисты, представленные министром экономики Л. Эр-

хардом, с октября 1963 г. занявшим место К. Аденауэра. Атлантические

тенденции во внешней политики ФРГ усилились.

В начале 1960-х годов в контексте обсуждения проекта администра-

ции Дж. Кеннеди о создании «многосторонних ядерных сил в Европе»

Франция стала склоняться к тому, чтобы организовать двусторонний

формат военного сотрудничества с ФРГ, который частично и вопло-

тился в положениях Елисейского договора. Париж не устраивала пер-

спектива централизации управления ядерными силами Европы, по-

скольку это лишило бы ее самостоятельности в вопросе применения

собственного ядерного потенциала, ради обладания которым было за-

трачено немало ресурсов. Стремясь опереться на поддержку Западной

Германии в этом вопросе, Франция после 1962 г. стала менее категорич-

но высказываться о возможностях для Западной Германии превратить-

ся в будущем в ядерную державу. Это было частью стратегии Франции

по отвлечению ФРГ от США и сужению базы поддержки плана МСЯС

в Европе. На какое-то время в рамках НАТО возникла ось оппозиции

США. Однако после отказа ратифицировать Елисейский договор и за-

ключения соглашения между ФРГ и США о сотрудничестве в военно-

технической области, оживившего американскую идею о формирова-

нии МСЯС в Европе, Франция резко поменяла позицию в отношении

допуска ФРГ к «ядерной кнопке» в рамках двустороннего франко-

германского военного сотрудничества. На прямой вопрос нового феде-

рального канцлера Л. Эрхарда Ш. де Голль сказал твердое «нет»125.

После того как Париж отверг возможность допуска Западной

Германии к «ядерной кнопке», доверительный характер франко-

германского партнерства утратил для Федеративной Республики прак-

тическую ценность. Фактическое дезавуирование центральных поло-

жений Елисейского договора дополнялось сближением ФРГ и США,

которые в 1964 г. подписали соглашение о военно-техническом со-

трудничестве. Перспектива согласия в ЕЭС по поводу общей политики

безопасности и обороны практически исчезла. Окончательно о вклю-

чении проблематики безопасности ЕЭС в общенатовский контекст

можно говорить в связи с принятием в 1967 г. Советом НАТО доктрины

«гибкого реагирования» как общенатовской доктрины и опубликова-

нием доклада «Будущие задачи альянса» (доклад Армеля)126, в котором

76


за Североатлантическим альянсом запрепляется главная роль в обе-

спечении безопасности в Западной Европе127. Высказанные в них идеи,

звучавшие с уже отчетливым атлантическим акцентом, вобрали в себя

страхи западноевропейцев, которые авторы данных документов смог-

ли канализовать в атлантическое русло. Обострение международной

напряженности в 1970–1980-х годах укрепило эту тенденцию. Однако

атлантическая идея в парадигме безопасности Европейских сообществ,

пусть и смогла подчинить себе континентальный, собственно европей-

ский взгляд на способы ее обеспечения, растворила их не полностью.

Так или иначе, до конца 1980-х годов тема «безопасности», как и дея-

тельность ЗЕС, на который формально возлагались задачи координа-

ции усилий стран-членов в этой сфере, оставалась в тени НАТО.

Символические визиты первого президента СССР М. С. Горбачева

в Хельсинки и Париж в 1989 г., в ходе которых советский лидер офи-

циально признал право государств Центрально-Восточной Европы на

собственный вариант политико-идеологического развития, дали мощ-

ный импульс западноевропейской интеграции вообще и интеграции

в сфере безопасности в частности.

К середине 1980-х годов в сфере безопасности наметилось ожив-

ление. Согласно принятой в 1984 г. Римской декларации «реанимация

Западноевропейского союза (фактически бездействовавшего после

вступления Западной Германии в НАТО в 1955 году) могла не только

внести свой вклад в укрепление безопасности западноевропейских

стран, но и в целом работать на повышение дееспособности всего Се-

вероатлантического альянса». В соответствии с духом декларации были

возобновлены заседания Совета ЗЕС128. Активизация деятельности За-

падноевропейского союза подстегивалась изменениями в советско-

американском стратегическом диалоге. Подписание договора СССР

и США о ликвидации ракет малой и средней дальности (1987) стало

дополнительным стимулом для членов ЕЭС к поиску новых механиз-

мов согласования внешнеполитических установок и переосмысления

концепции безопасности в новых условиях.

В октябре 1987 г. в рамках ЗЕС была принята «Платформа европей-

ских интересов в области безопасности» («Гаагская платформа»). В до-

кументе решалась двуединая задача — не умаляя значимости НАТО,

более отчетливо обозначить целостность и ценность собственно «евро-

пейского» вектора Альянса. Вторя уже, казалось бы, забытому договору

о Европейском оборонительном сообществе, страны-члены вновь зая-

вили в «Гаагской платформе» о принципиальной неотделимости задач

экономической интеграции и интеграции в сфере безопасности. «Мы

77


убеждены, — говорилось в тексте документа, — что европейская инте-

грация до тех пор будет оставаться неполной, пока сближение не будет

достигнуто в сфере безопасности и обороны»129. На Гаагском саммите

ЗЕС было принято решение о вступлении в ЗЕС Испании и Португа-

лии (март 1990). В 1988 г. о своем желании примкнуть к ЗЕС сообщили

Греция и Турция. Греция стала членом ЗЕС в 1995 г., доведя общую чис-

ленность организации до 10. Состав ЕЭС и ЗЕС становился все в боль-

шей степени совпадающим.

Помимо функции «институализации» внутриеэсовских дискуссий

по проблемам безопасности ЗЕС продемонстрировал потенциал прак-

тических действий. В 1987 и 1988 гг., на заключительном этапе ирано-

иракской войны130, ЗЕС руководил проведением операции по разми-

нированию Ормузского залива, навигация в котором была затруднена.

Это был первый случай совместных действий в рамках ЗЕС и скоорди-

нированных миротворческих действий членов ЕЭС. Во время войны

в Персидском заливе (1991) Постоянный совет ЗЕС выступал от имени

стран—членов ЕЭС и продолжал отслеживать ситуацию с безопасно-

стью навигации в зоне Персидского залива, а также руководил отправ-

кой и распределением гуманитарных грузов на севере Ирака.

В соответствии со статьями J.1.1 и J.4.1 Маастрихтского договора

«к области внешней политики и политики безопасности (“второй опо-

ры”) Союза отошли все вопросы, связанные с обеспечением безопас-

ности и формированием совместной оборонной политики, которая со

временем может быть преобразована в совместную оборону»131. Любо-

пытно, что в англоязычной версии текста была применена крайняя сте-

пень модальности в оговорке про перспективу перерастания совмест-

ной оборонной политики ЕС в совместную оборону. Это демонстрирует

здравомыслие авторов договора в условиях, когда будущее Евросоюза

было неопределенно не только в сфере общей внешней и оборонной

политики, но и в сфере экономической интеграции. Кроме того, было

не совсем понятно, нужна ли была ЕС общая оборона. Вопрос об об-

щей внешней политике был к тому времени в принципе решен.

В Маастрихтском договоре была предпринята попытка придать

новую политико-правовую основу и смысл Западноевропейскому

союзу, переформулировав его функции в системе институтов ЕС. Со-

гласно тексту ст. J.4.2 и J.4.5 Маастрихтского договора «Европейский

Союз поручает Западноевропейскому союзу, являющемуся составной

частью процесса интеграции в рамках ЕС, разрабатывать и проводить

в жизнь решения и действия, имеющие последствие для безопасности

и обороны Союза... Совет по согласованию с институтами, ЗЕС создает

78


для этого все необходимые практические условия... Положения данной

статьи не препятствуют странам—членам ЕС развивать в сфере безо-

пасности и обороны двусторонние отношения или многосторонние от-

ношения в рамках НАТО»132.

В литературе встречается мнение, согласно которому в 1992 г. ЗЕС

фактически превратился в главный инструмент координации стран ЕС

в сфере безопасности133. Однако текстуальный анализ Маастрихтского

договора заставляет говорить об этом осторожнее, а данный вывод —

считать преувеличением. В ст. J.4.2 не был раскрыт механизм принятия

решений, относящихся к сфере безопасности и ведению ЗЕС. Инсти-

туты ЗЕС согласно договору были ответственны за подготовку проекта

решений и осуществление уже принятых решений. Совет ЕС создавал

для этого необходимые практические условия. Однако порядок при-

нятия решения по вопросам общей обороны не был регламентиро-

ван в договорах ЕС. Не мог он определяться и установлениями Евро-

пейского совета, который согласно ст. J.8.1 определяет только общие

принципы и ориентиры ОВПБ. Все решения в ЕС принимаются Сове-

том (ст. J.8.2), однако применительно к взаимодействию с ЗЕС момент

принятия решений не был урегулирован договором.

Прояснить характер отношений между ЗЕС, Евросоюзом и НАТО

в связи с подписанием Маастрихтского договора была призвана

Петерcбергская декларация (июнь 1992). В соответствии с ней за ЗЕС

был закреплен статус «оборонительного компонента Европейского

Союза». В ней же страны ЗЕС высказались в пользу его дальнейше-

го расширения, что соответствовало планам по приему в ЕС стран

Центрально-Восточной Европы, а также формированию собственных

вооруженных сил, структур планирования и командования. Спектр де-

ятельности ЗЕС должен был включать в себя проведение гуманитарных

и спасательных операций и операций по поддержанию мира. Между

тем страны не договорились о порядке выделения средств на новые

функции ЗЕС. По этой причине декларация воспринималась скорее

как указание на направление движения, нежели как непосредственное

руководство к действию.

Выдвинутый в 1996 г. план «европейской идентичности в области

обороны» не предусматривал разделения военной инфраструктуры

ЗЕС и НАТО. Это знаменовало разрыв с повесткой дня Петерсбергской

декларации, в которой делалась заявка ЕС на самостоятельную нишу

в сфере безопасности и миротворчества. В рамках этого плана оговари-

валось создание ЕС 70-тысячного корпуса НАТО для проведения ми-

ротворческих операций Евросоюза, командование которыми должно

79


было осуществляться ЗЕС. Появление плана «европейской идентич-

ности в области обороны» отражало осознание невозможности раз-

межевания общей военной инфраструктуры ЕС и НАТО. Кроме того,

необходимость развертывания миротворческой операции в Боснии по-

сле событий 1994–1995 гг. делала актуальной задачу эффективного со-

трудничества ЕС и НАТО. Учет международно-политического контек-

ста, очевидно, дает основания думать, что данное решение было скорее

ситуативным, чем принципиальным.

Но уже через год Евросоюз вновь попытался уравновесить сотруд-

ничество с НАТО собственными шагами по выстраиванию автоном-

ной оборонной идентичности ЕС. Формула взаимодействия «НАТО—

ЗЕС», найденная в 1996 г. под влиянием конкретных реалий мировой

политики, стала подвергаться эрозии. В тексте Амстердамского дого-

вора (1997) был сделан еще один шаг на пути «поглощения» Западноев-

ропейского союза ЕС134. В 1999 г. на должность генерального секретаря

ЗЕС и Высокого представителя ЕС по общей внешней политике и по-

литике безопасности был назначен бывший генсек НАТО Х. Солана135,

который занимал этот пост до 1 декабря 2009 г. Включение ЗЕС в ЕС

произошло на уровне руководящего звена. В этой ситуации Х. Солана

стал фактически выполнять полномочия министра обороны и мини-

стра иностранных дел с преобладанием функций первого.

К 2001 г. процесс вхождения ЗЕС в ЕС был в основном завершен.

К началу 2009 г., спустя 18 лет после объявления Петерсбергских задач,

полного поглощения ЗЕС не произошло, но и говорить о самостоятель-

ной роли Западноевропейского союза также не приходилось. Главный

орган ЗЕС, Совет, не был упразднен, а его заседания могли теоретически

возобновиться при необходимости. Тем не менее начиная с июля 2001 г.

заседания Совета ЗЕС и все последующие решения в рамках организа-

ции принимались путем направления письменных уведомлений. Таким

образом, например, был учрежден аппарат генерального секретаря ЗЕС

в Париже. По этой же «безличной» схеме происходило согласование

и утверждение бюджета организации. Постоянный совет ЗЕС, объеди-

няющий глав делегаций при ЗЕС, провел полноценное заседание 28 мая

2002 г. С июля 2001 г. только две рабочие группы ЗЕС проводили регуляр-

ные заседания: Бюджетный и организационный комитет и Специальная

группа по административным и управленческим вопросам.

Согласно Марсельской декларации (ноябрь 2000 г.) на Генеральный

секретариат ЗЕС возлагались только «остаточные функции» (residual

functions), поскольку функции по руководству миротворческими и ан-

тикризисными операциями передаются в ведение ЕС. К остаточным

80


функциям ЗЕС были отнесены: вопросы, вытекающие из ст. 5 и 9 мо-

дифицированной версии Брюссельского договора136; обеспечение те-

кущего функционирования здания штаб-квартиры ЗЕС в Париже,

в котором также располагается Институт проблем безопасности ЗЕС;

реорганизация и последующее обнародование архивов ЗЕС; пенсион-

ные дела сотрудников штаб-квартиры и других органов ЗЕС. Таким об-

разом, к 2010 г., то есть за 18 лет, роль оборонительного компонента

ЕС, закрепленная за Западноевропейским союзом в начале 1990-х го-

дов, деградировала с уровня технического исполнителя решений ЗЕС

в сфере безопасности и миротворчества до состояния фактически вир-

туальной организации с выхолощенными функциями.

В марте 2010 г. было опубликовано коллективное обращения ру-

ководства Западноевропейского союза от лица всех высоких догова-

ривающихся сторон. В нем отмечалось, что в соответствии со ст. 42.7

Лиссабонского договора, вступившего в силу 1 декабря 2009 г., функ-

ции коллективной обороны полностью переходят в сферу ведения ЕС.

В этой связи было решено прекратить действие модифицированной

версии Брюссельского договора от 1954 г. и остановить деятельность

созданной на его базе организации — Западноевропейского союза.

Полностью деятельность ЗЕС была завершена к июню 2011 г.137.

В марте 2003 г. были заключены договоренности «Берлин плюс»,

конкретизировавшие условия, на которых ЕС может использовать ре-

сурсы НАТО, оперативные разработки, вооружения и инфраструкту-

ру. Механизм «Берлин плюс» предполагал готовность обмениваться

секретной информацией и сотрудничать в урегулировании кризисов

и упрощал для ЕС доступ к силам, выделяемым для проведения опера-

ций под командованием ЕС138.

Международно-политический фон принятия этих решений, харак-

теризовавшийся расколом антитеррористической коалиации и союз-

ников по НАТО, дает возможность рассматривать пакет «Берлин плюс»

как уступку «старым» членам ЕС для преодоления разногласий в связи

с началом иракской кампании. С прагматичной точки зрения подписа-

ние данного пакета договоренностей помогало облегчить процесс ко-

ординации между союзниками по НАТО.

Опираясь на ресурсы НАТО (в основном американские), Евросоюз

впадает в еще большую зависимость от политики Соединенных Шта-

тов: если Вашингтон откажется соблюдать договоренности в рамках

пакета «Берлин-плюс», ЕС полностью утратит оперативные возмож-

ности для проведения самостоятельных коллективных миротворческих

операций139.

81


Эффективность соглашений прошла проверку практикой во вре-

мя передачи ответственности НАТО к ЕС в военной операции в Ма-

кедонии (2003) и в Боснии и Герцеговине (2004). Кроме этого, с 19 по

25 ноября 2003 г. состоялись первые совместные учения по урегули-

рованию конфликтов. Крупнейшей миротворческой миссией ЕС яв-

ляется операция «Альтеа» в Боснии и Герцеговине (7 тыс. военнослу-

жащих). В ходе неформального совещания министров обороны стран

ЕС в г. Довилль в октябре 2008 г. глава оборонного ведомства предсе-

дательствующей тогда в ЕС Франции Э.Морен заявил о постепенном

прекращении операции или ее трансформации140. Другими крупными

операциями ЕС по настоящее время были: операция в Южном Ливане,

в Конго, Чаде и Центрально-Африканской Республике.

С середины 1990-х годов рассматривались две модели взаимодей-

ствия НАТО и ЕС: либо проводить целиком самостоятельные опера-

ции при ограниченном наборе задач и используемых сил, либо — более

сложные под эгидой ЕС, но с опорой на силы и средства НАТО141. При-

нимая участие в реализации договоренностей «Берлин плюс», Евро-

пейский Союз сделал выбор в пользу второй модели. Не в последнюю

очередь этот выбор был связан с опытом взаимодействия европейских

стран и США в рамках операции НАТО в Косово в 1999 г. В ходе опе-

рации было подтверждено существенное отставание ЕС от США. (80%

всех боевых вылетов было осуществлено американцами.) У европейских

союзников по НАТО также наблюдался серьезный недостаток в транс-

портной авиации, ограничены возможности коммуникации, необходи-

мые силы и средства для тылового обеспечения военной операции142.

К началу 2010-х годов военный потенциал ЕС определялся способ-

ностью государств-членов в двухмесячный срок разворачивать силы

быстрого реагирования численностью 50–60 тыс. человек для прове-

дения гуманитарных и миротворческих акций продолжительностью

не менее одного года143 (решено на Кельнском саммите в июне 1999 г.)

и наличием сил гражданской полиции численностью до 5 тыс. человек,

способных к развертыванию до 1000 человек в 30-дневный период (ре-

шено на сессии Европейского совета в г. Фейра в июне 2000 г.).

Исторически в ЕС военно-политическая структуризация региона

предшествовала развитию «мирных» кооперационных связей. Умест-

но предположить, что она содействовала интеграции: между США и их

западноевропейскими союзниками по НАТО существовали политико-

идеологический консенсус и своебразная система «разделения труда»,

в рамках которой от западноевропейской интеграции не требовалось об-

82


ременять себя задачами обороны и безопасности144. С точки зрения под-

хода к обеспечению безопасности в западноевропейской интеграции вы-

являются две парадигмы действия. Первая парадигма действия — «опора

на собственные силы», — предполагающая стремление к институцио-

нальной и финансовой автономии в вопросах обороны и миротворчества,

преобладала в ЕС на первом этапе интеграционного строительства. Тог-

да доминировала точка зрения, согласно которой построение надежного

экономического объединения было невозможным без тесного взаимо-

действия в военной области. Эта точка зрения лежала в основе проекта

Европейского оборонительного сообщества (1952). Парадигма «опоры

на собственные силы» вновь обозначилась в образе действия ЕС в 1990-х

годах, когда сорокалетний опыт эволюции западноевропейской интегра-

ции повторно подвел ЕС к идее создания собственной инфраструктуры

безопасности. Выражением этой тенденции стала идея «европейской

оборонной идентичности», прописанная в Петерсбергской декларации

1992 г., а также действия по реанимации ЗЕС в качестве инструменталь-

ной основы сотрудничества членов Европейского Союза в этой области.

Параллельно и — чаще — чередуясь с первой, в сфере безопасности

ЕС просматривается другая, более устойчивая и, по-видимому, более ор-

ганичная для данной группировки парадигма действия «делегирования»

(или, жестче, «паразитирования»), предусматривавшая сознательный от-

каз от самостоятельного миротворчества и вообще коллективного обе-

спечения собственной безопасности и перекладывание его на плечи пар-

тнеров. В ЕС эта парадигма действия проявлялась в моменты обострения

международной напряженности. Отдельно следует сказать о присутствии

в парадигме действия ЕС в рассматриваемой сфере архетипа финансо-

вой рационализации безопасности, усиливающегося в периоды экономи-

ческого кризиса. В целом для парадгимы действия в ЕС не характерно

стремление брать конфликты под свой контроль или решать их с опорой

на силу, что характеризует стратегическую культуру Евросоюза.

Примечания1 Бруней, Восточный Тимор, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Ма-

лайзия, Мьянма, Сингапур, Таиланд, Филиппины.2 КНР, Тайвань, Южная Корея, Япония.3 Достаточно назвать лишь несколько работ: Лицарева Е.Ю. Экономиче-

ская интеграция на Европейском континенте и в Азиатско-Тихоокеанском ре-

гионе во второй половине ХХ века. Томск, 2004; Шишков Ю.В. Интеграцион-

ные процессы на пороге XXI века. Почему не интегрируются страны СНГ? М.,

2001; Langhammer R.J. Regional Integration APEC style: Lessons from integration

EU Style. Singapore, 1999; Katzenstein P. A World of Regions. Asia and Europe in the

American Imperium. N.Y.: Cornell University Press, 2005.

83

4 Концепция Б. Балаши о последовательном восхождении интеграцион-

ного процесса от создания зоны свободной торговли к таможенному союзу,

общему рынку, экономическому и валютному союзу и далее, к политическому

объединению с элементами наднациональности, будет подробнее рассмотре-

на в последующих разделах. См. Balassa B. The Theory of Economic Integration.

Greenwood Press Reprint, 1982.5 Буторина О.В. Интеграция в стиле фанк // Россия в глобальной политике.

Сентябрь–декабрь 2006.6 Началом отечественных исследований интеграции принято считать дис-

куссию на страницах журнала «Новое время», открытую статьей Н. Молчанова

«О шумихе вокруг общего рынка» (Новое время. 1957. № 5. С. 6–9). Первая

школа интеграционных исследований в СССР (России) сложилась в ИМЭМО

с 1958–1962 гг. под руководством академика А. А. Арзуманяна. Подробнее см.:

Борко Ю. А. Эволюция взглядов на европейскую интеграцию в СССР и Рос-

сии: Политический и научный подходы // Борко Ю. А. От европейской идеи —

к единой Европе. М., 2003. С. 207–209.7 Katzenstein P. Area Studies, Regional Studies, and International Relations//The

Journal of East Asian Studies. № 2(1). P. 127–138.8 На это, кстати, указывают сами европейские исследователи. См., напри-

мер: The State of the Union: Law, Politics and Society / Tania Boerzel and Rachel

A. Cichowski (eds.). Oxford: Oxford University Press, 2003). P.269–290.9 Katzenstein P. European Enlargement and Institutional Hypocrisy. Oxford, 2003.10 Западный союз (англ. The Brussels Treaty Organisation) был учрежден

17 марта 1948 г. на основе Брюссельского договора, подписанного между Бельги-

ей, Францией, Люксембургом, Нидерландами и Соединенным Королевством. 11 Подробнее см.: Coudenhove-Kalergi R. Pan-Europa. Vienna: Pan-Europa

Verlag, 1923; Zurcher A. The Struggle to Unite Europe, 1940–1958. New York: New

York University Press, 1958; Stirk P. European Unity in Context: The Interwar Period.

London: Pinter, 1989.

См. также: Origins of European Integration: March 1948-May 1950 / Raymond

Poidevin (ed.). Brussels: Bruylant, 1986.12 Аристи´д Бриа´н (фр. Aristide Briand, 28 марта 1862 г. — 7 марта 1932 г.) —

французский политический деятель Третьей республики, неоднократно

премьер-министр Франции, лауреат Нобелевской премии мира 1926 г. (вместе

с Густавом Штреземаном) за заключение Локарнских соглашений, гарантиро-

вавших послевоенные границы в Западной Европе.13 Отправным моментом изучения феномена международной интеграции

с позиций «функционализма» стал вопрос о причинах неудачи в создании Лиги

Наций, которым и задался Митрани. В разгар Второй мировой войны, в 1943 г.,

он публикует статью, озаглавленную «Мир и функциональное развитие между-

народной организации», в которой делает вывод о несостоятельности любой

предварительной модели политической интеграции. С его точки зрения Лига

Наций потерпела поражение прежде всего потому, что государства увидели

в ней угрозу своему суверенитету. Между тем глобальная международная ор-

ганизация не способна не только преодолеть негативные последствия нацио-

нальных суверенитетов, но и просто гарантировать мирные отношения между

государствами. Поэтому для поддержания мира после окончания Второй ми-

ровой войны нет смысла в амбициозных проектах создания международных

84

институтов, наделенных наднациональной властью и призванных обеспечить

политическую интеграцию государств. Вместо этого необходимо способство-

вать сотрудничеству между государствами в решении задач, представляющих

совместный интерес и связанных с их конкретными потребностями экономи-

ческого, социального, научно-технологического и т.п. характера. Прагматиче-

ские выгоды подобного сотрудничества постепенно подтолкнут государства

к созданию необходимых для этого межгосударственных органов, которые

в свою очередь создадут предпосылки и для политической кооперации. Тем са-

мым «функционализм» предлагает не просто расширение межгосударственно-

го сотрудничества в отдельных сферах, которое носило бы чисто технический

характер. Д. Митрани видел в нем путь к достижению политической цели инте-

грации государств в более широкую общность через постепенное отмирание их

суверенитетов. Классическое государство он рассматривает как слишком узкое

с точки зрения возможностей для решения новых экономических, социальных

и технических проблем, которые могут быть решены только на уровне между-

народного сотрудничества. В результате длительной эволюции сотрудничество

между государствами станет столь тесным, а их взаимозависимость столь высо-

кой, что конфликтность будет немыслимой.14 Жан Монне (1888–1979) — французский предприниматель и государ-

ственный деятель, стоявший у истоков создания первых европейских интегра-

ционных объединений. Часто именуется «Отцом Европы».15 Monnet J. Memoirs. NY: Doubleday, 1978. P. 222.16 Альтеро Спинелли (1907–1986) — итальянский политический и госу-

дарственный деятель, основатель «Движения за Европейскую Федерацию»,

в дальнейшем депутат Европейского парламента и комиссар Еврокомиссии по

вопросам развития и технологий.17 Fontain P. Europe: A Fresh Start: The Schuman Declaration, 1950–90.

Luxembourg: Office for Official Publications of the European Communities, 1990. P. 44.18 См.: Adenauer K. Memoirs, 1945–1966. Chicago: Henry Regnery, 1966.

P. 244–248; Acheson D. Present At The Creation: My Years in the State Department.

New York: Norton, 1969. P. 383–384.19 См.: Fursdon E. The European Defense Community: A History. New York: St.

Martin’s Press, 1980.20 Верт А. Франция. 1940–1955. М., 1959. С. 304.21 Chebel d’Appollonia A. Histoire politique des intellectuels en France. 1944–

1954. Bruxelles, 1991. T. 2. P. 200.22 Деладье Э. Послание участникам Народного собрания в Париже 25 октя-

бря 1953 г. // Франция и «европейская армия». С. 184–185.23 Куликова О. Д. «Германский вопрос» и французское общество (1945–1954) //

Общество. Власть. Политика: Проблемы всемирной истории: Сб. науч. тр. Яро-

славль, 2005. С. 85–91.24 Foreign Relations of the United States. 1952–1954. Vol. 5. Pt. 1. Wash., 1983.

P. 689.25 Монне не ушел из политики и тем более не оставил интеграционный

проект. После ухода из ЕОУС он возглавил Комитет действия за Соединенные

Штаты Европы, который развернул эффективную кампанию за ратификацию

Римских договоров в ФРГ и Франции в июне–июле 1957 г.

85

26 Западноевропейский союз возник в октябре 1954 г. в результате допол-

нения Брюссельского пакта. Состав организации расширился за счет Италии,

а саму структуру задумали как способ интегрировать ФРГ в военный блок

НАТО. Западная Германия была принята в НАТО в мае 1955 г.27 FRUS, 1955–1957. Vol. 4. P. 323.28 См.: Dinan D. Ever Closer Union. London: Palgrave, 1999. P. 31.29 Там же. С. 492.30 Sondage. Revue francaise de l’opinion publique. Trimestriel. Paris. 1953. № 2.

P. 9. Цит. по: Куликова О. Д. «Германский вопрос» и французское общество

(1945–1954) // Общество. Власть. Политика: Проблемы всемирной истории:

Сб. науч. тр. Ярославль, 2005. С. 85–91.31 Договоры об учреждении Европейских сообществ. М.: Право, 1994. С. 95.32 Подробнее см.: Ovendale R. Foreign Policy of the British Labour Government,

1945–1951. London: Pinter, 1984.33 Стрежнева М.В. Европейский Союз и СНГ. М., 1999.34 Katzenstein P. Regional States: Japan in Asia, Germany in Europe. Ithaca:

Cornell University Press, 2003. P. 89–114.35 См.: Bullock A. The Life and Times of Ernest Bevin. Vol. 3 / Ernest Bevin:

Foreign Secretary, 1948–1951. London: Heinemann, 1983.36 Libgens W. History of European Integration: 2 vols. London: Oxford University

Press, 1986. Vol. 1. P. 319.37 Dinan D. Ever Closer Union. London: Palgrave, 1999. P. 13.38 Лицарева Е. Ю. Экономическая интеграция на Европейском континенте

и в Азиатско-Тихоокеанском регионе во второй половине ХХ века. Томск, 2004.

С. 31.39 European Commission. Composite Paper. Brussels, 1998. P. 156.40 Договоры об учреждении Европейских сообществ. М., 1994. С. 95–103.

Оригинал на английском языке см.: http:// europa.eu.int/eur-lex/en/treaties/dat/

eu_cons_treaty_en.pdf.41 См.: Yondorf W. Monnet and the Action Committee: The Formative Years of

the European Communites // International Organization. 1965. № 19. P. 909.42 Борко Ю. От Европейского Союза — к Соединенным Штатам Европы? //

Борко Ю., Буторина О. Европейский Союз на пороге XXI века: Выбор страте-

гии развития. М.: УРСС, 2001. С. 446.43 См.: Договор о ЕС. М., 1994.44 Договоры об учреждении Европейских сообществ. М., 1994. С. 95–103.

Оригинал на английском языке см.: http:// europa.eu.int/eur-lex/en/treaties/dat/

eu_cons_treaty_en.pdf.45 Kniazhinsky V. West European Integration: its Policies and International

Relations. M.: Progress Publishers, 1984.46 Западноевропейская интеграция: Проекты и реальность. М., 1986. С. 83.47 Мировая экономика и международные отношения. 1972. № 3. С. 150.48 Там же.49 European Economy. 1997. № 64. P. 82–83.50 Английское welfare state раньше было принято переводить как государ-

ство всеобщего благоденствия, или благосостояния. См.: Палажченко П. Р.

Мой несистематический словарь. М., 2002. С. 57.

86

51 Кризис «пустого кресла» произошел после того, как Комиссия во главе

с В. Хальштейном инициировала законопроект, по которому ЕЭС получал право

формировать бюджет «из собственных средств», которые складывались из тамо-

женных пошлин на ввоз сельскохозяйственных товаров. Кроме того, Хальштейн

предлагал увеличить список вопросов, «голосуемых» по правилу простого или

квалифицированного большинства, а не консенсуса. В ответ на это де Голль при-

остановил участие представителей Франции в Совете, спровоцировав организа-

ционный паралич управляющих органов Сообщества. Подробнее см. в п. 2.4.52 Free trade agreements and customs unions. Experiences, challenges and

constraints // Co-published by the European Institute of Public Administration.

Maastricht, 1997. P. 79–81.53 European Economy. 1997. № 64. P. 91.54 То есть к 1992 г. Вот почему план создания единого внутреннего рынка

ЕС иногда называют проектом «Европа-92»55 Социальная политика / Под ред. Ю. Борко, М. В. Каргаловой, Н. А. Ко-

вальского. М., 1996. С. 9–20.56 См.: Урбан А. Н. Позиция консервативных правительств Великобритании

в отношении социальной политики Европейского Союза (1979–1997): Авто-

реф. дис. канд. полит. наук. Томск, 2008.57 Ст. 1. Соглашения о создании Европейского экономического простран-

ства между ЕС и ЕАСТ. 2 мая 1992 года. Цит. по: Европейский Союз: Справоч-

ник / Под ред О. В. Буториной (отв. ред.), Ю. А. Борко, И. Д. Иванова. 2-е изд.,

доп. и перераб. М., 2003. С. 139.58 См.: Буторина О. Итоги развития ЕС и вызовы нового века // Расшире-

ние Европейского Союза и Россия. М., 2006. С. 367–407.59 Подробнее см.: Договор о Европейском Союзе // Европейский Союз:

Прошлое, настоящее, будущее. М., 1994. С. 68–70, 82–84; Протокол о переходе

к третьему этапу Экономического и валютного союза // Новая единая европей-

ская валюта евро. С. 220.60 Ватикан, Майотта, Монако, Сан-Марино, Сен-Пьер и Микелон.61 Акротири и Декелия, Андорра, Косово, Сен-Бартельми, Сен-Мартен,

Черногория.62 Эта цифра рассчитана как сумма жителей всех стран, входящих в еврозо-

ну, и стран, в нее не входящих, но использующих евро (официально или нет).63 См.: Доклад МВФ http://www.imf.org/external/pubs/ft/wp/2006/wp06153.

pdf.64 Евро используется как «валюта привязки» в более чем 50 странах. См.:

www.imf.org.65 С 1999 по 2008 год доля евро как резервной валюты возросла с 17,9 (евро

унаследовал долю в расчетах и резервах от немецкой марки, французского

франка и др. европейских валют) до 26,5%. См.: Европейский центральный

банк (The Accumulation of Foreign Reserves) www.ecb.org.66 На евро как на валюту цены в контракте и валюту платежа приходится до

25% мировой торговли. См.: Буторина О. Зона евро на пути к новой конфигура-

ции // Расширение Европейского Союза и Россия. М., 2006. С. 103–144.67 Европейский Союз: Десять лет после Маастрихта. М.: Международный

Фонд социально-экономических и политологических исследований, 2002.

С. 9–25.

87

68 Там же.69 Булатов А. Шансы и перспективы финансового оздоровления // Между-

народные процессы. 2008. Т. 6. № 2 (17). Май–август.70 The eurozone’s first recession // The Economist. 14.11.2008.71 Tinberbergen I. Opp.cit.72 Balassa B. The Theory of Economic Integration. Greenwood Press Reprint,

1982.73 Robert Z. Lawrence, Regionalism, Multilateralism, and Deeper Integration.

Cambridge, 1995.74 Борко Ю. «Европейская идея»: От утопии — к реальности // Заглядывая

в XXI век: Европейский Союз и Содружество Независимых Государств. М.,

1998. С. 47.75 Шишков Ю. В. Интеграционные процессы на пороге XXI века. М., 2001.

С. 222.76 См.: Tax Policy in the European Union. European Commission. 2000. P. 13, 24;

Буторина О. Итоги развития ЕС и вызовы нового века. М., 2006. С. 373.77 Согласно расчетам, сделанным проф. Ю. Шишковым, что если в 1960-х го-

дах на фоне общемирового экономического подъема процесс реальной кон-

вергенции в рамках «шестерки» принес заметные результаты, в 1970-е годы,

напротив, межстрановые и особенно межрегиональные диспропорции вновь

возросли. С 1983 г. опять возобладала тенденция к конвергенции уровней раз-

вития. В условиях низкой экономической конъюнктуры разрыв между более

развитыми и менее развитыми хозяйствами увеличивается. И фонды не спо-

собны нейтрализовать эту тенденцию. Кроме того, проблематично обеспечить

соответствие жестким критериям ЭВС — показателям инфляции, бюджетного

дефицита и госзадолженности. Часто их соблюдение зависит не от искусности

макроэкономической политики, а от общей хозяйственной конъюнктуры.78 Договоры об учреждении Европейских сообществ. М.: Право, 1994. С. 20.79 Подробнее об этом см.: Системная история международных отношений /

Под ред. А.Д. Богатурова. М., 2006. Т. 2. С. 174–177.80 Marjolin. Memoirs. P. 284.81 Ibid. P. 296.82 Договоры об учреждении Европейских сообществ. М.: Право, 1994.

С. 95–103.83 Kuesters H.-J. The Treaties of Rome (1955–1957) // The Dynamics of European

Union / Roy Pryce (ed.). London, 1987. P. 94.84 The Decade of De Gaulle, 1958–1969 // Dinan D. Ever Closer Union. London,

1999. P. 37–56.85 Charles De Gaulle. A Concert of European States/Brent F. Nelsen and Alexander

C-G Stubb (eds.). The European Union. Readings on the Theory and Practice of

European Integration. London, Boulder, Co: Lynne Rienner Publishers, 1994. P. 30.86 Lambert J. The Constitutional Crisis, 1965–66 // Journal of Common Market

Studies. №4. May 1966. P. 205–206.87 Le Monde, September 10, 1965.88 Lambert. Constitutional Crisis. P. 220.89 Ibid. P. 226. — Перевод автора.90 Подробнее об этом см.: Стрежнева М. Европейский Союз и СНГ. М.,

1999. С. 118.

88

91 Droit social. Paris, 1973. № 3. P. 211; Bulletin of the European Communities.

1972. № 10. P. 19.92 Economist. 10/27/2007, Vol. 385 Issue 8552. P. 60.93 Европейский Союз: Основополагающие акты в редакции Лиссабонского

договора с комментариями. М.: Инфра-М, 2008.94 См.: Громогласова Е., Стрежнева М. Признаки нового этапа в институ-

циональной эволюции ЕС (открытый метод координации) // МЭиМО. 2005.

№ 9. С. 55–66.95 Heritie A. Elements of democratic legitimation in Europe: an alternative

perspective // Journal of European Public Policy. 1999. Vol. 6. № 2. P. 273.96 Демократия в Европейском Союзе: К вопросу о демократическом дефи-

ците // Информационный бюллетень Горбачев-фонда. 2003.97 McCormick. The European Union. Р.15.98 Schuman R. Pour l’Europe. Paris, 1963. P. 16.99 См., например: Борко Ю. А. От европейской идеи — к единой Европе. М.,

2003; Genealogie des grands desseins europeens // Bulletin du Centre Europeen de la

Culture. Geneve, 1990–1991. № 6; Лицарева Е. Ю. Экономическая интеграция

на Европейском континенте и в Азиатско-Тихоокеанском регионе во второй

половине ХХ века. Томск, 2004. С. 29; Rougemont D. The Idea of The Europe. N.Y.;

L., 1966; Brugmans H. L’idee europeenne, 1920–1970. Bruges, 1970. P. 373–376.100 Подробнее об этом см.: Зонова Т.В. Дипломатия Ватикана в контексте

эволюции европейской политической системы. М., 2000. Гл. 1.101 Там же. С. 11–17.102 Чубарьян А. Европейская идея в истории: Проблемы войны и мира. М.:

Наука, 1987; Борко Ю. А. От европейской идеи — к единой Европе. М., 2003.

С. 41–114.103 Борко Ю., Загорский А., Караганов С. Общий европейский дом: Что мы

о нем думаем? М., 1991. Гл. 1. С. 42.104 См.: Genealogie des grands desseins Europeens. P. 69.105 A constitution for Europe: a Comparative Study of Federal Constitutions and

Plans for the United States of Europe / King P. and Bosco A. (eds.). London, 1991.106 См., например: Burgess, J.P. Federalism and European Union: Political Ideas,

Influences and Strategies in the European Community, 1972–1987. London, 1989.107 Первой серьезной интеллектуальной заявкой на концептуальное оформ-

ление федералистских идей был т.н. Манифест Вентотене об объединении Ев-

ропы, составленный А. Спинелли и Э. Росси.108 Маастрихтского (1992), Амстердамского (1997), Ниццкого (2001) и Лис-

сабонского (2007).109 Kolodziej E. French International Policy Under de Gaulle and Pompidou: The

Politics of Grandeur. Ithaca: Cornell University Press, 1974.110 Jouve E. Le General de Gaulle et la Construction de l’Europe (1940–1966).

Paris, 1967. P. 249–255.111 Majorlin R. Architect of European Unity: Memoirs, 1911–1986. London:

Weidenfeld and Nicolson, 1989. P. 314–320.112 Schmitter P. C. Three Neo-Functional Hypotheses about International

Integration // International Organization (Winter). Vol. 23. № 0. 1969. P. 562–564.113 The Spirit of the Hague // Dinan D. Ever Closer Union. P. 59.

89

114 См.: Dinan D. Ever Closer Union. London: Palgrave, 1999. P. 59–61.115 European Communities — European Parliament. Battling for the Union —

Altierro Spinelli. Luxembourg: Office for Official Publications of the European

Communities, 1988. P.10.116 Keynse J. M. The General Theory of Employment, Interest and Money.

London, 1936.117 Борко Ю. А. Новый этап углубления и расширения европейской инте-

грации: Социальные аспекты // Мировая экономика и международные отно-

шения. 2000. № 9. С. 11–23.118 Подробнее см.: Dinan D. Ever Closer Union. London, 1999. P. 438, 439.119 О дискуссии по поводу определения культуры см.: Стрежнева М. В. По-

литическая культура в различных интерпретациях: Анализ специального поня-

тия // Общественные науки и современность. 2002. № 5. С.141–155; а также

Монбриаль Т. де. Действие и система мира. М.: РОССПЭН, 2005. С. 27.120 О ее внешнем характере свидетельствуют, в частности, развернувшие-

ся в европейском обществе дискуссии относительно включения в преамбулу

Конституционного договора ссылок на христианские ценности Европейского

Союза.121 См.: Наумкин В. В. Ислам как коллективный игрок // Международные

процессы. 2006.122 Katzenstein P. Religion in an Expanding Europe. Cambridge: Cambridge

University Press, 2006.123 Федотова В. Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997. С. 60–73.124 Наринский М., Карев В. Общие истоки европейской цивилизации // Ев-

ропейский альманах. М.: Наука, 1991. С. 18–29.125 Подробнее см.: Системная история международных отношений / Под

ред. А. Д. Богатурова. М.: НОФМО, 2003. Т. 3. С. 273–279.126 The Future Tasks of the Alliance. Report of the Council. Brussels 13th–14th

December 1967 // NATO final communiques...: Texts of final communiques: 1949–

1974. Brussels, 1974. P. 198–202.127 Гудев П. Механизмы внутреннего урегулирования кризисов в историко-

политической практике НАТО // Международные процессы. 2005. Т. 3. № 1 (7).

Январь–апрель.128 Данилов Д. Общая внешняя политика и политика безопасности // Евро-

пейский Союз. М., 2003. С. 153.129 http://www.weu.int/ (Официальный сайт Западноевропейского союза).130 Ирано-иракская война — военный конфликт между Ираком и Ираном,

продолжавшийся с 1980 по 1988 г. Война началась 22 сентября 1980 г. втор-

жением иракской армии в иранскую провинцию Хузестан. Первоначальное

успешное продвижение иракской армии вскоре натолкнулось на упорное со-

противление и было остановлено. К лету 1982 г. Иран вернул оккупированные

Ираком территории, после чего стороны начали войну на истощение. Пере-

мирие, окончившее войну, было подписано 20 августа 1988 г. и восстановило

довоенную ситуацию. По продолжительности, задействованным ресурсам и

человеческим жертвам ирано -иракская война является одним из крупнейших

военных конфликтов после 1945 г. В ходе войны активно применялось химиче-

ское оружие.131 Там же.

90

132 Текст цитируется по оригинальной версии Договора о ЕС до последую-

щего внесения в него изменений (http://europa.eu/eur-lex/en/treaties/dat/EU_

treaty.html).133 Данилов Д. Общая внешняя политика и политика безопасности // Евро-

пейский Союз. М., 2003. С. 153.134 Согласно ст. 17 решение об этом должен был принять Европейский совет.135 Schimmelfennig, F. The EU, NATO and the Integration of Europe: Rules and

Rhetoric. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.136 Ст. 5 Брюссельского договора устанавливает принцип коллективной

обороны, при котором нападение на одну из сторон требует от других сторон

всей необходимой военной и любой иной помощи для отражения агрессии.

Ст. 9 регламентирует порядок взаимодействия органов ЗЕС с Ассамблеей ЗЕС.137 http://www.weu.int/138 EU—NATO: The Framework for Permanent Relations and Berlin Plus

[Electronic resource] // Council of the European Union (http://ue.eu.int/uedocs/

cmsUpload/03¬11¬11%20Berlin%20Plus%20press%20note%20BL.pdf).139 Троицкий М. Европейский Союз в мировой политике // Международ-

ные процессы. 2004. Т. 2. № 2 (5). Май–август.140 См.: http://www.rian.ru/world/20081001/151785206.html.141 Reichard, M. The EU–NATO Relationship: a legal and political perspective.

London: Ashgate Publishing, Ltd., 2006.142 EU Security and Defence Policy: The first five years (1999–2004) / ed. by

N. Gnesotto. Paris: EU Institute for Security Studies, 2004. P. 122–129.143 К 2008 г. Силы быстрого реагирования состояли из 13 боевых групп по

1500 солдат каждая.144 Kagan R. Of Paradise and Power. N.Y., 2003.

91

Раздел 2

Интеграционные взаимодействия

в Тихоокеанской Азии

93

Особенностью аналитического дискурса по интеграции является

множественность используемых терминов, к главным из которых

относятся понятия «интеграция», «регионализм» и «регионализация».

В 1970–1980-х годах в зарубежной литературе, посвященной описа-

нию опыта межгосударственного сближения в Юго-Восточной Азии,

проявился своего рода «страх словоупотребления». Понятие «интегра-

ция» было к тому времени монополизировано учеными-европеистами.

Они насытили его знаниями, характерными только для интеграцион-

ного опыта Европейского Союза. Поэтому ученые-неевропеисты для

описания аналогичных процессов в незападных ареалах стали изобре-

тать термины — «регионализация», «регионализм». Применяя эти по-

нятия, ученые-неевропеисты ограждали себя от критики со стороны

европеистов, которые долгое время твердо стояли на том, что нигде

вне Западной Европы интеграции нет, а потому употребление слова

«интеграция» в других регионах неуместно. Понятия «регионализм»

и «регионализация» в контексте этой «войны за термины» воплощали

до конца 1990-х годов временный компромисс, достигнутый с преоб-

ладанием понимания европеистов.

В 2000-х годах синдром страха перед употреблением слова «интегра-

ция» в региональных исследованиях неевропеистов проник и в отече-

ственную науку1. Вероятно, поэтому, например, об интеграции в Азии

российские ученые писали редко и осторожно, предпочитая прятаться

за понятием «регионализация», интерпретации которой становились

все более широкими и двусмысленными. «Регионализация» во многом

оказывалась эвфемизмом «интеграции» для обозначения интеграцион-

ных процессов вне ЕС.

Основной вал публикаций на эту тему пришелся на начало XXI в.2.

Под регионализацией в литературе стало принято понимать совокуп-

ность процессов, способствующих нарастающей экономической однород-

ности региона в результате углубления разделения труда3 и повышения

интенсивности связей между близко расположенными странами4.

При этом имелось в виду, что когда интенсивное развитие ре-

гиональных связей достигает высокого уровня, а сама регионализа-

ция становится достаточно зрелой, возникает потребность начать ею

управлять, в том числе на многосторонней основе5. Это порождает по-

требность в институционализации регионализации, систематизации

усилий по ее регулированию. «Управляемую, то есть институционали-

зированную, регионализацию» в литературе стали называть региона-

лизмом — в отличие от «неуправляемой» (неинституционализованной),

которая ассоциировалась с регионализацией. При таком (казавшемся

94

Раздел 2. Интеграционные взаимодействия в Тихоокеанской Азии

нарочито сложном) словоупотреблении регионализация выглядела

своего рода ранней фазой и «объективной предпосылкой» регионализ-

ма. Это еще больше затемняло терминологию и отягощало ее.

В некоторых работах оговаривалось, что регионализация отражает

деятельность преимущественно частного сектора, а регионализм — со-

единение «низовой» экономической активности предпринимательско-

го капитала с целенаправленными действиями государства «сверху».

Анализ словоупотребления показывает, что фактически при описании

ситуации в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) авторы применяли

термины «регионализация» и «регионализм» для обозначения той группы

процессов и явлений, которые в европейских исследованиях относят к ком-

плексу проблем интеграции.

До 1990-х годов политики в самих странах Восточной Азии предпо-

читали избегать термина «интеграция», который был в ходу в послевоен-

ной Западной Европе. Возможно, потому, что концепция «интеграции»

в интерпретации европеистов жестко постулировала движение к надна-

циональности, а наднациональность не нравилась жителям Азии, так как

ассоциировалась с властью «не своего правительства» и соответственно

с колониальным прошлым. Местные страны были склонны желать со-

вмещения идеи регионального сотрудничества с идеей собственного

сильного государства, а экономической либерализации — с экономиче-

ским национализмом. В начале XXI в., правда, синдром боязни термина

«интеграция» повсюду вне Европы был в основном преодолен. Он стал

регулярно встречаться не только в научных исследованиях, но и в вы-

ступлениях и официальных документах применительно к процессам

в самых разных частях мира — Восточной Азии, Латинской и Северной

Америке и даже в Африке. В Балийской декларации согласия, приня-

той Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) в 2003 г.,

стороны, например, подтвердили приверженность «целям углубления

и расширения экономической интеграции внутри себя и укреплению

хозяйственных связей с внешним миром в рамках строительства Эконо-

мического сообщества АСЕАН»6.

Нет сомнений в том, что указание на различия в протекании объеди-

нительных процессов в разных частях мира, выраженное в концепции

регионализма, полезно7. Оно, например, помогает уловить специфику

вариантов интеграции в АТР и уберечься от отождествления с теми, ко-

торые идут в ЕЭС/ЕС. Вместе с тем самоограничение анализа терми-

нами «регионализация» и «регионализм» в 2010-х годах уже тормозит

познавательный процесс. Эти понятия достаточны, если оставаться на

позициях исследования только азиатской ситуации. Но они мало при-

95

Глава 7. Предпосылки сближения на региональной основе и структура...

годны для выявления общих черт и некоторых закономерностей в бо-

лее широком сравнительном интеграционном контексте.

Важно отметить, что в научной литературе 2000-х годов не заметно

попыток отождествить, то есть указать на одинаковость интеграцион-

ных процессов в ЕС и других интеграционных объединениях. Напро-

тив, практически все исследователи региональных версий интеграции

обстоятельно и глубоко анализируют их различия с интеграцией в Ев-

росоюзе. Новизна библиографической ситуации состоит в том, что

(пользуясь естественно-научной логикой) региональные разновидно-

сти интеграции перестали рассматриваться как разнородные явления.

Следовательно, стал наконец нормально формироваться общенаучный

контекст региональных интеграционных исследований, в котором северо-

американская и восточноазиатская модели развития смогут быть поняты

как части действительно общемирового и общенаучного феномена, пусть

и имеющие ярко выраженные особенности региональных проявлений8.

Глава 7

Предпосылки сближения на региональной основе и структура восточноазиатского «интеграционного поля»

Анализ интеграционных взаимодействий в Восточной Азии умест-

но предварить уточнением границ региона, в отношении которых

продолжаются споры9. В Восточной Азии географические границы зон

интеграционных тенденций подвижны. Наиболее недавний пример

всплеска интереса к этой теме — проведение начиная с декабря 2005 г.

Восточноазиатскых саммитов, на которые было решено пригласить

Индию, Австралию и Новую Зеландию, которые, строго говоря, к Вос-

точной Азии не относятся.

Многие авторы полагают, что состав региона следует определять

исходя из включенности стран в его хозяйство. Российский Даль-

ний Восток, например, должен был бы географически принадлежать

к Восточной Азии, но чаще, в зарубежных работах, не относится к

96


ней — во многом из-за недостаточно активного участия находящих-

ся там субъектов РФ в экономической жизни восточноазиатских го-

сударств. Норвежский исследователь Бьорн Хеттне и американский

специалист по Восточной Азии Гарри Хардинг вообще отрицают факт

существования в мире «естественных (географических) регионов»,

указывая, что вопрос о конфигурации региона может решаться по-

разному, в зависимости от сферы сотрудничества. В отечественной

науке с этим подходом отчасти согласуется определение региона, пред-

ложенное А. Д. Воскресенским, который понимает под ним «совокуп-

ность явлений международной жизни, протекающих в определенных

территориально-временных координатах, объединенных общей логи-

кой таким образом, что эта логика и координаты ее существования яв-

ляются взаимообусловленными»10.

В настоящей работе Восточноазиатский регион рассматривается

как совокупность двух субрегиональных фрагментов — Северо-Восточ-

ной (СВА)11 и Юго-Восточной Азии (ЮВА)12. Их развитие не было изо-

лированным, но всегда характеризовалось рядом особенностей, влия-

ющих на трансформацию в единый политико-экономический регион.

Во-первых, в отличие от Северо-Восточной Азии (Китая, Кореи

и Японии) институт современной государственности в Юго-Восточной

Азии возник сравнительно недавно. За исключением Таиланда, боль-

шая часть современных стран субрегиона подверглась колонизации за-

падными державами (Британией, Францией, Голландией, Испанией,

США) и обрела независимость только в 1940–1950-х годах13.

Получив суверенитет недавно, государства ЮВА были озабочены

его сохранением. Ощущение уязвимости суверенитета периодически

обострялось из-за необходимости борьбы за него либо в силу идеологи-

ческого размежевания мира в ХХ в. (Камбоджа, Лаос, Вьетнам, Мьян-

ма и Таиланд, Сингапур, Индонезия, Филиппины, Малайзия), либо

в моменты осложнения внутрирегиональных отношений («противо-

борство» (индонез. –Konfrontasi) между Малайзией и Индонезией по

статусу о. Борнео в 1963–1965 гг., «исторжение» Сингапура из состава

Малайской Федерации в 1965 г.14).

Во-вторых, Юго-Восточная Азия исторически была более плотно

встроена в систему мировой торговли. Даже сегодня свыше 25% миро-

вых торговых потоков проходят через Малаккский пролив, соединяю-

щий Индийский океан с Тихим. Япония, Китай и Корея, напротив,

ограждали себя от внешнего, в том числе экономического, проникнове-

ния. Как следствие, в странах ЮВА в ХХ в. развился стойкий комплекс

зависимости от прямых зарубежных инвестиций (ПЗИ) и внешней тор-

97


говли. Сингапур, например, в начале 1960-х годов стал строить свою

экономическую стратегию на активном привлечении американских

инвестиций в электронику. К началу 2010-х годов на контролируемые

зарубежным капиталом компании приходится до 80% экспорта стра-

ны, а общий объем зарубежных инвестиций превышает половину всех

капиталовложений в стране. Та же ситуация характерна для Малайзии,

Таиланда, Филиппин и Вьетнама. Для сравнения: в Японии, Южной

Корее и на Тайване эта величина составляет 2, 7 и 10% соответствен-

но15. Сегодня, в отличие от колониальных времен, свыше 50% ПЗИ

и внешней торговли стран ЮВА приходится на соседние восточноази-

атские страны16. Это — одно из свидетельств идущей в регионе экономи-

ческой интеграции. Психологически ее процесс облегчается исторически

сформировавшейся терпимостью государств субрегиона к доминированию

иностранного элемента в структуре инвестиций и торговли.

В-третьих, серьезным нематериальным ресурсом стран Юго-

Восточной Азии является наличие активных сторонников сближе-

ния среди государственных лидеров, направляющих интеграцион-

ный процесс в интересах не крупных региональных держав, а малых

и средних игроков, каковых в регионе большинство. Инициативы

премьер-министра Малайзии Махатхира Мохамада (1981–2003),

премьер-министра Сингапура Ли Куан Ю (1959–1990), лидера Таи-

ланда Таксина Шинаватры (2001–2006) на годы вперед определили со-

держание такой версии повестки дня регионального сближения. Эти

лидеры ввели в интеграционный дискурс темы «общих азиатских цен-

ностей»17 и закрытой «азиатской» экономической группировки.

Подобные идеи не приобрели бы большого резонанса, если бы не

возникший в пору деколонизации феномен азиатской солидарности,

коллективного действия малых и средних стран, осознавших свою силу

в сплочении и единстве. Развитие экономического сотрудничества на

групповой, региональной основе — один из наиболее популярных по-

литических лозунгов среди большинства стран в этой части мира. Ре-

гиональным лидерам — Японии и Китаю — с начала 1980-х годов при-

ходилось соглашаться с необходимостью прислушиваться к мнению

АСЕАН и принимать его как единственную основу для обсуждения

почти любых вопросов интеграционного характера18. Если в ЕС инте-

грацию направляли наиболее крупные страны (Франция и Германия), то

в Восточной Азии — малые и средние (государства АСЕАН).

Важным фактором слияния субрегионов в единый регион в 1980–

1990-х годах стало желание Японии (и США) осуществить передисло-

кацию трудоемких, «грязных» производств в страны Юго-Восточной

98


Азии, обеспечив себе дальнейший технологический рывок. Ущерб для

экологии в ЮВА осознавался не менее остро, чем в Японии, но эконо-

мический выигрыш для малых и средних стран от переносимой инду-

стрии его перевесил.

При этом форсированное хозяйственное развитие СВА в суще-

ственной мере подпитывалось поставками сырья из юго-восточной

части региона. Экономический рост толкал государства обеих частей

Восточной Азии друг к другу, связывая их сначала узами торговли, про-

изводства и сырьевых поставок, а затем — необходимостью валютно-

финансовой и технологической координации. Объединение субре-

гионов в регион происходило под действием растущей, прежде всего

экономической, взаимозависимости. При этом наиболее заметную,

инициирующую, роль в интеграционных процессах играли политики стран

ЮВА, на импульсы которых реагировали Япония и США как потенциаль-

ные технологические и инвестиционные доноры.

К началу 2010-х годов слияние юго-восточного и северо-восточного

фрагментов региона в единый экономический комплекс в основном за-

вершилось. В начале 1960-х годов доля внутрирегиональной торговли

в Восточной Азии составляла 25%, в 1980 г. — около 35%, а в 2010 г. —

более 55%19. Аналогичный показатель для НАФТА равнялся 43%, а для

ЕС — 65%. Эта доля несколько ниже в Юго-Восточной Азии ( АСЕАН) —

22% и выше в Северо-Восточной Азии — 26%. С 1997 по 2007 г. торговый

оборот между Японией и Китаем, Китаем и АСЕАН, Китаем и Южной

Кореей возрос соответственно в четыре, шесть и восемь раз20. По пока-

зателю доли внутрирегиональной торговли Восточноазиатский регион

обошел Североамериканский (НАФТА) — 44,5% и приближается к груп-

пе государств—членов Европейского Союза (60,3%)21.

Укрепилось место Восточноазиатского региона в мировой экономи-

ке. В 1960 г. на него приходилось только 4% валового мирового продук-

та (ВМП), а такие страны, как Южная Корея, по уровню подушевого

дохода находились на той же ступени развития, что и страны Черной

Африки22. В 1995 г. в регионе создавалось 25% ВМП, а сама Восточ-

ная Азия стала одним из трех центров мирового хозяйства наряду с Ев-

ропой и Северной Америкой. В конце 2000-х годов в этой части мира

создавалось более четверти технологий23. Расширение ниши региона

в мировой экономической системе во многом оказалось возможным

благодаря интеграции составляющих его стран.

Для разговора об интеграции в Восточной Азии есть серьезные

основания. Во-первых, важным аспектом интеграционных усилий явля-

ется координация политики в ряде областей взаимодействия — торго-

99


вой, транспортной, финансовой, отчасти экологической. В этой части

мира нельзя говорить о проведении «общих политик», как в Евросо-

юзе. В то же время в некоторых сферах парадигма коллективного со-

гласованного действия начинает преобладать над разрозненными ин-

дивидуальными шагами отдельных государств. Так, АСЕАН выступает

консолидированным игроком на торгово-экономических (ВТО) или

международно-политических переговорах (в отношениях с ЕС, США,

Россией и Индией), сначала вырабатывая свою позицию между собой,

а затем оглашая ее в качестве коллективной переговорной платформы.

Во-вторых, страны региона добиваются сближения своих эконо-

мик через гармонизацию технических требований и введение единых

правил происхождения товаров (rules of origin), хотя они и пробуют до-

стичь этого без движения к наднациональности. Для реализации цели

сближения страны региона осуществляют меры безусловно интегра-

ционного характера, предусматривающие либерализацию экономиче-

ского пространства, включая облегчение режима перемещения това-

ров, услуг, капитала и рабочей силы. В принятой в 2007 г. в Сингапуре

«Дорожной карте по созданию Экономического сообщества АСЕАН»

была сформулирована среднесрочная цель построения к 2015 г. «еди-

ного рынка и единой производственной базы в масштабе Восточно-

азиатского региона». Речь при этом, разумеется, идет не о «сплошной»

либерализации, как в ЕС. Страны региона движутся по пути более из-

бирательного сращивания своих экономик, учитывающего степень

зрелости конкретных отраслей хозяйства отдельных стран-членов.

В-третьих, после азиатского кризиса 1997–1998 гг. к координации

политик добавился новый инструмент интеграции — создание общих

«пулов» ресурсов с общим же управлением, которое наиболее ярко

проявилось в действиях по защите финансовых систем стран региона

от валютных колебаний, когда страны АПТ фактически сформировали

единый фонд для стабилизации колебаний курсов национальных ва-

лют. В этом же русле находятся меры по созданию общего рынка об-

лигаций стран АПТ.

В-четвертых, в странах региона сложилось понимание «свой» —

«чужой», закрепленное взаимными правами и привилегиями, которые

не распространяются на внегрупповых партнеров. Так, говоря о пред-

посылках полноценного сообщества АСЕАН, стороны отметили важ-

ность «осознания преимуществ региональной интеграции на базе уже

существующих проектов как между собой, так и с партнерами, и ша-

гов по созданию регионального сообщества, стремящегося к общей

идентичности»24.

100


Видный норвежский исследователь интеграции Б. Хеттне писал,

что интеграция развивается благодаря наличию объективных факторов

сплочения — в социальной сфере (этнический состав, язык, религия,

культура, история, сознание общей истории), в экономической сфере

(торговля, инвестиции, финансы), в политической сфере (тип режи-

ма, идеология), в организационной сфере (региональные институты).

Развивая его положения, британский ученый-теоретик, профессор Ок-

сфордского университета Э. Харэлл утверждал, что исходными предпо-

сылками интеграции могут быть: (1) сложившееся представление о ре-

гионе (perceived region) и (2) разделяемая его жителями идентичность

(shared identity)25. Первое позволяет очертить географические пределы

того или иного региона, а второе указывает на формирование регио-

нального самосознания, в котором жители данного региона отделяют

себя от жителей любых других регионов (негативная идентичность)

и в котором ключевые вопросы развития трактуются в основном еди-

нообразно (позитивная идентичность).

Трактуя феномен региональной идентичности, авторы не демон-

стрируют единодушия или тем более оптимизма. Отталкиваясь от

концепции Б. Андерсона, заметившего еще в 1983 г., что создание «во-

ображаемых сообществ» (сообществ, соединенных узами общей иден-

тичности) достаточно затруднено даже в рамках национального по-

литического пространства26, британский исследователь из Йоркского

университета М. Бисон отмечал, что эта задача становится практиче-

ски нереализуемой в сравнительно недавно освободившихся странах

Юго-Восточной Азии, не говоря уже об уровне целого региона, где

формированию общей идентичности препятствуют застарелые меж-

государственные противоречия. «Отказ Франции поддержать проект

Конституционного договора [в 2005 г.] и развернувшиеся борения во-

круг принятия Турции в ряды Европейского Союза служат серьезным

напоминанием о том, как трудно решаются вопросы национальной

и региональной идентичности даже в регионах с многолетней традици-

ей успешного сотрудничества»27.

Стремясь формализовать дискурс об идентичности, Э. Харэлл по-

пытался конкретизировать понятие «представление о регионе», выдви-

нув два дифференцирующих критерия: (1) регион играет важную роль

во взаимоотношениях каждой отдельной страны с остальным миром;

(2) уровень региона образует платформу для координации политиче-

ских курсов внутри самого региона28.

Эффект интеграции, таким образом, ощутим, если посредством регио-

нальной кооперации государства, участвующие в ней, могут кумулятивно

101


оказывать влияние на мировой сцене и решать внутренние и региональ-

ные проблемы более эффективно, чем каждое из них по отдельности. Ре-

гионом в этом смысле можно условно считать совокупность сопредель-

ных государств, политическое, экономическое и иное развитие которых

переплетено настолько плотно, что анализ каждой страны в отдельности

оказывается явно недостаточным.

В Восточной Азии фиксируется рост транснациональных социаль-

ных движений, формирование общей массовой культуры (на основе

японской и южнокорейской), что способствует укреплению чувства

сопринадлежности к региону29. Правда, в той региональной идентич-

ности, о которой можно говорить сегодня в Восточноазиатском регио-

не, отчетливо преобладает ее общеазиатская (а не восточноазиатская)

составляющая.

В ЕС фактором консолидации принято считать чувство «принад-

лежности к Европе». Общеевропейская («мы живем в Европе») и ре-

гиональная («мы — граждане ЕС) идентичности почти не различимы,

и сложно определить, которая из них является питательной средой

интеграционных идей. В Восточной Азии структура «интегрирующей

идентичности» другая. Граждане стран АСЕАН, Китая или Южной Ко-

реи, конечно, ощущают себя жителями тихоокеанских стран. Но мощ-

нее на них воздействует знание о сопринадлежности к «угнетавшейся

Азии» и непринадлежности к «угнетавшей Европе»30.

В географически компактной Европе основой сближения относи-

тельно легко оказалась четко сформулированная «европейская идея».

Жителям Восточной Азии, конечно, тоже была известна «идея Азии»31.

Но в силу гигантских размеров этой части света и ее культурной раз-

нородности «азиатская идея» обладала гораздо меньшим потенциа-

лом интеграционного сближения, поскольку в несравненно большей

степени, чем в Европе, дробилась многообразием огромных азиатских

частей-регионов и выполнять функцию региональной идеи в каком-то

одном из них не могла без угрозы отрицания себя самой как идеи об-

щеазиатской. Эта идентичность во многом все еще питается историче-

скими комплексами — идеей своего рода мирного реванша азиатских

стран за десятилетия колониальных унижений. Данный политико-

психологический идейный комплекс оказывается достаточным, чтобы

быть двигателем региональной интеграции при ее нынешних темпах

и формах развития. Так или иначе, срок протекания интеграцион-

ных процессов среди стран Восточной Азии — более 40 лет: начиная

с возникновения Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН)

в 1967 г. — позволяет констатировать устойчивую ориентацию участни-

102


ков интеграции на преференциальность отношений друг с другом, приори-

тетность развития внутригрупповых связей по отношению к внегруппо-

вым, готовность ради этого предоставлять друг другу на взаимной основе

особые права, льготы и привилегии.

В-пятых, на протяжении последних пятнадцати лет в регионе шло

оформление многостороннего механизма выработки общих действий

в сфере безопасности — Регионального форума АСЕАН, участники

которого говорят о возможности «гармонизации позиций»32. Не слу-

чайно с конца 1990-х годов официальные лица стран АСЕАН и АПТ

стали регулярно характеризовать сотрудничество между собой словом

«интеграция». В Ханойском плане действий АСЕАН 1998 г. стороны

декларировали намерение «продолжить усилия по ускорению взаимо-

выгодной интеграции образующих ее стран и народов ради содействия

миру, стабильности и благосостоянию в регионе»33.

С точки зрения субъектов интеграционных взаимодействий в Вос-

точной Азии сложилась пестрая картина региональной интеграции,

которую условно можно отнести к «очагово-сетевому» типу. В этой

части мира действуют три в разной степени консолидированных очага

интеграции. Первый представлен Ассоциацией стран Юго-Восточной

Азии (АСЕАН), объединяющей все страны ЮВА, за исключением Вос-

точного Тимора34, и производным от него механизмом сотрудничества

«АСЕАН плюс три» (АПТ) с участием Китая, Южной Кореи и Японии.

Как и в случае с зарубежной Европой, в Восточной Азии «ядро» инте-

грации выкристаллизовалось там, где в наибольшей мере действовал

фактор географической близости35.

АПТ появился во время Азиатского финансового кризиса 1997–

1998 гг. как инструмент коллективной защиты экономик региона от

валютно-финансовых катаклизмов в будущем. Важно, что АПТ не яв-

ляется организацией в полном смысле слова. Эта структура функцио-

нирует при АСЕАН, выступая ее специализированным органом фи-

нансовой координации. «Внешние» участники АПТ — Китай, Южная

Корея и Япония — постепенно движутся к ассоциированному членству

в АСЕАН.

Хотя внутри образуемого ими интеграционного комплекса процессы

сближения протекают неравномерно, АПТ совместно с АСЕАН вопло-

щает основное многостороннее организационное и экономическое ядро

восточноазиатской интеграции. Наблюдаемая между составляющими

этого ядра асинхронность в темпах и интенсивности сближения до не-

которой степени напоминает ту, которая характерна для ЕС, где есть

более интегрированные «старые» и менее интегрированные «новые»

103


члены. Более того, по инициативе АСЕАН и фактически под ее эгидой

осуществляется интеграционное строительство во всем Восточноази-

атском регионе.

Второй очаг восточноазиатской интеграции представлен японо-

американским интеграционным комплексом, «закамуфлированным»

под военно-политический союз. За истекшие полвека он превратился

в систему интенсивных военно-политических, инвестиционных и ин-

теллектуальных взаимодействий, вполне отвечающих строгим крите-

риям интеграции. Как и в случае Франции и Германии, он вырос из

опыта преодоления вооруженной конфронтации Второй мировой

войны.

В конце 1980-х годов оба этих комплекса оказались внутри обрам-

ляющей их трансрегиональной группировки АТЭС — организации

Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества, вклю-

чающей 21 страну и территорию, омываемую Тихим океаном — как

в Восточной Азии, так и в Северной и Южной Америках и Океании, —

и также заявившую о своей интеграционной природе. Это фактически

третий очаг интеграции, внутри которого оказались два более консо-

лидированных интеграционных «ядра». Отношения в рамках рыхлого

АТЭС начинают напоминать скорее связи сетевого типа, назначение

которых состоит в смягчении наметившейся между двумя другими цен-

трами регионального сближения конкуренции.

АТЭС ставила выгодную в первую очередь неазиатским странам

(США и Австралии) и в меньшей степени Японии задачу удержать ин-

теграцию в АСЕАН в более открытом режиме, обеспечив в ней при-

сутствие «белых стран». Аналитически АТЭС очерчивает максимально

широкий географический предел восточноазиатской интеграции36,

в кратко- и среднесрочной перспективе явно не достижимый. Соб-

ственно интеграционная компонента в деятельности АТЭС пред-

ставлена в меньшей степени. Cогласно Богорской декларации, при-

нятой на втором саммите АТЭС в Индонезии в ноябре 1994 г., была

выдвинута цель создания зоны свободной торговли сначала для раз-

витых государств-членов в 2010 г. и для развивающихся — к 2020 г.37.

Первая часть этой цели не выполнена. Нет оснований думать, что

будет выполнена и вторая. Сегодня АТЭС действует преимуществен-

но как механизм консультаций стран Тихоокеанского бассейна, об-

суждающих наиболее важные проблемы экономического развития, а

в 2000-х годах — и безопасности.

С точки зрения самоидентификации участников интеграция в ре-

гионе представлена двумя типами взаимодействия. Группировки перво-


го типа открыто провозглашают и решают задачи межгосударственного

сближения. Это прежде всего признаваемое политиками и учеными

«ядро» — АСЕАН, наиболее старое и наиболее влиятельное с точки зре-

ния способности консолидации региона. Важно оговориться, что по-

сле нескольких туров расширения в 1990-х годах в АСЕАН наметился

разрыв в экономическом развитии и внешнеполитической стратегии

между «старыми» и «новыми» участниками, что невольно выводит на

аналогию со «старой» и «новой» Европой в практике ЕС. Вот почему

фактически интеграционное ядро АСЕАН функционирует в составе

пяти первоначальных членов — Индонезии, Малайзии, Филиппин,

Сингапура и Таиланда, а также примкнувшего к ним в 1984 г. Брунея38.

Именно в этих рамках в 2003 г. в регионе заработала первая полноцен-

ная зона свободной торговли. К нему примыкает механизм АПТ. Инте-

грационные задачи провозглашает и АТЭС.

Второй тип взаимодействия характерен для японо-американского

комплекса, который формально не ставит перед собой задачи интегра-

ционного характера. Он выглядит как обычный военно-политический

союз, но на деле является наиболее тесно интегрированным в эконо-

мическом смысле образованием в регионе. Оно индуцировало и про-

должает индуцировать мощные протоинтеграционные импульсы, вли-

яющие на динамику интеграции в АСЕАН и АПТ.

105

Глава 8

Мотивы образования АСЕАН

Инициативы, направленные на оформление регионального со-

трудничества в Азии, выдвигались сразу после окончания Второй

мировой войны в Азии. В 1946 г. лидер бирманского национально-

освободительного движения Аун Сан предложил создать Соединен-

ные Штаты Индокитая в составе Бирмы, Французского Индокитая,

Малайи, Таиланда и Индонезии39. С похожей идеей годом позже вы-

ступил премьер-министр Таиланда, огласив проект «панъюговосточно-

азиатского союза» с участием Таиланда, Лаоса, Камбоджи и Вьетнама

в целях развития ирригации, систем коммуникации сотрудничества

в экономической сфере40.

В 1958 г., вскоре после провозглашения независимости Малайзии

(1957), премьер-министр этой страны Абдул Рахман выступил с идеей

создания прообраза «общего рынка» среди только что деколонизовав-

шихся государств ЮВА, чтобы способствовать экономическому раз-

витию их народов. В 1961 г. на этой основе поспешили провозгласить

Ассоциацию Юго-Восточной Азии (АСА) между Таиландом, Филиппи-

нами и Малайзией в целях «сотрудничества в экономической области,

изучения средств стабилизации мировых цен на экспортируемое сель-

скохозяйственное и минеральное сырье»41. Однако ввиду конфликта

между Филиппинами и Малайзией из-за провинции Сабах АСА так

и не заработала. В ее создании между тем мощно проявилось стремле-

ние местных стран организовать сотрудничество на сугубо азиатской

основе, без участия великих держав (США и Британии).

Недолговечным оказалось и конфедеративное образование Мафи-

линдо в составе Малайзии, Филиппин и Индонезии42, сформирован-

ное в 1963 г. по инициативе филиппинского президента Д. Макапагалы.

В его основе лежала панэтническая идея воссоединения подвергшейся

разделению малайской народности, проживавшей в Малайзии, на Фи-

липпинах и в Индонезии. Крах проекта был обусловлен индонезийско-

малайзийскими территориальными противоречиями43.

В начале 1960-х годов Япония предприняла свою попытку создать

интеграционную группировку экономического характера с участием

стран ЮВА. В июне 1966 г. в Южной Корее прошла ее учредительная кон-

ференция. Группировка получила название Азиатско-Тихоокеанского

106


Совета (АЗПАК) в составе Японии, Австралии, Новой Зеландии,

Южной Кореи, Южного Вьетнама, Тайваня, Таиланда, Филиппин

и Малайзии. Однако дальше деклараций деятельность АЗПАК не

продвинулась.

Особенностью данной группировки стало то, что все ее члены были

связаны военно-политическими отношениями с западными государ-

ствами. Из 9 членов Австралия, Новая Зеландия, Таиланд и Филип-

пины входили в СЕАТО, Австралия и Новая Зеландия были членами

АНЗЮС, Япония, Южная Корея, Южный Вьетнам, Тайвань, Таиланд

и Филиппины имели с США двусторонние соглашения, на их террито-

рии находились американские военные базы и были размещены аме-

риканские вооруженные силы. Малайзия имела военное соглашение

с Британией, и на ее территории находились британские, австралий-

ские и новозеландские войска. Шесть членов АЗПАК — Австралия,

Новая Зеландия, Южная Корея, Таиланд, Филиппины и Южный Вьет-

нам — непосредственно участвовали в войне во Вьетнаме44.

СЕАТО — Организация договора Юго-Восточной Азии (англ. SouthEast

Asia Treaty Organization). Блок СЕАТО был создан 8 сентября 1954 г.

в результате подписания Манильского договора. После вывода амери-

канских войск из Вьетнама авторитет СЕАТО резко упал. Блок был рас-

пущен по взаимному согласию стран-участниц 30 июня 1977 г. Несмотря

на распад СЕАТО, Манильский пакт остается в силе и наряду с коммюни-

ке Танаты–Раска 1962 г. составляет основу обязательств США по обе-

спечению безопасности Таиланда.

АНЗЮС (ANZUS Security Treaty — Australia, New Zealand, United States),

или «Тихоокеанский пакт безопасности», — военно-политический блок

Австралии, Новой Зеландии и США. Договор о создании блока («До-

говор безопасности АНЗЮС») был подписан в Сан-Франциско (США)

1 сентября 1951 и вступил в силу 29 апреля 1952. Срок действия до-

говора не ограничен. Позднее члены АНЗЮС также приняли участие

в подготовке военно-политического блока СЕАТО и вошли в его состав.

АНЗЮС был создан по инициативе США для «координации усилий по

коллективной обороне» в районе Тихого океана. Высший руководящий

орган — Совет, состоящий из министров иностранных дел или их заме-

стителей. Создан военный комитет из представителей высших военных

штабов государств—членов блока. Единого верховного командования,

объединенных Вооруженных сил и постоянной штаб-квартиры у блока

нет. С 1978 г. в сферу действия блока был включен и Индийский океан.

В 1986 г. США заявили о готовности снять с себя обязательства по обе-

107

Глава 8. Мотивы образования АСЕАН

спечению безопасности Новой Зеландии в связи с ее отказом разрешить

допуск в свои порты американских кораблей с ядерным оружием на бор-

ту и/или атомными силовыми установками. Тем не менее двусторонние

связи между членами блока (Австралией и США, Австралией и Новой

Зеландией) остаются прочными. После террористического акта 11 сен-

тября 2001 г. в США Австралия предложила США исполнить свои союз-

нические обязательства по Договору. В ноябре 2010 г. администрация

Б. Обамы фактически возобновила деятельность военно-политического

альянса АНЗЮС. 4 ноября 2010 г. президент США и премьер-министр

Новой Зеландии подписали Веллингтонскую декларацию о возобновле-

нии военного партнерства. 8 ноября 2010 г. лидеры США и Австралии

парафировали договор о сотрудничестве в области исследования и ис-

пользования космического пространства в мирных целях.

В 1967 г., в разгар войны во Вьетнаме, во многом апеллируя к идеям

АСА, возникла Ассоциация Юго-Восточной Азии (АСЕАН). 8 августа

министры иностранных дел Индонезии, Малайзии, Филиппин, Син-

гапура и Таиланда собрались в Бангкоке для подписания учреждающей

ее декларации45. Документ был составлен на английском языке.

Перед участниками АСЕАН стояли проблемы, типичные для всех

бывших колониальных государств: неурегулированность территори-

альных претензий, сепаратизм, незрелость административной системы

и связанная с ней слабость государственного аппарата. Парадоксаль-

ным образом общие проблемы благоприятствовали сближению. На-

чать их решение лидеры стран—учредительниц АСЕАН сочли возмож-

ным на основе взаимного признания независимости и суверенитета

и уважения принципа невмешательства во внутренние дела. Интегра-

ция в Юго-Восточной Азии на учредительном этапе была мотивиро-

вана взаимным согласием уважать государственность и самостоятель-

ность ее участниц. Лидеры АСЕАН интуитивно ощущали, что наличие

прочной государственности — базовая предпосылка для межгосудар-

ственной интеграции.

К сближению государства ЮВА стимулировала и общеполити-

ческая атмосфера в регионе. Подобно западноевропейской, восточ-

ноазиатская интеграция подталкивалась «синдромом страха» — пси-

хологической реакцией на отрицательный опыт прошлого. Но если

в Западной Европе это был страх повторения войны (прежде всего

между Германией и ее западными соседями), то в Юго-Восточной Азии

на боязнь разрушительной междоусобной розни (интеграция как фор-

ма гашения индонезийско-малайзийского противоборства) налагался

страх возвращения диктата внерегиональных «великих держав».

108


В Западной Европе боялись германского реваншизма и коммуни-

стической экспансии. В Юго-Восточной Азии — военного вмешатель-

ства западных держав по образцу сначала французской (1950-е годы),

а затем американской (1960-е) войн в Индокитае, равно как и реван-

шизма Японии. Боялись они и проникновения китайского и совет-

ского коммунизма: с началом культурной революции в Китае Пекин

активизировал деятельность в государствах региона по коммунистиче-

скому проникновению и провоцированию революционных катаклиз-

мов, а также обострению приграничных конфликтных ситуаций. Вы-

ступая на заседании Политбюро ЦК КПК летом 1965 г., Мао Цзэдун

сказал: «Мы обязательно должны заполучить Юго-Восточную Азию,

включая Южный Вьетнам, Таиланд, Бирму, Малайзию, Сингапур»46.

Не удивительно, что в тексте Бангкокской декларации об учреж-

дении АСЕАН его члены сочли важным подчеркнуть: «Страны—учре-

дители АСЕАН преисполнены решимости обеспечить их стабильность

и не допускать вмешательства в какой бы то ни было форме со стороны

внешних держав»47.

В западной литературе немало написано о роли США при создании

АСЕАН. Вашингтон мог быть заинтересован в появлении сплоченного

блока молодых независимых государств, служившего заслоном на пути

распространения коммунизма48. Но сами местные страны видели ситу-

ацию иначе. Создание АСЕАН было нацелено прежде всего на дистан-

цирование от «великодержавной политики» вообще49. Видный филип-

пинский дипломат и политик Карлос Ромуло писал в эти годы: «Мы не

хотим быть втянутыми в споры между великими державами, и страны

АСЕАН не должны быть лужайкой, на которой борются эти слоны»50.

Этой мысли созвучно мнение отечественного автора А. Д. Богатурова,

отмечавшего, что создание АСЕАН отражало, с одной стороны, ком-

прометацию в Восточной Азии идеи стабилизации обстановки на базе

привлечения внерегиональных держав, а с другой — растущую эконо-

мизацию мышления местных лидеров51.

Экономическому сотрудничеству в декларации было в самом деле

отдано приоритетное место52. Стороны зафиксировали «стремление

АСЕАН к упрощению условий торговли между членами к стимули-

рованию экономического роста»53. Страны были озабочены пробле-

мами развития, которые в той ситуации подразумевали решение трех

взаимосвязанных задач: (1) преодоление экономической отсталости,

(2) уход от экспортно-сырьевой ориентации их хозяйств (хотя бы через

строительство объектов первичной переработки сырья) и (3) встраива-

ние в региональную систему разделения труда. В этом смысле опыт кол-

109


лективного действия западноевропейских государств в 1950–1960-х го-

дах в сфере экономического развития мог казаться лидерам достойным

повторения. Не случайно в Бангкокской декларации об экономике

сказано почти столько же, сколько о политике взаимного уважения,

невмешательства и праве на независимое развитие.

В качестве задач АСЕАН, согласно Бангкокской декларации, в этой

связи провозглашались: содействие «экономическому росту, социаль-

ному прогрессу и культурному развитию» путем налаживания более

эффективного сотрудничества в «области сельского хозяйства и про-

мышленности, расширения торговли, включая изучение проблем меж-

дународной торговли отдельными товарами, улучшения транспортных

и коммуникационных возможностей и повышения жизненного уровня

своих народов»54.

Вместе с тем нет оснований переоценивать серьезность ожиданий

стран АСЕАН от сотрудничества между собой, особенно в экономи-

ческой области. Бангкокская декларация выглядела скорее как заяв-

ка на будущее, набор долгосрочных ориентиров, чем как конкретная

программа многостороннего взаимодействия. Для полноформатного

сотрудничества малые и средние страны Юго-Восточной Азии не име-

ли достаточно финансовых, технико-материальных и организацион-

ных ресурсов. В тот период малые и средние страны региона разделяли

представление о ценности «самопомощи», то есть способности само-

стоятельно решать национальные задачи в сфере восприятия регио-

нальных реалий55.

В то же время, подписав Бангкокскую декларацию, страны АСЕАН

сумели на рубеже 1960–1970-х годов политически обозначить перспек-

тивные географические пределы интеграционного взаимодействия.

Фактически их усилия на базе Бангкокской декларации были в тот

период направлены не столько на многостороннее сотрудничество

в экономике, сколько на «коллективную самоизоляцию» от негатив-

ных эффектов внешней региональной среды. Попросту говоря, стра-

ны АСЕАН все вместе старались уклониться от попыток США вовлечь

их в войну во Вьетнаме (1965–1973). О «расплавлении» границ между

странами АСЕАН (как в ЕЭС) речь не шла. Необходимо было отстоять

внешний контур границ своей группы от той остроконфликтной сре-

ды, которая их окружала.

В 1970-х годах, в контексте разрядки в отношениях СССР и США,

среди стран субрегиона стали зреть нейтралистские настроения. Ази-

атские политики стремились найти путь к проведению самостоятель-

ной политики по отношению к великим державам. Государства АСЕАН

110


были убеждены, что переживаемые ими трудности не устраняются от-

части потому, что внерегиональные игроки (прежде всего США, СССР

и КНР) мешают самостоятельности малых и средних стран, пытаясь

подчинить их своим интересам в политике и экономике.

В сентябре 1970 г. на конференции Движения неприсоединения

в Замбии малайзийский премьер-министр Тун Абдул Разак выдвинул

инициативу о превращении АСЕАН в зону мира и нейтралитета. Разак

пояснял, что речь идет не о классическом нейтралитете, а о недопуще-

нии попыток великих держав вмешиваться в развитие малых и средних

государств56. В ноябре 1971 г. в Куала-Лумпуре малайзийская инициа-

тива была поддержана в форме Декларации о превращении простран-

ства АСЕАН в Зону мира, свободы и нейтралитета (ЗОПФАН)57. Прав-

да, в тексте самого документа развернутого понимания концепции

нейтралитета не было.

Хотя против Декларации не высказалась ни одна крупная держава

в регионе, двусмысленность понятия «зона нейтралитета» и общая не-

определенность геостратегической ситуации в Восточной Азии в усло-

виях продолжавшейся войны во Вьетнаме нивелировали эффект Декла-

рации — тем более что ряд государств АСЕАН (Филиппины, Таиланд)

продолжал полагаться на американскую военную помощь в обеспече-

нии своей безопасности. В то же время, как указывает Н.П. Малетин,

принятие Декларации было значительным шагом на пути утверждения

организации, определив пятерку стран ассоциации как особый субъект

в системе региональных отношений58. В самом деле, провозглашение

ЗОПФАН было первой попыткой малых и средних стран в регионе до-

биться консолидации своего коллективного политического «я», а вме-

сте с ним — «ядра» будущей восточноазиатской интеграции.

В значительной степени Куала-Лумпурская декларация выглядела

продолжением линии, намеченной Бангкокской декларацией об об-

разовании АСЕАН, во всяком случае в том, что касается расширения

сферы многостороннего взаимодействия. Ее текст открывали слова

о положительном опыте экономической интеграции между странами-

членами. По-видимому, даже те четыре годы, которые отделяли Банг-

кокскую и Куала-Лумпурскую декларации, показались «пятерке» стран

АСЕАН вполне успешными или, по крайней мере, превосходящими

те минимальные ожидания, которые они имели в момент подписания

учредительного документа в 1967 г.

Однако если в Бангкоке стороны поставили во главу угла эконо-

мические приоритеты, то документ, подписанный в Куала-Лумпуре,

воплощал попытку присоединить к экономической повестке дня

111


внешнеполитическую составляющую (нечто вроде второй опоры ЕС),

придав ей при этом такую форму, чтобы она не провоцировала про-

тиводействия со стороны великих держав. Проблема и Бангкокской,

и Куала-Лумпурской деклараций была общей — ограниченность ре-

сурсов (включая дипломатические) для осуществления задуманно-

го. Если уязвимость бангкокских инициатив заключалась в дефиците

материально-финансовых средств для активизации экономического

обмена, то слабость Куала-Лумпурской декларации состояла в том,

что, заявляя о своей позиции, страны АСЕАН не имели возможности

заставить крупные державы (СССР, США, Китай) уважать статус зоны

нейтралитета.

На пути активизации политической активности стояли и объектив-

ные преграды внутреннего характера. Бангкокская декларация пред-

усматривала, в частности, что встречи министров иностранных дел

АСЕАН (министерские конференции) должны будут проходить еже-

годно. Но уже в 1968 г. это правило было нарушено из-за ссоры вокруг

претензий Филиппин на провинцию Сабах. Напряженность (не пере-

росшую в вооруженное столкновение) удалось купировать, и в 1969 г.

деятельность организации оживилась59, но сохраняла довольно низкую

динамику: страны региона избегали афишировать любые признаки по-

литической активности, опасаясь вовлечения в продолжавшийся вьет-

намский конфликт.

Тем не менее страны АСЕАН проводили регулярные обсуждения

общерегиональных и международных проблем. На 5-й министерской

конференции (апрель 1972) затрагивались вопросы войны во Вьетна-

ме и визиты президента США Р. Никсона в Пекин и Москву. Тогда же

было решено «ежегодно обсуждать политические проблемы, возника-

ющие в ЮВА»60. Стороны оговорили, что дискуссии должны носить не-

официальный характер. Подчеркивалось, что ассоциация продолжает

оставаться экономической организацией, однако «на современном этапе

экономические вопросы нельзя отделить от политических»61. Начиная

с момента создания на уровне официальных документов и заявлений

члены ассоциации настаивали на том, что она является организацией

экономического сотрудничества. Правда, в составе делегаций на всех

министерских конференциях 1960–1970-х годов экономистов почти

не бывало и политические вопросы занимали в обсуждениях первосте-

пенное место62.

Следует отдать должное здравомыслию авторов проектов, не отя-

гощавших принимавшиеся документы заведомо нереалистичными

целями экономического сближения. Национальные хозяйства стран-

112


членов не сформировались. Для них были характерны монокультурная

специализация и неразвитость обрабатывающей промышленности.

Рассчитывать на активизацию взаимной торговли и производственной

кооперации было трудно.

Завершение войны во Вьетнаме (1973) и изменения в субрегиональ-

ном соотношении сил, связанные с объединением Вьетнама, а также

смену правящих групп в Лаосе и Камбодже в 1975 г. необходимо было

осмыслить. В феврале 1976 г. на о. Бали лидеры государств—членов

АСЕАН собрались на свой первый саммит. Они убедились, что между-

народная ситуация в Индокитае достаточно устойчива и благоприят-

ствует оживлению интеграционных планов, хотя уверенности в окон-

чательной стабилизации региона пока нет.

В ходе саммита состоялось подписание первого крупного

международно-правового акта АСЕАН — Договора о дружбе и сотруд-

ничестве (ДДС)63, в котором страны обязывались воздерживаться от

угрозы силой или ее применения по отношению к третьим странам.

Лидеры АСЕАН подчеркнули, что военно-стратегическая ситуация

в субрегионе перестала быть угрожающей и возникли предпосылки для

развития экономического сотрудничества. Подписание ДДС ознамено-

вало завершение учредительного этапа интеграции в Юго-Восточной

Азии, отмеченного периодом самоконституирования «ядра» многосто-

роннего сотрудничества в регионе. После Балийского саммита 1976 г.

началась вторая фаза интеграции в ЮВА, акцент в которой был сделан

на взаимодействие в экономической сфере.

Анализ первого, учредительного этапа восточноазиатской интегра-

ции с 1967 по 1976 г. позволяет выделить ряд характерных особенно-

стей, выявляющихся при сопоставлении с ситуацией в зарубежной Ев-

ропе. Во-первых, как в Западной Европе, так и в Юго-Восточной Азии

роль «ядра» сыграла узкая группа стран — «шестерка» западноевропей-

ских стран и «пятерка» восточноазиатских. Интересно, что в обоих слу-

чаях исходный многосторонний формат «ядра» растворял двусторон-

нее соперничество ведущих стран каждой из групп. В Западной Европе

гасился франко-германский антагонизм, в ЮВА — территориальные

споры и историческое соперничество Индонезии и Малайзии.

Во-вторых, обе протоинтеграционные группировки должны были

определиться в отношении глобального биполярного противостояния.

Но выбор ЕЭС и АСЕАН сделали разный: западноевропейская «ше-

стерка» взяла курс на вооружение и «присоединение», поставив себя

на платформу союза с Соединенными Штатами Америки, а азиатские

государства встали на позиции нейтрализма и неприсоединения, хотя

113


формально с Движением неприсоединения идентифицировали себя

только три страны — Индонезия, Малайзия и Сингапур.

В-третьих, Западная Европа хронологически раньше осознала

выгоды от преференциальных групповых отношений и встала на путь

объединения в начале 1950-х годов. В Юго-Восточной Азии интегра-

ционный импульс возник с шестнадцатилетним отставанием — только

после обретения независимости большинством малых и средних стран

в регионе. Боязнь внутренних потрясений (особенно после попытки

коммунистического переворота в Индонезии в 1965 году) оттенила

привлекательность идей региональной стабильности и процветания,

склонив лидеров стран к сотрудничеству. Окончательной точкой в этом

процессе можно считать уход США из Вьетнама в 1973 г.

В-четвертых, по-разному был разрешен вопрос о целях группиров-

ки. Cпецифика западноевропейской интеграции состояла в том, что

Сообщества исходно конституировали себя как объединения, нацелен-

ные на самое тесное сближение вплоть до слияния некоторых управ-

ляющих органов. АСЕАН сразу старалась позиционировать себя как

не более чем организация многопрофильного межгосударственного

сотрудничества на базе солидарности культурно и этнически близких

стран. Интеграция для ЕС была его «raison d’etre», главной перспектив-

ной целью. Для АСЕАН при всей нарастающей важности интеграцион-

ные цели не были безальтернативным ориентиром развития. Они были

важным, но только одним из желательных его вариантов.

В самом деле, экономический приоритет был сформулирован в Банг-

кокской декларации одним из первых, но фактически экономические

мотивы в деятельности АСЕАН были доведены до уровня конкретных

решений и преобразованы в практические действия довольно поздно —

в конце 1980-х — начале 1990-х годов. На учредительном этапе их по-

теснили соображения безопасности, которые для стран Юго-Восточной

Азии означали прежде всего невмешательство великих держав (анти-

империализм) и самоизоляцию от войны во Вьетнаме. Существен был

и идеологический компонент в деятельности АСЕАН: антикоммунизм,

который в ряде стран фактически истолковывался как сильные этноцен-

тристские, антикитайские настроения и доктрина неприсоединения,

которую в восточноазиатском контексте перекодировали в принцип ней-

трализма, фактически представлявшего собой форму группового азиат-

ского национализма.

114

Глава 9

«Алгоритм расширения» восточноазиатского интеграционного ареала

Модель географического расширения западноевропейской инте-

грации отличалась однонаправленностью. Это был относительно

устойчивый тренд на поглощение «ядром» сопредельных зон европей-

ской культурно-исторической периферии. В Восточной Азии образ

действия в этой сфере имеет разнонаправленный характер, а алгоритм

распространения интеграционного ареала имел «сбитый» ритм.

Сначала, к концу 1960-х годов, возник очаг субрегиональной ин-

теграции АСЕАН. Сразу после создания, в 1967 г., АСЕАН пережила

первый серьезный откат в развитии, длившийся по 1976 г. Он был про-

диктован страхами, которые наполняли столицы АСЕАН: все были уве-

рены, что в условиях войны США во Вьетнаме американцы обязатель-

но попытаются вмешаться в региональные интеграционные процессы,

подмяв их под себя и подчинив задачам противостояния с коммуниз-

мом. Но в АСЕАН не хотели этого и активно противостояли американ-

ским идеям сближения с США на антикоммунистической основе, хотя

и не любили коммунизм.

При этом страны АСЕАН никогда не разделяли в полной мере аме-

риканские оценки обстановки во Вьетнаме. Они были убеждены, что,

объединившись, Вьетнам рано или поздно переориентируется на ценно-

сти национального развития и вернется к своим «азиатским истокам».

Вот почему внимание к ситуации в Восточном Индокитае, оказавшем-

ся в годы биполярности сколом глобальных политико-идеологических

противоречий и ареной вооруженной борьбы с вовлечением сверхдер-

жав и крупных держав региона (КНР), никогда не ослабевало. Тем не

менее в контексте американской интервенции во Вьетнаме АСЕАН опа-

салась, что включение в круг охватываемых ассоциацией вопросов слож-

ных проблем этих стран нанесет урон неокрепшей ассоциации. Предста-

вители Южного Вьетнама (до 1971 г.), королевского Лаоса и Камбоджи

при Лон Ноле (1970–1975) в качестве наблюдателей участвовали в работе

министерских конференций АСЕАН и не раз обращались с просьбами

о членстве. Однако члены ассоциации не были заинтересованы прини-

115

Глава 9. «Алгоритм расширения» восточноазиатского интеграционного ареала

мать в АСЕАН раздираемые гражданскими войнами Камбоджу и Юж-

ный Вьетнам, хотя и стремились «держать руку на пульсе индокитайской

проблемы»64. Поэтому страны ассоциации пытались по возможности

влиять на ситуацию в Восточном Индокитае.

Первая попытка активного вмешательства АСЕАН в обстановку

в этой части региона была связана с событиями весны 1970 г., когда в ре-

зультате военного переворота власть в Камбодже перешла в руки воен-

ного правительства генерала Лон Нола и в страну вошли американские

войска. Министр иностранных дел Индонезии А. Малик после консуль-

таций с коллегами по АСЕАН инициировал международную конферен-

цию по Камбодже с участием представителей Южной Кореи, Японии,

Южного Вьетнама, Австралии, Новой Зеландии и самой Камбоджи

для «обеспечения защиты, независимости, целостности и нейтралитета

Камбоджи» (май 1970). Решения конференции носили декларативный

характер. Главным, однако, было то, что сам факт ее проведения говорил

о заинтересованности АСЕАН в судьбе Индокитая65.

Спустя год после завершения войны во Вьетнаме и его объедине-

ния в 1975 г. страны АСЕАН, собравшиеся на саммит в Индонезии,

подтвердили, что никогда не закрывали для Вьетнама путь в АСЕАН,

сожалея о том, что ЮВА оказалась разделенной на части капиталисти-

ческой и социалистической ориентации66.

Первый, относительно формальный цикл расширения АСЕАН

состоялся в 1984 г. и был связан с обретением независимости Бруне-

ем, который пожелал немедленно вступить в ассоциацию. «Пятерка»

АСЕАН стала «шестеркой».

Со второй половины 1980-х годов стали обсуждаться проекты рас-

пространения интеграционных тенденций на Индокитай, северную

часть Восточной Азии и даже на неазиатские страны АТР, прежде всего

Австралию и Новую Зеландию. По последнему вопросу сложилось две

группы инициатив.

Первая строилась вокруг предложенной Малайзией, участницей

АСЕАН, «Восточноазиатской экономической группировки», впослед-

ствии превратившейся в проект менее формализованного «Восточно-

азиатского экономического кокуса», предполагавшего создание инте-

грационной группы азиатских стран и территорий без участия «белых

стран» — США, Австралии и Новой Зеландии.

Кокус (англ. сaucus) — тип межгосударственной организации, не пред-

усматривающей жестких взаимных обязательств и функционирующей

в формате механизма диалога и многосторонних консультаций по инте-

ресующей участников проблематике.

116


Вторая группа инициатив исходила извне АСЕАН и предусматри-

вала создание более обширной зоны свободной торговли в масштабах

всего Азиатско-Тихоокеанского региона (АТЭС). В такой зоне на роль

неформального лидера автоматически претендовали США. Подобное

понимание интеграционных перспектив поддерживала Австралия.

Япония лавировала: ей было гарантировано место и в проекте «коку-

са», но, согласившись на него, она могла невольно противопоставить

себя Соединенным Штатам, с которыми была к тому времени связа-

на тысячами неразрывных экономических уз, скрепленных военно-

политическим союзом.

Страны АСЕАН, со своей стороны, не могли позволить себе эконо-

мический разрыв с Японией и США, поскольку сильно зависели от них

технологически и отчасти финансово. Конфликт с крупнейшими эко-

номическими партнерами малым странам был невыгоден. Желая его

избежать и одновременно воспользоваться преимуществами от даль-

нейшего торгово-экономического и технологического сотрудничества,

малые и средние страны региона предпочли дать согласие на вхождение

в 1989 г. в проект АТЭС, основанный на формуле «открытого региона-

лизма». Компромисс был взаимным. США официально согласились

развивать интеграцию в АТР на чисто экономической основе, как того

требовали страны АСЕАН. В ответ те нехотя пошли на создание АТЭС

в том виде, как это предлагалось Вашингтоном. Это был следующий

«цикл расширения» восточноазиатской интеграции, также оказавший-

ся впоследствии формальным. Однако сомнения АСЕАН в жизнеспо-

собности АТЭС не были развеяны. Поэтому и после 1989 г. укрепление

«узкого» (базового) интеграционного «ядра» осталось приоритетом

внешней политики малых и средних стран.

Окончание холодной войны, распад СССР, исчезновение «двудер-

жавного регулирования», либерализация внутривьетнамской и вну-

трилаосской ситуаций, идущих в направлении глубоких рыночных

реформ, и постепенная нормализация «камбоджийской проблемы»67

оживили никогда не исчезавшие надежды на возможность вовлече-

ния в орбиту преференциальных отношений АСЕАН стран Восточного

Индокитая (Вьетнама, Лаоса, Камбоджи и Мьянмы). Открылось про-

странство для экспансии интеграционного «ядра». На глобальном уровне

этому способствовала активизация процессов интеграции в других ча-

стях мира (Западно-Центральная Европа, Северная и Южная Амери-

ки)68, на региональном — заметно выросшее экономическое могуще-

ство стран АСЕАН, превратившихся в новые индустриальные страны

«второго эшелона».

117


Началась осторожная работа по привлечению Вьетнама, Лаоса,

Камбоджи и Мьянмы в ряды ассоциации. Важно указать на особенности

парадигмы роста АСЕАН, сближающие ее с моделью Евросоюза, в том,

что касается подхода к потенциальному членству. Лидеры АСЕАН всегда

осознавали, что без восточного субрегионального фрагмента ЮВА ин-

теграция их стран, в том числе экономическая, будет неполной. Даже

в разгар холодной войны страны АСЕАН допускали, что страны Восточ-

ного Индокитая со временем могут оказаться частью интеграционной

системы АСЕАН. Сходным образом вел себя ЕЭС по отношению к Ис-

пании, Португалии, Греции, когда в них у власти находились диктатор-

ские режимы, и Восточной Германии в годы коммунизма69.

В 1995 г. членом ассоциации стал объединившийся в 1975 г. Вьет-

нам, в 1997 г. — Мьянма и Лаос. В 1999 году с включением Камбоджи

АСЕАН вобрала в себя все государства Юго-Восточной Азии, оправдав

тем самым свое название. Можно сказать, период «консолидации» ин-

теграционного «ядра» в регионе занял в общей сложности более 30 лет.

Характерно, что «уплотнение» интеграционного «ядра» АСЕАН

проходило параллельно процессу «разрыхления» зоны «открытого ре-

гионализма» в АТР, поскольку создание АТЭС предопределило после-

довавшее замедление интеграционных тенденций в регионе в целом.

Это был своего рода спазм «забегания вперед», похожий и одновремен-

но очень непохожий на те, которые переживал Евросоюз в ходе волн

расширения 1990–2000-х годов.

«Цикл сжатия» в Восточной Азии не заставил себя ждать — он на-

чался в 1998 г. Страны АСЕАН разуверились в эффективности интегра-

ции в рамках АТЭС. Это был аналог того, что в истории ЕС принято

называть «кризисами интеграции». Сохранявшийся исходный скеп-

тицизм АСЕАН в отношении сближения с неазиатскими странами ре-

гиона резко возрос после финансового кризиса 1997–1998 гг.. Западные

партнеры по АТЭС с точки зрения стран АСЕАН вели себя во время

кризиса как минимум несолидарно. В умах восточноазиатских лиде-

ров укоренилась идея о неслучайности и направляемости мировых фи-

нансовых кризисов, обращенных против экономических конкурентов.

В СМИ обсуждались слухи о виновности западных банкиров в финан-

совых трудностях азиатских стран.

Хотя азиатский финансовый кризис произвел в экономике региона

менее разрушительные последствия, чем ожидалось, психологически

и политически он оказался рубежным с точки зрения путей развития

интеграции. В странах АСЕАН возродились антизападные, антиамери-

канские предубеждения, которые объективно способствовали возврат-

118


ному интересу стран АСЕАН к интеграции на сугубо азиатской осно-

ве. Идея сотрудничества в рамках АТЭС не была отвергнута открыто

и полностью, но она явно была отодвинута на периферию региональной

политики.

Возник повторный рефлекс к ограничению «интеграционного

пула», в который вошли помимо АСЕАН только азиатские страны —

Китай, Южная Корея и Япония. Получившийся формат взаимодей-

ствия стал называться механизмом «АСЕАН плюс три», возникнове-

ние которого в 1997 г. было исходно мотивировано необходимостью

валютно-финансовой координации. Фактически произошло расши-

рение АСЕАН без формализации этого процесса. К образованию та-

кого механизма привела взаимная заинтересованность стран Юго-

Восточной Азии, стремившихся оживить экономическую интеграцию

со странами Северо-Восточной Азии, прежде всего КНР и Японией.

Последние желали установить между собой более тесные коопераци-

онные связи, но, подобно Франции и Германии в начале 1950-х годов,

не рискнули вступить в прямые переговоры, предпочтя им многосто-

ронний формат АСЕАН.

Хотя согласно документам и накопленной информации об опы-

те интеграционного взаимодействия в регионе реальное сближение

в Восточной Азии происходит в рамках АСЕАН и АПТ, к числу инте-

грационных в литературе относят и проект «Восточноазиатского со-

общества» (ВАС)70. Важно иметь в виду, что страны АСЕАН и три ее

привилегированных партнера не разделяют этой точки зрения.

«Восточноазиатский процесс» был инициирован в декабре 2005 г. на

саммите АПТ в Куала-Лумпуре и представляет собой серию регулярных

встреч на высшем уровне представителей тринадцати стран АПТ, а так-

же Австралии, Индии и Новой Зеландии. Он призван в какой-то мере

составить конкуренцию деятельности форума АТЭС. Форум АТЭС был

еще шире, чем ВАС. Его внешняя привлекательность исходно опреде-

лялась грандиозностью. Однако из нее же вытекали его слабости. Праг-

матически ориентированные страны АСЕАН продолжали испытывать

скепсис по отношению к АТЭС, но не как к организации в целом, а как

к интеграционному механизму. При этом сама АТЭС неизменно фор-

мально декларировала свою интеграционную природу. Желая нейтра-

лизовать такого рода конкуренцию, страны АСЕАН высказались за

организацию ВАС, менее грандиозного, чем АТЭС. Интеграционный

потенциал подобного проекта мог выглядеть немного более убедитель-

ным, чем заведомо малообоснованная инициатива АТЭС. Тем не менее

даже ВАС казался в кругах АСЕАН нереалистичным начинанием.

119


Страны-учредители АСЕАН не демонстративно, но твердо встали

на позиции исключительно избирательного допуска к интеграцион-

ным процессам неазиатских стран. В орбиту таких «избранных» были

допущены те неазиатские страны (Австралия и Новая Зеландия), ко-

торые плотно встроились за минувшие десятилетия в экономические

связи с близлежащими странами Азии. Их и стали приглашать на сам-

миты ВАС.

Однако эти две страны и Индия, а также США и Россия, пригла-

шенные на Шестой саммит в октябре 2011 г., не являются участниками

ни одного из главных проектов АСЕАН, и планов привлечь их к та-

ковым в столицах АСЕАН пока не имеется. В декларациях всех Вос-

точноазиатских саммитов 2005–2010 гг. подчеркивалось, что основой

строительства сообщества будут только участники формата АПТ. Поэ-

тому речь может идти лишь о потенциале интеграционной активности

в рамках ВАС, который должен рассматриваться в качестве разве что

резерва географического расширения АСЕАН в будущем.

Таким образом, к началу 2010-х годов интеграционное начало

в регионе наиболее ярко представлено в многостороннем варианте

АСЕАН и производном от него АПТ, а также на двустороннем уров-

не — американо-японским комплексом взаимодействий. АТЭС теоре-

тически представляет собой альтернативный интеграционный процесс.

Но фактически в этом качестве он не работает, а является в лучшем слу-

чае многосторонней консультативной площадкой для развития регио-

нального общения и сотрудничества на традиционной неинтеграцион-

ной основе.

Географически региональная интеграция в Восточной Азии наибо-

лее ясно проявляет себя «концентрическими кругами» особых отноше-

ний: по узкому — в рамках АСЕАН, по более широкому — по линии от-

ношений АСЕАН с Японией, Китаем и Южной Кореей. По внешнему

контуру выстраиваются отношения с другими региональными партне-

рами, в том числе неазиатскими.

Для уяснения особенности модели расширения пространства ин-

теграции в Восточной Азии полезны наработки «теории нового регио-

нализма». В ее рамках прописано аналитически продуктивное деление

на интеграцию де-юре и де-факто. Феномен интеграции де-юре, под

которым понимается формализованное сотрудничество, как очевидно,

относят преимущественно к ЕС71. Восточная Азия в основном рассма-

тривается через призму интеграции де-факто72. Более внимательное

ознакомление с концепцией ТНР проливает свет на различия интегра-

ции де-факто и де-юре. Интеграция де-факто — даже если группировка


оформлена юридически — остается таковой до тех пор, пока не достиг-

нут консенсус относительно географической базы группировки. Так,

географическая база ЕС сложилась давно, а фазы его расширения были

скорее мерами по распространению влияния изначальной «шестер-

ки» стран на всю географическую базу. Вот почему, к примеру, вопрос

о вступлении Турции спровоцировал столько споров и общественного

несогласия: по-видимому, сохраняются неопределенность относитель-

но принадлежности Турции к географической базе ЕС и страхи старых

членов Евросоюза по поводу того, что принятие Турции может эту базу

пошатнуть или разрушить.

В Восточной Азии окончательный выбор географических контуров

интеграционного пространства пока не произошел. Борения вокруг «ти-

хоокеанского» и «материкового» векторов интеграции, воплощенных

соответственно в проектах АТЭС и АСЕАН+3, мешают этому выбору

состояться73. Заявленный в 2005 г. проект Восточноазиатских саммитов

и в перспективе Восточноазиатского сообщества (ВАС) мог бы в опре-

деленной степени указывать на кристаллизацию географической базы

восточноазиатского регионализма, хотя бы «в проекте» и в умах мест-

ных лидеров, однако после решения о расширении состава его участ-

ников за счет США и России в 2010 г. приходится говорить об этом

с осторожностью.

121

Глава 10

Становление регионального экономического комплекса

Важно отметить, что сближение на межгосударственном уровне

в сфере экономики, предполагающее институционализацию ин-

теграционных взаимодействий в Восточной Азии, явно запаздывало

по отношению к опыту реальной, «низовой» экономической интегра-

ции (под которой понимается прежде всего переплетение и сращивание

национальных хозяйств на основе интернационализации производства

и распределения, достигаемого через специализацию и кооперирование)

на уровне отдельных фирм и корпораций как в рамках отраслей, так

и в процессе создания сложных готовых изделий.

Восточная Азия представляла собой консолидированную и относи-

тельно самодостаточную систему торговых отношений еще до прихода

европейских колонизаторов74. Ее регулируемость достигалась за счет

разделения труда (Китай, Япония и Корея в основном специализирова-

лись на предметах высокохудожественного ремесла и товарах с высокой

добавленной стоимостью, а страны Юго-Восточной Азии — на сырье

и первично обработанных товарах75) и системы «даннических отноше-

ний»76 между имперским Китаем и сопредельными территориями77.

Китайская политическая культура практически исключала равен-

ство в отношениях Поднебесной с любой страной мира. Китай стре-

мился придать всем государствам, вступавшим в контакты с ним, ста-

тус вассалов империи. Своеобразная данническая система действовала

на протяжении тысячелетий и имела хорошо разработанные инсти-

туты. Хотя она содержала такие атрибуты, как принятие китайского

календаря, поскольку согласно подкреплявшей ее теории «гуманного

общения» император должен был поддерживать доверие «варварских»

правителей дружественными словами, внушать им убеждение, что он

действительно любит их «варварские» лица и культуру, она вместе с тем

не исключала и активного применения силы или других действий, на-

целенных на то, чтобы не допустить политического усиления соседних

государств, разрушать их возможные союзы и предотвращать тем са-

мым их вторжения на имперскую территорию.

В восточноазиатской региональной интеграции специфическую

роль играли этнические диаспоры — фактор, отличающий азиатские

122


процессы от западноевропейских. Сложившийся в силу развитости

торговли многочисленный класс купцов опирался на разветвленную

сеть диаспор, преимущественно китайских и индийских, для облегче-

ния торговых операций. Дело в том, что китайские и индийские диа-

споры, разбросанные по разным странам региона, исторически — осо-

бенно с 1960-х годов — способствовали развитию частной торговли

через механизм родственных и земляческих связей. Дружественные

друг другу фирмы, опираясь на взаимодействие диаспор, координиро-

вали поставки товаров и обеспечивали их сбыт. Причем члены диаспор

в силу культурной и этнической специфики с самого начала были но-

сителями «интеграционного» мышления, даже когда правящие круги

соответствующих стран не помышляли об интеграционных проектах.

Когда же эти проекты стали обретать официальный статус, связи че-

рез диаспоры трансформировались в один из элементов интеграции.

Разумеется, создаваемая ими так называемая мягкая инфраструктура

торговли (trade soft infrastructure78) заметно сказывалась на этническом

составе стран Юго-Восточной Азии. В этой связи некоторые исследо-

ватели79 даже сочли возможным распространить термин «Индокитай»

на всю Юго-Восточную Азию, полагая, что влияние индийского и ки-

тайского факторов в религии, культуре, языке и этническом облике

этих стран стало для данного субрегиона преобладающим фактором

развития вообще. По удачному выражению министра иностранных

дел Сингапура Дж. Е: «Юго-Восточная Азии — это одновременно мост

и буфер между двумя великими цивилизациями Китая и Индии. При

этом ни Китай, ни Индия никогда не захватывали здешние террито-

рии, поскольку войны препятствуют торговле»80.

Таким образом, воспринимаемая в литературе как препятствие на пути

сближения этническая разнородность региона работала на облег-

чение коммерческих связей и стягивание региона в единый торгово-

экономический комплекс.

Наиболее значительный период увеличения доли внутрирегио-

нальной торговли произошел на рубеже XIX и ХХ вв. С 1883 по 1928 г.

внутрирегиональная экспортная квота81 выросла с 24 до 41%, а импорт-

ная — с 28 до 44%82. Движущей силой коммерческой регионализации

была быстрая индустриализация Японии83, в частности ускоренное

развитие ее хлопчатобумажного производства84.

Однако к концу 1930-х годов масштабы внутрирегиональной тор-

говли резко упали. Отчасти это было связано с тем, что все страны мира

в тот период совершили поворот к протекционизму. Еще важнее было

123

Глава 10. Становление регионального экономического комплекса

то, что в эти годы региональным гегемоном в Восточной Азии ста-

ла Япония, приступившая с помощью силы к созданию своей сферы

влияния в регионе. Империалистическая политика Токио, замаскиро-

ванная тезисом о «Великой восточноазиатской сфере сопроцветания»,

стала определять региональную торговлю.

После Второй мировой войны, в 1940–1950-х годах, внутрирегио-

нальная торговля едва росла. Экономика стран Юго-Восточной Азии

топталась на месте, отсутствовали инвестиции, политическая обста-

новка была нестабильной. Японские компании тоже испытывали го-

лод на инвестиции внутри страны, не говоря о капиталовложениях за

рубежом, на которые был наложен законодательный запрет85. Кроме

того, они опасались антияпонских настроений и обвинений в эконо-

мическом империализме. Увеличение доли внутрирегиональной тор-

говли возобновилось в 1960-х. Еще более заметный рост внутрирегио-

нальной торговли был отмечен в 1980-х годах86. К концу 2000-х годов он

превышал 55% общего торгового оборота87.

С 1980-х годов к факторам «низовой», «неофициальной» экономиче-

ской интеграции, помимо торговли, добавилось развитие международ-

ных производственных сетей (МПС) в электронике, станкостроении,

автомобилестроении и информационно-коммуникационных техноло-

гиях. Производственные сети сложились в результате того, что Япония

с 1980-х годов, а вслед за ней — Тайвань и Сингапур способствовали

созданию одновременно в нескольких странах ЮВА однотипных про-

изводств (как правило, запчастей), которые были необходимы для из-

готовления конечных изделий японскими компаниями. Однотипные

производства создавались в силу желания крупных компаний «подстра-

ховаться» с учетом политической нестабильности в странах региона.

Такого рода сеть позволяла свести к минимуму потери в случае вынуж-

денной приостановки предприятий. Этим объясняется частое дублиро-

вание функций разных элементов сети или каналов снабжения и сбы-

та. Фактически отдельные сегменты сети способны функционировать

в автономном режиме в случае выхода из строя ее отдельных звеньев

(вследствие разнообразных политических рисков), обеспечивая ста-

бильный поток прибыли.

С точки зрения классического интеграционного мышления соз-

дание дублирующих производств было парадоксом, который мешает

специализации государств на основе рационального разделения труда.

Однако в то же время подобные сети способствовали «организацион-

ной» интеграции экономик стран ЮВА, так как все они управлялись из

единого центра — штаб-квартир транснациональных компаний.

124


В конце 2000-х годов на торговлю компонентами готовых изделий

в отраслях, охваченных международными производственными сетя-

ми, приходилась большая часть межстрановой торговли в Восточной

Азии88. В ряде стран АСЕАН речь идет об абсолютном преобладании

торговли компонентами в общей структуре коммерческих связей. Для

Малайзии, Филиппин и Сингапура этот показатель превышает 50%,

для Таиланда — 35%89. В Китае и Вьетнаме данный индикатор сравни-

тельно низок (18 и 9% соответственно), однако растет быстрыми тем-

пами. Восточная Азия зависит от торговли компонентами готовых то-

варов гораздо больше, чем другие очаги интеграции90.

Наряду с отмеченными организационными особенностями от-

личительной чертой восточноазиатской интеграции является то, что

в литературе получило название «функциональной интеграции». Под

ней понимается сращивание систем поставок, производства и распре-

деления на основе внутрифирменного (или, реже, межфирменного) раз-

деления труда (функций) в рамках единого технологического процесса.

Преобладание внутрифирменного разделения труда — специфическая

черта региона. Например, японская «Тойота» имеет предприятия в 5–6

странах АСЕАН, и все они являются частью единого механизма, в ко-

тором преобладает интерес японской головной компании. Для контра-

ста — в Евросоюзе, к примеру, все производство автомобилей в рамках

империи «Фольксваген» сосредоточено на германской территории,

и лишь несколько заводов интегрированы с ней на территории Чехии

и Австрии. Аналогичным образом корпорация «Рено» включена в раз-

деление труда с другими компаниями преимущественно только на тер-

ритории Франции. Связь с зарубежными производствами на внутри-

фирменном уровне — минимальна.

Исходно, в 1980-х годах, необходимость функционально интегри-

рованных производств в Восточной Азии преследовала цели повыше-

ния рентабельности в силу перепадов в стоимости факторов производ-

ства в разных странах91. Однако со временем инвесторы, и не только

из Японии, стали предъявлять более высокие требования к квалифи-

кации персонала, управленческим навыкам, технической оснащен-

ности, транспортной и иной инфраструктуре. Принимая во внима-

ние запросы инвесторов, страны АСЕАН к концу 1980-х годов стали

конкурировать за капиталовложения, за диверсификацию источников

их поступления, повышая качество требуемых условий производства.

«Интеграционный импульс», проявившийся в производственной ин-

теграции в 1980-х годах, оказался настолько сильным, что выдержал

натиск естественной конкуренции, которая стала возникать в конце

125


1980-х — начале 1990-х годов между японскими головными компания-

ми и их зарубежными предприятиями-партнерами и даже филиалами.

С конца 1990-х годов Восточная Азия вышла на лидирующие по-

зиции среди регионов мира с точки зрения концентрации междуна-

родных производственных сетей92. Инициатором этой модели между-

народного разделения труда в Восточной Азии была Япония, которая

в 1960-х годах стала проводить инвестиционную экспансию в регио-

не — сначала в Южной Корее и на Тайване, а затем в странах АСЕАН.

Эта стратегия сопровождалась перенесением в развивающиеся стра-

ны трудоемких производств (текстильная промышленность и базовая

электроника)93. К середине 1970-х годов на японские компании при-

ходилось 70% прямых иностранных инвестиций в Южной Корее, за

счет которых создавалась четверть национального валового продукта, а

также около половины тайваньского экспорта94. Окрепнув, Сингапур,

Тайвань и Гонконг (азиатские тигры первой волны) в 2000-х годах сами

освоили опыт Японии и стали строить в регионе обширные производ-

ственные сети на базе внутрифирменного разделения труда. Новые

сети переплетались с уже существующими и взаимно накладывались

между собой, создавая, таким образом, объективную ткань интеграци-

онных экономических связей.

После ревальвации иены в 1985 г. в соответствии с «Плазским согла-

шением» экспорт японского капитала возобновился с новой силой. Осо-

бенностью нового этапа экспорта капитала стала интеграция в сфере не

только производства, но и системы снабжения. Прямые зарубежные ин-

вестиции японских компаний позволили привить на почве других вос-

точноазиатских государств специфически японскую модель отношений

между государством и бизнесом, сделав ее частью модели развития всех

стран региона и содействуя, таким образом, его интеграции95.

Соглашение Плаза, или «Плазское соглашение» (англ. Plaza Ac-

cord) — договоренность между правительствами Великобритании,

США, Франции, ФРГ и Японии о девальвации американского доллара

по отношению к японской иене и немецкой марке. С 1985 по 1987 г.

доллар обесценился на 51% по отношению к иене.

Со временем к процессу создания производственных сетей под-

ключились крупные южнокорейские и китайские концерны. Если

первые по характеру контроля над периферийными звеньями цепочки

скорее схожи с японскими аналогами, в частности, в том, что касает-

ся сохранения инновационной и высокотехнологичной составляющей

в головных предприятиях страны происхождения, то сети Китая отли-

чаются менее централизованной, вертикально интегрированной и бо-

126


лее рассредоточенной системой управления, основанной на особом

типе отношений внутри китайской диаспоры96.

Таким образом, международные производственные сети (МПС)

превратились в ключевое условие экономического развития стран

региона. Производство главных предметов экспорта стран ЮВА

(электроприборы, компьютеры, автомобили, станки) налажено поч-

ти исключительно в форме международных производственных сетей

(МПС). Большинство МПС функционируют одновременно во всех

странах региона и инициируются сразу несколькими странами Вос-

точной Азии (Япония, Китай, Южная Корея). Показателен — для

сравнения — опыт Евросоюза: в ЕС большая часть МПС исходит из

одной страны (Германия) и охватывает две-три страны (как правило,

соседние центрально-восточноевропейские страны — Чехию, Венгрию

или Польшу)97. По контрасту — восточноазиатские МПС сочетают эле-

менты внутри- и межфирменного разделения труда при производстве

одного вида товаров, что принципиально отличается от горизонталь-

ных (межфирменных) кооперационных связей в Евросоюзе98.

Среди иных «локомотивов» низовой экономической интеграции

следует назвать появление крупных городских агломераций и трансре-

гиональной транспортной и иной коммуникативной инфраструктуры,

соединяющей городские агломерации в так называемые полигоны ро-

ста99. Крупнейшие городские агломерации (Токио — Нагойя — Осака,

Сеул — Инчхон, Тайбэй — Синьчжу, Гонконг — Гуанчжоу — Шенч-

жэнь, дельта р. Янцзы, Манила — Кесон, Пекин — Тьянзин) получили

метафорическое название «мировых городов», играющих роль важных

координирующих и направляющих центров восточноазиатской эконо-

мической интеграции100. Особенностью «мировых городов» является не

только то, что они привлекают больше всего капитала и координируют

деловую активность в регионе, но и то, что на них приходится основная

часть национального дохода соответствующих государств. В Бангкоке,

Маниле, Сеуле и Тайбэе создается более половины ВНП Таиланда, Фи-

липпин, Южной Кореи, Тайваня. На дельту р. Янцзы с центром в Шан-

хае приходится около 40% ВНП Китая101.

Важным стимулом интеграции выступает развитая транспорт-

ная инфраструктура, также концентрирующаяся вокруг мегаполисов.

В регионе находится 7 из 10 крупнейших в мире по грузообороту пор-

тов, в том числе два первых по мощности (Сингапур и Шанхай), 6 из

6 крупнейших мировых портов для контейнеровозов (Гонконг, Синга-

пур, Шанхай, Шенчжэнь, Пусан, Гаосюн) и 5 из 10 крупнейших в мире

аэропортов по грузо- и пассажиропотоку (Гонконг, Нарита, Инчхон).

127


Почти все главные городские агломерации сформировались вне ин-

теграционного «ядра» — зоны АСЕАН. Географически они отдалены от

нее, но активно с ней взаимодействуют в отношении стимулирования

интеграционных тенденций на политическом, межгосударственном,

уровне. В Евросоюзе интеграция в географическом отношении является

«сплошной», а в Восточной Азии — «очаговой» и «сетевой». Азиатская ин-

теграция в этом смысле повторяет логику обычных процессов глобализа-

ции: она прерывиста в пространстве, но обладает целостностью по сути

протекающих процессов.

С 1960-х годов, сначала под эгидой Экономической и социальной

комиссии ООН, для Азиатско-Тихоокеанского региона велась разработ-

ка проекта Трансазиатской железной дороги. Странами-участницами

проекта в настоящее время являются: Армения, Азербайджан, Бангла-

деш, Камбоджа, Китай, КНДР, Грузия, Индия, Индонезия, Иран, Ка-

захстан, Киргизия, Лаос, Малайзия, Монголия, Мьянма, Непал, Паки-

стан, Республика Корея, Россия, Сингапур, Шри-Ланка, Таджикистан,

Таиланд, Турция, Туркмения, Узбекистан, Вьетнам.

В 2006 г. министры транспорта стран региона подписали в г. Пусан

(Республика Корея) Международное соглашение о Трансазиатской же-

лезнодорожной сети. Соглашение предусматривает гармонизацию тех-

нических стандартов железнодорожного сообщения (различия в шири-

не колеи) и облегчение процедуры трансграничных переездов. Ставится

задача соединить железной дорогой (через систему туннелей и мостов)

архипелажные и материковые части разных государств и областей вну-

три отдельных стран. С 1930-х годов разрабатывался план подземного

железнодорожного туннеля между Японией и Южной Кореей.

В соответствии с проектом Трансазиатской железной дороги

планируется создание железнодорожных туннелей, связывающих

Джакарту с Сингапуром и Куала-Лумпуром, а Сеул с Токио102. Един-

ственные крупные страны региона, не подключенные к Трансази-

атской железной дороге, — Южная Корея и Япония. Сеул ведет

переговоры с КНДР о строительстве железнодорожной ветки через

«демилитаризованную зону», а Япония — о сооружении железной до-

роги через Сахалин и далее — через Комсомольск-на-Амуре, Хабаровск

и Владивосток — в Харбин103.

Страны региона добились больших успехов в развитии новых

средств связи. По данным статистико-аналитического агентства «Теле-

география», с 2005 по 2010 г. объем телефонного «трафика» между жите-

лями региона удвоился, а между отдельными странами даже утроился.

Эта тенденция особенно характерна для пар: материковый Китай —

128


ОАР Гонконг, КНР — Тайвань, Япония — Филиппины, Малайзия —

Сингапур, Гонконг — Индонезия, Индонезия — Тайвань. В указанные

годы был зафиксирован перевес внутрирегиональных коммуникаций

над коммуникациями с внерегиональными абонентами, причем этот

перевес тяготеет к росту104.

Таким образом, переплетение экономик, идущее снизу вверх под

действием частнопредпринимательской инициативы и развертываю-

щееся в форме интернационализации производственного капитала,

в Восточной Азии предшествует формальной интеграции с присущими

ей регламентирующими институтами и стимулирует ее.

Во многом как реакция на опыт низовой интеграции, который

«следовало» подкрепить межправительственными соглашениями, на

первом саммите АСЕАН на о. Бали (1976) лидеры стран АСЕАН до-

говорились придать экономическим вопросам приоритетный статус.

Было решено, что начиная с 1977 г. министерские конференции будут

собираться в двух конфигурациях — министров иностранных дел и ми-

нистров экономики. Тогда же, «забегая вперед», Сингапур предложил

сразу шагнуть к созданию полноценной зоны свободной торговли.

Против этой инициативы выступили другие члены АСЕАН, считав-

шие подобный шаг не соответствующим уровням развития экономик

своих стран в тот период. Опасения АСЕАН понятны: Сингапур был

анклавом «фритредерства» с очень низкими экспортно-импортными

пошлинами. Для большинства же стран АСЕАН поддержание высо-

ких тарифных барьеров было способом защитить недостаточно конку-

рентоспособные отрасли своей экономики. Издержки либерализации

рынка были бы для них несравнимо выше.

В результате в 1977 г. было предложено компромиссное Соглашение

о преференциях в торговле (СПТ), одобренное на первой конференции

министров экономики в том же году. Оно предполагало снижение та-

моженных барьеров по ряду товарных позиций. Однако достигнутые

договоренности оказались малоэффективными. В список товаров, тор-

говля которыми подлежала либерализации, не были включены основ-

ные экспортные товары стран-участниц (прежде всего минеральное

и углеводородное сырье и продукция сельского хозяйства). Зато в них

попали плужные снегоочистители и зубочистки105. В 1985 г. соглашение

коснулось только 5 — 10% внутрирегиональной торговли106.

Не принесли ожидаемого результата и другие экономические про-

екты 1970-х годов — Асеановские промышленные проекты (the ASEAN

Industrial Projects) и Программа совместных промышленных предпри-

ятий АСЕАН (ASEAN Industrial Joint Venture). Их функционирование

129


было предусмотрено Декларацией согласия АСЕАН 1976 г.: «Страны—

участницы АСЕАН готовы сотрудничать в целях создания крупных

предприятий для удовлетворения региональных потребностей в основ-

ных товарах и сырье (энергии и продуктах питания)» (ст. B-2)107.

На третьем саммите АСЕАН в Маниле в 1987 г. был принят пяти-

летний план доведения торговых преференций до 90% внутрирегио-

нальной торговли108. Решение о выдвижении этой инициативы было

принято на 18-й конференции министров экономики на Филиппинах

в августе 1986 г. Тогда был оглашен проект введения единого внешнего

тарифа ассоциации на ограниченный круг товаров (то есть фактиче-

ски — создания таможенного союза). Но это предложение было от-

вергнуто как поспешное. Любопытен синхронизм с ситуацией в ЕЭС:

в 1987 г. вступил в силу Единый европейский акт, в котором к 1992 г.

(тоже в пятилетний срок) предполагалось завершить строительство

единого внутреннего рынка ЕЭС.

В 1990 г. на 22-й конференции министров экономики АСЕАН

(Бали) был согласован Общий преференциальный тариф на определен-

ные виды сырья и промышленные товары (удобрения, стройматериа-

лы, цемент). В 1991 г. на Совещании ответственных должностных лиц

в Куала-Лумпуре было решено рекомендовать к подписанию на сам-

мите 1992 г. соглашение о Зоне свободной торговли АСЕАН на основе

Общего преференциального тарифа, распространившегося на более

широкую, чем раньше, товарную номенклатуру. Наиболее активными

сторонниками проекта выступили Сингапур и Таиланд. На четвертом

саммите АСЕАН в Сингапуре (1992) был принят проект создания Зоны

свободной торговли АСЕАН (АЗСТ) в течение 15 лет109.

Основу проекта Зоны свободной торговли АСЕАН составлял об-

новленный Общий преференциальный тариф110. Было решено сфор-

мировать четыре списка товаров. К первой категории относились

товары, рынок которых подлежал либерализации (Inclusion List). По-

шлины по ним должны были быть снижены к январю 2000 г. с 20 до

5%, а в дальнейшем до 0%. Данное требование вводилось в отношении

пяти первоначальных членов АСЕАН и Брунея (формат «АСЕАН-6»).

Для стран, присоединившихся к АСЕАН позднее, вводились льготные

сроки: для Вьетнама — 2006 г., для Лаоса и Мьянмы — 2008 г., для Кам-

боджи — 2010 г. (формат «АСЕАН-10»). В 2000 г. к данной категории

товаров относилось более 53 тыс. наименований продукции (83% всей

номенклатуры).

Вторая категория — Временный список изъятий (Temporary Exclu-

sion List). В него вошли товары, рынок которых не подлежал либерали-

130


зации. Страны АСЕАН взяли на себя обязательство содействовать ско-

рейшему переводу этих товаров в первую категорию. Доля этих товаров

составляла 15,04% (9674 наименования).

К третьей категории относятся «чувствительные товары» (Sensitive

List). В основном это «непереработанная сельскохозяйственная продук-

ция». В отношении нее сроки исполнения обязательства по снижению

таможенных барьеров и удалению других количественных и нетариф-

ных ограничений были отложены до 2010 г. Недавние страны-члены

получили льготы в либерализации и этой категории товаров: Вьет-

нам — до 2013 г., Лаос и Мьянма — до 2015, Камбоджа — до 2017 г. Доля

«чувствительных товаров» во внутрирегиональном обороте составляет

всего 0,58% (370 товарных позиций) и продолжает снижаться.

В четвертую категорию вошел Общий список изъятий (General Ex-

clusion List). Он коснулся товаров, либерализация рынка которых «не

предусмотрена по соображениям национальной безопасности, обще-

ственной морали, а также в целях защиты жизни человека, животных

или растений либо обеспечения сохранности художественных и архео-

логических ценностей». В 2010 г. товары составляли 1,61% товарных

позиций внутрирегиональной торговли (1036 наименований).

Согласно сингапурским договоренностям 1992 г. полное заверше-

ние строительства АЗСТ должно было произойти к 2008 г. для 5 перво-

начальных членов и Брунея (АСЕАН-6). Однако из-за финансового

кризиса 1997–1998 гг., начавшегося в регионе в июле 1997 г., страны

пошли на неожиданный шаг. Они не только не сделали попыток за-

медлить либерализацию, но, наоборот, решили ускорить ее. В формате

«АСЕАН-6» построить зону свободной торговли было решено к концу

2002 г.111. С 2003 г. АЗСТ в составе 6 стран начала функционировать. По

состоянию на август 2010 г. средневзвешенный тариф в рамках АСЕАН

составляет менее 3%. В момент подписания Соглашения по общему

преференциальному тарифу он достигал 14%112.

Таким образом, к началу XXI в. проект Зоны свободной торговли

товаров АСЕАН в основном был осуществлен. Она стала функциони-

ровать в полном объеме в отношении 6 стран с общей численностью

населения 415 млн человек и частично в отношении стран, которые

должны окончательно влиться в ЗСТ в 2012 г. (Вьетнам, Камбоджа,

Лаос, Мьянма). К 2006 г. государства АСЕАН-6 снизили тарифы по

99,5% товарных позиций до требуемого диапазона (0–5%), а АСЕАН

в составе всех 10 членов (АСЕАН-10) — по 90% товарных позиций113.

Совокупный ВВП стран-участниц АЗСТ составил 2 трлн 800 млн долл.

США. Создав ЗСТ между собой, члены АСЕАН в еще большей степени

131


укрепили свои позиции как «ядра» восточноазиатского экономическо-

го сближения, индуцируя интеграционные тенденции вокруг себя.

Параллельно, но с некоторым отставанием (как, впрочем, и в За-

падной Европе), стали обсуждаться и реализовываться меры по либера-

лизации сферы услуг. На саммите АСЕАН в Бангкоке в декабре 1995 г.

было принято Рамочное соглашение по услугам. В соответствии с ним

Зона свободной торговли услугами АСЕАН должна быть создана к

2020 г. Переговорами охвачены несколько важных отраслей — банков-

ские, туристские, телекоммуникационные услуги и логистика.

Вскоре после оглашения проекта АЗСТ стал прорабатываться

вопрос и о либерализации движения капитала — третьей «свободы»

в терминологии ЕЭС. На саммите 1995 г. комплекс мер по стимули-

рованию внутригрупповых инвестиций, а также инвестиций (прежде

всего прямые зарубежные инвестиции) в экономику стран АСЕАН из

третьих стран был облечен в проект Инвестиционной зоны АСЕАН

(the ASEAN Investment Area, АИЗ), структурно связанный с проектом

АЗСТ. АИЗ была конкретизирована в Рамочном соглашении по АИЗ,

принятом на совещании министров экономики стран АСЕАН в октя-

бре 1998 г. и подтвержденном в одобренном на саммите АСЕАН Ха-

нойском плане действий в 1998 г.114. Цель — существенное облегчение

условий привлечения и функционирования зарубежных инвестиций

в АСЕАН к 2003 г. для АСЕАН-6 и к 2010 г. — для стран, вступивших

в 1990-х годах.

Параллельно с мерами по «негативной интеграции» предприни-

мались действия по упорядочению нормативного пространства вну-

триасеановской торговли. В ноябре 1996 г. был утвержден механизм

урегулирования коммерческих споров по вопросам, затронутым в со-

глашениях об экономической интеграции в АСЕАН (по процедуре этот

механизм воспроизводит арбитражные практики ВТО).

К 2000 г. была завершена стандартизация технических требований

по 20 группам товаров, доминирующих в структуре экспорта стран

АСЕАН (радиоприемники, телевизоры, холодильники, кондиционеры,

телефоны). За основу мер по стандартизации были приняты норматив-

ные требования Организации международных стандартов (International

Standards Organisation), Международной электротехнической комиссии

(International Electrotechnical Commission), Международного союза элек-

тросвязи (International Telecommunications Union). Той же цели служит

принятое в 1998 г. Соглашение о взаимном признании, регулирующее

гармонизацию технических характеристик товаров, преобладающих во

взаимной торговле.

132


Элементы «позитивной интеграции» также содержались в Меха-

низме промышленного сотрудничества стран АСЕАН, заработавшем

в 1996 г. Его целью было содействие созданию совместных предприя-

тий. Согласно этой схеме, обновленной в 2004 г., продукция, произве-

денная на совместных предприятиях, не облагается таможенным тари-

фом. К началу 2010-х годов таких предприятий было зарегистрировано

более 250115.

Явным признаком «позитивной интеграции» в АСЕАН служила

Инициатива интеграции в АСЕАН (ИИА), выдвинутая в ноябре 2000 г.

Ее целью было сгладить асимметрии в уровне жизни между разными

странами АСЕАН и между регионами внутри стран. В отличие от дру-

гих инициатив, сопровождавших реализацию проекта Зоны свободной

торговли АСЕАН (как, например, Инвестиционная зона АСЕАН или

Механизм промышленного сотрудничества стран АСЕАН), от которых

выигрывали в основном исходно более развитые государства, ИИА

была нацелена на преодоление разрыва, углублявшегося в процессе ли-

берализации асеановского экономического пространства. Концепция

ИИА создавалась по аналогии с идеей «сплочения» ЕЭС и по форме

реализации отдаленно напоминает систему выравнивания региональ-

ных диспропорций, организованную вокруг структурных фондов Ев-

ропейского Союза.

Для выдвижения ИИА к 2000 г. в самом деле сложились предпо-

сылки. Подушевой ВВП в странах АСЕАН колеблется от 25 тыс. долл.

в Сингапуре и 19 тыс. долл. в Брунее, с одной стороны, и 338 долл.

в Камбодже и 160 долл. в Мьянме — с другой. По данным Программы

развития ООН (ПРОООН), в Малайзии и Таиланде доля бедных со-

ставляет менее 2% населения, в то время как в Камбодже она превы-

шает 34%116. На саммите АСЕАН в Пномпене в ноябре 2002 г. было за-

явлено: «Дальнейшее увеличение разрыва в развитии между шестеркой

наиболее развитых членов АСЕАН и странами, присоединившимися

в 1990-х годах, способно подорвать единство региона»117.

Однако если в ЕС структурные фонды наполняются из бюджета

Союза, складывающегося из взносов государств-членов и собственных

средств ЕС, то в АСЕАН инициатива интеграции подкрепляется целе-

выми взносами «шестерки» (63%) и 11 государств-партнеров по диалогу

с АСЕАН. 85% средств из внешних (внерегиональных) источников при-

ходятся на Южную Корею, Японию, Индию, Норвегию и ЕС. Общая

сумма фондирования по состоянию на 2010 г. — более 50 млн долл. К сен-

тябрю 2006 г. в соответствии с рабочим планом, одобренным в 2002 г.,

инициировано 132 проекта, находящихся на разных стадиях готовности,

133


из них 19 направлены на развитие инфраструктуры (11 — транспортной,

а 8 — в сфере энергетики), 48 связаны с улучшением качества кадрового

потенциала отстающих стран. К середине 2009 г. финансирование полу-

чено под реализацию 124 проектов (более 90% общего числа, из них 89

были завершены, 26 находятся на стадии реализации, а 9 — на стадии

разработки). Растущее желание внешних стран инвестировать в ускоре-

ние интеграционного процесса в ЮВА может восприниматься как свиде-

тельство его перспективности в глазах третьих стран.

Успех в реализации плана Зоны свободной торговли позволил по-

высить планку интеграционных задач. Для оценки результатов и пер-

спектив интеграции в ЮВА была создана Восточноазиатская группа

планирования (своеобразный аналог «комиссии Спаака» в середине

1950-х годов в Западной Европе), которая в 2001 г. представила под-

робный план перехода к объединению отдельных направлений инте-

грационной деятельности (ЗСТ, сфера услуг, зона инвестиций) в еди-

ный интеграционный комплекс в форме Экономического сообщества

АСЕАН (АЭС), предпосылки которого были сформулированы в Ханой-

ском плане действий 1998 г.118. Была впервые выдвинута цель либера-

лизации рынка услуг (прежде всего в сфере авиаперевозок и туризма),

капиталов и рабочей силы, гармонизации стандартов и сертифика-

ционных требований, сотрудничества правительств в сфере техноло-

гического развития, совместных опытно-конструкторских и научно-

исследовательских работ. Приближался срок завершения реализации

АЗСТ, и группировке были нужны формально-организационные сти-

мулы к переходу на следующий этап интеграции. Дело в том, что, сле-

дуя опыту евроинтеграции на рубеже 1990-х годов, переход к новому

этапу интеграции приводит к «искусственной» стимуляции роста ВВП

на несколько процентов. Данное явление было зафиксировано при пе-

реходе к единому внутреннему рынку ЕС в 1992 г. Однако этот эффект

имеет тенденцию к затуханию. Очередной эффект стимуляции в ЕС

был достигнут благодаря переходу к экономическому и валютному со-

юзу в 1999–2002 гг. Очевидно, к имитации механизма искусственной

стимуляции роста стремились и страны АСЕАН.

Инициатива углубления интеграции исходила от Сингапура (но-

ябрь 2002) и была поддержана Таиландом в январе 2003 г. Официально

проект Экономического сообщества АСЕАН был оглашен на девятом

саммите АСЕАН на о. Бали в Индонезии в октябре 2003 г. и закреплен

во Второй декларации согласия АСЕАН119. Подробный план реализа-

ции АЭС был развернут во Вьентьянской программе действий (2003–

2009)120, заменившей собой Ханойский план.

134


Согласно Вьентьянской программе при формировании АЭС стра-

ны АСЕАН должны иметь в виду решение двух неразрывно связанных

задач: уменьшение разрыва в развитии частей субрегиона и углубление

экономической интеграции121. Экономическое сообщество предпола-

гало наличие единого рынка со свободным перетоком товаров, услуг,

людей и капиталов во всей Юго-Восточной Азии с целью «превращения

АСЕАН в стабильный, процветающий и конкурентоспособный эконо-

мический регион», нацеленный на «справедливое экономическое раз-

витие, борьбу с бедностью и устранение социально-экономического

неравенства»122.

Построение АЭС предусматривало превращение АСЕАН в инте-

грированную «производственную базу» на уровне отдельных предпри-

ятий и отраслей, основанную на межфирменном и внутрифирменном

разделении труда. Как следствие страны АСЕАН должны стать «более

динамично растущим и весомым сегментом глобальной системы пред-

ложения товаров и услуг»123. Примечательно, что в ЕС важность меж-

отраслевой интеграции никогда отдельно не выделялась: этому не спо-

собствовала реальная практика слабого межфирменного кооперирования

в странах Евросоюза.

В рамках Экономического союза АСЕАН предполагается укруп-

нить сферу действия зоны свободной торговли посредством расшире-

ния списка товаров, подлежащих либерализации, и сокращения числа

изъятий, а также либерализации сферы услуг (Зона свободной торговли

услуг АСЕАН) и капиталов (Инвестиционная зона АСЕАН), создавая

для этого новые механизмы регуляции и контроля.

Авторы концепции Экономического сообщества выделили 10 при-

оритетных отраслей экономики, подлежащих ускоренной либерализа-

ции: сельское хозяйство, авиапромышленность, автомобилестроение,

электронная торговля, электроника, рыболовство, здравоохранение,

текстиль, лесное хозяйство и каучуковое производство. В этих отраслях

создается свыше 4000 видов товаров, то есть 40% номенклатуры вну-

триасеановской торговли.

Согласно решениям Балийского саммита 2003 г. создание АЭС

должно быть завершено к 2020 г., однако на конференции министров

экономики стран АСЕАН 2004 г. была названа новая дата — 2015 г. Рас-

смотренная через призму содержания Балийской декларации в целом,

АЭС предстает «экономической опорой» Сообщества АСЕАН, двумя

другими опорами которого оказываются Сообщество безопасности

АСЕАН и Социально-культурное сообщество. Их появление намечено

на 2020 г.

135


Концепция Экономического сообщества АСЕАН представляет со-

бой первую целостную программу региональной экономической ин-

теграции, разные положения которой до этого были рассредоточены

среди десятков отдельных соглашений. По форме Балийская деклара-

ция согласия 2003 г. имела все признаки структурированной доктрины

экономического развития региона, характеризующейся перечисле-

нием предлагаемых мер, сроков их исполнения, очередностью целей

и соподчиненностью приоритетов. В функциональном отношении эта

декларация аналогична Римскому договору о ЕЭС 1957 г. в евросою-

зовском контексте.

В то же время в Балийской декларации согласия не была провоз-

глашена цель введения единого внешнего тарифа, а следовательно,

и строительство таможенного союза. Значительная амплитуда коле-

баний тарифных барьеров стран-членов делала достижение этой цели

проблематичной. Более того, торговые потоки АСЕАН замкнуты на

партнеров в Северо-Восточной Азии — КНР, Японию и Южную Ко-

рею. Поэтому создание замкнутого таможенного пространства могло

даже навредить их сотрудничеству. Проект АЭС не подразумевал той

же степени формально-институциональной интегрированности эко-

номик субрегиона, как в Евросоюзе, в силу ряда обстоятельств.

Во-первых, этому мешало несовпадение уровней тарифных барьеров

даже среди шестерки наиболее развитых участников группировки. Наи-

более высокие таможенные пошлины сохранялись в Таиланде, Индо-

незии, Малайзии и на Филиппинах, сравнительно низкие — в Брунее.

При этом таможенные пошлины практически отсутствовали в Син-

гапуре. В результате преимущества и прибыли от введения режима

свободной торговли распределялись неравномерно. Более серьезным

дефектом АЗСТ являются по-прежнему сохраняющиеся нетарифные

ограничения во взаимной торговле (таможенные формальности, сани-

тарные стандарты, государственный заказ, скрытый протекционизм).

Во-вторых, низкий уровень внутрирегиональной торговли (22%

и вдвое меньше, если не считать Сингапур) означал, что соглаше-

ниями по ЗСТ покрывается менее пятой доли товарооборота внутри

АСЕАН. По некоторым подсчетам, доля внутрирегиональной торговли

в АСЕАН после введения АЗСТ даже упала — с 21% в 1991 г. до 19%

в 2001 г.124. На фоне 17-процентного роста внутрирегиональной тор-

говли в НАФТА и 67-процентного прироста в Меркосуре эта динамика

удручала. Нельзя, правда, забывать о том, что в 1990-х годах к АСЕАН

примкнули менее развитые страны Восточного Индокитая, включая

Мьянму. Вдобавок объемы внутрирегиональной торговли сократи-

136


лись на волне кризиса 1997–1998 гг.125. Важным ограничителем либе-

рализации торговли в АСЕАН в целом является фактическое изъятие

из регулирования сферы услуг предметов интеллектуальной собствен-

ности и правил конкуренции. По мнению наблюдателей, главная при-

чина — в недостаточной эффективности административного аппарата

стран, не готовых к управлению сложными режимами многосторонне-

го регулирования126.

Импульс расширения экономической интеграции, исходивший

в 1990-х годах от АСЕАН, воплотился в двух параллельно реализуе-

мых стратегиях — подписании индивидуально-групповых соглашений

о создании зон свободной торговли между АСЕАН и странами СВА

и зарождении коллективного механизма сотрудничества «АСЕАН плюс

три (АПТ)»127 с перспективой его трансформации в «Восточноазиат-

ское сообщество».

Важно отметить, что уже в момент разработки проекта Экономи-

ческого сообщества АСЕАН в конце 1990-х годов оно было исходно

рассчитано на фактическое вхождение в поле интеграционных уси-

лий АСЕАН трех привилегированных партнеров из Северо-Восточной

Азии — Китая, Южной Кореи и Японии, образовавших формат «АСЕАН

плюс три» (АПТ)128. В декабре 1998 г. наряду с одобрением Ханойского

плана действия лидеры АСЕАН приняли Заявление о решительных ме-

рах (Statement on Bold Measures)129, где они подчеркнули «неразрывность

экономических судеб АСЕАН и стран Северо-Восточной Азии». В на-

звании Экономического сообщества АСЕАН, очевидно, отразилось

ставшее традиционным для стран группировки стремление выступать

в интеграционных процессах коллективным игроком с целью нивели-

ровать свои слабые стороны при взаимодействии с более сильными

государствами. Характерно, что страны Северо-Восточной Азии, по-

нимая смысл попыток АСЕАН повсеместно утвердить свои «титуль-

ные» и организационно-процедурные преимущества, принимают эти

правила игры, по-видимому полагая, что экономические выгоды от

преференциального взаимодействия превышают негативные явления

(ущемление престижа), с которыми сопряжено интеграционное со-

трудничество со странами АСЕАН на асеановских условиях.

Первый саммит АПТ прошел в декабре 1997 г. в составе всех лиде-

ров АСЕАН, а также Китая, Южной Кореи и Японии. На встрече не

было представителей западных стран. Решение о проведении самми-

та обсуждалось до финансового кризиса 1997 г., однако повестка дня

встречи подверглась корректировке с учетом необходимости совмест-

ных действий по преодолению его последствий. Лейтмотивом консуль-

137


таций стала выработка мер по созданию паназиатской системы финан-

сового регулирования (pan-Asian financial governance). Впоследствии

тема финансовой интеграции закрепилась за АПТ в качестве основной.

Хотя со временем спектр поднимаемых на саммитах проблем включил

вопросы борьбы с инфекционными заболеваниями (атипичной пнев-

монией, птичьим гриппом), продовольственной безопасности и фор-

мирования восточноазиатской идентичности, главным в деятельности

АПТ остается (1) интеграция финансовых рынков стран Восточной

Азии, (2) формирование общих регулирующих механизмов для повы-

шения их управляемости и стабильности и (3) превращение финан-

совой сферы в дополнительный источник ускорения экономического

развития через обеспечение условий для более эффективной мобили-

зации капитала и облегчения перетока инвестиций.

Азиатский финансовый кризис поколебал устойчивость валют-

ных систем стран Юго-Восточной Азии. Этот кризис начался именно

в валютной сфере — с девальвации тайского бата в июле 1997 г. Массо-

вая продажа бата спровоцировала падение доверия к другим валютам

ЮВА. Нестабильность на валютном рынке распространилась на фон-

довые рынки и рынки недвижимости, а также на банковскую сферу.

Попытки смягчения последствий кризиса были отмечены явле-

нием «азиатской солидарности». Последняя выразилась прежде всего

в готовности Китая и Японии поддержать экономику ЮВА. В сентябре

1997 г. Токио выступил с инициативой создания Азиатского валютного

фонда с уставным капиталом в 100 млрд долл. для оказания помощи

тем восточноазиатским странам и территориям, валюты которых под-

верглись спекулятивным атакам. Японский план предусматривал уча-

стие в уставном капитале фонда Китая, Гонконга, Южной Кореи и Тай-

ваня, хотя вклад Японии был наибольшим.

Вскоре после того как эта инициатива под давлением США была

отвергнута, Токио выдвинул «Новую инициативу Миядзавы» (по фами-

лии тогдашнего министра финансов Японии) в октябре 1998 г., согласно

которой восточноазиатские правительства получили бы возможность

осуществлять своповые валютные сделки между соответствующими

центробанками размером до 30 млрд долл. Условиями этого соглаше-

ния вскоре воспользовались Малайзия (2,5 млрд долл.) и Южная Корея

(5 млрд долл.). На фоне неспособности МВФ оказать поддержку эконо-

микам ЮВА действия Японии были оценены весьма высоко.

Своповое соглашение (англ. Swap agreement) — межгосударственное

соглашение, операторами которого, как правило, выступают централь-

ные банки. По его условиям правительства гарантируют друг другу пре-

138


доставление необходимого объема валютных средств для проведения

интервенций на открытом рынке с целью корректировки курса нацио-

нальных валют с обязательством последующего возврата.

На втором саммите АПТ в декабре 1998 г. Япония выступила с ини-

циативой создать Систему специальных заимствований, номиниро-

ванных в иенах. В ее рамках предусматривалась выдача льготных или

беспроцентных долгосрочных кредитов на общую сумму 5 млрд долл.

под реализацию инфраструктурных проектов в странах, пострадавших

от кризиса130. Вдобавок к этому лидеры АПТ договорились вписать

в Ханойский план действий — внутренний документ АСЕАН — добро-

вольное обязательство содействовать финансовой стабильности в ре-

гионе. В марте 1999 г. было принято предложение китайской диплома-

тии регулярно проводить встречи на уровне заместителей министров

финансов стран АПТ. В следующем году в Чианг Мае (Таиланд) уро-

вень представительства на встречах был повышен до министерского131.

На саммите АПТ в Маниле в ноябре 1999 г. в дискуссиях впервые

прозвучала идея формирования в Северо-Восточной Азии единого

экономического комплекса с участием Японии, Южной Кореи и Ки-

тая и его последующего объединения с АСЕАН. На встрече в Сингапу-

ре в 2000 г. она воплотилась в проект создания единой Зоны свободной

торговли в Юго-Восточной и Северо-Восточной Азии. Важно иметь

в виду, что экономическое сообщество в формате АПТ в случае реализации

этой идеи возникнет на базе слияния индивидуально-групповых соглаше-

ний о ЗСТ между АСЕАН, с одной стороны, и каждым из трех привилеги-

рованных партнеров из СВА (Китаем, Японией и Южной Кореей) и самого

Экономического сообщества АСЕАН — с другой. Пользуясь европейскими

аналогиями, это будет означать расширение АСЕАН еще на 3 страны.

Начиная с 2004 г. под эгиду формата «АПТ» начала смещаться и ре-

ализация Инициативы интеграции в АСЕАН, тем более что Япония

и Южная Корея изначально были одними из основных ее спонсоров.

На саммите АПТ в 2004 г. было выдвинуто предложение учредить Фонд

развития АСЕАН (ФРА). Соглашение о его создании было подписано

уже в июле 2005 г. во Вьентьяне. Каждое из 13 государств внесло в его

уставный капитал по 1 млн долл.

В настоящее время финансовая интеграция в рамках АПТ реали-

зуется в трех основных формах — Чианг-Майская инициатива (ЧМИ),

инициатива азиатского рынка облигаций (АОРИ) и инициатива азиат-

ской денежной единицы (АКЮ).

На упоминавшейся встрече в Чианг-Мае министры финансов стран

АПТ договорились организовать систему двусторонних своповых со-

139


глашений для предотвращения резких колебаний валют и девальвации

местных валют в ходе последующих кризисов. Подобная схема вза-

имной финансовой поддержки имела прецеденты в регионе: в 1977 г.

страны АСЕАН заключили своповое соглашение, которое формально

продолжало действовать. Однако объем фондирования был настолько

мал — около 700 млн долл., что страны не могли воспользоваться им

в ходе развертывания кризиса 1997–1998 гг.

К маю 2003 г. между центральными банками стран АПТ было за-

ключено 14 типовых своповых соглашений, а их общее фондирование

вместе с упомянутым соглашением АСЕАН 1977 г. равнялось 36 млрд

долл. В мае 2007 г. объем резервного фонда, созданного для поддержки

данной системы, достиг 82,5 млрд долл.

Важной с институциональной точки зрения была восьмая конфе-

ренция министров финансов в мае 2005 г. Стороны договорились усо-

вершенствовать механизм совместного контроля над соблюдением со-

глашений путем частичной интеграции национальных регулирующих

механизмов и выработать коллективные процедуры принятия решений

по вопросам, касающимся ЧМИ, включающим простое и квалифици-

рованное большинство.

Были решено обмениваться информацией о краткосрочных пере-

мещениях капитала и создать механизм раннего предупреждения

о признаках кризиса132. Весной 2007 г. стороны договорились придать

этой системе многосторонний характер. Появилась возможность объ-

единить средства, выделявшиеся каждой страной в рамках 16 двусто-

ронних соглашений, в единый фонд, откуда любое государство–участ-

ник данной схемы могло заимствовать валюту в случае дестабилизации

финансовых рынков. Фактически это выглядело как прообраз Азиат-

ского валютного фонда, предложенного Японией в 1998 г. Конечной

целью ЧМИ было создание многосторонней валютно-финансовой си-

стемы координации и регулирования, основанной на наличии центра-

лизованного резервного фонда. В перспективе этот механизм вполне

способен развиться в подобие регионального центрального банка.

Организационными элементами формирующейся региональной

финансовой системы служат: АПТ как институциональная рамка для

переговоров, Азиатский банк развития, Азиатская инициатива для

рынков облигаций, а также центральные банки и министерства финан-

сов отдельных стран133.

Азиатский банк развития — структура, созданная в 1966 г. по инициа-

тиве Японии, которая является основным спонсором осуществляемых им

проектов. В 2005 г. при АзБР был учрежден Азиатский региональный ин-

140


теграционный центр, который регулярно обновляет значения основных

интеграционных индикаторов — доли внутрирегиональной торговли,

доли взаимных ПЗИ и т.д. в Восточной Азии.

Выстроенная в 1998–2008 гг. система подверглась проверке на со-

стоятельность в ходе мирового финансово-экономического кризиса

2008–2009 гг. На саммите АПТ 29 декабря 2008 г. было решено увели-

чить фонд до 120 млрд долл.134. Востребованность ЧМИ при разреше-

нии проблемы дефицита краткосрочной ликвидности была подтверж-

дена практикой.

Второе важное направление усилий АПТ определила инициати-

ва по созданию интегрированного Азиатского рынка облигаций. Ее

цель — ускорить экономический рост через систему расширенного

кредитования производства прежде всего за счет накопленных в стра-

нах Восточной Азии золотовалютных резервов, создание которых стало

одной из форм подстраховки макроэкономической стабильности по-

сле событий 1997–1998 гг. Кроме того, расчет состоял в использовании

сбережений домохозяйств, уровень которых в восточноазиатских госу-

дарствах составлял 30–40% ВВП135.

К моменту выдвижения инициативы значительная часть накоплен-

ных у государств и частных домохозяйств средств размещалась на фон-

довых рынках западных стран, прежде всего в облигациях казначейства

США. Даже в развитых странах Восточной Азии, в Японии и Южной

Корее фондовый рынок был слабо интернационализирован, особенно

если эмитировавшиеся ими ценные бумаги были номинированы в на-

циональных валютах. Например, в 2004 г. только 4% государственных

облигаций Японии были выкуплены нерезидентами136.

Цель инициативы по созданию Азиатского рынка облигаций со-

стояла в стимулировании национальных и регионального рынков

финансовых инструментов в Восточной Азии. Речь идет о том, чтобы

привлечь внутренние резервы инвестирования восточноазиатских эко-

номик, меньше прибегая к внерегиональным заимствованиям.

Первые решения по реализации данной инициативы были приняты

в декабре 2002 г. В июне 2003 г. был создан первый, а в апреле 2004 г. —

второй азиатский фонды облигаций с общим объемом фондирования

более 12 млрд долл.137. Уже к 2006 г. объем рынка облигаций участников

АОРИ составил около 3 трлн долл.138.

В отличие от Чианг-Майской инициативы, нацеленной на облег-

чение краткосрочных кризисов ликвидности, АОРИ ставит и решает

задачи обеспечения стабильного и долгосрочного кредитования вос-

точноазиатских экономик. Выдвижение инициативы было своевре-

141


менным. По подсчетам экспертов из «Ситигруп», в период до 2015 г.

восточноазиатским государствам потребуется около 20 трлн долл.

нетто-инвестиций139, из них около 180 млрд долл. — уже до 2012 г. на

замену или обновление экономической инфраструктуры140.

Кроме того, в отличие от ЧМИ, предполагавшей действия на офи-

циальном уровне, главными действующими лицами АОРИ выступают

частные хозяйствующие субъекты, что способствует формированию

в Восточной Азии многоуровневой системы финансовой координации.

Инициатива создания азиатской учетной валютной единицы АКЮ

(Asian Currency Unit — ACU) образует третий маршрут движения АПТ к

финансовой интеграции. На саммите АПТ в 1999 г. президент Филип-

пин Дж. Эстрада заявил, что в долгосрочном плане следует ориенти-

роваться на введение общей валюты. Специалисты заговорили о том,

что создание валютной единицы по образцу ЭКЮ 1970-х годов в ЕЭС

могло бы стать шагом на пути к реализации данной стратегической

установки141.

Эта идея впервые прозвучала от представителей Азиатского бан-

ка развития (АзБР) в 2006 г. Концепция АКЮ походила на механизм

функционирования ЭКЮ или специальных прав заимствования

(СДР), принятых в качестве учетной единицы в МВФ. Курс АКЮ опре-

делялся бы на основе «корзины региональных валют». АКЮ, по замыс-

лу авторов проекта, должна была использоваться не только как учет-

ная единицы, но и при внутрирегиональных торговых и финансовых

сделках. Президент АзБР Харухико Курода, правда, оговорился, что

полноценное функционирование АКЮ возможно только после пре-

вращения Восточной Азии в высокоинтегрированный общий рынок,

что, по его словам, «может занять несколько десятилетий»142. Это по-

требует укрепления системы валютно-финансовых гарантий, развития

фондовых рынков и увеличения взаимной торговли, а также гармони-

зации кредитно-денежной политики стран—членов АПТ.

Сказанное позволяет уточнить отличительные черты восточно-

азиатской экономической интеграции. Во-первых, как представляется,

в отличие от ЕС, где формально-правовые условия интеграции эконо-

мик нередко опережали реальное желание к этому со стороны бизнеса,

в Восточной Азии интеграция была производной от заинтересованно-

сти бизнеса в экономической экспансии. Сближение протекало часто

«помимо» и в отсутствие межгосударственных двусторонних и много-

сторонних мер интеграционного характера. При этом факторы, кото-

рые обычно относят к препятствиям интеграционному строительству,

такие как разница в стоимости трудовых и иных ресурсов и низкая

эффективность государственного аппарата, в восточноазиатских усло-

142


виях, напротив, способствовали сближению, так как побуждали ТНК

создавать производственные ячейки сразу в нескольких государствах,

вовлекая их в единый хозяйственный процесс без существенного регу-

лятивного сопротивления со стороны государственных органов.

Во-вторых, в ЕС к началу интеграции 1951 г. страны Западной Ев-

ропы завершили процесс государственной консолидации. В них сло-

жились относительно самодостаточные хозяйственные комплексы

с развитой промышленностью, транспортной инфраструктурой и си-

стемой социального обеспечения. В их рамках государства сохранили

сильные контрольно-распределительные функции.

В Восточной Азии единственной страной, достигшей европейского

уровня национально-государственной зрелости, была Япония. Другие

страны в 1960-х годах еще не успели окрепнуть, когда стали предпри-

нимать усилия к интернационализации производства. Этот недостаток

в известном смысле обернулся достоинством. Правительства малых

и средних стран не успели укрепить свой экономический суверенитет,

и многие отрасли оказались подчинены интересам крупных ТНК, ко-

торые базировались в Японии, а позднее — в Южной Корее, Сингапу-

ре, Китае. В итоге это сработало на стягивание региона в единый про-

изводственный комплекс.

В-третьих, в Западной Европе отчетливо прослеживается стро-

гая очередность этапов в сращивании хозяйств, ставшая в литературе

«классической». В ЕС интеграция в торговле предшествовала интегра-

ции в сфере финансов и особенно валютного обращения. В Восточ-

ной Азии, вероятно, в силу наложения глобализации мировых рын-

ков капитала на региональные процессы интеграция в торговле хотя

и опережала все другие, но вскоре стала развиваться в ногу с валютно-

финансовой интеграцией. Со временем, особенно в свете кризиса

1997–1998 гг., последняя превратилась в главный акцент усилий вос-

точноазиатских государств в деле сближения их экономик.

В-четвертых, в ЕС валютно-финансовую интеграцию предваряло

создание полноценного таможенного союза с возведением единого та-

рифного барьера по периметру внешних пределов сообщества, а фаза

зоны свободной торговли оказалась «смазанной». В Восточной Азии

этап создания таможенного союза пока не наступил. Перешагнув через

него, страны сразу приступили к созданию ЗСТ с участием внегруппо-

вых стран и двинулись к этапу валютно-финансовой координации.

По-видимому, этап таможенного союза оказался менее востребо-

ван в Восточной Азии, потому что в этой части мира действуют более

жесткие правила определения происхождения товаров, вследствие чего

снижена возможность злоупотребления на реэкспорте товаров.

143


Общее правило заключается в том, что как минимум 40% компонен-

тов товара от общей стоимости товара должны быть произведены в странах

АСЕАН, причем в эти 40% могут входить детали, произведенные в разных

странах. При этом общая стоимость товара включает стоимость сырья,

оплату труда, прибыль и транспортные расходы.

В-пятых, природа договорно-правовой базы экономического со-

общества АПТ носит комбинированный, индивидуально-групповой

характер. Это означает, что страны АСЕАН заключают соглашения

в качестве коллективного субъекта по формуле «10 + 1» со своими эко-

номическими партнерами в регионе. Соглашения такого типа подпи-

саны пока странами АСЕАН с КНР (2002, вступило в силу в 2010 г.),

правда, только в сфере торговли товарами, и с Республикой Корея

(2006, 2007 и 2009 г. по товарам, услугам и инвестициям соответствен-

но). При этом лидеры стран АСЕАН исходят из того, что создание

экономического сообщества в рамках АПТ вряд ли состоится раньше

начала работы Экономического сообщества АСЕАН, намеченного на

2015 г., а темпы и качество интеграции внутри «десятки» должны опере-

жать интеграцию в более широком масштабе региона.

В-шестых, экономическая интеграция в Восточной Азии имеет

асинхронный и многоуровневый характер. Она проявляется на несколь-

ких уровнях и с разной степенью глубины и интенсивности. В рамках

АСЕАН-6 функционирует Зона свободной торговли, ставятся задачи

создания единого пространства услуг и инвестиций. В формате «АПТ»

решаются преимущественно задачи финансовой координации. Как

и в ЕС, более глубокая степень интегрирования в ЮВА отмечается на

уровне «ядра». В этой части мира интеграция имеет очаговый характер.

144

Глава 11

Специфика управления интеграцией

ВДекларации об образовании АСЕАН, подписанной в Бангкоке

в 1967 г., несмотря на характерную для документа лаконичность,

вопросы координации сотрудничества были раскрыты довольно под-

робно143. В ст. 3 сказано о необходимости «учреждения для реализации

изложенных целей и задач соответствующих механизмов». Институци-

ональная рамка новой организации включала в себя четыре элемента.

Основным механизмом управления АСЕАН провозглашались «еже-

годные встречи министров иностранных дел, созываемые поочередно

в разных странах—участницах АСЕАН в соответствии с принципом

ротации и в дальнейшем называющиеся министерскими встречами

АСЕАН». «В случае необходимости» допускались «экстренные встречи

министров иностранных дел» (ст. 3, п. а).

Есть основания полагать, что уровень министров, в том числе ми-

нистров иностранных дел, был и в значительной мере продолжает оста-

ваться основным рабочим органом межгосударственного общения в Вос-

точной Азии. Принятие большинства решений на уровне министров

иностранных дел и министров экономик стран АСЕАН, а также — впо-

следствии — организация постминистерских конференций (ПМК)144

как ключевого элемента взаимодействия АСЕАН с внегрупповыми

державами позволяют говорить о том, что интеграция для государств

ЮВА была и остается делом сугубо практическим, требующим внима-

ния руководителей отраслевых ведомств в большей степени, чем глав

государств и правительств.

В промежутках между проведениями министерских встреч прак-

тическую деятельность Ассоциации должен был осуществлять «по-

стоянный комитет, действующий под председательством министра

иностранных дел страны, принимающей очередную министерскую

встречу АСЕАН, либо его представителя». В состав комитета на правах

его членов были включены аккредитованные в столице данного госу-

дарств послы стран—участниц АСЕАН. Для работы по конкретным на-

правлениям сотрудничества могли создаваться «постоянные комитеты

и комитеты по случаю (ad hoc), состоящие из специалистов и предста-

вителей органов государственной власти» (ст. 3).

145

Глава 11. Специфика управления интеграцией

Наконец, в каждой стране—участнице АСЕАН был учрежден на-

циональный секретариат для реализации решений Ассоциации от лица

каждого государства для помощи в организации ежегодных или экс-

тренных министерских встреч, содействия Постоянному комитету или

любым другим структурам, созданным под эгидой организации.

Профили комитетов, их состав, общее число органов не оговари-

вались. Сотрудничество только предстояло наладить. Предвидеть, где

и как лучше оформить его институционально, было сложно. Стороны

разумно предпочли ограничиться формулированием общих параме-

тров возводимой институциональной конструкции, рассчитывая, что

со временем ее конкретные очертания будут прорисованы более ясно.

Период с 1967 по 1976 г. в литературе именуется фазой «утробного»,

или эмбрионального, развития. Это время самопознания АСЕАН, уточ-

нения своих интересов. Хотя министерские встречи проходили ежегод-

но, первый саммит Ассоциации состоялся только в 1976 г. на о. Бали —

после того как страхи перед возможностью вовлечения в конфликт во

Вьетнаме в свете Парижских соглашений (1973) постепенно улеглись.

Из документов, принятых в ходе встречи на о. Бали с точки зрения

подходов к управлению интеграцией интересна Декларация согласия

АСЕАН145. Деятельность Ассоциации наполнялась более конкретным

содержанием в сфере политического и особенно экономического со-

трудничества. Для его реализации требовались более изощренные ин-

ституциональные формы.

Национальным секретариатам по делам АСЕАН, а также Посто-

янному комитету предписывалось разработать меры по «усовершен-

ствованию институциональных механизмов АСЕАН для укрепления

политического сотрудничества» (разд. А, ст. 5). В арсенал АСЕАН

с целью «усиления политической солидарности» вводились новые

инструменты — «гармонизация взглядов, координация позиций»

и «в случае необходимости и желания сторон принятие совместных

действий» (разд. А, ст. 7).

Более глубокой проработке в институциональном аспекте подле-

жало и экономическое измерение взаимодействия. Согласно ст. 5 Ба-

лийской декларации был учрежден новый рабочий орган — Встречи

по экономическим вопросам. Они происходили на уровне министров

экономического развития и должны были проводиться регулярно (но

не ежегодно, как в случае с встречами министров иностранных дел)

или во внеочередном порядке — если стороны сочтут это необходи-

мым. В качестве основных целей нового органа назывались: оценка

степени согласованности уже принятых программ и проектов в сфере

146


экономического сотрудничества, обмен взглядами и консультации по

разработке национальных планов развития как шаг на пути гармониза-

ции регионального развития.

После 1976 г. саммиты АСЕАН вошли в обиход организации,

хотя и созывались нерегулярно (1976, 1977, 1987, 1992, 1995, 1998).

В 1990-х годах к официальным саммитам АСЕАН добавился инсти-

тут неофициальных саммитов, созывавшийся в случае, когда странам

требовались консультации на высшем уровне, но подписание договоров

не предусматривалось. Неофициальные саммиты прошли в 1996, 1997

(итогом работы неофициального саммита 1997 г. в Куала-Лумпуре, на-

пример, был документ, содержавший ориентиры для развития АСЕАН

до 2020 г. — «Взгляд в 2020 год»), 1999, 2000 гг. С 2001 г. практика прове-

дения неофициальных саммитов была прекращена, а саммиты АСЕАН

стали пытаться проводить официально и на ежегодной основе. При

этом саммит, запланированный на 2006 г., состоялся в январе 2007 г.,

а саммит 2008 г. прошел в феврале–марте 2009 г. Судя по функциям

и положению в иерархии органов, саммиты АСЕАН являются аналогом

Европейского совета в ЕС. Другое дело, что у лидеров АСЕАН хватило

трезвомыслия не называть его Азиатским советом, тем более что гео-

графически Азия не сводима ни к АСЕАН, ни к АПТ, ни к предполагае-

мому «Восточноазиатскому сообществу» (ВАС).

К началу 2000-х годов правовая база АСЕАН в основном опреде-

лилась. Ее составляли нормы и правила, разрозненно содержавшиеся

в ранее принятых документах. Параметры и принципы функциониро-

вавшей на ее основе системы управляющих органов Ассоциации были

понятны всем участникам, хотя единого документа, закреплявшего бы

их, не существовало.

Главным органом принятия решений служил ежегодный саммит

АСЕАН (ASEAN Summit). Накануне его проведения проходило заседа-

ние так называемой Совместной министерской встречи (Joint Ministerial

Meeting), объединявшей министров иностранных дел и министров эко-

номики стран-членов. Постоянный комитет АСЕАН под руководством

министра иностранных дел страны, председательствующей в Ассоциа-

ции (country-in-chair), осуществлял надзор за текущей работой АСЕАН

в перерывах между министерскими встречами АСЕАН (АММ — ASEAN

Ministerial Meetings).

Председатель и заместитель председателя АСЕАН (Chair and Vice-

Chair) — соответственно министр иностранных дел и его заместитель

по делам АСЕАН страны, осуществляющей председательство в Ассо-

циации в конкретный год, выбирались на основе алфавитной ротации

147


стран АСЕАН. Институт председательства возник в АСЕАН сразу при

создании Ассоциации — по-видимому, не без влияния опыта ЕЭС.

Секретариат АСЕАН146 (расположенный в столице Индонезии Джа-

карте) возглавляет Генеральный секретарь АСЕАН.

Помимо встреч министров иностранных дел и министров эконо-

мики, ежегодно проводились встречи министров финансов, сельско-

го и лесного хозяйства, торговли, энергетики, окружающей среды,

информации, науки и технологии и т.д. Отдельно заседали министры,

координирующие усилия соответствующих стран в области реализа-

ции программы Инвестиционной зоны и Зоны свободной торговли

АСЕАН. Министерским заседаниям каждого профиля в свою очередь

предшествовали встречи высших чиновников соответствующих ве-

домств, работа которых была подготовлена одним из 29 отраслевых ко-

митетов и 122 рабочих групп.

В АСЕАН начала действовать Межпарламентская ассамблея, соз-

данная по инициативе Индонезии в 1977 г. и первоначально называв-

шаяся Межпарламентской организацией АСЕАН. В нее входят около

300 депутатов из национальных парламентов 8 членов АСЕАН (в Бру-

нее и Мьянме нет парламентов, поэтому представители этих стран

официально именуются «специальными наблюдателями»147).

В 2007 г. был принят Устав АСЕАН. Он вступил в силу в декабре

2008 г.148. В нем впервые с 1967 г. была дана развернутая характери-

стика институционального механизма АСЕАН, определена структура

рабочих органов АСЕАН в их иерархии и соподчиненности, описаны

процедуры принятия решений. В документе содержится ряд новаций,

изменяющих структуру рабочих органов АСЕАН, в том виде, в котором

она функционировала в середине 2000-х годов. Но в основном изме-

нения носили номинальный характер: менялись названия ранее суще-

ствовавших институтов и должностей, уточнялось их место в общей

организационной структуре.

Главным органом, согласно Уставу, остается саммит АСЕАН, рабо-

тающий на уровне «глав государств или правительств стран—членов

Ассоциации» (гл. 4, ст. 7, п. 1). Он является высшей инстанцией в про-

цессе принятия решений в АСЕАН, обсуждает и предлагает направ-

ления деятельности организации, принимает решения по ключевым

вопросам, относящимся к достижению ее целей или интересам стран-

членов, а также любым проблемам, которые выносят на рассмотрение

саммита по ходатайству Координационного совета АСЕАН, Советов

Сообществ АСЕАН и органов секторальных министерств АСЕАН.

Саммит, помимо прочего, уполномочен создавать и распускать другие

148


рабочие органы Ассоциации и назначать Генерального секретаря. Сам-

миты проходят дважды в год в стране, председательствующей в Ассо-

циации. Они также могут быть созваны в случае необходимости в экс-

тренном порядке (ст. 7, ч. 3, п. a, b).

Согласно ст. 8 Устава институт министерских встреч, учрежденный

в соответствии с Бангкокской декларацией 1967 г. и состоящий из ми-

нистров иностранных дел стран-членов, заменялся Координационным

советом (ASEAN Coordinating council) с тем же составом. Координацион-

ный совет должен заседать как минимум дважды в год (ст. 8, ч. 1).

К компетенции Совета отнесены координация процесса реализации

соглашения и решений саммита в национальных рамках, координация

с Советами Сообществ АСЕАН для усиления согласованности проводи-

мых политик, их эффективности и повышения уровня взаимодействия,

координация процесса подготовки отчетов Советов Сообществ, рассмо-

трение отчета Генерального секретаря, назначение заместителей Гене-

рального секретаря по его рекомендации (ст. 8, ч. 2, п. a–g).

В конце 1990-х годов на базе документов, принятых, во-первых, на

неформальном саммите АСЕАН в Куала-Лумпуре в 1997 г. («Взгляд

в 2020 год»149) и, во-вторых, на встрече в верхах в Ханое в 1998 г. (План

действий-1998150), была сформулирована идея Сообщества АСЕАН, по-

коящегося, как и ЕС, на трех «опорах». Речь шла об Экономическом

сообществе, Социокультурном сообществе и Сообществе безопасно-

сти АСЕАН. В окончательном виде эта концепция была представлена

в ходе саммита на о. Бали в 2003 г. Для реализации мер по созданию

каждого сообщества при Секретариате были сформированы органы

(комиссии, комитеты, экспертные и рабочие группы), работу кото-

рых курировали в зависимости от области деятельности министерские

встречи АСЕАН (АММ) или встречи министров экономики АСЕАН

(АЕМ).

В Уставе Ассоциации был прояснен вопрос о соотношении самой

организации и ее Сообществ, включая систему организации и сопод-

чинения обслуживающих их механизмов. В соответствии со ст. 9 Уста-

ва при АСЕАН были созданы Советы Сообществ АСЕАН. Это (1) Со-

вет политического сообщества и Сообщества в области безопасности,

(2) Совет экономического сообщества и (3) Совет Социокультурного

сообщества (ст. 9, ч. 1). Им напрямую стали подчиняться соответствую-

щие профильные органы (Органы секторальных министерств — ст. 10)

и межминистерские органы, относящиеся к одной из трех областей со-

трудничества (ч. 2). Советы собираются не реже двух раз в год под пред-

седательством министра из страны-председателя (ч. 5). В обязанности

149


Совета входят надзор за исполнением решений саммитов в сферах

своей компетенции, координация деятельности министерств отдель-

ных государств-членов по сближению разрабатываемых ими планов

и предпринимаемых ими мер и составление отчетов и рекомендаций

саммиту (ч. 4, п. a–c).

В ст. 11 Устава обобщены нормы, относящиеся к правовому регу-

лированию статуса и обязанностей Генерального секретаря и Секре-

тариата, до этого «распыленных» по другим документам. Генеральный

секретарь назначается саммитом на один пятилетний срок из одной из

стран-участниц в согласии с принципом алфавитной ротации (ст. 11,

ч. 1). Генеральный секретарь участвует в заседаниях Саммита АСЕАН

и Советов Сообществ, Координационного совета и Органов секто-

ральных министерств (п. c). Он наделен правом представлять АСЕАН

во взаимоотношениях с третьими странами и международными орга-

низациями, излагая на них заранее согласованные в рамках Ассоциации

позиции и решения (п. d). По существу Генеральный секретарь АСЕАН

совмещает функции председателя ЕС и «министра иностранных дел

ЕС», не являясь пока в полной мере ни тем, ни другим.

Генеральный секретарь и возглавляемый им Секретариат обяза-

ны в своей деятельности руководствоваться исключительно решения-

ми, принятыми коллективными органами АСЕАН. Странам—членам

АСЕАН запрещается оказывать влияние на Секретариат во время испол-

нения им уже принятых на многосторонней основе решений (ст. 11, ч. 9).

В Уставе был подтвержден статус Национальных секретариатов

АСЕАН, своеобразных «министерств интеграции», созданных в каж-

дой стране-участнице еще согласно Бангкокской декларации 1967 г.

(ст. 12).

В ст. 20 впервые формализованы принципы принятия решения.

В качестве основной процедуры ч. 1 ст. 20 устанавливает «консульта-

ции и консенсус». Часть 2 ст. 20 указывает, что в случае, когда консен-

сус не может быть достигнут, Саммит уполномочен ситуативно избрать

подходящую в данных обстоятельствам форму принятия конкретного

решения. Если принятое решения не исполняется одной (или несколь-

кими) из стран-членов, а также если были нарушены положения Уста-

ва АСЕАН, то подобные казусы выносятся на рассмотрение Саммита

АСЕАН для последующего урегулирования (ст. 20, ч. 4).

Ст. 21 Устава допускает принятие каждым Советом Сообществ

АСЕАН собственных правил процедуры, в том числе касающих-

ся методов принятия решений. Это связано с тем, что цена вопро-

са, означающего при интеграции ту или иную степень делегирова-

150


ния суверенных полномочий и, следовательно, частичной потери

национально-государственного контроля в той или иной сфере, нео-

динакова. В ЕС это явление известно как асимметрия механизма при-

нятия решений — ситуация, при которой процедуры разнятся в зави-

симости от сферы деятельности.

В Совете экономического сообщества АСЕАН разрешены гибкие

механизмы принятия решений, «включая формулу АСЕАН минус Х»

(ст. 21, ч. 2), известную в евросоюзовской правовой практике как кон-

структивное воздержание. Решение считается принятым, даже если не-

сколько стран-членов не пожелали поддержать его, аргументированно

пояснив свое несогласие. В этом случае решение объявляется от име-

ни всего АСЕАН, однако оно не обязательно к исполнению теми, кто

при голосовании воздержался. Некоторые страны АСЕАН, например

Сингапур и Таиланд, лоббируют другую формулу принятия решений

по экономическим вопросам: «2 плюс Х», означающую, что если две

страны готовы создать между собой интеграционную зону ускоренно-

го роста с высокими требованиями к уровню сращивания в избранных

областях, то такой механизм открыт для участия всех тех, кто согласен

на эти условия. Высказываются опасения, что избрание этой форму-

лы в качестве официальной подстегнет многоскоростную интеграцию

и будет способствовать дальнейшей дифференциации АСЕАН по сте-

пени экономического развития.

Бюджетная система АСЕАН — составная часть механизма управле-

ния интеграционным процессом. Отталкиваясь от принципа суверен-

ного равенства (sovereign equality), а не суверенной платежеспособности

(sovereign solvency), принятой в ряде международных организаций, на-

пример в ООН и ОБСЕ, страны АСЕАН решили формировать текущий

бюджет организации, предназначенный в основном для финансирова-

ния деятельности Секретариата и связанных с ним административных

органов на основе ежегодных равновеликих взносов, размер которых

регулярно пересматривается исходя из потребностей Секретариата

и экономической ситуации (ст. 30). Объемы финансирования Секре-

тариата при этом определяются при согласовании с Комитетом по-

стоянных представителей АСЕАН (орган, состоящий из послов стран

АСЕАН, аккредитованных при Секретариате АСЕАН в Джакарте)

и Координационным советом АСЕАН (ст. 30, ч. 4).

Таким образом, в деятельности Секретариата АСЕАН перепле-

лись элементы частичной (видимой) наднациональности и жесткого

национально-государственного контроля. Первая проявляется, на-

пример, в обязанностях сотрудников Секретариата в отношениях

151


с правительствами отдельных государств-членов и во взаимодействии

с третьими странами и международными организациями «отрешить-

ся» от национальных интересов направившей их страны, четко соблю-

дая согласованные в многосторонних рамках решения. В то же время

бюджет Секретариата, в отличие от бюджета Европейской комиссии,

имеющей с начала 1970-х годов собственные источники финансиро-

вания, напрямую зависит от воли представителей государств—членов

АСЕАН, что не может не ограничивать активность Секретариата. От-

дельные нормы и положения, регулирующие деятельность тех или

иных органов АСЕАН, включая Генерального секретаря, могут быть

сформулированы внешне похоже на аналогичные практики и про-

цедуры ЕС. В то же время, например, формула «АСЕАН — N», дей-

ствующая в АСЕАН, не может считаться наднациональной, посколь-

ку воздержавшиеся страны имеют право не реализовывать принятые

решения, в то время как в условиях наднациональности обязательство

исполнять решения, принятые сообществом, возлагается на всех чле-

нов, включая тех, кто при голосовании воздержался или высказался

против.

Статьей 31 Устава урегулированы порядок избрания и полномочия

страны–«председателя АСЕАН». Страна-председатель определяется

на основе принципа алфавитной ротации членов с учетом англоязыч-

ного варианта написания ее наименования и продолжает действовать

в данном качестве весь календарный год. Представители страны-

председатели на соответствующем должностном уровне руководят за-

седаниями Саммита, Координационного совета, Советов Сообществ,

органов секторального характера, а также Комитета постоянных пред-

ставителей (так называемое сквозное председательство). Судя по тек-

сту Устава, институту председательства придается большое организа-

ционное и символическое значение.

Термин «председательство» передается в контексте ЕС как «presiden-

cy», а в контексте АСЕАН как «chairmanship». Выбор слов имеет в дан-

ном случае принципиальное значение. Термин «presidency» подразуме-

вает аналогию с системой организации власти в государстве, тогда как

«chairmanship» скорее относится к международной организации.

Официальным и рабочим языком всех органов АСЕАН являет-

ся английский (ст. 34). Для контраста — в ЕС действует процедурное

правило, согласно которому языки всех государств-членов являются

официальными и подлежат переводу на всех заседаниях и во всей до-

кументации Союза. Такая практика трудно реализуема в АСЕАН–АПТ.

152


Ни один из распространенных в регионе языков не отвечает критериям

международного языка, если под таковым понимать язык, обязатель-

ный к изучению в средней и высшей школе во всех странах региона

одновременно. Опыт подсказывает, что выбор адекватных способов

общения — одна из фундаментальных проблем при создании любой

международной или региональной ассоциации. Пока ни один из язы-

ков Восточной Азии не может устранить внутрирегиональные лингви-

стические барьеры. Поэтому при создании механизмов «АСЕАН плюс

три» и при проведении Восточноазиатских саммитов английский был

избран в качестве рабочего и официального языка.

Процессы интеграции в ЕС сопровождались подчеркнуто внима-

тельным отношением к культурно-языковой идентичности каждого

участника. Поэтому ключевая идея интеграции в ЕС — это «защищен-

ность» отдельных языковых идентичностей от объективного потенциа-

ла ассимиляции, который содержится в интеграционных процессах.

Иными словами, считалось и считается неприемлемым, чтобы инте-

грационный процесс сопровождался эрозией языковых идентично-

стей его участников. Такая культурная позиция в политике выражалась

в утверждении формального равноправия более двух десятков языков

в ЕС. На деле, конечно, такого равноправия не было. Английский язык

фактически уже к концу 1970-х годов все больше становился нефор-

мальным языком «интеграционного общения». Факт, официально не

признаваемый вплоть до начала 2010-х годов.

В Азии не боялись английского языка. Там, как и в зарубежной Ев-

ропе, базис идентичности мотивирован более политически, чем куль-

турно, но в Европе упоенность идеями политической свободы и своим

превосходством над другими частями мира вылилась в почтительное

отношение к языкам и локальным культурам малых этнических групп.

В Восточной Азии основой региональной идентичности были не

столько культура, сколько исторически утрамбованные политические

комплексы, чувство солидарной обиды за унижение и подчиненное

положение Азии в XIX–XX вв. Эти политические представления,

так же как и идея превосходства взращенной в Европе либерально-

демократической философии, доминировали при реализации инте-

грационных проектов. Но в отличие от Европы из них вырос не пато-

логический интерес к собственной разноликости, а ощущение острой

потребности найти практические и в первую очередь экономически ра-

циональные формы претворения своей региональной солидарности как со-

лидарности азиатских государств, имеющих общую (печальную) историю

«против всех остальных».

153


Cогласно формальной логике прохождения стадий насыщения го-

сударственным суверенитетом именно незападные, а точнее — неев-

ропейские государства должны были бы настаивать на использовании

всех языков в статусе официальных. Это закономерно — ведь они не

трактуют демократию и демократичность как уважение прав мень-

шинств, даже если это ведет к ущемлению прав большинства.

С точки зрения критериев целесообразности и административно-

процессуальной эффективности практика перевода на более чем два

десятка языков скорее замедляет, нежели упрощает интеграцию в ЕС.

Поэтому подход восточноазиатских лидеров в языковом вопросе отли-

чает прагматизм.

Вступление в силу в декабре 2008 г. устава АСЕАН завершило

определенный период в развитии этой организации, ознаменовав ее

институционализацию. Структуры, подобные «АСЕАН плюс три», воз-

никшие путем выделения из числа диалоговых партнеров Ассоциации,

наиболее тесно сотрудничающих с АСЕАН государств, напротив, дале-

ки от завершения этого этапа. При этом важно отметить, что управлен-

ческая машина АСЕАН служит основой функционирования как для АПТ,

так и для Восточноазиатских саммитов (ВАС). Они не имеют своего ап-

парата, должностных лиц или иных административных механизмов. Их

институциональные потребности полностью «обслуживаются» аппара-

том АСЕАН. Данная особенность подтверждает «зависимый» характер

АПТ и ВАС от учредительного «ядра» и дает дополнительные основания

полагать, что руководители стран—учредительниц АСЕАН рассматри-

вают АПТ и ВАС как пространство потенциального расширения асеанов-

ского интеграционного «ядра».

В англоязычных исследованиях ведутся споры о потенциале инте-

грации в Восточной Азии на базе АСЕАН, ключевыми принципами ко-

торой по-прежнему остается невмешательство стран в дела друг друга

и «мягкий институционализм»151. Это странно, учитывая, что причины,

по которым эти государства воздерживаются от внедрения наднацио-

нальных методов управления, понятны и хорошо отражены в литерату-

ре: ценность суверенитета в глазах молодых государств выше, чем для

тех, кто успел пресытиться им и испытать на себе его отрицательные

проявления. Для интеграционной практики в АСЕАН, а следователь-

но, и во всем регионе Восточной Азии характерен сознательный отказ

от создания наднациональных органов принятия решений (типа Евро-

комиссии и Совета министров ЕС), которые, как принято считать, же-

лательны для более поздних стадий сближения — таможенного союза

и общего рынка.

154


Стоит при этом подчеркнуть, что осуществляемые в рамках соб-

ственно АСЕАН проекты не требуют наднационального регулирования.

Последнее, например, полагается обязательным на стадии таможенно-

го союза. Но страны АСЕАН не стремились к созданию таможенного

или тем более валютного союза только между собой. Их планы сбли-

жения на узкогрупповой основе ограничились форматом Зоны сво-

бодной торговли. Избранная ими формула Зоны свободной торговли

подразумевала снижение тарифных барьеров в отношении самих стран

АСЕАН и не предполагала сооружение мощных таможенных барьеров

по внешним границам группировки, как было бы естественно в случае

принятия концепции таможенного союза. Таможенный союз мыслим

только на более широкой региональной основе, включая как минимум

всю Восточную Азию. В ином случае его создание означало бы изоля-

цию от стран Северо-Восточной Азии, субрегиона, где расположены

ключевые торгово-экономические партнеры АСЕАН — Китай, Япония

и Южная Корея. Для зоны свободной торговли наднациональные эле-

менты управления не являются необходимыми.

Исторически назвав организацию «ассоциацией», страны—учреди-

тели АСЕАН, по-видимому, хотели подчеркнуть, что их целью является

развитие сотрудничества, но при этом без ограничения политического

суверенитета. Они «фактически и не помышляли об интеграции по за-

падноевропейскому образцу»152. Организационная структура АСЕАН

воплощает суверенное равноправие стран-участниц. Важнейший рабо-

чий орган АСЕАН — ежегодная конференция министров иностранных

дел — проводится поочередно в столицах стран-участниц. Все осталь-

ные элементы организационного механизма — Координационный со-

вет, Советы Сообществ АСЕАН, специализированные комитеты (по

связи и транспорту, торговле и промышленности, планированию, ин-

формации, туризму и т.д.) также ежегодно перемещаются из столицы

в столицу, акцентируя суверенитет каждой страны, а не наднациональ-

ность, или, заимствуя фразеологию европейской интеграции, — «Азию

отечеств», а не «Азиатское отечество».

К началу 2010-х годов под эгидой Ассоциации ежегодно проходят

свыше 400 встреч на различных уровнях и в различных рабочих фор-

матах, каких на постоянной основе функционирует порядка 230 (228

на июль 2010 г.)153. Хотя западные наблюдатели, эксперты и журнали-

сты предпочитают относиться к обилию мероприятий с долей скепсиса

и даже снисходительности, называя форму работы АСЕАН «говориль-

ней» (talk shops), подобные мероприятии способствуют укреплению до-

верительных отношений между экспертами и официальными лицами

155


стран-участниц, облегчая межгосударственный диалог и важный для

местной политической культуры процесс выработки согласованных

в мельчайших нюансах позиций154.

Еще одной чертой институционального развития в АСЕАН было то,

что в работе всех структур страны Ассоциации участвуют в полном со-

ставе, даже если повестка дня не затрагивает интересы всех государств-

членов. Китайские дипломаты, например, были неприятно удивлены,

обнаружив, что все страны АСЕАН изъявили желание участвовать в пе-

реговорах по статусу островов в Южно-Китайском море, при том что

территориальные споры у КНР имеются только с половиной из участ-

ниц АСЕАН.

Преимущественно неформальный стиль обсуждения большинства

принимаемых решений и акцент на коллективном формате ведения

дел с внешними партнерами составляют главные черты так называемо-

го метод АСЕАН (ASEAN Way)155.

В Европе индивидуальное представление о свободе, в том числе

свободе воли, выразилось в индивидуалистичной трактовке представ-

лений о суверенитете — сначала государя, а затем и государства, во-

плотившейся в системе голосования по принципу большинства. Ев-

ропа издавна знала и принцип консенсуса, но только в самом конце

XX в. стала реально двигаться к признанию этого принципа как одного

из основ интеграционного самоуправления наряду с голосованием по

правилу большинства.

В Азии отсутствовало индивидуальное понимание свободы, и вме-

сто этого существовала традиция относительно мягкого и доброволь-

ного подчинения свободы личности интересам общества. Традиция

индивидуального голосования — продукт более поздний, чем традиция

коллективного действия. Поэтому в Азии именно консенсус, медлен-

ное, неторопливое, терпеливое продвижение к нему, органично лег

в основу отношений между суверенными государствами ЮВА. Это

был тот же принцип, что и в Европе, но в его интерпретации страна-

ми АСЕАН присутствуют яркие самобытные особенности. Государства

АСЕАН не были изначально готовы к процедурному голосованию и не

придавали ему слишком большого значения, потому что неписаные

договоренности могут быть более надежными, чем зафиксированные

обязательства, не подкрепленные политической волей их исполнять.

Сообразно этому в переговорной традиции АСЕАН приоритетным яв-

ляется сначала формирование общей политической воли, а не получе-

ние формального арифметического большинства при манипулирова-

нии числом поданных голосов.


«Метод АСЕАН», таким образом, — это осознанное, подтвержден-

ное опытом систематическое движение к повышению эффективности

индивидуальных усилий за счет коллективных действий. Принцип со-

вместных действий вошел устойчивым элементом во внешнеэконо-

мическую и внешнеполитическую стратегию современных государств

ЮВА. Он предполагает, что уже на этапе формирования национальных

приоритетов развития в политике и экономике закладывалась пара-

дигма совместного действия как основного инструмента достижения

целей156. Иными словами, элементы сращивания во взаимодействии

государств АСЕАН проявляются таким образом, что даже на исходной

фазе выработки национальных политик они мыслятся в контексте об-

щей позиции Ассоциации. При этом по форме это часто может выгля-

деть так, будто каждая страна действует изолированно. Фактор эконо-

мической рациональности, экономии ресурсов и опоры на групповую

поддержку доказал свою эффективность. Вот почему не создаются

структуры по образу сложной системы согласований ЕС. В силу спец-

ифики АСЕАН формальные демократические процедуры отступают на

второй план, а неформальные (подлинно сетевые) методы консульта-

ций позволяют прийти к общей позиции, не выходя за рамки привыч-

ных национально-государственных механизмов.

В Восточной Азии принципы управления объединительными процес-

сами строго коррелировались с политическими условиями сотрудниче-

ства государств региона. «Спазмы забегания вперед», подобные «кризи-

су пустого кресла» в ЕЭС 1965–1966 гг., когда интеграционная динамика

не выдерживала напора административной реформы, менее типичны для

восточноазиатской интеграции в силу более осмотрительного, выжида-

тельного подхода к интеграции восточноазиатских государств. Кризисы,

конечно, случались и здесь157. Однако ввиду более низкой скорости

сближения подобные кризисы не воспринимались в качестве таковых ис-

следователями и политиками. Интеграционный процесс в Азии развива-

ется медленно, но поступательно.

157

Глава 12

Конкуренция региональных проектов объединения

Два очага восточноазиатской интеграции (АСЕАН и американо-

японский союз) де-факто конкурируют друг с другом, хотя Токио

и Вашингтон стремятся избегать отчетливых проявлений соперниче-

ства за интеграционную идею в отношениях с АСЕАН. При этом речь

идет не о формировании интеграционных блоков с разным составом

участников. Значимо то, на каких условиях и под чьим руководством

реализуются инициативы сближения. Отвечая на вопросы журнали-

стов по итогам первого Восточноазиатского саммита в 2005 г., премьер-

министр Японии Дз. Коидзуми подчеркнул, что создание Восточ-

ноазиатского сообщества возможно только после того, как начнет

функционировать полноценная Зона свободной торговли внутри АСЕ-

АН: «Если говорить о перспективах интеграции в Восточноазиатском

регионе, то, я полагаю, вначале должен завершиться процесс интегра-

ции в рамках АСЕАН, и лишь затем можно говорить о предпосылках

возникновения общности интересов между АСЕАН, Китаем, Японией

и Республикой Корея»158.

Подспудное соперничество между японо-американским вектором

интеграции и основным «ядром», воплощаемым странами АСЕАН,

развернулось почти сразу после деколонизации большинства госу-

дарств ЮВА.

На учредительном этапе интеграции внутри АСЕАН для реализа-

ции программы сближения в экономической сфере долгое время не

было объективных предпосылок: в условиях местных экономик — од-

нотипных (в них в основном преобладала навязанная метрополиями

монокультура), в финансовом отношении зависимых, с низким уров-

нем накопления. Специфика отношений между двумя интеграцион-

ными очагами заключалась в том, что страны АСЕАН осознавали, что

для развития им нужны связи с более сильными игроками — Японией

и США, имевшими интересовавшие страны ЮВА инвестиции, техно-

логии и рынки сбыта товаров.

Япония и США также видели в сотрудничестве со страна-

ми АСЕАН экономические преимущества159. К началу 1970-х годов

158


американо-японский союз уже представлял собой наиболее интегри-

рованный комплекс в регионе, характеризующийся тесным сотруд-

ничеством и даже координацией не только в сфере внешней торгов-

ли и финансово-экономического взаимодействия160, но и по линии

военно-политической кооперации. Сотрудничество между странами

опиралось на систему разнопрофильных комитетов, комиссий и рабо-

чих групп, действовавших на регулярной основе.

Японо-американский комплекс сотрудничества в правовом плане

базировался на Договоре безопасности 1960 г. Большое значение имела

ст. II договора, связывавшая военные и экономические аспекты взаи-

моотношений. В соответствии с ней США и Япония будут «стремиться

ликвидировать противоречия в своей международной экономической

политике и будут поощрять экономическое сотрудничество между

ними».

Экономические проблемы регулируются японо-американским со-

вместным комитетом по торговле и экономике. Он был создан в ре-

зультате договоренности, достигнутой премьером Икэда с президентом

Кеннеди в июне 1961 г. Со стороны Японии в этом комитете участвуют

министр иностранных дел, который возглавляет обычно делегацию,

министры внешней торговли и промышленности, финансов, сельско-

го хозяйства и лесоводства, транспорта, труда и начальник управления

экономического планирования в ранге государственного министра.

В состав американской делегации, возглавляемой государственным

секретарем, входят министры внутренних дел, торговли, финансов,

сельского хозяйства и труда. Сессии комитета проводятся раз в год

поочередно в Японии и в США. Хотя в центре внимания участников

встреч стоят обычно экономические проблемы, они, как правило, увя-

зываются с общеполитическими и военно-политическими вопросами.

Фактически роль комитета по торговле и экономике значительно вы-

ходит за рамки его официально объявленных функций, и он превра-

щается в важный политический орган в системе организаций японо-

американского союза.

С целью расширения научного обмена и координации научных ис-

следований в июне 1961 г. был образован японо-американский комитет

по сотрудничеству в области науки, заседания которого проходят раз

в год попеременно в Японии и в США. В состав комитета входят как

ученые, так и работники правительственных учреждений, включая ми-

нистерство иностранных дел и государственный департамент.

Комитеты, действующие в самых различных отраслях взаимоотно-

шений, разрабатывают рекомендации для правительственных органов

159

Глава 12. Конкуренция региональных проектов объединения

и наряду с системой договоров и соглашений составляют неотъемле-

мую часть сложного механизма японо-американского интеграционно-

го очага.

К системе договоренностей по военным вопросам относится также

соглашение между правительствами США и Японии о содействии об-

мену патентами и техническими знаниями в области оборонного про-

изводства, подписанное 22 марта 1956 г. и вступившее в силу 6 июня

1956 г. Оно сыграло важную роль в развитии японской военной про-

мышленности и стандартизации вооружений.

В целях согласования позиций сторон и обсуждения различного

рода вопросов, связанных с осуществлением «договора безопасности»,

в июле 1957 г. было принято решение о создании межправительствен-

ного японо-американского консультативного комитета безопасности.

В его состав со стороны Японии входят министр иностранных дел и на-

чальник УНО, а с американской — посол США в Японии и командую-

щий вооруженными силами США на Тихом океане.

Однако тесное взаимодействие несло в себе и черты зависимости.

Японские компании фактически не могут разработать ни одну но-

вую технологию военного или двойного назначения без консультаций

с американцами161.

Инвестиционная стратегия Японии и США в Юго-Восточной Азии

также начала вырабатываться и проводиться согласованно162. Эконо-

мическая мысль толкала Токио и Вашингтон к новым, менее затратным

вариантам построения сотрудничества и организации производства.

Япония и США, особенно в свете нефтяного шока 1973 г. и рецессии

1974 г., готовились к рывку в сфере внедрения энергосберегающих

и наукоемких производств. Для осуществления этого рывка им было

абсолютно необходимо «сбросить» с себя технологии и отрасли с высо-

ким коэффициентом энерго- и материалопотребления. В этом смысле

появление немногочисленной группы обеспеченных в ресурсном от-

ношении стран, готовых на партнерские отношения с Токио и жестко

ориентированных на переход с добычи сырья на производство готовых

изделий и на рост внутреннего потребления, создавало для Японии

и США возможность прорыва.

Помимо этого Япония и США видели в АСЕАН 1970-х годов ис-

точник нефти (Индонезия), газа (Бруней), а также минерального сырья

(медь, каучук, пальмовое масло, тропическая древесина, потенциаль-

но — сжиженный природный газ). Токио и Вашингтон сами продол-

жали поиск перспективных рынков сбыта товаров и приложения капи-

тала. К середине 1980-х годов АСЕАН (а это уже 6 государств — после

160


присоединения в 1984 г. Брунея), совокупное население которой со-

ставляло 269 млн человек, казалась перспективным рынком.

Кроме того, Япония стремилась соразмерить свой возросший эко-

номический потенциал с незначительной политической ролью. Но

именно в Юго-Восточной Азии было много стран, помнивших о япон-

ском милитаризме и колониализме первой половины ХХ в. Японии

было необходимо загладить память об исторических обидах.

В 1977 г. была провозглашена «доктрина Фукуды»163, подтвердив-

шая принцип отказа от применения силы в отношениях со странами

ЮВА и провозгласившая переход на позиции тесного экономического

сотрудничества с ними. Кроме того, в рамках этой доктрины Япония

предлагала себя на роль посредника между странами АСЕАН и комму-

нистическими режимами Восточного Индокитая.

Решение проблем, связанных с исторической памятью стран Юго-

Восточной Азии, должно было существенно облегчить региональное

доминирование Японии164. Но отчасти оттого, что признания вины

японской политической элитой в полной мере не произошло, Токио

выбрал наиболее легкий путь замирения — спонсировать экономики

Юго-Восточной Азии через программы оказания помощи развитию

и параллельно через реализацию инвестиционных проектов165. Объемы

экономической помощи Японии странам ЮВА росли пропорциональ-

но увеличению коммерческих и иных хозяйственных связей между

ними. Изначально программа помощи была учреждена в 1950-х годах

в рамках репарационных выплат, однако и они носили обусловленный

характер, вынуждая страны-реципиенты идти на уступки в торговле

с Японией. В некоторых публикациях отмечено, что репарации были

задуманы как «инструмент возрождения японского промышленного

потенциала и восстановления экономических связей со странами, вхо-

дившими в “сферу сопроцветания”»166.

Соединенные Штаты Америки были менее Японии заинтере-

сованы в развитии экономических связей со странами АСЕАН. Их

в большей степени привлекала возможность обеспечить себе доступ на

японский рынок, прежде всего с точки зрения прямых иностранных

инвестиций. Задача развития экономической интеграции между дву-

мя странами была сформулирована во второй статье договора безопас-

ности 1960 г. Однако американо-японский интеграционный комплекс

всегда был асимметричным. Громадный дефицит торгового баланса

в пользу Японии с 1980-х годов усугублялся малой проницаемостью

японского рынка для американских инвесторов167. Оборотной сторо-

ной асимметрии стало глубокое внедрение японской экономики в аме-

161


риканскую через приобретение американских ценных бумаг. Японские

вложения в американские долговые обязательства в 1980–1990-х годах,

как в 2000-х годах — китайские, позволяли США жить не по средствам.

Иными словами, поначалу Япония опосредовала экономическую во-

влеченность США в регионе.

Заинтересованность стран АСЕАН в отношениях с Японией и США

определялась желанием привлечь инвестиции и технологии, которое

проявлялось в готовности разместить на территории государств ЮВА

относительно простые производства, связанные либо с первичной

переработкой сырья, либо со сборкой технически не очень сложных

устройств из заранее изготовленных деталей.

В 1970–1980-х годах страны ЮВА, с одной стороны, и Япония

и США — с другой, вступали в кооперацию, формула которой была

так или иначе выгодна всем участникам. Активизировались японские

транснациональные корпорации, давая повод говорить о политиче-

ском измерении внешнеэкономической деятельности Японии. «Дина-

мика японской торговли, экономической помощи и инвестирования

в отношении стран АСЕАН позволяла выявить существование целост-

ной стратегии проникновения в регион, целью которой является повы-

шение зависимости стран АСЕАН от Японии»168.

В свою очередь формула, выработанная в АСЕАН, предполагала,

что Япония включалась в интеграционный процесс, но не должна была

быть в нем равноправным участником в такой же степени, что и стра-

ны АСЕАН. Слабость экономических позиций АСЕАН компенсирова-

лась «добавленной мощью» их коллективного сотрудничества на узкой

групповой основе. Это означало, что в отношении экономического со-

трудничества с Японией члены АСЕАН стали выступать исключитель-

но как одна сторона.

Япония и США фактически оказали огромную помощь в инду-

стриализации стран АСЕАН, позволив им войти в круг стран второго

эшелона модернизации. В этом заключается выдающийся успех стра-

тегии АСЕАН, ее терпеливого неконфронтационного переговорного

торга. В то же время подобная формула сотрудничества несла выгоду

и Японии, которая отчасти «свалила» с себя бремя наиболее ресурсоем-

ких и «грязных» производств169. Экономическое взаимодействие стран

АСЕАН, Японии и США в 1980-х годах описывали как «тройственное

сотрудничество» (trilateralism). В некоторых публикациях даже писали

о предпосылках появления на его основе Тихоокеанского сообщества170.

Образ действия восточноазиатской интеграции как минимум до кон-

ца 1980-х годов характеризовался стремлением США и Японии сделать

162


АСЕАН более открытой для своего политического влияния. Появив-

шийся в конце 1980-х годов проект форума Азиатско-Тихоокеанского

экономического сотрудничества (АТЭС) соответствовал этой цели.

Япония, претендуя с конца 1970-х годов на лидерство в восточноази-

атских интеграционных процессах, предпочитала в силу сохранившихся

в регионе антияпонских настроений «дирижировать из-за кулис» (to lead

from behind). В литературе высказывается мнение о том, что возникнове-

ние АТЭС, инициатива в создании которого в 1989 г. принадлежала Ав-

стралии, фактически было результатом японских усилий171.

Прекращение холодной войны породило завышенные ожидания

в отношения расширения зоны сотрудничества с участием бывших

стран СССР, Китая и Вьетнама. Идея регионального сотрудничества

в АТР приобрела к концу 1980-х годов особую популярность. Странам

АСЕАН было тяжело сопротивляться проектам в духе «широкого (Ти-

хоокеанского) регионализма» и настаивать на концепции «узкой» (ази-

атской) интеграции закрытого типа.

В конце 1980-х годов с идеей группировки без участия белых стран

параллельно с обсуждением проекта АТЭС выступил премьер-министр

Малайзии Махатхир Мохамад. К декабрю 1990 г. его предложения вы-

лились в программу создания Восточноазиатской экономической

группировки — ВАЭГ, которая подразумевала преференциальные тор-

говые отношения в рамках восточноазиатских государств. К послед-

ним он относил страны АСЕАН, Южную Корею и Японию. Японии

в этом проекте отводилась роль источника инвестиций и технологий.

Данная структура мыслилась в качестве противовеса тихоокеанской

интеграции в формате АТЭС или, как минимум, должна была действо-

вать параллельно с последней.

Выступая на 23-й Конференции министров экономики АСЕАН

7 октября 1991 г., Махатхир утверждал, что создание паназиатской

группировки позволит «придать равновесие расстановке сил в постби-

полярном мире, в котором ЕЭС перешло к стадии Европейского Союза

и созданию единого внутреннего рынка, а США развернули усилия по фор-

мированию Общеамериканской зоны свободной торговли»172. По мысли

малайзийского лидера, ВАЭГ, появившись как Зона свободной тор-

говли (идея которой к этому времени уже была выдвинута Сингапуром

и Таиландом), со временем могла бы стать инструментом защиты гео-

политических интересов Восточной Азии на мировой арене.

США выступили против малайзийской инициативы и употребили

дипломатическое влияние на своих ближайших союзников (Таиланд,

Филиппины, Республика Корея (РК), Японию) с тем, чтобы сорвать

163


ее серьезное обсуждение. В результате Япония и Южная Корея отверг-

ли предложения Куала-Лумпура, в то время как Индонезия и Таиланд

высказались более мягко, сославшись на то, что закрытый восточ-

ноазиатский торговый блок помешает реализации договоренностей

в рамках АТЭС.

Столкнувшись с оппозицией, Махатхир переформулировал в октя-

бре 1991 г. идею группировки в менее обязывающий формат «Восточ-

ноазиатского экономического кокуса», который должен был бы стать

площадкой для обсуждения региональными державами экономических

проблем Восточной Азии.

США реагировали на этот план отрицательно. Государственный

секретарь США Дж. Бейкер нанес визит в Южную Корею и Японию.

В ходе состоявшихся в Сеуле в ноябре 1991 г. двусторонних переговоров

министр иностранных дел РК Ли Сан Ок дал понять американскому

госсекретарю, что его страна готова поддержать предложение Малай-

зии. Американский ответ звучал категорично: «Именно американцы,

а не малайзийцы проливали свою кровь ради независимости и процве-

тания Южной Кореи 40 лет назад»173.

Тем не менее Малайзия настояла на включении вопроса о «кокусе»

в повестку дня саммита АСЕАН в Сингапуре в 1992 г. и министерской

конференции АТЭС в Сиэтле в 1993 г. Инициатива не получила под-

держки. Размышляя уже в середине 2000-х годов над событиями 1990–

1991 гг., Махатхир вспоминал: «По причинам, не вполне нам тогда

понятным, США яростно воспротивились проекту ВАЭГ. Джеймс Бей-

кер, занимавший в те годы пост госсекретаря, посетил Южную Корею

и Японию и велел им не ввязываться в этот проект. Некоторым странам

АСЕАН также были даны указания из Вашингтона не поддерживать

нашу инициативу. Создавалось впечатление, что в то время как евро-

пейским странам, а также США, Канаде и Мексике было можно соз-

давать общие институты и формировать единое пространство, восточ-

ноазиатским странам не разрешалось даже разговаривать друг с другом

без свидетелей с Запада»174.

Активность малайзийской дипломатии все же принесла плоды.

В июле 1994 г. состоялась первая конференция министров иностран-

ных дел АСЕАН, Китая, РК и Японии, на которой перспектива вос-

точноазиатской группировки без участия западных стран обсуждалась

в более нейтральной тональности. Позднее, следуя этой линии, именно

Малайзия была инициатором создания секретариата АПТ в 2002 году,

способствуя его дальнейшей институционализации. Секретариат АПТ

пока не создан, однако был создан его паллиатив — специализирован-

164


ное подразделение при Секретариате АСЕАН в Джакарте. В августе

2003 г. Малайзия организовала Первый восточноазиатский конгресс,

объединивший представителей стран АПТ. Открывая это собрание до-

кладом «Строительство Восточноазиатского сообщества: только впе-

ред»175, Махатхир отметил, что в новых условиях идея подобной груп-

пировки благодаря планомерной работе по формированию чувства

сопринадлежности среди стран восточноазиатского региона «переста-

ла восприниматься как нечто нереалистичное».

В то же время почти на десятилетие — с 1989 по 1998 гг. — глав-

ной интеграционной группировкой в регионе считался АТЭС. Этот об-

раз, широко растиражированный в англоязычной литературе, остался

в умах журналистов, экспертов и ученых, а также политиков, хотя на

деле реального движения в сторону реализации интеграционных ини-

циатив не предпринималось176.

Вместо модели конкуренции-соперничества, действовавшей

в Западной Европе между континентальным (ЕЭС) и океаническим

(ЕАСТ) проектами, которые выступали как равноположенные сцена-

рии интеграции, в Восточной Азии, где соотношение сил между ли-

дерами интеграции было неравным, возник довольно искусственный

обрамляющий проект АТЭС. Два конкурирующих очага интеграции,

таким образом, оказались «внутри» него. АТЭС при этом представлял

собой форму мягкого вовлечения малых и средних стран в зону пре-

обладающего влияния США и Японии, имевших для этого достаточно

материальных ресурсов и политического влияния по сравнению с бо-

лее слабыми государствами ЮВА.

Критерий членства АТЭС формально безупречен: в него по умол-

чанию могли войти все государства, имеющие выход к Тихому океану.

Но добиться единства интересов при неограниченном многообразии

участников было трудно, тем более что действовавший в АСЕАН прин-

цип консенсуса был привнесен и в процедурную практику АТЭС177.

После того как на саммите АТЭС в Сиэтле в 1993 г. американская де-

легация во главе с президентом США У. Клинтоном попыталась задать

тон в обсуждении вопросов повестки дня, были подтверждены худшие

опасения малых и средних стран, и до этого выступавших в оппозиции

к проекту АТЭС. Вот почему эти государства склонились к тому, чтобы

вернуться к узкорегиональному формату сотрудничества, содействуя

консолидации поля интеграционных взаимодействий на базе АСЕАН.

В итоге к началу 2010-х годов «обрамленный» проект (АСЕАН)

по-прежнему дееспособен, а «обрамляющий» проект (АТЭС) — прак-

тически не приблизился к реализации выдвинутых целей. Импульс к

165


сближению внутри АСЕАН был выражен сильнее и находил больше

сторонников среди восточноазиатских стран. Ассоциация позволила

США и Японии включиться в процесс широкой регионализации, но

не прекратила работу над опережающим интеграционным строитель-

ством как бы «изнутри» АТЭС. К середине 1990-х годов в региональный

дискурс была возвращена идея сугубо азиатской группировки, выдви-

нутая малайзийской дипломатией в начале 1990-х годов. Она возбудила

большой интерес и в академических кругах178.

Практически ее реализация проходила не гладко. В декабре 1995 г.

на пятом саммите АСЕАН в Бангкоке делегация Сингапура предложи-

ла провести в 1996 г. неформальный саммит с участием Японии, Китая

и Южной Кореи. Ни одна из стран не выступила против, однако реше-

ние о проведении саммита принято не было. В январе 1997 г. японский

премьер Коидзуми предложил провести саммит АСЕАН–Япония. Сле-

дуя линии на «недискриминацию великих держав», АСЕАН расширила

формат «АСЕАН–Япония» до АСЕАН — Япония, Китай, Южная Ко-

рея, что стало прологом формирования механизма «АСЕАН плюс три».

Япония, желая сохранить репутацию в глазах азиатских партнеров,

обиженных политикой американского капитала в годы кризиса 1997 г.,

выдвинула в 1998 г. идею Азиатского валютного фонда. Однако против

ее осуществления выступили США. Вашингтон опасался, что Азиатский

валютный фонд мог ограничить зону влияния МВФ в Восточной Азии и кос-

венно ослабить позиции США в международной финансовой системе179.

Однако дальнейшая деятельность Японии в рамках механизма

«АСЕАН плюс три» подтвердила готовность Токио способствовать вос-

точноазиатской интеграции180.

По-видимому, в восточноазиатском регионализме сосуществуют две

тенденции — азиатская и тихоокеанская. Первая представляет идею бо-

лее медленного, избирательного и ограниченного сближения стран реги-

она, преимущественно азиатских. Вторая воплощает сближение теорети-

чески не ограниченного круга тихоокеанских стран. Эти тренды внешне

напоминают то, как в Западной Европе в 1950–1970-х годах боролись

между собой идеи континентальной и евроатлантической интеграции.

При этом в Восточной Азии, как и в Западной Европе, конкурирующие

идеи не противостояли друг другу фронтально, а развивались параллель-

но, влияя друг на друга.

Азиатская идея — доктрина создания региональной группировки без

участия западных стран — вдохновляет восточноазиатскую интеграцию

с первых интеграционных проектов 1960-х годов. Тем не менее, за ис-


ключением АСЕАН, все форматы регионального взаимодействия (АТЭС,

Региональный форум АСЕАН по вопросам безопасности и даже отчасти

Восточноазиатский процесс) включают в себя «белые страны», в том чис-

ле географически расположенные в Азии (Австралия, Новая Зеландия).

Для АСЕАН в этом состоит геополитический компромисс, позволявший

им войти в «обрамлявший» их проект (АТЭС), не замедляя темпов инте-

грирования обрамляемого проекта (АСЕАН).

167

Глава 13

Проблематика безопасности в интеграционном контексте

Одним из основных мотивов создания АСЕАН было стремление

закрепить принцип отказа от применения силы при урегулиро-

вании межгосударственных конфликтов181. В текст Бангкокской де-

кларации (1967) была вписана мысль о необходимости «укрепления

регионального мира и стабильности при уважении принципов ООН,

верховенства закона и справедливости»182. С одной стороны, государ-

ства Юго-Восточной Азии желали погасить сохранявшуюся между

ними напряженность, подогреваемую малайзийско-филиппинскими

разногласиями относительно статуса провинции Сабах и спора (Kon-

frontasi) между Индонезией и Малайзией из-за о. Борнео в 1962–

1966 гг. С другой стороны, в Восточной Азии, так же как и в Западной

Европе, внерегиональные державы (США прежде всего) пытались

навязать малым и средним государствам многосторонний или двусто-

ронний алгоритм сотрудничества в военной сфере наподобие АНЗЮС

и СЕАТО или новой военно-политической структуры, которую пред-

лагалось создать.

В Западной Европе развитию собственно интеграционных связей

предшествовало заключение военно-политического союза между их

будущими участниками (Брюссельский пакт и НАТО). Только вслед за

этим были согласованы решения экономического характера. По ана-

логичному сценарию развивался интеграционный комплекс японо-

американских отношений. Сначала, в 1951 г., между двумя странами

возникли тесные военно-политические отношения, и лишь впослед-

ствии, к 1980–1990-м годам, над ними надстроился сегмент глубокой

экономической взаимозависимости.

Отказ стран—основателей АСЕАН от сотрудничества между собой

и с внешними державами в военной сфере в 1960–1970-х годах в фор-

ме создания субрегионального военно-политического блока в момент

создания Ассоциации отчасти был связан с отсутствием у них готов-

ности к такому сотрудничеству на фоне сохранявшихся между страна-

ми территориальных споров. В этой связи экономическое сближение

(как и в Западной Европе) казалось местным странам инструментом

168


формирования благоприятной обстановки для смягчения политико-

военных противоречий.

Кроме того, годы выдвижения первых интеграционных инициатив

совпали с войной США во Вьетнаме (1965–1973), которая сопровожда-

лась скрытым военным противостоянием Соединенных Штатов с Ки-

таем и СССР. Страны АСЕАН не хотели быть втянутыми в противобор-

ство великих держав. В преамбуле Бангкокской декларации говорилось

о том, что все иностранные военные базы на территории стран АСЕАН

«являются временными и останутся там только с согласия соответству-

ющих стран. Их использование не должно быть направлено, прямо или

косвенно, на подрыв государственной независимости этих стран и их

самостоятельного развития»183. Забегая вперед, следует сказать, что

на сегодняшний день на территории стран АСЕАН нет ни одной ино-

странной военной базы. США расформировали последнюю американ-

скую базу на Филиппинах в 1992 г.

С точки зрения парадигмы обеспечения безопасности значение

имеет содержание Декларации согласия АСЕАН, подписанной в ходе

первого саммита Ассоциации в 1976 г. В ней утверждался приоритет

двусторонних договоренностей в сфере безопасности. Было подчеркну-

то, что АСЕАН в своей деятельности не будет в обозримой перспективе

стремиться к многосторонним соглашениям в этой области. В разде-

ле Е («Безопасность») стороны ограничились лаконичной ссылкой на

«развитие сотрудничества между членами АСЕАН помимо механизмов

АСЕАН и в соответствии со взаимными нуждами и интересами»184.

На втором саммите АСЕАН в 1977 г. в Куала-Лумпуре был учрежден

формат диалога с партнерами Ассоциации. Этот диалог было решено

поддерживать в рамках так называемых постминистерских конферен-

ций (ПМК), которые проходили на уровне министров иностранных

дел стран АСЕАН и стран—партнеров Ассоциации, приглашенных на

заседания. ПМК созывались вслед за министерскими конференциями

(министров иностранных дел) стран АСЕАН. Отсюда и их название.

Первая постминистерская конференция состоялась в 1978 г. с уча-

стием представителей Австралии, Канады, ЕЭС, Японии, Новой Зе-

ландии и США. Первоначально цель проведения ПМК формулиро-

валась как «развитие экономических связей АСЕАН с крупнейшими

мировыми державами». Но с течением времени они приобрели другое

предназначение. В западной литературе есть точка зрения, согласно

которой механизм диалога с внешними державами — партнерами Ас-

социации позволил странам Ассоциации «встроиться в региональный

порядок»185, то есть придать своим отношениям с более сильными госу-

169

Глава 13. Проблематика безопасности в интеграционном контексте

дарствами более регулярный, предсказуемый характер. Однако эта точ-

ка зрения может вызывать сомнения. Широкий политический диалог

в масштабах всего Восточноазиатского региона, в который вылились

постминистерские конференции в 1970–1980-х годах, шел с заметным

преобладанием АСЕАН. Большие державы всеми силами стремились

привлечь к себе симпатии малых и средних государств, опасаясь кон-

куренции со стороны Советского Союза, который в этот период искал

пути расширить свое влияние в регионе. Вот почему США, Япония

и Австралия уделяли политическому диалогу с АСЕАН значение не-

сколько большее, чем это могло следовать из региональной значимости

этого блока для каждой из больших держав. В значительной степени

именно из-за конкуренции между СССР и США за малые и средние го-

сударства региона странам АСЕАН удалось в 1980-х годах создать ситу-

ацию, при которой они выбирали, какую из внешних держав допустить

на роль привилегированного партнера Ассоциации, а какую — нет.

Постминистерские конференции были средством взаимного ин-

формирования их участников о состоянии региона в экономическом

и военно-политическом смыслах. Страны АСЕАН понимали, что замы-

каться только в своем кругу сотрудничества неразумно. Им было важ-

но обеспечить благоприятный региональный климат для претворения

в жизнь своих интеграционных планов. Требовалось приучить партне-

ров по диалогу иметь дело не с каждой из стран АСЕАН в отдельности,

а со всеми ними в целом как с единой группировкой. С одной стороны,

АСЕАН таким образом исключала вероятность игры внешних сил на

противоречиях внутри Ассоциации. С другой — система ПМК не допу-

скала самоизоляции АСЕАН в региональных делах, позволяя развивать

отношения с полезными партнерами.

В повестке дня постминистерских конференций преобладали во-

просы безопасности: в частности, в 1980-х годах главным был вопрос

о вмешательстве Вьетнама в ситуацию в Камбодже (1979–1989)186.

Как и в случае с войной во Вьетнаме, любое обострение военно-

политической ситуации на границах Ассоциации почти автоматически

приводило к замедлению политической активности в ней. АСЕАН как

будто замирала. Молниеносное расширение АСЕАН в 1984 г., когда к

ней примкнул Бруней, освободившийся от британского колониально-

го управления, в этом смысле ничего не изменило.

В первые десятилетия развития интеграции, до второй половины

1980-х годов, страны АСЕАН отказывались от создания специализи-

рованной региональной структуры в области безопасности. В основе

этой политики лежали традиционные опасения стран АСЕАН ока-

170


заться втянутыми в советско-американское противостояние. Позднее

ситуация изменилась. Во-первых, исчез фактор биполярной конфрон-

тации в результате распада СССР (1991). Во-вторых, экономическое

возвышение Китая, очевидное к середине 1990-х годов, стимулировало

изменение позиции стран АСЕАН в связи с перспективой отношений

с КНР. Было ясно, что Китай — уже не слабая, отсталая страна, от кото-

рой исходит угроза коммунистической экспансии, а динамично разви-

вающийся и привлекательный торгово-экономический партнер, хотя

и по-прежнему опасный.

Продолжая испытывать недоверие к Китаю, страны АСЕАН не мог-

ли позволить себе отказаться от выгодных отношений с ним187. Но они

опасались попасть в зависимость от КНР, тем более что Пекин стал про-

водить в регионе активную экономическую и военно-политическую

линию. В связи с этим обострились споры между КНР и рядом госу-

дарств Юго-Восточной Азии по вопросу о принадлежности островов

в Южно-Китайском море, в районе которых предполагалось наличие

энергоресурсов. Ряд стран АСЕАН (Индонезия, Филиппины и Вьет-

нам) имели с КНР негативный исторический опыт.

У Вьетнама и Китая сохраняются споры относительно принадлежности

Парасельских островов и островов Спратли в Южно-Китайском море.

В 1979 г. между ними произошел довольно кровопролитный конфликт на

вооруженной основе. В истории отношений КНР и Филиппин также проис-

ходили вооруженные столкновения в связи со статусом островов Спратли

в 1990-х годах. Кроме того, в 1960-х годах Китай неоднократно вмеши-

вался во внутренние дела Индонезии, поддерживая индонезийскую ком-

мунистическую партию и немногочисленное и экономически влиятельное

китайское этническое меньшинство в этой стране.

В такой ситуации в кругах АСЕАН созрела идея вовлечь КНР в диа-

лог с Ассоциацией, но таким образом, чтобы в нем участвовали не толь-

ко малые страны региона, но и мощные в военном отношении внереги-

ональные державы (Россия и США). В 1990-х годах список «партнеров»

Ассоциации, приглашаемых на ПМК из числа великих держав, попол-

нился за счет Китая, Индии, России и Южной Кореи.

Вместо того чтобы идти на более тесные отношения с одной из ве-

ликих держав, отдаляя другие, страны АСЕАН решили пойти по пути

включения всех значимых игроков в региональный диалог. Эту черту

в парадигме действия АСЕАН можно условно описать как «недискрими-

нацию великих держав». Такого рода планы были воплощены в проек-

те Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности (АРФ),

первое заседание которого состоялось в 1994 г.

171


Региональный форум не рассматривался как организация внешне-

политического сотрудничества стран «десятки». Это был инструмент

«профилактики военной опасности» — усеченный, менее институ-

ционализированный, но, судя по всему, не менее эффективный, чем

в свое время Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе.

АРФ — ежегодная конференция министров иностранных дел стран ре-

гиона, созываемая с целью «конструктивного диалога и консультаций

по политическим вопросам и вопросам безопасности, представляю-

щим взаимный интерес, и с целью создания эффективных мер доверия

и механизмов превентивной дипломатии в АТР»188. Под эгидой АРФ

функционирует несколько научно-исследовательских институтов, рас-

положенных в разных странах АСЕАН, которые занимаются анализом

ситуации в сфере безопасности.

В принципиальном плане страны АСЕАН по-прежнему руковод-

ствовались идеей исключения войны из региональных отношений.

Они продолжали выступать в поддержку ЗОПФАН, а в 1995 г. подпи-

сали на пятом саммите АСЕАН в Бангкоке Договор о создании в ЮВА

зоны, свободной от ядерного оружия (в силе с марта 1997 г.)189. Этот

проект, однако, имел существенные слабости. Он, так же как и в свое

время инициатива ЗОПФАН, не мог иметь шансов на успех без под-

держки со стороны официальных ядерных держав, которые не спеши-

ли о ней заявлять.

В ноябре 2002 г. было подписано соглашение между АСЕАН и Китаем

по островам Спратли190. Стороны обязались в ожидании урегулирования

проблемы принадлежности островов на новой основе воздерживаться от

угрозы силой или применения силы (cт. 4), создать систему мер доверия

в акватории Южно-Китайского моря. Речь шла об организации встреч

представителей оборонных ведомств, уведомлении о предстоящих воен-

ных учениях, обмене информацией по вопросам безопасности в регионе

(ст. 5, п. a–d). Кроме того, было решено проводить в Южно-Китайском

море совместные мероприятия по изучению океанической флоры и фау-

ны, охране окружающей среды, обеспечению безопасности мореходства

и организации спасательных операции в случае бедствия судов, борьбе

с транснациональными угрозами, включая торговлю наркотиками, пи-

ратство, незаконный оборот оружия (ст. 6, п. а–е)191.

Важной чертой парадигмы действия Ассоциации в сфере безопас-

ности стало вовлечение великих держав в правовое поле АСЕАН. По-

следним постепенно, мягко, но упорно навязывались нормы и правила

поведения, соблюдаемые в ЮВА. В начале 2000-х годов дело дошло

до того, что малые и средние страны стали неофициально побуждать

172


крупные государства —партнеры Ассоциации присоединиться к До-

говору о дружбе и сотрудничестве 1976 г. (ДДС). В 2003 г. КНР и Ин-

дия стали первыми внерегиональными державами, которые подписали

ДДС. В 2004 г. их примеру последовали Япония, Россия и Южная Ко-

рея, а в 2005 г. — Австралия.

Свод принципов, содержащихся в этом договоре, включает в себя

взаимное признание суверенитета, территориальной целостности, не-

вмешательства во внутренние дела, мирное урегулирование споров

и отказ от использования силы. АСЕАН постулирует присоединение к

ДДС как символическую заявку на участие в направляемом им регио-

нальном сообществе. В частности, в 2004 г. было объявлено, что подпи-

сание ДДС выступает одним из условий участия в Восточноазиатском

саммите (декабрь 2005 г.).

В 2003 г. произошло укрупнение военно-политических планов

АСЕАН. Если в 1997 г. в рамках Ханойского плана действий стра-

ны АСЕАН выдвинули идею построения Экономического сообщества

АСЕАН (фактически — первая опора, если прибегать к терминологии

ЕС), то в 2003 г. на саммите на о. Бали эта конструкция не без влияния

европейского опыта была достроена еще двумя элементами — Социо-

культурным сообществом АСЕАН и Сообществом безопасности192. Их

параметры отражены в Балийской декларации согласия 2003 г., а также

в принятой на саммите АСЕАН в Таиланде в мае–июне 2009 г. Дорож-

ной карте создания Сообщества АСЕАН. Все три Сообщества АСЕАН

должны быть построены к 2015 г.

В тексте декларации в части, касающейся Сообщества безопасно-

сти, воспроизводятся и развиваются перечисленные выше принципы

Договора о дружбе и сотрудничестве АСЕАН 1976 г. К ним добавились

желательность «демократического и гармоничного окружения АСЕАН»

(разд. А, п. 1). В декларации подчеркивается неделимость и неразрыв-

ная связь безопасности всех стран—членов АСЕАН, обусловленная

географией и общими целями развития.

Согласно этому документу за всеми странами АСЕАН признается

их суверенное право «на проведение самостоятельной внешней по-

литики и политики в области безопасности с учетом углубляющейся

взаимозависимости этих государств в политической, экономической

и социальной сферах». В качестве фундаментальных основ Сообще-

ства безопасности АСЕАН выдвигается принцип всеобъемлющей без-

опасности, включающий политические, экономические, социальные

и культурные аспекты. К сфере деятельности Сообщества в соответ-

ствии с декларацией относятся выработка норм, предупреждение кон-

173


фликтов, поиск методов урегулирования конфликтов и постконфликт-

ное миростроительство (п. 12). При этом речь не идет о движении к

созданию оборонительного союза, военного блока или совместной

внешней политики (п. 2). Страны АСЕАН подчеркивают центральную

роль АРФ в обсуждении проблем региональной безопасности (п. 8),

который одновременно служит основным инструментом вовлечения

партнеров Ассоциации в региональный диалог.

Исходя из анализа программы-максимум АСЕАН в сфере безопас-

ности до 2020 г. в редакции, изложенной во Второй декларации со-

гласия АСЕАН (2003, о. Бали), видно, что даже в рамках Сообщества

безопасности сохранится преобладание двусторонних контактов и до-

говоренностей над многосторонними. Опыт проведения ежегодных

встреч министров обороны в рамках Сообщества с 2006 по 2011 г. по-

казывает, что конкретные меры относительно создания общеасеанов-

ских структур внешнеполитического сотрудничества пока не принима-

ются. Ни одна из стран—членов АСЕАН, за исключением Сингапура,

не решается проводить крупные военные учения на многосторонней

основе193.

В рамках «ядра» АСЕАН в сфере военно-политического сотрудни-

чества по сути дела сохраняется диалоговый формат, близкий к тому,

что существует в АРФ. Представители государств обсуждают имею-

щиеся возможности и перспективы сотрудничества, но уклоняются от

юридически обязывающих решений. Сохраняется приоритет двусто-

ронних договоренностей над многосторонними.

Кроме того, страны-участницы предпочитают опираться на вне-

региональные державы при обеспечении безопасности, прежде всего

на США, в ущерб развитию эффективных региональных механизмов

в этой сфере. Эвакуировав военные базы, Соединенненые Штаты со-

храняют элементы военного присутствия в ЮВА через систему арендо-

ванных портов, двусторонние военные соглашения с отдельными го-

сударствами АСЕАН и военные учения с некоторыми из них194. В то же

время эти черты представлены в регионе неравномерно. Страны Юго-

Восточной Азии, представленные АСЕАН, в гораздо большей степе-

ни, нежели страны Северо-Восточной Азии, склонны координировать

свои действия в сфере безопасности, особенно во взаимоотношениях

с крупными региональными и мировыми державами.

Общепринятой остается точка зрения, согласно которой в Восточ-

ной Азии на Соединенные Штаты в обеспечении своей безопасности

опираются три страны (территории) — Япония, Республика Корея

и Тайвань, имеющие с Вашингтоном военный союз. В меньшей сте-

174


пени на американскую поддержку в военно-политическом смысле по-

лагаются Филиппины, в прошлом — колония США, и Таиланд. Фи-

липпины также имели договор безопасности с США, но с развитием

АСЕАН стали постепенно отходить от полной ориентации на США,

склоняясь к промежуточной форме отношений и акцентируя нейтра-

лизм, сбалансированность своей внешней политики. Аналогичная

эволюция была характерна для Таиланда. У него не было юридически

обязывающего союзного договора с США, но была близкая по духу

и содержанию декларация о военно-политическом сотрудничестве,

которой было достаточно, для того чтобы США оказывали Бангкоку

помощь и поддержку.

Однако со временем фактор АСЕАН также приобрел большее

значение для приоритетов Таиланда в сфере безопасности. В годы,

когда Таиланд пошел на консолидацию отношений с США в военно-

политической сфере, Бангкок боялся коммунистической угрозы со

стороны Восточного Индокитая, прежде всего Вьетнама, а Вашинг-

тон, со своей стороны, стремился придать внешней политике Таилан-

да максимально антикоммунистический и антивьетнамский характер.

Впоследствии, с исчезновением биполярной конфронтации и расши-

рением АСЕАН за счет присоединения стран Восточного Индокитая,

фактор АСЕАН в системе военно-политических приоритетов Таиланда

постепенно стал вровень с принципом опоры на США в вопросах обе-

спечения безопасности. Наконец, в регионе существует третья группа

стран, которая исторически постоянно лавировала, пытаясь сохранить

хорошие отношения с обоими полюсами глобальной системы, но делая

при этом главный акцент на развитии АСЕАН. Это прежде всего Индо-

незия и Малайзия.

Участие в военных блоках, инициированных западными держа-

вами, обострения биполярной конфронтации на Дальнем Востоке

и в ЮВА в сочетании с неразрешенными территориальными противо-

речиями в самих этих странах толкали государства региона к объедине-

нию (образование АСЕАН в 1967 г.). Вместе с тем необходимость самим

заниматься вопросами поддержания своего нейтралитета, препятство-

вать вмешательству внерегиональных держав и военно-идеологическая

поляризация региона, отягощенная системой двусторонних союзов

сверхдержав с отдельными государствами региона, определили ориен-

тацию внешнеполитической интеграции стран региона на строитель-

ство весьма специфической модели взаимодействия, логика которой

напоминает своего рода «слабовооруженный нейтралитет на многосто-

ронней основе».

175


Анализ опыта развития интеграции показывает, что наиболее активное

«ядро» интеграционных тенденций в Восточной Азии — страны АСЕАН,

в наименьшей степени вовлеченные в региональное военно-политическое

сотрудничество. Приоритеты регионального взаимодействия для них

носят выраженный экономический характер. Военно-политическое со-

трудничество в регионе развивается в рамках нескольких комплексов

отношений, ни один из которых, по сути дела, не претендует на роль

«военно-политического интеграционного ядра». АРФ в этой ситуации

выступает как мягкая обрамляющая конструкция, достаточная для того,

чтобы выполнять функции связи между элементами региональной систе-

мы военно-политической безопасности, но не достаточная для соеди-

нения этих элементов хотя бы в подобие региональной интеграционной

структуры военно-политического характера.

В евроатлантическом пространстве НАТО и ЕС в известном смысле

воплощали две разные, но взаимодополняющие интеграционные «спе-

циализации»: НАТО — главным образом военно-политическую, а Евро-

союз — преимущественно экономическую и политическую. При этом во-

енная составляющая структуры ЕС оставалась и остается недоразвитой

и ориентированной на выполнение фактически вспомогательных функ-

ций по отношению к НАТО.

В Восточной Азии разделение специализаций интеграционных функ-

ций не просматривается в силу отсутствия военно-политической структу-

ры, способной или готовой претендовать на интегрирующую роль в этом

региональном пространстве. Экономическая мотивация интеграционных

тенденций пока что безраздельно преобладает. Открытым остается во-

прос о том, существует ли связь между относительно более низкими

темпами экономической интеграции в Восточной Азии и «недоинтегри-

рованностью» региональной военно-политической среды.

Примечания1 В российской литературе термин «интеграция» применяли к АТР доволь-

но широко. См., например: Чуфрин Г. И. Экономическая интеграция в Азии:

Проблемы и перспективы регионального экономического сотрудничества раз-

вивающихся стран Азии. М.: Международные отношения, 1975; Чуфрин Г. И.,

Подберезский И. В. Становление региона: Интеграционные процессы в Юго-

Восточной Азии. М., 1989; Гребенщиков Э. С. Тихоокеанская региональная

интеграция // Мировая экономика и международные отношения. 1993. № 8.

С. 86–95; Костюнина Г. М. Азиатско-Тихоокеанская экономическая интегра-

ция. М.: РОССПЭН, 2002.2 Buzan B., Waever O. Regions and Powers: The Structure of International

Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003; Katzenstein P. J. A World of

176

regions: Asia and Europe in the American Imperium. Ithaka, NY: Cornell University

Press, 2003.3 См., например: Frost E. Asia’s New Regionalism. London: Lynne Rienner

Publishers, 2008. P. 1–15.4 Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York: Routledge,

2008. P. 8.5 Ibid. P. 16–21.6 Declaration of ASEAN Concord II. 7 October 2003. Bali, Indonesia. Art. 7

(http://www.aseansec.org/15159.htm).7 Wallace W. Regionalism in Europe: Model or Exception // Regionalism in

World Politics: Regional Organization and International Order / L. Fawcett and A.

Hurrell (eds.). Oxford: Oxford University Press, 1995. P. 207–227.8 Ibid.9 Воскресенский А. Д. Азиатско-Тихоокеанский регион // Современные

международные отношения и мировая политики / Под ред. акад. А. В. Торкуно-

ва. М., 2004; Poon J. Regionalism in the Asia-Pacific: is geography destiny? // Area.

Vol. 33. № 3. 2001. P. 252–260; Rafael V.L. Regionalism, area studies and the accidents

of agency // American Historical Review. Vol. 104. № 4. 1999. P. 1208–1220.10 Hettne B. Beyond the New Regionalism // New Political Economy. Vol. 10.

№ 4. 2005. P. 543–571;

Harding H. The India-China Relationship: What the United States Needs to Know.

NY: Columbia University Press, 2004. См.: Восток/Запад: Региональные подсисте-

мы и региональные проблемы международных отношений. М., 2002. С. 9.11 КНР, Тайвань, Южная Корея, Япония.12 Бруней, Восточный Тимор, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Ма-

лайзия, Мьянма, Сингапур, Таиланд, Филиппины. Юго-Восточную Азию

правильнее трактовать как «исторический регион» (термин введен группой ав-

торов Института востоковедения РАН, под которым понимается «социально-

пространственная общность, которая характеризуется устойчивостью границ

и достаточной длительностью исторического процесса, общего для составляю-

щих его стран». См.: ЮВА: Проблемы региональной общности / Под ред. А.Р.

Вяткина. М., 1987.13 Дольше других под колониальным управлением находился Бруней (до

1984 г.).14 Charrier P. ASEAN’s inheritance: the regionalization of Southeast Asia: 1941–

1961 // The Pacific Review. Vol. 14. № 3. 2001. P. 313–338; Christie C.J. A Modern

History of Southeast Asia: Decolonisation, Nationalism and Separatism. London:

Tauris, 1996.15 The Future of Foreign Investment in Southeast Asia / N.J. Freeman and F.L.

Bartels (eds.). London: Routledge, 2004.16 Global Economic Prospects 2005: Trade, Regionalism, and Development.

Washington, DC: World Bank, 2005.17 Robinson R. The politics of ‘Asian Values’ // Pacific Review. Vol. 9. № 3.

P. 309–327.18 См. также: Малетин Н.П. АСЕАН: три десятилетия внешней политики

(1969–1997 гг.) (часть II). М., 1999; АСЕАН в системе международных полити-

ческих отношений. М.: Наука, 1993.19 Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York: Routledge,

2008. P. 43.

177

20 Regional Integration in East Asia: From the View Point of Spatial Economics /

M. Fujita (ed.). Basingstoke: Palgrave, 2007. P. 33.21 Юго-Восточная Азия в 2007 году: Актуальные проблемы развития. М.,

2008. С 45.22 Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York: Routledge,

2008. P. 2.23 Ibid. P. 2.24 Declaration of ASEAN Concord II. 7 October 2003. Bali, Indonesia. Art. 7

(http://www.aseansec.org/15159.htm).25 Hurrell A. Explaining the Resurgence of Regionalism in World Politics // Review

of International Studies. № 21. 1995. P. 331–358.26 Anderson B. Imagined Communities. London: Verso, 1983.27 Beeson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. New York, 2007. P. 6.28 Hurrell A. Explaining the Resurgence of Regionalism in World Politics // Review

of International Studies. № 21. 1995. P. 337.29 Deutsch K.W. Nationalism and Social Communication: An Inquiry into the

Foundation of Nationality. Cambridge, MA: MIT Press, 1966; Deutsch K.W. Political

Community and the North Atlantic Area. International Organization in the Light of

Historical Experience. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1957; Pempel T. J.

Conclusion: tentativeness and tensions in the construcion of an Asian region //

Remapping East Asia: The Construcion of a Region. Ithaca, NY: Cornell University

Press, 2005.30 Beeson M. Regionalism and Globalization in East Asia: Politics, Security,

Economic Development. New York: Palgrave Macmillan, 2007. P. 10.31 Narine, S. Explaining ASEAN… P. 28.32 Singapore Declaration on the 15th ASEAN Regional Forum Singapore, 24 July

2008 (http://www.aseansec.org/21822.htm).33 The Ha Noi Plan of Action. 1998 (http://www.aseansec.org/145.htm).34 Бруней, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Малайзия, Мьянма,

Сингапур, Таиланд, Филиппины.35 Самойленко В. В. АСЕАН: Политика и экономика. М., 1982.36 Михеев В. В. Глобализация и азиатский регионализм. Вызовы для России.

М., 2001.37 The Bogor Declaration. Bogor, Indonesia. 15 November 1994 (http://www.

apec.org/apec/leaders__declarations/1994.html).38 Подробнее см.: Goh E. Meeting the China Challenge: The US in Southeast

Asian Regional Security Strategies. Policy Studies Monograph. № 16. Washington,

DC.: East-West Center, 2005; Betwixt and Between: Southeast Asian Strategic

Relations with the US and China. IDSS Monograph. № 7. Singapore: Institute for

Defence and Strategic Studies, 2005.39 Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007. С. 8.40 Фомичева Е. А. Внешняя политика Таиланда. М., 1991. С. 66.41 ASEAN’s inheritance: the regionalization of Southeast Asia, 1941–1961 // The

Pacific Review. Vol. 14. № 3. P. 313–338.42 Beeson, Mark. Regionalism and Globalisation in East Asia. Palgrave Macmillan,

2007. P. 218.43 Weatherbee, Donald E. International Relations in Southeast Asia: The Struggle

for Autonomy. Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 2005. P. 69.

178

44 Подробнее см.: Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития.

М., 2007. С. 15.45 Bangkok Declaration. Bangkok, 8 August 1967 (http://www.aseansec.org/1212.

htm).46 Цит. по: Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007.

С. 19.47 Bangkok Declaration. Bangkok, 8 August 1967 (http://www.aseansec.org/1629.

htm). См. также: Trilateralism in Asia: Problems an Prospects in US-Japan-ASEAN.

Princeton, 1986. P. 63.48 Sum N. L. The NICs and competing strategies for East Asian regionalism //

Regionalism and World Order / A. Gamble and A. Payne (eds.). London: Macmillan,

1996; Yahuda M. The International Politics of the Asia-Pacific, 1945–1995. London:

Routledge, 1996.49 Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007. С. 21–23.50 Regionalism in Southeast Asia. Jakarta. 1974. P. 149.51 Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане: История и теория

международных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны.

М., 1997. С. 158.52 Randolph S. The US and Thailand: Alliance Dynamics, 1950–1985. Berkeley:

Institute of East Asian Studies, 1986. P. 20.53 ASEAN Documents Series. 1967–1988. Jakarta: ASEAN Secretariat, 1988. P. 28.54 См.: Bangkok Declaration // ASEAN Documents Series. 1967–1988. Jakarta:

ASEAN Secretariat, 1988. P. 28–29.55 Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане: История и теория


М., 1997. С. 143.56 Paridah Abd. Samad. Tun Abdul Razak : a phenomenon in Malaysian politics : a

political biography. Kuala Lumpur, Malaysia : Affluent Master, c199857 Zone of Peaсe, Freedom and Neutrality Declaration (Kuala Lumpur

Declaration), 27 November 1971 (http://www.aseansec.org/1215.htm).58 Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007. С. 37.59 Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане: История и теория


М., 1997. С. 158.60 Far Eastern Economic Review. 11.XVII. 1960. P. 545.61 Ibid.62 Малетин Н.П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007. С. 28.63 Treaty of Amity and Cooperation in Southeast Asia. Bali, 24 February 1976

(http://www.aseansec.org/1217.htm).64 Самойленко В. В. АСЕАН: Политика и экономика. М., 1982.65 См.: Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007.

С. 34.66 Declaration of ASEAN Concord. Bali, 24 February 1976 (http://www.aseansec.

org/1216.htm).67 Урегулирование камбоджийской проблемы имело поэтапный и много-

аспектный характер. (1) 23 октября 1991 г. на Международной конференции

по Камбодже в Париже были подписаны Соглашение о всеобъемлющем по-

литическом урегулировании камбоджийского конфликта, Соглашение, касаю-

179

щееся суверенитета, независимости, территориальной целостности и непри-

косновенности, нейтралитета и национального единства, а также Декларация

о восстановлении и реконструкции. (2) В июне 1992 г. в Токио была органи-

зована Международная конференция по восстановлению Камбоджи. (3) В мае

1993 г. под международным наблюдением и контролем ООН в Камбодже были

проведены многопартийные выборы в Конституционное собрание.68 Nesadurai H. Globalisation, Domestic Politics and Regionalism: The ASEAN

Free Trade Area. London: Routledge, 2003.69 Как указывает В. Барановский, Восточная Германии (ГДР) была из-

начально включена в систему торговых преференций, предусматриваемых

Римским договором 1957 г., и, более того, пользовалась ими. См.: Баранов-

ский В. Г. Европейское сообщество в системе международных отношений / Ред.

В. И. Гантман. М.: Наука, 1986.70 Федотов В. П. Становление и развитие Восточноазиатского сообщества

как интеграционного объединения в АТР // Аналитические обзоры РИСИ.

2007. № 1 (10).71 Неясно, почему к регионализму де-юре авторы концепции не причисляют

институциональную структуру МЕРКОСУР или НАФТА, а также существующие

сегодня структуры в ЮВА или АТР, хотя они и являются незрелыми. Вместе с тем

и не ко всем органам ЕС или любой другой живой динамичной международной

и общественной структуры характеристика «зрелый» всегда применима.72 Hettne B. and Soderbaum F. Theorizing the Rise of Regioness / New Regionalisms

in the Global Political Economy. London, 2002. P. 41.73 Beeson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. New York, 2007. P. 7.74 Braudel F. The perspectives of the world // Civilisations and Capitalism:

Volume III. Berkeley, CA: University of California Press, 1992; Pomeranz K. The

Great Divergence: China, Europe, and the Making of the Modern World Economy.

Princeton: Princeton University Press, 2000.75 Chanda N. When Asia was one // Global Asia. Vol. 1. № 1. 2006. P. 58–68.76 См.: Мясников В. Три нормы и пять прельщений // Родина. 2003. № 4.77 The Chinese World Order: Traditional China’s Foreign Relations / J.K. Fairbank

(ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 1968. P. 28.78 Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York: Routledge,

2008. P. 42.79 Montbrial T., de. Gе´ographie politique. Paris: PUF Publisher, 2006. P. 214.80 Asiaweek. April 20. 2001 (http://www.asiaweek.com/asiaweek/magazine/

nations/08782.html).81 Экспортная (импортная) квота — доля экспорта (импорта) страны в ВВП.82 Sugihara K. Japan as an engine of the Asian international economy. 1880–

1936 // Japan Forum. Vol. 2. № 1. P. 127–145.83 В 1900 г. на Японию приходилось до половины торгового оборота боль-

шинства стран региона. Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and

New York: Routledge, 2008. P. 84.84 Beasley W.G. Japanese Imperialism, 1894–1945. Oxford: Clarendon Press, 1987.85 Hamashita T. The intra-regional system in East Asia in modern times // Net-

work Power: Japan and Asia / P.J. Katzenstein (ed.). Ithaca, NY: Cornell University

Press, 1997.86 Das D.K. Structured regionalism in the Asia-Pacific: slow but sure progress //

Asia Pacific Viewpoint. Vol. 45. № 2. P. 217–233.

180

87 См.: Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York:

Routledge, 2008. P. 43.88 В 2003 г. объем торговли деталями сложного оборудования на принци-

пах внутриотраслевой специализации и кооперирования составил 140 млрд

долл. США. Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York:

Routledge, 2008. P. 44.89 International Production Networks in Asia: Rivalry or Riches? / Borrus M.,

Ernst D. and Haggard S. (eds.). London: Routledge, 2000.90 В 2000 г. для Восточной Азии — 32% в экспорте и 35% в импорте, для

НАФТА — 28% и для ЕС — 22% и 20% соответственно. См.: Major Trade Trends

in East Asia. Policy Research Working Paper 3084. Washington: World Bank, 2003.91 Giroud A. Foreign direct investment and the rise of cross-border production

networks in Southeast Asia / The Future of Foreign Inverstment in Southeast Asia /

N.J. Freeman and F.L. Bartels (eds.). London: Routledge, 2004.92 Henderson J., Dicken P., Hess M., Coe N. and Yeung H.W.C. Global production

networks and the analysis of economic development // Review of International

Political Economy. Vol. 9. № 3. 2002. P. 436–464.93 Tachiki D. Between foreign direct investment and regionalism: the role of

Japanese production networks // Remapping East Asia: The Construction of a

Region / T. J. Pempel (ed.). Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005.94 Ibid.95 Network Power: Japan and Asia / P. J. Katzenstein (ed.). Ithaca, NY: Cornell

University Press, 1997; Yoshimatsu H. Japan and East Asia in Transition: Trade Policy,

Crisis and Evolution, and Regionalism. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2003.96 Yun C. International production networks and the role of the state: lessons

from the East Asian development experience // European Journal of Development

Research. Vol. 15. № 1. P. 170–193. 2006.97 Ando M. and Kimura F. The Formation of International Production and

Dictribution Networks in East Asia. National Bureau of Economic Research Working

Paper № 10167. Cambridge, MA. 2003.98 Kimura F. and Ando M. The economic analysis of international production/

distribution networks in East Asia and Latin America: the implications of regional

trade arrangements // Business and Politics. Vol. 7. № 1. 2005.99 Growth Triangles in Asia: A New Approach to Regional Economic Co-operation /

M. Thant, M. Tang and H. Kakazu (eds.). Oxford: Oxford University Press, 1995.100 Smith D.A. Global cities in East Asia: empirical and conceptual analysis //

International Social Science Journal. Vol. 56. № 3. 2004. P. 399–412.101 Ibid.102 www.Schillerinstitute.org/economy/maps/maps/html; www.un.org/Depts/

rcnyo/newsletter/NL20/asian%20railway%20ESCAP.bmp103 Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York:

Routledge, 2008. P. 68, 69.104 www.telegeography.com105 Об этом курьезном факте упоминает в своей монографии британский

исследователь Кристофер Дент. См.: Christopher M. Dent. East Asian Regionalism.

London and New York: Routledge, 2008. P. 89.106 Chng M.K. ASEAN economic co-operation: the currenct status // Southeast

Asian Affairs. ISEAS. Singapore. P. 31–53.

181

107 Declaration of ASEAN Concord (Bali Conсord). Bali 24 February 1976

(http://www.aseansec.org/1216.htm)108 См.: Bowles P. ASEAN, AFTA, and the new regionalism // Pacific Affairs. Vol.

70. № 2. 1997. P. 219–233.109 Bowles P., MacLean B. Understanding trade bloc formation: the case of the

ASEAN free trade area // Review of International Political Economy. Vol. 3. № 2.

1996. P. 319–348.110 Agreement of the Common Effective Preferential Tariff (CEPT) Scheme for

the ASEAN Free Trade Area. Singapore. 28 January 1992 (http://www.aseansec.

org/1164.htm).111 К 2000 г. 85% списка товаров должно было быть либерализовано,

к 2001 г. — 90%, к концу 2002 г. — 100%.112 Источник: ASEAN Secretariat official website. The ASEAN Free Trade Area

Update (http://www.aseansec.org/7665.htm).113 www.aseansec.org/13100114 Hanoi Plan of Action. Ha Noi, 15 December 1998 (http://www.aseansec.

org/8754.htm).115 Christopher M. Dent. East Asian Regionalism. London and New York:

Routledge, 2008. P. 97.116 Данные приводятся в тексте Ханойской декларации по уменьшению

разрыва в развитии для углубления интеграции в АСЕАН (Ha Noi Declaration

on Narrowing Development Gab for Closer ASEAN Integration. Ha Noi, July 2001).117 IAI Work Plan. Phnom Penh, November 2002.118 Ha Noi Plan of Action. Ha Noi, 15 December 1998.119 Declaration ASEAN Accord II (Bali Accord II), Jakarta, December 2003.120 The Vientiane Action Programme.121 Ferguson J.R. ASEAN Accord II: policy prospects for regional participant

development // Contemporary Southeast Asia. Vol. 23. № 3. 2004. P. 393–415.122 Declaration ASEAN Accord II (Bali Accord II). Jakarta: ASEAN Secretariat, 2003.123 Ibid.124 Schwartz A., Villinger R. Integrating Southeast Asia’s Economies // McKinsey

Quaterly, № 1. 2004. P. 1–10.125 В ходе кризиса ряд стран АСЕАН (особенно Индонезия и Филиппины)

попытались уклониться от выполнения обязательств в рамках Зоны свободной

торговли. См.: Ruland J. ASEAN and the Asian crisis: theoretical implications and

practical consequences for Southeast Asian regionalism // The Pacific Review. Vol. 13.

№ 3. 2000. P. 421–452.126 Kraft H. ASEAN and intra-ASEAN relations: weathering the storm? // The

Pacific Review. Vol. 13. № 3. 2000. P. 453–472.127 Soesastro H. An ASEAN economic community and ASEAN+3: how do they

fit together? // Pacific Economic Paper № 338. Canberra: Australia-Japan Research

Centre, 2003.128 Mahani Z.A. ASEAN integration: at risk of going in different directions // The

World Economy. Vol. 25. № 9. 2002. P. 1263–1277.129 Statement on Bold Measures, Ha Noi. 15 December 1998.130 Dent. East Asia’s Regionalism. P. 156.131 Rana P.B. Monetary and financial co-operation in East Asia: the Chiang Mai

Initiative and beyond // Economic and Research Department Working Paper Series

№ 6. Manila: Asian Development Bank, 2002.

182

132 Dent. East Asia’s Regionalism. P. 157.133 Amyx J. A bond market for East Asia? The evolving political dynamics of

regional financial cooperation // Pacific Economic Paper. № 342. Australia-Japan

Research Centre. Australian National University, 2004. P. 8.134 Интервью с деканом факультета международных экономических отно-

шений Института при Азиатском банке развития Масахиро Каваи (www.asahi.

com/english/Herald-asahi/TKY200812290043.html).135 Dent. East Asia’s Regionalism. P. 161.136 Business Times Singapore. 24.05.2004.137 Financial Times. 16.04.2004.138 Financial Times. 26.03.2006.139 Business Times. 24.05.2004.140 Financial Times. 26.03.2006.141 Ahn C., Kim H.B. and Chang D. Is East Asia fit for an optimum currency area?

An assessment of the economic feasibility of a higher degree of monetary co-operation

in East Asia // Developing Economies. Vol. 44. № 3. 2006. P. 288–305.142 Dent. East Asia’s Regionalism. P. 165.143 Bangkok Declaration (http://www.aseansec.org/1212.htm).144 Постминистерские конференции (англ. Post-Ministerial Confe-rences) —

диалоговый механизм между АСЕАН и ключевыми внерегиональными пар-

тнерами Ассоциации. Действует в форме ежегодных встреч министров ино-

странных дел АСЕАН и стран—партнеров по диалогу, обычно после совещаний

министров иностранных дел стран—членов АСЕАН. Наиболее важные диало-

говые партнеры АСЕАН—КНР, Япония, Республика Корея — проводят встре-

чи с АСЕАН на высшем уровне. С 2002 г. созываются саммиты АСЕАН–Индия.

На разовой основе организовывались встречи в верхах Ассоциации с Австрали-

ей, Новой Зеландией, Евросоюзом и ООН. 13 декабря 2005 г. в Куала-Лумпуре

(Малайзия) состоялся первый саммит Россия — АСЕАН. В ноябре 2009 г. «на

полях» саммита АТЭС в Сингапуре прошла первая встреча на высшем уровне

АСЕАН—США. Система диалогового партнерства АСЕАН послужила основой

для создания механизма «АСЕАН плюс три», формализованного в 1999 г.145 Declaration of ASEAN Concord Indonesia, 24 February 1976 (http://www.

aseansec.org/1216.htm).146 Секретариат АСЕАН был учрежден в 1976 г. специальным Соглашени-

ем о создании Секретариата АСЕАН. См.: Agreement on the Establishment of the

ASEAN Secretariat Bali, 24 February 1976 (http://www.aseansec.org/1265.htm).147 Frost. Asia’s New Regionalism. P. 136.148 The Charter of the ASEAN (http://www.aseansec.org/21069.pdf).149 Vision — 2020. Kuala-Lumpur, 15 December 1997.150 Ha Noi Plan of Action. Ha Noi, 15 December 1998.151 Dosch J. The Changing Dynamics of Southeast Asian Politics. Boulder, CO:

Lynne Rienner, 2006.152 Acharya A. The Rise of Asia: Who Takes the Lead. London: Palgrave, 2008. P. 14.153 Структура комитетов и рабочих групп АСЕАН (http://www.aseansec.

org/14422.htm).154 Frost E. Asia’s New Regionalism. Boulder: Lynne-Rienner Publishers, 2008.

P. 135.

183

155 Подробнее об этом см.: Haas M. The Asian Way to Peace: A Story of Regional

Cooperation. The University of Hawaii. 1987. P. 1–22.156 Ibid.157 Первый кризис в этом смысле произошел почти сразу — в 1968 г., ког-

да предусмотренные Декларацией очередность и регулярность министерских

встреч были сорваны возобновлением претензий Филиппин на Сабах. См.: Бога-

туров А. Д. Великие державы на Тихом океане: История и теория международных

отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны. М., 1997. С. 158.158 Стенограмма пресс-конференции Дж. Коидзуми по итогам саммитов

АСЕАН и «АСЕАН плюс три», а также первого Восточноазиатского саммита.

15 декабря 2005 г. (http://www.mofa.go.jp/region/asia-paci/eas/press0512.html).159 Trilateralism in East Asia: Japan, the United States, Asean. Jakarta, 1986.160 US–Japan macroeconomic relations: Interactions and Interdependance in the

1980s / Yukio Noguchi and Kozo Yamamuro. Tokyo, 2003.161 Cronin R. Japan-US relations: issues for Congress. Washington: Library of

Congress. Cogressional Research Service, 2003.162 Sutter R. The United States in Asia. Rowman and Littlefields Publishers, 2008.163 «Доктрина Фукуды» названа по имени 67-го премьер-министра Японии

Такео Фукуды (1976–1978).164 Dudden A. Troubled Apologies between Japan, South Korea and the United

States. Amhearst, 2007.165 Miyashita A. Gaiatsu and Japan’s foreign aid: rethinking the reactive-proactive

debate // International Studies Quarterly. Vol. 43. № 4. P. 699; Katada S.N. Japan’s two-

track aid approach: the forces behind competing trends // Asian Survey. Vol. 42. 2. P. 335.166 Ibidem.167 Yoshitomi M., Graham E. Foreign Direct Investment in Japan. London, 1996.

P. 111–136.168 Saravanamuttu J. The look east policy and Japanese economic penetration in

Malaysia // Mahathir’s Economic Policy / K.S. Jomo (ed.). Kuala Lumpur: Insan,

1988. P. 9.169 Tachiki D. Between foreign direct investment and regionalism: the role of

Japanese production networks // Remapping East Asia: The Construction of a

Region / T. J. Pempel (ed.). Ithaka, NY: Cornell University Press, 2005.170 Чуфрин Г.И. Экономическая интеграция в Азии. М., 1975. С. 40.171 Rix A. Japan and the Region: Leading from Behind // Pacific Economic

Relations in the 1990s / R. Higgot, R. Leaver, J. Ravenhill (eds.). Sydney: Allen and

Unwin, 1993.172 The 23rd ASEAN Economic Ministers Meeting. Malaysia, 7–8 October 1991

(http://www.aseansec.org)173 Baker J. The Politics of Diplomacy: Revolution, War and Peace: 1989–1992.

New York, NY: Putnams, 1995. P. 611.174 Mahathir M. Let’s Asians build their own future regionalism // Global Asia.

Vol. 1. № 1. 2006. P. 13.175 Mahathir M. Building the East Asian Community: The Way Forward // First

East Asian Congress Inaugural Address. Kuala-Lumpur, August 2003.176 На саммите в Богоре (Индонезия) в 1994 г. было решено к 2010 г. осуще-

ствить либерализацию торговли и инвестиционного режима в отношении раз-

витых государств и к 2020 г. — в отношении развивающихся государств.

177 Beeson M. Regionalism in East Asia… P. 88.178 Подробнее об этом см.: Higgot R., Stubbs R. Competing conceptions

of economic regionalism: APEC versus EAEC in the Asia-Pacific // Review of

International Political Economy. Vol. 2. № 3. 1995. P. 516–535; Rudner M. APEC: the

challenges of Asia Pacific Economic Co-operation // Modern Asian Studies. Vol. 29.

№ 2. 1995. P. 403–437.179 Rapkin D. The US, Japan, and the power to bock: the APEC and AMF cases //

The Pacific Review. Vol. 14. № 3. P. 373–410.180 Пресс-релиз по итогам саммита «АСЕАН плюс три» и Восточ-

ноазиатского саммита. 3 июня 2009 г. (http://www.mofa.go.jp/announce/

announce/2009/6/1192755_1136.html). На саммите АПТ в июне 2009 г. Япония

объявила о выделении еще 2 трлн иен в рамках официальной помощи раз-

витию на преодоление последствий кризиса в странах ЮВА и о дальнейшем

упрощении условий торговли между АСЕАН и Японией.181 Avery D. H. Poole. Cooperation in Contention:The Evolution of ASEAN

Norms. University of British Columbia YCISS Working Paper Number 44, January

2007. P. 5.182 The Bangkok Declaration. 8 August 1967. Bangkok (http://www.aseansec.

org/1212.htm).183 Bangkok Declaration (http://www.aseansec.org/1212.htm).184 Declaration of ASEAN Concord Indonesia, 24 February 1976 (http://www.

aseansec.org/1216.htm).185 Goh E. Great Powers in Southeast Asia // International Security. Vol. 32. № 3.

2007–2008. P. 124.186 Подробнее об этом см.: Мосяков Д.В. Камбоджа: Внутреннее развитие.

1979–1989. М., 1991.187 Goh E. Southeast Asian Perspectives on the China Challenge // Journal of

Strategic Studies. Vol. 30. № 4. 2007. P. 809–832.188 ASEAN Secretariat. Overview (http://www.aseansec.org/92.htm). См. также:

Hiro Katsumata Establishment of ASEAN Regional Forum: Constructing a Talking

Shop or a Norm Brewery? // Pacific Review. Vol. 19. № 2. 2006. P. 181–198.189 Treaty on the Southeast Asia Nuclear-Weapon-Free Zone. Bangkok,

15 December 1995 (http://www.aseansec.org/2082.htm).190 Declaration on the Conduct of Parties in the South China Sea. Phnom Penh,

4 November 2002 (http://www.aseansec.org/13163.htm).191 Ibid.192 Declaration of ASEAN Concord II (Bali Concord II) (http://www.aseansec.

org/15159.htm).193 Frost. Asia’s New Regionalism. P. 135.194 Siow T. Is a U.S. Military Presence in Southeast Asia Necessary in the Twenty-

First Century? // ARMY COMMAND AND GENERAL STAFF COLL FORT

LEAVENWORTH KS (http://oai.dtic.mil/oai/oai?verb=getRecord&metadataPrefix

=html&identifier=ADA383968).

Раздел 3

Историко-библиографический

контекст сравнительной интеграции

187

Глава 14

Эволюция научно-аналитических подходов к интеграции

Из текста первых двух разделов уже очевидно, что интеграция при-

надлежит к числу понятий, которые с течением времени много-

кратно подвергались «перекодировке», частичному или полному из-

менению смысла1. Даже сегодня, когда термин закрепился в словаре

международно-политической науки и считается устоявшимся, много-

вариантность его толкования сохраняется. В исследованиях россий-

ских специалистов2 истоки современного понимания интеграции

возводятся к общественным наукам XIX в., хотя в те годы о межгосу-

дарственном сращивании в его нынешнем понимании речь не шла3.

«Протоинтеграционные» концепции тем не менее существовали. У них

было два источника.

Во-первых, термин «интеграция» был позаимствован у естественных

наук. Их вторжение в научное знание о человеке и обществе произо-

шло на волне увлечения гипотезой Ч. Дарвина (1809–1882) о происхо-

ждении видов4. Работа с одноименным названием была опубликована

в 1859 г. и стала каноническим с точки зрения методики проведения

естественно-научного исследования трудом. Колоссальный массив

эмпирических данных, накопленных в ходе полевых наблюдений, сво-

дился вместе («интегрировался») и дополнялся фундаментальными

теоретическими обобщениями. Однако наибольший резонанс работа

Ч. Дарвина возымела в связи со своей социальной ориентацией. Рас-

суждая о происхождении видов, Дарвин не проводил принципиально-

го различия между животными, растениями и человеком. Более того,

возможно, одним из первых он применил в качестве способа познания

социальной реальности принцип изоморфизма — признания наличия

элементов логического подобия между естественными и общественны-

ми явлениями5, допустив, что развитие человека протекает по тем же

алгоритмам, что и развитие всех других живых существ.

Отталкиваясь от дарвинистской аксиоматики, интеграцию го-

сударств, близких или сближающихся по своим системным харак-

теристикам, стали мыслить по аналогии с интеграцией близких или

188

Раздел 3. Историко-библиографический контекст сравнительной интеграции

сближающихся по биогенетическим признакам видов из мира живой

природы. На стадии селекции происходил отбор наиболее жизнеспо-

собных к слиянию единиц, на стадии адаптации наблюдалось сглажи-

вание вариативности черт. Интеграция в этом смысле предусматривала

возникновение однородного целого субъекта (его внешнюю и внутрен-

нюю гомогенизацию) вплоть до превращения в новый вид6.

Во-вторых, источником интеграционной идеи как умозрительно-

го конструкта стали модернистские представления о государственном

строительстве эпохи выделения «государств-наций»7. Возникла трак-

товка интеграции как проекта создания единого национального госу-

дарства, собираемого из частей этнически родственных земель8.

Предполагалось, что в результате появления центрального пра-

вительства, оформления внутреннего рынка, единого правового про-

странства и проведения общей экономической политики исчезнут

локальные перегородки между отдельными владениями (в Германии —

между германскими, в Италии — между итальянскими). Разделенность

уступит место общему культурному и языковому (бездиалектальному)

пространству. Идентичность граждан переориентируется с местного

уровня на общенациональный. Подобное толкование интеграции со-

храняется до сих пор. Политика адаптации этнических меньшинств

в многокультурных обществах в западноевропейских государствах по-

прежнему именуется интеграцией.

В таком ключе понимали интеграцию М. Вебер и Э. Дюркгейм.

Они первыми обратились к уточнению таких вопросов, как социаль-

ная, экономическая и политическая интеграция9. Они же впервые кон-

кретно рассмотрели ее нормативный, рациональный и коммуникатив-

ный аспекты.

Наследие естественно-научного и социального теоретизирования

XIX в. для сегодняшнего понимания интеграции громадно. Особенно

ценно оно в методологической части. Разрабатываемые в рамках эво-

люционных воззрений понятия изменчивости, адаптивности, услож-

нения задали рамку понимания (не всегда корректного) поведения го-

сударств в интеграционных процессах. Идея развития, выводившаяся

из метафоры роста, стала предтечей современных стадиальных теорий

интеграции, наиболее известной из которых остается выдвинутая бо-

лее полувека назад теория Бэлы Балаши10, о которой много говори-

лось в разд. 1. Но не только она. Деление регионализмов на поколения

и «возрастные когорты»11 — еще одно подтверждение «биологических»

корней понимания интеграционных теорий, которые, как и все не-

точные общественные науки, стремятся походить на науки точные, но

189

Глава 14. Эволюция научно-аналитических подходов к интеграции

в действительности часто ограничиваются лишь заимствованием поня-

тийного аппарата последних.

Первым теоретиком собственно межгосударственной интеграции

классического (линейно-стадиального) направления был Дж. Винер12.

Позднее разработки Винера обогащались его последователями13. У тео-

ретиков данной школы была ограниченная эмпирическая база: в 1950–

1960-х годах ЕЭС еще не прошел все этапы, а до политического союза

ему было очень далеко. Поэтому в качестве основных методов анали-

за эта группа авторов применяла логико-интуитивный метод и метод

аналогии: в качестве исторической точки опоры для создания модели

политического союза (последней фазы интеграции) ими были избраны

примеры США и Германии.

Несмотря на методологические ограничения, применение стади-

альной схемы сегодня может подвести к интересным обобщениям и не-

ожиданным параллелям. Так, вопреки распространенному мнению, ев-

розона — не единственный пример коллективной валюты или хотя бы

тесной финансовой интеграции. У нее есть, как минимум, два аналога:

зона франка ФКА (Французские колонии в Африке; Colonies francaises

d’Afrique), включающая несколько государств Западной и Центральной

Африки, и система своповых соглашений государств Тихоокеанской

Азии («АСЕАН плюс три»).

Общее интеллектуальное значение классических парадигм анализа

интеграции не равнозначно их универсальной объяснительной спо-

собности. Ввиду того что современные теории интеграции наполови-

ну родом из естественных наук, они страдают недооценкой социаль-

ных факторов — прежде всего общественно-экономических укладов

и политико-правовых традиций стран и регионов. Ведь с точки зрения

естественно-научной логики перед законами эволюции равны все.

Учения Дарвина14 и Ламарка15 совпали с торжеством Просвеще-

ния, наступлением эпохи модерна с присущей ему верой в прогресс

и развитие. То, что открытие законов селекции и распространение

модернистских взглядов на общественную организацию сошлись во

времени и в пространстве (в Европе XVIII–XX вв.), наверное, можно

счесть исторической случайностью, капризом истории, хотя такой вы-

вод и выглядит упрощением. Усвоение обществом этих открытий было

немыслимо без соответствующего социального фона и уровня обще-

ственной мысли. Так или иначе, то обстоятельство, что подобных со-

впадений не произошло нигде вне Европы, определенно свидетель-

ствует против универсальности принципа изоморфизма в мировой со-

циальной реальности.

190


Линейность, развитие, стадиальность — превращенные менталь-

ные конструкты естественно-научного происхождения, которые вряд

ли могут считаться исчерпывающими или даже достаточными инстру-

ментами при анализе современных интеграционных экспериментов

в разных частях мировой системы. В самом деле, уподобление межгосу-

дарственного объединения биологическому организму неизбежно вызовет

ассоциации в духе возрастной диагностики — отставание, запоздалое

развитие, уместные лишь в том случае, если исследуемые феномены на-

чинают развитие в идентичных стартовых условиях.

Состояние общественной мысли, вера в прогресс или ее отсут-

ствие — одно из таких условий. Линейный прогресс на Западе и «золо-

той век» на Востоке, «стрела времени» в Европе и цикличность воспри-

ятия времени на Востоке — расхождения, не совместимые с тезисом об

универсальности «образа роста» применительно к динамике социаль-

ных процессов.

Социальная теория XIX — начала ХХ в., представленная М. Вебером,

Э. Дюркгеймом и Т. Парсонсом, оказала на теории интеграции менее за-

метный, но не менее значимый эффект. Она пояснила, каким образом

достижима интеграция, раскрыла механизм интегрирования и разнесла

признаки и критерии интеграции по сферам общественной жизни.

Следуя предписаниям Вебера и Дюркгейма, отцы—основатели

европейской, североамериканской и восточноазиатской версий инте-

грации исходили из необходимости функционального разделения тру-

да (органическая интеграция) и сближения уровня развития обществ,

включая культурный и языковой компоненты (механическая интегра-

ция). Руководствуясь их же идеями, сторонники интеграции, напри-

мер, в Западной Европе или Восточной Азии, уделяют значительное

внимание символической (нормативной) интеграции, созданию об-

щей идентичности.

Более того, по существу именно к работам классиков социологии

XIX в. восходит современная типология интеграции. В соответствии

с ней под экономической интеграцией понимается сращивание рын-

ков, под социальной — сближение и унификация обществ, а под поли-

тической — создание надгосударства или политического сообщества со

сложно организованной формой соуправления (governance)16.

К условно-классическому можно причислить направление интегра-

ционных исследований, выросших из этнологии. В некотором смысле

это попытка, с одной стороны, теоретически оправдать дарвинизм с его

идеей биологической эволюции, а с другой — углубить концепции Э.

Дюркгейма с введенным им понятием групповой солидарности. Их син-

191


тезом и одновременно проекцией на интеграционную теорию стал при-

мордиализм, течение, занимающееся проблематикой этничности.

В основание примордиализма положена точка зрения на этносы

как на сообщества, пронизанные общими кровнородственными (био-

генетическими) узами. Примордиализм возник в конце XIX — нача-

ле ХХ в. и оформился в работах К. Кауцкого и О. Бауэра, привержен-

цев так называемого австромарксизма. Позднее он получил развитие

в США в трудах исследователя голландского происхождения П. ван ден

Берга17. Среди ученых-антропологов, признававших себя примордиа-

листами, были также Р. Шоу, Ю Вонг, К. Гирц, Э. Шилз, Х. Айзеке.

В СССР разработкой идей примордиалистской школы занимался

академик Ю.В. Бромлей, директор Института этнографии АН СССР.

Им было выделено три исторических типа этноса — племя, народность,

нация. Критерии такого деления были определены исчерпывающе.

Особенно интересно сопоставление последних двух элементов триады.

На стадии трансформации народности в нацию наблюдается стрем-

ление к внутренней ограниченности, к территориальной, экономиче-

ской и политической замкнутости, которая выражается соответственно

в формировании внутреннего рынка с наличием самодостаточного на-

роднохозяйственного комплекса, разветвленной транспортной инфра-

структуры, а также единого политического руководства. На этом этапе

среди представителей этноса рождается чувство национального само-

сознания (идеология), в рамках которого идентификация осуществля-

ется преимущественно по политическому основанию18.

Сторонником примордиализма и видным аналитиком междуна-

родных отношений М. А. Хрусталевым была сконструирована матрица

межэтнических и внутриэтнических процессов (табл. 4), параметром

классификации которых служила их направленность — дивергентная

(разъединение) и конвергентная (сближение).

Таблица 4

Типология процессов в этносистеме

Процессы Направленность

конвергентная дивергентная

ВнутриэтническиеКонсолидация Сепарация

Партиация

Межэтнические Интеграция

Ассимиляция

Миксация

Диверсификация

192


На пересечении межэтнической и конвергентной переменных ока-

зались миксация (между народностями), ассимиляция (между нацией

и народностью) и интеграция (между нациями). Как определял послед-

нюю М. А. Хрусталев, интеграция — это встречное движение двух са-

мостоятельных, зрелых этносов, сближающихся по своим характери-

стикам, но не достигающих полного слияния19. Близкую по звучанию

концепцию развивает директор Института этнологии и антропологии

им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН академик В. А. Тишков20.

Как очевидно, примордиалистский подход к интеграции с некото-

рыми вариациями развивает дарвинизм и солидаризм XIX в. и в этом

смысле является их относительно успешной и аналитически полезной

доработкой, с той, правда, оговоркой, что он воспроизводит в неявной

форме идеи развития и метафору роста, присущую теории Ч. Дарвина.

В этом смысле он «предназначает» интеграцию лишь зрелым государствам,

преодолевшим в развитии локальную этничность. Однако этот подход не

затрагивает проблему нарушения пропорций этнического состава (или

распада) уже сложившихся «государств-наций» и в этом смысле явно не-

достаточен для исследования современных реалий, например в ЕС.

Методологическое значение классических интеграционных пара-

дигм при всей их значимости становится ограниченным в свете бурного

роста многообразия регионального интеграционного опыта в последние

20–25 лет. Более или менее успешно «работая» на материале интегра-

ционных процессов в Евросоюзе, в XXI в. классические концепции мо-

гут служить в лучшем случае лишь «отправными точками» при анализе

современных вариантов интеграции, например, в Латинской Америке,

и еще меньше — в Тихоокеанской Азии. Причинами ограниченно-

сти этих концепций являются их почти полная сосредоточенность на

анализе европейского регионального материала и инерция мышления

естественно-научными аналогиями.

Впервые в мире реальным явлением международной политики

интеграция стала в Западной Европе после Второй мировой войны.

Научные представления об интеграционном процессе во многом фо-

кусировались на идее построения однородного интегрирующегося

пространства на базе единства культурных символов, институциональ-

ной системы и экономического комплекса. Эта логика была заложе-

на в основание исторически, географически и культурно конкретного

проекта интеграции для Западной Европы. Но в силу стечения об-

стоятельств, главным из которых была несколько десятилетий сохра-

нявшаяся «единственность», уникальность западноевропейского ин-

теграционного очага, опыт интеграции в Западной Европе «явочным

193


порядком» почти до конца ХХ в. предопределял в литературе понима-

ние международной интеграции в целом.

«Ревизионизм» в теории интеграции громко заявил о себе только

в 2000-х годах. Авторы этого десятилетия уже отчетливо формулиро-

вали положение о том, что аналитические подходы, выработанные на

базе изучения только западноевропейского опыта, имеют ограничен-

ную познавательную и объяснительную полезность. Известный бри-

танский специалист, профессор Йоркского университета Марк Бисон,

исследовавший опыт интеграции в Восточной Азии, довольно катего-

рично писал: «…Нет никаких оснований утверждать, что европейский

опыт определяет единственную исторически возможную форму регио-

нального взаимодействия или что успех любого регионального объеди-

нения должен оцениваться исключительно по его способности воспро-

извести структуры и практики ЕС»21. В специальной литературе стал

быстро нарастать плюрализм научных взглядов и даже школ исследо-

вания региональных интеграционных процессов. Для нового поколения

зарубежных исследователей стало типичным признание множественно-

сти интеграционного опыта, региональных траекторий интеграционных

процессов, многообразия форм их институционального и внеинституцио-

нального регулирования.

В литературе стала чаще мелькать «крамольная» мысль о том, что

западноевропейская интеграционная активность представляет собой

важный, но в известном смысле «случайный» историко-политический

феномен, порожденный взаимным наложением специфических исто-

рических, культурных и персональных факторов. Сильной стороной,

даже достоинством европейской интеграции стало то, что она взросла

на глубоко проработанных теоретических построениях ученых и по-

литиков, веками грезивших о европейском единстве22. Но задав канон

«оценки на соответствие», европейская интеграция одновременно сама

стала «жертвой канона» в том смысле, что ее творцы в силу давности

идеи европейского единства всегда испытывали на себе существенное

влияние умозрительной нормативности этого единства.

В итоге на каком-то исторически довольно длительном отрезке ми-

рового развития конкретный опыт Европейских сообществ, а позднее

Европейского Союза, стал отождествляться с феноменом интеграции

вообще. Успехи интеграционных процессов в любой точке планеты

стали «автоматически» оцениваться сквозь призму того, чего и как су-

мел или не сумел достичь в своей эволюции Европейский Союз.

Документально-источниковая база исследований интеграции

обширна и разнообразна. Она свободна от столкновений школ и по-

194


этому является ценным инструментом построения аналитической

концепции.

Основой для сравнительного анализа интеграционных процессов

может служить широкий круг источников. Это в первую очередь учре-

дительные документы Европейских сообществ и Европейского Союза.

К ним относятся главным образом основополагающие договоры, ре-

гулирующие деятельность ЕС. К этой же группе относятся документы

Комиссии ЕС23 и материалы слушаний в Европейском парламенте24.

Исследование восточноазиатских процессов должно строиться на

базе изучения документов ведущих организаций межгосударственно-

го сотрудничества. Это прежде всего собранные на официальном сай-

те Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) фильмокопии

учредительных деклараций и соглашений АСЕАН, стенограммы за-

седаний конференций министров иностранных дел и министров эко-

номического развития государств региона, тезисы выступлений пред-

седателей саммитов АСЕАН, «АСЕАН плюс три» и Восточноазиатских

саммитов25. Сравнительный анализ документов, относящихся к ЕС и к

интеграционному взаимодействию в Восточноазиатском регионе, дает

возможность предметно сопоставить цели интеграционных устремле-

ний в обоих ареалах, степень детализации принимаемых соглашений

на разных этапах сближения, соотношение идеологических и прагма-

тических компонентов в планах соответствующих групп стран.

Полезными для анализа могут оказаться американские документы

по отдельным вопросам. В частности, представляет интерес сборник

по внешней политике Государственного департамента США, относя-

щийся к ситуации в Западной Европе в начале 1950-х годов26. Содержа-

щаяся в нем корреспонденция между Вашингтоном и западноевропей-

скими столицами позволяет уточнить оценки позиций США, Франции

и Великобритании по отношению к возникновению политической

и оборонной структур Европейского сообщества на фоне борений во-

круг создания Европейского политического сообщества и Европейско-

го оборонительного сообщества.

Мемуарные источники иначе, чем документы, но тоже «работают»

на отделение в массе интеграционных фактов того, что могло стать уни-

версальным архетипом интеграции и ее конкретно-ситуативным свое-

бразием. Это прежде всего воспоминания основоположников западно-

европейской интеграции — Ж. Монне, Р. Мажорлэна и руководителей

государств—членов ЕЭС — К. Аденауэра и Ш. де Голля. К этому пласту

источников относятся автобиографические сочинения видных амери-

канских и европейских политиков — Д. Ачесона, Э. Бевина, Дж. Бейке-

195


ра, непосредственно влиявших на международные отношения в Евро-

пе и Тихоокеанской Азии. Интерес для сравнительно-интеграционных

исследований представляют и опубликованные недавно воспоминания

восточноазиатских лидеров о путях интеграции в регионе, прежде все-

го бывшего премьер-министра Малайзии М. Мохамада27.

Особый пласт «интеграционной» литературы представляли собой

ставшие «классическими» труды по интеграции в Западной Европе

и Юго-Восточной Азии, вышедшие в 1960–1980-х годах в нашей стра-

не. Их стоит упомянуть вследствие того, что они, приобретя в свое

время «установочный характер», не только сформировали эталон-

ный стандарт политических интерпретаций данной темы в СССР, но

и оказывали практическое влияние на выработку политического кур-

са Советского Союза в отношении феномена интеграции в Западной

Европе, поскольку на протяжении десятилетий служили основой под-

готовки внешнеполитических кадров.

«Нормативными» работами такого рода по Западной Европе яв-

ляются известная в России и за рубежом книга В. Б. Княжинского

«Западноевропейская интеграция и международные отношения», из-

данная на английском языке, и некоторые другие его книги, а также

основополагающие для своего времени монографии В. Г. Баранов-

ского. Ю. А. Борко, Ю. В. Шишкова28. Среди основательных работ

по межгосударственному сближению в Юго-Восточной Азии, вы-

шедших в 1970–1980-х годах, стоит выделить книги Н. П. Малетина

и В. В. Самойленко29.

Современная библиография интеграционных исследований мно-

гослойна. Ее фундамент по-прежнему образуют монографические пу-

бликации общетеоретического профиля, обращенные к интеграционной

проблематике. Они включают упоминавшиеся труды Э. Дюркгейма30 об

общественном разделении труда и М. Вебера31 о принципах организации

общественной деятельности. Из работ, заложивших теоретические осно-

вы понимания современных интеграционных процессов, необходимо

также назвать труды К. Дойча32, Д. Митрани33, А. Спинелли34, Э. Хааса35.

К данному пласту работ относятся и монографии систематизирую-

щего характера. Необходимо выделить фундаментальное произведение

Ч. Петланда «Международная теория и европейская интеграция»36,

в котором автор одним из первых попробовал изложить и «соположить»

сформулированные к тому времени теоретические модели интеграци-

онных процессов в разных регионах мира. В этом же ряду находится

монография, подготовленная коллективом авторов Оксфордского

университета под редакцией А. Винер и Т. Диеса «Теория европейской

196


интеграции»37. В ней подробно излагаются не только «канонические»

интеграционные парадигмы, но и концептуальные схемы постмодер-

нистского толка.

Отечественная историография конкретики интеграционных явле-

ний в разных регионах мира (прежде всего в Европе и Азии) обшир-

на. Она представлена трудами представителей нескольких поколений

отечественной школы регионалистики и интеграционных исследова-

ний. Из длинного ряда подобных работ следует особо выделить книги

В. Б. Княжинского38, В. Г. Барановского39, Ю. А. Борко40, В. В. Журки-

на41, В. В. Самойленко42, Ю. В. Шишкова43, Е. С. Хесина, Г. И. Чуф-

рина44, Ю. И. Юданова, а также Н. К. Арбатовой45, О. В. Буториной46,

Г. М. Костюниной47, Н. П. Малетина48, В. В. Михеева49, Д. В. Мосяко-

ва50, В. Г. Шемятенкова51, коллективные монографии Института Евро-

пы и Института востоковедения РАН52. В них соединился историко-

политический подход к освещению предмета с глубоким знанием

региональной специфики. Они примечательны тем, что границы ана-

лиза в них расширяются до уровня, на котором возможны обобщения

не только регионального, но и более высокого порядка.

Интересные варианты прочтения истории возникновения интегра-

ционных проектов в Западной Европе приведены в работах зарубежных

авторов: М. Бургесса, Д. Бурки, А. Боска, Д. Динана, П. Кинга, Т. Кри-

стиансена, П. Фонтэна, С. Хоффмана53. Историко-политическим ис-

следованиям восточноазиатской интеграции отданы работы А. Ачарии54,

М. Бисона55, К. Дента56, Б. Хеттне57 и П. Катценштайна58. В книгах этих

зарубежных авторов были высказаны идеи, позволившие взглянуть на

восточноазиатские и латиноамериканские региональные процессы как

на типологически сходные с процессами, развивающимися в Европе.

Из многочисленного списка работ еще одного существенного пла-

ста — сравнительно-интеграционного, изданных как в России, так

и за рубежом, — стоит назвать прежде всего несколько наиболее ярких

работ. Это книги Е. Ю. Лицаревой59, М. В. Стрежневой60, Ю. В. Шиш-

кова61, Р. Лангхаммера62, П. Катценштайна63, Э. Фрост. Они представ-

ляют собой образцы сравнительного подхода, не во всем совершен-

ного, где шлифовался инструментарий, применение которого может

быть полезным для любых компаративных исследований такого рода.

Из подобных работ важно выделить монографию М. В. Стрежневой

«ЕС и СНГ: Сравнительный анализ институтов», в которой автор с со-

циокультурных позиций и на основе критического переосмысления

западных работ исследует происхождение, организационные формы

197


и деятельность региональных политических институтов, предложив

оригинальную методологию сравнения.

На рубеже XX и XXI вв. в специальной литературе произошел до-

вольно мощный «выброс» индивидуальных и коллективных работ,

в которых ведущие зарубежные специалисты по регионализму, в том

числе европейскому64, по сути отказались от идеи об универсальной

объяснительной ценности теорий, основанных на европейском опы-

те65. Довольно многочисленная группа зарубежных ученых66 присту-

пила к осторожному конструированию концепций, нацеленных на

осмысление уникального европейского опыта в контексте интеграци-

онного развития других частей мира67.

Речь не шла о попытках принизить значение европейского интегра-

ционного феномена. Но авторы стремились включить в фокус науки об

интеграции явления из других частей планеты. Выросший в 1990-х го-

дах на основе этих выводов пласт литературы и содержащихся в них

гипотез, наблюдений и объяснений получил общее название «теорий

нового регионализма» (ТНР).

Отталкиваясь от анализа терминов «регионализм», «регионализа-

ция» и «интеграция», они указали на близость этих понятий, подчер-

кнув принципиальную однородность описываемых ими процессов,

и наметили возможности сравнительного анализа опыта межгосудар-

ственного сотрудничества в различных частях мира. С таких позиций

интеграция в ЕС, о чем говорилось в разд. 2, стала выглядеть как частный

случай регионализма. Западноевропейский опыт «утратил характери-

стики нормативной модели, став ориентиром для частных усилий не-

которых межгосударственных группировок в области институциональ-

ного строительства»68.

В аргументации приверженцев «теорий нового регионализма» важ-

ны две группы доводов. Во-первых, регионализм в каждой части света

обретает свой неповторимый облик под влиянием местных экономиче-

ских, социокультурных, политических и исторических особенностей69.

Во-вторых, мир второй половины прошлого века, в котором заро-

дилась западноевропейская интеграция, радикально отличается от со-

временного мира, где похожие ситуации невоспроизводимы70.

Среди работ данного направления выделяются основательные ра-

боты шведского автора Б. Хеттне71, посвященные азиатским интеграци-

онным процессам72. Подход Б. Хеттне существенно снижает норматив-

ную жесткость критериев интеграции, которые обычно постулируются

в старых европейских теориях. В параллель ему видный отечественный

специалист О. В. Буторина с иронией отмечает, что если оценивать ре-


гиональную интеграцию с точки зрения критериев евроинтеграции, то

даже «…НАФТА беспомощно застряла на начальном этапе, а АСЕАН

только приближается к нему»73.

Рядом с трудами Б. Хеттне стоит назвать фундаментальную кол-

лективную работу под редакцией профессора Корнеллского уни-

верситета (США) Т. Дж. Пемпела74, в которой предпринята попытка

систематизировать признаки интеграции, сомкнув экономический,

историко-политический и культурно-психологический аспекты ана-

лиза региональных форматов многостороннего сотрудничества. Ав-

торы указывают на «уникальные несравнимые геополитические усло-

вия, в которых зарождались региональные интеграционные импульсы»

в Европе и Азии, но настаивают на необходимости осмысления обоих

примеров интеграции как родственных или, как минимум, параллель-

ных, теоретически совместимых, допускающих их рассмотрение в еди-

ном аналитическом контексте.

В литературе 2000-х годов произошел отказ от абсолютизации «нор-

мативности» европейского интеграционного опыта. НАФТА, АСЕАН,

а иногда и МЕРКОСУР рассматриваются в них в одном ряду с ЕС, хотя

никто не ставит под сомнение количественное и качественное превос-

ходство, степень зрелости европейской интеграционной формы («ин-

теграционного вида»). Данная книга была задумана и написана именно

в таком научно-библиографическом контексте.

199

Глава 15

Основные теоретические школы современных интеграционных исследований

В ХХ в. были сформулированы интеграционные теории среднего

уровня (англ. a middle-range theories). Их первый панорамный об-

зор был предложен Чарльзом Пентландом75 еще в начале 1970-х годов.

С тех пор количество книг о теории интеграции множится с каждым

годом. Сегодня их едва ли не больше, чем прикладных аналитических

исследований по конкретным аспектам функционирования интегра-

ционных блоков. Современный этап в развитии этих теорий характе-

ризуется не только робкими шагами по их обобщению, результатом

которого является возникновение не вполне отчетливых контуров

общей теории интеграции, но и возникновением альтернативных ев-

росоюзовским иных региональных построений, отталкивающихся, но

не оттолкнувшихся окончательно от опыта теоретизирования западно-

европейских коллег. Сравнительный обзор теорий региональной инте-

грации может оказаться не менее полезным, чем сопоставление самого

опыта интегрирования.

Логика построения обзора в данной главе будет соответствовать

принятому делению функций теоретического познания действи-

тельности на (1) объяснение и понимание (экспликативные теории);

(2) описание и анализ (дескриптивные теории); (3) критику и норма-

тивное предписание (прескриптивные теории). Первый класс теорий

раскрывает причинно-следственные зависимости тех или иных явле-

ний. Это теории в узком смысле слова. В данном случае в качестве объ-

яснительных теорий будут фигурировать неофункционализм и либе-

ральный межправительственный подход.

Второй класс теорий ориентирован на разработку и уточнение

категориально-понятийного аппарата и дефиниций. Их цель — спо-

собствовать единообразному словесному описанию и пониманию со-

бытий. Две другие группы теорий обязаны дескриптивным теориям

тем, что они вооружили их главным — словарем, языковыми и номина-

200


тивными средствами, через которые на вербальном уровне воссоздает-

ся окружающая нас реальность. В нашем случае в качестве дескриптив-

ных теорий будут рассмотрены теория соуправления, сетевой подход и

новый институционализм.

Третья категория теорий тяготеет к политической философии76.

Если другие типы теории анализируют данность, реальную полити-

ческую практику (онтология), то задача критических и нормативных

теорий — подвергать сомнению текущий вектор политической практи-

ки и обращать внимание на то, в какую сторону следует пересмотреть

осуществляемую стратегию (деонтология). В нашем случае в качестве

прескриптивных теорий будут изложены социальный конструктивизм,

легалистский и дискурсный подходы77.

Экспликативные теорииНеофункционализм. В отличие от федерализма, рассмотренного

в гл. 1 в контексте интеграционных идеологий, неофункционализм

построен на более строгих научных основаниях, может иметь уни-

версальную географическую применимость и использоваться в целях

типологизации интеграционных проектов в мире78. В других очагах

интеграционной активности о неофункционализме прямо не гово-

рят. Однако если допустить смысловое тождество между понятиями

«неофункционализм» и «экономический прагматизм», то становится

ясно, что фактически неофункционалистская доктрина была принята

на вооружение и в Восточной Азии (не сразу, но наиболее последова-

тельно), и в Западном полушарии (НАФТА). Интересно, что классик

неофункционализма Э. Хаас выступил в конце 1960-х годов со статьей,

в которой он попробовал применить неофункционалистскую методику

к анализу регионального материала Латинской Америки.

Предтечей неофункционализма является функционализм, разра-

ботанный в межвоенный период в трудах английского исследователя

Д. Митрани. Отправным моментом изучения феномена международ-

ной интеграции с позиций функционализма стал вопрос о причинах

неудачи в создании Лиги Наций, которым и задался Митрани. В разгар

Второй мировой войны, в 1943 г., он опубликовал статью, озаглавлен-

ную «Мир и функциональное развитие международной организации»,

в которой делался вывод о несостоятельности любой предварительной

модели политической интеграции. С его точки зрения Лига Наций по-

терпела поражение прежде всего потому, что государства увидели в ней

угрозу своему суверенитету. Между тем глобальная международная ор-

ганизация не только не способна преодолеть негативные последствия

201

Глава 15. Основные теоретические школы современных интеграционных исследований

национальных суверенитетов, но и просто гарантировать мирные от-

ношения между государствами. Поэтому для поддержания мира после

окончания Второй мировой войны нет смысла в амбициозных проектах

создания международных институтов, наделенных наднациональной

властью и призванных обеспечить политическую интеграцию госу-

дарств. Вместо этого необходимо способствовать сотрудничеству между

государствами в решении задач, представляющих совместный интерес

и связанных с их конкретными потребностями экономического, соци-

ального, научно-технологического и т.п. характера. Прагматические вы-

годы подобного сотрудничества постепенно подтолкнут государства к

созданию необходимых для этого межгосударственных органов, которые

в свою очередь создадут предпосылки и для политической кооперации.

Тем самым функционализм предлагает не просто расширение межгосу-

дарственного сотрудничества в отдельных сферах, которое носило бы

чисто технический характер. Д. Митрани видел в нем путь к достижению

политической цели интеграции государств в более широкую общность

через постепенное отмирание их суверенитетов. Классическое государ-

ство он рассматривает как слишком узкое с точки зрения возможностей

для решения новых экономических, социальных и технических про-

блем, которые могут быть решены только на уровне международного со-

трудничества. В результате длительной эволюции сотрудничество между

государствами станет столь тесным, а их взаимозависимость столь высо-

кой, что конфликтность будет немыслимой.

Под неофункционализмом, в отличие и в развитие функционализма,

понимается теория региональной интеграции, которая сделала основной

акцент на роли негосударственных субъектов, в частности «секретариа-

та» той или иной региональной организации, а также групп интересов,

давления, экономических агентов и общественных движений, которые

формируются на уровне региона, на макроуровне и обеспечивают инте-

грационной динамике поступательный импульс.

При этом страны-участницы продолжают оставаться значимыми

участниками интеграционного действа. Они устанавливают условия

первоначального соглашения. Однако им не под силу в полной мере

определять направление и степень последующих изменений в нем.

Скорее региональная бюрократия в союзе с постоянно меняющимся

составом самоорганизующихся групп интересов и движений с течени-

ем времени стремится использовать себе на пользу неизбежные эффек-

ты «переплескивания» (spill-over) и «непреднамеренных последствий»

(unintended results). Они наступают, когда государства соглашаются пе-

202


редать даже малую часть суверенных полномочий на наднациональный

уровень, а затем обнаруживают, что реализация этих полномочий ока-

зывает благотворное влияние на другие зоны сотрудничества. Согласно

этой теории региональная интеграция — это спонтанный, внутренне

конфликтный процесс. Но одновременно это процесс, в ходе которо-

го правительства государств-членов, действуя в условиях демократии

и политического плюрализма, чувствуют на себе все больше региональ-

ных ограничений и в конце концов предпочитают отдавать все больше

вопросов на откуп региональных наднациональных структур, которые

они сами когда-то создали. В конечной перспективе граждане начина-

ют переносить свои ожидания на уровень региона, а в случае их удо-

влетворения повышают вероятность «переплескивания» интеграции

на политическую сферу79.

Но справедливо и обратное: неспособность региональных институ-

тов оправдать ожидания граждан, либо объективный дефицит ресурсов,

вызванный нежеланием некоторых государств усиливать наднациона-

лизм, либо, наконец, «забегание вперед» со стороны самих граждан, их

поспешность поскорее расстаться с национальным государством, по-

хоронить его, уверовав в окрепший региональный режим, — все это мо-

жет ощутимо поколебать движение к более тесной интеграции, отбро-

сить интеграционное развитие на одну-две фазы назад. В этом смысле

неофункционализм поставил важные вопросы: о роли общественной

поддержки интеграционных инициатив и одновременно о трудном ее

прогнозировании, контроле и измерении.

Репутация неофункционализма была серьезно испорчена отступ-

ничеством своего основоположника Э. Хааса. Он признавал поспеш-

ность и непродуманность тезиса о превращении лояльности к регио-

нальному центру власти в легитимность80. Привычное рассмотрение

неофункционализма традиционно фокусируется на эффекте «перели-

ва», на наступательном течении интеграционного потока положитель-

ных непреднамеренных следствий, вовлекающего в этот круговорот

все новых участников и все новые сферы. В то же время неофункцио-

нализм уделял мало внимания высокой вероятности при таком «неу-

порядоченном» способе интеграции эффекта «отлива», отступления

интеграции, а также роли неинституциональных факторов, как-то:

субъективные предпочтения и ожидания массовой публики, влияние

которой повысилось в 1979 г., после первых прямых выборов в Парла-

мент Европейских сообществ.

Неофункционализм высветил аспекты интеграции, игнорировать

которые сегодня не представляется возможным. В частности, он вы-

203


двинул на первый план анализа аспект легитимности, а следовательно,

массового социального уровня управления интеграционным комплек-

сом, повысив тем самым не региональный, как это ни парадоксально,

а национальный уровень власти, поскольку именно на нем обсуждаются,

голосуются и во многом разрешаются основные озабоченности и ожи-

дания граждан. Создаваясь как апологетическая наднационализму

теория, неофункционализм де-факто реабилитировал роль государств-

участников и в этом смысле косвенно спровоцировал то, что не всегда

верно именуется кризисами легитимности ЕЭС/ЕС в 1970-х («евро-

склероз») и 2000-х («конституционный кризис») годах, а также бюд-

жетный и валютный кризис в еврозоне 2010–2011 гг.

Либеральный межправительственный подход. Среди исследователей

бытует точка зрения, согласно которой либеральный межправитель-

ственный подход (ЛМП) — это школа одного автора, Эндрю Моравчи-

ка. Франк Шиммельфеллиг даже назвал его «мессией без апостолов»81.

Эта характеристика не вполне справедлива. Либеральный межправи-

тельственный подход восходит к классическим в европейском контек-

сте исследованиям межправительственного сотрудничества82, которые

в свою очередь питаются из источника, общего для всех теорий между-

народных отношений, — рационального институционализма с мно-

жеством авторов и последователей. В этом смысле ЛМП — проекция

институциональных теорий на евросоюзовскую почву.

В то же время благодаря тому, что ЛМП разрабатывался в основ-

ном одним автором, он представляет собой более логичную и не-

противоречивую объяснительную схему, чем теории, к созданию

и развитию которых приложила руку целая плеяда ученых, не сопри-

касающихся часто ни институционально, ни географически. Наибо-

лее продуктивным представляется рассмотрение ЛМП через анализ

его ключевых тезисов.

На макроуровне (на уровне региональной группировки в целом),

апеллируя к канонам рационального институционализма, Моравчик

отрицал уникальный феноменологический характер западноевропей-

ской интеграции, настаивая на том, что она органично вписывается

в общие закономерности международной (межгосударственной) по-

литики, общие для всех «демократических государств современного

типа»83, и является обычной международной организацией. Под вли-

янием теории международных режимов Моравчик позднее уточнил

свою позицию: «Европейское сообщество лучше всего рассматривать

в качестве международного режима, созданного с целью координации

своих политических курсов»84.

204


В отличие от транснационального институционализма (хорошо из-

вестного по работам Р. Кохэйна и Дж. Ная), рациональный институ-

ционализм постулировал центральное положение государств в систе-

ме участников мировой политики, действующих в условиях анархии,

понимаемой как отсутствие центрального источника легитимных ре-

шений, и регулирующих свои взаимоотношения посредством межго-

сударственных переговоров. Все эти черты классической ТМО вошли

в концепцию Моравчика.

Важным аспектом ЛМП была его близость к теории рациональ-

ного выбора: государства, вступая на поле международных согласова-

ний и тем более интеграционных схем, действуют исходя из трезвого

расчета всех своих выгод и издержек. Таким образом, либеральный

межправительственный подход стремится объяснить, что же является

результирующей процесса взаимодействия нескольких государств, ру-

ководствующихся императивом рационального выбора.

На мезоуровне (на уровне национальных государств) ЛМП обра-

щается к либеральной теории государственных предпочтений и функ-

циональной теории институционального выбора. Согласно Моравчи-

ку «...внешнеполитические цели государства являются производными

от постоянно меняющихся запросов национальных социальных групп,

чьи предпочтения агрегируются политическими институтами»85. Таким

образом, предпочтения государств не есть нечто постоянное или еди-

нообразное. При этом сами государства, как это ни странно, продолжа-

ют рассматриваться Моравчиком, несмотря на признанное им влияние

социальных групп на внешнеполитическую волю государства, как уни-

тарные образования.

Раскрывая суть процесса достижения баланса интересов в услови-

ях регионального режима, Моравчик прибегает к теории «торга», со-

гласно которой государства сначала выторговывают для себя субопти-

мальные решения первого порядка (решения, отражающие консенсус

предпочтений, определенный по наименьшему общему знаменателю),

а затем, когда субоптимальные решения перестают их устраивать, при-

нимаются за решения проблем второго порядка. В этом, по его мне-

нию, заключается циклический механизм интеграционных перего-

воров, постоянно «раскручиваемый» двумя факторами: асимметрией

информации и асимметрией заинтересованности.

Причиной создания интеграционных институтов является раз-

умное желание государств через наличие постоянно действующих

структур упорядочить циклические процессы принятия решений пер-

вого и второго порядка и снять возникающие в связи с этим проблемы

205


асимметрии информации и заинтересованности. В этом заключается

функциональное толкование институционального выбора.

На микроуровне (на уровне конкретных интересов и предпочтений)

Моравчик задается вопросом, определяется ли реальный вектор инте-

грации геостратегическими идеями и национальными интересами либо

специфическими экономическими запросами, цель которых — форми-

рование регионального (в рамках сообщества) слоя предпринимателей.

Моравчик пытался понять, чем же в конечном счете стимулируется

развитие интеграции в Европе: идеологией федерализма, интересами

надгосударственной бюрократии или установкой на достижение инте-

ресов каждой конкретной страной.

Сам Моравчик сформулировал свою точку зрения следующим об-

разом: «Интеграция в рамках ЕС есть не что иное, как серия рацио-

нальных выборов, сделанных национальными лидерами. Эти выборы

отражали конкретные ограничители и возможности, проистекающие

из экономических интересов наиболее влиятельных национальных

хозяйствующих субъектов, относительной мощи каждого государства

в международной системе и роли институтов в обеспечении выполне-

ния межгосударственных договоренностей»86.

Оценивая вклад ЛМП в углубленное понимание европейской

интеграции, следует иметь в виду период возникновения подхода:

1970-е годы — период повышения в институциональной системе ЕС

удельного веса национальной компоненты и предания забвению за-

пала эмоционально-идеологической привлекательности интеграци-

онных инициатив начала 1950-х. Отсюда — чрезмерный акцент на

рациональном объяснении государственной политики, ее редукция к

теории рационального выбора и институционального «торга», которые

приобрели в тот период широкое хождение в западной, прежде всего

американской политологии в рамках так называемой школы модерни-

стов, придерживающихся количественного подхода к измерению и по-

знанию социальной реальности. Для целей сравнительной интеграции

важно зафиксировать другое: ЛМП, как и неофункционализм, позво-

ляет совершить выход за пределы опыта Евросоюза, делает возможным

его использование безотносительно к региональный специфике.

Дескриптивные теорииСетевой подход. Из всех теорий среднего уровня наиболее специ-

фичной для ЕС представляется сетевой подход. Не потому, что в сре-

де западных и особенно западноевропейских исследователей говорить

о нем стало признаком хорошего тона и интеллектуальной изощрен-

206


ности87. В то время как во всем остальном мире понятие «сеть» разра-

батывалось в основном применительно к изучению деятельности ор-

ганизованных преступных сообществ, в ЕС мода на сети складывалась

постепенно и была продиктована «живыми» и вполне мирными тенден-

циями в институциональной системе Союза. Изучение сетей шло вслед

за появлением сетевого управления как реальности88 и в этом смысле

для европейской политологической общественности чем-то экзотиче-

ским не является89. Поясним основные моменты сетевого подхода.

В общем смысле термин «сеть» применяется для обозначения групп

(кластеров) субъектов различной природы, которые вступают в те или

иные схемы взаимодействия в политической, социальной или эконо-

мической сфере. Высказывается мнение, что сетевые механизмы со-

трудничества будут со временем приобретать все большее распростра-

нение, что отражает общую ориентацию на отношения взаимности

и взаимозависимости, по контрасту с иерархией и зависимостью90.

Сетевой подход к анализу политической интеграции требует более

конкретного истолкования. Первые попытки подойти к описанию ЕС

с позиции сетей стали предприниматься в начале 1990-х как реакция на

неспособность других классических теорий объяснить функциониро-

вание Союза, поскольку и федерализм, и неофункционализм, и ЛМП

раскрывали только причины зарождения интеграционных импульсов,

но не описывали реальные процессы в Союзе после того, как интегра-

ция приобрела устойчивую самоподдерживающуюся динамику.

Дж. Петерсон и Э. Бомберг предлагают именовать политической

сетью «группу акторов, каждый из которых вовлечен в тот или иной

сегмент политического управления, осознает в нем свои интересы и об-

ладает способностью повлиять на успех или неудачу принятия и реали-

зации того или иного политического решения и предусмотренной им

практической меры»91.

Авторы выдвигают три аргумента в обоснование актуальности се-

тевого подхода к анализу Евросоюза. Во-первых, ЕС представляет со-

бой крайне «дифференцированную политическую систему»92. Правила

принятия решений и состав участников интеграционного процесса су-

щественно варьируют от сектора к сектору. Например, набор заинтере-

сованных действующих лиц в политике выравнивания регионального

развития или согласования единого внешнего таможенного тарифа за-

метно различаются.

Во-вторых, процедуры принятия решений в ЕС во многом по-

добны наднациональным механизмам принятия решений в других

международных организациях, таких как Всемирная торговая органи-

зация (ВТО) или Международный валютный фонд (МВФ), в том, что

207


и там и тут решения обсуждаются и принимаются технократически

(закрытыми группами экспертов, образующих транснациональные

сообщества-сети по интересам и предмету специализации и по этой

причине имеющих тенденцию к деполитизации своей деятельности

и своих отношений).

В-третьих, процесс принятия решений в ЕС подкрепляется развет-

вленной системой комитетов, транснациональных по своей природе

и составу, в которых прорабатываются и готовятся основные предложе-

ния и проекты документов. Таким образом, Союз в целом покоится на

аполитичной системе чиновников и экспертов, вступающих в системы

отношений, отличных от иерархических и предполагающих постоян-

ную координацию своей деятельности.

Сетевой подход и формулируемые на его основе теории интегра-

ции призваны подчеркнуть формирование полей транснациональных

интересов и доказать невозможность свести любые объяснения дея-

тельности ЕС к анализу государственных предпочтений. Кроме того,

сетевой подход ориентирован и на создание нормативной схемы, пред-

писывающей образование эффективных и легитимных сетей в услови-

ях, когда ЕС начинает приобретать все большее влияние на весь спектр

национальных прерогатив государств-членов.

Следует иметь в виду, что сетевой подход как таковой не отлился

в стройную теорию политической и экономической интеграции ни

в Европе, ни где-либо еще93. На первый взгляд, он противостоит либе-

ральному межправительственному подходу, акцентирующему нацио-

нальные интересы стран-участниц, и неофункционализму, концентри-

рующемуся на восприятии общественных групп, но не сталкивается

с ними напрямую, поскольку все они относятся к теориям разного

типа. В действительности это относительно автономная методологиче-

ская схема, которая легко сопрягается и с той, и с другой теорией.

Сторонниками сетевого подхода было сформулировано три осно-

вополагающих вывода, однако говорить о складывании полноценной

теории пока нельзя: (1) характер структурирования политических се-

тей оказывает непосредственное влияние на осуществляемую полити-

ку. Этим тезисом они объясняют ту меру внимания, которая в совре-

менном ЕС уделяется системе комитологии, а также деятельности по

организации конференций, семинаров и форумов, посвященных спе-

циальным техническим институциональным вопросам; (2) в квазифе-

дералистских образованиях наподобие ЕС (а по сути дела только в ЕС)

система управления естественным образом складывается только на се-

тевой, а не на типичной для национального государства иерархичной

системе с прямой электоральной легитимизацией и разделением вла-

208


стей; (3) сетевое управление со временем начинает ставить вопросы,

связанные с эффективностью и легитимностью такого режима.

Сказанное позволяет сформулировать итоговое определение сети. Под

сетью понимается система политического взаимодействия/управления,

в которой участвуют субъекты разной природы и разного порядка с точ-

ки зрения их положения в формальной иерархии, которые в условиях

сети оказываются на одной площадке и на одном переговорном уровне.

Отсюда главной в условиях сети оказывается тенденция к преодо-

лению типичной для вертикально организованных форм политическо-

го управления иерархии. Кроме того, в рамках сетевого взаимодействия

(англ. networking) происходит спонтанное выравнивание не только ста-

тусных характеристик участников, но также и уровня вырабатываемых

в процессе согласований решений.

Сетевые принципы управления пытаются обнаружить и в Европе,

и в Восточной Азии, и в Северной Америке. Эволюция восточноази-

атского интеграционного комплекса, протекавшего как раз через по-

стоянные разноуровневые согласования и принятия решений между

отдельными группами стран, а также между группировками (напри-

мер, АСЕАН), с одной стороны, и отдельными государствами — с дру-

гой, заставляет провести невольные аналогии с сетевыми принципами

управления и пересмотреть вывод о неприменимости сетевого подхода

к восточноазиатской действительности. Другое дело, что сетевая орга-

низация политики имеет в ЕС внутрисистемный характер, а в Восточ-

ной Азии действует как общий метод достижения договоренности часто

между не связанными друг с другом институциональными узами субъ-

ектами. Ключевые критерии сетевого подхода при этом сохраняются.

Возможности преобразования сетевого подхода в полновесную

теорию выглядят сомнительными. Как выразился исследователь ев-

роинтеграции Джон Петерсон, «…мы знаем столь же мало о внутри-

системных процессах современного ЕС, сколь полны наши знания

о евроинтеграции как широком политико-историческом феномене»94.

А без предметных эмпирических изысканий «изнутри» Евросоюза пре-

вратить сетевой подход в серьезную теорию трудно. Однако нередко

причина этого кроется не в информационных лакунах, а в отсутствии

интереса среди ученых к тому, что реально происходит в ЕС на еже-

дневной основе. Как указывают М. Барнетт и М. Финнемор, «…наши

исследования в основном ограничиваются межгосударственными до-

говоренностями, с помощью которых страны формируют междуна-

родные организации, но что происходит в них в дальнейшем и как эти

организации ведут себя, часто не входит в сферу академического инте-

209


реса»95. Тем не менее те робкие попытки, которые предпринимаются

в сфере сетевого анализа, внушают осторожный оптимизм, что данный

дисбаланс будет ликвидирован.

Вариацией сетевого подхода является теория соуправления (в не-

которых исследованиях применяется термин «многоуровневое управ-

ление»). Вопросы соуправления — а интеграция есть по определению

процесс совместного управления — так или иначе трактуются во всех

теориях международных отношений применительно к межгосудар-

ственному сотрудничеству, и в этом смысле проблематично выделить

предметное поле данной теории. В качестве рабочего предлагается

следующее определение: соуправление — это режим регионального

управления, основанный на частично децентрализованном характере

распределения властных прерогатив между субъектами различной при-

роды и уровня политической иерархии, которые в процессе согласова-

ний совместно определяют правила игры.

Идея авторов в применении к евроинтеграции сводится к двум те-

зисам. Во-первых, конкретные процедуры соуправления влияют на

облик и характер институциональной системы ЕС, которая в данном

случае включает не только основные органы группировки и содер-

жание базовых договоров, но и неформальные компоненты системы

управления Евросоюзом, часто игнорирующиеся исследователями96.

Как правило, в этой связи авторы ссылаются на систему комитологии

(систему национальной экспертизы решений ЕС, которые адаптируют

уже принятые на наднациональном уровне решения к местным усло-

виям стран-членов)97. Данная практика доказывает, что неформальные

способы принятия и имплементации решений могут приобрести силу

закона и повлиять на институциональный облик группировки. Второй

тезис предполагает, что изменения в системе управления корректируют

и вектор интеграции.

Теория соуправления во многом базируется на теории режимов

и сетевых исследованиях. Отличие состоит в том, что международные

режимы обычно выстраиваются вокруг определенного и узкого пред-

мета регулирования (режимы нераспространения, режим ГАТТ/ВТО,

режим защиты прав человека), а ЕС, рассматриваемый в качестве ре-

жима, универсален по охвату решаемых вопросов.

Теория соуправления вдохновляется сугубо евросоюзовской специ-

фикой, и приращение знания в ней идет главным образом за счет ана-

лиза материала ЕС и объективного расширения и усложнения эмпирики

его институционального развития. Впрочем, не следует абсолютизиро-

вать региональный аспект этой теории. Для целей и методологии срав-

нения интеграционных маршрутов из этой теории можно извлечь, как

210


минимум, одну плодотворную идею: идею зависимости вектора, темпов

и конкретных фаз интеграционного развития от того, в каком режиме

и по каким формальным и неформальным правилам государства и иные

субъекты, наделенные нормотворческими прерогативами, совместно

осуществляют регулятивную деятельность. Акцент на неформальности,

столь сильный и отчетливый в трудах сторонников теории соуправле-

ния, делает ее созвучной институциональным практикам не-Западных,

в том числе восточноазиатских, интеграционных проектов.

Неоинституционализм. Устойчивый рост интереса к неоинституци-

онализму, или, вернее, «новым институционализмам»98, обычно объяс-

няют становлением ЕС как политической системы с наиболее плотной

институциональной тканью, в которую вплетены не только меж- и над-

государственные структуры, но и обширное нормативное наследие ЕС,

выражающееся в громадном массиве первичных и вторичных правовых

источников, известное как acquis communautaire.

В последнее десятилетие, по свидетельству Марка Поллака99, все

три наиболее жизнеспособных ответвления неоинституционализма

(теория рационального выбора, исторический неоинституционализм

и социологический неоинституционализм) стали активно использо-

ваться в интеграционных исследованиях. Направление, связанное с те-

орией рационального выбора, стало первым осваивать эту тематику,

когда в конце 1980-х годов появились публикации Фрица Шарпфа100,

посвященные «ловушкам совместного принятия решений» в ЕЭС

и других квазифедералистских системах. В 1990–2000-х годах его идеи

были продолжены усилиями Джорджа Цебелиса, Джеффри Гарретта101

и ряда других ученых, пробующих представить работу институтов ЕС

с позиции теории рационального выбора.

Утверждение неоинституционализма проходило в обстановке

острой интеллектуальной конкуренции: напомним, что к теории раци-

онального выбора и функционального институционализма апеллиро-

вал автор либерального межправительственного подхода Э. Моравчик,

присвоивший себе на период 1970-х — начала 1980-х годов первенство

в объяснении реалий интеграционного процесса в ЕС.

В фокусе внимания неофункционалистов оказались три основные

сферы управления Евросоюза: (1) исполнительная власть в ЕС, то есть

процесс делегирования национальных прерогатив Комиссии ЕС и над-

национальным агентствам и то, как последние реализовывали эти пол-

номочия; (2) судебная власть, то есть то, как Суд ЕС осуществлял свои

надзорные и контрольные функции по отношению к правительствам

стран—членов ЕС и национальной судебной системе; (3) законодатель-

211


ная власть, то есть процесс принятия решения в рамках Совета ЕС и по-

стоянно меняющаяся роль Парламента в сфере нормотворчества. Не-

трудно уловить связь неоинституционального подхода с федерализмом,

который также постулировал реализацию принципа разделения властей

на наднациональном уровне как критерий прогресса евроинтеграции.

С течением времени все три неоинституционализма подверглись

своеобразному сплаву-синтезу, при котором в качестве доминирую-

щей гипотезы выдвигался тезис о рациональной природе действующих

в контексте интеграции субъектов, а вспомогательные критерии обе-

спечивались тезисом об исторической обусловленности институтов

(исторический неоинституционализм) и представлениями, согласно

которым под институтом стали понимать не только и не столько фор-

мальную структуру, сколько правило, модель поведения субъектов

в конкретных обстоятельствах и по конкретному поводу (социологиче-

ский неоинституционализм).

В отличие от уже изложенных теорий, которые почти всецело

сводимы к случаю ЕС и ради его объяснения изобретались, неоин-

ституциональный подход опирается на общую теорию политики (по-

литологию102) и может в свою очередь послужить ее обогащению. Сле-

довательно, теоретическая совместимость неоинституционализма,

с одной стороны, и сравнительной политологии и классических теорий

международных отношений — с другой, открывают, по крайней мере

умозрительно, простор для международных сопоставлений103.

Кроме того, институциональный анализ преодолевает традицион-

ную дихотомию «сравнительная политология (теория внутренней по-

литики) — теория международных отношений», поскольку основные

тезисы неоинституционализма одинаково хорошо работают примени-

тельно как к ЕС в целом, так и к отдельным странам-участницам.

Таким образом, исследование интеграционных группировок в рус-

ле неоинституционализма может оказаться полезным на этапе не

синхронно-исторического, а диахронного анализа, то есть сравнения

в логически совпадающих фазах эволюции объекта.

Прескриптивные теорииСоциальный конструктивизм сравнительно недавно обратился к из-

учению интеграции и в силу свойственного западным ТМО европо-

центризма сосредоточился на ее западноевропейской версии. Точкой

отсчета в этом смысле можно считать выход в 1999 г. специального но-

мера «Журнала исследований общего рынка» (Journal of Common Market

Studies), практически целиком посвященного эксперименту по интер-

212


претации европейских реалий в разрезе социал-конструктивизма104.

Интерес к этому эксперименту был продиктован стремлением преодо-

леть узость спора между неофункционалистами и сторонниками либе-

рального межправительственного подхода.

Социальный конструктивизм ни в коей мере не является ориги-

нальной теорией105 интеграции в том виде, в котором ею являются нео-

функционализм или ЛМП. Более того, социал-конструктивисты умело

сочетают в своих изысканиях идеи тех и других: тезис о центральной

роли государств в процессе интеграции составляет сердцевину их по-

строений, а неофункционалистский образ «переплескивания» исполь-

зуется как вспомогательный объяснительный инструмент106.

В основе социал-конструктивизма как научной школы ее онтоло-

гии лежит положение о том, что индивид (социальный агент) находится

в состоянии зависимости от окружающей его социальной среды и обра-

зуемой им и другими агентами системы общих смыслов (культура в ши-

роком смысле слова). В этом новаторство социал-конструктивизма по

сравнению с методологическим индивидуализмом рационалистских

теорий, согласно которым «…элементарной единицей социальной

реальности является индивидуальное действие»107. Принципиальное

открытие социал-конструктивистов заключается не только в том, что

социальные структуры и агенты взаимно определяют поведение друг

друга, но и в том, что структура и агент конституируют, создают и пере-

создают сущности (идентичности) друг друга, что и получило название

социального конструирования108. Данный тезис способен по-новому вы-

светить аспекты, остающиеся в тени классических рационалистских

теорий (неофункционализм, ЛМП, многоуровневое управление), ко-

торые покоятся на методологическом индивидуализме и потому, по

умолчанию, концентрируются на «агенте», упуская из виду значение

(политическую и социальную семантику) и значимость «структуры».

Применение социал-конструктивистских посылок к европейскому

материалу позволило сделать три любопытных наблюдения. Во-первых,

признание тезиса о «взаимосозидании» агента и структуры позво-

ляет глубже проникнуть в суть процессов «европеизации» и их влия-

ния на институт государственности в Центрально-Восточной Европе.

Во-вторых, акцент на конституирующем эффекте евросоюзовских за-

конов, правил и правоприменительных мер помогает изучить, каким

образом процесс интеграции формирует социальные идентичности

и интересы акторов. В-третьих, внимание к коммуникативным аспек-

там интеграции109 дает возможность более конкретно исследовать, ка-

ким образом интерсубъективно конструируются идентичности «Евро-

213


па» и «Евросоюз» и как акторы формулируют для себя представление

о евроинтеграции.

В целом социал-конструктивистские исследования занимают мар-

гинальную позицию среди теорий интеграции. Их вторичная роль опре-

деляется тем, что сама теория является в некотором роде изоморфной

для интеграционной тематики и не была изначально приспособлена для

ее изучения. В рамках ЕС, например, ее инструментарий способен объ-

яснить эффект интеграции на вновь присоединившиеся страны, но не

на старых членов ЕС, то есть имеет преходящее значение. Вместе с тем

активное расширение Союза в 1990–2000-х годах объективно подогре-

ло интерес к необходимости применения социал-конструктивистского

анализа. Как отмечает Т. Рисс, социал-конструктивизму на почве ев-

роинтеграции удалось довольно быстро решить для себя вопросы он-

тологии и эпистемологии и заняться вопросами реальной политики110,

пусть и маргинального порядка. Это позволяет сделать осторожное

предположение о том, что потенциал социал-конструктивизма в пол-

ной мере не раскрылся.

Легалистский подход (англ. Integration Through Law). В соответствии

с устоявшимся в литературе о теории международных отношений деле-

нием на онтологические (реалистские) и деонтологические (идеалист-

ские) школы легалистский подход относится к последним, поскольку,

постулируя примат права и правовой нормы в регулировании и детер-

минации общественной жизни, он отождествляет себя с ориентацией

на поиск идеала и его воплощение, а не описание объективно проте-

кающих процессов.

Основная цель подхода состоит в том, чтобы выяснить и концепту-

ально формализовать роль системы европейского права, прежде всего

Суда ЕС и судов стран-членов, в стимулировании и поддержании инте-

грационных тенденций. Уже из таким образом изложенной задачи вы-

является исключительное внимание легалистского подхода к специфи-

ческому опыту Европейского Союза.

На первый взгляд, задача изучения интеграции через функциони-

рование системы права кажется избыточной как минимум в силу двух

обстоятельств. Во-первых, значимость юридической основы ЕЭС/

ЕС, казалось бы, никогда не ставилась под сомнение. Об этом свиде-

тельствует хотя бы та роль, которую отводят acquis comunautaires в про-

цедурах сближения ЕС со странами-кандидатами. Помимо этого,

правовая норма, как принято считать, фиксирует достигнутые межго-

сударственные договоренности, если речь идет о выработке базового

законодательства ЕС, либо отражает установившееся институциональ-

214


ное равновесие между наднациональными, национальными и транс-

национальными (сетевыми) компонентами субъектного поля полити-

ческой игры ЕС111. Так или иначе, в обоих случаях при таком подходе

первичным оказывается воля участников, а не жесткость и направлен-

ность деятельности судебно-правового механизма.

Между тем появление легалистского подхода112 как раз и было свя-

зано, с одной стороны, с усилением межправительственного подхода

в период «евросклероза» 1970–1980-х годов, а с другой — с последо-

вавшим за этим размежеванием политического и юридического ана-

лиза ЕС в европейских исследованиях. По свидетельству ряда отече-

ственных исследователей евроинтеграции, в 1970-х годах, когда идеал

сближения на наднациональной основе был на некоторое время пре-

дан забвению, реальное сращивания экономик стран-участниц и по-

строение общего рынка осуществлялось во многом, если не всецело,

через прецедентные решения Суда ЕЭС113. В самом деле, наиболее зна-

чительные решения, расширившие сферы наднационального управле-

ния, были вынесены Судом в период между серединой 1960-х и нача-

лом 1980-х годов, под сенью Люксембургского компромисса 1966 г.114.

Вайлер описал этот феномен как замену «наднационализма решений»

«наднационализмом нормы»115.

Тем не менее невозможность разделения политической и чисто

правовой составляющей даже в рамках «чистого» анализа отмечали

сами сторонники легалистского подхода. «Европейское право, — как

указывает уже цитировавшийся здесь Ф. Снайдер, — представляет со-

бой более отчетливо, чем любая другая правовая дисциплина, нераз-

рывную сеть-паутину политических, экономических и юридических

факторов, что требует междисциплинарного, “контекстуального” под-

хода к европейскому праву»116.

Не успев сформироваться, строгий правовой подход быстро транс-

формировался в философско-правовые рассуждения, социологиче-

ские исследования, рассматривавшие воздействия деятельности Суда

ЕС на характер социальных и политических перемен в Сообществе117.

В системе интеграционных теорий легалистский подход дальше

всего отстоит от либерального межправительственного подхода, кото-

рый, хотя и признает позитивную роль Суда (эффективность в преодо-

лении традиционных для либерально-рационалистического анализа

дилеммы заключенного и проблемы безбилетника118), все же отводит

гораздо большую роль инерции межгосударственных договоренностей.

(Дж. Вайлер сравнивает ЛМП с физикой Ньютона (крупные тела дви-

жутся с меньшей скоростью), а правоцентричный подход — с физикой

215


Эйнштейна, в которой малые тела могут развивать феноменально вы-

сокую скорость119.)

Ближе всего этот подход расположен к неофункционализму, ко-

торый не только не исключал, но и всячески подчеркивал роль пра-

ва и юридических норм в раскручивании интеграционной спирали

и в осуществлении эффекта «переплескивания». Правда, и неофунк-

ционалисты выводили роль права из интересов участников интегра-

ции, то есть его онтология была сугубо вторична, а предметное поле

легалистского подхода по-прежнему не выкристаллизовывалось120.

В настоящее время среди исследователей достигнут определенный

консенсус. Правовая интеграция всегда была лейтмотивом интеграции

в ЕС. И в этом состоит яркое своеобразие этого типа интеграции во-

обще. Вместе с тем правоцентризм, доминировавший в ЕС на первых

фазах его сближения, видимо, не может быть вновь воспроизведен

в будущем. И здесь ЕС сближается с другими интеграционными груп-

пировками, где политическая воля и неформальные договоренности

часто преобладают над правовой нормой. Ренессанс «Сообщества,

основанного на праве» (прежде всего наднациональном праве ЕС) за-

труднителен в силу нарастания демократических способов легитимиза-

ции решений ЕС (референдумы) и одновременно опасений по поводу

демократического дефицита в ЕС и попыток его преодоления.

Еще одним важным аспектом, на который обратили внимание

авторы легалистского подхода, является роль права в формировании

и консолидации региональной идентичности. Наделяя жителей Ев-

ропейских сообществ расширенным каталогом прав, европейское

право рождало на пространстве ЕЭС чувство принадлежности к нор-

мативному полю, преимущества которого недоступны подавляющему

большинству населения планеты, что строго расчерчивало политико-

правовой атлас мира на «нас» и «их»121 по параметру наделенности пра-

вами. Данная, на первая взгляд, очевидная роль права мало изучается

в контексте вопросов идентичности. В этом, наверное, состоит суще-

ственный вклад легалистского подхода.

В момент зарождения подхода возможности для «чистого» измере-

ния роль права в развитии ЕС существовала. Но на сегодняшний день,

по признанию исследователей122, «право ЕС» как понятие все больше

подвергается эрозии. На его место приходит разнородный конгломе-

рат режимов, полуформальных практик и правовых норм, изучение

которых вне контекста политической интеграции будет неоправдан-

ной академической абстракцией. Вместе с тем данный подход может

применяться как вспомогательная методика. Именно в этом его каче-

216


стве были проанализированы идентикообразующий потенциал права,

а также его возможности в развитии наднационализма в отсутствие по-

литической воли государств.

Дискурсный подход. Сразу же следует пояснить, что само название

«дискурсный подход» («дискурс-анализ») — условно. В монографии по

теории международных отношений его назвали бы постмодернизмом,

а в общей социологии — постструктурализмом. Таким образом, под-

ходы, основанные на методе анализа текстов (дискурс-анализ), явля-

ются, бесспорно, производными, изоморфными и не претендуют на

статус субстантивной теории не только евроинтеграции, но и вообще

какого-либо другого социального феномена. В то же время признавае-

мое рядом исследователей и уже отмеченное в тексте настоящей рабо-

ты срединное положение европейских исследований (European Stud-

ies) между теорией международных отношений и теорией внутренней

политики (сравнительная политология) вынуждает отринуть термины

«постмодернизм» и «постструктурализм» и избрать более нейтральное

словосочетание «дискурсный подход»123.

Понятие дискурс-анализа широко используется в лингвистике

и других отраслях гуманитарного знания. Между тем в сфере междуна-

родных отношений за ним всегда будет угадываться тень французской

традиции постструктуралистов124, заложенной в трудах М. Фуко125.

Цель дискурсной методологии заключается в поиске и выявлении

структур смысла (семантических групп) в текстах, а главная идея —

в том, что знаки приобретают значение только в потоке речи (фр. dis-

course — речь). Знаки сочленяются в синтагмы, синтагмы — в синтак-

сис. А синтаксис, употребленный в «осмысленном» для передающего

и получающего сообщения агента контексте, преобразуется в графо-

семантическое тождество, единство знаковой формы и ее смысловой

характеристики126. В этом постструктуралисты соглашались со струк-

туралистами. Открытием же постструктурализма стало помещение

в зависимость от дискурса объекта и субъекта исследования. Объект,

конечно, может существовать в объективированном, независимом от

нашего сознания мире, заявляли они, однако исследователь узнает

о нем и присваивает ему определенное значение, то есть семантически

идентифицирует его, только в системе уже созданных до него текстов.

Более того: и изучать объект (распознать и описать) он может только

метаязыком своей науки, который, если использовать терминологию

Ю. В. Лотмана, является вторичной моделирующей реальность систе-

мой и, следовательно, привносит в нее не имманентные ей смысловые

компоненты.

217


Сам исследователь также формируется как познающий субъект

в процессе соотнесения себя с уже известными идентифицирующими

сущностями (государство, этнос, профессиональная корпорация, па-

радигмальная ориентация, бытовой и профессиональный опыт, жизнь

как метатекст). В этой ситуации изучение реальности опосредовано

текстом, который необходимо дешифровать, выделить в нем первич-

ные атомы смысла, а затем воссоздать исходный текст, заново зако-

дировав его языком науки. Правильное следование данной методике

трудоемко, а ее искажение ведет к перекодировкам и выхолащиванию

смысла.

Дискурс — центральная категория постструктурализма. Фуко

определил его «как систему регламентации принципов построения вы-

сказывания»127. В рамках дискурс-анализа в информационный массив

исследования включаются только публичные выступления, которые

объединяются в замкнутую коммуникационную систему. При этом

частные взгляды и оценки политиков не подлежат рассмотрению. За-

дача состоит в том, чтобы выделить значимые смысловые группы, при-

сущие данному дискурсивному пространству.

Основная проблема дискурс-анализа — понять, как относятся

друг к другу актор и дискурс. С одной стороны, дискурс предшеству-

ет каждому индивидуальному субъекту политики (хотя коллективный

субъект, безусловно, дискурс предваряет), с другой — он транслирует-

ся только посредством политической практики, а следовательно, без

акторов существовать не может. При этом каждый индивидуальный

актор в меру своего публичного влияния способен изменять дискурс,

сместить некогда расставленные в нем семантические акценты. Отсю-

да выдвигаемая сторонниками дискурс-анализа гипотеза относительно

стратегии актора по отношению к воздействию не только на реальность

(государственных деятелей на управляемые ими объекты, политиков

на поведение своего электората), но и на дискурс, который в данном

контексте становится политически значимым инструментом и средой

политически активного агента.

Оценивая вклад дискурс-анализа в европейские исследования, сле-

дует выделить несколько аспектов. Во-первых, тезис о множественно-

сти Европы, «о Европах», о разных представлениях о Европе, которые

соперничают друг с другом за то, чтобы быть изучаемыми, и за гла-

венство в мышлении массовой публики. Следы дискурс-анализа про-

являются даже в трудах тех ученых, которые внешне далеки от пост-

структуралистских построений. Так, статья историка международных

отношений М. М. Наринского о современной Европе открывается сло-

218


вами: «Что есть Европа? Возможно, правильнее говорить не о Европе,

а о Европах?»128

Во-вторых, постструктуралисты предлагают отвергнуть взгляд на

ЕС как на форму межгосударственного взаимодействия. Вместо это-

го они вводят понятие «сетевая, или постмодернистская, империя»129.

Данный вывод мы рассматриваем как теоретическую новацию дис-

курсного подхода, поскольку он был синтезирован на основе примене-

ния присущего постмодернизму метода деконструкции текстов.

В-третьих, использование дискурс-анализа в европейских иссле-

дованиях показало, что вопросы европейской интеграции не мыслятся

коллективным сознанием ЕС как имеющие самодовлеющую ценность,

а неразрывно увязаны с другими вопросами. А вот с какими — это как

раз и дифференцируют научно-исследовательские программы (термин

И. Лакатоша) сторонников дискурс-анализа: в зависимости от пози-

ции исследователя это могут быть вопросы социально-экономического

развития, обороны, гендерного равенства. Другими словами, понятие

интеграции на уровне дискурса определяется через решение смежных

или более важных задач. Этот вывод опровергает идею европеизма как

органично присущей европейской политической культуре.

В заключение следует упомянуть о вызовах дискурс-анализу130. Пре-

жде всего не прояснен вопрос о соотнесении данной методологии с уже

существующими концепциями. Значительная часть дискурсных под-

ходов уже освоена социал-конструктивистами. Другая — теорией соу-

правления и сетевыми подходами. Кроме того, и иные теории (в част-

ности легалистский подход) время от времени прибегают к анализу

текстов. Для выделения в субстантивную теорию необходимо более

четко позиционировать методологию подхода. Таким образом, дискус-

сии будут идти как внутри подхода, так и между ним и другими теория-

ми. Будущее дискурс-анализа представляется малоперспективным.

Изложенный обзор традиционных парадигм и более «молодых», но

одновременно и менее строгих подходов к интеграции позволяет оце-

нить объяснительную полезность каждой из теорий и организовать их

в иерархическую последовательность с точки зрения применимости для

изучения примеров интеграции.

Представляется, что все изложенные теории могут быть распреде-

лены по трем категориям. Первую образуют подходы, имеющую уни-

версальную объяснительную ценность, иначе говоря — к ним можно

в равной степени обращаться при анализе и европейского, и восточно-

азиатского, и северо- и латиноамериканского, и постсоветского кейсов.

219


Таковыми мы полагаем неофункционализм, постулирующий, с одной сто-

роны, прагматическую оценку каждым из акторов своего непосредствен-

ного интереса в интеграционном предприятии, а с другой — логику само-

го интеграционного процесса, который, обретя определенную инерцию

развития, начинает программировать и интересы суверенных участников.

В качестве универсальной можно описать и концепцию регионализма/

регионализации, которая фактически представляет собой компромисс

исследователей на самом низком из приемлемых для них уровне о том,

каким в принципе может быть вектор и самые приблизительные фор-

мы межгосударственного взаимодействия. Наконец, к универсальным

может быть отнесен изоморфный по отношению к интеграции вообще

неоинституциональный подход, в основание которого положено пред-

ставление об общих практиках и образах действия, присущих внутриго-

сударственной и межгосударственной действительности.

В отдельную, промежуточную категорию теорий следует отнести тео-

рии, имеющие условно-универсальную объяснительную ценность. Их огра-

ниченная применимость обусловлена либо различием интеграционных

группировок с точки зрения этапов и степени интегрирования, либо тем,

что изначально теория формировалась как регионально специфическая,

но с течением времени стала работать и на материале иных региональных

сюжетов. Во-первых, это либеральный межправительственный подход, ко-

торый фактически является преломлением неофункционализма под углом

зрения интересов государств. Эпитет «либеральный» не должен вводить

в заблуждение. Как отмечалось в разделе об этом подходе, либеральным

в нем было лишь то, что государства действовали исходя из собственных

представлений о выгоде и помещались таким образом в идеальную си-

туацию «торга», типичную для либеральных построений. Во-вторых, это

федерализм, предусматривающий, чисто теоретически, построение инте-

грационного сообщества по модели национального государства, в кото-

ром входящие суверенные единицы начинают функционировать в режиме

субъектов федерации. Наконец, это изоморфный по своему происхожде-

нию дискурсный подход. Его конструктивная роль в частности проявляет-

ся на стадии уяснений различий в подходах к созданию интеграции в обо-

их ареалах, которые видны на уровне дискурса (употребления терминов

«интеграция» и «регионализм») и на уровне самоидентификации жителей

сообщества.

В третью группу вошли подходы, имеющие специфическую, геогра-

фически детерминированную когнитивную полезность. Это европеизм,

представляющий собой федералистскую идею, помноженную на концеп-

цию европейского единства; многоуровневое управление и производная

от него концепция соуправления; легалистский и сетевой подходы.

220

Примечания1 Подробнее о возможностях замены, сознательных и стихийных, смыс-

лового сообщения при неизменности знаковой формы, или перекодировке,

см.: Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970.

С. 27–45.2 См.: Стрежнева М. В. ЕС и СНГ: Сравнительный анализ институтов.

М., 1999. С. 42–43.3 Из анализа сознательно опускаются эпизоды межгосударственных объе-

динений наподобие Рейнского союза (1806), Германского союза (1815) и других

сходных образований. В их основе лежал оборонный императив, а не стремле-

ние к сближению социально-экономических и политических характеристик.

Хотя одну из целей интеграции — обеспечение региональной стабильности —

они, видимо, имели в виду.4 Второй крупной интервенцией естественных наук в исследования о меж-

государственных отношениях можно считать появление в 1960–1970-х годах

школы «модернистов» — математиков, программистов и физиков, которые

считали, что их методы позволят привнести в науку о международных отноше-

ниях недостающий в ней элемент точности и проверяемости.5 К принципу изоморфизма любят прибегать сторонники школы модели-

рования в рамках теории международных отношений. Один из ее ярких пред-

ставителей, М.А. Хрусталев, например, иллюстрирует его суть следующим

примером: рост численности крупных городов и образование кучевых облаков

описываются одной математической формулой. См.: Хрусталев М. А. Анализ

международных ситуаций и политическая экспертиза. М.: НОФМО, 2008.6 Стрежнева М. В. Указ. соч. С. 5–11.7 См.: Anthony D. Smith. The Ethnic Origins of Nations. New York, 1987.8 Федотова В. Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997. C. 44–109.9 То и другое мы сегодня назвали бы просто интеграцией.10 Balassа B. A. The Theory of Economic Integration. Greenwood Press Reprint,

1982.11 Имеется в виду подразделение регионализма на первое поколение (ком-

плексный наднациональный регионализм, успешный лишь в форме ЕС), вто-

рое поколение (открытый регионализм, реализовавшийся в АТЭС) и третье

поколение, под которым принято понимать развитие межрегиональных связей

(как пример диалог АСЕМ — консультационный формат, созданный по линии

ЕС — АСЕАН).12 Viner J. The Customs Union Issue. London: Steven, 1950.13 Meade J.E. The Theory of Customs Unions. Amsterdam: North-Holland, 1955;

Gehrels F. Customs unions from a single-country viewpoint // Review of Economic

Studies. № 49. 1956. P. 696–712; Lipsey R.G. The Theory of Customs Unions:

A General Equilibrium Analysis. London: Weidenfeld and Nicolson, 1970; Balassa

B. The Theory of Economic Integration. Boston, MA: Irwin, 1961; Michaely M. On

customs unions and the gains from trade // The Economic Journal. Vol. 75. № 299.

1965. P. 577–583.14 Дарвин Ч. Происхождение видов / Пер. К. А. Тимирязева; С исправлени-

ями и указателями под общ. ред. акад. Н. И. Вавилова. Серия: Классики есте-

ствознания. М.; Л.: Сельхозгиз, 1935.

221

15 Ламарк Ж.Б. Избранные произведения. М.,1959.16 См. об этом: Landeker W. Types of Integration and their Measurements. New

York, 1999. Ch.2. P. 322–340.17 Van den Berghe P.L. The Ethnic Phenomenon. N.Y., 1981.18 Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М., 1973.19 Хрусталев М.А. Методология политического анализа. М.: Проспект, 2010.

С. 100.20 Тишков В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной

антропологии. М.: Наука, 2003.21 Beeson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. New York, 2007. P. 5.22 Начиная с XVI в. примерно раз за столетие, а ближе к ХХ в. несравненно

чаще в среде западноевропейских интеллектуалов рождались развернутые про-

екты инварианта «Соединенных Штатов Европы». См.: Борко Ю.А. От евро-

пейской идеи — к единой Европе. М., 2003.23 European Commission. Composite Paper. EC, Brussels, 1998.24 Договор о Европейском Союзе // Европейский Союз: Прошлое, настоя-

щее, будущее. М., 1994; Договоры об учреждении Европейских сообществ. М.:

Право, 1994; Европейский Союз: Основополагающие акты в редакции Лисса-

бонского договора с комментариями. М.: Инфра-М, 2008; Европейское оборон-

ное сотрудничество: Документы и комментарии / С. Ю. Кашкин, П. А. Калини-

ченко, А. О. Четвериков; Под ред. С. Ю. Кашкина. М.: Профобразование, 2004.25 Chairman’s Statement of the 8th ASEAN+3 Summit. Strengthening ASEAN+3

Cooperation. Vientiane, November 29, 2004. http://www.aseansec.org/16847.

htm; Chairman’s statement the 11th ASEAN Summit. Kuala Lumpur, 12 Decem-

ber 2005; Chairman’s Statement the First ASEAN Regional Forum. Bangkok,

25 July 1994; Chairman’s statement the Second East Asia Summit. Cebu, Philip-

pines, 15 January 2007 // http://www.12thaseansummit.org.ph/innertemplate2.

asp?category=docs&docid=20, ASEAN: Press Statement by the Chairperson of

the 9th ASEAN Summit and the 7th ASEAN + 3 Summit. Bali, Indonesia. 7 Octo-

ber 2003. Clause 10.26 Foreign Relations of the United States. 1952–1954. Vol. 5. Pt. 1. Wash., 1983.27 Gaulle Ch., de. A Concert of European States // The European Union. Readings

on the Theory and Practice of European Integration / Brent F. Nelsen and Alexander

C-G Stubb (eds.). London, Boulder, Co: Lynne Rienner Publishers, 1994; Monnet J.

Memoirs. London, 1978; Acheson D. Present At The Creation: My Years in the State

Department. New York: Norton, 1969; Adenauer K. Memoirs, 1945–1966. Chicago:

Henry Regnery, 1966; Baker J. The Politics of Diplomacy: Revolution, War and Peace:

1989–1992. New York, NY: Putnams, 1995; Mahathir M. Let’s Asians build their own

future regionalism // Global Asia. Vol. 1. № 1. 2006.28 Kniazhinsky V. West European Integration: its Policies and International

Relations. M., 1984; Княжинский В. Б. Политическая стратегия антикоммуниз-

ма: Очерки истории империалистической политики «европейской интеграции».

М., 1969; Барановский В. Г. Европейское сообщество в системе международных

отношений / Ред. В. И. Гантман. М.: Наука, 1986; Он же. Политическая интегра-

ция в Западной Европе: Некоторые вопросы теории и практики. М., 1983.29 Малетин Н. П. АСЕАН в системе международных отношений. М., 1982;

Он же. Ассоциация стран Юго-Восточной Азии — АСЕАН. М., 1980; Самойлен-

ко В. В. АСЕАН: Политика и экономика. М., 1982.

222

30 Дюркгейм Э. Социология: Предмет, задачи, предназначение науки.

М., 1995; Durkheim Е. The division of Labor in Society. New York, 1960.31 Weber M. The Theory of Social and Economic Orgаnisation. Free Press, 1997.

Parsons T. The Theory of Social and Economic Organization by Max Weber. New

York, 1947, 2001.32 Deutsch K. Political Community and the North Atlantic Area. Princeton, 1957.33 Mitrany D. A Working Peace System. London, 1943.34 Spinelli A. The Eurocrats. Baltimore, 1966.35 Haas E. Uniting of Europe. Stanford, 1958.36 Pentland Ch. International Theory and European Integration. London, 1973.37 European Integration Theory / Antje Wiener and Thomas Diez (eds.) Oxford:

The Oxford University Press, 2004.38 Княжинский В.Б. Политическая стратегия антикоммунизма: Очерк исто-

рии империалистической политики «европейской интеграции». М.: Междуна-

родные отношения, 1969.39 Барановский В.Г. Меняющаяся Европа// Современные международные

отношения и мировая политика: Учебник для вузов/ Отв. ред. А. В. Торкунов;

МГИМО (У) МИД России. М., 2004.40 Борко Ю. «Европейская идея»: От утопии — к реальности // Загляды-

вая в XXI век: Европейский Союз и Содружество Независимых Государств.

М., 1998; Он же. Экономическая интеграция и социальное развитие в услови-

ях капитализма: Буржуазные теории и опыт Европейского сообщества / Отв.

ред. В. А. Виноградов. М., 1984; Он же. От европейской идеи — к единой Евро-

пе. М., 2003; Он же. Эволюция взглядов на европейскую интеграцию в СССР

и России: Политический и научный подходы // Борко Ю. А. От европейской

идеи — к единой Европе. М., 2003.41 Журкин В. В. Европейский союз: Внешняя политика, безопаcность, обо-

рона / Ин-т Европы РАН. М., 1998.42 Самойленко В. В. АСЕАН: Политика и экономика. М., 1982.43 Шишков Ю. В. Теория региональной капиталистической интеграции. М.,

1978; Он же. Интеграционные процессы на пороге XXI века: Почему не инте-

грируются страны СНГ. М., 2001.44 Чуфрин Г. И. Экономическая интеграция в Азии: Проблемы и перспекти-

вы регионального экономического сотрудничества развивающихся стран Азии.

М.: Международные отношения, 1975; Чуфрин Г. И., Подберезский И. В. Станов-

ление региона: Интеграционные процессы в Юго-Восточной Азии. М., 1989.45 Арбатова Н. К. Средиземноморье: Проблемы безопасности / Ин-т миро-

вой экономики и междунар. отношений АН СССР. М.: Наука, 1990.46 Буторина О. Понятие региональной интеграции: Новые подходы // Кос-

мополис. 2005. № 3.47 Костюнина Г. М. Азиатско-Тихоокеанская экономическая интеграция.

М.: РОССПЭН, 2002.48 Малетин Н. П. АСЕАН: Четыре десятилетия развития. М., 2007; Он же.

От АСЕАН-6 к АСЕАН-10: новый геополитический фактор в регионе. М.: Ин-т

стран Азии и Африки при МГУ, 2003; Он же. АСЕАН: Три десятилетия внеш-

ней политики (1967–1997). М., 1999; Он же. АСЕАН: Три десятилетия (1967–

1997) — три политики. М., 1997; Он же. АСЕАН в системе международных от-

223

ношений. М., 1982; Он же. Ассоциация стран Юго-Восточной Азии — АСЕАН.

М., 1980.49 Михеев В. В. Глобализация и азиатский регионализм: Вызовы для России.

М., 2001.50 Мосяков Д. Китай и страны АСЕАН// Азия и Африка сегодня. 2004. № 8;

Он же. Юго-Восточная Азия: Формирование цивилизационной общности?//

Восток. 2008. № 2.51 Шемятенков В. Г. Европейская конституция и ее перспективы // Евро-

пейский парламент: Проблемы и перспективы / Под общ. ред. В. Я. Швейцера.

М., 2004.52 Становление региона: Интеграционные процессы в Юго-Восточной

Азии: Тезисы научной конференции / АН СССР. Ин-т востоковедения.

М., 1987.53 A constitution for Europe: a Comparative Study of Federal Constitutions and

Plans for the United States of Europe / King P. and Bosco A. (eds.). London, 1991;

Burgess M. Federalism and European Union: The Building of Europe, 1950–2000.

London, 2000; Burgess, J. P. Federalism and European Union: Political Ideas, In-

fluences and Strategies in the European Community, 1972–1987. London, 1989;

Burсa D, de. The Language of Rights and European Integration. Glasgow, 1995; Chris-

tiansen T., Jorgensen K, Wiener A. The Social Construction of Europe. London, 2001;

Dinan D. Ever Closer Union. London: Palgrave, 1999; Dutchen F. Jean Monnet. The

First Statesman of Interdependence. New York and London, 1994; Economic and

Political Integration in Europe, Internal Dynamics and Global Contexts / S. Bulmer

and A. Scott (eds.). Oxford, 1994; Fontain P. Europe: A Fresh Start: The Schuman

Declaration, 1950–-90. Luxembourg: Office for Official Publications of the European

Communities, 1990; Hoffman S. The European Sisyphus. Essays on Europe, 1964–

1994. Boulder, 1995.54 Acharya A. The Rise of Asia: Who Takes the Lead. London: Palgrave, 2008;

Он же. Constructing a Security Community in Southeast Asia: ASEAN and the Prob-

lem of Regional Order. London: Routledge, 2001; Он же. Collective Identity and

Conflict Management in Southeast Asia // Security Communities in Comparative and

Historical Perspective / E. Adler and M. Barnett (eds.). Cambridge: Cambridge Uni-

versity Press, 1998.55 Beeson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. Palgrave Macmillan, 200756 Dent Ch. East Asia’s Regionalism. London, 2008.57 Hettne B. Globalisation and the new regionalism: the second great transforma-

tion. London: Macmillan, 1999; Hettne B. and Soderbaum F. Theorizing the Rise of

Regioness / New Regionalisms in the Global Political Economy. London, 2002.58 Katzenstein P. A World of Regions. Asia and Europe in the American Imperium.

N.Y.: Cornell University Press, 2005; Он же. European Enlargement and Institutional

Hypocrisy. Oxford, 2003; Он же. Regional States: Japan in Asia, Germany in Europe.

Ithaca: Cornell University Press, 2003; Он же. Religion in an Expanding Europe.

Cambridge: Cambridge University Press, 2006.59 Лицарева Е. Ю. Экономическая интеграция на Европейском континенте

и в Азиатско-Тихоокеанском регионе во второй половине ХХ века. Томск, 2004.60 Стрежнева М. В. ЕС и СНГ: сравнительный анализ институтов. М., 1999.61 Шишков Ю. В. Интеграционные процессы на пороге XXI века: Почему не

интегрируются страны СНГ? М., 2001.

224

62 Langhammer R. J. Regional Integration APEC style: Lessons from integration

EU Style. Singapore, 1999.63 Katzenstein P. A World of Regions. Asia and Europe in the American Imperium.

N.Y.: Cornell University Press, 2005.64 Katzenstein P. Regionalism and Asia // New Political Economy. Vol. 5. № 3.

2000. P. 353–368.65 Fawcett L. and Hurell A. Regionalism in World Politics. Oxford: Oxford Uni-

versity Press, 1995; Regionalism and World Order / A. Gamble and A. Payne (eds.).

Basingstoke: Macmillan, 1996; Globalism and the New Regionalism / B. Hettne,

A. Inotai and O. Sunkel (eds.). London: Macmillan, 1999.66 Hettne B., Soderbaum F. Theorising the rise of regionness // New Political

Economy. Vol. 5. № 3. 2000. P. 457–474; Wallace W. Regional Integration: The West

European Experience. Wessington DC: The Brookings Institution, 1994.67 Milner H. International theories of co-operation among nations: strengths and

weaknesses // World Politics. № 44 (April). 1992.68 Dieter H. Report on East Asian integration: opportunities and obstacles for

enhanced economic co-operation // Notre Europe Studies and Research Paper. № 47.

Paris, 2006; Acharya A. How ideas spread: whose norms matter? Norm localization

and institutional change in Asian regionalism // International Organisation. № 58.

2004. P. 239–275.69 Hettne B., Soderbaum F. Theorising the rise of regionness // New Political

Economy. Vol. 5. № 3. 2000. P. 457–474; Wallace W. Regional Integration: The West

European Experience. Wessington DC: The Brookings Institution, 1994.70 Milner H. International theories of co-operation among nations: strengths and

weaknesses // World Politics. № 44 (April). 1992. P. 466–496. Милнер делал особый

акцент на принципиальной закрытости региональных структур времен «холод-

ной войны», которая стала размываться под действием глобализации. Отсю-

да — концепция «открытого регионализма».71 Hettne B. Beyond the New Regionalism // New Political Economy. Vol. 10.

№ 4; Hettne B., Söderbaum F. The New Regionalism Approach // Politiea, March,

1999. № 17; Hettne B., Soderbaum F. Theorising the rise of regionness // New Political

Economy. Vol. 5. № 3.72 Hettne B. Globalisation and the New Regionalism: the Second Great Trans-

formation // Hettne, B., Inotai, A. and Sunkel, O. (eds.). Globalism and the New

Regionalism. London: Macmillan, 1999. P. 3–24.73 Буторина О. Понятие региональной интеграции: Новые подходы//Кос-

мополис. 2005. № 3 (13).74 Remapping East Asia: The Construction of a Region / Ed. by T. J. Pempel.

Ithaca, 2005.75 Charles Pentland. International Theory and European Integration. London,

1973.76 Здесь уместно сослаться на определение философии вообще Сергея Ле-

вицкого: «Философия — это учение об основных принципах познания сущего

и должного» (Левицкий С. А. Основы органического мировоззрения. М., 2003).77 Подробнее о классификации теорий европейской интеграции в зависи-

мости от их функций см.: European Integration Theory / Antje Wiener and Thomas

Diez (eds.). New York: Oxford University Press, 2004. P. 17.

225

78 Haas E. B. The «Uniting of Europe» and the «Uniting of Latin America» //

Journal of Common Market Studies. № 5 (2). 1967. P. 315–343.79 Schmitter P. C. Three Neo-Functional Hypotheses about International Integra-

tion // International Organization (Winter). Vol. 23. № 0. 1969. P. 562–564.80 Haas E. B. International Integration: the European and the Universal Process //

International Organization. № 15 (3). 1961. P. 366–392.81 Schimmelfellig F. Liberal Intergovernmentalism // European Integration The-

ory… P. 75.82 См., например: Hoffman S. The European Sisyphus. Essays on Europe, 1964–

1994. Boulder, 1995.83 Moravcsik A. The choice for Europe: Social Purpose and State Power from Mes-

sina to Maastricht. Ithaka, 1998. P. 5.84 Moravcsik A. Preferences and Power in the European Community. A liberal In-

tergovernmentalist Approach // Journal of Common Market Studies. № 31 (4). P. 480.85 Ibid. P. 481.86 Moravcsik A. The choice for Europe: Social Purpose and State Power from Mes-

sina to Maastricht. Ithaka, 1998. P. 18.87 Интерес к сетевому анализу в мире в целом наступил в связи с активиза-

цией транснациональной преступности и международного терроризма.88 Стрежнева М. С. Сетевой компонент в политическом устройстве Евро-

союза // Международные процессы. 2006. № 1.89 Peterson J. Decision-making in the European Union: Towards a Framework for

Analysis // Journal of European Public Policy. № 2 (1). 1995. P. 69–93.90 Keck M. E. and Sikkink K. Activities Beyond Borders: Advocacy Networks in

International Politics. Ithaca, New York and London, 1998.91 Peterson J. and Bomberg T. Decision-Making in the European Union. Basington

and New York, 1999. P. 8.92 Rhodes R. A. W. Understanding Governance: Policy Networks, Governance,

Reflexivity, and Accountability. Buckingham, 1997. P. 37.93 Peterson J. Policy networks / European Integration Theory… P. 123.94 Ibid. P. 134.95 Barnett M. A. and Finnemore M. The Politics, Power and Pathologies of Interna-

tional Organizations // International Organization. № 53 (4). 1999. P. 726.96 Jachtenfuchs M. and Kohler-Koch B. // European Integration Theory...

P. 99–100.97 См.: Administering the «New Europe». Committees in the European Union. /

Christiansen T. and Kirchner E. (eds.). Manchester, 2000.98 На сегодняшний день выделяют как минимум три разновидности нео-

институционализма: неоинституционализм, основанный на теории рацио-

нального выбора, социологический неоинституционализм и исторический

неоинституционализм.99 Pollack M. A. The New Institutionalism and EU Governance. The Promise and

Limits of Institutionalist Analysis // Governance. № 9 (4). P. 429–458.100 Scharpf F. W. The Joint-Decision Trap: Lessons from German Federalism and

European Integration // Public Administration. № 66 (3). 1988. P. 239–278.101 Tsebelis G. and Garrett G. Legislative Politics in the European Union // Euro-

pean Union Politics. № 1 (1). 2001. P. 9–36.

226

102 Подробнее о соотношении обще- и частнонаучных теорий в общество-

знании см.: Хрусталев М. А. Анализ международных ситуаций и политическая

экспертиза: Очерки теории и методологии. М.: НОФМО, 2008.103 К такому мнению склоняются и сами представители неоинституциона-

лизма. См.: Pollack M.A. New Institutionalisms / European Integration Theory… P. 154.104 Christiansen T., Jorgensen K., Wiener A. The Social Construction of Europe.

London, 2001. Первоначально опубликовано в виде специального номера

«Журнала исследований общего рынка» в 1999 г.105 Подробнее о субстантивных и изоморфных теориях см.: Хрусталев М. А.

Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза: Очерки теории

и методологии. М.: НОФМО, 2008.106 См.: Haas E. B. Does Constructivism Subsume Neofunctionalism? / The So-

cial Construction of Europe… P. 22–31.107 Elster J. Nuts and Bolts for the Social Sciences. Cambridge, 1989. P. 13.108 Этот термин был впервые предложен: Berger P. L. and Luckmann T. The

Social Construction of Reality: A Treatise in the Sociology of Knowledge. New

York, 1966.109 В этом смысле социал-конструктивизм выступает преемником теории

коммуникации, теории, не рассматриваемой в настоящей работе ввиду того,

что она практически не применяется в современных европейских исследова-

ниях. См.: Deutsch K.W. France, Germany and the Western Alliance: A Study of Elite

Attitudes on European Integration and World Politics. New York, 1967.110 Risse Th. Social Constructivism / European Integration Theory… P. 173.111 Под базовым, или первичным, законодательством ЕС принято по-

нимать консолидированную совокупность учредительных договоров между

странами—участницами Сообщества, являющихся вехами на пути их инте-

грирования. Для их согласования до недавнего времени действовал институт

межправительственных комиссий (МПК), а с началом в 2005 г. консультаций

и переговоров по выработке текста Конституционного договора для этих целей

был созван Конвент, призванный подчеркнуть участие в этом процессе, поми-

мо государств, иных акторов европейской политии, в частности общественных

групп. Под производным, или вторичным, законодательством ЕС подразуме-

вает законодательные акты, инициированные Комиссией, рассмотренные

при той или иной доле участия Парламента и принятые Советом ЕС. Поэтому

в процессе его решения проявляется тонкий механизм межинституционально-

го, фактически сетевого согласования (если под сетью понимать взаимодей-

ствие акторов разной природы).112 Первые признаки легалистcкого подхода можно усмотреть в следующих

работах: Stein E. Lawyers, Judges, and the Making of a Transnational Constitution //

American Journal of International Law. 1981. № 75 (1). P. 1–27; Snyder F. New Di-

rectiona in European Community Law. London, 1990; Rasmussen H. On Law and

Policy in the European Court of Justice. Dordrecht, 1986; Weiler J. The community

System: the Dual Character of Supranationalism // Yearbook of European Law. 1981.

Vol. 1. P. 267–306; Он же. Community, Member States and European Integration:

Is the Law Relevant? // Journal of Common Market Studies. 1982. № 21. P. 39–56;

Он же. The European Court at a Crossroads: Community Human Rights and Mem-

ber States Action / Du droit international au droit de l’integration. Baden-Baden,

1987; Он же. The Court of Justice on Trial // Common Market Law Review. 1987.

№ 24. P. 555–589.

227

113 Стрежнева М. В. Институциональное развитие ЕС / Восток–Запад: Ре-

гиональные подсистемы и региональные проблемы международных отноше-

ний. М.: МГИМО, 2001.114 С Люксембургским компромиссом обычно связывают начало периода

«евросклероза», характеризовавшегося ослаблением наднациональных и уси-

лением консенсусных элементов в институциональном балансе ЕЭС.115 Weiler J. The community System: the Dual Character of Supranationalism //

Yearbook of European Law. 1981. Vol. 1. P. 292.116 Snyder F. New Directions in European Community Law. London, 1990. P. 31.117 Burсa D, de. The Language of Rights and European Integration. Glasgow,

1995. P. 29–54.118 Наличие общеизвестных правовых норм и судебных прецедентных ре-

шений в какой-то мере снимает проблему асимметрии информации (дилемма

заключенного) и подкрепляет принцип неотвратимости ответственности и на-

казания (проблема безбилетника).119 Weiler J. The Case against the Case for Statehood // European Law Journal.

1998. № 4 (1). P. 56.120 Joerges C. Taking the Law Seriously: On Political Science and the Role of Law

in the Process of European Integration // European Law Journal. 1996. № 2 (2).

P. 105–135.121 Soysal Y. Limits of Citizenship: Migrants and Postnational Citizanship in Eu-

rope. Chicago, IL and London, 1994.122 Haltern U. Integration Through Law / European Integration Theory… P. 195.123 Woever O. Discursive Approaches // European Integration Theory / Wiener A.

and Diez T. (eds.). New York, 2004. P. 197–215.124 Более детальный анализ возводит генеалогию дискурс-анализа к трудам

представителей неклассической философии Хайдеггера, Ницше и Дерриды.

Представитель «копенгагенской школы» Уевер указывает, что предтечей пост-

структурализма можно считать положение Хайдеггера о том, что корни «запад-

ной метафизики» запрятаны глубоко в недрах словаря западноевропейских,

прежде всего английского и французского, языков.125 Foucault M. The Archeology of Knowledge. London, 1969, 1972; Он же. Poli-

tics and the Study of Discourse // The Foucault Effect. Studies in Governmentality /

Burchell G. et al. (eds.). Hemel Hempstead, 1991. P. 53–72.126 В СССР структурально-семиотическим анализом занимались тартуская

и московская школы семиотики. См., в частности: Лотман Ю. В. Структура

художественного текста. М., 1970.127 Foucault M. The Archeology of Knowledge. London, 1972.128 Наринский М. М. Европейское измерение международных отношений:

Введение. Европа и ее место в современном мире // Современные междуна-

родные отношения и мировая политика: Учебник / Под ред. чл.-корр. РАН

А. В. Торкунова. М., 2005. С. 500.129 Diez T. Postmoderne und europaeische Integration: Die Dominanz des Sta-

atsmodells, die Verantwortung gegenueber dem Anderen und die Konstruktion eines

alternativen Horizonts // Zeitschrift fuer internationale Beziehungen. Num. 1996.

3 (2). P. 269.130 Dimitris N. Chryssochoou. New Challenges to the Study of European Integra-

tion: Implication for Theory-Building//Journal of Common Market Studies. Decem-

ber 1997.

228

Вместо заключения

Сравнительная характеристика моделей интеграции в зарубежной Европе и Тихоокеанской Азии

Интеграционные процессы сегодня представляют собой важней-

ший глобальный тренд. Растет число экономических блоков,

оглашаются интеграционные программы, множится список концеп-

ций построения интеграционных и протоинтеграционных сообществ

различного типа: Европейский Союз, Североамериканское соглаше-

ние о свободной торговле, Ассоциация стран Юго-Восточной Азии,

Азиатско-Тихоокеанский форум экономического сотрудничества,

Содружество Независимых Государств... Пестрота региональных вер-

сий мешает осмыслить интеграционные процессы как типологически

родственные. О том, что их конкретные формы — лишь частные ре-

гиональные проявления более общих мировых тенденций, говорится

недостаточно. Типологические сходства не всегда видны за внешним

многообразием интеграционных моделей.

Со второй половины 1990-х годов в зарубежной и в меньшей степе-

ни в отечественной научной литературе стали издаваться работы, дока-

зывающие принципиальную однородность интеграционных процессов

в различных частях мира. Эта теоретическая констатация послужила

осуществлению давно назревшей в международном академическом

сообществе задачи легализации практики широких межрегиональных

сравнений интеграционных очагов и их опыта в географически от-

даленных точках земного шара. В первую очередь, конечно, в Европе

и Азии, но также в Латинской и Северной Америке, Западном полуша-

рии в целом и на пространстве СНГ.

Сопоставление восточноазиатской интеграции с процессами в за-

рубежной Европе объективно осложняется их исторической асин-

хронностью. В Восточной Азии интеграционные тенденции зароди-

лись на 15–20 лет позднее, чем в Западной Европе. Но это далеко не

всегда может быть основанием думать, что восточноазиатские про-

цессы просто находятся на более ранней стадии развития. Попытки

синхронно-исторического сравнения восточноазиатской интеграции

229

Сравнительная характеристика моделей интеграции в зарубежной Европе...

с аналогичным опытом ЕС методологически вряд ли корректны и уж

точно аналитически малопродуктивны. Разнятся не этапы интегра-

ции и/или их очередность в ЕС и странах Тихоокеанской Азии. Не

одинаковы интеграционные траектории, маршруты интеграционных

трендов, а сама эта разность определена спецификой соответствую-

щих природно-географических, историко-политических и культурно-

психологических характеристик обеих сравниваемых частей мира.

Невзирая на разность маршрутов, по признаку устойчивости ин-

теграционных мотиваций восточноазиатские страны не уступают ев-

ропейским. За истекший период с момента создания АСЕАН в 1967 г.

входящие в нее страны не разочаровались в перспективности интегра-

ционной стратегии. Она продолжает медленно воплощаться, несмотря

на то что в отличие от компактного и культурно однородного интегра-

ционного очага Западной Европы регион даже Юго-Восточной Азии

(не говоря о Восточной Азии) разнороден культурно и отчасти полити-

чески. Устойчивого коллективного стремлении к материальному благо-

получию на базе сотрудничества и солидарности оказалось достаточно,

чтобы страны АТР продолжали систематические усилия по выведению

регионального сотрудничества далеко за рамки традиционного межго-

сударственного взаимодействия, хотя и делают они это с явным откло-

нением от западноевропейского маршрута. Правда, продолжая шаги

в направлении взаимного экономического сближения, восточноазиат-

ские страны наряду со словом «интеграция» применяют термин «ре-

гионализм». Но употребляется оно точно в том же значении, в кото-

ром слово «интеграция» примененяется к ЕС. В обоих случаях имеется

в виду преференциальное сближение для достижения общих целей.

Исходной методологической гипотезой предлагаемого сравнения

было допущение о том, что ключевое типологическое подобие интегра-

ции в зарубежной Европе и в Восточной Азии определяется не проце-

дурой принятия интеграционных решений или мерой реализованности

принципа наднациональности, а устойчивой ориентацией участников ин-

теграции на приоритетность развития внутригрупповых связей по отноше-

нию к внегрупповым, готовностью ради этого предоставлять друг другу на

взаимной основе особые права, льготы и привилегии, а также явно выражен-

ной волей к многостороннему сотрудничеству для решения общих проблем,

подтверждаемой регулярностью встреч ради решения вопросов, выходящих

за рамки обычного международного общения.

В духе такого понимания интеграции (и для получения аналитически

полезных результатов) сравнению должны подлежать не столько формы

воплощения интеграционных устремлений, сколько сами эти устремле-

ния, мера их устойчивости, направленность и результативность.

230


«Работающей» основой анализа региональных вариантов интеграции

послужила описанная во введении схема сопоставления «образов дей-

ствия» участников интеграции в главных сферах сближения. Изучение

этих образов действия в соответствии с цепочкой «потребность — инте-

рес — цель — образ действия — результат» предполагало исследование

исходных условий и причин возникновения интеграционных импульсов

(внешней и внутренней среды процесса), их отражение в концептуаль-

ных документах отдельных стран, многосторонних инициативах и согла-

шениях, планах действий на будущее, степени их реализации. В совокуп-

ности эти черты образуют «историко-политический тип» интеграции.

Проведенное по такой схеме сравнение выявило черты существен-

ного типологического сходства в развитии интеграционных группиро-

вок на пространстве Европейского Союза и в Восточной Азии.

Сходство прослеживается прежде всего в содержании мотивационно-го комплекса в обоих ареалах, в структуре которого важную роль играла

боязнь внутрирегиональных конфликтов, необходимость объединения

перед лицом более крупных, прежде всего внерегиональных игроков

(Советского Союза — в Западной Европе; Китая, США и СССР —

в Восточной Азии). Движущими силами интеграции в Западной Евро-

пе и АТР были не экономические, а политико-психологические импе-

ративы — профилактика опасности повторения военных конфликтов.

Необходимость хозяйственного взаимодействия только камуфлирова-

ла военно-политические опасения. Лишь со временем, по мере углу-

бления взаимодействия и появления общих интересов экономические

стимулы сравнялись с военно-политическими. При этом в обоих слу-

чаях многосторонний формат интеграционных «ядер» (в Западной Ев-

ропе — «шестерка», а в ЮВА — «пятерка» государств АСЕАН) «раство-

рял» двустороннее соперничество между ведущими странами каждой

из групп. В Западной Европе посредством интеграции приглушался

франко-германский антагонизм, в Юго-Восточной Азии — политико-

территориальные противоречия Индонезии и Малайзии.

По-разному мыслились цели сотрудничества. Специфика запад-

ноевропейской интеграции состоит в том, что сообщества сразу рас-

сматривали себя как интеграционные объединения, а АСЕАН сразу

старалась позиционировать себя как ассоциацию многопрофильного

сотрудничества на базе солидарности культурно и этнически близких

стран. Для АСЕАН интеграционные цели всегда были только одним,

пусть и важным, компонентом более обширного спектра деятельности.

В сфере идеологического обоснования интеграционных процессов на-

блюдается общность в усилиях по созданию символов общей идентично-

сти, основанных на политических мифах об общем историко-культурном

наследии и общности исторических и экономических судеб в будущем.

231


В экономике просматривается сходство в установке на упрощение условий внутрирегионального экономического обмена и создание условий для повышения конкурентоспособности интеграционной группы в целом по отношению к «сторонним» государствам. Вместе с тем обращают на себя

внимание важные типологические различия парадигм экономической

интеграции. В Западной Европе отчетливо прослеживается строгая

очередность этапов в сращивании хозяйств, когда интеграция в торгов-

ле предваряла интеграцию в сфере финансов и валютного обращения.

В Восточной Азии (вероятно, в силу наложения на интеграцию процес-

сов глобализации мировых рынков капитала) интеграция в торговле

вскоре стала развиваться параллельно с валютно-финансовой. Послед-

няя со временем, особенно в свете кризиса 1997–1998 гг., превратилась

в главный объект приложения усилий восточноазиатских государств.

Для Восточной Азии, так же как и для ЕС, характерна асинхронность и многоуровневость экономической интеграции, которая проявляется

с разной степенью глубины и интенсивности на нескольких уровнях.

В рамках наиболее консолидированного ядра (АСЕАН-6) речь идет

о функционировании зоны свободной торговли, ставятся и решаются

задачи создания единой зоны услуг и инвестиций. На уровне внешней

оболочки (АСЕАН в формате «АСЕАН плюс три») решаются задачи

финансовой координации. Асимметричность интеграции в ЕС была

в свою очередь связана как с периодическими этапами расширения,

углублявшими внутреннюю неоднородность ЕС, так и с циклично-

стью мировой конъюнктуры. В период спадов степень конвергенции

стран снижалась, а региональные диспропорции возрастали. При этом

в Евросоюзе по-прежнему сохраняются сектора с высоким коэффи-

циентом сращивания (общая аграрная политика), гармонизации (ма-

кроэкономическая политика в границах всего ЕС) и централизации

принятия решений (страны «еврозоны»), равно как и области низкой

интегрированности (национально-специфические, ремесленные про-

изводства) и даже сферы, в которых возможен сценарий дезинтеграции

(социальная, бюджетная политика, налоговое законодательство).

И на пространстве ЕС, и в Восточной Азии в минувшие полвека на-блюдались в сущности однородные модели расширения интеграционных «ядер». И в той, и в другой части мира отчетливо различимы «слои»

разной интеграционной плотности (в ЕС — это старые и новые члены

Евросоюза, в Восточной Азии — государства АСЕАН и страны, ищу-

щие с ними отношений интеграционной ассоциированности). При

кажущемся очевидном внешнем различии динамики интеграционных

процессов в зоне ЕС и Восточной Азии в обоих этих регионах интегра-

ционные импульсы тяготеют не к сплошному, а к очаговому типу рас-

пространения. При этом на пространстве относительно компактного

232


Европейского Союза периодическое возникновение таких очагов от-

части нивелируется фактором наличия единого правового простран-

ства государств-членов: в ЕС существует целостная правовая система,

поддерживаемая системой наднациональных институтов, главным из

которых в этом смысле выступает Суд. В Восточной Азии очаговость,

наоборот, подчеркивается обширностью географического пространства

интеграции и протяженностью морских и сухопутных массивов, раз-

деляющих интеграционные очаги.

В организационном отношении, а также в немалой мере и полити-

чески, страны АСЕАН сегодня играют в регионе роль, приблизитель-

но сходную с той, которую играло ЕЭС в Западной Европе с середины

1960-х годов. При этом идея более широкого объединения в формате

АТЭС, на которое в 1990-х годах в свете глобальной либерализации тор-

говли и внимания к концепции отрытого регионализма возлагали осо-

бые надежды, фактически исчерпала свой изначальный интеграцион-

ный потенциал. Интеграция вернулась в региональное русло формата

«АСЕАН плюс три» и предполагаемого Восточноазиатского сообщества.

Неожиданные, на первый взгляд, основания «сопоставимости» выявляются при изучении сферы безопасности, обеспечение которой

основано на полускрываемом, но вполне очевидном фактическом со-

гласии делегировать часть бремени ответственности за решение вопро-

сов безопасности внерегиональным державам (США — в рамках ЕС;

политико-консультационному механизму взаимного уравновешива-

ния между США, Китаем, Россией и Японией — в Восточной Азии).

Понятие интеграции так или иначе связано с представлением

о социально-политической гомогенности. Однако характер этой связи

в зарубежной Европе и Восточной Азии не прояснен. Можно предпо-

ложить, что политическая однородность — одно из ключевых условий

успешной интеграции. Но допустима и иная гипотеза: формирование

политической однородности — не начальная точка интеграции, а один

из ее возможных (не обязательно главных) результатов.

Многие авторы отмечают, что интеграция политически подобных

стран развивается быстрее и имеет более устойчивый характер, чем сбли-

жение стран с разными политическими системами. Это положение в рав-

ной мере работает на материале Западной Европы и Восточной Азии.

Все, по крайней мере старые, участники европейской интеграции при-

надлежат к числу демократических стран. Гомогенность присутствует. Но

она налицо и в Восточной Азии. Политические системы интегрирующих-ся стран этого региона кажутся не менее однородными, чем в странах ЕС, хотя, несомненно, менее демократическими. В момент создания АСЕАН

в большинстве стран региона существовал «мягкий авторитаризм» (в тер-

минологии российского политолога Н. А. Симонии — «авторитарный

233


парламентаризм»). К концу 1980-х годов он начал трансформировать-

ся в «нелиберальную демократию»1. В рамках этой модели развиваются

почти все «старые члены АСЕАН». Некоторые исследователи относят к

ней Южную Корею и Тайвань. Не исключено, что к каким-либо версиям

режима такого типа имеют шанс «свернуть» КНР и Вьетнам.

Но и в Евросоюзе между отдельными странами наблюдались весьма

значительные отклонения от усредненной модели. Вариации касались

в первую очередь механизмов политического представительства и кон-

цепций социального государства. Картина западноевропейских полити-

ческих режимов довольно мозаична. Во Франции политики старались

воплотить социал-демократическую модель общественного устройства

в чистом виде. В Великобритании реализовано сочетание американо-

французской модели в социально-экономическом плане и мажори-

тарной — в политическом. В Германии функционировала троичная

модель — элементы государства всеобщего благосостояния в социаль-

ном аспекте сопрягаются с либерализмом в экономике и консенсусно-

агрегативной моделью в политике. Получается, однородность и разно-

родность сосуществуют и в ЕС, хотя и в неравных пропорциях.

Сходное сосуществование и неравновесность заметны в Восточ-

ной Азии. В политическом устройстве современных Китая и Вьетнама,

с одной стороны, Малайзии и Индонезии — с другой, существуют серьез-

ные различия. Но фактом остается и то, что все названные страны прояв-

ляют большую настойчивость следовать интеграционным курсом, невзи-

рая на политические различия. Экономическая политика большинства

стран «интеграционного ядра» региона не одинакова, но однородна. Это

политика рыночного регулирования с более или менее заметной долей

государственного контроля. Похоже, что отправной точкой восточноа-

зиатской версии интеграции является не политическое родство, а одно-

типность экономических политик. В Евросоюзе на сближение работает

демократическая идея, в Восточной Азии — экономический прагматизм.

Может ли «философия» такого прагматизма быть основой инте-

грационной политики? Возможно, в чистом виде ее было бы недоста-

точно. Но она подкреплена в Азии поддержкой мощных факторов со-

циокультурной специфики (идентичности — в терминологии автора

теории коммуникации К. Дойча). Вопрос в том, чтобы правильно ее

проанализировать.

В той региональной идентичности, о которой можно говорить се-

годня в восточноазиатском регионе, отчетливо различима ее собствен-

но азиатская (а не восточноазиатская) макросоставляющая. Именно она

остается для самовосприятия государств главной. В ЕС фактором кон-

солидации принято считать чувство «принадлежности к Европе». В этом

ареале общеевропейская («мы живем в Европе») и региональная («мы —

234


граждане ЕС») идентичности сливаются. Больше того, государства ЕС

почти официально стимулируют слияние понятий «Европа» и «Евросо-

юз», успешно индуцируя такое понимание даже в России — российские

политологи, не говоря о журналистах, употребляют слово «Европа» в зна-

чении «Европейский Союз». В силу слитости обеих этих идентичностей

в ЕС бывает сложно определить, которая из них является питательной

средой интеграционных идей. Обычно аналитики ограничиваются рас-

плывчатым суждением: «европейское я» работает на интеграцию.

Евросоюз переживает трудности с распространением интегра-

ции из экономики в сферу политических и социальных отношений

и формирования «единого этноса». Рост межэтнических трений в ЕС

в середине 2000-х — начале 2010-х годов указывает на спорность вы-

деления социальной интеграции как базового и обязательного пара-

метра. В этом контексте нежелание стран Восточной Азии форсировать интеграцию в социальной сфере следует воспринимать не как антипод, а скорее как подобие европейского подхода. Это, безусловно, противоречит

логике «перелива» интеграции из экономики в социальную сферу и по-

литику, не соответствует логике «тотальной», «сплошной» интеграции

европейского типа, которая, впрочем, не подкрепляется и опытом ин-

теграции западноевропейской.

Важно, что в Восточной Азии, как и в ЕС, процесс сближения идет с «переменной» скоростью. В Западной Европе преобладает регулярное,

повторяющееся «забегание вперед», после каждого из которых напор

интеграционной активности наталкивался на встречное сопротивление

либо правительств, либо электората. Механика такого компенсационно-

го встречного торможения проявилась во время интеграционных кри-

зисов 1970-х годов и «конституционного кризиса» 2000-х. Наиболее на-

глядным проявлением этого же механизма стали события 2010–2011 гг.

в связи с бюджетными кризисами в странах Южной Европы, прежде

всего Греции. Острая и широкая дискуссия по поводу экономической

состоятельности ЕС в его расширенном виде вылилась фактически

в наиболее глубокий кризис самой концепции европейской интеграции

в форме ЕС с момента его официального создания в 1992 г.

Интеграционный процесс в восточноазиатском варианте, по кон-

трасту с европейским, характеризуется выжидательностью, осмо-

трительностью. В АТР также случались откаты интеграционных тен-

денций, однако в силу исходно низкой скорости интеграционного

движения они не казались кризисами. В Восточной Азии интеграци-

онное сближение происходит в большем соответствии с региональной

конкретикой — мерой готовности или неготовности местных стран

сближаться друг с другом, не конфликтуя. Очевидно, что скорость интеграции в АТР строго соизмеряется с ритмами восточноазиатской

235


истории — точно так же, как Евросоюз развивался темпами, которые ему задавал общий ход истории послевоенной Западной Европы.

В обеих сравниваемых группировках характерен акцент на преоблада-нии межправительственного подхода к принятию главных решений, в рам-

ках которого ведущую роль играют не наднациональные институты,

а исполнительная власть стран-членов. В ЕС — это Европейский со-

вет, а в Восточной Азии — регулярные саммиты глав государств и пра-

вительств. Сегодня даже эксперты Евросоюза не отрицают, что госу-

дарства ЕС неохотно следуют наднациональной процедуре принятия

решений2. Многие вопросы реального делегирования суверенитета

по-прежнему решаются путем межправительственных согласований.

Консенсус был наконец, пусть и неохотно — вопреки европейской

легалистской традиции, — реабилитирован в качестве одной из основ

управления интеграционным процессом.

В Азии — более сложная картина. На фоне продолжительной

и трудной борьбы за суверенитет в политике сама мысль о делегиро-

вании власти «своего» правительства какому-то наднациональному

органу не получает поддержки. В Восточной Азии идея ограничения

суверенитета, его делегирования на наднациональную ступень подсо-

знательно связывается с «реанимацией колониализма». Идеал Восточ-ной Азии — не универсальная, а избирательная, не максимальная, а до-зированная интеграция в экономике под строгим контролем суверенных национальных правительств. Местные страны готовы частично и по-

степенно делегировать органам межгосударственного сотрудничества

и координации некоторые из своих экономических полномочий в от-

дельных, секторальных вопросах, но вряд ли, насколько можно пока

судить, — политическую власть. Стратегия регионального сотрудниче-

ства причудливо совмещается в мышлении лидеров восточноазиатских

стран с образом сильного государства.

Данная черта оттеняет фактическое «родовое» сходство ЕС и вос-

точноазиатских механизмов интеграции при всех «видовых» различи-

ях — преобладание в институциональной структуре черт режима меж-

правительственного подхода, а не жесткой наднациональности. Хотя

наднациональность провозглашается одной из главных характеристик

ЕС, а в Восточной Азии вопрос о наднациональном регулировании

даже не ставится — важно подчеркнуть, что принципиальных отличий

между евросоюзовской и восточноазиатской моделями на уровне дей-

ствия по этому параметру немного. В контексте ЕС, например, речь

идет не о полном преобладании межправительственного подхода, а

о ярко выраженных его элементах в системе управления интеграцион-

ным сближением. Это подразумевает сохранение основных переговор-

236


ных функций за представителями суверенных правительств, а не над-

государственных уровней.

Разумеется, тезис о доминировании межправительственного под-

хода над наднациональным нельзя абсолютизировать. Ясно, что в на-

стоящий момент ЕС не укладывается в формат межправительствен-

ного режима. Аналогично, говорить только о межправительственном

режиме в отношении интеграционного взаимодействия в Восточной

Азии — значит серьезно упрощать ситуацию. Важно сказать, что в обо-

их регионах присутствует акцент на преобладании межправительствен-

ного подхода к принятию главных интеграционных решений. Таким

образом, принципиальное отсутствие ориентации на наднациональ-

ность в АСЕАН и производном от нее АПТ не должно восприниматься

как решающий аргумент против признания подобия европейских и вос-

точноазиатских интеграционных процессов и тем более против тези-

са о вызревании в пространственно отделенных друга от друга частях

мира однотипных интеграционных потенциалов.

Напротив, полученный опыт региональных сопоставлений позво-

ляет выйти на важное обобщение: и в Европе, и в Восточной Азии кон-

кретная форма интеграционного сближения «вбирает в себя» ровно та-

кую долю самоограничения государств, которая признается полезной

для каждого конкретного момента исторического времени и каждого

специфического отрезка интеграционного процесса.

Важно подчеркнуть, что в исследованиях интеграции с 1970-х го-

дов складывался свой отличительный дискурс. Он формировался около

трех десятилетий под преобладающим влиянием европеистов. Однако

в 2000-х годах стало очевидно, что аналитические находки, открытия

и подходы классических трудов по интеграции в ЕС не могут воспри-

ниматься как единственно возможный вариант изучения интеграци-

онных трендов. Хотя пласт рассуждений об институциональных осо-

бенностях интеграционного строительства в регионах по-прежнему

пользуется устойчивой популярностью, среди западных ученых нарас-

тает плюрализм подходов к описанию форм интеграционных взаимо-

действий в мире. Сравнение только интеграционных институтов пере-

стает быть главным в анализе интеграции, хотя во многом остается им

в изучении интеграции в Евросоюзе. Фокус интеграционных исследо-

ваний расширяется. Акцент сдвигается к анализу сути интеграционных

процессов, несходство которых перестает казаться аномалией.

Само понятие «интеграция» существенно меняется, что ведет к раз-

мыванию казавшегося 20 и 30 лет назад незыблемым «европейского

интеграционного канона». Трактовки интеграции вбирают в себя опыт

неевропейских интеграционных очагов, и в этом смысле даже инте-

грация ЕС становится «менее европейской» или, во всяком случае, ме-

237


нее западноевропейской, если иметь в виду исходные интеграционные

представления и сформулированные в конце 1950-х годов правовые нор-

мы. Европейская интеграционная модель опытным путем, родившись

в специфических исторических и культурных условиях послевоенной

Западной Европы и сохраняя историко-феноменологическую неповто-

римость, начинает утрачивать свою принципиальную уникальность как

всеобщий образец и канон эффективного интеграционного сближения.

С точки зрения науки о международных отношениях — это не повод для

огорчения, а скорее побудительный мотив к аналитическому поиску.

Построению общей сравнительно-интеграционной теории помо-

гает и тот факт, что в течение последних двадцати лет Евросоюз реши-

тельно преодолевает в себе жесткость и радикализм «интеграционной

ортодоксии» публикаций, политических деклараций и практики 1960–

1980-х годов. Происходит заметное смягчение исходных принципов

сближения и обогащение его форм. Это выражается, в частности, в от-

казе от установок на федерализм, переносе акцента на разноскоростное

и многоформатное сотрудничество государств-членов — как в эконо-

мике, так и в политике. Серьезному испытанию принцип наднацио-

нальности подвергся и в ходе кризиса евро в 2010–2011 гг.

Судя по отечественным и зарубежным публикациям, в последние

10–15 лет сформировался читательский запрос на научно обоснован-

ную модель сравнения интеграционных процессов в различных регионах

мира, равно как и на создание теорий, позволяющих осмыслить нарас-

тание плюрализма жизнеспособных региональных моделей интеграции

в 2000-х годах. Один только европейский опыт уже недостаточен, чтобы

служить основой универсальной концепции международной интеграции.

Сравнительная интеграция — новая формирующаяся предметная

область интеграционных исследований. Она уже обладает достаточной

эмпирической базой для выхода к более высокому уровню научных

обобщений, желанным результатом которой может со временем стать

«теория сравнительной интеграции». Эта книга замышлялась как шаг к

решению этой задачи.

Примечания1 Авторство термина «нелиберальная демократия» и его разработка обычно

приписываются Фариду Закарии, опубликовавшему в 2003 г. монографию под

таким названием. Однако почти за десять лет до этого вышла другая работа, по-

священная той же тематике: Daniel Bell, David Brown, Kanishka Jayasuriya, David

Martin Jones. Towards Illiberal Democracy in Pacific Asia. N.Y., 1993.2 Согласно официальной статистике Комиссии ЕС, несмотря на то что

простое и квалифицированное большинство определены базовыми договора-

ми в качестве основных методов голосования, около 80% решений в Совете

принимается консенсусом.

238

Основные источники и литература

ИсточникиОфициальные документыДоговор о Европейском Союзе // Европейский Союз: Прошлое, настоящее,

будущее. М., 1994.

Договоры об учреждении Европейских сообществ. М.: Право, 1994.

Европейский Союз. Основополагающие акты в редакции Лиссабонского до-

говора с комментариями. М.: Инфра-М, 2008.

Европейское оборонное сотрудничество: Документы и комментарии /

С. Ю. Кашкин, П. А. Калиниченко, А. О. Четвериков / Под ред. С. Ю. Кашкина.

М.: Профобразование, 2004.

Пресс-релиз по итогам саммита «АСЕАН плюс три» и Восточноазиатского сам-

мита. 3 июня 2009 г. (http://www. mofa. go. jp/announce/announce/2009/6/1192755_

1136. html).

Японо-китайские отношения (1972–1982). Сборник документов и материа-

лов / Отв. ред. Б. В. Поспелов, Г. Д. Спекторов. М.: Институт Дальнего Востока АН

СССР, 1985.

Agreement of the Common Effective Preferential Tariff (CEPT) Scheme for the

ASEAN Free Trade Area. Singapore. 28 January 1992.

Agreement on the Establishment of the ASEAN Secretariat Bali, 24 February 1976

(http://www. aseansec. org/1265. htm).

Agreements on a Comprehensive Political Settlement of the Cambodia Conflict. Paris:

UN, 23 October 1991.

ASEAN + 3. Documents Series 1999–2004. Jakarta, 2005.

ASEAN Annual Report. 2008–2009. Indonesia, July 2009.

ASEAN Document Series 1967–1988. ASEAN Secretariat, Jakarta, 1988.



ASEAN Document Series 2001. ASEAN Secretariat, Jakarta, 2002.

ASEAN Documents Series. 1967–1988. Jakarta: ASEAN Secretariat, 1988.

ASEAN Regional Forum. Documents Series 1994–998. Jakarta. ASEAN Secretariat,

1999.

ASEAN Security Community Plan of Action, Vientiane, 29 November 2004 // www.

aseansec. org

ASEAN Vision 2020. Kuala-Lumpur, 16 December 1997.

ASEAN+3 Summit. Final Report of East Asia Study Group. http://www. aseansec.

org/pdf/east_asia_vision. pdf

Bangkok Declaration. Bangkok, 8 August 1967.

Bangkok Summit Declaration of 1995. Bangkok. December 15 1995.

Declaration of ASEAN Concord (Bali Condord). Bali 24 February 1976.

Declaration of ASEAN Concord II (Bali Concord II). Bali, 7 October 2003.

Declaration on the Conduct of Parties in the South China Sea. Phnom Penh, 4 No-

vember 2002.

239

European Commission. Composite Paper. EC, Brussels, 1998.

Foreign Relations of the United States. 1952–1954. Vol. 5. Pt. 1. Wash., 1983.

Ha Noi Declaration on Narrowing Development Gap for loser ASEAN Intergration.

Ha-Noi, 23 July 2001.

Ha Noi Plan of Action. Ha Noi, 15 December 1998.

IAI Work Plan. Phnom Penh, November 2002.

Initiative for ASEAN Integration. Singapore. 25 November 2000.

Kuala Lumpur Declaration on the ASEAN Plus Three summit. Kuala Lumpur, 12 De-

cember 2005.

Kuala Lumpur Declaration on the East Asia Summit. Kuala Lumpur, 14 December

2005.

Kuala Lumpur Declaration on the Establishment of the ASEAN Charter. Kuala Lum-

pur, 12 December 2005.

Statement on Bold Measures, Ha Noi. 15 December 1998.

The Charter of the ASEAN.

The Future Tasks of the Alliance. Report of the Council. Brussels 13th-14th December

1967 // Texts of NATO final communiques: 1949–1974. Brussels, 1974.

The Kuala Lumpur Statement 8 June 1993 Establishment of The council for security

cooperation in the Asia Pacific (CSCAP).

The Vientiane Action Programme. Vientiane, 30 November 2004.

Treaty of Amity and Cooperation in Southeast Asia. Bali, 24 February 1976.

Treaty on the Southeast Asia Nuclear-Weapon-Free Zone. Bangkok, 15 December 1995.

Vision — 2020. Kuala-Lumpur, 15 December 1997.

Zone of Peaсe, Freedom and Neutrality Declaration (Kuala Lumpur Declaration),

27 November 1971.

Мемуарные источники, заявления официальных лиц, экспертные интервьюДеладье Э. Послание участникам Народного собрания в Париже 25 октября

1953 г. // Франция и «европейская армия».

Интервью с деканом факультета международных экономических отношений

Института при Азиатском банке развития Масахиро Каваи (www. asahi. com/english/

Herald-asahi/TKY200812290043. html).

Интервью с директором Центра восточноазиатских исследований им. Г. Сигура

(Вашингтон) проф. Дж. Макхэйлом. Сентябрь 2008 г.

Интервью с профессором Университета им. Дж. Вашингтона, заведующим Ка-

федрой американо-японских отношений М. Мочизуки. Сентябрь 2008 г.

Стенограмма пресс-конференции Дж. Коидзуми по итогам саммитов АСЕАН

и «АСЕАН плюс три», а также первого Восточноазиатского саммита. 15 декабря

2005 г. (http://www. mofa. go. jp/region/asia-paci/eas/press0512. html).

Acheson D. Present At The Creation: My Years in the State Department. N.Y.: Norton,

1969.

Adenauer K. Memoirs, 1945–1966. Chicago: Henry Regnery, 1966.

ASEAN: Press Statement by the Chairperson of the 9th ASEAN Summit and the 7th

ASEAN + 3 Summit. Bali, Indonesia. 7 October 2003. Clause 10.

Baker J. The Politics of Diplomacy: Revolution, War and Peace: 1989–1992. N.Y.:

Putnams, 1995.

Chairman’s Statement of the 8th ASEAN+3 Summit. Strengthening ASEAN+3 Coop-

eration. Vientiane, November 29, 2004 (http://www. aseansec. org/16847. htm).

Chairman’s statement the 11th ASEAN Summit. Kuala Lumpur, 12 December 2005.

Chairman’s Statement the First ASEAN Regional Forum. Bangkok, 25 July 1994.

240

Chairman’s statement the Second East Asia Summit. Cebu, Philippines, 15 January 2007

(http://www. 12thaseansummit. org. ph/innertemplate2. asp?category=docs&docid=20).

Coudenhove-Kalergi R. Pan-Europa. Vienna: Pan-Europa Verlag, 1923.

Gaulle Ch., de. A Concert of European States // The European Union. Readings on

the Theory and Practice of European Integration / Brent F. Nelsen and Alexander C-G

Stubb (eds.). London, Boulder, Co: Lynne Rienner Publishers, 1994.

Jean Monnet. Memoirs. London, 1978.

Mahathir M. Building the East Asian Community: The Way Forward // First East

Asian Congress Inaugural Address. Kuala-Lumpur, August 2003.

Mahathir M. Let’s Asians build their own future regionalism // Global Asia. 2006.

Vol. 1. № 1.

Majorlin R. Architect of European Unity: Memoirs, 1911–1986. London: Weidenfeld

and Nicolson, 1989.

Schuman R. Pour l’Europe. Paris 1963.

Severino R. Southeast Asia in Search of an ASEAN Community: Insights form the

Former Secretary-General. Singapore: Institute of Southeast Asian Studies, 2006.

Spinelli A. European Communities — European Parliament. Battling for the Union.

Luxembourg: Office for Official Publications of the European Communities, 1988.

Wen Jiabao. The Speech on the 7th ASEAN+3 Summit Meеting. http://www. bjyouth.

gov. cn/jgkwlist. asp?id=16.

Справочно-статистические источникиАлексеев А. П., Васильев Г. Г. Краткий философский словарь. 2-е изд., перераб.

и доп. М., 2008.

ASEAN Secretariat. Overview (http://www. aseansec. org/92. htm).

ASEAN Secretariat. ASEAN Plus Three Cooperation. http://www. aseansec.

org/16580. htm

ASEAN Secretariat. The ASEAN Free Trade Area Update (http://www. aseansec.

org/7665. htm).

Bulletin of the European Communities. 1972. № 10.

Sondage. Revue francaise de l’opinion publique. Trimestriel. Paris. 1953. № 2.

Statistical Foreign Direct Investment in ASEAN. Comprehensive Data Set. 2008

Edition.

World Trade Organisation. The changing landscape of regional trade agreements /

WTO Discussion Paper Series. № 8. Geneva: WTO Secretariat, 2005.

Монографии и научно-исследовательская литератураАзиатско-Тихоокеанский регион и Центральная Азия: Контуры безопасности /

Под ред. А. Д. Воскресенского, Н. П. Малетина. M.: МГИМО, 2002.

Алексеева Т. Национализм в мировой политике // Современные международные

отношения и мировая политика / Под ред. чл.-корр. РАН А. В. Торкунова. М., 2005.

Аршинов В. И., Буданов В. Г. Синергетика на рубеже ХХ–XXI веков. М.:

РАН ИНИОН, 2007.

АСЕАН в системе международных политических отношений / Отв. ред.

Г. И. Чуфрин и др. М.: Наука, 1993.

Барановский В. Г. Европейское сообщество в системе международных отноше-

ний / Ред. В. И. Гантман. М.: Наука, 1986.

Барановский В. Г. Меняющаяся Европа // Современные международные отно-

шения и мировая политика: Учеб. для вузов / Отв. ред. А. В. Торкунов; МГИМО (У)

МИД России. М.: Просвещение, 2004. С. 505–535.

241

Барановский В. Г. Политическая интеграция в Западной Европе: Некоторые во-

просы теории и практики. М., 1983.

Баталов Э. Я. Человек, мир, политика. М., 2008.

Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане: История и теория междуна-

родных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны (1945–1995) /

Ин-т США и Канады РАН. М.: Московский общественный научный фонд, 1997.

Богомолов А. О. Тихоокеанская стратегия США и АСЕАН. М.: Наука, 1989.

Борко Ю. «Европейская идея»: От утопии — к реальности // Заглядывая

в XXI век: Европейский Союз и Содружество Независимых Государств. М., 1998.

Борко Ю. А. Экономическая интеграция и социальное развитие в услови-

ях капитализма: Буржуазные теории и опыт Европейского сообщества / Отв. ред.

В. А. Виноградов. М., 1984.

Борко Ю. А. От европейской идеи — к единой Европе. М., 2003.

Борко Ю. А. Эволюция взглядов на европейскую интеграцию в СССР и России:

Политический и научный подходы // Борко Ю. А. От европейской идеи — к единой

Европе. М., 2003.

Борко Ю., Загорский А., Караганов С. Общий европейский дом: Что мы о нем

думаем? М., 1991.

Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973.

Буторина О. Зона евро на пути к новой конфигурации // Расширение Европей-

ского Союза и Россия. М., 2006.

Верт А. Франция. 1940–1955. М., 1959.

Вербицкий С. И. Японо-американский военно-политический союз. М.: Главная

редакция восточной литературы, 1972.

Воронцов А. В. «Треугольник» США — Япония — Южная Корея: Миф и реаль-

ность. М.: Наука, 1991.

Воскресенский А. Д. Большая Восточная Азия. М., 2006.

Воскресенский А. Д. Региональные подсистемы международных отношений

и регионы мира (К постановке проблемы) // Восток — Запад — Россия: Сб. статей.

М., 2002.

Воскресенский А. Д. Россия и Китай: теория и история межгосударственных от-

ношений. М., 1999.

Восток/Запад: Региональные подсистемы и региональные проблемы междуна-

родных отношений / Под ред. д-ра полит. наук А. Д. Воскресенского. М., 2002.

Данилов Д. Общая внешняя политика и политика безопасности // Европейский

Союз. М., 2003.

Дарвин Ч. Происхождение видов / Пер. К. А. Тимирязева с исправлениями

и указателями под общ. ред. акад. Н. И. Вавилова. М.; Л.: Сельхозгиз, 1935. Серия:

Классики естествознания.

Дубинин Ю. A. Восточная Азия в период завершения «холодной войны» // Ко-

нец «холодной войны»: новые факты и аспекты. Саратов: СГУ, 2004.

Дюркгейм Э. Социология: Предмет, метод, предназначение науки. М., 1995.

Европейский парламент: Проблемы и перспективы / Под общ. ред. В. Я. Швей-

цера. М., 2004.

Европейский Союз: Десять лет после Маастрихта. М.: Международный Фонд

социально-экономических и политологических исследований, 2002.

Западноевропейская интеграция: проекты и реальность. М., 1986.

Зонова Т. В. Дипломатия Ватикана в контексте эволюции европейской полити-

ческой системы. М., 2000.

Зонова Т. В. Современная модель дипломатии: Истоки становления и перспек-

тивы развития. М., 2003.

242

Княжинский В. Б. Политическая стратегия антикоммунизма. Очерк истории

империалистической политики «европейской интеграции». М., Международные

отношения, 1969.

Костюнина Г. М. Азиатско-Тихоокеанская экономическая интеграция. М.:

РОССПЭН, 2002.

Крутских А. В. Американская политика «партнерства» в восточноазиатском ре-

гионе. М.: Международные отношения, 1980.

Кулагин В. М. Международная безопасность. М., 2007.

Куликова О. Д. «Германский вопрос» и французское общество (1945–1954) //

Общество. Власть. Политика: Проблемы всемирной истории: Сб. науч. тр. Ярос-

лавль, 2005.

Ламарк Ж. Б. Избранные произведения. М.,1959.

Лебедева М. М. Мировая политика: Учебник. М., 2006.

Левицкий С. А. Основы органического мировоззрения. М., 2003.

Лицарева Е. Ю. Экономическая интеграция на Европейском континенте

и в Азиатско-Тихоокеанском регионе во второй половине ХХ века. Томск, 2004.

Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970.

Малетин Н. П. От АСЕАН-6 к АСЕАН-10: новый геополитический фактор в ре-

гионе. М.: Институт стран Азии и Африки при МГУ, 2003.

Мендель Г. Опыты над растительными гибридами. М., 1965.

Михеев В. В. Глобализация и азиатский регионализм: Вызовы для России.

М., 2001.

Монбриаль Т. де. Действие и система мира. М., 2003.

Мосяков Д. В. Камбоджа: Внутреннее развитие. 1979–1989. М., 1991.

Наринский М. М. Европейское измерение международных отношений: Введение.

Европа и ее место в современном мире // Современные международные отношения

и мировая политика: Учебник / Под ред. чл.-корр. РАН А. В. Торкунова. М., 2005.

Наринский М. М. Англия и Франция в послевоенной Европе 1945–1949 гг. М.:

Наука, 1972.

Наринский М., Карев В. Общие истоки европейской цивилизации // Европей-

ский альманах. М.: Наука, 1991.

Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование эко-

номики. М., 1997.

Ойзерман Т. И., Нарский И. С. Теория познания Канта. М., 1991.

Палажченко П. Р. Мой несистематический словарь. М., 2002.

Протокол о переходе к третьему этапу Экономического и валютного союза //

Новая единая европейская валюта евро. М., 2001.

Расширение Европейского Союза и Россия / Отв. ред. О. В. Буторина. М., 2006.

Самойленко В. В. АСЕАН: политика и экономика. Ин-т востоковедения

АН СССР. М.: Наука, 1982.

Системная история международных отношений / Под ред. А. Д. Богатурова.

Т. 2. М., 2006.

Социальная политика ЕС / Под ред. Ю. Борко, М. В. Каргаловой, Н. А. Коваль-

ского. М., 1996.

Становление региона: Интеграционные процессы в Юго-Восточной Азии: Те-

зисы научной конференции / АН СССР. Институт востоковедения. М., 1987.

Стрежнева М. В. Европейский Союз и СНГ: Сравнительный анализ институ-

тов. М., 1999.

Стрежнева М. В. Институциональное развитие ЕС / Восток–Запад: Регио-

нальные подсистемы и региональные проблемы международных отношений. М.:

МГИМО, 2001.

243

«Тихоокеанское сообщество»: Планы и перспективы / Отв. ред. И. И. Ковален-

ко. М.: Наука, 1987.

Тишков В. А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной ан-

тропологии. М.: Наука, 2003.

Троицкий М. А. Трансатлантический союз 1991–2004: Модернизация системы

американо-европейского партнерства после распада биполярности // Научно-

образоват. форум по междунар. отношениям. М., 2004.

Урбан А. Н. Позиция консервативных правительств Великобритании в отноше-

нии социальной политики Европейского Союза (1979–1997): Автореф. дис. канд.

полит. наук. Томск, 2008.

Ушаков В. Б. Внешняя политика Германии в период Веймарской Республики.

М., 1958.

Федотова В. Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997.

Фомичева Е. А. Внешняя политика Таиланда. М., 1991.

Холодная война. 1946–1963 гг. Историческая ретроспектива: Сб. статей. / Рос.

акад. наук. Ин-т всеобщ. истории / Отв. ред. Н. И. Егорова, А. О. Чубарьян. М., 2003.

Хрусталев М. А. Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза:

Очерки теории и методологии. М.: НОФМО, 2008.

Чешков М. А. Глобальный контекст постсоветской России: Очерки теории и ме-

тодологии мироцелостности. М., 1999.

Чубарьян А. Европейская идея в истории: Проблемы войны и мира. М.: Наука,

1987.

Чуфрин Г. И. Экономическая интеграция в Азии: Проблемы и перспективы

регионального экономического сотрудничества развивающихся стран Азии. М.:

Международные отношения, 1975.

Чуфрин Г. И., Подберезский И. В. Становление региона: Интеграционные про-

цессы в Юго-Восточной Азии. М., 1989.

Шаклеина Т. А. Россия и США в новом мировом порядке. М., 2002.

Шемятенков В. Г. Европейская конституция и ее перспективы // Европейский

парламент: Проблемы и перспективы / Под общ. ред. В. Я. Швейцера. М., 2004.

Шишков Ю. В. Интеграционные процессы на пороге XXI века: Почему не инте-

грируются страны СНГ? М., 2001.

Экономическая теория на пороге XXI века. Кн. 2 / Под ред. Ю. М. Осипова.

М.: Юристъ, 1998.

Юго-Восточная Азия в 2007 году: Актуальные проблемы развития. М., 2008.

ЮВА: проблемы региональной общности / Под ред. А. Р. Вяткина. М., 1987.

1992 год: новые контуры Западной Европы / Отв. ред. В. А. Мартынов. М., 1992.

A constitution for Europe: a Comparative Study of Federal Constitutions and Plans for

the United States of Europe / P. King and A. Bosco (eds). London, 1991.

Acharya A. Collective Identity and Conflict Management in Southeast Asia // Security

Communities in Comparative and Historical Perspective / E. Adler and M. Barnett (eds).

Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Acharya A. Constructing a Security Community in Southeast Asia: ASEAN and the

Problem of Regional Order. London: Routledge, 2001.

Acharya A. The Rise of Asia: Who Takes the Lead. London: Palgrave, 2008.

Administering the «New Europe». Committees in the European Union / T. Christiansen

and Kirchner E. (eds.). Manchester, 2000.

Amyx J. A bond market for East Asia? The evolving political dynamics of regional

financial cooperation // Pacific Economic Paper. № 342. Australia-Japan Research Centre.

Australian National University, 2004.

244

Anderson B. Imagined Communities. London: Verso, 1983.

Ando M. and Kimura F. The Formation of International Production and Dictribution

Networks in East Asia // National Bureau of Economic Research Working Paper № 10167.

Cambridge, MA. 2003.

Arndt S. W. Production networks in an economically intergrated region // ASEAN

Economic Bulletin. 2001. Vol. 18. № 1.

Balassa B. The Thery of Economic Integration. Boston, MA: Irwin, 1961.

Beasley W. G. Japanese Imperialism, 1894–1945. Oxford: Clarendon Press, 1987.

Beeson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. Palgrave Macmillan, 2007.

Berger P. L. and Luckmann T. The Social Construction of Reality: A Treatise in the

Sociology of Knowledge. N.Y., 1966.

Bhalla A. S., Bhalla P. The New Regionalism vs. Globalism? Regional Blocs Building:

Blocks or Stumbling, 1997.

Bowie A., Unger D. The Politics of Open Economies: Indonesia, Malaysia, the Philip-

pines and Thailand. N.Y.: Cornell University Press, 2002.

Braudel F. The perspectives of the world // Civilisations and Capitalism. Berkeley, CA:

University of California Press, 1992. Vol. III.

Bull H. The Anarchical Society. London, 1972.

Bullock A. The Life and Times of Ernest Bevin. Vol. 3 / Ernest Bevin: Foreign Secre-

tary, 194801951. London: Heinemann, 1983.

Burgess M. Federalism and European Union: The Building of Europe, 1950–2000.

London, 2000.

Burgess, J. P. Federalism and European Union: Political Ideas, Influences and Strate-

gies in the European Community, 1972–1987. London, 1989.

Burсa D, de. The Language of Rights and European Integration. Glasgow, 1995.

Buzan B. From International to World Society?: English School Theory and the Social

Structure of Globalisation. Cambridge University Press, 2004.

Buzan B., Waever O. Regions and Powers: The Structure of International Security.

N.Y.: Cambridge University Press, 2003.

Buzan B., Waever O., and Wilde J., de. Security: A New Framework for Analysis. Boul-

der, CO: Lynne Rienner, 1998.

Chebel d’Appollonia A. Histoire politique des intellectuels en France. 1944–1954.

Bruxelles, 1991. T. 2.

Chng M. K. ASEAN economic co-operation: the currenct status // Southeast Asian

Affairs. ISEAS. Singapore.

Christiansen T., Jorgensen K, Wiener A. The Social Construction of Europe. London,

2001.

Christie C. J. A Modern History of Southeast Asia: Decolonisation, Nationalism and

Separatism. London: Tauris, 1996.

Dent Christopher M. East Asian Regionalism. London and N.Y.: Routledge, 2008.

Deutsch K. W. France, Germany and the Western Alliance: A Study of Elite Attitudes

on European Integration and World Politics. N.Y., 1967.

Deutsch K. W. Nationalism and Social Communication: An Inquiry into the Founda-

tion of Nationalisty. Cambridge, MA: MIT Press, 1966.

Deutsch K. W. Political Community and the North Atlantic Area. International Organi-

zation in the Light of Historical Experience. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1957.

Dieter H. Report on East Asian integration: opportunities and obstacles for enhanced

economic co-operation // Notre Europe Studies and Research Paper. № 47. Paris, 2006.

Dinan D. Ever Closer Union. London: Palgrave, 1999.

Dosch J. The Changing Dynamics of Southeast Asian Politics. Boulder, CO: Lynne

Rienner, 2006.

245

Dudden A. Troubled Apologies between Japan, South Korea and the United States.

Amhearst, 2007.

Durkheim E. The division of Labor in Society. N.Y., 1960.

Dutchen F. Jean Monnet. The First Statesman of Interdependence. N.Y. and London,

1994.

Economic and Political Integration in Europe, Internal Dynamics and Global Con-

texts / S. Bulmer and A. Scott (eds). Oxford, 1994.

Elster J. Nuts and Bolts for the Social Sciences. Cambridge, 1989.

Ernest Bevin: Foreign Secretary, 1948–1951. London: Heinemann, 1983.

EU Security and Defence Policy: The first five years (1999—2004) / Ed. by N. Gne-

sotto. Paris: EU Institute for Security Studies, 2004.

European Integration Theory / Antje Wiener and Thomas Diez (eds). Oxford: The

Oxford University Press, 2004.

Fawcett L. and Hurell A. Regionalism in World Politics. Oxford: Oxford University

Press, 1995.

Fawcett L. Regionalism in historical perspective / Regionalism in World Politics: Re-

gional Organization and International Order. Oxford, 1995.

Finnemore M. National Interests in International Society. Ithaca: Cornell University

Press, 1996.

Fontain P. Europe: A Fresh Start: The Schuman Declaration, 1950–90. Luxembourg:

Office for Official Publications of the European Communities, 1990.

Foucault M. The Archeology of Knowledge. London, 1969, 1972.

Free trade agreements and customs unions. Experiences, challenges and constraints.

Co-published by the European Institute of Public Administration. Maastricht, 1997.

Gartzke E. Economic Freedom and Peace // Economic Freedom of the World: 2005.

Annual Report.

Genealogie des grands dessins europeens // Bulletin du Centre Europeen de la Cul-

ture. Geneve, 1990–1991. № 6.

Giroud A. Foreign direct investment and the rise of cross-border production networks

in Southeast Asia / The Future of Foreign Inverstment in Southeast Asia / N. J. Freeman

and F. L. Bartels (eds). London: Routledge, 2004.

Global Economic Prospects 2005: Trade, Regionalism, and Development. Washing-

ton, DC: World Bank, 2005.

Globalism and the New Regionalism / B. Hettne, A. Inotai and O. Sunkel (eds). Lon-

don: Macmillan, 1999.

Goh E. Betwixt and Between: Southeast Asian Strategic Relations with the US and Chi-

na. IDSS Monograph. № 7. Singapore: Institute for Defence and Strategic Studies, 2005.

Goh E. Meeting the China Challenge: The US in Southeast Asian Regional Security

Strategies. Policy Studies Monograph. № 16. Washington, DC.: East-West Center, 2005.

Growth Triangles in Asia: A New Approach to Regional Economic Co-operation /

M. Thant, M. Tang and H. Kakazu (eds). Oxford: Oxford University Press, 1995.

Haas E. Beyond the Nation State. Functionalism and International Organizations.

Stanford, 1964.

Haas E. When Knowledge is Power: Three Models of International Organizations.

Berkley, CA: University of California, 1990.

Haas M. The Asian Way to Peace: a Story of Regional Cooperation. The University of

Hawai Press, 1989.

Hamashita T. The intra-regional system in East Asia in modern times // Network

Power: Japan and Asia / P. J. Katzenstein (ed.). Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997.

Harding H. China and North-East Asia. Brookings Institution Press, 1988.

246

Harding H. The India-China Relationship: What the United States Needs to Know.

N.Y.: Columbia University Press, 2004.

Harri A. Theoretical and empirical aspects of the economic integration and trade liber-

alization. Yale University Press, 2001.

Henning C. R. East Aian Financial Co-operation. Washington: Institute for Interna-

tional Economics, 2002.

Hettne B. Globalisation and the new regionalism: the second great transformation.

London: Macmillan, 1999.

Hettne B., Soderbaum F. Theorizing the Rise of Regioness // New Regionalisms in the

Global Political Economy. London, 2002.

Hoffman S. The European Sisyphus. Essays on Europe, 1964–1994. Boulder, 1995.

Howard W. Kant’s Political Philisophy. Oxford, 1983.

Howard, J. H. Darwin. Oxford: Oxford University Press, 1982.

International Production Networks in Asia: Rivalry or Riches? / M. Borrus, D. Ernst

and S. Haggard S. (eds). London: Routledge, 2000.

Jouve E. Le General de Gaulle et la Construction de l’Europe (1940–1966). Paris, 1967.

Kagan R. Of Paradise and Power. N.Y., 2003.

Katzenstein P. A World of Regions. Asia and Europe in the American Imperium. N.Y.:

Cornell University Press, 2005.

Katzenstein P. European Enlargment and Institutional Hypocrisy. Oxford, 2003.

Katzenstein P. Regional States: Japan in Asia, Germany in Europe. Ithaca: Cornell

University Press, 2003.

Katzenstein P. Religion in an Expanding Europe. Cambridge: Cambridge University

Press, 2006.

Keck M. E., Sikkink K. Activities Beyond Borders: Advocacy Networks in International

Politics. Ithaca, N.Y. and London, 1998.

Keynse J. M. The General Theory of Employment, Interest and Money. London, 1936.

Kniazhinsky V. West European Integration: its Policies and International Relations.

M.: Progress Publishers, 1984.

Kolodziej E. French International Policy Under de Gaulle and Pompidou: The Politics

of Grandeur. Ithaca: Cornell University Press, 1974.

Kuesters H.-J. The Treaties of Rome (1955–1957) // The Dynamics of European

Union / Roy Pryce (ed.). London, 1987.

Landeker W. Types of Integration and their Measurements. N.Y., 1999.

Langhammer R. J. Regional Integration APEC style: Lessons from integration EU

Style. Singapore, 1999.

Lawrence R. Regionalism, Multilateralism, and Deeper Integration. N.Y., 1995.

Libgens W. History of European Integration: 2 vols. London: Oxford University Press,

1986. Vol. 1.

Lihphart A. Democracies: Pattern of Majoriarian and Consensus Government in

21 Countries. New Haven and London, 1984.

Lipsey R. G. The Theory of Customs Unions: A General Equilibrium Analysis. Lon-

don: Weidenfeld and Nicolson, 1970.

Mahani Z. A. ASEAN integration: At risk of going in different directions // The World

Economy. 2002. Vol. 25. № 9.

Major Trade Trends in East Asia // Policy Research Working Paper 3084. Washington:

World Bank, 2003.

Mauzy D. ASEAN: Challenges of Regional, Political and Economic Cooperation //

The Asia-Pacific in the New Millennium: Geopolitics, Security, and Foreign Policy /

S. D. Sharma (еd.). Berkeley: Institute of East Asian Studies, University of California, 2000.

McCormick J. The European Union: Politics and Policies . Colorado: Westview, 1999.

247

McHale Sh. Print and Power: Confucianism, Communism, and Buddhism in the Making of Modern Vietnam. University of Hawaii Press, 2004.

Meade J. E. The Theory of Customs Unions. Amsterdam: North-Holland, 1955.

Means G. P. ASEAN policy responses to North American and European trading ar-

rangements // New Challenges for ASEAN: Emerging Policy Issues / A. Acharya and

R. Stubbs (eds). Vancouver: UBC Press, 1995.

Mearsheimer J. The tragedy of Great Power politics. N.Y.: Norton, 2001.

Midzayaki I. A History of East-West Interaction. Chuo Koron Sha, 1998.

Mochizuki M. Japan: Between Alliance and Autonomy// Strategic Asia. 2004–2005.

Montbrial T., de. Ge´ographie politique. Paris: PUF Publisher, 2006.

Moravcik A. Preferences and Power in the European Community: A Liberal Inergov-

ernmental Approach // Economic and Political Integration in Europe, Internal Dynamics

and Global Contexts / S. Bulmer and A. Scott (eds). Oxford, 1994.

Moravcsik A. The choice for Europe: Social Purpose and State Power from Messina to

Maastricht. Ithaka, 1998.

Munakata N. Whither East Asian Economic Integration? Brookings, 2005.

Narine S. Explaining ASEAN: Regionalism in Southeast Asia. Boulder: Lynne Ri-

enner Publishers, 2002.

Nau H. Perspectives on International Relations. Washington, GWU-Press, 2008.

Nesadurai H. Globalisation, Domestic Politics and Regionalism: The ASEAN Free

Trade Area. London: Routledge, 2003.

Network Power: Japan and Asia / P. J. Katzenstein (ed.). Ithaca, N.Y.: Cornell Uni-

versity Press, 1997.

New Dimensions in Regional Integration / Jaime De Melo and Arvind Panagariya

(eds). Cambridge University Press, 1993.

New Issues in Regional Monetary Co-ordination: Understanding North-South and

South-South Arrangements / B. Fritz and M. Metzger (eds). Basingstoke: Palgrave Mac-

millan, 2005.

Origins of European Integration: March 1948 — May 1950 / Raymond Poidevin (ed.).

Brussels: Bruylant, 1986.

Ovendale R. Foreign Policy of the British Labour Government, 1945–1951. London:

Pinter, 1984.

Parsons T. The Theory of Social and Economic Organization by Max Weber. N.Y.,

1947, 2001.

Pempel T. J. Conclusion: tentativeness and tensions in the construcion of an Asian

region // Remapping East Asia: The Construcion of a Region. Ithaca, N.Y.: Cornell Uni-

versity Press, 2005.

Pentland Ch. International Theory and European Integration. London, 1973.

Peterson J., Bomberg T. Decision-Making in the European Union. Basington and

N.Y., 1999.

Pomeranz K. The Great Divergence: China, Europe, and the Making of the Modern

World Economy. Princeton: Princeton University Press, 2000.

Przemorski A., Teune H. The Logic of Comparative Inquiry. N.Y., 1970.

Rana P. B. Monetary and financial co-operation in East Asia: the Chiang Mai Initia-

tive and beyond // Economic and Research Department Working Paper Series № 6. Ma-

nila: Asian Development Bank, 2002.

Randolph S. The US and Thailand: Alliance Dynamics, 1950–1985. Berkeley: Insti-

tute of East Asian Studies, 1986.

Rediscovering Institutions. The Organizational Basis of Politics / J. G. March and

J. P. Olsen (eds). N.Y.: Free Press, 1989.

Regional Integration in East Asia: From the View Point of Spatial Economics / M. Fu-

jita (ed.). Basingstoke: Palgrave, 2007.

248

Regionalism and Global Economic Integration: Europe, Asia, and the Americas /

W. D. Coleman and G. R. D. Underhill (eds). L; N.Y.: Routledge, 1998.

Regionalism and World Order / A. Gamble and A. Payne (eds). Basingstoke: Macmil-

lan, 1996.

Reichard, M. The EU-NATO Relationship: A legal and political perspective. London:

Ashgate Publishing, Ltd., 2006.

Remapping East Asia: The Construcion of a Region / T. J. Pempel (ed.). Ithaca, N.Y.:

Cornell University Press, 2005.

Rhodes R. A. W. Understanding Governance: Policy Networks, Governance, Reflexiv-

ity, and Accountability. Buckingham, 1997.

Rix A. Japan and the Region: Leading from Behind // Pacific Economic Relations in

the 1990s / R. Higgot, R. Leaver, J. Ravenhill (eds). Sydney: Allen and Unwin, 1993.

Ruzza C. Europe and Civil Society: Movement Coalitions and European Governance.

Manchester, 2004.

Saravanamuttu J. The look east policy and Japanese economic penetration in Malay-

sia // Mahathir’s Economic Policy / K. S. Jomo (ed.). Kuala Lumpur: Insan, 1988.

Schimmelfennig, F. The EU, NATO and the Integration of Europe: Rules and Rheto-

ric. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.

Slaughter A.-M. A New World Order. Princeton: Princeton University Press, 2004.

Smisman S. Law, Legitimacy and European GoveRnance: Functional Participation in

Social Regulation. Oxford, 2004.

Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. N.Y., 1987.

Snyder F. New Directions in European Community Law. London, 1990.

Soesastro H. An ASEAN economic community and ASEAN+3: how do they fit togeth-

er? // Pacific Economic Paper № 338. Canberra: Australia-Japan Research Centre, 2003.

Soysal Y. Limits of Citizenship: Migrants and Postnational Citizanship in Europe.

Chicago, IL and London, 1994.

Stein E. The European Court at a Crossroads: Community Human Rights and Mem-

ber States Action // Du droit international au droit de l’integration. Baden-Baden, 1987.

Stirk P. European Unity in Context: The Interwar Period. London: Pinter, 1989.

Stubbs R. Asia-Pacific Regionalism versus Globalization: Competing Forms of Capi-

talism // Regionalism and Global Ecomonic Integration: Europe, Asia, and the Americas /

W. D. Coleman, G. R. D. Underhill (eds) L; N.Y.: Routledge, 1998.

Sum N. L. The NICs and competing strategies for East Asian regionalism // Regional-

ism and World Order / A. Gamble and A. Payne (eds). London: Macmillan, 1996.

Tachiki D. Between foreign direct investment and regionalism: the role of Japanese

production networks // Remapping East Asia: The Construction of a Region / T. J. Pempel

(ed.). Ithaka, N.Y.: Cornell University Press, 2005.

Taylor P. Consociationalism and Federalism as Approaches to International Integra-

tion. London, 1994.

The Chinese World Order: Traditional China’s Foreign Relations / J. K. Fairbank

(ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 1968.

The Dynamics of European Union / Roy Pryce (ed.). London, 1987.

The Foucault Effect. Studies in Governmentality / Burchell G. et al. (eds). Hemel

Hempstead, 1991.

The Future of Foreign Investment in Southeast Asia / N. J. Freeman and F. L. Bartels

(eds). London: Routledge, 2004.

The Political Economy of Regionalism / Edward D. Mansfield and Helen V. Milner

(eds). N.Y.: Columbia University Press, 1997.

The Political Economy of Regions and Regionalisms / M. Boas, M. H. Marchand and

T. Shaw (eds). Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2005.

249

The State of the Union: Law, Politics and Society / Tania Boerzel and Rachel A.

Cichowski (eds). Oxford: Oxford University Press, 2003. P. 269–290.

The Transformation of Governance in the European Union / R. Eising (ed.). London,

1999.

Thompson M., Ellis R., Wildsovsky A. Cultural Theory. Boulder, Colorado, 1990.

Tongzon J. L. The Economies of Southeast Asia. Cheltenham: Edwrd Elgar, 2002.

Trilateralism in Asia: Problems and Prospects in US—Japan—ASEAN. Princeton, 1986.

Van den Berghe P. L. The Ethnic Phenomenon. N.Y., 1981.

Viner J. The Customs Union Issue. London: Steven, 1950.

Waever O. Securitization and Desecuritization / Ronnie D. Lipschutz (ed.). On Secu-

rity. N.Y.: Columbia University Press, 1995.

Wallace W. Regional Integration: The West European Experience. Wessington DC:

The Brookings Institution, 1994.

Weatherbee, Donald E. International Relations in Southeast Asia: The Struggle for Au-

tonomy. Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 2005.

Weber M. The Theory of Social and Economic Orgаnisation. London, 1997.

World Bank. The East Asian Miracle: Economic Growth and Public Policy. Oxford:

Oxford University Press, 1993.

Wyatt-Walter A. Regionalism, Globalisaion, and world economic order // Regionalism

in World Politics: Regional Organisation and International Order / L. Fawcett and A. Hur-

rel (eds). Oxford: Oxford University Press, 1995.

Xiefeng G. New Regionalism and the Change of Asia-Pacific Regional Structures. Bei-

jing: Beijingdaxuechubanshe, 2003.

Yahuda M. The International Politics of the Asia-Pacific, 1945–1995. London: Rout-

ledge, 1996.

Yoshimatsu H. Japan and East Asia in Transition: Trade Policy, Crisis and Evolution,

and Regionalism. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2003.

Zurcher A. The Struggle to Unite Europe, 1940–1958. N.Y.: New York University

Press, 1958.

Статьи в научных периодических изданияхБогатуров А. Лидерство и децентрализация в международной системе // Меж-

дународные процессы. 2006. Т. 4. № 3 (12). Сентябрь–декабрь.

Борко Ю. А. Новый этап углубления и расширения европейской интеграции: Со-

циальные аспекты // Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 9.

Борко Ю., Буторина О. Европа: Поиск новой идентичности // Космополис.

2002. № 1.

Булатов А. Шансы и перспективы финансового оздоровления // Международ-

ные процессы. 2008. Т. 6. № 2 (17). Май–август.

Бунин В. Н. Подходы стран СВА к проблеме обеспечения безопасности после

эпохи «холодной войны» // Проблемы Дальнего Востока. 1993. № 5.

Бусыгина И. Территориальный фактор в европейском сознании// Космополис.

. 2002/2003. Зима. № 2.

Буторина О. Евро // Международная жизнь. 2003. № 2.

Буторина О. Европейский союз: Модель для сборки // Россия в глобальной по-

литике. 2004. Т. 2. № 6.

Буторина О. Именины евро: Денежный мост в действии // Европа. 2003. № 1.

Буторина О. Интеграция в стиле «фанк» // Россия в глобальной политике. 2007.

№ 5. Сентябрь–октябрь.

Буторина О. В. Новые члены ЕС и их перспективы в зоне евро // Деньги и кре-

дит. 2004. № 5.

250

Буторина О. Перспективы евро в качестве международной валюты // Рынок

ценных бумаг. 2001. № 14.

Буторина О. Понятие региональной интеграции: новые подходы // Космопо-

лис. 2005. № 3 (13).

Володин А. Россия — Индия — Китай в свободной геометрии мировой полити-

ки // Апология. 2006. № 9 (9). Декабрь.

Воскресенский А. Д. Китай в контексте глобального лидерства // Международ-

ные процессы. 2004. Т. 2. № 2. Май–август.

Голунов С. Безопасность пограничных пространств // Международные процес-

сы. 2007. № 14.

Гребенщиков Э. С. Диалог США — АСЕАН в новом контексте // Мировая эко-

номика и международные отношения. 1992. № 6.

Гребенщиков Э. С. Тихоокеанская региональная интеграция // Мировая эконо-

мика и международные отношения. 1993. № 8.

Громогласова Е., Стрежнева М. Признаки нового этапа в институциональной

эволюции ЕС (открытый метод координации) // Мировая экономика и междуна-

родные отношения. 2005. № 9.

Гудев П. Механизмы внутреннего урегулирования кризисов в историко-

политической практике НАТО // Международные процессы. 2005. Т. 3. № 1 (7).

Январь–апрель.

Козырев В. Хронические конфликты и фактор Китая в АТР // Международные

процессы. 2006. Т. 4. № 2 (11). Май–август.

Колосов В. Теоретическая лимология // Международные процессы. 2002. Т. 1. № 3.

Мосяков Д. Китай и страны АСЕАН // Азия и Африка сегодня. 2004. № 8.

Мосяков Д. В. Юго-Восточная Азия: Формирование цивилизационной общно-

сти? // Восток. 2008. № 2.

Мясников В. Три нормы и пять прельщений // Родина. 2003. № 4.

Наумкин В. В. Ислам как коллективный игрок // Международные процессы.

2006. № 1 (10). Январь–апрель.

Смирнов В. Мини-Конституция для макси-Европы // Вся Европа. 2007. № 11 (16).

Сморгунов Л. Сетевой подход к политике и управлению // Полис. 2001. № 3.

Стрежнева М. Демократия в Европейском Союзе: К вопросу о демократиче-

ском дефиците // Информационный бюллетень Горбачев-фонда. 2003.

Стрежнева М. Интеграция и вовлечение как инструменты глобального управ-

ления // Международные процессы. 2005. № 1.

Стрежнева М. Наднациональность как евротренд // Международные процес-

сы. 2003. № 1.

Стрежнева М. Политическая культура в различных интерпретациях: Анализ

специального понятия // Общественные науки и современность. 2002. № 5.

Стрежнева М. Сетевой компонент в политическом устройстве Европейского

Союза // Международные процессы. 2006. № 1.

Стрежнева М. В. «Трансправительственные сети» в ЕС // Международные про-

цессы. 2008. Т. 6. № 1. Январь–апрель.

Титаренко М. Северо-Восточная Азия после «холодной войны» и интересы

России // Проблемы Дальнего Востока. 1994. № 5.

Троицкий М. Европейский Союз в мировой политике // Международные про-

цессы. 2004. Т. 2. № 2 (5). Май–август.

Троицкий М. Евроатлантическое сообщество в середине 2000-х// Свободная

мысль — ХХI. 2005. № 5.

Худайкулова А., Зобрик Ю. Методика исследования ситуаций // Международ-

ные процессы. 2007. Т. 5. № 2 (14). Май–август.

251

Хрусталев М. Две ветви ТМО в России // Международные процессы. 2006. Т. 4.

№ 2.

Acharya A. How ideas spread: whose norms matter? Norm localization and institutional

change in Asian regionalism // International Organisation. 2004. № 58. P. 239–275.

Ahn C., Kim H. B. and Chang D. Is East Asia fit for an optimum currency area? An

assessment of the economic feasibility of a higher degree of monetary co-operation in East

Asia // Developing Economies. 2006. Vol. 44. № 3. P. 288–305.

Arase D. Public-Private Sector Interest coordination in Japan’s ODA // Pacific Affairs.

1995. Vol. 67. № 2.

ASEAN’s inheritance: the regionalization of Southeast Asia, 1941–1961 // The Pacific

Review. Vol. 14. № 3.

Barnett M. A. and Finnemore M. The Politics, Power and Pathologies of International

Organizations // International Organization. 1999. № 53 (4).

Beaverstock J. V., Smith R. G., Taylor P. J. A roster of world cities // Cities. Vol. 16. № 6.

Bowles P. ASEAN, AFTA, and the new regionalism // Pacific Affairs. 1997. Vol. 70.

№ 2.

Bowles P., MacLean B. Understanding trade bloc formation: the case of the ASEAN

free trade area // Review of International Political Economy. 1996. Vol. 3. № 2.

Breslin Sh. and Higgot R. Studying regions: learning from the old, constructing the

new // New Political Economy. 2000. № 5 (3).

Busse N. Constructivism and Southeast Asian Security. Pacific Review. 1999. № 12.

Chanda N. When Asia was one // Global Asia. 2006. Vol. 1. № 1.

Charrier P. ASEAN’s inheritance: the regionalization of Southeast Asia: 1941–1961 //

The Pacific Review. 2001. Vol. 14. № 3.

Chryssochoou D. New Challenges to the Study of European Integration: Implication

for Theory-Building // Journal of Common Market Studies. December 1997.

Chryssochoou D. Towards a Confederal Consociation? // West European Politics. Oc-

tober 1994.

Cohen S. S. Mapping Asian Integration: transnational transactions in the Pacific

Rim // American Asian Review. Vol. 20. № 3.

Das D. K. Structured regionalism in the Asia-Pacific: slow but sure progress // Asia

Pacific Viewpoint. Vol. 45. № 2.

Diez T. Postmoderne und europaeische Integration: Die Dominanz des Staatsmodells,

die Verantwortung gegenueber dem Anderen und die Konstruktion eines alternativen Hori-

zonts // Zeitschrift fuer internationale Beziehungen. Num. 1996. 3 (2).

Eberlein B., Kerwer D. New Governance in the European Union: a Theoretical Per-

spective // Journal of Common Market Studies. 2004. Vol. 42. № 1.

Ferguson J. R. ASEAN Accord II: policy prospects for regional participant develop-

ment // Contemporary Southeast Asia. 2004. Vol. 23. № 3.

Fu-Kuo Liu and Philippe Regnier. Regionalism in East Asia: Paradigm shifting. N.Y.:

RoutledgeCurzon, 2003. Prologue XV.

Gehrels F. Customs unions from a single-country viewpoint // Review of Economic

Studies. № 49.

Goh E. Great Powers in Southeast Asia // International Security. 2007–2008. Vol. 32.

№ 3.

Goh E. Southeast Asian Perspectives on the China Challenge // Journal of Strategic

Studies. 2007. Vol. 30. № 4.

Haas E. B. International Integration: the European and the Universal Process // Inter-

national Organization. 1961. № 15 (3).

Haas E. B. The «Uniting of Europe» and the «Uniting of Latin America» // Journal of

Common Market Studies. 1967. № 5 (2).

252

Henderson J., Dicken P., Hess M., Coe N. and Yeung H. W. C. Global production

networks and the analysis of economic development // Review of International Political

Economy. № 3. Vol. 9.

Heritie A. Elements of democratic legitimation in Europe: an alternative perspective //

Journal of European Public Policy. 1999. Vol. 6. № 2.

Hettne B. Beyond the New Regionalism // New Political Economy. Vol. 10. № 4.

Hettne B., Söderbaum F. The New Regionalism Approach // Politiea, March, 1999.

№ 17.

Hettne B., Söderbaum F. Theorising the rise of regionness // New Political Economy.

Vol. 5. № 3.

Higgot R., Stubbs R. Competing conceptions of economic regionalism: APEC versus

EAEC in the Asia-Pacific // Review of International Political Economy. 1995. Vol. 2. № 3.

Hiro Katsumata Establishment of ASEAN Regional Forum: Constructing a Talking

Shop or a Norm Brewery? // Pacific Review. 2006. Vol. 19. № 2.

Hurrel A. Explaining the Resurgence of in World Politics // Review of International

Studies. 1995. № 21.

Jachtenfuchs M. Democracy and Governance in the European Union // European In-

tegration online Papers (EIoP). 1997. Vol. 1.

Jachtenfuchs M. Theoretical Perspectives on European Governance // European Law

Journal. 1995. № 1.

Joerges C. Taking the Law Seriously: On Political Science and the Role of Law in the

Process of European Integration // European Law Journal. 1996. № 2(2).

Katada S. N. Japan’s two-track aid approach: the forces behind competing trends //

Asian Survey. Vol. 42. № 2.

Katzenstein P. Area Studies, Regional Studies, and International Relations//The Jour-

nal of East Asian Studies. № 2(1). P. 127–138.

Katzenstein P. Regionalism and Asia // New Political Economy. Vol. 5. № 3.

Kimura F. and Ando M. The economic analysis of international production/distribu-

tion networks in East Asia and Latin America: the implications of regional trade arrange-

ments // Business and Politics. 2005. Vol. 7. № 1.

Kraft H. ASEAN and intra-ASEAN relations: weathering the storm? // The Pacific

Review. 2000. Vol. 13. № 3.

Lambert J. The Constitutional Crisis, 1965–66 // Journal of Common Market Studies.

May 1966. № 4.

Lee Tai Woo. China, the USA and the South China Sea // Security Dialogue. March

2003.

Mamoro Ishida. Key to a common currency // The Japan Times. 2005. Jan. 31.

Marc A. New and Old Federalism: Faithful to the Origins // Publius. 1979. Vol. 9. № 4.

Michaely M. On customs unions and the gains from trade // The Economic Journal.

Vol. 75. № 299.

Milner H. International theories of co-operation among nations: strengths and weak-

nesses // World Politics. № 44 (April).

Miyashita A. Gaiatsu and Japan’s foreign aid: rethinking the reactive-proactive de-

bate // International Studies Quarterly. Vol. 43. № 4.

Mochizuki M. Japan: Between Alliance and Autonomy// Strategic Asia. 2004–2005.

Moravcsik A. Preferences and Power in the European Community. A liberal Intergov-

ernmentalist Approach // Journal of Common Market Studies. № 31 (4).

Noboru Natakeyama. Why a Community Rather Than an FTA // Economy, Culture

and History: Japan Spotlight Bimonthly. March/April 2006.

Peterson J. Decision-making in the European Union: Towards a Framework for Analy-

sis // Journal of European Public Policy.1995. № 2 (1).

253

Pollack M. A. The New Institutionalism and EU Governance. The Promise and Limits

of Institutionalist Analysis // Governance. № 9 (4).

Pollack M. A. Delegation, Agency and Agenda Setting in the European Community //

International Organization. 1997. № 51 (1). P. 99–135.

Pollack M. A. . International Relations Theory and European Integration // Journal of

Common Market Studies. 2001. № 39 (2).

Poole A. Cooperation in Contention: The Evolution of ASEAN Norms. University of

British Columbia YCISS Working Paper Number 44, January 2007.

Rapkin D. The US, Japan, and the power to bock: the APEC and AMF cases // The

Pacific Review. Vol. 14. № 3.

Rasmussen H. On Law and Policy in the European Court of Justice. Dordrecht, 1986.

Ravenhill J. Competing logics of regionalism in the Asia-Pacific // Journal of Euro-

pean Integration. 1995. № 18.

Robson P. The New Regionalism and Developing Countries // Journal of Common

Market Studies. 1993. № 3.

Rudner M. APEC: the challenges of Asia Pacific Economic Co-operation // Modern

Asian Studies. 1995. Vol. 29. № 2.

Ruland J. ASEAN and the Asian crisis: theoretical implications and practical conse-

quences for Southeast Asian regionalism // The Pacific Review. 2000. Vol. 13. № 3.

Scharpf F. W. The Joint-Decision Trap: Lessons from German Federalism and Euro-

pean Integration // Public Administration. 1988. № 66 (3).

Searight A. East Asian Regionalism Today // International Affairs Review. 2006. № 3.

Schwartz A., Villinger R. Integrating Southeast Asia’s Economies // McKinsey Qua-

terly. 2004. № 1.

Shackleton M. The European Community Between Three Ways of Life: A Cultural

Analysis // Journal of Common Market Studies. December 1991. № 29.

Shambaugh D. China Engages Asia // International Security. Winter 2004/05.

Shiraishi Takashi. Second Thoughts on Future Order in East Asia / Insights into the

World // Daily Yomiuri. 2006. October 22.

Schmitter P. C. Three Neo-Functional Hypotheses about International Integration //

International Organization. 1969. (Winter). № 23 (0).

Slaughter, Anne-Marie. Networking Government to Government: the Asian Way //

International Review.

Smismans S. EU Employment Policy: Decentralisation or Centralisation through the

Open Method of Coordination? // EUI Working Paper Law. 2004. № 1.

Smith D. A. Global cities in East Asia: empirical and conceptual analysis // Interna-

tional Social Science Journal. 2004. Vol. 56. № 3.

Snyder F. New Directiona in European Community Law. London, 1990.

Stein E. Lawyers, Judges, and the Making of a Transnational Constitution // American

Journal of International Law. 1981. № 75 (1).

Stein E. Community, Member States and European Integration: Is the Law Relevant?

// Journal of Common Market Studies. 1982. № 21.

Stein E. . The Court of Justice on Trial // Common Market Law Review. 1987. № 24.

Sugihara K. Japan as an engine of the Asian international economy. 1880–1936 // Ja-

pan Forum. Vol. 2. № 1.

Tamotsu Aoki. Diversifying Cultures and the Concept of an East Asian Community //

An East Asian Community and New Dynamism of Regional Governance. October 2005 —

Septemer 2006.

Taylor P. J. Leading world cities: empirical evaluations of urban Nodes in multiple

networks // Urban Studies. 2005. Vol. 42. № 9.

The Open Method of Co-ordination and New Governance Patterns in the EU // Jour-

nal of European Public Policy. 2004. Vol. 11. № 2.

Tsebelis G. and Garrett G. Legislative Politics in the European Union // European

Union Politics. 2001. № 1 (1).

US imperatives rule in maturing APEC // The Australian. 2005. 22 July.

Underhill G., Zhang X. The Changing State-Market condominium in East Asia: re-

thinking the political underpinnings of development // New Political Economy. 2005.

Vol. 10. № 1.

Weiler J. The community System: the Dual Character of Supranationalism // Year-

book of European Law. 1981. Vol. 1.

Weiler J. The Case against the Case for Statehood // European Law Journal. 1998.

№ 4 (1).

Wendt A. Anarchy is what states make of it: the social construction of power politics //

International organization. 1992. Vol. 46. № 2.

Whitley R. Eastern Asian Enterprize Structures and the Comparative Analysis of Forms

of Business Organization // Organization Studies. 1990. Vol. 11. № 1.

Yamado Takio. Toward a Principled Integration of East Asia: Concept of an East Asian

Community. Part 4 // Gaiko Forum. 2005. November 18.

Yeo Lay Hwee. Japan, ASEAN, and the Construction of the East Asian Community //

Contemporary South East Asia. 2006. Vol. 28. № 2.

Yeung Henry Wai-chung. Economic globalization, crisis, and the Emergence of Chi-

nese business communities in Southeast Asia // International Sociology. Vol. 15. № 2.

Yondorf W. Monnet and the Action Committee: The Formative Years of the European

Communites // International Organization. 1965. № 19.

Yoshimatsu H. Japan’s Keidanren and free trade agreement // Asian Survey. 2005.

Vol. 45. № 2.

Yun C. International production networks and the role of the state: lessons from

the East Asian development experience // European Journal of Development Research.

Vol. 15. № 1.

Сведения об автореБайков Андрей Анатольевич (1984 г. р.) окончил Факультет междуна-

родных отношений (2005) и магистратуру (2007) Московского

государственного института международных отношений МИД

России со специализацией по странам Восточной Азии. Кан-

дидат политических наук (МГИМО, 2009). C 2008 г. — препода-

ватель, старший преподаватель, доцент Кафедры прикладного

анализа международных проблем МГИМО. С 2009 г. — замести-

тель главного редактора журнала «Международные процессы».

С 2011 г. — исполнительный директор Научно-образовательного

форума по международным отношениям (НОФМО).

Стажировался в Университете им. Джорджа Вашингто-

на (США), преподавал в Свободном университете Берлина

(Германия).

Автор более 30 опубликованных научных работ общим объемом

около 40 п. л.

256

Научное издание

Байков Андрей Анатольевич

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ИНТЕГРАЦИЯ

Практика и модели интеграции в зарубежной Европе


Ведущий редактор Л. Н. Шипова

Корректоры А. А. Баринова, Е. Н. Ковалева

Художник Д. А. Сенчагов

Компьютерная верстка С. А. Артемьевой

Подписано к печати 26.12.2011. Формат 60901/16

.

Печать офсетная. Усл. печ. л. 16. Заказ №

ЗАО Издательство «Аспект Пресс»

111141, Москва, Зеленый проспект, 8

Тел. (495)306-78-01, 306-83-71

E-mail: [email protected] www.aspectpress.ru

Отпечатано в ОАО «Можайский полиграфический комбинат»

143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.

тел.: (495) 745-84-28, (49638) 20-685

www.oaompk.ru, www.oaoмпк.рф

ISBN 978-5-7567-0644-4

Научно-образовательный форум по международным...

Documents

Transcript of Научно-образовательный форум по международным...