С. И. Н И К О Л А Е В

ТРУДНЫЙ КАНТЕМИР (Стилистическая структура и критика текста)

В 1748 г. А. П. Сумароков заметил в примечании ко второй эпистоле («О стихотворстве»), что «разумные мысли» Кантемира «повсюду нечистым, холодным и принужденным складом гораздо затмеваются». ' Этот приговор был вынесен спустя три года после смерти сатирика и за 15 лет до издания его сатир. Несмотря на всю суровость слов Сумарокова, его мнение в значительной степени справедливо. Более того, сам Кантемир, скорее всего, согласился бы с этими словами (но не оценкой!), поскольку «принужденный склад» создавался им совершенно осознанно и последовательно. Видимая простота стиля сатир Кантемира — это элитарная простота, которой нельзя достичь иначе, как штудируя римских классиков. Отсюда выпады Кантемира против тех, кто «легко, на одной стоя ноге, много их (стихов. — С. Н.) намарать может» (425), а также неоднократные признания, что сам он пишет «с трудом» (ср. 173—174).2 Но он писал не только «с трудом», но и трудно. В сатирах Кантемира много мест, требующих для понимания особого анализа и которые в ряде случаев проясняет только обращение к рукописи и анализ тексто­логических решений предшествующих изданий, издатели которых иногда пренебрегали текстологическим правилом lectio diííicilior.

Обратимся сразу к примерам таких темных и сложных мест. Описывая в V сатире Стенона, который «в беседе врет что в ум ни вспало», Сатир говорит:

Слыша его, колесо мельницы шумливу Воду двигать мнит ти ся в звучные обраты (122).

1 Сумароков А. П. Избр. произв. Л., І957. С. 127. 2 Здесь и далее сочинения Кантемира цитируются по изд.: Кантемир А. Собр.

стихотворений. Л., 1956 (далее — изд. 1956). Цифра в скобках указывает страницу. Текст, однако, цитируется с исправлениями по «академическому списку» 1755 г. (см.: ИРЛИ, Р. II, оп. I, № 132), по которому и печатались сочинения Кантемира в XVIII—XX вв.

3 © С. И. Николаев. 1995

XVIII век. Сборник 19

Расставив слова в естественном порядке, мы можем прочесть сле­дующее предложение: «Слыша его, ти (т. е. тебе) мнится (т. е. кажется) — далее идет оборот accusativus cum infinitivo, который переводим придаточным предложением, где подлежащим будет ви­нительный «шумливу воду», а сказуемым инфинитив «двигать»,— что шумливая вода двигает колесо мельницы в звучные обраты (т. е. обороты)». Такой грамматический разбор соответствует проч­тению самого Кантемира в примечаниях: «Слыша его, кажется, что вода с шумом бьет в мельничное колесо, которое ворочается, звуча сильно: так громко и беспрестанно говорит» (139). Между тем изд. 1956 исправляет «мнит ти ся» на «мнитися» (инфинитив?), а это чтение лишает все предложение смысла. И. Барков в данном случае только переставил местами две частицы и напечатал «мнит ся ти», что позволяет прочесть фразу.3 Издание П. А. Ефремова также исправляет на «мнитися» и сопровождает примечанием: «Здесь, как и во многих других местах, галлицизм несколько за­темняет смысл речи». 4

В той же сатире Сатир упрекает целовальника в том, что

<народ> душе веря твоей, ценой покупает Вина воду (127).

Повторив вышеописанную операцию, получаем следующий текст: «<народ><...>покупает воду ценой (т. е. за цену) вина». Однако изд. 1762, 1867 и 1956 дают чтение «покупает с вином воду». Вероятно, издателей смущало сочетание «вина воду», но при их чтении, вполне с виду осмысленном, повисает в воздухе слово «ценой» — оно не только лишнее, оно ни к чему не относится и ни к чему не присо­единяется. Сразу отмечу, что уповать у Кантемира на слова-«за-тычки» (по терминологии В. К. Тредиаковского), грамматические не­правильности и солецизмы — дело почти безнадежное. Издательские конъектуры должны иметь веские основания, поскольку Кантемир исключительно педантично относился к грамматике. В его приме­чаниях часто встречаем пояснения. Например, к стиху «Гордость, леность, богатство — мудрость одолело» (61) — «Мудрость одолело. В сем месте мудрость есть винительного падежа» (67). К стиху «Сосед наш был знатному слуга господину» (128) — «Вместо знат­ного господина слуга. Обыкновенно во Святом писании дательный падеж вместо родительного употреблять» (142). Или: «И спина гнет­ся ему. Ему вместо его. Часто так и некрасиво дательный вместо винительного употреблять можно» (178) — и целый ряд других по­яснений. О словах-«затычках» он резко заметил: «Часто подлым стихотворцам случается те тринадцать слогов дополнять речми, ко­торые к делу никакого сношения не имеют» (177).

3 Имеется в виду издание, подготовленное И. С. Барковым: Сатиры и другие стихот­ворческие сочинения князя Антиоха Кантемира с историческими примечаниями и кратким описанием его жизни. СПб., 1762 (далее — изд. 1762).

4 Кантемир А. Д. Соч., письма и избр. переводы / Ред. изд. П. А. Ефремова. СПб., 1867. Т. 1. С. 102 (далее —изд. 1867).

4

Вот еще пример поспешной конъектуры. Во II сатире Филарет утверждает, что

Грамота, плеснью и червями Изгрызена, знатных нас детьми быть свидетель — Благородными явит одна добродетель (70).

Прочитаем описанным выше способом первые два стиха, сразу переводя оборот асе. + inf. придаточным предложением: «грамота, плеснью и червями изгрызена, свидетель, что мы суть дети знатных». И это соответствует примечанию Кантемира: «Грамота <...> засви­детельствует, правда, что мы происходим от знатных людей» (79). Однако изд. 1762, 1867 и 1956 печатают не «быть свидетель», как в рукописи, а «есть свидетель», т. е. в их понимании «есть» относится к «свидетель» («грамота <...> есть свидетель»), тогда как в действи­тельности правильное чтение «быть» относится к «нас». При видимой правильности чтения «грамота <...> есть свидетель» вторая половина фразы («знатных нас детьми») синтаксически не соотносится с пер­вой, повисает в воздухе и не дает смысла.

Наконец, последний пример необоснованной конъектуры, чрез­вычайно выразительной. Сатир, осуждая пьянство на Николин день, никак не может взять в толк,

Что глупой народ людей угождая страсти. Мнился Бога чтить, вином наполняя брюхо (126).

Изд. 1956 печатает «глупый народ». «Глупый» •— прилагательное мужского рода в именительном падеже, тогда как рукопись дает «глупой» — дательный падеж женского рода, и это определение от­носится к слову «страсти», что и объясняет Кантемир: «Слова сего стиха в сродном порядке так бы должны лежать: что народ, людей угождая глупой страсти» (141).

Кантемир постоянно объясняет, что он употребляет «несродный» порядок слов, например:

Да всяк открывать свое мнение свободен, Если вредно никому и законов сила Чтительна нужду молчать в том не наложила (163) .

«Сродным порядком так бы речи лежать должны были: да всяк свободен (волен) открывать свое мнение, если никому вредно (если оно никому не вредит) и если чтительная сила законов не наложила в том нужду молчать (если законы не запрещают о таком деле говорить)» (171). В примечании автор трижды в скобках раскрывает смысл сказанного, т. е. не уверен в его правильном понимании, даже когда слова расставлены в «сродном» порядке.

Однак как время того, кто не примечает Причины дел, учинить искусным не знает (157) .

«Сродным порядком слова так бы лежать должны: как время не знает (то есть не может) учинить искусным того, кто не примечает при­чины дел» (165).

5

И плодоносный Нил, что наводняет Царство, богатством славно, славно делы (201).

«Сродным порядком слова так бы лежать должны: и царство, богатством славное, славное делами, что (вм. которое) плодоносный Нил наводняет, ощущает пользу твоих законов» (207).

Кроме слов «сродным порядком» Кантемир иногда пишет: «По­рядочное расположение слов сие быть должно» (231) или «Порядок слов есть следующий» (231), но чаще всего он просто расставляет в примечаниях слова в нужном порядке и поясняет их, например:

речь твою к исправленью нраву Людей поздному предать потомству потщуся (123).

«Стараться буду, чтоб на многие будущие веки и на самые позд­нейшие речь твоя потомкам нашим служила в исправление их нра­вов» (139—140).

И таких примеров в стихах Кантемира, не только в сатирах, но и в песнях, и в баснях много. Примечательно, что поэтический синтаксис сатир Кантемира от первоначальной редакции к оконча­тельной не упрощается, что было бы естественно, а усложняется. Приведу несколько примеров. Первоначальная ред.:

для одного в планете пятна ночь не спати (364) —

окончательная ред.: за одним ночь пятном не спать целу (59);

первоначальная ред.: Ведь мы для сообщества в свете сотворенны (364) —

окончательная ред.: Люди мы к сообществу божия тваоь стали (59) —

и комментарий: «Бог нас создал для сообщества» (65); первоначальная ред.:

Осады, окоп, наступ когда поминаю. Чаешь ты, что арапским языком болтаю (373) —

окончательная ред.: Арапского языка — права и законы Мнятся тебе дикие русску уху звоны (75) —

и комментарий: «Самые речи право, закон кажутся тебе речми арапского языка, дикими русскому уху» (86); первоначальная ред.:

Примечать, чтоб искусству не было обиды. Чтоб в граде зелеі кафтан не досаждал глазу (375) —

6

окончательная ред.: Чтоб летам сходен был цвет, чтоб тебе в образу, Нежну зелен в городе не досаждал глазу (72).

Вторую строку в последнем примере читаем так: «Чтоб зелен (т. е. цвет) в городе не досаждал нежну глазу». Изд. 1956 инверсии не принимает и печатает «нежну зелень», не учитывая, что при таком чтении, с виду логичном, предложение рассыпается.

Инверсии и гипербаты Кантемира, а также его беспрецедентные межстиховые переносы постоянно готовят читателю такие семан­тические ловушки. Кроме «нежной зелени» это и упоминавшиеся «вина воду» (т. е. «вода вина»?), «глупой народ» и «любитель при­лежный небес» в стихах:

любитель прилежный небес числить всякого удобно светила путь и беглость (159),

т. е. «прилежный любитель удобно числить путь и беглость всякого светила небес» (ср. в примечании «светила небесные», 160). Еще пример:

Хвалы нужда из его уст твои потянет (160).

«Хвалы нужда» тоже семантическая ловушка, смысл стиха таков: «Нужда потянет из его уст твои хвалы», что соответствует приме­чанию Кантемира: «Станет тебя хвалить не добровольно, но по нуж­де» (167).

Кантемир вообще исключительно педантичен в своих примеча­ниях, это, скорее, комментарии к изданию римского классика, часто начинающиеся словами «сиречь» или «то есть». Он может давать даже варианты прочтения текста, например: «Не претит. Вместо не запрещает, не мешает» (78); «Одолел ли кто враги. Получил ли кто победы над неприятельми отечества; усмирил ли кто их своими трудами военными» (105); «Где счастье людей растет на слабой соломе. Где людей счастье столь хлипко, как солома, или счастье людей основано на соломе, то есть основании, чрезмерно хлипком» (143) и др.

Эти и приведенные ранее примечания демонстрируют еще одну особенность стиля Кантемира: комментарий обычно больше по объ­ему комментируемого места — автор добавляет пропущенные слова, служебные части речи и т. д., т. е. в поэтическом тексте он следует одной из высших добродетелей стиля — «краткости» (brevitas), це­нимой как римскими классиками, так и гуманистами. В этой связи отмечу еще один латинизм Кантемира — употребление одинарного отрицания: «один другого добру никогда завидит» (398), «никую надежду себе ждет» (399), «и никого знают» (405), «вредно никому» (163). О том, что это примета именно стихотворного стиля, свиде­тельствует употребление в примечании русского двойного отрица­ния: «никому вредно (если оно никому не вредит)» (171).

7

Если предварительно суммировать наблюдения над поэтическим синтаксисом Кантемира, а именно над теми его чертами, которым он сам в комментариях придавал значение, то вывод можно сфор­мулировать примерно следующий. Кантемир создает в сатирах прин­ципиально новый поэтический синтаксис, ориентированный на клас­сическую поэзию и использующий ее средства, благо именно сла­вянские языки позволяют это осуществить. Имитируя латинский стих, Кантемир с небывалой в предшествующей истории русского стиха интенсивностью использует инверсии,5 переносы и другие приемы (оборот асе. + inf., одно отрицание или нечастые ранее рито­рические фигуры, как хиазм и гипербат), сознательно усложняя от редакции к редакции свой стиль. Он не только пишет «с трудом», но и трудно — чтение его поэзии это труд, требующий интеллектуаль­ных усилий.

Прекрасно осознавая свое новаторство, Кантемир все же оста­вался реалистом: таким стилем написан не весь текст сплошь, это тенденция, явно ощутимая и подчеркиваемая в примечаниях. В при­мечаниях же она и объясняется: чтобы новация была усвоена, она должна быть понятна (ср.: «Хвально в стихотворении употреблять необыкновенные образы речения и новизну так в выдумке, как и в речении искать; но новость та не такова должна быть, чтоб читателю была невразумительна» — 177). И вообще, любая новация в своем конкретном воплощении всегда результат не только конфликта, но и компромисса с существующей традицией. В этом же направлении в это же время экспериментировал В. К. Тредиаковский, который учился у тех же учителей в Славяно-греко-латинской академии. Но он экспериментировал безоглядно и бескомпромиссно. В результате его ранние стихи, особенно в переводе «Аргениды»,6 трудны для восприятия. Меру стиля он усвоил позднее.

Несмотря на приводившиеся, а также многие другие примеры сложного поэтического синтаксиса Кантемира, требующие грамма­тического разбора для полного их понимания, неоспоримым является и то, что читатель, хоть сколько-то начитанный в литературе XVIII в., понимает сатиры Кантемира без усилий. Они не производят впечат­ления ученой поэзии (хотя, на мой взгляд, именно таковой являют­ся). Каковы причины такого восприятия? Одна из них чисто техниче­ского свойства: по типографским причинам и вопреки пожеланиям Кантемира примечания никогда не читаются вместе с текстом сатир. Между тем примечания, напечатанные сразу под комментируемым

5 На свободной порядок слов у Кантемира, заимствованный из латинской поэзии, обратил внимание Д. И. Чижевский (см.: Čizevskij D. History of russian literature: From the eleventh century to the end of the Baroque. The Hague, 1960. P. 395). Другую трактовку синтаксиса Кантемира см. в кн.: Тимофеев Л. И. Очерки теории и истории русского стиха. М., 1958. С. 289—294. Следует указать, что одинарное отрицание фактически является церковнославянизмом, отмеченным как верная форма в грамматике Мелетия Смотрицкого, — см.: Успенский Б. А. История рус­ского литературного языка (XI—XVII вв.). München, 1987. С. 212—213.

* См.: Николаев С. И. Ранний Тредиаковский: (Первый перевод «Аргениды» Д. Бар­клая) / / Рус. литература. 1987. № 2. С. 95—96.

8

стихом, должны заставить читателя задуматься, и не только над синтаксисом. Но примечания помещались после текста сатир и еще в XIX в. не воспринимались как интегральная часть авторского за­мысла — их автором считался Барков. Вторая причина — из области поэтической техники. «Перенос позволен, — провозгласил Канте­мир. — А весьма он нужен в сатирах, в комедиях, в трагедиях и в баснях, чтоб речь могла приближаться к простому разговору. К тому ж без такого переносу долгое сочинение на рифмах становится уху докучно частым рифм повторением, от которого напоследок про­исходит не знаю какая неприятная монотония» (414). Обилие межстиховых переносов ускоряет чтение и течение стиха, сложные инверсии и семантические «ловушки» могут не замечаться. Но все же главная роль в «приближении к простому разговору» отведена лексике.

Просторечие ворвалось в сатиру столь стремительно и властно, что до сих пор некоторые слова печатаются с отточиями. О языке сатир написано много и написано справедливо. Мне бы хотелось выделить один аспект. Часто цитируют признание Кантемира, что «автор писал простым и народным почти стилем», забывая продол­жение фразы: «...в чем, мне мнится, последовал он стихотворному правилу, которое велит, чтоб сатиры были просты» (268). О каких правилах может идти речь? Никаких русских правил не было и быть не могло. Кантемир, создавая свой язык, исходил из правил классиче­ской сатиры. Остановлюсь на одном аспекте языка Кантемира — на пословицах.

Употребление пословиц и поговорок сатириком изучено подробно с точки зрения проблемы «литература и фольклор».7 Это, безусловно, допустимый и необходимый аспект изучения, и оно бы только выигра­ло, если бы можно было доказать, что Кантемир понимал пословицу как фольклорный жанр. Между тем в конце XVII — первой трети XVIII в. «пословица» означает прежде всего «слово», «высказывание»,8

и собирали их, имея в виду их лингвистическое и фразеологическое значение. Пословица в литературном тексте была прежде всего фактом и признаком разговорного языка, недаром употребление пословиц в текстах той поры сопровождается квалификаторами типа «как говорят». Однако в этих сборниках зафиксированы не только пословицы и пого­ворки, но и явно книжные выражения, которые просто были на слуху, как библейские крылатые слова, так и цитаты из литературных произведений. '

7 См.: Русская литература и фольклор: (XI—XVIII вв.). Л., 1970. С. I l l —113; Леонов С. А. Пословицы и поговорки в творчестве А. Д. Кантемира / / Лите­ратура древней Руси и XVIII в. М., 1970. С. 312—326. Далее ссылки на эту работу даются в тексте сокращенно: Леонов с указанием страницы.

8 См.: Словарь русского языка XI—XVII вв. М.. 1991. Вып. 17. С. 184—185. ' См., в частности: Адрианова-Перетц В. П. Библейские афоризмы и русские пос­

ловицы / / ТОДРЛ. Л., 1971. Т. 26. С. 8—12; Малэк Э. Рукописные сборники пословиц и поговорок как материал для изучения репертуара русской литературы переходного периода / / Acta Universitatis Lodziensis. Folia litteraria.-Łódż, 1989. T. 25. S. 3—11. Предисловие к сборнику пословиц конца XVII в. перепечатано в кн.: Древнерусская притча. М., 1991. С. 305—307.

9

Другое дело, что для нас эти сборники и отдельные употребления являются фольклористическими фактами, для Кантемира это было живое использование метких слов, т. е. проблемой языка. Кстати сказать, само по себе употребление или неупотребление пословиц ни о чем не говорит. То, что их нет в «Житии» Аввакума или в стихах Ломоносова, ничуть не уменьшает их национального зна­чения в истории русского литературного языка. Кантемир же вполне следует рекомендациям европейских гуманистов, в частности Эразма Роттердамского: пословицы — украшение стиля. Примечательно, что Канхемир в примечаниях объясняет пословицы, что довольно нео­бычно, так как объяснение фразеологии носителю языка излишне. Например: «Вилами по воде писать — русская пословица, значит то же, что напрасно труд свой терять, понеже на воде букв изобра­жение удержаться не может» (170). В другом случае он для русской пословицы подбирает латинскую этимологию: «Ведь и в щах нет смаку без соли. — Без соли. В стихотворстве забавные и острые речи латин соль называются, и для того говорит автор, что смеялся иным для украсы своей сатиры, или прямо сказать: смешками посолил ее, чтоб была вкуснее уму чтущих» (238). |0 Добавлю, что и в пословице «вилами по воде писать» русские суть собственно только вилы, так как латинское выражение in aqua scribere известно издавна и встре­чается, например, у Катулла. "

Рассмотрение пословиц и поговорок Кантемира необходимо дол­жно учитывать вопросы интернационализации фразеологического фонда. Безусловно, значительная их часть — исконно русские. Но в их число неосновательно зачислены библеизмы и цитаты из римских классиков. Например: «Слово, однажды выпущенное из уст, летит невозвратно» (408). Цитата взята из «Письма <...> о сложении стихов русских». Кантемир источника не указал, но в данном случае он дословно процитировал свой же перевод послания Горация,|2 еще раз это же место он процитировал (в оригинале и в переводе) в примечаниях к третьей сатире (см. 103). Очевидно, что сопостав­ление этой фразы с пословицей «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь» (Леонов, 315) не имеет оснований. Напротив, сопостав­ление фразы «Слепец, как ведет слепца, в яму упадают» (233) со сборником пословиц конца XVII в. («Слепец слепца ведутся, а оба в яму упадутся» — Леонов, 315) совершенно справедливо. Дело, однако, в том, что это известные евангельские слова (Матфей 15, 14; Лука 6, 39).

В разряд авторских афоризмов, ставших пословицами, С. А. Ле­онов относит фразу «Виноград насадив, терние ращают» (131; Лео­нов, 318). Кантемир же поясняет это выражение: «Сиречь что за добро зло им воздается. Не помню в коем месте Бог чрез пророка Исайю говорит: "Насадих виноград и возрасте терние"» (143). Не-

ю Ср.: Бабичев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. М., 1988. С. 155—157.

11 См.: Там же. С. 343. 12 См.: Кантемир А. Д. Соч.. письма и избр. переводы. Т. 1. С. 501—502; Баби­

чев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. С. 237, 492.

10

смотря на то что ни в книге пророка Исайи, ни вообще в Библии этих слов нет, сознательная ориентация Кантемира на библейскую фразеологию очевидна.

Стчх • VII сатиры: Относят к сердцу глаза весть уха скорее (161) —

явно восходит к афоризму Сенеки «Люди больше верят глазам, чем ушам». І3 А следующий стих:

Пример наставления всякого сильнее (161) —

Кантемир комментирует: «Свыше всякого совета, свыше всякого на­ставления пример силен. Ролен, следуя Сенеке, того ж мнения» (168). Сенеку Кантемир не цитирует, но имеет в виду его слова «Долог путь поучений, короток и успешен путь примеров». 14 Также и выражение «Мед держи на языке, а желчь всю прячь в грудях» (ПО) восходит не к русской пословице «На язычке медок, а на сердце ледок» (Леонов, 314), а к словам Плавта «В меду ваш язык, но сердце в желчи». |5 Примечательно, что свой стих Кантемир разъясняет так, как обычно он делает в отношении заимствованных или книжных выражений: «То есть весь гнев, всю злобу в себе таи, а словами льсти» (116).

Из выражений, которые Кантемир, по мнению С. А. Леонова, взял «непосредственно из народной речи» (Леонов, 316), отметим еще два. Для стиха из III сатиры «Кастор любит лошадей, а брат его — рати» (99) Кантемир сам указывает в примечаниях источник у Горация (108). А выражение «с глаз <сойти>» (72) восходит либо к Проперцию, |6 либо к латинской поговорке «Procul ex oculis, procul ex mente».

Первый стих VI сатиры «Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен» (147) напрасно сопоставляется с пословицей «Кто малым недоволен, " тот большого не достоин» (Леонов, 316). По смыслу эти выражения далеко не эквивалентны, даже противопо­ложны. В стихе Кантемира отчетливо слышна горацианская тема, уместно привести и слова Сенеки: «Disce parvo esse contentus» («Учись малым быть довольным»). 18

13 См.: Бабичев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. С. 317; Тимошенко И. Е. Литературные источники и прототипы трехсот русских по­словиц и поговорок. Киев, 1897. С. 47.

14 См.: Бабичев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. С. 416. 13 См.: Тимошенко И. Е. Литературные источники и прототипы трехсот русских

пословиц. С. 93; Бабичев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. С. 439.

16 См.: Тимошенко И. Е. Литературные источники и прототипы трехсот русских пословиц. С. 113.

17 С. А. Леонов цитирует пословицу не точно: «Кто малым доволен». Ср.: По­словицы, поговорки, загадки в рукописных сборниках XVIII—XX вв. М.; Л., 1961. С. 55.

18 См.: Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое: Опыт русской фра­зеологии. СПб., 1901. Т. 1. С. 77.

11

Завершая III сатиру, Кантемир говорит о стихах: кто же мои (и я не без пятен)

Исправит — тот честен мне будет и приятен (99) —

и комментирует: «И я не без пятен. И я не без погрешег, ' \!08). Книжный характер выражения выдает двойное отрицание, скорее всего, это парафраз вошедшего в пословицу стиха Горация «Vitus nemo sine nascitur». Впрочем, не исключено, что это библеизм (ср.: «Никто же без греха, един токмо Бог»). Для Кантемира возможна и контаминация обоих источников. Для «Песни II. О надежде на Бога» «основание» Кантемир взял «из Евангелия и Горация», за­метив: «Чудно, сколь меж собою Спаситель и римский стихотворец согласуются» (204). Цель этого паремиологического экскурса, по не­обходимости беглого и краткого, — показать, что как просторечие Кантемира осложнено латинизированным синтаксисом, так и искон­но русская фразеология инкрустирована классическими цитатами, а какие-то фразеологические единицы созданы явно самим Кан­темиром.

Завершая наблюдения над поэтическим стилем Кантемира, приведу выдержку из его «Письма... о сложении стихов русских». Порицая французский язык, он говорит: «Язык французский не име­ет стихотворного наречия; те ж речи в стихах и в простосложном сочинении принужден он употреблять <...> Наш язык, напротив, изрядно от славенского занимает отменные слова, чтоб отдалиться в стихотворстве от обыкновенного простого слога и укрепить тем стихи свои; также полную власть имеет в преложении (т. е. инверсии. — С. # . ) , которое не только стих, но и простую речь украшает» (408). Эта формулировка исключительно полно и ясно отражает всю титаническую работу Кантемира над стилем сатир. Впервые в истории русской поэзии он поставил и выполнил задачу по созданию поэтического языка («стихотворного наречия»), причем понимал его функцию вполне в духе лингвистических концепций XX в. По его мысли, поэтический язык должен отличаться от языка литературного («обыкновенного простого слога») как лексически, так и синтаксически. Поразительный поэтический стиль Кантемира — не меньшее по значению создание, чем сам жанр сатиры, причем одно создавалось для другого. Но в отличие от жанра, который сразу вошел в литературу и создал автору славу, стиль сатир в литературе не привился.

Что позволяет прийти к такому выводу? В 1740—1760-х гг. были написаны разными авторами три сатиры в подражание Кантемиру. В сатире «На состояние сего света. К Солнцу» подражание Кантемиру наиболее очевидно, она была включена в корпус его сочинений (см. 181—189). Две другие сатиры, опубликованные В. Н. Перетцом — «Сатира на скупого человека» и «Descriptio Bacchi», также подражают Кантемиру, а в одной есть и прямые из него заимствования. " Однако в так называемой IX сатире нет следов разбиравшегося ра-

19 См.: Перетц В. Н. Неизвестные подражатели кн. А. Д. Кантемира / / ИОРЯС. 1928. Т. 1, № 2. С. 335—357.

12

нее поэтического синтаксиса Кантемира, она написана гладко и усвоила (как и вся дальнейшая русская сатира) лишь просторечие сатирика. Межстиховые переносы ограничены рифмующимся дву­стишием, и только один раз фраза переходит в следующее двустишие. В тексте не ощущается привычная у Кантемира классическая подк­ладка, а в примечаниях нет и следа его блестящей эрудиции. В «Сатире на скупого человека» инверсий и переносов нет, нет и неясных синтаксических мест, только в сатире на пьяниц много переносов, но в целом «стихотворного наречия» Кантемира нет и здесь. К тому же у Кантемира «переносимая» часть синтаксической единицы более краткая (обычно не доходит до цезуры) и меньше связана по смыслу с последующим текстом. Именно такой тип пере­носов был позднее «несносен» и «противен нежному слуху» Тре-диаковского.20 Обе сатиры, кстати, написаны в семинарской среде, где латинские штудии были в программе, но это никак не повлияло на верное воспроизведение стиля Кантемира.

Издания сатир 1762 и 1956 гг. — это прежде всего зафиксирован­ное прочтение и понимание текста. И. Барков, как известно, 2|

исправлял слог и синтаксис по своему вкусу и в соответствии с литературной нормой своего времени, устраняя как отдельные цер­ковнославянизмы, так и некоторые просторечные слова. Изд. 1956 стремилось авторский текст сохранить, но, как было показано ранее, не приняло ряд сложных чтений. Кстати, и это издание поновляло лексику: так, вместо «посмешка» академического списка 1755 г. в изд. 1956 читаем «насмешка», вместо «странноприимство» — «гос­теприимство», вместо «похлебник» (т. е. льстец) другое по смыслу слово «нахлебник», вместо «подошево» — «подошва», вместо «чоко-лад» — «шоколад» и др.

Можно назвать две причины невосприятия поэтического стиля Кантемира в XVIII в. ,06 одной было уже сказано в самом начале статьи. Простота стиля его сатир — это видимая простота. В дейст­вительности поэтический язык Кантемира элитней. Добиться такой простоты при истинном подражании можно лишь колоссальным тру­дом и то при наличии образованности, равновеликой той, что была у Кантемира. Его элитарный стиль был реакцией на «неприятную монотонию» старой силлабики, на стихотворную продукцию, на­пример, Иоанна Максимовича, о котором и высказался пренебре­жительно, и других поэтов, пишущих, «стоя на одной ноге». И Кантемир был не одинок в своих оценках Несколько ранее Феофан Прокопович писал одному из знакомых, что «в академии стихотвор-ствуют до тошноты». Сам Феофан ушел в поэзию для себя, недаром XVÍII в. не знает Прокоповича-поэта — о его стихах не упоминают ни В. К. Тередиаковский в статье «О древнем, среднем и новом стихотворении российском», ни Н. И Новиков в «Опыте историче-

2 0 См.: Тредиаковский В. К. Соч. и переведы. СПб., 1752. Ч. 1. С. 109; Тимофе­ев Л. И. Очерки теории и истории русского стиха. М., 1958. С. 346.

21 См.: Моисеева Г. Н. Иван Барков и идание сатир Аптиоха Кантемира 1762 г. / / Рус. литература. 1967. № 2. С. 1С2—115.

13

ского словаря о российских писателях». Но как бы Кантемир ни осознавал свое новаторство на фоне этой традиции, и как бы он ни объяснял свой стиль в примечаниях — он не был услышан.

Вторая причина более объективного характера, и здесь он был бессилен. Создавая новый поэтический язык, Кантемир стремился отделить его от «обыкновенного простого слога», т. е. языка литера­турного. Но все дело в том, что литературного общепринятого языка еще не было,гг а церковнославянский стремительно утрачивал эту функцию, что и ощущал Кантемир. Как раз на первые десятилетия XVIII в. приходятся поиски основы литературного языка, завершив­шиеся в конце концов в трудах М. В. Ломоносова. Но с точки зрения теории трех стилей, да и на фоне новой русской поэзии в целом язык Кантемира мог, вероятно, производить впечатление если не стилистической какофонии, то неупорядоченности. Реформа русско­го стиха тоже не способствовала лучшему усвоению особенностей его поэтики. А. С. Пушкин в черновых набросках плана статьи «О ничтожестве литературы русской» справедливо заметил: «Влияние Кантемира уничтожается Ломоносовым».23 Конечно, высочайший ав­торитет Кантемира-сатирика остался непререкаемым, но новая рус­ская литература усвоила жанр, а поэтический стиль остался свиде­тельством эстетических исканий Петровской эпохи, порождением которой он и был.

См.: Живов В. М. Культурные конфликты в истории русского литературного языка XVIII—начала XIX в. М., 1990. Пушкин А. С. Поли. собр. соч. М.; Л.. 1949. Т. U . C . 495.