Урок лагерной поэзии:

«Нет, никогда так Пушкин не звучал…»

Красный террор сметал особое сословие людей, пропитанных словом, музыкой, живописью мирового классического искусства, для которых Пушкин, наравне с Данте, Гете, Шекспиром, Блоком и другими гениями слова был символом духовной высоты, стойкости и сопротивления. В лагеря, в смерть, в лучшем случае – вэмиграцию, уходили тысячи и тысячи образованных, утонченных возвышенных душ, а вместе с ними исчезала высокая культура слова, мысли, чувства и чести. Если бы все они остались живы! Поэты, писатели, переводчики,педагоги, мыслители, ученые, инженеры, журналисты, искатели истины и подвижники духа…. Увидеть бы чудный сон о России, избежавшей самоуничтожения, в которой русская поэзия Серебряного века продолжила бы свое развитие, вовлекая в возвышенное поэтическое поле все больше людей и тем самым преображая общество изнутри светом искусства.

А потому странно, когда сегодня сетуют на кризис культуры, образования, нравственности. Сомнительно самонаше право называть культурой, искусством, нравственностью то, что если и уцелело в горниле репрессий, было либо отвергнуто, либо безвозвратно уничтожено в своей внутренней сущности, выпотрошено и набито мертвыми идеологическими догмами, подобно тому, как чучело набивают мертвой материей.

1

Лагерная поэзия в лучших своих проявлениях – золотой эталон русской культуры, нравственный ориентир и высокая трагическая школа вопрошания о сущности жизни перед лицом смерти. Оказавшись в плену безжалостного насилия, поэты и поэтические души Серебряного века видели в художественном слове спасительную силу, способную утешить, укрепить и наполнить смыслом их жизнь, раздираемую хаосом бессмысленного террора.

Стихи, стихи! — за все утерянное нами, Накап смолы душистой в срубленном лесу! Но ими жив сегодня я! Стихами, как крылами, Сквозь тюрьмы тело слабое несу .

А.Солженицын

*

«И с человечеством вновь через вас родня…»

ОЛЬГА АДАМОВА-СЛИОЗБЕРГ (1902-1991), арестована вслед за мужем в 1936 г. (отбывала срок в Москве, на Соловках, в Казани, Суздале, на Калыме до 1944 г.), второй срок в 1949-1955 гг.(Бутырка, ссылка в Караганду), автор широко известных лагерных мемуаров «Путь» (др. название - «Воспоминания»).Свои стихи не

2

предназначала для печати. (http://antology.igrunov.ru/authors/adamova/)

КНИГИ

Когда ночами мучима тоской,Ища напрасно отдых и покой,В пережитом ответа я искала:Что жизнь мою и гибель оправдало?Когда я видела, что целый светВраждебен мне, что мне опоры нет,Чтоб смертную тоску от сердца отгонять,Я принималася в уме перебиратьСтихи любимые. Сквозь тьму веков, сквозь дали,Сердца родные сердцу вести слали,И отзывалися слова в душе унылой,Как ласка друга, трепетною силой.В реке поэзии омывшися душой,Я снова в жизни силу находила:У Пушкина гармонии училась,У Кюхельбекера – высокой и прямойГражданской доблести, любви к искусствуИ чистой дружбы сладостному чувству.Веселой радости в безжалостном бою,

3

Бездонной нежности и мужеству терпеньяУчилась у насмешливого Гейне,Свободе жизнь отдавшего свою.И Лермонтов, могучий мрачный гений,Мне раскрывал весь мир своих мучений.И вас, учителя людей, я вспоминала,Ромен Роллан и Франс, Тургенев и Толстой,В мир ваших мыслей погружась душой,Я горькую печаль свою позабывала.

И с человечеством вновь через вас родня,Гнала ночной кошмар и шла навстречу дня.

В этом стихотворении есть трогательная простота и безыскусность гимназического стиха, автор которого c ученическим благоговением обращается к писателям как к друзьям и наставникам, выделяя в каждом из них то, что может поддержать человека в казалось бы безвыходной ситуации беспросветного страдания. «Смертная тоска», «горькая печаль», «мир мучений», «гибель», «душа унылая», «ночной кошмар» погружаются в «реку поэзии» как в очистительную купель и выходят из нее преображенными в «доблесть», «гармонию», «бездонную нежность», «мужество», «терпение» и «веселую радость» (!). Лирический сюжет о преображении отсылает нас к пушкинскому «Пророку», в котором душа героя из мрачной безысходности поднимается к вершинам чистоты и духовноймощи, вбирающей в себя весь мир. У Адамовой-Слиозберг пространство ночной камеры благодаря восхождению к поэзии расширяется до всего человечества («И с человечеством вновь через вас родня»), мрак тюремной

4

ночи рассеивается, и герой устремляется к свету («Гналаночной кошмар и шла навстречу дня»). Любимые писатели предстают своего рода армией спасения, собирающей силы из литератур разных стран и устремляющейся на помощь бедствующей душе. Контраст тюремного и литературного противопоставляет низкое – высокому, враждебное – дружескому, чужое – родному, слабое – сильному, бессмысленное – цельному и ценному.

*

ВАРЛАМ ШАЛАМОВ (1907-1982) – классик лагерной литературы, автор знаменитых «Колымских рассказов». В 1928 г. был отчислен из Московского университета как сын священника, выступал против Сталина, арестован в 1929 г. за участие в подпольной троцкисткой группе (Вишерский лагерь), в 1932 г. освобожден, а в 1937 г. вновь арестован на пять лет и направлен на Колыму, где в 1943 г. получил новый десятилетний срок за то,что назвал Бунина русским классиком. Освобожден в 1951 г..Многие годы заключения не имел возможности записывать

5

свои стихи и хранил их в памяти. Марина Ло Ре. Варлам Шаламов. Германия. 2007.

(http://www.solovki.ca/writers_023/shalamov.php)

По мотивам его произведений созданы два фильма: «Последний бой майора Пугачева» (2005) и «Завещание Ленина» (2007).

Шаламов – трагический поэт, для которого истинной поэзии не существует вне глубокого страдания. Он утверждал, что

Пока кровь не выступает на строчках – поэта нет, есть только версификатор. В лицейском Пушкине еще нет поэта, и напрасно школьников заставляют учить «Воспоминания в Царском Селе».

*

Минор в стихах действует сильнее мажора. «Евгения Онегина» мы запоминаем не потому, что это «энциклопедия русской жизни», а потому, что там любовь и смерть.

6

Пушкин – поэт, требующий взрослого читателя, требующий личного жизненного опыта, а также читательской культуры.

Поэзия — дело седых,Не мальчиков, а мужчин,Израненных, немолодых,Покрытых рубцами морщин.

Сто жизней проживших сполна Не мальчиков, а мужчин, Поднявшихся с самого дна К заоблачной дали вершин.

Познание горных высот, Подводных душевных глубин, Поэзия — вызревший плод И белое пламя седин.1962

Луна качает море.Прилив. Отлив...Качает наше гореНа лодке рифм.

Я рифмами обманутИ потому спасен,Качаются лиманы,И душен сон.

7

«Там я в сравнениях избитыхИскал избитых правоту…»

Одному из стихотворений Шаламов дает пушкинское название «Поэту» и посвящает его Борису Пастернаку, к которому в то время относился с благоговением как к идеальному воплощению поэтического гения. В 1952 г. Шаламов посылает Пастернаку свои стихи, что кладет начало их переписке и творческому диалогу. Пушкинское ишаламовское послания Поэту представляют две кардинальноразличные эпохи: у Пушкина в центре – романтический Гений-Царь, личность которого должна быть самовластной и независимой от недостойной его толпы. Заимствуя пушкинское название, Шаламов, возможно, хочет поддержать любимого поэта, напоминая ему о пушкинском призыве к независимости от суда глупцов в период, когдана Пастернака обрушились клевета, запреты и угрозы. В своем стихотворении Шаламов на первый план выводит автобиографический, подчеркнуто не романтический, образпоэта-узника, оказавшегося в пыточном аду и, подобно зверю, вырывающего жизнь из цепких когтей холода, голода, жажды и страха. Лагерному поэту нет дела ни до смеха толпы, ни, тем более, до ее восторженных похвал.У него нет даже бумаги, на которой он мог бы записать свои стихи. Лагерь уничтожил письменную культуру, осталась только устная память, хранящая голоса человеческого дотюремного прошлого. В этой ситуации предельного напряжения чистое слово поэзии помогает человеку сохранить свое сердце живым, остаться теплымв царстве льда, спасти в себе человека от звериной жестокости. Пушкинская проблема «похвалы-брани» важнадля живого поэта; ежечасно умирающий поэт ГУЛАГа спасает свою жизнь и свою душу перед лицом физической идуховной смерти.

8

А.С.Пушкин

ПОЭТУ

СОНЕТ

Поэт! не дорожи любовию народной.Восторженных похвал пройдет минутный шум;Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранитИ плюет на алтарь, где твой огонь горит,И в детской резвости колеблет твой треножник.

ПОЭТУ

Борису Пастернаку

В моем, еще недавнем прошлом,На солнце камни раскаля,Босые, пыльные подошвыПалила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза,Что ногти с мясом вырвал мне,

9

Рукой обламывал я слезы,И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитыхИскал избитых правоту,Там самый день был средством пыток,Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха,Седые потные виски,Моя соленая рубахаЛегко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.Казался чудом из чудесЛисток простой бумаги писчей,С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,Мочил отросшие усы.Я жил не месяцем, не годом,Я жить решался на часы.

И каждый вечер, в удивленье,Что до сих пор еще живой,Я повторял стихотвореньяИ снова слышал голос твой.

И я шептал их, как молитвы,Их почитал живой водой,И образком, хранящим в битве,И путеводною звездой.

Они единственною связьюС иною жизнью были там,Где мир душил житейской грязью

10

И смерть ходила по пятам.

И средь магического ходаСравнений, образов и словВзыскующая нас природаКричала изо всех углов,

Что, отродясь не быв жестокой,Успокоенью моемуОна еще назначит сроки,Когда всю правду я пойму.

И я хвалил себя за память,Что пронесла через годаСквозь жгучий камень, вьюги заметьИ власть всевидящего льда

Твое спасительное слово,Простор душевной чистоты,Где строчка каждая – основа,Опора жизни и мечты.

Вот потому-то средь притворстваИ растлевающего злаИ сердце все еще не черство,И кровь моя еще тепла.

«Сквозь мрачные затворы…»

Конечно, из всех пушкинских мотивов наиболее часто в лагерной поэзии звучали аллюзии на хорошо известное со школьной скамьи стихотворение «Во глубине сибирских руд…» («В Сибирь»), которое не было напечатано при

11

жизни Пушкина, а ходило в более чем двадцати рукописныхсписках, подобно тому как в списках ходила и потаенная лагерная поэзия. Поэты ГУЛАГа цитировали и перефразировали пушкинское послание декабристам на разные лады, примеряя его к себе как к новым жертвам бесчеловечного режима, наполняя известные образы новыми, порой неожиданными и контрастными смыслами. Важно сознавать, что это стихотворение Пушкина входило в официальный советский канон, заучивалось наизусть в школе, стало частью массового сознания, а первое и последнее четверостишья вошли в речевой обиход как крылатые выражения. Советская идеология рассматривала декабристов как первых русских революционеров и воспевала их восстание как «подвиг в борьбе с царским самодержавием». В лагерной поэзии декабристы из отцов-основателей революционного движения и советского строя превращались в символ их жертв. Идеологическая оценка менялась на прямо противоположную: советская власть представала как наследник царской деспотии, а ее жертвы становились новыми декабристами. Если собрать сохранившиеся лагерные стихи, написанные по мотивам этого канонического для советской культуры стихотворения Пушкина, то можно услышать многочисленныепоэтические диалоги, которые в разных лагерях, не зная друг друга, самые разные поэты вели с Пушкиным в своейдуше, часто не имея возможности записать свой отклик назнаменитое письмо в Сибирь. А сколько таких поэтическихбесед с Пушкиным исчезло в лагерях вместе с собеседниками Поэта?

А.С.ПУШКИН 

12

Во глубине сибирских руд   Храните гордое терпенье,   Не пропадет ваш скорбный труд   И дум высокое стремленье.     Несчастью верная сестра,   Надежда в мрачном подземелье   Разбудит бодрость и веселье,   Придет желанная пора:     Любовь и дружество до вас   Дойдут сквозь мрачные затворы,   Как в ваши каторжные норы   Доходит мой свободный глас.     Оковы тяжкие падут,   Темницы рухнут -- и свобода   Вас примет радостно у входа,   И братья меч вам отдадут.

ЛЕОНИД СИТКО

(http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=author&i=445)

род. в 1927 г., поэт, переводчик, литератор, правозащитник, переживший массовые расстрелы в оккупированном Николаеве, с 1942 по 1966 гг. был узником нескольких немецких и советских лагерей, в том

13

числе в 1950 г. получил срок за распространение собственных стихов. Автор мемуаров «Дубровлаг при Хрущеве», «Где мой ветер?» и др..

Нет, никогда так не блистало солнце,Великое и равное для всех,А для меня, лишенного утех,Зажатое, забитое в оконце.

Нет, никогда так Пушкин не звучал,Не долетал сквозь мрачные затворы,Как в те часы, когда по приговоруЯ двадцать пять «законных» получал…1951

Солнце в данном контексте - метафора Пушкина («солнца русской поэзии»), чье послание к декабристам наполняет заключенного чувством приобщенности не только к декабристам, но и к самому Пушкину – возможно,как ссыльному поэту, который был на волосок от заключения на Соловках, замененного по ходатайству Карамзина, Чаадаева и Ф.Глинки на южную ссылку. В соловецкой тюрьме сидели два предка Пушкина – его двоюродный дед Сергей Алексеевич Пушкин и дядя Павел Исаакович Ганнибал.

*

«Храните гордое терпение…»

ЮРИЙ ГРУНИН (род. 1921 г.) – поэт, прозаик, художник, скульптор, архитектор, три года (1942-1945) провел в немецких лагерях для военнопленных, а затем десять

14

(1945-1955) – в ГУЛАГе (Усольлаг и Степлаг). Тысячи сочиненных в лагере стихотворных строк, как и многие другие поэты ГУЛАГа, запоминал наизусть. Автор книг «Пелена плена», «Моя планида» и др.. Живет в Казахстанев г. Жезказган.

(http://www.proza.ru/avtor/grunin)

Поэтический парафраз «Гордое терпенье» (др. назв. «Заклинанье») написан в Степлаге.

ГОРДОЕ ТЕРПЕНЬЕ

Такие строки не умрут.Их вещий смысл постиг теперь я:«Во глубине сибирских рудхраните гордое терпенье».

15

Во глубине. В углу. В себе.В Сибири. В сером серебресвоих висков. Во льдах, в гранитек своей земле, к своей судьбетерпенье долгое храните.

  Не зло, не горечь, не печаль —   они пройдут угрюмой тенью.  Пред нами — дней грядущих даль. Храните трудное терпенье!

  Пусть ночью — нары, днём — кирка.  И пусть сердца легко ранимы,  пусть наша правда далека —   терпенье твёрдое храним мы.

   Оно нам силой станет тут,   спасёт от мрака отупенья.    Во глубине сибирских руд     храните гордое терпенье.                                                1952

Если стихотворение Ситко – это острое воспоминание-

переживание пушкинских строк, которые вспыхивают в

сознании автора во время чтения приговора, обрекающего

на долгие годы неволи, то стихотворение Грунина – это

размышление над пушкинскими строками, попытка понять

тот смысл, который поэт вкладывал в ключевое слово

«терпенье». Как терпеть? Что терпеть? Ради чего? Юрий

Грунин видит пушкинском послании пророчество («Их вещий

16

смысл постиг теперь я») об узниках ХХ века. Знаменитая

первая строчка «Во глубине Сибирских руд»

разворачивается как метафора «внутренней Сибири»,

душевных глубин, сердечного «угла» , сердца,

обледеневшего и окаменевшего от боли (глубина-угол-

гранит). Он заменяет эпитет «гордое» на «долгое»,

«трудное» и «твёрдое», подчеркивая тем самым, что

подвиг тюремного терпения не может быть лишь состоянием

души или жестом по отношению к мучителям, он требует

ежедневного тяжелого внутреннего труда на протяжении

многих однообразных лет изнурительных физических работ.

И это не тот «скорбный труд» декабристского движения, о

котором писал Пушкин, а нары и кирка, от которых

сознание человека погружается в «мрак отупенья», где

душой овладевают злоба и отчаяние. Юрий Грунин не

случайно в одном из вариантов называет стихотворение

«Заклинанием», в котором пушкинский призыв «Храните

гордое терпенье» наделяется магической силой мантры или

молитвы, укрепляющей душу человека. Сам Грунин

организовывал побеги в немецких лагерях и участвовал в

Кенгирском восстании 1954 г.. Его стихи и воспоминания

раскрывают независимый волевой характер автора,

которому крайне трудно было сохранять в лагере

терпенье «к своей судьбе, к своей стране», но которому

17

действительно была дана долгая жизнь («дней грядущих

даль») для того, чтобы рассказать правду о ГУЛАГе и

современности. (См. авторскую страницу Грунина на сайте

Стихи.ру: http://www.stihi.ru/avtor/grunin)

*

«Оковы тяжкие падут…»

Ранние «вольные» стихи Пушкина («Вольность», «К

Чаадаеву», «Деревня», «В Сибирь» и др.)

запоминались в первую очередь своими яркими

заключительными строками, полными надежды на торжество

свободы/вольности и триумф победителей, которых после

освобождения будут чествовать братья по духу и память

о которых увековечат благодарные потомки. Советская

реальность была прямо противоположной.

Освобождавшиеся из советских или немецких лагерей

попадали в атмосферу «большого лагеря», которым была

вся страна, оказывались во враждебном мире, где для

них, как правило, не было ни жилья, ни работы, а часто

ожидал и новый срок.

ДАНИИЛ АНДРЕЕВ

18

1906-1959, сын писателя Леонида Андреева, поэт,

религиозный писатель и мыслитель, визионер, автор

мистического трактата «Роза мира», поэмы «Ленинградский

апокалипсис» и мн. др. произведений. Арестован в 1947

г. за антисоветский роман «Странники ночи» (официально

– за покушение на Сталина), во Владимирской тюрьме

много писал, вышел в 1957 г. смертельно больным.

(http://icxc.narod.ru/links/dan.htm)

В трактате «Роза мира» Даниил Андреев дал высокую

оценку Пушкину как родоначальнику русской языковой

культуры:

««...Миссия Пушкина заключается в том, что, создав

емкий, гибкий, богатый и чрезвычайно выразительный

литературный язык, он этим дал решительный толчок

процессу развития всенародной любви к языку, к слову, к19

стиху и к самой культуре языка как основного средства

человеческого общения; вооружил следовавших за ним во

времени творцов этим совершенным средством для

выражения любых идей и чувств».

При этом в противовес стереотипу о радостном гении

Пушкина, Даниил Андреев, как и Шаламов, подчеркивал

трагический дух пушкинской поэзии:«Вот мы считаем, что Пушкин поэт высокий, поэт веселый,

смеющийся... Да это один из самых трагических поэтов, и не только внашей поэзии! Ведь у всех его героев трагические судьбы, все погибают.Что может быть более страшное, чем судьбы Онегина, Ленского, Татьяны?У Татьяны вся жизнь разбита, Ленский убит, а у Онегина что? Вспомнитегибель Марии в «Полтаве». Вспомните «Цыган», «Бахчисарайскийфонтан»... Вспомните его страшные строки:

Дар напрасный, дар случайный,Жизнь, зачем ты мне дана?

Я не знаю более страшного стихотворения ни у Гете,ни у кого. А «Медный всадник»? Ведь герой его нераздавленный государством Евгений, а сам поэт. Онкосвенно или прямо всегда живет в своем герое. Эта темавсе время мучила Пушкина».(Цит. по С. Б. Джимбинов. Пушкин в жизни и творчестве Даниила Андреева. – В кн.: Даниил Андреевв культуре ХХ века", М.:"Мир Урании", 2000)

В стихотворении «Пробуждение» Даниил Андреев можно

услышать аллюзию на пушкинскую ситуацию освобождения

(«Оковы тяжкие падут…», «Товарищ, верь…»), которую

20

сменяет мрачное видение мертвого города, окружающего

опустошенную душу бывшего зэка.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Я не помню, кто отпер засовы:

Нет, не ангел, не ты, не я сам,

Только ветер пустынный и новый

Пробежал по моим волосам.

Выхожу на безлюдные стогны.

Облик города мёртв, как погост.

В этажах затененные окна

Слепо смотрят на крыши и мост.

И всё тише в предместиях дальних,

Всё печальней поют поезда:

Есть укор в их сигналах прощальных,

Удаляющихся навсегда.

Уж метель не засыплет венками,

Не заискрятся пеной ковши:

Будто режущий гранями камень

Кем-то вынут из сонной души.

21

Ни надежды. Ни страсти. Ни злобы.

Мир вам, годы без гроз, без огня!

Здравствуй, едкая горечь озноба,

Ранний вестник свинцового дня.

1950

В том же 1950 г. в тюрьме он пишет панегирик Пушкину,

полный благоговения перед «учителем красоты», царем и

чародеем, сумевшим соединить самые противоположные

начала русской жизни, нигде более не находящие

примирения, кроме как в его творчестве.

У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ

Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый,Как самого себя он смог преобороть?Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив,Как слил в гармонию России дух и плоть?

Железная вражда непримиримых станов,Несогласимых правд, бушующих идей,Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,Таких, как этот царь, дитя и чародей.

Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,Он молча слушает хвалебный гимн веков,В чьем рокоте слились с имперским славословьемМолитвы мистиков и марш большевиков.

22

Он видит с высоты восторженные слезы,Он слышит теплый ток ликующей любви...Учитель красоты! наперсник Вечной Розы!Благослови! раскрой! подаждь! усынови!

*

Лагерный памятник Пушкину

НИКОЛАЙ БРУНИ

23

24

Н.А.Бруни. Автопортрет. Карандаш. 1937. Ухтпечлаг (КомиАССР).

(http://www.gulagmuseum.org/showObject.do?object=35088899)

1891-1938, священник, поэт, художник, скульптор, летчик, инженер-авиаконструктор, универсальный гений иззнаменитого итальянского рода художников и архитекторовБруни, во время Первой мировой войны был санитаром, затем летчиком; чудом выжив, в 1919 г. во время гонений на церковь стал священником, в 1921 г. в арбатской церкви Николы-на Песках служил панихиду по Блоку, на которой читал его и свои стихи, за что получил порицание от церковного священноначалия, был убежденным бессребреником (не брал денег с прихожан, зарабатывал сам), снял с себя сан после того, как церковь пошла на сотрудничество с советской властью, работал в ЦАГИ (г.Жуковский) и МАИ, арестован в 1934 г.по доносу аспиранта (лагерь Чибью (Ухта). Его предок, известный художник Федор Бруни, сделал посмертный рисунок Пушкина, а ровно сто лет спустя в 1937 г. к столетию гибели Пушкина лагерное начальство заказало Николаю Бруни памятник поэту, который, отлитый в 1990-х заново, стоит в Ухте. Автор же был расстрелян.

25

Ф.Бруни. Пушкин в гробу. Автолитография. 1837 г. (http://metodist.edu54.ru/node/47397?pid=4129)

Николай Бруни – пожалуй, центральная фигура для пушкинской темы в лагерной поэзии. В 2007 г. Л.Гладкова и А.Бот сделали о нем документальный фильм «Лагерный Пушкин». ( http://etvnet.com/tv/dokumentalnyie-filmyi-online/na-fone-pushkina-1937-2-seriya-lagernyij-pushkin/146064/)

О семейной легенде - посмертном портрете Пушкина - Николай написал в подчеркнуто легком «альбомном» стиле как о чем-то домашнем и родном:

Портрет карандашом:   Несчастье входит в дом,   Убитый, некрасивый,   Но, милый, милый, милый   В гробу лежит поэт.

26

   Вот подлинный портрет.   Нет пышности и блеска,   Для горя много места   Художник уделил,   Отчаяние излил.

* * *

   Прижизненно известный живописец   Портрет в гробу бессмертного поэта   Для не родившихся еще потомков пишет.   Подобного ему - нет Пушкина портрета.   А так мечтал он написать его живого,   В порыве дружеском, и молодого.   Не написал, не из-за многих дел,   Не то, чтоб не собрался - не посмел.

(http://komionline.ru/news/9824)

Удивительно и символично, что столетие со дня гибели Пушкина пришлось на 1937 г. – пик кремлевских

27

репрессий – и отмечалось с поистине некрофильском размахом, будто режим праздновал убийство Поэта как торжество смерти, массовой гибели талантов, свободы и человеческого достоинства как таковых. По стране гремел«дантесов пир», на котором тысячи пуль летели в невинных - среди которых были те, кто готовил Юбилейное собрание сочинений Пушкина и создавал памятник Поэту.

Николай Бруни видел свой мученический путь как нисхождение в ад и с христианской «радостью в страдании» поддерживал «новых декабристов».

ДЕКАБРИСТЫ

Звенит серебряный мороз,Бегут ленивые олени,Суровый тянется обоз,И длинные ложатся тени.

Сомкните мудрые уста,Отдайтесь радости в страданье,Пускай упрямая мечтаСозреет в северном сиянье.

Забудем счастье и уютИ призрак мимолетной славы,Пускай нас братья предают,Но с нами Данте величавый.

Сильней симфоний и стиховГреметь мы будем кандалами,

28

И мученики всех веков,Как братья старшие, за нами.

Пусть нам свободы не вернуть,Пусть мы бессильны и бесправны!Но наш далекий, трудный путьПостигнет прозорливый правнук.

О, не оглядывайтесь вспять,О, не заламывайте руки -Для тех, кто любит, нет разлуки,Так солнце может мир обнять!

Поселок Чибью, 1937

Это стихотворение называют завещанием Бруни. В отличие от Пушкина, убежденного в том, что «оковы тяжкие падут», Николай Бруни не верит в освобождение (Пусть нам свободы не вернуть…), он призывает отринуть счастливое прошлое и твердо следовать по пути страдания, вступив в многочисленный многовековой ряд мучеников (И мученики всех веков,/Как братья старшие, за нами.), чьи страдания важнее и выше самого высокого искусства (Сильней симфоний и стихов/Греметь мы будем кандалами). И вновь, как во многих лагерных стихах, земной ад противопоставляется более высокой духовной художественной реальности, в которой человек может найти опору (Пускай нас братья предают,/Но с нами Дантевеличавый.). Подобно Пушкину, который в элегии «Вновь я посетил…» обращается к будущим поколениям (Здравствуйплемя/ Младое, незнакомое!) в надежде на то, что памятьо нем сохранит его внук, Бруни уповает на «прозорливого

29

правнука» – на будущие поколения, которые смогут понять суть трагического опыта ХХ века. Поэт, заключенный в неволю, ощущает себя в расширенном историческом времени и космическом пространстве («Так солнце может мир обнять!»), его внутренний мир возносится до северного сияния небес, Данте ведет его по кругам ада, а за ним следует сонм страдальцев. Эта монументальная картина шествия мучеников всех веков напоминает библейское видение воскресших праведников (Откр. 7:4-17).

*

30

Пушкинская осень

Осень для Пушкина – многогранный символ пышной красоты и хрупкости, уязвимости и торжества жизни перед лицом смерти, мощи внутренних творческих сил и любви к слабым, отвергнутый, умирающим. В центре пушкинской элегии «Осень» - образы нелюбимого ребенка и чахоточнойдевы, которые вызывают нежное сострадание поэта. Осенний мотив развивается как призыв к милосердию, к жалости, не унижающей, а возвышающей человека до тихой любви, растворяющей в себе боль другого. Осеннее умирание воспето Пушкиным как смиренное безропотное принятие страданий, как жизнь у края таинственного безмолвия.

V

Дни поздней осени бранят обыкновенно,Но мне она мила, читатель дорогой,Красою тихою, блистающей смиренно.Так нелюбимое дитя в семье роднойК себе меня влечет. Сказать вам откровенно,Из годовых времен я рад лишь ей одной,В ней много доброго; любовник не тщеславный,Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

VI

Как это объяснить? Мне нравится она,Как, вероятно, вам чахоточная деваПорою нравится. На смерть осуждена,Бедняжка клонится без ропота, без гнева.Улыбка на устах увянувших видна;Могильной пропасти она не слышит зева;

31

Играет на лице еще багровый цвет.Она жива еще сегодня, завтра нет.

ГЮНТЕР ТЮРК

(www.bard.ru)

1911-1950, сын московского врача Густава Тюрка, обрусевшего немца, воспитанный отцом в толстовском духененасилия, пацифизма, личного совершенствования и простого труда. В 1931 году семья уезжает с коммуной толстовцев в Западную Сибирь обживать новые земли. Отец погиб на Соловках, Гюнтер Тюрк был арестован как член коммуны «Жизнь и труд», провел три года в тюрьме,семь лет в мариинских лагерях (1936-1946) и умер в ссылке. Многие стихи, созданные в тюрьме, записать смогтолько после освобождения. Ни одного стихотворения не было опубликовано при жизни.

32

Осенние стихи Тюрка развивают пушкинский женский образосени (девы-подруги-матери), безропотной, «беззащитно-безгласной» и внутренне просветленной. Пушкин в творчестве Тюрка встречается с Толстым, чьи идеи непротивления злу насилием усиливают пушкинский мотив смиренного ухода из жизни в тишину вечности. Предчувствуя смерть, Тюрк прощается с осенью как близким другом, который утешал его в неволи. В стихотворении «Последняя осень» повторяются слова о «прощальной истоме», будто герой растворяется в осеннемсером мареве, сливаясь с миром. Затем он по-пушкински радостно переходит от размышлений о смерти – к приветствию, обращенному к тем, кто придет ему на сменуи заново наполнит опустевший дом смехом.

К ОСЕНИТы, прозрачная, ты, солнцеясная,Ты, подруга моей нищеты,Пред судьбой беззащитно-безгласная,Мне светло улыбаешься ты.

И когда я, печалью поверженный,Не могу не роптать, не пенять,Ты все той же улыбкою сдержаннойУтешаешь, как умная мать.

Мы с тобой уж давно заприметили:Паутинками в наш обиходВходит проседь. По этой примете ли

33

Я всегда узнавал твой приход?

Или только по праздничной светлостиЛучевого пробора в листве,По смиренной твоей безответности,По гроздям костяники в траве?

Или только по самозабвению,На котором мечты сожжены?Или только по дальнему пениюВездесущей твоей тишины?22.9.1947

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬОтдал я сердце прощальной истомеВ эти последние серые дни.В поле, в лесу, как в покинутом доме —Я, да деревья, да тучи одни.

Голые стены, скрипучие двери,Ветошь в углу да пустая кровать...Нет, в этом доме не вечны потери —Снова его предстоит обживать.

Все, что ушло, улетело, вернется.Будут и песни, и радость, и грусть.Девичий смех зазвенит у колодца.Девичий смех... Только я не вернусь.

Я не вернусь, и в прощальной истоме

34

Благословляю любить и растиВсех, кто придет, кто живет в этом доме.Осень, последняя осень, прости!

В непротивлении злу насилием Толстой делал акцент на слове «насилие», подчеркивая, что злу необходимо последовательно сопротивляться, но только не насильственными методами. У Гюнтера Тюрка есть острые обличительные стихи и поэмы, самое известное из которыхнаписано в форме сонета как послание поэтам, но по стилю и интонации скорее напоминает оду Пушкина «Вольность» и обличительную часть пушкинской «Деревни».

СОБРАТЬЯМ ПО ПЕРУ

Я знаю, что Земле, светилам, ветрам, водам,Сожженным деревням, холодным городам,Неубранным хлебам, недоенным стадам,Истерзанным сердцам, измученным народам,

Болезням и смертям, выздоровленьям, родам,Терзающим страстям, карающим судам —Не нужен этот блуд собраний по средамС парадом образов и звуков хороводом.

А нужен им такой юродивый поэт,Который закричит в слепом безумье: „Нет!"Среди полей войны с ее кровавой жатвой.

О, если бы я мог тебе, моя Звезда,Поклясться никогда не нарушимой клятвойТаким поэтом быть, и быть таким всегда!

35

(Цит. по ГЮНТЕР ТЮРК. Тебе, моя звезда... Избранные стихотворения и переводы в редакции В. И. Каледина. Составитель Ю. В. Лихачева. Новосибирск, издательство Новосибирского университета, 1997.)

«О муза мук, больницы и тюрьмы…»

В седьмой главе «Евгения Онегина» Пушкин представил трех муз, вдохновлявших его в разные периоды творчества: ветреную музу веселья, что «как вакханочка резвилась», сменила романтическая беглянка Ленора, следом за которой явилась уездная барышня Татьяна Ларина «с печальной думою в очах,/ с французской книжкою в руках». Ни один из этих образов, конечно, не мог стать музой лагерной поэзии, которой скорее подходила муза Некрасова:

Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую.Ни звука из ее груди,Лишь бич свистал, играя...И Музе я сказал: «Гляди!Сестра твоя родная!»

ВАЛЕНТИН СОКОЛОВ (ВАЛЕНТИН З/К)

36

(http://www.anr.su/literatura/abankin/sokolov.html)

1927-1982, бесстрашный поэт, отсидевший более тридцатилет в ГУЛАГе за свои стихи и погибший за них, последовательно открыто выражал свое неприятие советского режима. Талант его расцвел и окреп в Воркуте, Дубровлаге и даже в Черняховской психбольнице,куда его посадили в 1972 г.. В 1977 г. он демонстративно отказался от советского гражданства. В 1970- ые его называли самым известным поэтом ГУЛАГа, зачтение его стихов заключенных сажали в карцер, но популярность З/К только росла.

Свою Музу он описал по контрасту с пушкинской вакханкой, которую выставил в подчеркнуто порочном виде: если у Пушкина она «резвая» и «ветреная», то у З/К – «упившаяся страстью», что обостряет неуместность наслаждения в лагерном мире насилия, боли и смерти.

МОЯ МУЗА

Моя бедная муза тряслась За решеткой этапных вагоновИ от ужаса падала грязь,Испугавшись чекистских погонов.Мою бедную музу ловилНадзиратель в тугие объятья,

37

И конвой ее псами травил,И срывал с нее яркое платье.Моя бедная муза былаНе упившейся страстью вакханкой,А склоненной под тяжестью злаИзнуренной больной каторжанкой.

1956 г., Сангородок

**

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ, 1885-1942, поэт, переводчик, священник, религиозный мыслитель, внук историка С.М.Соловьева. племянник философа Вл.Соловьева, родственник А.Блока и близкий друг Андрея Белого. В 1931 г. приговорен к принудительному лечению в психиатрической больнице, откуда вышел хронически больным человеком.

Его муза – чужая на всех земных пирах, она посещает ночью поэта- страдальца, в лавровый венок которого впивается терновый венец Христа, идущего на распятие. «Муза мук, больницы и тюрьмы» беспощадна к земному насилию и чарующе нежна в размышлениях о вечном.

МУЗЕ (Отрывок)

(…) Как бы навек твой резвый смех затих,Колючий терн вплелся в венок лавровый.И рдеет кровь на ризах золотых.

Твой голос беспощадный и суровыйЯзвит, как меч; на девственных рукахЕще блестят железные оковы.

38

В презреньи попирающая прах,Ты дольние свирели позабыла.Чужая ты – на всех земных пирах.

Но как меня твоя чарует сила,О муза мук, больницы и тюрьмы,Исполненная девственного пыла.

С тобой вдвоем теперь вкушаем мыВлюбленные признанья АвгустинаИ силлогизмы строгие Фомы.

(…)

Крюково, 8 окт., 1925 г.

**

Гражданин Поэт ГУЛАГа

Популярный сегодня поэтический проект «Гражданин Поэт»,представляющий гениальные публицистические стихиДмитрия Быкова в ярком исполнении Михаила Ефремова (http://f5.ru/pg/) продолжает давнюю традицию пародийной импровизации-стилизации, при которой хорошо известный классический текст, заболтанный в культуре допотери смысла, порой превратившийся в скороговорку - как, например, начальная строка «Евгения Онегина» «мойдядясамыхчестныхправил» - обретает новое звучание под пером балагура, шутника, сатирика. Такие пародии появлялись в первые годы существования ГУЛАГа, когда режим еще позволял заниматься литературным творчеством и оставлял силы для комического взгляда на жизнь.

39

ЮРИЙ КАЗАРНОВСКИЙ, 1904-1956 (?), по отзыву Д.С.Лихачева, «был великий озорник, насколько это возможно в лагерных условиях…У него была неиссякаемая память на стихи. Он знал чуть ли не всего Гумилева, тогдашнего Мандельштама, Белого. Вкус у него был, настоящую поэзию ценил и постоянно стремился поделитьсясвоими поэтическими радостями.», с 1928 г. по 1932 г. находился на Соловках, где в 1930-м напечатал в журнале«Соловецкие острова» пародийную подборку «Кто что из поэтов написал бы по прибытии на Соловки». Повторно арестован в 1937 г.

А.С.Пушкин

Новые строфы из «Онегина» 

Мой дядя самых честных правил,Когда внезапно «занемог»,Москву он тотчас же оставил,

40

Чтоб в Соловках отбыть свой срок. 

Он был помещик. Правил гладко,Любил беспечное житье.Читатель рифмы ждет: десятка1 —Так вот она — возьми ее! 

Ему не милы те широты,И вид кремля ему не мил,Сперва за ним ходил комроты2.Потом рукраб3 его сменил. 

Мы все учились понемногу,Втыкали резво где-нибудь,Баланов4 сотней (слава богу?)У нас не мудрено блеснуть.………………….…………………. 

В бушлат USLON'овский5 одет,Моя дядюшка не взвидел свет.

О том, что написали бы по прибытии в Соловки Лермонтов,Блок, Есенин, Маяковский и Северянин, можно прочитать в интернет-версии журнала «Соловецкие острова»: http://book.libertorrent.com/viewtopic.php?t=11580 ** 1 Десятка – десятилетний срок заключения.

2 Комроты – командир лагерной роты, на которые делились заключенные в зависимости от состава преступления.

3 Рукраб – руководитель работ.

4 Баланов – бревен.

5 УСЛОН – Управление Соловецкого лагеря особого назначения.41

МАРИЯ ВЕЙНБЕРГ1910-2003, химик, преподаватель, арестована в 1933 г., не подписала ни одного из протоколов и была освобожденаусловно. Поэма была сочинена в Доме предварительного заключения в 1933-34 гг., а записана после освобождения. Каждому заключенному разрешили выбрать одну книгу. Мария Вейнберг выбрала «Евгения Онегина», вподражание которому сочинила поэму, создав обобщенный образ женщины в тюрьме и следователя, ведущего допрос.

ИЗ ПОЭМЫ

< ... > 

Когда наш следователь дланью Пред нею в воздухе вертел, Отодвигалась с содроганьем, Чтобы ланит он не задел. Как лань лесная боязлива, Склоняя голову пугливо, Едва переводила ДУХ, В смущеньи напрягала слух И ничего не понимала.Перо он в руки ей вложил И дева тут же подписала, Как всем давно известный факт: «Подготовляла Я теракт». 

Сей грозный муж, по мненью многих, В допросах проявлял талант, Держался правил очень строгих, 

42

Был даже чуточку педант. Он рассуждал: «Сперва отложим Допроса час, мы тем умножим Его значенье, наведем На душу страх, затем кольнем Надеждой, там недоуменьем, Измучим сердце, а потом Грозить концлагерем начнем, Но надо действовать с уменьем, Ведь арестант не идиот, К беде неопытность ведет!»

< ... >

«Вы в белой армии служили?» Так строгий начался допрос. Все чувства деве изменили, Был непонятен ей вопрос. «Отец Ваш, знаем мы прекрасно, В полиции служил негласно, А предок Ваш был дворянин И очень важный господин».

< ... >

«Где пропагандой занимались? Когда Вам Троцкий был знаком? Над Сталиным Вы с кем смеялись? И по столу вдруг кулаком. Концлагерь посетить решили? Туберкулез Ваш позабыли? Вас передач и книг лишу И в одиночку посажу! Найдем еще мы наказанье, Врагов хотите покрывать? Что? Возражения? Молчать!!» И девы слышно бормотанье: 

43

«Ведь я… но мне ... да никого, Не знаю ровно ничего!»

< ... >

И не успел наш «добрый гений» Всех методов употребить, Как дева, не стерпев мучений, Решила совесть погубить. Неправду явную признала, И, как мы знаем, подписала, А после воли стала ждать, Ведь он успел ей обещать, Что завтра будет на свободе. С тех пор прошло немало дней И много тягостных ночей. Но, видно, по своей природе Имел он ветреный язык И обещать хоть что привык.

(…)

Вейнберг старается сохранить «онегинскую строфу», легкую ироническую интонацию и отдельные легко узнаваемые цитаты из романа. Трагикомический эффект возникает за счет смешения возвышенных поэтических слов(длань, ланиты, дева, добрый гений, тягостных ночей и пр.) с «тюремной прозой» (теракт, концлагерь, одиночка,арестант, идиот и т.п.). Если Пушкин в свое время шокировал благонравного читателя небывалой фамильярностью и смелостью стиха, то в советском ГУЛАГе самые низкое у Пушкина звучало возвышенно и нежно по сравнению с грубым криминальным и канцелярским жаргоном.

**44

Пушкин был из рода соловецких сидельцев, сам чуть было не попал на Соловки, в юные и молодые годы бунтарь, воодушевленный идеей политической свободы и социальной справедливости, друг декабристов, горячий поборник личной независимости и поэтической самоценности…Можно без конца перечислять достоинства личности, а темболее – гения Пушкина и бесконечно находить пушкинские мотивы практически в любом спектре русской поэзии. Для лагерной поэзии важно разделить созвучия и контрасты, сходства - и отличия. Пушкинская тема вольности, независимости, обличение несправедливости, рабства, насилия, защита маленького человека перед лицом жестокой государственной машины, его поддержка декабристов, философское принятие смерти и эстетизация осеннего умирания в природе, опора на Бога перед лицом враждебного общества , мощь и красота его слова в целом– все это находило отклик и вдохновляло лагерных поэтов.НО! В ГУЛАГе люди столкнулись с таким проявлением зла, которое по своей инфернальной силе и разрушительной мощи было несоизмеримо ни с жизненным, ни с эстетическим опытом Пушкина, ни с дореволюционной русской культурой в целом. Образно говоря, то был столь глубокий круг общественного ада, в который не спускался ни Данте, ни Пушкин, ни Достоевский. Вера раннего Пушкина в конечное торжество свободы часто контрастирует в лагерной поэзии с чувством обреченностичеловека в мертвенном мире бездушия; пушкинское чувствогармонии мира сменяется острым ощущением хаоса и абсурдной бессмысленности страданий; муза-вакханка оборачивается музой-катаржанкой… А потому мыслители ГУЛАГа выделяют трагические лики Пушкина, что позволяет им видеть в его творчестве созвучие бездонному трагизму собственного пути и поразительную

45

способность соединять полярные крайности русской истории. Пушкинским символом, наиболее ярко выражающим сущность ГУЛАГа, наверное, является фантасмагория из «Медного всадника» - оживший идол самодержца в безумном гневе преследует обезумевшего от горя и ужаса Евгения (свой народ?) – слабого беззащитного и обреченного на смерть.

Кругом подножия кумираБезумец бедный обошелИ взоры дикие навелНа лик державца полумира.Стеснилась грудь его. ЧелоК решетке хладной прилегло,Глаза подернулись туманом,По сердцу пламень пробежал,Вскипела кровь. Он мрачен сталПред горделивым истуканомИ, зубы стиснув, пальцы сжав,Как обуянный силой черной,"Добро, строитель чудотворный! -Шепнул он, злобно задрожав, -Ужо тебе!.." И вдруг стремглавБежать пустился. ПоказалосьЕму, что грозного царя,Мгновенно гневом возгоря,Лицо тихонько обращалось...И он по площади пустойБежит и слышит за собой -Как будто грома грохотанье -Тяжело-звонкое скаканьеПо потрясенной мостовой.И, озарен луною бледной,Простерши руку в вышине,За ним несется Всадник МедныйНа звонко-скачущем коне;И во всю ночь безумец бедный,Куда стопы ни обращал,За ним повсюду Всадник МедныйС тяжелым топотом скакал.

46

В этом отрывке можно увидеть развернутую метафору советского режима, в центре которого кумир, державец полумира, грозный царь, горделивый истукан – Сталин, к которому, как и к Петру I вполне приложимы все пушкинские характеристики, включая и образ ожившего памятника как символа тирании, казалось бы разрушенной до основания, но тут же воскресшей с новой невиданной силой. Народ у подножия кумира, призванный славить идола власти и безропотно приносить ему в жертву себя исвоих близких, вдруг прозревает и бросает ему вызов: «Ужо тебе!», но тут же пугается своего бунта и пускается наутек. Но простые люди, подобно Евгению, обречены вечно слышать за собой тяжелую поступь преследующей их власти. Стихия государственного террора столь же безлика, неуправляема и разрушительна, как и природная стихия - она подобна наводнению, потопу, поглощающему людей, их утлые жилища, жизни и мечты.

Художественное слово способно не только выявить и обличить бесчеловечность государственной власти, но и противопоставить ей иную шкалу ценностей. Поэтическое сопротивление вело в лагерях свою гражданскую войну против идолов насилия, противопоставляя им свободное слово, которое запрещали записывать, произносить вслух,но оно расцветало в неволи и вело свою борьбу против идеологии классовой ненависти и рабского подчинения партии. Как написал Тюрк,

(…)

Не нужен этот блуд собраний по средамС парадом образов и звуков хороводом.

47

А нужен им такой юродивый поэт,Который закричит в слепом безумье: „Нет!"Среди полей войны с ее кровавой жатвой.

(…)

Это «Нет!» безумного в своем мужестве и мудрости поэта напоминает бунтарский жест «безумца бедного» Евгения.

Советская власть старалась приручить, причесать, идеологически обработать и поставить себе на службу русскую классику, употребляя для этого колоссальные усилия партийной пропаганды, но в лагерном противостоянии палачей и жертв литература вставала на сторону гонимых и в ней они находили единомышленников иучителей, способных защитить их души от человеконенавистнических идей Кремля. Это противостояние чистого художественного слова – «нечистым идеям» марксизма-ленинизма замечательно выразил один из самых непримиримых поэтов ГУЛАГа с нарицательным псевдонимом З/К:

В райкомах ли, на лекциях ли, в школе лиМозги вправляли нам учителя, Идеями нечистыми неволили, Плывущими из древнего Кремля.

Но все равно, хоть мозг и засоряли нам Той чепухой и жалкой, и пустой,У нас в душе над Лениным и СталинымСтоят Тургенев, Пушкин и Толстой.

48

3 л/о. 1954 г.

ДОБАВИТЬ ОБРАЗ СТРАДАЮЩЕЙ МУЗЫ из стихотворения ГеоргияДенисова «Интермедия» стр 145 (антология) написанного вподражание Пушкину. Замечательно. ЭТО ЖЕ МОЖНО В НАЧАЛОО ТОМ, ЧТО СТРАДАНИЕ ВЫШЕ ЭСТЕТИКИГеоргий Денисов

И Муза тайно в ночи бденья

Бегущей жизни сновиденья

Плетет кусоком карандаша,

Томясь тревогою немало:

Как золото иль сталь кинжала,

Ей запрещалося иметь

Стиха отточенную медь.

Цена подобному писанью

Немного – что таить греха?

Такого ль надобно стиха,

Чтобы почтить достойной данью?

Тут ямб хромате, там хорей…(Теперь Демьян и тот хитрей.)

Глагольной рифмой пичкать кстати ль

Вас, избалованный читатель.

Дмитровлаг 1933

49

50