Советская социальная политика: сцены и действующие...

ЦЕНТР СОЦИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ И ГЕНДЕРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Советская социальная политика:

сцены и действующие лица,

1940 – 1985

Научная монография

Под редакцией Е.Р. Ярской-Смирновой, П.В. Романова

Москва 2008

ББК 60.5 С 72

Издание подготовлено при поддержке фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров Научный консультант проекта: д.и.н., профессор Наталия Лебина Советская социальная политика: сцены и действующие лица, 1940 – 1985 / Под редакцией Елены Ярской-Смирновой и Павла Романова (Из библиотеки Журнала исследований социаль-ной политики). М.: ООО «Вариант», ЦСПГИ, 2008. – 376 с. ISBN 978-5-903360-11-6 Книга продолжает цикл публикаций Центра социальной политики и

гендерных исследований в рамках проекта «Социальная политика в контек-сте трансформаций российского общества: идеологии и реалии социальных реформ» и содержит статьи российских и зарубежных авторов по социаль-ной истории различных форм заботы и контроля в 1940-е – 1980-е годы. В центре внимания авторов – противоречия в создании и реформировании инфраструктуры учреждений и организаций заботы и контроля, усилия вла-стей по конструированию аномалий и девиаций, привлечению обществен-ности к возведению границ между «своими» и «чужими», нормированию и упорядочению социальных идентичностей, практик и отношений в повсе-дневности. Для ученых и специалистов в области социологии, истории, культурологии, антропологии, социальной политики, социальной работы и наук об управлении. Книга будет полезна преподавателям и студентам, ис-следователям и практикам, всем тем, кто интересуется отечественной исто-рией и задумывается о способах решения социальных проблем.

© Коллектив авторов, 2008 © ЦСПГИ, 2008

ISBN 978-5-903360-11-6 © ООО «Вариант», 2008

3

СОДЕРЖАНИЕ

Елена Ярская-Смирнова, Павел Романов, Наталия Лебина Советская социальная политика и повседневность, 1940 – 1985……………….………………………………

7

Раздел I. Великий террор войны и репрессий: перекраивая судьбы …………………………………………………..

33

Евгений Кринко, Татьяна Хлынина, Илона Юрчук На грани выживания: детские дома Кубани в 1941 – 1945 годы …

35

Георгий Гончаров «Мобилизовать в рабочие колонны на все время войны…»………. 60

Раздел II. К мирной жизни: восстанавливая социальную идентичность…………….. 81

Ирина Карпенко Социальная поддержка реэвакуантов (ленинградский опыт 1940-х годов)………………………………………….. 83

Екатерина Чуева «Мир после войны»: жалобы как инструмент регулирования отношений между государством и инвалидами Великой Отечественной войны…………………………………………………. 96

Мария Минина-Светланова «Две родины есть у меня. И обе я в сердце храню…»: воспитательно-образовательные практики в Ивановском Интердоме ………………….. 121

Раздел III. «Забота у нас такая…» Реформирование и доступность социальных услуг…..

149

Энн Лившиц Дореволюционные по форме, советские по содержанию? Образовательные реформы в годы войны и послевоенные поиски нормы………………………………………………….

151

4

Крис Бартон Всеохватная помощь при сталинизме? Советское здравоохранение и дух государства благоденствия, 1945-1953….. 174

Ольга Лысикова «Каждый трудящийся имеет право на отдых» Услуги советских курортов послевоенного периода…………………. 194

Раздел IV. «Мы» и «они» в социалистическом обществе………………………………….. 217

Шейла Фицпатрик «Паразиты общества»: как бродяги, молодые бездельники и частные предприниматели мешали коммунизму в СССР………….. 219

Наталия Лебина Антимиры: принципы конструирования аномалий, 1950-1960-е годы………………………………………………………………………….. 255

Елена Жидкова Практики разрешения семейных конфликтов в 1950-60-е годы: обращения граждан в общественные организации и партийные ячейки…………………………………………………………………. 266

Мария Антонова Сатира как инструмент дисциплины тела в эпоху хрущёвских реформ: формирование идентичности советской женщины в 1950-1960-е годы (по материалам журнала «Крокодил», «Работница», «Здоровье»)…………………………………………………….….. 290

Раздел V. Общие места: потребление и власть………….

313

Оксана Запорожец, Яна Крупец Советский потребитель и регламентированная публичность: новые идеологемы и повседневность общепита конца 50-х………. 315

Галина Карпова «Выпьем за Родину!» Питейные практики и государственный контроль в СССР……………………………………………………………………….. 337

Ростислав Кононенко Советская женщина за рулем: государственная политика и культурные коды гендерного равенства……………………………………. 358 Информация об авторах……………………………………………………….. 372

5

Soviet Social Policy in 1940-1985: Scenes and Actors / edited by Elena Iarskaia-Smirnova and Pavel Romanov. Moscow: Variant; Center for Social Policy and Gender Studies, 2008. – 376 p.

ТABLE OF CONTENTS

Elena Iarskaia-Smirnova, Pavel Romanov, Natalia Lebina Soviet Social policy and Everyday Life, 1940-1985 ……….……..

7

I. The Great Terror of War and Repressions: Tailoring the Lives…………………………………………………….

33

Evgeni Krinko, Tatiana Khlynina, Ilona Yurchuk At the Edge of Survival: Orphanages of Kuban’ in 1941-1945 …………..

35

Georgi Goncharov “To Mobilize in Working Units for the Whole Period of War…”.……… 60

II. To the Peaceful Life: Re-building of Social Identity ……... 81

Irina Karpenko Social Support of Re-evacuated Persons (Leningrad Experience of 1940s) …………………………………………………. 83

Ekaterina Tchueva «World after the War»: Complaints as an Instrument of Regulating the Relationships between the State and the Disabled in the Great Patriotic War……………………………………………………………………………… 96

Maria Minina-Svetlanova “I Have Got Two Motherlands and Shrine Both of Them in My Heart…” Upbringing-Educational Practices in Ivanovo Interdom ….. 121

III. “We Have Such a Task to Care…” Reforms and Accessi-bility of Social Services………………………………………………….

149

Ann Livschiz Pre-Revolutionary in Form, Soviet in Content? Wartime Educational Reforms and the Postwar Quest for Normality……………………………….

151

6

Christopher Burton Universality Under Stalinism? Late Stalinist Healthcare and the Ghost of the Postwar Welfare State, 1945-53…………………….. 174

Olga Lysikova “Every working person has the right to rest” Soviet Resorts after the Great Patriotic War ……………………………....… 194

IV. “Us” and “Them” in socialist society …………………………. 217

Sheila Fitzpatrick Social Parasites: How Tramps, Idle Youth, and Busy Entrepreneurs Impeded the Soviet March to Communism…………………………………… 219

Natalia Lebina Anti-Worlds: Principles of Constructing of the Anomalies, 1950-1960s …………………………………………………………………………………… 255

Elena Zhidkova Practices of solving of the family conflicts: appeals of the citizens to the community organizations and party ………………………..……………… 266

Maria Antonova Satire as an Instrument of Disciplining the Body under Khrushchev’s Reforms: Forming Soviet Woman’s Identity in 1950s-1960s (on the Materials of the Magazines “Krokodil”, Rabotnitsa”, “Zdorovie” [‘Crocodile’, ‘Working Woman’, ‘Health’])……………….……………………. 290

V. Common places: consumption and power …………………..

313

Oksana Zaporozhets, Yana Krupets Soviet Consumer and Regulated Publicity: New Ideological Con-structs and Everyday Life of Obshchepit of the Late 1950s ……………. 315

Galina Karpova “Let’s drink to Motherland!” Drinking Practices and State Control in the USSR …………………………………………………………………………….. 337

Rostislav Kononenko Soviet Women behind the Wheel: State Policy and Cultural Codes of Gender Equality…………………………………………………………………………. 358

Information about the authors …………………………………………….. 372

7

Советская социальная политика и повседневность, 1940 – 1980-е ___________________________________

Елена Ярская-Смирнова, Павел Романов, Наталия Лебина

та статья несет функцию предисловия и введения одновремен-но. Мы бы хотели здесь не только обозначить методологиче-ские позиции авторского коллектива и очертить тематическую

фокусировку книги, но и представить читателю краткий обзор общего контекста советской социальной политики рассматриваемого периода.

Советская повседневность и социальная политика в фокусе исторических исследований

Когда перестроечной волной сорвало все запреты и ограничения, связанные, среди прочего, с обсуждением истории страны, на людей хлынул поток яркой и разнообразной информации, вырывавшейся из традиционных рамок жанров, тематизаций и цензуры. После усыпи-тельных десятилетий пропаганды, разбавленной небольшими порция-ми самиздата, человек оказался в ситуации культурного разрыва – или перерождения – нередко в конфликте со своим прошлым и с собой. То одни, то другие запретные темы становились предметом сенсаций и ра-зоблачений [см. об этом подробнее Романов, Ярская-Смирнова, 2007]. К концу 1990-х годов, казалось, народ был пресыщен и утомлен шквалом негативной информации о недавнем и далеком прошлом, и на ее место пришли развлечения, ток-шоу и сериалы:

Новый медийный культурный истеблишмент, во взаимодействии и контакте с представителями власти, «разворачивает работу» над по-зитивным образом советского прошлого, возвращая к жизни такие

Э

Ярская-Смирнова, Романов, Лебина

8

простые, невинные и человеческие вещи, как старые песни, старые фильмы и любимых героев (сначала более или менее отбирая прием-лемое для «новой» России, а потом уже и без всякого разбору, просто «наше», какое есть). Вместо понимания своего прошлого общество ус-покоилось его как бы невинными стилизациями [Зоркая, 2007].

Аналитические дебаты, полемика, дискуссии стали делом частным, узкоспециальным, ушли на канал «Культура» и в Интернет, в научные кружки и круги. В то же время дискуссия о советской социальной поли-тике, об идеологиях и практиках заботы и контроля, несмотря на бес-спорную важность и актуальность этого предмета, остается практически неразвернутой. Обращение к истории советской социальной политики связано с нарастающим по своим масштабам переосмыслением россий-ского прошлого в различных отраслях знания. Научные концепции, претендующие на целостное объяснение сталинизма, эпохи Хрущева или Брежнева, нередко оставляют вне поля зрения сферу социальной политики, в том числе, в отношении детей, инвалидов, женщин, бродяг, бездомных, «лимитчиков», сельских и городских бедняков – как особую область государственных притязаний и устремлений, идей и представ-лений, утвердивших на многие десятилетия вперед облик «советского человека». Между тем, для многих миллионов людей типичным был опыт социализации, характеризующийся включенностью в отношения заботы и контроля или, напротив, исключенностью из них. Социальная политика воплощалась и в идеологии и деятельности социальных ин-ститутов, в событиях и практиках, специфических способах организации жизни, норм и ценностей мировосприятия, общения и отношений с ок-ружающими [Ромашова, 2006].

Есть мнение, что должно пройти два поколения (не менее сорока лет),

чтобы эпоха стала предметом исторического интереса. Революци-онная эпоха актуализировалась в 1960-е гг., сталинская — в 1990-е. Все еще весьма далекие от того, чтобы стать предметом спокойного академического интереса, эти эпохи имеют по крайней мере зна-чительный нереализованный актуальный политический план. Эпоха оттепели еще находится за пределами серьезного интереса, а последовавшей за ней брежневской эпохи просто как будто ни-когда не существовало [Добренко, 2006].

И хотя советская социальная политика рассматриваемого периода (1940-е – начало 1980-х) не столь часто привлекает внимание историков, уже защищено несколько кандидатских и докторских диссертаций [Ва-щук, 1998а; Молодчик, 2004; Пелих, 2005; Хорохорина, 2005; Чайка, 2004], изданы монографии [Ващук, 1998б]. Здесь рассматриваются сис-тема социальной защиты, формы и особенности социального обеспече-ния, уровень жизни населения в тот или иной период в выбранном для исследования регионе. Как правило, эти работы написаны в объективи-стском ключе, традиционном для многих отечественных историков. Эта перспектива позволяет зафиксировать и описать исторические особен-

Советская социальная политика и повседневность

9

ности и функции тех или иных институтов социальной заботы, государ-ственных мер социальной политики. А противоречия и взаимосвязи меж-ду так называемыми фактами – событиями, статистикой, нормативным контекстом и идеологией, с одной стороны, и повседневными практиками и биографическими ситуациями простых людей, с другой стороны, – ос-таются наиболее интересной, но наименее раскрытой областью анализа.

Перспектива истории повседневности, микроуровень анализа соци-альной реальности советского времени постепенно привлекает все больший интерес исследователей [Зубкова, 2000; Лебина, Чистяков, 2003; Лельчук, Пивовар, 1993; Советская повседневность… 2003]. От иных историков доводится слышать, что такой подход-де, является со-циологическим. Но герменевтическая традиция изучения биографий, устных историй, нарративов, как и изучение истории повседневности не имеет дисциплинарных границ. И хотя для обозначения методологиче-ской рамки и применяется термин «социальная история» или «культур-но-антропологический подход к истории», речь идет о парадигме, а не области знания. Ведь «социальной» или «социокультурной» может быть и история техники! И среди социологов, и среди историков, и среди ан-тропологов есть совершенно разные методологические предпочтения. Например, то, как использовать и трактовать найденные в архивах или публикациях факты и полевые данные, зависит от перспективы, в кото-рой работает ученый. Другое дело, что именно историки вносят серьез-ный вклад в институциализацию нового направления или подхода, уч-реждая новые ежегодники, отделы в научных институтах, публикуя учебные и научные труды, переводы ключевых работ по методологии истории повседневности, микроистории [Источниковедение новейшей истории… 2004; Людтке, 1999; Пушкарева, 2008].

Кстати, методологический подход нередко определяет и основной предмет, и ракурс рассмотрения материала, и формулировку главного исследовательского вопроса. Например, сама постановка вопроса о био-графическом дискурсе советской эпохи возможна только в русле фено-менологического подхода к истории [Козлова, 1996, 2005]. Из науки о социально-экономических формациях, политических и экономических системах история трансформируется в науку о человеке в контексте ис-торического времени и пространства. Основой современного научного знания о прошлом становятся социальная история, историческая антро-пология, методологической базой – микроанализ, история повседневно-сти. Описание и анализ эпохи наделяются живым, яркими контексту-альными особенностями сквозь призму мировосприятия людей «того времени», их самоидентификации, представлений о друзьях и врагах, их каждодневных практик, воплощающих действие ключевых социальных институтов. А поскольку представления о мире, ценностные ориентации людей, населяющих то или иное время, далеко не однородны, особое значение приобретают личные документы, а там, где это возможно, и не столь традиционные для историка источники – устные свидетельства


10

очевидцев, а также символическая продукция – литература, кино, пла-каты, газетные статьи, открытки, городской фольклор и многое другое [см. Тяжельникова; Davies, 1997].

Предметом своего интереса новый исторический подход делает практики – повседневные, рутинные, ритуализированные типы поведе-ния. Эти практики в советском обществе образовали особую область со-циального опыта, формирующуюся на стыке между, с одной стороны, пространством деятельности колоссальной и разветвленной идеологи-ческой машины, направленной на унификацию индивидуальных жиз-ненных проектов всеми доступными средствами, а с другой стороны – локальными жизненными укладами и мирами сообществ, выживающих в брутальных условиях коллективизации, репрессий, индустриализации. Повседневность и идеология, риторика и практика – эти разные по при-роде процессы формируют ту реальность, которая направлена на пони-мание, интерпретацию прошлого в большей степени, чем его нейтрали-стское описание, критику или восхваление [см. об этом: Круглова, 2004].

Поэтому исследовательский интерес фокусируется на том, как трансформируется мировосприятие людей – крестьян, рабочих, студен-тов – под воздействием идеологии, адаптации к новому жизненному ук-ладу, насколько стереотипы и ценности эпохи укоренены в привычках и навыках осмысления собственной жизни [Богданов, 2001; Захаров, 1989; Козлова, 1996; Репина, 1998; Сандомирская, 2001; Цветаева, 1999], как политика и идеология оформляют повседневную жизнь и обволакива-ются ею, подвергаясь редакции, манипуляциям, осваиваются и исполь-зуются обыденными деятелями [Зубкова, 2000; Келли, 2003, 2005; de Certeau, 1984; Фицпатрик, 2001; Fitzpatrick, 1999, 2005]. В работах, по-священных анализу «человеческих документов» и повседневности совет-ской цивилизации, представлен голос рядового участника строительства нового общества [Круглова, 2004], испытавшего на своем собственном опыте все тяготы и прелести социалистического общежития. При этом на первый план анализа выходят не только свидетельства ужаса эпохи, сколько ее многочисленные противоречия, лакуны, механизмы, при по-мощи которых люди достигали внутренней свободы, подстраивали под себя многочисленные правила и регуляции, добивались определенного уровня социальной интеграции и притирки разнообразных бюрократи-ческих и идеологических механизмов к повседневным нуждам – те про-цессы, которые А. Юрчак обозначил как драму «борьбы советского со-циализма с неминуемым самораспадом» [Yurchak, 2005].

Феноменологический подход к истории ставит вопрос о том, каким образом и от чьего лица определялись социальные проблемы, как и в чьих интересах трансформировались формы заботы и контроля, под-держивавшиеся сетью формальных и неформальных институтов, как они конструировалось государством, общественностью, взрослыми и детьми [Лебина, 1999, 2000, 2006; Ромашева, 2006]. А ракурс социаль-ной критики не дает проигнорировать «карательную» сторону государ-


11

ственной социальной политики и оборотную сторону процессов модер-низации [см. напр. Дети ГУЛАГа, 2002; Шуткова, 2003].

Советская история в чем-то соответствует общемировым процессам модернизации [Соколов, Тяжельникова, 1999; Скотт, 2005], но характе-ризуется уникальными чертами советского общества и идеологии, кото-рые во многом определяли социальную политику советского государства с ее постоянно возрастающим государственным вмешательством в част-ную сферу, в быт, официальным контролем и поддержкой семьи, посто-янным расширением льготных категорий и повышением числа получате-лей пособий, тенденцией к универсализации социальных гарантий. В целях воссоздания такой контекстуальной рамки исследователями используются разные типы источников: тематические сборники документов, представ-ляющие материалы личного и официального происхождения; статистиче-ские сборники; неопубликованная документация, хранящаяся в архивных фондах; труды партийных деятелей, ученых, педагогов, врачей; публици-стическая и методическая литература; местная и центральная периодиче-ская печать; материалы интервью, дневников, мемуаров.

Новые исследования в рамках выбранного периода позволят про-следить, с одной стороны, преемственность с довоенным периодом, с другой – перемены в социальной политике в периоды войны, позднего сталинизма, «оттепели» и «застоя». Отметим, что в обсуждении истории советской социальной политики есть и терминологическая проблема – как полагают, в советской историографии как и в других социальных науках в СССР, термин «социальная политика» не использовался до 1960-х годов. Это связано, с одной стороны, с установками советской идеологии, нашедшими выражение, в частности в работе И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», в которой фактически был снят с повестки дня вопрос о социальных проблемах, поскольку «удовлетворение постоянно растущих материальных и культурных по-требностей» увязывалось с непрерывным «ростом и совершенствовани-ем производства» [Сталин, 1952]. Дискуссия о социальных проблемах автоматически переводилась в плоскость «отдельных трудностей», а об-суждение эволюции, динамики их развития, как и способов их разреше-ние оказалось возможно лишь в контексте критики западного образа жизни, капиталистической государственной политики. Среди более употребимых понятий, близких к рассматриваемому дискурсивному по-лю, – «забота», «организация работы», «опыт работы» (с правонаруши-телями, сиротами, женщинами, инвалидами), «государственный кон-троль» и «народный контроль». Дискурсивное пространство между руководящими полюсами «заботы» и «контроля» было наполнено практической деятельностью партийных и советских органов, а также «общественности». Эпизодические публикации, в которых фигурирует термин «социальная политика», появляются с конца 1970-х [Гордон, Клопов, 1979; Попков, 1979; Социальная политика коммунистических… 1979], а с 1980-го года наблюдается вспышка интереса к этой проблема-


12

тике и термин используется все чаще и чаще [Азаров, Коновалюк, 1980; Савастенко, 1981; Роговин, 1980; Ульмасов, 1982; Здравомыслов, 1983; Миннибаев, 1984; Антоненко, Зелинский, 1984], причем в контексте описания (нередко хвалебного свойства) текущей деятельности КПСС по повышению благосостояния, сближению города и села, развитию со-циалистического образа жизни.

Как самостоятельное направление исторический анализ социальной политики в России определился сравнительно недавно, и пока в нем пре-обладают социологи и социальные антропологи, философы [Нужда и по-рядок, 2005; Сидорина, 2005; Богданова, 2006], авторы, специализирую-щиеся в области социальной работы [Мельников, Холостова, 2005]. Однако, обращение этих специалистов к историческим реалиям порожда-ет необходимость оперировать традиционными приемами исторического исследования, в числе которых главенствующую роль всегда отводят мо-делированию исторического процесса посредством его периодизации.

Повседневная жизнь в СССР: периодизация (конец 1930-х – 1980-е годы)

Периодизация советской повседневности напрямую связана со спе-цификой конкретно-исторического момента и политической направ-ленностью властных инициатив. Структуры повседневной жизни зави-сят от уровня развития товарно-денежных отношений, господствующей формы собственности на средства производства, степени распростране-ния политических свобод, иерархии социальных отношений. Властные структуры могут инициировать трансформацию быта. Историко-социа-льные катаклизмы – войны, революции и даже реформы при всем при-сущим им стремлении к спокойной модернизации существующих устоев – оказывают значительное влияние на стилистику повседневной жиз-ни. Обычные люди не сразу ощущают изменения, происходящие в этой сфере: существует определенный временной разрыв между историче-ским событием и коренной модификацией бытовых практик населения. Построение некой модели советской повседневности 1940-1980-х годов следует начать с упоминания о переходе во второй половине 1930-х годов к политике «большой сделки» и формированию «витрины» социалисти-ческой повседневности. Это выразилось в отмене карточек, прекращений нападок на модную одежду и косметику, в возрождении классического стиля в архитектуре и мебели, в формировании имперско-тоталитарных представлений о «шикарной» жизни. Подобные тенденции были, ко-нечно, зафиксированы лишь в быту привилегированных слоев советско-го общества. Ведь «большая сделка» – политика создания роскошного быта для людей, социально ценных в представлениях сталинских власт-ных структур, разворачивалась на фоне «большого террора». Он выра-жался не только в создании системы ГУЛАГа, но в жестком контроле над повседневной жизнью обычных граждан. Большинство из них вы-брали главной стратегией выживания уход в частную сферу. Однако ба-


13

зовые элементы советской повседневности и социальной политики со-ветского государства в конце 1930-х годов – это отказ от экстраординар-ности и жесткой классовой дифференциации.

Ярко выраженная экстраординарность быта периода Великой Оте-чественной войны – всеобщая мобилизация, введение карточной систе-мы, эвакуация – тем не менее не изменила общей тенденции социально-бытовой политики властных структур. Они по-прежнему стремились к формированию имперско-тоталитарного стиля в повседневности боль-ших городов. Этому должно было способствовать изменение отношения власти к Русской Православной Церкви. В советском тылу люди, ранее скрывавшие свою религиозность, стали открыто посещать храмы и церк-ви. Многие властные инициативы законодательного характера были явно направлены на возрождение традиций повседневности дореволюционной России. К их числу относится введение в 1943 году раздельного обучения мальчиков и девочек в средней школе, а также ужесточение брачно-семейного законодательства.

На тоталитарно-имперских позициях строились и контуры обыден-ной жизни после окончания Великой Отечественной войны. Специфика структур повседневности с середины 1940-х до середины 1950-х годов от-ражала процесс восстановления всех сфер социально-экономической и политической жизни страны и дальнейшего укрепления режима личной власти Сталина. Быт послевоенного времени отличался показной помпез-ностью и наличием резких диссонансов, выразившихся в усилении соци-альной и материальной дифференциации советского общества. В после-военные годы значительно выросли доходы партийной и государственной номенклатуры, художественной элиты, высшей научной интеллигенции. Явное неравенство способствовало развитию преступности, нищенства, спекуляции. Одновременно нельзя отрицать, что в обыденной жизни послевоенного времени отчетливо ощущались приподнятость и ожида-ние перемен. Однако тоталитарно-имперский стиль повседневности ре-шительно стал меняться лишь после ХХ съезда КПСС.

Идея построения коммунистического общества, являвшаяся стерж-невой в хрущевских преобразованиях, подразумевала и перестройку бы-та как важнейшего фактора формирования нового человека. Смена пара-дигм повседневной жизни в эпоху «великого десятилетия» была связана с десталинизацией, демократизацией, развитием научно-технического про-гресса, смягчением международных отношений. Значительное влияние на стилистику городского быта в конце 1950-60-х годов оказали западно-европейские и американские стандарты повседневности, а также расту-щий престиж интеллектуального труда и, прежде всего, точных наук. Эти факторы определяли многие сферы обыденности советского чело-века до начала 1970-х годов.

В годы «брежневского застоя» наиболее характерными чертами со-ветского быта являются «потребительская революция» и «вещизм», об-ретшие уродливые формы в условиях плановой экономики, резкого рас-


14

слоения общества, роста дефицита и «двойной морали». Рассмотрим подробнее каждый из периодов, обращая внимание на контекст опреде-ления социальных проблем, приоритеты и механизмы их решения.

Война и поздний сталинизм, 1940-1953

К осени 1945 года людские потери, причиненные войной, составили шестую часть активного населения, а сумма прямых потерь в экономи-ческом потенциале более чем в пять раз превышала национальный до-ход СССР в 1940 году. После полной перестройки народного хозяйства на военный лад было необходимо вернуться к условиям мирного време-ни. Повышенная мобильность населения содержательно воплощалась в обновлении рабочего класса, притоке женщин в народное хозяйство, а сразу по окончании войны – в текучести рабочей силы на предприятиях. В 1946 году были предприняты усилия по закреплению рабочих на их местах, связанные с ужесточением контроля за переходом с предпри-ятия на предприятие. Как и до войны, прирост новой рабочей силы осу-ществлялся за счет выходцев из села, что вело к кризису управления на производстве ввиду низкой квалификации и трудовой дисциплины. Бы-ло вновь инициировано стахановское движение, которое, как и всякий рекорд, воспринималось с сопротивлением как со стороны инженеров, так и простых рабочих, поскольку вело к дезорганизации производства, оборачиваясь стихийным повышением норм выработки. Несмотря на некоторый рост заработной платы в течение всего периода, в условиях сильного дефицита стоимость жизни оказывалась значительно выше платежеспособного спроса. Уровень жизни 1928 года был достигнут лишь к 1954 году [Верт, 2006].

Политический и экономический контекст времен Великой Отечест-венной войны и послевоенного времени обусловил направленность со-циальной политики, фокус и масштабы которой были существенно ог-раничены приоритетами обороны и последующего экономического восстановления. «Высокий сталинизм» был эпохой

«штурмов» и «фронтов» – хозяйственных, бытовых, литератур-ных... Эпоха, в которой монопольно правившая партия во всех своих уставах именовала себя боевой организацией, а своих членов – «солдатами партии». Плюс культ секретности и искусственно на-саждавшийся образ врага. И даже достижения в работе стимули-ровались на военный манер: «труд – дело чести, дело доблести и геройства», «из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд»... Речь идет <…> о милитаризме, при котором мирная жизнь выстраивается по военному образцу. Или, говоря иначе, при кото-ром милитаризация доводится до повседневности и распростра-няется на весь жизненный уклад [Клямкин, 2007].

Высокая потребность промышленности в рабочей силе обусловила интенсивную трудовую мобилизацию. Еще до войны, начиная с 1939 го-


15

да, был принят ряд законодательных мер, определивших репрессивный характер трудовых отношений на последующие годы. Дисциплина на рабочем месте приобретала более жесткий характер, включая уголовную ответственность за прогулы. Небольшая отлучка с работы грозила уго-ловным преследованием, даже для женщины, которая бегала домой, чтобы покормить грудного младенца. Началось спешное формирование трудовых резервов – призыв молодежи в ремесленные, железнодорож-ные училища и школы фабрично-заводского обучения. В 1940-е годы детский и подростковый труд уже не был просто средством социалисти-ческого воспитания, поскольку из-за постоянной нехватки людских ре-сурсов нередко принудительно использовался в промышленности и сельском хозяйстве. Дети и подростки приобщались к труду и в семье, и в школе, и в детском доме, и в колонии [Ромашева, 2006]. Полное сред-нее и высшее образование превращалось в преграду на пути к труду, и в 1940 году Совнарком принял знаковую экономическую меру: постанов-ление о платном образовании.

Учитывая возросший уровень материального благосостояния тру-дящихся и значительные расходы Советского государства на строи-тельство, оборудование и содержание непрерывно возрастающей сети средних и высших учебных заведений, Совет Народных Ко-миссаров СССР признает необходимым возложить часть расходов по обучению в средних школах и высших учебных заведениях СССР на самих трудящихся [Постановление СНК СССР, 1940] 1.

В задачи экономики послевоенного периода входили возрождение разрушенного в годы войны народного хозяйства, новое строительство, диктуемое планами дальнейшего развития страны. После войны восста-новление жилья, как и развитие легкой и пищевой промышленности, шло медленно, поскольку основное внимание уделялось реконструкции промышленности и путей сообщения.

К причинам быстрого промышленного роста в 1950 году относятся, среди прочих, бесплатный труд многомиллионного ГУЛАГа и военно-пленных. Масштабы принудительного труда в СССР и значение этой системы для различных аспектов жизни трудно переоценить – только население лагерей к началу 1950-х годов составило пять млн. человек [Верт, 2006]. Целые отрасли промышленности (такие, как промышлен-ная лесозагатовка) сложились на фундаменте гулаговской корпорации. Кроме наказания эта система, затронувшая множество категорий (начи-ная от «чуждых классовых элементов» до представителей политически опасных народностей) внесла вклад в развитие рынков труда – сотни тысяч военных и гражданских лиц были вовлечены в ее функциониро-

1 В 1943 году СНК СССР были приняты несколько постановлений об освобожде-нии от платы за обучение по национальному признаку учащихся 8-10 классов средних школ, средних специальных и высших учебных заведений в союзных республиках, а полностью постановление утратило силу в 1954 году.


16

вание и воспроизводство, формирование стандартов трудовой нагрузки, подходов к мотивации, вознаграждению, эволюции подходов к охране труда, жилищной сфере, снабжению товарами народного потребления, культуре. Следует помнить, что насильственный труд воспроизводился за пределами ГУЛАГа в множестве разных форм – в виде труда спецпе-реселенцев, трудармейцев (из числа российских немцев), общественных работ трудмобилизованных, колхозников, чьи условия труда и быта, контроль над частной жизнью, мобильность немногим отличались от условий, типичных для осужденных на исправительные работы того времени.

В сфере социальной защиты расходы в этот период были сущест-венны, расширялся объем оказываемой материальной помощи жертвам войны – инвалидам, вдовам, сиротам. После войны была восстановлена система всеобщего начального образования и введено всеобщее семи-летнее образование. Постепенно повышалась зарплата рабочим и слу-жащим, одновременно регулярно снижались цены на товары широкого потребления. Были восстановлены отпуска, восьмичасовой рабочий день, улучшено санаторное и лечебное обслуживание, отменен указ от 1941 года, предусматривавший судебную ответственность за самоволь-ный уход с предприятия, прогулы и опоздания, но не по всем отраслям промышленности. Крестьяне продолжали жить без паспортов, для них сохранялся обязательный минимум трудодней, а невыполнение грозило лишением свободы или приусадебного участка.

Были созданы новые системы материального и символического по-ощрения рождаемости, направленные на решение демографической проблемы – введены пособия многодетным матерям и звание «мать-героиня». Признание особо трудных условий жизни семей одиноких ма-терей впервые зафиксировано в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 08.07.1944 года о прямой материальной помощи многодетным и одиноким матерям. В результате войн и репрессий, в особенности, в результате Великой Отечественной войны стал особенно заметным рост числа материнских семей. Советское правительство отреагировало на это предоставлением специальных пособий для одиноких матерей; им также были даны некоторые преимущества на рабочем месте. И хотя женщинам было сложно доказывать отцовство и, следовательно, заста-вить отцов поддерживать своих детей, монородительские домохозяйства были под защитой коллективистской системы социального обеспечения, характерной для плановой экономики, благодаря которой основные то-вары и услуги были дешевыми, а возможности занятости – относитель-но широкими. Власти предоставляли, хотя и на минимальном уровне, систему социальных гарантий: бесплатное медицинское обслуживание, образование, пенсионное обеспечение, льготное санаторное и курортное лечение. Но поддержки для монородительских домохозяйств и других бедных по-прежнему было недостаточно. В системе социальных гаран-тий сохранялась зависимость обеспечения от рабочего места, от ресурсов


17

предприятия, на котором человек работал – именно на предприятие, колхоз возлагалась основная ответственность за благоденствие работ-ника и его семьи. Простые люди, выпадавшие из промышленной заня-тости, оказывались и за пределами благополучия как такового – на-пример, инвалиды войны, заполонившие улицы больших городов, в массовом порядке вывозились в удаленные районы. Из ленинградской области таких людей вывозили на север, на острова, в район Соловецко-го монастыря, известного также как лагерь для политзаключенных. Ус-ловия жизни в СССР резко отличались от западных стран, которые бы-стро наращивали уровень жизни, обеспечивали демократические права и свободы. В народе росло недовольство, несмотря на мощный желез-ный занавес между двумя политическими системами, что подталкивало политическое руководство страны к мерам, типичным для универсали-стского типа социальной политики – в социальном обеспечении, здра-воохранении и образовании.

Оттепель, 1953-1964

Широкомасштабные хрущевские реформы (1956–1964) в их рито-рике и, отчасти, в практике были направлены на демонтаж сталинской диктатуры и возврат к ленинскому принципу «демократического цен-трализма» в отношении форм управления. Новая экономическая ситуа-ция требовала расширения ассортимента продукции для потребителей, большей свободы предприятий и большей производительности труда от рабочих. Некоторые отрасли выпуска товаров народного потребления, а позднее и большинство отраслей промышленности получили поле для эксперимента. Прибыль стала одним из главных критериев эффектив-ности выполнения плана и экономической поддержки рабочих, так как позволяла повышать оплату труда. Стремительный рост объема выпуска потребительских товаров, либерализация сельского хозяйства были ре-зультатом политики, которая ориентировалась на продвижение более сбалансированных форм экономического развития и сокращение нера-венства по доходу, образованию и жизненным шансам. Было положено начало некоторой демобилизации, ослаблению контроля над экономи-ческой и социальной жизнью. Частные интересы были легитимирова-ны, что позволило говорить о сочетании их с общественными, вместо подчинения [Клямкин, 2007].

Но наряду с этим, конец пятидесятых годов совпал с торопливой политикой в области административных и экономических реформ («ку-курузная лихорадка», «мясная кампания в Рязани», «молочные рекор-ды») сопровождавшихся сильным напряжением всей административ-ной системы. Непродуманные и противоречивые реформы привели, по мнению некоторых аналитиков, к экологическому и экономическому кризису 1962 — 1963 годов, очередной кампании по поиску врагов – рас-хитителей, спекулянтов, когда в одну мясорубку репрессий попадали и теневые дельцы, и мелкие ремесленники. Смертная казнь за экономиче-


18

ские преступления унесла жизнь 160 человек в течении двух лет, десятки тысяч людей были репрессированы – высланы, подвергнуты позору, лишены имущества [Верт, 2006]. Постоянное расширение категории «паразитов общества» превратилось в настоящую охоту на ведьм.

Годы Оттепели – это время противоречий, когда авантюрные ини-циативы партийной верхушки и новые репрессии совмещались с про-грессивными мерами по улучшению жизни советских граждан. Снизи-лись налоги на низкодоходные группы, улучшились условия работы, а мобильность работников упрощалась с отменой законодательства, под-вергавшего уголовному преследованию прогулы и смену работы, не одобренную свыше. Более чем на треть повысилась минимальная зар-плата в государственном секторе, на 2-10 часов (в зависимости от отрас-ли и максимально – для подростков) произошло сокращение рабочей недели, а продолжительность оплачиваемого отпуска – увеличена. От-пуск по беременности (сокращенный при Сталине до 70 дней) стал снова 112-дневным. С 1954 года среднее образование стало бесплатным и со-вместным. Традиционно для советской истории, позитивный эффект этих мер почувствовали, главным образом, городские жители, а колхоз-ники по-прежнему оставались лишены полного гражданства – они не имели ни паспортов, ни права свободного передвижения за пределами мест постоянного проживания. Работники колхозов до 1964 года не имели государственных пенсий, а пенсионный возраст наступал для них на пять лет позже, чем для других работающих [Верт, 2006].

Тем не менее, восстановление социальной справедливости и сниже-ние социального неравенства в этот период становятся политическими приоритетами. К 1956 году было освобождено свыше 16 тыс. реабилити-рованных политзаключенных, а после ХХ съезда партии – несколько миллионов невинно осужденных получили долгожданную свободу, ко-гда специальные комиссии в лагерях, наделенные широкими полномо-чиями, производили массовые реабилитации. Законодательным поряд-ком были оправданы целые народы – чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки – все они смогли вернуться к свои родные места, кроме немцев Поволжья и крымских татар, чьи районы проживания уже были заселены русскими и украинцами. Значительные успехи отмеча-ются в области прав человека, особенно после того, как перестал сущест-вовать юридический термин «враг народа», повышен до 16 лет возраст наступления уголовной ответственности и введен целый ряд других норм, характерных для обществ с развитой правовой культурой.

В этот период расширяется число получателей льгот и пособий. За-конодательство 1956 и 1964 годов модернизировало систему социально-го обеспечения и сделало ее одной из самых доступных в мире. Были увеличены размеры пособий, они теперь в меньшей степени сопряга-лись со статусом занятости; кроме того, были введены гарантии для низкооплачиваемых работников. Законом «О государственных пенси-ях», принятым Верховным Советом СССР 14 июля 1956 года, государство


19

обязалось выплачивать пенсии из государственного бюджета, образуе-мого из взносов предприятий, учреждений и организаций без каких-либо вычетов из заработной платы. С этого времени началось реформи-рование и пенсионной системы, которая стала освобождаться от тех дис-криминирующих особенностей, характеризовавших ее со сталинской эпохи, увеличивался почти вдвое размер пенсий и сокращался пенсион-ный возраст (до 60 лет для мужчин и 55 лет для женщин). Закон «О пенсионном обеспечении колхозников», принятый 15 июля 1964 го-да, расширил схему социальной защиты и охватил крестьянство, сокра-щая различия между рабочими и колхозниками в сфере социального страхования. Помимо эгалитарных принципов, причины расширения охвата социальной защиты и распространения ее на колхозников были связаны с послевоенным демографическим спадом и фактической депо-пуляцией сельской местности.

В 1960-е годы социальная политика была приоритетом для советско-го правительства, и достижения в области жилищного строительства, ме-дицинского обеспечения, социального обеспечения и образования стави-ли СССР на лидирующее место в мире по темпам роста и объема услуг. Ежегодно, в среднем на 6% повышалась зарплата, примерно вдвое вырос-ли пенсии. Большого прогресса удалось достичь в жилищной политике: темпы строительства жилья в 1961–62 годах были наивысшими в Европе. Однако, колхозники долгое время оставались за бортом политики соци-ального обеспечения; росло недовольство слабым социальным обеспече-нием среди демобилизованных военных, в том числе инвалидов войны.

Тенденции универсализации социальной политики были противо-речивыми и в разной степени проявлялись в различных сферах жизни. Например, значительное недовольство интеллигенции вызвала полити-ка «орабочивания» в высшем образовании: обязательная отработка двух лет на предприятии или в колхозе после окончания школы-восьми-летки, ограничения на поступление в вуз сразу после окончания средней школы, введение условия обязательного стажа работы при поступлении в отдельные категории высших учебных заведений, расширение роли рабфаков (рабочих факультетов). Эти меры, направленные на привле-чение образованных кадров в промышленность и «укрепление связи школы и жизни», в конечном счете должны были способствовать пре-одолению распространявшегося тогда среди горожан неприязненного отношения к физическому труду и техническим профессиям [Верт, 2006]. Как показали позднейшие исследования, результаты «орабочи-вания» были весьма противоречивы – интеллигенция в своей массе на-шла способы преодоления ограничений, население изобретало новые неформальные практики, которые свели на нет созданные барьеры и ог-раничения; в любом случае, институциальных мер по расширению клас-сового состава студентов оказалось недостаточно [см.: Константинов-ский, 1999]. С 1959 года промышленным предприятиям и совхозам было предоставлено право в качестве поощрения за ударный труд направлять


20

в вузы своих рабочих для получения высшего образования 1. Стало воз-можным получить полное среднее образование на политехнической ос-нове – в школе и на производстве, – однако, при этом ухудшилась обще-образовательная подготовка, а подготовка на предприятиях была довольно формальной, к тому же, немногие затем работали по специ-альности. Кроме того, предприятия столкнулись с возрастающей текуче-стью кадров [Верт, 2006].

Стабильность или стагнация, 1964-1985

С падением хрущевского режима в результате «дворцового перево-рота» 1964 года изменились политические и экономические условия со-циальной политики. Впрочем, основной вектор социально политическо-го развития, направленный на создание универсальной системой доступа к общественным благам был не только сохранен, но упрочен. На первом этапе был достигнут некоторый прогресс благодаря реформе системы производства. В условиях постепенного экономического роста промышленным рабочим был разрешен более свободный режим пере-мещений между работодателями; сельскохозяйственным рабочим пре-доставлен гарантированный стабильный минимум заработной платы; социальные пособия для колхозников были существенно повышены и теперь не отличались от пособий, предоставляемых остальному населе-нию, эти пособия в целом выросли вслед за увеличившейся зарплатой.

Подготовительные отделения, которые пришли на смену рабфа-кам, были призваны скорректировать состав высшей школы в соответст-вии с социальной структурой общества (Постановление ЦК КПСС и Со-вета Министров СССР от 20 августа 1969 года «Об организации под-готовительных отделений»). На подготовительные отделения прини-мались «рабочие, колхозники, воины, уволенные в запас из рядов Вооруженных Сил СССР, имеющие направления промышленных пред-приятий, строек, организаций транспорта и связи, геологоразведочных организаций, колхозов и воинских частей» [Гусев и др., 1982. С. 63]. Ли-ца, окончившие подготовительные отделения и успешно сдавшие выпу-скные экзамены, зачислялись на первый курс вузов без экзаменов, од-нако это приводило к сравнительно большому их отсеву в процессе учебы в вузе. Но централизованная командная экономика и экстенсив-ный путь развития требовали новых расходов, повышали стоимость продукции, что делало производство нерентабельным и вело к нехватке человеческих ресурсов.

В первое десятилетие этого периода наблюдается подъем жизнен-ного уровня, доходы населения растут, экономика на подъеме, чему в немалой степени способствуют высокие цены на энергоносители. Од-

1 Постановление Совета Министров СССР от 18 сентября 1959 года № 1099 «Об участии промышленных предприятий, совхозов и колхозов в комплектова-нии вузов и техникумов и в подготовке специалистов для своих предприятий».


21

нако к середине 1980-х годов успешные результаты, которые были полу-чены от продажи нефти во времена мирового энергетического кризиса, вскоре сходят на нет из-за неэффективного управления экономикой. В то время, как на Западе переходят к новым технологиям, приток неф-тедолларов в советскую экономику прекращается. Низкая эффектив-ность экономики, кроме прочего, подрывалась участием в гонке воору-жений, расходами на содержание огромной армии, атомного арсенала, военных баз в Европе и Азии, военной и экономической поддержкой «прогрессивных» режимов в развивающихся странах, безнадежной войной в Афганистане – начинается стагнация во всех сферах общест-ва. Дает о себе знать товарный дефицит, местное самоуправление практически во всех регионах вынуждено принимать меры по контро-лю за распределением продуктов питания в государственных магази-нах – в одних городах вводятся карточки и нормы потребления на ши-рокий ряд потребительских товаров – от спичек, табачных изделий, водки – до мыла, масла и сахара; в других – специальные удостовере-ния, открывающие доступ к покупке определенного набора товаров. И в том, и в другом случае политика властей отражала массовые страхи о том, что приезжие скупают самое нужное в местных магазинах...

Конституция 1977 года утверждала, что в СССР построено развитое социалистическое общество, где гарантировано всеобщее среднее обра-зование, бесплатное образование и медицинское обслуживание, право на труд, право на отдых, право на пенсионное обеспечение и жилище, демократические права и свободы. Важная особенность советской соци-альной политики состояла в ее прочной экономической связи с так на-зываемыми градообразующими предприятиями крупных индустриаль-ных центров. С конца 1980-х годов многие из этих предприятий под-вергались реструктуризации и банкротству, лишив тысячи людей работы и средств к существованию. В ходе муниципализации социальных серви-сов (детских дошкольных учреждений, клубов, домов отдыха, санаториев, профилакториев, поликлиник), принадлежащих ранее «градообразую-щим» производствам, «социальные объекты» переходили в ведение ме-стной администрации. Экономический кризис и недостаточность ресур-сов местной власти во многих случаях привели к сокращению числа социальных сервисов, их перепрофилированию, сокращению числа ока-зываемых услуг. Снижение роли государства и предприятий в социаль-ной защите и предоставлении услуг означало, что расходы и ответствен-ность за поддержание благополучия все более перекладывались на домохозяйства и сети родственной поддержки. Все это сыграло решаю-щую роль в снижении уровня жизни большинства монородительских, многодетных семей и ряда других, в том числе ранее достаточно благо-получных групп населения.

В семейном законодательстве 1965 года процедура разводов была упрощена. И хотя матери теперь разрешалось вписывать любое мужское имя в метрику новорожденного, законом не признавалось равенство не-


22

зарегистрированных и зарегистрированных браков [Королев, 1978. С.28]. Для российской семьи 1960-1980-х годов уже были характерны высокий уровень разводов, внебрачная рождаемость и ухудшение усло-вий социализации детей. В соответствии с данными переписи 1970 года, Россия и другие страны бывшего СССР (например, Эстония) были среди тех, которые демонстрировали наиболее высокие показатели по числу одиноких родителей в мире.

В целом ряде аспектов советский подход поощрял экономическое равенство и независимость женщин теми способами, которые состав-ляют так называемую «модель слабого кормильца» [Lewis, 1992], под-разумевающей, что не только глава, но все взрослые члены семьи, кто не учится на дневном отделении вузов, должны быть заняты на опла-чиваемой работе. Занятость женщин (как доля когорты в трудоспособ-ном возрасте) составляла 92 процента в 1970-80-е годы, причем уровень их образования был значительно выше, чем у мужчин, а жалованье женщин отличалось почти на одну треть от жалованья мужчин [Айвазо-ва, 1998]. Высоким показателям женской занятости способствовало расширение поддерживающей инфраструктуры – в частности, заво-дских и ведомственных детских учреждений и поликлиник, относи-тельно щедрого вспомоществования для декретного отпуска и отпуска по уходу за ребенком.

Одной из важных привилегий для одиноких матерей была статья КЗоТ, запрещающая увольнять одиноких матерей с производства до достижения ребенком 14 лет. Кроме того, существовали квоты на пред-приятиях и в органах, ответственных за распределение жилой площади, для одиноких матерей. Хотя эти льготы не всегда соблюдались, тем не ме-нее, профсоюзные организации на предприятиях в советское время не-редко предлагали льготные путевки в пионерлагеря и санатории, учиты-вая их тяжелое положение. Также были бесплатные ясли и детские сады, бесплатное обучение в школе, бесплатные детские обеды. Материальные потребности семей с низким доходом начали признаваться государством с 1974 года, когда были введены целевые денежные выплаты для мало-обеспеченных семей. Но материальная помощь, которую получали оди-нокие матери, никак не способствовала улучшению их качества жизни.

Несмотря на все достижения экономической и социальной полити-ки, уровень жизни советских людей в брежневскую эпоху был невысок, в первую очередь, ввиду низких зарплат и недостатка жилья. Демографи-ческие тренды, включая динамику браков и разводов, мобильность на-селения, еще более усугубляли насущность жилищной проблемы. Если в конце 1959 года только 48% населения жило в городах, то в 1970 году до-ля горожан составила уже 60%. По сравнению с другими секторами со-циальной политики: социальным обеспечением, здравоохранением и образованием – жилищная политика оказалась наименее адекватной потребностям населения, несмотря на достаточно интенсивное жилищ-ное строительство, начавшееся с конца 1950-х. Несмотря на значитель-


23

ные инвестиции в жилищную сферу в течение всего советского периода, проблема обеспечения людей нормальным жильем была и продолжает оставаться весьма далекой от своего решения.

В 1970-х в результате партийной политики общий моральный климат эпохи оказался на грани полного замерзания – задавлены последние рост-ки публичного свободомыслия (диссиденты уходят в глубокое подполье, со-сланы и высланы, посажены в исправительные и психиатрические учреж-дения), остановлен процесс реабилитации жертв репрессий, культ личности больше не является объектом критики [Верт, 2006]. Состояние обществен-ной нравственности ухудшается – падает мотивация к качественному труду, снижается трудовая дисциплина, разочарование, растет алкоголизм, пре-ступность, отмечается низкая вертикальная мобильность.

«С каждым днем все радостнее жить» Противоречия советской социальной политики от войны до застоя

Подводя итоги этому краткому обзору реформ социальной полити-ки СССР в 1940-е – 1985 годы, отметим, что система социальной защиты в советское время, по сути, стала легитимным механизмом ускорения экономического развития и консолидации социализма, будучи вдохнов-ленной идеями классиков марксизма и основателей советской полити-ческой системы. Некоторые лояльно настроенные зарубежные совре-менники полагали, что социальная защита советского типа являлась не только неотъемлемой частью социалистического образа жизни, но и практическим выражением классовой солидарности [Rimingler, 1971. P. 255]. В качестве идеальной модели социальная защита стала неотъем-лемым правом политически лояльных трудящихся и их семей, при этом последовательно продвигались принципы распределения в зависимости от трудового вклада. В свою очередь, социальные гарантии не должны были предназначаться тем, кто способен поддерживать себя посредством заработка, но предоставлялись лишь тем, чьи доходы недостаточны ввиду особенностей занятости или заболевания, то есть «по потребностям». Од-нако на практике эта идеальная модель воплощалась по-разному в раз-личные периоды истории социалистического государства.

В период своего расцвета, относящегося к хрущевскому и ранне-брежневскому периоду (середина 1950-х – середина 1970-х годов), совет-ское правительство создало одну из наиболее продвинутых в мире сис-тем социальной поддержки в отношении равенства доступа, объема и качества услуг. В некоторые периоды, когда социальная политика была приоритетом для советского правительства (1960-е годы), достижения в области жилищного строительства, медицинского обеспечения, соци-ального обеспечения и образования помещали СССР на лидирующее место в мире по темпам роста и объема услуг. Но уже с конца 1970-х го-дов, когда Советский Союз вступил в новую, наиболее жесткую фазу хо-лодной войны, в период ухудшения мировой конъюнктуры цен на энер-


24

гоносители – основной статьи экспорта, основные слабости социальной политики, ее ориентиров и институциальной структуры, стали посте-пенно проявляться все с большей и большей силой. Уже в этот период, задолго до перестройки, стали наблюдаться негативные тенденции в ка-честве жизни советских граждан.

В целом можно выделить четыре принципа социальной политики советского периода, которые были существенным образом переформу-лированы в результате перестройки. Во-первых, общедоступность и ра-венство как принцип, превалирующий в системе распределения и дос-тупа к образованию, жилью, здравоохранению, социальной защите, на рынке труда. Во-вторых, унификация, единство и строгая иерархия в управлении как принцип, придающий системе прозрачность, подкон-трольность и всеохватность. В-третьих, стабильность, предсказуемость в исполнении некоего объема гарантий, предусмотренных принятыми за-конами и установлениями. В-четвертых, стремление обеспечить боль-шой объем социальных услуг, рассчитанный на вовлечение большого количества реципиентов. Подчеркнем, что у каждого из этих принципов есть свои достоинства и недостатки, кроме того, каждый из них по-разному проявлялся в столице, крупных промышленных центрах, уда-ленных малых городах и сельских поселениях в силу высокой централи-зации и концентрации ресурсов в СССР.

Несомненно, советская система обладала развитой системой соци-альных сервисов в аспекте организации стационарного обслуживания пожилых и инвалидов, заботы о нуждающихся, сиротах и учащихся. Эта система основывалась на принципе унификации (выравнивания), по-зволявшему распределять каждому гражданину согласно его потребно-стям, – понятие, на котором, кстати, базировалась этика социального обеспечения во многих странах мира [Nobuaki, 1987. P. 133]. Однако так называемое универсальное медицинское обслуживание и равноправное социальное обеспечение на практике означало общий стандартно невы-сокий уровень обслуживания и несправедливое перераспределение ре-сурсов в отдельные элитные центры – для жителей столиц или партий-ной номенклатуры. Социальная стратификация в Советском Союзе носила особый и зачастую скрытый характер, она отличалась по своей природе от капиталистического общества. Монетарные отношения вы-теснялись идеологическими, а все попытки расширить личную эконо-мическую свободу расценивались как политически нелояльное, близкое к криминальному поведение [Шохин, 1987; Осипенко, 1986].

Необходимо сказать несколько слов о такой функциональной со-ставляющей социальной политики, как деятельность специалистов, пре-доставляющих различные виды услуг, отвечающих за реализацию соот-ветствующих гарантий и оказывающих профессиональную помощь. Одной из отличительных особенностей социального обслуживания ну-ждающихся в Советском Союзе являлось развитие программ в виде пер-сональных социальных услуг [Wiktorov, 1992]. Речь, например, идет о


25

системе льгот и скидок на детские сады и ясли для детей матерей-одиночек и из малоимущих семей, льготах для пожилых на путевки в санатории, обеспечение одеждой и питанием детей-инвалидов, прожи-вающих в интернатах, пожилых в домах престарелых, профессионально-техническом образовании для инвалидов. Однако среди этих индивиду-альных услуг в силу определенных идеологических установок и культур-ных традиций отсутствовал аналог западной модели социальной рабо-ты. Системы образования и здравоохранения в Советском Союзе были обеспечены кадрами, имеющими профессиональное образование, а вот социальных работников и соответствующего образования не было.

Характер и механизмы социального обслуживания при социализме и после него становятся понятными в контексте противоречий между пред-ставлением об ответственности государства, с одной стороны, и личной или семейной ответственности, с другой стороны, за такие проблемы, как занятость и безработица, хронические заболевания и инвалидность, алко-голизм, семейные конфликты и домашнее насилие, правонарушения, по-требность в пособии и персональном уходе. Конфигурация приватного и публичного на протяжении советской истории находилась в состоянии по-стоянного переопределения и амбивалентности. Сама потребность в соци-альной работе при социализме не могла быть артикулирована, поскольку достижение экономического равенства, как считалось, должно было ав-томатически разрешить все социальные проблемы, порожденные систе-мой рыночных отношений. Поэтому в социалистической России социаль-ные, социально-психологические или медико-социальные услуги сущест-вовали фрагментарно и скорее относились к категории других видов деятельности, например, семейные проблемы разбирались в суде или на партсобрании. В свою очередь, многие социальные проблемы не признава-лись, а иные, например, диссидентство, инвалидность, проституция, алко-голизм определялись как сугубо медицинские или криминализировались. Признание таких проблем не как индивидуального диагноза, а порождени-ем системы означало бы покушение на саму основу доминирующей идеоло-гии. Кроме того, нужно помнить и о том, что социальное развитие практи-чески всегда, в течение всей истории СССР, несмотря на всю публичную риторику, не являлось основной целью для руководства КПСС, уступая дос-тижению первенства на глобальной сцене и военному могуществу.

Сцены и действующие лица советской социальной политики, 1940-е – 1980-е годы

Публикация этой книги продолжает исследовательское направле-ние деятельности Центра социальной политики и гендерных исследова-ний в области истории и идеологии социальной политики [Нужда и по-рядок, 2005; Советская социальная политика, 2007; Журнал иссле-дований социальной политики, 2007 ]. В 2006-2007 году исследования проводились при поддержке Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров в рамках проекта «Социальная политика в контексте трансформаций рос-


26

сийского общества: идеологии и реалии социальных реформ», вклю-чившего в себя, кроме издания книг, серию кейс стади, научных семина-ров в Саратове, Самаре, Казани, летних школ в Саратове. В эту книгу вошли статьи, представленные их авторами и обсуждавшиеся всеми уча-стниками на этих мероприятиях, работы специалистов в области истории повседневности и социальной политики, а также переводы публикаций зарубежных исследователей. Мы хотели бы выразить благодарность ре-гиональным координаторам Оксане Запорожец, Ирине Кузнецовой-Моренко, Екатерине Чуевой и Ольге Бендиной за вклад в реализацию этого проекта.

Авторы книги осуществляют анализ различных направлений совет-ской социальной политики, ситуации новых социальных групп, поя-вившихся в результате войны и репрессий. Статья Георгия Гончарова дает представление о технической рациональности использования в со-ветской экономике дешевой подневольной рабочей силы трудмобили-зованных, забота о которых была сведена к минимуму, а контроль при-обретал экстремальные формы. Оправдание системы основывалось на догматической идентификации социальных проблем как присущих «чуждым элементам», и одновременно – на риторике борьбы и жертво-приношений «ради светлого будущего».

Две работы о детях, переживших войну и разлуку с близкими, го-лод, переезды и лишения, показывают разные грани изнанки витрин-ной концепции «счастливого детства». Евгений Кринко, Татьяна Хлы-нина и Илона Юрчук представляют разностороннюю картину лишений и приемов выживания, манипуляций и приспособления, к которым прибе-гали дети и руководители детдомов в условиях оккупации. Анализируя воспоминания и архивные документы Интердома, в их числе фотогра-фии, Мария Светланова определяет общие контуры важных составляю-щих социализации, в ходе которой воспитанник должен был превра-титься в преданного партии нового советского человека.

Статьи Ирины Карпенко и Екатерины Чуевой с разных сторон подхо-дят к главному организующему принципу коммунального образа жизни – принципу справедливости, идее, которая служила поддержанию социаль-ного порядка и социального контроля в сложившихся жизненных отно-шениях [Круглова, 2004]. Социальные классификации «наш / не наш» еще с 1920-х годов касались политических режимов, практик, социальных групп и индивидов, а в ситуации жесткого отбора достойных помощи, поддержки, жилплощади, работы в послевоенном Ленинграде вновь ста-новились основанием для текучей, меняющейся самоидентификации. Си-туация в учреждениях нередко отличалась слабым финансированием и низкой мотивацией персонала. Жалобы при этом становились не только каналом восстановления справедливости, но и средством конструирова-ния собственной идентичности как гражданина, а не изгоя.

Развитие системы льгот и гарантий расширяло охват социальных групп, и касалось социального обеспечения, образования, транспорта, жи-


27

лья, здравоохранения, отдыха, однако, большие социальные обещания не подтверждались достаточным их обеспечением. Энн Лившиц приходит к выводу о том, что школьная система при Сталине использовалась для ус-тановления и закрепления определенного образа нового советского обще-ственного строя, характеризующегося упрочением социальных барьеров, шла ли речь о качестве жизни, доступности образования или о других возможностях социальной мобильности. Потребители социальных услуг классифицировались на достойных и недостойных, многочисленные виды трансфертов предполагали мизерные выплаты и разнообразные немоне-тарные льготы. Глубоким было и географическое неравенство.

Ресурсы социальной политики концентрировались в крупных городах и столицах, при этом приоритетной была поддержка рабочего класса и горожан. Право и обязанность трудиться обусловливали доступ ко многим социальным услугам непосредственно с места работы, однако, расширялся и сегмент универсального режима социального обеспечения, с характерным расположением сервисов по месту жительства, доступных для всех жителей района. То, как реформировалась система советского здравоохранения в период позднего сталинизма, выступает предметом интереса Криса Бартона. Тенденция формирования государства всеоб-щего благоденствия нашла свое проявление в послевоенной реформе советского здравоохранения, переходе от производственного к территори-альному принципу медицинской помощи населению, доступности меди-цины не только рабочему классу, но и гражданским лицам, не связанным с производством. Расширение инфраструктуры советских здравниц и куро-ртов приводило в условиях роста свободного времени, как показывает в своей статье Ольга Лысикова, к созданию специфической культуры курорт-ного отдыха и туризма. Выступая настоящей выставкой достижений соци-ализма, демонстрацией заботы государства о трудящихся, детях и больных, на деле санатории подчас оказывались недоступными для простых людей, а условия в них – неприемлемыми ни для жизни отдыхающих, ни для рабо-ты персонала.

Акцент на коллективности и коммунальности является отличительной характеристикой советской социальной политики. На первом месте – забо-та о своей стране, о Родине, – а дружба и любовь помогут пройти через все испытания, достичь высокой цели и тем самым прославиться. Программа такой моральной карьеры нового поколения звучит в «Песне о тревожной молодости» 1958 года (муз. А. Пахмутовой, слова Л. Ошанина):

Забота у нас такая, Забота наша простая: Жила бы страна родная И нету других забот!..

Общественно-полезный труд и общественная работа стали проле-гоменами социальной работы. Инфраструктура учреждений социально-го обеспечения, образования, здравоохранения дополнялась обществен-


28

ными организациями предприятий, школ и другими объединениями граждан, осуществлявших заботу и контроль. Елена Жидкова показыва-ет, как семья превращается в объект контроля и канал политического воздействия на индивида. Через сферу частной жизни социальный кон-троль пропитывал текстуру советского общества. Мобилизация общест-венности на работу с семьей и детьми, контроль социальных отклонений и ресоциализация делинквентов были связана с деятельностью органи-заций (комсомол, пионерия, женсовет, партия, профсоюз, дворовые ко-митеты), в том числе, выполнявшей функцию выражения лояльности режиму. Эта работа была неотъемлемо связана со стараниями властей по конструированию аномалий и девиаций, усилившимися в 1950-е – 1960-е годы, и, как показывает Наталия Лебина, – с неудачной попыт-кой возложить часть ответственности на плечи общественности. Развер-нувшаяся охота на стиляг, фарцовщиков и прочих «паразитов общест-ва» развенчала иллюзию либерализации хрущевской внутренней поли-тики. Шейла Фицпатрик приходит к выводу, что пытаясь расправиться с «пережитками прошлого» в лице частных предпринимателей, советские власти тем самым ярко демонстрировали, что СССР идет к капитализму – с «паразитами» во главе. Советская сатира может рассматриваться как источник представлений о «своем/чужом». Исследование Марии Анто-новой дает понять, что социально-ориентированные сатирические вер-бальные тексты и карикатуры не только гротескно передают реальность, – они участвуют в воспроизводстве социальных мифов о мужчине и женщине.

Еда и напитки подвергаются особой регламентации, ведь это элемен-ты общества потребления, отвергаемого моральным кодексом строителя коммунизма. С другой стороны, это необходимые для строителя комму-низма источники энергии, а также детали выставки достижений социа-лизма. Регулируя повседневную жизнь, в том числе, практики питания, в соответствии с представлениями о потребностях советского человека – работника умственного или физического труда, женщины или мужчины, ребенка или взрослого – многочисленные дисциплинарные механизмы, как показывается в статье Оксаны Запорожец и Яны Крупец, «цивили-зовывали» советского человека, знакомили его с гигиеническими стан-дартами, правилами поведения, формировали каноны вкуса. В фокусе статьи Галины Карповой – социальный контроль потребления спиртных напитков, тесно связанный практически со всеми основными интереса-ми социальной политики: здравоохранением, демографией, занятостью, образованием, молодежной и семейной политикой, а также с культурой, не говоря уже о непосредственном влиянии на экономику страны. Фе-номен «женщины за рулем» как символ свободы передвижения обсуж-дается в статье Ростислава Кононенко в контексте мобилизации рабочей силы и одновременно мифологизации гендерного равенства. Автомо-биль, бывший неотъемлемой частью дефицитной экономики, становит-ся элементом символической системы советской гендерной политики.


29

Разговор о социальной политике 1940-80-х годов не заканчивается изданием этой книги, создание которой является продуктом широкого творческого сетевого взаимодействия. Авторов, представляющих раз-личные дисциплинарные области, объединяет интерес к советскому прошлому, поиску новых подходов и интерпретативных инструментов для его изучения. Такой разговор, представляющий самые разные пер-спективы и тематические приоритеты, только начат, и мы предвидим продолжение дискуссии, приглашая к ней новых авторов и читателей.

Список источников

Азаров Н. И., Коновалюк О. И. Роль социальной политики в форми-ровании и развитии социалистического образа жизни. М.: Знание, 1980.

Айвазова С. Русские женщины в лабиринте равноправия. М.: РИК Ру-санова, 1998. С. 82-83.

Антоненко В. Г., Зелинский Н. Е. Социальная политика партии как фак-тор воспитания нового человека. Киев: Общество «Знание» УССР, 1984.

Богданов К. Повседневность и мифология. Исследования по семиотике фольклорной действительности. СПб.: «Искусство – СПб», 2001.

Богданова Е. Советский опыт регулирования правовых отношений, или «в ожидании заботы» // Журнал социологии и социальной антропологии. 2006. Том IX. № 1. С. 77 – 90.

Ващук А. С. Социальная политика в СССР и ее реализация на Дальнем Восто-ке, 1945 г. – конец 80-х годов: Дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.02 Владивосток, 1998а.

Ващук А.С. Социальная политика в СССР и ее реализация на Дальнем Востоке (середина 40 – 80-х годов XX в.) / Отв. ред. А.П. Деревянко. Влади-восток: Дальнаука, 1998б. – 212 с.

Верт Н. История Советского государства / Пер.с фр. М.: Весь мир, 2006. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Улучшение быта трудящихся – огромная об-

ласть социальной политики КПСС и советского государства // Во имя чело-века труда: социальная политика в Советском Союзе и Польской Народной Республике. М.: Профиздат, 1979.

Гусев И. Т., Калашников Н. П., Качанов А. В., Колобашкин В. М. и др. Профессиональная ориентация молодежи и организация приема в высшие учебные заведения. М.: Высшая школа, 1982.

Дети ГУЛАГа. 1918-1956. Под ред. акад. А.Н.Яковлева; сост. С.С. Вилен-ский и др. – М.: МФД, 2002.

Добренко Е. Советское прошлое: манифест нового ревизионизма (Рец. на кн.: Taking the revolution inside. Bloomington, 2006) // Новое литературное обозрение. 2007. № 85 // Доступно по адресу: http://www.magazines.russ.ru/ nlo/2007/ 85/do33.html

Добренко Е. Рецензия на кн. Yurchak Alexei. Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton, 2005 // Новое литературное обозрение. 2006. № 82 // Доступно по адресу: http://magazines.russ.ru/nlo/ 2006/82/kn39.html

Журнал исследований социальной политики, 2007. Т.5. №4. Захаров А. В. Массовые праздники в системе тоталитаризма // Тотали-

таризм как исторический феномен. М.: Философское общество СССР, 1989. Здравомыслов А. Г. Актуальные проблемы социальной политики

КПСС. М.: Знание, 1983.


30

Зоркая Н. «Ностальгия по прошлому» или какие уроки могли усвоить и усвоили молодые // Вестник общественного мнения. 2007. № 3 // Доступно по адресу: http://www.levada.ru/zhurnal.html

Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повсе-дневность, 1945-1953. М.: РОССПЭН, Ин-т рос. истории РАН, 2000. 230 с.

Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика: учебное пособие / Под. общ. ред. А.К.Соколова. М.: Высшая шко-ла, 2004. 686 с.

Келли К. «Хочу быть трактористкой!» (Гендер и детство в довоенной советской России)// Социальная история. Ежегодник, 2003. Женская и ген-дерная история. М.: РОССПЭН, 2003. С. 385- 410.

Келли К. «Школьный вальс»// Антропологический форум. 2005. № 1. С. 104-155.

Клямкин И. М. Под гипнозом величия. Новая модернизация России невозможна без модернизации исторического сознания // Независимая га-зета. 26 сентября 2007// Доступно по адресу: http://www.ng.ru/ideas/ 2007-09-26/10_hypnosis.html

Козлова Н. Н. Советские люди: Сцены из истории. М.: Издательство Европа, 2005.

Козлова Н. Н. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. М.: Ин-т философии РАН, 1996.

Константиновский Д. Л. Динамика неравенства. Российская молодежь в меняющемся обществе: ориентация и пути в сфере образования (от 1960-х годов к 2000-му). М.: Эдиториал УРСС, 1996.

Королев Ю.А. Брак и развод: Современные тенденции. М.: Просвеще-ние, 1978.

Круглова Т. А. Культурно-антропологический подход к анализу совет-ского искусства // Известия Уральского государственного университета. 2004. № 29. С. 75-86.

Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и анома-лии, 1920–30 годы. СПб.: Нева, 1999.

Лебина Н. Б., Чистиков А. Н. Обыватель и реформы. Картины повсе-дневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевских реформ. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.

Лебина Н. Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006.

Лебина Н. Б. О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и аномалий советской повседневности 20–30-х годов // Нормы и цен-ности повседневной жизни: становление социалистического образа жизни в России, 1920–1930-е годы / Под ред. Т. Вихавайнен. СПб.: Нева; Летний сад, 2000. С. 9–26.

Лельчук В.С., Пивовар Е.И. Менталитет советского общества и «холод-ная война»: (К постановке проблемы) // Отечественная история. 1993. № 6. С. 63-78.

Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и пер-спективы в Германии // Социальная история. Ежегодник, 1989-1999. М., 1999. С.77-100.

Медик Х. Микроистория // Thesis: теория и история экономических и со-циальных институтов и систем. Альманах. М., 1994. Т.II. №4. С. 193–202.


31

Мельников В.П., Холостова Е.И. История социальной работы в России. М.: Дашков и К, 2005.

Миннибаев Е. К. Социальная политика и рост рабочего класса СССР в 1951-1965 гг. : Учеб. пособие к спецкурсу. Уфа: Башк. ГПИ, 1984.

Молодчик А. В. Государственная социальная политика СССР и уровень жизни советского населения в 1929-1953 гг. : Дис. ... д-ра ист. наук : 07.00.02 М., 2004.

Нужда и порядок: история социальной работы в России, XX в.: Сб. на-уч. ст. / Под ред. П.В. Романова, Е.Р. Ярской-Смирновой. Саратов: Научная книга: Центр социальной политики и гендерных исследований, 2005.

Осипенко О. Нетрудовые доходы и формы их проявления // Эконо-мические науки. 1986. № 11. С. 63–70.

Павлов Р.В. Опыт социального обеспечения условий труда рабочих и колхозников в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук / Моск. гос. социал. ун-т. – М., 2000. – 32 с.: табл. – Библиогр.: с.32.

Пелих И. В. Социальная политика в СССР в 1945-1953 гг. : На материа-лах Краснодарского края: Дис. ... канд. ист. наук : 07.00.02 М., 2005.

Попков В. Д. Социальная политика Советского государства и право. М.: Изд-во Московского ун-та, 1979.

Постановление СНК СССР «Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях СССР и об изменении порядка назначения стипендий» от 02.10.1940. № 1860 // Соб-рание постановлений Правительства СССР. 1940. № 27. Ст. 637.

Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 20 августа 1969 года «Об организации подготовительных отделений».

Пушкарева Н. Л. История повседневности: предмет и методы // Соци-альная история. Ежегодник, 2007 / Под ред. И. Ю. Новиченко, А. К. Соколо-ва. М.: РОССПЭН, 2008. С. 9-54.

Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М.: ИВИ РАН, 1998.

Роговин В.З. Социальная политика в развитом социалистическом об-ществе: Направления, тенденции, проблемы. М.: Наука, 1980.

Романов П., Ярская-Смирнова Е. Социальное как иррациональное? (Ди-агнозы 1990 года) // Новое литературное обозрение. 2007. № 83. С. 205-226.

Ромашова М.В. Советское детство в 1945 – середине 1950-х гг.: государ-ственные проекты и провинциальные практики (по материалам Молотов-ской области). Автореф… канд.ист.н. Специальность 07.00.02. - Отечествен-ная история. Пермь, 2006.

Савастенко А.А. Социальная политика КПСС и формирование нового человека. Минск: Общество «Знание» БССР, 1981.

Сандомирская И. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик // Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 50, Вена 2001.

Сидорина Т. Ю. Два века социальной политики. М.: Российск. гос. гума-нит. ун-т, 2005. 442 с.

Скотт Дж. Благими намерениями государства: Почему и как провали-вались проекты улучшения условий человеческой жизни / Пер. с англ. Э. Н. Гусинского, Ю. И. Турчаниновой. М.: Университетская книга, 2005.

Соколов А. К., Тяжельникова В. С. Курс советской истории, 1941-1991. М.: Высшая школа, 1999. – 415 с.


32

Советская повседневность и массовое сознание. 1939-1945 / Сост. А. Я. Лившин, И. Б. Орлов. М.: РОССПЭН, 2003.

Советская социальная политика 1920–1930-х годов: идеология и по-вседневность / Под редакцией П. Романова и Е. Ярской-Смирновой. М.: «Вариант», ЦСПГИ, 2007

Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М: Госпо-литиздат, 1952.

Тяжельникова В.С. «Картина мира» советского человека и ее эволюция. Содержание спецкурса // http://modernhistory. omskreg.ru /page.php?id=565

Ульмасов А. Историческая программа повышения благосостояния со-ветского народа / А. Ульмасов Ташкент: Узбекистан, 1982.

Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Совет-ской России в 30-е годы: город. М.: РОССПЭН, 2001.

Хорохорина Г. А. Политика государства в области социального обеспече-ния и реабилитации инвалидов войны и труда в период 1941-1945 гг.: На ма-териалах РСФСР: Дис. ... канд. ист. наук : 07.00.02 М., 2005.

Цветаева Н. Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социоло-гический журнал. 1999. № 1/2. С. 118-132.

Чайка Е. А. Социальная политика советского государства на селе с 1945 по 1965 гг. (На материалах Краснодарского, Ставропольского краев и Рос-товской области): Дис. ... канд. ист. наук : 07.00.02 Армавир, 2004.

Шохин А. Борьба с нетрудовыми доходами: социально-экономический аспект // Плановое хозяйство. 1987. № 2. С. 83-89.

Шуткова Е. Ю. Советские политические репрессии в отношении несо-вершеннолетних: 1917 - 1953 гг.: Дис. ... канд. ист. наук : 07.00.02 Ижевск, 2003.

de Certeau M. The Practice of Everyday Life. Transl. by St. Rendall. Berkeley: University of California Press, 1984 [1974].

Davies S. Popular Opinion in Stalin’s Russia: Terror, Propaganda, and Dis-sent, 1934 – 1941. Cambridge, Cambridge University press, 1997.

Fitzpatrick S. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times. So-viet Russia in the 1930s. Oxford, Oxford University Press, 1999.

Fitzpatrick S. Tear off the masks!: identity and imposture in twentieth-century Russia. Princeton: Princeton University Press, 2005.

George V., Manning N. Socialism, Social Welfare and the Soviet Union. London: Routledge and Kegan Paul, 1980.

Lewis J. Gender and the development of welfare regimes // Jounral of Euro-pean Social Policy. Vol2. №3, 1992.

Nobuaki S. The changes in the Russian and Soviet social security // Annales of the institute of social science. № 27. Tokyo: University of Tokyo, 1987.

Rimingler G. V. Welfare policy and industrialization in Europe, America and Russia. New York: Wiley, 1971.

Wiktorov A. Soviet Union // Social Welfare in Socialist Countries / Ed. by J. Dixon, D. Macarov. London; New York: Routledge, 1992. P. 184–207.

Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2005.

РАЗДЕЛ I.

ВЕЛИКИЙ ТЕРРОР ВОЙНЫ И РЕПРЕССИЙ: ПЕРЕКРАИВАЯ СУДЬБЫ

35

На грани выживания: детские дома Кубани в 1941 – 1945 годы ________________________________ Евгений Кринко, Татьяна Хлынина, Илона Юрчук Введение

браз «счастливого детства» страны победившего социализма, ставший своеобразной визитной карточкой успехов и дости-жений советского общества, хорошо знаком не одному поко-

лению отечественных исследователей. Именно в нем черпали свое «творческое отдохновение» и те из них, кто искренне верил в историче-ское превосходство советской системы (небезосновательно полагавшие, что «у советских детей есть неоспоримые преимущества перед своими зарубежными сверстниками»), и ее менее восторженные поклонники. Однако по мере своего профессионального взросления и постепенного избавления от идеологических пристрастий историческая наука все ча-ще наталкивалась на свидетельства детской обездоленности, проявляв-шиеся в росте беспризорности, криминализации подростковой среды и ее жестокости [Журавлев, Соколов, 1998]. Подобные проявления, «явно противоречившие официальному образу детства страны Советов», сна-чала объяснялись «наследием старого мира», требовавшим длительного времени для своего изживания, затем недостатками в работе советских и партийных организаций и, наконец, пороками самой системы социа-лизма, не щадившей детей ради достижения своих (во многих доктри-нерских) целей.

При этом со временем заметно усилилось дробление некогда моно-литного и мало подвижного в своей основе образа советского детства: в

О

Кринко, Хлынина, Юрчук

36

литературе уже появились и активно разрабатываются его различные ипостаси, связанные с судьбами детей лишенцев и советских активистов, иностранных рабочих и детдомовцев. Особо пристальным вниманием в связи с этим отмечено военное детство, пришедшееся на наиболее тра-гический период нашей истории – Великую Отечественную войну.

Следует отметить, что детство военного лихолетья – сюжет в отече-ственной историографии достаточно давно и плодотворно разрабаты-ваемый. В исследованиях историков и педагогов нашли свое отражение перестройка работы детских учреждений в начальный период войны, различные формы помощи беспризорникам и детям фронтовиков, раз-ные направления советской социальной политики военного времени. В ряде диссертационных работ раскрывается деятельность детских учреж-дений в отдельных регионах страны [Зенкова, 1985; Карамышева, 1993; Банзаракцаева, 2005]. Локализация проблемы на конкретных регио-нальных и местных материалах документального и устного характера позволяет не только отказаться от сложившихся стереотипов ее понима-ния, но и определить, насколько в действительности экстраординарной оказалась деятельность детских учреждений в военные годы.

К сожалению, вплоть до настоящего времени так и не стала предме-том самостоятельного изучения судьба детских учреждений Кубани. Между тем, необходимость обращения к опыту функционирования дет-ских домов Краснодарского края в годы Великой Отечественной войны обусловлена рядом обстоятельств. На Кубани в этот период существова-ло значительное количество детских учреждений, деятельность которых имела свои особенности и протекала в разных условиях. В истории дет-ских домов Кубани выделяется несколько этапов: 1) начальный (1941 – 1942 годы), 2) оккупационный (1942 – 1943 годы), 3) постоккупацион-ный (1943 – 1945 годы). В настоящее время исследователям стал досту-пен комплекс архивных документов о деятельности детдомов Кубани, в основном, в 1943 – 1945 годах, так как вследствие эвакуации и оккупа-ции документов 1941 – 1942 годов сохранилось немного. В данной статье используются, прежде всего, рассекреченные в последние годы доку-менты советских и партийных органов, постановления и решения цен-тральных и местных органов власти, акты проверок детских домов, по-зволяющие раскрыть их положение в период войны. За рамками работы остается немало сюжетов, включая сам внутренний мир детских учреж-дений, для изучения которых требуется использование не только новых подходов, но и других источников, в основном, личного происхождения.

«…создать нормальные условия жизни детей…»: в начале войны

В предвоенные годы система государственных детских учреждений развивалась высокими темпами, отражая активные модернизационные процессы в социальной сфере. Накануне Великой Отечественной войны в Краснодарском крае насчитывалось 74 детдома с 6771 воспитанником,

На грани выживания

37

находившихся в ведении местных отделов народного образования. Од-нако не все детские учреждения имели приспособленные помещения, необходимое оборудование и инвентарь, в некоторых условия жизни и быта были таковы, что приводили к бегству воспитанников.

В отечественной историографии не раз указывалось, что с началом войны условия работы детских учреждений существенно изменились, но эти перемены в первую очередь коснулись школ [Черник, 1975], а для большинства детдомов Кубани оказались не столь заметны. Поэтому на-чальный этап войны стал для них своеобразным переходным временем к будущим испытаниям, когда ухудшилось снабжение, прежде всего, продовольствием и одеждой. Советская экономика всегда имела перекос в сторону производства средств производства, а в условиях военного времени финансирование социальной сферы еще более сократилось. Тем не менее, результаты проверок свидетельствуют, что первоначально ситуация в большинстве прежних детдомов Кубани не имела критиче-ского характера.

Так, в детском доме им. Максима Горького в Мостовском районе, рас-считанном на 110 мест, в октябре 1941 г. находилось 57 воспитанников, из них 10 – эвакуированных. Помещения были отремонтированы и побеле-ны, детям хватало постельного белья и кроватей, все посещали школу. Об-служивающим персоналом и воспитателями детский дом также был укомплектован, но нуждался в приобретении теплой одежды, костюмов для мальчиков и девочек, 50 пар обуви 1.

Детский дом в станице Бесскорбной насчитывал 97 детей, их сред-няя успеваемость составляла 93 %. Согласно документам, детский коллек-тив был хорошо организован и сплочен, воспитанники разделены на от-ряды во главе с командирами под общим руководством совета команди-ров, действовали комсомольская и пионерская организации. Большин-ство воспитателей имели стаж работы от 2 до 5 лет. В детдоме действовали столярная и швейная мастерские, детей учили навыкам самообслужива-ния, они стирали белье, мыли пол, работали на подсобном участке – ши-роко распространенная и поощряемая воспитательная практика в совет-ских детских учреждениях. Питание в детдоме оценивалось как нормаль-ное, жиров и овощей хватало, не доставало сахара, крупяных и мучных изделий. Основные трудности были связаны с плохой организацией фи-нансирования, недостатком обмундирования, особенно зимних пальто 2.

В значительно худших условиях оказались детские дома, прибы-вавшие в Краснодарский край начиная с лета 1941 года из западных районов страны. Советские историки не раз подчеркивали огромный объем помощи, оказанной органами власти и населением эвакуирован-ным детям, но положение многих из них оставалось сложным. Решение вопросов по размещению, питанию, медицинскому обслуживанию пол-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.214. Л.14. 2 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.214. Л.9.


38

ностью возлагалось на местные власти. В качестве основной базы перво-начально выступали существовавшие детские, медицинские и образова-тельные учреждения, но вскоре возможности прежней социальной ин-фраструктуры оказались исчерпанными, тем более что она широко использовалась под военные нужды: в части больниц и школ располо-жились госпитали для раненых командиров и красноармейцев. Между тем, поток эвакуированных детей нарастал. К 10 сентября 1941 года в 59 районах Краснодарского края находилось 6627 детей из детских домов, в основном, эвакуированных из Крыма. Бюро крайкома ВКП (б) приняло специальное постановление, обязывавшее крайисполком к 15 сентября выделить помещения для прибывших детдомов и

приспособить их для жизни в зимних условиях [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С. 56].

Общие тенденции отражает ситуация, сложившаяся осенью 1941 го-да в Красноармейском районе, где действовали четыре детдома, два из которых были эвакуированными – в станице Гривенской (216 детей) и хуторе Трудобеликовском (170 детей). Краевой отдел народного образо-вания профинансировал данные учреждения в соответствии с установ-ленными нормами: за месяц они получили по 40 тыс. руб. каждый. Об-щей проблемой являлась нехватка топлива. Трудобеликовский детский дом имел только 100 из необходимых 180 кубометров дров, Гривенский – 80 из 300 кубометров, при этом дрова еще не были подвезены. Пита-нием, одеждой и обувью эвакуированные детские дома были обеспече-ны, но площадей для размещения детей не хватало, им приходилось спать по двое на одной койке. Все воспитанники посещали школу, были полностью обеспечены тетрадями, но учебников хватало лишь на чет-верть детей.

Два других детдома для неэвакуированных детей – в станице Крас-ноармейской, насчитывавший 100 детей, и на хуторе Трудобеликовском были обеспечены питанием, но испытывали недостаток теплой одежды и обуви. Их санитарное состояние являлось неудовлетворительным, не были проведены медицинское обследование и прививки детей против эпидемических заболеваний. В результате в Трудобеликовском детдоме шесть детей заболели чесоткой, 10-15 чел. – малярией. Секретарь Крас-ноармейского райкома ВКП(б) Родионов докладывал, что «после беседы с заведующим районным здравотделом Каленикиным» эти недостатки были устранены, ситуация постепенно улучшалась, а воспитательная работа «налаживалась в соответствии с требованиями военного време-ни» 1. Устроив хорошую «взбучку» оказавшемуся «крайним» заведую-щему райздравотделом, районные власти взяли ситуацию под контроль, по крайней мере, в последующем указанные детские дома больше не фигурировали в качестве негативных примеров.

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.214. Л.3.


39

Часть детских учреждений проследовала далее на восток, в глубо-кий советский тыл, но из западных районов продолжали прибывать все новые эшелоны. К 1 января 1942 года на Кубани располагались 24 эва-куированных детдома с общей численностью воспитанников в 3155 чел 1. Несмотря на усилия, предпринимавшиеся местными органами власти, положение многих из них поздней осенью и в начале зимы 1941 года ос-тавалось тяжелым.

Детский дом № 3 им. Кирова для испанских детей, эвакуированный 7 августа 1941 года из Одессы, оказался в станице Михайловской. Он разместился в 11 полуразрушенных, не отапливавшихся и непригодных для жилья помещениях, разбросанных по всем концам станицы, часть из них была к тому же не остеклена. Удалось расставить только 170 кро-ватей, на которых спали 370 детей, при этом на одного ребенка прихо-дилось 1,6 кв. м жилой площади. Воспитанники совершенно не имели зимних пальто, шапок, у 97 чел. отсутствовала обувь, остальные были одеты в «легкие туфли инпошива, которые при условии сельской грязи непригодны». Детдом имел всего полторы смены белья, баня и прачеч-ная оказались совершенно не в состоянии обслужить всех детей, топливо отсутствовало. В течение 50 суток детям вообще пришлось спать на го-лом полу, у них появились вши.

Руководство детдома на протяжении двух месяцев неоднократно ставило в известность руководящие партийные, советские и комсомоль-ские организации «о невыносимом положении», но оно продолжало ухудшаться. Поэтому в конце октября 1942 года директор детдома Ме-гардичев обратился к председателю Краснодарского крайисполкома Тюляеву с докладной запиской, в которой настаивал на отправке «в дру-гое место, где можно было бы создать нормальные условия жизни де-тей». Он подчеркивал, что детдом в создавшихся условиях не только не мог зимовать, но и оставаться более ни одного дня. На документе име-лась помета одного из главных руководителей края о необходимости оказания детдому требуемой помощи 2.

В Майкопском детдоме № 2 находились дети, эвакуированные из Ленинграда и Днепропетровска. Они уже прибыли в крайне тяжелом состоянии, многие болели, требовались специальные условия содер-жания детей, не просто полноценное, но и усиленное питание. В более поздних документах приводятся данные, что с 19 августа по 1 октября 1941 года от рахита, инфекций и истощения умерли 58 детей 3. В анти-санитарном состоянии находился Феодосийский школьный детский дом, разместившийся в станице Раздольной Кореновского района. Уполномоченный Управления по эвакуации по Краснодарскому краю А.Я. Бахолдин писал:

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.373. Л.69 – 76. 2 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.214. Л.2. 3 ХДНИ НАРА. Ф.1. Оп.2. Д.89. Л.6.


40

В спальнях у воспитанников грязно, неуютно, холодно. Поголов-ная завшивленность и чесотка. Питание однообразное. Меню не составляется, продукты питания расходуются бесконтрольно. На 87 воспитанников имеется 9 тарелок и 21 ложка. Питание прохо-дит в 10 смен. Обувью обеспечены только 50 % детей [Кубань в го-ды Великой Отечественной войны, 2000. С. 182].

6 января 1942 г. крайком ВЛКСМ обязал комитеты комсомола рай-онов, где были размещены эвакуированные детские учреждения, ока-зать им практическую помощь. Управление по эвакуации потребовало, чтобы в ситуацию с детскими домами немедленно вмешался краевой от-дел народного образования. Данный вопрос взял под свой контроль и крайком ВКП(б). Только совместные усилия различных органов и орга-низаций помогли выжить эвакуированным детским домам в суровую зиму 1941 – 1942 годов 1.

В июне 1942 года, во время проверки детского дома испанской моло-дежи в селе Мостовском инспектором Наркоматом просвещения РСФСР, питание детей было признано прекрасным, каждый воспитанник попра-вился за 2 мес. в среднем на 9 кг. [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С. 249]. Не все детские дома края обращали на себя столь пристальное внимание крайкома партии и крайоно, непосредственно подключившихся к организации снабжения данного учреждения. Тем не менее, в решении «детского вопроса» в целом в начале лета имелись, безусловно, положительные результаты. Всего к апрелю 1942 года в крае действовало 90 детских домов с 8809 детьми, а к концу июля 1942 года – 106 детских домов с 15730 детьми.

«…нашел сплошное паническое состояние...»: драма эвакуации

В конце июля 1942 года на территорию Кубани неожиданно для со-ветского руководства вторглись войска вермахта [Кринко, 2006]. Еще 17 – 22 июля крайком партии и крайисполком обратились в Комиссию по эвакуации при Государственном Комитете Обороны СССР под председа-тельством Г.К. Шверника с просьбой разрешить вывоз имущества и лю-дей, но рассмотрение данных вопросов затянулось. Центральная власть оказалась просто не готова к принятию соответствующих решений и не владела конкретной обстановкой, а краевое руководство не имело для этого необходимых полномочий. Комиссия по эвакуации приняла необ-ходимые постановления лишь с 28 июля по 4 августа, а Краснодарский крайком партии получил их вообще 3–7 августа. К этому времени круп-ные железнодорожные узлы – Тихорецкий, Кавказский и Армавирский – находились под непрерывной бомбардировкой авиации противника, их работа оказалась парализована, а пути забиты вагонами 2.

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.373. Л.69 – 76. 2 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.391. Л.2.


41

Решение о немедленном вывозе из Краснодарского края детских домов и семей, эвакуированных из Ленинграда и Крыма, было приня-то на секретном заседании бюро крайкома партии с участием члена Политбюро ЦК ВКП(б), члена Военного совета Северо-Кавказского фронта Л.М. Кагановича 31 июля 1942 года. Специальной группе пору-чалось составить план эвакуации, начиная с 1 августа [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С.328]. Однако вывезти из Крас-нодарского края многие детские учреждения уже не удалось. Показа-тельна ситуация с эвакуацией детских домов из Гулькевичского рай-она. Секретарь Гулькевичского райкома ВКП(б) И.Ф. Залозный сообщал, что организация данных мероприятий была начата только вечером 2 и утром 3 августа, после получения соответствующих распо-ряжений из крайкома [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С.367]. Ответственный за их эвакуацию, заведующий районо Г.Д. Долгов 10 сентября 1942 года в докладной записке крайкому ВКП(б) писал:

Согласно эвакуационного удостоверения крайисполкома от 2-го августа, я поднял для эвакуации все семь детдомов, но только От-радно-Кубанская группа, где мною были сосредоточены четыре детдома (из совхоза «Кубань», ВИРовский, Новомихайловский и Отрадо-Ольгинский), с помощью транспорта директора ВИРа тов. Энькина и колхозов, прорвалась через Лабу, ж. д. линию и ушла от немецкого окружения в Гагры – Сухуми и дальше... Вторая группа (Красносельский, Новоукраинский и Ленинградский детдома) по-пали в немецкое окружение [Кубань в годы Великой Отечествен-ной войны, 2000. С. 369].

Г.Д. Долгов следовал с Ленинградским детдомом, оказавшимся не только самым большим, но и наименее обеспеченным транспортом:

Сумел организовать для передвижения этого детдома трактор «Сталинец» с тремя прицепами и шестью повозками, но выйти из окружения не сумел, помешала Лаба, переправы на которой были уже взорваны [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С. 369].

Утром 3 августа он, с трудом пробившись через колонны отступав-ших красноармейцев и автомашин в город Кропоткин, попытался полу-чить вагоны для погрузки детей, но в управлении железной дороги

нашел сплошное паническое состояние... Сплошной поток авто-машин, обгонявший наш трактор, не давал или почти не давал нам двигаться. Слухов об окружении полно.

Поддавшись общей панике, по словам Г.Д. Долгова,

тракторист отцепил прицеп со своей семьей и хотел детдом бро-сить, чего не сделал только под силой моего оружия. Это было в ночь с 5-го на 6-е под Курганной.


42

Оставив детдом 8 августа в колхозе «Знамя Труда», он на велоси-педе выехал искать переправу через Лабу. По возвращении узнал, что в детдом приезжали на машине немцы, предложившие очистить школу, вымыть ее к 9 ч утра 9 августа, а детей перевести в другой пункт. На возражение директора детдома Деевой об отсутствии транспорта нем-цы пообещали к 8 ч утра подать две автомашины. Вечером Г.Д. Долгов перевел взрослых детей в совхоз «Южный», а утром 9 августа два не-мецких шофера привезли остальных. В конце концов, оставив детдом в совхозе «Южном» Темиргоевского района вместе со своей женой, до-черью и матерью, Г.Д. Долгов сам перешел вброд Лабу и выбрался из немецкого окружения [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С.370].

Достаточно драматично складывался и путь большинства других детских домов, из-за нехватки транспорта многие воспитанники прошли пешком путь в 200 – 400 км. Лишь в Новороссийске детей посадили на пароходы и отправили далее морем в Грузию. Часть детских учрежде-ний по пути следования на восток подверглась бомбардировке враже-скими самолетами. Особенно трагичным оказался путь Белоглинского детдома № 2. При выезде в нем насчитывалось 87 детей и 20 взрослых из числа обслуживающего персонала. Под Армавиром поезд с детьми обстреляли немецкие самолеты, погибли 63 чел. и 12 были ранены. Ко-гда с огромным трудом детдом добрался до Махачкалы, в нем остава-лось только 27 детей и 5 взрослых 1.

В Армавире располагалось три детских дома в составе 350 чел. В на-чале августа 1942 года их вывезли в станицу Отрадную, откуда часть де-тей отправили автомашинами отступавших воинских частей, других разместили в окрестных населенных пунктах. Ленинградский детдом, располагавшийся на хуторе Ореховском Шовгеновского района Адыгей-ской автономной области, получил приказ о срочной эвакуации только 5 августа. На следующую ночь колонна детдома во главе с директором И.Д. Фетисовой и инспектором крайоно А.М. Шатовым на подводах, предоставленных командиром стрелковой дивизии Красной Армии, на-правилась на юг. Но 8 августа в 54 км юго-западнее Майкопа она попала под немецкий налет с воздуха, во время которого дети испугались и раз-бежались. После налета руководители со всем имуществом и персоналом отправились в путь, фактически бросив детей. Им удалось благополучно добраться до Челябинской области, а детей собрал и вывел на прежнее место, в хутор Ореховский, красноармеец И.Ф. Ремезов [Бейлинсон, 2002. С. 79–82, 91].

Свои тяготы и лишения выпали и на долю других детских домов и их воспитанников. Всего удалось эвакуировать только 49 детдомов или 46,2 % их общего количества [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С. 517]. Процент эвакуированных воспитанников еще мень-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.504. Л.82.


43

ше: были вывезены 5980 чел. или 38 % от их общего контингента 1. По-хожая ситуация сложилась с эвакуацией детских учреждений и в других регионах Северного Кавказа. Из Ставропольского края смогли эвакуиро-ваться только 31 из 43 детских учреждений, что составило 72 % их общего количества, из Кабардино-Балкарии – 3, Северной Осетии – 1, Чечено-Ингушетии – 9 детских домов. Всего с территории Северного Кавказа уда-лось эвакуировать 98 детских домов с 13356 воспитанниками [Линец, 2003. С. 68–71].

«…живите, как знаете…»: в условиях немецкой оккупации

В первые дни оккупации немецкие военные коменданты, ставшие главной властью на захваченной территории Кубани, вероятно, просто не знали, что им делать с детскими учреждениями. Немецкий комен-дант прямо заявил руководителям Ленинградского детдома, застигнуто-го наступлением вермахта в совхозе «Южный»:

Указаний не имею, живите, как знаете, да, кроме того, совхоз «Южный» Темиргоевского, а не Курганинского района. Обращай-тесь в Петропавловскую [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2000. С. 371].

Вскоре обязанности по поддержанию порядка, восстановлению ра-боты предприятий и учреждений были возложены на местные органы управления – городские и районные управы, бургомистров (в казачьих районах – атаманов) и старост. Для детей до года ввели продажу молока по карточкам, беспризорных детей для «воспитания и привития трудо-вых навыков» направляли в детдома 2. Главный врач Краснодара 5 сен-тября потребовал производить по-прежнему медосмотр служащих дет-домов 3. Приказ от 7 ноября 1942 г. по Майкопскому областному и городскому врачебному управлению установил нормированное питание детей в детских домах 4. Таким образом, действия местной администра-ции в период оккупации были направлены на восстановление и норма-лизацию работы детских заведений и во многом повторяли меры совет-ского руководства, однако ее возможности были еще более ограничены. Материальное обеспечение оставалось одной из главных проблем в ра-боте детских учреждений на протяжении всего периода оккупации Краснодарского края.

Акт обследования Майкопского детдома № 2 в конце ноября 1942 года показал, что в здании, рассчитанном на 70 чел., содержалось 113 де-тей в возрасте от 3 до 15 лет. В этом же здании располагался отдел школ и культуры городской управы, занимавший самую большую комнату, 1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.391. Л.12. 2 ГАКК. Ф.Р-498. Оп.1. Д.8. Л.70. Д.3. Л.76. 3 ГАКК. Ф.Р-477. Оп.1. Д.1. Л.7. 4 НАРА. Ф.Р-268. Оп.1. Д.2. Л.15.


44

что лишало детей возможности играть и заниматься учебой. Кроме того, в отдел постоянно приходили посетители, создавая угрозы распростра-нения инфекций. В детдоме была испорчена канализация, в здании рас-пространялось зловоние, не хватало дров, белья, посуды. Из-за отсутст-вия обуви дети не бывали на воздухе, из-за отсутствия мыла – не купались и завшивели. В сентябре – октябре 1942 года питание состояло из подсолнухов и кукурузы, только в ноябре стали систематически выда-вать хлеб и другие продукты. Из 30 детей младшей группы половина имела общие отеки вследствие голода, не считая других заболеваний (четыре случая стоматита, два – фурункулеза, восемь – кишечных бо-лезней). Из 40 детей средней группы 15 чел. страдали отеками, шесть – поносом, одного госпитализировали в больницу. Из 39 чел. старшей группы семь были отечными, двое страдали поносом 1.

Жизнь многих детей трагически оборвалась из-за реализации наци-стских идеологических принципов. Во всех детдомах оккупанты провери-ли списки детей, отобрав и уничтожив воспитанников–евреев [Линец, 2003. С.284]. Массовому истреблению подвергались и неизлечимо боль-ные дети. 9 октября 1942 года по приказу немецкого врача Штрауха 214 детей Ейского детского дома, включая 112 мальчиков и 102 девочки, по-грузили в две крытые автомашины и вывезли за город. Детей удушили га-зом, а затем зарыли в противотанковом рву в полутора километрах от го-рода [Ратушняк, 2005. С.230].

В этой ситуации спасение детей в детдомах во многом зависело от обстоятельств субъективного порядка, желания и возможностей их администрации наладить отношения с оккупационными властями, что было непросто по ряду причин. К 29 августа 1942 года красноар-мейцу И.Ф. Ремизову удалось собрать всех 394 воспитанников Ленин-градского детдома, но большую часть имущества увезли с собой его руководители. Помощь детдому оказали местные жители, особенно учительница Жикина. Будучи сожительницей немецкого районного коменданта, она ходатайствовала перед ним за детей и сообщала о готовившихся проверках. Благодаря этому Ремизов успел уничто-жить документы, в которых указывалось происхождение детей, среди родителей которых были евреи и командиры Красной Армии. Окку-панты не препятствовали воспитанникам собирать подаяние по окре-стным хуторам и станицам, подрабатывать у местных хозяев, но и помощи детдому не оказывали, выживать приходилось самостоятель-но. Когда продукты закончились, воспитанники перешли к прямым на-летам на продуктовые клады и склады. Только так И.Ф. Ремизову уда-лось спасти всех воспитанников. Однако после освобождения Кубани он был обвинен в дезертирстве и пособничестве оккупантам, осужден на двадцать лет заключения в лагерях особого режима [Бейлинсон, 2002. С. 82–88].

1 НАРА. Ф.Р-268. Оп.1. Д.1. Л.123 – 125.


45

В целом, вследствие эвакуации и оккупации само количество дет-ских домов в Краснодарском крае резко сократилось. Были разрушены 25 детских домов (Гулькевичский, Афипский, Ейский, Роговской, Паш-ковский и другие), многие здания пострадали от бомбежек, артиллерий-ских обстрелов, оборудование ряда учреждений разграбили немецкие и румынские солдаты. В некоторых детских учреждениях размещались не-мецкие воинские части, превратив их в госпитали, казармы и конюшни.

«…довести питание до норм, утвержденных правительством…»: после освобождения

После освобождения территории Кубани советскими войсками краевым властям пришлось решать сложные задачи восстановления детских учреждений. В крае резко возросла численность беспризорных и безнадзорных детей, у многих из них родители были призваны в ряды действующей армии, находились в составе партизанских отрядов на ок-купированной территории, погибли на фронте, отстали во время эва-куации или были репрессированы. Поэтому уже 6 февраля 1943 года крайисполком решил организовать в 25 районах 28 детских домов на 3 тыс. мест. Кроме того, районным и городским исполкомам предоставили право выступать с инициативой о необходимости организации детских домов в отдельных районах и городах края.

Уже к 1 марта 1943 года были организованы 16 детских домов: по три – в Кропоткинском и Курганинском районах, городе Армавире, по два – в Успенском и Темиргоевском районах, по одному – в Майкопе, станицах Ладожской и Тимашевской 1. Однако потребность в детдомах оставалась высокой. В середине апреля 1943 года краевое руководство направило в ЦК ВКП(б) и СНК СССР обобщающий документ о мерах, необходимых для восстановления разрушенного хозяйства Кубани. Здесь говорилось о целесообразности организации детдомов еще на 10 тыс. детей [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С. 226].

В то же время, положение детей во многих созданных детдомах ос-тавалось исключительно тяжелым. В составленной в июне 1943 года справке инструктора крайкома ВЛКСМ о Лабинском детском доме № 84 для девочек, эвакуированном из Ленинграда, сообщалось, что на 98 де-тей имелось всего 42 кровати (из них 20 неисправных), 5 одеял, 20 таре-лок и 25 ложек,

ввиду чего при обеде, завтраке и ужине в столовой всегда очередь. Питание детей плохое, планового снабжения продуктами нет, по-тому что нет нарядов с края [Кубань в годы Великой Отечествен-ной войны, 2003. С. 374].

В районах, где помещения детдомов были разрушены, их перевели в другие. Например, из Афипского детдома детей перевели в Петропавлов-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.741. Л.4.


46

ский. Значительная часть детдомов не имела рам, стекол, кровли, у них протекали крыши, была обвалена штукатурка. По решению крайиспол-кома от 12 мая 1943 года городские и районные исполкомы должны были закончить ремонт помещений детдомов не позже 1 августа 1943 года, обеспечить их пригодными зданиями, оборудованием и инвентарем. Ре-монт в большинстве случаев начался вовремя, но завершить его к указан-ному сроку не удалось, прежде всего, из-за нехватки необходимых строй-материалов: цемента, стекла, железа, гвоздей, леса, извести.

В то же время в отчетных документах указывалось, что помещения большинства детдомов в основном были приспособлены для прожива-ния: в них имелись спальни, столовые, кухни, бани, изоляторы, конюш-ни 1. Однако утвержденные штатные нормы не всегда соответствовали реальным возможностям: например, Ладожскому детдому утвердили контингент в 100 детей, а он мог вместить не больше 75. Напротив, Ста-рокорсунский детдом имел смету на 100 чел., а мог вместить 150 детей. Как правило, плохо обстояло дело с оборудованием: не хватало столов, стульев, шкафов, тумбочек, а кроватями детдомы были обеспечены в среднем на 30 %.

В Краснодарском эвакуированном детдоме совсем отсутствовали кровати, а в Ванновском детдоме – столы и стулья, дети обедали в три смены. Острый недостаток детские дома испытывали и в мягком инвен-таре. Матрацами они были обеспечены на 15 %, не хватало также поду-шек, наволочек, одеял, простыней, полотенец, разграбленных во время оккупации или пришедших в негодность. Еще хуже обстояло дело с обу-вью, через базу крайоно получил 951 пару летней обуви, что совершенно не обеспечивало потребностей детдомов. Многие дети из-за отсутствия обуви не могли посещать школы, одежды тоже не хватало, а та, что име-лась, находилась в ветхом состоянии. В отдельных детдомах имевшиеся простыни перешивали на детское белье. Директора Константиновского, Михайловского и других детских домов самостоятельно закупали для детей трикотажные трусы и майки. Казанский детдом получил от воин-ской части вышедшее из употребления обмундирование, организовал мастерскую и перешил детям белье и одежду.

В этих условиях санитарное состояние детдомов оценивалось как неудовлетворительное, во многих из них дети спали по двое на одной кровати, совершенно отсутствовали медикаменты, не проводилось про-филактических мер, в частности, прививок против брюшного тифа и ди-зентерии, что грозило эпидемиями. Из-за отсутствия медикаментов и недостатка одежды в Константиновском детдоме из 88 чел. заболели че-соткой 30 детей, дети в Отрадненском, Михайловском и других детдомах болели педикулезом.

Питание детей не соответствовало нормам, установленным Нарко-матом просвещения РСФСР: не хватало жиров, мучных изделий, молока,

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.743. Л.7.


47

круп, совершенно не было сладкого. По указанию крайторга, на каждого ребенка должны были выдавать по 300 г муки, но в некоторых районах уменьшали эту норму. Например, в Ленинградском районе выдавали только 200 г муки. В документах указывалось, что краевой торговый от-дел и потребительский союз

мало сделали для обеспечения снабжения детских домов продук-тами питания и промтоварами и ничего не сделали для того, что-бы довести питание до норм, утвержденных правительством 1.

На каждого ребенка в день государство отпускало 3,5 руб. в сельской местности, 4,5 руб. в городе [Стругова, 2005. С.283]. Этого было, разуме-ется, недостаточно, и улучшение качества питания детей в детдомах прямо зависело от хозяйственных способностей их руководителей. В большинстве детдомов завели собственные подсобные хозяйства. Так, в Константиновском детдоме имелось 10 коров, 6 свиней, 8 лошадей, было засеяно 37 га. Всего в 23 детдомах засеяли 491 га различными культура-ми. Владимирский, Старокорсунский, Ванновский и другие детдомы имели собственные сады. Свежие и консервированные фрукты и овощи, мясо и молоко, пусть и в небольших количествах, обеспечивали относи-тельное разнообразие и повышали калорийность рациона питания де-тей, а сама работа на приусадебных участках старших воспитанников позволяла занять их общественно полезным трудом.

Однако такой инициативой и распорядительностью отличались не все руководители детских домов. В Петропавловском детдоме директор Маркарьян не сумела организовать подсобного хозяйства, ряд детдомов не получил необходимой поддержки от райисполкомов. Ладожский дет-дом засеял только 1 га из выделенных ему 8 га. Несмотря на то, что его руководители достали горючее, райисполком так и не выделил им трак-тор для вспашки. В Ванновском детдоме тоже засеяли только 1 га, Тби-лисский райисполком вообще не выделил детдому земли для подсобно-го хозяйства. Подобные факты свидетельствуют о равнодушии к судьбам детей со стороны части местных начальников, привыкших реагировать только на соответствующие распоряжения «сверху».

«…не вели необходимой воспитательной работы…»: кадры и воспитательный процесс

В связи с этим обратим внимание на состав сотрудников детских уч-реждений. Значительная часть сотрудников детдомов находилось в эва-куации 2. Другие не допускались к работе из-за своего пребывания на ок-купированной территории [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С. 501]. Поэтому детские дома испытывали определенный дефицит квалифицированных кадров. Тем не менее, по результатам проверок, учи-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.743. Л.8. 2 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.741. Л.1.


48

тывавшим, прежде всего, формальные показатели (образование и стаж работы), уровень персонала оценивался как вполне достаточный.

Действительно, большинство воспитателей имели среднее образо-вание и немалый стаж работы, в то время как даже вышестоящее на-чальство – отдельные руководители районных и городских отделов на-родного образования – не всегда имели соответствующее образование. В сентябре 1943 года оставались вакантными должности 10 заведующих городских и районных отделов народного образования, 9 – отделами здравоохранения [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С.656]. В детдомах также не хватало людей со специальным образовани-ем, прежде всего, подготовленных заведующих учебной частью, а в Бе-логлинском и Владимирском детдомах директора не имели педагогиче-ского образования. В условиях острой нехватки кадров организацией работы с детьми нередко занимались люди, не обладавшие профессио-нальными знаниями и навыками. Между тем, в экстремальных условиях военного времени роль руководителей детских учреждений существенно повышалась.

Видимо, по этой причине уровень воспитательной работы в детдо-мах оставался крайне низким. В отчетных документах отмечалось, что в большинстве детских домов не имелось планов воспитательной работы, и не действовали кружки. Следует отметить, что воспитательная работа в советских детдомах находилась под сильным влиянием идеологии и обычно сводилась к пропагандистским мероприятиям. Невыполнение данных задач вызывало особую обеспокоенность со стороны краевого руководства, в детских домах Кубани мало внимания уделялось «воспи-танию патриотических чувств у детей», редко приглашались для бесед участники войны, не проводились военные занятия, нерегулярно вы-пускались стенгазеты, отсутствовали библиотеки, не проводился сбор книг по станицам.

Уровень пионерской и комсомольской работы также оценивался низко, так как пионерские отряды «работы никакой не проводили». Вступали в них только девочки, а мальчики «безо всяких на то причин» в отряды вступать не хотели. Причины все же существовали: пионерские отряды были созданы формально и не могли поэтому увлечь воспитан-ников, особенно мальчиков, как правило, менее лояльных в подростко-вом возрасте. В Михайловском детдоме из 88 детей только 32 чел. со-стояли в пионерском отряде. С учетом того, что реальное положение дел отличалось от данных отчетов, как правило, не в лучшую сторону, мож-но предположить, что обстановка в детских домах на самом деле остава-лась сложной, дети нередко оставались предоставлены сами себе, что вовсе не способствовало укреплению дисциплины и созданию нормаль-ной атмосферы.

Пожалуй, единственной широко применявшейся воспитательной технологией являлось трудовое обучение. В качестве положительных примеров приводился опыт работы Ванновского, Михайловского, Те-


49

миргоевского и других детских домов, воспитанники которых оказы-вали помощь колхозам, участвовали в прополке, уничтожении вред-ных насекомых. В свою очередь, колхозы шефствовали над детдомами, помогали им продуктами питания и тягловой силой. Однако и здесь результаты оказались ниже требовавшихся: судя по документам, край-не мало было организовано мастерских, детям недостаточно «приви-вались трудовые навыки».

Проверка установила факты злоупотребления служебным положе-нием и другие нарушения со стороны ряда руководителей и воспитате-лей. Директор Михайловского детдома и одна из воспитательниц изби-вали детей, держали их в холодных изоляторах. В марте простудился один из воспитанников, просидевший раздетым в изоляторе двое суток. За мелкие провинности детей запугивали и угрожали выгнать.

По мнению проверявших воспитательная работа «была поставлена неудовлетворительно», потому что краевой, городской и районные от-делы народного образования «не занимались этим очень важным разде-лом работы, ограничиваясь только размещением детей по детским до-мам». Было также обращено внимание комсомольских организаций на то, что они «не вели необходимой воспитательной работы, а райкомы ВЛКСМ устранились от руководства пионерской и комсомольской рабо-той» 1. Таким образом, даже имевшиеся возможности для организации быта детдомовцев, их снабжения и воспитания использовались далеко не полностью. Недостатки в воспитательной работе вполне могли быть квалифицированы как «политические ошибки». Однако власть удержа-лась от масштабных «оргвыводов», не имея в своем распоряжении зна-чительных кадровых и материальных ресурсов, тем более что очередная идеологическая кампания могла бы «ударить» по краевому руководству. В то же время ситуация требовала принятия незамедлительных мер, не заставивших себя долго ждать.

28 июня 1943 года по итогам проверки состояния детских домов крайком ВКП(б) принял постановление, в котором говорилось, что большинство из них находилось в неудовлетворительном состоянии: размещались в непригодных помещениях, не были обеспечены обувью и одеждой, что не позволяло детям посещать школу, не были укомплекто-ваны квалифицированными кадрами. Особенно отмечалось плохое пи-тание и санитарное состояние детей. Так, в Петропавловском детдоме дети получали «только хлеб и очень редко кукурузную кашу». Многие воспитанники болели чесоткой, трахомой и малярией, а медикаменты совершенно отсутствовали.

Постановление обязало персонально секретарей райкомов партии и председателей райисполкомов «немедленно исправить положение в детских домах»: обеспечить воспитанников продуктами питания, обу-вью, одеждой, кроватями, постельными принадлежностями, отремон-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.743. Л.9.


50

тировать помещения, завезти дрова на зиму. От руководителей районов требовалось к 1 августа сообщить в крайком ВКП(б) о проделанной рабо-те по оказанию помощи детским домам, а от отдела пропаганды и аги-тации крайкома ВКП(б) – «установить контроль за проведением в жизнь настоящего постановления». Конкретные указания с точными сроками исполнения получили и руководители краевых ведомств: крайоно – в течение месяца проверить и подобрать кадры, крайторгот-дела и крайпотребсоюза – за сутки определить нормы снабжения детей продуктами и выделять в дальнейшем целевые фонды для снабжения детских домов, крайздравотдела – в течение десяти дней послать на работу в детдома медсестер [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С. 373].

Принятое постановление свидетельствует о том, что краевое руково-дство стало рассматривать улучшение ситуации в детских домах в качест-ве одной из первоочередных задач. Видимо, неслучайно контроль над ис-полнением постановления был возложен не на «профильный» отдел школ, а на отдел пропаганды и агитации крайкома ВКП (б), что придава-ло ему политический характер. Значимость «детского вопроса» подтвер-ждают и соответствующие записи в записной книжке первого секретаря Краснодарского крайкома ВКП(6) П.И. Селезнева. В частности, в августе 1943 года, готовясь к поездке в Москву, он специально записал:

В детдомах – 6500 детей (было 10600). 40 детских домов разрушено. Беспризорных – до 4000 – 5000 человек (по милиции – 381 по 19 рай-онам) [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С. 373].

Эти сведения были положены в основу вскоре последовавших ре-шений об оказании правительственной помощи детским домам.

«…положил начало систематической заботе о детях…»: правительственные постановления и местные инициативы

В условиях плановой экономики и централизованного, нормиро-ванного снабжения государство могло перераспределять ресурсы, и обеспечению детских домов всем необходимым уделялось немало вни-мания. С 1 августа были установлены нормы продовольствия для дет-ских домов. В месяц на одного ребенка приходилось 1,5 кг мяса или ры-бы, 500 г жиров, 1,5 кг круп и макаронных изделий, 500 г сахара или кондитерских изделий, 8 л молока, 150 г сыра, 6 яиц, 750 г муки, 7,5 кг картофеля и овощей, 6 кг свежих фруктов, 25 г чая, 400 г хлеба. Конеч-но, эти нормы уступают современным, но в условиях военного времени их введение создавало определенную правовую основу для обеспечения необходимого минимума снабжения детских домов продуктами пита-ния. В то же время данное постановление могло превратиться в «декла-рацию о намерениях» без соответствующего механизма реализации, что и показало последующее развитие событий. Чтобы повысить уровень снабжения продуктами детских учреждений Краснодарский гориспол-


51

ком обязал торговый отдел в первую очередь обеспечивать детские уч-реждения сахаром, жирами, молоком и овощами [Кубань в годы Вели-кой Отечественной войны, 2003. С.452–453].

21 августа 1943 года СНК СССР и ЦК ВКП(6) приняли постановле-ние «О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, ос-вобожденных от немецкой оккупации», десятый раздел которого касал-ся беспризорных и безнадзорных детей. Для их устройства, обучения и воспитания предусматривалась, помимо прочих мер, организация пят-надцати специальных детских домов по 100 чел. в каждом для детей-сирот: в станицах Переяславской Брюховецкого района и Елизаветин-ской Марьянского района – к 20 сентября; в станицах Медведовской Тимашевского района и Раздольной Кореновского района – к 25 сентяб-ря; в селе Белая Глина, станице Тбилисской, ауле Шенджий Тахтамукай-ского района, станице Старомышастовской Новотитаровского района – к 1 октября 1943 года; в станицах Гулькевичской, Роговской и Некрасов-ской Усть-Лабинского района – к 15 октября; в станице Старолеушков-ской Новолеушковского района – к 25 октября; в станицах Апшерон-ской, Новокубанской и Роговской – к 15 ноября.

К 1 ноября все специальные детдома были открыты и обеспечены обмундированием, обувью, бельем, постельными принадлежностями, но ни один даже к середине декабря 1943 года не имел достаточно топлива. Серьезные перебои существовали и со снабжением продовольствием. Уполномоченный НКВД СССР по Краснодарскому краю подполковник госбезопасности Автономов сообщал в своей справке крайкому ВКП(б) о том, что «наряды крайторготдела отоваривались на местах только час-тично». Новоджерелиевскому специальному детдому во второй полови-не ноября были отпущены только крупа и растительное масло, Донду-ковский специальный детдом в декабре вместо хлеба получил кукурузу в кочанах, частично уже гнилую, Медведовский специальный детдом по нарядам вообще получить ничего не мог, а в документах сообщалось:

Аналогичное положение с питанием в остальных спецдетдомах [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С.622].

Еще хуже обстояли дела в остальных детских домах. Следует отме-тить, что подобные «сбои» в снабжении продовольствием объяснялись не только неэффективным руководством или отсутствием должного внимания к детям со стороны органов власти и управления. В ноябре 1943 года ситуация с продовольственным обеспечением в Краснодар-ском крае в целом чрезвычайно осложнилась, в связи с засухой и сни-жением урожайности. Постановление СНК СССР от 15 ноября 1943 года «Об экономии в расходовании хлеба» были ввело сокращенные нормы снабжения хлебом (детям – 300 г, школьникам – 350 г), отменив допол-нительную продажу хлеба без карточек. 20 ноября решение крайиспол-кома детализировало правительственное постановление. В нем, в частно-сти, говорилось об отмене почти всех видов «дополнительного отпуска


52

хлеба сверх норм. Райисполкомы обязывались отпускать хлеб в сельской местности детям в пределах 200 г в день. Им предоставлялось право со-вместно с районными торговыми отделами и уполномоченными Нар-комата заготовок устанавливать уменьшенную норму снабжения хлебом рабочих и служащих, проживавших в сельских местностях, снимать со снабжения хлебом членов семей «в зависимости от обеспеченности их продовольственными ресурсами от собственных хозяйств».1 В городах и районах начались перебои в снабжении населения хлебом, выросли очереди у хлебных магазинов.

Впрочем, трудности в снабжении касались не только продуктов питания. Спустя полгода после предыдущей проверки, в декабре 1943 года, выяснилось, что на 100 девочек в Лабинском детском доме № 84 приходилось всего 5 пальто, 17 пар ботинок, 30 пар парусиновых ту-фель и 10 шапок-ушанок. В результате с наступлением холодов резко снизилась посещаемость школы, а дети 1–2 классов совершенно пере-стали ходить в нее из-за отсутствия обуви и одежды. На каждого ре-бенка имелось по одному платью и паре белья. Из-за отсутствия стирки и купания начался педикулез. Только во время обследования были ор-ганизованы стирка и купание детей, а их вещи подверглись специаль-ной обработке. В палатах было грязно и холодно, они не отапливались, поэтому дети стремились «залезть на кровать и натянуть на себя все тряпье». Кухня также находилась в антисанитарном состоянии, столы были грязные, «полы немытые, разливальная ложка позеленела», имелось всего 12 тарелок, хотя глиняную посуду можно было получить с местного завода. Проверка установила и другие вопиющие наруше-ния в детдоме, его заведующую предлагалось снять с работы [Кубань в годы Великой Отечественной войны, 2003. С. 374].

Подобных документов, описывающих тяжелое положение детей в отдельных детдомах Кубани, в архивных фондах сохранилось немало. Достаточно медленно шло укомплектование новых детдомов, к 10 де-кабря 1943 года по 1124 разосланным по районам путевкам крайоно в них поступило только 399 детей 2. Крайком ВКП(б) нацеливал все орга-низации на постоянную, а не разовую, помощь детским домам, укрепле-ние их материальной базы и кадров.

Немаловажную роль в мобилизации общественных усилий по ока-занию помощи детским домам сыграли комсомольские организации Кубани. С 15 июля по 15 августа краевой комитет ВЛКСМ совместно с крайоно провели «месячник помощи детским домам», собрав и пере-дав им более 16 т овощей, 2,5 т муки, 2,78 т крупы, значительное ко-личество других продуктов, а также 57 пар обуви, посуду и различные вещи. Только в Новокубанском районе было выделено колхозами и со-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.635. Л.46 – 48. ГАКК. Ф.Р-687. Оп.1. Д.56. Л.189 – 189 об. 2 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.743. Л.49 – 50, 52 – 54.


53

брано среди населения 4,1 т различных овощей, 353 кг муки, 180 кг крупы, 241 кг фасоли, 39 кур, 340 различных вещей, 280 посудных из-делий и 24 кровати. Оценивая размер и значение оказанной помощи, следует учитывать, что уровень жизни большинства населения Кубани, недавно освобожденной от врага, был в целом достаточно низким, хо-зяйство края значительно пострадало от боевых действий, бомбарди-ровок и артиллерийских обстрелов, эвакуации и оккупации. Люди и учреждения безвозмездно отдавали детям столь необходимые им са-мим вещи и продукты. Собранных овощей в Новокубанском районе, в частности, хватало, чтобы обеспечить снабжение ими воспитанников местного детского дома по утвержденным правительством нормам бо-лее чем на месяц.

В детском доме им. Воровского отремонтировали и побелили зда-ния, очистили двор от мусора, отремонтировали и покрасили кровати, столы и стулья, постирали и прокипятили все белье и постельные при-надлежности, починили старые и сшили новые недостающие вещи. Сов-хоз № 20 не только выделил продукты и деньги, но и отремонтировал молотилку, два трактора, «что дало возможность своевременно убрать урожай». Во время «месячника» в детдомах также проводилась работа по подбору педагогических кадров, оборудованию детских мастерских и спортивных площадок. В информации крайкома ВЛКСМ отмечалось, что «месячник положил начало систематической заботы о детях» в дет-ских домах. Во многих районах и по окончании месячника обществен-ность, колхозы, совхозы и предприятия продолжали систематически оказывать помощь детским домам 1.

Советское руководство прямо регламентировало и контролировало состояние детских домов. Постановление СНК СССР «Об улучшении ра-боты детских домов» от 1 сентября 1943 года ввело единые нормы пита-ния детей в городских и сельских детдомах, снабжения их топливом, правила постоянного медицинского обслуживания. Воспитатели и педа-гоги детских домов по нормам снабжения приравнивались к рабочим промышленности, транспорта и связи. Для улучшения снабжения вос-питанников были созданы фонды продуктов питания и промышленных товаров в соответствии с нормами Наркомата здравоохранения СССР. На должности директоров и их заместителей по учебно-воспитательной части в детские дома предлагалось назначать только лиц, имевших пе-дагогическое образование и опыт педагогической работы не менее 3 лет; на должности воспитателей – лиц, имевших педагогическое или общее среднее образование, при условии получения ими в дальнейшем педаго-гической подготовки через краткосрочные курсы или заочное обучение. Областные, краевые исполкомы и СНК автономных республик должны были обеспечить подбор и направление квалифицированных рабочих для работы в мастерских детских домов в качестве инструкторов и

1 ЦДНИКК. Ф.2006. Оп.2. Д.105. Л.39 – 41.


54

мастеров по трудовому обучению воспитанников [Дети ГУЛАГа, 2002. С. 390– 391]. Однако полностью выполнить указанное постанов-ление на местах оказалось невозможно из-за нехватки квалифициро-ванных кадров и средств.

«…привлечь к строжайшей партийной ответственности»: в конце войны

В январе 1944 года в крае насчитывалось 53 детдома обычного типа, 15 – специальных, в них находилось 7655 детей, в том числе 783 – в спе-циальных детдомах для детей-сирот, что составляло 52 % имевшихся в них мест 1. В первой половине 1944 года были также созданы межкол-хозные детские дома, куда определили не менее 600 детей-сирот и детей нуждавшихся многодетных матерей. К концу 1944 года количество дет-ских домов края выросло до 74, сравнявшись с довоенным, воспитанни-ков в них – до 8060, в 15 специальных детских домах находилось еще 1450 чел. Всего в 1944 году, по данным крайоно, из 9098 детей, нуждав-шихся в государственном обеспечении, в детские дома определили 3220 чел., в школы ФЗО и ремесленные училища – 740 чел., на патронирова-ние передали 1390 чел., на опеку – 1090 чел., усыновили 754 чел., трудо-устроили в колхозы, совхозы и на промышленные предприятия 1079 чел. На иждивении дальних родственников и колхозов находилось 823 чел., нуждавшихся в определении в детские дома 2.

Судя по отчетам, к последней военной зиме детские дома в основном подготовились, в зданиях был проведен капитальный и текущий ремонт, но отсутствие стекла, стройматериалов, кровельного железа и светлых красок отразилось на его качестве. В большинстве домов оконные просве-ты пришлось заложить кирпичом или забить, уменьшив световую пло-щадь. В отдельных домах (Кавказском, Кропоткинском, Березанском, Бе-логлинском, Елизаветинском, Ванновском, Горячеключевском и других) жилая площадь увеличилась за счет выделения дополнительных поме-щений и восстановления зданий, разрушенных немецкими оккупантами.

По-прежнему положительное значение имело создание при детских домах подсобных хозяйств. В 1944 году детские дома засеяли 1764 га, в среднем, на каждый детский дом по 24 га. Валовой сбор урожая соста-вил 22078 центнеров. Кроме того, в подсобных хозяйствах детских домов края имелось 230 голов рабочего скота, 343 коровы, свиньи, овцы, пче-лы, птица. В то же время многим детским домам не хватало топлива, из 24840 кубометров дров, предусмотренных планом, заготовили 20700, а завезли только 13356 кубометров. Нехватка топлива в условиях надви-гавшейся зимы грозила холодом, и решить данную проблему в целом так и не удалось.

1 ЦДНИКК. Ф1774-А. Оп.2. Д.1234. Л.3. 2 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.1840. Л.8.


55

Детские дома также испытывали острую нужду в одежде и обуви, так как фонды, запланированные Наркоматом просвещения для Крас-нодарского края, оказались в 1944 году полностью не отоварены. Из общей суммы, запланированной в 1750,7 тыс. руб., была получена про-дукция на 607 тыс. руб. (34,7 %) и недополучена – на 1143,7 тыс. руб. Детдомам Кубани не хватало 20 тыс. м хлопчатобумажной ткани для нательного и постельного белья, 6 тыс. зимних пальто, 10 тыс. пар зимней обуви, 10 тыс. бобин ниток, 50 комплектов кухонной и 24 ком-плекта столовой посуды. Совершенно неудовлетворительным было и обеспечение многих детских домов твердым и мягким инвентарем. Требовалось 4 тыс. кроватей, 380 столов, 4 тыс. табуретов и стульев, 1,5 тыс. матрацев 1.

По итогам проверки заместитель наркома просвещения РСФСР Котляров просил краевое руководство проверить причины «системати-ческого неотоваривания нарядов, отпускавшихся для детских домов». Он писал о необходимости обязать районные и городские исполкомы больше уделять внимания детским домам, помочь им в проведении ве-сеннего сезона, оборудовании помещений, обеспечении топливом, ово-щами, а райкомы партии – организовать шефство промышленных пред-приятий, крепких колхозов над всеми детдомами края, установить систематический контроль над выполнением шефами своих обяза-тельств 2.

Контроль над состоянием детских домов осуществляла и прокура-тура. В частности, прокурорская проверка в конце 1944 года выявила, что в Кропоткинском детдоме 32 из 94 воспитанников приходилось спать по двое на одной кровати, имелось всего 25 простыней и 47 поду-шек. Из-за низкой температуры воспитанники дошкольного возраста днем находились в кроватях по 2–3 чел., закутанные в одеяла. Продук-тами питания детдом обеспечивался нерегулярно, особенно мясом и мо-лочными продуктами. В четвертом квартале 1944 г. детдом не дополу-чил 5055 л молока, горячая пища детям выдавалась только один раз в день – в обед, а утром и вечером они получали только чай.

В крайне неудовлетворительном состоянии находились Некрасов-ский специальный детдом № 15 и Тенгинский детдом № 13 в Усть-Лабинском районе. В Некрасовском детдоме на 96 воспитанников в воз-расте от 6 до 15 лет не хватало 50 кроватей, в результате дети спали по 2–3 чел. в одной кровати. Помещение на зиму не было оборудовано, в спальных комнатах стоял холод, белье менялось нерегулярно, у детей появились вши. В столовой находился один стол, не было скамеек, дети принимали пищу стоя. Из выделенных на четвертый квартал 450 кг мя-са и рыбы детдом получил только 100 кг. Детдом нерегулярно снабжал-ся хлебом, с 23 по 28 декабря дети вообще его не получали, так как

1 ЦДНИКК. Ф1774-А. Оп.2. Д.1234. Л.8, 9. 2 ЦДНИКК. Ф1774-А. Оп.2. Д.1840. Л.7.


56

мельница в станице Некрасовской не работала. В эти дни обеды не вы-давались вовремя из-за отсутствия воды. В результате двое воспитанни-ков, 11 и 8 лет, украли кукурузу с заготовительного пункта, сварили ее и съели. В детдоме царил полный беспорядок, директор, зная, что детдом испытывал «чрезвычайное затруднение в транспорте», 23 декабря уехал в отпуск на лошадях в Кропоткин по личным делам.

В Тенгинском детском доме находилось 137 воспитанников, им не доставало 70 кроватей, 10 столов, 97 стульев, 30 табуретов. Санитарные правила совершенно не соблюдались: в одной из комнат 7 из 26 детей в течение десяти суток болели чесоткой, но не были изолированы от здо-ровых детей. Из-за нехватки одежды и обуви 52 воспитанника не посе-щали школу. Детям систематически выдавали кукурузный хлеб, а им полагалось получать хлеб из смеси пшеничной муки в размере 60 % и ячменной муки в размере 40 %. Хотя Тенгинскому детдому в четвертом квартале было выделено по установленным нормам 485 кг мяса и рыбы, «ни одного грамма мяса получено не было», 26 декабря 1944 года вместо этого детдом получил 200 кг сыра.

Состояние детдомов свидетельствовало, что решения центральных и краевых властей не выполнялись. Проверяющие возлагали ответст-венность за это на райисполкомы и районо, которые «не осуществляли должного руководства» детдомами, на бездействие комиссии по устрой-ству детей, оставшихся без родителей, образованной при исполкоме краевого совета депутатов трудящихся под председательством Макарова. Обращаясь к краевому руководству 5 января 1945 года, прокурор Красно-дарского края, государственный советник юстиции 3-го класса П.Я. Апе-нин просил «поставить этот вопрос на очередном заседании бюро край-кома ВКП(б) или крайисполкома с обязательным вызовом» соответст-вующих председателей городских и районных исполкомов, заведующих районо и крайторготделом и вынести соответствующее решение. Он также считал необходимым «конкретных виновников привлечь к стро-жайшей партийной ответственности», дав указание о производстве рас-следования и привлечении к уголовной ответственности заведующих Некрасовским специальным детдомом и районным торговым отделом Усть-Лабинского района 1.

Заключение

На протяжении всей Великой Отечественной войны положение детских домов Кубани оставалось сложным, порой даже хуже, чем со-держащиеся описания в документах, нередко приукрашивавших реаль-ную картину событий. В первый год войны недостатки снабжения ска-зывались в меньшей степени из-за возможности большинства детдомов использовать прежнюю материальную базу и сложившиеся связи. На-против, особые трудности выпали на долю эвакуированных детских до-

1 ЦДНИКК. Ф.1774-А. Оп.2. Д.1840. Л.220об., 221.


57

мов, не располагавших данными ресурсами. Оккупация резко снизила материальные возможности всех детдомов, осложнив до крайности сами возможности их функционирования. Тем не менее, многие детские до-ма, не успевшие эвакуироваться, продолжали свою работу и в условиях немецкой оккупации. После освобождения их материальное обеспече-ние оставалась чрезвычайно тяжелой задачей. Голод и холод, отсутствие теплой одежды и обуви, продуктов и топлива – словом, всего, без чего невозможна нормальная жизнь не только детей, но и взрослых, стали причиной смерти и болезней части воспитанников. Кроме того, пережи-тые в детстве трудности и испытания задавали те негативные стороны социализации, которые на долгие годы определяли не только состояние здоровья, но и поведенческие стратегии людей.

Документы свидетельствуют, что центральные, а за ними и краевые власти принимали соответствующие решения, призванные обеспечить нормальные условия для работы детских домов и жестко контролирова-ли их выполнение. Однако большинству детдомов в военные годы прихо-дилось решать проблемы выживания. Своеобразными способами выжи-вания оказывались апелляция к вышестоящим инстанциям, привлечение внимания общественности к своим проблемам, поиск шефских организа-ций, создание собственных подсобных хозяйств и другие действия, обес-печивавшие возможность получения дополнительных средств. Дети и са-ми стремились найти дополнительные источники питания, например, собирая подаяние или подрабатывая в частных хозяйствах в условиях не-мецкой оккупации. Советские власти подобные действия прямо запреща-ли, поскольку считалось, что они могут дискредитировать социалистиче-ский строй, исключение представлял труд в колхозах и совхозах, призванный способствовать достижению победы (в то же время он мог принести и материальные результаты в виде шефской помощи). В целом же, законных способов для самостоятельного приобретения дополни-тельных источников питания у воспитанников практически не сущест-вовало, поэтому они порой просто бежали из детдомов, совершали кра-жи, отбирали друг у друга продукты.

Главные причины разрыва между принятыми решениями и реаль-ными обстоятельствами жизни детдомов заключались не только и не столько в степени эффективности советского государственного аппарата, сколько в нехватке ресурсов, чрезвычайно низком общем уровне жизни большинства населения. Немало советских граждан, как взрослых, так и детей, жили в еще худших условиях, что вырабатывало восприятие ма-териальных трудностей как привычных явлений советской жизни. Воз-можности лучшего снабжения существовали только у чрезвычайно уз-кого слоя населения, не желавшего расстаться со своими привилегиями. Отчеты свидетельствуют, что присущая советской системе бюрократиче-ская практика управления, при которой недостатки выявляются и ис-правляются в ходе проверок, а нарушители наказываются, нередко да-вала сбои, и ситуация к лучшему менялась порой с большим трудом.


58

Напротив, гуманизм и заботу о детях нередко проявляли люди, казалось бы, совершенно случайно вовлеченные в решение их судеб.

Поэтому история детских учреждений Кубани в годы Великой Оте-чественной войны с трудом «вписывается» в рамки сложившихся под-ходов, акцентирующих внимание на роли государства. Деятельность детских домов Кубани, выполнявших необходимые социальные функ-ции, продолжалась, порой, невзирая на те или иные прямые властные решения. Свою роль нередко играли настойчивость, профессионализм и эффективность действий их руководства и персонала, уровень квалифи-кации которого, безусловно, снизился во время войны, а также масса других субъективных и объективных обстоятельств.

Вместе с тем, как свидетельствует опыт существования детских до-мов края в предвоенный период, основные направления их деятельно-сти практически не изменились. Решались те же проблемы материаль-ной и технической необеспеченности детских учреждений, привития навыков самостоятельности их воспитанникам и повышения педагоги-ческой квалификации работников, обеспечения собственным подсоб-ным хозяйством и борьбы за «личную гигиену». Однако, если в 1920 – 1930-е годы детские дома рассматривались в качестве одной из форм воспитательных учреждений сирот, беспризорников и детей-лишенцев, то в годы войны они превратились для большинства детей в единствен-ный источник выживания и пространство относительно мирной жизни. Конечно, детские дома с их казарменной обстановкой, порой ненамного лучше лагерной, не могли заменить детям семью, но само их существо-вание позволило спасти десятки тысяч детских жизней.

Список сокращений

ГАКК – Государственный архив Краснодарского края НАРА – Национальный архив Республики Адыгея ХДНИ НАРА – Хранилище документов новейшей истории Националь-

ного архива Республики Адыгея ЦДНИКК – Центр документации новейшей истории Краснодарского края Список источников

Банзаракцаева Е.В. Охрана детства в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.: на материалах Бурят-Монгольской АССР. Дисс… канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2005. С. 169 .

Бейлинсон В. Занавес закрыт. Но вопросы открыты (Главы из подготов-ленной к изданию книги «Советское время в людях»). М. ИИКЦ «Эльф-З», 2002. С. 100.

Дети ГУЛАГа. 1918 – 1956 / Под ред. А. Н. Яковлева. М.: МФД, 2002. С. 631.

Журавлев С.В., Соколов А.К. Счастливое детство // Социальная исто-рия. Ежегодник. 1997. М.: РОССПЭН, 1998. С.159–202.

Зенкова Л.В. Деятельность Коммунистической партии по охране и вос-питанию детей в годы Великой Отечественной войны (на материалах пар-


59

тийных организаций Нижнего Поволжья. Автореф. дисс… канд. ист. наук. М., 1985. С. 15 .

Карамышева Н.Н. Охрана детства в СССР в годы Великой Отечествен-ной войны 1941 – 1945 гг. (на материалах Восточной Сибири). Дисс… канд. ист. наук. М., 1993. С. 229 .

Кринко Е.Ф. Трагический август. Кубань в 1942 году // Кубанский сбор-ник: сборник научных статей по истории края / под ред. О. В. Матвеева. – Краснодар: ООО «Книга», 2006. Т.1 (22). С.225–236.

Кубань в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг. Рассекре-ченные документы. Хроника событий: в 3 кн. Кн.1. Хроника событий. 1941 – 1942 гг. Краснодар: Советская Кубань, 2000. С. 816 .

Кубань в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг. Рассекре-ченные документы. Хроника событий: в 3 кн. Кн.2. Ч.1. Хроника событий. 1943 год. Краснодар: Советская Кубань, 2003. С. 896 .

Линец С.И. Северный Кавказ накануне и в период немецко-фашистской оккупации: состояние и особенности развития (июль 1942 – октябрь 1943 гг.). – Ростов-на-Дону: Изд-во СКНЦ ВШ, 2003. С. 564 .

Ратушняк Т.В. Дети в Великой Отечественной войне // Великая Отече-ственная война в контексте истории ХХ века. Материалы международ. науч.-практ. конф. (г. Адлер, 27 – 31 мая 2005 г.). Краснодар: Изд-во «Кубаньки-но», 2005. С. 228 – 231.

Стругова М.Р. Детские дома Краснодарского края в 1941 – 1949 гг. // Великая Отечественная война в контексте истории ХХ века. Материалы ме-ждународ. науч.-практ. конф. (г. Адлер, 27 – 31 мая 2005 г.). Краснодар: Изд-во «Кубанькино», 2005. С.282–286.

Черник С.А. Советская общеобразовательная школа в годы Великой Отечественной войны. Историко-педагогическое исследование. М.: Педа-гогика, 1975. С. 119 .

60

«Мобилизовать в рабочие колонны на все время войны…» _____________________________________________ Георгий Гончаров

оциальная история как направление вызывает у современных исследователей большой интерес. В центре их внимания ока-зались вопросы повседневной жизни, настроения и убежде-

ния людей [Лебина, 1999; Нормы и ценности повседневной жизни… 2000; Советская повседневность и массовое сознание… 2003]. Проведен-ные исследования значительно обогатили наши представления об истори-ческом прошлом. Экономические и политические процессы в обществе приобрели человеческое измерение. Вместе с тем, необходимо не забы-вать того, что культура советской повседневности неразрывно связана с социальной политикой государства. Осмысление того, какое влияние она оказывала на повседневную жизнь людей и каковы были последст-вия, имеет большие перспективы.

Особый интерес вызывает период Великой Отечественной войны, когда изменилась повседневная жизнь каждого советского человека. В экстремальных условиях советское государство стало осуществлять осо-бую политику, что, в конечном итоге, приводило к формированию но-вых социальных групп населения с особым укладом повседневной жиз-ни. Такая группа в лице трудмобилизованных в рабочие колонны была сформирована на Урале.

Тяжелое положение, сложившееся на фронте летом-осенью 1941 года, заставило руководство страны пересмотреть роль Урала в систе-ме военного хозяйства СССР. Специфика этого обширного региона со-стояла в том, что он находился в глубоком тылу: уральские города яв-

С

Мобилизовать в рабочие колонны

61

лялись не только важнейшими индустриальными центрами страны, но и крупными железнодорожными узлами, через которые проходили транспортные магистрали из европейской части страны на восток. В кратчайший срок Урал был превращен в самый мощный в стране центр оборонного производства. По данным советских историков, из 1523 заводов, эвакуированных на восток из европейской части СССР в июле-ноябре 1941 года, на Урал прибыло 600. В 1942 году сюда было эвакуировано еще 130.

Одновременно велось и строительство новых предприятий оборон-ного характера [Урал: век двадцатый, 2000. С. 131]. Вместе с заводами в регион было перемещено значительное количество рабочих, служащих, интеллигенции и членов их семей. За годы войны Урал принял 40,3% от общего количества людей, эвакуированных на территорию РСФСР [Зо-рина, 1985. С. 5]. Доля трудоспособных среди эвакуированных на июль 1943 года, как отмечают уральские историки, составляла 53,9% [Потем-кина, 2002. С. 260]. Все они работали в качестве мобилизованных на производстве, строительстве, в сельском хозяйстве и в учреждениях. Эвакуированные трудились в тех же условиях, что и местное население. Вместе с тем, в архивах и опубликованных в последнее время сборниках документов содержится большое количество материалов о гражданских лицах, направленных в рабочие колонны (отряды). Они назывались трудармейцами.

По нашим подсчетам, только в 1942 году в них было мобилизовано более 400 тыс. чел., из которых судьба не менее 42% оказалась связан-ной с уральским регионом 1. Для трудармейцев были созданы особые, отличные от «вольных» рабочих, условия содержания и производствен-ной деятельности, сочетавшие в себе элементы лагерного режима и «огосударствленного» труда. Эти формирования воплотили в себе «луч-шие стороны» трудармии (Революционных армий труда) первых лет со-ветской власти и ГУЛАГа в области внеэкономического принуждения к труду. Придя к власти в 1917 году, большевики заявили о введении все-общей трудовой повинности. В значительной степени этому способство-вала гражданская война, которая не только ускорила этот процесс, но и обусловила появление трудовых армий, созданных на основе принужде-ния и централизованной системы управления. В годы нэпа, несмотря на либерализацию экономики, советская власть сохранила за собой право, в том числе и законодательно, использовать принуждение при построе-нии социализма. Это право было в полной мере реализовано в 1930-е годы, когда в общесоюзном масштабе стали создаваться трудовые формирования из «социально-опасных и политически неблагонадеж-ных» элементов [Гончаров, 2007. С. 102-105].

1 Подсчитано по данным: РГАСПИ, Ф.644. Оп.2. Д.138. Л.72; ГАРФ, Ф.9414. Оп.1с. Д.1207. Л.2-9; Ф.9479. Оп.1с. Д.116. Л.51-62, 186-190; Д.112. Л.59-70.

Гончаров

62

Формы и принципы организации трудовой армии, возможность эксплуатации труда мобилизованных в любых условиях и их быстрой переброски с одного объекта на другой, незначительные расходы на со-держание как нельзя более отвечали нуждам военной экономики. Соз-давая в 1941-1945 гг. трудармию, Государственный комитет обороны учитывал то обстоятельство, что принуждение как метод организации труда в довоенный период в короткие сроки позволило решать те зада-чи, выполнение которых иными способами было бы проблематичным. В конечном итоге, это позволило обеспечить дополнительной дешевой рабочей силой народное хозяйство [Суслов, 2003. С. 258], осуществляя набор «бериевскими методами» [Антуфьев, 1992. С. 317] (Ил.1).

Ил. 1. Докладная записка МВД СССР И.В. Сталину, Г.М. Маленкову,

Л.П. Берии, Н.А. Булганину, Н.С. Хрущеву о выполнении плана промышленного производства на 1952 г. лагерями, колониями и промышленными предприятия-ми МВД СССР [Выставка «1953 год. Между прошлым и будущим». Архивы Рос-сии // http://www.rusarchives.ru/evants/exhibitions/stalin_exb/38.shtml]


63

«Батальоны будут сформированы из тех лиц…, которые не могут быть по ряду причин направлены на фронт»

Первые трудовые формирования на Урале появились осенью 1941 года. Они были укомплектованы спецпереселенцами из западных об-ластей СССР, Прибалтики и советскими немцами. Состав трудовых под-разделений свидетельствовал о том, что принудительную мобилизацию государство начало с «социально-опасных и политически неблагонадеж-ных лиц». В условиях войны ими стали представители национальностей воевавших с СССР государств. С 1942 года государственная политика ока-залась направлена на широкомасштабное использование принудитель-ного труда, что послужило основой для проведения массовых мобили-заций в рабочие колонны не только представителей потенциальной «пятой колонны», но и других категорий населения СССР. В течение 1942 года было проведено три массовые мобилизации лиц немецкой нацио-нальности и лиц, принадлежавших по национальности к государствам-союзникам Германии: румын, венгров, итальянцев, финнов и болгар. Они составили категорию «мобилизованные немцы» и стали основной состав-ляющей трудармии в регионе. Их доля в общей численности трудармей-цев составляла 61,7%. Осенью 1942 года массовой мобилизации в рабо-чие колонны было подвергнуто население Средней Азии и Казахстана (35,0% от общей численности трудмобилизованных на Урал). Спецпосе-ленцы не подвергались массовой мобилизации. Они призывались в рабо-чие колонны в силу производственной необходимости, что обусловило их небольшую численность в рабочих трудовых формированиях (3,3%). Наи-большее количество спецпоселенцев в рабочие колонны было рекрутиро-вано в 1943 году. Общая численность трудармейцев на Урале в середине 1943 года составила более 190.000 чел. [Гончаров, 2006. С. 29, 30].

Трудовые формирования сочетали в себе элементы военной орга-низации, производственной деятельности и особого режима содержа-ния. Это обстоятельство позволяет выделить трудармейцев из основной массы мобилизованных на трудовой фронт в отдельную социальную группу, имевшую особый статус, определивший отношение к ней со стороны государства, условия их труда и быта.

Эта группа являлась неоднородной по своему социальному и на-циональному составу. В неё входили как полноправные граждане совет-ского государства, так и лица, ограниченные в правах. В ней были пред-ставители тех наций, государства которых воевали с СССР, и тех, кто воевал против фашистской Германии и её союзников. Это обусловило различный подход со стороны Государственного комитета обороны к принципам комплектования трудовых формирований. К тем, кто, по мнению руководителей партии и правительства, представлял собой по-тенциальную «пятую колонну», рекомендовалось применять самые же-сткие меры в процессе их мобилизации в рабочие колонны 1. 1 РГАСПИ. Ф.644. Оп.2. Д.138. Л.73.

Гончаров

64

«Командиры говорят: тут сволочь сплошная, контра …»

Прежде всего, это коснулось советских немцев. В начале 1942 года местные органы НКВД получили шифрограмму из Москвы, в соответст-вии с которой они были обязаны оповестить мобилизуемых немцев о том, что те призываются в рабочие колонны и будут направлены на работу. За неявку трудармейцы подлежали аресту и отправке в исправительно-трудовые лагеря. УНКВД были обязаны на сборных пунктах и в пути пре-секать все попытки саботажа и антисоветских выступлений. Аналогичный подход наблюдался и в ходе мобилизации спецпоселенцев, которую осу-ществляли коменданты спецпоселков. Укомплектованные на сборных пунктах команды передавались представителям строительных подразде-лений НКВД, в распоряжение которых они направлялись. Начальником эшелона назначался сотрудник УНКВД, в помощь которому для поддер-жания порядка в пути следования выделялась милиция или военизирован-ная охрана. Одновременно организовывалось скрытое наблюдение для пре-сечения попыток каких-либо эксцессов. В сентябре 1943 года, например, УНКВД по Челябинской области сообщало в центр, что в составе мобилизо-ванных трудармейцев для оперативного обслуживания отправлено 14 чело-век осведомителей. В каждый вагон был внедрён секретный сотрудник, а в некоторых – и по два. С осведомителем был связан начальник эшелона. Жё-сткий режим при проведении мобилизации, подавление любого недоволь-ства и контроль – вот основные черты отношения органов власти к совет-ским немцам и спецпоселенцам при отправке их на трудовой фронт.

Иное отношение складывалось к населению Средней Азии и Казах-стана в момент его отправки к месту назначения. Здесь упор делался на усиление среди мобилизуемых на трудовой фронт агитационно-про-пагандистской работы. ГКО рекомендовал руководителям средне-азиат-ских республик

…выделить для массово-агитационной работы на призывных пунк-тах коммунистов и комсомольцев, а также обеспечить в числе призы-ваемых прослойку коммунистов и комсомольцев с тем, чтобы эше-лоны насыщались коммунистами и комсомольцами равномерно 1.

Всем трудмобилизованным в рабочие колонны предписывалось явиться на сборные пункты в исправной одежде и обуви, с запасом бе-лья, постельными принадлежностями, кружкой, ложкой и запасом про-довольствия не менее чем на 15 суток 2. В условиях войны требование логичное. Но, как свидетельствуют архивные данные, оно для многих было не выполнимо по объективным причинам. Так, советские немцы в большинстве случаев привлекались в рабочие колонны, будучи ранее 1 РГАСПИ. Ф.644. Оп.2. Д.102. Л.74, 75; ГАРФ. Ф.9479. Оп.1с. Д.110. Л.80; Д.128. Л.14, 22, 23.. 2 РГАСПИ. Ф.644. Оп.2. Д.2. Л.17-18; Д.101. Л.43; Д.102. Л.72, 73; РГАЭ. Ф.8590. Оп.2. Д.134. Л.3; Д.235. Л.108; ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1157. Л.1,2,9,25,26; Ф.9479. Оп.1с. Д.128. Л.14,22,23.


65

депортированными. В ходе переселения они лишились практически все-го имущества, а на новом месте не успели им обзавестись. Выполнить мобилизационное предписание они были просто не в состоянии.

Очевидцы тех событий вспоминают:

Переселенные из Поволжья советские немцы прибыли в наши края в ноябре 41-года… Двадцатиградусные морозы, вьюги для местных жителей – нормальная погода, возможно, и для волжан она не пока-залась бы страшной, если бы не их авральное переселение. Времени на сборы практически не дали, куда собираются этапировать не со-общили. Поэтому многие из них не взяли с собой в дорогу даже зимней одежды… Моя мама вздыхала и сокрушенно качала голо-вой: «Как только им удалось пережить ту первую нашу сибирскую зиму?». Поскольку свободного жилья в деревнях не было и выби-рать им не приходилось, прибывших распихивали по амбарам, эм-тээсовским1 подсобкам [Винк, 2006. С. 22-23].

Отношение властей к мобилизованным в рабочие колонны проявля-лось уже на стадии выполнения плановых цифр набора. В военизирован-ные трудовые подразделения на месте их формирования включались лица, непригодные к физическому труду. В 1943 году из 9 323 трудмобили-зованных из САВО (Средне-Азиатский военный округ), прибывших в насе-ленные пункты уральского региона, 19,7% оказались нетрудоспособными. Хозяйственные руководители в годы войны постоянно поднимали вопрос о низком качестве завозимой рабочей силы. Так, например, руководство строи-тельства Губахинского азотно-тукового завода (Молотовская область) сооб-щало в Москву о том, что Наркомстрой продолжает завозить больных и не-трудоспособных людей. Осенью 1943 года на Уральский турбомоторный завод (Свердловская область) прибыли мобилизованные из Средней Азии и Казахстана, 20% из которых по состоянию своего здоровья оказались не-пригодными к физическому труду. В отчете руководства Уфимского нефте-перерабатывающего завода за 1943 год сообщалось, что при мобилизации рабочих из Средней Азии не было учтено состояние их здоровья. Должно-стные лица Уфимского паровозоремонтного завода докладывали в Баш-кирский ОК ВКП/б/ о том, что Ташкентский облвоенкомат вел набор моби-лизованных без медицинского осмотра. По прибытию на завод более половины из них было признано не годными к труду. Не лучше обстояло дело с состоянием здоровья тех, кто попадал в систему ИТЛ (Исправитель-но-трудовой лагерь) Урала. Администрация Ивдельлага (Свердловская об-ласть) практически во всех актах на прибывших трудармейцев отмечала не-удовлетворительное санитарное состояние, вшивость. Такой подход вызвал особое беспокойство руководства НКВД, которое обвинило руководство ла-геря в установлении в целях перестраховки подобного стандарта 2.

1 МТС – машинно-тракторная станция 2 РГАЭ. Ф. 8590. Оп.2. Д.221. Л.34; Д.779. Л.43об; ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1157. Л.88; ГАСО. Ф.1813. Оп.1. Д.48. Л.67; ЦГАООРБ. Ф.122. Оп.22. Д.29. Л.115-116.

Гончаров

66

Но это не была перестраховка. Основания для беспокойства, как сви-детельствуют архивы и участники событий, были. Зимой-весной 1942 го-да в районе Нижнего Тагила было создано два спецотряда из мобилизо-ванных немцев: № 18-74 и № 18-75. Зимой 1942 – 1943 годов спецотряд № 18-75 дошёл до грани развала из-за почти поголовной гибели личного состава и был слит на некоторое время со спецотрядом № 18-74. По сви-детельству трудармейца П.А. Эзаца, в 1942 – начале 1943 годов на «Ба-калстрое» ежедневно умирало по 50 человек. По данным НКВД, за I полу-годие 1943 года смертность мобилизованного контингента в Ивдельлаге составила 1306 человек: январь – 127, февраль – 151, март – 207, апрель – 175, май – 388, июнь – 258 человек 1. «Лидерами» в системе исправитель-но-трудовых лагерей на Урале были Тагиллаг и Богословлаг. Первый, по данным уральских исследователей, занимал ведущее место по абсолют-ной смертности трудармейцев в регионе (в нем умерло более 10.000 чел.), второй – стоял впереди по уровню смертности в процентном соотноше-нии всех лагерей Главпромстроя – 41% [Кириллов, 1999. С.47]. Высокая смертность трудармейцев в системе ИТЛ Урала в 1941 – 1943 годы была, на наш взгляд, связана с чрезвычайно неблагоприятными условиями их труда и быта и, в конечном счете, была типичным явлением для всех без исключения лагерей ГУЛАГа.

Одной из причин высокой смертности мобилизованных в рабочие колонны было плохое состояние их здоровья. В основном они болели практически неизлечимыми в условиях военного времени болезнями – пеллагра, крупозное воспаление и туберкулез легких, цинга и болезни органов кровообращения.

Авитаминоз, недостаточное питание, отсутствие элементарных са-нитарных условий привели к распространению болезней среди трудар-мейцев. Сопротивляемость организма простудным и инфекционным за-болеваниям была резко снижена, заживление переломов и ран шло замедленно. Чтобы вылечить людей, в одних случаях (цинга) нужны были свежие овощи, зелень, ягода и плоды. В других (пеллагра) – дрож-жи, печень, яйца, бобовые и молоко. Таких продуктов у трудармейцев, как свидетельствуют архивные данные, не было:

В поисках спасения – вспоминает трудармеец копейских угольных шахт Иван Федорович Вагнер – еще недавно здоровые и сильные мужчины в таких случаях пытались обращаться в лагерную часть. Но по лагерным законам для освобождения от работы брался толь-ко один показатель – высокая температура. У ослабленного голодом и истощенного трудармейца, как правило, она была ниже нормы [Винк, 2006. С. 70].

Низкокалорийное питание – проблема войны. Нельзя сказать, что эти продукты получали те, кто работал в условиях, отличных от условий

1 ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.127. Л.66; Ф.9414. Оп.1с. Д.1157. Л.160.


67

труда и быта трудмобилизованных в рабочие колонны. Вместе с тем, на «воле» местные органы власти предпринимали значительные усилия, чтобы исправить ситуацию – вводили дополнительные выходные дни, создавали специальные столовые, открывали дома отдыха для рабочих со слабым здоровьем, обеспечивали производство витаминов, дрожжей [Челябинская область… 1999. С. 233-235]. Всего этого мобилизованные в рабочие колонны были лишены. Санитарное управление ГУЛАГа пред-писывало в извещениях о смерти указывать только сопутствующие ди-агнозы в случае кончины от авитаминоза и истощения. По нашим под-счетам, годных к труду трудармейцев в рабочих колоннах на Урале было меньше, чем тех, кто практически был не годным к работе (42,8 и 57,2% соответственно) 1. Начальник Соликамстроя, характеризуя обстановку с рабочей силой, сообщал в Москву о том, что

… в лагере Соликамстроя НКВД содержится значительное коли-чество рабочих строительных колонн – немцев-переселенцев ин-валидов, больных тяжелыми неизлечимыми болезнями – тяжелая форма пеллагры, туберкулез легких… 2.

Никаких причин производственного характера для дальнейшего их пребывания в ИТЛ, на производстве и строительстве не было. Но власти не очень охотно шли на демобилизацию из рабочих колонн трудармей-цев. Наиболее наглядно это проявлялось в отношении трудмобилизо-ванных советских немцев: для них был введен такой же порядок комис-сования по инвалидности, какой действовал в отношении лагерного контингента. Анализ архивных документов позволяет говорить о том, что оказавшись в рабочей колонне, «мобилизованные немцы» были вы-нуждены оставаться в ней до конца войны или умереть. Умерших было больше, чем демобилизованных по инвалидности.

Так на практике реализовывалось постановление Государственного комитета обороны от 10 января 1942 года: «Всех немцев мужчин в воз-расте от 17 до 50 лет, годных к физическому труду… мобилизовать в ра-бочие колонны на всё время войны, передав НКВД СССР…» 3. Советское руководство целенаправленно проводило курс изоляции советских нем-цев как потенциальной «пятой колонны». Даже в случае демобилизации по состоянию здоровья у трудармейца не было гарантии, что в ходе но-вой трудовой мобилизации он не окажется снова в рабочей колонне. Такие случаи были, и как свидетельствуют документы – не единичные [Винк, 2006. С.65]. Мобилизованных из Средне-Азиатского военного ок-руга, кто «вследствие слабости здоровья» оказывался неспособен к тру-ду, отправляли в г.Ташкент в распоряжение Особо-строительной мон-тажной части «Строитель» 4.

1 Подсчитано по данным: ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1183. Л.52-63, 127-130. 2 ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1157. Л.159-160. 3 ГАРФ. Ф.9414. Оп. 1с. Д.1157. Л.16. 4 РГАЭ. Ф. 8590. Оп.2. Д.460. Л.17.

Гончаров

68

Первоочередной задачей для принимающих уральских областей и республик было расселение прибывших трудмобилизованных. Для ме-стного руководства она упрощалась тем, что место размещения боль-шинства рабочих колонн было заранее определено – исправительно-трудовые лагеря и «зоны» при промышленных предприятиях и строй-ках. Забота об их обустройстве лежала на плечах местных органов НКВД и хозяйственных руководителей. Тем самым местное партийное руково-дство и властные структуры Урала на практике оказались освобожден-ными от обязанностей поиска и предоставления жилья. Это означало, что мобилизованные в рабочие колонны в отличие от эвакуированного и местного населения были лишены права участвовать в индивидуаль-ном строительстве, надеяться на получение нового жилья и с помощью государства улучшать условия своего быта.

Весной 1942 года в СССР функционировало 15 исправительно-трудовых лагерей, где содержались мобилизованные в рабочие колон-ны. Большинство – девять – было сконцентрировано на Урале. В них содержались в основном «мобилизованные немцы». К лету 1942 года исправительно-трудовые лагеря на Урале превратились из мест заклю-чения осужденных в места, где содержались свободные граждане СССР. В них от общего числа имеющегося контингента содержалось в среднем 42,6% трудармейцев 1.

С осени 1942 года ситуация с размещением мобилизованных в ра-бочие колонны стала меняться. Это было связано с проведением допол-нительной мобилизации в связи с нехваткой рабочей силы, особенно в угольной и нефтяной промышленности. Началось массовое размещение трудармейцев в особых «зонах» при промышленных предприятиях и стройках.

В исправительно-трудовых лагерях мобилизованные в рабочие колонны размещались в бараках, которые выделялись с помощью ог-раждений в особую зону. Она охранялась военизированной охраной ГУЛАГа 2. Внутри лагеря создавался фактически новый лагерь для юридически свободных граждан, мобилизованных на трудовой фронт. Размещать их в одни бараки с заключенными не только не было осно-вания, но и было опасным. Последствия могли быть печальными, мог последовать социальный взрыв. Оказавшись в изоляции, трудмобили-зованные должны были чувствовать, что советская власть не равняет их с уголовными элементами и «врагами народа», а их положение обу-словлено необходимостью решать задачи, поставленные войной. С другой стороны, если лагерь создавался на строительной площадке, то оттуда происходило выселение всех гражданских лиц, не имевших от-ношение к трудармейцам.

1 Подсчитано по данным: ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.110. Л.10; Ф.9414. Оп.1с. Д.378. Л.110об; Д.379. Л.13; Д.1183. Л.13,61. 2 ОГАЧО. Ф.Р-1619. Оп.2. Д.4. Л.28,29.


69

Аналогичный подход соблюдался в случае размещения трудмобилизо-ванных в рабочие колонны вне территории ИТЛ – на промышленных объ-ектах и строительстве. При каждом предприятии, строительном объекте создавались специальные «зоны», которые должны были иметь огражде-ние в виде забора, штакета или изгороди из колючей проволоки. Прожива-ние вольнонаемного состава здесь запрещалось 1. Изоляция трудмобили-зованных от заключенных, с одной стороны, и от остального населения – с другой, являлось отражением официальной политики советского государ-ства по отношению к ним. Как к особой группе, занимавшей промежуточ-ное положение между осужденными и юридически свободными граждана-ми СССР. Жить она должна была, как первые, работать – как вторые.

Закономерным ответом на такое отношение государства стало де-зертирство. Так летом 1942 года в Соликамском ИТЛ имели место 160 случаев группового побега. В августе 1942 года из Усольского лагеря де-зертировала группа трудармейцев. Следствием было установлено, что подготовка к побегу велась в течение шести месяцев. На объектах «Че-лябметаллургстроя» в мае-октябре 1942 года было зафиксировано 17 случаев одиночных и коллективных побегов мобилизованных немцев. В октябре 1942 года с ремонтно-механического завода Тагильского лагеря НКВД дезертировали на автомашине немцы-трудармейцы. Перед побе-гом бежавшие собрали среди работающих на заводе мобилизованных немцев деньги для его организации.

С 1943 года дезертирство в регионе приобрело массовый характер. Так, в период с 1 февраля по 1 сентября 1943 года с предприятий Нарко-мата боеприпасов, расположенных на Урале, дезертировал 631 человек, что составило 19,8% от общей численности немцев-трудармейцев. В 1943 году на комбинате «Челябинскуголь» из 15471 прибывших трудармей-цев дезертировало 2851 человек или 18,4%, причем на отдельных пред-приятиях комбината дезертирство достигало 40%. В тресте «Еманже-линскуголь» из 598 мобилизованных дезертировало 204 человека или 34%, в тресте «Челябуголь» из 1900 бежало 439 чел. или 23,1%. В 1944 году с народно-хозяйственных объектов, расположенных в Свердлов-ской области, бежало более 500 трудармейцев. Наряду с мобилизован-ными немцами и мобилизованными из САВО бежали и спецпоселенцы. Часть калмыков из рабочих колонн в Свердловской области пытаясь со-единиться с родственниками, находившимися в Алтайском крае, бежали туда 2. Руководители предприятий, строек и лагерей, где были размещены трудармейцы, оказались в первый период войны неподготовленными к массовому дезертирству и ждали разъяснений от центральных властей о том, какие меры им надо принимать к «саботажникам трудового фронта».

1 ГАРФ. Ф.9479. Оп.1с. Д.145. Л.275; Д.148. Л.158. 2 Подсчитано по данным: ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а Д.153 Л.44,44об; Ф.9479. Оп.1с. Д.145. Л.236, 236об, 244; Ф.Р-1045. Оп.1с. Д.26. Л.20об; Ф.Р-1619. Оп.1. Д.4. Л.97; Д.6. Л.142-149; Д.7 Л.188; Д.8. Л.253, 336; Д.10. Л.37.

Гончаров

70

Такое разъяснение они получили в марте 1942 года, когда был из-дан приказ НКВД СССР и Прокуратуры СССР за № 128/17/10026-а о том, что за дезертирство из рабочих колонн надо привлекать к уголов-ной ответственности по законам военного времени вплоть до расстрела 1. В 1942 году расстрел как мера наказания стал широко применяться по отношению к трудармейцам. Так, например, на «Челябметаллургстрое» в период с июня по ноябрь за дезертирство было приговорено к высшей мере наказания 90 из 185 осужденных 2 (Ил. 2, 3).

Ил. 2. Один из типографских плакатов, которые развешивались для устрашения мо-билизованных в зоне Бакалстроя-Челябметаллургстроя НКВД СССР (г. Челябинск), с именами осужденных и расстрелянных немцев // Объединенный государственный архив Челябинской области. Доступно по адресу: http://www. wolgadeutschen. narod.ru/krieger/komarov1.htm

1 ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.118. Л.149. 2 Подсчитано по данным: ОГАЧО. Ф.Р-1619. Оп.1. Д.8. Л.74,94,194; Д.10. Л.12,152; Д.14. Л.15, 19; Д.19. Л.13,14.


71

Ил. 3. Приказ № 876 от 6 декабря 1942 г. по Управлению строительства Бакалстроя-Челябметаллургстроя НКВД СССР. Объединенный Государственный Архив Челя-бинской области http://www.wolgadeutschen. narod.ru/krieger/beitrag/Komarov3.htm

Для снижения количества побегов была разработана целая система по их предотвращению: запрещалось общение трудмобилизованных с местным населением, ужесточался внутренний распорядок, была созда-на широкая агентурно-осведомительная сеть. Опираясь на неё, админи-страция лагерей, предприятий и строек развернула массовую фабрика-цию политических дел на трудармобилизованных. 23 марта 1942 года был издан приказ № 125 НКВД СССР, в котором указывалось на необ-ходимость усиления борьбы с «внутренним врагом», ибо

трудармейцы после прибытия в лагерь активизировали свою вра-жескую работу. Отмечалось, что под флагом объединения содержавшихся в лагерях

мобилизованных немцев стали складываться контрреволюционные группы, участники которых якобы вели активную фашистскую пора-женческую агитацию как среди советских немцев, так и среди содер-жавшихся в рабочих колоннах других контингентов 1.

1 ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.127. Л.103, 103об.

Гончаров

72

При этом наряду с мобилизованными немцами в качестве обвиняе-мых оказывались и другие категории спецконтингента – спецпоселенцы и бывшие военнослужащие Красной Армии. Дело в том, что мобилизо-ванные немцы и спецпоселенцы являлись не только источником деше-вой силы, но и идеальным объектом для создания образа врага, яв-лявшегося неотъемлемым элементом идеологической системы тота-литарного общества. Из общей массы населения вычленялась группа людей, имевшая предпосылки для того, чтобы стать общепризнанным врагом для широких слоев населения. На сконструированный образ воз-лагалась вина за трудности жизни, что позволяло направлять недовольст-во в нужное русло и стимулировать трудовой энтузиазм масс как элемент отпора врагу. Идеальным для этой функции являлся такой «внутренний враг», черты которого позволяли декларировать его единство с «врагом внешним». В 1942 году «подпольные вражеские организации» из числа трудмобилизованных были раскрыты чекистами в Соликамском и Усоль-ском, Северо-Уральском ИТЛ, на «Челябметаллургстрое», в трестах «Кор-кинуголь», «Копейскуголь», Челябпищеторге, ОСМЧ – 22 1.

О том, что собой представляли подобные организации, свидетельст-вуют архивы НКВД. Одно из дел (дело Гервика) было заведено в декабре 1942 г. на основании агентурных донесений осведомителя «Медведев»:

…Гервик а/с нестроен, ждет прихода Гитлера и имеет связь с нем-цами, работающими на Бакалстрое НКВД. Гервик в беседе среди немцев – Энштейна, Вундерса и нашего осведомителя «Медведева», – на вопрос последнего, что слышно нового сказал: «Что может быть нового, все равно правду никто не говорит…». Гервик имеет связь с братом Андреем, работающим в Бакаллаге и среди немцев прожи-вающих в рабочей колонне распространяет разные клеветнические слухи о режиме в Бакаллаге. Разработка ведется в направлении вскрытия его преступной деятельности и контрреволюционных связей… 2.

Мобилизовав в рабочие колонны значительное количество людей, государство не создало элементарно необходимых условий нормального человеческого существования. Трудармецы столкнулись прежде всего с жилищно-бытовыми проблемами. В своих воспоминаниях это время они называют «борьба за выживание» [Гец, 1989, 11 февраля]. В ИТЛ и «зонах» на одного человека приходилось от 1,3 до 2,0 кв.м. площади. Это было даже ниже гулаговской нормы, в соответствии с которой на одного человека по-лагалось 2,2 кв.м. Первоначально они расселялись в землянках. В них

… было чуть-чуть теплее, чем на улице, – вспоминают бывшие ра-бочие колонн, – ночью частенько одеяло примерзало к полу… Кто не мог свои мешки набить соломой или стружкой, тот неделями спал на голых досках [Гец, 1989. 11 февраля].

1 ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.128. Л.135-137, 210, 210об; Ф.9414. Оп.1с. Д.68. Л.36-41; Ф.9479. Оп.1с. Д.111. Л.221-230. 2 ГАРФ. Ф.9479. Оп.1с. Д.111. Л.229.


73

Во вновь построенных бараках отсутствовали вентиляция, деревян-ные полы и кипяченая вода. Скученность, сырость и вшивость были ха-рактерными явлениями. Мобилизованные из Средне-Азиатского военно-го округа жаловались в местные и республиканские партийные органы:

Мы не скот. Почему не обращается внимание на быт мобилизо-ванных?

В немалой степени этому способствовало отношение руководства предприятий к трудмобилизованным в рабочие колонны. Секретарь Молотовского ОК ВКП(б) Н.И. Гусаров в 1942 году отмечал:

<…> командиры говорят: тут сволочь сплошная, контра <…> от-сюда и хозяйственники не заботятся об элементарных бытовых ус-ловиях бойцов. И заходит это далеко 1.

О том, как далеко это заходило, свидетельствуют документы, хра-нящиеся в местных архивах. Так, на строительстве Луковской ГЭС в Свердловской области летом 1943 года на рабочей площадке на глазах у трудармейцев был вырыт труп умершего и тут же анатомирован. В итоге 149 человек дезертировали. На строительстве № 24 НКПС Челябинской области рабочие-туркмены подали жалобу на имя Председателя Прези-диума Верховного Совета Туркменской ССР, в которой говорилось о не-допустимо грубом обращении с ними администрации 2.

«Питание производится по лагерной норме…»

Для выживания трудмобилизованных жизненно важное значение имело обеспечение продуктами питания. В условиях войны ухудшение положения с продовольствием для СССР по объективным причинам было неизбежным, в связи с чем было введено нормированное снаб-жение продуктами питания. И если до января 1942 года трудмобилизо-ванные в рабочие колонны получали питание, соответствующее нор-мам для рабочих предприятий и оборонного строительства, то в условиях перехода колонн в систему ГУЛАГа и создания особых «зон» нормы питания и принципы распределения продуктов были измене-ны: вводились лагерные нормы питания, которое стало осуществлять-ся по системе «котловки». С декабря 1942 года система питания труд-мобилизованных в рабочие колонны была полностью поставлена в зависимость от производственных показателей 3. Введение новой сис-темы питания значительно ухудшило положение трудармейцев. Бой-цы рабочих колонн вспоминают, что они

1 ОГАЧО. Ф.П-288. Оп.4. Д.232. Л.34,35; ГАПО. Ф.105. Оп.1. Д.150. Л.62; Оп.7. Д.161. Л.40,41. 2 ГОПАПО. Ф.105. Оп.1. Д.150. Л.62; ГАСО. Ф.Р-88. Оп.1. Д.763. Л.156, 163. 3 ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1157. Л.5об, 7, 29, 58; Д.1183. Л.15; Ф.9479. Оп.1с. Д.145. Л.277об; Д.148. Л.16; ОГАЧО. Ф.Р-1619. Оп.1. Д.3. Л.118; Д.7. Л.209; Д.10.Л.156-158.

Гончаров

74

… страдали от лютого, рвущего на части желудок голода. За лиш-ний котелок каши, случалось, отдавали поварам и раздатчикам пищи обручальные кольца, позволяли сковыривать с зубов золо-тые коронки… [Китаев, 1991. С. 33].

Практически не имели шансов выжить те, кто был ослаблен и не выполнял нормы. Андрей Андреевич Шимпф, трудармеец Бакалстроя, рассказывает:

Посидев на скудном рационе неделю-другую, несчастные слабели на глазах. Дистрофиков зачисляли в слабую команду … Ослабевшие при этом пытались подкармливаться из ящиков для пищевых отходов. Туда сваливались рыбьи хвосты и прочая требуха. Этот шаг отчаяния являлся сущим безрассудством [Китаев, 1990. 8-18 августа].

Введенные для трудармейцев нормы питания были ниже, чем у «вольных» рабочих. «Вольные» рабочие, работавшие в угольной, неф-тяной, металлургической промышленности, на стройках оборонного комплекса, на сезонных работах (лесная, торфяная и рыбная отрасли) и выполнявшие норму получали от 800 г. до 1000 г. хлеба в сутки [Кожурин, 1990, 8-18 августа]. В то же время, трудармейцам, чтобы по-лучить 800 г хлеба, требовалось перевыполнить норму не менее чем на 25%. Таким образом, следует отметить, что проводимая в первые годы войны реорганизация системы питания мобилизованных в системе ИТЛ, во-первых, уменьшила нормы их продовольственного снабже-ния; во-вторых, обусловила увеличение численности трудармейцев, непригодных к труду.

Структура питания мобилизованных в рабочие колонны резко отли-чалась от тыловых норм. Основными продуктами питания были ржаная мука, пшеничная крупа, растительное масло, сельдь. Такие продукты, как мясо, овощи и сахар практически отсутствовали, что приводило к пони-женной калорийности питания и физическому ослаблению людей.

«Организация труда и быта… строится на основе строжайшей дисциплины и безоговорочного подчинения установленному режиму»

Тяжелое положение трудармейцев усугублялось и тем, что, оказав-шись на новом месте, они оказались неподготовленными к работе в су-ровых уральских климатических условиях. Осенью-зимой 1941-1942 го-дов они прибывали в регион практически без необходимой одежды и обуви. Так, трудмобилизованные из Средней Азии и Казахстана были доставлены на стройки Урала в легких национальных костюмах, санда-лиях на босу ногу, в сапогах на высоких каблуках; мобилизованные со-ветские немцы и эстонцы – в лаптях 1. Для исправления ситуации цен-тральными и местными властями предпринимались различные меры. Центром вносились изменения в планы обеспечения вещами. Админи-

1 РГАЭ. Ф.8590. Оп.2. Д.779. Л.30,155.


75

страция «зон» и лагерей, чтобы обеспечить трудармейцев вещевым до-вольствием, создавала швейные и сапожные мастерские, снабжала их из фондов, предназначенных для обеспечения заключенных, использовало нательное бельё умерших 1. Это позволяло отправлять людей на работу, но в целом не решало проблему их нормального жизнеобеспечения.

Недостаточное питание, его низкая калорийность, нерешенные во-просы вещевого обеспечения ухудшали условия труда трудмобилизо-ванных, которые были тяжелыми и отличались от условий труда воль-нонаемных рабочих. Организация труда, например, мобилизованных советских немцев строилась на основе строжайшей дисциплины и безо-говорочного подчинения начальству. Рабочий день устанавливался про-должительностью не менее 10 часов, дни отдыха рекомендовалось вво-дить раз в декаду и использовать их, главным образом, для санитарно-бытовых и культурно-воспитательных мероприятий. Такой режим труда был установлен 12 января 1942 года, через два дня после выхода поста-новления ГКО «О порядке использования немцев-переселенцев при-зывного возраста от 17 до 50 лет», положившего начало всеобщей моби-лизации немцев – мужчин в рабочие колонны 2.

Тяжесть трудовых будней навсегда осталась в памяти трудармейцев:

Через каждые 50 минут работы кто-то бил железом по рельсу. Это означало, что наступил десятиминутный перекур. Как незаметно пролетали быстрые мгновения покоя. Но продлить отдых было нельзя, так же, как нельзя было остановиться, перевести дух до об-щей команды. Ослушание грозило карцером. Перевод в штрафную команду означал то, что рабочих ждали нечеловеческие условия труда. Охрана применяла особые методы воздействия на штрафни-ков. Их заставляли раздеваться до нижнего белья и в таком виде работать на двадцатиградусном морозе. При этом сами конвоиры, одетые по-зимнему, грелись у костров. Местное население и рабо-чие, принимавшие подвергшихся экзекуции за пленных немцев, проходя мимо неодобрительно качали головами: «Ты погляди, что с фрицами делают» [Китаев, 1991. С. 30-35].

Условия труда трудармейцев из числа спецпоселенцев определялись местом их «рабочей прописки». В случае включения в состав рабочих ко-лонн на них распространялся действующий режим, в случае работы на месте проживания труд спецпоселенцев регулировался «Правилами внутреннего распорядка» 3.

Мобилизованные из Средней Азии и Казахстана оказались не при-способленными для работы в суровых климатических условиях Урала. Зимой, как свидетельствуют архивные данные, они были не в состоянии работать и выполнять трудовые нормы. Пришлось пересматривать поря-док их использования в зимний период. Для них был установлен льгот- 1 ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.172. Л.99; Ф.9479. Оп.1с. Д.128. Л.121; Д.145. Л.232-238; Д.148.Л.161. 2 ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1157. Л.28,29; Д.1183. Л.14, 133, 134. 3 ГАРФ. Ф.9479. Оп.1с. Д.71. Л.1; Д.128. Л.169.

Гончаров

76

ный режим работы: продолжительность рабочего дня при температуре ниже –20 градусов в тихую погоду и ниже –15 градусов по Цельсию при ветре была сокращена до 4 час. 30 мин.; при температуре –15 градусов в тихую погоду и –10 градусов при ветре они должны были работать 6 час.30 мин. Производственные нормы были снижены на весь зимний период 1.

Советское государство, организуя труд мобилизованных в рабочие колонны, использовало специфические методы управления. Угрозы и насилие были нужны для того, чтобы организовать рабочую силу, но при этом использовались и моральные стимулы – для повышения про-изводительности труда. Решение задачи интенсификации труда в ра-бочих колоннах было поставлено в центр агитационно-пропаганди-стской работы администрации лагерей и «зон». В обращении к личному составу военизированных трудовых подразделений подчер-кивался их формальный статус свободных граждан вместе со всем со-ветским народом, кующим победу над фашистской Германией. Луч-шим рабочим колоннам присуждалось переходящее Красное знамя, лучшим бригадам – почетные эмблемы. В 1943 году приказом по НКВД в ИТЛ были созданы фронтовые бригады и штабы социалисти-ческого соревнования, стали проводиться слеты ударников, месячники рационализаторства и изобретательства, декады трудового салюта. У людей мобилизованных в рабочие колонны всячески старались сфор-мировать чувство причастности к трудовому подвигу народа. Для этой цели использовались поздравительные и благодарственные телеграм-мы от Верховного главнокомандующего, адресованные в адрес Глав-промстроя НКВД и других наркоматов.

С июня 1942 года у трудармейцев перестали изымать комсомоль-ские и партийные билеты, стали проводиться собрания. Создание пер-вичных комсомольских и партийных организаций в колоннах себя вполне оправдало. Как отмечалось в донесениях политотдела Ивдель-лага, в отдельных рабочих подразделениях была неплохо поставлена политико-массовая работа среди трудмобилизованных, суть которой сводилась к пропаганде заслуг «лучших рабочих, выполняющих и пе-ревыполняющих производственные нормы», и критике нерадивых ра-ботников, не выполняющих производственные задания. Оформлялись Доски Почета, в которых отражались итоги работы за день колонны, бригады и отдельных мобилизованных. В качестве положительного момента была отмечена их деятельность по сбору средств на формиро-вание танковых колонн и распространение среди трудмобилизованных облигаций военных займов. В 1943 году в один из уральских лагерей пришла телеграмма И.В. Сталина:

Прошу передать рабочим, инженерно-техническим работникам и служащим немецкой национальности <…> собравшим 353.785 рублей на строительство танков и один миллион 820.000 рублей на

1 ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.1183. Л.133.


77

строительство самолетов, мой братский привет и благодарность от Красной Армии 1.

Но это была внешняя, «фасадная» сторона. За ней скрывалась ис-тинная конструкция системы использования труда трудармейцев, где нормативными документами для них были обозначены даже их рабочие места: мобилизованные немцы должны были работать на лесозаготов-ках, в строительстве, шахтах, карьерах и подсобных хозяйствах (Ил. 4).

Ил. 4. Плакат «Товарищи лесорубы! Сдержим слово, данное товарищу Ста-

лину», 1948 год.

При этом категорически запрещалось использование их на работе в гаражах, совхозах, конторах, мастерских и коммунально-бытовых служ-бах (кроме зон их бытового расположения). Труд мобилизованных не-мок должен был использоваться исключительно в лесной, лесообраба-тывающей, нефтеперерабатывающей промышленности, а также на сельскохозяйственных работах. Мобилизованные из САВО направля-лись в основном на строительные и вспомогательные работы, не тре-бующие квалифицированного труда. Труд спецпоселенцев-трудармей-цев использовался на строительных, сельскохозяйственных и подсобных работах, в лесной и лесообрабатывающей промышленности. Разреша-лось их использование в механических цехах промышленных пред-приятий (за исключением взрывоопасных). Но это было не правило, а 1 ГАРФ. Ф.9479. Оп.1с. Д.73. Л.68; Д.100. Л.1,31; ОГАЧО. Ф.Р-1619. Оп.1. Д.9. Л.176; Д.10. Л.33; ЦДООСО. Ф.5248. Оп.1. Д.82. Л.168-174.

Гончаров

78

исключение. Вопрос о допуске решался в каждом отдельном случае, ис-ходя из местных условий. При положительном решении вопроса за те-ми, кто был допущен к работе на производстве, устанавливалось тща-тельное агентурное наблюдение 1.

Мобилизованным в рабочие колонны, как и вольнонаемным рабо-чим, полагалось выплачивать заработную плату. Её выплата должна была производиться в соответствии с нормативными документами, на общих основаниях с вольнонаемными по существующим нормам, рас-ценкам и тарифным ставкам. На этом единый подход в оплате труда трудармейцев и остального населения заканчивался.

В связи с тем, что трудармейцы были мобилизованы в рабочие ко-лонны, взносы социального страхования по зарплате им не начисля-лись. Начиная с 1942 года, для рабочих колонн стали вводиться пони-жающие коэффициенты. Так, на объектах строительства НКВД на Урале такой коэффициент составлял 0,77% к расценке по отношению к оплате труда вольнонаемных. Трудармейцам, содержавшимся в системе ИТЛ, заработная плата зачислялась на лицевые счета. Размещенные в «зонах» и работающие на промышленных предприятиях и стройках получали зарплату на руки. Из общей суммы заработной платы производились вы-четы стоимости жилищно-коммунальных услуг, питания, вещевого до-вольствия, а также вычетов подоходного налога, военного налога, нало-га с холостых и бездетных, культсбора. Выплата зарплаты зависела от поведения и производственной дисциплины. Так, отдельным пунктом приказа по Бакалстрою НКВД № 321 от 6 июля 1942 года специально оговаривалось, что её выдача производится трудмобилизованным, не имевшим особых замечаний по работе и дисциплине. Тем, кто не попа-дал под действие этой расплывчатой формулировки, зарплата нередко просто не выплачивалась 2.

В 1943 году на Урале была проведена проверка материально-бытового положения трудмобилизованных из Средней Азии и Казахста-на, которая выявила грубые нарушения оплаты труда. Помимо того, что их заработная плата была низкой, работники бухгалтерий повсеместно удерживали налог за бездетность. Так, мобилизованному Сарабекову, имевшему несколько детей, причиталось выплатить за февраль 1943 го-да в сумме 29 руб. 01 коп. С него за бездетность удержали 29 руб. и 1 ко-пейку выдали на руки. Проверки показали, что на предприятиях имели место факты массового обсчета трудармейцев, и выдача зарплаты им проводилась без разъяснения норм выработок и расценок 3.

1 ГАРФ. Ф.9401с. Оп.1а. Д.171. Л.109об. 2 ГАРФ. Ф.9414. Оп.1с. Д.169. Л.40-46; Д.1157. Л.30,53, 58,59; Д.1183. Л.14,53; Ф.9479. Оп.1с. Д.145. Л.4-6; Д.148. Л.4,5. 3 ЦДООСО. Ф.4. Оп.38. Д.23. Л.18; ГОПАПО. Ф.105. Оп.13. Д.289. Л.30; ОГАЧО. Ф.П-288. Оп.7. Д.38. Л.20.


79

В целом, можно говорить о том, что сложившаяся система оплаты труда мобилизованных в рабочие колонны зависела не только от произ-водственных показателей, но и от поведения в быту, и от администрации предприятий и строительств, в ведении которых они находились. Тем самым был установлен дополнительный контроль за личностью тру-дармейцев.


Практика организации, содержания и использования трудовой армии в годы Великой Отечественной войны со всей очевидностью свидетельствует, что она являлась деталью «мегамашины» как систе-мы внеэкономического принуждения к труду широких масс населения, созданной в довоенный период. Она объединяла неоднородную по сво-ему социальному и национальному составу группу людей, призванную выполнять работу, не требующую квалифицированного труда для соз-дания фундамента собственно военного производства. условия труда и быта трудармейцев были обусловлены отношением к ним государства как к людям «второго сорта». Решая задачи изоляции трудармейцев и создания дешёвой рабочей силы, оно минимизировало расходы на их содержание до уровня гулаговских стандартов. Созданная система продовольственного и вещевого обеспечения, оплаты труда поставила трудмобилизованных в полную зависимость от администрации и её управленческого аппарата. Она позволяла как стимулировать труд и поведение трудармейцев, так и наказывать. Всё это создавало почву для жесткого, а зачастую и бесчеловечного обращения с ними. Мо-ральное унижение и физическое оскорбление стали распространен-ным явлением.

Плохие материально-бытовые условия, антисанитария приводили к тому, что значительная часть личного состава рабочих колонн по со-стоянию своего здоровья не могла работать. Никакой производственной необходимости для дальнейшего содержания этих людей в трудармии не было. Но были причины политические: изоляция отдельных катего-рий советских граждан как потенциальной «пятой колонны». Отноше-ние к мобилизованным в рабочие колонны определялось целенаправ-ленной политикой советского государства, которое тем самым сфор-мировало особую группу из юридически свободных граждан и поставила её в один ряд со спецконтингентом, расширив ресурс дешевой рабочей силы для экономики страны.


ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации ГАСО – Государственный архив Свердловской области ГОПАПО – Государственный общественно-политический архив Перм-

ской области

Гончаров

80

РГАСПИ – Российский государственный архив социально-политичес-кой истории

РГАЭ – Российский государственный архив экономики ОГАЧО – Объединенный государственный архив Челябинской области ЦГАООРБ – Центральный государственный архив общественных объе-

динений республики Башкортостан ЦДООСО – Центр документации общественных организаций Сверд-

ловской области. Список источников

Антуфьев А.А. Уральская промышленность накануне Великой Отече-ственной войны. Екатеринбург: Изд-во УРГУ, 1992.

Винк И. Без срока давности. Документальная повесть. Челябинск: Че-лябинский Дом печати, 2006.

Гец А.И. Горькая быль// Вечерний Челябинск. 1989. 11 февраля. Гончаров Г.А. «Трудовая армия» на Урале в годы Великой Отечествен-

ной войны: Автореф. Дис… докт. ист. наук. Челябинск, 2006. Гончаров Г.А. «Трудовая армия» на Урале в годы Великой Отечествен-

ной войны. Монография. Челябинск: Изд-во ЧелГУ, 2006. Гончаров Г.А. Становление и развитие системы трудовых отношений в

первые десятилетия советской власти: от всеобщей трудовой повинности к «огосударствленному» труду // Россия ХХI века: Пути и перспективы разви-тия. Сборник тезисов Всероссийской научно-практической конференции 24-25 мая 2007 г. М.: Фонд «Общество», 2007.

Зорина Р.Ф. Решение партией проблемы размещения на Урале эвакуи-рованных предприятий и населения в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 – 1942 гг.): Автореф. дис… канд. ист. наук. Челябинск, 1985.

Кириллов В.М. Советские немцы в лагерях Урала// Жертвы репрессий. Нижний Тагил. 1920-1980-е годы. Екатеринбург: Изд-во УГТУ, 1999.

Китаев Е. Судьба// Вечерний Челябинск. 1990. 8-18 августа. Китаев Е.А. На строительных высотах. Челябинск: ЮУКИ, 1991. Кожурин В.С. Неизвестная война. М.: Изд-во АОН при ЦК КПСС, 1990. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Норма и анома-

лии, 1920-30 годы // Спб.: Нева, 1999. Нормы и ценности повседневной жизни. Становление социалистиче-

ского образа жизни, 1920-30-е годы/ Под общ. ред. Т. Виховайнена. Спб.: Нева, 2000.

Потемкина М.Н. Эвакуация в годы Великой Отечественной войны на Урал: Люди и судьбы. Магнитогорск: Изд-во МаГУ, 2002.

Советская повседневность и массовое сознание. 1939-1945/ Сост.: А.Я. Лившин, И.Б.Орлов. М.,2003.

Суслов А.Б. Спецконтингент в Пермской области (1929-1953 гг.) Екате-ринбург – Пермь:. Изд-во ПГПГ, 2003.

Трофимов Е. Исчезнувшая республика и её следы на Урале // Саткин-ский рабочий. 1988. 29 мая.

Урал: век двадцатый. Люди. События. Жизнь. Очерки истории. Екате-ринбург: Челябинский рабочий, 2000.

Челябинская область. 1917-1945: Сб.документов и материалов. Челя-бинск: ЮУКИ, 1999.

РАЗДЕЛ II.

К МИРНОЙ ЖИЗНИ: ВОССТАНАВЛИВАЯ СОЦИАЛЬНУЮ ИДЕНТИЧНОСТЬ

83

Социальная поддержка реэвакуантов (ленинградский опыт 1940-х годов) ________________________________ Ирина Карпенко

настоящее время исследователи все чаще обращаются к изу-чению послевоенного общества и социальных последствий Великой Отечественной войны. В последние десятилетия

были опубликованы работы, посвященные новым для отечественной историографии темам: изучению проблем формирования обществен-ного мнения в 1940-1950-е годы [Зубкова, 2000], особенностям психо-логии человека, имеющего военный опыт [Сенявская, 1999], борьбе с преступностью [Говоров, 2004]. Остаются недостаточно изученными проблемы возвращения людей с войны, их адаптации к новым услови-ям [Потемкина, 2002]. Предметом исследования специалистов стано-вятся не только новые исторические сюжеты. Подробно изучаются отдельные социальные группы. Так, в монографии А.З. Ваксера [Вак-сер, 2005], посвященной жизни послевоенного Ленинграда, особое внимание уделяется основным категориям городского населения кон-ца 1940-х годов: блокадникам, демобилизованным и реэвакуантам.

Возвращение реэвакуантов в Ленинград началось в 1944 году, когда в город приезжали сотни семей рабочих и служащих. Отношение городских властей к этой категории населения, организация и механизм реэвакуации, особенности системы социальной поддержки населения, сложившейся в 1943-1946 годов, являются предметом внимания данной статьи.

В

Карпенко

84

Ленинград после блокады: ожидания горожан и реальность

Все не то, все иное, столь непохожее на прошлое и, вместе с тем, с чертами его. Похоже на воспоминание о прошлом. Идешь и дума-ешь: почему здесь площадь, где была улица? Где дома? Где тро-туары? Город изменился [Политехники… 2005. С. 214].

Так воспринимал Ленинград 1944 года К. Иноземцев, проживший всю блокаду в Кронштадте. Для человека, хорошо знакомого с положе-нием в городе, было потрясением видеть, насколько пострадал Ленин-град. Напротив, в восприятии эвакуированных родной город был «зем-лей обетованной», где они будут жить так, как жили до войны. Не имея достаточной информации о масштабах голода, разрушениях, бытовых проблемах они предполагали, что Ленинград в целом остался прежним, хотя и пострадал во время войны. Именно поэтому многие стремились как можно быстрее вернуться домой и надеялись на скорую реэвакуа-цию. Однако организовать ее быстро было невозможно из-за сложив-шихся к 1944 году обстоятельств.

В начале 1944 года количество разрушенных зданий в городе ис-числялось тысячами. За годы войны, согласно «Акту ленинградской го-родской комиссии…»,

было разрушено 205 каменных домов, 1849 деревянных домов.., повреждено 6403 каменных дома и 740 деревянных. Кроме того, погибло от пожаров 1073 дома и деревянных домов, снесенных на топливо – 9192 [Акт ленинградской…1995. С. 569].

По сравнению с довоенным периодом население города уменьши-лось почти в шесть раз. По данным официальной статистики на 1 января 1943 года в Ленинграде проживало всего 560 тысяч человек. В городе не хватало рабочих, инженеров, строителей, способных его восстановить.

Сложная ситуация с жильем и нехваткой рабочих рук осложнялась тем, что в начале 1943 года Государственный комитет обороны (ГКО) принял ряд постановлений, предусматривавших возобновление произ-водства на крупнейших промышленных предприятиях Ленинграда. Для того чтобы заводы начали выпускать нужную стране продукцию, в Ле-нинград необходимо было возвращать трудоспособное население. Вопрос, как проводить реэвакуацию и кому разрешить вернуться, обсуждался на самом высоком уровне, что подтверждают сохранившиеся источники.

23 января 1944 года председатель Ленгорисполкома П.С. Попков со-ставил докладную записку секретарям горкома ВКП(б) А.А. Жданову, А.А. Кузнецову, Я.Ф. Капустину «О потерях жилого фонда и мерах по подготовке к возвращению в Ленинград эвакуированных» [Ленинград… 1995. С. 559-561]. Предложенное им решение жилищного вопроса и про-ведения реэвакуации не было утверждено, тем не менее, интересен сам подход к проблеме.

Социальная поддержка реэвакуантов

85

П.С. Попков предлагал наряду с мерами по восстановлению жилья ограничить число лиц, имеющих право вернуться в город и тем самым претендующих на поддержку городской власти. В документе говори-лось, что

общие потери жилой площади составляют… более 20 % всего жи-лого фонда. Большие потери в жилой площади, близость фронта и особые условия, связанные с блокадой города, вызвали необхо-димость переселения большого количества граждан из числа ос-тавшихся в Ленинграде. Переселение…повлекло за собой заселение не только жилой площади граждан, эвакуированных с предпри-ятиями на восток, но и жилплощади эвакуированных в индивиду-альном порядке [Там же. С. 559].

Создать резерв жилой площади в полуразрушенном городе было достаточно сложно, поэтому было предложено ограничить число пре-тендентов на жилье. Таким образом, городские власти изначально планировали обеспечивать реэвакуантов жилой площадью, и оказы-вать им поддержку при обустройстве. Поддержать всех желающих вер-нуться домой Ленгорисполком не мог, поэтому предлагались такие ме-ры, как уменьшение нормы жилой площади, ограничение въезда в город, аннулирование брони [Там же. С. 561]. Основная часть предло-жений П.С. Попкова не была поддержана горкомом. Рассмотрев их, А. А. Жданов решил, что

разделение ленинградцев на «чистых» и «нечистых» никуда не го-дится, предложение о выселении из Ленинграда эвакуированных в 1941 г. в Ленинград … просто постыдно [Там же. С. 561].

Все эвакуированные ленинградцы формально получили право вер-нуться домой. Не имея возможности юридически лишить горожан права на возвращение, городские властные структуры проводили отбор по формальным критериям. Реэвакуант должен был подтвердить, что у не-го сохранилось жилье, и что он будет трудоустроен. Появление этих тре-бований объясняется условиями, сложившимися за время блокады.

1944 год: «главное – сохранить промышленное лицо города»

Сразу после прорыва блокады в 1943 году в Ленгорисполком стали приходить многочисленные запросы от граждан и предприятий с прось-бой оформить вызов в Ленинград. Когда начнется реэвакуация, как она будет проходить, большинство эвакуированных не знало, поэтому они обращались за разъяснениями к родственникам-блокадникам. Е. Ино-земцева весной 1944 года писала в Ленинград из Зеленодольска:

Здешний военком говорил эвакуированным из Ленинграда, что в апреле начнут реэвакуацию. Может быть, так и будет? Что же нам делать, если военкомат предложит эвакуироваться отсюда? Как это

Карпенко

86

будет обставлено? Я, признаться, не стремлюсь вернуть в Гонорин 1 [Политехники, 2005. С. 213].

Ее слова отражают мнение эвакуированных о том, что город остался прежним. По представлениям Е. Иноземцевой, после реэвакуации она сможет выбирать, где жить, что в условиях 1944 года было исключено.

До марта 1944 года все вопросы, связанные с реэвакуацией, решал П.С. Попков. По его распоряжению, пропуска выдавали только ограни-ченному кругу специалистов: строителям, инженерам, рабочим важ-нейших предприятий. Как следует из материалов переписки Ленгорис-полкома с предприятиями, хранящейся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга, дирекция эвакуированного предприятия по-лучала телеграмму от председателя Исполкома Ленгорсовета с подтвер-ждением «согласия на завоз … рабочих эвакуированных ленинградцев» 2. Обязательным требованием к дирекции завода, указанным в телеграм-ме, было «оформить въезд в персональном порядке через наше бюро распределения рабсилы» 3.

Руководство эвакуированных предприятий не стремилось возвра-щать людей домой. В некоторых случаях руководитель предприятия или учреждения самостоятельно решал, кого следует вернуть в Ленинград, а кого оставить работать в тылу. По воспоминаниям парторга Горного ин-ститута Т.Т. Ермолаевой, такая судьба постигла часть сотрудников ин-ститута, эвакуированного в поселок Черемохово Иркутской области 4. Директор Горного института Емельянов решил, что несколько сотруд-ников его организации останутся работать в Иркутске. Добиваться вызо-ва в Ленинград им пришлось у вышестоящего начальства: народного комиссара угольной промышленности 5.

Не имея информации о сроках реэвакуации для отдельных пред-приятий, ленинградцы пытались добраться домой самостоятельно. Судя по материалам информационных сводок по городу Омску от 19 сентября 1945 г. многие убегали с заводов:

Условий рабочим никаких не создают, только заставляют рабо-тать. Ленинградские рабочие убегают с заводов, едут в Ленинград, кто как сумеет… [Советская…, 2003. С. 277].

Получить вызов в Ленинград стремились не только предприятия, но и частные лица. В фондах Ленгорсовета, хранящихся в ЦГА СПб, в материалах переписки Ленгорсовета с гражданами по вопросам реэва-куации находится множество запросов от жителей Ленинграда, прихо-дивших на имя председателя Исполкома Ленгорсовета П.С. Попкова в 1943-1944 годах. Один из характерных запросов поступил от военно-

1 Е. Иноземцева до войны проживала в Ленинграде в Гонорином переулке. 2 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 17. Д. 911. Л. 96. 3 Там же. 4 ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 18. Д. 389. 5 ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 18. Д. 389. Л. 47-55.


87

служащего И.Ф. Михайлова в сентябре 1943 г. В своем заявлении Ми-хайлов просил

разрешения о выдаче пропуска на въезд … на сына Михайлова А.Н. в возрасте десяти лет, эвакуированного в 1941 г. … он болен и на-ходится в тяжелых материальных условиях. В Ленинграде прожи-вают жена и мать, которые успешно могут его воспитывать 1.

Ввезти ребенка в город родителям не разрешили. Причина отказа была традиционна для того времени. Секретариат председателя Испол-кома Ленгорсовета объяснил это тем, что

условия, в которых остается Ленинград, не позволяют удовлетво-рить вашу просьбу 2.

В 1943-1944 годах ввезти в город ребенка было достаточно сложно. Такие основания, как тяжелые материальные условия, болезнь не при-нимались в расчет, так как в Ленинграде жизнь была не менее сложной, чем в эвакуации. В первую очередь пропуска выдавали людям трудоспо-собного возраста. Кроме того, в 1940-е годы при рассмотрении запроса чиновники принимали во внимание только близкое родство и выдавали вызовы для супругов, детей, родителей. Ввезти в город осиротевшего племянника или внука было сложно, так как приходилось доказывать, что эти они являются членами семьи.

Не всегда родители дожидались оформления въездного документа. Известный востоковед А. Н. Болдырев 29 сентября 1944 года записал в своем дневнике известный ему случай незаконной реэвакуации: «Офи-циантка привезла из освобожденной могилевщины двоих детей – сейчас, в разгар запрета всяческого возвращения! «Как? – спрашиваю удивленно, – по пропуску?» «Нет, за 5000 рублей». «Кому?!» «Проводнику! В слу-жебном отделении. Раза три пришлось вылезать из поезда, но в целом благополучно» [Болдырев, 1998. С. 337]. Случаи, когда железнодорожни-ки, водители за взятку провозили в Ленинград людей, не были редко-стью. О «стихийной» реэвакуации городские власти знали. Необходи-мость контролировать поток мигрантов и ввозить людей трудоспособ-ного возраста заставляла начать организованную массовую реэвакуацию – возвращать коллективы ленинградских фабрик и заводов.

Вопрос о начале организованной массовой реэвакуации был решен благодаря постановлению ГКО «О первоочередных мероприятиях по восстановлению промышленности и городского хозяйства Ленинграда в 1944 г.», выпущенном 29 марта 1944 года. В документе были определены задачи восстановления Ленинграда как крупного промышленного цен-тра страны. А.А. Жданов говорил о необходимости сделать все, чтобы «сохранить промышленное лицо города» [Дзенискевич, 1990. С. 153], то есть в первую очередь возвращать трудоспособное население: прежде

1 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 17. Д. 918. Л. 31. 2 Там же. Л. 29.

Карпенко

88

всего, рабочих и инженеров. Было опасение, что «наиболее мобильной и легкой на ногу окажется учрежденческая братия» [Там же], поэтому служащих, студентов, преподавателей, артистов должны были реэва-куировать позднее.

Для того чтобы организовать и контролировать реэвакуацию По-становлением ГКО была введена квота – 30 тысяч производственных рабочих в год [Дзенискевич, 1990. С. 152]. Этого числа рабочих было яв-но недостаточно, поэтому квота была увеличена. За 1944 год в Ленин-град вернулось около 200 тысяч человек [Карасев, 1961. С. 17]. Сколько людей обращалось за пропуском в этот период, и сколько за это же вре-мя незаконно вернулось домой, – неизвестно.

Возвращение из реэвакуации

Для проведения реэвакуации были созданы особые структуры. В Ленинграде 1944 года существовали две организации, занимавшиеся кадровой проблемой и проблемой реэвакуации. Первой являлось Бюро по учету и распределению рабочей силы при Исполкоме Ленгорсовета, образованное 21 февраля 1943 года Задачей бюро был учет всего трудо-способного населения, проведение трудовых мобилизаций, распределе-ние рабочих между предприятиями. С 1944 года в бюро собирали дан-ные о потоках реэвакуации, специализации реэвакуантов, определяли приехавших в город на работу.

18 марта 1944 года была создана специальная комиссия по реэва-куации при Ленгорисполкоме. В ее состав входили председатель Лен-горисполкома П.С. Попков, его заместители Н.А. Манаков и Б.М. Моты-лев, секретари Ленинградского горкома ВКП(б) Я.Ф. Капустин и Г.Ф. Ба-даев. Они рассматривали заявки от предприятий и организаций на реэвакуацию рабочих и служащих. Под контролем комиссии составлялись списки въезжающих в Ленинград самостоятельно или с предприятиями. Разрешения должны были выдавать только промышленным рабочим. Таким образом, к 1944 года в Ленинграде были созданы административ-ные структуры, контролирующие рост численности населения.

Жесткий контроль над потоком миграции был необходим по объек-тивным причинам: из-за нехватки жилья и военного положения. Еще в первые дни войны 27 июня 1941 года, вышел приказ по гарнизону горо-да Ленинграда, согласно которому въезд в город разрешался

рабочим и служащим, проживающим в пригородной зоне и ра-ботающим в городе Ленинграде, – по справкам, выданным пред-приятием, учреждением и организацией, удостоверяющим, что они работают на данном предприятии…Лицам.., прописанным в городе Ленинграде, – по предъявлении паспорта с отметкой о прописке 1.

1 Ленинградская правда. 1941. 29 июня.


89

Приказ действовал до 1 июня 1946 года – все это время в город можно было попасть только по специальному пропуску.

Система получения специального пропуска и въезда в город была чрезвычайно сложной. Если человек хотел вернуться домой, он должен был отправить запрос в исполком Ленгорсовета. Стандартный запрос на въезд содержал следующую информацию: имя, профессия, состав семьи, причины, по которым необходим въезд в Ленинград, место проживания до войны в Ленинграде, обеспеченность жильем 1. Только в том случае, если ленинградец доказывал, что в городе у него сохранилась квартира или комната, ему присылали вызов. Эта простая система осложнялась тем, что в сохранившуюся квартиру могли поселить другую семью. Так, жилье генерал-майора Гурвич в 1943 году было передано семье военно-служащего. Таким образом, бывший владелец жилплощади вернуться в город не имел права, так как жилья у него больше не было. Генерал-майору оставалось в телеграмме, отправленной П.С. Попкову требовать вернуть ему квартиру:

Энергично протестую против этих действий, требую немедленно-го выселения…, отобрания и охраны моих вещей 2.

Пропуск на въезд в Ленинград, оформляло областное Управление милиции (в каждом районе эвакуации свое), на основании вызова Лен-горисполкома 3. Реэвакуант снимался с учета по месту пребывания, ему оформляли документы в милиции, выдавали паспорт, обеспечивали рейсовыми карточками, билетами и продовольствием [Родионов, 1991. С. 190-191].

Рассматривая просьбы о выдаче пропуска в Ленинград, комиссия по реэвакуации, бюро по учету и распределению рабочей силы, Лен-горисполком принимали во внимание несколько обстоятельств. Про-пуска выдавали тем специалистам, чье начальство могло обосновать необходимость их вызова. Люди приезжали по вызовам министерств, предприятий, центральных правительственных и партийных организа-ций. Составлялись отдельные поименные списки сотрудников, пригла-шавшихся восстанавливать конкретное предприятие или учреждение. Так, по спискам ленинградскими предприятиями и учреждениями оформлялись пропуска для студентов 4, рабочих 5, преподавателей 6. Не менее важным показателем было наличие у предприятия отремонтиро-ванного общежития для сотрудников. С 1943 года было введено в дейст-вие правило, по которому предприятие, вызвавшее своих работников в Ленинград, было обязано обеспечить их жильем.

1 См.: ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 17. Д. 911., Д. 918. 2 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 17. Д. 759. Л. 99. 3 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 17. Д. 911. Л. 79. 4 ЦГА СПб. Ф. 2716. Оп. 3. Д. 601. 5 Там же. Оп. 17. Д. 911. 6 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 17. Д. 1240.

Карпенко

90

Ленинградцы, получившие вызов в город, обязаны были пройти санитарный контроль. Благодаря мерам санитарного контроля, меди-цинские службы имели возможность предотвращать одну из опасно-стей: распространение эпидемий. Прибыв в Ленинград, реэвакуант должен был получить прописку и восстановить право на жилье.

К концу 1944 года сложилась система контроля за перемещением людей, механизм реэвакуации. При индивидуальной реэвакуации ле-нинградцу разрешали вернуться в город и оформляли пропуск в том случае, если он получал в Ленинграде работу, и если сохранилась его квартира. Процесс вызова человека в город, регистрация права на жи-лье были разделены на этапы, за каждый из которых несла ответст-венность определенная структура, подчиненная Ленгорисполкому. Просьбу о разрешении вернуться домой принимал Исполком Ленгор-совета, рассматривала и сверяла с квотой комиссия по реэвакуации. После этого пропуск в город оформляла милиция. При пересечении границы города каждый въезжающий проходил проверку документов и здоровья. Далее жилищное управление, его сотрудники и милиция закрепляли за реэвакуантом принадлежавшую ему до войны жилпло-щадь. Таким образом, при индивидуальной реэвакуации, начавшейся в 1943 году, сложился ряд требований, при соблюдении которых реэва-куант получал пропуск в город.

Сложившаяся система не только способствовала контролю за ми-грацией. Благодаря тому, что городские властные структуры старались учитывать каждого человека, горожане могли рассчитывать на социаль-ную поддержку. Она заключалась в предоставление жилья, работы, обеспечении продовольствием, защите со стороны закона. Вернувшийся с войны человек не всегда был способен быстро адаптироваться к новым для него условиям мирной повседневности. Без поддержки городских властей, самостоятельно, он не мог выжить в полуразрушенном городе, хотя объем этой поддержки напрямую зависел от статуса человека (ре-эвакуант, демобилизованный, блокадник), его возраста и состояния здо-ровья (стариков, детей и инвалидов не реэвакуировали) и способа реэва-куации. Если человек возвращался без предприятия, самостоятельно, его проблемы с жильем и работой ему приходилось решать самому.

«Все надо начинать сначала, положение у нас незавидное»

Первые шаги по созданию системы социальной поддержки были предприняты в 1943-1944 годах. Основой для нее стали уже сложившие-ся к тому времени реалии. Все горожане, в большей или меньшей степе-ни, во время блокады получали от города необходимые для выживания продовольствие, жилье и работу. После снятия блокады карточная сис-тема продолжала существовать. По нормам 1944 года все ленинградцы, независимо от социального статуса, получали по рабочей карточке в день 700 граммов хлеба, по карточке служащего – 500 граммов, по иж-


91

дивенческой и детской – 300 граммов [Ваксер, 2005. С. 87] . Эти нормы не обеспечивали полноценного питания, но позволяли выжить в тяже-лых условиях.

Важнейшей мерой социальной поддержки было обеспечение ле-нинградцев жильем. Сложная ситуация в жилищной сфере сложилась из-за отсутствия у городских властей опыта размещения большого числа людей [Потемкина, 2002]. В результате, принимая постановления или решения по жилищному вопросу, Исполком Ленгорсовета каждый раз стремился решить конкретную проблему. Так, 18 июля 1944 года Испол-ком Ленгорсовета принял решение «Об упорядочении прописки граж-дан, возвратившихся в город Ленинград на постоянное жительство» 1. Согласно этому документу

органы милиции производят прописку без предварительного разрешения Райжилотделов. Съемщики, вернувшиеся из эвакуа-ции, обязаны в десятидневный срок после прописки получить в райжилотделе ордер на занимаемую жилплощадь… Прописка производится на основании выдаваемых управхозами домохо-зяйств справок 2.

Упрощение прописки должно было решить проблему очередей в жилищных управлениях и милиции, а на деле способствовало расцвету взяточничества среди управхозов. В информационных сводках управле-ния МГБ по Ленинграду, составленных по материалам частной перепис-ки, в 1946 г. фиксировались сведения:

О, если бы ты знал, что делается здесь с квартирами. Если есть у тебя тысяч десять и если ты отдашь их управхозу, то сразу полу-чишь комнату. Мамочка, милая чувствуешь ли мою радость, я сейчас пришла из домконторы и управхоз мне подписал заявление. Конечно, дала взятку, без этого нигде здесь не сунутся… 3.

Распространенной была ситуация, когда, вернувшись в город, ле-нинградец узнавал, что его квартира заселена. В этом случае жилье доставалось тому, чей статус был выше. Если квартиру занял блокад-ник, то согласно решению Исполкома Ленгорсовета от 20 августа 1942 г., выселить его можно было только в судебном порядке, и при усло-вии, что его дом не был разрушен4. Сложно было вернуть жилье, если в квартиру, принадлежащую эвакуированному, поселили военнослу-жащего или его семью. Выселение военнослужащего производилось

1 Бюллетень жилищного управления исполнительного комитета Ленинград-ского городского совета депутатов трудящихся. 1944. № 3-4. 2 Там же. 3 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 36. Д.186. Л. 76. 4 См.: Бюллетень Ленинградского городского совета депутатов трудящихся; Юридическая консультация.// Бюллетень Ленинградского городского совета депутатов трудящихся. 1944. № 3-4.

Карпенко

92

только в судебном порядке 1 и могло тянуться годами. Так, вернувшая-ся из эвакуации в 1946 году Л.М. Герцман начала судебный процесс против В.Ф. Викторовича, поселившегося в ее квартире. Судя по мате-риалам судебного дела 2, он хорошо разбирался в принятых Ленгорис-полкомом постановлениях и пользовался их противоречивостью. На-пример, он предъявил справку о том, что во время блокады его дом был разрушен. В этой ситуации Викторович, как блокадник, обладал преимущественным правом на жилплощадь. Затем он предоставил до-кументы о том, что на собственные средства провел капитальный ре-монт спорной квартиры, а значит, его ни при каких обстоятельств не могли выселить. Хотя эти документы оказались подделкой, суд про-должался до 1947 года. Во время процесса Л.М. Герцман с семьей жила в ужасающих условиях. Это ярко демонстрирует акт обследования их жилищных условий, составленный в марте 1947 года:

живет девочка вместе с матерью и старшей сестрой в углу общест-венной кухни. За занавеской стоит кровать и стол, который служит и для занятий и для еды, а ночью в качестве постели… 3.

В условиях нехватки жилья горожане любыми способами старались переселиться в нормальную квартиру. Наряду с законными способами решения жилищной проблемы (обращение в органы власти, жилищную инспекцию, обмен), в Ленинграде практиковался и незаконный способ приобретения квартир. Жилплощадь можно было «купить». В письмах родным ленинградцы рассказывали о том, как совершались такие сдел-ки. Человек, который уезжал из Ленинграда, мог прописать за опреде-ленную сумму в свою квартиру жильца, и тот после его отъезда стано-вился владельцем квартиры. В некоторых письмах, из фрагментов которых создана спецсводка Управления МГБ по Ленинграду в 1946 году, указываются цены на жилье:

Клавдия продала за 5 тысяч Дуняшкину комнату 9 метров. Комната… всего пять тысяч, одну тысячу управхозу с паспортист-кой, а остальные хозяевам. На улице Жуковского комната 15 метров 9000 рублей, 12 метров 7000 рублей 4.

С 1 июня 1946 года город перестал быть закрытым, так как прекрати-ли выдавать пропуска на въезд в Ленинград. Городские власти заявили о завершении реэвакуации гражданского населения. Правовым последст-вием этого решения явилась еще большая запутанность городского зако-

1 Бюллетень жилищного управления исполнительного комитета Ленинград-ского городского совета депутатов трудящихся. – 1944. – №5. 2 ЦГА СПб. Ф. 5929. Оп. 1. Д. 8. 3 ЦГА СПб. Ф. 5929. Оп. 1. Д. 8. Л. 54. 4 Спецсообщение управления МГБ по г. Ленинграду от 16 декабря 1946 г. // ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 36. Д. 187. Л. 190.


93

нодательства, и восстановить право на жилье стало еще сложнее, так как статус реэвакуанта более не существовал.

В послевоенном Ленинграде городские власти стремились обеспе-чить реэвакуантов не только жильем, но и работой. Возвращаясь из эва-куации, ленинградцы могли быть уверены, что они будут трудоустрое-ны. Вызывая в город своих сотрудников, предприятия автоматически их трудоустраивали. Если у человека была нужная для города квалифика-ция, то чаще всего он работал по специальности. В том случае если про-фессия оказывалась невостребованной, специалиста отправляли на стройку. В 1945 году письма с жалобами на подобную практику поступа-ли в редакцию газеты «Ленинградская правда», а затем П.С. Попкову:

Сначала меня использовали паркетчицей, с июня сего года [1945] меня перевели подсобницей…В то же время к своему стыду и горю я имею специальность бухгалтера на что у меня даже имеется удо-стоверение 1. Я думала поступить в институт… этому помешало бюро распре-деления рабочей силы, послав меня на работу, совершенно не по специальности – почтальоном 2.

Для 1945 года это была обычная ситуация. Только к концу 1940-х годов такие жалобы перестали поступать в Ленгорисполком в массовом порядке.

Не менее важной мерой социальной поддержки было обеспечение горожан продовольствием. Строгий контроль за въездом в город позво-лял обеспечить население Ленинграда необходимым продовольствен-ным минимумом. Благодаря тому, что въезд был разрешен только по особым спискам, успешно функционировала система распределения. Добившись разрешения вернуться домой, человек одновременно полу-чал работу, а значит и карточки, по которым выдавалось продовольст-вие. Карточная система, существовавшая до конца 1947 года, позволяла покупать в государственных магазинах необходимый набор продуктов. В дополнение к этому, предприятия и организации выделяли для своих работников земельные участки для подсобного хозяйства и талоны на дополнительное питание. Таким образом, наличие работы давало воз-можность физически выжить в этих условиях.

Вопрос о развитии подсобных хозяйств решался на уровне городского правительства. А.Я. Тихонов, секретарь Кировского райкома, вспоминал о 1946 годе:

Нужно было позаботиться, чтобы рабочие питались сытно, жили удобно, чтобы для их детей было достаточно садов и яслей. И вот на заседаниях бюро райкома … стали подниматься вопросы о ры-боловстве, о огородах [Возрождение, 1977. С. 50].

1 ЦГА СПб. Ф. 327. Оп. 1. Д. 45. Л. 13. 2 Там же. Л. 47.

Карпенко

94

В 1943-1946 годах в «Бюллетене Ленинградского городского совета депутатов трудящихся» публиковались законы о коллективном и индиви-дуальном огородничестве, определялся порядок получения участков в личное пользование. При распределении земельных участков среди со-трудников предприятия учитывались такие факторы, как статус человека: блокадникам, инвалидам войны, демобилизованным участок предостав-ляли в первую очередь 1.

В 1943 году около 100 тысяч человек работали в подсобных хо-зяйствах [Ленинград…1995. С.250]. Для жителей блокадного города огородничество стало нормой повседневной жизни. Возвращавшие-ся из эвакуации ленинградцы за время войны также привыкли не по-лагаться только на государственное обеспечение. В 1944 году нача-лось предоставление участков земли не только коллективам, но и отдельным семьям. Развитие огородничества считалось важной зада-чей, поскольку было источником улучшения снабжения людей ово-щами и картофелем. В переписке супругов Бориса и Юлии Наумовых постоянно упоминается об урожае на их участке. В 1946 году Б. Нау-мов писал жене:

Весь пол завалили картошкой. Все принесли в комнату и уже часть перебрали и убрали, а то может в чулане замерзнуть 2.

Подсобное хозяйство помогало выжить, и угроза его потери застав-ляла переживать. В 1948 г. участок семьи Наумовых планировали забрать под застройку, что вызвало волнение в семье:

Шура мне сказал что есть распоряжение отбирать участки, взятые под застройку…Не знаю, как с нашим участком будет? 3.

Условия послевоенной жизни были сложными. Ограниченность важных для выживания ресурсов, прежде всего жилья и продовольст-вия, приводила к тому, что городские власти были вынуждены вы-страивать систему жесткого контроля над процессом реэвакуации. По-литика Ленгорсовета в 1940-е годы была направлена на создание системы, при которой каждый человек, приезжая в город, мог рассчи-тывать на поддержку со стороны городских властей. Прежде всего, его должны были обеспечить жильем и работой, дающей право на получе-ние карточек. Эти меры обеспечивали социальную поддержку челове-ка и способствовали социальной адаптации населения. Сложившаяся система не всегда работала. В большинстве случаев ленинградцы стал-кивались с жилищной проблемой, какое-то время работали не по спе-циальности, но главное они возвращались домой.

1 См.: Бюллетень Ленинградского городского совета депутатов трудящихся. – 1944. – № 7–15. 2 Из частной коллекции. 3 Там же.


95


ЦГА ИПД – Центральный государственный архив историко-полити-ческих документов.

ЦГА СПб – Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Список источников

Акт ленинградской городской комиссии о преднамеренном истребле-нии фашистскими варварами мирных жителей и ущербе, нанесенном за пе-риод войны и блокады // Ленинград в осаде. Л.: Лики России, 1995.

Болдырев А. Н. Осадная запись. СПб.: Европейский дом, 1998. Бюллетень жилищного управления исполнительного комитета ленин-

градского городского совета депутатов трудящихся. 1944. Бюллетень Ленинградского городского совета депутатов трудящихся. –

1943-1944. Ваксер А. З. Ленинград послевоенный. 1945-1982 годы. СПб.: «ОСТРОВ»,

2005. Возрождение. Воспоминания, очерки и документы о восстановлении

Ленинграда. Л.:Лениздат,1977. Говоров И. В. Преступность и борьба с ней в послевоенном Ленингра-

де(1945-1955): опыт исторического анализа. СПБ.: СПбГУ, 2004. Дзенискевич А. Р. Накануне и в дни испытаний. Л.: Наука, 1990. Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повсе-

дневность. 1945-1953. М.: РОССПЭН, 2000. Карасев А. В. Восстановление промышленности Ленинграда в 1944-

1948 гг. // Исторические записки. Т. 68. М.: АН СССР, 1961. Ленинград в осаде. СПб.: Лики России, 1995. Политехники военного поколения. Новые материалы по истории Ле-

нинградского Политехнического института. СПб.: Политехнический Уни-верситет, 2005.

Потемкина М. Н. Эвакуация в годы Великой Отечественной войны на Урал. Магнитогорск: МАГУ, 2002.

Родионов Н. А. Реэвакуация советских и иностранных граждан из Уд-муртской АССР в 1943-1948 гг. // Новые исследования по истории Удмуртии. Ижевск, 1991.

Советская жизнь. 1945-1953. М.: РОССПЭН,2003. Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт Рос-

сии. М.: РОССПЭН, 1999.

96

«Мир после войны»: жалобы как инструмент регулирования отношений между государством и инвалидами Великой Отечественной Войны _____________________________________ Екатерина Чуева

еликая Отечественная война определила формирование но-вого направления социальной политики: социальное обеспе-чение, помощь, «трудовое и материально-бытовое устройст-

во» инвалидов, получивших различные травмы во время военных дей-ствий. Еще во время войны было очевидно, что в отношении этой груп-пы населения, которая стремительно увеличивалась и к окончанию во-енных действий была чрезвычайно многочисленна, необходимо вводить комплекс целенаправленных мер социальной политики, которые бы от-вечали идеологии государства и ожиданиям граждан Советского Союза, претерпевших множество лишений с надеждой на счастливую послево-енную жизнь. Кроме своих непосредственных задач, вводимые меры со-циальной политики были призваны выполнить одну важную латентную функцию. Е. Зубкова отмечает в своих работах, что

фронтовиков, вернувшихся с войны, иногда называют потенци-альными «неодекабристами», проводя исторические аналогии с событиями в России после войны 1812 года.

Перед господствующим режимом стояла важная задача предотвра-щения реализации этого потенциала, чему в первые послевоенные годы власть уделяла большое внимание [Зубкова, 2000. С. 28].

В сталинское время все, что могло бы бросить тень на историю Ве-ликой Победы, замалчивалось или отрицалось, что определяло стрем-

В

Жалобы как инструмент регулирования

97

ление убрать инвалидов из «парадных официальных картинок мирной жизни» [Гудков, 2005]. Несмотря на это, уже в первой половине 40-х годов правительством Советского Союза был принят ряд постановле-ний, которые должны были обеспечить инвалидам некоторые льготы. Первые из них были посвящены проблемам трудового устройства, но также касались и вопросов обучения, устройства нуждающихся в дома инвалидов: постановление Совнаркома СССР от 6 мая 1942 года № 640 «О трудовом устройстве инвалидов Отечественной войны» [Постанов-ление…, 1942] и постановление Совнаркома СССР от 20 января 1943 года № 73 «О мерах по трудовому устройству инвалидов Отечествен-ной войны». 14 ноября 1943 году вышло постановление СНК СССР № 1252 «О пенсиях и льготах личному составу формирований МПВО и работникам госпиталей и больниц г. Ленинграда, пострадавшим от вражеских действий, и их семьям», которое охватывало лишь неболь-шую часть инвалидов Отечественной войны, и только 31 января 1944 года выходит постановление СНК СССР № 101 «Об утверждении Инст-рукции о порядке назначения и выплаты пенсий по инвалидности во-еннослужащим рядового, сержантского и старшинского состава», ко-торое распространялось уже на значительно более широкие группы. Постановление СНК СССР от 21 сентября 1945 года № 2436 «О меро-приятиях по оказанию помощи демобилизованным, семьям погибших воинов, инвалидам Отечественной войны и семьям военнослужащих» впоследствии стало основополагающим и устанавливало широкий пе-речень льгот не только перечисленным в постановлении целевым группам, но и партизанам [Постановление… 21.09.1945]. Также вопро-сы предоставления дополнительных льгот инвалидам Отечественной войны регулировались постановлениями и распоряжениями Совета Министров 1. Однако далеко не все из них исполнялись и приводили к желаемым результатам, что провоцировало многочисленные выраже-ния недовольств среди инвалидов войны. Сцены возмущения, как пра-вило, «разыгрывались» в местных собесах, и недовольство направля-лось против низовых представителей власти [Физелер, 2005].

Опыт решения правовых проблем в советском обществе исчерпывался определенными видами апелляций к власти: жалоб, претензий и заявлений, при этом возможность подачи жалобы являлась, по сути, единственным осознанным правом советских граждан [Богданова, 2005]. Инвалиды ВОВ, как и другие советские граждане, писали много писем с жалобами, доносами и предложениями в органы власти, в редакции газет, партийным и советским руководителям разного уровня. Одним из многочисленных примеров этому может служить коллективная жалоба, которая была направлена инвалидами

1 Например: Распоряжение Совета Министров СССР от 7 мая 1947 № 5175, Распо-ряжение Совета Министров СССР от 16 декабря 1947 № 18641, Постановление Совета Министров СССР от 3 июля 1948 № 2442 "Об обеспечении мотоколясками инвалидам Отечественной войны", Распоряжение Совета Министров СССР от 30 декабря 1949 № 21022, Распоряжение Совета Министров СССР от 23 августа 1951 № 15208 и т.д.

Чуева

98

Отечественной войны Подлесновокого района Саратовской области в адрес заведующего Облсобесом, депутата Верховного Совета СССР:

Мы, инвалиды отечественной войны, пролившие кровь, защищая на-шу Родину, крайне возмущены отношением к нам со стороны мест-ных районных властей в лице Райсобеса, Райторга и др. организаций. Много издается постановлений Правительства, много мы читаем в пе-чати «о заботе об инвалидах отечественной войны», но, к сожалению, эти постановления только одна формалистика, в жизнь эти постанов-ления не приводятся, для нас инвалидов везде двери закрыты… 1.

Эти документы, отражающие принятый способ общения гражда-нина с властью, представляют собой своеобразный канал обратной связи и ценный источник сведений о повседневной жизни, настроени-ях советских людей, о жизненных проблемах и способах их решения [Утехин, 2004. С. 274]. А также о том, каким образом те или иные меры социальной политики государства преломлялись, трансформирова-лись и реализовывались в повседневной жизни людей. В попытке рас-крыть обозначенные исследовательские аспекты в изучении социаль-ной политики 2-й половины 40-х годов в отношении инвалидов войны мы и обращаемся к анализу жалоб инвалидов Отечественной войны, размещаемых в эти годы в Саратовской газете «Коммунист» и сохра-нившихся в фондах Государственного архива новейшей истории Сара-товской области, а также к доступному в архиве документообороту, об-служивающему как процесс работы Советской власти с инвалидами Отечественной войны, так и процесс разбора жалоб, поступавших от них в различные организации.

К анализу этих документов мы подойдем с инструментарием и взгля-дом на прошлое, который нам предлагает новый и активно развивающийся ракурс социальной истории советского времени. Он исходит из представле-ния о человеке как активном действующем лице прошлого и берет свое на-чало у историков-«ревизионистов» и их последователей, подвергнувших переосмыслению прежние представления о тоталитарной концепции как единственно возможной для объяснения советской истории. Изучение сложного, в значительной степени опосредованного взаимодействия общест-ва и власти как единой системы становиться в рамках данного подхода одной из приоритетных задач. Это обуславливается тем, что политические решения, экономические условия, идеологические установки и законодательство, «просеиваясь» сквозь призму жизненного опыта людей, побуждают опреде-ленные ответные реакции и действия [Журавлев, 2000]. И хоть свойства со-циальной системы лишь в ограниченной степени зависят от сознания и во-ли индивидов, направленность социальных процессов не может не быть вызвана повседневными действиями и решениями множества рядовых со-циальных агентов [Козлова, 2004. С. 15]. Свою активность они проявляют

1 ГАНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 3775. Л. 48. Здесь и далее в цитатах сохранены син-таксис и орфография оригинала.


99

доступными им способами, исходя из практического знания или «метиса», как Дж. Скотт обозначил совокупность навыков по применению местного знания, практического опыта и стохастического рассуждения [Скотт, 2005. С. 516]. Таким образом, вслед за Н.Н. Козловой, мы видим в человеке ис-точник и начало любого социального изменения [Козлова, 2004. С. 16].

Стратегии легитимации обращения с жалобой и попытки повышения его результативности

Принятый способ общения гражданина с властью, который отра-жали жалобы, предполагал наличие некоторых чрезвычайно важных навыков по составлению текста.

«Умение» жаловаться и достигать результата, то есть, по крайней мере, получать какой-то ответ на жалобу, а в лучшем случае, доби-ваясь сформулированной в жалобе цели, было определённым на-выком и требовало специальных знаний по поводу правил этой процедуры [Богданова, 2002. С. 45].

В этом разделе мы обратимся преимущественно к жалобам, опубли-кованным в газетах, либо к жалобам, получивших ободрение и дальней-шее развитие посредствам отражения их в докладных записках Саратов-ских отделов Социального обеспечения Секретарю Саратовского Обкома ВКП(б), поскольку они представляют пример официальных жалоб, про-шедших процедуру легитимизирующего их отбора, и успешную попытку жалобщика доказать валидность своих притязаний на справедливость [Богданова, 2002. С. 44].

В своих жалобах инвалиды Отечественной войны, описывая свое тяжелое положение и касаясь собственно проблем инвалидности, в пер-вую очередь указывают на потерю трудоспособности в связи с ранения-ми, а не на потерю здоровья и физические увечья:

В результате тяжелого ранения на фонте я потерял значительную часть своей трудоспособности и был признан инвалидом 2-ой группы… 1. Это полностью соответствует принятым на государственном уровне

бюрократическим классификациям по проблемам инвалидности. Если инвалиды ВОВ попадали в тяжелые условия, то виновными в сложившей-ся ситуации власти, как правило, объявляли руководителей колхозов, сов-хозов, сельсоветов, обвиняя их в бездушно-бюрократическом отношении к инвалидам 2. По такому же принципу строились и жалобы инвалидов Оте-чественной войны, где в качестве виновных указывались местные власти 3, что также целиком соответствовало государственной стратегии номина- 1 «Не помогают инвалиду» // Коммунист. №40 (3539). – 1946 г. 24 февраля. – С.3. 2 ГАНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 4317. Л. 12. Докладная записка; Ф. 594. Оп. 2. Д. 1001, Л. 171 и т.д. 3 См. ГАНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 3775. Л. 48. Жалоба; Коммунист. - №115 (3614). – 1946 г. 11 июня. – С.3.; Коммунист. - №40 (3539). – 1946 г. 24 февраля. – С.3.; Ком-мунист. - №49 (3548). – 1946 г. 9 марта. – С.3. и т.д.

Чуева

100

ции конкретных виноватых, позволяющей не бросать тень на основопо-лагающие принципы строя. Такую стратегию, применительно к анализу легитимации потребительской жалобы и придания ей значимости, Еле-на Богданова в своих работах называет стратегией обличения виновного [Богданова, 2002. С. 47]. Среди прочих выделенных ею стратегий составле-ния советской жалобы в контексте нашего исследования релевантны сле-дующие: патримониальная, стратегия использования символического ка-питала жалобщика, стратегия генерализации проблемы. Патримониальная стратегия, при которой апелляция к государству в форме требования «обе-щанной заботы» используется как стратегия составления жалоб, была очень распространена среди инвалидов Отечественной войны:

…обещаний было много, а дров так и не дали… 1; давали обещание привести в порядок квартиру, но так ничего и не сделано 2.

Только отчасти находит свое отражение в жалобах инвалидов Отечест-венной войны стратегия использования символического капитала жалоб-щика, в которой используются различные социальные статусы, значимые в советской стратификационной системе [Богданова, 2002. С. 46]. В боль-шинстве жалоб, которые мы имели возможность проанализировать, актив-но привлекается и используется только один социальный статус человека – собственно статус инвалида Отечественной войны. Причиной этому может служить наличие других приватных, «необщих» каналов решения проблем в Советском Союзе, доступ к которым могли иметь обладающие высоким социальным статусом или весомым символическим капиталом люди (так жалобы героев СССР или орденоносцев встречаются чрезвычайно редко, в основном к этим титулам оперируют их вдовы в случае необходимости). В качестве альтернативной причины можно предположить высокое значение именно этого статуса для человека, что указывает на формирование само-идентичности и активное ее позиционирование в глазах общественности.

И малоприменимой, как можно наблюдать из текстов жалоб, для ин-валидов Отечественной войны оказалась стратегия генерализации пробле-мы [Богданова, 2002. С. 45] относительно масштаба проблемы или относи-тельно масштаба пострадавших. Проблемы, с которыми сталкивались и которые пытались решить посредством написания жалоб инвалиды Отече-ственной войны, были достаточно специфичными и характерными только для их жизненной ситуации, что не позволяло распространять их на целые сферы жизнедеятельности и производства. С другой стороны, инвалиды Оте-чественной войны, несмотря на свою многочисленность, вплоть до «бреж-невской оттепели» не имели возможность (а, точнее, им не позволяли) ощу-тить себя определенной группой населения, способной коллективно отстаивать свои права. Это отчасти определяло большую распространенность

1 «Когда я получу дрова?» // Коммунист. – №40 (3539). – 1946 г. 24 февраля. – С.3. 2 Коммунист. - №40 (3539). – 1946 г. 24 февраля. – С.3.


101

индивидуальных жалоб, замыкающихся на собственной жизненной ситуа-ции, чем групповых или жалоб, указывающих на большие масштабы по-страдавших.

В ходе анализа жалоб инвалидов Отечественной войны нам уда-лось дополнительно выделить еще несколько стратегий легитимации обращения. Одна из них, которую можно назвать стратегией «описа-ния мытарств», заключается в подчеркивании трудозатрат, которые были до написания жалобы приложены для получения желаемого ре-зультата, а также длительном терпении, проявленном к самой сло-жившейся ситуации и виноватым в ней:

В течение трёх месяцев я, инвалид Отечественной войны, не могу получить пенсию. Несколько раз ходил из села Г. в В-й Райсобес <…> после этого я направил в В. еще пять заявлений, но пенсию мне все же не присылают 1; прошло свыше 6 месяцев, а протезы еще не изготовлены» 2; долго ожидал я исполнения заказа, но безрезультатно… 3.

Подчеркивание собственных усилий, долгих убеждений, использо-вания всевозможных других способов и терпеливых ожиданий в течение долгих месяцев, а то и лет, придавали жалобе легитимности и убеди-тельности. Власти от всего населения в трудные для народа послевоен-ные годы требовали мужественности и терпения, в том числе и от инва-лидов Отечественной войны, что заставляло последних в жалобах указывать на то, что терпение уже было проявлено, причем в избытке, и уже необходимо предпринимать какие-либо меры.

Вторая стратегия, выделенная нами, как раз и объединяет в себе многочисленные жалобы, в которых есть прямые призывы к действиям или ставиться вопрос о том, как долго сложившееся положение вещей может продолжаться, о чем свидетельствуют заголовки писем в редак-ции газет или завершающие жалобу фразы:

когда я получу дрова? 4; кто в этом виноват?; мы просим расследовать этот возмутительный факт, выявить ви-новатых и наказать их 5; когда же я получу протезы? 6;

не пора ли делами Промкомбината заинтересоваться прокуратуре? 7.

1 Коммунист. - №115 (3614). – 1946 г. 11 июня. – С.3. 2 Коммунист. - № 18 (3517). – 1946 г. 23 января. – С.3. 3 «Мытарства заказчика» // Коммунист. - № 49 (3548). – 1946 г. 9 марта. – С.3. 4 «Когда я получу дрова?» // Коммунист. - № 40 (3539). – 1946 г. 24 февраля. – С.3. 5 «Кто в этом виноват?» // Коммунист. - № 45 (3802). – 1947 г. 4 марта. – С.3. 6 Коммунист. - № 33 (3790). – 1947 г. 13 февраля. – С.3. 7 Коммунист. - № 49 (3548). – 1946 г. 9 марта. – С.3.

Чуева

102

Постановка подобных вопросов позволяла в рамках жалобы не только описать несправедливую ситуацию, но и выразить требование результата, измеряемого как во временных параметрах, так и в конкрет-ных практических действиях, что значительно увеличивало вероятность получения четкого ответа.

Таким образом, мы можем заключить, что инвалиды Великой Оте-чественной войны в своих попытках легитимировать обращение с жало-бой и повысить вероятность достижения желаемого результата по ней строго придерживались таких нигде официально не прописанных пра-вил, как использование терминологии советского государства в своих описаниях проблем, связанных с инвалидностью, обвинение тех, кто формально подходит под принятую государством стратегию нминиро-вания виновными. Нередко использовали они патримониальную стра-тегию легитимации жалобы, стратегию описания «мытарств» и страте-гию постановки вопросов или призыва к конкретным действиям.

Формы социальной помощи инвалидам ВОВ

Единственной гарантированной формой государственной политики социального обеспечения инвалидов Великой Отечественной войны яв-лялась пенсия. Пенсии по инвалидности были невысокими и крайне дифференцированными. Размер пенсии зависел, во-первых, от величи-ны получавшегося до мобилизации заработка, во-вторых, от воинского звания и, в-третьих, от группы инвалидности. Пенсий, которые выпла-чивались инвалидам первой группы, то есть неспособным к труду и ну-ждающимся в постороннем уходе, не хватало ровным счетом ни на что, две другие группы получали еще меньше [Физелер, 2005]. Нищенство «калек» на вокзалах, привокзальных площадях стало характерной при-метой послевоенного времени [Зубкова, 2000. С. 26]. Отчаянные жало-бы фронтовиков и ходатайствующих за них представителей советских и профсоюзных организаций вынуждали власти многих городов выдавать единовременные финансовые и материальные пособия. Однако средств государства явно не хватало для того, чтобы выполнить все взятые на се-бя в Постановлениях Совнаркома СССР, Обкомов ВКП (б) и Распоряже-ниях Совета Министров СССР обязательства:

Многие руководители РайгорФО отказываются финансировать Райгорсобесы в силу отсутствия у них денег, жалуются при этом, на плохую мобилизацию средств и т.д. благодаря этого Райгорсо-бесы не могут своевременно оказывать помощь семьям погибших воинов и инвалидам, временно впавшим в нужду, последние вы-нуждены писать жалобы и заявления в вышестоящие органы 1.

Стремясь компенсировать проблемы своевременных выплат инвали-дам, государство с первых месяцев после окончания войны берёт на воору-

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 28. Докладная записка.


103

жение свою излюбленную стратегию мобилизации средств: по всей стране, в том числе и в Саратовской области, периодически объявляются «месяч-ники», «декадники», «недельники» помощи семьям военнослужащих, се-мьям погибших воинов и инвалидам Отечественной войны 1. Также мест-ные власти оперативно объявили о взимании «недоимок» с колхозников якобы за прошлые годы – годы войны, которые распределялись комиссией, созданной при каждом сельском совете 2. Средства, собранные при помощи взимания «недоимок» и проведения «месячников», были гораздо значи-тельнее, чем те, что выделяло государство для социального обеспечения инвалидов. При этом стоит помнить о том, что послевоенные годы были неимоверно тяжелыми для подавляющей части народа-победителя.

В ряде городов и населенных пунктах предполагалось оказание по-мощи инвалидам в ремонте квартир, обеспечении питанием, одеждой, обувью, топливом, кормом для скота, земельными участками, товарами первой необходимости, остро стоял вопрос с обеспечением бельем и зимней одеждой. Но и эти меры зачастую приобретали уродливые фор-мы и не оставляли нуждающимся шанса воспользоваться тем, что им предоставлялось. Один из примеров: в Воскресенском районе Саратов-ской области двум инвалидам Отечественной войны, слепым, лишен-ным рук и имеющим малолетних детей выделили участки для сенокоса за 30 километров от поселка и отказали в помощи по кошению и пере-возке, заявив: «вам дали участок – косите сами» 3.

Разрабатывались целые программы, направленные на то, чтобы «за-бота о материально-бытовом обеспечении инвалидов Отечественной вой-ны» стала делом общественным. В связи с этим большие ожидания по ма-териально-бытовому обеспечению инвалидов, не оправдать которые было весьма чреватым, возлагались на партийные, советские и общественные организации 4. В тех районах, где вся основная работа в этом направлении полностью перекладывалась на органы социального обеспечения, к пар-тийным, советским и общественным организациям применялись меры различной строгости по улучшению их работы и делались выговоры. В Саратове, как и в других российских городах, существовали и кассы взаи-мопомощи инвалидов Отечественной войны.

Кроме того, государство изначально сделало ставку на активную под-держку инвалидов их семьями и даже требовало ее от жен, используя «морально-педагогические» рассказы, публиковавшиеся в женских жур-налах. Однако далеко не все инвалиды-мужчины могли рассчитывать на помощь родственников [Физелер, 2005]. Трагедия ждала в мирной жизни

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4282, Л. 7-31. Докладные записки по организации встречи, трудовом и бытовом устройстве демобилизованных воинов Красной Армии. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4282, Л. 8, 10. 3 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 23. Жалоба. Л. 22. Письмо Военному отделу Сара-товского Обкома ВКП(б) от Председателя Саратовского областного отделения ВОС. 4 См. ГАНИСО. Ф.594, Оп.1, Д.4532, Л.24. Информация по работе с инвалидами Отечественной войны.

Чуева

104

и женщин-инвалидов войны, «потерявших на войне не только здоровье, но и надежду на будущую счастливую («по-женски») жизнь» [Зубкова, 2000. С. 27]. Е.Ю. Зубкова в своей работе цитирует письмо одной участни-цы Отечественной войны в секретариат К. Ворошилова:

(…) И везде, куда бы и по какому вопросу я ни обратилась, всего приходиться добиваться с боем. (…) Я говорила со многими женщи-нами-инвалидами Отечественной войны. Положение их везде оди-наково. (…) Я думаю, что к женщинам-инвалидам должен быть осо-бый подход. Они все отдали, защищая Родину. Большинство из нас по состоянию своего здоровья и мечтать не может о семейной жиз-ни, о том, чтобы стать матерью, что в основе жизни женщины (…) 1.

Без дополнительной поддержки членов семьи или собственных до-ходов могла выжить только небольшая группа инвалидов, которая бы-стро освоила искусство заявлений и жалоб. Некоторые инвалиды могли – не всегда легально – получить денежную и материальную помощь от разных учреждений одновременно, но в большинстве случаев только немногим удалось победить советскую систему при помощи оружия жа-лоб и отрезать большой кусок от собесовского пирога (для большинства весьма скудного) [Физелер, 2005].

Необходимо отметить, что вопросы медицинского обслуживания ин-валидов Отечественной войны активно проблематизировались государст-вом и касались, в основном, исключительно протезирования. В Саратове существовал небольшой протезный завод и два госпиталя, чем могла рас-полагать далеко не каждая область в послевоенном Советском Союзе. Но он не в состоянии был обеспечить необходимое количество протезов, в силу чего многие инвалиды долгое время не получали протезов, оставались в пе-реполненных госпиталях. Это усугублялось постоянным притоком «ампу-тированных больных» из других областей 2, часть из которых в ожиданиях протезов, длящихся месяцами, а то и годами, осваивала новое место и «осе-дала» здесь, пополняя ряды «местных» инвалидов. Многочисленные отче-ты районных и городского собесов о работе с жалобами на протяжении всей второй половины 40-х годов указывают на «неудовлетворительно постав-ленное дело» с протезированием инвалидов Отечественной войны. Более 2/3 нуждающихся ожидали протезы по несколько лет.

Недостаток мест в имеющихся госпиталях вынуждает Совет Минист-ров СССР в 1947 году принять решение о выделении некоторого количест-ва зданий, материальных и финансовых ресурсов. По мнению министров, их должно было хватить на организацию или превращение имеющихся 1-2 госпиталей в каждой области в образцовые, хорошо оборудованные, осна-щенные лечебные заведения. Об этом с предложением конкретных меро-

1 Письмо А. Анисимовой К. Ворошилову. 27 октября 1945 года // ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 54. Д. 26. Л. 224-228. Цит. по: Зубкова, 2000. – С. 27-28. 2 ГАНИСО. Ф.594, Оп.1, Д.4532, Л.23. Информация по работе с инвалидами Отечественной войны.


105

приятий и необходимых действий и сообщается в Циркулярном письме № 17 Министра Здравоохранения РСФСР Г. Белецкого от 12 августа 47-го года 1. Толчком для принятия данного решения послужила жалоба, по-ступившая от группы инвалидов Отечественной войны в ноябре 1946 года и вызвавшая реакцию сначала в виде Приказа Министра здравоохране-ния РСФСР 2, относящегося к конкретному случаю, описываемому в жало-бе, а затем и в виде Циркулярного письма № 17, адресованного минист-рам здравоохранения союзных республик, заведующим обл(край)гор-здравотделами, директорам институтов ортопедии и восстановительной хирургии. Письмо призывало решить проблемы не только медицинского обеспечения инвалидов Отечественной войны, но и определяло беспере-бойное хозяйственное оснащение, обеспечение бельем, курсовое обучение (даже для прикованных к постели больных), культпросветработу с инва-лидами и, не в последнюю очередь, высокие нормы питания. Данный кейс может служить примером того, какие масштабные эффекты могло принести обращение с жалобой и насколько это могло сработать, как ре-зультативный инструмент регулирования отношений между государством и инвалидами Отечественной войны. Тем не менее, есть все основания полагать, что многие из этих вопросов так и оставались нерешенными. Поток жалоб инвалидов Отечественной войны на санитарное состояние медицинских учреждений, питание больных, недостаточное использова-ние медикаментозного лечения, и прочие условия их содержания и лече-ния не прекращались в течение долгих последующих лет.

Основной же своей задачей государство считало трудовое устройст-во инвалидов Отечественной войны и сопутствующее этому обучение их новым профессиям. Обучали таким профессиям, как счетовод, бухгал-тер, киномеханик, фотограф, пчеловод, столяр, сапожник, брынзодел. Для прикованных к постели больных пытались организовать «обучение у постели» вышивке, плетению сетей, починке часов. Несмотря на та-кой, казалось бы, широкий подход к обеспечению получения инвалида-ми специальности, которая помогла бы им трудоустроится, доступной эта услуга оказалась лишь для небольшой части населения в связи с час-тым отсутствием средств на эти цели 3 (например, в 1945-м году по Сара-товской области состояло на учете свыше 30000 инвалидов Отечествен-ной войны, а обучением было охвачено всего немногим больше 1500 человек 4, несмотря на широкую пропаганду и приоритетность этого на-правления социальной политики).

1 ГАНИСО. Ф.594, Оп.2, Д. 367, Л. 41. Циркулярное письмо № 17 Министра Здраво-охранения РСФСР. 2 ГАНИСО. Ф.594, Оп.2, Д. 367, Л. 13-14. Приказ Министра здравоохранения РСФСР. 3 ГАНИСО. Ф.594, Оп.1, Д.4535, Л 42. Информация о выполнении решения бюро Обкома ВКП (б). 4 ГАНИСО. Ф.594, Оп.1, Д.4532, Л.23. Информация по работе с инвалидами Отече-ственной войны.

Чуева

106

Советская риторика труда определила трудоустройство в качестве приоритетного направления социального обеспечения инвалидов Оте-чественной войны. При этом далеко не всегда эта мера являлась собст-венно помощью инвалиду, скорее это было его обязанностью. Прово-дился строгий учет того, сколько человек по области из каждой группы инвалидности трудоустроено, сколько нет, и по каким причинам. Если состояние здоровья человека не было обострено и он не нуждался в не-медленном лечении, то за отказ от работы его снимали с пенсии по ин-валидности (это безусловно касалось инвалидов 3-ей, зачастую 2-й и от-части даже 1-й группы инвалидности). Право ухода с предприятий и из учреждений инвалидам Отечественной войны предоставлялось только в случае переезда к месту постоянного жительства, что было закреплено со-ответствующим постановлением [Постановление… 05.10.1945]. Это связа-но с тем, что работа, а точнее – советское предприятие было основным агентом социальной политики в СССР, являясь и ключевым каналом рас-пределения, и мощным средством контроля. Следовательно, не работать и не быть привязанным к какой-либо организации означало для государст-ва нежелательное усложнение процедуры контроля за человеком, а для человека – недоступность каналов распределения средств.

Снижение группы инвалидности и обязательное трудоустройство

Беате Физелер приводит данные, согласно которым весной 1945 го-да на территории всего Советского Союза насчитывалось около 2 мил-лионов инвалидов войны при общем составе армии в 34 миллиона сол-дат. Эта пропорция не отражает реального числа ранений и заболеваний и должна трактоваться исключительно как результат сознательно жест-кой практики признания инвалидности. Определением степени инва-лидности ведали Врачебно-трудовые экспертные комиссии, подчиняв-шиеся Наркомсобесу. Наркомсобес еще в 1941-м году запретил давать инвалидность тем лицам, кто еще мог работать по старой профессии, даже в случае потери одного глаза или конечностей. Лишь в тех случаях, когда нарушения функций были настолько сильными, что пострадавшие были способны выполнять только малоквалифицированную работу, с урезанной заработной платой и облегченными условиями труда, разре-шалась выдача инвалидности третьей группы. В связи со стремлением увеличить количество «рабочих рук» и уменьшить затраты на резко воз-росшее число инвалидов в первые два года войны многочисленные инва-лиды третьей группы лишились инвалидности и предусмотренных для них пенсий. С осени 1943 года органы социального обеспечения активно занялись сокращением доли инвалидов второй группы. Систематические досрочные массовые медицинские обследования по всей стране привели к снижению квоты с 52,7% (1942) до 35,4% (1944) и в итоге до 21,1% в 1948 году. Эта политика коснулась сотен тысяч инвалидов, многие из которых имели несколько ранений. Отныне они подлежали обязательному тру-


107

доустройству и усиленному государственному контролю, нацеленному на пресечение «спекулянтства», якобы распространенного среди вер-нувшихся с фронта инвалидов [Физелер, 2005].

В 1945-м году по Саратовской области, включая г. Саратов, на учете состояло 30954 инвалидов Отечественной войны. Жесткая практика признания инвалидности во многом определила распределение по группам инвалидности, которое люди в многочисленных жалобах пыта-лись оспорить, основываясь на своих личных ситуациях: 1-я группа – 398 человек, 2-я группа – 8530 человек, 3-я группа – 22026 человек 1. Такое распределение повлекло за собой и высокую долю трудоустройст-ва инвалидов, в том числе принудительного, – 85,6 %, в том числе 50 че-ловек 1-й группы инвалидности, 5045 человек 2-ой и 21419 – 3-й группы, при этом 482 человека были сняты с пенсии органами собеса за отказ от работы 2.

Содержание жалоб

В 1945 году 90% жалоб, поступивших от инвалидов в Облсобес Сара-товской области, касалось обеспечения одеждой и обувью, остальные жа-лобы затрагивали вопросы назначения пособий и пенсий 3. Из жалоб ста-новились известными многочисленные несоответствия между обеща-ниями, которые публично гарантировало государство, и их исполнением:

Подавляющая часть инвалидов Отечественной войны области остро нуждается в белье, одежде и обуви, однако, торгующие не выпол-няют Постановление Бюро Обкома ВКП(б) от 17.01.45 года о выде-лении фондов промтоваров специального назначения 4, обещали выдать единовременную помощь инвалидам Отечественной войны, но не выделили денег для пополнения соответствующих фондов 5.

На наш взгляд, содержание жалоб в этот период вовсе не означает, что у инвалидов не было других проблем. Скорее всего, такое положе-ние вещей было продиктовано приоритетами социальной политики, которая в военные и первые послевоенные годы главной своей целью обозначила обеспечение инвалидов Отечественной войны товарами первой необходимости. Люди в первую очередь ожидали от государст-ва то, что обсуждалось на официальном уровне по проблемам инва-лидности: опубликованные постановления и статьи в прессе давали основания для претензий и порождали стремление заставить государ-ство выполнять свои законы.

1 ГАНИСО. Ф.594, Оп.1, Д.4532, Л.23. Информация по работе с инвалидами Отечественной войны. 2 ГАНИСО. Ф.594, Оп.1, Д.4532, Л.83. Оказание помощи инвалидам войны и их трудовое устройство. 3 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4317, Л. 31. Информация. 4 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4370, Л.46. Докладная записка. 5ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4370, Л. 15, 21. Жалобы. Л. 37. Докладная записка.

Чуева

108

Однако были жалобы, указывающие не только на неисполнение за-конов и постановлений, но и на их изначальную несправедливость и не-совершенство. Так, после окончания войны резко возросло число жалоб инвалидов по поводу перевода их в 3-ю группу инвалидности, не преду-сматривавшую освобождение от трудовой повинности. Нередко жалобы составлялись и по поводу регулярных контрольных обследований. Хотя неизлечимые инвалиды подлежали с января 1944 года только одному обследованию ВТЭК в год, они воспринимали это условие как намерен-ное издевательство [Физелер, 2005].

Как будто они [руки, ноги] могли отрасти – грустно шутили фрон-товики» [Зубкова, 2000. С. 27]. Такое восприятие инвалидами регулярных контрольных обследо-

ваний сохранилось и по сегодняшний день:

Ты приходишь на этот ВТЭК и на тебя смотрят, как бы вообще с тебя снять группу, не то чтобы тебе ее дать, увеличить. Сколько у нас было инвалидов, у которых нет вообще кисти, да, конечность, или ноги или руки, их заставляют каждый год проходить ВТЭК. Это вообще уму не постижимо! 1. Отсутствие же подобных жалоб в газетах тех лет указывает на то,

что государство в целом и отдельная редакция газеты, выражающая ин-тересы государства, не рассматривают их в качестве легитимных. Соот-ветственно, они зачастую просто не могли быть решены положительно.

Слух к «голосу народа» у власти всегда был избирательным [Зуб-кова, 2000. С. 197]. К 1947-му году в жалобах инвалидах войны актуализируются пробле-

мы приобретения инвалидных колясок, задержания выплат пенсии по ин-валидности, оказания материальной помощи, получения квартиры или за-крепления за человеком «прежней» 2, хотя также встречаются просьбы в приобретении одежды и обуви (преимущественно зимней). В 1948-м году в большинстве жалоб поднимаются вопросы несвоевременных назначений и выдачи пенсий и единовременных пособий, недоплат по пенсиям 3, вопро-сы помощи в ремонте квартиры, поставках топлива и кормов для скота, а также необоснованных увольнений с работы, отказов в приеме на работу, недостаточного обеспечения производственных и бытовых условий рабо-тающим инвалидам на производстве 4. Инвалиды ни в коем случае не при-знавали себя бестелесными «производственными единицами» и требовали

1 Интервью в рамках проекта ЦСПГИ «Женщины и инвалидность: дискрими-нация и опыт преодоления», информант – женщина-инвалид, интервьюер – сотрудница ЦСПГИ Белозерова Е. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 367, Л. 45. Жалобы, поступившие в Военный отдел Обкома ВКП (б) в 1947 году, и запрос по ним. 3 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 20. Постановление Бюро Саратовского Обкома ВКП (б). 4 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 26-31. Докладная записка, в приложении – жалобы.


109

соответствующую материальную компенсацию как жертвы войны, из-за которой они вынуждены страдать всю оставшуюся жизнь [Физелер, 2005].

С начала 1950-х годов на первый план в жалобах выходят жилищ-ные проблемы, а также вопросы распределения путевок, предоставляю-щих санаторно-курортное лечение 1. В дальнейшем жилищные вопросы, вопросы медицинского обслуживания, особенно протезирования, лекар-ственного обеспечения, обеспечения инвалидов положенными льготами и справедливость пересчета и назначения пенсий будут по-прежнему ак-туальны для многих тысяч инвалидов на протяжении всего советского периода. Хотя необходимо отметить, что после первых шагов, сделанных в хрущевский период, когда начал формироваться высокопарный культ войны, «руководство страны продолжало расширять льготы участникам войны, список которых с 1965 года регулярно пополнялся каждые пять лет, как правило, к «круглым датам» [Глазунов, 1981].

В целом, можно сказать, что содержание жалоб инвалидов Великой Отечественной войны на протяжении всех послевоенных лет в большин-стве своем, за исключением редких смелых заявлений, с одной стороны, было зеркальным отражением уже данных государством обещаний. С другой стороны, оно являлось очень медленным, но все же – генерато-ром постепенных нововведений, новых постановлений, которые застав-ляли социальную политику в отношении инвалидов Отечественной войны меняться в соответствии с требованиями времени.

Контроль исполнения мер социальной помощи и рассмотрения жалоб

Необустроенность, голод, болезни, равнодушие и злоупотребления местных властей, – все это порождало массовое раздражение, недовольст-во инвалидов, принимавшее порою деструктивную направленность. В связи с этим НКГБ СССР еще во время войны (1943-44 годы) ставит задачу информирования партийных и советских органов о недостатках в деле трудоустройства и оказания необходимой материальной и медицинской помощи инвалидам войны, а также выявления и ареста «организаторов антисоветской деятельности» [Вольхин, 1997].

При анализе оказания помощи в трудоустройстве инвалидам Вели-кой Отечественной войны в том или ином районе Саратова и Саратов-ской области особое внимание уделяли статистическим данным: коли-честву рядовых, сержантского и офицерского состава, количеству отно-сящихся из них к той или иной группе инвалидности, а также тому, какое количество из каждой группы инвалидности трудоустроено и ра-ботает, а какое нет. Огромное значение имели количественные показа-тели, характеризующие пополнение денежных, продовольственных и промтоварных фондов, предназначены для инвалидов войны, после

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1001, Л. 92, 94, 154. Докладные записки, в приложе-нии – жалобы.

Чуева

110

объявления «месячника» или «декадника». Эта информация собиралась с наибольшей регулярностью и частотой.

Анализ собственно оказанной социальной помощи носит гораздо более скромный и не такой подробный характер. В отчетах указывалась оказанная материальная помощь за отчетный период: сколько выдано продовольствия (в кг., центнерах), денег, предоставлено или отремонти-ровано квартир, заготовлено дров, реализовано фондовых промтоваров. При этом все показатели были представлены в обобщенном виде без указаний на то, сколько материальных благ доставалось каждому инди-видуально. Так, например, в полугодовом отчете заведующему военным отделом Саратовского Обкома ВКП(б) по одному из районов, в котором было зарегистрировано около 500 инвалидов Отечественной войны, от-ражена следующая информация:

Оказана им помощь: единовременное денежное пособие 1050 руб., хозяйственного мыла 50 кг., туалетного 240 кусков, мануфактур 396 метров, осене-зимней одежды 72 предмета, обуви 150 пар, верхнего белья 14 пар, нижнего белья 12 пар, печенья 300 кг 1.

Каким образом распределялись 12 пар нижнего белья между 500 инвалидами Отечественной войны, выяснить невозможно, так как при-веденная форма отчетности была повсеместно распространенной и, ви-димо, считалась достаточной. Чтобы представить себе, как могла рас-пределиться сумма в 1050 рублей между всеми проживающими в этом районе инвалидами, отметим, что на всю эту сумму один человек мог бы купить в магазине только одно пальто, одну пару мужского белья и че-тыре пары мужских носок 2. Оперируя столь общими данными много-численных отчетов, можем сказать только то, что существующие в Сара-товской области фонды материальной помощи инвалидам Отечественной войны в 40-х годах могли обеспечить в течение одного года каждого нуж-дающегося человека не более чем одним предметом одежды и двумя ки-лограммами продуктов питания. Естественно, что сведения по индивиду-альному или хотя бы по «среднедушевому» обеспечению инвалидов войны выглядели бы гораздо менее впечатляющими, чем десятки тысяч центнеров и сотни тысяч рублей, выделенных в целом в течение того или иного года на социальную помощь. Они указывали бы на полную несостоятельность государства обеспечить минимальное «материально-бытовое устройство» инвалидам Отечественной войны. Этим и объясня-ется предпочтительная форма отчетности, которая, впрочем, в ходу у со-циальных служб и поныне.

По каждому району регулярно делался запрос по заботе, матери-ально-бытовому и трудовому устройству инвалидов Отечественной вой-ны. В случаях, когда проверки выявляли, что инвалиды Отечественной

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4317, Л. 8. Отчет: оказание помощи инвалидам Оте-чественной войны и их трудовое устройство. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4370, Л. 51. Сведения.


111

войны живут в тяжелых условиях, плохих квартирах и не обеспечены самым необходимым, то в «бездушно-бюрократическом отношении» к ним власти объявляли руководителей колхозов, совхозов, сельсоветов 1. Таким образом, государство снимало с себя ответственность по обеспе-чению приемлемого уровня жизни для инвалидов войны и практически целиком перекладывало ее на плечи местных властей и населения. В лице Обкома ВКП(б) государство взяло на себя лишь функцию контроля в этой сфере. Но и в рамках выполнения этой задачи отчеты демонстри-руют большую увлеченность анализом процесса и интенсивности сбора средств с населения для пополнения соответствующих фондов, чем оценкой результатов проводимых мер социальной политики в отноше-нии инвалидов Отечественной войны. Таким образом, при оценке рабо-ты по трудоустройству, оказанию необходимой материальной и меди-цинской помощи инвалидам войны внимание акцентировалось на процессе, но никак не на результате.

В каждом районе и городе Саратовской области заведующими отде-лов партийных, профсоюзных и комсомольских органов Обкома ВКП(б) периодически организовывались проверки всех «советских органов и профорганизаций, предприятий, учреждений, колхозов, совхозов» 2 на предмет того, каким образом организована работа по оказанию материаль-ной помощи семьям погибших воинов, инвалидам Отечественной войны и детям-сиротам. После получения информации со всех районов Саратовской области заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов Обкома ВКП(б) составлял сводный отчет и направлял его Сек-ретарю Обкома ВКП(б). Наиболее острые вопросы, отраженные в таком отчете, обсуждались на заседаниях Бюро Обкома ВКП(б). В итоге выно-сились постановления об улучшении работы с инвалидами Отечествен-ной войны, усилении партийного контроля за работой органов социаль-ного обеспечения по обслуживанию инвалидов Отечественной войны 3, спускаемые по той же цепочке в обратном направлении и предпола-гающие следующую череду отчетов по их исполнению.

С 1949-го года в подобных отчетах особое внимание начинает уде-ляться анализу работы организации с жалобами и заявлениями. Только этот раздел в докладной записке на каждую организацию мог составлять 7-8 страниц, что говорит о становлении института жалоб и закреплении им все более весомых позиций. Организации, оставлявшие без ответа письма и жалобы граждан, попадали «в черный список». Это могло по-влечь за собой публичное обсуждение и осуждение на партийных собра-ниях действий руководства этой организации, увольнение ответственных инспекторов и дополнительный контроль исполнения предписаний.

При анализе работы организации с жалобами смотрели на своевре-менность, сроки рассмотрения жалоб инвалидов Отечественной войны,

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4317, Л. 12. Докладная записка. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 26. Докладная записка. 3 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1001, Л.4, 7, 101, 171, 178, 182. Докладные записки, справки, сводки. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4535, Л. 13, 42, 54. Информации. Справки. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 20. Постановление. и т.д.

Чуева

112

наличие/отсутствие журнала регистрации жалоб, внешнее оформление и хранение, отметки даты поступления письма на самом документе, пер-вичные распределения жалоб и наличие соответствующих резолюций на них, порядок прохождения и движения жалоб, наличие книги жалоб и предложений, порядок приема посетителей, волокиту и промедления в отве-тах на письменные жалобы, внимание к жалобам первичных партийных ор-ганизаций 1. Анализ эффективности работы с жалобами инвалидов Отечест-венной войны базировался всего на двух законодательных актах: постанов-ление ЦИК СССР от 14 декабря 1935 года «О положении дел с разбором жалоб трудящихся» и инструкции НКФ СССР от 5 мая 1945 года № 240 «О порядке рассмотрения жалоб по государственным и местным налогам и сбо-рам». Руководствуясь этим, инспектора проверяли в первую очередь сроки рассмотрения жалоб. Затягивание сроков рассмотрения жалоб более чем на месяц подчеркивалось и осуждалось, при этом отмечалось, что в данной ор-ганизации царит «формальное отношение к жалобам» и что жалобы «ле-жат без движения» 2. Подобные формулировки замечаний, фокус внима-ния на процессе работы с жалобами, а не на конкретных результатах решения вопросов, которые поднимались в письмах жалобщиков, прово-цировали развитие и укрепление практик «отписок». Указывалось, что вопрос будет рассматриваться, но не уточнялось, кем и в какие сроки. Жа-лобы бесконечно пересылались из одной инстанции в другую, что не позво-ляло решить проблему, но зато отражало «движение». Хорошие показатели в этом направлении деятельности организации обеспечивало скрытие факта поступления жалоб и отсутствие их систематической регистрации.

Усиление контроля за регистрацией жалоб и работы с ними в органи-зациях привело к весомому увеличению числа зарегистрированных жалоб, которые ранее могли просто не сохраняться. Если в конце войны зарегистри-рованные жалобы исчислялись сотнями в год для отдельно взятой организа-ции, к 1950-м годам речь идет уже о тысячах жалоб в год 3. Повышение инте-реса органов власти к этому инструменту способствовало его стремительной институциализации. Тем не менее, следует заметить, что параллельно с этим процессом и увеличением количества зарегистрированных жалоб, работа по ним все сильнее ухудшалась. Так, в 1949 году в Областном финансовом отделе только 18% красноармейских жалоб, в том числе принадлежащим и инва-лидам Великой Отечественной войны, разрешалась в установленные сроки.

25% жалоб «было заволокичено от одного месяца, 35% заволокичено рассмотрением до двух месяцев и 21 % жалоб волокителось свыше 2-3 и более месяцев» 4.

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1001, Л. 4, 7, 101. Справки, сводки … по проверке прохождения и рассмотрения жалоб в областных организациях. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1001, Л. 4, 7. Справки, сводки … по проверке прохо-ждения и рассмотрения жалоб в областных организациях. 3 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4317, Л. 31. Информация., ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1001, Л. 64. Справка., Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 30. Докладная записка. 4 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1001, Л. 64. Справка.


113

Даже Заведующему военным отделом Обкома ВКП(б) приходилось делать неоднократные запросы в адрес Горкома, чтобы выяснить, как об-стоят дела с жалобами и заявлениями инвалидов Отечественной войны, направленными в их адрес несколько месяцев назад 1.

Причины такого положения вещей, по нашему мнению, крылись с одной стороны в том, что рай-, гор- и облсобесы были чрезвычайно пе-регружены, а штат сотрудников, которым они располагали, ни в коей мере не отвечал существующему объему работы. Этот вопрос отчасти поднимался администрацией области и своеобразно отражался в поста-новлениях Бюро Саратовского Обкома ВКП(б):

Учитывая, что работники райсобесов повседневно связаны с об-служиванием пенсионеров [здесь – инвалидов, получающих пен-сии], поручить РК, ГК ВКП(б) укрепить аппараты этих отделов лучшими кадрами и не отвлекать их на другие дела, не связанные с их непосредственными обязанностями 2.

С другой стороны, причины ухудшения работы с жалобами таи-лись в неспособности государства выполнить все взятые на себя обяза-тельства перед инвалидами Великой Отечественной войны. Эта про-блема, в отличие от перегруженности сотрудников собесов, не могла обсуждаться. Размышления над ней неизбежно приводили бы к воль-нодумным и преступным с идеологической точки зрения Советского государства высказываниям. В связи с этим, необходимо было изыски-вать способы ее замалчивания, что, отчасти, и реализовывалось с по-мощью «заволокичевания» жалоб.

Факторы положительного решения вопросов по жалобам

Сроки и вероятность положительного решения вопроса напрямую зависели от нескольких факторов. Среди них, кроме правильно выбран-ной стратегии написания жалобы, наиболее значимыми являлись, во-первых, сам автор письма (его социальный статус, социальная актив-ность, мобильность), во-вторых, содержание жалобы.

Что касается социального статуса человека, то нетрудно догадаться, что особое внимание при рассмотрении жалоб уделялось героям СССР и орде-ноносцам 3. Если человек, обладающим таким статусом, подавал жалобу, то вероятность быстрого и положительного решения его вопроса значительно увеличивалась. В документах мы можем найти много свидетельств тому, что

помощь получают не остронуждающиеся инвалиды, а те, кто чаще ходит в райсобесы 4.

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 367, Л. 45. Жалобы, поступившие в Военный отдел Обкома ВКП (б) в 1947 году, и запрос по ним. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 20, 21. Постановление Бюро Саратовского Обкома ВКП (б). 3 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4370, Л. 12-40. Докладные записки, справки… о со-стоянии снабжения семей высшего и среднего комсостава, героев СССР… 4 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 1, Д. 4535, Л.3. Докладная записка.

Чуева

114

Социальная активность и настойчивость, возможность частого по-сещения соответствующих учреждений, знание наиболее действенных образцов поведения позволяли людям с большим успехом добиваться желаемого. Примечательно, что и в современных условиях люди, полу-чившие инвалидность во время Афганских, Чеченских и других военных действий, определяют ситуации взаимодействия с институтами соци-ального обеспечения по поводу получения пенсий, пособий, санаторных компенсаций

«как поле «борьбы», «войны», где результат зависит от того, насколько точно ты определишь «врага». Активные действия рассматриваются как единственная возможность обеспечить декларируемые права и льготы. Реализация гегемонной стратегии маскулинности выражает-ся в активности, напористости, самостоятельности в решении своих проблем [Данилова, 2001. С. 269]. И в советское время социальная помощь не являлась гарантированной:

относиться к социальной группе, которой положены те или иные льготы и блага, было совершенно недостаточно, необходимо было еще и уметь обес-печить себя тем, что, вроде бы, полагалось по закону.

Само содержание жалобы также, безусловно, имело решающее зна-чение для вынесения положительного решения. Так, жалобы инвалидов по поводу перевода их в 3-ю группу инвалидности зачастую просто не могли быть решены положительно. Судя по документированным случа-ям, только единичные жалобы такого рода имели успех, поскольку же-сткие экспертные заключения ВТЭКов, как правило, полностью отвеча-ли установкам политического руководства [Физелер, 2005]. Совершенно другая картина складывалась, если в жалобе указывалось на случай не-обоснованного увольнения с работы или отказе в приеме на работу ин-валиду Отечественной войны. Подобные жалобы имели наибольшее значение для властей и получали скорейшее рассмотрение вопроса. Это было связано с тем, что трудоустройство рассматривалось в качестве приоритетного направления социального обеспечения инвалидов Оте-чественной войны и являлось единственной формой «социальной по-мощи» инвалидам, которая приносила очевидную выгоду не только гражданам, но и государственному строю. О многих таких случаях Заве-дующий Саратовским областным отделом Социального Обеспечения лично докладывал Секретарю Саратовского Обкома ВКП(б):

24 апреля 1948 года Романовским Лесхозом необоснованно был уво-лен с работы инвалид Отечественной войны гр. Апин Е.А. <…>. В Краснокутском районе Райпотребсоюз уволил с работы инвалида Отечественной войны Марова за то, что он выехал в г. Саратов, в Областной Госпиталь на долечение <…>. Считаю своим долгом кратко доложить Вам об этом и просить Вас, или заслушать на бюро Обкома ВКП (б) наше сообщение… 1.

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 797, Л. 26-31. Докладная записка.


115

Еще одной причиной успеха рассмотрения жалоб, связанных с на-рушением прав инвалидов в сфере труда, на наш взгляд, являлось то, что работа с жалобами инвалидов Отечественной войны не имела собст-венного узкоспециального законодательного основания. Она регламенти-ровалась, как мы указывали выше, постановлением ЦИК СССР от 14 де-кабря 1935 года «О положении дел с разбором жалоб трудящихся». Соот-ветственно по решению вопросов именно трудящихся инвалидов или во-просов, связанных с обеспечением возможности для труда, были в нали-чии наиболее четкие и отработанные инструкции, в то время как все ос-тальные формы социальной помощи инвалидам Отечественной войны представляли собой зачастую специфические и новые направления с со-ответствующей неразберихой в вопросах полномочий, процедур и ре-ально существующих ресурсов.

Практика жалобы как фактор групповой идентификации инвалидов ВОВ

В первые годы войны инвалиды в рамках властных дискурсов не выделяются в отдельную категорию граждан. Так в своих названиях и обозначениях целевых групп основные законодательные акты исполь-зуют следующие «номинации»: «Закон о трудовом и бытовом устройст-ве демобилизованных воинов Красной Армии» 1. В отдельную катего-рию инвалиды Отечественной войны выделяются с конца 1945-го года и в основном в тех случаях, когда речь идет об оказании им квалифициро-ванной лечебной помощи. Вспоминая первые послевоенные годы, фронтовик А. Черняев пишет:

Атмосфера не только в университете, но и во всей Москве отнюдь не способствовала выделению фронтовиков в особую, почитаемую категорию. Потом только стало понятно, что это и политика. (…) [Черняев, 1995. С. 200].

Превращение «поколения победителей» в обычных, управляемых граждан действительно было целью государственной политики, глав-ный смысл которой заключался в том, чтобы не допустить какой-либо консолидации фронтовиков. В Советском Союзе, в отличие от других го-сударств-участников войны, запрещалась организация ассоциаций вете-ранов и инвалидов войны. Все спонтанно возникшие объединения тако-го рода были закрыты сразу же по окончании войны. В мае 1945 года председатель Совинформбюро А. Лозовский обратился к Молотову с предложением создать объединение ветеранов войны – Общество Геро-ев Советского Союза, с целью сохранить связь между ними через обще-ственную организацию. Это предложение не было принято, хотя речь шла об общественной, официально контролируемой организации [Зубкова,

1 ГАНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 4282. Л. 5-7. Справка об организации встречи, тру-довом и бытовом устройстве демобилизованных воинов Красной Армии.

Чуева

116

2000. С. 32]. Роль информационных бирж и мест встречи ветеранов и ин-валидов какое-то время играли небольшие кафе, пивные и закусочные (в народе их называли «голубыми дунаями»). Именно благодаря их сущест-вованию возник особый феномен послевоенных лет – «шалманная демо-кратия». Но и этот канал общения в скором времени отобрали,

поставив последнюю точку в растянувшейся на годы компании по целенаправленному уничтожению потенциала Победы [Зубкова, 2000. С. 30-31].

Несмотря на жесткие препятствия и ограничения в возможностях об-щаться и совместно добиваться решения общих вопросов, инвалиды Отече-ственной войны упорно двигались в направлении формирования собствен-ной идентичности и создания собственных сообществ. Так, в Саратове в 1949 года в Общественных организациях инвалидов (ВОС и ВОГ) инвалиды Отечественной войны постепенно дистанцируются и пытаются реализовы-вать собственные, обособленные, пусть пока еще и небольшие, программы. Это видно из следующего обращения инвалидов Отечественной войны, членов первичной профсоюзной организации ВОС г. Саратова: «Ко всем военноослепшим области, состоящих и несостоящих членами ВОС…» 1. По-добные выступления осуждались и считались плохой тенденцией, о чем с тревогой и без промедления докладывали в Облсобес и Обком ВКП(б):

В руководстве президиума областного отдела Общества слепых уже сейчас появились две группировки, разделяющие на инвали-дов Отечественной войны и инвалидов, потерявших зрение по другим причинам… 2.

Всякую попытку создания независимых ассоциаций власть пыталась пресечь. Молчание общества – залог прочности тоталитарного режима. Тем не менее, сопротивление, шедшее снизу, целью которого была возможность объединяться и говорить о своих правах, все больше набирало обороты. В борьбу за права инвалидов многие включились еще в 1956 году, когда было распущено объединение инвалидных артелей Всекоопинсоюз. Тогда инва-лиды Москвы провели демонстрацию протеста против роспуска Всеко-опинсоюза [Долинин, 2006]. Первые независимые профсоюзы, творческие объединения, правозащитные группы создаются только в 70-е годы, когда стало очевидно, что КПСС и КГБ теряют контроль над общественными про-цессами. Неконтролируемые властью процессы затронули и наиболее бес-правные социальные слои, в том числе и инвалидов. На собственном опыте многие инвалиды убеждались в безразличии советского государства к ин-тересам обездоленных. Наиболее инициативные из числа жалобщиков, от-стаивающих свои личные интересы, приходили к пониманию единых для всех инвалидов задач и вступали в борьбу за общее дело. Первая попытка создания независимого объединения инвалидов была предпринята в 1973

1 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1131, Л. 218. Докладная записка. 2 ГАНИСО. Ф. 594, Оп. 2, Д. 1131, Л. 53. Обращение инвалидов.


117

году. Однако КГБ тогда не позволил завершить организацию независимого объединения. Все же в мае 1978 года была сформирована Инициативная группа защиты прав инвалидов в СССР (ИГ), которая тут же начала выпуск самиздатского Бюллетеня. Кроме прочего,

бюллетень печатал заявления в советские и международные ин-станции, письма из разных городов страны, рассказывающие о специфичных для тоталитарного государства трудностях, с кото-рыми сталкиваются советские инвалиды, и произволе партийно-государственных чиновников [Долинин, 2006].

Характерным является то, что движение по созданию независимого объединения инвалидов расширялось, набирало силу за счет включения в этот процесс именно наиболее инициативных жалобщиков. Первыми результатами деятельности созданной ими Инициативной группы за-щиты прав инвалидов стали публикации опять же писем, заявлений и жалоб в различные, в том числе международные, инстанции. Таким об-разом, то немногое, что позволило советское тоталитарное государство использовать инвалидам Отечественной войны при отстаивании своих прав в числе других факторов, но далеко не в последнюю очередь, яви-лось почвой для объединения советских инвалидов и генератором ин-ституциализированного протеста против нищеты и бесправия, наруше-ния политических, гражданских и социально-экономических прав инвалидов Отечественной войны. Однако необходимо заметить, что процесс этот протекал с большими трудностями, что определяло разную степень его интенсивности, эффективности и географическую фрагмен-тарность. Так, Саратовская областная организация ветеранов войны и труда была создана только 20-го марта 1987 года 1, но даже и ее еще трудно назвать независимым объединением.


Социальная политика в отношении инвалидов Отечественной вой-ны во время всего послевоенного периода советской власти была чрез-вычайно противоречива и прошла длительный путь к максимальной политике государства в отношении инвалидов, сменяя одну модель по-литики инвалидности другой (о модели социальных и средовых измене-ний еще не могла идти речь в рамках выбранного для исследования ис-торического периода) [См. Романов, Ярская-Смирнова, 2006]. Эти изменения в Советском Союзе во многом, на наш взгляд, обеспечил именно крепнущий институт жалоб.

Жалобы выступали в качестве, зачастую, единственного и, без со-мнения, значимого инструмента регулирования отношений между госу-дарством и инвалидами Отечественной войны. Государство посредством

1 ГАНИСО. Ф. 6234, Оп. 1, Д. 1, Л. 1-28. Протокол № 1. Первая учредительная конференция Саратовской областной организации ветеранов войны и труда.

Чуева

118

данного инструмента осуществляло широкий контроль, как за испол-нением постановлений и реализацией принятых мер социальной по-литики в отношении инвалидов Отечественной войны, так и за обще-ственными процессами, носящими зачаточный характер, с целью предупреждения массовых протестов. Кроме того, правительство ис-пользовало его в качестве элемента демократического централизма. Жалобы, публичное демонстрирование работы по ним и симуляция ак-тивной деятельности по устранению «недостатков» в системе социальной помощи инвалидам позволяли скрывать несостоятельность государства в возможности выполнить все взятые на себя обязательства перед инвали-дами Отечественной войны и обеспечить им достойный уровень жизни. Также посредством данного инструмента власть стремилась продемонст-рировать заботу о благе народа и поддержать миф о справедливых руко-водителях высшего ранга. Таким образом, оставив инвалидам Отечест-венной войны единственный инструмент заявления о нарушениях своих прав – обращении с жалобой, – советское государство рассчитывало тем самым обеспечить примирение данной группы населения со сложив-шейся ситуацией. Оно поощряло развитие исключительно индивиду-альных, но не коллективных форм отстаивания прав, которые заве-домо имели бы меньшие масштабы и меньшую степень угрозы правящему режиму, и тем самым препятствовало возможности осуще-ствления коллективных действий инвалидов.

Для инвалидов Отечественной войны жалобы были единственным способом «достучаться» до властных структур, заявить о своем существо-вании и о проблемах, с которыми приходится сталкиваться повсеместно человеку с инвалидностью, легитимно лоббировать собственные интере-сы. В то же время, вопреки логике властной стратегии в отношении ин-ститута жалоб, именно благодаря его существованию стало возможным формирование факторов, необходимых для становления общественных движений, согласно теории Г. Блумера. К ним относятся: кристаллизация значительной доли мотивации неудовлетворенности инвалидов, надежды и желания, пробужденные общим социальным развитием, и развитие «esprit de corps», то есть чувства разделенного переживания и единства определенной группы [Блумер, 1994]. Несмотря на то, что жалобы состав-лялись по строгим негласным правилам и во многом представляли собой зеркальное отражение сложившейся социальной политики, они также и развивали критическое мышление, умение аргументировано отстаивать свою позицию, требовали проявления социальной активности и настой-чивости. Это не только заставляло, пусть и чрезвычайно медленно, ме-няться социальную политику в отношении инвалидов Отечественной войны, но и обеспечило почву сначала для неформальных, а затем и для институциализированных объединений, социальных движений инвали-дов и расширения репертуаров их коллективных действий по отстаива-нию своих прав.


119


ГАНИСО — Государственный архив новейшей истории Саратовской об-ласти


Постановление Совнаркома СССР от 6 мая 1942 г. № 640 «О трудовом устройстве инвалидов Отечественной войны» // Документы СССР // Юридиче-ский портал LawMix. Актуальная правовая информация. Доступно по адресу: http:// www. lawmix.ru/docs_cccp.php?id=7061

Постановление СНК СССР от 21 сентября 1945 г. № 2436 «О мероприя-тиях по оказанию помощи демобилизованным, семьям погибших воинов, инвалидам Отечественной войны и семьям военнослужащих» // Документы СССР // Юридический портал LawMix. Актуальная правовая информация. Доступно по адресу: http://www.lawmix.ru/docs_cccp.php?id=7026

Постановление СНК СССР от 05.10.1945 № 2533 «О предоставлении инва-лидам отечественной войны и членам их семей права ухода с предприятий и из учреждений в случае переезда к месту постоянного жительства» // Документы СССР // Lawmix. Актуальная правовая информация. Доступно по адресу: http://www.lawmix.ru/ docs_cccp.php?id=7025

Блумер Г. Коллективное поведение / Пер. Д. Водотынского // Американ-ская социологическая мысль: Тексты / Сост. Е. П. Кравченко; под В. П. Доб-ренькова. М.: Изд-во МГУ, 1994. — 90-115 с. ISBN 5-211-03099-0 Пер. Blumer H. Collective Behavior. Chapt. XIX —XXII / New Outline of the Principles of Soci-ology. N. Y., 1951. P. 167—221.

Богданова Е. Газетные жалобы как стратегии защиты потребительских интересов. Позднесоветский период // Телескоп: наблюдения за повседнев-ной жизнью петербуржцев. 2002. № 6. С. 44-48.

Богданова Е. Советская традиция правовой защиты, или В ожидании заботы // Неприкосновенный запас. 2005. № 39. Доступно по адресу: http://www.nz-online.ru/index.phtml?aid=25011328

Вольхин А.И. Оперативная работа территориальных органов НКГБ среди инвалидов Великой Отечественной войны в 1943 - 1945 годах. Дос-тупно по адресу: http://www.fsb.ru/history/read/1997/volhin2.html

Глазунов А.Д. Забота Советского государства об инвалидах войны. - M., 1981. С. 49-64. Цит. по: Физелер Б. «Нищие победители»: инвалиды Вели-кой Отечественной войны в Советском Союзе // Неприкосновенный запас. – 2005. № 40-41. Доступно по адресу: http://www.nz-online.ru/ index.phtml?aid =35011416

Гудков Л. «Память» о войне и массовая идентичность россиян // Не-прикосновенный запас. 2005. № 40-41. Доступно по адресу: http://www.nz-online.ru/index.phtml?aid=30011370

Данилова Н. Трансформация мужественности в проективной и реальной карьере инвалида войны // Гендерные исследования. 2001. №6. С. 259-271.

Долинин В. Инвалиды против ЦК КПСС. Доступно по адресу: http://www.pchela.ru/podshiv/ 18/ck.htm>

Журавлев С. «Микроскоп» и «скальпель» в руках исследователя: новые подходы и инструментарий социальной истории // «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х годов. – М.: РОССПЭН, 2000.

Чуева

120

Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повсе-дневность, 1945-1953 / Е. Зубкова ; РАН. Ин-т рос. истории. М.: РОССПЭН, 2000. 230 с.

Козлова Н.Н. Методология анализа человеческих документов // Со-циологические исследования, №1, 2004, С.14-26.

«Когда я получу дрова?» // Коммунист. №40 (3539). 1946 г. 24 февра-ля. С.3.

«Коммунист». - № 18 (3517). – 1946 г. 23 января. С.3. «Коммунист». - №40 (3539). – 1946 г. 24 февраля. С.3. «Коммунист». - №49 (3548). – 1946 г. 9 марта. С.3. «Коммунист». - №115 (3614). – 1946 г. 11 июня. С.3. «Коммунист». - № 33 (3790). – 1947 г. 13 февраля. С.3. «Кто в этом виноват?» // Коммунист. № 45 (3802). 1947 г. 4 марта. С.3. «Мытарства заказчика» // Коммунист. № 49 (3548). 1946 г. 9 марта. С.3. «Не помогают инвалиду» // Коммунист. №40 (3539). 1946 г. 24 февра-

ля. С.3. Романов П.В., Ярская-Смирнова Е.Р. Политика инвалидности: Соци-

альное гражданство инвалидов в современной России. Саратов : Изд-во «На-учная книга», 2006. 260 с.

Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как про-валились проекты улучшения условий человеческой жизни: Пер. с анг. Э.Н. Гусинского, Ю.И. Турчаниновой / Дж. Скотт. М.: Университетская кни-га, 2005. 576 с.

Утехин И.В. Из наблюдений над поэтикой жалобы // Studia Ethnologica: Труды факультета этнологии. СПб : Изд-во Европейского уни-та в Санкт-Петербурге, 2004. С.274-305.

Физелер Б. «Нищие победители»: инвалиды Великой Отечественной войны в Советском Союзе // Неприкосновенный запас. 2005. № 40-41. Дос-тупно по адресу: http://www.nz-online.ru/index.phtml?aid=35011416

Черняев А.С. Моя жизнь и мое время. М., 1995. С. 200. Цит. по: Зуб-кова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953 / Е. Зубкова ; РАН. Ин-т рос. истории. М.: РОССПЭН, 2000. 230 с. С. 32.

121

«Две родины есть у меня. И обе я в сердце храню…»: воспитательно-образовательные практики в Ивановском Интердоме ________________________________ Мария Минина-Светланова

последнее десятилетие в России наблюдается значительное увеличение числа детей, лишенных родительского попече-ния. Вместе с тем становится очевидным неэффективное

функционирование системы социальной поддержки, которая ориенти-рована в основном на учет первичных потребностей социальных сирот. Отношение общества к детям, находящимся в условиях социального ис-ключения, выражается в стереотипах «ущербности» детей-сирот, в барь-ерах социальной среды [см.: Ярская-Смирнова, 1997]. Воспитанники уч-реждений государственной опеки являются носителями множественной маргинальности: во-первых, находятся в маргинальном положении в силу возраста (обладают отложенным социальным статусом); во-вторых, являются выходцами из соответствующей среды; в-третьих, заключены в замкнутое пространство интерната, по сути также находящееся на краю «нормальной» жизни общества.

В то же время в России имеется опыт создания учреждений интер-натного типа, в рамках которых не только обеспечивается первичная со-циализация воспитанников, но и создаются условия для их успешной вторичной социализации. Примером такого учреждения является ива-новский Интердом 1, существующий с 1933 года и ставший широко из- 1 Одновременно с официальным названием – ивановская школа-интернат им. Е.Д. Стасовой – нами используется обозначение «Интердом», которое истори-чески принадлежит школе-интернату и употребляется наравне с ним.

В

Минина-Светланова

122

вестным не только в России, но и за рубежом. Генератором идеи созда-ния интернационального детского дома считается Е.Д. Стасова, пред-седатель Международной организации помощи рабочим (МОПР) в 1925 – 1937 годы [см.: Стасова, 1969. С. 197-200]. Интердом был задуман ради поддержки детей антифашистов и коммунистических революционеров со всего мира. За время существования этого детского учреждения в нем воспитывались дети 85 национальностей. Сегодня же это самый боль-шой в России детский дом с благоустроенной территорией, комфорта-бельным жилым комплексом, школой, спортивными залами, бассейном и большим концертным залом.

Настоящая статья выступает отражением результатов кейс-стади, проведенного автором в 2005-2006 годах 1. В данном исследовании была предпринята попытка дать максимально полное описание судеб воспи-танников Интердома, проследить процессы их социализации, как пер-вичной (в период проживания в интернате), так и вторичной (по окон-чании интерната), опираясь на изучение образовательных и воспита-тельных микропрактик, существовавших в детском учреждении. Исходя из этого, были использованы следующие методы: лейтмотивное интер-вью, длительное экспертное интервью, включенное наблюдение 2, визу-альный анализ фотографий, видеофильмов 3. Привлеченная нами мето-дология основана на интерпретативной, интеракционистской традиции социологического мышления [Девятко, 2002. С. 30]. Она позволила нам реконструировать личностные смыслы, которые наши респонденты свя-зывают со своим проживанием в Интердоме.

Нашими основными информантами выступили выпускники Интер-дома различных национальностей, воспитывавшиеся в нем с 1950 по 2000 год. Для интервью было отобрано 14 человек в возрасте от 25 до 66 лет, из них – 10 мужчин и 4 женщины 4. В качестве эксперта выступила заведую-щая музеем С.И. Кузнецова, проработавшая в Интердоме почти 40 лет 5.

1 Частично результаты проведенного исследования ранее уже были опублико-ваны автором [cм.: Светланова, 2006. С. 136-141]. 2 Наблюдение проводилось в период празднования дня рождения Интердома в здании ивановской школы-интерната имени Е.Д. Стасовой (26-27.03.2005). Объектом наблюдения выступило «сообщество интердомовцев»: выпускники, педагоги-ветераны, воспитанники, воспитатели и сотрудники Интердома. 3 В том числе документальный фильм «Мы не сдаемся, мы идем…» (1982, реж. М. Литвяков) и любительская видеосъемка, сделанная в дни празднования 70-летия Интердома, 1-10 мая 2003 года и любезно предоставленная автору статьи для ознакомления одним из выпускников ивановского Интердома. Были про-анализированы фотографии из домашних архивов выпускников и архива исто-рического музея ивановского Интердома. Формат данной статьи не позволяет нам в полной мере представить результаты визуального анализа, поэтому мы ограничимся лишь краткими иллюстративными примерами. 4 Время проживания в Интердоме варьировалось от одного до тринадцати лет. 5 С 1968 по 1982 г. С.И. Кузнецова работала пионервожатой (15 лет), с 1983 по 1999 г. – заместителем директора по воспитательной работе (17 лет) в иванов-ской школе-интернате, с 2000 г. перешла на нынешнюю должность.

Воспитательно-образовательные практики

123

Воспитанники Интердома – историческая мозаика

«Две родины есть у меня. И обе я в сердце храню…» 1

Специфика ивановского Интердома как интернатного учреждения выражалась в том, что его контингент сильно изменялся за годы сущест-вования. Кроме того, он был необычайно пестрым по национальному и культурному составу.

Первыми воспитанниками Интердома стали дети из Германии, Греции, Австрии, Болгарии, Венгрии, Италии. Позже, в ходе граждан-ской войны в Испании в Интердом прибывали испанские дети. Развитие революционных событий в Китае привело в Интердом много китайских воспитанников (см. Ил. 1, 2, 3). Заметим, что участие в войне на стороне СССР, ставило иных интердомовцев в маргинальную ситуацию, по-скольку воевать им порой приходилось против своей первой родины, а точнее, против режима, существующего в ней. Интердомовцы, становясь маргиналами не по своей воле, продолжали любить оставленную ими родину, зачастую стремясь вернуться в нее, и, вместе с тем, считали СССР своей второй родиной.

Ил.1. Интердомовцы (здесь и далее кадры из фильма «Мы не сдаемся, мы идем…» – Ленинградская студия документальных кинофильмов, 1982. Авторы сценария: Б. Добродеев, Н. Шишлин. Режиссер: М. Литвяков)

В семидесятые годы в Интердом приехало много африканских де-тей. Как рассказывает наш эксперт,

это были дети, которые уже воевали, дети-партизаны, дети, на гла-зах которых казнили родителей, дети раненые.

1 Заголовок плаката с изображением карты мира, висящего на одной из стен ивановского Интердома.


124

Ил.2. Приезд испанских детей Они оказывались маргиналами еще на своей родине по нескольким

основаниям. С одной стороны, они были «маргиналами социальной ро-ли» по терминологии Манчини [Mancini, 1988. P. 190], поскольку нахо-дились в группах, определяемых как маргинальные (дети партизан, подпольщиков). С другой стороны, они оказывались в маргинальной си-туации из-за «иерархического» несоответствия статуса и роли [Dickie-Clark, 1966]: были еще детьми, но уже должны были выполнять обязан-ности взрослых.

И вдруг мы узнали, что эти девочки тоже партизанки и что они в отрядах партизанских делали все, что делает женщина в семье, они обслуживали партизанский отряд, я имею в виду и ночные приключения. Мы испугались: такие четыре девочки вдруг к нам поступают… Вы знаете, трудно вспомнить более скромных, более работоспособных, более красивых и более женственных (эксперт).

Ил. 3. Сын китайского рабочего, убитого в Шанхае.


125

Однако, попадая в Интердом, дети вновь оказывались в маргинальной ситуации, лишаясь непосредственной связи с родными, переселяясь в чу-жую страну, а значит, попадая в иную языковую среду, сталкиваясь с иным социальным порядком, культурой, идеологией. Эксперт рассказывает:

Один мальчик из Анголы привез в подарок Дому панцирь черепа-хи – а земляки бегали в музей его нюхать: родиной пахнет… [Смирнова, 2002].

Африканские дети привозили с собой амулеты, выполняли при-вычные обряды, молились (см. ил. 4). Дети не владели достаточным на-бором необходимых в новых условиях «культурных образцов», прошлые типизации еще долгое время использовались ими [см.: Шюц, 2004 (б). С. 533-549]. Вместе с тем происходило «стирание» идентичности:

Когда детей распределяли по группам иностранных языков и пе-ресчитывали в классе – то арабов, то испанцев, – вдруг встает на-исмуглейший мальчик Пауло и совершенно искренно произно-сит: “А почему нас, русских, никуда не берут?” (эксперт).

Ил. 4. Африканские божки, привезенные с собой детьми (архив автора)

В 70-е гг. в Интердом привозили детей иранских марксистов, бо-ровшихся с режимом шаха Мохаммеда Резы Пехлеви; в годы правле-ния военных хунт в Греции (т.н. Режим полковников, или диктатура Черных полковников, 1967-1974 годы) и Чили (режим Аугусто Пиноче-та, 1973-1990 годы) – дети греческих и чилийских коммунистов; в ходе гражданских войн в Анголе (противостояние просоветской группиров-ки МПЛА и проамериканской УНИТА в 1970-1980-е годы) и Нигерии (1967-1970 годы, противостояние поддерживаемых СССР «федералов» и самопровозглашенного государства Биафра), а также войны за Ога-ден между Эфиопией и Сомали (1977-1978 годы) – ангольские, ниге-рийские и эфиопские дети. В Интердоме воспитывалась большая груп-па детей из зоны Чернобыльской катастрофы.


126

Сегодня в Интердоме проживают дети из горячих точек межнацио-нальных конфликтов, зон стихийных бедствий России, стран ближнего и дальнего зарубежья. Основной состав воспитанников Интердома состав-ляют все же дети-сироты и социальные сироты из России. Они попадают в интернат, будучи уже изначально депривированными и отчужденными.

Повседневная жизнь в Интердоме: воспитатели и воспитанники

Обычный контингент воспитательных учреждений интернатного типа представляет собой категорию детей и подростков с высоким ис-ходным уровнем социально-культурной маргинализации. Негативны-ми факторами социализации воспитанников непосредственно в интер-натах, как правило, выступают: ограниченность круга значимых других; невозможность ориентироваться на опыт социализации родителей; от-сутствие личного пространства; особый тип взаимодействия ребенка и воспитателей, представляющий собой чередование опеки и подавления; отсутствие возможности проявления самостоятельности и апробирова-ния тех или иных ролей; утрата базового доверия к миру.

Однако в ивановском Интердоме удалось создать высокоэффектив-ную социально-педагогическую систему, которая противодействовала влиянию названных негативных факторов и способствовала успешной первичной, а впоследствии и вторичной социализации. Агентами пер-вичной социализации интердомовцев выступали не только воспитатели, педагоги и сверстники, но и родители:

Порой, не зная родителей, мы ими гордились: что наши родители делают какое-то очень большое дело (информант С.).

Важно отметить, что во многих случаях родительское участие носи-ло символический, «виртуальный» характер, так как родители не имели практической возможности часто общаться со своими детьми. Родители интердомовцев были зачастую известными политическими деятелями, которых знала мировая общественность, что придавало им в глазах де-тей еще большую значимость.

По мнению тех выпускников, чьи родители вели активную полити-ческую борьбу, традиционной семьи как таковой у них не существовало:

У них [родителей – М.С.] были другие идеалы: не семья, а какие-то идеи, которым они посвятили жизнь. На детей не хватало времени, не оставалось тепла и т.д. Поэтому такого понятия «мать», какое су-ществует в нормальном обществе, у нас не было (информант С.).

Вместе с тем чувство Родины, любовь к родителям воспитатели и педагоги всегда старались поддерживать в детях. Ребенку внушали:

Даже если мама твоя погибла или папа погиб, это не значит, что они должны быть вычеркнуты из памяти (…) У тебя есть папа и мама, которыми ты должен гордиться (эксперт).


127

Выпускники подтверждают эту практику в своих интервью:

Нас всегда заставляли, давали понять, что родителей нужно очень любить. Любовь к родителям – это было нормально (информант Э.). Фактически перенимая на себя функции семьи, воспитатели пони-

мали всю важность символического обозначения, отвергая попытки де-тей именовать их «мамами»:

Мы всегда им напоминали: “Я не мама, я твой друг. Если ты хочешь, я твой друг. Я тебя очень люблю, и ты меня, пожалуйста, люби, но ты знай, в Эквадоре у тебя есть мама, вот там у тебя мама” (эксперт). Как отмечает наш респондент, воспитатели, не претендуя на роди-

тельскую роль, зачастую давали детям больше того, что могли бы дать их фактические родители:

Я всегда ощущал их теплое (иногда трепетное) отношение к нам, их добросовестное отношение к своей работе, которой – теперь могу сказать – в буквальном смысле они жили (информант С.). Идентификация с родителями, гордость за их героическую «рево-

люционную деятельность», таким образом, являлась позитивным фак-тором первичной социализации воспитанников.

Другим позитивным фактором являлась широта и разнообразие со-циального опыта. Дети активно участвовали в различных олимпиадах, всесоюзных конкурсах, соревнованиях, выступали с концертами по всей стране. Детям преподавали родной язык, для чего в Иваново приезжали учителя из Германии, Польши, Испании, позже из Китая и других стран:

В Интердоме не было урока иностранного языка, были уроки родного языка. …Звенел звонок, и все дети одного класса расходи-лись по разным кабинетам (эксперт). В Интердом приезжали соратники родителей. Португальцы забо-

тились о сохранении языка, о том, чтобы дети были политически разви-ты. В 70-е годы в Интердом в португальский кабинет детям приходили газеты «Avante!» и «Terra», которые в то время печатались нелегально и доставлялись в СССР с большими предосторожностями и риском. Экс-перт подчеркивает отличие интердомовских воспитателей от их коллег в обычных школах:

По приобщению к культуре, к миру мы на уровне очень высоком работали. Знаете, мышление такое планетарное! (там же). Интердомовцы не были оторваны от общественно-политических со-

бытий в СССР и в мире. По сравнению с обычными советскими детьми, они лучше ориентировались в политической ситуации. У них был критерий для оценки советского опыта, и в этом отношении они обладали большим со-циокультурным капиталом, который не имели их сверстники в СССР:

Люди приезжали из таких разных мест, что в процессе роста мы осознавали, что не все, что говорится, на самом деле так и есть.


128

<…> И старшеклассники и люди, которые закончили Интердом… они, конечно, нам говорили, что жизнь не такая, как была нам на-рисована. Поэтому мы понимали, наверное, немножко больше. И родители нам говорили многое (информант Э.). В этом выпускники видят свое преимущество и исключительность:

Мы были детьми тоже особыми, немножко, может быть, раньше со-зревшими, чем другие дети. Мы понимали, что значит молчать, что значит не говорить. Обычно ребята не ведут себя так (информант С.). Однако лишь немногие имели политический идеал в виде благо-

родной общественной миссии, которой служили их родители:

<…> мы о коммунизме не мечтали (информант Э.); из этой школы, цель которой была воспитать …продолжателей коммунистическо-го движения, как таковых, наверное, был очень небольшой про-цент – <…> единицы (информант Р.). Вместе с тем в среде интердомовцев культивировалась идея интер-

национализма:

В Интердоме вопрос наций никогда не стоял (информант Н.). У нас не было разделения по нациям, за исключением ежегодного волейбольного турнира, когда там греки играли против испанцев и т.д. (информант Н1). Интернационализм выступал здесь не как декларативный принцип,

а как фактическая норма повседневной жизни:

Это разделялось всеми, абсолютно всеми и не потому, что дали указание из обкома. Никто не притворялся (информант М.). Дети воспитывались как братья и сестры, в духе дружбы и солидар-

ности. Большое внимание уделялось страноведению и истории между-народных отношений, текущим вопросам мировой политики, отмеча-лись праздники народов, представители которых воспитывались в Интердоме. Как следствие, дети не чувствовали себя духовно одиноки-ми, легче находили общий язык друг с другом:

Я себя чувствовал среди надежных людей, …которые ценили ту борьбу, в которой наши родители участвовали. Т.е. это мне давало повод, чтобы я себя чувствовал как дома (информант Ю.). Ивановский Интердом выступал в 1960-1980-е годы микромоде-

лью Интернационала. В этом отношении социальная работа с детьми имела политическое значение и базировалась на предписаниях сверху 1. К этому были адаптированы все образовательно-воспитательные прак-тики. Воспитательная система была идеологически нагружена: 1 Ср. с данными исторического кейс-стади детского дома №1 «Красный горо-док» в г. Саратове, проведенного Е.Р. Ярской-Смирновой и П.В. Романовым. Как отмечают авторы, «Красный городок» являлся лабораторией, в которой происходил эксперимент по созданию нового типа человека – идеального строителя коммунизма [Ярская-Смирнова, Романов, 2005. С. 412-458].


129

Танцы народов танцевали, в основном, танцы республик Совет-ского Союза тоже танцевали (информантка О.).

Особенностью воспитательной системы Интердома являлось то, что преподаватели обращали внимание воспитанников на временный харак-тер их пребывания в СССР. По окончании учебы интердомовцы должны были возвратиться в свои страны и транслировать опыт идеального сооб-щества в местную культуру.

Учителя нас всегда учили: “Вы – иностранцы – поедете туда-сюда”. Тогда это была идея, создавался он [Интердом] под определенную цель – экспорт революции (информант Э.).

Как было показано выше, интердомовцы, начиная с поколений 1960-х годов, не стали продолжателями коммунистического движения. Часть их предшествующего опыта сопротивлялась практикам коммуни-стического воспитания. Тем не менее, проект интернационального вос-питания в Интердоме, как подтверждают данные интервью, можно счи-тать реализованным.

Схожие биографические ситуации позволяли интердомовцам бы-стро адаптироваться к новым условиям, делали возможной успешную коммуникацию друг с другом и, как следствие, давали почувствовать се-бя «своими»:

Когда я приехал в эту школу, я вдруг понял, что здесь все такие же, как я! …Равный среди равных (информант А.). Наша детская судьба, очень разная, но в то же время очень схожая по тяжести, без настоящей родительской ласки и опеки, …сплачивала нас в единую семью (информант С.).

Детское учреждение, которое изначально задумывалось «наверху» как инструмент социально-политической индоктринации, с течением времени трансформировалось в более комфортную и гуманную соци-ально-психологическую среду. В нем образовывалось нечто подобное сфере приватной, семейной жизни, когда педагоги и воспитатели, сами воспитанники называют себя «семьей»:

Кроме сестры, братьев, родных, которые есть, интердомовцы – это семья (информант Н.).

Интердомовцы обучались в рамках стандартной школьной про-граммы, которая распространялась в то время на все советские школы. При этом большинство из них успешно осваивали русский язык, хорошо учились, после чего поступали в ВУЗы.

И эти парни здоровые, они даже на своем родном языке никогда не учились… Их работы – это была пропись, это было чистописа-ние, и грамотность абсолютная (эксперт).

Учителя и воспитатели ивановского Интердома, не жалея сил и личного времени, старались возвратить детям радость детства и вместе с


130

тем не предоставляли им возможности для инфантилизации, характер-ной для многих детских учреждений.

Они в нас вкладывали, сколько надо было вкладывать! Роднее ма-тери… (информант У.). Казалось, что они подучились где-то, повсюду: т.е. какое-то время в Африке, какое-то время в Азии, какое-то время в Латинской Америке – и только лишь потом собрались они в городе Иваново и стали пользоваться этим опытом (информант Ю.).

Как вспоминают выпускники в своих интервью, многое приходи-лось делать самим: прилагать усилия для овладения русским языком, трудиться в мастерских и приусадебном хозяйстве, овладевать нелег-кими для детского возраста навыками самообслуживания (см. Ил. 5):

Ил. 5. «Ремонт своими силами», 1962 год (фото из архива Интердома)

У нас там было государство в государстве. У нас там было все: …и свинарник, и огород свой, и сад свой, мы все делали сами (информант В.). Режим интернатский более строгий, чем дома, потому что основ-ные работы мы все сами делали: уборка комнат, уборка коридоров <…> Это был, я бы сказал, костяк дисциплины (информант Н.), Из нас делали людей, которые могли быть к чему-то приспособле-ны (информант С.).

Эти трудовые практики очевидным образом объединяет идея кол-лективного труда А. Макаренко [Макаренко, 1987].

Свободное время в ивановском Интердоме было всегда заполнено различными занятиями:

У нас дни были насыщенные. У нас не было такого дня, чтобы ты без дела просидел. У нас и хулиганов, безобразников старались тоже


131

чем-то привлечь. Ребята у нас убирали сами снег. Девочки убирали кабинеты. Чистили дворы. Т.е. чем-то увлечь ребенка, чтобы не бы-ло дурных мыслей, чтобы нам некогда было скучать, вспоминать о доме, о родителях – некогда было это! (информантка О.).

Каждая суббота для интердомовцев была праздником:

По субботам у нас вечером было кино, а потом были танцы. Мы всегда с девочками наряжались (там же).

В Интердоме в разное время были различные кружки (музыкальный, танцевальный, кружок вокала, шахмат, авиамодели, черчения, рисования и др.), мастерские (столярная, слесарная, токарная), установка для звукового кино, цветочная оранжерея, лыжная база (см. Ил. 6, 7).

Ил. 6. «Кружок киномехаников», 1962 год (фото из архива Интердома)

Ил. 7. «Фотокружок», 1962 год (фото из архива Интердома)


132

Активно развивалось спортивное направление: футбол, баскетбол, волейбол (см. Ил. 8) 1. Существовала самодеятельность, духовой оркестр. Детей вывозили в летние лагеря, в «Артек» и «Орленок». Самодеятель-ный ансамбль «Красное пончо» ездил с концертами, выходил на сцену Колонного зала Дома Союзов. Можно заключить, что фактором успеш-ной социализации выступали возможность творческого самовыраже-ния и богатая культурная среда.

Ил. 8. «В спортивном зале», 1962 год (фото из архива Интердома) Важно, что в Интердоме существовал своеобразный детский кол-

лектив с особенными социальными нормами, неформальными прави-лами и началами самоуправления. В советское время комсомольская ор-ганизация являлась для интердомовцев важной частью их жизни:

Это было нормально, потому что мы воспринимали как само-управление наше (информант Э.). Учком выступал посредником дисциплинарной власти, осуществ-

лял надзор над воспитанниками: У нас было очень строго, проверялась учебным комитетом … по-сещаемость подготовок. Каждому классу там давали какие-то значки (информантка О.). В постперестроечное время учком также сохранялся:

Я являлся президентом три года этого ученического совета с вось-мого класса. Все вопросы, предложения мы должны были обсуж-дать с директором (информант У.). Сама организация жизни ориентировалась на иерархическое пра-

вило: старшие контролируют младших, следят за их поведением и обу-

1 Фотографии, используемые нами для иллюстрации и взятые из фотоальбома, хранившегося в архиве Интердома, представляют собой постановочные кадры и тем самым ориентированы в большей степени на внешнюю репрезентацию, чем на внутреннее использование. В этом смысле данные изображения могут пониматься нами как гипер-реальность, то есть как изображения, которые са-ми формулируют, что есть реальность [Брэкнер, 2007. С. 17-18].


133

чением. Через старшеклассников осуществлялась дисциплинарная власть:

Старшеклассники смотрели, чтобы младшие не курили, не прика-сались к таким вещам. Физкультура каждое утро должна была быть, утренняя зарядка. Это не учителя проводили, а старше-классники. И в принципе всегда было так, что старшеклассник был в ответе за младших (информант Н.). Если старший говорит, то нужно слушаться <…> голышня молчит и слушает старшего, старший всегда прав (информант У.). Производилось жесткое разделение на старших и младших, где

старшими считались учащиеся восьмых, девятых и десятых классов. В соответствии с этим разделением «младшие» не допускались к опреде-ленным зонам общежития и коллективным практикам: не должны бы-ли подниматься на этаж, где проживали старшие воспитанники, не могли присутствовать на традиционных концертах, посвященных праздникам Восьмое марта и 23 февраля. Осуществлялась игра, в ко-торой каждый знал об отведенной ему роли и правилах.

Интердомовцы в своих интервью признают наличие «перекосов» в дисциплинарных практиках. Как вспоминают некоторые выпускники, власть над младшими порой не ограничивалась воспитательными ме-рами, а выходила за пределы установленного порядка:

Шутили, устраивали так называемый аттракцион для малышей. Может, это жестоко, а тогда казалось это весело <…> сажали ре-бенка (пятый класс, десять лет ему было) на табуретку, завязывали глаза и очень медленно <…> и долго табуретку отрывали от земли на сантиметров 20-30, а ребенку с завязанными глазами кажется, что его подняли чуть ли не до потолка. А потом ему приказывали прыгать! (информант А.). Взаимоотношения такого рода старших и младших воспитанников

демонстрируют собой модель «дедовщины» в миниатюре, которая ха-рактерна для всех учреждений закрытого типа:

Был достаточно серьезный контроль воспитателей: они понимали, что где происходит. Ребенок не был беззащитным, т.е. его нельзя было таким образом, как в армии... Хотя в мягкой форме что-то типа дедовщины было. Был в первом классе у нас такой Антонио, мы его «хайль Антонио» звали, фашистом, – он всех строил (там же). Эти своеобразные обряды перехода, инициации вспоминаются вы-

пускниками как нормальные воспитательные меры:

С возрастом, уже после окончания школы, я не помню, чтобы кто-то имел негатив к тем старшим ребятам. <…> воспоминания о том, что кто-то к кому-то приложил руку, всегда с юмором и, я даже бы сказал, с теплотой. Это как оплеуха отца! (там же). Позитивным фактором первичной социализации воспитанников

ивановского Интердома служила, кроме того, эмоциональная и мо-


134

ральная поддержка большинства жителей г. Иваново, включая детей и подростков:

Любовное отношение именно было к нам, нашу школу очень лю-били, знали, что мы из этой школы, и все к нам очень дружелюбно, очень хорошо относились. И им так нравилось, что мы так чисто все говорим на русском языке! (информантка О.). Заметим, однако, что некоторые интердомовцы уже в период пер-

вичной социализации начинали ощущать отчужденность в «большом» социальном мире:

Это, наверное, немножко, в понимании есть у народа, что интернат-ские дети – это особый класс, и когда нету близкого общения, то, конечно, эту предвзятость не можешь преодолеть (информант Н.). Как у собственно городских детей, так и у ивановского населения в

целом, соседствовало, с одной стороны, любопытство к чужакам, а, с другой стороны, боязнь за собственную безопасность:

Нас боялись, потому что мы были иностранцы. В то время, в 1975-1976 годах, с иностранцами общаться было небезопасно. Там все было под присмотром органов КГБ. <…> Хотя, тем не менее, люди общались, им было интересно (информант Э.).

Специфические трудности и тактики выживания

В период проживания наших информантов в ивановском Интердо-ме имели место специфические негативные факторы, которые можно разделить на четыре группы: а) трудности, обусловленные разрывом с исторической родиной и ее национальной культурой; б) языковые труд-ности; в) трудности общения с преподавателями и воспитателями; г) неизбежные ограничения в контактах детей-иностранцев с местным населением всех возрастных групп.

Трудности, обусловленные разрывом с исторической родиной и с семьей, сглаживались благодаря эмоциональной поддержке воспитате-лей и старших товарищей. Как вспоминают респонденты:

Они [воспитатели] знали, что я рано остался без родителей, и они меня опекали, безусловно (информант Р.). Трудно было. Первое время мне помогало то, что были старше-классницы девочки, они как мамы наши приходили. Я сидел, пла-кал, а они меня успокаивали (информант Э.). Как правило, языковые трудности преодолевались детьми быстро, что

облегчало процесс адаптации к новым социально-культурным условиям:

Так как русский язык мы не знали, значит, мы быстро должны бы-ли научиться русскому языку, чтобы общаться с другими ребята-ми (информант Н.). В отношениях с педагогами также возникали трудности. Некоторые

воспитанники утверждают, что, несмотря на все старания персонала ин-


135

терната, им не удавалось заменить родителей, которых детям очень не хватало. Наш респондент, спустя много лет после окончания Интердома, с горечью вспоминает:

Может быть, из-за того, что я помладше был, переживал… Осо-бенно в летние каникулы все уезжали, всех забирали к себе домой на лето, а ты оставался там и надо было и огород. Сыт уже этим по горло. А они приезжали, некоторые в последних числах, привози-ли по желанию какие-то подарки, но это ещё раз подчеркивало, что ты… (информант Х.). По словам другого респондента, у преподавателей зачастую сущест-

вовало предвзятое отношение к воспитанникам (информант А.). Жест-кая дисциплина также не всегда подходила ко всем жизненным ситуа-циям: детей заставляли даже простуженными заниматься зарядкой с утра, ходить в школу, строго наказывали, если дети сопротивлялись. Деятельность учителей находились под контролем Красного Креста, ор-ганов государственной безопасности:

Дети уезжали летом к родителям и через разные страны… естест-венно, в школе много того знали, чего не должны были знать в Со-ветском Союзе, и видели. <…> педагоги были с подпиской о со-трудничестве с этими органами (информант А.). Доверительные взаимоотношения педагогов с воспитанниками, таким

образом, порой приходили в противоречие с системой советского общества:

Меня пытались выгнать, исключить из школы по причине моего антисоветизма. <…> это было не чуждо, что твой родной препода-ватель, педагог мог быть стукачом, мог тебя, родного ученика, вос-питанника предать… (информант Ю.). В Интердоме существовал строгий режим. Производилось четкое

распределение занятий воспитанников: уроки, приемы пищи, самопод-готовка, кружки. Наши респонденты в своих интервью интерпретируют как преимущество не только «внутренний» порядок, но и «внешний»:

В материальном плане у нас было всё, мы ни в чем не нуждались… Мы были счастливы ещё и тем, что в стране, в Советском Союзе, всё было, так сказать, поставлено. Мы все великолепно знали: кон-чим школу, тут же – институт. Было определено уже. Все было яс-но (информант С.). Условием отсутствия трудностей во взаимоотношениях с педагога-

ми и воспитателями являлось полное подчинение порядку, воспроиз-водство заложенных в системе воспитания элементов поведения. Сле-дующим образом бывшая воспитанница находит объяснение своим благоприятным взаимоотношениям с преподавателями:

Потому что у меня всегда было примерное поведение, я была ак-тивистка такая. И комсоргом была, и в совете дружины пионер-ской, и в комитете комсомола, т.е. везде – на сцене выступала, сти-хи читала, песни пела (информантка О.).


136

Примерное поведение поощрялось поездками в другие города, от-дыхом в престижных лагерях. Несоблюдение правил поведения влекло за собой наказания, когда воспитанников ограничивали в данных при-вилегиях, вплоть до исключения после восьмого/девятого классов.

В ивановском Интердоме практиковалось использование тактик подстраивания определенного сверху официального порядка под си-туативные потребности детей. Заметим, что существование «мягких» тактик пользователей дисциплины выступает общим явлением по-вседневной жизни учреждения закрытого типа. Как отмечал Мишель де Серто, «пользователи» дисциплины способны сопротивляться вла-стным процедурам, вырабатывая простейшие практические действия, тактики манипулирования и уклонения. По словам М. де Серто, «…эти процедуры и уловки потребителей составляют сеть антидис-циплины» [цит. по: Ярская-Смирнова, Романов, 2005. С. 433. Под-робнее см.: de Certeau, 1984]. В таком взаимодействии очень важную роль играют социальные посредники, в качестве которых выступают живые люди – педагоги, сверстники, старшие по возрасту, весь скры-тый «за кулисами» персонал воспитательного учреждения, включая нянечек и уборщиц, охранников, медсестер. Интердомовцы разраба-тывали тактики уклонения от существующего режима, где учителя зачастую играли значительную роль. Они выступали в функции эмо-ционально значимых «других», смягчая и непрерывно корректируя дисциплинарные требования, адресуемые воспитанникам, соизмеряя их с мерой практической рациональности и психологическими осо-бенностями детей. В ситуации предписанного сверху официального запрета на пресечение территории школы-интерната, воспитанники могли ходить в город:

Восьмой, девятый, десятый классы имели возможность. Т.е. смот-рели сквозь пальцы. Но лучше было не попадаться, конечно (ин-формант А.).

Дети, получая от родственников деньги, выходили в кинотеатр, поку-пали необходимые принадлежности, на вокзале приобретали «вкусности».

Когда весна, когда подготовка к экзаменам, когда в школе детей уже мало, особенного такого надзора, чтобы в одиннадцать нужно быть в комнате, не было. И мы убегали (информантка О.).

Один респондент признается, что убегал на ночные дискотеки, вы-лезая в окно, и возвращался только утром (информант У.).

Все респонденты отмечают, что общение с городскими детьми у них было ограниченным. Близкие отношения были в основном в кругу «сво-их». При этом воспитанники не испытывали необходимости во включе-нии в круг «значимых других» городских детей. Заметим, что до строи-тельства школы в самом Интердоме коммуникация с городскими детьми зачастую поддерживала интердомовцев:


137

Те ребята, которые учились в Иваново, всегда приходили в дет-ский дом. Когда что-то трудно, с деньгами и т.д., они всегда при-ходили и хотя бы их кормили (информант Х.).

С 1961 года общение с городскими детьми уменьшилось, поскольку воспитанникам запрещалось выходить за пределы интерната. Коммуни-кация осуществлялась на различных общегородских мероприятиях.

Особенности своего маргинального положения интердомовцы превращали в тактический ресурс, направленный на выживание. Дети обладали капиталом, в котором были заинтересованы их советские сверстники:

Так как ребята уезжали в свои страны, естественно, мы танцевали под новые записи: под Майкла Джексона и т.д. (информантка О.).

В результате интердомовцы могли выменять у городских детей ка-тание на велосипеде на дефицитную в то время жвачку. Денежный до-ход приносила иным интердомовцам продажа заграничных пластинок:

Привозились пачками эти пластинки и продавались пачками! Это нормально – дети приезжают на год, денег нет, как-то надо жить (информант А.).

Свой успех в жизни наши респонденты объясняют следующими причинами. Во-первых, это качество воспитания и обучения:

Конечно, бывали конфликтные ситуации. Но …у коллектива был огромный опыт воспитывать детей с очень разным происхождени-ем, с очень разными понятиями о том, как себя надо вести, что можно и что нельзя, и огромное терпение (информант Н1.).

Во-вторых, уверенность в себе и собственных силах:

Была уверенность в защищенности будущей материальной, была уверенность в том, когда учился, что всегда была еда, одежда, крыша… Была уверенность в себе, в своих способностях. Мы так воспитывались! (там же). В-третьих, примеры родителей и ориентация на них. Не стоит, кро-

ме того, упускать из виду, что государство и вся мировая общественность не обходили вниманием Интердом, они всегда были окружены заботой и вниманием, что повышало субъективное ощущение собственного со-циального статуса. За счет благоприятных отличий своей группы от дру-гой у детей формировались чувство собственного достоинства, позитив-ная социальная идентичность 1:

Элитная жизнь для нас это была: у нас было сравнение, когда мы видели ребят-дагестанцев из детского дома на соревнованиях по

1 По мнению современного американского социолога Дж. Тернера, позитивная социальная идентичность основывается на положительных отличиях своей группы от другой и несет ощущение «нормальности», чувство защищенности, личного достоинства и др. [cм.: Turner J., 1985].


138

волейболу, баскетболу, которые приезжали, что им не так хорошо жилось, как нам жилось (информант Н.).

В результате их номинальная исключенность превращалась в осоз-наваемую и культивируемую ими исключительность.

Вторичная социализация или выход в «большую» жизнь

«Все те же мы: нам целый мир – чужбина…»

(А.С. Пушкин) По окончании ивановского Интердома воспитанники обнаружили

неготовность к самостоятельной жизни. Они столкнулись с отсутствием в большом обществе того порядка, который был присущ их жизненному миру. У выпускников отсутствовали навыки самодисциплины и самоор-ганизации:

Мы не могли понять, что что-то другое будет, что нужно будет по-заботиться, чтобы у тебя были деньги, чтобы была еда, что нужно будет готовить те же самые занятия самостоятельно уже. Я считаю, что я к этому готов не был (информант Р.). Проявились различия между тем жизненным миром, который кон-

струировался воспитателями и педагогами в детском учреждении и ми-ром реальным:

Мы проходили Достоевского, Толстого, мы читали, мы знали, что существовала такая жестокость. Но я никогда не задумывалась, что за воротами такое еще сохранилось, такое отношение (ин-формантка О.). Примечательным видится высказывание респондента, который

сравнивает жизнь в Интердоме с жизнью в большом обществе:

Надо было научиться… Это общество совсем по-другому мыс-лит… Их совсем по-другому воспитали, чем нас воспитали (ин-формант H.). Возвращаясь в семьи, некоторые интердомовцы испытывали слож-

ности при общении с собственными родителями. Здесь уместно упомя-нуть работу А. Шюца «Возвращающийся домой» [Шюц, 2004 (а). С. 550-556], где автор описывает ситуацию несоответствия опыта возвращаю-щегося индивида и псевдотипизаций тех, кто его ожидает встретить. Один из респондентов вспоминает:

Жить с родителями мне было нелегко. У меня с родителями воз-никал конфликт. …у них свои взгляды, у меня свои взгляды бы-ли… (информантка О.). Выпускники столкнулись с тем, что специфические конвенциональ-

ные значения, интериоризированные ими в Интердоме, – интердомов-ский набор ценностей, который включает в себя идеи интернационализ-


139

ма, эгалитаризма, коммунитаризма, взаимоуважения, трудолюбия, чест-ности и персональной ответственности, – не всегда находят в обществе широкое применение.

Тебя воспитывали, что надо любить, надо уважать, надо ценить, надо дорожить, а тут ты встречаешь жестокость, наглость, хамство (информантка О.).

Они становились классическими маргиналами по Парку: происхо-дило несовпадение их собственных норм и ценностей с теми, которые господствовали в обществе.

Вместе с тем, общий благоприятный эмоциональный и моральный климат советского общества, проявлявшийся в установках толерантности, интернационализма, общественного внимания к детям, облегчал процесс социализации интердомовцев – они не чувствовали себя Чужаками:

Я всегда находился в объятиях людей, которые были готовы отдать все ради меня, ради того политэмигранта, чилийца, который вы-рос в советском обществе (информант Ю.).

В постперестроечный период, в результате слома прежней социаль-но-политической системы и нарастания ксенофобии в российском об-ществе, выпускники Интердома стали утрачивать «русскую» идентич-ность, перестали быть «своими»:

Россия была моей страной, в которой я был абсолютно свой. Я ни-чем особенным не отличался от окружающих, чувствовал себя русским. (…) Вдруг я оказался, – дали мне знать, – что я чужой! Внешность уже не та стала… (информант C.).

В результате трансформации социума, происходит сужение диапа-зона приемлемости.

Ходить и говорить, что ты русский – ну, тебе просто никто не по-верит. Хотя я считаю, что я больше русский, чем грек. Но это ни-кому не нужно. Россияне сами этого не понимают. Мне жалко. Это беда самой страны (информант Э.).

Идентичность интердомовцев представляет собой в итоге предель-но выраженный рефлексивный проект. Энтони Гидденс полагает пре-вращение индивидуального «Я» в рефлексивный проект одним из признаков наступления общества модерна. В этих условиях люди ис-пытывают необходимость в постоянном поддержании и пересмотре своих образов «Я» в ситуации множественного выбора, обусловленно-го различными абстрактными системами [Гидденс, 1995. С. 99].

Интердомовцы не становятся структурными маргиналами 1 – они не бессильны с точки зрения экономического, политического положе-

1 Здесь мы использовали терминологию Дж. Б. Манчини, который выделяет три типа маргинальности: культурная маргинальность, маргинальность соци-альной роли, структурная маргинальность [cм.: Mancini, 1988, P. 190].


140

ния. Выпускники в известной мере востребованы в современном глоба-лизирующемся мире.

Огромное количество этих детей все-таки добилось своего в жизни, стали теми, кем они мечтали стать. …кому-то больше повезло, ко-му-то меньше, но, все же, выходя из стен Интердома, никто не вы-ходил ни с криминалом, ни будучи убийцей, ни антисоциалом (информант Ю.).

Вместе с тем они ощущают себя чужаками в российском обществе, которое проявляет по отношению к ним националистические установки. Им приписывается роль «чужих», «не-русских», в результате чего они, становятся маргиналами социальной роли 1.

Здесь нужно бороться, что-то доказывать. Мы здесь чужие. Да ещё мы и оторваны – мы выросли на таком изолированном островке, мы никаких контактов с русскими практически не имели… По-этому родственных чувств не создали (информант Э.).

В связи с этим одни продолжают существовать в российском обществе, адаптируются к существующему порядку, а другие вынуждены эмигриро-вать. Важно отметить, что интердомовцы считают себя русофилами – при-знают, что любят Россию и зачастую больше за нее переживают, чем русские:

Я ощущаю более остро эти проблемы, потому что я чаще выезжаю, и в свое время мы могли как-то сравнивать (информант В.).

Маргинальность интердомовцев носит, кроме того, социокультур-ный характер. Она проявляется, с одной стороны, в наличии большего символического капитала, а с другой – в несоответствии ценностных систем интердомовской субкультуры и доминирующей в настоящий мо-мент массовой культуры российского общества.

К сожалению, наблюдается тенденция нарастания этих фашист-ских настроений, не побоюсь этого слова. А Интердом – это на-глядный пример того, как может быть интернациональная дружба в независимости от того, какого ты цвета кожи, какой расы: ты – человек и это самое главное (информантка А1).

Благодаря позитивным факторам первичной социализации, боль-шему символическому капиталу, вступающие в социум выпускники ивановского Интердома проявляли, в целом, социальную адаптиро-ванность, автономность и общественную активность, являющиеся критериями преодоления трудностей вхождения в систему социальных отношений [Преодоление трудностей…, 1997. C. 21]. Выпускники не от-вергали, а, наоборот, принимали способ существования своей первичной группы, в жизни которой они активно участвовали. Тем самым они вы-

1 Маргинальность социальной роли, как ее определяет Дж. Б. Манчини, возни-кает в случае неудачной попытки стать членом позитивной референтной груп-пы, в случае членства в группах, определяемых как маргинальные [там же].


141

ступали, по терминологии М. Гоулдберга, «членами-участниками мар-гинальной культуры», что является условием успешного прохождения вторичной социализации и избежания процесса ресоциализации 1.

Возможность успешной вторичной социализации основывалась на принятии способа существования своей первичной группы и на пре-имуществах сетевого сообщества интердомовцев, которое выступало и продолжает выступать прямым наследником контактной интердомов-ской субкультуры. Социальная сеть выпускников Интердома не имеет четкой локализации и охватывает весь мир.

В прошлом году была идея встречаться в Тегеране, и они недавно, правда не все, но 18 человек, поехали в Тегеран: из Греции, из Швеции, отсюда, из Америки они приехали… Собрались в Теге-ране. Я не знаю, какие школы могут похвастаться таким братством, которое есть (информант В.).

Интердомовцы мобильны – это «вечные странники», которые все-гда готовы путешествовать, менять место пребывания:

Локализовался сейчас я в Швеции, но я совсем не знаю, буду ли я там все время жить или уеду куда-то еще (информант С.) (см.Ил. 9).

Ил. 9. Встреча в 2005 году в Будапеште (материал с сайта ассоциации выпускников ивановского Интердома: http://www.interdom.info/)

Как было показано ранее, в рамках Интердома была реализована

своеобразная модель интернационального воспитания детей и подрост-ков. При этом интернационализм можно рассматривать как альтерна-тивный коммунистический проект глобализации:

1 М. Гоулдберг вводит термин «член-участник маргинальной культуры», кото-рым обозначает индивида, убежденного в реальности и полноценности своей культуры так же, как убежден в этом член-участник любой немаргинальной культуры [Митина, 1997. С. 10].


142

Чтобы в мире без России, без Латвии, жить единым человечьим об-щежитьем (В. Маяковский, «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»).

Хотя сетевое сообщество интердомовцев маргинально по условиям возникновения, его главная функция – поддержание ценностно, пози-тивно окрашенной групповой социальной идентичности выпускников. Исходя из вышесказанного, можно говорить о формировании особого «сетевого» типа социокультурной идентичности, идентичности «ин-тердомовца». Следующим образом наши респонденты проводят собст-венную идентификацию:

Я, конечно, иранец родом, имею немецкий паспорт, но я интердо-мовец, в первую очередь… (информант H.). Интердомовцы – это немножко, ну, не другая нация, а особый вид людей, другие их могут не понять (информант А1).

В отличие от выпускников обычных интернатных учреждений, для интердомовцев школа-интернат стала главной точкой отсчета их лич-ных биографий.

Также к отличительным признакам интердомовцев можно отнести наличие их собственной корпоративной субкультуры. В рамках нее сущест-вует собственная история, неформальные правила поведения и общения, обычаи, свои праздники, «герои», традиционный клич. К субкультурным «традициям» 1, описанным нами ранее, можно добавить встречи выпуск-ников с нынешними воспитанниками, в ходе которых решаются насущные проблемы, транслируется социальный опыт от «старших» к «младшим»:

Выпускники всегда интересуются проблемами, какие есть в школе. Традиция – мы приезжаем, встречаемся, разговариваем, обсуждаем проблемы (информант А.).

Важно то, что в послесоветское время социальный контингент вос-питанников ивановского Интердома существенно изменился. Ныне ими становятся дети-сироты и социальные сироты, процесс социализации которых отличен от предшествующих поколений выпускников. Воспи-танники не могут более использовать в качестве референтной группы своих родителей:

Мы не можем в них поддерживать воспоминания о доме, о семье. Наоборот, мы стараемся как-то вуалировать так же, как и сами де-ти (эксперт).

У таких детей, по словам эксперта, отсутствует понятие семьи, мате-ринства, отцовства:

1 О важности традиций в жизни коллектива воспитанников писал еще А.С. Макарен-ко: «Ничто так не скрепляет коллектив, как традиция. Воспитать традиции, сохра-нить их – чрезвычайно важная задача воспитательной работы. ... Живя в такой сетке традиций ребята чувствуют себя в обстановке своего особенного коллективного зако-на, гордятся им и стараются его улучшить» [Цит. по: Латынина, 2005. С. 533].


143

Оказывается, ребенок прошел все, начиная с дома младенца, на-пример, с роддома или с двух-трех лет, и для простоты, оказывает-ся, нянечек во всех учреждениях просто называют мамами. А ведь мы-то привыкли вкладывать в это слово совершенно другое. А они-то, наши дети, в это ничего, оказывается, и не вкладывают. Воспитанников Интердома советского времени объединяла и под-

держивала гордость за своих родителей, осознание легитимности своего появления на свет. У настоящих воспитанников это начало выражено слабее или вовсе отсутствует.

Агентами социализации нынешних воспитанников являются не только педагоги, сверстники, но и выпускники старшего поколения, ко-торые выступают образцом для подражания, подобно вышеупомянутым «виртуальным» родителям:

Самая главная сила воспитания ещё есть ― это наши бывшие вы-пускники (эксперт). История Интердома, которую педагоги стремятся передавать де-

тям, стала ценной культурной традицией, соединяющей прошлое и на-стоящее. Пять раз в году происходит встреча воспитанников с педаго-гами-ветеранами и бывшими воспитателями. Интердомовский музей 1 является сосредоточием истории этого учреждения, концентрирован-ным предметом гордости интердомовского сообщества (cм. Ил. 10).

Ил. 10. Экспонаты музея Интердома (архив автора)

У выпускников принято поздравлять друг друга ежегодно с днем интердомовца, регулярно встречаться (cм. Ил. 11). К обычаям относится также общение выпускников разных поколений:

И, невзирая на возраст, положение и профессию, все интердомовцы друг с другом на «ты», все равны. Нет такой возрастной границы, потому что мы из одного дома и из одного теста (информант С.).

1 В музее находится 251 экспонат, 287 документов и фотографий.


144

Ил. 11. Традиционные встречи выпускников-интердомовцев (из личного архива выпускника ивановского Интердома)

Неформальными правилами поведения и общения служат наличе-

ствующие в среде интердомовцев взаимовыручка и взаимоподдержка:

Очень сильная внутренняя привязанность друг к другу. …Всегда встать рядом, чтобы он знал: ты не один (информант H.). Интердомовец немногословен: его не надо просить помочь нуж-дающемуся, ибо он сам довольно остро ощущает свою необходи-мость прийти на помощь нуждающемуся (информант С.). Как отмечают П. Бергер и Т. Лукман, для поддержания когерентно-

го восприятия социальной реальности необходимо непреднамеренное, последовательное, регулярное общение со значимыми другими, разде-ляющими эту реальность [Бергер, Лукман, 1995. С. 238-241].

Дух братства, что мы единая одна семья, – это очень помогло в жизни (информантка О.). Любопытно, что интернациональная и советская символика то и

дело присутствует на встречах интердомовцев, теперь уже в большинст-ве своем не в политической и идеологической роли, а в роли значимого прошлого, которое они пережили вместе. Так, к примеру, на Ил. 11 мы видим повзрослевших выпускников ивановского Интердома, которые расположились перед объективом фотоаппарата на фоне красного зна-мени. По замечанию Р. Брэкнер, такого рода знаковость «соотносится с коллективно разделяемой системой референций, которая фактически организована наподобие языка» [Брэкнер Р., 2007. C. 17].

Заметим, что в большинстве других учреждений государственной опеки опыт создания подобной интердомовской социальной сети выпуск-ников, как правило, отсутствует 1. Выпускники зачастую стремятся забыть 1 В исследованиях, посвященных адаптации выпускников учреждений государст-венной опеки, нам не удалось найти такого рода данных [см.: Назарова, 2000].


145

об опыте проживания в учреждении как о факторе, стигматизирующем их. Как следствие, бывшие воспитанники заново «переписывают» свои биографии, переконструируют собственные идентичности. В таких усло-виях становится невозможной успешная вторичная социализация – вме-сто нее происходят ресоциализация и альтернация.

Интердомовцы, напротив, приписывают своему сообществу свойст-во исключительности. Они подчеркивают, что опыт пребывания в Ин-тердоме был для них необычайно важным и наложил отпечаток на всю последующую жизнь.

Интердомовцы душой остаются «детьми»:

Не изменились абсолютно, такими же все и остались (инфор-мантка О.). Ивановская школа-интернат стала для них главной точкой отсчета

собственной биографии:

Душа, детская душа, которая до сих пор существует, она живет в Интердоме, в Иваново. …Всё лучшее и худшее в Интердоме (информант С.). Это моя Родина. … Родина – это дом, это семья. Для меня это всё! (информант Р.). Это душа, это родное, это всё, это здесь, в сердце (информант У.). Я считаю, что всё, что я получил хорошего – это в Интердом (ин-формант Э.).

Благодаря обучению и воспитанию в Интердоме, выпускники стали обладателями особого социального капитала, недоступного для их со-ветских ровесников:

Учителя были достаточно хорошие, ребята, которые из разных краев и которые могли информацию дать. За счет этого, я думаю, мой уровень намного выше, чем мог быть…. Это дало мне пред-ставление о жизни немножко другое (информант Э.). Сочетание усвоенной интернациональной идеологии и широкой

образовательной базы позволило выпускникам стать цивилизованными людьми, свободно ориентирующимися в современном глобальном мире. Некоторые выпускники признаются, что не ощущают привязанности к одному месту, а чувствуют себя в любой европейской столице как дома:

Я считаю, что у меня нет такой маленькой родины, к которой я был бы привязан. Я, наверное, житель мегаполиса больше. У жи-теля мегаполиса нет корней (информант Э.). Традиция Интердома – ощущать себя человеком Земли (инфор-мант С.). Я думаю, что куда бы я ни ехал, я все время буду чувствовать, что я представитель этого земного шара, но сказать точно, какого места, это очень сложно (информант Ю.).


146

Примечательно, что выпускники ивановского Интердома в своих интервью акцентируют внимание на том, что ивановский Интердом имеет международное значение, что его налаженный механизм интер-национального воспитания важен для успешного функционирования дипломатических отношений России с остальными странами мира:

Интердом – это очень дешевая предотвращающая мера, очень де-шевая. Чем вкладывать впоследствии в войну и в вооружение, на-много дешевле вложить сейчас… (информант Н1). А маленькое противодействие – …собрать детей разных нацио-нальностей, обучать их вместе и вместе жить, и эти люди вряд ли когда-либо друг на друга поднимут руку (информант Н.).

Еще острее эту мысль сформулировал эксперт:

Это, давайте грубо скажем, фабрика, которая делала людей. И вот четыре с половиной тысячи воспитанников по всему земному ша-ру – это такие преданные друзья России. А что может быть для го-сударства более ценно, чем зарубежный друг!

*** В результате проведенного исследования обнаружилось, что воспита-

тельная система ивановского Интердома сложилась не стихийным обра-зом, а в результате целенаправленной комбинации трех условий. Первым условием следует считать гуманистический социально-педагогический проект, заложенный при его создании. Данный проект имел целью вос-питание личности в условиях разумно организованной коллективной сре-ды. Одной из главных его особенностей является центрация на социально близком «другом», которая становится инструментом психосоциальной коррекции и опорным пунктом формирующейся идентичности. При этом социальная близость означает близость по сходству судьбы и по «чело-вечности», не признающей никаких пространственно-временных границ. К данному глобально-историческому проекту при всех своих различиях от-носятся идеи социалистов-утопистов (К. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна), концепция французского Просвещения, педагогические системы А.С. Ма-каренко и ШКИД (Школы им Ф.М. Достоевского), современная «педагоги-ка сотрудничества» 1. Вторым условием послужило большое внимание государства и всего общества к судьбам воспитанников. Третьим важнейшим условием явилось сочетание высокого профессионализма и творческих усилий преподавателей.

Следует признать, что опыт социализации воспитанников ивановско-го Интердома во многих отношениях является уникальным. Его истори-ческое значение осмыслено наукой в недостаточной степени. Однако уже теперь ясно, что это такой опыт, которым отечественная культура может по праву гордиться. Поэтому очень важно по мере возможностей сохра- 1 «Педагогика сотрудничества» развивалась в 80-90-е гг. прошлого столетия в рамках и в качестве практического ответвления «философии диалога» [см.: Школа диалога культур…, 1993; Библер, 1989; Бубер, 1995; Баткин, 1995].


147

нять и поддерживать положительные традиции Интердома, использовать выработанные в нем эффективные педагогические технологии в текущей практике воспитательной работы с детьми-сиротами и детьми, лишенны-ми родительского попечения. Позитивный опыт социализации детей и подростков в ивановском Интердоме, который может быть использован в современных учреждениях интернатного типа, – это опыт формирования особой субкультуры, особого интегрированного сообщества воспитателей, воспитуемых и выпускников. Эта субкультура создает возможность ус-пешного прохождения первичной социализации и содержит в себе пред-посылки для того, чтобы на «выходе» трансформироваться в сетевое со-общество и обеспечить успешность вторичной социализации.

Список информантов 1

Информант А. Год рождения – 1950. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1965 по 1968 год.

Информантка А1. Год рождения – 1967. Проживает в Москве. В Ин-тердоме воспитывалась с 1974 по 1984 год.

Информант В. Год рождения – 1957. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1961 по 1974 год.

Информантка М. Год рождения – 1940. Проживает в Москве. В Ин-тердоме воспитывалась с 1949 по 1950 год.

Информант Н. Год рождения – 1958. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1970 по 1976 год.

Информант Н1. Год рождения – 1954. Проживает в Москве. В Ин-тердоме воспитывался с 1969 по 1971 год.

Информантка О. Год рождения – 1968. Проживает в Москве. В Ин-тердоме воспитывалась с 1975 по 1985 год.

Информант Р. Год рождения – 1966. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1974 по 1983 год.

Информант С. Год рождения – 1949. Проживает в Швеции. В Интер-доме воспитывался с 1959 по 1974 год.

Информант У. Год рождения – 1981. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1993 по 2000 год.

Информант Х. Год рождения – 1940. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1952 по 1957 год.

Информант Э. Год рождения – 1966. Проживает в Москве. В Интер-доме воспитывался с 1975 по 1985 год.

Информант Ю. Год рождения – 1967. Проживает в Швеции. В Ин-тердоме воспитывался с 1976 по 1985 год.


Баткин Л. М. Итальянское Возрождение: Проблемы и люди. М.: РГГУ, 1995. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат

по социологии знания. М.: «Медиум», 1995. С. 238-241. Библер В.С. Диалог. Сознание. Культура (идея культуры в работах

М.М. Бахтина) // Одиссей: Человек в истории, 1989: Исследования по со-циальной истории и истории культуры. М.: Изд-во «Наука», 1989.

1 Все сведения об информантах даются на момент проведения с ними интервью.


148

Брэкнер Р. Методика анализа фотографии // ИНТЕРакция. ИНТЕРвью. ИНТЕРпретация. 2007. № 4.

Бубер М. Я и Ты // Бубер М. Два образа веры. / Под ред. П.С. Гуревича, С.Я. Левит, С.В. Лёзова. М.: Республика, 1995.

Гидденс Э. Модерн и самоидентичность / Реф. Е.В. Якимовой // Совре-менная теоретическая социология: Энтони Гидденс. Реферативный сборник / Под ред. Ю.А.Кимелева. М.: ИНИОН РАН, 1995.

Девятко И.Ф. Методы социологического исследования. М.: Кн. дом «Ун-т», 2002.

Латынина Д.И. История пелагогики (История образования и педаго-гической мысли): Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2005.

Макаренко А.С. Педагогическая поэма. М.: Худож. лит., 1987. Митина И. Культурная маргинальность: концепции и процессы: авто-

реф дис. … канд. философ. наук. Ростов н/Д., 1997. Назарова И.Б. Адаптация и возможные модели мобильности сирот. М.:

Моск. обществ. науч. фонд, 2000. Преодоление трудностей социализации детей-сирот / под ред. Л.В. Байбо-

родова. Ярославль: Ярославский пед. ун-т, 1997. Светланова М.Е. Ивановский Интердом: опыт социализации

маргинализированных детей // Социол. исслед. 2006. 4. С. 136-141. Смирнова И. Дом Ивана // Будни-2, 11.2002. Доступно по адресу:

//http://www. interdom.info/pub.php?id=19 Стасова Е.Д. Воспоминания. М.: «Мысль», 1969. Школа диалога культур: идеи, опыт, перспективы / под общ. ред. В.С. Библе-

ра. Кемерово, 1993. Шюц А. Возвращающийся домой. // Шюц А. Избранное: Мир, светя-

щийся смыслом. / Пер. с нем. и англ. М.: РОССПЭН, 2004а. Щюц А. Чужак // Щюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом / Пер.

с нем. и англ. М.: РОССПЭН, 2004б. Ярская-Смирнова Е., Романов П. Идеологии и практики социального

воспитания в Советской России: повседневная жизнь в детском доме «Крас-ный городок» в Саратове, 1920-1940-е годы // Нужда и порядок: история со-циальной работы в России, XX в.: Сб. науч. ст. / Под ред. П.В. Романова, Е.Р. Ярской-Сминовой. Саратов: Научная книга: Центр социальной поли-тики и гендерных исследований, 2005.

Ярская-Смирнова Е.Р. Социокультурный анализ нетипичности. Сара-тов: СГТУ, 1997.

de Certeau M. The Practice of Everyday Life. Barkeley; Los Angeles; London, 1984. Dickie-Clark H.F. The marginal situation: A sociological study of a colored

group. London: Routledge and Hegan Paul, 1966. Mancini B.J. No owner of soil: The concept of marginality revisited on its sixtieth

birthday // International Review of Modern Sociology. New Delhi, 1988. Vol. 18. № 2. Turner J. Social Categorization and the Self-Concept: A Social Cognitive

Theory of Group Behavior // Advances in Group Process. Theory and Research / Ed. by E. Lawler. Greenwich, 1985. Vol. 2.

РАЗДЕЛ III.

«ЗАБОТА У НАС ТАКАЯ…» РЕФОРМИРОВАНИЕ И ДОСТУПНОСТЬ СОЦИАЛЬНЫХ УСЛУГ

151

Дореволюционные по форме, советские по содержанию? Образовательные реформы в годы войны и послевоенные поиски нормы∗ ________________________________ Энн Лившиц

67600600715109 History of Education 0046-760X (print)/1464-5130 (online) Original Article 2006 & Francis

квозь призму советской школьной системы, созданной в 1920-30-е годы, можно проследить развитие нового советско-го государства, прошедшего несколько стадий формирования

– борьбу за власть в годы НЭПа, индустриализацию, коллективизацию и террор. Со сменой государственных задач для молодого поколения, со-ответственно, изменилась и структура школы, и ее внешний вид, а также представление о том, каким должен быть советский школьник. Общие тенденции можно в целом сформулировать так: смещение акцента с ре-бенка-активиста на ученика, постепенное установление гендерных раз-личий в подходе к советскому школьнику, институционализация раз-личных подходов и требований по отношению к городским и сельским детям 1. Важным аспектом преобразований 1930-х годов были поиски наиболее эффективной организационной структуры советской школы.

В данной статье рассматривается период, последовавший за этими первоначальными попытками установить порядок, – военные и после- Livschiz A. Pre-Revolutionary in Form, Soviet in Content? Wartime Educational Reforms and the Postwar Quest for Normality // History of Education, Vol. 35, No. 4–5, July–September 2006, pp. 541–560. Перевод и публикация согласованы с автором и издателем. 1 Данные тенденции более подробно рассматриваются в моей диссертации: "Growing Up Soviet: Childhood in the Soviet Union, 1918–1958.” Ph.D. diss., Stan-ford University, 2006.

С

Лившиц

152

военные годы. После окончания затяжной, кровавой и разорительной Великой Отечественной войны против нацистской Германии и государ-ство, и население испытывало желание «вернуться к нормальности». Хотя многие группы населения и, разумеется, государство имели раз-личное представление о «нормальности», все соглашались с тем, что ее существенным компонентом является восстановление общественного порядка и, в особенности, контроля над детьми. Детей было необходимо вернуть в школы – туда, где им следовало находиться. После предпри-нятых в 1930-е годы попыток определить школу как законную сферу деятельности для советских детей, война сделала из школы настоящий символ «нормальности». Военные и послевоенные годы были важным (но обычно недооцениваемым) периодом в истории развития советской образовательной системы [Подробное исследование влияния войны на советскую школьную систему см.: Dunstan, 1997 1]. Школьная система, созданная реформами этих лет, просуществовала с некоторыми незна-чительными модификациями вплоть до падения режима. Структурные изменения, ставшие результатом данных реформ, отражают важные сдвиги в послевоенном советском обществе.

Реформы в совокупности с принципами финансирования отражали идеологические и экономические приоритеты советского государства: школьная система использовалась для установления и закрепления оп-ределенного образа нового советского общественного строя, характери-зующегося упрочением социальных барьеров, шла ли речь о качестве жизни, доступности образования или о других возможностях социаль-ной мобильности.

Переоценка дореволюционного наследия

К концу 1920-х годов несостоятельность системы начального и среднего школьного образования в производстве нового поколения об-разованной молодежи, способной заменить старых специалистов, про-демонстрировала чрезвычайную затратность экспериментов в образова-тельной сфере. Усилившееся в 1930-е годы внимание к школам со сто-роны государства в целом и со стороны И.В. Сталина, в частности, было лишь одной из составляющих государственной политики, направленной на укрепление системы и обеспечение стабильного воспроизводства ло-яльных, образованных кадров для реализации амбициозных государст-венных планов по индустриализации.

Одно из самых значимых изменений в развивающейся советской системе произошло в восприятии наследия дореволюционной России. Изначальное отрицание всего старорежимного сменилось постепенной – вначале неуловимой, а затем все более и более уверенной – реабили-

1 Моя работа дополняет труд Данстэна архивным материалом, который проли-вает свет на мотивы, которыми руководствовалось государство, осуществляя политику в сфере образования в данный период.

Образовательные реформы в годы войны

153

тацией дореволюционного наследия, в том числе и системы образова-ния. Так, в конце 1930-х гг. и особенно в послевоенные годы при Стали-не царская образовательная система, категорически неприемлемая ра-нее, стала образцом для реформы образования. Реабилитация проводи-лась крайне избирательно и проходила под жестким идеологическим контролем 1. Адекватное восприятие данного процесса невозможно без учета в нем роли двух личностей – Андрея Жданова, кандидата в члены Политбюро с февраля 1935, и Владимира Потемкина, наркома просве-щения с 1940 года.

Работая в Политбюро, Жданов отвечал за дела школ, став специа-листом по вопросам детства и соответствующих учреждений. Он с рве-нием выполнял долг борца за нравственность, со временем став арбит-ром моральных и идеологических норм советской жизни. Жданов в ос-новном известен благодаря своей работе в послевоенные годы, однако основы того, что впоследствии окрестили «ждановщиной», были зало-жены еще в середине 1930-х годов 2. То, что Жданов был русским пат-риотом и верил в значимость русских (т.е. дореволюционных) традиций, серьезно повлияло на последующий курс ведомств, осуществлявших «морально-идеологический» контроль.

Влияние и энтузиазм Жданова в конце 1930-х годов подтолкнули медленный процесс выработки правил поведения, обещанных поста-новлением о школах от 1935 года. Предварительный план был составлен Народным Комиссариатом Просвещения (НКП) и предоставлен Ждано-ву в январе 1941 года. Планом Жданов остался недоволен. Он даже не снизошел до прямого ответа НКП, передав свои критические коммента-рии через наркома Вячеслава Молотова 3. Вся глубина его недовольства отражена в письме Молотову, которое цитируется ниже:

Уже после того, как были написаны эти замечания, я ознакомился с правилами для учеников гимназий и прогимназий, утвержденных в 1877 г. Там очень много правильных и заслуживающих перенесений в наши правила (с существенными исправлениями) положений 4.

1 У А. Блюма в его книге есть замечательный материал о «строгой дозированности» реабилитации литературного и культурного наследия [Блюм, 2000. С. 178–179]. 2 Несмотря на акцентирование роли Сталина в этом процессе, данный термин, означающий «нетерпимость, культурную травлю и жесткую идеологию», оста-ется вполне пригодным [Gorlizki and Khlevniuk, 2004. P. 32–33]. Послевоенная деятельность Жданова в качестве борца за идеологическую чистоту и традиции уже была в достаточной мере прокомментирована историками, но его работа в том же русле в 1930-е гг. (не обязательно в той же институциональной структу-ре) также представляется очень важной, являясь своего рода тренировкой. Его рвение и активизм в данной области вовсе не означали, что он действовал не-зависимо. Скорее всего, Сталин возложил на него эти обязанности. Разумеется, человек, сделавший политическую карьеру во второй половине 1930-х годов, знал, как согласовывать свои мнения со Сталиным. 3 РГАСПИ. Ф. 77. Oп. 1. Д. 874. Л. 1–3. 4 ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 44. Д. 1088. Л. 61–62.

Лившиц

154

Молотов согласился с решением Жданова:

Тов. Потёмкину: Считаю комментарии Жданова правильными и меткими. Надо исправить ваш проект и дать в новом виде мне и Жданову 1.

Очевидно, предложения Жданова были приняты. В 1943 году на авторитет Жданова и использование им дореволюционных моделей ссылались в процессе продолжающейся ревизии правил. НКП особен-но критиковался за недочеты в установлении предписанных правил общественного поведения. Так, рекомендации по контролю за безнад-зорным посещением детьми общественных мест подкреплялись обиль-ным цитированием упомянутых ранее Правил для учащихся гимназий от 1877 года:

Ученикам гимназий и прогимназий безусловно и строжайше вос-прещается посещать маскарады, клубы, трактиры, кофейни, кон-дитерские, бильярдные и другие подобные заведения, а равно и всякого рода публичные и увеселительные места, посещение коих будет признано опасным или неприличным для учеников со сто-роны ближайшего их начальства 2.

Советские чиновники также решили, что в правилах 1877 года най-ден верный подход к девочкам, требующим дополнительного контроля:

В женских гимназиях ученицам запрещалось даже с родителями после 9 часов вечера находиться в общественных садах и парках, а также запрещалось посещение в период учебных занятий всякого рода мест развлечений. Очень правильно был поставлен вопрос о том, чтобы гимназистки вели себя достойно, им не разрешалось иметь нескромную прическу, носить излишние украшения и предъявлялось строгое требование вести себя прилично, не при-чиняя своим поведением никому беспокойства 3.

Хотя контроль за прическами не вошел в конечную версию совет-ских Правил поведения, объем допустимых заимствований из дорево-люционного опыта значительно увеличился, по крайней мере в заку-лисных обсуждениях.

Отношение к российскому прошлому в НКП поменялось во многом благодаря Владимиру Петровичу Потемкину, главному защитнику рус-ского наследия в образовательной сфере. Потемкин работал в сфере об-разования еще до революции и в первые годы после смены режима, в 1920—30-е годы он работал на дипломатической службе, а в 1940 году в возрасте 64-х лет был назначен главой Комиссариата Просвещения. Он

1 Там же. Л. 60. 2 «Правила для учеников гимназий и прогимназий Министерства Народного Образования» от 1877 г., цитируемые в отчете, представленном Совету Народ-ных Комисаров в 1943 г. [ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 44. Д. 1088. Л. 57]. 3 Там же. Л. 58–61.


155

был самым старым наркомом в истории НКП, что, разумеется, сказалось на его представлениях и идеях, которые он отстаивал. Однако важно помнить: сколь бы «старомодно» ни выглядели его идеи, они всегда по-лучали поддержку свыше 1.

В мае 1941 года Потемкин зашел настолько далеко, что был готов назвать реорганизованные школы «мужскими» и «женскими гимна-зиями», то есть использовать наименования образовательных учреж-дений царской России 2. Несмотря на то, что подобная терминология вызывала раздражение у чиновников низших уровней, Потемкин был уверен, что его предложение вызовет более благосклонную реакцию на заседании ЦК 3. Когда Жданов защищал заимствования из Правил для учеников гимназий, он ратовал за то, чтобы избирательно их перера-ботать – сохранить дух Правил, облачив его в более советские форму-лировки. Для Потемкина же подобный язык и распространенные кон-нотации слова «гимназия» препятствием вовсе не являлись. Более то-го, несколько лет спустя на Всероссийском Совещании по Народному Образованию в 1945 гр. Потемкин, обсуждая введение 11-го педагоги-ческого класса для девочек согласно «практике старой женской гимна-зии и женских институтов ведомства императрицы Марии», призвал аудиторию

…вспомнить, какой приятной являлась возможность для учениц, окончивших свою гимназию, или даже свой институт, не отрыва-ясь от родной среды, от семьи, от привычной обстановки, завер-шить среднее образование, после чего вступить в жизнь, в работу на том же самом месте 4.

Однако, как оказалось, только высокопоставленные чиновники могли обсуждать вопрос о том, в каком объеме стоит реабилитировать дореволюционную систему образования. Так, в последние годы перед войной на закрытых собраниях и заседаниях стали с теплотой вспоми-нать о различных особенностях дореволюционной школьной системы – это было частью процесса постепенной (но избирательной) реабилита- 1 Недостаточное количество материалов о Потемкине затрудняет задачу опре-делить степень его самостоятельности или «управляемости». У него был доступ к Сталину, которого не имели его непосредственные предшественники и по-следователи [См. Посетители сталинского кабинета, 1996, и ср. с подобными запи-сями более ранних периодов, касающимися Бубнова, Тюркина и Луначарского]. 2 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 3. Л. 80–81. 3 Отправляя Щербакову в ЦК исправленный проект постановления с прила-гаемыми комментариями, Потемкин написал, что он ничего не добавлял про гимназии и прогимназии, поскольку «об этом можно договориться при докла-де наших предложений в ЦК» [РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 2. Л. 111]. 4 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 69. Д. 3175. Л. 37. Казалось бы, реабилитация женских институтов, считавшихся ранее верхом ограниченности, свершилась. Однако стоит заметить, что хотя члены аудитории комментировали ряд моментов, обозна-ченных в речи Потемкина, они полностью игнорировали данную тему. Быть мо-жет, участницы совещания не были готовы вспоминать институтские радости.

Лившиц

156

ции исторического прошлого России. Появление позитивных отзывов о гимназиях и, в особенности, об используемых в них дисциплинарных методах, следует считать довольно существенным развитием. Например, в 1939 году на совещании у секретаря Ленсовета, касающемся мероприя-тий «по борьбе с детской безнадзорностью и хулиганством», один из присутствующих заявил следующее:

…Ребята любят строгую руку. ... Не нужно бояться брать кое-что из старого. Раньше по городу вечером ходил надзиратель и наблюдал за поведением гимназистов. Неплохо и теперь это применить 1.

Разумеется, это могло завести слишком далеко. Например, когда в марте 1944 года в журнале «Московский большевик» зав. Мосгороно Орлов для решения дисциплинарных проблем предложил (помимо прочего) ввести в практику советских школ карцеры, статья спровоци-ровала небольшой скандал, дошедший до ЦК 2.

Разумеется, прямое сопоставление советских и дореволюционных школ не предназначалось для публичного озвучивания. Реформа на-талкивалась и на другие ограничения. Идея Потемкина о введении униформы и чинов для учителей была отвергнута не в последнюю оче-редь из-за практических трудностей с производством подобной уни-формы 3.

Реформы военного времени

В годы войны школьная система перетерпела ряд существенных изменений, многие из которых планировались и обсуждались в 1930-е годы Война стала идеальным временем для масштабных реформ – рез-кое сокращение количества школ и учащихся упрощало проведение эксперимента. Учащиеся больше не представляли собой случайную вы-борку населения, поскольку не все социальные группы в равной мере были затронуты тяготами военного времени. Так как большая часть тер-ритории страны была оккупирована, то сократилось количество образова-тельных ведомств, которые было необходимо учитывать и извещать об изменениях. Тот факт, что внимание общества и образовательных учреж-дений было отвлечено, означал, что потенциальные реформы встретят гораздо меньше сопротивления и препятствий 4. Так, территории, осво-

1 ЦГA СПб. Ф. 7384. Oп. 18. Д. 863. Л. 8. Что делает данное заявление особенно примечательным, так это то, что именно эти особенности дореволюционной школьной жизни жестоко высмеивала популярная детская литература того времени. Фигура такого чиновника могла быть с успехом использована для демонстрации юным читателям того, насколько плох был царский режим для детей. См. на эту тему Кондуит и Швамбрания Л. Кассиля (1930, 1933) или Серебряный герб К. Чуковского (1938). 2 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 13. Л. 23–24. 3 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 21. 4 Cм., например, ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 721. Л. 3.


157

божденные от немецкой оккупации, были просто-напросто поставлены в известность об изменениях в системе образования 1.

Возможно, наиболее кардинальное изменение было введено поста-новлением о раздельном обучении мальчиков и девочек в некоторых городах (перечисленных в постановлении) с нового 1943-44 учебного года. Другое спорное изменение – запрет на социалистическое соревно-вание в школах, сделанный на основании того, что оно негативным об-разом сказывалось на внутренней динамике школы. Этот запрет был незаметно принят в годы войны (в январе 1944 года) и продолжал бес-покоить преподавателей в течение многих лет 2. Долгожданные Правила поведения были, наконец, представлены в августе 1943 года. Большин-ство прочих новых законов в сфере школьного образования в основном касалось административных изменений, призванных укрепить дисцип-лину («Об укреплении дисциплины в школах», март 1944), ввести до-полнительные механизмы контроля (например, введение удостоверений личности для учащихся) и укрепить систему академического поощрения (выпускные экзамены, изменения в системе оценок, золотые и серебря-ные медали для выпускников). Законы о приеме в школу также были изменены, в школу начали принимать не с восьми, а с семи лет, что бы-ло сделано из-за демографического спада и, возможно, отчасти для со-кращения растущего числа безнадзорных детей 3.

И литература, и пропаганда того времени изображала данный зако-нодательный «пакет» как подтверждение того, что партия со всей ответ-ственностью берет на себя обязательство улучшить жизнь детей и их обра-

1 ЦГA ИПД СПб. Ф. 24. Oп. 11. Д. 187. Л. 54; Д. 198. Л. 1; ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 44. Д. 1067. Л. 109–15. 2 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 135; Oп. 126. Д. 7; ЦГA ИПД СПб. Ф. K-598. Oп. 11. Д. 301. Л. 37. 3 Не все законы, принятые в военное время, сохранились после окончания войны. В декабре 1941 года Наркомпрос РСФСР и Наркомзем СССР совместно выпустили два постановления. Одно постановление вводило обязательное обучение сельскохо-зяйственным работам по два часа в неделю для учащихся старших классов (7-10 классы в городских школах, 6-10 – в сельских). Второе – обязательное обучение основным видам сельхозработ, «практическим навыкам для работы на севе, обра-ботке посевов, уборке урожая» для учащихся 4-6 классов [копии постановлений в РГАСПИ. Ф. M-1. Oп. 7. Д. 4. Л. 1–3]. В результате возникла необходимость введе-ния изменений в стандартные школьные программы, пример – указ НКП от 26 декабря 1941 года «О сокращении школьной программы в связи с освобождением учащихся [от] сельскохозяйственной работы» [Кузнецов, Кузнецова, 1985. С. 21, 39]. О постановлениях также см. [Кузнецов, Кузнецова, 1985. С. 26; Черник, 1984; Хитарьян, 1971. С. 52–59]. Обязательное сельскохозяйственное обучение оказалось кратковременной инновацией. После декабря 1942 этот предмет удалили из стан-дартной обязательной школьной программы. Нехватка квалифицированных инст-рукторов, низкий уровень обучения и прочие организационные проблемы послу-жили причиной упразднения курса [Кузнецов, Кузнецова, 1985. С. 31]. Осознание того, что школы не предоставляют ни общего, ни специального образования долж-ного уровня заставило чиновников снова сконцентрировать внимание на общем образовании. Примечательно, что в то же время количество трудодней для работ-ников колхозов, включая 12-16-летних подростков, увеличилось.

Лившиц

158

зование, что во время кровопролитной войны партия строит планы на грядущую мирную жизнь, заботясь о будущем детей. На Западе реформы рассматривали в качестве признака усиления консервативности советско-го строя, сложившегося и изменившегося за годы войны и готовящегося к послевоенному возрождению [Dunstan, 1997. P. 170–71; Timasheff, 1946]. Однако важно подчеркнуть, что большинство реформ, проведенных в го-ды войны, были фактически подготовлены в 1930-е годы. Раздельное обу-чение, считавшееся до войны лишь предметом обсуждения, не было про-сто теорией. В действительности предварительный проект постановления о раздельном образовании был разработан в конце весны 1941 года и должен был вступить в действие летом того же года, но был прерван на-цистским вторжением 1. Правила поведения (другая реформа, которая связана с военными годами) были обещаны еще в постановлении 1935 года, но, как было сказано, обсуждались еще несколько лет, прежде чем были, наконец, приняты.

Осознание значения реформ

Что же значили эти реформы, и как их встретило население, только оправившееся после изнурительной войны?

На людей, живущих на недавно освобожденных территориях, обру-шился целый поток реформ, и ряд новых законов их озадачил. Многих смущало раздельное образование и отмена социалистического соревнова-ния, а также возмущало платное образование в старших классах (введенное в 1940 году) [Жалобы и комментарии по поводу новых изменений см., на-пример, в РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 242; Зубковa, 2000. С. 112; Москва по-слевоенная, 2000. С. 111, 130]. Чтобы понять, почему школьные реформы так взволновали многих граждан, целесообразно будет поместить их в кон-текст, часто определяемый историками как «Большой перелом». Тради-ционно содержание модели «Большого перелома» предполагает, что го-сударство делает осознанные уступки по ряду социальных и политических вопросов, добиваясь таким образом еще большей поддержки населения и апеллируя к существующим распространенным взглядам. Однако следует различать консерватизм широких слоев населения и консерватизм пар-тийных лидеров и элиты 2. Значительная часть советского населения и, конечно, большинство тех, кто родился после революции, усвоили анти-монархическую пропаганду и верили в то, что с приходом советской вла-сти расширились образовательные возможности для них и их детей 3. 1 Проблема введения и отмены раздельного образования более детально рассмот-рена в 6 и 7 главах моей диссертации “Growing Up Soviet: Childhood in the Soviet Union, 1918–1958”. 2 [Timasheff, 1946] 3 Об одобрении советской образовательной системы теми, кто был довольно кри-тично настроен по отношению к прочим ее особенностям [Inkeles and Bauer, 1961]. Несмотря на многие проблемы и тяготы, перенесенные советской системой образования, количество школ и учащихся, поступивших в школы в 1930-е годы, резко увеличилось, что стало очень важным достижением советского режима.


159

Реальные возможности часто расходились с пропагандистскими обещаниями, и многие в то время хорошо это понимали. Тем не менее, значительная часть населения также верила в то, что дела обстояли лучше, чем до революции. Соответственно, большинство терминов, ас-социировавшихся с царским режимом, воспринималось широкими слоями населения крайне негативно и превратилось в общераспростра-ненные. Так, например, ученики, столкнувшись с непопулярными прак-тиками или решениями, часто произносили нечто вроде: «Это ведь не дореволюционная школа!» 1. Это был политически приемлемый способ выражения недовольства и иногда он использовался в официальных отчетах для того, чтобы продемонстрировать степень политической соз-нательности и осведомленности детей. Введение платного обучения в старших классах, ставшее первым очевидным проявлением тенденции возвращения к дореволюционным традициям, вызвало открытое недо-вольство у населения и стало причиной серьезной паники среди чинов-ников образования всех уровней 2.

Разумеется, большинство родителей хотело порядка и ожидало, что государство поможет им его обеспечить. Но в то время как многие роди-тели были готовы применять телесные наказания к своим детям, боль-шинство родителей – особенно те из них, на кого реформа не распро-странялась или кого она обошла стороной – проводили линию на вос-становление в советской школе системы социальных каст, которую, как утверждали, устранила революция. Когда пошли слухи о том, что в шко-лы введут раздельное обучение мальчиков и девочек, жители Москвы реагировали так: «Что это за гимназии вы вводите?», – спрашивали они 3. Люди хотели порядка, но не любой ценой. Так, «систему гимназий» (со-гласно Потемкину, гимназии – «слово, которого не стоит бояться») го-

1 Такое отношение сформировано под влиянием пионерской литературы 1920-х годов, например [Рыжов, 1925]; беллетризованных мемуаров, как, например, Кондуит и Швамбрания Льва Кассиля (издано частями в 1930-м и 1933-м соответ-ственно, и полным текстом в 1935 году); современной беллетристикой 1920-х годов, например Дневник Кости Рябцева: картины из жизни школы второй ступени Н. Oгнева (впервые опубликовано в 1926–27 годах), и 1930-х, как, например, A. Kопы-ленко, Oчень хорошо (впервые опубликовано на русском языке в 1939). Приме-ры писем партийным чиновникам, в которых дети жалуются на несправедли-вости, проводя параллель с дореволюционной ситуацией, см. в: РГАСПИ. Ф. 558. Oп. 11. Д. 727. Л. 36–54; Ф 78. Oп. 1. Д. 379. Л. 100–101. 2 В отчетах Комиссариату Народного просвещения, поступавших со всей стра-ны, отмечались «чрезвычайно плохие настроения» среди учащихся, выража-лось опасение коллективных действий со стороны учащихся и родителей (про-тесты, мероприятия по сбору средств и «организованный саботаж»), а также говорилось о неправильном поведении местных властей (сочувствие детям, не имеющим возможности платить). ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 69. Д. 2606. Л. 63–88. Обсуждение проблем, связанных с введением закона в Ленинграде, см. в ЦГА СПб. Ф. 5039. Oп. 3. Д. 418. 3 ГАРФ, ф. A-2306, oп. 71, д. 2954, л. 23. Орлов интерпретирует этот критиче-ский и в какой-то мере даже саркастический комментарий как проявление «интереса общественности к школе».

Лившиц

160

сударство не стало вводить ради блага отсталого населения и с целью получения народной поддержки. Возможно, это была уступка, но она вовсе не отвечала народным нуждам и не отражала народной воли. Ско-рее, она была введена элитами ради самих элит. Элиты эффективно шли к цели создать комфортные, привилегированные условия жизни для себя и своих детей по единственной известной им модели привилегиро-ванного существования – дореволюционной. Они широко использовали царскую школьную систему в качестве модели и дореволюционный опыт в качестве доказательства осуществимости некоторых аспектов реформы. Новая школьная система, особенно та ее часть, которая связа-на с образованием в старших классах, была царской/имперской по фор-ме, социалистической по содержанию.

Постановления, касающиеся образования, вновь возрождали чер-ты, характерные для дореволюционных школ – тех самых учреждений, которые годами очерняли после революции. Сами дети воспринимали эти постановления с удивлением, недовольством и разочарованием. Введение новых Правил поведения проходило сложно. Родители, в принципе, приветствовали попытки государства контролировать моло-дежь как в школе, так на улице, но введение новых правил в новые шко-лы вызвало серьезный протест, особенно со стороны старшеклассников. Согласно мемуарам одной ленинградской учительницы, ее ученицы бы-ли разочарованы правилами («Ведь это все то, что мы должны делать», – заявляли они), а мальчиков из старших классов особенно возмущало правило № 12 («Зачем надо преклоняться перед учителями?»). Она приводит в пример одного своего бывшего ученика, который предпочи-тал ходить без шапки под дождем, нежели снимать ее перед учителями [Ползикова-Рубец, 2000. С. 212–13]. Многие учащиеся увидели в рефор-мах возвращение к осуждаемой прежде старорежимной школе, а также то, что реформы вступали в полное противоречие с прежними принци-пами общественного поведения. Учителя также были сбиты с толку – их мнения по поводу надлежащего поведения учеников различались, они также по-разному относились к вопросам типа «какого именно поклона требовать от ученика?» 1.

1 Цитата из полугодового отчета о работе Ленгороно (без тени сарказма). К этому возрождению гимназий можно подойти с разных углов зрения. Дело в том, что сам термин «гимназия» связан не только с царскими, но также и с более широ-кими гуманистическими образовательными традициями. Однако важно отме-тить, что и сторонники, и противники возрождения традиции в большой степени концентрировали свое внимание на проблемах социализации и дисциплины, а не на гуманистическом образовательном аспекте. При обсуждении Правил пове-дения затрагивалось не содержание учебной программы – обсуждались формы пристойного общественного поведения, а также система наказаний и поощре-ний. Сравнения с дореволюционными правилами также акцентируют внимание на дисциплинарном аспекте. Учителя, обсуждая изменения, предпочитали гово-рить о «поклонах», а не об учебной программе. Те, кто вспоминал о своих гимна-зических годах, с энтузиазмом говорили о красивой форме, чувстве общности, о


161

И родители, и учителя, исходя из личного опыта, могли провести параллели с дореволюционными школами; советские дети, в свою оче-редь, могли сделать это, почерпнув информацию из книг. Многие писа-тели особое внимание уделяли историям из жизни царской гимназии, которые представляли собой подраздел мемуарной литературы. Эти книги хорошо принимались критикой, часто перепечатывались и, бла-годаря тому, что были хорошо написаны (и часто перепечатывались), пользовались популярностью среди детей. Государство представляло эти книги как литературу, содержащую ценные уроки об ошибках и неспра-ведливостях царской школьной системы, а также о ее классовом харак-тере, и очевидно, что государство видело весомую разницу между доре-волюционной системой и тем, что строилось в Советском Союзе 1.

Так как советская образовательная система переосмыслялась и трансформировалась, новое законодательство сопровождалось актив-ными фоновыми действиями. В январе 1944 года была учреждена Ака-демия педагогических наук для проведения передовых исследований с целью усовершенствования школьной системы. Важной составляющей процесса реформирования стал сравнительный анализ образовательных систем дореволюционной России, Западной Европы и Соединенных Штатов. Предварительные варианты постановлений, отсылаемые в От-дел школ при ЦК, сопровождались историческими справками, где совет-ские реформы сравнивались с практиками дореволюционных гимназий и/или образовательных систем Европы и США, и таким образом оправ-дывались.

Реформы были обусловлены желанием и необходимостью конкури-ровать с Западом в производстве образованных кадров, что особенно мо-тивировалось ущербом, нанесенным войной 2. В кулуарных обсуждениях в период с 1946 по 1951 год различные аспекты советской школьной сис-темы продолжали сравнивать с дореволюционной и европейскими систе-

преданности учебному заведению, а не об интеллектуальной среде. Вполне воз-можно, что люди, с теплотой вспоминающие о гимназии, ее суровой интеллекту-альной среде (что, в любом случае, было более свойственно для мужских гимна-зий), искренне поддерживали это постепенное возвращение к прежним стандар-там. Однако многие родители, чьи дети уже брали дополнительные уроки для поступления в высшие учебные заведения, вероятно, были не только не обрадо-ваны усилением стандартов, a скорее наоборот, встревожены подобными введе-ниями – это означало, что конкуренция среди учащихся могла только усилиться. 1 См., например: Л. Кассиль Кондуит и Швамбрания; В. Kатаев Белеет парус одинокий (1936); К. Чуковский Серебряный герб, Л. Квитко Лям и Петрик (1938); И. Василенко Волшебная шкатулка (1937) и Артемка в цирке (1939); E. Водовозова, История одного детства (1939); A. Бруштейн, Голубое и розовое (1939); E. Немирова, Качановка (1934); M. E. Штительман, Повесть о детстве (1938). В то же время стоит отметить следующее: есть основания предполагать, что в более поздних редакциях некоторых из этих книг были переработаны, возможно, для того чтобы избежать наиболее очевидных ассоциаций. 2 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 4–8, 14; ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 44. Д. 1087.

Лившиц

162

мами 1. Например, много споров в то время вызвала реформа учебной программы, следствием которой, по мнению многих, стала перегрузка в школе. Главные партийные чиновники получали по этому вопросу мно-гочисленные письма от родителей и медицинских работников, однако в течение многих лет Отдел школ при ЦК неизменно отвечал, что никакой перегрузки нет, особенно если сравнивать советскую учебную программу с программами других стран 2. Между тем разговоры о западных моделях фактически прекратились, что неудивительно, если учитывать культурные тенденции, характерные для Советского Союза в период холодной войны.

Послевоенные годы оказались важным периодом в развитии совет-ской образовательной системы. Более интенсивно стал осуществляться такой значимый принцип обучения, привнесенный реформами и став-ший частью процесса реорганизации средней школы, как распределение старшеклассников по специализированным классам 3. В результате пере-смотра учебной программы особый акцент был поставлен на нагрузку, ставшую более интенсивной и жесткой, а также большое внимание стало уделяться демонстрации превосходства русских во всех областях 4. По-следняя реформа привела к необходимости составления новых учебников, поскольку в уже существующих на тот момент чувство национальной гор-дости было проявлено недостаточно полно 5. В то же время проблема тру-дового образования, занимавшая чиновников в 1930-е годы, видимо, ис-чезла из «повестки дня». Таким образом, к концу войны советская школь-ная система становится все более и более похожей на гимназическую.

Полезно изучить структурные моменты, затронутые реформами, поскольку новые школы отражали важную смену курса, которым шло советское общество в послевоенный период. Очевидно, что советская экономика все так же держалась на работниках физического труда, ко-торым помимо общей грамотности образование не требовалось (на них, по сути, образование могло оказать пагубное влияние, вызвав желание продолжить обучение) [Попов, 2000. С. 40]. 1 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 555 (1947); Ф. 17. Oп. 132. Д. 193, 195 (1949). Одержи-мость Советского Союза западными методами образования имеет интересные па-раллели с аналогичными тенденциями в США в конце 1950-х гг., после запуска первого спутника. Многие американские методисты и политики восприняли за-пуск как знак превосходства советской образовательной системы и считали, что ее необходимо скопировать, дабы поддержать собственную конкурентоспособность [См., например, Trace, 1961; Bereday, 1960]. Хочу выразить благодарность аноним-ному рецензенту журнала «History of Education» за то, что он навел меня на мысль о подобных параллелях. 2 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 190–93, 195; РГАНИ. Ф. 5. Oп. 18. Д. 41. 3 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 13. 4 Об учебной программе и учебниках по истории см. РГАСПИ, ф. 17, oп. 126, д. 15; об учебной программе по географии см. Ф. 17. Oп. 126. Д. 21. 5 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 135 (июль 1943 года). Избирательная реабилитация русского национализма ставила перед школой многочисленные проблемы интер-претации, ср., например, «ставление [так в архиве – авт.] князя Святослава в один ряд с Зоей Космодемьянской» [как русских патриотов] [РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 516. Л. 13].


163

Это объясняет, почему платное обучение в старших классах не было отменено после войны и почему продолжался набор в профессионально-технические и ремесленные училища 1. Старшие классы средней школы вовсе не предназначались для того, чтобы ученики со слабой подготов-кой (т.е. которые не пойдут в вузы), засиживаясь за партой, лишали страну рабочей силы. На пороге войны советская школьная система столкнулась с проблемой перепроизводства выпускников средней шко-лы по сравнению с количеством мест в высших учебных заведениях 2. Война на время устранила данную проблему, которая впоследствии воз-никла вновь в 1952-53 годах, вызвав дискуссию о реформах образования 3. Учитывая потребности как в работниках физического труда, так и в выпу-скниках вузов, решение о будущем ребенка принималось довольно рано.

Проблемы реализации

Реализация новой образовательной модели было сильно осложнена военными условиями. Даже до войны здания школ реквизировались, а местные власти не имели возможности сопротивляться. Материальные проблемы, с которыми сталкивались школы еще до войны, серьезно возросли в военные годы. В начале войны школы в массовом порядке были преобразованы в госпитали. С началом эвакуации школы, нахо-дящиеся далеко в тылу, использовались для размещения эвакуирован-ных на различные сроки. Из-за того, что школьные помещения рекви-зировались на другие нужды, число учеников сокращалось 4. Но помимо реквизиций на первоочередные нужды, многие местные, а также армей-ские власти, пользуясь ситуацией, реквизировали здания и для прочих нужд – под канцелярии, общежития или даже личные квартиры, вытес-няя при этом детей 5.

1 Статистику, касающуюся профессионально-технических училищ, и ее краткий анализ в контексте рабочего класса, а не образовательной системы см. [Filtzer, 2002. P. 34–39]. Некоторых родителей продолжала волновать проблема платного обучения, особенно в плане несоответствия конституционному положению о бес-платном образовании. 2 Возникает вопрос, почему в то время советский режим ограничивал переход от среднего к высшему образованию. Разумеется, ветераны войны, имевшие привиле-гированный доступ к образованию, временно составили большую часть абитуриен-тов высших учебных заведений. Однако, по сути, с помощью ограничительного законодательства, государство отбирало тех, кого оно считало пригодными для высшего образования. 3 В 1951–52 годах, когда число кандидатов на получение высшего образования ста-ло приближаться к желаемому показателю, при обсуждении реформ системы об-разования стало использоваться новое ключевое слово – политехнизация, этому слову стали придавать необычайно большое значение после смерти Сталина. 4 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 69. Д. 2677, 2731; РГАСПИ. Ф. 88. Oп. 1. Д. 803; Ф. 82. Oп. 2. Д. 919; Ф. 17. Oп. 126. Д. 7, 15, 21. 5 Некоторые попытки местных властей вернуть потерянные здания приобретают особо трагический оттенок, если рассмотреть их в более масштабном историческом контексте. Tак в 1943 году в телеграмме из Грозного, адресованной Отделу школ при ЦК, зафиксирована жалоба на то, что Дом Красной Армии захватил здание

Лившиц

164

Такой произвол был распространен довольно сильно, и кампания по возвращению школьных помещений, начатая после войны, растяну-лась на десятилетия. Тотальное отсутствие политического и админист-ративного контроля на всех уровнях, начиная с Комиссариата (Мини-стерства с 1946 года) и заканчивая местными управлениями образова-ния и школ, сильно сказывалось на возможностях школ, которые хотели вернуть обратно отобранные здания, субсидии, отопление. Особенно сложно было вытеснить из школ армию, однако и другие организации проявляли недюжинное упорство, не желая возвращать здания 1.

Образование не было приоритетной областью финансирования до войны, и в военные и послевоенные годы ситуация также не измени-лась 2. Это привело к сильному, продолжительному дефициту практи-чески во всем – от материально-производственных ресурсов до препо-давателей. Даже когда были выделены деньги на строительство школ, эффект был небольшим из-за нехватки материальных ресурсов и до-вольно низкого положения образования в неофициальной иерархии при распределении ограниченного количества поступавших ресурсов 3. На оккупированных территориях школы были практически уничтоже-ны 4. По официальной версии событий, ущерб, причиненный немца-ми, максимально завышался, а также подчеркивалась скорость, с кото-рой советское государство смогло восстановить потери, заново отстро-ить и отремонтировать школы [О попытках нового строительства в Ле-нинградской области см. Кутузов, 1985. С. 111–13]. Но при планирова-нии субсидирования и строительства школ иногда ссылались на демо-графический кризис, который в некоторой степени уменьшал потен-циальные проблемы, связанные с недостаточно быстрыми темпами строительства. Несмотря на заявления плановиков, в первые годы по-сле войны переполненность помещений была постоянной и весьма

Дворца Пионеров. Официальное постановление предписывало им ждать, так как вскоре они должны были получить новое здание. Маловероятно, что чеченские пионеры получили обещанный дворец в Казахстане, куда и были депортированы [РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 12. Л. 27–28]. 1 Например, для того, чтобы заставить армию освободить здание школы, челя-бинским школьным чиновникам пришлось отсылать жалобу Маленкову в ЦК. К сожалению, в деле не указано решение данного вопроса [РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 7. Л. 93–95]. 2 Миф о приоритетности образования для советского бюджета поддерживался советской пропагандой и обычным слиянием категорий «запланированного», «выделенного» и «реально потраченного». 3 Например, в мае 1947 года было использовано лишь 6,9 % денег, выделенных на строительство школ в том году [РГАСПИ. Ф. M-1. Oп. 7. Д. 156. Л. 42–43]. Это как раз тот случай, когда официальная статистика расходов на образование вызывает массу вопросов. 4 В селах было разрушено 43% школ. В некоторых партизанских районах орга-низовывались собственные школы, некоторые из школ функционировали в оккупации. Описание партизанских школ в Ленинградской области (включая их учебную программу), см. в ЦГА ИПД СПб. Ф. 24. Oп. 11. Д. 180.


165

серьезной проблемой 1. Некоторое время население терпеливо ждало. Тем не менее, к концу 1940-х годов народное разочарование в темпах реконструкции выразилось в потоке писем с жалобами от родителей и от целых населенных пунктов 2. Однако если постройка школы в кон-кретном регионе не была «запланирована», то никакие петиции не помогали.

Решая проблему строительства школ, государство, в частности, пере-кладывало ответственность на другие министерства, которые должны бы-ли отстраивать школьные здания для детей своих рабочих и служащих. По сути, оплачивать расходы на строительство должен был крупнейший завод в городе, а не местный совет. Неудивительно, что такая политика не вызвала особого восторга у министерств, которые сопротивлялись ей по мере своих сил 3. Проблема строительства школ обсуждалась на XIX съезде партии в 1952 году; предполагалось, что по сравнению с прошлой пятилеткой показатели строительства сельских и городских школ повы-сятся на 70% [Сабуров, 1952. С. 35]. Судя по архивным материалам, на практике этот план в основном был сдерживающим фактором. Всякий раз, когда городской совет или другая местная организация требовала построить школу в их районе, Москва отвечала, что данное строительство не предусмотрено планом и, соответственно, невозможно 4. Широко раз-рекламированные устремления государства не подкреплялись матери-альными ресурсами 5.

Сельские школы

Война тяжело ударила по советской деревне, тем самым усугубив неравенство города и села, о чем упоминали чиновники того времени 6.

1 Жалобы на нехватку пространства и переполненность помещений см.: РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 51, 52; ЦГA СПб. Ф. 7384. Oп. 25. Д. 1471; ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 59. В 1948–49 учебном году 69,3 % школ работало в две смены. РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 365. Л. 63. 2 ГАРФ, Ф. 5446. Oп. 81. Д. 3361 (1951) (включает письмо родителей, адресованное Сталину); Ф. A-2306. Oп. 72. Д. 1459 (1952); ЦГА ИПД СПб. Ф. 24. Oп. 46. Д. 62 (1952). 3 См. список министерств, вмененные им обязанности по строительству школ и о попытках министерств освободиться от них в 1950–51 гг.: РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 367. Л. 171–72, 196–97. Несколько лет спустя оказалось, что у министерств и прочих организаций показатели строительства школ выше, чем у Министерства Образова-ния РСФСР. В 1953 году Министерство Образования СССР построило 260 школ с количеством помещений 95 980, выполнив план на 70.6%. В том же году другие министерства и организации построили 461 школу с количеством помещений 138 448, выполнив план на 92,3%. В целом, это было на 140 школ и 50 642 помещений меньше, чем было запланировано. ГАРФ. Ф. 2306. Oп. 72. Д. 3720. Л. 11. 4 Например, см. ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 86. Д. 3248, 3259; Ф. A-2306. Oп. 72. Д. 1459; ЦГА ИПД СПб. Ф. 24. Оп. 46. Д. 2. 5 Важным показателем переизбытка учеников при недостатке площадей в шко-лах была потребность проводить занятия в две, а иногда и в три смены. К 1953 году в Российской Федерации 5 801 460 школьников училось во вторую смену и 84 409 - в третью [ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 72. Д. 3720. Л. 12]. 6 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 1.

Лившиц

166

Последствием демографического кризиса стало увеличение нагрузки на самых юных граждан, что негативным образом сказалось на их возмож-ности продолжать обучение [Напр. см. Лукинский, 1978. С. 217–220; О возрастной дифференциации работников колхозов см. Вербицкая, 1992. С. 46–48]. Если в городах местные власти были заинтересованы в том, чтобы загнать детей с улицы обратно в классы, то в селе, наоборот, управляющие колхозов все еще привлекали детей к трудовой деятельно-сти и обращались к центральным властям с просьбой отложить начало учебного года.

В более поздние годы некоторые запросы были отклонены. Однако невыполнение сельскохозяйственных норм сулило куда более серьезные взыскания, чем запоздалое начало школьного года 1. Местные школь-ные чиновники разрывались между двумя противоположными требова-ниями. Столичные чиновники от образования наказывали их за то, что любой председатель колхоза мог придти и забрать учащихся на работы 2. Однако поскольку положение школ и учителей во многом зависело от великодушия местных колхозных властей, не совсем ясно, каким обра-зом школы могли удержать учеников в классах 3. Так, в 1950 году ЦК все еще получал письма от родителей с жалобами на то, что их детей ис-пользуют на сельскохозяйственных работах 4.

Сельские школы были повреждены куда более серьезно, чем го-родские, а их реконструкция проходила еще медленнее, чем в городах. В период с 1946 по 1950 год государство построило 2 601 школ для 486 000 учеников, тогда как колхозы – 14 193 школ для 1 289 000 учеников [Культурное строительство, 1956. С. 72]. Учитывая то, в каком состоя-нии находилось сельское хозяйство в послевоенные годы, понятно, что не все колхозы могли отстроить собственные школы. ЦК периодически получал от своих инспекторов тревожные отчеты 5. О налаживании сети сельских школ говорилось на многих образовательных конферен-циях и писалось во внутренних отчетах, однако практических резуль-татов не наблюдалось 6. В 1953 году большинство сельских школ оста-валось в стенах «приспособленных крестьянских хат» 7. Зачастую, если работники колхозов хотели иметь свою школу, им приходилось ее от-страивать на добровольные взносы. В период с 1945 по 1953 год «по инициативе населения» было построено 7 202 школ для 656 100 учени-ков. Недостатком таких школ было то, что они были построены не по

1 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 51 (1948). Есть также подтверждения того, что «на-циональные» области легче получали разрешение на задержку начала учебно-го года. См., например, РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 126. Д. 24. Л. 33–34, 43–44. 2 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 185 (1948). 3 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 67. Л. 43. 4 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 367. Л. 12. 5 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 367. Л. 134–36. Oп. 125. Д. 557; ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 2. Л.35; ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 82. Д. 182. Л. 10. 6 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 2. Л. 35; РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 557. 7 ГАРФ. Ф. 5446. Oп. 82. Д. 182. Л. 10; РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 367. Л. 55–59.


167

плану и не соответствовали «элементарным педагогическим и санитар-ным требованиям» 1. Дополнительная сложность заключалась в том, что «незапланированные» школы часто не обеспечивались необходимым техническим обслуживанием.

Сельские учителя жаловались на отсев, но у них не было денег для то-го, чтобы улучшить условия или кардинальным образом изменить суще-ствующую тенденцию 2. На возможность сельских детей продолжить обу-чение влияли и другие факторы, включая географическое расположение школ и неудовлетворительное состояние общежитий 3. Неудивительно, что при таких условиях качество образования было довольно низким.

В 1950 году министр образования упомянул об «отдельных очень неприятных фактах, когда кое-где появились в значительном количест-ве неграмотные люди», например, среди допризывников. Более того, почти три четверти всех второгодников в 1-4 классах приходилось на сельские школы 4.

Война привела к тому, что доступ сельских детей к школьному обра-зованию резко сократился, а качество образования ухудшилось (по сравнению с уже относительно низкими показателями 1930-х годов). Вовлеченность детей в сельскохозяйственные работы, обязательная по закону о трудоднях и частично вызванная крайней бедностью, привела к серьезному снижению образовательных возможностей, а следовательно, и шансов наладить материальное положение у данного поколения детей и молодежи. Будущее сельских детей было весьма ограничено, так как в послевоенные годы центральные власти решили сделать промышлен-ность приоритетной, по сравнению с сельским хозяйством, областью развития, а также развивать оборонный сектор в ущерб сельскохозяйст-венному, не считая нужным прилагать усилия для восстановления разо-ренного войной села.

Уровень и качество образования, которое получали сельские дети, в сочетании с увеличивающейся трудовой нагрузкой, значительно снижа-ли их возможности получить высшее образование и, соответственно, сколь-нибудь существенно улучшить качество жизни. Поскольку даль-нейших структурных изменений не предвиделось, то единственным спо-собом получить образование для сельских детей было уехать из села. В период с 1948 по 1959 год, когда общее число людей в колхозах Россий-ской Федерации сократилось на 26%, число детей сократилось на 40%. Эта информация в сочетании с

относительно высоким и стабильным уровнем рождаемости в сельской местности после войны означала, что столь заметное со-

1 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 72. Д. 3574. Л. 8. «Инициатива населения» была пре-имущественно сельским феноменом. Она, по-видимому, включала выделение средств из ресурсов колхоза, а также добровольный труд (и возможно денеж-ные взносы) колхозников. 2 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 1, 11 (1947); РГАСПИ. Ф. M-1. Oп. 5. Д. 427. Л. 40 (1950). 3 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 125. Д. 555. Л. 22–32; Oп. 132. Д. 365. Л. 59; РГАСПИ. Ф. M1. Oп. 5. Д. 427; ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 1. Л. 13, 31. 4 РГАСПИ. Ф. M-1. Oп. 5. Д. 427. Л. 8, 10.

Лившиц

168

кращение числа детей стало следствием миграции. Сокращение количества детей в возрастной группе 12-16 лет было еще более существенным – на 57,3% [Вербицкая, 1992. С. 101–03] 1.

Михаил Ломоносов, фигуру которого активно использовали в качестве символа произвола дореволюционной кастовой системы, а также в качестве примера трудолюбия и неукротимости русского духа, испытал бы серьез-ные трудности, попытавшись повторить свой путь в Советском Союзе.

Неравенство в школах

В годы войны возросла роль функционирующих школ, особенно в начальных классах, поскольку школам пришлось в большем объеме вы-полнять функции социального обеспечения. Школы должны были «за-менить родителей, стать вторым домом» 2. Хотя это походило на реали-зацию ранних педагогических идей об исключении семьи из процесса воспитания, школы не всегда могли взять на себя подобные функции. Когда послевоенная школьная система стала постепенно принимать де-тей назад, на школах отразились многие социальные и политические проблемы послевоенных лет. Уровень жизни значительной части насе-ления был все еще весьма низкий. Послевоенное восстановление, де-нежная реформа, голод, точно так же, как и разорение страны во время войны, не всех затронули в равной мере. Снижение уровня жизни в по-слевоенные годы войны нельзя целиком списать «на счет» войны. Ско-рее это было следствием идеологических и экономических приоритетов государства [Попов, 2000. С. 154].

Социальное неравенство и бедность в послевоенные годы не впи-сывались официальную картину стремительно восстанавливающегося общества. Закон об обязательном образовании все еще действовал, а школы и местные чиновники образования несли ответственность за пребывание детей в школах. Однако нищета оставалась серьезным препятствием на пути реализации закона о всеобуче. Вопрос о недоста-точном питании и плохом здоровье детей снова и снова поднимался в отчетах о настроениях населения. На одном школьном собрании в Мо-скве после доклада «Семья и школа» выступила женщина, заявив сле-дующее:

Дети не могут успешно заниматься. Они часто жалуются на голо-вокружение и усталость, потому что им не хватает жиров. Мы все ждали улучшения, но война кончилась, а улучшения в жизни не наступило [Москва послевоенная, 2000. С. 59].

Остальные родители в зале с ней согласились. В другом случае мать жаловалась на то, что

1 Отток из колхозов самых юных и одаренных имел заметное и крайне негатив-ное влияние на сельское хозяйство СССР. 2 ЦГА СПб. Ф. 7384. Oп. 17. Д. 842. Л. 87.


169

… дети многих рабочих в результате систематического недоеда-ния не успевают в учебе. Есть случаи, когда способные дети выну-ждены оставлять школу в силу того, что родители при небольшом заработке не в состоянии поддержать их здоровье [Там же. С. 126].

В особенно тяжелом положении находились матери-одиночки и вдовы погибших фронтовиков, однако в целом страдал весь рабочий класс. Даже если учителя, сталкиваясь с социальными проблемами, пы-тались помочь, у них было очень мало возможностей это сделать 1. Еще одна дискуссия на заседании коллегии в 1948 году по теме «Об органи-зации педагогического надзора за школьниками младшего возраста во внеучебное время» иллюстрирует данную проблему. Заявления участ-ников посвящены проблеме субсидирования. Учителя и руководители указывают на то, что внеучебные программы нельзя проводить, рассчи-тывая только на добровольный учительский труд.

В стране было много сирот и детей из малообеспеченных семей, ко-торые не могли, например, заплатить за вход в парк. Денежные средства на подобные цели не выделялись, соответственно, учитель или директор школы оплачивал все из собственного кармана. Некоторые отмечали, что их постоянно просили брать деньги у родителей, однако далеко не все родители были в состоянии предоставить необходимую сумму и, значит, должны быть выделены средства хотя бы на то, чтобы покрыть издержки на еду. Открытый обмен мнениями прервал министр образо-вания Андрей Вознесенский; он пожелал сменить тему, которая его раз-дражала, поскольку конкретных предложений так и не было сделано:

Все, что я услышал, так это то, что если государство не выделит допол-нительных средств, ничего не изменится. Такое выступление я счи-таю неправильным по существу. Извините, здесь проявляется прямое иждивенчество. Мы должны решать проблему даже если государство не выделяет денежные средства. В каждом микрорайоне необходимо уточнить количество детей, нуждающейся в данной программе, и вы-брать метод, работающий в этом районе. Если мы не можем найти учи-теля, выберем от 3-х до 5 лучших родителей-общественников. Что, это будет хуже, чем оставлять детей на 2-5 часов без всякого надзора? 2

Местные органы народного образования пытались привлечь сто-ронние организации для решения проблем социального обеспечения. Так, на 1951-52 учебный год была поставлена цель привлечь местные органы власти, профсоюзы и колхозы к оказанию материальной под-держки сиротам, детям инвалидов войны и прочим нуждающимся груп-пам детей, не допустив того, что дети бросят школу, не доучившись 3. Но заявления о важности предотвращения отсева из школ не подкрепля-лись материальными ресурсами. Заново реформированные школы ока-

1 См., например, РГАСПИ. Ф. M-1. Oп. 5. Д. 436. Л. 45. 2 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 71. Д. 197. Л. 13, 24–25. 3 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 72. Д. 1638. Л. 9.

Лившиц

170

зались доступны лишь детям из высших слоев советского общества. Та-ким образом, социальные барьеры (качество жизни, доступ к образова-нию, а также прочие возможности социальной мобильности) закрепля-ются в военный период и сохраняются в послевоенные годы. Отношение государства к детям показательно в плане общего переустройства обще-ства [рассмотрение типов социальной мобильности в высших слоях со-ветского общества в послевоенный период см. Duskin, 2001].


Для советского государства детство всегда являлось полем боя, на котором решалась судьба революции. В конце концов, именно дети долж-ны были со временем «встать к штурвалу корабля социалистического Отечества» 1. Их возможность это сделать зависела от того, «какое на-правление и воспитание они получат, как они подготовлены к жизни» 2. Достижения в образовательной сфере всегда использовались советским государством во внешней и внутренней пропаганде. С началом холодной войны роль школ существенно возросла.

Идеологическая чистота стала важнее, чем когда-либо. Однако в послевоенных школах заботились не только о моральной чистоте, но и об учебных достижениях. Сокращение набора в старшие классы, ставшее результатом войны, стабильно высокий коэффициент отсева и проблем-ная демографическая ситуация означали, что потребуются многие годы для того, чтобы количество выпускников старших классов достигло дово-енных показателей; и основная нагрузка ложилась на тех, кто оставался в старших классах. С началом холодной войны школы и их выпускники – образованные, лояльные советские граждане – стали еще более значимой ставкой в игре, а также доказательством советского превосходства.

Детям, отстающим в учебе, постоянно говорили о том, что, получая низкие оценки и оставаясь на второй год, они тратят государственные сред-ства – деньги, которые можно было бы вложить в проекты реконструкции, например, в строительство зданий. Такой подход оказался эффективным в отношении ленинградских детей, «вернувшихся из эвакуации и живущих в плохих условиях в общежитиях, поскольку квартир не было». В результате пропагандистской работы дети «осознали, что успеваемость не их частное дело, и что они обязаны нормально закончить школу и затем стать специа-листами, чтобы активно участвовать в выполнении плана» 3.

Выпускные экзамены были источником стресса для детей и в особо тяжелых случаях даже приводили к самоубийствам. В марте 1949 года заместитель премьер-министра Георгий Маленков был уведомлен о «серьезной ошибке», которую министр просвещения Андрей Вознесен-ский допустил в одной статье, опубликованной в журнале «Огонек», где было сказано следующее:

1 ГАРФ. Ф. A-2306. Oп. 69. Д. 3615. Л. 1. 2 Там же. Л. 1-2. 3 ЦГА СПб. Ф. 5039. Oп. 3. Д. 822. Л. 23, 26oб.


171

Советский патриотизм не отвлеченное понятие. Школьник дол-жен понимать, что для него патриотизм – это прежде всего добро-совестное отношение к своим обязанностям, строгое соблюдение школьной дисциплины. «Если ты учишься ниже своих возможно-стей, ты не настоящий советский патриот». Так обязана ставить вопрос комсомольская организация в школе 1.

Согласно авторам донесения, сказанное было педагогически и по-литически некорректной, опасной ошибкой, так как создавало волнение в школах. И как предупредительно добавляют авторы, такой подход был уже осужден в газете «Правда» в июне 1948 года в отношении заявлений наподобие «выпускные экзамены – это отчет учащихся об их добросове-стной работе за год перед народом, это проверка не только знаний, но и проверка моральных качеств ученика. Каждый ответ студента – ответ перед своей советской Родиной, перед лицом всего советского народа». Как было сказано в «Правде», такие заявления предполагают, что если ребенок неудовлетворительно отвечает на экзамене, то его/ее мораль-ный облик ставится под вопрос. Критики хотели, чтобы Вознесенскому было «указано на допущенные ошибки», а также чтобы в печать вышла статья, проясняющая данную тему 2. Этот инцидент иллюстрирует ту идеологическую обработку, которой подвергались советские школьники и согласно которой учебные достижения связаны с наличием или отсут-ствием патриотизма 3. Стоит отметить, что в недавнем прошлом дорево-люционную школу осуждали в том числе и за одержимость оценками.

От детей в послевоенные годы ожидали многого. Дети должны бы-ли оправдывать не только жертвы, принесенные ради них в годы войны, но и расходы, которые понесло ради них государство в послевоенные годы. Так же, как предшествующее поколение было призвано доказать, чего оно стоит на полях сражений, так и дети послевоенных лет должны были доказывать свою советскость за школьной партой. Частично из-за демографического кризиса, вызванного войной, частично из-за соци-альных и экономических реформ, препятствующих многим детям закон-

1 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 187. Л. 16. 2 РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 132. Д. 187. Л. 16 3 Письма с доносами были довольно обычной практикой. Комментарии Возне-сенского оказались созвучны духу послевоенных реформ. Разумеется, прини-мая во внимание политический климат данного периода, этот инцидент нельзя рассматривать как прямое подтверждение того, что чиновники осознавали рост стрессогенности в рамках школьной системы. Вместе с тем, было еще множест-во других фактов, которые могли составить хороший материал для доноса на министра образования [См., например, более поздний донос: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 187. Л. 23-29]. Тот факт, что именно это высказывание вызвало на-падки на Вознесенского, означает, что стало, по-видимому, очевидно – подоб-ные стрессогенные заявления задевали особенно чувствительных и в других отношениях лояльных советских детей [О политическом климате послевоен-ных лет см. Пихоя, 1998. С. 41–96].

Лившиц

172

чить школу, число учеников было невелико, соответственно, успех тех избранных, кто все-таки имел доступ к образованию, был особенно важен. Социальный состав данного меньшинства в то время не учитывался.

В реформах, целью которых было сделать советские школы более конкурентоспособными по сравнению с западными, использовались опыт и модели дореволюционной школы, что с энтузиазмом поддержи-вали высокопоставленные советские чиновники. Избирательная реаби-литация дореволюционного прошлого – тенденция, проявившаяся еще до войны, – и обстановка военного времени послужили хорошими усло-виями для преодоления институциальных препятствий и реализации реформ, которые встретили неоднозначную, пусть даже и молчаливую, реакцию со стороны населения. Реализация данных реформ именно в условиях военного времени способствовала дальнейшей стратификации советского общества, декларативно упраздненной ранне-советскими школами. В послевоенный период, когда Советский Союз обрел статус супердержавы, школы были одержимы оценками, а дети испытывали крайне тяжелые нагрузки. Несмотря на множество проблем, серьезные попытки обратить внимание не только на недостатки учебного плана и дисциплины, но и на ясно осознаваемую социальную несправедливость, закрепленную сталинской образовательной системой, были предприня-ты только после смерти самого Сталина.

Благодарность

Хочу выразить благодарность редакторам Энди Байфорду и Поли Джонс, анонимным рецензентам журнала History of Education и Дэвиду Кею за ценные комментарии и советы, а также Елене Ярской-Смирновой и Яро-славу Кирсанову.


РГАНИ – Российский Государственный архив новейшей истории ГАРФ – (Государственный Aрхив Российской Федерации) РГАСПИ – (Российский Государственный Архив социально-полити-

ческой истории ЦГA СПб – (Центральный Государственный Архив Санкт-Петербурга). ЦГA ИПД СПб – (Центральный Государственный архив исторических и

политических документов Санкт-Петербурга). Список источников

Блюм А. Советская цензура в эпоху тотального террорa, 1929–1953. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000

Вербицкая O. M. Российское крестьянство: oт Сталина к Хрущеву. Сере-дина 40-х—начало 60-х. Москва: «Наука», 1992.

Зубковa E. Послевоенное советское общество: политика и повседнев-ность, 1945–1953. М.: РОССПЭН, 2000.

Кузнецов И. И., Кузнецова Т. П. Юные патриоты Восточной Сибири в годы Великой Отечественной Войны. Иркутск, 1985.


173

Культурное строительство, 1956. М.: Государственное статистическое изд-во, 1956.

Кутузов В. A. Возрождение земли ленинградской. Ленинград: Лениз-дат, 1985.

Лукинский Ф. A. «Влияние ВОВ на изменение численности и состава учащихся общеобразовательных школ Сибири и Дальнего Востока, органи-зация учебы работающей части населения» // Исторические аспекты эко-номического, культурного и социального развития Сибири. Вып. 1. Новоси-бирск: Западно-Сибирский филиал АН СССР, 1978. С. 217–220.

Москва послевоенная, 1945–1947: архивные документы и материалы. Москва: Мосгорархив, 2000.

Пихоя Р. Г. Советский союз: История власти. 1945–1991. Москва: Изд-вo РАГС, 1998.

Ползикова-Рубец K. В. Дневник учителя блокадной школы. Санкт-Петербург: Тема, 2000.

Попов В. П. Экономическая политика советского государства. 1946–1953 гг. Москва; Тамбов: Издательство ТГУ, 2000.

Посетители сталинского кабинета, 1940-1941 // Исторические архивы, № 2. 1996.

Рыжов A. Красные галстуки. M.: «Новая Москва», 1925. Сабуров M. Доклад о директивах XIX-го съезда партии по пятому пяти-

летнему плану развития СССР на 1951–1955 годы. Москва: Госполитиздат, 1952. Хитарьян M. Г. Проблемы трудового воспитания и политического обуче-

ния в советской школе и педагогике в период ВОВ и в первые послевоенные годы (июнь 1941 – октябрь 1952 гг.) // Проблемы трудового воспитания и поли-тического обучения в советской педагогике и школе. Вологда, 1971. С. 52–59.

Черник С. A. Советская общеобразовательная школа в годы ВОВ. М.: Педагогика, 1984.

Bereday G. The Changing Soviet School. Boston, MA: Houghton Mifflin, 1960. Dunstan J. Soviet Schooling in the Second World War. New York: St Mar-

tin’s Press, 1997. Duskin J. E. Stalinist Reconstruction and the Confirmation of a New Elite,

1945–1953. Basingstoke: Palgrave, 2001. Filtzer D. Soviet Workers and Late Stalinism: Labour and the Restoration of

the Stalinist System after World War II. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

Gorlizki Y. and Khlevniuk O. Cold Peace: Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945–1953. Oxford University Press, 2004.

Inkeles A. and Bauer R. A. The Soviet Citizen: Daily Life in a Totalitarian So-ciety. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1961.

Timasheff N. S. The Great Retreat: The Growth and Decline of Communism in Russia. New York: E. P. Dutton & Company, 1946.

Trace A. What Ivan Knows that Johnny Doesn’t. New York: Random House, 1961.

Перевод Ярослава Кирсанова под ред. Екатерины Решетниковой

174

Всеохватная помощь при сталинизме? Советское здравоохранение и дух государства благоденствия, 1945-1953∗ _____________________________________ Крис Бартон

втор предлагает новое прочтение советской истории перио-да позднего сталинизма, выявляя в ней малозаметную тен-денцию создания государства благоденствия. Она нашла

свое проявление в послевоенной реформе советского здравоохране-ния, переходе от производственного к территориальному принципу медицинской помощи населению, доступности медицины не только рабочему классу, но и гражданским лицам, не связанным с производ-ством. В правительственных кругах эта трансформация вызвала жар-кие дискуссии, ставшие иллюстрацией борьбы двух разных принципов благоденствия – помощи трудящимся и всеохватывающей помощи. По мнению автора, торжество последнего принципа было во многом продиктовано стремлением руководителей советского здравоохране-ния найти применение огромной армии докторов в условиях послево-енной демобилизации.

Поздний сталинизм – период, не совсем подходящий для приме-нения концепции «государства благоденствия», поскольку он обычно

Расширенная версия статьи опубликована: Бартон К. Здравоохранение в пери-од позднего сталинизма и дух послевоенного государства благоденствия, 1945-1953 гг.// Журнал исследований социальной политики. Т. 5. № 4. 2007.

А

Всеохватная помощь при сталинизме?

175

ассоциируется с послевоенным хаосом, восстановлением хозяйства и мобилизацией по случаю начала холодной войны. Наиболее извест-ным эпизодом в истории советского здравоохранения 1945–1953 годов был голод 1946–1947 годов, который оказался в фокусе внимания не-которых постсоветских исследователей этого периода [Зима, 1996; Zubkova, 1998; Ellman, 2000; Filtzer, 1999; Filtzer, 2002]. На систему здравоохранения позднего сталинизма, кроме того, сильно повлияли политические репрессии, связанные с началом холодной войны, – от дела «КР», завершившегося «судом чести» в 1947 году, и до «дела вра-чей» 1953 года 1.

Напротив, классическое государство благоденствия было построено в первые послевоенные годы именно в некоммунистических странах. Наиболее известным примером этого было создание в 1948 году Бри-танской национальной системы здравоохранения, однако подобные изменения происходили по всей Западной Европе [Porter, 1994]. Рас-пространение же социальных служб в Советском Союзе ассоциируется не с первыми послевоенными годами, а с периодом правления Хрущева [Towards… 1960]. При этом сам термин «государство благоденствия» был введен для описания особых форм капитализма в работе такого исследо-вателя-компаративиста, как Госта Эспинг-Андерсен, изучавшего, в какой степени в государствах благоденствия рынок замещается социальной политикой. Хотя Эспинг-Андерсен и другие исследователи проанализи-ровали большое число режимов благоденствия, подобные формы анализа не распространяются на государственный социализм [Esping-Andersen, 1990].

В 1964 году видный советолог Алек Нов опубликовал небольшую статью под названием «Является ли Советский Союз государством благоденствия?». Нов исследовал совокупность политик социального благоденствия, в том числе в области здравоохранения, образования, жилищного и пенсионного обеспечения, социального страхования, попытавшись передать советское понимание организации разнообраз-ных социальных услуг. И хотя он не ответил прямо на свой собственный вопрос, все же он допустил существование советского государства благоденствия, выступающего чем-то вроде ансамбля этих служб. Весьма любопытно, что при этом он определил элементы этой системы – наиболее значительным из которых было здравоохранение – как возникшие при Сталине [Nove, 1964]. Данное представление Нова о здравоохранении я и буду развивать в этой статье.

1 В двух словах, дело «КР» (Клюевой и Роскина. – Пер.) – это скандал из-за утечки секретной информации о лечении рака на Запад. Он случился в начале холодной войны, повлиявшей на официальный пересмотр сложившихся в прежние годы науч-ных контактов двух советских ученых с американскими онкологами и дипломатами по причине безответственной и возможно сознательной передачи высших государст-венных секретов враждебной стороне [Есаков, Левина, 2001; Krementsov, 2002].

Бартон

176

Политика здравоохранения после войны

Расходы на советское здравоохранение из государственного бюджета выросли с 4,5 % в 1946 до 5,2 % в 1950 году [Davis, 1979]. Они были все еще достаточно скромными по сравнению с более поздними, и к тому же с 1950 года ввиду перевооружения армии на фоне войны в Корее снижались, однако из-за крайне низкой заработной платы советских врачей даже скромный рост расходов способствовал значительному росту числа докторов. Мы все знаем об огромном числе докторов в поздний советский период, но их общее количество почти удвоилось всего лишь за 8 лет – с середины 1945 по начало 1953 года. В период между 1940 и 1950 годами удвоилось и число докторов на душу населения [Здравоохранение… 1957]. В кратчайший срок советское общество ощутило переизбыток молодых докторов. К 1951 году их число на душу населения оказалось больше, чем во многих – если не во всех – других странах. Стремительный рост числен-ности медицинского персонала сопровождался изменениями в организа-ции и деятельности советского здравоохранения.

Эти перемены были поначалу почти незаметны из-за проблем с ме-дицинскими последствиями войны и компетентностью советских докто-ров. Заметную роль сыграл и усиленный политический контроль над здравоохранением. По итогам дела «КР», пагубно сказавшимся на всем высшем руководстве гражданского здравоохранения, со своего поста ру-ководителя медицинского управления Красной Армии в министерство был переведен генерал-полковник Ефим Смирнов, чтобы трудиться там в качестве политически надежного министра [Смирнов, 1989].

Однако Смирнов был весьма энергичным руководителем, и в мае 1947 года в аудитории Второго Московского медицинского института он созвал конференцию для большого числа руководителей здраво-охранения и практикующих докторов с тем, чтобы обсудить свою по-литику в отношении министерства здравоохранения. Большая часть его речи была посвящена статистическим показателям развития по-слевоенного здравоохранения. Как и следовало ожидать, советское здравоохранение в голодном 1947 году пребывало в плачевном со-стоянии. Даже информация, доступная для анализа, была скудной. Смирнов остановился на анализе ситуации с весьма высоким расхож-дением в определении заболеваний и установлении причин смерти, во-первых, между докторами в клиниках для приходящих пациентов (амбулаториях и поликлиниках) и больницах и, во-вторых, между больничными специалистами и патологоанатомами. Это говорило об очень большом количестве ошибочных диагнозов и применении не-правильного лечения, что, в свою очередь, указывало на плохую под-готовку и низкий уровень компетентности большинства советских ме-диков после войны 1.

1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 622. Л. 8–10, 15.


177

Смирнов сфокусировал свое внимание на расхождении в диагнозах между докторами из поликлиник и стационаров. Предлагаемое им решение должно было связать между собой персонал больниц и полик-линик, чтобы доктора тех и других физически работали вместе, повы-шая компетентность последних 1. В такой ситуации доктора из полик-линик с ходом времени научились бы точнее ставить диагнозы и лучше лечить приходящих пациентов.

Выбранный способ повышения компетентности докторов из поли-клиник путем вмешательства больничных специалистов был весьма знаменателен. Программа Смирнова полностью соответствовала между-народной тенденции на усиление специализации в области медицины и доминирование специалистов над врачами общей практики. Как утверж-дал Висенте Наварро, эта интеграция усилила влияние позднего стали-низма на крупномасштабную науку через расширение власти больниц и больничных специалистов над средствами, выделяемыми для клиник. Она подразумевала перетекание финансов из поликлиник в бюджеты больниц [Navarro, 1977].

Однако, что более относится к данной дискуссии, Смирнов также утверждал, что основное значение имеет качество оказываемой помощи в поликлиниках и амбулаториях, поскольку те являются самыми важными элементами советского здравоохранения. При этом он предлагал, чтобы они играли решающую роль в профилактике болезней 2 . Оба элемента этой программы были весьма ориентированы на улучшение здоровья населения в целом, о чем нам еще предстоит сказать позднее.

Как полагал Смирнов, решение этой проблемы требовало несо-размерного числа докторов к числу доступных больничных коек – и ради их последующего обучения, и ради дублирования [Смирнов, 1989]. И это был верный план, поскольку в то время как число больничных коек с 1940 по 1950 годы выросло на 25 %, число докторов за тот же период увеличилось на 75 % [Здравоохранение… 1960. С. 135].

Минздрав последовал плану Смирнова, издав осенью 1947 года и в апреле 1948 года два постановления, устанавливающих порядок взаимодействия амбулаторий и поликлиник с соответствующими боль-ницами 3. К 1949 году министерство здравоохранения опубликовало ключевой приказ № 870, утвердивший необходимость следовать предло-женной системе [Барсуков, 1957. С. 311]. И хотя в период позднего сталинизма никогда не удавалось полностью интегрировать помощь для приходящих пациентов и помощь для пациентов стационара, тем не менее к 1953 году 92 % учреждений для приходящих были связаны с больницами 4 .

1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 622. Л. 51. 2 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 622. Л. 9. 3 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1126. Л. 28–29. 4 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1126. Л. 106.

Бартон

178

Второй инициативой Смирнова было широкомасштабное нала-живание службы здравоохранения в сельской местности. Даже до войны подавляющее большинство докторов пребывало в городах, а непосредственно после войны только 20 % сельских районных центров имели трех и более докторов, в то время как 40 % имели лишь одного. Имевшиеся там больничные койки были отданы под общую практику, а хирургическая помощь могла быть оказана лишь в 29 % районных больниц [Смирнов, 1989. C. 232–233].

Смирнов бросил всю свою энергию на решение проблем сельской местности. В своих мемуарах он подчеркивал слабость сельской меди-цины в конце Второй мировой войны. Окончание же войны привело к увольнению массы молодых, недавно подготовленных медработников с воинской службы. Сопоставление этих двух явлений породило логику последующих инициатив по укреплению сельского здравоохранения, все более очевидную для министра здравоохранения. В тезисе, касающемся реформы поликлиник, он допускал, что доступные трудовые резервы – не без учета некоторой дополнительной подготовки – способны испра-вить ситуацию. После массового перемещения «медицинских кадров» в сельскую местность – процесса, который Смирнов оставил без пояснений, – можно было бы перейти к другим вопросам, таким, как обеспечение медицинским оборудованием и расширение районных больниц [Смир-нов, 1989. C. 232].

Четвертый пятилетний план в качестве одной из своих задач включал в себя меры по существенному улучшению здоровья сельского населения. Предшественник Смирнова Георгий Митерев уже объявил о массовой переброске медицинских специалистов в районные центры с тем, чтобы развивать сельское здравоохранение [Митерев, 1945. С. 2]. Поэтому Смирнов всерьез рассчитывал, что вновь прибывшие кадры всецело перестроят его работу. Многие из новых докторов были переквалифицированы в специалистов в ходе программы ускоренной переподготовки, начавшейся в соответствии с приказом Минздрава № 360 от 6 сентября 1947 года [Смирнов, 1989. С. 232].

Непрерывно издавались и другие постановления, которые выстра-ивали сельскую медицину. В одном только 1948 году эти меры включали в себя выделение значительных средств для приобретения хирургических инструментов и оборудования, особенно для неосна-щенных сельских районных больниц [Там же. С. 235]. Такая политика, ориентированная на районные центры, сводилась к распределению медицинских ресурсов в соответствие с размерами населения в районе. Например, количество коек в районных больницах определялось в зависимости от численности населения района [Там же. С. 234].

Эти новшества едва ли были чем-то неожиданным. Опять же акцент на специализированной сельской медицине вытекал из того факта, что больничные специалисты играли ведущую роль в поликлинической ин-теграции, а медицинская наука – в рамках профессиональной иерархии.


179

Однако здесь важно указать на то, как эти изменения превратили имен-но район, то есть территориальный округ, а не колхоз, в основную еди-ницу по предоставлению услуг здравоохранения.

Интеграция больниц и поликлиник и движение к модернизирован-ной сельской медицине побуждают думать о квазиуниверсальной ори-ентации позднего сталинского здравоохранения. Запаздывание же с организацией охраны здоровья на рабочем месте усиливает это впе-чатление. В связи с появлением большого числа доступных докторов за-водской здравпункт с единственным доктором в штате должен был под-вергнуться преобразованию (Ил. 1). На советских заводах здравпункты появились в больших количествах во времена первой пятилетки. Перед ними ставились всеобъемлющие задачи – от улучшения повседневной жизни рабочих, условий их проживания и питания до руководства акти-вистами, занятыми организацией санитарной помощи на заводах [Бар-суков, 1957. С. 235–236]. На практике же, поскольку они испытывали не-хватку персонала, а уровень производственного травматизма среди рабочих только что построенных заводов взметнулся до небес, здрав-пункты использовались лишь для оказания первой помощи (Ил.2).

Ил. 1. Здравпункт в Омской области, 1947.

К концу 1940-х годов в связи с большим количеством новых докто-

ров заводское здравоохранение предполагалось реорганизовать. Каж-дый из них должен был быть закреплен за отдельным участком - ма-леньким участком или какой-то группой рабочих. Этот участок должен быть достаточно небольшим, чтобы доктор мог знать всех людей лично, более хорошо их обслуживать и вести постоянное наблюдение с профи-лактическими целями. Доктора должны были войти в штат новых мед-санчастей – оборудованных стационаров с достаточным количеством коек и медицинского персонала.

Бартон

180

Ил. 2. Машина скорой помощи г. Куйбышев. 1935 г.

В то время как медсанчасти удостаивались большего внимания и

похвалы, существующие здравпункты по большей части подвергались нападкам многих медицинских чиновников. По сравнению с медсанча-стями, здравпункты испытывали серьезную нехватку оборудования, и даже самый талантливый доктор там не мог многого сделать 1. Работа в одиночку в здравпункте или сельском врачебном участке для компе-тенции доктора, безусловно, была губительной. Коллективная работа воспринималась как решение всех проблем 2. Смирнов утверждал, что близость докторов из здравпункта к производству не влияла на точ-ность поставленных ими диагнозов, которая была не выше, чем у вра-чей из амбулаторий 3. В Минздраве преобладала точка зрения, что док-тор имеет более полный клинический опыт именно вне здравпункта, да и работается там лучше 4.

Основное недовольство здравпунктом было вызвано ощутимым па-дением авторитета доктора на данном рабочем месте. В сущности, Смирнов рассматривал доктора из здравпункта в роли просителя, умоляющего ди-ректора завода избавиться от сквозняков или снизить количество опасных газов в заводском цехе. Он был убежден в неэффективности отдельно взя-того медицинского работника в пределах заводской иерархии 5.

В цветистых выражениях Смирнов обозначил и другие недостатки здравпунктов. Он сравнил «профилактику», предпринимаемую докто-ром из здравпункта, с тем, как дворник посыпает песком обледенелую дорожку. К тому же, фокусируя свое внимание на заводских цехах, эти доктора растеряли знания об этиологии и причинах заболеваний и ста-

1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 72–73. 2 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 985. Л. 15. 3 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 730. 4 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 985. Л. 16. 5 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 731.


181

ли «горе-терапевтами». Следовательно, назначать докторов в здрав-пункты – пустая трата ресурсов. Докторов, связанных с рабочим местом, следовало бы организовать как участковых (территориальных) врачей и не побуждать их сосредоточиваться на заводских цехах 1. В результате здравпункты должны были утратить свое значение, поскольку доктора отзывались из них, и их место занимали фельдшеры. Одновременно с этим должны были вводиться медсанчасти, чтобы не утратило значение само заводское здравоохранение.

Ил 3. Медсанчасть Челябинского тракторного завода, 1968. В действительности возник разрыв, поскольку доктора покинули

здравпункты быстрее, чем были открыты медсанчасти (Ил. 3). Эта про-блема всплыла в апреле 1952 года на встрече Смирнова с чиновниками из Всесоюзного Центрального Совета Профсоюзных Союзов. Секретарь ВЦСПС Соловьев утверждал, что здравпункты зачастую оказались в со-стоянии хаоса, поскольку заведование ими стало делом низкостатусного медицинского персонала 2. Здравпункты представляли собой в целом важные учреждения, когда были укомплектованы докторами, так как доктора из здравпунктов были заняты борьбой с производственным травматизмом и профессиональными заболеваниями, профилактиче-ской работой на своем участке, организацией медицинского обследова-ния работников и систематическим санитарным просвещением 3. Пред-седательствующий на встрече Кузнецов резюмировал неудовлетворен-ность профсоюзов сложившейся ситуацией: здравпункты, несмотря на 1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп.1. Д. 943. Л. 72–73. 2 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 62. 3 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 717.

Бартон

182

их «средневековую» отсталость, следовало бы сохранить, если гаранти-ровалось присутствие доктора на предприятии. Хотя квалификация доктора и могла оказаться под вопросом, обычно они работали два или три года в самом заводском цехе 1.

Ввиду промедления с созданием медсанчастей, руководство ВЦСПС жаловалось, что с тех пор как начались проводимые Смирновым измене-ния, на большинстве предприятий не было докторов. Профсоюзные чи-новники с негодованием сообщали, что 90 % промышленных предприятий оказались без медсанчастей, из-за чего 85 % заводских рабочих и служащих вообще не обслуживались медсанчастями 2. Из-за перехода здравпунктов от докторов к фельдшерам или их полного закрытия большинство пред-приятий оказалось без профессиональной медицинской помощи и долж-но было иметь дело с медицинскими работниками среднего звена 3.

Принципы советского медицинского обеспечения

В сложившейся ситуации были поставлены на карту принципы со-ветского здравоохранения. На это намекал в своем захватывающем, но коротком и без ссылок, пассаже Майкл Кейзер, много лет назад описав-ший, как в конце 1940-х годов произошел сдвиг от «индустриального принципа» в здравоохранении к «районному принципу» [Kaser, 1976. P. 42]. По-видимому, мягкий «районный принцип» (участковый прин-цип), иначе говоря, предоставление медицинских услуг на территори-альной основе, уходил корнями в хорошо известную историю медицин-ского подвижничества земского движения. Для того чтобы земская сис-тема эффективно противодействовала всевозможным эпидемиям и ос-лабляла недоверие между сельскими жителями и врачами, медицин-ское обслуживание было сделано совершенно бесплатным, а для того чтобы охватить всю сельскую местность, было создано большое количе-ство маленьких клиник. Это и были две составляющие «районного принципа», сформировавшего суть ранних представлений об общест-венной медицине. В России с самого начала систематическое обслужи-вание, воспринимавшееся как синоним здравоохранения, было тесно связано с идеей массового доступа к бесплатному здравоохранению 4.

Бесплатное обслуживание и массовый охват подразумевали теорию социального гражданства. Земская система предвосхитила создание законодательно оформленной национальной системы здравоохранения. Присутствовали и другие мотивы: земские врачи руководствовались желанием достичь большего медицинского профессионализма, который, как они думали, им могла обеспечить такая система [Frieden, 1981. P. 103– 1 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 739–740. 2 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 680–681. 3 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 644–646. 4 Этот участковый принцип был более значительным, чем ранняя западная «ок-ружная медицина», занятая исключительно общей санитарией.


183

104]. Весьма важно, что земская система предложила профилактический принцип в дореволюционном здравоохранении.

Основным элементом советской теории общественного здоровья стала профилактика. В соответствии с этим в социально-гигиенических проектах 1920-х годов проводился участковый принцип, а для оказания бесплатной помощи на географической основе организовывались диспансеры.

Однако к началу 1930-х годов применение участкового принципа, в сущности, прекратилось. Здравоохранение было увязано с экономии-ческими задачами, что еще недавно критиковалось как реакционная практика. Социальная гигиена не была забыта, но горизонты советского здравоохранения сильно сузились – от внимания к жизни пациентов на всей ее протяженности до времени их пребывания в заводском цехе. С началом первой пятилетки службы здравоохранения были реорга-низованы в интересах производства. В области здравоохранения план «исходил из принципа дифференцированного медицинского обслужи-вания отдельных групп населения в соответствии с их ролью в соци-алистическом строительстве» [Барсуков, 1957. С. 234]. Тем самым всякое утверждение относительно общедоступности здравоохранения отбрасы-валось или, по крайне мере, откладывалось на более позднее время.

Между тем привязанность здравоохранения, как и всего остального, к производству стала скользким местом, и этот план был заменен еще более крайним вариантом – переключением здравоохранения на преиму-щественное обслуживание ведущих групп работников промышленности и сельского хозяйства [Барсуков, 1957. С. 228–254]. С точки зрения раз-мещения медицинского персонала, многие доктора должны были быть распределены в узловые пункты производства – в город и деревню [Там же. С. 228–254]. Этот принцип получил в русском языке различные названия, например, «принцип распределения докторов в промышленные районы». Однако обычно он описывался как производственный принцип 1.

Мнимый баланс города и деревни был сразу же и явным образом нарушен во имя заботы о здоровье занятых в промышленности. Высоко ценимый до этого момента диспансер неожиданно оказался несоот-ветствующим требованиям времени, поскольку он не был обращен «лицом к промышленности», обслуживая географический регион, а не производственное предприятие [Владимирский, 1931. С. 12]. Пятая пяти-летка заменила диспансеры здравпунктами, организованными в завод-ских цехах [Барсуков, 1957. С. 235–236].

Производственный принцип в здравоохранении более всего ассо-циируется с первой пятилеткой, но он никогда формально не был отме-нен (Ил. 4). Например, сталинская Конституция 1936 года содержала в себе противоречие в вопросе о доступности здравоохранения, обещая медицинское обслуживание всем «трудящимся» и поистине библейские казни всем другим [Конституция… 1938. С. 8, 21].

1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1116. Л. 198.

Бартон

184

Ил 4. Рабочие Владимирского завода, 1943.

Как эти два принципа существовали после 1945 года? Участковый

принцип, по крайне мере на уровне программных заявлений, был возрожден в послевоенное время и даже раньше. Третья пятилетка ставила обширные задачи и направляла все больше ресурсов в боль-ницы и «санитарное просвещение», поскольку предыдущий интерес здравоохранения к промышленному производству ослаб [Барсуков, 1957. С. 273]. Оба элемента программы Смирнова, действительно, не были инициированы им самим: интеграцию поликлиник и больниц впервые предложил в 1938 году Минздрав (тогда Наркомздрав), но она была отложена из-за войны, в то время как стремление к крепкой сельской медицине также датируется этим периодом 1.

Приоритетными областями охраны здоровья во время четвертой пятилетки были строительство больниц, санаториев и снабжение меди-цинскими средствами – лекарствами, инструментами и протезами 2. Две из трех перспективных задач четвертой пятилетки в области охраны здоровья включали в себя специализированную медицинскую помощь в сельской местности и повышение общего качества здравоохранения для всего населения.

Борьба принципов благоденствия

Удалив докторов из здравпунктов, но запоздав с их перемещением в медсанчасти, Смирнов получил поддержку и одновременно столк-нулся с критикой, и это противоречие со здравпунктами оказалось бо-лее значимым, чем текущие проблемы. Отражением обостренного вос-приятия проблемы здравпунктов был тот факт, что обращение Смир- 1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д.943. Л. 62. 2 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 309.


185

нова от 19 декабря 1951 года, касающееся этого, было удалено из архив-ных записей 1. Комментарии со стороны приверженцев этих принципов отражали как реальные изменения в организации советского здраво-охранения, так и перспективы, которые должны были ожидать совет-скую систему медицинского обеспечения.

Прежде всего, чиновники ВЦСПС набросились на медсанчасти как структуры, совершенно не способные соответствовать профилактиче-скому принципу советского здравоохранения. Соловьев доказывал, что они были ничем не лучше, чем здравпункты, поскольку доктора из мед-санчастей были увлечены процессом интеграции поликлиник и больниц. Рабочее время докторов было занято разными проблемами, в результате чего у них было всего 10–12 часов в месяц для работы на своих участках, и они не успевали заниматься организацией эффективной профилактики и диспансерного наблюдения 2. Председатель профсоюза медицинских ра-ботников Ильина усмотрела, что в медсанчастях рабочий график докто-ров складывался таким образом, что они не могли как следует изучить ни условия производства, ни возможности для профилактики 3.

Сами доктора были уволены с производства, поскольку отныне они обслуживали население всего района. Промышленные рабочие, как и ос-тальное население, должны были проводить много времени в очередях у кабинетов врачей 4. Соловьев жаловался, что знания докторов об усло-виях труда на производстве были слабыми и продолжали понижаться в ходе реализации смирновской программы, названной «отрывом докто-ров от промышленных предприятий и производства» 5. Профессор Ли-берман из Свердловского медицинского института красноречиво уверял, что забота о здоровье промышленных рабочих была хуже, чем о здоровье домохозяек, приходивших в районные поликлиники 6.

Явные сторонники производственного принципа нашлись даже в Минздраве. В своем докладе об очевидном ухудшении здоровья заво-дских рабочих представитель Минздрава Булкина открыла основную причину этого: руководство здравоохранения не дифференцировало ме-дицинское обслуживание для рабочих ведущих отраслей промышлен-ности и остального населения 7.

Некоторые считали, что процесс укрепления здоровья рабочих попросту выходил за рамки сопровождающего его промышленного производства и тем самым обеспечивал им позицию привилегирован-ной социальной группы. Ильина утверждала, что многие из сущест-

1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 985. Л. 17. Нумерация листов в стенографическом отчете пе-рескакивает с 17 на 52, то есть листы с 18 по 51 были удалены. 2 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 680–681. 3 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 680–681. 4 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 717. 5 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 720. 6 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1041. Л. 90. 7 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1119. Л. 169.

Бартон

186

вующих медсанчастей нарушали «фундаментальный принцип льгот-ного лечения промышленных рабочих», открывая свои двери всему населению окружающего района 1. Глава Наркомздрава Российской Федерации Третьяков говорил об «исключительной ответственности» докторов по отношению к промышленности в ноябре 1945 года: «У нас есть моральное и юридическое право отправлять докторов на заводы и шахты. Но у нас нет морального права отправлять их из городов в де-ревни» 2.

Третьяков несколько раз высказывался в поддержку льготного здравоохранения для промышленных рабочих. Во время его непродол-жительного правления в 1953 году в качестве союзного министра здра-воохранения он поддерживал новые типы клинических учреждений на заводах с целью повышения качества медицинской помощи, сокраще-ния рабочего дня на предприятиях, увеличения продолжительности от-пусков для некоторых категорий рабочих, увеличения в два раза про-должительности перерывов на обед, роста на 15–20 % заработной платы медицинского персонала в учреждениях, занятых обслуживанием про-мышленных рабочих, чтобы привлечь и удержать самых квалифициро-ванных докторов 3.

Идеи приверженцев производственного принципа были во многом предсказуемыми. Так, глава управления по обслуживанию рабочих про-мышленных предприятий настаивал, что ради улучшения своей работы и продолжения льготного лечения промышленных рабочих доктор из медсанчасти вовсе не должен становиться участковым врачом 4. Другая идея состояла в том, что большинство докторов – «эти превосходные кадры», – следуя производственному принципу, должны быть заняты обслуживанием промышленных рабочих и служащих 5.

Дисфункция благоденствия?

Но имел ли какие-то реальные последствия частичный уход меди-ков из заводских цехов? Многие приверженцы производственного принципа считали, что итоги были весьма плачевными и даже многие их оппоненты явно или открыто соглашались с их точкой зрения.

Ближайшим поводом этого было явное ухудшение показателей за-болеваемости по данным профсоюзов. К концу 1940-х годов те, кто нес главную ответственность за охрану здоровья промышленных рабочих и, в конечном итоге, за их производительность труда, забили тревогу, опа-саясь ухудшения в статистике заболеваний в отдельных отраслях про-мышленности. С 1949 года и до конца эпохи позднего сталинизма, и да- 1 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 680–681. 2 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 518. Л. 172. 3 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1119. Л. 171–172. 4 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 985. Л. 11–13. 5 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1041. Л. 86.


187

же позднее, рабочие в ключевых отраслях, как выяснилось, потеряли значительно больше дней из-за болезни, чем в предыдущие годы 1.

Однако реальная ситуация сильно отличалась от данных, предос-тавленных профсоюзами. Подводя итоги своего противостояния со Смирновым в апреле 1952 года, Соловьев резко и открыто заявил, что, как правило, по сравнению с учреждениями, занятыми исключительно обслуживанием заводских рабочих, те, что открыты для всего населе-ния, при одних и тех же заболеваниях предоставляют более про-должительный отпуск по болезни 2. Было отмечено, что в медсанчастях такой отпуск был короче, поскольку доктора там лично знали работни-ков (в отличие от обычных учреждений), условия их труда и то, как лучше поступать в случае временной нетрудоспособности 3.

Ил 5. Детские ясли-сад, 1933.

Также данные о заболеваемости не учитывали отлучки на работе,

мотивируемые проблемами со здоровьем, которые не были, строго го-воря, болезнями. Например, существовал весьма заметный рост числа женщин детородного возраста, получавших освобождение от работы по причине заболевания 4. Однако это происходило не потому, что они са-ми оказывались больными, а из-за необходимости присматривать за своими маленькими детьми. Поскольку же дети более склонны к болез-ням, чем взрослые, то последние чаще отсутствовали на работе (Ил. 5). Как сказала Булкина, причины явного роста уровня заболеваний были очень разными, при этом она поспешила добавить, что недостаточные финансовые вложения в детские ясли со стороны министерств про-мышленности усугубляли эту ситуацию 5. И вот итог этой относительно- 1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 1 и об. 2 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 714. 3 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1041. Л. 42. 4 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1119. Л. 170. 5 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1119. Л. 170.

Бартон

188

сти в трактовке данных, предоставленных профсоюзами: в то время как с 1949 года показатели здоровья рабочих стали хуже, руководители сис-темы здравоохранения, отстаивающие интересы производства, рапор-товали о том, что показатели здоровья всего населения улучшились 1.

Интеграция больниц и поликлиник также подверглась критике ввиду плохих показателей по здоровью. В мае 1952 года Соловьев утвер-ждал, что ошибки в диагнозах, поставленных докторами из поликлиник, продолжались, несмотря на интеграцию. В отдельных городах спе-циалисты из больниц опровергали диагнозы докторов из клиник в 20–30 % случаев для таких болезней, как малярия и ревматизм. Продол-жающиеся же ошибки со стороны больничных докторов были вызваны их перегрузкой в работе с амбулаторными пациентами 2.

В ответ на это Смирнов просто отмечал, что несколько лет назад расхождения были намного выше 3. Другие руководители Минздрава указывали, что благодаря уменьшению расхождений между диагнозами у амбулаторных и стационарных больных интеграция сказалась на улучшении охраны здоровья в городах с тяжелой промышленностью: например, в Кемерово разница снизилась с 24 % в 1949 году до 11,8 % в 1950 году, в Сталинске с 30 % в 1949 году до 8,7 % в 1950 году 4. В объе-диненной больнице Шаумяна в Баку расхождение в диагнозах, ха-рактерное для больниц и поликлиник, составляло в терапевтическом отделении больницы 15 % по сравнению с 32 % в 1948 году 5.

Смирнов и другие чиновники считали, что его «клиническая рево-люция» оказывала положительное воздействие на качество здравоохра-нения. Восторженные статьи в газетах заявляли, что специалисты из больниц и поликлиник так слаженно работали вместе, как если бы это один доктор заполнял собой две позиции [Бейлин, 1948. С. 3]. Смирнов сам возвещал статистику, которая показывала крутой спад количества ошибок в диагнозах, поставленных поликлиниками. В заключительной главе своих мемуаров он приводил множество свидетельств из больниц и поликлиник по всей стране, а также указывал на удивительные улуч-шения в статистике здоровья, включая резкое падение уровня общей смертности [Смирнов, 1989. С. 421].

Мария Ковригина, предшественница Смирнова на посту министра здравоохранения, несмотря на критику в его адрес, соглашалась, что ин-теграция имела успех. Разница в диагнозах для амбулаторных и стацио-нарных больных была сокращена. Более того, благодаря «взаимодейст-вию» с больничными специалистами, доктора из амбулаторий улуч-шили свои познания в технике и лечении. Хотя лишь 20 % всех терапев-тов самостоятельно могли делать рентген грудной клетки, в объединен- 1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 45. 2 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 719. 3 ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 24. Д. 1051. Л. 719. 4 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 88. 5 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 943. Л. 89.


189

ных учреждениях его выполняли уже 61,5 % терапевтов. Из 18 % тера-певтов, которые могли читать электрокардиограмму, 82 % терапевтов выучились этому вследствие интеграции. 53 % терапевтов благодаря ра-боте в объединенных институтах научились переливать кровь, и почти 88 % всех терапевтов были способны выполнить эту процедуру 1. В свою очередь, хирурги также получили выгоду от интеграции, поскольку мно-гие работали с приходящими пациентами. Благодаря интеграции боль-шое число их стало экспертами в таких специфических операциях, как, например, удаление аппендицита 2.

Дух послевоенного государства благоденствия

Открытость основополагающих принципов советского медицин-ского обеспечения, как и связанная с ними реорганизация системы снаб-жения медицинских учреждений в 1945–1953 годах, подразумевает не-которые изменения советской государственной модели в период позднего сталинизма. Чтобы должным образом говорить об этом, сле-дует разобраться с концепциями государства благоденствия при рыноч-ном капитализме. В концептуальном плане критерием для меня высту-пает совокупность работ, анализирующих весь диапазон форм социаль-ной политики в послевоенных государствах благоденствия. В работе Эспинг-Андерсена изображаются три рода таких форм: основанная на поддержке нуждающихся, ориентированная на помощь работающим и всеохватывающая [Esping-Andersen, 1990]. Это было улучшенной вер-сией концепции Ричарда Титмусса, разработанной в середине XX века, который выделял три рода режимов благоденствия: фискальный, про-фессиональный и универсальный. Позднее Титмусс изменил эти харак-теристики, хотя в основном они остались теми же: резидуальный, эко-номический и универсальный. Первый режим, минималистский, пред-лагал социальную помощь только тогда, когда все прочие эконо-мические и социальные институты не могли больше ее обеспечивать, второй оказывал социальную помощь на рабочих местах и был ориен-тирован на осуществление экономической поддержки, тогда как третий, максималистский, полностью отделял социальные службы от экономи-ческой сферы и был направлен на достижение справедливости через распределение [Titmuss, 1959. P. 34–55].

Производственный и участковый принципы были близки двум из трех моделей государства благоденствия Титмусса и двум из трех форм Эспинг-Андерсена 3:

1 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1126. Л. 25. 2 ГАРФ. Ф. 8009. Оп. 1. Д. 1126. Л. 25–26. 3 Майкл Райен замечает, что Ричард Титмусс довольно давно идентифицировал «мо-дель» советского социального обеспечения как ориентированную преимущественно на поддержку трудящихся, передовиков производства и работающую меритократию – хотя Титмусс никогда открыто не указывал на Советский Союз как прекрасный при-мер своей модели [Ryan, 1978. P. 110].

Бартон

190

участковый принцип может быть в какой-то мере синонимом для всеохватности, в то время как производственный принцип можно рассматривать как экстремальную версию модели благоденствия для советских трудящихся 1.

В широком понимании «государство благоденствия» часто отожде-ствляется только со всеохватностью. Это не верное понимание, тем не менее всеохватность с ее коннотациями включенности и равенства дос-тупа к социальным программам представляет максималистский, легко узнаваемый вариант государства благоденствия XX века. Начиная с То-маса Маршалла и продолжая современными феминистскими исследо-ваниями, существование государства благоденствия тесно связано с со-циальным гражданством, а следовательно, с универсальностью помощи и вопросами включения и исключения из нее [Marshall, 1950. P. 10–85; Pateman, 1988. P. 231–260; Gordon, 1994].

То, что экспансия позднего сталинского здравоохранения напо-минала стремление к такого рода всеохватывающему идеалу, должно быть принято с оговорками. Прежде всего, профилактическая меди-цина – другой ведущий принцип советской системы здравоохранения – лучше всего работает тогда, когда имеет дело с большим количест-вом населения. При этом, как мы увидели, большинство изменений послевоенных лет, в частности развитие амбулаторной помощи, име-ли место вследствие повышения престижа медицинской науки и воз-вышения больничных специалистов над врачами из поликлиник. Кроме того, как показали нападки на заводские здравпункты, совет-ские доктора были просто заинтересованы в восстановлении и усилении их профессионального авторитета. Самый сильный аргумент против всякой манифестации «социального гражданства» оказался связан с сельской местностью. Несмотря на то, что колхозники были обеспече-ны медицинским обслуживанием, улучшенным на территориальном уровне, они оказались лишены других социальных прав, в частности права на пенсию, а также такого фундаментального права, как право на свободное передвижение.

Несмотря на эти оговорки, в период позднего сталинизма обыч-ное население на практике получило более широкий доступ к здраво-охранению. Существуют некоторые признаки того, что уже тогда было сформулировано понятие социального гражданства. Когда закончилась война, и начало холодной войны сделало упоминания о нем непопу-лярными, руководители советской системы здравоохранения вплоть до предшественника Смирнова Георгия Митерева открыто апеллировали к примеру земской медицины как модели для восстанавливаемого

1 Для Соединенных Штатов, где «благоденствие» и «государство благоденствия» обладают строго негативными связями с минималистской программой, верно как раз противоположное. Американцы обычно не рассматривают универсальную со-циальную безопасность как программу благоденствия.


191

сельского здравоохранения [Митерев, 1945. С. 2]. Земская медицина не только подразумевала форму социального гражданства, сама ее программа «всеохватывающей помощи» доказывала существование социального гражданства как одной из возможных мотиваций наряду с другими (Ил. 6).

Несмотря на глубокую двойственность «всеохватности» в период позднего сталинизма, то, что до 1953 года Советское государство хотя бы отчасти смогло быть переориентировано на модель благоденствия, в действительности подкрепляется улучшениями в охране здоровья на рабочем месте. Переход от здравпунктов к медсанчастям, не завершен-ный, однако, к 1953 году, состоял в движении от режима экономиче-ского развития, который экономил скудные ресурсы здравоохранения, содержа единственного доктора на заводе, к режиму благоденствия, ко-торый в изобилии расточал медицинский персонал, оторвав его от за-вода и направив на отдельное, самостоятельное рабочее место. Понятно, что Советский Союз пересекал «порог благоденствия» в начале 1950-х, по крайне мере по отношению к здравоохранению. То, что охрана здо-ровья промышленных рабочих имела столь сильную поддержку в поли-тических и интеллектуальных кругах вплоть до 1953 года, и то, что это стало официальной политикой при Третьякове в 1953 году, а затем при Ковригиной 1953–1957 годах, само по себе не опровергало аналогию с западными режимами благоденствия. Различия касались лишь формы режима благоденствия.

Ил 6. Мать и дитя. Плакат военного времени.

Бартон

192

В целом, период 1945–1953 годов выглядит не подающим никаких надежд для анализа государства благоденствия по причине огромных проблем со здоровьем у населения в некоторых регионах, из-за голода, повсеместного плохого питания, последствий политических чисток вре-мен холодной войны, милитаристского и авторитарного характера ме-дицинского управления. Всегда опасно переносить западные аналогии и концепции на советскую историю, а перенос термина «государство благоденствия» на поздний сталинизм, на первый взгляд, кажется весьма странным. Однако именно из-за подобных ассоциаций анализ послевоенной социальной политики в системе здравоохранения оказы-вается наиболее интересным.

Список литературы

Барсуков М. И. Очерки истории здравоохранения СССР. М.: Медгиз, 1957.

Бейлин П. Об ответственности врача: заметки инспектора // Меди-цинский работник. 1948. 27 октября. С. 3.

Владимирский М. Здравоохранение на пути к производству. М.; Л., 1931. Государственный Архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Есаков В. Д., Левина Е. С. Дело КР. Суды чести в идеологии и практике

послевоенного сталинизма. М.: ИРИ РАН, 2001. За медицинские кадры. 1947. 28 марта. С. 1. Здравоохранение в СССР: Статистический справочник. М.: Госстат-

издат, 1957. Здравоохранение в СССР: Статистический сборник. М.: Госстатиздат,

1960. Зима В. Ф. Голод в СССР 1946–1947 годов: происхождение и послед-

ствия. М.: ИРИ РАН, 1996. Конституция и конституции союзных республик. М.: Юридическое

изд-во НКЮ СССР, 1938. Митерев Г. А. Задачи здравоохранения в послевоенный период // Ме-

дицинский работник. 1945. 24 мая. С. 2. Смирнов Е. И. Медицина и организация здравоохранения. М.: Ме-

дицина, 1989. Davis C. The Economics of the Soviet Health System: An Analytical and His-

torical Study, 1921–1978. PhD. diss., Cambridge University, 1979. P. 71. Ellman M. The 1947 Soviet famine and the entitlement approach to famines

// Cambridge Journal of Economics. 2000. Vol. 24. P. 603–630. Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. Princeton:

University Press, 1990. Filtzer D. Soviet Workers and Late Stalinism: Labour and the Restoration of

the Stalinist System after World War II. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

Filtzer D. The Standard of Living of Soviet Industrial Workers in the Im-mediate Postwar Period, 1945–1948 // Europe-Asia Studies. 1999. Vol. 6. P. 1013–1038.

Frieden N. Russian Physicians in an Era of Reform and Revolution, 1856–1905. Princeton: University Press, 1981.


193

Gordon L. Pitied But Not Entitled: Single Mothers and the History of Wel-fare, 1890–1935. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1994.

Kaser M. Health Care in the Soviet Union and Eastern Europe. London: Westview Press, 1976.

Krementsov N. The Cure. A Story of Cancer and Politics from the Annals of the Cold War. Chicago: University of Chicago Press, 2002.

Marshall T. H. Citizenship and Social Class // Citizenship and Social Class and Other Essays. Cambridge: Cambridge University Press, 1950. P. 10–85.

Navarro V. Social Security and Medicine in the USSR: A Marxist Critique. Lexington: D.C. Heath, 1977.

Nove A. Is the Soviet Union a Welfare State // Readings in Russian Civili-zation. Vol. III. / Ed. by Thomas Riha. Chicago: University of Chicago Press, 1964. P. 45–56.

Pateman C. The Patriarchal Welfare State // Democracy and the Welfare State / Ed. by Amy Gutman. Princeton: Princeton University Press, 1988. P. 231–260.

Porter D. (Еd.). The History of Public Health and the Modern State. Lon-don: The Wellcome Institute, 1994.

Ryan M. The Organization of Soviet Medical Care. Oxford: Basil Blackwell, 1978.

Titmuss R. The Social Division of Welfare: Some Reflections on the Search for Equity // Essays on ‘The Welfare State’. New Haven: Yale University Press, 1959. P. 34–55.

Towards a «Communist Welfare State»? Social Welfare in the USSR // Problems of Communism. 1960. January-February. Vol. 9. P. 1–10.

Zubkova E. Russia after the War: Hopes, Illusions and Disappointments, 1945–1957. Armonk, New York: M.E. Sharpe, 1998.

Пер. с англ. Дмитрия Михеля и Виктории Шубениной

194

«Каждый трудящийся имеет право на отдых» Услуги советских курортов послевоенного периода __________________________________ Ольга Лысикова

уризм как сфера общественной деятельности развивается при обязательном условии наличия у людей свободного времени и достаточных материальных средств. Как отрасль государст-

венного управления советский туризм стал одним из важных направле-ний экономической, социальной, идеологической, культурной полити-ки. Туризм и оздоровление граждан в системе санаторно-курортных уч-реждений и социальная политика государства являются взаимос-вязанными процессами. В данной статье предпринята попытка ответить на вопрос: туризм и оздоровление советских граждан в послевоенный период был реальной стратегией государственной социальной политики или идеологическим проектом? Рассматривается соотношение реальной практики оздоровительного туризма советских граждан с ее визуальной презентацией и риторикой официальных документов.

Вначале речь пойдет о начальном этапе советского курортного от-дыха в 1920-30-е годы. Затем будут представлены официальные данные о социальной политике в сфере туризма и оздоровления граждан, а так-же динамика развития советских санаторно-курортных учреждений в послевоенный период. Далее мы предпримем анализ архивных доку-ментов о деятельности санаторно-курортных учреждений и отзывах от-дыхающих об оздоровительных услугах 1950-60-х годов, рассмотрим сюжет о сочетании коллективного и индивидуального начал в курорт-ном отдыхе. Кроме того, в статье привлекаются материалы советских ху-

Т

Услуги советских курортов послевоенного периода

195

дожественных фильмов, документальных хроник, рекламных плакатов, отражающих символический образный строй визуальной презентации социалистических курортных услуг.

Предыстория: советский туризм как проект

Начало советскому курортному строительству было положено двумя декретами Совета народных комиссаров (СНК), подписанных В.И. Лени-ным: 4 апреля 1919 года – «О курортных местностях общегосударственно-го значения», 21 декабря 1920 года – «Об использовании Крыма для ле-чения трудящихся». Начиная с 1920-х годов, определилась география экскурсий, туристских и оздоровительных поездок, которая первона-чально ограничивалась Московской и Петроградской губерниями. В на-чале 1920-х годов в стране функционировало пять курортов – Старая Русса, Липецк, Сергиевские Минеральные Воды, Эльтон, Кашин. Посте-пенно отстраивались курорты Черноморского побережья и Кавказа: Анапа, Сочи, Гагра, Сухуми, Боржоми, Абастумани [Воронкова, 2004. С. 204].

Первые советские санатории и дома отдыха создавались в экспро-приированных советской властью дворцах, помещичьих усадьбах, заго-родных дачах. В мае 1925 года в бывшей царской крымской резиденции в Ливадийском дворце открылся санаторий на 400 мест, 300 из которых предназначались для крестьян по губернской разверстке и 100 – рабо-чим Ленинградской Губстрахкассы. Между крестьянами и рабочими возникли серьезные разногласия, связанные с различиями в матери-альной обеспеченности и культурном уровне. Главным курортным управлением было принято решение о необходимости «более тщатель-ного отбора крестьян на курорты, усилении культурно-политического аппарата курортов». По истечении договора с Ленинградской Губстрах-кассой в январе 1925 года он не был продлен. Впредь Ливадийский ку-рорт принимал только крестьян, «поднятие культпросветработы должно обеспечить здоровое развитие курорта» [Зубкова, 2005].

В Гурзуфе начался прием детей на отдых и лечение во Всероссий-ский санаторный пионерский лагерь Артек. В Пензенской губернии в 1920-е годы функционировало четыре оздоровительных учреждения - дом отдыха им. Володарского в дачной местности Ахуны, дом отдыха им. Кирова на базе купеческих дач Ашанина и Журавлёва, «Нижнелиповский» дом отдыха в Сосновоборском районе, дом отдыха «Беково» как госпиталь для инвалидов гражданской войны. В них разместились несколько десятков человек, которые обеспечивались питанием: 1,5 фунта черного и 0,5 фунта белого хлеба на одного, мясо, молоко, яйца. Дома-отдыха располагали амбулаториями и библиотеками-читальнями [История профсоюзов, 2004. С. 120].

В статье 1928 года один из иностранных журналистов отмечал как социальную направленность советских оздоровительных услуг, так и не-

Лысикова

196

хватку мест на бывших аристократических курортах для всех советских граждан, ныне нуждающихся в отдыхе:

Большевики создают курорты в совершенстве – с источниками, читальными залами и итальянской оперой. Бывшие посетители этих курортов живут сейчас в Париже, Берлине, Ницце, но не надо забывать, что в Советском Союзе с населением в 160 миллионов есть много миллионов нуждающихся и желающих лечиться про-тив того миллиона, который раньше обслуживали курорты [Ку-рорты, 1991. С. 36]. В 1920-е годы в Народном комиссариате труда было создано Цен-

тральное управление социального страхования (ЦУССТРАХ). Средства фондов предприятий начали использоваться для финансирования про-филактики заболеваний, а не только для компенсации увечий и заболе-ваний. Находившееся в ведении Наркомздрава благоустройство старых санаториев и дач в курортных местах под лечебно-профилактические учреждения для рабочих, колхозников, служащих, детей, партийно-советского руководства в начале 1920-х годов было передано в компе-тенцию ЦУССТРАХа.

Туризм 1930-х годов развивался как модернистский проект власти, в реализации которого участвовало государство – проводник советской идеологии и граждане, инициирующие многие туристские практики. Туризм получил название «пролетарского» в духе риторики тех лет: идеи и цели туризма, общество и культура, работа и быт – все было про-летарским [Биржаков, 2006. С. 38; Сандомирская, 1996. С. 75; Gorsuch, 2003. P. 761].

СНК 8 марта 1930 года принял постановление о слиянии акцио-нерного общества «Советский турист» с Обществом пролетарского ту-ризма РСФСР, в результате было создано Всесоюзное добровольное общество пролетарского туризма и экскурсий (ОПТЭ), возглавляемое оргбюро в составе Н.В. Крыленко, Л.М. Гурвич, В.П. Антонова-Сара-товского. Пролетарский туризм середины 1920 – середины 1930-х го-дов выполнял функции советской агитации и пропаганды, просвеще-ния, формирования духа коллективизма, взаимодействия городских и сельских жителей из разных губерний страны. На туристов возлага-лись надежды как на проводников социалистической морали и совет-ской идеологии в широкие народные массы:

Гордость туристов – в том расположении масс, которое они завоюют для партии и советской власти [Антонов-Саратовский, 1930. С. 2]. В 1930 году в ведении ОПТЭ находились 92 турбазы, в 1932 г. – 360

турбаз и Домов туриста на 17 тысяч мест [Воронкова, 2004. С. 204]. В решении Первого Всесоюзного съезда ОПТЭ так были определены функции турбаз:

Всестороннее обслуживание туриста, руководство его обществен-но полезной работой, исчерпывающая консультация по своему


197

району, предоставление туристу разумного отдыха, ночлега, вкус-ного сытного питания, медпомощи, организация санитарного об-служивания, починка снаряжения [Усыскин, 2000. С. 17]. С целью упорядочить наплыв туристов на базы Черноморского по-

бережья Крыма и Кавказа Центральный совет ОПТЭ в 1934 году ввел для самодеятельных туристов – членов общества льготные билеты, дающие право на бесплатный ночлег и культурное обслуживание на турбазе, за дополнительную плату – питание. Отпуск для санаторно-курортного лечения с выдачей листка нетрудоспособности предостав-лялся при условии, если рабочий или служащий прошел санаторно-курортную отборочную комиссию, получил путевку и по заключению врача или врачебно-трудовой экспертной комиссии (ВТЭК) являлся не-трудоспособным и нуждался в лечении.

Роль координатора в определении степени нуждаемости работника в лечении и отдыхе возлагалась на фабзавкомы. Постановлением пре-зидиума Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) от 1933 года так определялись их задачи:

1. Лишение права на получение пособия летунов, рвачей и про-гульщиков.

2. Контроль над правильной выплатой пособий предприятиями и учреждениями.

3. Контроль над правильным предоставлением и использованием отпусков по временной нетрудоспособности.

4. Борьба с симуляцией [Караваев, 1934. С. 8]. Рабочие и служащие в виде страховых пособий, пенсий и обобщест-

вленных видов страхового обслуживания в среднем в год получали до-полнительно к своей зарплате около 13%. Средства социального страхо-вания шли, в том числе, на «санаторно-курортную помощь»; «дома отдыха, туризм, физкультуру» [Караваев, 1934. С. 4]. Однако сложно го-ворить о достаточности средств, отводимых системой социального стра-хования на оздоровление трудящихся. Просьбы и ходатайства зачастую не удовлетворялись, о чем свидетельствуют сохранившиеся в архиве жа-лобы граждан, к которым обратимся позже.

В рамках развернувшейся политической кампании против «врагов народа» в апреле 1936 года Президиум ЦИК СССР постановил ликви-дировать ОПТЭ, имущество которого передавалось Туристско-экску-рсионному управлению при ВЦСПС. Этим решением распускались объединявшие сотни тысяч туристов-энтузиастов самодеятельные об-щественные организации как потенциально опасные для советского ре-жима. С 1936 года руководство внутренним туризмом осуществлялось профсоюзами в лице ВЦСПС и Центрального туристско-экскурсионного управления с отделениями во многих городах. Тем самым «пролетар-ский туризм» загонялся в прокрустово ложе государственно-профсо-юзных структур. Но его черты сохранились и в последующие десятиле-тия, проявляясь в коллективных формах поведения, ритуалах, речевых практиках туристов 1950-60-х годов [Сандомирская, 1996. С. 75]. Ярким

Лысикова

198

примером этому служит культурно-массовая работа, неформально и с большим энтузиазмом проводимая на курортах. В медицинском отчете курорта «Тинаки» за 1965 год целый раздел посвящен культурно-массовой работе: еженедельно работали клубы любителей кино, веселых и находчивых, интересных встреч, здоровья, музыки:

Клуб любителей кино возглавлял управляющий областным кино-прокатом А.А. Комиссаров. В клубе проводились игровые кинове-чера, где больные отвечали на вопросы кино-викторины, прово-дились кино-аукционы 1. Особой популярностью пользовался клуб веселых и находчивых:

Больные к встрече готовились заранее, поэтому встречи проходи-ли всегда с большим подъемом, активно при 100% посещаемости 2. Люди потом долгие годы хранили дорогие сердцу мелочи, вещи-

цы, зачастую не имеющие материальной ценности, как напоминание о важных для человека событиях, в том числе, о путешествиях и отдыхе как времени, проведенном в необычных условиях, не дома. Художница и мемуаристка Лариса Михайловна Де Морей

хранит благодарности, полученные за участие в культмассовых предприятиях в домах отдыха и туристических путешествиях [Козлова, 2005. С. 366]. «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи»

В течение 1934-1941 годов продолжается формирование системы са-наторно-курортных учреждений и централизация подчинения регио-нальных управлений домов отдыха и санаториев ВЦСПС. В начале Вели-кой отечественной войны во многих домах отдыха и санаториях размещаются госпитали, а отдых, оздоровление и туризм в свободное время становятся практически невозможными для миллионов людей. Из повседневных практик складывается образ жизни, который становится привычным для человека. Но будни подчиняются правилам макро-порядка. Индустриализация, война, оборона, восстановление разрухи, мирное строительство – вот те совершенно разные условия, в которых развивались советские курорты и практики туризма. Так, Указом Прези-диума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года был осуществлен пе-реход на восьмичасовой рабочий день и семидневную рабочую неделю [См.: Указ Президиума Верховного Совета СССР...1940], а Указом Прези-диума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941 года «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время» отменялись отпуска, ко-торые были заменены денежной компенсацией, переводившейся в сберкас-сы как замороженные на время войны вклады. В послевоенный период у 1 ГАНИСО. Ф.6067. Оп.3. Д.1348. Медицинский отчет курорта «Тинаки» за 1965 г. Л.72. 2 Там же. Л.73.


199

советских граждан появилось немного больше свободного времени, они начали чаще путешествовать и ездить отдыхать. С 1 июля 1945 года вос-станавливались отмененные на период военного времени очередные и дополнительные отпуска рабочим и служащим, была введена шестиднев-ная рабочая неделя вместо семидневной, а с 1946 года постепенно восста-навливается деятельность Управления курортов, санаториев и домов от-дыха ВЦСПС.

В хрущевский период свободное время увеличивалось, и возможно-сти отдыха расширялись: с 1 июня 1956 года для рабочих и служащих в возрасте от 16 до 18 лет был установлен 6-часовой рабочий день и отпуск в один календарный месяц. В 1960 году был завершен перевод всех рабочих и служащих на семи- и шестичасовой рабочий день. Отметим, что соглас-но «Правилам об очередных и дополнительных отпусках», утвержденных народным комиссариатом труда 30 апреля 1930 года, продолжительность основного отпуска составляла 12 рабочих дней. Эта норма действовала до 1967 года, когда Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР продолжительность основного отпуска была увеличена до 15 рабочих дней. 14 марта 1967 года Указом Президиума Верховного Совета рабочие и служащие были переведены на пятидневную рабочую неделю с двумя вы-ходными. Таким образом, в 1950-60-е годы в структуре соотношения вре-мени труда и отдыха рабочее время постепенно сокращалось и увеличи-валась минимальная продолжительность отпусков.

Достаточное количество свободного от работы и повседневных забот времени служит непременным условием развития массового туризма и отдыха. Отпуска для советских трудящихся в 1950-60-е годы предоставили ранее не существовавшую возможность отправиться в санаторий или здравницу отдыхать и поправить свое здоровье. В этот период проведение отпусков в санаторно-курортных учреждениях для советских людей, имеющих желание и возможность получить или приобрести путевки, ста-новится основной доступной формой отдыха и оздоровления.

Формами лечебно-оздоровительного курортного отдыха в 1950-60-е годы становятся санатории, санатории-профилактории, пансионаты с лечением и без, дома отдыха, базы отдыха, курортные поликлиники, во-до- и грязелечебницы, парки, терренкуры 1, экскурсионные бюро, теат-ры, киноконцертные залы [Зорин, 2003. С. 112]. В первое послевоенное десятилетие при санаториях и пансионатах создавалась сеть поликли-ник, грязелечебниц, соляриев, ванных зданий. К 1950-м годам сложился советский курортный фонд, включающий курорты всесоюзного, регио-нального, местного значения. Послевоенный период развития турист-ской инфраструктуры характеризовался становлением системы пансио-натов, в том числе ведомственного подчинения. Динамика развития советских санаторно-курортных учреждений представлена в табл. 1.

1 Лечение пациентов при помощи пеших восхождений, дозированных по расстоянию, времени, углу подъема.

Лысикова

200

Таблица 1. Динамика развития советских

санаторно-курортных учреждений 1

Тип учреждения 1940 г. 1950 г. 1965 г.

Санатории 1838 на 240000 мест

2000 на 250000 мест

2230 на 409000 мест

Санатории-профилактории

328 на 15000 мест

- 1398 на 70000 мест

Дома-отдыха, базы отдыха

1270 на 195000 мест

- 4002 на 454000 мест

Турбазы -

96 450 на 95000

мест

Всего 3600 на 469000 мест

- 8080 на 1028000 мест

В первое послевоенное десятилетие выходит ряд постановлений и

приказов, регламентирующих развитие туризма: - приказ Всесоюзного комитета по делам физической культуры и

спорта при Совете Министров СССР «Об усилении работы по туризму среди трудящихся и учащейся молодежи» (№ 234, 1946 год);

- постановление Президиума ВЦСПС «Об улучшении работы профсоюзных организаций по развитию массового туризма» (от 26.09.1950 год);

- приказ Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта при Совете Министров СССР «О состоянии и мерах дальнейшего развития туризма в СССР» (№ 600, 1951 год).

В послевоенный период реставрируются и отстраиваются заново здания лечебниц, санаториев, формируются программы организации курортного лечения.

Своими детскими воспоминаниями о состоянии курорта в мае 1945 го-да делится в своих мемуарах жительница Сестрорецка Н.А. Нарышкина:

Курзал Курорта был разрушен, но его деревянный остов по-прежнему красовался ажурной резьбой балконов и веранд; шуме-ли заросшие тенистые аллеи. Веяло грустью покинутости и таин-ственностью утраченной красоты. Несколько раз вечером, когда было уже совсем поздно, мы видели, как на пляж вывозили инва-лидов войны, совсем еще молодых парней, но у них не было ни рук, ни ног. Они радовались морскому воздуху и водичке. Страш-но было смотреть на такое [Нарышкина, 2006. С. 80]. Самые популярные курорты 1950-х годов – Кавказские Минераль-

ные Воды, Саки, Евпатория, Анапа, Одесса, Феодосия, Липецк, Друскин-

1 Курорты. В 2-х т. Климатогеографическая и бальнеотерапевтическая характеристика курортов. Т. 2. / Под общ. Ред. П. Г. Цафриса. М.: Профиздат, 1991. С. 41; Усыскин Г. С. Очерки истории российского туризма. М.; СПб.: «Издательский дом Герда», 2000. С. 32.


201

кай, Кемери. Активно развивается приморская летняя рекреация глав-ным образом в двух районах: Южный Берег Крыма; Евпатория – Саки [Николаенко, 1998. С. 50]. Крым с развитой инфраструктурой лечебно-оздоровительных учреждений по-прежнему считается «всесоюзной здравницей», обслуживающей миллионы приезжих. По инициативе первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР Н.С. Хрущева с 1959 года интенсивно отстраивается курортный комплекс Пицунда в Абхазии, где глава государства часто отдыхает. Идет активное освоение приморских регионов по единым стандартам. Качество обслу-живания отдыхающих знакомо и понятно советским гражданам.

На Всесоюзном совещании работников ВАО «Интурист» в 1960 году председатель комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совете министров СССР И.Г. Большаков обобщил накопившиеся факты:

Иностранцы говорят, что вот, мол, Советский Союз запустил в кос-мос первый искусственный спутник, запускает великолепный кос-мический корабль, а вот организовать хорошее обслуживание ту-ристов не может [Багдасарян, 2007. С. 197]. Спустя год на Всесоюзном совещании работников ВАО «Интурист»

говорится о конкуренции двух привилегированных систем обслужива-ния, ориентированных соответственно на иностранцев и партийных функционеров [Багдасарян, 2007. С. 206]. Различия качественного уров-ня в обслуживании отдыхающих свидетельствуют о социальной страти-фикации советского общества 1940-60-х годов.

Профсоюзы активизируют социальную политику в сфере санатор-но-курортного отдыха и лечения. Президиум ВЦСПС в 1948 году поста-новил, что 20% от общего числа всех путевок в санатории, профилакто-рии и турбазы и 10% в дома отдыха выдаются профкомами трудящимся за счет средств государственного социального страхования бесплатно, остальные – с взиманием 30% их стоимости. Предусматривается приоб-ретение путевок для членов семей за полную стоимость [Усыскин, 2000. С. 28]. Последнее решение также стало важным шагом социальной под-держки, поскольку пребывание в оздоровительном учреждении в конце 1940-х годов обходилось существенно дешевле, чем нахождение в семье из-за нехватки и дороговизны продовольствия.

Абсолютная сумма отчислений средств государственного страхования, направленных на развитие туризма, в 1945-1954 гг. составила 94,8 млн. руб-лей, что превысило подобные ассигнования за всю предшествующую исто-рию развития советского туризма [Усыскин, 2000. С. 30]. Руководство сана-торно-курортным делом и организацией отдыха трудящихся в системе профсоюзов осуществлялось Центральным советом по управлению курор-тов профсоюзов, республиканскими, территориальными, краевыми и обла-стными советами. Порядок медицинского отбора граждан, нуждающихся в отдыхе, лечении, оздоровлении и их направление на санаторно-курортное лечение устанавливалось министерством здравоохранения по согласова-нию с ВЦСПС. Больные направлялись в санаторно-курортные учреждения

Лысикова

202

либо бесплатно, либо на льготных условиях, либо за полную плату. Оплата полной стоимости поездок и скидок осуществлялась профсоюзами.

Путевки и курсовки являлись документами, обеспечивающими га-рантию предоставления комплекса оздоровительных услуг по месту на-правления и в указанные сроки. Первую курсовку выписали на лечение в Кисловодск в 1926 году [Деркач, 2007]. Владелец курсовки принимал процедуры в санатории, но мог еще там и питаться, а проживал в част-ном секторе, не находясь в жестком санаторном режиме. Дифференциа-ция пациентов на обладателей путевок и курсовок преследовала цель более эффективного использования рекреационных ресурсов санатори-ев. Информацию в путевке и курсовке: ФИО, адрес и сроки пребывания, отметки о нарушениях режима, отметка об убытии, «корешок воз-врата» по месту получения дополняли данные санаторно-курортной карты с диагностикой врачей. Руководителями курортных учреждений посредством путевок и курсовок регламентировалось пребывание пациен-та в санатории 1, а медицинским персоналом с помощью санаторно-курортных карт осуществлялся контроль над изменением состояния его здоровья.

О получении путевки в Дом творчества в конце 1950-х годов и по-следующем отдыхе рассказывает художница по фарфору Лариса Ми-хайловна Де Морей, свои мысли и впечатления она заносит в дневник, реконструирующий ее индивидуальный туристский опыт:

Что стало самым нужным, желанным, это получить путевку в творче-скую группу, особенно в Дом творчества в Дзинтари. Это бесплатные путевки, оплачивался проезд. Там предоставлялось помещение, ино-гда на одного человека, питание (вкусное) и, при надобности, лече-ние, морские ванны в курортной поликлинике. Для нас – женщин это был просто рай. Никаких забот, только твори [Козлова, 2005. С. 363]. Институт Домов творчества, возникший в 1930-е годы, активно раз-

вивается в 1950-е годы, члены Союза художников периодически ездят туда отдыхать, лечиться и работать. Так формируется система оздорови-тельных учреждений для представителей творческих профессий – ху-дожников, писателей, актеров.

Рекреационный вид отдыха приобретал символический смысл для подавляющего большинства советских граждан, что было связано с ха-рактеристиками: «заслуженный», «знатный», «достойный». Официаль-ным критерием отбора становились трудовые достижения и успехи в

1 Направление застрахованных во ВТЭК для продления срока пребывания в санато-рии (с одновременным удлинением срока отпуска) производится только на основа-нии заключения-путевки о нуждаемости в продлении срока лечения со стороны ле-чащих врачей данного санатория. В случае продления срока лечения оплата путевки за период продления производится самим застрахованным, если он прибыл по плат-ной путевке, или организацией, приславшей больного, если он лечится за ее счет, и, наконец, ВЦСПС и союзами в отношении лиц, прибывших в санаторий по путевкам соцстраха [Караваев, 1934. С. 45].


203

общественной деятельности: передовики производства, победители со-циалистического соревнования, лучшие пионеры и комсомольцы пре-мировались, награждались бесплатными или льготными путевками.

Политолог С.Г. Кара-Мурза, вспоминая эпизод из своей юности, пишет о том, как в 1950 году директор школы сообщил ему о коллектив-ном решении преподавательского коллектива отдать ему – пятикласс-нику – единственную пришедшую на школу путевку в Артек:

Считалось, что это верх мечтаний… Я был польщен и, конечно, рад, хотя уже собрался ехать в знакомый лагерь на Пахру. Через неделю снова вызывает меня директор и говорит, смущаясь: «Знаешь, Сере-жа, тут приехали дети французских коммунистов. Не уступишь ли ты свою путевку в «Артек»? Понимаешь...». Я говорю: «Не волнуй-тесь, Семен Петрович. Уступлю и даже с удовольствием». И это бы-ло правдой, я с радостью поехал к старым знакомым. А на море мы и так ездили после лагеря с матерью [Кара-Мурза, 2002. С. 44]. Как стало известно позже, эта путевка досталась сыну лидера француз-

ских коммунистов Мориса Тореза – Полю, описавшему свое пребывание в Артеке в мемуарах. Эта история является, с одной стороны, яркой иллюст-рацией централизованно-распределительного характера путевок в самый знаменитый пионерский лагерь страны, а с другой, направление в Артек «лучших из лучших» пионеров служило образцом для многих сверстников.

На протяжении 1930-60 годов система управления санаторно-курорт-ными учреждениями Саратовской области, как и в целом по стране, ак-тивно трансформировалась, переподчиняясь Всесоюзному центральному совету профессиональных союзов, Министерству здравоохранения РСФСР (табл. 2).

Таблица 2. Органы управления санаторно-курортной деятельностью

в Саратовской области в 1934-1960-е годы

Годы Наименование организации, занимающейся сана-торно-курортной работой Саратовской области

1934-937 Управление социально-профсоюзных учреждений ВЦСПС Саратовского края

1937-1941 Саратовское управление домов отдыха и санаториев ВЦСПС

1941-1945 Управление госпиталей ВЦСПС

1946-956 Управление курортов, санаториев и домов отдыха ВЦСПС

1956-1960 Саратовское Управление курортами, санаториями и дома-ми отдыха Министерства здравоохранения РСФСР

с 1960 Саратовское управление курортами профсоюзов (ВЦСПС)

Лысикова

204

Частое переименование органов управления кардинально не сказа-лось на деятельности санаторно-курортных учреждений, отразив, глав-ным образом, переподчинение рекреационно-оздоровительной работы различным ведомствам. На основании постановления Совмина РСФСР (№ 207 от 04.04.1956 г.), приказа Минздрава СССР (29.03.1956 г.), при-каза Минздрава РСФСР (09.04.1956 г.) было образовано Саратовское Управление курортами, санаториями и домами отдыха Министерства здравоохранения РСФСР. В территориальное обслуживание Саратовского Управления курортами вошли Саратовская, Сталинградская, Астрахан-ская, Балашовская, Пензенская области. На правах отдела в управлении работала контора по реализации путевок 1. В состав Саратовского Управ-ления курортами, санаториями и домами отдыха в 1950-1960-е годы вхо-дило 7 здравниц, 2 курорта, 2 кумысолечебницы, 16 домов отдыха 2.

В июле 1962 года Президиумом ВЦСПС было принято постановление «О дальнейшем развитии туризма», в котором отмечались достижения 1947-1962 годов в формировании системы туристско-рекреационных уч-реждений, позволившей охватить более 10 млн. человек. Однако плано-вый туризм не мог удовлетворить потребности всех желающих советских граждан в отдыхе, оздоровлении, туризме. В этом документе, а также в постановлении Пленума Ленинградского областного Совета по туризму от 14 сентября 1962 года фиксируется решение о развитии самодеятель-ного вида туризма, «привлечении к работе по туризму широкой общест-венности, профсоюзных, комсомольских, физкультурных организаций, туристского актива».

Из постановления Президиум ВЦСПС «О дальнейшем развитии ту-ризма» (июль 1962):

1. Реорганизовать Центральное, республиканские, краевые и обла-стные туристско-экскурсионные управления в Центральный, рес-публиканские, краевые и областные советы по туризму, работаю-щие на принципах коллегиальности и широкого привлечения общественного актива. Для проведения организационной и учеб-но-методической работы по туризму в городах и районах могут создаваться городские (районные) клубы туристов, работающие на общественных началах.

1 ГАНИСО. Ф. 6067. Саратовское областное управление курортами, санаториями и домами отдыха. Оп. 2. Документы, материалы постоянного хранения общего дело-производства за 1955-1962 годы. Оп. 3 продолжение за 1965-1971. Предисловие. Л. 1. 2 В ведении Саратовского Управления курортами, санаториями и домами отдыха на-ходились учреждения: 1) здравницы - Баландинский, Зубриловский, Летяжный, Ни-колаевский, Октябрьское ущелье, Падовский им. Ленина, Эльтон; 2) курорты – Тина-ки, курорт им. Чапаева; 3) кумысолечебницы – Песчанская, Палласовская; 4) дома отдыха – Бабинский (с 1961 года Хопер), Вольский, Волго-Дон им. Володарского, Вла-димирская пристань (с 1961 года Актуба), Дубовка №1, Дубовка №2, дом отдыха им. Кирова в Астраханской области, дом отдыха им. 1 Мая (с 1961 года Отрадное), Просвещенец, Ударник, Черемшаны №2, Черемшаны №3, Качалинский, Калач-на-Дону, Пугачевский, Сосновый бор. ГАНИСО. Ф. 6067. Оп. 2. Л. 3.


205

2. Считать главной задачей советов по туризму дальнейшее массо-вое развитие туризма в стране как одного из важных средств ком-мунистического воспитания трудящихся, укрепления здоровья, активного отдыха… расширение работы по организации самодея-тельного туризма, проведению экскурсий и походов выходного дня, водного и автомобильного туризма…» [Усыскин, 2000]. Таким образом, в начале 1960-х годов центральный аппарат управ-

ления профсоюзной и туристской работой стремится возродить инициа-тивы туристов-энтузиастов на местах, которые были пресечены в 1936 году роспуском самодеятельных общественных организаций.

«Главная наша задача – это удовлетворение потребностей народа»

Как же обстояло дело с распределением путевок и курсовок в санато-рии и пансионаты? Насколько реально было получение документа, гаран-тирующего оздоровление и культурный досуг на курорте? Взаимодействие государственных органов, распределяющих путевки и курсовки, с гражда-нами приобрело форму официальной переписки, ответов на ходатайства и жалобы. Структурные подразделения уполномоченных организаций вели внутриведомственную переписку в форме служебных записок и циркуляров с целью проверок поступающих претензий как в их адрес, так и «сигналов» об издержках в работе конкретных санаториев, курортов и их персонала.

В фондах Государственного архива новейшей истории Саратовской области (ГАНИСО) хранятся жалобы трудящихся:

- на распределение путевок в оздоровительные учреждения 1; - на работу Саратовского туристического экскурсионного бюро (ТЭБ

ВЦСПС) 2. Фонд 6135 содержит документы, фиксирующие правила реализации

и переписку соответствующих ведомств с гражданами на предмет рас-пределения путевок союзного значения. С января по 15 августа 1949 года Саратовским областным судом было рассмотрено 944 заявления относи-тельно выдачи путевок в санатории. Результатом работы с жалобами трудящихся стала выдача путевок в санатории 301 ходатайствующему, из них 249 инвалидам Великой Отечественной войны 3.

В двух сходных по своему содержанию делах архива хранится об-ширная переписка между областными и районными чиновниками на предмет предоставления инвалидам войны путевок в санаторий. В пер-вом случае инвалид Великой Отечественной войны первой группы Гри-горий Степанович Булгаков, находящийся на излечении в саратовском тубдиспансере, в заявлении 1948 года на имя министра социального обес- 1 ГАНИСО. Ф.594. Саратовский обком КПСС. Оп.2. Д.1001. 2 ГАНИСО. Ф.6135. Саратовский областной Совет по туризму и экскурсиям. Оп.1. 3 ГАНИСО. Ф.594. Оп.2. Д. 1001. Л. 92. Докладная записка зав. отделом партийных, профсоюзных, комсомольских органов Саратовского обкома ВКП(б) тов. Цикину от члена Саратовского областного суда М. И. Полубоярова.

Лысикова

206

печения просил предоставить ему путевку в санаторий. Переписка между областной комиссией социального обеспечения и районной комиссией социального обеспечения длилась два года. Итогом ходатайства инвалида в реализации его права на лечение стала нерешенность данного дела:

В тубдиспансере Булгакова никто не искал и заключение врачей о нуждаемости Булгаковым в лечении облсобес не истребовал и пу-тевки не дал, а на учетной карточке отметил «закрыто», т.е. вопрос по существу был не разрешен 1. Во втором случае инвалид Великой Отечественной войны Иван Се-

менович Шорников, проживающий в Луганском интернате, обратился в министерство социального обеспечения с просьбой предоставить ему пу-тевку в санаторий. С декабря 1948 года по май 1949 года продолжалась пе-реписка между ведомствами – министерством социального обеспечения и областной комиссией социального обеспечения, сектором трудоустройства. В итоге было принято решение предоставить И.C. Шорникову путевку во втором квартале 1949 года. В мае проситель обратился с повторным за-явлением о предоставлении путевки в санаторий. 30 мая старший ин-спектор Голов письменно сообщил директору Луганского интерната и лично И.С. Шорникову, что

санаторные путевки выдаются по заключению врача остронуждаю-щимся, непосредственно путевки просителю облсобес не высылает 2. Областная комиссия социального обеспечения обязала директора ин-

терната сообщить о степени потребности просителя в санаторном лечении. В архиве нет документов, подтверждающих получение просителем путевки в санаторий. Длительная и безрезультатная переписка между сотрудниками государственных ведомств выявила неэффективность их работы, что под-тверждается последней строкой в данном деле:

Работники сектора формально сделали отметку об исполнении 3. Таким образом, на примере двух случаев ходатайств инвалидов Ве-

ликой Отечественной войны о получении путевок в санатории с целью лечения можно убедиться в формально-бюрократическом подходе к ре-шению проблемы простого советского человека. Разве инвалид войны не остро нуждается в санаторном лечении по факту самой инвалидно-сти? С какой целью необходимо делать запросы, подтверждающие ост-роту его потребности в лечении? Как следует расценить двухгодичную и полугодовую переписку чиновников, которая завершается ничем?

Вполне естественно, что граждан не удовлетворяла деятельность го-сударственных региональных ведомств, уполномоченных способствовать им в решении повседневных насущных проблем, в частности, обеспече-нии путевками и курсовками на курорты и здравницы. В связи с этим

1 ГАНИСО. Ф.594. Оп.2. Д.1001. №93. Л.98. 2 Там же. Л. 99. 3 Там же.


207

большинство жалоб идут от граждан не непосредственно в Облис-полком, а в центральные органы, в ЦК ВКП(б) на имя т. Сталина и в президиум Верховного Совета СССР и РСФСР (на имя т. Шверник) 1. Можно говорить о высокой степени централизации и бюрократиза-

ции в распределении путевок и курсовок. Спрос граждан на услуги уч-реждений санаторно-курортной сферы превышал предложение, и дале-ко не все просьбы и ходатайства удовлетворялись. Этот факт сопряжен, с одной стороны, с издержками экономики дефицита 2, с другой – с ру-тинностью в работе учреждений и служб, ответственных за распределе-ние путевок и курсовок. Черты центризма и государственной монополии отчетливо проявились в деятельности государственных структур, зани-мавшихся распределением путевок на советские курорты и здравницы.

ГАНИСО располагает отчетом о работе санатория «Эльтон» (Астрахан-ская область) за 1957 год. Этот санаторий относился к Саратовскому терри-ториальному областному управлению курортами, домами отдыха и здрав-ницами. За 1957 год в нем проходили курс лечения 2357 человек. Главный врач М. Клименко в итоговом документе пишет о том, что начался

сбор отдаленных результатов путем почтовой переписки и у по-вторно поступающих больных 3. Далее сообщается, что

жалоб на лечение и бытовые условия за отчетный период не по-ступало 4. Таким образом, руководство санатория стремилось установить об-

ратную связь с рекреантами, фиксируя посредством переписки улучше-ние состояния и рецидивы заболеваний. Вместе с тем из содержания до-кумента следует, что санаторий нуждается в медицинском персонале. Причину кадрового дефицита главный врач усматривает в отсутствии возможности создать медработникам необходимые бытовые условия.

Многие средние медработники живут в землянках 5. Как видно, медицинский персонал санатория «Эльтон», обеспечи-

вавший отдыхающих оздоровительными услугами, сам остро нуждался в нормальных бытовых условиях.

1 ГАНИСО. Ф.594. Оп.2. Д.1001. №93. Л. 154. 2 «Образовавшийся дефицит большинства товаров, скрытая инфляция и поразитель-ная неэффективность производства в советские времена, сознательная ложь в стати-стике… не подвергались исследованиям и научному обсуждению… В условиях реаль-ного социализма человек зависел от государства и партии буквально во всем – в работе, в образовании, в мышлении, в регламентации образа жизни и частной жизни. Государство – единственный работодатель и инвестор, от него никуда не уйти». [Куд-ров В. М. Крах советской модели экономики. М.: МОНФ, 2000. С. 48, 50.]. 3 ГАНИСО. Ф. 6067. Оп. 2. Д. 6. Л. 68. 4 Там же. Л. 69. 5 Там же. Л. 38.

Лысикова

208

В медицинском отчете главного врача Винновой о работе курорта «Ти-наки» (Астраханская область) за 1957 год также обнаруживаются факты пе-реписки персонала санатория с пациентами, прошедшими курс лечения:

Нами поддерживается переписка с двумя больными и до настоя-щего времени. Так, больная Егорова Нина (студентка) в письме от 23 ноября 1957 года пишет: «Голова у меня теперь не болит. Это большое достижение. А слух у меня, полученный у вас, сохранился 1. В отчете находится благодарность в адрес администрации курорта,

присланная жительницей Сталинграда Р.Н. Короневой, излечившейся от дифтерии зева 2.

В отчете главного врача фиксируется отсутствие жалоб на медицин-ское обслуживание со стороны пациентов. Виннова подчеркивает, что

в областной печати отмечался медицинский персонал как внима-тельный, хорошо выполняющий свои обязанности 3. Вместе с тем в документе упоминаются жалобы отдыхающих, кото-

рые можно классифицировать следующим образом: - на однообразное питание (несмотря на специальную подготовку

врача-диетолога, наличие в штате диет-сестры); - на неудовлетворительное состояние помещений (темные палаты в

корпусах, не отремонтированная грязелечебница); - на недостаточную подготовленность лекторов, «материал препод-

носился сухо и неинтересно». Изложен эпизод привлечения к чтению лекций пациента:

Так, товарищ Агеев прочитал, прослушанную с большим интере-сом, лекцию на тему «Атомная энергия и ее применение 4. В завершение годового отчета главный врач курорта «Тинаки» отмеча-

ет, что ни одна жалоба, ни один вопрос или замечание отдыхающих не ос-тается без ответа и разъяснения. Особо подчеркивается важность индиви-дуального подхода, что выражается в праздновании дней рождений, что

вызывало чувство особой благодарности и хорошо принималось больными 5. Документы, хранящиеся в фондах ГАНИСО, позволяют проследить

содержание жалоб со стороны пациентов на работу отдельных служб ку-рорта «Тинаки» на протяжении ряда лет. В отличие от 1957 года в 1965 году на работу пищеблока жалоб не поступало.

В отчетном году поступило две жалобы от больных. Одна – в нача-ле сезона на недостатки в работе водогрязелечебницы. Жалоба не обоснована, при проверке не подтвердилась. Вторая жалоба по-

1 ГАНИСО. Ф. 6067. Оп. 2. Д. 6. Л. 34. 2 Там же. Л. 46. 3 Там же. Л. 47. 4 Там же. Л. 41-42. 5 Там же. Л. 45.


209

ступила в октябре месяце на то, что холодно в палатах. Действи-тельно, в октябре месяце в палатах было +8, +10 градусов тепла. От сотрудников жалоб не поступало 1. Советская экономика дефицита способствовала государственному

регулированию потребления, в том числе в сфере курортно-санаторных услуг. В связи с этим развивались повседневные практики, отражающие специфику советского общественного потребления – лавирование между коллективным и индивидуальным, самоограничительным и мещан-ским, общедоступным и дефицитным:

Мы противники культа потребления, но мы также не признаем и культа аскетизма и равнодушия к материальным потребностям народа. Коммунизм – это общество материального и духовного изобилия, а мы идем к коммунизму [Москва – столица СССР. Ме-тодическое пособие в помощь гиду-переводчику. М., 1976. С. 80. Цит. по: Багдасарян, 2007. С. 203]. Согласно постановлению Совмина СССР от 10 марта 1960 года в ве-

дение профсоюзов передавались хозрасчетные санатории (кроме тубер-кулезных и детских), дома отдыха, курортные лечебницы, пансионаты [Туристские учреждения, 1991. С. 4]. Предпринятая попытка была при-звана модернизировать деятельность санаторно-курортных учреждений с помощью обновления оснащения и улучшения организации быта от-дыхающих – повышения качества обслуживания туристов, вызывавшее множество нареканий.

Советское государственное и партийное руководство на закрытых заседаниях 1964 года констатировало необходимость развития потреби-тельского рынка товаров и услуг как важного условия нормальной и полноценной жизнедеятельности советских граждан. Н.С. Хрущев 22 сентября 1964 года на одном из заседаний в присутствии первого замес-тителя председателя Совета министров СССР Д.Ф. Устинова, заместите-ля председателя Госплана СССР В.Н. Старовского, секретаря ЦК КПСС А.П. Рудакова высказал замечания о проекте основных направлений развития народного хозяйства на 1966-70 годов.:

Главная наша задача - это удовлетворение потребностей народа, а средства производства нужны для обеспечения развития производ-ства средств потребления. Раньше мы ставили задачу наоборот, а сейчас… мы имеем возможность поставить на первый план челове-ка, его обслуживание, его нужды и удовлетворение этих нужд. Сей-час… средства производства будут под вниманием партии, но как средства, обеспечивающие рост производства средств потребления для удовлетворения растущих запросов человека. Здесь и питание, и одежда, и жилье, и детские учреждения – то, из чего складывается жизнь и потребности человека [«Мы находимся на рубеже или сла-вы, или позора». Замечания тов. Н.С. Хрущева 22.09.1964].

1 ГАНИСО. Ф. 6067. Оп. 3. Д. 348. Л. 104.

Лысикова

210

Коллективное и индивидуальное в курортном отдыхе

В 1960 году драматургом и сценаристом Н.Ф. Погодиным была напи-сана книга «Цветы живые», в которой представлен образ главной героини Серафимы, отправляющейся отдыхать на курорт:

Уезжает она, миленький мой… уезжает на курорты… Сердечные боли лечить, плавать, загорать, деньги тратить 1. В одной фразе предстают основные виды деятельности советской

труженицы «на отдыхе» – оздоровление, активный досуг, сопровождае-мые тратой накопленных к курортному сезону денег.

Лариса Михайловна Де Морей пишет в своем дневнике:

Путешествия – моя страсть, поэтому, отдыхая в санаториях, не пропускаю ни одной экскурсии и еще езжу индивидуально по ин-тересным местам… поехала в Хосту, где купила в Доме творчества курсовку на лечение. Тогда Дом занимал только двухэтажный дом, бывшую дачу Куприна [Козлова, 2005. С. 366]. Лариса Михайловна не принадлежала к советской элите, но для со-

ветского общества 1950-х годов подобный тип практик был элитарным:

В Крыму я бывала в молодости в 35-м, 36-м и уже с мужем в 37-м. А на Кавказе впервые в 58-м… Десять раз я побывала в Хосте в Доме творчества и каждый раз много ездила с экскурсиями и самостоя-тельно от Сочи до Сухуми… Дом творчества в Гурзуфе в 3-х кор-пусах – на самом берегу у пирса… к нему примыкает на скале че-ховский домик для «высших»… Я больше ездила по курсовке и жила неподалеку от Дома [Козлова, 2005. С. 366, 515]. У Ларисы Михайловны – разнообразная география путешествий,

отдых по курсовкам она совмещает с групповыми экскурсиями и инди-видуальными поездками. На примере путешествий Ларисы Михайлов-ны обнаруживается сочетание, с одной стороны, коллективных практик отдыха в популярные у советских людей курортные места, с другой, – личные познавательные пристрастия к посещению уже знакомых и еще не изведанных объектов.

Идеологическую опасность для доминирующей, контролируемой го-сударством культуры представляли индивидуализированные социальные практики частного быта, символизирующие отход от коллективной моде-ли существования и проявления собственных интересов, желаний, вкусов, потребностей. Государство стремилось сформировать «советского потре-бителя» с «рациональными потребностями» через пропагандируемые стандарты поведения. Потребителя ориентировали на массовое, усред-ненное потребление, которое в равной степени ограждало бы человека от «пережитков прошлого» и «погони за модой» [Герасимова, 2007. С. 3].

1 В 1960 году по книге был поставлен одноименный спектакль в театре Ленинского комсомола в Москве (реж. Б. Толмацкий), в 1961 году – в Театре юного зрителя в Са-ратове (реж. Ю.П. Киселев). www. lencom.ru обращение к ресурсу 15.12.2007.


211

Визуальная презентация советских курортных услуг: символы и образы

В развивающемся обществе потребления различные виды отдыха советских граждан были важной темой представления в документаль-ном и художественном кино. Документы довоенных и послевоенных ки-нохроник Красногорского архива Московской области содержат харак-терные эпизоды, иллюстрирующие санаторно-курортную деятельность в курортно-оздоровительных учреждениях Поволжья 1. Кинокадры за-фиксировали все многообразие предоставляемых советскими курортами и здравницами услуг, рассчитанных на различные категории населения. Более половины сюжетов посвящены отдыху и рекреации детей дошко-льного и школьного возраста.

Киносюжеты об отдыхе советских детей в санаторно-курортных уч-реждениях снимались с завидным постоянством и демонстрировались в кинотеатрах, предваряя просмотр художественных фильмов. Кинохро-ники о детском отдыхе не могли не вызвать интерес как взрослой зри-тельской аудитории, так и самих детей. В них транслировалась информа-ция о деятельности конкретного детского оздоровительного учреждения в указанный сезон, что было достоверным, вызывало личные воспоми-нания или ассоциации с чужим опытом: например, сосед, приятель, од-ноклассник побывал там, и ему понравилось (да и выбора особого не было!). Запомнив название санатория, дома отдыха, пионерского лаге-ря, можно было попытаться там отдохнуть, провести летний отпуск, по-лечиться самому или «устроить на каникулы» своего ребенка. «Ведь о плохом фильм не снимут!» Неигровой киносюжет воспринимался как добрый совет, дружеское пожелание. Такие документальные хроники выполняли взаимосвязанные информационную, идеологическую, про-пагандистскую функции относительно социальных услуг, предоставляе-мых советскими санаторно-оздоровительными учреждениями.

В иконографии плаката «Трудящимся – здоровый отдых!» (Ил. 1) символичен образ молодой романтичной девушки, смотрящей вдаль и опирающейся рукой на книгу. Девушка изображена у кипариса в обрам-лении цветущей растительности на фоне крымского пейзажа: архитек-

1 Отдых беременных женщин в специальном санатории Саратова (кинофильм 1931 года, учетный №3374, производственный №1-3776, сюжет №4); дошкольники отды-хают в санатории для слабых и больных детей под Саратовом («Совкиножурнал», 1936 год, №43; учетный №2888, производственный №1-3087, сюжет №5); детский санаторий в Саратове (киножурнал «СССР на экране» 1936 г., №5; учетный №3463, производственный №1-3538, сюжет №3); новый колхозный детский санаторий под Саратовом, воспитатели укладывают детей спать на веранде (Цветной киножурнал киностудии ЦСДФ, 1937 год, операторы С. Русанов, А. Щекутьев, учетный №3472, производственный №1-3546, сюжет №5); санаторий и пионерский лагерь на берегах Волги. Отдыхающие играют в волейбол. Пионеры купаются. Пассажиры отдыхают на палубе судна (кинофильм «По берегам Волги», 1952 год, учетный №22036); новый санаторий около Саратова, отдыхающие в здании, на прогулке (Цветной звуковой киножурнал киностудии ЦСДФ «Новости дня» №6, январь, 1954 год, режиссер Л. Кристи, операторы С. Русанов, А. Щекутьев, Г. Земцов, подготовка текста – Б. Агапов, диктор Л. Хмара, учетный №15121, сюжет №4).

Лысикова

212

турная композиция из фриза и колоннады коринфского ордера, за кото-рой виднеется многоэтажный корпус нового санатория, все указывает на благосостояние страны, еще не подвергнутой разрушительному торнадо Великой Отечественной. По-видимому, отдых героини насыщен худо-жественно-эстетическими и оздоровительными занятиями. Рекреаци-онная символика обрамляется морем и небом. Благоустроенный и эсте-тически привлекательный отдых является прямым следствием добросо-вестной трудовой деятельности.

Ил. 1. Самодеятельный и внутренний характер советского туризма нашел отражение на плакате А. Лаврова, 1956.

Ил. 2. Идеал мирной жизни, советского курортного отдыха воспроизведен на плакате М.А. Нестеровой-Берзиной, 1941.


213

Визуальная презентация советского оздоровительного отдыха была представлена агитационными плакатами курортных услуг или, например, сберегательных, событийно и сюжетно взаимосвязанных. На плакате «В сберкассе деньги накопила, путевку на курорт купила» (Ил. 2) курорт изображен райским (в крымском варианте) уголком для отдыха советской труженицы. Идейное содержание плаката подчеркивает социальную дос-тупность курортных услуг: за центральным персонажем счастливой об-ладательницы сберкнижки и путевки находятся фигуры второго плана – пожилые мужчина и женщина, ребенок, в отдалении на пляже – много-численные загорающие и купающиеся. В яркой и понятной форме пред-ставлена не только цель – прекрасный отдых на курорте, но и средство, технология, как этого достичь – «Храните деньги в сберегательной кассе».

Обращает на себя внимание, что на обоих плакатах главный персо-наж – молодая симпатичная девушка как олицетворение благополучно-го настоящего и счастливого будущего, что и было призвано символизи-ровать курортный отдых.

В 1950-60-е годы выходят на широкий экран многочисленные кар-тины, так или иначе связанные с туристической тематикой, где пропа-гандируются не только услуги советских курортов и здравниц, но и са-модеятельный туризм: «К черному морю» с И. Извицкой и А. Кузне-цовым в главных ролях (СССР, 1957, реж. А. Тутышкин, сценарий Л. Малютина); «Друг мой Колька» с А. Кузнецовым в главной роли (СССР, 1961, реж. А. Салтыков, А. Митта, сценарий А. Хмелика); «Поло-сатый рейс» с Е. Леоновым в главной роли (СССР, 1961, реж. В. Фетин, сценарий А. Каплера, В. Конецкого); «Три плюс два» с А. Мироновым в главной роли (СССР, 1963, реж. Г. Оганесян, сценарий С. Михалкова); «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» (СССР, 1967, реж. Л. Гайдай, сценарий Я. Костюковского, М. Слободского).

Рудименты имиджа советского туриста остаются до сих пор неиз-житыми чертами поведения, облика, речи современного российского туриста, легко узнаваемого среди прочих приезжих за рубежом. Обоб-щенный образ советского туриста образца 1960-х годов нашел наиболее яркое воплощение в персонажах Ю. Никулина, А. Миронова, А. Папанова в художественном фильме «Бриллиантовая рука» (СССР, 1968, реж. Л. Гайдай, сценарий Я. Костюковского, М. Слободского). Ставшая крыла-той фраза «руссо туристо облико морале» в полной мере выражала офи-циальную доминантную установку, находившуюся в противоречии с ха-рактерными потребностями советского туриста, путешествующего за рубежом. Да и в фильме она прозвучала не без иронии. Драматизм ситуа-ции рождается из противостояния двух начал: что должно и что хочется.

А вот самодеятельный массовый туризм, путешествие по своей стране как антипод зарубежным поездкам становится элементом пат-риотического воспитания молодежи. На плакате «Изучай свою страну – занимайся туризмом!» (Ил. 3) представлен характерный для 1950-х го-дов самодеятельный массовый туризм на просторах советской Родины. Его обязательными атрибутами являлись рюкзаки, палатки, песни у ко-стра, дружеский круг общения. Рамка в виде кино- или фотопленки со

Лысикова

214

встроенными кадрами природных и городских ландшафтов намекает на практику фотографирования, становящуюся в те годы постепенно дос-тупной гражданам. По сравнению с курортным плановым организован-ным отдыхом на плакате представлена качественно иная по форме со-циальная туристская практика.

Ил. 3. На плакате Б. Белопольского подчеркивается социальная доступ-ность курортных услуг, 1950.

Выполняя социально значимые задачи, советские художественные

фильмы, киножурналы, документальные кинохроники, рекламные пла-каты были востребованы гражданами и одобрены властью:

Нам надо как-то организовать работу по идеологическим вопро-сам более в широком плане. Сейчас у нас этот участок неуправля-ем… Вот мы критикуем кино… Мы выпустили 106 картин за год, это художественных, а сколько технических журналов, хроники – это чистая политика [«Не такие мы богатые, чтобы, что выдумы-вают, печатать». Высказывания тов. Хрущева Н. С.]. Художественные и документальные ленты показывали людям,

жившим трудно, часто на грани выживания, так необходимую им в по-вседневности социальную конструкцию, где все хорошо: пляж, солнце, море, молодые люди, романтические отношения. Фильмы и плакаты вносили заметный вклад в пропаганду советского образа жизни и кон-струирование социальной действительности.


В Советском Союзе туризм носил стандартизированный, социально ориентированный, массовый характер. Внутренняя направленность со-ветского туризма стала важным преимуществом, позволившим соци-ально активной и мобильной части народонаселения путешествовать по территории страны, лучше узнавать ее природу, культуру и людей, ее на-селяющих. Как важный компонент патриотического образования и вос-питания туризм был назван «советским» проектом в конце 1920-х годов и воплощен в массовое движение в 1960-е годы.


215

Специфика советского планового рекреационно-оздоровительного туризма отражает и особенности социальной организации, в которой доминировала установка коллективного над индивидуальным. В рамках коллективных туристских практик вырабатывалась и реализовывалась государственная стратегия в области оздоровления советских граждан. Туризм послевоенного периода сопровождался жестким государствен-ным регулированием и контролем, осуществляемым главным образом с помощью профсоюзов. Советский рекреационно-оздоровительный ту-ризм носил форму коллективного организованного отдыха, в которой роль координаторов была возложена в 1930-40-е годы на фабзавкомы, а в 1950-60-е годы на областные и районные комиссии социального обес-печения, профкомы предприятий, месткомы.

Туризм, оздоровление граждан в санаторно-курортных учреждениях и советская социальная политика были тесно взаимосвязаны. Как убедитель-но доказывают архивные документы, туризм и оздоровление советских граждан в послевоенный период стали важным направлением государст-венной социальной политики. Подготовка, обеспечение и сопровождение советских граждан в процессе рекреационно-оздоровительной деятельно-сти были возложены на медперсонал и сотрудников санаторно-курортных учреждений. Оздоровительный туризм и курортный отдых стали неотъем-лемыми от советской идеологии и пропаганды. Заниматься оздоровлением советских людей в системе санаторно-курортных учреждений было нужно как для повышения их трудовых достижений, так и для того, чтобы они были достойными гражданами своей страны, добропорядочными семьянинами.

Все устойчивые типы рекреационного поведения – отпуск, выход-ные дни недели, путешествия – являются носителями памяти в системе социальных норм и ценностей, вырабатываемых в результате переда-ваемого опыта из прошлых поколений. Каждая эпоха формирует свои стереотипы рекреационной деятельности, даже сейчас в одной из сара-товских детских поликлиник на кабинете висит табличка «Зав. организо-ванным детством», что воспринимается как отзвук советских традиций, сопровождающих нас повсюду. Система советского организованного от-дыха формировала и транслировала определенный образ отдыхающего, комплекс норм поведения в санатории, здравнице, на курорте, требования к претендентам на получение путевок и курсовок.

В структуре советского туризма 1950-60-х годов сложилась система оздоровительных услуг, главные задачи которой состояли в созидании физически и идеологически здоровых советских граждан, формировании советской идентичности на коллективном уровне. Однако качественные уровни оздоровительного отдыха – привилегированная система обслу-живания, сервис для всех – свидетельствуют о социальной стратификации советского общества послевоенного периода. Соблюдение тонкого баланса между стремлением к индивидуальности и поддержкой коллективизма демонстрирует особенную черту, присущую оздоровительному туризму 1950-60-х годов. Советские курортники были не пассивными потребите-лями, а активными пользователями оздоровительных, туристских, позна-вательных услуг, предоставляемых санаторно-курортными учреждениями.

Лысикова

216

Сокращения ГАНИСО – Государственный архив новейшей истории Саратовской области. Список источников Антонов-Саратовский В. А. Туризм, партия и государство // На суше и на

море. 1930. №16. Багдасарян В.Э. , Орлов И.Б., Шнайдген Й.Й., Федулин А.А., Мазин К.А. Со-

ветское зазеркалье. Иностранный туризм в СССР в 1930-1980-е годы. М.: ФОРУМ, 2007.

Биржаков М.Б. Введение в туризм / М.Б. Биржаков. СПб.: «Издательский дом Герда», 2006.

Воронкова Л.П. История туризма и гостеприимства / Л.П. Воронкова. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2004.

Герасимова Е., Чуйкина С. Общество ремонта. Доступно по адресу: http:// www.nz-online.ru/print. phtml?aid=25010960

Деркач О., Быков В. Путевка, курсовка // Огонек. 2007. №50. Доступно по адресу: http://www.ogoniok.ru/5026

Зорин И.В, Квартальнов В.А. Энциклопедия туризма: Справочник. М.: «Финансы и статистика», 2003.

Зубкова Е., Эдельман О. Документы прошлого. Рабоче-крестьянский от-дых/ 2005. Доступно по адресу: www.svoboda.org/programs /hd/2005/hd. 051405. asp

История профсоюзов Пензенской области (к 100-летию создания) / Сост. В.А. Сазыкин. Пенза: «Пензенская правда», 2004.

Караваев В., Трефилов И. Назначение и выдача пособий по соцстраху. М: Профиздат, 1934.

Кара-Мурза С. Г. Советская цивилизация. Книга вторая. Советское государ-ство в послевоенный период. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002.

Козлова Н.Н. Советские люди. Сцены из истории. М.: Изд-во «Европа», 2005. Кудров В.М. Крах советской модели экономики. М.: МОНФ, 2000. Курорты. В 2-х т. Климатогеографическая и бальнеотерапевтическая ха-

рактеристика курортов. Т. 2. / Под общ. Ред. П.Г. Цафриса. М.: Профиздат, 1991. «Мы находимся на рубеже или славы, или позора». Замечания тов. Н.С. Хру-

щева к записке о проекте основных направлений развития народного хозяйства СССР на 1966-1970 гг. 22.09.1964 // Источник. 2003. №6.

Нарышкина Н.А. Сестрорецк моего детства / Курортный район. Страницы истории. Вып. 2. СПб.: Изд-во ОСТРОВ, 2006.

«Не такие мы богатые, чтобы, что выдумывают, печатать». Высказывания тов. Хрущева Н.С. на заседании Президиума ЦК КПСС 25 апреля 1963 г. // Источ-ник. 2003. №6.

Николаенко Т.В. Процесс рекреационного освоения региона (на примере Крыма). Симферополь, 1998.

Орлов А.С. Социология рекреации. М.: «Наука», 1995. Сандомирская И.И Новая жизнь на марше. Сталинский туризм как «прак-

тика пути» // Общественные науки и современность. 1996. №4. Туристские учреждения профсоюзов. Базы, гостиницы, кемпинги / Спра-

вочник. Рук. авторск. кол. В.И. Смирнов. М.: Профиздат, 1983. Указ Президиума Верховного Совета СССР о переходе на восьмичасовой ра-

бочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухо-да рабочих и служащих с предприятий и учреждений // Ведомости Верховного Совета СССР. 05.07.1940. №20(83) Доступно по адресу: http://stalinism. newmail.ru/ukaz.htm#p2-1

Усыскин Г.С. Очерки истории российского туризма. М.; СПб.: «Издатель-ский дом Герда», 2000.

Gorsuch A. «There’s No Place Like Home»: Soviet Tourism in Late Stalinism // Slavic Review 62, 2003, no.4 (Winter 2003).

РАЗДЕЛ IV.

«МЫ» И «ОНИ» В СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ

219

Паразиты общества: как бродяги, молодые бездельники и частные предприниматели мешали коммунизму в СССР1 __________________________________ Шейла Фицпатрик

Советском Союзе существовала устойчивая традиция адми-нистративного наказания нищих, бродяг и проституток, кото-рая заключалась в том, что их выселяли из городов без судеб-

ного решения. Однако в 1951 году руководство страны сочло необходи-мым издать закон, позволяющий народному суду приговаривать «анти-общественных элементов общества» к пяти годам ссылки, а в 1957 году этот закон был переработан и издан для общественного и ведомственно-го обсуждения. Основная мысль этих двух законов существенно расходи-лась. В законе от 1951 года говорилось исключительно о нищих, бродягах и проститутках, в то время как закон 1957 года значительно расширил оп-ределение «антиобщественных, паразитических» элементов общества: под действие этого закона подпадали люди, зарабатывающие на жизнь теневой экономикой, включая тех, кто формально работал в государст-венном секторе, а также другие категории, представляющие угрозу обще-ству, например молодежь, которая не хотела работать или общалась с иностранцами. Разве можно было терпеть подобное поведение, когда коммунизм уже маячил на горизонте? Хрущев полагал, что это недопус-

Впервые опубликовано: Fitzpatrick Sh. Social parasites: How tramps, idle youth, and busy entrepreneurs Impeded the soviet march to communism // Cahiers du monde russe et sovietique. Vol. 47 N. 1/2. 2006. Перевод и публикация согласова-ны с автором и издателем.

В

Фицпатрик

220

тимо, и в течение почти четырех лет (с 1957 по 1961) Центральный Ко-митет бился над созданием определения антиобщественного типа, кото-рое включало бы в себя все нежелательные общественные явления и привлекло бы общественность к участию в «зачистке».

Ленинградская поэтесса Наталья Грудина правильно оценила это утопическое мероприятие:

Указ против паразитов был признаком времени. Наше общество погрязло в иллюзиях. Нам обещали коммунизм через двадцать лет, и это обещание звучало с высших трибун. Как нам сказали, указ был звеном цепи, которое поднимет нас к нашей заветной це-ли. Указ о паразитах был использован для спасения всех нас от различных видов спекулянтов, торговцев на черном рынке и туне-ядцев [взято из Dobson, 2003. Р.268].

Затея была обречена на провал, по ходу нанеся оскорбление и тем правоведам, которые были сторонниками социалистических мер и ви-дели, что общественная кампания против паразитов вела совсем в дру-гую сторону, и либерально мыслящим людям. Но ни борьба в рамках за-кона, ни попытка вовлечь общественность не являются главной темой моей работы. Эта тема имеет множество ответвлений, исследовав кото-рые, мы сможем пролить свет на то, как в действительности функциони-ровало это общество, как его лидеры осмысляли его функционирование и его дальнейший путь, а также растущую пропасть между тем и другим.

Законодательство против «паразитов»

В начале современной эпохи в большинстве европейских государств существовали законы против бродяжничества, хотя к двадцатому веку они перестали применяться или были смягчены. Законы царской Рос-сии против бродяжничества отличались тем, что обращали внимание не столько на поведение бродяг как таковое, сколько на то, что те не были в состоянии должным образом удостоверить собственную личность и свое место в социальной структуре: жестокий приговор – четырехлетняя ссылка в Якутию – установленный законом в последние десятилетия существования Российской империи, выносился людям, которые либо проживали в определенном месте, либо переезжали с места на место

не только без ведома надлежащего начальства и без установлен-ных на то видов, но и без всяких средств доказать настоящее свое состояние или звание или же упорно от сего отказывающиеся [Трайнин, 1912].

Корни этого закона лежат, по-видимому, в рабстве (крепостничест-ве), то есть в необходимости наказывать беглых крепостных, а также в налоговой практике царской России.

Как это часто бывает, закон первых лет советской власти с презре-нием отверг репрессивные законы и практики царских времен, но через некоторое время советская практика начала к ним возвращаться. При

Паразиты общества

221

написании статьи о бродяжничестве в «Большой советской энциклопе-дии» в 1927 году, А. Эстрин утверждал, что «советское уголовное право не знает самого понятия Б[родяжничества]. Учитывая, что Б. и нищен-ство являются результатом существования так называемой

резервной армии труда, Советская власть в настоящий переход-ный период, когда не изжита безработица, не прибегает к бес-цельным мерам уголовной репрессии в борьбе с этим социальным злом [Эстрин, 1927].

В 1920-х политика в отношении маргиналов обсуждалась сторон-никами «мягких» методов (часто связанных со службами социальной защиты), которые относились к маргиналам как к «общественным ано-малиям» и старались им помочь, и сторонниками более жесткой поли-тики, которую поддерживала милиция, часто использовавшая понятия «паразиты общества» и «общественно опасные элементы» [Бордюгов, 1989. С. 60-73]. Однако к концу 1920-х годов некоторые правоведы призна-ли необходимость решить вопрос «злостного нищенствования и проститу-ции» путем законодательных принудительных мер, а именно: путем высе-ления из городов, принудительного размещения в трудовых учреждениях, заключения под стражу [Гершензон, 1929. С. 51-53]. После коллективиза-ции и раскулачивания города и деревни были заполнены приезжими, и «общественно опасные элементы» составляли большую их часть.

Выселение кулаков, сопровождавшее коллективизацию, вновь сде-лало бродяжничество административной проблемой первого плана, по-скольку одним из побочных явлений этого процесса было то, что многие депортированные пытались сбежать с мест поселений и вернуться до-мой. Затем, с введением советских паспортов в 1933 году, большое коли-чество «общественно опасных элементов» было изгнано из больших го-родов, после того как милиция отказалась выдавать им новые паспорта и регистрировать по месту жительства [О процессе паспортизации см. Moine, 2003].

Таким образом, снова (как и при царском режиме) отсутствие до-кументального подтверждения общественного положения (однако в этом случае не по своей воле) давало повод для наказания. Инструк-ции, последовавшие из НКВД и Прокуратуры в 1935 году, снова давали право местным властям «выметать криминальные и бродячие элемен-ты», включая «профессиональных нищих», спекулянтов и цыган [Цит. по: Shearer, 2001]. В 1937 году Западно-Сибирский чиновник преду-предил, что

большое количество странствующих, цыган, нищих, сирот и пре-ступников» в Нарымском и Кузбасском районах, а также вызы-вающих не меньшее опасение «белых» и «бандитов», сосланных в этот район на поселение, составило скрытую пятую колонну, ко-торая определенно восстанет против советской власти в случае войны [Цит. по: Shearer, 2004. P. 856].

Фицпатрик

222

Этот новый феномен «беглецов» был признан главной угрозой об-щественному порядку; решение Политбюро от 2 июля 1937 года постанови-ло избавиться от «возвратившихся на родину кулаков и уголовников» пу-тем их полного изгнания или ссылки [Юнг, Биннер, 2003. С. 78-79]. В приказе НКВД № 00447, оформившем это решение, устанавливались нор-мы по регионам касательно количества людей, которые должны быть казнены или сосланы в ГУЛАГ, а сама эта категория расширялась за счет включения в нее членов религиозных сект и людей, чья прошлая поли-тическая деятельность могла расцениваться как контрреволюционная 1. Но сколь бы ни были велики изначальные цифры, на практике они ре-гулярно превышались: в результате осуществления приказа №00447 около 800 000 людей были приговорены, из них 350-400 000 «первой категории» были казнены [Юнг, Биннер, 2003. С. 136]. Беглые кулаки составляли подавляющее количество жертв, хотя некоторые регионы, например Москва, в основном сосредоточились на уголовниках, к кото-рым относились люди без определенного рода занятий и держатели борделей [Юнг, Биннер, 2003. С. 80, 164] 2. К 1939 году среди заключен-ных ГУЛАГа около 300 000 человек – то есть почти четверть – квали-фицировались как «социально-вредные» или «социально-опасные эле-менты» 3 [Дудин, 1989. С. 3].

Приблизительно в это время было официально объявлено, что по-прошайничества и бродяжничества среди взрослого населения в Совет-ском Союзе не существует [Бордюгов, 1989. С. 73, цитата по: Социаль-ное…, 1937. С. 10]. Однако абсолютно очевидно, что даже драконовские меры, предпринятые в 1937-38 годах, не оказали сколь либо продолжи-тельного эффекта на ликвидацию уголовного и маргинального населе-ния. В начале 1939 года в Москве, при применении приказа № 00447 особый акцент был сделан на уголовниках. За различные уголовные преступления – от вооруженного ограбления до нарушения паспортного контроля – арестовывали по 30 000 человек в месяц, и от 300 до 400 че-ловек задерживались каждый день за то, что не имели работы или опре-деленного места жительства [Юнг, Биннер, 2003. С. 167].

Данные о социальной маргинальности и попытках государства спра-виться с ней в течение десятилетия после выхода приказа № 00447 (глав-ным образом в военные годы) немногочисленны. Несомненно, причиной тому является отнюдь не исчезновение проблемы, просто страна в этот 1 Приказ датировался 30 июля 1937 года и был подписан Н. Ежовым [Юнг, Биннер, 2003. С. 84-93]. 2 Среди тех, кто был приговорен к смертной казни, были «А., год рождения 1915, уго-ловник, ранее дважды судимый, без работы и определенного места жительства, свя-зан с криминальной средой, занимается воровством» [Юнг, Биннер, 2003. C. 165]. 3 Помимо категории «социально-опасные» элементы общества были еще две категории: «политические» (приговоренные за «контрреволюционную деятельность, предательство, терроризм, шпионаж и т.д.) и «уголовные» (приговоренные судом за нарушения уголов-ного кодекса: насилие, преступления против личности, спекуляцию, расхищение государ-ственного имущества, превышение полномочий, нарушение паспортного режима и т.д.).


223

момент была занята другими делами. Однако в 1948 году этот вопрос вновь всплыл на поверхность в слегка измененной формулировке – с до-бавлением определения «паразитические» к старому понятию «общест-венно опасные элементы», отказывающиеся заниматься «общественно-полезным трудом». Никита Хрущев, возглавлявший в тот момент партию на Украине и боровшийся с непокорными украинскими крестьянами, предложил дать право колхозам отправлять правонарушителей – «пре-ступных и паразитических элементов,… тунеядц[ев] на шее у колхозников» – в ссылку 1. Как он отмечал, в законодательстве царской России уже был соответствующий прецедент [Текст письма см. Политбюро…, 2002. С. 250-254]. Его предложение вошло во всесоюзный закон от 21 февраля 1948 года «О выселении из Украинской ССР лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный и парази-тический образ жизни». Это был первый закон, включавший фразу, кото-рой предстояло стать центральной в дискурсе 1950-х – начала 60-х годов: «антиобщественный, паразитический образ жизни» 2. За период с 1948 по 1953 год более 33 000 человек (большинство – в первую половину 1948 года) были сосланы по обвинению в паразитизме (их ссылка не была ог-раничена определенными сроками) [Отечественные архивы, 1993. С. 38].

Закон Хрущева распространялся только на сельских жителей, а в 1951 году появился тайный указ о борьбе с «антиобщественными, пара-зитическими элементами», который считался городским эквивалентом закона Хрущева 3. Этот указ, направленный специально против нищих и бродяг, предписывал судам приговаривать подобных лиц к пяти годам ссылки с обязательной трудовой отработкой по месту ссылки для трудо-способных лиц, арестованных за попрошайничество, которые «злостно уклоняются от общественно-полезного труда и ведут паразитический образ жизни», и бродяг, «не имеющих определенного занятия и места жительства» 4. Возможно, на практике закон распространялся также на другие маргинальные категории населения наряду с бродягами и ни- 1 Он цитировал статью 683 «Свода законов Российской Империи» (СПб), том 9, кото-рый в варианте 1899 гласил: «Сельские сообщества могут удалить вредных и злост-ных личностей в соответствии с прилагаемыми правилами». 2 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 года «О выселении из Украинской ССР лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», вышедший после закона от 2 июня 1948 года, распространяющийся на другие области СССР (за исключением стран Балтики и Западной Украины), текст закона от 2 июня [Отечест-венные архивы, 1993. С. 37-38]. Оригинал законопроекта Хрущева относился к ссылке «вредных элементов» [Политбюро…. 2002. С. 254]. 3 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 23 июля 1951 года «О мерах борьбы с антиобщественными и паразитическими элементами». Характеристика «Городского эквивалента» исходит от В.Ф.Зима. [Зима, 1996. С. 181]. 4 Текст (неясно, полный текст или выдержки) в документе 1960 года в архивах совет-ской прокуратуры, ГАРФ 8131/32/6416, л. 87. Полный текст (неопубликованного) за-кона, очевидно находящийся в центральных архивах ФСБ и Президентском архиве РСФСР, был использован Зимой и некоторыми другими российскими исследователя-ми, и в данный момент недоступен (информация от А. Лившина).

Фицпатрик

224

щими, хотя ввиду секретности указа узнать результаты применения это-го закона очень трудно 1. В то же время, оправдание несудебной высыл-ки лиц, проживающих в больших городах и «не занятых общественно-полезным трудом больше трех месяцев» (за исключением инвалидов, пенсионеров, мужчин и женщин пенсионного возраста, женщин с деть-ми в возрасте до 11 лет, беременных женщин и иждивенцев) существо-вало в паспортном указе 1953 года, который позволял милиции высе-лять этих людей из городов на срок до двух лет 2.

В своем докладе на ХХ Съезде КПСС в феврале 1956 года Хрущев поднял тему уклонения от работы. Он критиковал

людей, которые не принимают участия в продуктивном труде, не выполняют общественной работы ни в семье, ни в обществе», и отмечал, что «одни только административные меры» не могут справиться с таким антиобщественным поведением и что «боль-шую роль здесь играет общественность» [Хрущев, 1956. C. 95].

Западные наблюдатели интерпретировали это как личную инициа-тиву Хрущева, часть его

усилий по увеличению участия общественности в расчете на де-профессионализацию правовой системы и общественный кон-троль [Armstrong, 1967. P.165].

Однако в течение года после этого выступления не последовало ни-каких видимых сдвигов; отдел под началом В.Г. Набиуллина подготовил законопроект, который должен был быть издан Президиумом Верховно-го Совета СССР, но он, очевидно, пришелся не ко двору 3. Спустя не-сколько месяцев появилась пересмотренная версия этого законопроекта, однако любопытно, что теперь он был выпущен на республиканском, а не на всесоюзном уровне. Также, вместо того чтобы немедленно занять место в соответствующем республиканском законодательстве, начиная с весны 1957 года он был опубликован как тема для общественной дискуссии в ря-де республик – на Кавказе, в Центральной Азии и в Прибалтике 4. Все законопроекты для республик выпускались под одним заголовком: «Об 1 Зима пишет, что «разумеется, новый Указ коснулся не столько городских нищих и бродяг, сколько несогласных с режимом, названных в последствии «инакомыслящи-ми»», но не приводит тому свидетельств, и продолжает рассуждать только о нищих и бродягах [Зима, 1996. С. 217]. 2 «Положения о паспортах» Совета Министров СССР от 21 октября 1953 года, цит. по В. Самсонову «Справка о необходимых мероприятиях по усилению борьбы с антиоб-щественными и паразитическими элементами» [ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 87]. 3 Текст данной первой версии законопроекта «Об усилении борьбы с антиобществен-ными, паразитическими элементами» находится в ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 2-5. Отдел Набиуллина далее не исследован, но возможно это был отдел Комиссии законодательных предположений Совета Союза, глава секретариата которого (М.Кириченко) отправил его Главному Прокурору СССР Руденко 4 февраля 1957. 4 Этот первый законопроект (для Азербайджана) появился в «Бакинском рабочем» 17 апреля 1957 года, за ним быстро последовали эстонский, латвийский, литовский, узбек-ский и казахстанский, все очевидно с одним и тем же текстом: см. CDSP IX:17 (1957).


225

усилении борьбы с антиобщественными, паразитическими элемента-ми», и их тексты были практически идентичными.

В преамбуле к этим законопроектам пересказывались замечания Хрущева, выдвинутые на ХХ Съезде Партии, с добавлением фразы «пара-зитический образ жизни», которую он не употреблял. Здесь приводились две основные формы паразитизма: люди, работавшие только «для вида», поскольку на самом деле они жили на нетрудовые доходы (эти категории были приведены в первом списке законопроекта), и люди, «которые не принимают участие в полезной работе на благо общества или семьи, а за-нимаются бродяжничеством, попрошайничают, и зачастую совершают преступления» (они были приведены во втором списке). Нужно отметить, что только люди из второго списка подпадали под действие закона 1951 года и традиционно являлись объектом дисциплинирующего воздействия со стороны милиции, в то время как категории, фигурирующие в первом списке, впервые стали объектом правовых наказаний. В соответствии с этими законопроектами, «паразиты» подлежали наказанию в виде ссыл-ки от двух до пяти лет, с обязательной трудовой отработкой по месту ссылки. В отличие от закона 1951 года приговоры должны были выно-ситься «народными собраниями», а не судами. В городах под этим подра-зумевались собрания жилого дома или улицы, и под их юрисдикцию попа-дали все виды «паразитов» за исключением бродяг и нищих (подлежащих тому же наказанию в виде ссылки по решению народного суда).

В течение пяти месяцев Российская республика вообще отсутствовала в списке республик, издающих законы против паразитизма 1. Россия еще только готовилась обнародовать этот законопроект в августе 1957 года (используя тот же текст, что и другие республики), в то время как не-сколько республик Центральной Азии уже закончили стадию обсуждения законопроектов и провозгласили их законом (незначительно переработав и внеся изменения в текст, так что окончательные варианты уже не были полностью идентичны) 2. Законопроект России был опубликован в газете «Советская Россия» в августе 1957 3 года и игнорировался (как и другие республиканские законы до него) более престижными изданиями – «Правдой» и «Известиями» 4. «Советская Россия» отмечала, что утвер-

1 Украина и Белоруссия также не опубликовали анти-паразитические законопроекты, и, кажется, так никогда не выпустили подобных указов. 2 Закон Узбекистана «Об усилении борьбы с антиобщественными, паразитическими элементами» был выпущен 27 мая 1957 года, в Туркменистане 29 мая 1957 года. Смот-ри ГАРФ, ф. 8131, оп. 32, д. 6416, л. 87-88. Для более подробных отрывков из обсужде-ния законов республиками, смотри CDSP IX: 17, 21, и 27 (1957). 3 «Закон об усилении борьбы с антиобщественными, паразитическими элементами», законопроект Комиссии законодательных предположений, Верховый Совет РСФСР, Советская Россия, 21 августа 1957. с. 2. 4 «Правда» присоединилась к обсуждению паразитов только в сентябре 1960; «Известия» опубликовала одну статью под названием «Клещи» (6 июня 1958), в ответ на которую по-следовали комментарии читателей касательно того, как разобраться с мелкой коррупцией, в основном с торгашеством, и без ссылки на анти-паразитический закон или возможность ссылки обвиненных (2 июля, 23 сентября 1958).

Фицпатрик

226

ждение этого законопроекта будет рассматриваться на следующем засе-дании Верховного Совета РФ, и если это действительно случится, то закон не пройдет. Этот период в истории советских «анти-паразитических» за-конов окутан тайной. В республиках Кавказа, Балтики и Центральной Азии «анти-паразитические» законы были изданы один за другим в 1957 и 1958 годах, а в 1959 и 1960 последовала еще пара запоздавших дополне-ний к ним 1. Но центральная пресса (за исключением «Советской Рос-сии») в основном продолжала игнорировать это явление, что наводит на мысль, что в Российской Федерации закон был встречен с сопротивлени-ем не только членами Верховного Совета (и возможно в юридических уч-реждениях), но также и верхушкой Советской партии.

Несмотря на то, что в архиве советской прокуратуры хранится тол-стая папка с делом о создании и продвижении законов против «парази-тов» (1957-1961), сведений о том, что именно стало причиной появления политического барьера, там относительно немного. После публикации российского законопроекта в августе 1957 года Министерство иностран-ных дел в лице Н.С. Патоличева зарегистрировало возражение насчет того, что положение об обязательной работе ссыльных по месту ссылки противоречит международной конвенции против принудительного тру-да, подписанной Советским Союзом. Однако Патоличев в своей доклад-ной записке указывает на возможность обойти эту проблему, и Государ-ственный прокурор СССР, Руденко, по всей видимости, счел возможным просто от нее отмахнуться: «Эти конвенции меньше всего соблюдаются именно в капиталистических странах», заметил он 2.

Другое возражение поступило от юристов, которым не понравился «анти-паразитический» закон, поскольку прерогатива судить и выно-сить приговор переходила от суда к народным собраниям и администра-тивным органам. Г. Анашкин, заместитель председателя Верховного Су-да Российской Республики, резко высказывался по этому поводу в ряде статей. Он полагал, что разрешение неюридическим органам приговари-вать обвиняемых к ссылке означало узурпацию юридической функции, что противоречило статье 131 Конституции РСФСР, гласившей, что аресты могут совершаться только по решению суда или с санкции прокурора 3.

1 За Узбекистаном и Туркменией, ранними пташками, последовала Латвия (12 октяб-ря 1957); Таджикистан (21 января 1958), Казахстан (25 января 1958), Армения (31 ян-варя 1958) и Азербайджан (18 июня 1958) (ГАРФ 8131/32/6416, 87-88). Киргизия по-следовала 15 января 1959, Грузия 5 сентября 1960 (текст грузинского указа находится в CDSP XII:44 (1960). С. 12). 2 Письмо Н. Патоличева (МИД) Р.А. Руденко (Главный Прокурор СССР) 14 декабря 1957. ГАРФ 8131/32/6416, 39-42, 70. 3 Эту статью под названием «Несколько замечаний к проекту закона» можно найти в ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. л. 38. К сожалению, место публикации там не указано, хотя возможно она появилась в «Советской России» вскоре после появления законо-проекта. Анашкин отмечает то же самое в более длинной статье под названием «Ра-бота – это обязанность и вопрос чести», опубликованной в «Советской России» 12 ок-тября 1957.


227

Недовольство советских юристов «анти-паразитическим» законом хо-рошо документировано 1. Основной протест состоял в том, что закон лишал суды полномочий арестовывать и выносить наказание, что противоречило Конституции; что он позволял приговаривать людей без определения чет-кого состава преступления; что он смешивал две совершенно разные кате-гории обвиняемых (нищих и бродяг, с одной стороны, и лиц, живущих на «нетрудовые» заработки, с другой); и что он лишал подсудимых права на адвоката и апелляцию (один из критиков называл последний пункт «не-отъемлемым принципом Советской демократии») 2. Настороженность так-же вызывала ссылка в качестве приговора (возможно, это слишком тесно связывалось со сталинизмом или, как сказал один критик, с царизмом) 3. Бэрри и Берман назвали сопротивление юридических лиц «анти-паразитическому» закону «драматичным примером влияния юристов на политику партии» и пришли к выводу о том, что

задержка в принятии «анти-паразитических» законов в крупных республиках до 1961 года и введенные в них поправки, отчасти не-сомненно отражали сопротивление юристов представленным за-конопроектам, ввиду нарушения ими действующих законов [Цит. по.: Barry, Berman, 1971. P. 326-327; см. также Feifer, 1964. P. 188].

Оказалось, что это слишком оптимистичный взгляд на ситуацию. В ус-ловиях типично изменчивой политики при Хрущеве, в середине 1960-х, сторонники «анти-паразитического» закона (включая, конечно же, самого Хрущева, хотя это был всего лишь довольно мелкий момент в его амбици-озной программе), снова одержали верх. Для разработки законов против «паразитов» Президиум ЦК КПСС назначил Комиссию ЦК КПСС, возглав-ляемую членом Президиума ЦК Дмитрием Полянским. К сожалению, о политическом контексте этого решения известно очень мало 4. Возможно,

1 См., например, комментарий о недовольстве рижских юристов, написанный предсе-дателей латвийского законодательного комитета [«Советская Латвия», 13 октября 1957. С. 2] – хотя это неодобрение не помешало Верховному Совету Латвии издать закон. Юристы в Москве, уже работавшие с некоторыми западными коллегами, активно пропагандировали ту же позицию. См., например, сообщение Бэрри и Бермана о том, что «в 1959 году главный законодатель Всесоюзных Основных Принципов Уголовно-го наказания заявил одному из авторов этой главы, что, по его мнению, анти-паразитические законы противоречили Основным Принципам и должны быть ото-званы в республиках, уже их принявших». [Цит. по.: Barry, Berman, 1971. P. 327]. 2 Выражение принадлежит Н. Большакову, консультанту, министерство юстиции Таджикистана // «Коммунист Таджикистана», 17 мая 1957. C. 2, (по CDSP IX:27 (1957), [Цит. по: Feifer, 1964. P. 195-159]. 3 По предположению о «царизме» (сделанным латвийским рабочим, не юристом), смотри CDSP IX:21 (1957), из «Советской Латвии» 16 апреля 1957, с. 2. Также была проблема противоречия с положением Основ уголовного законодательства СССР, гласящим, что «ссылка предусматривается как мера наказания» и «уголовное нака-зание применяется только по приговору суда. ГАРФ 8131/32/6416. Л. 212. 4 Обстоятельства учреждения Комиссии неясны. Предположительно, такая Комиссия появилась в результате закрытого письма в ЦК «О повышении роли общественности

Фицпатрик

228

эта инициатива исходила от группы внутри партийного руководства, сочув-ствующей националистическим тенденциями, озабоченной общественным порядком и настороженно относящейся к западным влияниям, хотя пря-мых доказательств этому нет 1. В 1960-е годы в закулисных дебатах полити-ческой элиты по поводу русского национализма, Полянский был на стороне русских националистов [см. Митрохин, 2003. С. 119-123], наряду с замести-телем главы Комиссии, Н.Р. Мироновым, а также с большинством членов Комиссии Однако это можно частично объяснить тем фактом, что русский национализм был силен среди чиновников, представляющих органы безо-пасности и идеологический сектор, которые также, – что естественно выте-кало из распоряжения Комиссии исследовать вопрос, имеющий ответвле-ния как в сторону закона и порядка, так и идеологии, – были широко представлены в Комиссии.

Комиссия Полянского очень много работала в период с августа по октябрь 1960 года, исследуя различные стороны антиобщественного по-ведения в современной советской жизни и пытаясь разработать способы его искоренения. В работе этой комиссии примечательно насколько вто-ростепенным ей представлялось то, что раньше составляло основную тематику ее работы: нищета и бродяжничество. Даже участие общест-венности, один из любимых коньков Хрущева, отошло на второй план. Больше всего комиссию беспокоило распространение различных форм «нетрудовых» заработков в советском обществе – другими словами, коррупция и то, что позже стали называть «теневой экономикой». Ко-миссия видела свою задачу в том, чтобы исследовать различные негосу-дарственные способы, которые советские граждане использовали для того, чтобы дополнить или заместить свой обычный оклад или зарплату (или, у колхозников, оплату за трудодни) и с помощью законодательных мер ликвидировать все лазейки, которые давали такую возможность. Данные для расследования, очевидно, предоставлялись различными уч-реждениями – от КГБ до министерства финансов – некоторые из кото-рых имели своих представителей в 18 рабочих группах комиссии 2. Более

в борьбе с преступностью и нарушениями общественного порядка» от 5 ноября 1959, в котором наряду с прочими моментами обговаривались «вопросы борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда». Цитата из письма Комиссии По-лянского в ЦК от 24 октября 1960. ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 219-20. 1 Благодарим анонимного обозревателя Cahier du monde russe за данную мысль. 2 Данные были собраны рабочими группами, в некоторых (но не всех) случаях возглав-ляемых членами Комиссии: например, Н. Стаханов был главой рабочей группы из пяти человек, занимавшейся запрещенной торговлей. Сюда входили Болдырев, Сидоров, Ко-ролев и Урюпин. А.Н. Мишутин из Всесоюзной Прокуратуры возглавлял группу из шести человек, занимавшуюся проституцией. Сюда входили Рагозин, Туманов, Коробов, Ивашу-тин и Павлов (ЦК ВЛКСМ). Генерал П.Г. Ивашутин, зам.пред. КГБ, возглавлял группу из трех человек, занимавшуюся контрабандой. Сюда входил Королев и Морозов (МВТ) (см.: инструкции Полянского «Об организации работы Комиссии…» от сентября 1960, в ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 82-84). Из трех перечисленных глав групп (более или менее сво-бодно выбранных из общего количества 18 человек) Стаханов был членом Комиссии, в то время как Ивашутин не был ее официальным членом, или, по крайней мере, не числился в


229

того, одной рабочей группе было поручено выступить с предложением установить всесоюзную систему регистрации граждан, не занятых обще-ственно-полезным трудом 1.

Утопические устремления этого периода – который также явился периодом подготовки и обсуждения новой программы Партии 1961 года – со всей очевидностью проявились в работе Комиссии Полянского, ко-торая (как будет показано далее) также демонстрировала здоровое ува-жение к социально-экономическим показателям и немалое понимание того, как на самом деле, а не в теории, работала советская экономика. Тем временем пресса отражала возрождение интереса к проблеме пара-зитизма, хотя «Правда», довольно поздно вступившая в дискуссию, упорно избегала в своих статьях термина «паразит» и даже «паразити-ческий образ жизни» 2. Это была настоящая дискуссия, в которой явно обозначилась оппозиция, выступавшая против закона о борьбе с парази-тами. В сентябре 1960 года на встрече по проблеме паразитизма в отде-лениях еженедельника «Литературная газета» последовал ряд критиче-ских реакций по поводу законопроекта. По мнению писателя Льва Шейнина, бывшего юриста, наказание в виде ссылки было просто спо-собом убрать проблему с глаз долой: «Москва от дармоедов избавится, а Омск или Ташкент их получат? Что от этого изменится?» 3. Не-юристы разделяли его сомнения: житель Сталинграда, прочитав обзор «Комсо-мольской правды», касающийся одного из судов над «паразитами» в Ленинграде 4, спрашивал, куда ленинградские товарищи предлагали

документах Комиссии, хотя он был на нескольких собраниях рабочих групп Комиссии, включая собрание по поводу законопроекта. Неизвестно, был ли Мишутин, активный участ-ник работы Комиссии, ее зарегистрированным членом: его имя входит в список из 15 имен в конце письма Полянского от 24 октября 1960, сопровождающем тексты законопроектов, но он не числится в (совпадающем, но не полностью) списке из 19 имен в конце письма в ЦК, отправленного приблизительно в то же время (ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 218, 220). 1 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 84. Главой этой группы был В.Н. Старовский (глава Центральной Администрации по Статистике СССР); членами ее являлись Колпаков и Стаханов. Насколько известно, такая система регистрации так и не была принята. 2 См. выше. «Тунеядцы» был основным термином, используемым «Правдой» (смотри статьи от 6, 14 и 16 сентября 1960), хотя даже это слово использовалось неохотно. Ста-тьи «Правды» и «Известий» отличались избеганием обычных клише, установленных в советской действительности, которые появлялись из стенографий того или иного закона или приказа. 3 Лавров А. Против тунеядства. Совещание в редакции «Литературной газеты». Лите-ратурная газета, 27 сентября 1960. С. 2. 4 Несмотря на отсутствие русского анти-паразитического законодательства, неюридиче-ские народные суды над «паразитами» широко освещаться прессой. В «Комсомольской правде», которая была за введение закона, появился длинный отчет о таком суде (над фарцовщиком Виктором Богдановым на заводе «Красный Выборжец» в Ленинграде), в котором народный обвинитель призывал к закону против паразитов, и также просил суд отправить петицию в исполком, чтобы выслать Богданова из Ленинграда («Космо-мольская правда», 4 сентября 1960, С. 2). На самом деле, отсутствие закона явно не ме-шало чиновникам ссылать неугодных лиц: см., например, комментарий М. Бабаева («Комсомольская правда». 29 октября 1960, 2), так что на практике городские «парази-ты» зачастую лишались милицией права на жительства.

Фицпатрик

230

отправить своих «паразитов», указывая на то, что на них лежит вина за неудачную попытку как следует их воспитать 1.

В том же месяце (сентябрь 1960 года) Грузия – последняя из рес-публик, не считая Российской, Украинской и Белорусской, – наконец выпустила закон против паразитов, сильно изменив при этом законо-проект 1957 года: народные суды были лишены права ссылать обвиняе-мых и могли лишь рекомендовать такую меру наказания местному сове-ту [цит. по Armstrong, 1967. P. 172-173] 2. С точки зрения юристов, такой вариант был, конечно, по-прежнему далек от идеала, так как по их мне-нию, только суды могли выносить подобные приговоры. Затем, в октяб-ре 1960 года, один из главных юридических журналов «Советская юсти-ция» (орган Верховного Суда РСФСР) однозначно выступил со статьей против ключевого положения законопроекта, характеризуя положение о том, что «паразиты» должны приговариваться к обязательному труду, как «абсолютно чуждые социализму» и предложил заменить ссылку экономическими санкциями, например, лишением права на частный надел земли, если он использовался в качестве нетрудового заработка, конфискацией частных автомобилей, используемых для получения при-были. [цит. по Armstrong, 1967. p. 172] 3.

Приблизительно в то же время попытки Комиссии Полянского вве-сти законодательство против паразитов стали слишком агрессивными 4. В статьях о «паразитах» стали появляться странные вещи: в значитель-

1 Комсомольская правда, 17 сентября 1960. С. 2. 2 Текст закона от 5 сентября опубликован в «Заре востока», 5 сентября 1960. 3 Похожие предположения двух кандидатов юриспруденции смотри: «Комсомольская правда», 9 сентября 1960, С. 2, и 17 сентября 1960. C. 2 4 Комиссия решила в октябре составить два независимых законопроекта, один должен быть выпущен ЦК под названием «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни», устанавли-вающий идеологическую важность мобилизации общественности по направлению к не-терпимости «паразитизма»; другой – указ Всесоюзного Совета Министров под названием «О мерах по устранению причин и условий, способствующих паразитическим элементам обогащаться за счет чужого труда», который указывал на ряд практических мер, направ-ленных особенно на «теневую экономику» как аспект «паразитизма». Они также состави-ли законопроект Указа Президиума Высшего Суда СССР «О дополнении Закона об уго-ловном судопроизводстве СССР и союзных республик» и закон (инстанции выпуска не указаны) «О повышении роли общественности в борьбе с паразитическими элементами и нарушениями советской законности и правил социалистического общежития» (ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Л. 6416, 218, 220; тексты законопроектов Л. 156-76 и 182-89). Ни один из них не был издан. К тому же, были составлены по крайней мере два более узко специализиро-ванных закона: «О нормах приусадебных земельных участков» (Для Совета Министров СССР) и «О запрещении содержания рабочего скота (лошадей, волов) в личной собствен-ности граждан, проживающих в городах, рабочих поселках и сельской местности РСФСР» (для Верховного Суда РСФСР). Дело Комиссии Полянского содержало список из девяти других приказов и указов по вопросам борьбы с паразитическими элементами, включав-ших такие вопросы как леса, лошади, магазины подержанных товаров, колхозная торгов-ля, строительные материалы, хищение и регистрация трудоспособного населения (ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Л. 6416, 248-54).


231

ной степени благодаря пристальному вниманию «Комсомольской прав-ды» к одному из аспектов этой темы, центр внимания начал смещаться от людей, занимающихся мелкой незаконной экономической деятель-ностью, к золотой молодежи (КП называла их «наследными принца-ми»): привилегированное положение семьи избавляло таких молодых людей от необходимости работать, а склонность к западному образу жизни приводила к частому посещению гостиниц «Интурист» и обще-нию с иностранцами. В то время это также вызывало сильное беспокой-ство КГБ, но несмотря на присутствие в Комиссии Полянского Шелепи-на (главы КГБ) и Миронова (бывшего главы Ленинградского КГБ), этот аспект никогда не занимал центрального места в работе Комиссии.

Чем именно было вызвано окончательное решение издать закон против паразитов в мае 1961 года, остается неизвестным. Но он появился в самой странной форме – в качестве своего рода придатка при гораздо более мощном законодательстве, предписывающем смертную казнь за «особо крупные» экономические преступления. Закон «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни» был издан Президиумом Вер-ховного Совета РСФСР 1. Закон об особо важных экономических престу-плениях был выпущен Президиумом Верховного Совета РСФСР на день позже, и его главной мишенью были растрата и валютные преступле-ния, которые еще раньше были рассмотрены Комиссией Полянского на предмет их включения в закон против «паразитов». Однако в силу при-мечательной и типичной для хрущевских времен изменчивости, макси-мальное наказание в виде ссылки на пять лет (согласно законопроекту) было заменено на смертную казнь (по закону об особо крупных эконо-мических преступлениях от 5 мая 1960 года) 2.

Закон против «паразитов» 1961 года был по всем признакам ком-промиссным. Пятилетняя ссылка была сохранена, но зато теперь приго-воры выносились не собранием граждан, а народными судами. Опреде-ленно, для юристов это была победа; с другой стороны, апелляция по-прежнему не допускалась, а обвиняемый не имел права на адвоката 3.

Длинное определение паразитического образа жизни, сформулиро-ванное в законопроекте 1957 года, осталось таким же, но теперь под него

1 «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни», «Советская Россия» опубликовала этот за-кон 5 мая (С. 3), «Правда» и «Известия» опубликовали выдержки из него 5 мая (С. 4) и 6 мая (С. 2) соответственно. Подобные указы, содержащие поправки РСФСР к более раннему законодательству, были выпущены в различных республиках в течение лета 1961 года. 2 Смертная казнь вызвала много противоречий среди юристов (см. ГАРФ 9474/16с, дд. 841, 849, 893), и применение закона вызывало яростные нападки Запада на почве ан-тисемитизма, потому что среди ранних жертв было много евреев. Хрущева обычно лично обвиняют в этой инициативе. 3 Отсутствие апелляций прямо указано в законе 1961 года [По вопросу адвокатуры см. Feifer, 1964. P.193, 199].

Фицпатрик

232

подпадали лица, занимающиеся «запрещенными промыслами, частно-предпринимательской деятельностью, спекуляцией», наряду с теми, у кого была своя дача, недвижимость и личные автомобили для получе-ния «нетрудового» дохода. Более того, как указывали комментаторы, закон имплицитно затрагивал еще более широкий спектр людей: пара-зит многолик, это может быть «казнокрад, расхититель социалистиче-ской собственности, взяточник, жулик, спекулянт. Или молодой лентяй, барахолочник. Или выпускник ПТУ, или техникума, который отказыва-ется работать по распределению после окончания учебы» 1. Что касается бродяг, проституток и нищих, на которых был нацелен закон 1951 года и которых как тогда, так и сейчас преследовала милиция, то они практи-чески исчезли из закона 1961 года. Нищие, конечно, были однажды упомянуты в длинном списке «паразитов», занимающихся теневой эко-номикой, однако ни бродяжничество, ни проституция не заслужили да-же упоминания.

Термины и понятия

В 1950-е годы для обозначения «паразитов» обычно использовали два термина: старое русское слово «тунеядец» (от «туне» – впустую) и бо-лее западное и научное по звучанию «паразит». Переход значения слова «паразит» от изначально ботанического и биологического в социальную сферу начался в 1890-е годы в связи с обсуждением молодыми психиат-рами и другими учеными проблемы деградации современной жизни, свя-занной, по мнению многих, с капитализмом, который создал «паразити-ческий» правящий класс 2. Однако это словоупотребление было не настолько широко распространено, чтобы войти в энциклопедию Брок-гауза и Ефрона или Граната: Гранат (1915) следовал за словарем Даля и говорил только о ботанических и биологических паразитах, в то время как Брокгауз и Ефрон (1897), отмечая греческое происхождение термина, до-бавили только информацию о паразитах (тунеядцах, нахлебниках) в древ-негреческом и римском обществах [Даль, 1882; Энциклопедический…, 1897; Энциклопедический…, 1915]. Ленин, несомненно учитывая дискус-сию психиатров по поводу деградации, использовал этот термин в работе 1916 года «Империализм как высшая стадия капитализма», где характе-ризовал империализм как феномен деградации, а «рантье», прожигаю-щих доходы от колоний, как «паразитический класс». Это словоупотреб-ление было отмечено в первой советской энциклопедии, которая во всем остальном следовала за Брокгаузом и Ефроном, также упоминая об ис-пользовании этого слова греками и римлянами, с тем добавлением, что термин «также сохранился в современных европейских языках в значе-

1 Шляпочников. Взято из выпуска газеты «Коммунист» (CDSP 1960 #43). 2 Информация взята из Даниэла Бира (Daniel Beer), который обсуждает вопрос «вы-рождения» во второй главе своей рукописи ««Diseases of the Age»: Degeneration and Moral Contagion in Revolutionary Russia, 1880-1930».


233

нии «тунеядец», человек, живущий за счет чужого труда» [Большая…, 1939]. Русский был как раз одним из таких языков, и словаре Ушакова, изданном в 1935 году, приводилось как биологическое, так и социальное значение термина «паразит»: «человек, эксплуатирующий чужой труд, живущий чужим трудом (публиц. презрит.)». Приводя примеры этого словоупотребления, Ушаков пошел еще дальше Ленина и нашел цитату из Молотова («В нашей стране ликвидированы паразитические классы, т.е. все и всякие капиталисты и капиталистики»). Он также отметил новое явление: вхождение термина в разговорную речь в качестве ругательства («Ах ты, паразит проклятый!») 1.

Таким образом, к началу Великой отечественной войны слово «па-разит» уже было привычным и в разговорном, и в литературном языке Советской России, и обычно (в качестве литературного слова) использо-валось для обозначения паразитизма старых привилегированных клас-сов. Однако, как отмечалось ранее, термин «паразит общества» также иногда использовался в политических и общественных кругах для опи-сания маргинальных людей типа бродяг, нищих и проституток, и имен-но это второе значение вышло после войны на первый план. Делая ак-цент на эти группы, законы 1948 и 1951 годов говорили о людях, «ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», используя ту же формулировку, которая существовала в законе 1961 года для опре-деления других «бесполезных» категорий. Законопроект 1957 года слег-ка отошел от этих конвенций, определив «антиобщественные, парази-тические элементы» в качестве объекта борьбы. Письма к властям в 1950-е годы были полны жалоб на различные общественные болезни, особенно на «бандитов» и других элементов, угрожающих безопасности граждан. В письмах часто использовался термин «паразиты» [Dobson, 2003. P. 211]. Однако пресса, освещающая «реформу» – «Правда», «Из-вестия», «Коммунист», «Литературная газета» – очень неохотно ис-пользовала даже прилагательное, производное от слова «паразит».

Когда дело касалось капиталистических привилегированных клас-сов и их послереволюционных пережитков, которые идентифицирова-лись как паразитические, происхождение этого феномена в советском обществе не вызывало никаких вопросов: это было наследие капитализ-ма. Однако по мере того, как дореволюционный мир все дальше отходил в прошлое, это понятие – пережитки – становилось всё менее убедитель-ным. К нему по-прежнему обращались, но нельзя было полностью отде-латься от подозрения в том, что советское социалистическое общество само по себе производило паразитизм. В одном из своих многочисленных законопроектов Комиссия Полянского боролась за примирение проти-воречий. С одной стороны, «в нашей стране нет социально-экономичес- 1 Паразит, паразитизм, паразитический [Ушаков, 1939]. В середине 1920-х лингвист Селищев отметил, что слова «гад, паразит, а в малограмотной среде – элемент – при-меняется к неугодным, противоречащим партии лицам». Слово также можно найти у Зощенко, «Нервные люди», как отмечает Селищев [Селищев, 1928. С. 85].

Фицпатрик

234

кой основы для паразитизма, частнособственнической психологии». С другой стороны, паразитизм, к сожалению, продолжал существовать: «все еще дают себя знать такие пережитки прошлого…, как частнособ-ственнические тенденции и тунеядство, порождающие антиобщест-венные паразитические элементы» несмотря на все успехи в строи-тельстве социализма и развитии «социалистической сознательности». Более того, «буржуазная идеология упорно пытается поддержать и по-догреть эти пережитки прошлого среди неустойчивых, отсталых людей нашего общества». Эта «буржуазная идеология» предположительно приходила с Запада, что, по всей видимости, оправдывает тревожное для марксиста утверждение о том, что эти нежелательные явления нельзя просто изжить:

Следует еще раз подчеркнуть, что пережитки не исчезнут сами по себе, с ними нужна повседневная борьба. И борьба эта очень важ-на, поскольку «эти пережитки нетерпимы в условиях развернутого строительства коммунистического общества 1.

Подобные заявления о неизбежном приближении коммунизма вы-ходили за рамки обычной газетной пропаганды. Идеологи были захва-чены идеей строительства коммунизма, и в этом они были не одиноки. По воспоминаниям современников, такие идеи вызывали значительный резонанс в обществе, по крайней мере, в той его части, которая внима-тельно следила за политической ситуацией [см., например: Вайл, Генис, 1996; Бурлацкий, 1990]. Подготовка новой Программы Партии предос-тавила возможность провести серьезные дебаты по фундаментальным вопросам, в том числе обсудить проблему баланса между частными и коллективными интересами при коммунизме, и особенно вопрос о том, должны ли в грядущей эпохе изобилия такие вещи, как дачи и автомо-били, принадлежать частным лицам (семьям) или только государству и общественным организациям. Здесь предстояло разрешить некоторые противоречия. С одной стороны, «коммунизм» предполагал, что частное владение имуществом (то есть право доступа к имуществу и распоряже-ние им, монопольно принадлежащее частным лицам или семьям, даже в ограниченных и единоличных формах, которые появились в эпоху «Ве-ликого Перелома» при Сталине, должны будут исчезнуть 2. С другой стороны, массовое переселения из коммуналок в отдельные квартиры (один из ключевых краеугольных камней социальной политики Хруще-ва), распространение дачного хозяйства и поощрение культуры потреб-ления в пост-сталинскую эпоху склоняли многих людей к мысли, что обещанное изобилие при коммунизме будет означать именно это.

1 Черновик указа партии Центрального Комитета «О мерах борьбы с лицами, укло-няющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни». ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 192-93. 2 Для исследования значений «владение» и «собственность» в Советском Союзе см.[Hachten, 2005].


235

Бескомпромиссные люди (или утописты), такие, как академик Струмилин, полагали, что частная собственность не должна существо-вать при коммунизме, и утверждали, что пришло время искоренить пе-режитки, например, уменьшить размер частных наделов земли в дерев-нях и размеры дачных участков, сократить продажу автомобилей частным лицам и препятствовать постройке частных домов 1.

От собственных автомашин, дач, приусадебных участков люди сами откажутся, как от обузы, когда в лучших живописных местах возникнут современные пансионаты со всеми удобствами – с от-дельными комнатами, яхтами, прогулочными мотороллерами, экскурсионными вертолетами и т. п., когда в общественных гара-жах выстроятся в ряд в ожидании пассажиров отличные автомо-били различных (выбирай по вкусу!) моделей и расцветок, –оптимистически писал Струмилин 2.

И всё же именно владение собственной дачей, «собственной» от-дельной квартирой и возможно даже собственным автомобилем было мечтой, которую лелеяло большинство советских граждан, надеясь на то, что теперь это может стать реальностью.

Несмотря на постоянные отрицания того, что именно рост парази-тизма делал законодательство против него необходимым, уровень того вида паразитизма, который больше всего беспокоил Комиссию Полян-ского в 1960 году, а именно паразитизма, связанного с «теневой эконо-микой», непреклонно возрастал в связи с повышением уровня жизни населения и снижением склонности государства к жестким репрессиям. Появлялись новые виды «паразитизма», например, нежелание многих молодых людей работать после окончания школы (возможно, по край-ней мере отчасти, это было последствием широко распространившегося среднего образования). Более того, появился новый источник «засоре-ния»: современная буржуазная идеология, которую успешно скрывали во времена Сталинской эпохи, просачивалась через «радио, печать, ки-но, туризм, экономический и культурный обмен, международную пере-писку» [Давтян, 1966. С. 44, 46]. Контакты в сфере культуры, возобнов-ленные в 1957 году на фестивале молодежи, оказались очень крепкими, особенно среди молодого поколения. Они сделали международный ту-ризм (в Советский Союз, но не из него) широкомасштабным явлением и заставили партийных лидеров и КГБ постоянно опасаться шпионов, не-желательных культурных влияний, контрабанды и нелегальных опера-ций с иностранными товарами и валютой – всех явлений, связанных с иностранцами.

1 Обсуждение этих вопросов смотри С. Степанин. «Коммунизм и собственность». «Ок-тябрь» 1960, №9; «Кто не работает, тот не ест», «Коммунист» 1960, №14 (выпуск), и комментарии читателей в ук. соч., 1961, №3; С. Струмилин. «Для всех, в интересах каждого», «Известия» 30 августа 1961. С. 3. 2 Струмилин, в «Известия» 30 августа 1961. С. 3.

Фицпатрик

236

Не подлежит сомнению тот факт, что устанавливая правила работы для своей Комиссии, Полянский был особенно озабочен ростом «тене-вой экономики» и теми условиями, при которых этот рост был возмо-жен. Изначально инструкции Полянского по этим вопросам были очень широкими, при том, что рассматривалась конкретная тема – законода-тельство против паразитов 1. Нищие, бродяги и проститутки полностью отошли на второй план, о них практически забыли. Важными были лишь процессы, происходящие в рамках «теневой экономики», посред-ством которой советские граждане получали «нетрудовой доход» – вме-сто обычной зарплаты и жалованья или как прибавку к ним. Этот список был еще длиннее прежнего, того, что вошел в закон 1961 года (см. вы-ше), и который сам по себе был весьма обширен. Помимо незаконной торговли, спекуляции, частной предпринимательской деятельности, включающей дачи, квартиры и личные автомобили (обозначенные за-коном 1961 года как «паразитические»), в инструкциях Полянского бы-ли затронуты такие вопросы, как операции с валютой, подделка валюты, взяточничество, контрабанда, обвес покупателей в магазинах, незакон-ные операции, в том числе, с землей и недвижимостью, а также разно-образные виды незаконной продажи товаров и услуг, включая самого-новарение, народную медицину, предсказательство, содержание борделей, производство и продажу порнографии. Это было всестороннее исследова-ние областей, охватывающих частную собственность и предприниматель-скую деятельность, и вызывающих наибольшее количество сомнений в связи с дискуссией о неминуемом приближении коммунизма.

В основе закона против паразитов лежала следующая идея: «Кто не работает, тот не ест». Но «работа» в советском дискурсе хрущевского периода имела специфическое значение: она подразумевала работу в советском учреждении, либо получение заработной платы в государ-ственном учреждении, либо труд колхозника или кооперативного ремесленника. Это был «общественно-полезный» труд, в то время как все другие виды деятельности только претендовали на статус общест-венно-полезного труда (особенно выделялся труд по дому и воспита-ние детей) и, возможно, вовсе не должны были называться «трудом». Все трудоспособные люди, то есть мужчины с 16 до 59 лет и женщины с 16 до 54 лет [Итоги…, 1962. С. 49], официально не считающиеся ин-валидами, должны были трудиться в «общественно-полезном» смыс-ле этого слова. Граждане, которые не работали и не имели места работы – даже совершенно законно, например, пенсионеры, или почти закон-но, например, домохозяйки, – фактически считались людьми второго сорта. Работа на себя вне государственной и кооперативной структуры не считалась работой, потому что предполагала отсутствие причастно-сти к общему проекту построения социализма /коммунизма и расце-нивалась как «частнособственническая психология, жажда наживы, стремление урвать из общества побольше, а дать ему поменьше» 2.

1 Об организации работы Комиссии… сентябрь 1960. ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 82-84. 2 Шляпочников. Взято из выпуска газеты «Коммунист» (CDSP 1960 #43).


237

В дебатах по поводу закона против паразитов труд в основном рас-ценивался как самоочевидная ценность. И всё же были моменты, когда в дискуссии появлялись соображения, обусловленные реальной экономи-ческой ситуацией, и, с точки зрения руководства, возможно, именно они имели больший вес, чем указывают доступные источники. Особенно тревожным моментом реальной экономической практики была нехват-ка рабочей силы, особенно в некоторых регионах страны. По данным переписи 1959 года, из общего числа «трудоспособного» населения в размере 120 миллионов человек, свыше 11 миллионов не занимались общественно-полезным трудом [Итоги…, 1962. С. 49]. Подавляющие большинство (10 миллионов) были сельскими жителями и жили за счет собственных наделов земли, не работая в колхозах и совхозах. Более ма-лочисленные группы населения были временно не трудоустроены, жили на сбережения или сдавали комнаты в своих квартирах и домах (чет-верть миллиона). Насчитывалось 243 000 человек,

не работающих и живущих за счет сбережений, сдачи в наем комнат и различных помещений и т.д. Из них 61 тыс. трудоспособных мужчин.

Эти данные были знакомы Комиссии Полянского, которая начала проект резолюции 1 с длинного рассуждения о желательности регистра-ции неработающего, но трудоспособного населения и выработке мер по «более рациональному использованию трудовых ресурсов». Проект ре-золюции (который так никогда и не был принят) предписывал Совету министров и Центральному статистическому управлению составлять от-четы и планы о балансе рабочей силы, начиная с 1961 года, «не только по республикам, краям и областям, но и по городам и отдельным адми-нистративным районам». В нем также говорилось, что в течение трех месяцев местные советы должны провести единовременную регистра-цию всего трудоспособного населения, которое отказывается работать и живет на нетрудовые доходы 2.

Народное мнение

В первые два месяца после публикации законопроекта против пара-зитов в августе 1957 года восемнадцать миллионов людей приняли уча-стие в собраниях по обсуждению закона, и 732 000 человек высказали на них свое мнение 3. К тому же прокуратура, Центральный Комитет и дру- 1 «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни» (октябрь 1960), ГАРФ ф. 8131, оп. 32, д. 6416, л. 156-176. В этот момент Комиссия по-прежнему мыслила в рамках единого указа партии ЦК и Всесоветского Совета Министров; через несколько недель было решено разделить их на два разных указа. 2 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 158-61. Черновик законопроекта также давал раз-личные инструкции по переселению и мобилизации труда (оргнабор) и пояснял, что промышленные предприятие должны позволять женщинам с детьми до 15 лет рабо-тать неполную рабочую неделю. 3 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416, 45.

Фицпатрик

238

гие структуры, а также газеты 1 получили сотни писем от граждан. Та-ким образом, это была широкомасштабная кампания, судя по всему, вы-звавшая в обществе некоторый резонанс, хотя заключение прокуратуры о «всеобщем одобрении» этого закона народом было несомненным пре-увеличением. Тот образ жизни, который обычные граждане больше все-го были склонны искоренять или наказывать, казалось, угрожает обще-ственному порядку и безопасности. По данным Мириам Добсон, письма от граждан к властным структурам по второй половине 1950-х годов с призывами к действию против «паразитов» в основном были направле-ны против «воров и бандитов», «воров, рецидивистов, убийц, мароде-ров, хулиганов» и других групп, угрожающих общественной безопасно-сти [цит. по Dobson, 2003. P. 211, 212]. В связи с этим нужно вспомнить, что массовые амнистии в начале 1950-х годов, в результате которых из ГУЛАГа в течение трех лет (1953-55) [ГУЛАГ, 2000. С.436-447] вышло полмиллиона заключенных, несомненно, стали угрозой общественному порядку и безопасности, особенно учитывая то, что бывшим заключен-ным зачастую было трудно получить документы, необходимые для уст-ройства на работу и получения про-писки, и иногда это вынуждало их к тому, чтобы становиться «бездомными».

Как это часто случалось в Советском Союзе с государственными ре-прессивными мерами, часть населения высказывалась за более жесткое наказание, чем предусматривалось законом – например, ссылка на де-сять лет или пожизненная ссылка вместо ссылки продолжительностью максимум в пять лет; тюремное заключение вместо ссылки; снижение минимального возраста ссыльных с 18 до 16 лет и так далее 2. 66-летний ветеран войны С. Е. Таранов писал из Новочеркасска: «Люди недоволь-ны мягкими мерами против паразитов, и я думаю, что бандит и любой, кто убил человека, являются классовыми врагами. Нам следует метлой гнать с нашей земли». Паразитов нужно «ссылать на север», писал один житель Днепропетровска, «и по окончании их приговора заставлять их оставаться там навсегда» [цит. по Dobson, 2003. p. 212, 213]. На собрании в издательстве «Литературной газеты» начальник цеха одного из заво-дов по фамилии Гаврилов высказал мнение, что нужно

всех злостных тунеядцев выселять не на 101-й километр, откуда ходит электричка, а в отдаленные необжитые районы. И там дать им право пользоваться только тем, что сами создадут 3.

По данным центральной прокуратуры конца 1950-х годов о реакции общественности на законопроект, пребывание в общественных местах в со-стоянии алкогольного опьянения вызывало особенно осуждение у населе-ния. Многие рекомендовали «пьяниц увольнять с работы с плохой характе-

1 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6418, 152; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 373. Л. 19. 2 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6141. Л. 46, 52. 3 Встреча в «Литературной газете», по сообщению «Литературной газеты» 27 сентяб-ря 1960. С. 2.


239

ристикой и выселять на Север» или, если они слишком старые, лишать пенсий 1. Молодые люди, жившие за счет родителей и не работавшие, мужчины, которые жили за счет женщин, и женщины, чей образ жизни рассматривался как аморальный, также были подвергнуты критике 2.

Паразитизм «теневой экономики», являвшийся (по мнению зако-нодателей) главной мишенью закона, пробудил еще более сложную ре-акцию общественности. Нашлись сторонники того, чтобы рассматривать в качестве паразитов колхозников 3, вырабатывающих малое количество трудодней или вообще их не вырабатывающих, равно как и «шабашни-ков», работающих по контракту на колхозы или в других местах (зачастую это были те же самые «неработающие» колхозники); также был высказан протест против людей, которые за большие деньги сдавали в аренду свои дачи и другие помещения 4. Однако другие участники общественной дис-куссии не хотели навешивать ярлык паразитизма на такую распростра-ненную деятельность, как сдача в наем дачных домиков: в конце концов, многие из тех, кто представлял «общественность», сами этим занимались.

В начале 1960-х годов, когда вопрос о прозападной ориентации зо-лотой молодежи начал широко обсуждаться в прессе, газеты опублико-вали несколько писем от читателей, которые поддержали включение этого аспекта в анти-паразитическую кампанию, но большинство заин-тересованных читателей предпочитали писать о более близких и понят-ных проблемах 5. Действительно, изучение прокуратурой общественного мнения несколькими годами ранее не выявило особой озабоченности этой проблемой, возможно потому, что она была слишком далекой от большинства людей. То же самое касалось «паразитизма», который мест-ные власти начали приписывать религиозным сектантам. Опрос общест-венного мнения, также как и письма в газеты (опубликованные), показа-ли, что обеспокоенность этой проблемой была относительно слабой.

Применение: мишени анти-паразитических мер

Весьма большая часть анти-паразитических мер, предпринятых в России в конце 1950-х и в первой половине 1960-х годов, осуществлялась вне рамок закона – до того, как закон был принят, и с применением вне-юридических процессов или процессов, не соответствующих предписа-ниям закона. Это показатель специфики того времени: закон мог одно-временно пробудить жаркие дебаты и часто мог не иметь малейшего значения для практики социального контроля. Это происходило еще и потому, что проведение анти-паразитической кампании доходило до су- 1 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6418. Л. 169. 2 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 56, 106. 3 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 54-5 4 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 56-106 5 Исключением было письмо от портового рабочего из Новороссийска, оскорбленного тесной дружбой молодых русских с иностранными моряками: «Комсомольская прав-да» 17 сентября 1960. С. 2.

Фицпатрик

240

дебного разбирательства и вынесения приговора лишь иногда – стати-стика по осужденным отчасти будет здесь наилучшим ориентиром: данные говорят нам о том, что в Российской Республике около 20 000 человек были сосланы как паразиты в первый год действия закона 1961 года, хотя людей, которых предупредили об опасности преследования в случае, если они не найдут работу 1, было в десять раз больше, а также что к концу 1960-х, после отстранения Хрущева в 1964 году, разбира-тельства сократились до двух-трех тысяч 2. Другими словами, количест-во людей, втянутых в законные судебные разбирательства, было относи-тельно невелико, в то время как другие формы анти-паразитических мероприятий трудно, если вообще возможно, сосчитать.

Комсомольцы, особенно активно участвовавшие в борьбе против паразитизма и коррупции во всех их проявлениях (отправляя бригады на толкучки и т.д.), жаловались, что зачастую их усилия не были адек-ватно поддержаны административными или юридическими органами: например, когда комсомольцы разоблачили О. Соколовского как пара-зита на основании того факта, что он сменил за пять лет шестнадцать мест работы и десять раз привлекался за мелкое хулиганство, «потребо-вались усилия 82 работников госучреждений, было заведено дело на 179 листах», чтобы выслать его из Москвы 3. Возможно, это было следствием не только советской бюрократической инертности, но также сопротив-ления изнутри бюрократического и юридического аппарата закону 1961 года, а также практикам комсомольского надзора.

Цель издания нового анти-паразитического закона заключалась в том, что старый закон (1951 года) исходил из устаревшего представления о паразитизме и не принимал во внимание явления «теневой экономи-ки» 4. Однако в ходе своей реализации анти-паразитическая кампания повернула в двух неожиданных направлениях. Первой мишенью, не-предвиденной прокуратурой и Комиссией Полянского, но поддержан-ной КГБ, энергичной кампанией «Комсомольской правды» и некоторыми другими средствами массовой информации, стала золотая молодежь, ори-ентированная на запад. Второй мишенью, которую не предвидели ни про-куратура, ни Комиссия Полянского, стали религиозные сектанты. Прило-жив определенные усилия, можно было распространить анти-парази-тический закон 1961 года на обе эти группы. Однако, вдобавок к этому, совершенно случайной и несанкционированной мишенью кампании стали некоторые другие группы населения, а именно пенсионеры и домохозяйки, периодическое обвинение которых в «паразитизме» вызвало панику в за-конодательных кругах и никогда никем не поддерживалось в прессе.

Давайте рассмотрим каждую из этих групп по очереди.

1 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 402. Л. 115. 2 ГАРФ. Ф. 9474. Оп. 16с. Д. 965, 3. 3 Павлов С., секретарь Комсомола ЦК, в ЦК КПСС 27 мая 1963, РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 429. Л. 48. 4 Самсонов и другие, Справка, ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 91.


241

Нищие, бродяги, пьяницы и проститутки

Постоянной темой обсуждения центральной прокуратуры в связи с применением закона было то, что, несмотря на особое внимание зако-нопроекта к преступлениям в рамках «теневой экономики», милиция и другие местные власти продолжали понимать эту категорию «парази-тов» в более традиционном плане: нищие, бродяги, проститутки и пья-ницы, создающие беспорядок на улицах. В первые четыре месяца после принятия закона 3 мая 1961 года из 11 000 человек, обвиненных и осуж-денных российскими судами за паразитизм, большинство были людьми, живущими на случайные заработки или мелкую спекуляцию, или пья-ницами, бродягами и нищими 1.

Отлов нищих, бродяг, путешествующих мастеров и странствующих праведников и праведниц, выселение из городов проституток и попытки (безуспешные) заставить цыган перейти к оседлой жизни 2 – все это бы-ло обычной практикой в Советском Союзе в довоенные и послевоенные годы, и стало целью активной «анти-нищенской» кампании 1952-54 го-дов. Количество нищих почти несомненно увеличилось в результате по-слевоенного голода (по некоторым оценкам, до 2-3 миллионов в 1946-47 годах), но поскольку милиция не отслеживала количество нищих, по-прошаек и бродяг до введения закона против паразитов в 1950 году, эти данные являются неизбежно субъективными.

В 1952-54 годах под руководством МГБ была проведена активная кампания против нищих, которая могла способствовать снижению коли-чества нищих примерно до полумиллиона или одного миллиона к сере-дине 1950-х [Зима, 1996. С.217]. Интерес для государства в этой кампании представляли не только бедные, вынужденные просить милостыню, но также «профессиональные нищие». И если к редким предупреждениям со стороны властей о том, что явно бедствующие нищие могли в действи-тельности просто разыгрывать нищенство, можно отнестись скептически 3, то есть все основания утверждать, что нищенство и в самом деле было профессиональной деятельностью целых деревень отходников в Ка-лужской области – и таковой и оставалась, несмотря на безуспешные

1 ГАРФ. Ф. 9474. Оп. 16с. Д. 719. Л. 42. Нужно, однако, заметить, что эти показатели малы по сравнению с 150 000 людьми, ставшими жертвами «административных, су-дебных и иных санкций» за нищенствование и бродяжничество в СССР в 1959 году [Самсонов и другие, Справка, ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 88]. Предположим, что уровень на 1961 год был такой же. Очевидно, что закон 1961 года имел дело только с меньшинством. 2 Нужно, однако, отметить, что цыгане подвергались тем же условиям ссылки, как и «паразиты», однако их судили в рамках отдельного указа, выпущенного Президиу-мом Верховного Совета СССР 5 октября 1956 года «О приобщении к труду цыган, за-нимающихся бродяжничеством» [ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 102]. 3 Смотри М. Щетилов. «По вопросу нищих и мягкосердечных граждан», «Советская Молдавия» 6 августа 1960, 4; а также Шляпочников, с. 35, касательно истории жен-щины, которая заявила, что потеряла всё при пожаре, и которая построила кирпич-ный дом и открыла крупный банковский счет на доходы от сбора милостыни.

Фицпатрик

242

попытки МГБ депортировать всех жителей этих деревень в начале 1950-х 1.

Помимо профессионального нищенства, многие пожилые пенсио-неры и инвалиды жили на милостыню, отчасти потому что пенсия была недостаточной, а государственные дома престарелых и инвалидов каза-лись непривлекательной перспективой; таким образом, одна из проблем, ограничивающих проведение кампаний против нищих в пост-военные годы, заключалась в том можно ли было задерживать нищих и силой держать в таких домах 2. В период Хрущева в категорию бродяг попадали многие бывшие заключенные (освобожденные во время послесталинской амнистии), которые либо не нашли работу, либо вовсе ее не искали 3.

Проститутки открыто не упоминались в законопроекте 1957 года или законе 1961 года, но всё же они составляли одну из стандартных ка-тегорий, к которым закон применялся 4. Они открыто упоминались в за-конах, разработанных Комиссией Полянского, но как заметил один из членов этой Комиссии, это выглядело довольно щекотливо «т.к. проти-воречило… утверждениям о том, что в СССР нет проституции» (напр. в БСЭ) 5. В местных отчетах говорилось, что многие из предполагаемых проституток были молодыми девушками, и некоторые из них были в равной степени любительницами вечеринок и профессионалками, на-пример, 19-летние девушки, которые сопровождали мужчин в частные квартиры, рестораны и гостиницы и участвовали в оргиях, во время ко-торых люди напивались и танцевали в обнаженном виде. Некоторые из девушек были сиротами, которым не удалось из детского дома перейти в нормальную трудовую жизнь, и они стали время от времени заниматься проституцией 6. В отчете из Свердловска о случаях паразитизма нищен-

1 См. Грековы В. и М. «Неисправимые якуталы», «Ять» сентябрь 2002, с. 32-5; и для другой оценки тех же данных см. [Зима, 1996. С. 223-225] 2 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 37, 51 (папки Министерства Юстиции РСФСР). 3 Государственный архив Российский Федерации «А» (далее ГАРФ «А», это архив РСФСР, а не архив СССР, т.е. ГАРФ). Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 39-40, 100-01; Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 3. 4 Из 190 случаев паразитизма, рассмотренных московским городским судом в первые месяцы после выхода закона, 31 были женщины, живущие на доходы от проституции; в Омской области цифра составляла 12 из 357: ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 17, 46. Из общего количества 21 000 мужчин и женщин, приговоренных к ссылке по за-кону РСФСР от июня 1962 года, 1 502 были женщины, которых можно назвать про-ститутками: РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 402. Л. 116. 5 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 221. Эта непопулярная точка зрения пришла от Л.Н. Смирнова из Верховного Суда РСФСР. Хотя большинство Комиссии перевесило эту точку зрения, был факт не упоминания проституции в тексте, который в итоге стал законом 1961 года. 6 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 118-19. См., например, Зинаида Григорьева, 21 год, с во-семью классами школы, сирота без определенного места проживания или работы, не смогла устроиться в жизни после выхода из приюта. Она пыталась работать на заводе в Сибири, в нескольких разных колхозах, моряком, но быстро уходила с каждой должности. Затем она родила ребенка, бросила его, и была лишена родительских прав. Она уничто-жила свою трудовую книжку и паспорт («чтобы не работать», по данным отчета), и оказа-лась в еще худшей ситуации. Ко времени заключения за паразитизм она жила за счет мужчин, «с которыми знакомились в столовых, на вокзалах, просто на улице».


243

ствование, проституция и общение с «пьяницами и спекулянтами» были объединены в одну группу как типично женские формы паразитизма 1.

В местных отчетах о применении закона 1961 года в архивах проку-ратуры сохранилось много историй о пьяницах, которые разрушили соб-ственную жизнь и жизнь своей семьи, а также вызвали недовольство со-седей. Например, мужчина за сорок, бухгалтер по профессии, попал под действие закона против паразитов, когда ушел с работы, стал жить за счет любовницы, пил и «наруша[л] как в дневное, так и в ночное время покой многоквартирного дома» 2. Мужчины, живущие за счет жен, лю-бовниц и родителей, и пьянствующие целыми днями, часто появляются в отчетах местных властей о кампании против паразитов, например, мужчина «женившийся примерно 39 раз», семь лет сидел без работы и жил за счет сожительниц и родителей, у которых выпил немало крови 3.

«Теневая экономика» как заработок

Непонятно, как часто в действительности людей ссылали по обви-нению в паразитизме за «нетрудовые заработки» в теневой экономике (то, что милиция и местные власти отдавали предпочтение «традицион-ным» мишеням, уже отмечалось). МВД сообщало, что среди сосланных за паразитизм было «немало» плотников, столяров, маляров, каменоте-сов, портных, сапожников, бондарей и других мастеров, работающих ча-стным образом 4. Женщины-швеи и портнихи также подлежали наказа-нию: есть отчеты об обвинении в паразитизме женщин – конечно, не «обогащающихся за счет трудящихся», как гласила стандартная анти-паразитическая формулировка – которые шили платья или бюстгальте-ры, делали бумажные цветы и зеркальца для продажи на рынках 5. На практике, конечно, на частное предпринимательство столь мелкого масштаба зачастую закрывали глаза. Но, как зловеще отметила газета «Известия», такая терпимость «кажется анахронизмом в свете законо-дательства против паразитов» 6.

В сельской местности наиболее распространенным видом парази-тизма был заработок посредством частного надела земли или ремесла и отказ работать на колхоз, а также использование частного дома для извле-чения прибыли. Когда таких людей приговаривали к ссылке за парази-тизм, местные власти (или просто местные жители) зачастую конфиско-вали лошадь или инструменты – разумеется, нередко такие конфискации оказывались целью обвинения и вынесения приговора. Не все, но неко-торые жертвы были зажиточными; до войны некоторые даже считались 1 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 84. 2 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6416. Л. 27. Когда он начал жить в Магадане, он, возможно, был бывшим заключенным ГУЛАГа. 3 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 957. Л. 91-2. 4 РГАНИ Ф. 5. Оп. 30. Д. 402. Л. 115. 5 ГАРФ «А». Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 39-40. 6 Известия, 11 июля 1961.

Фицпатрик

244

кулаками. Но иногда приговаривались и мелкие «паразиты»– лица, кото-рые выращивали кроликов или пчел и торговали на рынке, ловили рыбу, собирали грибы, травы, ягоды и орехи. Здесь мы сталкиваемся с одним из парадоксов советской жизни: ни одно государственное предприятие не со-бирало кедровые орехи, на которые был большой спрос, но лица, которые занимались их сбором и продажей, подлежали обвинению в паразитизме 1.

Анти-паразитическая кампания была, возможно, наиболее эффек-тивна не с точки зрения изменения или наказания той или иной дея-тельности в рамках теневой экономики, а скорее с точки зрения сбора информации о таких случаях. Читая отчеты и газетные статьи, мы узна-ем об огромном разнообразии теневой экономики в городах. Люди ис-пользовали частные автомобили для представления услуг такси и пере-возок, сдавали комнаты или «углы» своих квартир или домов, сдавали личные дачи и использовали огороды или дачные участки для выращи-вания продуктов на продажу; водители грузовиков и служащие желез-ной дороги перевозили товары по стране по ценам «серого рынка». Ра-бочие на электро- и радиозаводах регулярно воровали свою продукцию и продавали ее вне заводов. Предприимчивые люди сделались

владельц[ами] подпольных микрофабричек, выпускающих пре-словутые граммофонные пластинки на рентгеновской пленке 2.

Все виды «паразитической» предпринимательской деятельности отмечались и в сельской местности, в основном в связи с колхозами и совхозами. Некоторые хозяйства открывали незарегистрированные мас-терские на своей территории для производства товаров,

не имеющи[х] отношения к их профилю производства, напр. электропредохранители, запасные части к текстильным машинам, стекла к наручным часам, изделия из полиэтилена,

используя труд колхозников и «лиц без определенного рода занятий 3. Колхозы тоже часто прибегали к услугам посредников для приобре-

тения необходимых запасных частей или строительных материалов, а также для сбыта сельскохозяйственной продукции. Они и другие пред-приниматели, городские и сельские, регулярно нанимали так называемые бригады «шабашников» для строительства и ремонтных работ по кон-тракту. Всё это, разумеется, прибавлялось к более мелким формам сель-ского «паразитизма» (заработки путем разведения пчел, перевозок, про-дажи самодельных изделий или продуктов с приусадебных участков).

Ремесленники и кустари (вне кооперативов) всегда под подозрени-ем: для советской власти, которая обычно рассматривала нефабричное производство как устаревшее и одновременно как потенциально капи-талистическое, эти категории были неудобны. Даже если сами по себе

1 Шляпочников, стр. 31; ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 39-40. 2 «Литературная газета», 27 сентября 1960. С. 2. 3 РГАНИ Ф. 5. Оп. 30. Д. 373. Л. 42-5.


245

промыслы были легальные, то как насчет способов добычи сырья (за-частую на черном рынке)? Как насчет того, что они продавали свою про-дукцию, видимо, «паразитическим» способом, извлекая из этого при-быль? Также были нелегальные занятия, ремесленные и кустарные виды деятельности, которые были прямо запрещены уголовным кодек-сом или специальными указами. Изготовление самогона [Давтян, 1966. с.38], предметов религиозного обихода, граммофонных пластинок и проявка фотографий – все это было среди нелегальных занятий, но спи-сок в законе и на практике был, вероятно, гораздо длиннее и включал изготовление любой продукции из драгоценных металлов или драго-ценных камней, организацию ставок на спортивных состязаниях и игры в рулетку 1.

Молодые бездельники

По словам одного из комментаторов, молодые люди, которые после окончания школы не нашли работу и оставались дома на иждивении родителей, составляли «довольно значительное» число людей, сослан-ных за паразитизм 2. В отчетах прокуратуры, полученных из местных органов в конце 1950-х, именно бездельничество (а также часто вызы-вающая невоспитанность и открытое отрицание советских «трудовых» ценностей) этих молодых людей рассматривалось как главная проблема. Но в начале 1960-х годов появились новые темы: участие этих молодых людей в спекуляции, с особым акцентом на контакт с иностранцами че-рез спекуляцию иностранными товарами. Две широко обсуждаемые ста-тьи в «Комсомольской правде», газете, которая задавала тон в этом во-просе, передают остроту этих проблем. В одном случае обвиняемый, представший перед общественным судом на Ленинградском заводе, был молодой человек из рабочего класса по имени Виктор Богданов, кото-рый бросил школу, попал в плохую компанию и участвовал в мелкой «спекуляции» одеждой (которую называли «тряпками»), купленной у иностранцев 3. В другом случае жертва Владимир Солдаткин (также из-вестный как Фрэнк Дисней) представлял собой другой тип, мнимый ин-теллектуал, одевающийся на западный манер, который заявлял (будучи принципиальным «противником соцреализма»), что его преследуют за 1 Публикация 1989 года дает действующий на тот момент список запрещенных про-мыслов: в том числе приготовление ядов или наркотических веществ, приготовление медикаментов, любого вида оружия, снаряжения, взрывчатых веществ, предметов из драгоценных металлов и т.д. В области бытового обслуживания: починка и переделка предметов из драгоценных металлов и камней, янтаря, содержание рулетки, ставки на спортивных состязаниях и других соревнованиях, починка любого вида оружия. В общественно-культурной области: работа в медицине в разных отраслях, проведение занятий по предметам и курсов не включенных в школьную программу; организация спектаклей [Кондрашков, 1989. С. 25]. 2 Шляпочников. Взято из выпуска газеты «Коммунист» (CDSP 1960 #43). 3 Преловская И., Шрупник А. (Ленинград). Позор тунеядцам! Рабочие «Красного Вы-боржца» судят лодыря и спекулянта // «Комсомольская правда» 4 сентября 1960. С. 2.

Фицпатрик

246

его убеждения 1. Ядовитый и жесткий тон этих статей, направленных про-тив западнической молодежи – «Комсомольская правда» сожалела об от-сутствии кнута для таких людей как Солдаткин, в то время как один из об-винителей Богданова хотел плюнуть ему в лицо, чтобы выразить свое презрение – явно были связаны с тревожной информацией, озвученной КГБ, насчет иностранных шпионов, вербующих советских граждан 2.

Молодые бездельники всё больше изображались как золотая моло-дежь, испорченные отпрыски из семей советской элиты. Эти «наследные принцы», как их назвал один журналист, подражали западному стилю одежды; болтались с иностранцами, покупали у них синие джинсы и ве-ли анти-советские разговоры, знали крупных представителей черного рынка и избегали постоянной работы и службы в армии. Такие молодые люди часто претендовали на интеллектуальные интересы (многие име-ли высшее образование), чувствовали себя элитой, с презрением отно-сились к советским «обывателям», и, в общем, изображались как прото-диссиденты (этот термин начал использоваться в первой половине 1960-х годов) 3. Писатель Василий Аксенов, который публично обвинял таких людей, но определенно относился к ним с тайной симпатией (см. его роман «Звездный билет»), надеялся, что предоставление большего чис-ла развлечений для молодежи – вечерние кафе для танцев, выпивки, споров и поэтических вечеров – могло решить эту проблему 4. Но более типичной реакцией была реакция бдительных граждан в Сочи, которые срывали вызывающие одежды с приезжих стиляг, а также властей того же курортного города, которые грозили изгонять советских туристов за то, что те носят рубашки, разрисованные узорами-зонтиками 5.

Ранних диссидентов-литераторов, таких как авторы самиздатовско-го журнала «Синтаксис», в прессе клеймили как «бездельников» 6, и не-которые неудачники, например молодой ленинградский поэт Иосиф Бродский (печатавшийся в «Синтаксисе»), были осуждены за парази-тизм и сосланы 7. 1 Суконцев А. и Шатуновский И. Френк Солдаткин – местный чужеземец (фельетон) // «Комсомольская правда» 25 августа 1960. С. 2. 2 По вопросам бдительности и шпионажа смотри CDSP XII:31 (1960). Широко публико-вавшийся судебный процесс Гэри Пауэрса прошел в середине августа: CDSP XII:33 (1960). 3 Титов В. Наследные принцы // «Огонек», 1960, №29. С. 27. 4 Аксенов В. Принцы, нищие духом // Литературная газета, 17 сентября 1960. С. 2 5 Известия, 12 октября, стр. 6, и Колесникова И. Патруль в коротких штанишках // Комсомольская правда, 13 декабря 1960, стр. 2. 6 Иващенко Я. Бездельники карабкаются на Парнас // Известия, 2 сентября 1960. С. 4. 7 В деле, которое вызвало очень негативные международные обсуждения, Бродский был обвинен как тунеядец без постоянной работы или членстве в организации, назы-вал себя поэтом, но не был членом Совета Писателей и зарабатывал очень мало на своих стихотворениях и случайных заработках переводами. Обвинение сначала было вынесено дружинниками с литературными связями в статье, опубликованной в «Ве-чернем Ленинграде» 29 ноября 1963, суд прошел в Ленинградском районном суде 18 февраля 1964, и его приговорили к пяти годам ссылки [Информацию по делу Брод-ского и частичную стенограмму суда см. Field, 1964. P.10-11; The Trial… 1964. P.6-17].


247

Случаи подобные делу Бродского были особенно интересны КГБ в рамках его борьбы с интеллигенцией по поводу самиздата. Но «моло-дые бездельники» заинтересовали КГБ еще и по другой причине, а именно в связи c их отношениями с представителями Запада и валют-ными махинациями. Нужно помнить, что изначально эта проблема была частью исследований Комиссии Полянского различных форм общественного паразитизма, но, в конце концов, стала предметом от-дельного и особенно сурового закона, вышедшего 5 мая 1961 года (на следующий день после принятия закона против паразитов в России). Закон от 5 мая «Об усилении борьбы с особо опасными преступления-ми» сделал своей мишенью так называемый верхний слой теневой экономики – крупных мошенников, состоявших в преступных группи-ровках по всей стране, среди которых были (по крайней мере, путем подкупов) высокопоставленные чиновники, а также валютчики – и пре-дусматривал за такие преступления смертный приговор 1. Большинство пойманных таким образом «шишек» и осужденных общественными су-дами в начале 1960-х, были закоренелыми спекулянтами, но некоторые – включая Тимофея Рокотова, одного из приговоренных к смерти в хо-де наиболее известного и широко освещенного судебного разбиратель-ства – подходили под стереотип «наследных принцев». Это было отме-чено в конфиденциальной докладной записке Центрального Комитета по этому делу, где особо отмечались психо-социальные и семейные причины отчуждения этих молодых людей 2.

Религиозные сектанты

Ни в одном из анти-паразитических законопроектов не было упо-минания о религиозных сектантах. Однако в законе 1961 года в конце списка паразитических видов деятельности, таких как спекуляция или участие в «нелегальной» торговле, все-таки стояла фраза «и другие ан-тиобщественные действия», и это, очевидно, послужило предпосыл-кой того, чтобы расценивать сектантов как паразитов. О лидерах сект гово-рили, что если у них и были законные должности, то только для вида, а на самом деле такие люди зарабатывали на жизнь сборами денег со сво-их последователей [Barry, Berman, 1971. P.328]. Атеистический журнал «Наука и религия» называл людей, которые учились вести религиозную жизнь, «теми же самыми паразитами» [цит. по Armstrong, 1967. P.174]. В основном, однако, включение религиозных сектантов в список людей,

1 Текст опубликован в «Известия» 7 мая 1961, 5. В ненормальной смеси репрессии и утопизма, характерной для той эпохи, закон гласил, что «в виде исключительной ме-ры наказания, впредь до ее полной отмены допускается применение смертной казни – расстрел» (курсив автора). 2 Заметка от секретаря московского горкома П. Демичева в ЦК, в которой изложено происхождение, включая историю семьи, Рокотова и других, обвиненных в спекуля-ции валютой: РГАНИ Ф.5. Оп. 30. Д. 373. Л. 33-36. Нужно отметить, что Демичев раньше был членом анти-паразитической Комиссии Полянского.

Фицпатрик

248

попадающих под действие закона против паразитов, судя по всему, яви-лось результатом инициативы местных властей. В отчетах министерства юстиции РСФСР о применении закона, лидеры и активисты религиоз-ных сект встречаются довольно часто, их обвиняют в том, что они «жи-вут за счет обмана верующих» 1.

Конфликт государства с религиозными сектантами уходит корня-ми в 1930-е годы, но он возродился в обостренном виде во время кам-пании Хрущева, предпринятой против религии и начавшейся в 1959 году. Фактически во всех отчетах местных прокуроров в РСФСР в нача-ле 1960-х упоминаются сектанты (Иеговисты (Свидетели Иеговы), Ис-тинные Православные Христиане и другие), рассматриваемые как пара-зиты 2. Зачастую это были крестьяне, которые уклонялись от вступления в колхоз и жили за счет наделов земли и ремесла. Если в довоенные годы сектанты пытались уклоняться от службы в армии и вступления в колхоз из религиозных соображений, то к концу 1950-х они прямо вы-сказывались против любого вида занятости в государственных или общественных учреждениях. В Свердловске, например, крестьянин-пчеловод прекратил работать в колхозе, вступив в местную Тихновит-скую секту, а также перестал бриться и забрал дочь из школы 3. По дан-ным исследования судебной практики в период с 1962 по 1964 год в ар-хивах Верховного Суда СССР 162 члена сект и других религиозных организаций преследовались в судебном порядке по закону против па-разитов от 4 мая 1961 года. Позднее некоторые из приговоренных были признаны верховным судом невиновными: например, в случае, когда комсомол накрыл собрание баптистов в частном доме; или когда два сектанта из Казани проводили службы у себя дома – на основании то-го, что один работал слесарем, а другой был пенсионером, и их нельзя было назвать «паразитами» 4.

Осужденные сектанты обычно держались вызывающе, отказыва-лись даже рассматривать предложения о работе 5; и ссылать их оказа-лось бессмысленно, потому что на местах ссылки они тоже отказывались работать 6. Юристы во Всесоюзной прокуратуре и, несомненно, в других инстанциях, с тревогой следили за тем, как местные власти применяли закон от 4 мая против любых сектантов, включая тех, которых нельзя было рассматривать как паразитов, потому что они были пенсионерами или занимали должности в государственных учреждениях 7. 1 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 3. 2 В Воронеже – хотя это пример исключения – 81 из 173 человек, приговоренных к ссылке по закону от 4 мая 1961 года были членами сект, уклоняющимися от работы по религиозным убеждения. ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 76-7. ГАРФ. Ф. 9474. Оп. 16с. Д. 851. Л. 33, также перечислены члены сект «молчальники» и «молокане». 3 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 79. 4 ГАРФ Ф. 9474. Оп. 16с. Д. 851. Л. 31, 33-34. 5 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 100-1, 109. 6 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 43-5. 7 ГАРФ Ф. 9474. Оп. 16с, Д. 851. Л. 33.


249

Пенсионеры и домохозяйки

Закон против паразитов не предполагал преследования безработ-ных, если это были инвалиды, пенсионеры преклонного возраста, бере-менные женщины, домохозяйки с маленькими детьми. Однако в дейст-вительности существует ряд примеров, когда местные суды обвиняли и приговаривали таких людей 1 – на самом деле, их было так много, что со стороны представителей власти ощущалась нетерпимость (и возможно также со стороны населения?) к любому человеку, не имеющему посто-янной работы.

Формально говоря, в соответствии с пенсионным законом 1956 го-да [о новом Законе о Государственной Пенсии от 14 июля 1956 года см. Barenberg, 2000], мужчины заканчивали работать и выходили на пен-сию в возрасте 60 лет, при условии, что у них был двадцатилетний ра-бочий стаж, в то время как женщины уходили на пенсию в возрасте 55 лет при том же условии. Но пенсионное обеспечение по-прежнему бы-ло недостаточным, и некоторые люди на пенсии по возрасту или инва-лидности улучшали свое материальное положение, занимаясь попро-шайничеством или мелкой торговлей, а оба этих вида деятельности расценивались как паразитические. Законопроекты 1957 года (но не сам закон 1961 года) давали местным властям полномочия насильст-венно определять такого рода нуждающихся в «закрытые» дома для пожилых людей или инвалидов (Дома престарелых и Дома инвалидов; последний термин по-прежнему часто используют для обеих групп на-селения), но поскольку условия в этих домах были ужасными, боль-шинство людей изо всех сил старались туда не попасть, сколь бы тяже-ло не было выжить вне их стен.

После публикации закона 1957 года быстро стало очевидном, что пенсионеры по возрасту и инвалидности были легкой добычей для ме-стных прокуратур или милиции и обвинялись в паразитизме. Пожи-лых в основном обвиняли в попрошайничестве, хотя пребывание в об-щественных местах в нетрезвом виде, возможно, также играло свою роль. Пенсионеры по инвалидности обычно подвергались наказанию в связи заработками тем или иным ремеслом – например, инвалид Ве-ликой Отечественной войны в Свердловске работал портным, или че-ловек с диагнозом шизофрения выращивал голубей для тотализатора.

Душевнобольные обычно обвинялись в паразитизме в соответствии с логикой «Уловки 22» 2, несмотря их на желание получить работу: та-ким людям было сложнее найти работу и удержаться на ней, так как реальные или потенциальные работодатели не желали мириться с их 1 Однако позднее эти обвинения были аннулированы вышестоящими судами. 2 «Уловка 22» упоминается в одноименном романе 1961 года Джозефа Хеллера. Речь идет о безвыходной ситуации («вас так или иначе поймают») выйти победителем из которой невозможно. Эта ситуация порождается противоречивой замкнутой логикой, типичной для громоздких бюрократий, таких например, как армия США во время Второй Мировой Войны, являвшаяся объектом сатиры Хеллера.

Фицпатрик

250

странным поведением или с попытками самоубийства и последующей госпитализацией 1.

Считалось, что матерей с маленькими детьми не должно затраги-вать всеобщее убеждение о том, что все трудоспособные взрослые люди должны участвовать в общественно-полезном труде. Как сказал один из комментаторов по поводу закона против паразитов, работа по дому и уход за детьми требовали «теперь» (обратите внимание на отсутствие поручительства для будущего) гораздо большего времени и должны бы-ли быть расценены «общественно полезными… особенно со стороны женщин»; таким образом, домохозяек можно было не рассматривать как паразитов, «если они при этом не совершают антиобщественных по-ступков» 2. И все же после публикации закона 1961 года многие гражда-не беспокоились, что он будет распространяться на домохозяек 3. На са-мом деле, были случаи, когда местные власти (или соседи) обвиняли в паразитизме женщин, у которых главной работой был уход за детьми и ведение домашнего хозяйства и это, кажется, особенно часто встреча-лось (возможно, в связи с постоянными попытками советизации этой части страны?) на территориях, присоединенных в 1940-х годах, напри-мер, в Калининграде и в Прибалтике. Но подобные случаи также происхо-дили и в «старом» Советском Союзе. Например, в Иркутске 50-летняя ба-бушка, жившая у дочери и присматривающая за трехлетним внуком, стала жертвой закона против паразитов (хотя, по всей видимости, позднее обви-нение было снято) 4.

Такие женщины часто говорили в свою защиту, что им приходится сидеть дома из-за нехватки мест в государственных детсадах и яслях 5. Такие же заявления иногда делали отцы, занимающиеся уходом за детьми, такие как Артеев в Коми АССР, охотник, подрабатывающий лишь время от времени, который не искал постоянную работу, потому что его жена работала полный рабочий день, и ему приходилось ухажи-вать за тремя детьми в возрасте до шести лет 6. Для мужчины такое по-ведение было менее приемлемым, чем для женщины: отцов семейств, которые отправляли своих жен работать, а сами сидели дома и пьянст-вовали, газета «Известия» называла «тунеядцами».


Применение закона 1961 года оказалось трудным и обескуражи-вающим. Обвиненные в паразитизме не всегда опускали головы от сты-

1 По этим двум делам смотри ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 957. Л. 55-6; и ГАРФ “A” Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 145-6. 2 Шляпочников. Взято из выпуска газеты «Коммунист» (CDSP 1960 #43). P. 40. 3 Смотри материалы Бюро ЦК КПСС по РСФСР, отчет от 30 июня 1961 года по пись-мам граждан об анти-паразитическом законе, РГАНИ. оп. 5. оп. 30. д. 373. л. 30. 4 Шляпочников. Взято из выпуска газеты «Коммунист» (CDSP 1960 #43). P. 39-40. 5 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 957. Л. 42. 6 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 957. Л. 51


251

да и обещали исправиться. Неповиновение было распространенной ре-акцией, особенно среди молодежи, которая зачастую грубо говорила, что она «не работала, не работает и работать не собирается» 1, и вообще – зачем нужно это делать, если и так неплохо живется 2. Люди, особенно бывшие заключенные, обвинявшиеся в бродяжничестве, также без ува-жения относились к увещеваниям о святости труда 3. Религиозные сек-танты однозначно отказывались прислушиваться к этому совету, при случае они читали наставления из Божьего закона своим советчикам или упрямо настаивали, что их труд (на приусадебном участке или свя-занный с тем или иным ремеслом) был полезен обществу 4. Даже кре-стьяне, не являющиеся сектантами, шли по тому же пути (например, упомянутый выше пчеловод, который не хотел слушать ничьих советов о том, что ему следует снова вступить в колхоз и получить нормальную ра-боту, «ссылаясь на то, что пчелы останутся без надзора») 5.

Главной проблемой был выбор места для ссылки паразитов, а также поставка пищи, размещение и постельные принадлежности – не говоря уже о работе 6. Более того, как предупреждал Шейнин и другие, ссылка нежелающих работать не решала проблему, потому что они не имели склонности работать и в местах ссылки. Так вело себя значительное число ссыльных, в среднем каждый десятый из тех, кого в дальнейшем пригово-рили к исправительным трудовым работам или заключению на месте ссылки за отказ работать. Их присутствие в местах ссылки также оказыва-ло негативное влияние на рабочую силу: как заметил один из коммента-торов, иногда паразиты влияют (отрицательно) на коллектив, а не наобо-рот [Давтян, 1966. С.89]. Как было написано в одном жалобном отчете о поведении сосланных «паразитов», отправленных на работу на сахарный завод в Белгороде,

это такие лица, которые не поддаются мерам воспитания… Ничего им нельзя разъяснить, потому что они никогда не бывают трезвыми 7.

Через несколько лет до западных ученых дошли слухи о том, что со-сланных «паразитов» «не удается перевоспитать». Говорили, что

в Сибири представители власти дошли до протестов по поводу де-портации паразитов,

потому что их поведение носило подрывной характер и имело раз-лагающее влияние на местное население [Lipson, 1965, P. 80]. Долго от-кладываемое принятие закона, как сообщали им советские источники,

1 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 85. 2 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 118. 3 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 957. Л. 41. 4 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 955. Л. 109. 5 ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 957. Л. 101. 6 Отчеты о проблемах применения смотри отчет МВД от 10 июня 1961 года, РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 402. Л. 116-17 и отчет из Архангельска в ГАРФ «А» Ф. 353. Оп. 13. Д. 956. Л. 43-5. 7 ГАРФ «А» Ф. 461. Оп. 11. Д. 1514. Л. 49-50.

Фицпатрик

252

было просто прелюдией к «отсроченному действию судов в отношении нарушителей анти-паразитических законов». Верховный суд СССР, рас-сматривая вынесенные по закону приговоры, начал настаивать на про-цессуальных гарантиях для подсудимых: они имели право на общест-венный суд, на адвоката и т.д. [Barry, Berman, 1971. P. 327]. И во внутренних докладных записках о применении закона против паразитов в конце 1960-х особо отмечалось, хотя не прямо, снижение преследова-ний в течение последнего десятилетия и в целом, закон рассматривался как неудавшийся эксперимент 1. В 1965 году поправки к закону РСФСР устранили всякие упоминания о проживании на нетрудовые заработки и о работе «для вида», лишили не только общие собрания граждан, но и суды права наказывать «паразитов», не виновных в непосредственно преступных деяниях, и отменили ссылки, кроме высылки из Москвы и Ленинграда. С этого времени только исполнительные комитеты Советов могли предпринимать меры против таких «паразитов», которые состоя-ли в том, что их отправляли работать «на предприятия, расположенные в районах их постоянного жительства или в районы в пределах области, региона или автономной республики» 2.

Этим был отмечен конец четырнадцатилетнего эксперимента по применению закона для воспитания людей, отказывающихся занимать-ся общественно-полезным трудом. Административные взыскания про-должались, однако, до 1970-х и 1980-х годов, став особой причиной не-довольства правозащитных организаций. К тому же, законы против паразитов, введенные в Восточной Европе и ГДР в начале 1960-х – по примеру Советского Союза, хотя (по крайней мере, в случае с ГДР) обви-ненных отправляли работать в колонии, а не в ссылку, – оказались более жизнеспособными, чем их «прародитель» [см. Korzilius, 2005].

В общем, закон 1961 года интересен не столько своими прямыми ре-зультатами, сколько тем, что он выявляет различные недостатки общест-ва, а также обнаруживает замешательство лидеров по поводу того, куда это общество идет. Идеологи партии заявляли, что общество неизбежно движется к коммунизму, то есть удаляется от капитализма и пережитков капиталистического сознания и привычек, которые являлись почвой для произрастания паразитизма. Однако внешнему наблюдателю может по-казаться, что траектория была абсолютно противоположной: не от «капи-тализма» (то есть экономического строя, предусматривающей частное предпринимательство и частную собственность), а, наоборот, к нему. И еще – просто поразительно, как много разных видов паразитов было об-наружено при ближайшем рассмотрении, например Комиссией Полян-ского: как будто бы «второе общество» паразитов сосуществовало с «пер-вым» обществом трудящихся (или, еще того хуже, каждый трудящийся был потенциальным паразитом). Дебаты, развернувшиеся вокруг закона

1 Смотри ГАРФ Ф. 9474. Оп. 16с. Д. 965. 2 Указ Президиума Верховного Совета РСФСР 20 сентября 1965 «О внесении измене-ний в Указ Президиума… от 4 мая 1961 г.» (ГАРФ Ф. 9474. Оп. 16. Д. 965. Л. 5-6.). По поправке 1965 года см. [Armstrong, 1967. P.179; Barry and Berman, 1971. P. 328; Чиладзе, 1975. С. 60-61].


253

против паразитов дали яркую и подробную картину огромного разнооб-разия стратегий и социальных ниш, выработанных отдельными гражда-нами – это напоминает замечание Фредерика Старра о том, что иностран-ный студент, попавший в Россию в 1960-х годах, понимал одну великую вещь: все, что имело жизненное значение, происходило не в формальных структурах общества, а в промежутках между ними [см. в Starr, 2003]. Ко-миссия Полянского, конечно, отвергла бы эту точку зрения, однако полу-ченные данные о причинах паразитического поведения в конечном итоге это подтверждают. Зная, чем кончилось дело, легко увидеть ошибочность утверждений Хрущева о том, что трудящиеся в Советском Союзе марши-ровали навстречу коммунизму. Возможно, лучшим описанием траекто-рии советского общества, в свете грядущих событий, было бы то, что даже в конце 1950-х и начале 1960-х годов Советский Союз уже шел к капита-лизму – с «паразитами» в авангарде.


ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации РГАНИ – Российский государственный архив новейшей истории CDSP – Обзор советской прессы Список источников

Большая советская энциклопедия, изд. 1. Том 44. М., 1939. Бордюгов Г.А. Социальный паразитизм или социальные аномалии? (Из

истории борьбы с алкоголизмом, нищенством, проституцией, бродяжни-чеством в 20-30е годы) // История СССР, 1989. № 1. С. 60-73.

Бурлацкий Ф. Вожди и советники. О Хрущеве, Андропове и не только о них. М.: Издат. полит. лит-ры, 1990.

Вайл П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М.: Новое литератур-ное обозрение, 1996.

Гершензон А.А. Нищенство и борьба с ним в условиях переходного пе-риода // Нищенство и беспризорность / под.ред. Е.К. Краснушкина, Г.М, Си-гала и Ц.М. Фейнберга. М., 1929.

ГУЛАГ (главное управление лагерей) 1917-1960 / сост. А.И. Кокурин и Н.В. Петров. М., 2000.

Давтян М.М. Против антиобщественного отношения к труду. Ереван, 1966. Даль В. Толковый словарь живаго великорусского языка, том 3. СПб-

М., 1882. Дудин Н. Открывая архивы // На боевом посту, 27 декабря 1989 года. С.3. Зима В.Ф. Голод в СССР 1946-1947: происхождения и последствия. М.:

Институт Российской истории РАН, 1996. Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР (Сводный

том). М., 1962. Кондрашков Н.Н. Тунеядство: против закона и совести. Моск-ва: Юридическая литература, 1989.

Митрохин Н. Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953-1985 годов. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

Отечественные архивы, 1993. №2. С. 37-38. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР 1945-1953. М.:

РОССПЕН, 2002.

Фицпатрик

254

Селищев А.М. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917-1926), изд. 2. М.: Работник просвещения, 1928.

Социальное обеспечение, 1938. №12. с. 10. Трайнин А. Бродяжничество // Энциклопедический словарь, изд-е 7.

М.: тов. «Бр. А. и И. Гранат и К», 1912. Ушаков А.Н. Толковый словарь, Том 3. М., 1939. Хрущев Н.С. Отчетный доклад ЦК КПСС ХХ съезду партии // ХХ съезд

Коммунистической Партии Советского Союза. 14-25 февраля 1956 г. Стено-графический отчет, часть 1. М.: Гос. издат. полит. лит.-ры, 1956.

Чиладзе В. Андрей Тревдохлебов – в защиту прав человека. Нью-Йорк: Хроника, 1975.

Энциклопедический словарь. Бр. И. и А. Гранат и Ко. Том 31. М., 1915. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Том 44. СПб., 1897. Эстрин А. Бродяжничество // Большая советская энциклопедия», Пер-

вое издание. Том 7. М., 1927. Юнг М., Биннер Р. Как террор стал большим. Секретный приказ №

00447 и технология его исполнения. М.: AIRO-XX, 2003. Armstrong M. The Campaign against Parasites // Ed. by Peter H. Juviler and

Henry W. Morton / Soviet Policy-Making: Studies of Communism in Transition. New York: Prager, 1967.

Barenberg A. ‘For a Single, Clear Pension law’: Legislating and Debating So-viet Pensions, 1956-1965, unpublished seminar paper, 2000.

Barry D. D., Berman H. J. The Jurists // ed. by H. Gordon Skilling and Franklyn Griffiths // Interest Groups in Soviet Politics. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1971.

Dobson M.J. Re-fashioning the Enemy: Popular Beliefs and the Rhetoric of De-Stalinization, 1953-1964. PhD dissertation, University College London, 2003.

Feifer G. Justice in Moscow. New York: Simon and Schuster, 1964. Field A. A Poet in Prison // New Leader, 22 June, 1964. Hachten C. Property Relations and the Economic Organization of Soviet

Russia, 1941-1948. Ph.D. diss., University of Chicago, 2005. Korzilius S. «Asoziale» und «Parasiten» im Recht der SBZ/DDR:

Randgruppen in Sozialismus zwischen Repression und Ausgrenzung. Cologne: Böhlau Verlag, 2005.

Lipson L. Hosts and Pests: The Fight against Parasites // Problems of Com-munism, March-April 1965.

Moine N. Système des passeports, marginaux i marginalisation en URSS, 1932-1953 // Communisme, 70/71, 2003. 87-108.

Shearer D. Elements Near and Alien: Passportization, Policing and Identity in the Stalinist State, 1932-1952 // Journal of Modern History, 76:4. December, 2004.

Shearer D. Social Disorder, Mass Repression, and the NKVD during the 1930s // Cahiers du monde russe, 42:2-3-4, April-December 2001. 525-529.

Starr F. Adventures in Russian Historican Research. Reminiscences of American Scholars from the Cold War to the Present // ed. by Samuel H. Baron and Cathy A. Frierson. Armonk, New York, and London: M. E. Sharpe, 2003.

The Trial of Iosif Brodsky // New Leader, 31 August, 1964.

Перевод с английского Аллы Балджи под редакцией Екатерины Решетниковой.

255

Антимиры: принципы конструирования аномалий. 1950-1960-е годы __________________________________ Наталия Лебина

риоритеты и принципы социальной политики, формы забо-ты и контроля в значительной мере определяются тем смыслом, который конкретная государственность вкладыва-

ет в дихотомически связанные понятия «нормы» и «аномалии». Трак-товка этих понятий находит выражение в формировании как своеобраз-ных социальных образцов, жизненные сценарии которых обычно пред-лагаются властью как некие общественные идеалы, так и антиобразцов, антигероев. Согласно терминологии 30-х годов, их именовали «соцано-маликами», однако в социальной теории их чаще маркируют как деви-антов, то есть людей с элементами отклоняющегося поведения, а неред-ко и маргиналов. Проблема появления этой социальной категории представляла значительный интерес для социологов и социальных тео-ретиков еще на рубеже XIX – XX веков. Не утратили своей ценности ны-не труды Г. Зиммеля [Подробнее см.: Филиппов, 1994; Ярская-Смирнова, Романов, 2004 и др.]. В 50-60-х годов ХХ в. получила рас-пространение так называемая «теория ярлыков», основоположником которой считается Г. Беккер. Именно тогда впервые был поставлен во-прос об аномалии, отклонении как динамическом явлении, важнейшую роль в формировании которого играет властный аспект. Г. Беккер в кни-ге «Аутсайдеры», вышедшей в 1963 году, писал: «Лицо с отклонениями – это человек, на которого сумели наклеить этот ярлык: отклоняющееся поведение – это поведение, которое люди называют таковым» [Цит. по:

П

Лебина

256

Монсон, 1992. С.182]. Современные критики теории ярлыков считают, что в ней слабо разработан властный аспект маркирования некими со-циальными структурами индивида как девианта, как социальной ано-малии. Именно поэтому в контексте социально-антропологического изучения социальной политики и социальной работы в условиях совет-ского общества представляется возможным и необходимым освещение механизма определения конкретных явлений (и их носителей) как об-щественных отклонений. Значительный интерес представляет период «оттепели» и хрущевских реформ, середина 50-х – середина 60-х годов, время прочно ассоциирующееся в общественном сознании с процессами демократизации советского общества.

Известно, что нормативные суждения власти, зафиксированные в правовых документах, играют определяющую роль в процессе форми-рования представлений общества как о нормах, так и об аномалиях. Речь в данном случае идет о том, что именно маркируется как преступ-ление, противоправное, антиобщественное деяние. В 50-60-х годах в административно-правоохранительной политике советского государ-ства происходили серьезные изменения, которые основывались на снижении объемов и продолжительности сроков уголовного наказания и, в особенности на замене его на административные меры воздейст-вия. Известный исследователь хрущевской эпохи А.В. Пыжиков отме-чает, что «в конечном итоге речь шла об устранении тотального пресса уголовного преследования вообще, что имело не меньшую значимость, чем реабилитационные процессы по политическим и контрреволюци-онным делам, так как затрагивало значительные слои населения» [Пыжиков, 2002. С.257].

Еще в конце 30-х ХХ в. партия большевиков констатировала исчез-новение в СССР многих отклонений от норм общественного поведения. В советском государстве якобы уже перед Великой Отечественной вой-ной не было проституции и нищенства. По мнению власть предержащих совершенно изменилась и преступность. Рост же криминальных прояв-лений после войны они объясняли безотцовщиной и наличием на руках у населения большого количества оружия и считали, что с этими явле-ниями можно будет справиться по мере восстановления народного хо-зяйства. Действительно, количество тяжких преступлений с 1947 по 1950 год сократилось в 3,5 раза [Полиция и милиция России, 1995. С.257]. Правда, покой и порядок на улицах крупных городов во многом обеспе-чивался жестким и даже жестоким уголовным законодательством. Сразу после смерти Сталина страну вновь захлестнула волна преступности. Это были последствия амнистии – на свободу вышло 1,2 млн. человек, в чис-ле которых оказались и преступники – рецидивисты. «Птенцы Берии» быстро изменили криминальную ситуацию в стране. За 1953 год количе-ство правонарушений в уголовной сфере выросло больше, чем в два раза. Сначала с ворами, бандитами, хулиганами милиция боролась тра-диционными методами. Однако нарастающая либерализация и связан-

Антимиры: принципы конструирования аномалий

257

ная с ней децентрализация всех управленческих систем привели к по-явлению новых методов профилактики и искоренения преступности. Не последнюю роль в этом процессе сыграло и целенаправленное изме-нение общественных представлений о преступлении как общественной аномалии.

«…как воздушные шары…»

Антимир – слово, рожденное хрущевской эпохой. Оно фигурирует как образец новояза даже в издании «Новые слова и значения». Этот своеобразный словарь-справочник, вышедший в свет в 1971 году, зафик-сировал словесные знаки, появившиеся и активно употребляемые именно в годы реформ Н.С. Хрущева. Под антимиром понималось нечто сугубо противоположное обычному, традиционному, нормальному. Чаще всего слово «антимир» встречалось в поэзии 60-х годов. А. Вознесенский, один из трех самых популярных поэтов того времени, писал:

Без глупых не было бы умных. Оазисов – без Каракумов… Есть соль земли. Есть сор земли. Но сохнет сокол без змеи...

Как и почитаемый им В.Маяковский, поэт-шестидесятник попытал-ся в поэтической форме ответить на извечный вопрос: «Что такое хоро-шо, а что такое плохо?» В середине 20-х годов простенький литератур-ный прием позволил в иносказательной форме изобразить единство добра и зла, неразделимость «нормы» и «аномалии». Обстановка перво-го послевоенного десятилетия навязывала резкую рубленую форму, не предполагающую двойных стандартов.

В эпоху хрущевских преобразований проблема отклонения от нор-мы и их взаимосвязи, несомненно, существовала. На этой ситуации по-коятся и общество, и природа. Однако новое время создавало и новые литературные приемы. Образ антимира, витающего в виде воздушного шарика, пожалуй, лучше всего выражает некую, во всяком случае внешнюю легковесность властных суждений в отношении аномалий 50-60-х годов. Действительно, с середины 50-х главная роль в процессе борьбы с преступностью отводилась общественности. В мае 1954 года появилась, основанная на постановлении ЦК КПСС от 12 марта 1954 года, директива МВД СССР «О работе среди населения». В документе прямо говорилось о необходимости крепить связи милиции с трудя-щимися. Началась реанимация созданных еще в 1932 году бригад со-действия милиции (Бригадмил). В 1955 году только в Ленинграде бы-ло почти 700 таких бригад. Мобилизация общественности на штурм преступности была, несомненно, частью общей программы построения коммунизма. И особенно сильно это ощущалось после окончательного укрепления власти Хрущева.

Лебина

258

В преддверии ХХI съезда КПСС, на котором было заявлено о по-строение социализма в СССР не только полностью, но и окончательно, властные структуры настроились на решительное свертывание части функций милиции и передачи их общественности. Вероятно, преступ-ный мир сверху казался мелким и несерьезным противником, бороться с которым смогут простые граждане. Идея активно проталкивалась в мас-сы. Уже в ноябре 1958 года появились первые дружины рабочей мили-ции по охране общественного порядка. Ленинград в деле создания дру-жин оказался «впереди планеты всей». На заводе «Русский дизель» в январе 1959 года было решено, что на каждые 25 работающих один обя-зательно должен быть дружинником. В одном только Кировском районе Ленинграда к марту 1959 года было 2000 дружинников [Скилягин и др., 1967. С.324]. В марте 1959 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР при-няли постановление «Об участии трудящихся в охране общественного порядка в стране». Бригады содействия милиции, которые формирова-лись при органах МВД на местах, были ликвидированы. Вместо них ста-ли создаваться дружины при предприятиях и учреждениях. В состав дружинников включались и молодые и старые, и женщины и мужчины. В сентябре 1959 года в Ленинграде было уже 35 тысяч дружинников, в начале 1960 года – 65 тыс., а к середине 60-х годов – 190 тысяч [Карпец, 1960. С.114; Лукьянов, 1965. С.3] 1.

Одновременно в общественном сознании стала формироваться норма, своеобразный образец. Им явилась знаковая фигура дружин-ника, вооруженного лишь красной повязкой и амбициями, фигура, ак-кумулировавшая в себе противоречивость отношения к преступности в годы хрущевских реформ. Антимир – мир криминала – представлялся не только поэту А. Вознесенскому воздушным шариком, который мож-но проткнуть с помощью булавки, но и людям, официально ответст-венным за благополучие граждан. Общественники, безусловно, могли навести порядок на вечере в клубе. Но дебоширство на танцах все же было не основным видом правонарушений в конце 50-х годов. В де-кабре 1956 года Министерство внутренних дел информировало ЦК КПСС о росте преступности. В специальной записке МВД отмечалось:

Крайне высока преступность среди молодежи, безнадзорность де-тей, многие из них не работали и не учились. Эти лица праздно ко-ротают время в парках, садах, у кинотеатров и клубов, на вокзалах и на рынках, нередко допускают хулиганские действия и совершают карманные кражи и другие преступления [Козлов, 1999. С.187].

Действительно, волна преступлений нарастала. В 1956 году орга-ны правопорядка зафиксировали 9670 убийств и 6993 изнасилований, а в 1957 году уже 12230 убийства и 10207 изнасилований [Полиция и милиция России, 1995. С.263]. Борьбу с ними вряд ли можно было до-верить общественности. 1 См. также: Ленинградская правда. 1959, 2 сентября.


259

Справедливости ради следует отметить, что первое время появление на улицах города людей с красными повязками подействовало отрезв-ляюще на часть дебоширов и пьяниц. Однако уже в июне 1960 года Ге-неральный прокурор СССР констатировал, что мероприятия дружинни-ков по наведению порядка в городах наталкивались на ожесточенную встречную агрессию хулиганов. К 1962 году накопилось столько случаев избиения и даже убийств добровольных блюстителей порядка, что 15 февраля 1962 года Президиум Верховного Совета СССР принял специ-альное постановление «Об усилении ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников». Однако иллюзорные взгляды на проблему борьбы с пре-ступностью были не изжиты. В мае 1962 года Исполком Ленсовета, на-пример, принял решение о создании института общественных участко-вых уполномоченных. В сентябре того же года их в городе уже было 2500 чел. Стремление переложить ответственность за покой и жизнь граждан на их собственные плечи было вполне в контексте социальных ожиданий власти. Новое уголовное законодательство, принятое в декаб-ре 1958 года смягчило систему наказаний в отношении малозначитель-ных преступлений. Суд должен был теперь при вынесении приговора предусматривать и меры по перевоспитанию провинившихся и без тю-ремного наказания. Это породило явление передачи «на поруки». А в мае 1959 года, выступая на III съезде писателей, Н.С. Хрущев предложил расширить эту практику как наиболее соответствующую формирую-щимся коммунистическим отношениям [Хрущев, 1959. С.7]. Целый пласт правонарушений был передан на рассмотрение товарищеских су-дов, которые функционировали при домоуправлениях. Они обычно вы-носили общественное порицание. Неслучайно популярный сатирик то-го времени Л. Ленц вполне серьезно писал в 1961 году на страницах журнала «Крокодил»:

При коммунизме человека общественные суды будут приговари-вать к фельетону [Цит. по: Вайль, Генис, 1996. С.17]. Материалы для ведения дел общественными судами в первую оче-

редь поставлялись бригадмильцами и дружинниками, объектами особо-го внимания которых становились аномалии, во многом сконструиро-ванные самой власть. В ряду «антимиров», социальных отклонений 50-60-х годов, важное место занимает фигура «стиляги».

Тарзан по-советски

«Толковый словарь языка Совдепии» определяет понятие «стиляга» следующим образом: «Молодой человек, отличающийся склонностью к вызывающе модному стилю одежды, прически, а также манерам и вку-сам, не соответствующим общепринятым» [Мокиенко, Никитина, 1998. С.586]. Понятие появилось еще в 1949 году. Но относительно массовым «стиляжничество» стало после 1953 года. Это была, несомненно, много-пластовая субкультура, включавшая и определенные атрибуты одежды, и манеру поведения, и особую лексику, и систему культурно-эстетических

Лебина

260

пристрастий. В основе этой субкультуры лежали «западные стандарты» повседневной жизни. Традиционное описание «стиляги» – туфли на тол-стой подошве, пестрые носки, рубашки яркой расцветки, удлиненные во-лосы, уложенные в виде кока а ля Элвис Пресли, клетчатые пиджаки с ватными плечами и галстук, который за экзотический раскрас называли «пожар в джунглях», – не раскрывает всей сути этого феномена. Среди «стиляг» оказывались и люди, предпочитавшие значительно более сдер-жанную одежду. Признанный питерский стиляга № 1 В.А. Тихоненко так описывал набор своих самых «стильных вещей»:

Бывали простенькие, но очень красивые костюмы, все были чисто шерстяные. В те времена хорошим вкусом считалась чистая шерсть, 100 процентная, хорошего цвета. Костюмы были со вку-сом, не было диких цветов, как комсомольцы писали. Были у меня плащи, шуба у меня была, английское пальто ратиновое. А эти писали – «попугайской». Разве в Англии делают попугайское?.. Я, например, честно могу сказать, был после войны такой трофей-ный фильм «Облава», там был американский разведчик, забро-шенный в ряды гестапо. Конечно, он был изумительно обаятель-ный парень... я с него все (внешний облик – Н.Л.) срисовал сразу же [Тарзан в своем отечестве, 1997. С. 24].

Однако даже эти просто элегантные вещи и соответствующие им манеры поведения казались вызывающими в условиях пока еще полуто-талитарной советской действительности. Власти маркировали «стиляг» как социальную аномалию, она являлась продуктом специфической идеологии, продолжением развернутого в самом конце 40-начале 50-х годов в СССР наступления на «космополитизм и низкопоклонство перед Западом». Смерть Сталина приостановила развитие лишь самых отвра-тительных форм этого наступления. В середине 50-х годов ареной разо-блачения «империалистических вылазок» стала сфера обыденной жиз-ни, и прежде всего, так называемое «стиляжничество». Экстремистские проявления молодежной моды вызывали раздражение стабильной час-ти общественности не только в СССР. Почти всюду на Западе альтерна-тивно настроенная, а главное, одетая молодежь в 50-е годы подверга-лась определенным нападкам [Подробнее см.: Abrums M., 1959; Fyvel, 1961; Вайнштейн, 2005]. Однако в советской действительности девиации подобного рода клеймились идеологически. Важную роль в этом про-цессе играли не нормативно-законодательные, а нормализующие суж-дения власти. Как правило, эти суждения официально презентовались советской партийно-комсомольской печатью. Так, газета ленинградских комсомольцев «Смена» писала в мае 1954 года:

Моды часто меняются, а стиль остается. Это стиль попугаев, с ним надо бороться. Срывать пеструю шелуху со «стиляг» и выводить их на чистую воду… 1.

1 Смена. 1954. 29 мая.


261

Подобная риторика была свойственная партийно-комсомольской печати и после ХХ съезда КПСС. Ленинградская многотиражная газета «Кировский рабочий» в сентябре 1957 года поместила статью «Стиля-ги». В ней говорилось:

Есть у нас такие товарищи, которые в настоящее время, заслужили внимание общественности... Эти молодые люди не знают норм поведения в обществе. Отстав от нашей передовой молодежи, они превратились в стиляг 1.

Конечно, регламентирующая направленность подобных публикаций в прессе в условиях советской действительности очевидна. Ярлык «стиля-ги» мог вполне служить основанием для исключения из комсомола и, как следствие, отчисления из института. Однако прямого нормативного воз-действия на данную во многом ей самой же сконструированную общест-венную аномалию власть все же оказать не могла.

Четко же выраженный властный дискурс того времени, основной сутью которого была идея построения коммунистического общества, требовал более действенных форм социальной политики в сфере фор-мирование нового человека. Неслучайно в третьей программе Коммуни-стической партии, программе построения коммунистического общества было записано:

В обществе, строящем коммунизм, не должно быть места правона-рушениям и преступности, но пока имеются проявления преступ-ности, необходимо принять строгие меры наказания к лицам, со-вершающим опасные для общества преступления, нарушающим правила социалистического общежития, не желающим приобщать-ся к честной трудовой жизни [КПСС в резолюциях … 1972. С. 277].

Подобные установки нашли отражение в конструировании новых аномалий, на этот раз закрепленных уже в нормативных властных су-ждениях.

Граждане фарцовщики, тунеядцы, валютчики…

Хрущевская правовая политика казалась либеральной лишь на первый взгляд. Власть достаточно гибко реагировала на изменение со-циальной ситуации с помощью, в частности, идеологического обстав-ления особой опасности в условиях строящегося коммунистического общества традиционных видов преступлений. Это ярко видно на при-мере политизации явления спекуляции в хрущевское время. Перепро-дажа с целью получения прибыли – обязательный элемент рыночной экономики. В советском же обществе это занятие всегда считалось и противоправным, и осуждаемым. Однако при социализме с его хрони-ческим дефицитом обычный человек существовать без спекулянтов не мог. В СССР до войны существовали толкучки, затем появились бара- 1 Кировский рабочий. 1957. 9 сентября.

Лебина

262

холки, довольно развитой была сеть скупок и комиссионных магази-нов. Хрущевские преобразования затронули и эту сферу. Незадолго до официального провозглашения задачи построения коммунизма в ближайшие 20 лет в Ленинграде, в частности, решено было закрыть последнюю крупную барахолку на Митрофаньевском шоссе. Ленгор-исполком в январе 1961 года принял следующее постановление:

Рынок по продаже держанных вещей, как показали неоднократные проверки, превратился для лиц, не имеющих определенных заня-тий, и других тунеядцев в место спекуляции и обмана населения 1.

Власти боялись не столько самого факта купли и перепродажи. Ведь сеть комиссионных магазинов ликвидирована не была. В 1962 году в Ленинграде, например, работало 60 таких торговых точек. Барахолки могли стать прибежищем нового вида спекулянтов – людей, добывав-ших предметы перекупки у иностранцев. Это по советским меркам пред-ставляло особую опасность. Так в системе хрущевских антимиров поя-вилась фигура «фарцовщика».

В официальном правовом языке термина «фарцовщик» не сущест-вовало. Это была некая вольная лексика прессы и общественных обви-нителей. Существует две версии происхождения слова «фарцовщик»: производное от искаженного английского «for sale» – для продажи или от одесского жаргонного «форец» – человека способный выторговать на рынке в несколько раза дешевле любую вещь и затем перепродать ее по выгодной цене [Подробнее см.: Васильев, 2007].

Толчком для появления фарцовки стал подъем «железного зана-веса» – характерная черта реформ Хрущева. В. Тихоненко, один из первых ленинградских фарцовщиков, датирует начало этого явление осенью 1956 года, но особый размах оно получило после Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года [Тарзан в своем отечестве, 1997. С.26]. К началу же 60-х годов о фарцовщиках открыто писали га-зеты. Сотрудница одного из районных отделов милиции Ленинграда, рассказывая на страницах «Ленинградской правды» в январе 1961 года о спекулянтах, торгующих из-под полы коврами, мотоциклами, авто-машинами, выделяла среди этих правонарушителей особую группу лиц, скупающих «заграничное тряпье» у иностранцев и перепродаю-щих его советским гражданам 2. Плановая экономика способствовала развитию этого явления. В условиях нарастающего дефицита незаме-нимыми поставщиками необходимых вещей становились именно фар-цовщики [см. об этом: Романов, Ярская-Смирнова, 2005, 2007]. Свое-образные приемы бизнеса принуждали их вступать в контакт с иностранцами прямо на улице, чаще всего около крупных гостиниц. Здесь и сталкивались норма и аномалия хрущевской эпохи: фарцов-щиков ловили дружинники. Поводом для задержания мог явиться уже 1 ЦГА Спб.Ф.7384.Оп. 41.Д. 279.Л.16. 2 Ленинградская правда. 1961. 7 января.


263

акт купли-продажи вещи, полученной путем фарцовки. И в данном случае уже действовал уголовный кодекс. У многих современников, например, у Иосифа Бродского, осталось впечатление, что отобранное у «фарцы» дружинники брали себе [Волков, 1998. С.64]. Ситуация вполне возможная в условиях нарастающего дефицита.

Еще одним приемом конструирования аномалий в хрущевское вре-мя стало ужесточение наказаний за уже известные советскому законода-тельству и общественности преступления. Речь идет о незаконной скуп-ке и перепродаже иностранной валюты. Известно, что в период НЭПа советское правительство отменило целый ряд законодательных актов 1918-1919 годов, направленных на конфискацию у населения золота, драгоценных камней и валюты. Согласно декретам СНК РСФСР от 4 ап-реля и 20 октября 1922, а также от 15 февраля 1923 года разрешалось не только хранить, но и свободно распоряжаться валютными ценностями. В СССР можно было присылать валютные переводы. В 1928 году част-ный валютный рынок был ликвидирован. Власти вновь запретили вы-воз и ввоз валюты в СССР. Нарушение правил валютного обращения ка-ралось советским законом. Но наиболее жестко власть стала расправляться с «валютчиками» именно в годы хрущевской оттепели. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 июля 1961 года была введена смертная казнь за спекуляцию валютой в крупных размерах. Жестокое наказание – до 15 лет тюремного заключения – грозило граж-данам, нарушившим правила о валютных операциях повторно. Лиша-лись свободы на три года и те, у кого просто хранились дома иностран-ные купюры, находящиеся в обращении. Ужесточение наказания в 60-е годы было связано с возросшим потоком туристов в СССР и с возможно-стью выезда советских граждан за границу. И те, и другие оказывались в ситуации навязанного денежного дефицита – валюта на рубли и обрат-но обменивались в малом и строго регламентированном количестве. На помощь советским и зарубежным гражданам, желающим иметь в тури-стической поездке чуть больше денег, чем указывала власть, приходили «валютчики», которые прочно вошли в состав аномалий, антиобразцов хрущевского времени.

В 50-60-е годы властные структуры продуцировали и принципи-ально новые составы преступлений, и, соответственно, сами «порож-дали» преступников. Таким новым «антигероем» стал, как часто писа-ли в прессе того времени, «прыщавый тунеядец». Сразу после ХХ съезда КПСС, в апреле 1956 на волне демократизации правительство отменило целый ряд жестоких сталинских законов о труде, действие которых можно было оправдать лишь условиями военного времени. Это касалось в первую очередь законодательных актов 1940 года о прикреплении рабочих к производству, ограничивающих свободу вы-бора профессии и места работы, а также предусматривавших жестокие наказания за прогулы и опоздания. Но уже в мае 1961 года почти одно-временно с Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с особо опасными преступлениями» появился Указ Президиу-

Лебина

264

ма Верховного Совета РСФСР «Об усилении борьбы с лицами, укло-няющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщест-венный и паразитический образ жизни». Он стал известен как закон о тунеядцах, необходимый для реализации планов строительства ком-мунизма, при котором труд, как известно, считался общественной обя-занностью. Нежелание трудиться в той форме, которую предлагали и принимали власти, расценивалось как некий вид антисоветской дея-тельности. Выявленные «тунеядцы» сначала по месту их жительства подвергались так называемым мерам «общественного воздействия» – внушениям со стороны собраний при жилищных конторах и товари-щеских судов. Продолжение же ведения «паразитического образа жизни» влекло за собой решение о высылке «тунеядцев» на срок от двух до пяти лет. Работа по искоренению этих новых представителей антимира буквально закипела. Только за 1961 год по стране было вы-селено за тунеядство почти 200 тыс. человек [Пыжиков, 2002. С.254]. Довольно часто Указ применялся необоснованно. Журнал «Советская юстиция» в марте 1962 года вынужден был отметить вопиющий факт беззакония – в одном из районов Ленинграда как тунеядца пытались на два года выселить из города 60-летнего инвалида второй группы, имевшего к тому же 34-летний рабочий стаж 1. Но больше всего от за-кона о тунеядцах пострадали люди свободных профессий. Далеко не все из них были членами творческих союзов, что обеспечивало воз-можность не трудиться на государственной службе. Не принятые, а не-редко и исключенные из Союзов писателей, художников, композито-ров, они автоматически попадали в ранг «паразитов-тунеядцев» со всеми вытекающими последствиями. Широко известна судьба Нобе-левского лауреата И. Бродского, осужденного и высланного из Ленин-града уже на излете хрущевской оттепели. В материалах уголовного дела поэта удивительном образом соседствовали обвинения в стиляж-ничестве, связи с фарцовщиками и валютчиками и, конечно же, в ту-неядстве аномалиях, во многом сконструированных самой властью в эпоху хрущевских реформ. Но если аномальный тип «стиляги» – это продукт нормализующих суждений, то канонизация в качестве девиа-ций социальных антиобразцов фарцовщика, валютчика и тунеядца – результат трансформации суждений нормативного характера

Таким образом, короткий период идеализации роль общественно-сти в процессе ликвидации социальных аномалий уже в начале 60-х гг. сменился свойственным для советского властного дискурса жестким маркированием различного рода девиаций как преступлений с помо-щью изменений в законодательных документах.

Сокращение

ЦГА – Центральный государственный архив Санкт-Петербурга

1 Советская юстиция.1962.№ 3. С.19.


265


Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М.: Новое лите-ратурное обозрение, 1996.

Вайнштейн О.Б. Денди: мода, литература, стиль жизни. М.: Новое литературное обозрение, 2005.

Васильев Дм. Фарцовщики. Как делались состояния. Исповедь лю-дей «из тени». М.: Вектор, 2007.

Волков С. Диалоги с Бродским. М.: Независимая газета, 1998. Карпец И.И. Общественность в борьбе с преступностью. Л.: Лениз-

дат, 1960. Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе

(1953 – начало 1980-х гг.). Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов

ЦК. Т.8. М.: Политиздат, 1972. Лукьянов Ю.А. Верю в тебя, человек. Л.: Лениздат, 1965. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Толковый словарь языка Совдепии.

СПб.: Фолио-Пресс, 1998. Монсон П. Современная западная социология: теории, традиции,

перспективы. СПб.: Нотабене, 1992. Полиция и милиция России: страницы истории. М.: Наука, 1995. Пыжиков А.В. Хрущевская оттепель. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. Романов П., Ярская-Смирнова Е. Трузера и крабы для советского

потребителя: будни подпольного капитализма фарцовщиков // Профес-сии.doc. Социальные трансформации профессионализма: взгляды сна-ружи, взгляды изнутри / Под редакцией Е. Р. Ярской-Смирновой, П.В. Романова. М.: ООО «Вариант», ЦСПГИ, 2007. С. 152-169.

Романов П.В., Ярская-Смирнова Е.Р. Фарца: подполье советского общества потребления // Неприкосновенный запас. №43. 2005. С.62-68.

Скилягин Д., Лесов В., Пименов Ю., Савченко И. Дела и люди Ле-нинградской милиции. Л.: Лениздат, 1967.

Тарзан в своем отечестве // Пчела. 1997. № 11. Филиппов А.Ф. Обоснование теоретической социологии: введение в

концепцию Георга Зиммеля //Социологический журнал. 1994. № 2. Хрущев Н.С. Служение народу – великое призвание советских писа-

телей. М.: Политиздат, 1959. Ярская-Смирнова Е.Р., Романов П.В. Социальная антропология.

Ростов-на-Дону: Феникс, 2004. Abrums M. The Teenage Consumer. London: Press exchange, 1959. Fyvel T.R. The Insecure Offenders: Rebellious Youth and the Welfare

State. London: Chatto and Windus, 1961.

Жидкова

266

Практики разрешения семейных конфликтов: обращения граждан в общественные организации и партийные ячейки __________________________________

Елена Жидкова

…Израильская, – говорю, – военщина

Известна всему свету! Как мать, – говорю, – и как женщина

Требую их к ответу! Который год я вдовая,

Все счастье - мимо, Но я стоять готовая

За дело мира! Как мать вам заявляю и как женщина!..

А. Галич.

О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира

аждый, кто знаком с идеологическими Клише советского времени, помнит нескончаемые призывы к воспитанию – воспитать нового человека, поколение, которое будет жить

при коммунизме, воспитывать сознательность, трудолюбие, нетерпи-мость к мещанству... Воспитание – нескончаемый процесс, который не ограничивался годами социализации и взросления. Государство, партия и правительство, коллектив и недремлющая общественность воспиты-вали всех – «школьников, допустивших озорные действия», тунеядцев, оступившихся передовиков, нерадивых родителей…

К

Практика разрешения семейных конфликтов

267

Размеры статьи не позволяют охватить весь спектр общественного воспитания. Сосредоточимся на теме содействия семье со стороны обще-ственных организаций в реализации гендерного контракта «работающая мать» в 1950-60-е годы. Источниковой базой статьи послужили архивные документы из фондов Самарского областного государственного архива со-циально-политической истории. Взгляд источников (а это, уточню, бывший партийный архив) – это взгляд «сверху» на жизнь рабочего человека, за-протоколированная история борьбы с пережитками прошлого. Соответст-венно, нас интересуют не столько практики в их этнографическом прочте-нии, сколько история вопроса: каким образом партийные / профсоюзные органы и общественники (товарищеские суды, дружинники, сануполномо-ченные, родительские комитеты предприятий, комиссии содействия се-мье и школе) реагировали и боролись за морально-нравственный облик советского человека и «за советскую семью образцовую».

Политика участия общественности в воспитании трудящихся рас-сматривается на примере типичного промышленного центра, каким был Куйбышев. Как и многие другие города, в послевоенное время Куйбышев пережил резкий скачок численности населения и эконо-мический подъем. Промышленные работники были ведущей профес-сиональной группой, доля рабочих составляла 81,5% промышленно-производственного персонала Поволжья [Репинецкий, 1997. С. 19]. Отметим, что в промышленности были заняты в основном люди репродуктивного возраста: 18-49-летние составляли 90,3% занятых [Там же. С. 20]. Общие демографические процессы – урбанизация, уменьшение рождаемости, сокращение уровня брачности, рост числа разводов 1 – не обошли послевоенный город стороной.

Теоретические рамки статьи заданы трактовкой советского гендер-ного порядка как этакратического [Здравомыслова, Темкина, 2003], ко-гда семейные отношения, дискурсивные практики вокруг семьи, сама конфигурация семьи в значительной степени определялись государст-венной политикой. Гендерный порядок общества, вслед за Робертом Коннелом, объясняется через исторически заданные образцы властных отношений между мужчинами и женщинами, складывающиеся в опре-деленных обществах на институциональном, идеологическом, символиче-ском и повседневном уровнях [Темкина, Роткирх, 2003]. Этакратический советский гендерный порядок – явление многоуровневое, охватывающее

уровень нормативных актов и официальных идеологий (нормали-зующих суждений), с одной стороны, и уровень стратегий инди-видов и семей, с другой [Здравомыслова, Темкина, 2003]. Если гендерный порядок – категория, охватывающая уровень всего

общества, то гендерные контракты – категория иного порядка, позво-ляющая понять иерархически выстроенные образцы взаимодействия полов. Гендерный контракт определяет положение женщин и мужчин в

1 Если в 1939 году в стране состояло в браке 78,7% женщин в возрасте 25-29 лет и 81,8% 30-34-летних, то спустя двадцать лет соответствующие показатели составили лишь 54,9% и 48,3% [Кон, 1997].

Жидкова

268

системах производства и воспроизводства. Ведущим советским гендер-ным контрактом считается контракт «работающая мать», в котором го-сударство выступало ключевым агентом формирования гендерных от-ношений, поддерживая женщину-гражданку в выполнении её основных функций – матери, работницы и общественницы. Советская женщина участвовала в оплачиваемой занятости вне дома, и в то же время вела семью, растила и воспитывала детей, отдавая сполна долг материнства. Широкая сеть государственных институтов (ясли, детские сады, школы, охват внеклассной работой) и государственная поддержка (пособия, декретный отпуск, медали и ордена многодетным матерям) помогали советским женщинам совмещать различные роли [Здравомыслова, Тем-кина, 2003]. Государство в определенной мере взяло на себя обязанно-сти отца-кормильца из классического гендерного контракта.

Об участии общественности в воспитании советских трудящихся

Хорошо известно, что задача реформирования организации быта и семьи практически никогда не ускользала от внимания советских идео-логов. Об этом писала Александра Коллонтай, об этом не раз заявлял Ленин. Довольно рано

возникла необходимость появления критериев оценки правильного и неправильного поведения в частной жизни и способов контроля, регулирования, поощрения и наказания [Чуйкина, 2002. С. 102].

Нарушение общепринятых канонов в приватной сфере могло рас-цениваться как демонстрация определенной политической позиции. Комсомольский и партийный контроль «личной жизни» – реальность уже первых советских десятилетий [см. Журавлев, 2000; Лебина, 1999; Фицпатрик, 2001]. Обратимся, однако, не к 1920-30 годам, а к менее ос-вещаемому промежутку между одиозным сталинским и более поздним брежневским временем. К пятидесятым и шестидесятым годам, на кото-рые пришлась «оттепель». К хрущевскому времени, которое запомни-лось своей неоднозначностью, в том числе противоречивыми социаль-ными играми режима.

С одной стороны, послевоенная стабильность, рост потребления, мас-совое жилищное строительство, появление новых образцов семейной жизни в городе, вдалеке от патриархальной деревенской обрядности, да-ют толчок тенденциям приватизации и интимизации частной жизни. С другой, социальное пространство города не исключает бытование практик коллективного контроля, знакомых еще миру и общине. Только на смену пригляду сельского прихода приходит око государево в форме различных инициированных властью общественных организаций. Безусловно, обще-ственные инициативы и организации появились далеко не в 1950-е годы. Но именно в хрущевское время, провозгласившее «единую линию на по-степенную передачу многих функций, выполняемых ранее государствен-ными органами, в ведении общественных организаций», они обрели вто-рое дыхание [подробнее см.: Лебина, 2006. С. 345-347].


269

Участие общественности в жизни отдельной семьи не было шоки-рующим для общества с глубокой традицией подчинения отдельного индивида коллективу, будь то церковный приход или старшие члены расширенной семьи. Проводя политику выделения и опеки такой груп-пы, как женщины и особенно женщины с детьми, поддерживаемые го-сударством советские общественные организации были призваны за-крыть те пробелы родительского внимания, которые образовались в ходе реализации легитимного, то есть санкционированного властью гендерного контракта «работающая мать». Вмешательство и регулиро-вание со стороны ближайшего окружения или «коллектива» было частью советского гендерного порядка и интерпретировалось как следствие не-обходимой защиты интересов семьи и, в первую очередь, женщины.

Освещение и обсуждение социальных проблем, включая кризис ин-ститута семьи, – новшество, привнесенное «оттепелью». Благодаря мас-совому жилищному строительству и появлению пространств «отдель-ных квартир» стало вообще уместно говорить о таких вещах, как интимность, приватность или частная жизнь семьи. Искусство поверну-лось к обычному человеку с присущей ему индивидуальностью, любо-вью и чувствами [Кларк, 2002. С. 185]. Более того, тема «незаконной» любви появляется едва ли не во всех ключевых литературных текстах периода [Литовская, Созина, 2004. С. 287]. Даже в культовой «Оттепе-ли» Ильи Эренбурга, давшей название этому времени, сюжет повести закручен вокруг распада советской семьи.

В то же время идейный градус официального курса ничуть не «по-теплел». Продолжаются идеологические кампании, по сути своей про-тивоположные либерализации личного и частного. По-прежнему живуч лозунг «Труд, учеба и быт должны быть поставлены под общественный контроль», ширится движение «За коммунистический труд и быт». Как говорили тогда:

Мы добиваемся, чтобы в поле зрения был каждый человек: как он работает, как живет, в чем нуждается [Иванчинов, 1968. С. 4]. На этапе провозглашенного развернутого строительства коммуни-

стического общества как никогда дискутируется тема воспитания дос-тойного члена коммунистического завтра, активного советского чело-века, который бы следовал нормам социалистического общежития. Огромное значение придается самовоспитанию и перевоспитанию, со-храняется вера в социальный, то есть изживаемый характер пороков.

В 60-е обозначилось важное культурное различие между СССР, Восточной Европой и Западом. Если на Западе шла сексуальная рево-люция и гендерные роли становились предметом общественных деба-тов [Темкина, Роткирх, 2003], то в публичном пространстве Советской России традиционные гендерные роли не проблематизируются, а по-лучают всё большую поддержку со стороны государства.

Задачей того времени было подтолкнуть женщин не к разводу в целях собственной самореализации, но к сохранению семейной ячейки во имя высших интересов общества. Бремя действий в та-

Жидкова

270

ких случаях – как и материальные жертвы – перекладывалось на плечи женщин [Рид, 2004. С. 371]. Именно женщина отвечает за спасение семьи и мужчины, её роль

воспитателя – часть «биологически предопределенного социального долга» [Там же. С. 382]. Но женщина не одинока. На ее стороне госу-дарство, на ее стороне – общественность.

О советском типе публичной заботы

Общий стиль повседневности решительно стал меняться лишь после ХХ съезда КПСС. Идея построения коммунистического общества, являвшаяся основной в хрущевских преобразованиях, подразумевала и перестройку быта как важнейшего фактора фор-мирования нового человека [Лебина, 2006. С. 25].

Именно в «оттепельные» 1960-е, как это ни парадоксально, проис-ходит нормирование повседневности с помощью официально провоз-глашенных морально–нравственных принципов. Речь идет о моральном кодексе строителя коммунизма, вошедшем в новую программу КПСС 1961 года. Казалось, что осталось совсем немного до светлого будущего, свободного от рудиментов старого быта и старых нравов. Никто не мог остаться равнодушным к магистральной теме эпохи – теме формирова-ния личности советского человека. Участие и вовлеченность – это обя-занность. В первую очередь, коммунистов:

На заводе проводятся массовые мероприятия воспитательного ха-рактера, но они не должны подменить индивидуальную работу – повседневное дело всех коммунистов, руководителей [Промыш-ленное развитие…1990. С. 189].

Человек должен быть активным и вне работы, заботиться об обще-ственном благе. По словам Е. Богдановой, «забота» превращается в офи-циальное код-правило взаимоотношений внутри советского общества, выражая логику социалистического патернализма:

Согласно материалам агитационно-пропагандистской литературы, с конца 50-х годов объектом заботы становится практически все и всё. Если до второй половины 50-х год «забота» была, преимущест-венно, категорией, определяющей социальную политику в отноше-нии маргинальных, нуждающихся в помощи групп: инвалидов, си-рот, престарелых, то с середины 50-х забота обращается на все слои общества, все социальные, профессиональные, возрастные группы. Дискурс «заботы» распространяется на различные аспекты соци-альной жизни [Богданова, 2006]. Как уже отмечалось, общественники и общественная нагрузка су-

ществовали и раньше. Например, стимулирование гражданской актив-ности – часть плана эмансипации советских женщин. Всевозможные со-брания с повесткой «решительного осуждения», где «распекали», «прорабатывали», «ставили на вид», «прищучивали», а также призыва-


271

ли «идти с массой в ногу» – рядовые явления производственной и пар-тийной жизни 1920-30-х годов [Журавлев, 2000]. Такие качества, как бдительность и взаимное недоверие приобрели особый социальный смысл, вошли в структуру установок советского человека. На коллектив – соседский, дворовый, ученический и рабочий – были возложены функции выявления, оглашения, предупреждения и наказания за нару-шение этических норм [Утехин, 2001. С. 87].

Изучая эволюцию механизмов коллективного контроля за мора-лью, О. Хархордин приходит к выводу, что в 1950-60-е годы практики увещевания проникли во все уголки советской системы.

Такая реконфигурация практик делала возможным появление «советского индивида», специфического существа, которое узна-вало о себе и своей личности через публичное обсуждение его персональных качеств [Хархордин, 2001. С. 73]. Вопрос о социальной основе режима, об историчности многих

черт советского человека как культурно-антропологического типа дав-но интересует и историков, и социологов. Кто он, простой советский человек, пишущий доносы, – жертва или соучастник? [Журавлев, 2000, Козлова, 2005, Лебина, 1999]. При внимательном изучении ар-хивных материалов и современных публикаций создается впечатле-ние, что привычно идентифицируемое с уникально советским на по-верку оказывается традиционным и архаичным. Дисциплинарный механизм надзора друг за другом глубоко укоренен в православии, причем это надзор не иерархичный, не старшего над младшим, а това-рищеский, внутри группы [Хархордин, 2001. С. 72]. Добавим к этому эксплуатируемый советской властью комплекс вины и отсталости вче-рашних крестьян, оборотная сторона которого – открытость и воспри-имчивость к пропаганде и лозунгам [Козлова, 1996. С. 166-167]. «Совет-скость» крестьян, пришедших из другого социального мира и только обретающих новый социальный облик, называется Натальей Козловой ситуативной и непринципиальной:

Она то есть, то её нет. Она возникает там, где это человеку нужно для решения повседневных жизненно-практических проблем [Там же. С. 159]. С этой точки зрения, режим лишь востребовал определенные качества

и черты поведения людей. Советский канон, который транслировался в качестве образца, пре-

дельно прост и патриархален: Любовь, работа и учеба являлись важнейшими составляющими счастья человека, поскольку предоставляли возможности для са-мореализации во благо общества. Полюбив, советский человек должен был создать семью, в которой супруги, постоянно учась и работая, воспитывали бы детей и духовно обогащали друг друга [Литовская, Созина, 2004. С. 285]. В репрезентациях того времени это выглядело так:

Жидкова

272

Когда Николай Чибряев вышел утром на работу из своей новой квартиры, настроение у него было самое чудесное. Теперь всё есть, чтобы радостно жить – интересная работа, дружная семья, отлич-ная квартира со всеми удобствами, хорошая зарплата [Моло-дость… 1964. С. 37]. Теневые и нелегитимные гендерные контракты регулировали от-

ношения за парадной стороной нарисованной картинки, будь то аборты, внебрачные связи, проституция или другие явления, лежащие вне офи-циального дискурса. В послесталинское время, считает Игорь Кон, наме-тился переход от командно-административных методов защиты брака и семьи к морально-административным, переход от прямого отрицания и подавления сексуальности к политике ее регулирования и приручения [Кон, 1997]. Так, товарищеским увещеванием и сожалением о невоз-можности былых мер веет от стихотворения «Что ты сделал?..», опубли-кованном в журнале для профсоюзных работников:

Мяч заброшен. Забыты книжки. Двойки в четверти… - Ну и пусть!.. В ясно-синих глазах мальчишки Затаилась большая грусть. - Папка, папка, ну что ты сделал!.. Почему ты ушел от нас? Как из раны березки белой, Слезы выкатились из глаз. Нет отца. Хоть живет на свете, ходит с выхоленным лицом. …Я бы суд учинил над этим, С позволенья сказать, отцом!.. [Дитерихс, 1969. С. 48].

Дискуссии по поводу безответственных родителей (в основном это были отцы) и многоженства начались еще до войны, с оформлением курса на ужесточение семейного законодательства и политики. Тогда прошли первые инициированные брошенными женами показательные судебные процессы,

дидактические по своим задачам, призванные не установить ви-новность подсудимого, а продемонстрировать общественности гнусность его преступлений [Фицпатрик, 2001. С. 29, 176]. «Оступившемуся» придут на помощь. Но страдающая сторона – жен-

щина и дети. Забота о детях, условиях их полноценного воспитания, обра-зования и развития – декларируемая цель кампании содействия семье.

Организация общественности по месту работы граждан

Держать руку на пульсе жизни каждой советской семьи требовали многочисленные партийные решения и инициативы – реализация за-кона о всеобуче, кампания по предупреждению детской безнадзорности,


273

борьба за новый быт или хрущевские антиалкогольная и антирелигиоз-ная кампании (Ил.1). Проводниками принятых решений на местах вы-ступали, в том числе, предприятия, точнее, общественные организации на предприятиях и в учреждениях. Этому способствовал мобили-зационный характер занятости, своеобразный способ прикрепления че-ловека к месту работы. Советское предприятие было узловым пунктом взаимодействия различных структур: партии, милиции, профсоюзов, инспекции по охране труда, органов системы образования и здраво-охранения [Коткин, 2001а]. Можно сказать, что предприятия в извест-ном смысле подменяли собой социальные службы и городскую инфра-структуру. В то время они служили источником жизнеобеспечения и распределения материальных ресурсов и социальных благ (продукты питания, квартиры, путевки и т.д.). График движения городского транс-порта согласовывался с расписанием заводских смен, а заводы-гиганты вообще задавали темп жизни местного сообщества.

Ил. 1. Плакат «Депутат – слуга народа» (1947). Художник Л. Ф. Голованов [Ма-теринство и детство в русском плакате. М.: Контакт-культура, 2006. С. 90]

Социальная работа с трудоспособным населением была в значитель-

ной мере возложена на партийные и профсоюзные ячейки на предпри-ятиях. На примере функционирования предприятия / организации в ка-честве социального организма можно проследить регулирование жизни рядового человека и на рабочем месте, и за фабричной проходной. Иллю-страцией к гендерному контракту «работающая мать» служат воспомина-ния о буднях профорга:

Придет рано утром, чтобы оставленные с вечера бумаги посмот-реть, а в коридоре её уже целая очередь ждет. Двадцать женщин, и на лицах у всех одна мольба: дайте садик, детей не с кем оста-вить, на одну мужнину зарплату не проживешь [Богоутдинова, 1994. С. 64].

Жидкова

274

Сегодня может удивить разношерстный список вопросов, который приходилось решать производственникам – от обеспечения техники безопасности до открытия юридических консультаций на предприятиях и помощи малоимущим семьям. Положительная характеристика руко-водителя звучала следующим образом:

Партгрупорг тов. Л. ведет большую работу по воспитанию коллек-тива. Хорошо знает быт каждого рабочего. Интересуется воспитани-ем детей в семье. Следит за работой каждого на производстве 1. Отрицательный герой – равнодушный начальник:

Так, стенгазета есть. Соцобязательства есть. Окурков нет. Все хо-рошо. И уехал [Богоутдинова, 1994. С. 61]. Такому недолго схлопотать критику «за незнание быта своих со-

трудников» и «отрыв от коллектива». Перед предприятиями стояла задача воспитать на просто ударника,

но и морально устойчивого семьянина, активиста и общественника. Эта задача выглядела поистине сложной, если учесть, с каким человеческим материалом приходилось иметь дело. Образ жизни вчерашних крестьян входил в противоречие с дисциплинарным режимом фабрики. Ломке подвергается привычный циклический ритм жизни, исчисление време-ни по делам, а не по часам, окончание которых уже не отметить выпив-кой, гулянкой и танцами [Минаева, 2003]. Низкая степень телесного са-моконтроля и отсутствие требуемых социальных качеств у рабочих заставляли заводские власти принимать меры по перевоспитанию и борьбе с тем, что на языке документов называлось нездоровым поведе-нием в быту: пьянством, драками, домашним насилием. Поэтому неуди-вительно, что бытовые правонарушения иногда квалифицировались как нарушение трудовой дисциплины. Дискурс воспитания и «подтягива-ния» работника вылился в нескончаемые образовательные программы. Учили всему: как готовить, что читать, как воспитывать детей, как стро-ить отношения в семье, как использовать химию в быту. Рабочее место часто сравнивали со школой [Коткин, 2001а], а рабочий коллектив – с семьей. Дискурс патриархальной семьи сквозит в описаниях трудового коллектива:

Дружба в коллективе стала быстро улучшаться, чему способствовали коллективные посещения кино, театра, а также экскурсии на заводы города Куйбышева. Однажды случилось так, что члену бригады Ва-силию Л. не с кем было оставить маленького ребенка, чтобы пойти на занятия в школу. Вера Б. тут же изъявила желание посидеть с его доч-кой, подобные случаи не единичны 2. Дисциплинарные техники преследовали утилитарную цель воспро-

изводства рабочей силы. Компактное размещение населения (скученное проживание в рабочих общежитиях, коммунальных квартирах, заво-

1 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2487. Л. 19. 2 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2215. Л. 5.


275

дских бараках), планирование застройки под массовое жилищное и соц-культбытовое строительство дают источник для богатого фантазирова-ния в фукианском стиле. Здесь все на виду: повседневная жизнь, сво-бодное времяпрепровождение, семейные коллизии, круг общения, телесность. Фуко определяет закрытые пространства как социальные институты власти. Ведь

архитектура теперь (с появлением производственных пространств – Е.Ж.) призвана быть инструментом преобразования индивидов: воздействовать на тех, кто в ней находится, управлять их поведени-ем, доводить до них проявления власти, делать их доступными для познания, изменять их [Фуко, 1999. С. 251]. Устанавливается новый тип надзора – иерархизированный, непре-

рывный, функциональный,

который проникает непосредственно в рабочий процесс, и распро-страняется не только на производство, он учитывает также деятель-ность людей, их навыки, манеру работать, усердие и поведение. …Надзор становится решающим экономическим фактором – как внутренняя деталь производственного аппарата и как специфиче-ский механизм дисциплинарной власти [Там же. С. 255-256]. Контроль был возможен благодаря районированию рабочих окра-

ин. Например, куйбышевский завод им. Фрунзе кроме жилого фонда по-строил собственную фабрику-кухню, техникум, поликлинику, больнич-ный корпус, стадион, школу, пионерлагерь, 9 магазинов, 8 детских садов [Живая история… 1999. С. 104]. Металлургический завод им. Ленина располагал собственным домом отдыха, палаточным и спортивным ту-ристским лагерем, сетью заводских оздоровительных учреждений, пио-нерлагерями, базой рыбаков и охотников, стадионом, дворцом культу-ры, детскими садами, столовой, фабрикой-кухней с филиалом мясоком-бината, полным комплексом предприятий бытового обслуживания в жилом городке (магазины, буфеты, бани и прачечные, две домовые кух-ни, кафе, библиотека, бассейн) [Иванчинов, 1968. С. 4, Он же, 1969. С. 30]. В Куйбышеве находились семь заводов-гигантов союзного значения, причем закрытых – что обусловило особую кадровую и социальную по-литику. Для заводских поселков существовало даже соответствующее времени название – соцгородки 1. Создание рабочего городка-спутника выполняло и идеологическую миссию – формировать пролетарский со-циальный базис [Коткин, 2001а].

За моральным обликом работников-коммунистов следила, в первую очередь, парторганизация предприятия. Факт нарушения дисциплины

1 Забавно, что в Куйбышеве за рабочими окраинами в просторечии сохранилось на-звание Безымянка, т.е. части города «без имени». Призыв нынешнего руководства к восстановлению былого величия и могущества оборонки в провинции выливается в программы празднования 65-летия Безымянки и проекты возрождения оборонных предприятий, при которых «жизнь на Безымянке кипела и задавала импульс разви-тию всей области и страны» [Целевая комплексная программа… 2007].

Жидкова

276

на производстве и в быту мог попасть в повестку партийных и профсо-юзных собраний. В годы «оттепели» на место «чисток» и поисков врагов партии приходят другие сюжеты и персонажи. Теперь основная номенк-латура дел – это бытовые и дисциплинарные нарушения. Именно они – излюбленный повод для фельетонов и карикатур в стенных и заводских газетах, сатирических «Ежах», «Ершах», «Пылесосах» и «Шприцах». Решения общественности и фоторепортажи вывешиваются для всеоб-щего обозрения у проходной, на доску нарушителей (подобие позорного столба), с фамилиями, историями похождений и понесенными наказа-ниями. Сила морального давления распространялась не только на ви-новного. Запятнана честь всей трудовой семьи. Так, сатирическая газета «Снимем заусенец» сообщала:

Однажды слесарь, напившись пьяным, не вышел на работу. Этим поступком он наложил пятно на всю бригаду. Сизов! Мы требуем ответа, знай, пьяницам прощенья нету, так до каких, скажи нам, пор, носить бригаде твой позор? 1 «Неправильное поведение в быту» демонстрировали почти исклю-

чительно мужчины. Лишиться партбилета или «схлопотать строгача» можно было со следующими формулировками: «за разрыв с семьей и неправильное отношение к воспитанию сына», «за неправильное отно-шение к семье и унижение достоинства женщины», «за моральное раз-ложение, сожительство с подчиненным и беспринципное отношение к приему подарков от подчиненных», «за отрыв от парторганизации и морально-бытовую распущенность». Кто грешник, жертва, и на чьей стороне пресловутая общественность – понятно. Не случайно в Положе-нии о товарищеских судах отдельной строкой упомянута следующая но-менклатура дел, подлежащих рассмотрению: «О недостойном отноше-нии к женщине, выполнении обязанностей по воспитанию детей, недостойном отношении к родителям» 2. Это отражает устоявшиеся ген-дерные стереотипы советского времени – слабый, нуждающийся в улуч-шении своей природы мужчина и поддерживаемая государством в борьбе с деградацией мужчин женщина [Здравомыслова, Темкина, 2002].

Но был ли шанс у оступившегося исправиться и искупить свою вину? Безусловно. Ведь главное – воспитание людей путем убеждения и общест-венного воздействия, создания обстановки нетерпимости к любым анти-общественным поступкам. Огласка, публичное информирование, вклю-чая обязательную в то время публикацию сообщения о разводе в городской газете, – непременный довесок к общественному осуждению. Перевоспитавшийся, по закону жанра, должен «осознать ошибочность своего поступка и дать слово, что с ним этого больше не случится». А да-лее все разворачивается по сценарию публичных казней, подробно опи-санных Фуко. Раскаяние грешника и прощение толпы. К примеру, горком КПСС исключает из членов партии наладчика сепараторного цеха за «мо-

1 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2215. Л. 7. 2 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2367. Л. 30.


277

рально-бытовое разложение, выразившееся в сожительстве с женщиной, уход из семьи и утерю партбилета». Парткомиссия обкома, более высокой инстанции, «учитывая признание своего проступка и возвращение к се-мье, во изменение решения горкома принимает решение объявить стро-гий выговор» 1. Но другой вариант – ужесточение наказания – выпадает руководящим работникам, на карьере которых за подобные фокусы можно было ставить крест. Семейная характеристика работника (с анек-дотичным «в быту скромен») значила многое. Так как перековка была неотъемлемой частью образа советского человека, то следующая форму-лировка вполне сообразна духу времени 2.

отложить рассмотрение персонального дела Н. сроком на два ме-сяца до решения им семейных вопросов в соответствии с Законом о браке и семье. Те правонарушители, которые не хотят чистосердечно раскаиваться перед коллективом, обречены на коллективное презрение, резюмирует автор «Справки о некоторых положительных примерах

обсуждения правонарушителей на собраниях трудящихся» 3. Внебрачные связи, то есть нарушение легитимного гендерного

контракта, воспринимались не иначе как вызов советским обществен-ным устоям.

Товарищеские суды на предприятиях

Другим общественным выборным органом, осуществляющим кон-троль за морально-нравственным обликом трудящихся, были товарище-ские суды. Первые народные суды при домоуправлениях появились в далеком 1931 году [Лебина, 1999. С. 194]. В 1960-х, с момента утвержде-ния Указом Президиума ВС РСФСР 3 июля 1961 г. нового Положения о товарищеских судах, открылась следующая страница в истории этих ор-ганизаций. К 1964 году в Куйбышевской области действовал 2621 това-рищеский суд, в том числе 1219 на промышленных предприятиях, 447 при домоуправлениях и уличных комитетах 4. Из названия ясно, что речь идет о разборе происшествий и проступков не органами правопо-рядка и суда, а общественностью, ближайшим рабочим или соседским окружением. Задача товарищеских судов была в значительной мере профилактическая: предупреждение нарушений общественного поряд-ка, трудовой дисциплины и аморальных проявлений. Плюс назидатель-но-устрашающая:

Способствовать перевоспитанию обсуждаемого лица и предупре-ждению нарушений со стороны других граждан 5.

1 СОГАСПИ. Ф. 8755. Оп. 1 Д. 50. Л. 28. 2 СОГАСПИ. Ф. 8755. Оп. 2. Д. 56 Л. 60. 3 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2230. Л. 65. 4 СОГАСПИ. Ф. 8755. Оп. 2. Д. 90. Л. 10. 5 Там же.

Жидкова

278

Эту же цель преследовали и показательные выездные судебные процессы по уголовным и гражданским делам, которые проводили на предприятиях, при домоуправлениях и клубах. То есть охват был пол-ный: места работы, проживания и отдыха.

Передача решения различных вопросов в руки общественности на-чалась после ХХI съезде КПСС, когда

объявив о полной и окончательной победе социализма в СССР, властные структуры настроились на решительное свертывание части функций милиции и передачу их общественности [Лебина, 2006. С. 142]. Если товарищеские суды предприятий занимались мелкими хище-

ниями, нарушениями трудовой дисциплины и правил охраны труда, то товарищеские суды домоуправлений – так называемыми «кухонными» и коммунальными делами, «аморалкой», несоблюдением обязанностей по воспитанию детей, включая дела по гражданско-правовым спорам 1. То есть уже не важно – член ты партии или нет, от общественного воз-мездия не уйти. И настолько эти суды прижились, что в соответствии с Указом Президиума ВС РСФСР от 23 октября 1963 года категория дел, подлежащих рассмотрению товарищескими судами, значительно рас-ширилась. После ввода нового уголовного законодательства смягчилась система наказаний в отношении малозначительных преступлений. Те-перь органы милиции, прокуратуры и суда были обязаны передавать то-варищеским судам дела о совершенном впервые мелком хулиганстве, спекуляции, мелком хищении государственного и общественного иму-щества, а также краже малоценных предметов потребления и быта, на-ходящихся в личной собственности граждан 2.

Архивные документы говорят о том, что принятые наверху решения далеко не всегда обеспечивались процедурным механизмом. Давая кол-лективу право не просто порицать, но выносить приговор и наказывать, власти упустили из виду элементарную юридическую неподготовлен-ность «широких масс». Поэтому судили иногда «по справедливости». Из выступления председателя товарищеского суда п/я 143 3:

Состав суда избрали хороший. Но никто почти не знал, с чего на-чать работу. Положения у нас не было, никаких инструкций о том, какие нарушения рассматривать, как вести расследование и су-дебное заседания, и ряд других неясных вопросов, которые были у многих судов. Решили, что выход один – обмен опытом 4. Эффективность принятых и с энтузиазмом встреченных решений у

нынешнего читателя может вызвать улыбку. Так, председатель товарище-ского суда нефтеперерабатывающего завода бодро докладывал:

1 СОГАСПИ. Ф. 8755. Оп. 2. Д. 90. Л. 17. 2 СОГАСПИ. Ф. 8755. Оп. 2. Д. 90. Л. 19-20. 3 Почтовый ящик – так обозначались секретные военные заводы. 4 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2367. Л. 2.


279

Муж избивает жену. Его осудили, рассмотрели на товарищеском суде такое дело. После этого мы имеем прекрасный результат. Я спрашивал жену: ну как сейчас дела? Она говорит, что пить не бросил, а бить бросил 1 . По советским меркам бытового пьянства результат действительно

прекрасен (Ил. 2).

Ил. 2. Плакат «Искореним это зло». Культурно-просветительский и издательский проект «Плакат России» www.plakat.ru (автор, год не указаны).

Теперь несколько слов о том, какие меры воздействия были доступ-

ны таким общественным судам. Помимо классического «уговариваем людей, беседуем, ходим, просим», применялись: общественный выго-вор, товарищеское порицание с предупреждением, «вызов на середин-ку» (отголосок деревенского схода). Руководствуясь принципом «наши товарищеские суды призваны не карать, а воспитывать» 2, перед выше-стоящими органами ставился вопрос о взысканиях, увольнении с рабо-ты, лишении надбавки за выслугу лет, понижении в должности, перено-се или сокращении отпуска.

Более того, суд товарищей мог добиться очень серьезных админист-ративных мер: возбудить вопрос о выселении из квартиры, дать ход делу о лишении родительских прав или аннулировании прописки в городе 3 !

1 Там же. Л. 10. 2 Там же. Л. 20. 3 Там же. Л. 7, 13.

Жидкова

280

Но общепринятая практика – это ходатайства коллективов о взятии ос-тупившегося на поруки.

Суровое, но справедливое и заботливое слово оказывает обычно глубокое психологическое воздействие. Оно возвращает человека коллективу, семье. И в этом великая жизнеутверждающая сила то-варищеского суда 1 (Ил. 3).

Ил. 3. Плакат «Смело и безбоязненно критикуйте недостатки в работе». Плакат В. Иванова, 1953. www.plakat.ru

Нередко коллективное воспитание должно было исправить упу-

щения и ошибки семьи. Институт семьи, несмотря на официальное продвижение материнства и отход от радикальной риторики 1920-х годов, если и не признавался более буржуазным пережитком, всё-таки еще не мог справиться с возложенной задачей коммунистического воспитания.

Трудовой коллектив был и остается главным рычагом, форми-рующим личность [Промышленное развитие…, 1990. С. 189]. Особая забота требовалась неполной семье. Как и по всей стране, в

послевоенном Куйбышеве было много неполных семей, обычным делом была безотцовщина. Этакратический гендерный порядок подразумевал санкционированные государством усилия по прикрытию этих прорех, в

1 Там же. Л. 26.


281

том числе, силами общественности. Сюда можно отнести движение шефства, привлечение к воспитательной работе старых большевиков, кадровиков и героев войны, поддержку инициатив наподобие «Каждой школе – верных и преданных друзей-взрослых» 1.

Возьмем для иллюстрации этого тезиса историю работницы заво-да КАТЭК. В 1959 году в отношении 18-летней сборщицы возбуждено уголовное дело по факту кражи вещей из шкафов душевой завода. Пе-речень вещичек дает наглядное представление о модных и крайне де-фицитных товарах: капроновая кофточка, комбинация, шарфик и бо-соножки.

Выясняя личность В., было установлено, что она воспитывалась без отца, мать все время на работе, надлежащего надзора за ней не было. Окончив 9 классов, бросила учиться и поступила рабо-тать. На работе показала себя положительно. Является хорошей физкультурницей. Ранее правонарушений за ней не замечалось. Принято решение обсудить правонарушение на общем собра-нии цеха 2. Церемония публичного наказания приобрела театральный размах:

на радиофицированной летней площадке завода собралось около 2 ты-сяч человек! Воистину задача участия всех граждан в наказании общест-венного врага выполнена.

Со слезами В. рассказала рабочим чистосердечно о всех кражах и просила трудящихся взять её на поруки. Дала слово, что будет искупать свою вину хорошей работой, учебой и коллектив не подведет. Кульминация – слово матери В., которая заклеймила позором правонарушение дочери и просила коллектив взять её на поруки 3. Таким образом, стороны гендерного контракта – женщина-мать и

символический отец-коллектив, уже вытеснивший отца всех народов, установлены.

Организация общественности по месту жительства

Общественные советы при домоуправлениях и уличных комитетах помогали товарищеским судам «принципиально и остро оценивать чу-ждые нравы». Только в городах Куйбышевской области в домовых об-щественных советах участвовали около 30 тыс. человек 4. Выяснение морально-нравственного облика человека на производственном собра-нии или в жилищной конторе – родимое пятно политики советской публичной заботы. Если семья не встраивается в отведенную ей ячейку общества, то соседская общественность ни в коем случае не должна дре-мать (Ил. 4).

1 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2417. Л. 11. 2 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2230. Л. 60. 3 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2230. Л. 61. 4 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2367. Л. 16.

Жидкова

282

Ил. 4. Сатирический рисунок А.Каневского «Школа злословия» (1960) [Враги и друзья в зеркале «Крокодила, 1972. С. 88]

К примеру, в товарищеском суде домоуправления ЖКО завода им.

Масленникова в 1960 году слушалось дело целой семьи, чей проступок становится ясен из слов обвинителя:

Вокруг вас строится коммунистическое общество, а вы в своей скор-лупе, обособленные гордыней, не замечаете этого. Я удивлен, как ва-ши соседи терпели засилье такой гнилой интеллигенции 1.

В результате принятых мер по перевоспитанию члены семьи стали демонстрировать правильное поведение и социально одобряемые ген-дерные роли:

Хорошей школой явилось для семьи Б. данное судебное разбира-тельство. Улучшились их отношения с соседями, больше стали они общаться с жильцами. Муж Б. в свободное от работы время частень-ко играет с соседями в «козла», а сын при домоуправлении нередко появляется с теннисной ракеткой у стола 2. Поступление дела в товарищеский суд обычно происходило по

предложению администрации или в результате «сигнала общественно-сти». Случаи жалоб со стороны родственников встречались значительно реже. Биографические нарративы женщин старшего поколения, соб-ранные в ходе другого исследования, содержат упоминания об обраще-ниях такого рода в качестве последней и крайней меры 3. Другое дело –

1 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2368. Л. 44. 2 Там же. 3 Например, одна информантка (1921 г.р.) добилась права получения зарплаты за сво-его мужа-алкоголика. Другая респондентка (1925 г.р.) – жена военного, который па-раллельно завел вторую семью – несколько лет вынашивала мысль написать письмо в штаб, но в специфичных условиях закрытого военного городка «постыдилась». Еще одна женщина (1931 г.р.) обратилась на предприятие бросившего её и детей мужа, но секретарь директора разуверила её в действенности подобных мер и отговорила от


283

проявление гражданской позиции соседей или сослуживцев, какие бы мотивы оно ни вуалировало.

Изучая наивное письмо – дневниковые записи советских людей первого поколения, Козлова и Сандомирская фиксируют сохранение жизненных стилей, присущих крестьянству, даже в момент слома тра-диционной общинной социальности [Козлова, Сандомирская, 1996. С. 61]. Они также обращают внимание на важное для нас обстоятельство – разную картину распада этой традиционной социальности у мужчин и женщин [Там же. С. 71-72]. Действительно, именно на женщин воз-ложена роль моральных агентов, они спасают брак, следуя нормам традиционной морали. В послевоенные 1940-60-е годы в целом по стране количество женщин репродуктивного возраста почти в два раза превышало количество мужчин [Чуйкина, 2002. С. 119]. Естественно, это сказалось на либерализации нравственных установок – более тер-пимом отношении к одинокому материнству и внебрачным связям, но не изменило восприятие ситуации отсутствия мужа как нарушение нормативности.

Одно из возможных объяснений редкости жалоб со стороны жен встречаем у Е. Богдановой:

Правилами советских общественных отношений допускается про-явление заботы обо всех и обо всем кроме самого себя и своих личных проблем. Другими словами, советский гражданин не может не проявлять заботу по отношению к другим, но не может проявлять заботу по отношению к себе [Богданова, 2006]. Да и выносить сор из избы, по правилам русской поговорки, не при-

нято. Так что далеко не только разгневанные жены были источником ин-формации о моральном облике того или иного товарища. Хрестоматийна в этом отношении авторская песня, иронично описывающая теневые сто-роны советского брака. Из «Красного треугольника» Александра Галича (кстати, в Интернете помещена в раздел «женские песни», что фор-мально неверно, так как повествование ведется от лица провинившегося мужа, но однозначно маркирует проблему в качестве женской):

…А жена моя, товарищ Парамонова, В это время находилась за границею. А вернулась, ей привет – анонимочка, На фотоснимочке стою я и Ниночка [Галич (1963), 2005. С. 48]. Однако не столько написание анонимок, сколько высокая цель со-

действия семье в воспитании детей входила в обязанности организован-ной соседской общественности. Соседи и двор отлично справлялись с функцией коллективного присмотра за детьми. Ведь рабочие районы, по сути, представляли собой производственно-поселенческие сообщества.

заявления, сообщив, что «директор и сам такой же» (интервью собраны по проекту «Гендерное и возрастное неравенство: изучение историй жизни пожилых женщин», 1999 г). Отметим, что никто из упомянутых женщин не хотел развода, везде речь шла о другом – о помощи в налаживании семейных отношений.

Жидкова

284

Распределение жилья через предприятия вело к тому, что работники жили компактно, знали семьи друг друга, знали детей. Люди ощущали себя объединенными разнообразными – дружескими, соседскими, род-ственными – узами [Климова, 2003]. Тут будущий работник воспитыва-ется с детства, с подшефного детского сада, школы, заводского училища. Один только завод «Прогресс» выделил 14 комнат школьника (аналог групп продленного дня) и 14 воспитателей для работы с детьми 1. «Клуб школьника» с организованным питанием детей на фабрике-кухне (вот она, мечта 1920-х!) в отчетах идет как «дневной интернат для безнад-зорных детей поселка металлургов» 2. Педагоги-пенсионеры методка-бинета по работе с родителями и воспитателями при Дворце металлур-гов в течение пяти лет работали на общественных началах: вызывали родителей на консультацию и беседы, проводили педагогический разбор учащихся и родителей в присутствии общественности, посещали семьи, где после развода остаются дети без одного из родителей 3.

Ребенок – он наш, заводской, советский, общий. Ответственность родителей за воспитание детей дополняется ответственностью общест-венности. Многочисленные комитеты содействия семье, шефское дви-жение, родительские конференции и диспуты, суды родительской чести – все это приметы времени. К коммунистическому воспитанию подрас-тающего поколения подключились и появившиеся в самом начале 60-х комиссии по делам несовершеннолетних [Садовников, 2005]. Под пред-логом сохранения семьи и обеспечения условий для детей обществен-ность реагировала на сигналы о неблагополучной семейной обстановке, установив не только контроль над выполнением домашних заданий или соблюдением режима дня того или иного ребенка, но и

шефство над отдельными родителями, которые неправильно ве-дут семейный образ жизни 4. Что это означало в реальности? Открытие «поста всеобуча», то

есть ежедневного (!) дежурства на дому «трудновоспитуемых детей» 5, прикрепление общественного опекуна или пионервожатого-производ-ственника с полномочиями посещения и контроля на дому 6, работу по предупреждению пьянства в дни выдачи зарплаты в цехах, общежити-ях и поселке 7.

В полномочия дружинников – членов добровольной организации, которая также возникла в конце 1950-х на волне общественных преобра-зований [Лебина, 2006. С. 142] – входило выявление семьей, где ситуа-ция с воспитанием детей попала в разряд неблагополучных. Дружинни-ки могли изымать детей с улиц и общественных мест, посещать семьи

1 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2417. Л. 51. 2 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2550. Л. 65. 3 Там же. Л. 60-61. 4 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2550. Л. 16. 5 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2550. Л. 30. 6 Постановление… С. 6, 7. 7 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2424. Л. 5-6.


285

«педагогически запущенных детей» и обследовать жилищно-бытовые условия, то есть «изучать образ жизни детей и причины, порождающие безнадзорность». При дружинах подшипникового завода, галантерей-ной фабрики, завода им. Масленникова были созданы специальные группы в количестве 170 человек для проведения рейдов по выявлению детской безнадзорности. По месту работы родителей сообщалось о фак-тах ненадлежащего отношения к воспитанию детей 1.

Схожий инструментальный подход в оказании помощи работаю-щим родителям заметен в деятельности так называемых сануполномо-ченных – общественников, следящих за санитарным состоянием рай-онов. В ряду обязанностей сануполномоченных упомянуто выявление больных при обходе квартир и организация прогулки детям, у которых «родители сами не могут этого сделать». О размахе подобной активно-сти позволяют судить следующие цифры: в молодом городе нефтяников Отрадном с населением 33 тысячи человек насчитывалось 480 санупол-номоченных 2.

Для работы в комнатах школьника домоуправлений привлекаются шеф-учительницы и тренера-общественники. Нетрудно догадаться, что такие инициативы опирались на пенсионеров и домохозяек, через вовлечение незанятого населения в общественно-полезный труд, пре-доставление возможности быть социально востребованными. Особен-но это касалось домохозяек – группы с очень неоднозначным статусом в советском обществе. Та общественная работа, которая развернулась в хрущевское время, вывела традиционные гендерные роли воспита-тельниц и хранительниц за пределы семьи и придала им более высо-кий статус. Семейные роли мужчин представлены куда более скудно. С одной стороны, на начало 60-х приходится кампания поощрения от-цовства. По предприятиям прокатилась волна конференций и собра-ний отцов, где лучшим родителям за воспитание детей вручались по-четные грамоты – тоже своего рода соцсоревнование 3. Однако документы по работе с родительской общественностью пестрят исто-риями с характерным глагольным рядом:

Работник ЖКО завода им. Куйбышева недобросовестно относился к воспитанию своих детей школьного возраста, не интересовался их учебой, мало оказывал материальной помощи, получаемую зарплату часто пропивал 4. Проведено общее собрание трудящихся района, где обсуждались граждане К., Р., М. за нежелание заниматься воспитанием своих детей. Собрание прошло на высоком идейном уровне 5. Репрезентация отцовства отсылает нас к тропам сталинской культу-

ры и выглядит несколько анахронично. Например, в конце 1960-х годов

1 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2370. Л. 7. 2 СОГАСПИ. Ф. 9516 Оп. 1. Д. 15. Л. 130. 3 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2550. Л. 39. 4 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2230. Л. 94. 5 СОГАСПИ. Ф. 714. Оп. 1. Д. 2370. Л. 12.

Жидкова

286

журнал «Советские профсоюзы» публикует отчет об образцовой заво-дской комиссии содействия семье и школе, с которой предложено брать пример. Своим опытом делится председатель комиссии:

Попросили возглавить комиссию как опытного рабочего, кадрови-ка. План работы основан на научной методике воспитания детей. Приглашаем руководителей подшефных школ. …проводим встречи с ветеранами и героями, вручаем комсомольские билеты …Запомнился торжественный вечер «Дети рядом с отцами», где участвовали передовики, руководители, активисты. Шел разговор о месте старшего поколения в воспитании подрастающей смены, чтобы каждый старший товарищ стал добрым наставником моло-дежи [Резниченко, 1968. С. 10]. Отметим, что отцовство здесь не биологическое, а символическое,

хоть и изложенное в понятиях сыновничества / отцовства. Как видим, сталинская тема старшего наставника или мастера не стала явлением исключительно культурного мифа. В символическом плане риториче-ская фигура производственного наставника заменяет отсутствующего / погибшего на войне отца. Происходит подмена: отцом становится не отец по крови, но отец по идее – коллектив, общество, вождь, государст-во [Снегирева, Подчиненов, 2004. С. 87]. В гендерном контракте «рабо-тающая мать» отец явно оттеснен на периферию семьи.


Статья посвящена участию общественных организаций в регулиро-вании ведущего в советское время гендерного контракта «работающая мать». Тема раскрыта на материале профсоюзных и партийных ячеек 1950-60-х годов, включенных в движения содействия семье и школе, в борьбу за здоровый быт, здоровую советскую семью и предупреждение разводов. Советские идеологические кампании подразумевали массо-вый охват и участие, хотя сами условия гражданского участия не были предметом дискуссии [Коткин, 2001б. С. 256-257]. В тоже время вовле-ченность давала человеку чувство сопричастности великим событиям эпохи, строительству нового общества и нового человека. Власть все-сильного государства эффективно воспроизводилась на уровне повсе-дневности, в идентичностях людей, в словаре и категориях мышления и мировоззрения, которыми пользовались обыватели [Коткин, 2001б. С. 257, 301]. В более частном случае, который интересует автора, функ-ция регулирования ячейки общества – семьи – отправлялась общест-венностью, выступившей посредником и/или проводником мер, харак-терных для этакратического гендерного порядка.

Вопрос о том, насколько практики общественного обсуждения и вы-явления были действительно уникально советским опытом или же обу-словлены архаикой отношений, насильственной и незавершенной модер-низацией, «веригами религии», однозначному ответу не поддается. Если для крестьянского мира или церковного прихода коллективный контроль объяснялся задачами элементарного физического выживания, то в совет-


287

ское время надзор за сексуальным и репродуктивным поведением, жестко вписанным в рамки семьи, ставился как вопрос политический и государ-ственный, залог организации массового производства и улучшения си-туации с рождаемостью. Социальный контроль, воспитание и регулиро-вание существовали не сами по себе, а в рамках проекта модернизации, что позволяет лучше понять базовый официальный дискурс времени.

Контроль над различными сторонами жизни – производственной, общественной, семейной – был частью советского образа жизни. В сложные послевоенные годы люди еще не пренебрегали общественным мнением, чувствовали себя частью сообщества. «Оттепель» вынесла на повестку дня дискуссию о границах публичного и приватного. Полити-ческий оттенок структурирования частной жизни граждан уходил в прошлое (Изменил жене – изменит и Родине). Культивировалась вера в решающее значение коллектива в воспитании, в силу коллективного воздействия, в социальные корни пороков, когда «тлетворному влиянию Запада» противостоял высокий морально-нравственный уровень строи-теля коммунизма. Это отчасти объясняет идеологически нагруженное прочтение повседневности советской семьи, политизацию частной сфе-ры, когда обычные слова «семья, дети, любовь, быт» получили полити-ческую окраску и вошли в язык агитки.

Однако, ссылаясь на официальную риторику и язык документов, стоит еще раз напомнить, что речь идет о репрезентациях, о приемах ре-презентации социальных проблем. Партийные и профсоюзные отчеты, даже протоколы собраний вряд ли могут рассказать о том, как «было на самом деле». Нужно делать скидку на поиски «ростков нового в быту» и «лакировку действительности», заполонивших советское публичное пространство. Источники другого рода – самиздат, анекдоты, авторская песня – свидетельствуют, что однозначного и монолитного принятия проводимой политики не было, что унаследованные технологии дисци-плинарного режима уже не соответствовали времени и вырождались. Вспомним комично выведенную героиню Н. Мордюковой из фильма «Бриллиантовая рука» с её крылатой фразой: «У нас управдом – друг человека». Или персонажа стихотворений А. Галича Клима Петровича Коломийцева – мастера цеха, кавалера многих орденов, члена бюро Парткома и депутата Горсовета – смешного в своей неуемной активно-сти общественника. Вспомним самоиронию современников, напоми-нающих, куда на самом деле отправлялись «сигналы с мест»:

- Уж ты б, Зин, лучше помолчала бы – Накрылась премия в квартал! Кто мне писал на службу жалобы? Не ты?! Да я же их читал! [Высоцкий (1973), 2005].

История знает немало примеров, когда на место религиозных групп, выполняющих функцию «дисциплинирования» населения, приходят множественные очаги контроля, разбросанные по всему об-ществу [Фуко, 1999. С. 310-311]. В советском варианте распространение дисциплинарных процедур оказалось возможным благодаря государ-ственному патернализму и многочисленным общественным инициа-

Жидкова

288

тивам, от домовых комитетов, комиссий содействия семье и школе и профсоюзов до товарищеских судов. Человек, даже сознательный со-ветский, продолжал рассматриваться в качестве объекта постоянного воздействия и преобразования.


СОГАСПИ - Самарский областной государственный архив социально-политической истории


Богданова Е.А. Регулирование правовых отношений в условиях непра-вового общества: опыт последних советских десятилетий. Доступно по адре-су: http://www.e-culture.ru/Articles/2006/Bogdanova.pdf

Богоутдинова Н.И. Время и судьбы (к 40-летию НГДУ «Первомай-нефть»). Самара: Самарский дом печати, 1994.

Высоцкий В. Диалог у телевизора // Высоцкий В. Стихотворения. М.: Эксмо, 2005. Доступно по адресу: http://www.lib.ru/WYSOCKIJ/v73.txt

Галич А. Антология сатиры и юмора ХХ века. Т. 25. М.: Эксмо, 2005. Доступно по адресу: http://www.lib.ru/KSP/galich/galich.txt

Дитерихс А. Что ты сделал?.. // Советские профсоюзы. 1969. № 17. Живая история «Моторостроителя». Составитель сборника В.Н.Пикуль.

Самара, 1999. Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы

московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М.: РОС-СПЭН, 2000.

Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветcком дискурсе // О муже(N)ственности: Сб. статей / Сост. С.Ушакин. М.: НЛО, 2002.

Здравомыслова Е., Темкина А. Советcкий этакратический гендерный порядок // Социальная история – 2002 / Пушкарева Н.Л., ред. М., 2003. Доступно по адресу: http://www.eu.spb.ru/gender/publications.htm

Иванчинов А. Продиктовано заботой о людях. Первичная организация. Практика и стиль работы // Советские профсоюзы. 1968. № 17.

Иванчинов А. Как мы организуем отдых рабочих // Советские проф-союзы. 1969. № 17.

Кларк К. Советский роман: история как ритуал / Пер. с англ.; Под ред. М.А. Литовской. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002.

Климова С. Персонификация или солидарность // Отечественные за-писки. 2003. № 3. Доступно по адресу: http://magazines.russ.ru/oz/2003/3/ 2003_3_29-pr.html

Козлова Н., Сандомирская И. «Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения. М., 1996.

Козлова Н. Горизонты повседневности советской эпохи: голоса из хора. М., 1996.

Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005. Кон И. Сексуальная культура в России. Клубничка на березке. М.: ОГИ,

1997. Доступно по адресу: http://www.neuro.net.ru/ Коткин С. Говорить по-большевистски (из кн. “Магнитная гора: Ста-

линизм как цивилизация”) // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Советский период. Самара: “Самарский университет”, 2001а. Доступно по адресу: http://www.ssu.samara.ru/files/0/120_Soviet.doc


289

Коткин С. Новые времена: Советский Союз в межвоенном цивилиза-ционном пространстве // Мишель Фуко и Россия: Сб. статей / Под ред. О. Хархордина. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге – М.:: Лет-ний сад, 2001б.

Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и анома-лии. 1920 – 1930 годы. СПб.: «Летний Сад», 1999.

Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2006.

Литовская М., Созина Е. От «семейного ковчега» к «красному тре-угольнику»: адюльтер в русской литературе // Семейные узы: Модели для сборки. Сб. статей. Кн. 1 / Сост. С.Ушакин. М.: НЛО, 2004.

Материнство и детство в русском плакате. М.: Контакт-культура, 2006. С. 90]

Минаева А. «Работал на заводе до мозолистых рук» // Отечественные записки. 2003. № 12. Доступно по адресу: http://www.strana-oz.ru/

Молодость в девяносто. Рассказы о Средневолжском ордена Трудового красного знамени станкостроительном заводе г. Куйбышева. М., 1964.

Постановление Президиума Куйбышевского областного Совета проф-союзов и бюро обкома ВЛКМ от 25 января 1962 г. Об усилении воспитатель-ной работы среди детей и подростков и мерах по предупреждению детской безнадзорности.

Промышленное развитие Куйбышевской области (1966-1975). Куйбы-шев: Куйб. книжное изд-во, 1990.

Резниченко Я. О тех, чья жизнь впереди // Советские профсоюзы. 1968. № 17.

Репинецкий А.И. Работники промышленности Поволжья: демографи-ческий состав, образовательный и профессиональный уровень (1946-1965 гг.). Автореф. дис. … д-ра ист. наук. М., 1997.

Рид Сюзан З. «Быт – не частное дело»: внедрение современного вкуса в семейную жизнь // Семейные узы… С. 360-391.

Садовников Ю. Государственные и общественные структуры и комис-сия по делам несовершеннолетних Чувашии в 1960-е годы // Нужда и поря-док: история социальной работы в России / Под ред. П.Романова, Е.Ярской-Смирновой. Саратов: Научная книга: ЦСПГИ, 2005.

Снегирева Т., Подчиненов А. «Сын за отца не отвечает?»: комплекс без-отцовщины в советской литературе // Семейные узы: Модели для сборки. Сб. статей. Кн. 2 / Сост. С.Ушакин. М.: НЛО, 2004. С. 83-102.

Темкина А., Роткирх А. Советские гендерные контракты и их транс-формация в современной России. 2003. Доступно по адресу: http://www.eu.spb.ru/gender/ publications.htm

Утехин И. Очерки коммунального быта. М.: ОГИ, 2001. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история совет-

ской России в 30-е годы: город. М.: РОССПЭН, 2001. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem,

1999. Хархордин О. Фуко и исследование фоновых практик // Мишель Фуко и

Россия… С. 46-81. Целевая комплексная программа развития Безымянки до 2012 года.

Обращение К. Титова и В. Сазонова // Волжская заря. 2007. 23 января. Чуйкина С. «Быт неотделим от политики»: официальные и неофици-

альные нормы «половой» морали в советском обществе 1930-1980-х годов // В поисках сексуальности… С. 99-127.

290

Сатира как инструмент дисциплины тела в эпоху хрущёвских реформ: формирование идентичности советской женщины в 1950-1960-е годы (по материалам журнала «Крокодил», «Работница», «Здоровье») __________________________________________________

Мария Антонова

тержнем хрущёвских реформ являлась идея построения ком-мунистического общества [Программа Коммунистической партии Советского Союза, 1962], что подразумевало и форми-

рование нового типа человека – как мужчины, так и женщины. Идея о переходе СССР от социализма к коммунизму была документально за-креплена в 1961 году в Программе Коммунистической партии Советско-го Союза, но высказана Н.С. Хрущёвым ещё в 1955 году [Верт, 1994].

Проблематикой периода 1950-1960-х годов занимаются многие российские и зарубежные учёные [Аксютин, 2004; Зубкова, 1993; Пы-жиков, 2002; Field, 1998]. Однако повседневность эпохи хрущёвских ре-форм практически не изучена, большинство вопросов совершенно не разработано, за редким исключением [Брусиловская, 2000; Лебина, Чистиков, 2003; Лебина, 2006]. Так, Л.Б. Брусиловская писала о повсе-дневности шестидесятников, об изменении досуга творческой интелли-генции в эпоху «оттепели». Н.Б. Лебина и А.Н. Чистиков изучают разно-образные аспекты повседневной жизни советских людей 1950-1960-х годов: жилище, питание, одежда, обувь, досуг, сеть общественного пита-ния, внешний облик граждан СССР.

Некоторую информацию о сатире хрущёвского десятилетия можно почерпнуть из Большой Советской Энциклопедии и вводных статей к сборникам сатирических произведений исследуемой эпохи [Большая

С

Сатира как инструмент дисциплины тела

291

советская энциклопедия; Семёнов М., 1964; Сатирические стихи, 1962; Сатирические стихи, 1964]. Для данной статьи ценны труды Г. Стернина, Б. Ефимова, И. Кременской, созданные в исследуемый период [Стернин, 1964; Ефимов, 1961; Кременская, 1963]. Эти работы позволяют понять роль и зна-чение сатирического искусства в советском государстве. И поскольку они изданы в исследуемый период, в них содержится дух эпохи, с их помощью можно увидеть конкретное отношение власти к сатире и юмору, то, как го-сударство использовало сатиру для достижения тех или иных целей.

Основными источниками для данной статьи стали периодические печатные издания. Изучены журналы «Крокодил», «Здоровье», «Работ-ница» за период 1954-1964 годы. Для данной статьи использовались не все обнаруженные материалы, выбраны наиболее интересные и харак-терные для эпохи.

Сатирические журналы относятся к своеобразным историческим источникам и служат орудием власти для установления нужного поряд-ка. Сатира всегда использовалась государством для искоренения тех или иных неугодных ей явлений, для создания нового типа людей. При этом в 1917 – 1920-е годы сатирических журналов было очень много. Наибо-лее известны их них: «Соловей» (1917-1918), «Пересмешник» (1917-1918), «Пулемёт» (1917-1918), «Трепач» (1917-1918), «Красный дьявол» (1918-1919), «БОВ» (1921, Боевой отряд весельчаков), «Крокодил» (с 1922), «Красный ворон» (1922-1924), «Красный перец» (1922-1926), «Смехач» (1924-1928), «Бегемот» (1924-1928), «Лапоть» (1924-1933).

Следует разделять такие понятия, как сатира и юмор. Если юмор изображает события, человеческие недостатки в комическом, смешном виде, то сатира остро и беспощадно обличает отрицательные явления, может принимать язвительный и саркастический характер. Интерес са-тирического искусства к вопиющим нелепостям жизни, к проявлению социального зла определил перечень явлений, которые чаще всего по-падали в поле зрения писателей и художников этого жанра. Судя по ис-следованным материалам, объектами советских сатириков становились пережитки капитализма в поведении и сознании людей: тунеядство, стяжательство, карьеризм, очковтирательство, низкопоклонство, бюро-кратизм, бесхозяйственность, кляузничество, чванство, невнимание к нуждам трудящихся, хулиганство, хамство, проявление чуждой совет-скому обществу морали. Как констатировала писательница В. Карбов-ская, дело сатириков – писать обо всём, что мешает людям быть счаст-ливыми, идти вперёд 1. Рассмотрим, каким же должен был стать человек, который находился на пути к коммунизму. Основное внимание обратим на новый тип женщины.

В программе КПСС, принятой на ХХII съезде партии в 1961 году, особое внимание уделялось женщине. В документе говорилось о полном устранении остатков неравного положения в быту, о создании всех соци-ально-бытовых условий

1 Работница.1962 №1.С.26.

Антонова

292

для сочетания счастливого материнства со всё более активным и творческим участием женщин в общественном труде и общест-венной деятельности, в занятиях наукой и искусством [Программа Коммунистической партии Советского Союза. 1962. С. 172].

Этот взгляд на женскую проблему в официальных документах был отчасти отражён и в периодической печати 1950-1960-х годов. Для рас-крытия темы о новом типе женщины в хрущёвский период обратимся к журналу «Крокодил», сатирическому печатному органу, который выхо-дил в издательстве газеты «Правда», а также к комическим материалам других периодических изданий («Работница», «Здоровье»). В этих жур-налах отражалась официальная точка зрения на происходящее в обще-стве, сюжеты преподносились с разными оттенками сатирической гам-мы – от юмористического подтрунивания до гневного патетического обличения. По сатирическим и юмористическим материалам (статьи, иллюстрации, карикатуры, изошутки, фельетоны, шутки, рассказы) можно проследить формирование советской идентичности, изменение внешнего облика женщины, динамику развития семейных отношений, переустройство быта, положение и роль женщины в обществе и семье.

В данной статье рассматриваются следующие вопросы, попавшие в поле зрения сатириков хрущёвского десятилетия: новый тип женщины, воспитание детей, семья, неравные браки, внешность женщин, вопросы быта. Так, в журнале «Крокодил» за исследуемый период выделяется не-сколько типов женщин (как положительных, так и отрицательных): жен-щина-тунеядка и женщина-труженица; женщина, которая следит только за своей внешностью, и женщина, которая «тянет» на себе всю семью (ра-бота, хозяйство, воспитание детей, уход за членами семьи); скромница и модница; женщина-стиляга (особые атрибуты одежды, причёска, лексика, привычки, стиль поведения, образ жизни); женщина, всё получающая своим трудом, и женщина, живущая за чужой счёт; женщина-мать.

«Ребёнок мой, и я воспитываю его так, как хочу» 1

В официальных документах и заявлениях, в прессе и литературе вос-питанию подрастающего поколения уделялось много внимания. Каким должен быть человек коммунистического государства? В журнале «Ра-ботница» существовала рубрика «На темы воспитания», где давались со-веты матерям. В одном из номеров Н. Надеждина пропагандировала:

Мы народ созидателей, мы боремся с разрушителями, которые хо-тят развязать войну, боремся за счастье людей, за мир. Мы готовим своих детей к вступлению в светлое будущее – коммунизм. Так пусть же каждая мать растит своего сына добрым, для добрых дел и для добрых дней! 2.

1 Здоровье. 1956. № 12. С. 20-21. 2 Работница. 1959. № 7. С. 23.


293

Словацкий писатель П. Карваш в своём юмористическом рассказе «Папа воспитывает», опубликованном в журнале «Работница», отметил, что

для того, чтобы человек мог стать действительно полезным членом общества, он должен быть честным, трудолюбивым, гордым и до-брым 1.

В сатирических материалах журналов «Крокодил» и «Здоровье» также поднималась тема воспитания детей. В рассказе В. Куканова «Ве-рочка» 2 у родителей весьма разноречивые взгляды на воспитание доче-ри. Кредо матери – надо действовать лаской и убеждением, запрещать и делать замечания спокойным голосом («Верочка, не мешай нам, милая!», «Галчонок, не спеши», «Носик-курносик, побыстрей, тебе пора баинь-ки…», «Милёночек, ну зачем ты болтаешь ножками?», «Цыплёночек, тебе хватит», «Верунчик, туда нельзя!», «Деточка, так нельзя делать»). Прин-цип отца – «ремнём жикнуть» («Ты что делаешь, скверная девчонка?!», «Ремня ей!», «…ремнём жикнуть – долго будет помнить!»). Хотя методы родителей противоположны, вели они всё же к одной цели: сделать дочь идеальной. Своими «Нельзя так делать!», «Сиди смирно!», «Слушай, что тебе приказывают!», «Туда нельзя!» родители запутали ребёнка: девочка не понимает, что дозволено, что не дозволено, где шалость, а где серьёз-ный проступок, не понимает, за что её бранят. Всё нельзя, всё делай по воле родителей. Верочка живой человек, и требует хотя бы чуть-чуть са-мостоятельности.

Подобный стиль воспитания отражён в карикатуре Е. Щеглова: ро-дители пытаются найти в книгах идеальный и верный тип воспитания, но в результате преобладают эмоции, что влечёт к физическому наказа-нию ребёнка 3.

Яков Стецюк выбрал местом действия своего рассказа «Генька» 4 по-езд (как и В. Куканов в рассказе «Верочка»). Остановимся на этом приме-ре подробнее, поскольку в своём произведении автор поднимает не только проблему воспитания детей, а также тему семьи, отношений между му-жем и женой, где супруг – типичный «подкаблучник». Во время поездки папа Геньки Сеня ничем не занимался, чтобы в нужное время реагировать на понятные лишь ему сигналы жены, которые заключались в одном сло-ве «Сеня». Мать и отец до крайней степени опекали своего сына: «Генька, не стой у окна! Генька, закутай шею! Не смотри в окно!». Свою чрезмер-ную заботливость объясняли болезненностью Гены («Знаете, мы оберега-ем его от всяких неприятностей…», «Знаете, сквозняк… У сына слабое

1 Работница. 1956. № 4. С. 27 (рисунки В. Добровольского). 2 Крокодил. 1955. № 33. С. 7. 3 Крокодил. 1962. № 13. С. 14. 4 Здоровье. 1956. № 12. С. 20-21 (перевод с украинского Е. Весенина, рисунки А. Баже-нова).

Антонова

294

здоровье, он так восприимчив ко всяким болезням…», «Знаете, у него здоровье… от окна дует… А он у нас единственный ребёнок…»). На советы соседей по купе мать Гены и отец Веры давали понять, что не нуждаются ни в чьей помощи. Если в рассказе «Верочка» мама выступала поборни-ком воздействия на ребёнка лаской и убеждением, то здесь эту роль играл папа. В обоих случаях родители искренне считали, что поступают во благо своим детям («Я лишаю его счастья? Я? Я оставила ради него работу, по-святила всю себя воспитанию. Он для меня – всё!»). А что же дети? И Ве-ра, и Гена пытались тихо заявить своё право быть такими же, как их свер-стники, быть самими собой. Смогут ли понять это родители.

Некоторые мамы отказываются от ребёнка, отдают его на воспита-ние бабушке 1. Другие перекладывают ответственность за ребёнка на школу, говоря, что учителя смогут исправить ребёнка, дома на многое смотрят, закрыв глаза (Ил. 1).

Ил. 1. Крокодил. 1964. № 5. С. 12 (рисунок А. Цветкова «Семья и школа»). В данной ситуации из воспитания может получиться игра в волейбол, где мячом становится ребёнок-ученик.

На рисунке Г. Валька «Кстати о занятиях» 2 воспитанием школьни-

ка Коли занялся не имеющий определённых занятий Жора, так как по вечерам и в выходные дни папа играет в карты с друзьями, мама смот-рит телевизор с подругами, а в пионерской комнате решают другие крайне важные дела.

Иной стиль воспитания, подвергшийся обличению сатириками, во-площен теми родителями, которые стараются реализовать в своих детях

1 Крокодил. 1956. № 31. С. 13 (рисунок А. Баженова, «Ты что же, мамочка, так плохо воспи-тала единственного своего внука!?»); Крокодил. 1962. № 21. С. 12 (рисунок Е. Шукаева, «Подержите, мама. - Долго? - До совершеннолетия…»). 2 Крокодил. 1955. № 13. С. 14.


295

собственные неисполненные мечты и желания. Ребёнок занят с утра до ночи школьными предметами, посещением всевозможных кружков, у него нет времени на отдых, прогулки, встречи со сверстниками 1. Девоч-ку Наташу из рассказа «Счастливое детство» 2 не отпустили ни в музы-кальную школу, ни на балет, оставили дома заниматься игрой на рояле, так как у неё несколько дней шла носом кровь. Родители старались как можно раньше отдать ребёнка в кружок, некоторые прибавляли к воз-расту их детей год, два, поскольку во многие учреждения брали с опре-делённого момента. На эту тему есть интересный рисунок Ю. Ганфа «Не слишком ли ребёнок мал для музыки?»: яйцо около пианино 3. Дети становятся орудием воплощения родительской нереализованной мечты. Так сатирики пытались заставить родителей отказаться от чрезмерной опеки над детьми – ведь те должны сами решать, в какое учебное заве-дение поступать 4, должны быть более самостоятельными.

Но в то же время родителям следует интересоваться делами детей, не игнорировать их потребности в расширении круга контактов. Жен-щина-мать, стараясь уберечь своего ребёнка от пагубного влияния внешнего мира, держит своё чадо под стеклянным колпаком. Ребёнку, казалось бы, ни в чём не отказывают. У мальчика много игрушек, он может есть сколько угодно сладостей, но лишён общения со своими сверстниками 5. Когда-нибудь колпак станет для него маленьким. И что же тогда? Возможно, мальчик станет хулиганом, и мама будет на все безобразия смотреть сквозь пальцы 6. В журнале «Здоровье» в 1962 году был опубликован целый блок карикатур на эту тему. Приведём некото-рые из них: 1. Мать кричит из окна: «Женечка, не бей её, а то вспоте-ешь!», 2. «Слепая любовь к детям» (родители с обожанием смотрят на сына, который рвёт книги), 3. Папа просит маленького сына, который сидит на нём верхом: «У папочки только одна просьба: не бей, если па-почка не придёт первым» (соревнования ковбоев по верховой езде), 4. Мать напоминает дочери, которая сыплет песок мужчине в глаза: «Ку-колка, не забудь сказать: извините…» (на пляже) 7.

1 Крокодил. 1962. № 8. С. 7 (у рисунка нет автора); Крокодил. 1962. № 35. С. 15 (рису-нок М. Битного). 2 Крокодил. 1962. № 8. С. 7. 3 Крокодил. 1964. № 5. С. 2-3. 4 Крокодил. 1955. № 23. С. 9 (рассказ С. Званцева «Куда пойти Манечке учиться»); Крокодил.1958. № 24. С. 13 (рисунок Б. Лео, «Ты бы хоть с дочкой посоветовалась, в какой институт в этом году будешь её устраивать»). 5 Крокодил. 1964. № 5. С. 10 (рисунок Е. Щеглова). 6 Крокодил. 1956. № 35. С. 11 (рисунок А. Баженова «Беспечные мамаши»); Крокодил. 1964. № 5. С. 7 (рисунок Ю. Фёдорова). Крокодил. 1964. № 27. С. 14 (рисунок Е. Шукаева, «Звони в вытрезвитель. Если сын там, скажи, что ему завтра к восьми в институт, – пусть разбудят»). 7 Здоровье. 1962. № 8. Внутренняя сторона обложки.

Антонова

296

Художники-карикатуристы были в основном мужчинами, поэтому сейчас и в дальнейшем будем обращать внимание на редкие работы жен-щин. Редакция журнала «Работница» поместила в одном из своих номе-ров серию из двух рисунков Л. Черепановой: 1. «На вечернем сеансе… (вывеска – «Дети до 16 лет не допускаются», в зале сидят дети и несколько взрослых) 2. …и на детском утреннике (вывеска – «Дети проходят без ро-дителей», взрослые на первых рядах, несколько детей в конце зала)» 1.

Мать, которая не занимается своим ребёнком, – это одна крайность, другая – когда мать безмерно любит своё дитя. В журнале «Здоровье» в 1959 г. была опубликована статья Д. Орловой «О любви, во вред идущей», сопровождаемая фото В. Кузьмина и карикатурами К. Невлера. Автор пишет: «Безмерна, неисчерпаема материнская любовь. Счастлива мать, которая знает, как распорядиться этой могучей и нежной силой. Любовь, подчинённая доводам рассудка, всегда идёт на благо ребёнку; любовь не-разумная, нерассуждающая, может пойти ему во вред…» 2. Подобная тема довольно часто избиралась сатириками для своих произведений.

Журнал «Здоровье» пестрел материалами на тему детских заболе-ваний (фельетоны, изошутки, рисунки, стихи, статьи докторов, сопро-вождаемые карикатурами), причём постоянно подчёркивалось, что поч-ти все болезни придуманы родителями, и для выздоровления требуется закаляться и делать зарядку. Мамы и бабушки сильно кутают детей, на-водят панику, когда ребёнок один раз чихнул, не разрешают играть с дру-гими детьми, опасаясь заразных болезней: статья профессора И. А. Кас-сирского «Простуда» (рисунки Г. Валька), статья кандидата медицинских наук Р. А. Калюжной (рисунок Костина), фельетон Ю. Шура «Болезнь Ма-рика» (рисунки Г. Валька), рисунок Л. Ходакова «Тепловоз», стихи Б. Фи-липпова «Петя ножку промочил» (рисунок А. Баженова):

Петя ножку промочил, - В доме ужас, паника. - Где лекарства, где врачи? Папа, мама, нянька Надрывают телефон, Вызывают скорою… Скоро прения сторон Стали прямо ссорою. Ну, а Петя? Прост и мил. - Зря он ножку промочил.

Вместе с тем без ссор и драм Обращается он к вам: Ставьте Петю на коньки, Бросьте кутать Петю, Чтоб снежинки-огоньки И задира-ветер Не пугали малыша. Ведь закалка хороша И большим и детям, В том числе и Петям 3.

1 Работница. 1959. № 12. С. 29. 2 Здоровье. 1959. № 4. С. 16-17. 3 Здоровье. 1956. № 2. С. 21-22 («Простуда»: Он растёт, боясь мороза, / У папы с мамой на виду, /Как растение мимоза / В ботаническом саду); Здоровье. 1959. № 9. С. 22-23 («Нет, это не ревматизм»: «Ты весь в меня, вот и болезнь у нас одинаковая; у меня все косточки ломит, и у тебя тож…», – бабушка маленькому внуку); Здоровье. 1956. № 7. С. 20 («Болезнь Марика»); Здоровье. 1959. № 2. Внутренняя сторона обложки («Теп-ловоз»); Здоровье. 1959. № 3. Внутренняя сторона обложки.


297

Дети не любят принимать лекарства, поэтому многие родители предлагают что-либо взамен, таким образом, балуя дитя, выполняя все его капризы. Чтобы ребёнок успокоился, родители готовы выполнить все его желания, даже если это опасно для ребёнка 1.

О капризных детях писали и педагоги, и доктора, и сатирики 2. Ос-тановимся на рассказе И. Рахилло «Саша и его папа» 3, опубликованном в журнале «Здоровье». Некто Сергей Башлыков читал лекции о воспи-тании детей. Он настоятельно рекомендовал родителям и педагогам:

Нельзя допускать никаких поблажек их капризам. Родитель, вос-питатель, педагог должен быть человеком твёрдой воли, иначе из ребёнка вырастет деспот, угнетающий всю семью.

Но теория не соответствовала практике. Дома Сергей Башлыков вы-полнял все капризы своего 4-летнего сына Саши (лаял, кукарекал, бегал на улицу звонить по телефону домой, имитировал в ванной дождь и др., всё для того, чтобы ребёнок поел). При этом Башлыков постоянно твер-дил своей жене: «Не хочет и не нужно. Волю ребёнка не следует подав-лять…». Выполняя капризы детей, балуя их, родители никогда не смогут вырастить настоящего коммуниста.

В журналах назывался самый лучший вариант воспитания детей – воспитание собственным примером. Поступай так, как хочешь, что-бы поступал твой ребёнок, тогда никогда не скажешь: «Не понимаю, почему мой Сашка вырос лоботрясом!..» 4. В журнале «Здоровье» в фотообозрении «Хороший пример должен быть заразительным» 5 была изложена целая программа правильного образа жизни: делать

1 Здоровье. 1962. № 12. Внутренняя сторона обложки. Тема С. Писаревской (Красно-лучский район Луганской области): а. «За каждую ложку микстуры от кашля Вовочка получал шоколадку», б. «Кашель прошёл, но у объевшегося шоколадом Вовочки за-болел живот», в. «За ложку слабительного он получил две порции мороженого, снова простудился и… смотри сначала»; Здоровье. 1962. № 7. С. 27 («Опасные игрушки» (профессор М. И. Вольфкович), рисунок (нет автора): ребёнок сидит на ковре и пла-чет, рядом с ним ножницы, клей, гвоздь, мать даёт ему бусы). 2 Работница. 1954. № 5. С. 26-27 («Капризный ребёнок» (профессор Г. Прозоров), ри-сунок Е. Щеглова); Здоровье. 1962. № 3. Внутренняя сторона обложки («Сатириче-ские пилюли» (рисунки К. Невлера): «Вовочка капризничал, и я вас вызвала, чтобы его напугать», – мама врачам). 3 Здоровье. 1956. № 4 . С. 28-29 (рисунки Г. Валька). 4 Крокодил. 1956. № 15. С. 5. (рисунок М. Черемных); Здоровье. 1962. № 1. С. 27 (рас-сказ В. Косенкова «Борискино воспитание», рисунки Б. Лео: «Вы здоровый человек, но организм ваш запущен. И Бориска здоров, только у него нет хорошего примера… Рецепт мой такой: каждое утро вместе делайте зарядку!», - врач Михал Михалыч отцу Бориски); Здоровье. 1962. № 2. Внутренняя сторона обложки («Про гигиену» (рассказ Лёши Иванова, 8 лет, рисунки Е Гурова): «Гигиена, это, наверное, страшная тётя. Она не велит папе плевать, где попало, входить в комнату в калошах, бросать окурки на пол. Папа боится и слушается. Но, видно, гигиена никогда не выходит из дома, и по-этому на улице и на службе папа её не боится и делает всё наоборот»). 5 Здоровье. 1956. № 12. С. 16-17 (стихи Б. Филиппова).

Антонова

298

по утрам зарядку, не читать во время еды, не курить, не мусорить, поддерживать чистоту в доме, помогать родителям, есть мытые ово-щи и фрукты, снимать калоши, входя в дом. Важно отметить, что на фотографиях (Р. Блюмкин) показан положительный пример, а на ри-сунках (художник Г. Вальк) – отрицательный. На карикатурах бичева-ли то, что следовало искоренить, а на фото – то, что наиболее характерно для советских граждан, то, что являлось моделью коммунистического общества. В конце концов, герои рисунков и фотографий тянут друг к другу руки.

Напрасно старается Ради него Утром московское радио. Всласть потянувшись, Думает он: На что мне зарядка? Да здравствует сон! А мальчик Андрюша Рядом с отцом Прямо скажу – Молодец – молодцом! Встал гражданин – И с газетой за стол. Стал есть И сам весь В чтенье ушёл – Не хорошо! А было б полезней Раз в сто Со вкусом поесть, Севши за стол. Устала жена, Но зато её муж Сидит, отдыхает И курит к тому ж.

Зевает сынок И не скажет: - Папа, Не надо окурки Бросать На пол. Иное дело Андрюша С отцом: И тот и другой Молодец – молодцом! Пол подметают, Моют рамы, Чтоб больше света И им, и маме! Утверждаю: Слеп и глух ты, Если ешь, не вымыв, фрукты. Если прямо в дом идёшь, У дверей не сняв калош. К пословице старой Скажу применительно: Хороший пример Должен быть Заразительным!

Если выполнять все капризы ребёнка или не обращать на него ника-

кого внимания, то он может превратиться в лентяя, какой изображён ху-дожником Е. Щегловым в журнале «Крокодил»: молодой полный парень лежит в гамаке, а родители, бабушки, дедушки прислуживают ему и гово-рят: «Может быть, наш Коленька в этом году поступит в институт?» 1. Ко-

1 Крокодил. 1955. № 21. С. 13; Крокодил. 1956. № 33. С. 8 (рисунок В. Коновалова, «Га-лочку можно видеть? – Она после школы отдыхает. - Давно? - Второй год…»).


299

ленька провалился на экзаменах в высшее учебное заведение, но на ра-боту не пошёл, а сел на шею родителям.

Почти у каждого сатирика была своя история на тему о тунеядцах. Художник Г. Вальк подписал свой рисунок «Мальчик-с-пальчик» строч-кой из известного стихотворения Н.А. Некрасова «Крестьянские дети» («…Отец, слышишь, рубит, а я отвожу…»), но в отличие от классика ка-рикатурист изобразил не помощника, а дармоеда, использовал литера-турный приём, назвав здорового парня «мальчик-с-пальчик». Моло-дая красивая женщина не работает, потому что у неё высшее образование (художник Б. Лео) 1. В стихотворении Алексея Малина «Бабочка и Пчела» 2 бездельница-красавица не могла понять, почему её не любит общество:

Порхая летом над зелёным лугом, Пожаловалась Бабочка своим подругам: - Народ относится ко мне не справедливо. Уж я ль не грациозна, не мила? Уж я ли не нарядна, не красива? Не то что неуклюжая Пчела. Какая у неё нескладная фигура! Одета серенько, не модно. Смотрит хмуро. Вдобавок невоспитанна и зла: Ужалит хоть кого, не разбирая чина. Её, однако, хвалят беспричинно.

Гляжу я, для Пчелы и новый улей есть, И сахарком попотчуют зимою. К Пчеле они – лицом, а к Бабочке – спиною!.. - Зря обижаешься, гражданка, на людей! – Послушав Бабочку, заметил Муравей. - Проста Пчела? Слаба по части мод? Зато она даёт народу мёд!

Дочь, мечтая стать кинозвездой, пролежала на диване, пока мать

занималась уборкой комнаты (художник Б. Лео). Тот же сюжет выбрал и художник И. Оффенгенден для своей карикатуры «Мать – прислуга, дочь – барышня…» 3.

В работах сатириков проблема о тунеядцах тесно переплетается с темой молодой семьи. Молодожёны сталкивались с жилищными и бы-товыми проблемами. Новоиспечённые муж и жена, начав жить само-стоятельно, решили купить новый сервиз взамен старого немытого (ри-сунок Е. Шукаева). Часто молодая семья жила под одной крышей с родителями мужа или жены, считая, что старшие должны продолжать содержать не только сына или дочь, но ещё и их вторые половинки. Проиллюстрируем этот сюжет двумя примерами. После свадьбы сын привёл в родительский дом свою жену и на замечание матери: «Небось, теперь, сынок, ты меня совсем забудешь?», ответил: «Ну что ты, мама! А кто же будет заботиться обо мне и моей жене?» (рисунок Л. Генча). Ху-дожник А. Каневский в качестве героев своей карикатуры выбрал жи-

1 Крокодил. 1958. № 24. С. 6; Крокодил. 1960. № 28. С. 8. 2 Крокодил. 1955. №10. С. 6. 3 Крокодил. 1962. № 15. С. 11; Работница. 1956. № 10. С. 28.

Антонова

300

вотных – два телёнка подбегают к корове: «Мамочка! Мы с ним распи-сались! Теперь вместе будем молочко пить»1.

Если девушка, не желающая жить по-коммунистически, старалась не работать, то обычная советская женщина «тянула» на себе всю семью. К этой теме сатирики обращались не раз. На обложке журнала «Кроко-дил» за 1964 года помещена карикатура В. Чижикова «Жена задержа-лась на работе…» 2 (Ил. 2).

Ил. 2. Крокодил. 1964. № 5. С. 1 (рисунок В. Чижикова). Муж не в состоянии при-готовить еду, сделать уборку квартиры, успокоить и накормить ребёнка в отсут-ствии жены.

Неравноправие женщин в быту, сложность сочетания домашней хо-

зяйки и общественной труженицы показаны и в других материалах жур-нала «Крокодил»: «В последнее время жена стала от меня отставать» (ка-рикатура Л. Самойлова), рисунок М. Черемных, карикатура С. Кузьмина «Без слов…» 3.

1 Крокодил. 1958. № 24. С. 11; Крокодил. 1955. № 25. С. 14; Крокодил. 1964. № 27. С. 10; Крокодил. 1963. № 1. С. 11 (рисунок В. Катича); Крокодил. 1964. № 5. С. 11 (рас-сказ в трёх письмах «Бабуля, М. Андраша). 2 Крокодил. 1964. № 5. С. 1. 3 Крокодил. 1964. № 5. С. 14 («Последнее время жена стала от меня отставать»: идут 2 мужчины с портфелями, позади жена одного из них с большой продуктовой сумкой и двумя детьми); Крокодил. 1955. № 21. С. 12; Крокодил. 1958. № 9. С. 15. (Мужчина ле-жит, женщина снимает ему сапоги, между ними диалог: «Устал?» – «Ещё бы! Пока ты, работая на колхозном поле, дышала чистым воздухом, я восемь часов просидел в душной чайхане!»). Крокодил. 1958. № 9. С. 15 («Без слов…»: женщина – стиральная машина).


301

Чтобы показать неравное положение женщин в быту и их полную загруженность домашними заботами, сатирики часто использовали тему праздника 8 марта. Во время концерта, посвящённого женскому дню, муж предъявляет своей жене претензии: «А ты зачем сюда пришла? Иди домой, пеки пироги: сегодня же праздник!» 1 (рисунок М. Черемных «И так бывает»). А. Петров и Р. Овинян отметили, что некоторые мужчины и в праздник 8 марта не дают женщинам почувствовать своё равноправие и значимость («Забывчивый муж»: «И что это сегодня все мужчины с подар-ками идут?»). Непочтительное отношение к женщинам дети перенимают от отцов, что показано в карикатуре А. Петрова и Р. Овиняна «Как папа». Те же авторы своей карикатуре «Без слов» показали, что только один раз в год мужчины меняются с женщинами местами, первые занимаются домаш-ним хозяйством, вторые – читают газеты, курят 2.

В программе партии для сокращения и облегчения женского труда в домашнем хозяйстве предполагалось расширение сети общественно-го питания, дальнейшее развёртывание сети детских учреждений. Са-тирики часто бичевали факты нехватки детских садов, трудности дос-тупа в дошкольные учреждения, отсутствие качественной детской одежды. В журналах публиковались карикатуры: трудно устроить ре-бёнка в детский сад – требуются характеристика и автобиография ре-бёнка (рисунок А. Каневского), не хватает детских садов и яслей, строи-тельство которых длилось дольше установленных сроков (рисунки В. Фомичёва, Э. Ревновой), сложно попасть в детскую консультацию (ри-сунок Е. Щеглова), в ресторане ребёнку предлагают люля-кебаб и шашлык (рисунок К. Невлера), плохое качество детской одежды, иг-рушек (рисунки В. и Г. Караваевых к статье А. Рубиной «Если снять ро-зовые очки…») 3.

Весьма типичными выглядят рисунки В. и Г. Караваевых, иллюст-рирующие письма читателей, «Крапивой по бракоделам»:

1. «Голову просунь – ног не видно»: За качество одежды надо бороться Чтоб платье из детей не делало уродцев!

2. «Коляска-тяжеловес»: Эй, колясочка, ухнем! Пока Леночка сама пойдёт.

1 Крокодил. 1956. № 7. С. 7. 2 Работница. 1962. № 3. С. 32; Здоровье. 1959. № 6. Внутренняя сторона обложки (К родильному дому подъезжает такси, из которого выскакивает взволнованный пасса-жир, быстро бежит к задней дверце машины, распахивает её, недоумённо заглядыва-ет внутрь и в отчаянии восклицает: - Боже мой! Я забыл жену дома!). 3 Крокодил. 1962. № 10. С. 9; Работница. 1956. № 6. С. 29 («Где ясли?» « Когда будут построены ясли и садик?» «Строительство детских учреждений министерства. Начато в 1950 г.», Министерство городского и сельского строительства СССР из отпущенных в прошлом году на строительство яслей 11 миллионов рублей израсходовано только 1,7 миллиона); Работница. 1961. № 2. С. 20 («Обещаю достроить ясли!», вывеска «План строительства Детских Яслей выполнен на 30 %», ясли функционируют). Крокодил. 1960. № 23. С. 11; Крокодил. 1960. № 5. С. 5; Работница. 1962. № 10. С. 19.

Антонова

302

3. Костюм на мальчика надели. Он проносил его неделю. От нового костюма в клетку Осталась только этикетка 1.

Домашнее хозяйство, забота о детях и их воспитании считались женскими обязанностями. Мужчины не несли такую же ответственность за семью, детей, как женщины. Теперь женщина была допущена во мно-гие области общественной жизни, и ей приходилось совмещать семей-ные и профессиональные обязанности.

«Если ещё раз вздумаете жениться, – ваше сердце не выдержит» 2

Материалы журналов «Крокодил» и «Здоровье» характеризуют от-ношение партии и общества к неравным бракам. Юмористически изо-бражали пары, где женщина намного крупнее мужчины, причём очень часто в роли мужа был большой начальник 3. А пары, не равные по воз-расту подвергались жёсткой критике. Сатирики ставили своих героев в разные ситуации. Ю. Узбяков выбрал главной героиней своей карикатуры «Кому что» молодую девушку, которая для повышения своего социально-го статуса вышла замуж за старичка-профессора 4. Художник Е. Щеглов изобразил семейную сцену на Кавказе. Художник Б. Лео отправил своих героев в ЗАГС, подчеркнув качество памяти жениха («Только не забудь, что меня зовут Нина…»). В популярном медицинском журнале подчёрки-вали, что неравные браки вредят здоровью («Если ещё раз вздумаете же-ниться, – ваше сердце не выдержит») 5. Приведём целиком ещё один сю-жет, так как важен стиль и лексика, используемые неизвестным автором:

- Доктор, - сказал старик, входя в кабинет врача, - мне надо сделать исследование крови. Я женюсь. Врач с изумлением посмотрел на него: - Женитесь? Сколько же вам лет? - Семьдесят восемь. - А невесте? - О, ей только двадцать два года.

1 Работница. 1959. № 9. С. 27. 2 Здоровье. 1959. № 2. Внутренняя сторона обложки. 3 Крокодил. 1955. № 23. С. 2 (рассказ С. Шатрова); Крокодил. 1959. № 6. С. 13 (рисунок Е. Шукаева «Артисты радио»); Здоровье. 1955. № 9. С. 23 (серия из 2-х рисунков Н. Лисогорского «На курорте»). 4 Крокодил. 1956. № 19. С. 13 («Поздравь меня: я доцент! - Подумаешь! А я уже про-фессорша…»). 5 Крокодил. 1959. № 21. С. 11-12; Крокодил. 1960. № 15. С. 9 («Близкое родство»: «Как ты разрешаешь своей молодой дочери кричать на свою старую жену? - Да что ты! Это моя молодая жена кричит на мою старшую дочь!»); Крокодил. 1964. № 5. С. 11; Здоро-вье. 1959. № 2. Внутренняя сторона обложки (рисунок Ю. Макаренко); Крокодил. 1956. № 35. С. 14 (рисунок К. Елисеева: «Уступили бы место старичку! – Это мой муж»).


303

- Двадцать два! – воскликнул врач, – но такое неравенство в годах может привести к фатальному концу. - Ну что ж, – с философским видом пожал плечами старик, если ей суждено умереть, – она умрёт 1. Ю. Фёдоров отошёл от традиционной трактовки темы, изобразив на

своей карикатуре жениха младше невесты, хотя и использовал для этого сказочный сюжет («Иван-не дурак и Василиса Прекрасная» (современная сказка): «Люблю я только тебя, но пойми, ведь у неё же квартира», – Иван го-ворит Василисе о Бабе-Яге). Художник В. Глобов тоже нарисовал молодого жениха и богатую старую невесту, но применительно к западным странам 2.

Е. Весенин в статье «Госприживалка» 3 осудил молодую вдову, ко-торая живёт за счёт льгот, положенных ей после смерти мужа-академика. Молодая вдова создала себе ореол верного помощника ака-демика и горячо преданной матери его осиротевшей дочери. Хотя она не занимается воспитанием девочки и живёт с другим мужчиной, продол-жает получать академическую пенсию. Цель этого материала – искоре-нение пожизненного обеспечения «госнахлебников».

«Причёска модная «Брижитт», под шерсть взъерошенной собаки» 4

Определённая «открытость» хрущёвского десятилетия отразилась и на внешнем облике женщины [Захарова, 2007; Кимерлинг, 2007; Леби-на, 2007]. Это можно проследить по материалам журналов, которые по-казывают, что женщины интересовались западными модными тенден-циями. А так как почерпнуть эти знания им было неоткуда, то советские дамы середины 1950-х годов копировали туалеты и причёски француз-ских и итальянских кинозвёзд. Западные актрисы были одеты в стиле «нью-лук», созданном Кристианом Диором ещё в 1947 году и к периоду хрущёвских реформ уже отмиравшем в мире. Западные фильмы посту-пали в СССР с некоторым опозданием.

Стиль «нью-лук» – удлинённые платья с широкой пышной юбкой с поясом – начал царить в советской моде. В конце 1950-х годов нью-луковские дамочки перешли в разряд осмеянных, они получали клеймо мещанки. Модный силуэт стал более спортивным, строгим, удобным и демократичным, юбки сузились и укоротились: новые принципы моды были заимствованы у Коко Шанель.

В период хрущёвских реформ со страниц периодической печати ис-чезает ранее привычный карикатурный типаж – женщина, читающая журнал мод. Теперь дамам следовало интересоваться новинками, но в то

1 Здоровье. 1956. № 7. С. 32. 2 Крокодил. 1962. № 4. С . 14; Работница. № 12. С. 33. 3 Крокодил. 1959. № 21. С. 11-12. 4 Крокодил. 1964. № 5. С. 10-11.

Антонова

304

же время не менять свой гардероб каждый сезон. По советским канонам мода не должна была меняться очень резко и часто. Главную и решаю-щую роль в рекомендациях и запретах по вопросам внешнего вида игра-ли идеологические, а не эстетические принципы.

Комичными показаны женщины с журналами о советском и запад-ном кино. Художник Е. Шукаев изобразил молодую даму с подобным печатным изданием, а рядом с ней гору немытой посуды. Девушка на диване в неубранной комнате на предложение матери навести порядок, ответила, что эта роль не для неё. Автор Б. Лео назвал последний рису-нок «Дитя экрана» 1. В данном материале вновь прослеживается идея о необходимости отмежевания от ценностей капиталистических стран в повседневной жизни.

Девушки ходили в кинотеатры не для эстетического удовольствия, а для того, чтобы скопировать наряд, причёску кинозвёзд, как в стихотво-рении Владимира Иванова «Тонкий вкус» 2:

– Была в кино, иду опять: Понять, Запомнить, Перенять… – Что вам так нравится в картине? – Причёска киногероини.

И действительно, все модные в хрущёвский период причёски заим-ствованы из фильмов. Причёска «бабетта» («Причёска модная «Бри-житт», под шерсть взъерошенной собаки» 3) представляла собой высо-кую конусообразную копну начёсанных и покрытых лаком волос. Она стала модной в конце 1950-х годов после демонстрации в СССР французско-го фильма «Бабетта идёт на войну» с Бриджит Бардо в главной роли. Ещё одна модная причёска конца 1950-х годов – «колдунья» (длинные прямые волосы, распущенные по плечам) скопирована из одноимённого фильма с Мариной Влади. Конский хвост – модная женская причёска из длинных распущенных волос, перехваченных на затылке резинкой или лентой 4.

В обществе благодаря сатирическим материалам формировался об-раз женщины-стиляги. Однако, женщину стилягой не называли, скорее, это была девушка мужчины-стиляги. Термин «стиляга» был придуман журналистом Д. Беляевым в 1949 году. Но до 1953 года «стиляжничест-во» было крайне редким. Сатирики обрушились в первую очередь на

1 Крокодил. 1958. № 24. С. 11; Крокодил. 1962. № 15. С. 11. 2 Крокодил. 1955. № 33. С. 15. 3 Крокодил. 1964. № 5. С. 10-11 (стихи В. Масса и М. Червинского «Сын женился»). 4 Крокодил. 1962. № 27. С. 13 (рисунок Е. Шукаева); Крокодил. 1963. № 20. С. 15 (ри-сунок М. Битного); Крокодил. 1964. № 5. С. 5 (рисунок В. Горяева); Крокодил. 1960. № 5. С. 14 (рисунок Б. Лео); Крокодил. 1955. № 33. С. 15 (у рисунка нет автора); Кро-кодил. 1960. № 28. С. 14 (рисунок Ю. Фёдорова).


305

мужчину-стилягу. К концу 1950-х годов нападки на стиляг прекращают-ся. Общество старалось не судить о человеке по его внешнему виду.

Образ стиляги ассоциируется с мужчиной: причёска а-ля Элвис Пре-сли (бродвейка), клетчатый пиджак с ватными плечами, рубашка яркой расцветки, пёстрые носки, галстук «пожар в джунглях», туфли «манная каша», интерес к джазу, любовь ко всему западному. Это мужчина-стиляга. А какие же атрибуты одежды, стиль поведения, манеры, привыч-ки, интересы характерны для женщины-стиляги, женщины-модницы? Об этом нам могут сообщить авторы журнала «Крокодил». Обязательный ат-рибут одежды женщины-стиляги – брюки 1. Во второй половине 1950-х го-дов брюки были признаны женской одеждой, но для отдыха и занятий спортом, а не как не для появления в общественных местах, походов в гости, в институт, на работу. Внешность модницы эпохи хрущёвских реформ: уз-кие укороченные брюки, водолазка, туфли на шпильках с острыми носа-ми, причёска «Бабетта». Она знает всё о моде, умеет танцевать рок-н-ролл, «извиваясь змеёй, демонстрирует западное изобретение – хула-хуп», курит, интересуется кино, копирует внешний облик киноактрис, меняет мужей.

В журналах юмористически показана чрезмерная забота женщин о своей внешности. Ходячей карикатурой стала дама с зеркалом. Перед началом женского шахматного турнира игроки не сосредотачиваются, а причёсываются, красятся (рисунок Г. и В. Караваевых). Те же процедуры проделывает и героиня художника Ю. Андреева, которой предстоит тех-осмотр её сломанного автомобиля (Ил. 3).

Ил. 3. Крокодил. 1962. № 13. С. 14 (рисунок Ю. Андреева). «Подготовилась к техосмотру…».

1 Крокодил. 1959. № 21. С. 16 (рисунок Е. Гурова); Крокодил. 1962. № 13. С. 8 (рисунок Е. Горохова); Крокодил. 1962. № 27. С. 13 (рисунок Е. Шукаева); Крокодил. 1963. № 2. С. 10 (рисунок Ю. Ганфа); Крокодил. 1963. № 20. С. 14 (рисунок Е. Шукаева); Кроко-дил. 1964. № 14. С. 8 (рисунок Е. Шукаева «Её курортная карта»).

Антонова

306

Дамы на своих рабочих местах не расстаются с зеркалом, помадой, расчёской (рисунки Ю. Фёдорова) 1.

Женщины-художницы также создавали изошутки на эту тему. Ху-дожница И. Королёва в журнале «Здоровье» показала, к чему может привести попытка избавиться от прыщика: «Трагическое происшествие в 3 картинках» «Прыщик» 2:

а. И в лупу самый зоркий сыщик Не разглядел бы этот прыщик.

б. А у неё подход иной. - Ах, жалкий выскочка, Долой!

в. Должна была идти на бал. И… Неожиданный финал. (У врача).

В одном из номеров журнала «Работница» редакция поместила две изошутки венгерской художницы Анны Вазвари: «О боже, уже морщин-ки… но у Кати тоже» и «Без слов» (три женщины загорают) 3. Послед-ний сюжет стал отдельной темой в материалах журнала «Здоровье», женщинам давали советы специалисты, предупреждали о возможных последствиях злоупотребления солнцем:

Печальный рассказ, Мой читатель и друг, Начну я сейчас Постепенно: Из местности хвойной На пальмовый юг Приехала Софья Андревна. Себя и врачам Не успев показать, Она побежала мгновенно На солнечный пляж Загорать, загорать – Счастливая Софья Андревна.

В прохладной тени Отдыхает народ, Коль солнце высоко и гневно, Одна загорает Весь день напролёт Упрямая Софья Андревна. Ей каменный пляж, Как другому постель, А солнце безжалостно Жжёт до костей. Попробуй теперь По рисункам узнать, Во всём разобравшись Степенно: вот эти очки И совок уголька – Не бывшая ль Софья Андреевна 4.

1 Крокодил. 1962. № 9. С. 14; Крокодил. 1962. № 13. С. 14; Крокодил. 1960. № 27. С. 16; Крокодил. 1964. № 14. С. 3. 2 Здоровье. 1959. № 2. Внутренняя сторона обложки. 3 Работница. 1961. № 3. С. 31. 4 Здоровье. 1955. № 1. С. 31 («Заботам её не было конца. В Сочи она старалась заго-реть, в Москве искала крем от загара», Эмиль Кроткий); Здоровье. 1955. № 7. С. 29 «Баллада о Софье Андревне» (стихи Б. Филиппова, рисунки Г. Валька).


307

«Эх, поймать бы кота хорошего, и тогда не надо будет мышей ловить!» 1

Большинство модных тенденций приходили в СССР с запада, со-ветские дамы часто подражали своим иностранным «подругам». Кор-респонденты «Крокодила», «Работницы» с возмущением писали о женщинах из капиталистических стран. Западные дамы выходили за-муж только по расчёту. В погоне за фунтом, долларом, франком старо-модными стали любовь, верность, брак, семья, честь. В советских жур-налах показано негативное отношение к брачным объявлениям, где западные женщины умело сочетали сердечный жар с холодным ком-мерческим расчётом: «Как только я увидела его чековую книжку, я по-любила его с первого взгляда» 2.

Объектом критики являлась неработающая женщина. Подобного типа не должно было быть в коммунистическом государстве. Бичевалась девушка, стремящаяся выйти замуж за мужчину, который позволил бы ей не работать и при этом удовлетворял бы все её запросы и желания. Это положение вещей остроумно иллюстрирует А. Каневский: нарядная кошка в помещении, полном мышей, жалуется на свою судьбу: «Эх, поймать бы кота хорошего, и тогда не надо будет мышей ловить!» 3.

А что же значит «хорошего»? С пропиской в столице и постоянной ра-ботой, не требующей никаких переводов в другую область страны. В про-тивном случае женщина окажется в ситуации героини художника А. Щег-лова: «Снова мне не повезло: пятого мужа на периферию посылают» 4.

Постоянным и вполне привычным персонажем в журнале «Кро-кодил» был мужчина, обманывающий женщин 5. В начале 1960-х го-

1 Крокодил. 1959. № 13. С. 14. 2 Крокодил. 1963. № 20. С. 8; Крокодил. 1964. № 5. С. 8; Крокодил. 1956. № 11. С. 10; Работница. 1962. № 12. С. 33 (статья Р. Самойлова «Браки по карточкам», рисунок В. Глобова: богатая старуха-невеста и молодой жених). 3 Крокодил. 1959. № 13. С. 14; Крокодил. 1956. № 15. С. 6-7 (рассказ «Ласточка» В. Карбовской); Крокодил. 1956. № 15. С. 12 (рисунок А. Каневского «Совсем как у лю-дей», ворона ворону: «Я ухожу от тебя к Скворцову»). 4 Крокодил. 1958. № 9. С. 14. 5 Крокодил. 1955. № 20. С. 7 (рисунок М. Битного «Рентгеновский снимок сердца по-корителя сердец»); Крокодил. 1956. № 25. С. 14 (серия из двух рисунков Г. Валька «Полюбил с первого взгляда, а разлюбил… со второго»); Крокодил. 1956. № 31. С. 11 (рисунок Б. Лео: «Кому ты вчера на бульваре объяснялся в любви? - В котором ча-су?»); Крокодил. 1958. № 15. С. 15 (рисунок Э. Змойро: «За этот год я третий раз вы-ступил в газете.- С чем? - С заявлением о разводе…», требовалось публиковать в газете заявление о разводе; Крокодил. 1959. № 6. С. 4 (рисунок Б. Савкова «Верх оператив-ности»); Крокодил. 1960. № 4. С. 14 (рассказ В. Карбовской «Он меня любит!»); Кро-кодил. 1960. № 5. С. 15 (стихи «Районный ухажёр», П. Бровка); Крокодил. 1962. № 6. С. 15 (рисунок Е. Шукаева «С восьмой Мартой вас!», в ЗАГСе); Крокодил. 1962. № 9. С. 15 (рисунок Б. Савкова: «Что же это вы? Ушли от жены и ничего ей не оставили? - Как? А детей!»); Крокодил. 1962. № 10. С. 15 (стихи Наби Хазри «Луна – свидетельница», пере-вод с азербайджанского А. Внукова и Н. Князева).

Антонова

308

дов вновь появляется фигура алиментщика 1. Это связано с принятым Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 14 сентября 1960 года (статья 42(3) Кодекса о браке, семье и опеке РСФСР): возможность взыскивать алименты с кровного отца ребёнка, который жил с матерью ребёнка, не состоя с ней в зарегистрированном браке, хотя бы некото-рое время, и они вместе вели хозяйство, воспитывали и содержали ре-бёнка 2.

Сатирики смеялись над женщинами, которые продолжали ве-рить обманщикам, считая, что те изменились ради них. Авторы кари-катур подчёркивали, что разводы уничтожают не только советскую семью, но и мешают строительству коммунизма. Художник Ю. Ганф в своей работе «Эллочкины трофеи» 3 изобразил в роли сердцееда де-вушку (Ил. 4).

Ил. 4. Крокодил. 1963. № 2. С. 10 (рисунок Ю. Ганфа). Вся жизнь Эллочки состо-ит из того, чтобы пополнять свою коллекцию «ковров из мужчин».

Вступив в брак, такая женщина часто меняет мужей, чтобы ещё

лучше устроиться. Художники-карикатуристы, обращаясь к этому женскому отрицательному образу, изображали молодую модницу (Ил. 5).

1 Крокодил. 1962. № 27. С. 11 (рисунок Ю. Узбякова, вокруг мужчины женщины и дети с исполнительными листами); Крокодил. 1964. № 5. С. 6 (рисунок А. Елисеева и М. Скобелева «Алиментщик на прогулке»). 2 Работница. 1961. № 2. С. 30. Сборник постановлений пленума Верховного Суда СССР. 1924–1963. М., 1964. 3 Крокодил. 1963. № 2. С. 10.


309

Ил. 5. Крокодил. 1963. № 20. С. 15 (рисунок Е. Шукаева). «Что у меня ново-го? Новая шляпка, новый сервиз, новый муж…». У неё муж становится таким же предметом, как шляпка и сервиз.

Девушка, знакомясь с мужчиной, спрашивает не о его интересах, а о том, есть ли у него собственное жильё, автомобиль, какую должность за-нимает он и его родители. «Жорж, расскажите подробнее о себе. У вас «Москвич» или «Волга»…» 1. Невозможно узнать, сколько было подоб-ных женщин, но их не должно было существовать в коммунистическом государстве.

«Внимание, опасно для жизни» 2

Модница, стиляга, тунеядка – это молодая женщина. А какой сати-рики изображали пожилую женщину? Это ничем неприметный человек. Гладко зачёсанные и собранные на затылке в пучок волосы, прямая длинная юбка, кофта тёмного цвета, передник, обувь без каблуков. Это мать, учитель, уборщица, библиотекарь 3. Часто униженная и забитая, не способная постоять за себя, страдающая от дурного воспитания собст-венных детей и внуков. 1 Крокодил. 1960. № 5. С. 14 (рисунок Б. Лео). 2 Здоровье. 1962. № 5. С. 27. 3 Крокодил. 1955. № 21. С. 13 (рисунок Е. Щеглова); Крокодил. 1955. № 25. С. 14 (рису-нок Л. Генча); Крокодил. 1962. № 13. С. 8 (рисунок Е. Горохова); Крокодил. 1962. № 15. С. 11 (рисунок Б. Лео); Крокодил. 1962. № 21. С. 12 (рисунок Е. Шукаева); Крокодил. 1962. № 6. С. 13 (рисунок С. Кузьмина); Крокодил. 1963. № 10. С. 11 (рисунок Ю. Узбяко-ва); Крокодил. 1954. № 18. С. 14 (рисунок А. Баженова).

Антонова

310

Ревнивые, сварливые женщины, сплетницы, жёны директоров за-водов, управляющих трестами, бригадиров, грубые буфетчицы, заве-дующие детских садов изображались толстыми, в домашней обстановке в халате и с бигудями 1. Но авторы карикатур показывали отрицатель-ное отношение, изображая женщину не только толстой, но и наоборот очень худой. Сухая, тощая, сутулая, в очках сплетница, непрофессио-нальная учительница 2. Советская женщина хрущёвского десятилетия должна быть атлетического телосложения. Сатирики, изображая тол-стую или худую женщину, руководствовались пословицей: в здоровом теле – здоровый дух. И женщины, и мужчины, которым предстояло жить при коммунизме, должны были быть совершенны морально и фи-зически, они должны были стремиться к гармонии души и тела.

Особое место в произведениях сатириков занимали женщины-знахари, женщины-торговки, которые обманывали доверчивых людей. Эти особы гневно обличались, авторы фельетонов всегда старались подчерк-нуть, что следует вести здоровый образ жизни, периодически ходить в по-ликлинику и лечиться только у врачей, не пользоваться услугами перекуп-щиков и спекулянтов 3. Авторами фельетонов на эту тему были и женщины-писательницы: В. Карбовская, Б. Азарнова, Е. Ветрова, Е. Грушина.

Довольно часто в хрущёвское десятилетие сатирики обращались к теме пьяниц. Обычно в этой роли выступал мужчина. Но в одном из но-меров журнала «Крокодил» редакция опубликовала письмо ученицы 4-го класса Тани, которая просила помочь ей и её сёстрам. Родители девочек часто употребляли алкогольные напитки. Дети прекрасно понимали, что в такие минуты они родителям совершенно не нужны. Сёстры страдали от внезапных и пугающих перемен в настроении матери и отца. Таня обви-няла тётю Любу и тётю Пашу в пагубной привычке родителей. Девочка

1 Крокодил. 1960. № 15. С. 14 (рисунок М. Ушаца «Ревнивая жена»); Крокодил. 1954. № 23. С. 7 (рисунок Е. Ведерникова); Крокодил. 1962. № 4. С. 2; Крокодил. 1962. № 8. С. 12 (у ри-сунка нет автора, рассказ Г. Рыклина); Крокодил. 1963. № 5. С. 11 (рисунок Ю. Узбякова); Крокодил. 1960. № 23. С. 4 (у рисунка нет автора, рассказ Ю. Алексеева «Любовь, директор и квартира»); Крокодил. 1959. № 13. С. 8 (рисунок М. Черемных); Крокодил. 1962. № 13. С. 12 (рисунок Е. Ведерникова); Крокодил. 1960. № 4. С. 7 (у рисунка нет автора, стихи В. Масса и М. Червинского «Весна в кафе»); Крокодил. 1962. № 30. С. 8 (у рисунка нет авто-ра, рассказ без названия В. Масса и М. Червинского); Крокодил. 1962. № 30. С. 10 (рисунок Е. Щеглова); Крокодил. 1962. № 10. С. 9 (рисунок А. Каневского). 2 Крокодил. 1963. № 5. С. 11 (рисунок Ю. Узбякова); Крокодил. 1962. № 8. С. 2 (рисунок Л. Самойлова); Крокодил. 1963. № 2. С. 13 (рисунок О. Корнева) 3 Крокодил. 1956. № 15. С. 10 (фельетон Г. Рыклина «Многоликая бабка Агафья»); Ра-ботница. 1959. № 5. С. 28-29 (фельетон Б. Азарновой, Е. Ветровой, Е. Грушиной «Святое масло», рисунки Л. И Ю. Черепановых); Работница. 1959. № 6. С . 32 (стихи «Тётя Вера» В. Бахнова и Я. Костюковского, рисунки И. Оффенгендена); Здоровье. 1955. № 1. С. 31 (эпиграмма «Тому, кто верит знахарям», Эмиль Кроткий); Здоровье. 1955. № 3. С. 31 («Знаток медицины», нет автора); Здоровье. 1956. № 9. Внутренняя сторона обложки (Плакат «Не верь таким»); Здоровье. 1956. № 10. Внутренняя сторона обложки («Пока они разговаривают… бабка заговаривает»); Здоровье. 1962. № 5. С. 27-28 (фельетон В. Карбовской «Внимание, опасно для жизни», рисунки И. Оффенгендена).


311

просила покритиковать маму, папу, тётю Любу и тётю Пашу 1. Нельзя не согласиться с тем, что алкоголь вредит не только здоровью пьющего, эта пагубная привычка может лишить человека семьи и работы.

«Смело круши, боевая сатира, тёмные норы отжившего мира!» 2

Женский идеал хрущёвского десятилетия – трудящаяся женщина, общественная деятельница, которая ведёт здоровый образ жизни, не имеет вредных привычек, занимается спортом, при этом ведёт домаш-нее хозяйство, воспитывает настоящих коммунистов. Всё, что не соот-ветствовало этому образу, подвергалось критике. Невозможно узнать насколько бичуемые факты были типичны, но таких фактов не должно было быть в коммунистическом обществе. Власть старалась держать под своим контролем частную жизнь граждан.

Редакции журналов «Крокодил», «Работница», «Здоровье» своими сатирическими материалами старались изжить явления, мешающие строительству коммунизма: неравноправие женщин и мужчин, корыст-ные браки с целью получения жилья, прописки, важного родства, нерав-ные браки по возрасту, браки по расчёту, разводы, тунеядцев, пьяниц, не-самостоятельность детей, торможение развития сети бытового обслужи-вания населения. Главный редактор журнала «Крокодил» М. Семёнов назвал свою вступительную статью к тому «Сатира и юмор: Библиотека произведений советских писателей» «Биография улыбки». Речь шла об улыбке советского человека, который любит шутку, острое слово, так как он полон оптимизмом и жизнеутверждением. У всех сатириков и юмори-стов было жаркое стремление своими произведениями помочь советским людям жить лучше и преодолевать различные трудности. И тогда

будет всё, что наметила партия в своей великой Программе. И осу-ществится самое главное, что записано в ней: мы будем жить при коммунизме [Семёнов М. 1964].

В сатирических материалах показаны особенности распределения семейных ролей, «двойной стандарт» поведения и морали, представле-ния о различиях полов, структура родственной группы и возможность авторитарности.

Над сварливыми дамами, женщинами-модницами, крупными жёна-ми и мужьями-коротышками смеяться позволялось всегда. Подобные те-мы преподносились и преподносятся до сих пор как добродушная шутка. Но сатира требовалась государству для формирования нужного ему обще-ства, в котором люди похожи друг на друга. Сатирик должен был увидеть и выявить смешное и заставить зрителя или читателя понять, почувство-вать и принять это смешное, и тогда на всеобщее осмеяние выставлялось

1 Крокодил. 1964. № 5. С. 7. 2 Сатирические стихи. Л.: Лениздат, 1962. С. 3.

Антонова

312

то, что этого осмеяния заслуживало. С помощью сатиры партия пыталась сформировать у советского человека осознание тождества с коммунисти-ческим обществом и отделения от других государственных систем.

В период хрущёвских реформ семья стала личным делом женщин, равно как и воспитание детей. Было провозглашено, что на первом мес-те у всех должны стоять непременно общественные и профессиональные интересы. Судя по сатирическим материалам журналов, новый тип женщины эпохи хрущёвских реформ носил весьма противоречивый ха-рактер из-за сложности сочетания роли женщины в общественной дея-тельности и роли женщины в семье. Женщины, которые посвящали себя только семье, презрительно именовались «домохозяйками» и чувство-вали общественную неполноценность. Женщины не отказались ни от общественной, ни от профессиональной работы, ни от ведения домаш-него хозяйства, ни от воспитания детей.


Программа Коммунистической партии Советского Союза. М.: Изда-тельство политической литературы, 1962.

Аксютин Ю.В. Хрущёвская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. М.: РОССПЭН, 2004.

Брусиловская Л.Б. Культура повседневности в эпоху «оттепели»: мета-морфозы стиля. М., 2000.

Верт Н. История Советского государства, 1900-1991. М., 1994. Ефимов Б. Основы понимания карикатуры. М.: Издательство Академии

Художеств СССР, 1961. Захарова Л. Советская мода 1950-60-х годов: политика, экономика, по-

вседневность// Теория моды. 2007. № 3. С. 54-80. Зубкова Е. Ю. Общество и реформы (1945-1964). М.: РОССПЭН, 1993. Кимерлинг А. Платформа против калош, или стиляги на улицах совет-

ского города// Теория моды. 2007. № 3. С. 81-99. Кременская И. Советская сатирическая печать. 1917-1963. М., 1963. Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повсе-

дневной жизни горожан в годы НЭПа и хрущёвского десятилетия. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2003.

Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2006.

Лебина Н.Б. Шестидесятники: слово и тело (стилистика советской по-вседневности 1950-60-х годов)// Теория моды. 2007. № 3. С. 325-348.

Пыжиков А. Хрущёвская «оттепель». 1953-1964. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. Сатирические стихи. Л.: Лениздат, 1962. Сатирические стихи. М.: «Художественная литература», 1964. Семёнов М. Биография улыбки// Сатира и юмор: Библиотека произве-

дений советских писателей в пяти томах. М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Мо-лодая гвардия», 1964. Т. 5.

Стернин Г. Очерки русской сатирической графики. М.: Издательство Искусство, 1964.

Большая советская энциклопедия (Сатира. Т. 22. 1975. С. 608-610. Ст. 1812-1817. Карикатура. Т. 11. 1973. С. 426-428. Ст. 1266-1270).

Field D. A. Irreconcilable Differences: Divorce and Conception of Private Life in Khrushchev Era// Russian Review. 1998. Vol. 57 (4). P. 599-613.

РАЗДЕЛ V.

ОБЩИЕ МЕСТА: ПОТРЕБЛЕНИЕ И ВЛАСТЬ

315

Советский потребитель и регламентированная публичность: новые идеологемы и повседневность общепита конца 50-х 1 ________________________________ Оксана Запорожец, Яна Крупец

ристальное внимание к деталям, к событиям повседневной жизни – неотъемлемая часть советского проекта, вызы-вающего в памяти уже изрядно забытое Ленинское:

Поменьше пышных фраз, побольше простого, будничного дела… [Ленин, 1974. С. 23].

Тщательно регламентируемые властными институциями структу-ры повседневности были призваны обеспечить эволюцию нового со-циального типа – человека советского, способствовать формированию и легитимации новой социальности:

Без перестройки частного уклада жизни невозможно провести пол-ное переустройство жизни общественной [Кожаный, 1924. С. 10].

Регулируя повседневную жизнь, многочисленные дисциплинар-ные механизмы не только реализовывали собственные задачи, но, об-разуя причудливые альянсы, своими действиями поддерживали и уси-ливали друг друга, определяя контуры новой жизни:

Авторы благодарят Галину Орлову, Михаила Рожанского, Вадима Титова и Елену Жидкову за ценные комментарии, а также редакторов сборника Елену Ярскую-Смирнову и Павла Романова.

П

Запорожец, Крупец

316

Образцовое производство, образцовые коммунистические суббот-ники…, образцовые столовые, образцовая чистота такого-то рабо-чего дома, такого-то квартала – все это ростки коммунизма [Ленин, 1974. С. 25].

Особое место в ряду советских институций, призванных изменить повседневную жизнь, всегда принадлежало общественному питанию, успешному транслятору идеологем и

«повседневному мягкому» инструменту дисциплинирования, оформлявшему и нормализовавшему… обыденную жизнь [Вол-ков, 1996. С. 208]. Еще в 20-х годах столовая называлась

той наковальней, где будет выковываться и создаваться новый быт и советская общественность [Халатов, 1925. С.11].

Помимо вполне очевидной направленности – обеспечения питани-ем – общепит был призван выполнять множество не столь явных, но, вполне артикулированных задач: «цивилизовывать» советского челове-ка, знакомить его с гигиеническими стандартами, правилами поведе-ния, формировать каноны вкуса [Бойм, 2002; Волков, 1996; Козлова, 2005], способствовать появлению нового быта и новой публичности, высвобождать женщину из домашнего труда, утверждать и поддержи-вать действующие социальные иерархии.

Поворотным пунктом развития советского общепита (как и всей сферы торгового обслуживания) стало изменение общественной ситуа-ции и экономический рост середины и второй половины 50-х годов. В условиях нарождающегося экономического благополучия и расширяю-щихся возможностей жесткое директивное регулирование заменялось мягким регламентированием потребления. В стремлении приблизиться к изменившимся реалиям значительно корректировались старые прин-ципы, переставлялись акценты, «вбрасывались» новые смыслы. Симво-лическим закреплением измененной доктрины были партийные доку-менты и профессиональные издания 1, официально признававшие со-ветского человека потребителем, получающим удовольствие от разно-образной, вкусной, обильной пищи.

Корректировка принципов не поколебала главного – признания важности общественного питания, определяемого и как важнейшая ос-нова нового быта, и как доказательство торжества советской системы:

1 «О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства» [«Правда», 13 сентября 1953], «О мероприятиях по дальнейшему развитию советской торговли» [«Правда», 23 октября 1953], Директивы ХХ съезда КПСС, постановления ЦК КПСС и Совета Ми-нистров СССР «О мероприятиях по улучшению работы предприятий общественного питания» [«Правда», 13 марта 1956], а также тематические издания, ориентирован-ные на различные аудитории [«Книга о вкусной и здоровой пище» (1952), «Кулина-рия» (1955)].

Советский потребитель и регламентированная публичность

317

Разнообразная пища – знак преимущества советской экономики [Кулинария, 1955. С. 34].

В силу своей значимости сфера питания не могла быть выпущена из под контроля власти. Особая роль в реализации властного проекта отво-дилась многочисленным учреждениям общепита – пространствам рег-ламентируемой коммуникации, имевшим важное значение в повсе-дневном производстве советского потребителя. Смелыми планами пре-дусматривалось увеличение

за 5-летие сети столовых не менее чем на 50% [«Правда», 13 марта 1956].

В центре нашего внимания – изменение идеологем общепита 50-х и особенности реализации новых принципов в провинциальном совет-ском городе, столь редко выступавшим объектом исследовательской рефлексии 1. Нам хотелось показать городскую жизнь вне столиц, и, сле-дуя рассказам обывателей, воссоздать противоречивые, насыщенные деталями изменения середины и конца 50-х.

«К изобилию!»: принципы и приоритеты общественного питания конца 50-х

В 50-е годы значительный подъем экономики СССР, сопровождав-шийся с 1953 года пристальным идеологическим вниманием к повыше-нию качества жизни населения, способствовал улучшению повседнев-ной жизни. Как отмечает Г. Ханин:

Если для начала 50-х годов уровень потребления основных про-дуктов питания был характерным скорее для развивающейся страны, то в результате подъема душевого потребления таких вы-сококачественных продуктов питания как мясо, молоко, сахар, овощи и бахчевые в 1,5-2 и более раза, он достиг уровня ряда раз-витых стран мира… В два и более раза в этот период выросло ду-шевое потребление наиболее дорогих видов тканей, верхнего и бельевого трикотажа, чулочно-носочных изделий, кожаной обуви. В несколько раз выросла продажа товаров культурно-бытового на-значения, достигнув по некоторым из них довольно высокого уровня (часы, радиоприемники и радиолы, велосипеды и мотове-лосипеды, швейные машины). Впервые в массовом количестве ста-ли производиться такие относительно сложные изделия бытового назначения, как телевизоры, холодильники и стиральные маши-ны, хотя объем их производства оставался еще небольшим… Без преувеличения можно сказать, что за 50-е годы, с точки зрения уровня жизни населения, появилась новая страна, свободная от нищеты и по мировым меркам обеспеченная, хотя и не богатая, для основной части своих граждан [Ханин, 2003].

1 Статья основывается на анализе партийных нормативных документов, изда-ний, посвященных общественному и домашнему питанию, архивных материа-лах СОГАСПИ и материалах 10 нарративных интервью с информантами, жив-шими в Куйбышеве во второй половине 50-х годов.


318

Именно в этот момент в идеологический дискурс входят ранее не встречавшиеся, и на первый взгляд чуждые социалистическому общест-ву, категории «вкуса», «разнообразия» и «изобилия», потеснив господ-ствующие там с 20-х годов категории «полезности», «гигиеничности» и «рациональности».

Декларируемые советской властью принципы общепита, способы его построения уже в 20-е годы нередко представляли собой адаптированный вариант «капиталистических» технологий, что отмечалось еще Лениным:

Эти средства не новы, они созданы крупным капитализмом, но ... нет сомнения, что у нас стало гораздо больше этих учреждений, и что они начинают менять свой характер [Ленин, 1974. С. 25].

Заимствованные формы могли наделяться иными «советскими» идеями или же вопреки всему сохранять свое исходное значение, привнося в советский проект новые смыслы, приближая его к западному модернист-скому обществу. Именно в послевоенные 50-е годы западные образцы бла-гополучной бытовой жизни оказываются наиболее открытыми советскому человеку и требуют идеологического объяснения, размывая существующую нормативность, стимулируя легитимацию потребления и комфорта.

В идеологическом дискурсе общественного питания в этот период со-существуют две группы взаимосвязанных категорий: категории 20-х годов («здоровье», «качественное питание», «рациональное питание») и ново-введения 50-х («вкус», «разнообразие» и «наслаждение»). Сформировав-шийся в 20-е годы рационально-функциональный подход к питанию [Ки-риленко, 2002] и его основные принципы (гигиеничности, научности и по-лезности) в 50-е годы переходят в разряд нормативов, став обязательным, хотя уже и не достаточным, условием функционирования общепита. Соче-тание старых и новых принципов легло в основу проекта по производству советского потребителя – гармонично-развитого, здорового, имеющего право на наслаждение от вкусной качественной пищи и комфортной обста-новки, на индивидуальный выбор (блюд, места питания).

«Старыми» принципами, вошедшими в новый проект, стали: рацио-нальное питание, рационализация и сциентификация общепита, соблю-дение гигиены. Рациональное питание уже в 20-е годы становится осно-вой качественного и здорового «приема пищи», включающего в себя не-сколько составляющих: расчет количества необходимых калорий, качест-венного состава пищи (какими пищевыми веществами следует обеспечить необходимую калорийность), режим питания. Ответственность за данный процесс перекладывается с домашней хозяйки на профессионалов: работ-ников столовых, кафе и ресторанов, врачей и ученых.

В 50-е годы происходит определенная трансформация идеи: значи-мость рационального питания сохраняется, однако умение расчета оп-тимального состава блюда декларируется в качестве необходимой ком-петенции как профессионала, так и «профессиональной» домохозяйки, которая должна уметь произвести расчеты для всего семейства. Домаш-


319

нее питание официально получает возможность конкурировать с обще-ственным, а человек – легитимное право есть дома. Вместе с тем, проис-ходящая приватизация питания и легитимация индивидуального выбо-ра не приводят к ослаблению контроля властных институций за домаш-ним рационом, реализуемого преимущественно посредством детального предписания правил приготовления пищи [Книга о вкусной и здоровой пище] и активного использования полуфабрикатов [Кириленко, 2002].

Идея рационального питания тесно связана с принципом рациона-лизации сферы общепита в целом. Появившееся еще в 30-е годы стрем-ление к экономии ресурсов, в 50-е годы приобретает форму целенаправ-ленной политики по сокращению денежных и временных затрат на пи-тание. Данный принцип реализуется, прежде всего, в переходе на само-обслуживание (1955-56 годы), цель которого сделать питание более де-шевым, а процесс еды более быстрым [Вебер, Семенов, 1955].

Еще одним «традиционным» принципом организации системы общественного питания выступает активное использование научных теорий. Апелляцию к науке как основному источнику знаний о «пра-вильном» и «здоровом» питании можно наблюдать повсеместно: от по-становлений ЦК КПСС и руководств для профессионалов до кулинар-ных книг, цитирующих академика Павлова:

... нормальная и полезная еда есть еда с аппетитом, еда с испыты-ваемым наслаждением 1.

Научными результатами легитимируются все преобразования в системе общественного питания, включая необходимость следования гигиеническим правилам и изменение меню для восстановления затра-ченных калорий различными группами населения.

Соблюдение гигиены и санитарии – основной принцип советского общественного питания, внедряемый еще с 30-х годов. В обращении ЦК ВКП(б) от 22/XII 1933 года к партийным организациям пищевых пред-приятий говорится о важности и необходимости строгого соблюдения санитарно-гигиенического режима. Особый акцент делается на система-тическую пропаганду основ гигиены (мыть руки перед едой, есть на белых скатертях, мыть посуду). Гигиеничным должно быть и место питания: чистым, светлым, большим. Стены красятся, потолки штукатурятся, сто-лы изготавливаются со специальным покрытием, легко поддающимся очистке. В результате идеальная столовая по своему внешнему виду напо-минает скорее медицинское учреждение (с людьми в белых халатах). Ук-рашения должны быть сведены к минимуму и соответствовать тематике: «плохо выполненные натюрморты» (Информант 1, мужчина 68 лет) 2,

1 Вообще авторитет Павлова в этот период крайне высок. Его теория в различ-ных источниках представляется в качестве главного методологического осно-вания практических действий в сфере общественного питания. 2 Более подробная информация об информантах приведена в конце статьи. Все ин-форманты в конце 50-х годов были жителями разных районов города Куйбышева.


320

изображающие изобилие в пище, а также извечное «Утро в сосновом бору» (Информант 10, мужчина 81 год), пейзаж, благотворно влияющий на пищеварение. Питание в столовой, таким образом, представляется, прежде всего, как процесс удовлетворения физиологических потребно-стей организма, итогом которого должен стать здоровый организм. Меди-кализация питания с 20-х годов сохраняет свое ключевое значение. Сто-ловая не просто напоминает больницу своим интерьером, вся логика ор-ганизации общественного питания выстроена вокруг идеи здоровья.

К 50-м годам считается, что за 20 лет активной пропаганды и жест-кого контроля, основы гигиены и санитарии были усвоены. Они больше не цель развития, а необходимое условие, нарушение которого подрыва-ет всю систему общепита. Существующие нарушения необходимо вскрывать в ходе плановых проверок и принимать соответствующие ме-ры, тем более что реальное положение дел по-прежнему разительно от-личаться от декларируемого:

Кухня грязная, закопченная, полы имеют выбоины, вентиляции нет. В зале, где кушают посетители, смрад и дым… Канализация не рабо-тает… Посуда после употребления моется не в проточной воде… 1.

Гигиена связывается с двумя темами: «здоровьем человека» и «ка-чеством пищи». С одной стороны, гигиена и санитария рассматриваются в роли основных «защитников», не дающих микробам и инфекциям («вредным началам») проникнуть с пищей в организм человека и раз-рушить его здоровье. С другой стороны, соблюдение гигиенических пра-вил должно сделать еду не просто безопаснее, но и качественнее:

Безукоризненная чистота и опрятность в кухне – важнейшее усло-вие, от выполнения которого в значительной мере зависит качест-во приготовляемой пищи [О вкусной и здоровой пище, 1954. С.16].

В целом, отметим, что в 50-е годы происходит новое означивание понятий «здоровье» и «качество пищи». Здоровье – это не только от-сутствие болезни (инфекции, микробов). Под здоровьем теперь пони-мается гармоничное, сбалансированное, правильное развитие орга-низма. В дискурсе о здоровом питании по-прежнему воспроизводится идея 20-х годов о питании, восполняющем затраченные организмом калории:

Чтобы быть здоровой, пища должна содержать в должной пропор-ции все питательные вещества, необходимые человеку для его жиз-недеятельности и нормального развития [Кулинария, 1955. С.29].

В соответствии с таким пониманием предприятие общественного питания превращается в своего рода продолжение медицинского учре-ждения, главная цель которого состоит в поддержании здоровья челове-ка. Данный приоритет обеспечивается строгим следованием правилам

1 Здесь и далее цитаты из фондов СОГАСПИ. Ф. 656, Оп. 130, Д. 195, Л.63.


321

гигиены в приготовлении и употреблении пищи, а также научным под-ходом к процессу питания.

Значение понятия «качество пищи» также оказывается неодно-значным. С одной стороны, под качественной пищей понимается «фи-зиологически полноценная пища», максимально сохранившая пищевые вещества в ходе технологической обработки [Владимиров, 1957. С.7], то есть максимально полезная для организма. С другой стороны, появляет-ся идея качественной пищи как «вкусной пищи».

Актуализация темы вкуса приходится на конец 50-х. Представление 20-30х годов о полезной еде дополняется идеей вкусной пищи. Приготов-ление и питание населения из массового производства 20-х годов транс-формируется в искусство (кулинарии). Конечно, и здесь вкус связывается, прежде всего, со здоровьем человека, то есть рассматривается функцио-нально, как необходимое условие здорового пищеварения:

Чтобы быть здоровой, пища обязательно должна быть вкусной… в аптеке можно также аккуратно и тщательно приготовить пита-тельную смесь, своеобразные облатки из веществ, содержащих белки, жиры, углеводы, витамины и минеральные соли, но это не будет здоровая пища, так как она будет безвкусной, не вызовет не-обходимого сокоотделения, следовательно, будет плохо усваивать-ся [Кулинария, 1955. С.29].

И все-таки, с медикализированным дискурсом начинает соперни-чать более «человеческий», направленный «на благо потребителя», на максимальное удовлетворение его потребностей, в том числе и получе-ние удовольствия от «вкусной» пищи:

Работники общественного питания всегда и во всех случаях заинте-ресованы в том, чтобы посетитель получил от обеда, завтрака, ужи-на максимальную пользу и удовольствие [Кулинария, 1955. С. 34].

Таким образом, происходит зарождение идеи наслаждения, смяг-чение канона, который более

не был столь жестоким. Он включал компоненту удовольствия и соблазна [Козлова, 2005. С. 212].

В это же время появляется значение «качественной пищи» и как разнообразной пищи. Разнообразие опять же связывается со здоровьем человека:

Научно гигиенические основы питания диктуют нам необходи-мость не уменьшения, а, наоборот, увеличения количества приме-няемых в нашем общественном питании кулинарных рецептов, не уменьшения, а, наоборот, увеличения разнообразия блюд и заку-сок [Кулинария, 1955. С.30].

Вместе с тем, разнообразие в меню позволяет получать от питания больше удовольствия:


322

Так, борщ, щи, котлеты будут казаться более вкусными, если их по-вторять в меню не чаще, чем один раз в десять дней или, в крайнем случае, раз в неделю [Книга о вкусной и здоровой пище, 1954].

Производимая в 50-х годах ревизия затронула не только принципы приготовления или приема пищи, но и вопрос основного назначения учреждений общепита. В отличие от проекта 20-х, рассматривавшего столовые как публичные пространства, ответственные за производство культурного и коллективного человека, в 50-е годы на уровне постанов-лений назначение столовых сужается до процесса питания и обеспече-ния его комфорта, качества и вкуса. Столовые уже не призваны быть «уголками нового быта» или местами общения, где

к услугам рабочего должна быть просторная светлая комната-читальня, где он мог бы в свободное время почитать газеты, жур-налы и книги, в его распоряжении должно быть помещение, где можно принять участие в спортивных и других культурных играх или прослушать хорошую, приятную музыку [Халатов, 1925. С. 10].

Их задача – помочь человеку стать ответственным потребителем, чья публичная активность ограничивается лишь местом за столиком и временем еды и регламентируется профессионалами (официантами, дежурными) и знаками (табличками с правилами).

Таким образом, в партийных документах и профессиональном дис-курсе в 50-е годы задавались стандарты общественного питания, рассчи-танные на «нового потребителя». Однако декларируемые принципы не-редко оказывались чрезвычайно далекими от повседневной жизни – «выполнялись, но на мизерный процент» (Информант 3, мужчина 80 лет). Например, одна из целей развития общественного питания – пере-вод его на самообслуживание – вроде бы реализовалась и дала положи-тельные результаты: сокращение очередей и, как следствие, снижение затрачиваемого на обед времени:

это стало легче, перестали хоть кричать на официанток... сначала удивлялись, а потом привыкли и поняли, что это удобней. Самому и все… никого не ждешь, подошел и все такое… с официанткой это час уходил всегда... (Информант 10, мужчина 81 год).

Однако при этом сильно пострадало «качество» питания: еда, вы-ложенная на витрины, быстро остывала, и питание из «горячего» пре-вращалось в «теплое» («невкусное»). К тому же необходимость само-стоятельного обслуживания в первые годы вызывала большие трудно-сти у потребителей:

Это было непривычно и неудобно, трудно было на подносе нести, суп постоянно разливался (Информант 5, женщина 69 лет).

Произошедшие перемены сделали людей более независимыми и свободными в выборе, но, одновременно, лишили их определенного удовольствия от профессионального обслуживания.


323

Принцип гигиены тоже часто реализовывался лишь внешне: у входа в столовую можно было найти мыло и полотенца (или их заменители), но практика мытья рук перед едой для многих так и не стала рутиной:

Умывальник у столовых обязательно был, мыло лежало, либо мы-ло лежало, либо жидкое мыло… вот тут умывальники, ну умы-вальники общие такие, корыта, краны и полочки, и полотенца… это обязательно в столовых было, но кто мыл, а кто и так… (Ин-формант 10, мужчина 81 год).

Гигиеническим правилам следовали, но не добровольно, как обыч-но следуют рутинизированной норме, а принудительно – в результате контроля, регулярных проверок и поступающих жалоб:

Вилки посмотрел, а там грязь, разве это можно? Вот тебе сразу на-рушение (Информант 3, мужчина 80 лет).

Белые скатерти и халаты в столовых были (по крайней мере, в неко-торых), но менялись они редко. Белое считалось «чистым», пока в крайних случаях не переставало быть белым (сильно разлитый суп):

Скатерть считалась белой… ну, само собой разумеется, что там прольют, но это не имеет значения, уж когда совсем зальют, по-просят, ее заменят... но скатерть считалась белой (Информант 1, мужчина 68 лет).

Разнообразие питания присутствовало в меню, но реально выбор блюд был ограничен двумя-тремя стандартными вариациями: «В меню одно, а подают другое...» (Информант 4, женщина 75 лет). При этом еда в столовой редко приносила «наслаждение», а изобилие, к которому стремились, проявлялось, пожалуй, только в постоянном и неограни-ченном наличии бесплатного хлеба на столах:

Хлеба дают, сколько хочешь… хлеб-то бесплатный… хлеба-то можно поесть, он же стоит на столах. Его же не брали как щас в поднос, а он стоял. Ты хлеба нажрался, чая напился, свободен. А потратил сколько? Шесть копеек (Информант 1, мужчина 68 лет).

Таким образом, изменения в советском общепите конца 50-х были, прежде всего, идеологическим проектом, в то время как «новый советский потребитель» в реальной жизни сталкивался со значительным дефицитом мест общественного питания и низким качеством еды и обслуживания.

О ситуации на местах

В середине 50-х забота о «вкусном и здоровом» питании трудящих-ся возлагалась на разнообразные учреждения общепита: столовые, заку-сочные, кафе и рестораны. Общность их целей и принципов

…примерно одинаковых и …вытекающих из единства задач, стоя-щих перед общественным питанием, а именно – обеспечение на-селения хорошей физиологически полноценной и безупречной в санитарном отношении пищей [Владимиров, 1957. С. 9]


324

… не отменяла некоторого разнообразия функций. Так, столовые и заку-сочные были призваны «обеспечить нормальную работу социалистиче-ской промышленности и сельского хозяйства» [Правда, 13 марта 1956. С.1], предоставляя работникам возможность перекусить в обеденный перерыв. Кафе предназначались для отдыха после работы, «чтения газет и журналов, легкого ужина и чашечки кофе» [Кулинария, 1955. С. 88], а рестораны – для дегустации изысканных блюд, а также для «развлече-ний и празднований знаменательных дат или семейных событий» [Ку-линария, 1955. С. 87]. Столь разные учреждения официально не ранжи-ровались по уровню значимости или степени «идеологического соответ-ствия». Их приоритетность обозначались скорее партийными постанов-лениями, указывающими на необходимость развития именно этого типа учреждений. В середине 50-х партийные органы открыто признали не-достаточность развития сети общественного питания, ее несоответствие растущим потребностям населения. Однако, столовые, и без того быв-шие наиболее распространенными учреждениями общепита, возглави-ли список приоритетных направлений совершенствования системы:

…обеспечить строительство новых и расширение имеющихся сто-ловых [Правда. 13 марта 1956.С.1].

Провинциальный Куйбышев не был исключением из общего пра-вила. В 1956 году на город, чуть более десятилетия назад гордо носив-ший звание «запасной столицы», приходилось 205 предприятий общест-венного питания 1 (см. Табл. 1). Мощный индустриальный центр, сосредо-точивший во время войны на своей территории крупные предприятия ВПК, не мог похвастаться развитой пищевой инфраструктурой. Жителям 760-тысячного города 2 и приезжим было не так просто поесть вне дома или работы. Весь город помимо 37 столовых, обслуживали 2 кафе, 1 пельменная, 2 чайные и 4 ресторана (справедливости ради оговоримся: 2 из них были сезонными).

Несмотря на внесение общественного питания в список приоритет-ных направлений социальной политики и тщательный контроль пар-тийных органов различных уровней, положение в Куйбышеве, как и других городах страны, в конце 50-х не претерпело значительных изме-нений. Как отмечал в 1958 году начальник областного управления тор-говли Александрович,

[с]еть общественного питания недостаточна, и развивается крайне медленно. За 3 года выросли на 16 столовых – очень невелико 3.

1 205 предприятий находились в ведении городского треста столовых и были ори-ентированы на различные категории горожан. Общая численность предприятий общественного питания была значительно выше, поскольку включала многочис-ленные организации, закрепленные за промышленными предприятиями и учреж-дениями, и ориентированные, прежде всего, на обслуживание их работников. 2 Данные переписи населения 1956 года. 3 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2166, Л. 28.


325

Таблица 1 О сети предприятий общественного питания городского

треста столовых г. Куйбышева на 1.IV. 1956 1

Предприятия общественного питания

Количество

Фабрики-кухни 2 Рестораны 4 Чайные 2 Кафе 2 Пельменная 1 Закусочные 2 Пивной зал 1 Столовые 37 Буфеты внешние 143 Лотки по продаже мороженого 11 Всего 205

Столовые – самые распространенные и посещаемые учреждения общепита в 1950-х годах, в большинстве своем были закреплены за «за-водами, учреждениями, совхозами, машинно-тракторными станциями для обеспечения нормальной работы социалистической промышленно-сти и сельского хозяйства» [«Правда» 13 марта 1953. С. 1] . Из 205 пред-приятий общественного питания 2 в городе Куйбышеве, только 51 при-надлежало городскому тресту столовых, все остальные закреплялись за базовыми предприятиями.

Выполняя свою основную задачу – накормить желающих, они становились совершенными механизмами массового воплощения со-ветских идеологем в повседневность. Партийные директивы, да и сама практика пространственного размещения столовых, предельно четко обозначали желаемый социальный состав их посетителей. Как отмеча-ла Наталья Козлова:

В советском обществе роль идеологического дискурса в установле-нии порядка мира и самой социальной связи занимает централь-ное место [Козлова, 2005. С. 273].

Рабочие, служащие, учащиеся, – со всей партийной категорично-стью объявлялись основными клиентами общепита, а действие самой системы было призвано закрепить на повседневном уровне ключевые советские общности: трудовые или образовательные (как подготавли-вающие к трудовой деятельности). И хотя партийные документы пре-дусматривали постепенное увеличение числа пользователей общепита, реализация плана лишь укрепляла действующие структуры, стремясь расширить круг посетителей «не только за счет работающих, но и чле-нов их семей» [«Правда» 13 марта 1953. С. 1]. 1 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2050, л. 8. 2 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2166, Л. 52


326

Поесть без особых проблем в Куйбышеве можно было, находясь на работе или учебе (строго в часы работы организаций). Столовые и бу-феты, расположенные в непосредственной близости от заводов и уч-реждений, были не только воплощением социалистической заботы о человеке, привлекая своей доступностью и низкими ценами, но и уси-ливали возможности контроля, делали его непрерывным, закрепляя работников за рабочим местом, ужесточая производственную дисцип-лину совпадением графиков работы производства и общепита:

Столовая – это была, так сказать,… кормушка общественная, что-бы не отрывались от работы, чтобы работали больше (Информант 4, женщина 75 лет). Бегали… бегом, чтобы полчаса поесть, полчаса отдохнуть (Инфор-мант 3, мужчина 80 лет).

Нередко на предприятиях еда доставлялась непосредственно к ра-бочему месту, подталкивая к бесперебойной работе или же позволяя выкроить дополнительные минуты отдыха, чтобы «повысить произво-дительность труда». Таким образом, в конце 50-х и в идеологическом дискурсе, и в повседневных практиках усиливается связь общественного питания и производства. Питание вне дома, зачастую приобретает отте-нок «добровольно-принудительного», выступая своего рода производст-венной необходимостью.

Столовые заводов и учреждений в большинстве своем оказывались малодоступными для неработающих на данных предприятиях горожан или приезжих. Зачастую ограниченный доступ превращался в «непри-ступность» общепита, учитывая закрытый характер большинства куй-бышевских предприятий, обозначенных лишь номерами почтовых ящи-ков. Таким образом, известный социалистический принцип «кто не ра-ботает, тот не ест», из метафоры превращался в неотъемлемую часть советской повседневности: перекусить во внерабочее время или нерабо-тающим (помимо дома) в провинциальном городе было весьма непро-стым делом.

Немногочисленные «неведомственные» столовые, сосредоточен-ные в центре города, незначительно улучшали ситуацию в силу скудно-сти ассортимента и сомнительного качества блюд, состоящих из

картошки серого цвета и соленой зеленой помидоры (Информант 1, мужчина 68 лет). Проверка городских столовых вполне могла закончиться следую-

щими сентенциями:

на протяжении нескольких дней в столовой нет мяса, овощей, сельди. И это в центре города 1. Плохо снабжают птицей, нет творогу, нет фруктов, а народ просит 2.

1 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2166, Л. 32. 2 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2166, Л. 6.


327

Нарушение связки «завод/учреждение-столовая» в этом случае имело серьезные последствия. Будучи очевидным идеологическим по-стулатом, она многократно усиливалась советскими реалиями: сущест-венная материальная поддержка базового предприятия позволяла об-щепиту справляться с повседневными трудностями. Так, на одном из собраний руководящих работников общественного питания города про-исходил обмен «внутренними секретами»: как заставить предприятие более эффективно помогать столовым?

Есть постановление правительства, что базовое предприятие обяза-но оказывать Вам помощь и не надо ходить из двери в дверь, а просто вызвать сан. инспекцию, составить акт. Инспекция обяжет предприятие выполнить указанные в акте мероприятия 1.

Связка «предприятие-столовая» так активно поддерживалась про-фессионалами общепита, мощно подкрепляясь бонусами ведомственной принадлежности, что произвести ее разрыв, а значит, и взять на себя ответственность за развитие и обеспечение столовых, было не так-то просто:

Отдельные наши предприятия не выполняют плана строительства столовых, многие промышленные предприятия не справляются с открытием предприятий общественного питания, пусть так, но ведь есть много столовых, которые находятся в наших руках, по-чему же мы с ними не решаем? Дело зависит от городского треста столовых. За эти вопросы давайте будем браться сами 2.

Другая иерархия, актуализированная советским общепитом, рези-дентная, выражающаяся в стремлении власти закрепить человека за ме-стом жительства на длительное время, препятствовать его перемещениям в городском пространстве [Герасимова, Чуйкина, 2000]. Квинтэссенцией пространственного контроля в СССР становится известный институт про-писки. Однако действенность подобного контроля зависела не только от артикулированных принципов или жестких санкций, но и от особой орга-низации повседневного пространства – территориальной близости и дос-тупности учреждений соцкультбыта, в том числе и общественного пита-ния [Скотт, 2005].

Куйбышев конца 50-х образовывался не только районами непре-рывной застройки, но и несколькими удаленными промышленными «городками»: Управленческим, Юнгородком и др. В этом случае, часть столовых ориентировалась как на работников градообразую-щих предприятий, так и на жителей индустриальных окраин: «Сто-ловая №6 обеспечивает питание работников Безымянской ТЭЦ и жи-телей, проживающих в этом районе» 3. Остальные «страждущие» значились в партийных документах как «непостоянный контингент

1 Ф.714, Оп.1, Д. 2166, Л.25. 2 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2166, Л. 41. 3 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2050, Л.94.


328

населения»1 и не удостаивались особого внимания контролирующих инстанций.

Близость столовых к дому была значительным преимуществом, пе-ревешивающим многие несовершенства советского общепита: «Ну, и что, что грязно, зато рядом» (Информант 1, мужчина 68 лет). Особен-но важным оно было для работающих женщин (одиноких матерей), не-редко отправлявших детей в окрестные столовые:

Мама в детской поликлинике (на работе – прим авт.). Она мне да-вала десять рублей и говорила: «Вот, в чайной ты должен три раза поесть (Информант 1, мужчина 68 лет).

И все-таки, доступность не могла перекрыть очевидных недостат-ков: при появлении возможности выбора, услуги столовых оказывались невостребованными, предпочтение отдавалось домашнему питанию. «Не принято это было» – рефрен большинства интервью, о причинах которого мы поговорим далее.

Одна из немногих ситуаций, легитимирующих в общественном мнении посещение столовых и ресторанов – командировка или отъезд:

Ресторанами, столовыми и буфетами пользуются, скажем, приез-жие и туристы, но не местное население для повседневного пита-ния [Курганов, 1968] .

Нарушение повседневного порядка, обретение новой роли «приез-жего» предусматривало овладение новыми практиками, в том числе поход в столовую или ресторан. Этот опыт рассматривался не только как дань обстоятельствам, но и как неотъемлемая часть приключения, мар-кирующая выход за границы повседневности:

Я ребятам говорил: «Первое, я иду в ресторан». Чего? Ну, я один раз-то должен … (Информант 10, мужчина 81 год).

Для жителей провинциального Куйбышева таким выходом за гра-ницы повседневности были поездки в Москву, Ленинград, столицы со-юзных республик, особенно прибалтийских. Впечатления от «выхода в свет» еще долго переживались по возвращению, изрядно контрастируя с реалиями. Тем не менее, столичный опыт не становился руководством к действию в обычной жизни в Куйбышеве.

Общественное ли питание?

При всем стремлении власти контролировать смыслы и использо-вание пространства, нельзя считать пространственные практики обывателей тотально регулируемыми государственно-партийным механизмом, тем не менее, они испытывают на себе влияние вла-стных приоритетов и тактик [Crowley, Reid, 2002. P. 4].

1 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2050, Л.91.


329

Реализация советского властного проекта препятствовала превра-щению учреждений общепита в публичные пространства, столь свойст-венные модернистскому городу,

общественные центры…, где незнакомые люди могли бы регуляр-но встречаться… [Сеннет, 2003. С. 25].

Допуская сам факт общения посетителей, властные структуры и профессионалы стремились управлять его условиями и содержанием, превращая кафе, рестораны, закусочные в повседневные арены реали-зации власти, производя особую регламентированную публичность. Множественные способы контроля включали в себя: семиотизацию мест общественного питания в первую очередь как мест питания (а не пространств общения), управление контактами между посетителями («замыканием» их на знаковых системах – указателях, меню, объявле-ниях – или наделением профессионалов особой функцией «модериро-вания» общения), ограничением времени посещения, а также превра-щением трапезы в истинно семейное предприятие.

Несмотря на «заигрывания» с идеей публичности на страницах профессиональных изданий, объявлявших ресторан или кафе местом, где можно «развлечься, встретиться с друзьями, отметить праздник, знаменательную дату» [Кулинария, 1955. С. 87], партийные документы, мнения специалистов, да и повседневность любого учреждения общепи-та (столовой, кафе, ресторана) убеждали в обратном. Общепит был, прежде всего, местом питания. Даже рестораны, в отношении которых допускались некоторые вольности, подчинялись общему правилу «рабо-тать, чтобы накормить»:

Посетитель приходит в ресторан, прежде всего потому, что он хо-чет получить вкусное, изысканное, деликатесное блюдо, такое ку-линарное изделие, которое ему нигде в другом месте и, особенно, в домашних условиях, не приготовят [Кулинария, 1955. С. 87].

Единство цели различных учреждений общепита часто подчерки-валось сходством их планировки и оформления. По воспоминаниям куйбышевцев:

Ресторан от столовой внешне ничем не отличался… ну, единст-венно, может быть, тем, что может занавески немножко, или шир-ма, материал где-то, может, достали посимпатичней, все такое, но так чтобы я зашел и почувствовал разницу – нет. Стены были са-мые обыкновенные, крашенные, крашенные и беленые, потолки все такое беленое, самое обыкновенное, и стены были крашенные. Ну, единственное, чё могли… стены быть… ведь можно просто покрасить, а можно их вот так вот как-то узорно или… с трафаре-тами вот это вот… Но это было, скорее всего, примитивщина такая вот (Информант 10, мужчина 81 год).


330

Еда объявлялась основным смысловым кодом общепита, обоснова-нием и оправданием посещения столовых и закусочных, а также целью работы специалистов. Повседневные практики, поддерживаемые столо-выми и закусочными, автоматически переносились и в рестораны. Еда (и алкоголь) оставались «кульминацией» происходящего:

А что там делать долго было? Выпили, закусили, пошли домой… Не знаю. Не принято как-то что ли было? (Информант 7, мужчина 80 лет).

Гипотетически некоторые из учреждений общепита, особенно рес-тораны, могли не только накормить посетителей, но и использоваться для проведения праздников и торжеств. Однако в конце 50-х такая воз-можность была малореализуемой. Большинство куйбышевских учреж-дений общепита не предусматривало оказание подобных услуг (особен-но проведение многолюдных торжеств), не имело соответствующих раз-делов в своем прейскуранте:

Тогда все праздновали дома. Никаких дней рождения, никаких свадеб в кафе. Во-первых, таких кафе не было. Рестораны за это не брались. Даже если у тебя есть деньги, и ты придешь в кафе, это было невозможно. Тебе скажут: «Пожалуйста, мы Вас накормим, напоим, но чтобы это была свадьба? Вы можете считать, что у вас свадьба, а мы не знаем, как это оформить». Не было же графы та-кой. В ресторане с ума сойдут, если увидят жениха и невесту в то время (Информант 1, мужчина 68 лет).

Не менее действенными были и ценовые ограничения: позволить себе отметить торжество в ресторане могли только «очень высоко обес-печенные» люди:

Я не пошла на выпускной институтский в ресторан. Денег не бы-ло, вот и не пошла... Да, нет, мне не обидно было, у нас вся комна-та в общежитии тогда не пошла, тогда все скромно жили (Инфор-мант 5, женщина 69 лет). Это было не принято, это было дорого, безумно дорого (Инфор-мант 8, женщина 73 года).

Проводимые в ресторанах торжества, зачастую поддерживали те же социальные связи (производственные, учебные), что и столовые (в то же время как многолюдные семейные праздники оказывались вытеснен-ными из публичного пространства). В ресторанах отмечались окончания сессий (как правило, работающими студентами-вечерниками), выпуск-ные вечера в институтах, производственные достижения. Принятая в таких случаях оплата вскладчину делала затраты более приемлемыми:

Так в рестораны ходить не принято было. Ходили мы в ресторан на Безымянке только каждую сессию. В последний день сессии мы приглашали преподавателя и шли в ресторан (Информант 10, мужчина 81 год).


331

Вот сдадим заказ [на военном предприятии – прим. авт.], получим пре-мию и идем в ресторан отмечать (Информант 10, мужчина 81 год).

Поддерживая существующие социальные связи, общепит подчерк-нуто внимательно относился к новым контактам, стремясь по мере воз-можностей управлять ими. Так, в столовых самообслуживания сама ор-ганизация пространства была призвана избавить посетителя от «лиш-них» контактов, разорвать традиционную социальность, заставить ори-ентироваться посредством знаков (указателей, графиков, меню):

Посетитель при входе в столовую у кассы знакомится с ассорти-ментом блюд, выбивает чеки и самостоятельно получает обед 1.

Обязательным для общепитовских учреждений (столовых, закусоч-ных) стало наличие витрин с выставленными блюдами, меню, изве-щавшего посетителей о блюдах и ценах, жалобной книги, различных указателей. Их наличие контролировалось специальными комиссиями:

Замечание по работе столовой №4: повесить график работы, объ-явление о продаже по абонементам 2.

И хотя самостоятельная «ориентация на местности» была вполне посильной задачей для грамотного человека, ограничение привычной коммуникации нередко переживались негативно:

Когда ввели это самообслуживание, непривычно стало. Все-таки раньше о тебе заботились, приятно было (Информант 5, женщина 69 лет).

Сознательное и планомерное уменьшение личностных контактов имело еще одно важное следствие – посетителю не только предлагалось самостоятельно «добыть» еду, следуя унифицированным знакам, но и направить все свое внимание на предлагаемые блюда, самостоятельно выбрав их с открытой витрины и разделив всю полноту ответственности за принятое решение. В одной из своих интермедий Аркадий Райкин иронизировал по поводу нововведений:

Сам набрал, сам положил на поднос. Не понравилось? Сам напи-ши на себя жалобу.

Таким образом, общепит, также как и множество учреждений тор-говли в конце 50-х, уменьшая число личностных взаимодействий, одно-временно интенсифицировал коммуникации «человек – товар» или «человек – знак», погружая посетителя в новую для него коммуника-тивную ситуацию, превращающую его в ответственного потребителя:

Человек, оказываясь в подобном месте, не следует своим обычным привычкам, он становится никем иным как носителем роли …потребителя [Auge, 1995. P. 103].

1 Ф. 714, Оп. 1, д. 2050, л. 73. 2 Ф. 714, Оп. 1, д. 2050, л. 73.


332

Знакомая каждому советскому ребенку присказка «когда я ем, я глух и нем», шутливо, но твердо указывала на должное поведение. Об-щение посетителей друг с другом сводилось к минимуму, зачастую огра-ничиваясь вопросом: «Здесь свободно?» Похожая ситуация складыва-лась и в общении с профессионалами. Во второй половине 50-х годов на страницах специализированных изданий активизируется дискуссия о расположении служебных помещений в учреждениях общепита, в част-ности, обсуждается вопрос о месте кабинета директора: стоит ли сделать его доступнее? Приблизить ли к обеденному залу, чтобы посетители могли беспрепятственно общаться с начальством? Сторонники перемен получают достойную отповедь, положившую конец дебатам:

Надо готовить так, чтобы у посетителей не возникало подобного желания [Владимиров, 1957. С.57]. «Роман человека и еды» не должен был прерываться. В отличие от столовых с их намеренно обезличенной коммуникаци-

ей, в ресторанах роль модераторов общения закреплялась за профессио-налами. Следуя основной цели общепита – накормить и выполнить план, администраторы и официанты стремились заполнить все свобод-ные места, обладая правом подсаживать вновь прибывших к парам и компаниям. В результате подобных манипуляций за столиком, рассчи-танным на четверых, могли оказаться совершенно незнакомые люди, не особенно стремящиеся к общению друг с другом. Вполне типичной в этом случае оказывается ситуация:

Мы пришли с другом в ресторан. Нас подсадили за столик. Там уже сидели два человека (Информант 1, мужчина 68 лет).

Манипуляции временем – важный способ контроля учреждений об-щепита как пространства общения. Как отмечалось ранее, графики ра-боты большинства учреждений общественного питания и предприятий /организаций фактически совпадали: «Среднестатистические» часы ра-боты столовых в Куйбышеве 7.30-18.30 (с перерывами на обед) 1 (за ис-ключением двух, имевшихся в городе кафе и двух постоянно действую-щих ресторанов). Таким образом, посещение учреждений общественного питания после работы, их стихийное превращение в место общения, про-ведения досуга оказывалось утопией для большей части населения.

Повышение «пропускной способности учреждений общественного питания» за счет уменьшения времени затрачиваемого посетителями – один из идеологических постулатов конца 50-х. Посетители столовых, закусочных apriori воспринимались как

приходящие поесть чаще всего в обеденный перерыв, то есть, рас-полагающие ограниченным временем [Кулинария, 1955. С. 86]. Перевод столовых, буфетов и кафе на самообслуживание, помимо

прочего, должен был способствовать и сокращению пребывания в них. И

1 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2050, л.73.


333

хотя точные временные рамки не оговаривались специальными поста-новлениями, «нормальным» считалось потратить на еду 20-30 минут:

Метод самообслуживания хорошо себя оправдал и улучшил пропу-скную способность столовых. Если ранее при обслуживании посети-телей официантками затрачивалось на обед до часа, то при самооб-служивании почти повсеместно затрачивается не более 20-30 минут 1.

Новый временной режим рассматривал 17-20 минут ожидания обеда как «крайне ненормальное явление» 2. Организация пространства также не способствовала длительному пребыванию в столовых, закусочных, буфетах. Например, активно вводимые в 50-х специальные высокие столы были рас-считаны на стоящих посетителей, перекусывающих в течение 15 минут.

Превращение столовых, буфетов и кафе в публичные места в нема-лой степени тормозилось и целенаправленной «приватизацией» пита-ния – декларированным курсом на домашнее питание готовыми блю-дами или полуфабрикатами, согласно которому планировалось

всемерно расширить отпуск обедов, завтраков и ужинов на дом, увеличить их отпуск в 1956 году не менее чем в 3 раза по сравне-нию с 1955 годом [«Правда», 13 марта 1956. С.1]. Таким образом, публичность общепита жестко регламентировалась

принципами советского идеологического проекта, партийными органами и профессионалами. По всей видимости, одним из основных эффектов рег-ламентированной публичности общепита стало создание советского «ку-хонного общества» и превращение на долгие годы обыкновенных квартир-ных кухонь в импровизированные дискуссионные клубы – места свободно-го общения.

Едим дома или реалии советского общепита

Декларативное возвращение питания в домашние стены было не только частью обновленного идеологического проекта, но и вынужден-ным компромиссом – признанием властью успешности самообеспече-ния населения в условиях послевоенного дефицита [Зубкова, 2000], да-нью действенности традиционных институтов. Распространенность до-машнего питания фиксировалась официальной статистикой, отмечалась исследователями советского общества.

Однако нельзя согласиться с наиболее радикальными утвержде-ниями, полагавшими, что

население СССР питается не в ресторанах и столовых, а дома, и общественное питание в жизни советской семьи почти никакой роли не играет [Курганов, 1968].

Домашним по праву становилось питание во внерабочее время или для неработающих, питание на торжествах (многочисленные се-

1 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2166, л.53. 2 Ф. 714, Оп. 1, Д. 2050, л.35.


334

мейные торжества – дни рождения, свадьбы) и в особых ситуациях (поминки).

Почему же в повседневной жизни выбор оставался за домашним питанием? Определенно оно выступало компенсацией структурных ог-раничений – неразвитости общепита, его относительной дороговизны, низкого качества блюд, ориентированности на массового потребителя при игнорировании индивидуальных вкусов. «Столовская еда» словно специально делалась непривлекательной, чтобы больше привязать че-ловека к семье и закрепить за женой и матерью функцию полноценного и качественного питания. Вместо освобождения женщин от домашнего труда, столовая «загоняла» женщину на кухню и взваливала на нее не просто приготовление пищи, но приготовление блюд на более высоком уровне, чем в сфере общественного питания. Распространенность до-машнего питания была еще и показателем стойкости патриархального уклада. Однако в конце 50-х незыблемость сложившегося положения дел ставилась под вопрос расхожей шуткой:

Почему ты женат? Для любви или для супа? (Информант 1, муж-чина 68 лет).

Посещение столовых, ресторанов или отказ от соответствующих практик обуславливались не только особенностями советского гендер-ного порядка, но и спецификой публичного поведения. Зачастую новые жители городов, вчерашние селяне, не владели навыками публичного поведения, не понимали необходимости «выхода в свет» для того, чтобы поесть. Как отмечает И. Утехин:

специфическая конфигурация приватной сферы личности, соз-давшаяся у целых поколений в силу их исторически и культурно-конкретных обстоятельств, не способствовали формированию личной потребности в «культурном быте» [Утехин, 2004. С. 210],

в том числе и посещении общепита. Кроме того, находясь в ситуации постоянного социального контро-

ля, советский человек был вынужден манипулировать своим социаль-ным статусом, отказываясь от социально неодобряемого поведения. По-сещение столовых и ресторанов служило маркером обладания «боль-шими деньгами», столь предосудительными, учитывая демонстративное «прибеднение» советской потребительской культуры:

Тот, кто ходит в столовую, значит, он много зарабатывает… Он что, швыряет деньги? (Информант 1, мужчина 68 лет).

Домашнее питание при всей его приватности становилось частью повседневной публичной драматургии советского человека.


Общепит конца 50-х на идеологическом уровне представляет собой политический проект создания «советского потребителя». Однако его


335

реализация в повседневной жизни оказывается далека от успеха. Свобо-да выбора, вкус и публичная жизнь человека регламентируются профес-сионалами и пространством предприятий общественного питания, а низкое качество обслуживания и пищи лишают процесс потребления удовольствия и наслаждения. Тем не менее, именно в этот период про-исходит принципиальный поворот власти в сторону человека и качества его жизни, что в дальнейшем приводит к появлению особого типа совет-ского потребителя.

Сведения об информантах

Информант 1. Мужчина, 68 лет, житель исторического центра г. Куй-бышева. В конце 50х - студент. Сегодня проживает в Самаре.

Информант 2. Женщина 68 лет, жительница центрального района г. Куйбышева. В конце 50-х – рабочая завода. Сегодня проживает в Самаре.

Информант 3. Мужчина, 80 лет, житель промышленного района г. Куйбышева. В конце 50х работник завода. Сегодня проживает в Самаре.

Информант 4. Женщина, 75 лет, жительница промышленного района г. Куйбышева. В конце 50х работала на заводе. Сегодня проживает в Самаре.

Информант 5. Женщина, 69 лет, жительница центрального района г. Куйбышева. В конце 50х – студентка, по окончании института - медицин-ский работник. Сегодня проживает в Тольятти.

Информант 6. Женщина, 91 год, житель исторического центра г. Куй-бышева. В конце 50х работала в библиотеке. Сегодня проживает в Самаре.

Информант 7. Мужчина, 80 лет, житель центрального района г. Куй-бышева. В конце 50х работал в Управлении железной дорогой. Сегодня проживает в Самаре.

Информант 8. Женщина, 73 года, житель центрального района г. Куй-бышева. В конце 50х студентка, по окончании института – журналист. Сего-дня проживает в Самаре.

Информант 9. Женщина, 81 год, житель промышленного района г. Куй-бышева. В конце 50х работала медсестрой. Сегодня проживает в г. Самаре.

Информант 10. Мужчина, 81 год, житель промышленного района г. Куйбышева. В конце 50х студент вечернего отделения и работник завода. Сегодня проживает в Самаре.


СОГАСПИ – Самарский областной государственный архив социально-политической истории


Бойм С. Общие места. Мифология повседневной жизни. М.: НЛО, 2002. Вебер В.А., Семенов В.Н. Самообслуживание в столовых. М.: Госторгиз-

дат, 1955. Владимиров Б.Д. Гигиена предприятий общественного питания. М.:

Медгиз, 1957. Волков В.В. Концепция культурности 1935-38. Советская цивилизация и

повседневность сталинского времени. Социологический журнал. 1996. № ½.


336

Герасимова К., Чуйкина С. От капиталистического Петербурга к социа-листическому Ленинграду: изменение социально-пространственной струк-туры города в 30-е годы // Нормы и ценности повседневной жизни: Станов-ление социалист. образа жизни в России, 1920 - 30-е годы / Под ред. Т. Ви-хавайнена. - СПб.: Журн. "Нева", 2000.

Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повсе-дневность 1945-1953. М.: РОССПЭН, 2000.

Кириленко С.А. Культурная унификация в сфере питания как отражение функционализации телесного опыта // Studia culturae. Выпуск 3. Спб., 2002.

Кожаный П. Долой частную кухню. М.: Нарпит, 1924. Кожаный П. Без печных горшков. М., Л., 1927. Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М.: Европа, 2005. Книга о вкусной и здоровой пище. М.: Пищепромиздат, 1954. Кулинария. под ред. Лившица М.О. М.: Госторгиздат, 1955. Курганов И. А. Женщины в домашнем хозяйстве // Женщины и ком-

мунизм. Нью-Йорк, 1968. Доступно по адресу: http://www.a-z.ru/women/ texts/kurgan3r.htm

Ленин В. И. Великий почин // Полное собрание сочинений. М.: Изда-тельство политической литературы, 1974. Т. 39.

Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мероприятиях по улучшению работы предприятий общественного питания» «Правда», 13 марта 1956.

Сеннет Р. Падение публичного человека. М.: Логос, 2003. Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как прова-

лились проекты улучшения условий человеческой жизни. М.: Университет-ская книга, 2005.

Утехин И.В. Очерки коммунального быта. (2-ое изд. доп.) М.: ОГИ, 2004.

Халатов Арт. «Работница и общественное питание» (ко дню 8 марта). Л.: Рабочее издательство «Прибой», 1925.

Ханин Г. Советское экономическое чудо. Статья четвертая. 50е годы // Альманах «Восток». N 11\12, декабрь 2003 года.

Auge M. Non-Places. Introduction to an Anthropology of Supermodernity. London, NY: Verso, 1995.

Crowley D., Reid S.E. (eds.) Socialist Spaces: Sites of Everyday Life in the Eastern Bloc. Oxford, NY: Berg, 2002.

337

«Выпьем за Родину!» Питейные практики и государственный контроль в СССР ________________________________ Галина Карпова

Никакие напасти и преступления не уничтожают столько народа и

народного богатства, как пьянство. Ф. Бэкон

фокусе данной статьи находятся официальная государствен-ная политика в отношении борьбы с алкоголизмом. Само производство алкоголя оказалось в своём развитии тесно свя-

занно с экономикой, финансами, культурой и социальной политикой государства, а потому приобрело и большое значение для всего общест-венного и социально-экономического развития. В наши исследователь-ские задачи не входил анализ результатов или эффективности антиал-когольных кампаний, – нам был интересен механизм системы госу-дарственного контроля и управления: социальная политика, эконо-мические интересы государства, практики населения, возникающие в ответ на принятие государственных решений. Предмет исследователь-ского внимания не случайный: с одной стороны, – на протяжении всей истории развития Российского государства с завидной периодичностью проблематизировалась ситуация пьянства и алкоголизма, с другой сто-роны, – данная проблема тесно связана практически со всеми основны-ми направлениями развития социальной политики: здравоохранением, демографией, занятостью, образованием, молодежной и семейной по-литикой, а также с культурой, не говоря уже о непосредственном влия-нии на экономику страны.

В

Карпова

338

К анализу социальной политики и последствий механизмов госу-дарственного контроля в отношении пьянства и алкоголизма, помимо прочтения литературы, описывающей ситуацию в России в период после Великой Отечественной войны до «горбачевской эпохи» включительно, нами были привлечены архивные материалы и свидетельства очевид-цев. Кроме того, сделана попытка анализа феноменов массовой культу-ры, художественных произведений, в частности, советского кино, так или иначе, репрезентирующих нормированные или осуждаемые куль-турные практики потребления алкоголя в повседневной жизни советского периода через трансляцию социально одобряемых и неодобряемых пат-тернов в контексте социальной политики государства в отношении борьбы с алкоголизмом.

Пить или не пить? История борьбы с пьянством и алкоголизмом

Кампании борьбы с пьянством в нашей стране имеют длительную историю. Первое советское правительство вскоре после октября 1917 го-да объявило водку вне закона на время восстановления порядка в стра-не. Сразу после Великой Октябрьской социалистической революции по указанию В.И. Ленина стал действовать Особый комитет по борьбе с пьяными погромами, совнарком назначил специального комиссара по борьбе за трезвость. Был принят ряд документов, определявших меры борьбы за трезвость:

С 1927 года в городах и крупных поселках страны стали действо-вать специальные общественные комиссии по вопросам алкого-лизма, а на предприятиях, в цехах – так называемые противоалко-гольные ячейки, которые становились активными очагами борьбы за переустройство и оздоровление быта трудящихся. В 1926 году был создан Всесоюзный совет противоалкогольных обществ, со-стоялось первое собрание Всесоюзного общества борьбы с алкого-лизмом (ВОБСА). Только за один год это общество сумело объеди-нить в своих рядах свыше 250 тысяч активистов 1.

Алкоголизм, как социальное зло, был поставлен в один ряд с ту-беркулезом и венерическими заболеваниям. Особое внимание обра-щалось на привлечение к сознательному участию в борьбе с пьянством широких масс населения. С июня 1928 года стал выходить журнал «Трезвость и культура». Под влиянием Общества и при его непосред-ственном участии осуществлялось систематическое воздействие на общественное мнение, а через него и на общественное поведение.

1 Из выступления Т. Германа на Областной учредительной конференции Всесоюзного добровольного общества борьбы за трезвость от 19 октября 1985 года./ ГАНИСО Фонд 6232. Опись № 1. Стенограмма учредительной конференции Саратовской областной организации всесоюзного добро-вольческого общества борьбы за трезвость.

Политика против алкоголизма

339

В 1929 г. по сравнению с 1928 г. в Москве было выпито меньше на 54% водки, на 43% пива и на 31% вина. Одновременно на 20% с лишним в бюджете московского рабочего возросли расходы на культурные нужды [Трезвость и культура. 1930. № 7. С. 17].

Большую активность проявляли дети, особенно пионеры, которые устраивали противоалкогольные митинги и демонстрации. Они пикети-ровали в дни зарплаты проходные фабрик и заводов с плакатами: «Папа, принеси получку домой!», «Долой полку винную, даешь полку книж-ную!», «Мы требуем трезвых отцов!» (Ил. 1).

Ил. 1. Важнейшей частью антиалкогольной кампании 1928-1929 годов был плакат, который связывал искоренение пьянства с завершением культурной революции, с антирелигиозной пропагандой и с повышением культурного уровня населения. С призывом не пить на плакатах обращались к отцам дети (Д. Буланов «Папа, не пей!»,1929. Доступен по адресу: http://www.plakaty.ru/posters).

Так, к примеру, в Сормове в 1929 году состоялась грандиозная

детская противоалкогольная демонстрация с участием 5 тысяч уча-щихся. Закрывались предприятия алкогольной промышленности и места торговли спиртным, многие труженики добровольно переходили к трезвости, были найдены интересные формы проведения борьбы за трезвость. В частности, большую роль в продвижении идей трезвости играл агитационный плакат, листовки и стенгазеты, создаваемые на предприятиях, лекции о вреде алкоголя, в первом пятилетнем плане сократилось производство водки.

В 1928-1929 году проводилась масштабная «антипивная» кампания. Она включала помимо распространения знаний о «пивном алкого-лизме» разъяснение социального вреда потребления пива и ошибоч-ность тезиса о вытеснении водки пивом (Ил.2).

Карпова

340

Ил. 2. В плакатах, агитировавших за первую пятилетку, пьянство трактовалось как тормоз социального прогресса. В подобных произведениях зачастую сформиро-вался образ пьяницы - человека опустившегося (И.А Янг (Ганф)., А. Черномордик, «Долой пьяниц! Заявим громко...»).

В феврале 1929 года В. Маяковский по заказу журнала «Трезвость и культура» написал стихотворение «Душа общества».

Если парень в сногсшибательнейшем раже доставляет скорой помощи калек — ясно мне, что пивом взбудоражен этот милый, увлекательнейший человек... И преступления всех систем, и хрип хулигана, и пятна быта сегодня измеришь только тем — сколько пива и водки напито.

Дать однозначный ответ на вопрос, почему был отменен ленинский «сухой закон» от 19.12.1919 года, весьма сложно. Мы можем лишь привести некоторые мнения и факты. Следующую трактовку необоснованности жестких мер «сухого закона» дал И.В. Сталин в беседе с иностранными рабочими делегациями 5 ноября 1926 года:

Когда мы вводили водочную монополию, перед нами стояла аль-тернатива: либо ее ввести, либо пойти в кабалу к капиталистам, сдав им целый ряд важнейших заводов и фабрик, и получить от них известные средства, необходимые для того, чтобы заполучить необходимые оборотные силы и избежать, таким образом, ино-странную кабалу... сейчас водка дает более 500 млн. руб. доходов 1.

1 Культура и быт. 1931. № 27. С.11.


341

Известный идеолог и активист антиалкогольного движения, Ф.Г. Углов 1, отмечает:

Триумфальное шествие трезвости испугало Сталина и его едино-мышленников, поэтому на Всесоюзный совет противоалкогольных обществ, ВОБСА, журнал «Трезвость и культура» обрушились тя-желые и необоснованные удары. Ясная, четкая и реальная цель – утверждение в стране трезвости была осуждена как узкотрезвен-ническая, вместо нее выдвинули широкую и туманную: выполне-ние указания товарища Сталина об улучшении культурных и бы-товых условий широчайших трудящихся масс [Углов, 1991. С. 26].

Таким образом, был взят курс на «пьяную» экономику, под давле-нием сверху трезвенническое движение начало постепенно угасать. Бы-ли сделаны дальнейшие шаги на пути расширения государственной тор-говли алкогольными напитками. Это привело к известному усилению употребления алкогольных напитков в 1937-1940 годах, но захватило в основном лишь ту часть общества, которая не была связана с производ-ством, а принадлежала к так называемой «творческой интеллигенции», то есть писателей, журналистов, артистов театров, оперы и балета, ху-дожников, скульпторов, архитекторов.

По мнению В. В. Похлебкина:

Присутствие практики распития алкоголя в артистической среде было напрямую связано с политической задачей, которую ставили определённые круги: деморализовать пуританский дух и пури-танскую идеологию старой ленинской гвардии и основной пар-тийной массы, дать интеллигенции возможность выхода для её бо-гемных страстей; а также при помощи спиртного развязать языки «критиканам» сталинского режима, чтобы иметь основания для расширения репрессий, оживить мелкобуржуазные и мещанские элементы как известный социально-политический противовес партийной оппозиции сталинизму и тем самым попытаться рас-колоть политическую монолитность советского общества [Похлеб-кин, 2000. С.164].

Данное утверждение является спорным. Очевидным же остается тот факт, что сложившаяся среди большей части населения к 40-м годам традиция толерантного отношения к употреблению алкогольных напит-ков не оспаривалась и не подвергалась жесткой критике ни в средствах массовой информации, ни в массовой культуре: от негласного одобре-ния привычки «выпить» для веселья, «для храбрости», «с горя», до ро-мантизации и героизации употребляющих алкогольные напитки.

1 Знаменитый русский хирург Федор Григорьевич Углов окончил медицинский факультет Саратовского университета. Организатор и директор Всесоюзного научно-исследова-тельского института пульмонологии. Действительный член Академии медицинских наук. Почетный член зарубежных академий и хирургических обществ, автор ряда научных монографий. Занесен в «Книгу рекордов» Гиннеса как старейший в мире практикующий хирург. Один из организаторов и идеологов движения за трезвый образ жизни.

Карпова

342

Иная ситуация сложилась в обсуждении пьянства на производстве. На этапе, начавшемся в 1930-е годы, главным средством борьбы с пьян-ством и алкоголизмом стали судебно-административные меры. Для пре-сечения распространения пьянства на производстве, укрепления трудо-вой дисциплины были ужесточены наказания за прогулы: прогульщики лишались льгот на производстве, могли быть уволены за один прогул с работы, выселены из ведомственной квартиры [СЗ СССР, 1932, № 78. Ст. 475]. Как отмечает И. Такала,

…на самом деле, с отменой карточной системы (на спиртные на-питки карточки не вводились), застольные традиции, продолжав-шие жить в обществе, расцветают с новой силой. Люди привычно ходят в пивные, рестораны, пиво и даже крепкие напитки прода-ются в столовых предприятий и учреждений, театральных буфе-тах [Такала, 2005. С.216].

Причины продолжавшегося роста бытового пьянства, как и раньше, в различных слоях общества были разными. Для одних – героев, стаханов-цев, передовиков производства – уже вполне признанные и становящиеся повседневностью праздничные застолья с тостами, песнями, танцами представлялись действительно знаковыми явлениями новой веселой и зажиточной жизни при социализме. Для других – в большей степени это относится к партийной и государственной номенклатуре – употребление и злоупотребление алкоголем становится отдушиной, попыткой отвлечься от этой самой повседневной и очень опасной борьбы за социализм, при-обретает черты, ухода от действительности. Большинство же населения страны просто продолжает следовать вековым традициям, удовлетворяя при помощи застольного общения естественное стремление каждого че-ловека к радости, веселью, повышенному настроению. Само по себе упот-ребление спиртного не осуждали, если оно не приводило к внешним экс-цессам и негативным социальным последствиям. Однако,

народ, привыкший к односторонней политике властей и ждавший либо ясного запрета, либо полного разрешения, не понимал диа-лектики этой политики, и у многих переход к свободной торговле водкой после 1936 года подтачивал веру в единство слов и дел го-сударственного руководства [Такала, 2005. С. 217].

Великая Отечественная война 1941-1945 года дала новый поворот ал-когольной проблеме – спиртных напитков в свободной продаже не было, однако, их потребление росло и в тылу и на фронте. Алкогольная полити-ка правительства заключалась в том, чтобы сделать из спиртного надеж-ный и постоянно действующий стимул «к труду и обороне». Устоявшееся в обществе со времен войны «наркомовские сто граммов»: способствова-ли тому, что крепкие алкогольные напитки (спирт, водка) стали мощным рычагом воздействия и на фронтовиков, и на работающих в тылу людей. Патриотический призыв "Выпьем за Родину!", укрепляющий веру в Победу звучит в агитационном плакате, на киноэкране, в песне.


343

Ну-ка товарищи, грянем застольную Выше стаканы с вином, Выпьем за Родину нашу привольную Выпьем и снова нальем!

[песня 1942 года; музыка: И.Любан, слова: М. Косенко и А. Тарковский]

Начиная с военного времени, «фронтовые сто грамм» приобретают символическую нагрузку атрибута настоящего мужчины. Характерно в этом плане «военное кино», фильмы, выходящие на экран, как в воен-ные годы, так и гораздо позднее, отражающие повседневность военного времени: «Парень из нашего города (Б. Иванов, и А. Столпер, 1942), «Два бойца» (Л. Луков, 1943), «Баллада о солдате» (Г. Чухрай, 1959), «Судь-ба человека» (С. Бондарчук, 1959), «В бой идут одни старики» (Л. Быков, 1973), (Ил.3). К концу войны, алкогольная стимуляция приобрела гранди-озный размах. После 9 мая 1945 все «алкогольные» постановления были отменены, но последствия оказались весьма тяжелыми. Поскольку в ар-мии к 1945 году оказалась практически вся активная часть мужского на-селения страны, то после демобилизации эти новые, усвоенные десят-ками миллионов людей порядки и отношение к алкоголю были разнесены и посеяны по всей стране.

Ил. 3. А.Столпер, Б. Иванов «Парень из нашего города» 1942 год

Двойная идеология

В послевоенные десятилетия алкогольная политика государства оста-лась неизменной: с одной стороны, алкоголь был одной из важнейших ста-тей государственного дохода, с другой стороны, алкогольные мероприятия были направлены на конкретных людей и сводились к мерам уголовно-административного воздействия. Периодически принимались очередные партийные решения, направленные на борьбу с пьянством и алкоголизмом:

Карпова

344

при каждом послевоенном советском руководителе было проведено по одной крупной антиалкогольной кампании (1958 – Н.С. Хрущев, 1972 – Л.И. Брежнев; 1985 – М.С. Горбачев). После каждой такой кампании уро-вень потребления спиртных напитков в стране увеличивался примерно вдвое [Такала, 2005. С. 208]. Двойная мораль усиливалась противоречием между экономическим интересом государства и официально транслируе-мой идеологией власти в вопросах употребления алкоголя.

После войны курс правительства по борьбе с пьянством ориентиро-вался на искоренение крепких алкогольных напитков и повышение культуры питья. В 1948 году выходит Указ Президиума Верховного Со-вета СССР «Об уголовной ответственности за изготовление и продажу самогона» [Систематическое собрание законов РСФСР, 1948].

Первая послевоенная антиалкогольная кампания началась после принятия 15 декабря 1958 года Постановления ЦК КПСС и Совета Ми-нистров СССР «Об усилении борьбы с пьянством и о наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками» [Систематическое собра-ние законов РСФСР, 1958]. Последствия запретительных мер привело к тому, что пьянство выплеснулось на улицы, став общественно обозри-мым и вполне привычным. Запрет на продажу спиртных напитков в со-циально контролируемых местах, где одновременно можно было полу-чить закуску, привел к тому, что люди стали пить в скверах, в подво-ротнях, а затем и просто на улице. В общественном сознании публичное пьянство вновь постепенно занимает место явления обыденного, повсе-дневного, не вызывающего морального осуждения со стороны окружаю-щих. Ф.Г. Углов в своих трудах приводит следующую статистику:

…за 15 лет, начиная с 1950 по 1965 г., производство и потребление алкоголя в нашей стране возросло на 200%, превысив темпы такого роста в других европейских странах за тот же период времени в 10 — 20 раз. В последующем эти темпы увеличивались, и за период с 1965 по 1980 г. производство и потребление алкоголя возросло уже на 500%. К сожалению, на этом спаивание народа не остановилось, а наоборот, после короткого периода снижения уровня потребле-ния спиртного в 1985 — 1987 гг. алкогольная экспансия приняла ещё более угрожающий размах [Углов, 1981. С. 3].

А между тем идея трезвого образа жизни в народе жила, и активи-сты антиалкогольной борьбы не прекращали свою деятельность. Иссле-дователями данного исторического периода отмечаются заслуги акаде-мика Ф.Г. Углова и профессора В.А. Жданова в деле создания, а точнее поднятия трезвеннического движения на принципиально новый уро-вень. Лозунги и призывы «на борьбу с пьянством» дополняются науч-ными работами, медицинскими исследованиями, историческим анали-зом опыта противоалкогольных кампаний в зарубежных странах, статистикой, социологическими опросами об отношении населения к алкоголизму [см.: Углов, Жданов, 1970-1995 годы].


345

Главное место в борьбе с пьянством в 1950-60 годы отводилось пра-воохранительным органам, точнее, борьба велась не столько с теми, кто злоупотреблял алкоголем, сколько с конкурентами государства – само-гонщиками. С мягким юмором, взывающим желание смеяться, отражается тема пьянства в советских комедиях таких режиссеров, как Л.И. Гайдай, работающий в жанре сатирической комедии: «Пес Барбос и необычай-ный кросс» (1961), «Самогонщики»(1962), «Операция Ы и другие при-ключения Шурика,(1965), «Кавказская пленница» (1967), «Бриллиан-товая рука» (1969); А. Серый: «Джентльмены удачи (1972). Само отно-шение к пьянству и питейным практикам отражало двусмысленность советского существования.

По уже сложившейся «советской» традиции алкоголь становился про-блемой либо когда страдало производство, либо когда потребление алко-гольных напитков было связано с мелкобуржуазными, криминальными элементами – спекулянтами, «паразитами», имеющими нелегальные дохо-ды от реализации спиртного, и, следовательно, представляющими опас-ность для социалистической экономики и государственной монополии на производство алкоголя (Ил. 4). В остальных случаях, такой порок, как пьян-ство, утратил в советском обществе статус явления, несовместимого с совет-ским строем, с принадлежностью к рабочему классу, и превратился в некое «частное понятие» из области «частной жизни человека».

Ил. 4. Плакат «Водка влечет за собой». Доступен по адресу: http://www.plakaty.ru/posters

Карпова

346

Антиалкогольная политика М.Горбачева: от политики к практике

Как мы отмечали, с 60-х годов действовали сторонники более мягких, постепенных методов ограничения пьянства – в частности, замены привычки питья водки на потребление вина и пива. Были написаны тысячи статей, сняты фильмы, «сухое» постепенно вошло в быт, по крайней мере, городской, заменяя водку и портвейн. Л.И. Брежнев издал в 1972 году постановление ЦК и Совмина «О мерах по усилению борьбы с пьянством» [Систематическое собрание законов РСФСР, 1972], где речь шла об ограни-чении производства водки, улучшении ее качества, увеличении производства сухих вин и слабоалкогольных напитков. Эта попытка «снижения вреда», причиняемого алкогольными напитками была крайне неудачной: на при-лавках магазинов появилось большое количество плодово-ягодных и креп-леных вин сомнительного качества, с появлением к концу 1980-х годов кооперативов, стали создаваться подпольные цеха по производству алкоголя.

Несомненно, самые жесткие меры борьбы с алкоголизмом и пьянст-вом были предприняты с приходом на пост генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева, когда в мае 1985 года были введены резкие ограничения на производство и продажу алкоголя. Считается, что инициа-тором этих мер был член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев. Предвестием введения жестких мер стала, в частности Пленарная сессия Верховного Суда СССР в апреле 1985 года, перед официальным началом Кампании, которая потребовала от судей всех уровней отработать все легальные средства для осуждения пьянства и алкоголизма и отработать механизмы к хрони-ческим алкоголикам [Правда. 1985. 10 апреля. С. 6]

Антиалкогольная кампания проводилась стремительно и имела как позитивные, так и негативные последствия. Критики социальной полити-ки М.С. Горбачева отмечают, что на местах эти указания проводились в жизнь с массой нелепостей и крайне необдуманно. Серьезный ущерб был нанесен винодельческой промышленности, вырубались знаменитые ви-ноградники в Грузии и Молдавии, на Кавказе и в Крыму. Реформа стала «катастрофой» для государственного бюджета. Производство спиртных напитков давало в бюджет страны большие суммы, и снижение их произ-водства не могло не сказаться на экономике. Если при Л.И. Брежневе винные магазины открывались в 11 утра и работали и в будни, и в выход-ные, то в разгар антиалкогольной компании спиртные напитки продава-лись только в будние дни с 14 часов местного времени, что стало одной из причин снижения уровня трудовой дисциплины на предприятиях, так как участилось количество прогулов. Были приняты жёсткие меры против распития спиртного в парках и скверах, а также в поездах дальнего следо-вания. Пойманные в пьяном виде имели серьёзные неприятности на ра-боте. Были случаи исключения из КПСС.

Партийные и государственные чиновники, в Оренбургской облас-ти, вместо того, чтобы бороться с вредными традициями привыч-


347

ками и давать пример трезвому образу жизни, провели районную партийную конференцию с банкетом, на который подавался алко-голь. Первый секретарь района, его зам и председатель местного совета были исключены из рядов КПСС, а другие участники полу-чили взыскания по партийной линии. Другой скандал имел место в Липецке, на проводах на пенсию зам. директора местного госпи-таля, на котором подавался алкоголь и вручались дорогие подар-ки. Четверо участников проводов были исключены из партии, но один из участников, заместитель директора, передала телевизор, ко-торый ей вручили в качестве подарка, в Дом ребенка, и отделалась, таким образом, порицанием [Правда. 1986. 14 марта. С. 2]

Кампания сопровождалась интенсивной пропагандой, подкреплен-ной научными исследованиями, в частности, повсюду стали распростра-няться статьи академика Ф. Углова и В. Жданова о вреде и недопустимо-сти потребления алкоголя. Официальные действия принимали различ-ные формы: одной из наиболее очевидных был контроль над ценами. В августе 1985 года в качестве первого шага были снижены цены на фрукто-вые соки, а цены на водку, коньяк, фруктовые, плодовые, ягодные вина были значительно увеличены. Цены на пиво остались без изменения [Правда. 1985. 15 августа. С. 3]. Почти годом спустя, в июле 1986 года про-изошло дальнейшее повышение цен на 20-25% на водку, ликеры, вина, спирт, коньяк на фоне небольшого снижения цены на низкоалкогольные вина и значительного снижения цен на ряд потребительских товаров [Правда. 1986. 1 августа. С. 2]. Таким образом, производство и потребле-ние алкоголя значительно снизилось, но в условиях недавно обретённой свободы, часть производства стала перекочевывать в теневую экономику.

В сельских населённых пунктах, в частных секторах городов и даже в многоквартирных домах выросло самогоноварение, несмотря на воз-можную уголовную ответственность или штраф. Многие самогонщики стали подпольно продавать самодельную алкогольную продукцию низ-кого качества.

В практике деятельности профсоюзов появляются комплекс воспи-тательных и образовательных мер, крайнем выражениям которых явля-ется исключение из рядов профсоюза официальных лиц, допустивших распитие спиртного во вверенных их руководству учреждениях. Прово-дились показательные суды для постоянных пьяниц на заводах и фаб-риках, где они работали. Комсомол призвал к неукоснительному соблю-дению Резолюции Центрального Комитета, и сами комсомольцы обя-заны были подавать пример здорового и трезвого образа жизни.

Первые результаты антиалкогольной кампании были настолько об-надеживающими, что многие как в СССР, так и за его пределами были уверены в быстром замечательном успехе. Министерство здравоохранения докладывало в своих отчетах, что главная цель была не усиление борьбы с алкоголизмом и пьянством, а полное ос-вобождение от этого социально опасного зла (White, 1996. P.107)

Карпова

348

Важную роль во время антиалкогольной политики М.С. Горбачева и Е.К. Лигачева играли Лечебно-трудовые профилактории (ЛТП) 1, и Вытрезвители 2. Аббревиатура ЛТП довольно быстро вошла в обиход советского человека и данный вид лечебно-исправительного учрежде-ния предназначенного для тех, кто по решению суда направлялся на принудительное лечение от наркомании и алкоголизма, по сути, явля-лись местом лишения свободы, где основным методом лечения был принудительный труд «больного». Другое учреждение – медицинский вытрезвитель, куда милиция забирает граждан, находящихся в состоя-нии сильного алкогольного опьянения, помнят наши информанты, под-черкивая, что оказывались там во многих случаях не злостные наруши-тели порядка, а порой и «добропорядочные граждане:

Я после дня рождения с друзьями вышел – проводить их. Было часов в 11, мы и пили-то мало – так напоролись на этот наряд милиции, нас и забрали, в общем, в тюрьме я не был – но там как в тюрьме. Пьяных отрезвляют напором воды холодной – койки ужасные, белье серое… Я так понимаю – главное – не нарушите-ля порядка забрать, а штраф с него содрать, да план выполнить (м., 58 лет).

Услуги, оказываемые в вытрезвители – санитарную обработку, пре-доставляемое помещение (койку) на период выхода их состояния опья-нения, граждане оплачивали из собственных средств, данная оплата принимала форму штрафа. После подобного задержания поступал сиг-нал по месту работы, где в «перевоспитание провинившегося» включал-ся рабочий коллектив – партийные и профсоюзные организации.

Определенные меры предпринимались и на «культурном фронте», включая изменения репертуара советских театров, прохождения цензу- 1 Первый ЛТП на территории Советского Союза был открыт в 1964 в Казахской ССР. Затем такие заведения стали открываться в РСФСР и других республиках. В марте 1974 вышел указ Президиума Верховного Совета РСФСР «О принудительном лечении и трудовом перевоспитании хронических алкоголиков». Им устанавливалось, что в ЛТП должны направляться лица, «уклоняющиеся от лечения или продолжающие пьянствовать после лечения, нарушающие трудовую дисциплину, общественный по-рядок или правила социалистического общежития». Срок пребывания в ЛТП уста-навливался от 1 года до 2 лет, решение о направлении в него принимал местный су-дья. В 1993 году решением Верховного Совета РФ ЛТП были закрыты. [см.: Ведомости Верховного Совета РСФСР, 1985. № 21; Корченов, 2001. С. 4-11]. 2 Первый вытрезвитель в России назывался «Приют для опьяневших». Он открылся в 1902 году в Туле. Организовал приют врач Ф. Архангельский, а содержался он за счет городской казны. Приют состоял из двух отделений: амбулатории для алкоголиков и приюта для детей пьющих родителей. В штате приюта были фельдшер и кучер. Кучер ездил по городу и подбирал пьяных. Первый советский вытрезвитель был открыт в 1931 году в Ленинграде. Приказом наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии № 00298 от 04 марта 1940 медицинские вытрезвители были выведены из Наркомата здраво-охранения и подчинены НКВД [см.: Ст. 33 Основ законодательства Российской Феде-рации об охране здоровья граждан, № 5487-1 от 22 июля 1993; Гражданский кодекс РФ П. 3 ст. 154 Ч. 1; Фёдоров, 1973. C. 379-385].


349

ры в кинематографе и литературе. Советское радио, в частности, сокра-тило сцену в «Травиате» Верди, а две оперы были полностью сняты из московского репертуара из-за сцен с распитием алкоголя. Были даже звонки по цензуре произведений А.С. Пушкина и Омар Хайяма. Была вырезана сцена из фильма Шолохова «Судьба человека» в эпизоде, в ко-тором советский солдат выпивает залпом стакан водки в качестве сим-волического жеста противостояния по отношению к немцам [White, 1996. P. 88-89]. В результате среди части населения СССР, особенно в среде пьющих граждан, прозвища «Лимонадный Джо» (намёк на ста-рый чехословацкий пародийный вестерн) и «минеральный секретарь» прочно закрепились за М.С. Горбачёвым.

М.С. Горбачев в своем выступлении на XXVII съезде партии отмечал:

Мы вступили в борьбу против традиции, которая зародилась и оформилась много веков назад. Улучшается ситуация в семье, уменьшился производственный травматизм, укрепился общест-венный порядок. Но все еще необходима постоянная и разнооб-разная работа, чтобы сломать устойчивые привычки, которые бы-ли установлены много лет назад 1.

Несомненно, подобные радикальные меры имели и положительные последствия, в частности, это касается результатов антиалкогольных сражений. Можно обратиться выборочно к цифрам и фактам, приве-дённым в журнале «Трезвость и культура»:

За один год активной борьбы с врагом, каким является пьянство, отмечалось значительное снижение смертности, сокращение по-терь рабочего времени из-за прогулов, основной причиной кото-рых является пьянство, и т. д. Численность населения увеличилась, средняя продолжительность жизни возросла до 69 лет [Борьба партии… 1986. С. 5].

С июня 1985 по июнь 1986 в СССР впервые за долгий срок более чем на сто тысяч уменьшилось количество смертей по причине сердечно-сосудистых заболеваний. Медики считают, что это — результат сокращения потребления винно-водочных изделий [Трез-вость и культура, 1987. № 3. С. 7]. Уже к концу 1985 года производство и потребление алкоголя снизилось на 25 — 35%. В течение всего 1986 г. оно продолжало снижаться. Это сразу же сказалось на общественном климате, оздоровив всю обстановку в стране: уменьшилось количество заболеваний, связанных с потреблением алкоголя, повысилась произ-водительность труда, снизились прогулы на производстве. Сам факт признания правительством угрожающего положения в стране от массового пьянства сказался очень резко на самосознании народа. Заметно улучшилось поведение людей в общественных местах. Почти

1 ГАНИСО Фонд 6232. Опись № 1.

Карпова

350

не наблюдалось компаний подвыпивших молодых людей, которых раньше приходилось обходить далеко стороной.

«В едином порыве»

После принятия алкогольного законодательства в мае 1985 года в центре и на местах проводится большая работа, в которой активное участие принимают трудовые коллективы, общественность. Более на-ступательной стала антиалкогольная пропаганда, особенно в печати, на радио и телевидении. В ряде регионов страны объявлены смотры работы учреждений здравоохранения, культуры, организаций Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР по антиалко-гольной пропаганде. Интересны практики преодоления экономиче-ских последствий антиалкогольной кампании. Так, Академик Ю.А. Ов-чинников, выступая на учредительной конференции Всесоюзного добровольческого общества борьбы за трезвость (ВДОБТ) в 1985 году, высоко оценил опыт работы по реализации антиалкогольных мер в Ульяновской области, где скрупулезно изучив запросы и интересы тру-дящихся, имеющиеся резервы, конкретно рассчитали и наметили, как и за счет чего восполнить выбывающие из денежного оборота в связи с сокращением продаж вино-водочных изделий 50 миллионов рублей. В этой ситуации основное внимание уделили децентрализованной за-купке для населения области товаров, пользующихся повышенным спросом, расширению строительства кооперативных гаражей и прода-же населению автомобилей за наличный расчет; выделению 50 тыся-чам садоводам-любителям новых садовых участков и их обустройству; улучшенной отделке квартир и оборудованию их мебелью по спецза-казу квартиросъемщиков [Корченов, 2003. С.3-11].

Постоянная и целенаправленная работа по борьбе с пьянством, укрепление трудовой дисциплины и порядка проводится на заводях и предприятиях. К примеру, на заводе «Знамя труда» (Саратов) были разработаны комплекс мер, направленные на борьбу с пьянством и прогулами и другими нарушениями, развернуто массовое движение: «В профсоюзной группе – ни одного нарушения трудовой дисциплины и общественного порядка!» На заводе стремились повысить личную ответственность руководителей за состояние трудовой и производст-венной дисциплины. Личный пример руководителей по внедрению трезвого образа жизни рассматривается как одно из главных условий успешной работы по борьбе с пьянством в трудовом коллективе. Еже-месячно на заводе проводился «День кадров», «День профилактики», одобрена инициатива передовых коллективов завода «За трезвый быт», оформлены стенды «Трезвость – норма жизни», налажены спец-выпуски газеты «Рабочая правда», где наглядно показывается вред и пагубность пьянства в социально-экономическом и нравственном ас-пектах. В наглядной агитации, как и ранее, активно использовался жанр плаката (Ил.5).


351

Ил. 5. В.И. Маер. Антиалкогольный плакат (без названия). Доступен по ад-ресу: http://www.plakaty.ru/posters).

Типичным примером «борьбы за трезвость» является текст летуче-

го листка 1, вывешиваемый на всеобщее обозрение на проходной завода:

В результате злоупотребления спиртными напитками и наруше-ния общественного порядка, токарь цеха № 8 тов. Алексеев Ю.А. лишил свою семью: 25 руб. за обслуживание в медвытрезвителе, 199 руб. вознаграждения по итогам работы за год, 45 руб. ежеме-сячной премии. Кроме того, бригада, в которой работает товарищ Алексеев лишена премиального вознаграждения по итогам соцсо-ревнования в сумме 80 руб. Цех лишен премиального вознаграж-дения в сумме 130 руб. Итого: 479 руб. Значимым событием в борьбе за трезвый образ жизни стало созда-

ние ВДОБТ 2. На учредительной Конференции, посвященной созданию ВДОБТ, отмечалось:

Наше общество создается в виду особой важности развития массо-вого антиалкогольного движения, распространения его на пред-приятиях, в организациях, учреждениях, во всех трудовых коллек-тивах [Корченов, 2003. С. 4].

1 ГАНИСО Фонд 6232. Опись № 1. С.43. 2 В России было создано одно из первых православных обществ трезвости – "Христи-анское общество трезвости и воздержания". Данное общество организовал в Курской губернии Петр Поляков в 1884 году. Поляков начал издавать первый в России трез-венный журнал "Трезвое Слово", который выходил в виде сборников. Кроме того П.Поляков издал целую серию (12 выпусков) противоалкогольных листков под общим названием "В защиту трезвости и света". [см.: Павлова Т., Цыганков В. «Я хотел гореть перед богом, как свеча...» // Доступно по адресу: http://www.rusk.ru/st.php]

Карпова

352

Основополагающая цель, как декларировалось названной Конфе-ренцией –

объединить в рядах всех истинных энтузиастов, всех сторонников полного искоренения употребления напитков; своей повседнев-ной целенаправленной борьбой за трезвость, разъяснительной ра-ботой поднять широкие массы на преодоление пьянства и алкого-лизма, повсеместное утверждение трезвого образа жизни 1.

Помимо названной декларированной цели активисты ВДОБТ вели активную антиалкогольную пропаганду, содействовали эффективному осуществлению административно-законодательных норм, участвуя в мероприятиях по привлечению к ответственности виновных в наруше-нии антиалкогольного законодательства. Наряду с «добровольными» активистами в ВДОБТ попадали и по «разнарядке», таким образом, ра-ботал проверенный со времен социализма метод «добровольного при-нуждения». Подобную практику можно было встретить на крупных предприятиях. Один из наших информантов, отмечает:

У нас на заводе дали разнарядку – по 5 человек из цеха должны вступить в Общество трезвости. Конечно мастера кого – молодежь! Тут не откажешься. Удостоверение выдали. Так мы по рейдам хо-дили. К каждому заводу прикреплена была своя территория – ну знаете – «поселок СЭПО», «поселок СЗЭМ». Мы по вечерам, вы-ходным, рейдом ходили, типа дружинников – выявляли пьяных - и в вытрезвитель, а то и по месту работы сообщали, мы, конечно, прикрывали мужиков, как могли... (м., 45 лет).

Антиалкогольная компания становиться приоритетным нап-равлением социальной политики государства. Не случайно, Моссовет по указанию директивных органов выделил Всесоюзному доброволь-ческому обществу борьбы за трезвость старинный особняк на улице Чехова, 18. Позже, Президент Международной организации обществ трезвости г-н Хельге Колстадт, неоднократно посещавший Советский Союз в период правления М. Горбачева, отметил, что

…ни в одной трезвеннической организации в мире нет такого рос-кошного, с двухсотлетней историей помещения с гобеленами, ар-хитектурой, венецианским стеклом [Афанасьев, 1997. C 117-118].

Это символическое пространство укрепляло авторитет, подчерки-вало очевидную правоту самого Общества, и государственной социаль-ной политики, направленной на всенародную борьбу за утверждения трезвого образа жизни, искоренения пьянства и алкоголизма. Подоб-ная борьба шла по всем направлениям, включая и научную деятель-ность: Академия наук СССР выступила одним из учредителей ВДОБТ.

1 ГАНИСО Фонд 6232. Опись № 1. С.12.


353

Практика выезда в рабочие коллективы, учебные учреждения с просветительскими целями, лекции, проводимые социологами, демо-графами, психологами, экономистами, правоведами, медиками, биоло-гами вновь входит в практику профессиональной деятельности отечест-венной науки. На педагогов, учителей школ, профтехучилищ, препода-вателей средних специальных и высших учебных заведений возлагалась особая ответственность за внедрение трезвости в сознание, жизнь под-растающих поколений.

Характерно, что активисты ВДОБТ понимали, что пьянство связано с проблемой свободного времени. Работа общества должна проводиться дифференцированно: по регионам страны, с учетом профессиональной ориентации людей, их служебного положения, характера отношений к алкогольным напиткам:

Ну, наша работа велась по многим направлениям. Во-первых, это люди непьющие, именно их мы старались привлечь в Общество, организовать и, как говорилось тогда – взять на себя борьбу за трезвый быт. Потом – умеренно пьющие. Таких больше всего и с ними труднее всего работать. Тут тебе и разъяснительная работа, и досуг интересный, и убеждение – все шло в ход. Дальше – быто-вые пьяницы. Тут уже более жесткие меры воздействия, семью привлекали на свою сторону, и штрафы, разные меры наказания. Были и алкоголики – это больные люди, их лечить надо, хотя и были неудачи. Но самое главное, на что мы ориентировали, да в других регионах – это антиалкогольная работа среди молодежи. А тут уж два вопроса: семья и окружение и проблема свободного времени (м., активист Саратовского ВДОБТ, 62 года).

С января 1986 года возобновляется издание журнала ВДОБТ под на-званием «Трезвость и культура» 1. Предполагалось, что данное издание станет

хорошим советником и наставником людей в организации здоро-вого быта, разумного и интересного досуга, внедрения безалко-гольной обрядности [Корченов, 2003. С. 5].

Ежемесячный общественно-политический и научно-популярный ил-люстрированный журнал был рассчитан на массового читателя.

Чтобы не было «Горько!»

С запуском широкомасштабной антиалкогольной кампании, про-стое употребление алкоголя могло стать причиной суровых администра-тивных воздействий. Были запрещены банкеты, а по стране прокатилась волна комсомольских «безалкогольных свадеб». Наш информант, ди-ректор одного из студенческих клубов вуза г. Саратова вспоминает, что

1 Аналогичный журнал уже выходил в СССР в 1928-1932 годах.

Карпова

354

приходила определенная «разнарядка» на проведение безалко-гольных свадеб, разрабатывался сценарий, привлекались к уча-стию студенческие творческие коллективы. Обязательно, каждая свадьба сопровождалась приглашением «почетного гостя»: комсо-мольского или профсоюзного лидера, представителя ректората, парткомов и других важных лиц (м., 62 года).

Автор, будучи активным участником студенческой художественной самодеятельности 1892-1987 годов был свидетелем формирования новой трезвеннической российской обрядности. Главные действующие лица свадебного обряда охотно шли на предложение администрации вуза:

У меня была «безалкогольная свадьба, одна из первых в нашем ву-зе. Это было и прикольно и выгодно. Во-первых за аренду практи-чески не платили – у нас было студенческое кафе, оплачивали пи-тание, развлекательная программа – дискотека, игры и забавы – все делал клуб. Торжество приобретало серьезный размах. Это же классно – не так, как у всех! (м., 43 года).

Те молодожены, которые придерживались традиционной формы проведения свадебных торжеств, сталкивались с дополнительными трудностями. Огромные очереди за спиртным, отпуск водки по талонам, высокая цена на спиртное «из-под полы». В некоторых регионах с 1986-1987 года была предпринята попытка упорядочить приобретение спирт-ной продукции в подготовке к торжествам. Так, в Саратове, подавая за-явление в ЗАГС, вам выдавали наряду с талоном на посещение «Салона Новобрачных», талон на продовольственный паек. На единственном продовольственном складе можно было получить ограниченное количе-ство водки, вин, шампанского. Причем от алкоголя вы могли бы отка-заться, но паек, в состав которого входили крупы, макароны, консервы с сомнительным сроком годности, вы должны были выкупить в обяза-тельном порядке. В любом случае, как отмечают информанты, подго-товка к юбилеям, свадьбам и другим торжествам начиналась заранее, спиртное запасали, брали в долг талоны у друзей и родственников, по-купали по спекулятивной цене.

Отказаться от привычных практик «пить за здоровье, так, чтобы было горько», было довольно сложно. Следуя жесткому запрету распи-тия алкогольных напитков в кафе и ресторанах, советские люди изобре-тали «подпольные» практики потребления спиртного. Существовала норма потребления спиртного в системе общественного питания во вре-мя торжеств, нарушение которой каралось штрафами, предъявляемыми столовым, ресторанам и кафе:

Сама администрация сказала – коньяк обычно пьют из завароч-ных чайников, мы их вам можем сами поставить, водку – в банки из-под березового сока, придется пить стаканами. Я хорошо пом-ню, как во время свадьбы официант подходил к нам: «налейте чайку шеф-повару (ж., 39 лет).


355

Распитие спиртных напитков из заварочных чайников становится обычной застольной практикой в случае торжеств в общественном месте:

Мы делали фестиваль фольклорный. Приехали казаки, разумеет-ся, со своей самогонкой. Чаепитие закончилось пьянкой. Конечно, директор наш понимал, что с чая не будешь так веселиться и те-рять четкость в речах, но на столе ничего не стояло, в общем, на это все закрывали глаза (ж., 38 лет)

Таким образом, даже при столь строгих мерах находилась возмож-ность «выпить за ….». Следуя многовековой традиции народ изобретал, применяя фантазию и смекалку, новые практики потребления алкоголя в обход на официальные запреты и ограничения. Это было похоже на игру, где всем были знакомы правила, но они сознательно нарушались. Эти маленькие хитрости транслировались, становились «тайным знани-ем» известным всем, превращались в смешные истории и анекдоты.

«Гора родила мышь»

Данная метафора принадлежит Ф.Г. Углову, и, на наш взгляд отра-жает ситуацию, возникшую в конце 1986 – 1987 годов. Постановление, выполнявшееся почти два года, уже с конца 1987 года стало нарушаться.

То там, то здесь, на местах и в центре пошли слухи о разрешении увеличения продажи алкоголя. Постепенно начала набирать силу новая волна алкоголизации.

Основные массы населения, которые первоначально относились благосклонно к противоалкогольной кампании, были разочарова-ны механизмом ее проведения и в конце они пили даже больше, и более крепкие напитки, чем ранее. Правительство, со своей сторо-ны, имело меньше прямого влияния на производство алкоголя в ранних 90-х, чем до начала противоалкогольной кампании, так как стало больше производится спиртного в частном секторе и неле-гальной экономике [White, 1996. P. 189].

В правлении ВДОБТ в административном порядке были введены лю-ди, не имевшие никакого отношения к трезвенническому движению [Уг-лов, 1991]. Все борцы-трезвенники были сознательно отстранены от работы в правлении, для них попытались закрыть все двери, любое их выступ-ление дружно объявляли экстремистским. В результате Общество трез-вости очень скоро превратилось в казённо-бюрократическую организацию. Не оправдал надежды и журнал «Трезвость и культура». В редколлегию, так же как и в правление Общества трезвости, были введены люди, не имеющие никаких заслуг и опыта в борьбе за здоровый образ жизни, про-паганду умеренных доз и «культурного» винопития. Ф. Углов отмечает:

Печать наша, радио, телевидение всё реже и реже стали выступать на антиалкогольные темы. Более того, основным лейтмотивом та-ких выступлений стало стремление средств массовой информации внушить всему населению нашей страны бесплодность и беспер-спективность серьёзной борьбы за трезвый образ жизни, ориенти-

Карпова

356

руя наш народ на якобы единственно перспективную форму борьбы с пьянством — это постоянное воспитание наших людей в духе «культурного» пития алкогольных напитков, несмотря на то, что они во всем мире признаны наркотиком, ядом [Углов, 1991].

Столь активно разворачивающаяся кампания, сопровождаемая це-лым рядом законодательных мер, системой жесткого контроля, пропа-гандой трезвого образа жизни начала отступать, и на арену приоритетных направлений как государственной политики в целом, так и социальной политики, в частности вышли иные проблемы, усугубляемые общим эко-номическим кризисом в стране. И к настоящему времени «всё возврати-лось на круги своя».

Стратегия антиалкогольной кампании, во-первых, была основана на узком и неадекватном понимании разрешения проблемы. Были исключены альтернативные взгляды и международный опыт из политики кампании. Любые крупные попытки внедрения здоро-вого образа жизни и обеспечения медицинской поддержки стано-вились все труднее и труднее в результате бюджетного дефицита (в том числе, созданного в ходе этой кампании) и кризиса, в кото-рый окунулись все социальные службы в результате экономиче-ских трудностей в начале 90-х [White, 1996. P. 188].

Принципы и сам ход событий антиалкогольной кампании М.С. Горба-чева свидетельствуют об уникальности данной программы, неоднознач-ности ее результатов, феномене, требующем тщательного анализа. Опыт многих стран, в том числе и России, показывает довольно низкую эф-фективность политики простого запрета в борьбе с пьянством. Как ука-зывает С. Уайт,

Провал антиалкогольной кампании был образцовым: он показал не только ограниченность политики, которая осуществляется без прямого участия граждан, но и более общую ограниченность по-литической системы, которая отрицает роль народа в управлении этой системой [White, 1996. P. 189].

Политика по проблемам алкоголя является неотъемлемой частью общей социальной политики государства. Парадоксы антиалкогольной политики и практик, которые возникают и мультиплицируются в повсе-дневной жизни как реакция на «государственные меры по преодоле-нию…» заключаются в том, что запреты и жесткие административные ограничения не способны изменить сложившуюся на протяжении мно-гих поколений традиционную систему ценностей и культуру общества. Алкогольная проблема – частная по отношению к социально-экономи-ческому развитию России. Попытка ее решения строится на объективном анализе причин и факторов распространения пьянства и алкоголизма и учете реальных условий жизни общества, в том числе отношение насе-ления к алкоголю. Поэтому работа по снижению уровня пьянства и алкоголизма не могла возыметь успех в отрыве от улучшения условий и качества жизни людей.


357


ВОБСА – Всесоюзное общество борьбы с алкоголизмом ВДОБТ – Всесоюзное добровольческое общество борьбы за трезвость ГАНИСО – Государственный архив новейшей истории Саратовской

области СЗ СССР – Собрание законов Союза советских социалистических респуб-

лик. В 1924-37 официальное издание СНК СССР, в котором публиковались декреты и постановления ЦИК СССР, Президиума ЦИК СССР.


Афанасьев А.Л. Трезвенное движение в России, Европе, США как дви-жение за самосохранение человечества (XIX В.-1914 г.) // Социологические исследования. 1997. № 9. С. 117 - 122.

Борьба партии за социалистический быт // Трезвость и культура, 1986. № 10. С. 5.

ВЦИОМ. Вспоминая антиалкогольную кампанию Горбачева. Пресс вы-пуск ВЦИОМ № 207. Москва, 13 мая 2005 г., Доступно по адресу: http://www.wciom.ru

Дашкова Т. Любовь и быт в кинофильмах 1930 - начала 1950-х гг. // История страны / История кино. М.: Знак. 2004. С. 218-234.

Корченов В. Двадцать лет позади: история и современность // Трез-вость и культура. 2003. № 12. С.4-11.

Культура и быт 1931. № 27; 1930. № 1; 1930. № 6. Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов: «Борьба с пережитка-

ми прошлого» // Советское общество: возникновение, развитие, историче-ский финал. Т. 1. М. 1997.

Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. Спб: «Дмитрий Буланин». 2006.

Похлебкин В.В. История водки. М.: Интер-версо-91. 1991. Протько Т.П. В борьбе за трезвость: Страницы истории. Минск: Наука

и техника. 1988. Систематическое собрание законов РСФСР, указов Президиума ВС

РСФСР. Т. 9. М., 1968. С.279-281. Советская социальная политика 1920-1930-х годов: идеология и повсе-

дневность. М.: ООО «Вариант», ЦСПГИ. 2007. Согрин В. М.Горбачев: личность и история // Общественные науки и

современность. 1992. № 3. Такала И.Р. «Веселие Руси»: История алкогольной проблемы в России.

Спб: Журнал «Нева». 2005. Трезвость и культура 1986 № 10; 1987, № 3. Углов Ф.Г. Ломехузы. Доступно по адресу: http://www.uglov.tvereza.

info/knihi/l/3.html Усманова А. Повторение и различие, или «Еще раз про любовь» в со-

ветском и постсоветском кинематографе» // Новое литературное обозрение. 2005. № 6. С. 40-68.

Фёдоров В.А. Трезвенное движение // Советская историческая энцик-лопедия. М. 1973. Т. 14.

White S. Russia goes dry. Alcohol, state and society / Cambridge university press. 1996.

358

Советская женщина за рулем: государственная политика и культурные коды гендерного равенства ________________________________ Ростислав Кононенко

Введение

ультурные коды и социальные правила использования авто-мобиля формируются в конкретном культурно-историческом контексте, отражая приоритеты национальной идеологии и

потребительской культуры. Социальная история автомобиля может быть ярко охарактеризована сквозь призму гендерных различий. Исто-рия советского автомобиля отражает гендерную политику советского го-сударства, так сказать «идеологию в вещах». Но нас интересует не столь-ко сам автомобиль, сколько социальные правила его использования, культурные коды, а также те дискурсы, которые создавались на протя-жении советской истории по поводу женщины за рулем частного, обще-ственного и производственного транспорта. Галерея образов женщин за рулем составлена произведениями живописи и плаката, научными пуб-ликациями и публицистикой, ранней и поздней советской рекламой. В этой работе будет рассмотрен такой аспект советской гендерной полити-ки, как «женщина за рулем автотранспорта». Мы обсудим некоторые пе-риоды в советской истории и соответствующие гендерные контракты в аспекте женского участия в экономическом развитии, техническом про-грессе, в том числе освоении автомобилизма. Тем самым мы постараем-ся выявить и описать противоречия советских культурных кодов модер-низации гендерных отношений.

К

Советская женщина за рулем

359

Женщина за рулем как символ прогресса

Автомобиль в истории общества выступает символом прогресса и освобождения человечества от неподвижности, невежества и отсталости. Модернизация – процесс, охватывающий все сферы жизни общества: экономику, культуру, политику, повседневную жизнь людей. Автомо-биль, как и другие механизмы, способствующие быстрому росту произ-водства и делающие более комфортными быт и свободное время чело-века, выступает важной частью эпохи современности. Одновременно, автомобиль является предметом потребления, объектом приложения сил различных профессиональных групп, фактором риска, знаком дос-тижения или упадка.

Символическая связка «женщина и автомобиль» как символ про-гресса и новых социальных реалий, присутствует в рекламных плакатах 1920х годов. Но вначале женский образ в этих плакатах мало отличался от традиционной «рекламной женщины», легкомысленной и кокетли-вой, и атрибуты автомобилизма присутствовали там как бы случайно. И все же, некоторые образцы рекламного искусства, например, плакаты художницы Тамары де Лемпицки, содержат такие элементы образности, которые символизируют

новое качество жизни современной женщины и в первую очередь – ее свободу не только в передвижении, но и в принятии решений о направлении этого движения [Савельева, 2003].

Организаторы автопробегов 1920-х–30-х годов стремились пока-зать, что в отличие от буржуазных стран, где автомобиль был доступен только высшему классу, в Советской России он использовался исключи-тельно в прагматических целях и должен был стать доступным многим, согласно известному лозунгу «Автомобиль – не роскошь, а средство пе-редвижения». Автопробеги, в том числе, с участием женщин использо-вались для демонстрации силы и достижений политического строя [Пе-ревалов, 2006]. Так, летом-осенью 1936 года 27 женщин-водителей в сопровождении большой бригады технического персонала и корреспон-дентов осуществили большой 45-дневный автопробег по маршруту Мо-сква – Челябинск – Петропавловск – Малые Кара-Кумы – Сталинград – Киев – Минск – Москва. Тогда же был организован еще один женский пробег по маршруту Чита – Москва (11000 км). В этом пробеге, длив-шемся 52 дня, участвовали 20 женщин – жен начсостава Забайкальского военного округа [Женщины, мужайтесь…1999]. Участие женщин в авто-пробегах, с одной стороны, подчеркивало идеологию равенства полов, а с другой, – утверждало новые социальные иерархии. Ведь среди жен-щин тоже существовала своя властная вертикаль.

Партия – наш рулевой: советские женщины за баранкой и штурвалом

В 1930-е годы много внимания прессы и общественности в Советском Союзе уделяется вовлечению женщин в работу, в том числе, и «за руль».

Кононенко

360

Советский плакат с женщиной на тракторах и младенцами в яслях призы-вал: «Работница и крестьянка! Борись с пережитками прошлого, строй новый социалистический быт!» В этот период в СССР проводилась поли-тика по мобилизации женщин на строительство социализма. Образ жен-щин, отказывающихся от прежних стереотипов, желающих «догнать мужчин», овладевающих новыми знаниями, техникой, профессиями, – характерен для культуры второй половины 30-х годов (см. напр. плакат О. Дейнеко «Женщина, на паровоз!», 1939). В журналах появляются мате-риалы, связанные с вопросами обороны (ожидание войны, конфликты на границах). В таких условиях было важно сформировать энтузиазм участ-ниц соцсоревнований, побудить их стремление догнать мужчин в работе и военной подготовке (фильм И. Пырьева «Трактористы», 1939). Визуаль-ные средства передают знаки модернизации женщин, ранее считавшихся отсталым элементом общества. Фотографии девушки в процессе обуче-ния, на фоне каких-либо лабораторных приборов пропагандировали об-раз новой женщины, будучи инструментом культурной политики государ-ства, направленной на рост городов и промышленности в стране. Строи-лись фабрики, заводы, – женщину нужно было обучать дисциплине, рабо-те, в том числе и управлению механизмами, чтобы сделать из нее ресурс для индустриализации, она должна уметь работать и мыслить в соответст-вии с идеалами партии [Дашкова, 1999]. Появляются фотографии тракто-ристок, бурильщиц, бетонщиц, а также женщин-военных.

Но не стоит забывать и о гендерном контракте –

правилах взаимодействия, права и обязанности, определяющие разделение труда по признаку пола в сферах производства и вос-производства и взаимно ответственные отношения между жен-щинами и мужчинами, в т.ч. принадлежащими к разным поколе-ниям [См.: Темкина, Роткирх, 2002].

Гендерный контракт «работающая мать» доминировал на протя-жении всей советской истории, поддерживаясь государственной поли-тикой и официальной идеологией. Поэтому женщины, получая «муж-скую» работу, – а именно с мужскими видами занятости традиционно ассоциировались физические нагрузки или управление механизмами, – были не просто работницами, а женами и матерями, о чем красноречиво свидетельствует стихотворение С. Михалкова 1936 года:

…А в-четвертых, наша мама Отправляется в полет, Потому что наша мама Называется пилот.

С лесенки ответил Вова: - Мама - летчик? Что ж такого! Вот у Коли, например, Мама - милиционер. А у Толи и у Веры Обе мамы - инженеры.

А у Левы мама - повар. Мама - летчик? Что ж такого!

- Всех важней, -сказала Ната,- Мама вагоновожатый, Потому что до Зацепы Водит мама два прицепа.

…Мамы разные нужны. Мамы всякие важны.


361

Гендерный порядок отзывался и в том, как семантически выстраи-вался образ работающей женщины, которая нередко изображалась в паре с мужчиной. Такие скульптурные композиции, картины, фотографии, ки-носюжеты кодировали равные силу, мужество, порыв [Дашкова, 1999]. Но при этом, если женщина в советских журналах и занимается мужским де-лом, то нередко перенимает опыт у мужчины как у старшего и более ква-лифицированного. Например, в 30-е годы часто изображается ситуация

обучения женщины мужчиной (и никогда — наоборот!) работе на станке, тракторе, объяснение приемов стрельбы, прыжков с пара-шютом. Понятно, что в такой ситуации в «сильной позиции» ока-зывается мужчина: более опытный, умный, взрослый. Поэтому на снимках процесса обучения чаще всего присутствуют мужчина и девушка (девушки): ситуация подразумевает «вертикальную» пе-редачу опыта, в отличие от «горизонтального» сотрудничества между мужчиной и женщиной [Дашкова, 1999]. Вместе с тем, хорошо известны самостоятельные образы женщин,

преуспевающих в труде, в том числе, требующем навыков управления механическими средствами: вспомним пример украинской тракторист-ки Прасковьи Ангелиной (Ил. 1).

Ил. 1. Прасковья Ангелина организовала в 1933 году женскую тракторную брига-ду, дважды награждена званием Героя Социалистического Труда, а также член-ским билетом компартии и мандатом депутата Верховного Совета СССР.

Позже власти опять использовали имидж Ангелиной, чтобы мо-

билизовать женщин на работу, на замену мужчин, ушедших на войну. В 1942 года П.Ангелина и М. Мухортова, работавшие во время войны в Ка-захстане, обратились к советским женщинам с горячим призывом осво-ить профессии трактористов, комбайнеров, машинистов. Вообще, в годы

Кононенко

362

войны количество женщин, занятых в народном хозяйстве, резко увели-чилось (Табл. 1). Как видим, здесь «шофер автомобиля», будь то води-тель легкового автомобиля, или автобуса – это рабочая профессия, на-ряду со слесарями, сварщиками и токарями по металлу.

Таблица 1. Участие женщин в мужских видах занятости (данные в процен-тах к общему числу занятых в профессии) [Мурманцева, 1974]

Основные профессии квалифици-рованных рабочих

На начало 1941 г.

В конце 1942 г.

Среди машинистов паровых машин 6,0 33,0 Среди машинистов компрессоров 27,0 44,0 Среди токарей по металлу 16,0 33,0 Среди сварщиков металла 17,0 31,0 Среди слесарей 3,9 12,0 Среди кузнецов и штамповщиков 11,0 50,0 Среди электромонтеров электро-подстанций

32,0 50,0

Среди шоферов автомобилей 3,5 19,0 По свидетельству советских исследователей, доля женского труда во

время Великой Отечественной войны возросла и среди работников транспорта, особенно железнодорожного, который играл в войне ре-шающую роль:

По всей системе Наркомата путей сообщения с начала войны и по сентябрь 1944 г. было принято 1800 тыс. новых рабочих, среди ко-торых женщины составляли 61,3%. Столь большое обновление со-става работников транспорта было проведено главным образом за счет прихода на транспорт женщин-домохозяек и девушек [Мур-манцева, 1974].

Пресса транслировала заявления советских девушек, которые хоте-ли овладевать мужскими профессиями, занять место ушедших на фронт мужчин, эти патриотические воззвания написаны на военизированном языке:

Пусть наши воины спокойно идут на фронт. В тылу их заменит армия женщин и девушек, которые возьмут в руки инструмент, станут за станок, сядут за руль автомобиля. Мы уверены, что все женщины и девушки столицы немедленно возьмутся за овладение мужскими профессиями [Там же].

Во время войны женщины работали и в милиции, и в ГАИ. Не толь-ко в тылу, но на фронте советские женщины садились за руль или за штурвал. Хорошо известны женские эскадрильи, женщины служили шоферами, но уникальной является история советской женщины-танкиста: Мария Октябрьская, 1902 г.р., после гибели ее мужа, обрати-


363

лась в военкомат с просьбой отправить ее на фронт. И хотя она умела водить автомобиль, стрелять, метать гранату, оказывать медицинскую помощь, несколько раз ей отказывали. Тогда Октябрьская, продав все свои вещи, внесла в банк все свои личные сбережения, 50 тыс. рублей… на строительство танка:

Танк прошу назвать «Боевая подруга» и направить меня на фронт в качестве водителя этого танка. Имею специальность шофера, от-лично владею пулеметом, являюсь «ворошиловским стрелком», пи-сала Октябрьская в своем письме Сталину [Лебедев, 2003].

Просьба была удовлетворена: Мария Васильевна научилась вождению танка, получила свидетельство механика-водителя и в звании сержанта воевала на танке «Боевая подруга», построенном на одном из сибирских за-водов. В 1944 году она умерла в госпитале в результате боевого ранения.

После войны, несмотря на восполнение в народном хозяйстве муж-ской рабочей силы, женские руки были по-прежнему востребованы. Число занятых в промышленности и на транспорте женщин от десяти-летия к десятилетию постоянно росло. К 1970-м годам

значительно выросла численность женщин в массовых квалифи-цированных профессиях. … Повысилось число женщин-водите-лей городского транспорта. В 1970 г. они составляли 38 тыс., таким образом, более половины всех водителей трамваев, поездов метро, троллейбусов были женщинами, в то время как в 1926 году их бы-ло чуть больше 300, а на их долю приходилось 3% всех водителей [Груздева, Чертихина, 1983].

Социологические опросы 1970-х годов свидетельствовали, что жен-щины, занятые квалифицированным трудом, в том числе, водители го-родского транспорта, намного больше, чем кондуктора, были удовлетво-рены своей работой. Очевидно, их устраивала более высокая оплата труда, престиж сложной и важной работы, которая требовала длитель-ной и серьезной подготовки.

Автомобиль как предмет потребления: советская женщина за рулем личного транспорта

До начала 1940-х годов число автовладельцев на весь СССР исчис-лялось сотнями, а с началом войны почти все автомобили, как и мото-циклы, были изъяты. Послевоенную советскую экономику отличал «от-рыв поля производителей предметов потребления от поля потреби-телей» [Гурова, 2004]. Этот разрыв был характерен как для предметов ширпотреба, так и техники, тем более это касалось личного автотранс-порта. Количество и качество произведенных товаров не отвечало спро-су, потребностям и пристрастиям людей. Понятие дефицита – культур-ного императива советской эпохи – в полной мере можно распрост-ранить и на потребление автомобилей, которые были редки и малодос-тупны, вплоть до 1970-х годов.

Кононенко

364

Так, в жизни довоенного СССР ГАЗ-М1 «эмка» был не просто легко-вым автомобилем. Автомобили в те времена приобрести в личное поль-зование было практически невозможно, их выдавали

по личному распоряжению Сталина, и они служили как бы мате-риальным дополнением к правительственным наградам: орден на грудь – для почета и души, квартира и машина – для того же по-чета и тела. И потому автомобиль с весьма скромными даже по тем временам характеристиками, не имевший даже отопителя в сало-не, не говоря уже о радио, – был значительно намного большим, чем просто средством передвижения [Перевалов, 2006].

А роскошный по тем временам ЗиС-101 – присутствовал еще в спи-сках выигрышей в лотерею. Иными словами, автомобиль рассматривал-ся как приз, редкая награда. В такой ситуации появление женщины в роли владелицы недоступного, дорогого и весьма высокостатусного объ-екта было жестом. Образ молодой женщины за рулем кабриолета был использован советским художником Ю. Пименовым, который в своих картинах стремился передать новые ритмы города, новые выражения на лицах людей, новые виды деятельности и пластику движений, показы-вая некий общий сдвиг эпохи «в ключе неповторимого бурного, прони-занного ожиданием «неслыханных перемен» времени» [Чайковская, 2003]. Одна из самых его известных картин, созданных в 1937 году, на-зывается «Новая Москва» (Ил. 2).

Ил. 2. Ю. Пименов «Новая Москва», 1937 год

Пименовская героиня изображена как будто бы в качестве актрисы,

исполняющей нужную роль, «то есть в костюме, гриме и вписанной в те-атральный интерьер (декорацию)» [Дашкова, 1999]. Это роль «новой женщины» – москвички, образованной, обеспеченной, благополучной, технически продвинутой, самостоятельной – все это должно было ука-


365

зывать на высокий уровень жизни, урбанизацию, равноправие полов и другие «великие достижения» советского государства. Отметим, что картина, написанная в 1937 году, сегодня воспринимается со странным чувством: контраст светлого образа девушки за рулем и черных эмок, известных как «воронки», увозящие десятки и сотни людей в неизвест-ность – на расстрел, в лагеря, в тюрьму… Символизм романтического образа, созданного Пименовым, отзывается и в других работах 1930-х годов на тему «женщина за рулем автомобиля».

Такой образ, как на снимке Э. Евзерихина, символизировал двойное желание мужчины – обладать одновременно красавцем-автомобилем и очаровательной женщиной (Ил. 3).

Ил. 3. Гараж «Москва». Фотография Э. Евзерихина, 1930-е годы. Эта фотография либо указывает на совершенно особый социальный

статус девушки, либо является рекламным ходом, популярным и поны-не. А в 30-е годы идея посадить за руль одного из первых советских авто женщину, скорее всего, выглядела совершенно авангардистской. Очаро-вательная и кокетливая девушка с ямочками на щеках, в дорогой черно-бурке, вряд ли изображает шофера. Если же она владелица автомобиля, то это указывает на колоссальное классовое неравенство в стране «рав-ных», ведь она совершенно не похожа на скромную труженицу-пролетарку или служащую. И получается, что женщина и машина на фотографии объединяются в один прекрасный и желанный образ-мечту [Васильева, 2004]. А символизирует этот образ модернизацию, благо-состояние, прогресс и гендерное равенство. Как видим, женщина одно-временно рекламирует автомобиль как предмет потребления и совет-ский строй как основу гражданской идентичности.

Вместе с тем, здесь налицо и проявление особенностей советской гендерной системы: социальное неравенство среди женщин выражается в неравенстве практик потребления и отношений собственности. Одни женщины водят колхозный трактор, другие – личный кабриолет.

Кононенко

366

Несколько иной смысл закладывает режиссер К. Юдин в образ «жен-щины за рулем» в его известном фильме «Сердца четырех» (1941). Впро-чем, и этот тип репрезентации укладывается в образную систему советской гендерной системы, где женщина, хотя и эмансипированная и имеющая равные с мужчиной права, должна все-таки знать свое более зависимое, уче-ническое и вторичное место. Здесь Галина Мурашова (В. Серова) обладает навыками управления машиной и вызывает этим у всех приятное удивление, однако, она подвергается насмешке за слабые навыки вождения (Ил. 4).

Ил. 4. Кадр из к/ф «Сердца четырех»

Если внимательно посмотреть на этот кадр из фильма, то станет

очевидно, какое в нем заложено сообщение: мужчина смотрит на женщину с недоумением, осторожностью, иронией, а женщина пока-зана как самодовольная и самоуверенная. Вскоре по сюжету все ста-новится на свои места: Мурашова выбирает неправильный брод через водоем, и машина глохнет, далее за руль садится офицер, и спасает положение.

Дефицит в системе потребления автомобилей продолжался и в 1950-е годы, когда собственным (или казенным, предоставленным в личное пользование) автотранспортом могли пользоваться только ста-тусные фигуры – известные личности, руководители высокого ранга. После войны около 50 тысяч легковых автомобилей попало в страну в качестве трофеев, лишь некоторые из них оказались в частных руках. И хотя на рубеже 40-х – 50-х годов началось массовое производство авто-мобилей «Москвич-400», «Победа» и ЗиМ, на «Москвичи» и «Победы» вскоре образовалась очередь, а ЗиМы никто не покупал из-за высокой стоимости. Сроки ожидания в очереди были от четырех лет на «Моск-вич» и до семи лет на «Волгу» [История продаж авто в СССР, 2005]. Уже тогда марки автомобилей различались по статусам, что отражено в сти-хотворении С. Михалкова «Смена» (1951):


367

В ЗИЛе-110, в машине зеленой, Рядом с водителем — Старый ученый. В «Чайке» — Седой генерал-лейтенант, Рядом с шофером его адъютант

В бежевой «Волге» — Шахтер из Донбасса, Знатный забойщик высокого класса. В серой «Победе» — Известный скрипач, И в «Москвиче» — врач.

Поэтому на плакате 1952 года «С каждым днем все радостнее жить»

(Ил. 5), очевидно, изображена не рядовая женщина, а некто в ранге предсе-дателя колхоза – на это указывают хозяйская поза и статусный жест (опер-шись о машину, она обозревает колосящееся поле, закрывшись рукой от солнца), на груди – звезда Героя, за спиной, в прошлом – уже осуществлен-ный план ГОЭЛРО всей страны, а взгляд устремлен в светлое будущее.

Ил. 5. Плакат «С каждым днем все радостнее жить», 1952 год.

В конце 50-х - начале 60-х годов прекратилось производство ЗиМов,

место «Победы» заняла «Волга» и появился «Запорожец-965». В 1966 году в СССР выпускалось всего около 150 тысяч легковых автомобилей в год [Фирменному автосервису – 30 лет, 1999].

Изучая исторический контекст развития автомобилизма в СССР, мы провели несколько интервью с водителями той эпохи. Одна из наших собеседниц в 1959 году получила права. Но это было не по ее собствен-ному целеустремлению: «в пединституте на третьем курсе, объявили всеобщую политехнизацию – и еще на других научных прибавили тех-нические дисциплины. Мы стали слушать сопромат и вождение авто-мобиля». В это время отмечается новый виток социальной политики госу-дарства, направленной на техническое образование граждан. Но права, которые получали в то время студенты, редко использовались потом:

Кононенко

368

Ну, я ими не пользовалась, потому что в то время непросто было иметь машину <…> несмотря на то, что отец мужа был заслужен-ный артист республики, ни у кого не было машины. А много знакомых однокурсников у Вас, кто сейчас ездит, или ез-дил раньше? Нет, раньше таких случаев не было. Очень редко, кто (ж., 1935 г.р.).

Доводилось ездить только тем, кому приходилось водить служеб-ный транспорт. Муж нашей собеседницы работал начальником геологи-ческой разведывательной партии на Урале и у него в подчинении были водители и машины, она рассказывает:

Он водил все виды машин, какие только были в партии. И мотоцик-лы, и машины… конечно, там были всякие казусы, когда мы ездили партия к партии в гости, то муж там… они же любили выпить, и на обратном пути я всегда везла этот какой-то там фургон.

Уровень жизни и экономического развития, производственного роста был таков, что машина была, по-прежнему, большой редкостью, несмотря на популярный слоган «автомобиль – не роскошь…». Автомо-били в подавляющем большинстве были в пользовании у мужчин. Вспомним фильм «Берегись автомобиля» (реж. Э. Рязанов, 1967), где у героя Евгения Миронова была «машина на имя жены»: даже если ма-шина находилась в собственности женщины, то ее истинным хозяином и водителем был чаще всего мужчина.

Образ автомобиля как движителя модернизации, вестернизации и личного благосостояния к 1960-м годам объединил экономические и по-литические устремления советского правительства обеспечить каждого гражданина доступным автомобилем европейского качества и устремле-ния советских людей в растущем обществе массового потребления. Подоб-но успехам футболистов на международных играх, автомобили способны повлиять на статус страны-производителя. Тем самым можно говорить о национальной политике и идеологии автопрома. Имидж «Запада», с его более развитым уровнем технологий и услуг, в том числе бытового назна-чения, отразился в совместном проекте ВАЗа и Фиата, призванном моти-вировать советских людей «догнать и перегнать», тем самым подтверждая превосходство коммунистического режима [Nettleton, 2006]. А журнал «Со-ветское фото», публикуя в 1976 году фотографию красавицы, работающей на ВАЗе, рекламирует доступность и желанность автомобиля. Подпись к фотографии несет смысл личного участия девушки в таком, казалось бы, мужском деле, как сборка больших механизмов (Ил. 6).

Дефицит автотранспорта существовал и после 70-х годов, даже когда при Брежневе началось массовое производства «народного автомобиля» и продажа автомобилей, начиная с 70-го года, стала возрастать. Вступили в строй ВАЗ и Ижевский завод, реконструировались заводы в Москве и Запорожье. В то же время в связи с повышением уровня жизни рез-ко возросло и число желающих стать автовладельцами. На приобре-тение автомобиля была большая очередь, в которую записывались за десять лет вперед. В этой ситуации подавляющее большинство авто стали


369

Ил. 6. «Я собираю Жигули». Фото Н. Казакова // Советское Фото, № 07, 1976 // Доступно по адресу: http://www.sov-photo.livejournal.com/tag/1976-07

продавать через производственные и прочие предприятия, которые рас-пределяли автомобили между своими сотрудниками. Распределение это шло весьма неравномерно. Если на оборонный завод поступали десятки автомобилей в год, то в какое-нибудь второстепенное НИИ – один авто-мобиль в несколько лет. Многие работающие люди и пенсионеры вооб-ще не могли легально купить новое авто [История продаж авто в СССР].

В руководстве для автолюбителей конца 1970-х об автомобиле гово-рится как о давней, наконец-то реализовавшейся мечте. В предисловии к книге автор пишет, что «автолюбителем может быть только оптимист и решительный человек» [Вайсман, Беккеров, Ягунов, 1978. С.3]. Шутки ради можно отметить, что владельцу советской машины, действительно, необходимо было держаться оптимизма и проявлять решительные уси-лия по ремонту своего транспортного средства. Если же говорить серь-езно, то хотя в те годы массовый выпуск автомобилей уже был налажен, их число все же было невелико, и автолюбители – в основном из числа мужчин – воспринимались как особое «племя», потенциально опасное для окружающих.

А вот в фильме «Москва слезам не верит» (реж. В. Меньшов, 1979) символическая связь «женщина-автомобиль» используется уже по-дру-гому: здесь главная героиня ездит на собственном автомобиле «Жигу-ли», что подчеркивает ее успешность. У нее и хорошая квартира, и высокая должность, и личная машина. А ведь тогда не у каждого мужчины был в личном пользовании автомобиль. И в других, более ранних советских фильмах имидж успешной, независимой женщины подкреплялся нали-чием личной машины, правда, зачастую подчеркивались гендерные различия в статусах владельцев соответствующих автомобилей. Напри-мер, девушки из картины «Три плюс два» (реж. Г. Оганесян, 1963) прие-

Кононенко

370

хали отдыхать на берег моря на своем новеньком «Запорожце», а моло-дые мужчины там разъезжают на «Волге».

На рекламный, идеализированный характер этих образов указыва-ют данные статистики: доля женщин – владельцев автомобилей в круп-ном советском городе конца 1970-х годов составляла 2,5% (для сравне-ния – сегодня их число выросло до 22,5%) [Ваксман, Додров, 2006]. Отметим, что со второй половины 80-х и до распада СССР новых авто-мобилей в свободной продаже снова не было из-за резко усилившейся инфляции [История продаж авто в СССР].

Заключение: гендерный миф о свободе передвижения

Если посмотреть на то, кому давались в пользование автомобили, и как проводилась пропаганда автомобилизма в стране, в этом можно увидеть элементы государственной гендерной политики, которая влияла на отношения между простыми людьми. Советская гендерная система, с одной стороны, поощряла женщин на работу и образование, предостав-ляя возможность получать профессию, самостоятельно работать и зара-батывать на жизнь. В поздний советский период Советский Союз вышел на одно из первых мест в мире по занятости женщин. Эмансипация женщин происходила в направлении гендерной десегрегации сферы за-нятости в условиях нехватки мужской рабочей силы. Но с другой сторо-ны женское участие в экономическом развитии, техническом прогрессе, в том числе и освоении автомобилизма выступало частью советского гендерного контракта, который предусматривал эмансипацию женщин, их высокую степень участия в экономике, одновременно с женственно-стью и материнством.

Женщина-эмансипе – это был не единственный образ женщины, пропагандировавшийся в советское время. СМИ представляют противо-положные образы женщин: индустриальный и романтический. Совет-ская власть пропагандировала женственность и материнство, программи-руя общество на гендерную дискриминацию, на соблюдение основного советского гендерного контракта «работающая мать».

Символический смысл образа женщины за рулем транспортного средства, с одной стороны, подчеркивал эмансипацию и технический про-гресс, улучшение жизненного уровня, а с другой стороны, указывал на вторичность ее значимости. На то, что женщина вторична в мире водите-лей, указывал образ женщины как менее опытной, допускающей казусы, ошибки, как смешного водителя. На пропагандистских изображениях сталинского времени и в позднесоветской рекламе машин на экспорт воз-никает изящно-романтичный образ женщины-шофера. Имеет смысл го-ворить о двойственности образа «женщины за рулем»: во-первых, трудя-щаяся на производстве, в сельском хозяйстве, на фронте и в тылу, проявляющая силу, умение, сноровку, во-вторых, образ романтичный, женственный, но в то же время, но в чем-то чужеродный, забавный… В этом проявляются противоречия гендерной системы советского периода.

Женщина за рулем в советское время была чем-то из ряда вон вы-ходящим, особенным, не-повседневным, часто такая женщина была


371

предметом восхищения и удивления, но иногда и насмешек. Социальная история автомобиля, таким образом, выступая неотъемлемым элемен-том национальной политики и идеологии, обладает яркими гендерными характеристиками. Сегодня, в условиях рыночной экономики и коммер-циализации, у женщин появилась большая свобода в выборе образа жизни, но старые гендерные стереотипы еще не совсем изжили себя, а новые подчеркиваются в рекламе. В постсоветский период среди води-телей легкового транспорта появилось больше женщин, чем ранее, но при этом стереотип о несовместимости женщины и автомобиля даже усилился в СМИ, массовой культуре и обыденном сознании.


Вайсман Я.М., Беккеров Г.И., Ягунов Ю.Н. Мой автомобиль «Жигули». М.: Транспорт, 1978.

Ваксман С.А., Додров А.С. Параметры использования легкового инди-видуального транспорта в крупном городе // Проблемы развития транс-портных систем городов и зон их влияния. Материалы XII международной (пятнадцатой екатеринбургской) научно-практической конференции Под ред. С.А. Ваксмана. – Екатеринбург, Уральский государственный экономи-ческий университет, 2006.

Васильева Ж. Мечта длиною в век. В фотогалерее "им. братьев Люмьер" // Портал «Культура» №9 (7417) 4 - 10 марта 2004 // Доступно по адресу: http://www.kulturaportal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=508&rubric_id=205

Груздева Е. Б., Чертихина Э. С. Труд и быт советских женщин. М.: Политиз-дат, 1983 // Доступно по адресу: http://www.a-z.ru/women/texts/chertihinar-1.htm

Гурова О. Продолжительность жизни вещей в советском обществе: замет-ки по социологии нижнего белья // Неприкосновенный запас. № 34 (2/2004).

Дашкова Т. Визуальная репрезентация женского тела в советской мас-совой культуре 30-х годов // Логос. 1999. № 11/12. http://www.ruthenia.ru/ logos/number/1999_11_12/10.htm

Женщины, мужайтесь! // Зеркало недели. № 4. 1999 // http://www. zer-kalo -nedeli.com/nn/show/225/20365/

История продаж авто в СССР // Сто тысяч дорог позади http://road-crimea.narod.ru/2005/old_sale.htm

Лебедев Б. Боевая подруга. На собственном танке Мария мстила фаши-стам за гибель мужа //Советская Россия. № 102 (12445), 13 сентября 2003 г.

Мурманцева В. С. Советские женщины в Великой Отечественной вой-не. М.: Мысль, 1974. http://www.a-z.ru/women/texts/murman1r-1.htm

Перевалов В. В. История С.С.С.Р и России в автомобилях, 2006 // Доступно по адресу: http://zhurnal.lib.ru/p/perewalow_w_w/istorijasssrirossiiwawtomobiljah. shtml

Савельева О. О. "Бывают странные сближенья..." // Человек № 3, 2003. Судьба российского автопрома // Российская газета // Доступно по ад-

ресу: http://www.rg. ru/sujet/1944.html Темкина А., Роткирх А. Советские гендерные контракты и их транс-

формация в современной России //Социологические исследования. № 11. 2002. С. 4-15.

Фирменному автосервису — 30 лет: о делах и людях АвтоВАЗтехобслу-живания // Волжский автостроитель. 1999. 23 сент. № 177. С. 1-4.

Чайковская В. Мечты о рае // Литературная газета. Вып. № 46. 2—3. 2003. Nettleton N. Driving towards communist consumerism. AvtoVAZ // Cahiers

du monde russe, 47/1-2 - Repenser le Dégel, 2006.

372

Информация об авторах ________________________________

Антонова Мария Владимировна – аспирантка Санкт-Петербург-

ского государственного университета экономики и финансов. Бартон Крис – PhD, профессор факультета истории, университет

Летбридж, Альберта, Канада. Гончаров Георгий Александрович – доктор исторических наук,

профессор, заведующий кафедрой новейшей истории России Челябин-ского государственного университета.

Жидкова Елена Михайловна – научный сотрудник, Самарский центр гендерных исследований.

Запорожец Оксана Николаевна, кандидат социологических на-ук, доцент кафедры Социологии и политологии Самарского государст-венного университета, сотрудник исследовательской группы «Свобод-ное мнение».

Карпенко Ирина Александровна – старший научный сотрудник Государственного музея истории в Санкт-Петербурге, аспирант кафед-ры истории России и зарубежных стран Санкт-Петербургского госу-дарственного университета экономики и финансов.

Карпова Галина Геннадьевна – кандидат социологических наук, доцент, докторант кафедры социальной антропологии и социальной работы, Саратовский государственный технический университет, на-учный сотрудник Центра социальной политики и гендерных иссле-дований.

Кононенко Ростислав Вадимович – сотрудник Центра социаль-ной политики и гендерных исследований, аспирант Государственного университета – Высшей школы экономики.

Информация об авторах

373

Кринко Евгений Федорович – доктор исторических наук, веду-щий научный сотрудник Южного научного центра Российской акаде-мии наук.

Крупец Яна Николаевна – кандидат социологических наук, стар-ший преподаватель кафедры методологии социологических и марке-тинговых исследований Самарского государственного университета, сотрудник исследовательской группы «Свободное мнение».

Лебина Наталия Борисовна – доктор исторических наук, про-фессор кафедры истории России и зарубежных стран Санкт-Петербург-ского государственного университета экономики и финансов.

Лившиц Энн – PhD, профессор факультета истории, Университет Пэдью штата Индиана в Форт Вэйне, США.

Лысикова Ольга Валерьевна – кандидат исторических наук, до-цент кафедры менеджмента туристического бизнеса, докторант ка-федры социальной антропологии и социальной работы, Саратовский государственный технический университет.

Романов Павел Васильевич – доктор социологических наук, профессор кафедры социальной антропологии и социальной работы, Саратовский государственный технический университет, директор Центра социальной политики и гендерных исследований, соредактор Журнала исследований социальной политики.

Минина-Светланова Мария – аспирантка кафедры социоло-гии, Российский государственный гуманитарный университет.

Фицпатрик Шейла – PhD, профессор факультета истории, Уни-верситет Чикаго, США.

Хлынина Татьяна Павловна – доктор исторических наук, веду-щий научный сотрудник отдела истории Адыгейского республиканско-го института гуманитарных исследований.

Чуева Екатерина Владимировна – кандидат социологических наук, доцент кафедры социальной антропологии и социальной работы, Саратовский государственный технический университет, зам. директо-ра Центра социальной политики и гендерных исследований.

Юрчук Илона Вадимовна – преподаватель кафедры специаль-ных дисциплин Армавирского юридического техникума.

Ярская-Смирнова Елена Ростиславовна – доктор социологи-ческих наук, профессор кафедры социальной антропологии и социаль-ной работы, Саратовский государственный технический университет, научный руководитель Центра социальной политики и гендерных ис-следований, соредактор Журнала исследований социальной политики.

Научное издание

Советская социальная политика:

сцены и действующие лица,

1940 – 1985

Редакторы Елена Ярская-Смирнова

Павел Романов

Корректоры Светлана Зернакова Юлия Бирюкова Зоя Вострова

Дизайн обложки

Наталия Феоктистова

Технический редактор Ирина Иванова

Верстка

Андрей Шиманский

ООО «Вариант», 109093, Москва, ул. Б. Серпуховская, д.44, оф.19

e-mail: [email protected]

Сдано в набор 01.12.2007. Подписано в печать 03.02.2008. Формат 60х90 1/16. Печ. лист. 23,5. Печать офсетная.

Тираж 1000 экз. Заказ №

Отпечатано в полном соответствии с предоставленными диапозитивами в ОАО «Московская типография №6»

115088, г. Москва, ул. Южнопортовая, 24

Советская социальная политика: сцены и действующие...

Documents

Transcript of Советская социальная политика: сцены и действующие...