А. М. Камчатнов

О КОНЦЕПТЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

Никто не может определить, что такое ин-теллигенция и чем она отличается от образо-ванных классов.

Надежда Мандельштам Начнем с общего положения, предельно ясно сформулированного А. Ф. Лосевым: «Имя есть орудие понимания: это значит, что именуемая вещь раньше всего по-нимает сама себя, а затем и потому — ее понимает и всякая другая вещь»1. Если я сам себя не понимаю, то на какое имя я могу отозваться, откликнуться? Ни на какое, и в этом все дело! Если же я сам себя понимаю, то я откликнусь только на то имя, которое полагаю своим собственным. Если в толпе кто-то крикнет: «Эй, ты, болван!» — то отзовется на имя болван только тот, кто понимает себя самого как болвана, все прочие не поймут, что это имя может относиться и к ним. Но ес-ли я сам себя не понимаю, то ни на какое имя я не отзовусь. Поскольку же все, кроме сумасшедших, на какое-то имя откликаются, то момента самопонимания в имени не могло не быть.

В таком случае на имя интеллигент откликнется тот, кто понимает себя как интеллигента, относит себя к интеллигенции. И вот интересный факт, отно-сящийся к нашему предмету. Один из мемуаристов воспоминает о своем разгово-ре с А. Ф. Лосевым:

— Ну а ваше мировоззрение разве не интеллигентское? — вступился я за интеллигенцию.

— Толстой был интеллигентом, — сказал он резко. — Ленин был интелли-гентом, а у меня свое — лосевское2.

В этих словах много удивительного. С одной стороны, Лев Толстой был, как всем известно, родовитым русским аристократом; правда, он замесил лаптем пашню, но почему бы аристократу и не позволить себе такой причуды; во всяком случае, очевидно, что не это делает его в глазах Лосева интеллигентом. Ленин, как тоже всем известно, относился к интеллигенции весьма враждебно и, по вос-поминаниям Горького, нелестно выразился о ней в том смысле, что она не мозг нации, а говно. С другой стороны, Лосев происходил из образованной части дон-ских казаков, стал виднейшим русским философом — и не считает себя интелли-гентом, в то же время признавая таковыми Толстого и Ленина (ленинский негати-визм в отношении интеллигенции Лосев считал, видимо, взглядом изнутри). Если Лосев не отзывается на имя интеллигент, понимает себя как не интеллигента, значит, в этом имени есть такой смысл, который не позволил Лосеву отождест-вить себя с ним. Что же это за смысл?

Слово интеллигенция является одним из важнейших концептов русской культуры XIX — XX веков, ему посвящена особая словарная статья в «Словаре

1 Лосев А. Ф. Имя. СПб., 1997. С. 201. 2 См.: Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М., 1996. С. 204.

1

русской культуры» Ю. С. Степанова3, в которой содержится весьма ценный мате-риал по семантической истории слов интеллигенция и интеллигент. Вместе с тем в этой статье есть одно неверное положение, которое, однако, искажает всю кар-тину и не позволяет дойти до полноты исчерпания смысла слова интеллигенция и решать герменевтические загадки, подобные высказыванию Лосева о себе, Тол-стом и Ленине. Поэтому для нас будет естественно начать наш анализ с того, что уже отмечено этим автором, а затем перейти к тому, что им осталось незамечен-ным или неверно, на наш взгляд, истолкованным.

Лат. intellegentia является переводом греч. nÒhsij ‘сознание, понимание в их высшей степени’. На латинской почве слово intellegentia обрастало разными смысловыми оттенками, в частности у Цицерона, и перешло в схоластическую философию. Здесь у одного из основоположников схоластики как формы христи-анской философии, у Боэция, слово intellegentia означает высший разум, это пре-дикат Божества; Божественная интеллигенция — это высшая точка познания, взя-тая во всеохватывающем, универсальном масштабе (Константы 611).

Одно из наиболее полных учений об интеллигенции находим у последнего схоластика — Николая Кузанского. Он рассуждал так. Из ничего ничего не воз-никает, поэтому нужно постулировать абсолютную возможность бытия всего; эта возможность вечна и является потенцией всего в мире4; эта абсолютная возмож-ность существует в Боге и есть Бог, ибо Он есть первоначало всего и рядом с ним не может быть другого абсолюта, помимо первоначала, все по необходимости от-носительно5. Возможное бытие становится действительным только через акт, «поскольку ничто не способно само себя перевести в актуальное бытие, иначе оно оказалось бы своей собственной причиной: оно было бы прежде, чем было»6. Ту силу, которая делает возможность действительным бытием, одни философы на-зывали умом, другие интеллигенцией, третьи мировой душой, четвертые судьбой; христиане же называют ее Словом: «Действующая, формальная и целевая причи-на всего есть Бог, созидающий в едином Слове все сколь угодно различные между собой вещи»7. Только философы, недостаточно наставленные в Божественном Писании, могли думать, что между Богом и конкретным миром есть некий по-средник — ум, мировая душа и т. п. Таким образом, в христианском понимании интеллигенция есть Бог-Слово, вторая ипостась Божественной Троицы. Бог-Слово, воплотившись в ипостаси Господа Иисуса Христа, основал на земле Цер-ковь; Христос был и остается Главой Церкви. Следовательно, здесь, на земле, Церковь есть носительница Божественной интеллигенции: ей вручены Открове-ние и благодатные дары, благодаря которым Церковь наделена высшей способно-стью понимания, или интеллигенцией. Итак, сигнификатом слова интеллигенция является абсолютное понимание, а его денотатом в эпоху средневековья было второе Лицо Божественной Троицы — Бог-Слово, интеллигенция связана с Богом и его земным телом — Церковью. К сожалению, Ю. С. Степанов не уделил этому должного внимания и потому совершил ошибку, когда писал, что концепт интел-лигенции в том виде, который он приобрел у Боэция, «перешел в немецкую клас-

3 Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997. С. 610-628. (Далее — Константы). 4 Николай Кузанский. Об ученом незнании. II, 8, 132. // Соч. в 2-х тт. Т. I. М., 1979. 5 Там же, II, 8, 136. 6 Там же, II, 9, 141. 7 Там же, II, 9, 150.

2

сическую философию и был развит в системах Шеллинга и Гегеля» (Константы 611). Ю. С. Степанов слишком легко перешел от Средневековья к Новому време-ни. Для средневекового богослова Бог вне мира, трансцендентен ему, поэтому ин-теллигенция всегда имеет божественное происхождение: интеллигенция, ум, ра-зум — это одно из имен Божиих; Божественным разумом на земле обладает лишь Церковь. Система же Гегеля — это система имманентного панлогизма. Нет ниче-го трансцендентного, действительно существует только Абсолютная идея, имма-нентная миру, а мир — инобытие идеи, Бог же — не более чем понятие, выра-жающее то же содержание, что и Абсолютная идея, только на недостаточно ясном и проработанном языке религии. Система Гегеля, так же как и Канта, Фихте, Фей-ербаха, Маркса и многих других, есть плод возрожденного в Европе язычества, именуемого обычно Ренессансом. В гегелевском имманентизме, или монизме, как и языческом пантеизме, нет дистанции между Творцом и творением, вследствие чего концепт интеллигенции наполняется принципиально новым содержанием, поэтому неверно утверждение Ю. С. Степанова, что у Канта и Гегеля это слово имеет то же значение, что и у средневековых авторов.

Оторвавшись от Бога и Церкви, концепт интеллигенции начинает свои «блуждания» в поисках своего носителя. Если сигнификат этого слова остается в общем-то неизменным (способность понимания, самосознания), то его денотат был исторически изменчивым. В переменах денотата, собственно, и заключается история этого концепта. Кого называли и называют интеллигенцией? — вот в чем вопрос. Ответ на этот вопрос лишь отчасти содержится в словарной статье «Кон-стант» Ю. С. Степанова.

У Гегеля интеллигенция есть общечеловеческая способность умозритель-ного постижения вещей (Константы 613). Известный историк Гизо говорит о «си-ле общественного разума-интеллигенции», которая, не имея оформленных средств проявления, тем не менее «оказывает принудительное воздействие на правление страной: общераспространенные идеи обладают принудительной си-лой» (Константы 612). Интеллигенция у Гизо есть что-то вроде общественного мнения, ее носителем является общество. В более определенную связь ставит ин-теллигенцию Маркс, который говорит о народной интеллигенции как о самосоз-нании всего народа: «это самосознание, под названием “интеллигентности”, или “интеллигенции”, связывается не с какой-либо отдельной социальной прослой-кой, не с сословием, а с самосознающим духом всего народа» (Константы 613). Интеллигенция — это самосознание народа, а ее носитель — весь народ.

Теперь перейдем в Россию. Наверное, первое употребление слова интелли-генция находим у В. А. Жуковского, вероятно, позаимствовавшего его у кого-то из своих немецких учителей, в дневниковой записи от 2 февраля 1836 г: «Через три часа после этого общего бедствия ... осветился великолепный Энгельгардтов дом, и к нему потянулись кареты, все наполненные лучшим петербургским дво-рянством, тем, которые у нас представляют всю русскую европейскую интелли-генцию»8. У Жуковского носителем интеллигенции оказывается уже не народ в его целом, а его культурный слой, культурная и социальная элита общества.

У всех рассмотренных авторов есть одна общая черта — это секуляризация концепта интеллигенции и, вследствие этого, попытки «привязать» его к какому-

8 Жуковский В. А. Из дневников 1827 — 1840 годов. Публикация А. С. Янушкевича // Наше наследие, № 32, 1994. С. 46. На данную публикацию обратил мое внимание И. Г. Добродомов.

3

то носителю: у Гегеля это человек, взятый как род; у Гизо понятие интеллигенции тождественно понятию общественного мнения, у Маркса носителем интеллиген-ции является нация в ее целом, у Жуковского — социально-культурная элита об-щества.

Новый носитель интеллигенции как высшего самосознания народа объя-вился в Польше, что объясняется исторически. Дело в том, что в 1815 г. на Вен-ском конгрессе государь император Александр I совершил политическую ошибку, согласившись на присоединение к Российской империи Царства Польского. Этот шаг «причинил неисчислимый вред России, вызвав на противорусскую револю-ционную работу в недрах самой России в течение целого столетия (1815 — 1914) немалое число выдающихся в умственном и волевом отношении польских деяте-лей»9. Вот эти деятели и стали называть себя польской интеллигенцией.

На польский язык как источник происхождения слова интеллигенция для обозначения социальной группы впервые указал В. В. Виноградов: «Слово интел-лигенция в собирательном значении ‘общественный слой образованных людей, людей умственного труда’ в польском языке укрепилось раньше, чем в русском... Поэтому есть мнение, что в новом значении это слово попало в русский язык из польского»10. Как видим, В. В. Виноградов высказался очень осторожно, очевид-но, не имея фактических данных для подтверждения этого мнения. Усилиями А. К. Панфилова такие данные были найдены в русской периодической печати, в которой слово интеллигенция в ироническом употреблении появляется «незадол-го до польского восстания 1863 — 1864 гг. и активизировалось во время этого со-бытия»11. Так, в журнале «Вестник Юго-западного и Западного края» (Киев, 1862, т. II, ноябрь. С. 128) в статье «Два-три слова о сочувствии патриотическим дви-жениям и притязаниям поляков» читаем: «Ну стоят ли подобные люди компли-ментов и даже ухаживанья, с какими относятся к ним некоторые из наших соот-чичей — и устно и письменно? А между тем поляки (и друзья их) считают себя интеллигенциею края. Нужно не иметь никакой интеллигенции, чтобы считать их интеллигенциею вообще и интеллигенциею края в частности»12. Газета «Киевля-нин» (1864, № 4, с. 18) рассказала, как киевский губернатор предложил просите-лю из польских магнатов говорить с ним не по-французски, а по-русски, на что проситель сказал, что такого языка не знает. «— А на каком же языке вы объяс-няетесь с вашими русскими крестьянами? — А то мы с тыми холопами говорим их мужицким языком, — отвечал один из предствителей так называемой интелли-генции в крае. — Ну и со мной говорите тем же мужицким языком: я такой же русский, как и ваши крестьяне, и говорю так, как говорят они, — возразил изум-ленной интеллигенции представитель русского правительства в русском крае»13. Характерно, что в этой газете к русским слово интеллигенция не применялось, вместо него говорилось о классе русских образованных горожан, русском образо-ванном обществе. «Там же, где речь идет о поляках, слово интеллигенция упот-

9 Царинный А. Украинское движение // Украинский сепаратизм в России. М., 1998. С. 140. 10 Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки. II. // Этимология. М., 1965. С. 113. 11 Добродомов И. Г. К истории слова интеллигенция и разысканий о нем (рукопись). 12 Цит. по: Панфилов А. К. О слове интеллигенция // Вопросы языкознания и русского языка. М., 1970. С. 367. 13 Там же. С. 369.

4

ребляется регулярно»14. Газета «Санкт-Петербургские ведомости» (6 мая 1867 г.) писала: «Достаточно проехать по тем местностям, где царила польско-шляхетская интеллигенция, достаточно посмотреть на несчастного, голодного и забитого бе-лоруса и литвина, чтоб безошибочно судить о том, какое влияние имела эта ин-теллигенция... Могут ли быть правильными экономические отношения там, где всякое бедствие масс служит источником самодовольства для интеллигенции, где эта интеллигенция готова часто пожертвовать своими собственными выгодами, лишь бы только ... вооружить против существующего порядка местное населе-ние?»15. Вся напыщенность и весь гонор польского шляхетства выразились в этом хвастливом самоназвании: интеллигенция, что и вызвало ответную язвительную иронию русской печати.

Видимо, под влиянием польской интеллигенции в 60-е годы возникает и русская интеллигенция. Но если польская интеллигенция выдавала себя за носи-тельницу национального самосознания, то русская интеллигенция понимает себя шире. Обратимся к Ю. С. Степанову: «Только в России в период между 1845 — 1865 гг. совершается следующий этап в развитии концепта ‘Интеллигенция’: субъектом ... исторического самосознания народа в процессе государственного строительства оказывается при этом новом понимании не абстрактный “разум”, не “дух народа” и не весь народ, а определенная, исторически и социально вполне конкретная часть народа, взявшая на себя социальную функцию общественного самосознания от имени и во имя всего народа. Собственно, это и есть основное содержание концепта ‘Интеллигенция’, и, вопреки мнениям о будто бы необы-чайной запутанности его дальнейшей истории, мы полагаем, что она ясна и про-ста: концепт остается одним и тем же, как бы “рамкой” для кадра, но он лишь как бы “примеривается”, а затем и передвигается с одной социальной группы на дру-гую, в поисках ответа на вопрос: какая же социальная группа является субъектом самосознания нации? В “кадре” оказываются разные социальные группы» (Кон-станты 613-614). Если говорить отвлеченно, то нельзя не согласиться с тем, что сигнификатом слова интеллигенции в имманентной системе мира является носи-тель исторического самосознания народа, взявший на себя социальную функцию общественного самосознания от имени и во имя всего народа. Однако в таком случае почему бы и Лосеву не считать себя интеллигентом? Если взглянуть на приведенную цитату с конкретно-исторической точки зрения, то не может не вы-звать удивления «факт» того, что интеллигенция в России появилась только в се-редине XIX века, следовательно, в предыдущие девять веков государственного строительства России у нее как будто не было носителя исторического самосоз-нания народа. Конечно, это не так, на протяжении всей истории России у нее был такой носитель; однако верно и то, что интеллигенция появилась в самом деле только в середине XIX века. До этого времени носителем исторического самосоз-нания народа в России выступала государственная Власть (в лице ее великих кня-зей, царей и императоров) и Церковь. Так было и в середине XIX века, но именно в это время у Власти и Церкви появился соперник — группа людей, которая сама себя назвала носителем исторического самосознания народа, интеллигенцией, то есть самозванная группа, сразу же занявшая антигосударственную и антицерков-ную позицию. Этот момент оппозиционности был конститутивным для русской интеллигенции, что отчетливо осознавалось и ею самой. Отвечая авторам знаме-

14 Там же. 15 Там же. С. 370.

5

нитого сборника «Вехи», содержащего резкую критику интеллигенции, И. И. Петрункевич писал, что «русское общество» думает об интеллигенции ина-че, нежели «веховцы»: «Духовный отец интеллигенции Белинский, затем Герцен, Чернышевский и Михайловский не только в свое время, но и сейчас в его созна-нии представляются яркими светочами среди царившего в России мрака; оно помнит их как людей, которые всею силою своего ума, таланта и любви к родине боролись с казенной церковью, с казенной государственностью, с казенной на-родностью...»16.

А. Можно ли назвать интеллигенцию социальной группой, как это делает Ю. С. Степанов? В ответственном значении слова понятие социальной группы относится к сложной органической жизни общества: развитая общественная орга-ника необходимо предполагает наличие таких социальных групп (сословий, клас-сов, корпораций), как крестьянство, мещанство, дворянство, бюрократия, купече-ство, врачи, учителя, ученые, военные и т. д. Ни с одной из социальных групп, существовавших в общественном организме России в середине XIX века, интел-лигенцию прямо связать нельзя. В социальном плане в ответственном смысле это-го слова интеллигенция неуловима; из двух врачей, адвокатов или офицеров один становился интеллигентом только в том случае, если ставил интеллигентские ценности выше интересов своего органического сословия, класса или группы, то есть в случае аксиологического отщепления от социальной группы. О неорганич-ности, то есть внесоциальности интеллигенции в сборнике «Вехи» писал П. Б. Струве: «Интеллигенция есть результат таких особенностей, которых не знали остальные страны, органически развивавшиеся на основе своей культу-ры»17. О беспочвенности интеллигенции писал В. О. Ключевский: «Так как его (интеллигента — А. К.) умственное содержание давалось ему легко, так как он брал его за деньги, как брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал фи-лософские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развивалась в образованных людях нашего века. <...> Русский образо-ванный ум ... знал факты одной действительности, а питался идеями другой. На-чала у него не сходились и не могли сойтись с концами. Вот когда зародилась ум-ственная болезнь, которая потом тяготела над всеми нисходящими поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами и по сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями — мы плохо знаем русские факты и очень хорошо нерусские идеи»18. Из этого противоречия было два выхода. Один заключался в том, чтобы оставить заемные идеи, изучать рус-скую жизнь и составлять о ней русские понятия; по этому пути, пути Пушкина и Гоголя, Киреевского и Хомякова, Достоевского и Лескова, Данилевского и Леон-тьева, пошли немногие. Панургово стадо интеллигенции побрело за Белинским, Герценом, Писаревым, Чернышевским, Плехановым и Лениным, пытаясь переде-

16 Петрункевич И.И. Интеллигенция и «Вехи» // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 211. 17 Стркве П. Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С.? 18 Цит. по: Башилов Б. История русского масонства. Вып. 16. М., 1995. С. 70-71.

6

лать русскую жизнь в соответствии с чужими идеями. Итак, всякий интеллигент — это отщепенец. В истории Церкви группы людей, отделявшиеся от Церкви и объединенные неким учением, принято называть сектами, поэтому и интеллиген-цию будет правильно называть сектой отщепенцев разного социального происхо-ждения, объединенных какой-либо идеологией. В силу отщепенства, беспочвен-ности интеллигенции в ее среде большую роль играл, и чем дальше, тем больше, еврейский элемент, о чем мы еще будем говорить ниже. Отец интеллигенции Бе-линский писал: «Мы люди без отечества — нет, хуже, чем без отечества: мы лю-ди, которых отечество — призрак, — и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность — призрак»19. О том же, но в отношении интеллигента Герцена, писал в Дневнике писателя»20 Досто-евский: «Герцен не эмигрировал, не полагал начала русской эмиграции, — нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались эмигрантами, хотя большинство не выезжало из России».

Итак, на поставленный вопрос, кого назвать интеллигенцией, во-первых, можно ответить, что это (1) лишенная почвы группа отщепенцев.

Б. Называя интеллигенцию не социальной группой, а сектой, мы имели в виду нечто большее, чем простую аналогию. Как мы сказали, асоциальную, раз-ночинную публику объединяло в нечто цельное идеология Революции. Суть Ре-волюции в предельно глубоком, духовном смысле выразил Ф. И. Тютчев: «Рево-люция, если рассматривать её с точки зрения самого существенного, самого эле-ментарного её принципа, ― чистейший продукт, последнее слово, высшее выра-жение того, что вот уже 3 векапринято называть цивилизацией Запада. Это совре-менная мысль, во всей своей цельности, со времени разрыва её с Церковью.

Мысль эта такова: человек, в конечном счёте, зависит только от себя само-го как в управлении своим разумом, так и в управлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; всё, провозглашающее себя выше человека, ― либо оллюзия, либо обман. Словом, это апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова»21.

На духовной почве Революции произрастали различные идеологии: гума-низм, просвещение и т. д. В интересующее нас время, когда возникала русская интеллигенция, она связала себя с такой разновидностью революцтонной идеоло-гии, как идеология прогресса, чаще всего окрашенного в социалистические тона. При этом для русской интеллигенции прогресс и социализм были не учением о возможном устройстве общества, нигде еще не проверенным и не доказавшим свою истинность и хотя бы в силу этого пререкаемым; нет, он оказался для нее непререкаемой, абсолютной истиной, которой нужно было принести в жертву ис-торическую Россию, впрочем, как им казалось, для ее же блага. Характерна тер-минология в приведенной выше цитате из статьи Петрункевича: православно-монархическая Россия есть царство мрака, который рассеивается светом социа-лизма, принесенным Белинским, Герценом, Чернышевским. Свет и тьма — это понятия метафизического, религиозного языка; вспомним: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1: 4-5). То, что для православной России был свет, для интеллигенции есть мрак, и на-оборот, но используемый язык — один и тот же. Таким образом, называя интел-

19 Там же. С. 126. 20 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. Гл. II. «Старые люди». 21 Тютчев Ф. И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999. С. 19.

7

лигенцию сектой, мы не только указываем на внесоциальный характер этой груп-пы, но, что более существенно, на ее квазирелигиозный характер.

На эту черту псевдорелигиозности уже неоднократно обращалось внима-ние. Так, Н. Бердяев утверждал: «Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп»22.

В секуляризованном мире религиозная энергия не исчезает а принимает сублимированные формы. У русских интеллигентов эта сублимация выразилась в том, что они воспринимали «всякую идеологию религиозно, то есть догматиче-ски. Расставшись с церковной верой, они создали себе суррогат ее в виде верова-ний философских и политических»23. Так, Ф. Достоевский, вспоминая об увлече-нии социализмом в 40-е годы, писал в «Дневнике писателя»24: «Тогда понималось дело еще в самом розовом и райски-нравственном свете. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации». Белинский в письме Боткину признавался: «Итак, я теперь в новой крайности, это идея социализма, которая стала для меня идеей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и в ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и исто-рию, и религию, и философию». Комментарии тут излишни, отметим только, что Альфа и Омега есть одно из имен Господа Вседержителя (Откр 1, 8). В другом письме Боткину «отец русской интеллигенции» писал о тех жертвах, которые он готов принести своему идолу: «Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, кажется, огнем и мечем истребил бы остальную».

С не меньшим псевдорелигиозным пафосом пишет об интеллигенции со-временный автор: «В понятии интеллигенции, как оно оформилось в России, со-держится нечто иное и бóльшее, чем “слой” или “социальная группа”; это в то же время еще и социальная функция, роль, притом представленная как миссия, ок-руженная ореолом25 долга и жертвенности. Это не просто группа образованных людей, но некая общность, видящая смысл своего существования в том, чтобы нести плоды образованности (культуры, просвещения, политического сознания и пр.) в народ и уподобляющая эту задачу священной (по меньшей мере, культур-но-исторической) миссии...»26

Таким образом, интеллигенция — это (2) группа, представляющая собой псевдорелигиозную секту, поклоняющуюся, как идолу, какому-либо идеологиче-скому измышлению человеческого ума и готовая принести в жертву этому идолу любое количество жертв.

22 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 17. 23 Башилов Б. Указ. соч. С. 83. 24 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. Гл. XVI «Одна из современных фаль-шей». 25 Читай — нимбом святости, ибо именно такова степень самолюбования и самопревоз-ношения интеллигенции. 26 Левада Ю. Интеллигенция // 50 / 50. Опыт словаря нового мышления. Под ред. Юрия Афанасьева и Марка Ферро. М., 1989. С. 128. Выделено мной — А. К. Многоточие авто-ра.

8

В. В связи с последним свойством интеллигенции стоит ее непримиримая

ненависть к традиционным религиям, и прежде всего Православию. И. Голенищев-Кутузов в «Мировом моральном пастыре» писал: «Социализм, да-же полукорректный, полуеврейский, претендует, как и религия, на руководство всей жизнью, и, следовательно, всякий записывающийся в ряды социалистов, от-вергает другое руководство... Надо, наконец, понять, что религия и социализм не могут сосуществовать, они исключают друг друга, и потому не может быть хри-стианских социалистов, так же как не бывает ангелов с рогами»27. Традиционные религии, с точки зрения интеллигенции, это предрассудок, пережиток прошлого, исчезающий в свете данных позитивной науки, а Православная Церковь — это реакционный институт, ради своих шкурных интересов держащий народ в темно-те и невежестве и стоящий на пути прогресса. Отсюда следует, что уничтожение Церкви есть необходимое условие для продвижения России по пути прогресса.

Г. Столь же непримиримым было отношение интеллигенции к традицион-ной русской государственности — Самодержавию. Еще А. С. Пушкин говорил, что у нас появилось много людей, «стоящих в оппозиции не к правительству, а к России». Пушкин, с его исключительным чувством историзма, понимал, что Рос-сия создана Самодержавием и Церковью, значит, тот, кто стоит в оппозиции к России, стоит в оппозиции не к данному правительству, а к Самодержавию как принципу государственной самоорганизации русского народа. Бывший народово-лец Лев Тихомиров писал в своем капитальном исследовании «Монархическая государственность»: «Эта интеллигенция — не только в своих крайних проявле-ниях, но и в умеренных, так называемых либеральных — отрицала не частности строения, а самую строящую силу, требовала от нее не тех или иных мер, а того, чтобы она устранила самое себя, отдала Россию им»28.

Таким образом, интеллигенция — это (3) группа, с непримиримой ненави-стью относившаяся к традиционным религиям, прежде всего христианству, Пра-вославной Церкви, и (4) Самодержавной власти.

Д. Отношение интеллигенции к народу требует пояснения. С одной сторо-ны, интеллигенция с утомительным постоянством твердит о своей любви (воз-можно, вполне искренней) к народу и народном благе как высшей цели своей дея-тельности. С другой стороны, народ никогда не отвечал интеллигенции взаимно-стью: в 70-е годы прошлого века он сам сдавал в околоток ходоков в народ, коло-тил в Охотном ряду студентов, подбивавших народ к бунту и т. д. Очевидный факт стойкой неприязни народа к интеллигенции не только не осмыслен, но и не отмечен в словаре Ю. С. Степанова, а его одного достаточно, чтобы задуматься над вопросом о том, можно ли считать субъектом исторического самосознания народа группу людей, не любимую самим народом? Дело в том, что интеллиген-ция никогда не знала горячо любимого ею народа, относилась к нему как к внеш-нему объекту. Вот интересные слова из записной книжки писателя, считающегося певцом интеллигенции, — А. П. Чехова: «Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все — евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца»29. Не только у критиков-евреев, но

27 Цит. по: Башилов Б. Указ. соч. С. 93. 28 Тихомиров Л. Монархическая государственность. 29 Чехов А.П. Полн. собр. соч. в 18 тт. Т. 17. М., 1980. С. 224.

9

и вообще у русской интеллигенции атрофирован национальный орган, восприни-мающий дух, формы и юмор коренной русской жизни, ибо и сама она выросла не на этом корне. Парадокс интеллигентского отношения к народу заключается в том, что во имя своего идола можно принести любое количество жертв, хотя сам по себе идол понимается как высшая форма служения благу народа. Этот пара-докс был раскрыт Достоевским в образе Раскольникова и, с еще большей силой, в образе Шигалева. Вот, например, стишок Добролюбова «Чернь»; в нем с цинич-ной откровенностью олицетворенный Прогресс гонит от себя голодную чернь, хотя сам по себе прогресс понимается как увеличение благ для все большего ко-личества народа:

Подите прочь! Какое дело Прогрессу мирному до вас?.. Жужжанье ваше надоело, Смирите ваш строптивый глас. Прогресс — совсем не богадельня. Он — служба будущим векам; Не остановится бесцельно Он для пособья беднякам.

Таким образом, если суммировать все признаки интеллигенции и свести их к одному, то можно сказать, что интеллигенция — это группа людей, охваченная духом отрицания Традиции. Как уже говорилось, интеллигенция — неорганиче-ское образование в народном теле; это что-то вроде духовной раковой опухоли, метастазы которой поразили Россию и пожирают все ее традиционные устои — Православие, Самодержавие, Народность.

Е. Между интеллигенцией и образованным слоем русских людей лежит пропасть, и не заметить ее может только слепой. Единственное, что их сближает, — это наличие образования, однако сами интеллигенты усиленно подчеркивали, что далеко не всякий образованный человек может быть причислен к интеллиген-ции. П. Л. Лавров писал: «Профессора и академики, сами по себе как таковые, не имели и не имеют ни малейшего права причислять себя к интеллигенции»30. Дру-гой интеллигент, Юрьевский, также писал: «Слой образованных русских людей и русская интеллигенция — понятия не совпадающие. Образованный человек, уче-ный, профессор, мог быть в рядах русской интеллигенции. Мог и не быть. Л. Толстого, с его отрицанием государства, цивилизации, вероятно, нужно к ней причислить, но в нее уж никак нельзя вставить Ключевского или Чичерина»31. Об этом твердили и критики интеллигенции: «Западные люди впали бы в ошибку, если бы они отождествили русскую интеллигенцию с тем, что на Западе называют intellectuels. Intellectuels — это люди интеллектуального труда и творчества, пре-жде всего ученые, писатели, художники, профессора и педагоги и пр. Совершенно другое образование представляет собой русская интеллигенция, к которой могли принадлежать люди, не занимающиеся интеллектуальным трудом и вообще не особенно интеллектуальные. И многие русские ученые и писатели совсем не мог-ли быть причислены к интеллигенции в точном смысле слова»32. П. Б. Струве также отмечает глубокое отличие русского образованного слоя от интеллигенции: «Чем подлиннее был талант, тем ненавистнее ему были шоры интеллигентской

30 Лавров П. Л. Исторические письма. 31 Цит. по: Башилов Б. Указ. соч. С. 129. 32 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 17.

10

общественной утилитарной морали, так что силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было измерить степенью его ненависти к интеллиген-ции: достаточно назвать гениальнейших — Достоевского, Тютчева, Фета». Отно-шение к Традиции — вот что разделяло и разделяет интеллигенцию и русский об-разованный слой. «Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культу-ры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически вы-росших социальных и духовных образований... Только беспочвенность как идеал (отрицательный) объясняет, почему из истории русской интеллигенции справед-ливо исключены такие, по своему тоже “идейные” (но не в рационалистическом смысле) и во всяком случае прогрессивные люди (либералы), как Самарин, Ост-ровский, Писемский, Лесков, Забелин, Ключевский и множество других. Все они почвенники — слишком коренятся в русском национальном быте и в историче-ской традиции»33. Федотов прав: великое множество образованных русских лю-дей, истинных творцов русской культуры, никак нельзя причислить к русской ин-теллигенции — Ломоносов, Державин, Карамзин, Крылов, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Хомяков, Киреевский, Тютчев, Гончаров, Фет, Достоевский, Леонтьев, С. Соловьев, Вл. Соловьев, Чайковский, Бородин, Мусоргский, Рубин-штейн, Брюллов, Суриков, Левитан, Лобачевский, Чебышев, Менделеев, Павлов, Ключевский, Розанов, Блок, Ахматова и многие и многие другие. В таком случае в чем дело? Почему Н. Мандельштам, вопреки очевидности, утверждала, что ни-кто не может определить, что такое интеллигенция и чем она отличается от обра-зованных классов? Пока отложим ответ на этот вопрос.

Ж. Интеллигента всегда можно было опознать по внешнему виду. Князь С. Щербатов так описывает внешний облик интеллигента XIX века: «Сам челове-ческий облик известной категории людей, идейных, изъеденных интеллигентской идеологией, носил печать этого удушливого, безотрадного “антиэстетизма”. Не-чесаные волосы, перхоть на потертом воротнике, черные ногти, неряшливая оде-жда, вместо платья (со словом туалет был сопряжен некоторый одиум) неопре-деленного цвета блузы, вместо прически — либо по-студенчески остриженные волосы, либо забранные на затылке неряшливо в чуб, — подобного вида публика в фойе театров, где шли “идейные” пьесы, залы с лекциями и определенного типа клубы»34. Несомненно, этот облик имел знаковый характер: всем своим видом интеллигенты говорили: нам некогда заботиться о прическе, костюме, гигиене, когда страдает народ и надо спасать Россию.

Итак, если к концепту интеллигенции подходить не с абстрактных, внеис-торичных позиций (что до некоторой степени свойственно Ю. С. Степанову), а с конкретно-исторических, то интеллигенцией можно назвать одержимую духом отрицания Традиции исторической России асоциальную, псевдорелигиозную, космополитическую секту отщепенцев, самозванно провозгласившую себя носи-телем самосознания народа, взявшую на себя ответственность за судьбу России и ее народов.

Мы назвали интеллигенцию сектой, что не совсем верно, ибо в действи-тельности она представляла из себя конгломерат сект и секточек: от либеральных кадетов до экстремистов-большевиков, между которыми располагались народни-ки, трудовики, эсеры, меньшевики, бундовцы и пр. и пр. После переворота 1917 года, когда их общий враг был повержен, между ними завязалась грызня за

33 Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции. 34 Щербатов С. Художник в ушедшей России. М., 2000. С. 245.

11

власть, победителем в которой вышла самая экстремистская секта интеллигентов — большевицкая, которая расправилась как с внешними соперниками (эсерами, меньшевиками и др.), так и с внутренней оппозицией (троцкистской, зиновьев-ской, «рабочей» и т. п.). После ее победы практически выявились все сущностные черты интеллигенции. Сейчас это хорошо известно, поэтому скажем об этом кратко.

Антигосударственность интеллигенции выразилась в разрушении истори-ческого русского государства и физическом уничтожении ее носителей — чинов-ников, офицеров и, наконец, самого Государя.

Антицерковность интеллигенции выразилась в отделении Церкви от ново-го «государства», в уничтожении священников, в ограблении храмов, в преследо-вании верующих.

Антинародность интеллигенции, по рецепту Белинского, выразилась в тер-роре практически против всех слоев населения, особенно против крестьян.

Большевицкая секта, или партия, что по внутренней форме почти одно и то же, самозванно объявила себя не только интеллигенцией, но еще и честью и сове-стью, к тому же не одного народа, а всей эпохи, то есть заявила претензии на Аб-солютную истину. Абсолют же, хоть и самозванный, по логике вещей не терпит рядом с собой никаких конкурентов, в связи с чем все прочие интеллигентские секты были истреблены. Однако, как сказал Оруэлл, все люди равны, но некото-рые равнее, стало быть, не все члены партии могут быть носителем интеллиген-ции, а только те, которые равнее, то есть члены ЦК; однако по той же логике и среди членов ЦК некоторые оказались равнее, они-то (члены Политбюро ЦК) и оказались носителями интеллигенции; но и среди членов Политбюро один оказал-ся равнее, он, великий и гениальный, и стал окончательным и единственным но-сителем интеллигенции. Этой оруэлловской логике подчиняются все псевдорели-гиозные интеллигентские секты. Ей подчиняется теория «критически мыслящих личностей», распространенная в среде русских разночинцев революционной ори-ентации, у народников, в концепции П. Л. Лаврова (см.: Константы 615). У народ-ников эту логику заимствовали эсеры: «У эсеров конструирование идеала исхо-дило из желаемого, они восхваляли “критически мыслящую личность”, преувели-чивали роль интеллигенции в историческом развитии, будто бы способной “та-щить историю” в соответствии с выработанным ею “социальным идеалом”» (Кон-станты 615). Эсер Н. Д. Авксентьев писал еще в 1906 году: «Перед нами встает в конце концов идеал свободной самоопределяющейся, автономной, моральной личности, черпающей с в о й з а к о н из собственной своей разумной воли» (Константы 615). Напрасно Ю. С. Степанов думает, что культ личности Сталина — это вырождение идеи критически мыслящей личности. Так называемый «культ личности» — это не что-то специфически большевицкое, это логика развития лю-бой псевдорелигиозной секты: на место личного Бога Творца и Промыслителя мира непременно придет человекобог — свободный, самоопределяющийся, авто-номный, только, конечно, не моральный, а вполне аморальный, ибо мораль, по определению, связывает, ограничивает личность внеличным или сверхличным законом.

Слишком хорошо подумает о прочей, беспартийной интеллигенции тот, кто решит, что она, хотя бы внутренне, была в оппозиции к большевицкой секте, как говорится, держала кукиш в кармане; напротив, можно констатировать почти полное единодушие в «блоке» партийных и беспартийных интеллигентов. Вот пример — слова одного из виднейших интеллигентов Б. Пастернака из частного письма 1934 г.: «А знаешь, чем дальше, тем больше, несмотря на все, полон я ве-

12

ры во все, что у нас делается. Многое поражает дикостью, а нет-нет и удивишься. Все-таки при рассейских ресурсах, в первооснове оставшихся без перемен, нико-гда не смотрели так далеко и достойно, и из таких живых оснований. Временами, и притом труднейшими, очень все глядит тонко и умно»35. Нельзя также не вспомнить и постыдного цикла его стихов 1932 г. А вот еще пример — письмо Пастернака Александру Фадееву, написанное сразу после смерти Сталина: «До-рогой Саша! Когда я прочел в “Правде” твою статью “О гуманизме Сталина”, мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе. Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого события, и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы оли-цетворенного начала, широчайшей обобщенности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа... Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля стала родиной чистой мысли, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид!»36.

Постепенно победившая псевдорелигиозная секта большевиков оформляет себя как псевдоцерковь. У нее есть своя «божественная» троица — Маркс, Эн-гельс и Ленин. У нее есть свое «священное» писание — так называемые «перво-источники» марксизма-ленинизма. У нее есть свое «царство божие» — комму-низм. У нее есть свои «мощи» — чучело Ленина, выставленное для поклонения. У нее есть свои «святые» — пантеон «пламенных революционеров», соратников и сподвижников вождя. У нее есть свой «антихрист» — мировая буржуазия с ее царством капиталистической тьмы. У нее есть свой чин «покаяния»: на партсоб-раниях на согрешивших, но «разоблачившихся» перед партией членов налагалась «епитимья» партвзысканий. У нее есть свои «иконы» — многочисленные изобра-жения вождя и его «апостолов» находились в каждом городе, в каждом учрежде-нии. У нее было совершенно религиозное отношение к имени как к сущности, об-ладающей сакральной силой; с рациональной точки зрения невозможно понять, что значит театр имени ленинского комсомола или совхоз имени XXII съезда КПСС, но с метафизической точки зрения здесь имеет место акт усвоения силы определенного качества. У нее есть свои «крестные ходы» — ноябрьские и пер-вомайские демонстрации. У нее есть свои «праздники», когда «совершается па-мять» события, вождя или кого-то из его присных. У нее есть свои мистерии, на-пример, мистерия посвящения в октябрята, пионеры, комсомольцы, наконец, в члены партии; после испытательного кандидатского срока собрание «верующих» должно произнести решающее Аксиос! Эта подражательность христианским ре-лигиозным формам лучше, чем что-либо иное, показывает, что большевицкая ин-теллигенция вдохновлялась духом диавола — «обезьяны Бога».

С узурпацией государственной власти большевицкой сектой интеллиген-тов, объявившей себя — умом, то есть интеллигенцией, честью и совестью эпохи, начинается новый этап в развитии концепта интеллигенции. Победившая секта не пожелала называть себя интеллигенцией, и психологически это понятно: не хо-чется иметь ничего общего с друзьями, ставшими врагами в борьбе за власть. На-

35 Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. С. 144. (Письмо О. М. Фрейденберг от 3.04.1935 г.). 36 Континент, 1997, № 90. С. 213. Выделено мною — А. К.

13

чинается довольно низкопробное языковое шельмование интеллигенции, не по-павшей во власть. Именно в это время при слове интеллигенция появляются опре-деления вроде трусливая, жалкая, либеральная, дряблая, вшивая, гнилая; появля-ется слово интеллигентишка. Согласно словарю Д. Н. Ушакова, у слова интелли-гент два значения: 1. Лицо, принадлежащее к интеллигенции. 2. То же, как чело-век, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презрит.). Вот она, психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, на деле он подленький чиновник. Ленин (Ушаков I, 1214). Слово интеллигентский в этом словаре также имеет помету — презрит.

Теперь попытаемся осветить оставленный без ответа вопрос о том, почему Н. Мандельштам, вопреки очевидности, утверждала, что никто не может опреде-лить, что такое интеллигенция и чем она отличается от образованных классов? Тут нужно различать два процесса, один из которых протекал в русских эмиг-рантских кругах, другой — в СССР.

В эмиграции среди русских остро встал вопрос о роли и вине интеллиген-ции в Катастрофе 1917 года. Поскольку вина интеллигенции была очевидна, что признавали и сами интеллигенты, например Ф. Степун, то интеллигенты-эмигранты попытались расширить значение слова интеллигенция до отождеств-ления со всем образованным слоем. Смысл этого расширения вскрыл русский ис-торик Н. Ульянов: «Такая подмена наблюдается в отношении слова интеллиген-ция. Его стараются употреблять не в традиционном русском, а в европейском смысле. Нет нужды объяснять, зачем понадобилось такое растворение революци-онной элиты во всей массе образованного люда и всех деятелей культуры. Ми-микрия — явление не одного только животного мира. По той истеричности, с ко-торой публицисты типа М. В. Вишняка кричат о “суде” над интеллигенцией, можно заключить, что суда этого боятся и заранее готовят почву, чтобы предстать на нем в обществе Пушкина и Лермонтова»37.

В СССР русский образованный слой был уничтожен, но никакое общество не может существовать без ученых, инженеров, экономистов, преподавателей, учителей, врачей. Подготовка нового образованного слоя была взята под жесткий контроль победившей большевицкой интеллигенции, поэтому этот слой мировоз-зренчески был скроен по интеллигентскому лекалу. Произошла диффузия интел-лигенции и образованного слоя: большая часть людей, получивших высшее обра-зование в 30-70 годы, в той или иной степени восприняла нигилистическое отно-шение к русской Традиции, особенно в отношении Православия и Самодержавия. Что касается русской национальной культуры, то нигилистическое отношение ин-теллигенции к ней выразилось весьма своеобразно. Эта культура была насильст-венно переинтерпретирована самым чудовищным образом. Все деятели, которые минимально могли быть втиснуты в прокрустово ложе «прогресса», были объяв-лены «передовыми», «борцами за народное счастье» (которое наконец-то свали-лось на народ в лице большевиков). Если у кого-то что-то не втискивалось, то оно обрубалось путем простого умолчания: так, и до сих пор мало кто знает о монар-хических убеждениях Менделеева, о глубокой православной вере Павлова. Нако-нец, ряд имен был просто вычеркнут из русской культуры, их предложено считать яко не бывшими; разумеется, больше всего не повезло русской философии: у нас словно не было ни Хомякова, ни Киреевского, ни Самарина, ни Вл. Соловьева, ни Н. С. Трубецкого, ни Е. Н. Трубецкого, ни Флоренского, ни Леонтьева, ни Дани-

37 Цит. по: Башилов Б. Указ. соч. С. 115.

14

левского, ни Розанова, ни Карсавина, ни Бердяева, ни Лосского, ни Шестова, ни Ильина, ни Булгакова; русской философией было предложено считать таких третьесортных авторов, как Белинский, Герцен, Ткачев, Чернышевский, Плеха-нов, Ленин. Больше всего не повезло, конечно, Пушкину: критик декабризма, он был объявлен выразителем декабристских идей; монархист, он был объявлен бор-цом с самодержавием, славно погибшим в этой неравной борьбе; православный верующий, он был объявлен атеистом. В Гоголе видели обличителя крепостниче-ской России, нимало не интересуясь его глубокой религиозной трагедией. И так далее, и так далее. Все это хорошо знакомо всем, изучавшим русскую литературу в советской школе. Этим нехитрым приемом интеллигенция как бы укореняла се-бя в почве русской культуры, а русская культура словно бы оправдывала интел-лигентский погром России. Заметим в скобках, что прошедшие десять лет «ре-форм» не принесли чего-либо нового в отношении истинного понимания тради-ций русской культуры, и «демократическая» интеллигенция достойно продолжает мародерские традиции интеллигенции советской, вылепливая теперь из аристо-крата Пушкина демократа новейшего образца.

Однако позже, во время создания сталинской конституции, когда встал во-прос о социальной структуре советского общества, у слова интеллигенция появ-ляется новый, социальный смысл. Разумеется, уже не может быть и речи о пре-тензии на выражение «общественного самосознания от имени и во имя всего на-рода». Интеллигенция теперь — это «общественный слой работников умственно-го труда, образованных людей (книжн.)» (Ушаков I, 1215), то есть это преслову-тая прослойка между рабочим классом и крестьянством, совокупность работни-ков, чья профессия требует высшего образования и характеризуется высоким уровнем интеллектуализации труда. Определениями этой интеллигенции стано-вятся трудовая, народная, советская. Никакой иной интеллигенции рядом с со-бой партия терпеть не намерена, и казалось, что интеллигенция в старом, указан-ном нами смысле слова становится историзмом; отныне и навсегда интеллигенци-ей называется совокупность пролетариев умственного труда. Однако история распорядилась иначе.

После того как любезное Пастернаку «какое-то как бы олицетворенное на-чало» отдало концы и наступило некоторое послабление во всех сферах жизни, особенно после ХХ съезда, внутри интеллигенции в социальном смысле слова вы-зревает интеллигенция в старом, псевдорелигиозном значении слова, происходит второе пришествие интеллигенции.

Политически активная часть интеллигенции еще целиком связывала себя с коммунистической религией, безуспешно пытаясь из бесовской хари вылепить человеческое лицо; это те, кого позже назовут «шестидесятниками», «детьми ХХ съезда» и кто потом станет «прорабами перестройки». Но наряду с ней возникла и иная интеллигенция, с легким налетом оппозиционности. Возникла интеллигент-ская субкультура, знаковыми фигурами которой стали не признанные партийным официозом стопроцентно советскими писатели и поэты Ахматова, Булгаков, Пас-тернак, Мандельштам, Цветаева, Бродский. Причем интеллигент обязан был лю-бить всех названных писателей сразу; тот, кто осмеливался любить одну Ахмато-ву и не любить, например, Цветаеву, тот был под подозрением как ненастоящий интеллигент. Вообще поэзия сыграла поистине демиургическую роль в формиро-вании интеллигенции советского разлива. Объясняется это, на наш взгляд, тем, что поэзия по своей природе близка религии, и в маловразумительных строчках, например, Окуджавы при желании всегда можно найти что-то «пророческое». Подобно старообрядцам, интеллигенция уходила в леса и предавалась там пению

15

так называемой самодеятельной песни, что можно расценить как аналог хлыстов-ским радениям.

Интеллигентская субкультура создала свой стиль, доминантой которого была подчеркнутая неофициальность: свитера, джинсы, бороды, «дикий» туризм, песни под гитару, — все это приобретало отчетливо семиотический характер, ста-новилось знаком, по которому опознавались «свои». Возникают «свои» журналы («Новый мир»), «свое» кино (Иоселиани, Тарковский), даже «своя» наука (Лот-ман, Успенский). Труды этих ученых, конечно, не укладывались в официальную догматику и потому в глазах интеллигентов становились своего рода «священным писанием», которое можно было только изучать, но не критиковать.

Итак, в России (тогда — СССР) в 50-60 годы самовозродился слой общест-ва с сущностными чертами интеллигенции — беспочвенностью, отщепенством, антигосударственностью (причем отрицалось не только коммунистическое, но и русское историческое государство), антицерковностью и с самозванными претен-зиями на истину. Для превращения ее в псевдорелигиозную церковь, то есть сек-ту, не доставало, во-первых, духовного лидера и, во-вторых, ясно сформулиро-ванного идеологического лозунга, который стал бы новым «символом веры» ин-теллигенции. И такой духовный лидер явился — это академик А. Д. Сахаров, ко-торый и сформулировал новый интеллигентский «символ веры» — права челове-ка.

В борьбе за права человека оформилась сравнительно небольшая активная группа интеллигентов, которых стали называть диссидентами. «По внутренней форме это слово означает буквально “сидящий отдельно”, от лат. глагола dissidere “сидеть врозь”. Но уже в классической латыни этот глагол приобрел значения: 1) далеко отстоять, находиться в дали; 2) быть несогласным; 3) отличаться; 4) бун-товать; по всем значениям он относится к людям как членам общества» (Констан-ты 629). В эпоху Реформации слово диссиденты стало означать «людей, расхо-дящихся по вопросам веры» (Константы 629). Считается, что это значение воз-никло в Польше в XVI веке для обозначения протестантов и православных «в их противопоставлении официальной религии — католичеству» (Константы 629). Совсем не случайно для обозначения политически активной группы интеллиген-ции был избран по существу религиозный термин, ибо ее расхождение с офици-альной доктриной носило квазирелигиозный характер.

Постепенно формируется новая интеллигентская «религия», «догматы» ко-торой выражаются такими ключевыми словами, как гласность, демократия, пра-вовое государство, многопартийность, рыночная экономика, открытое общест-во, права человека, общечеловеческие ценности, свобода, либеральные ценности. Последнее понятие по-прежнему выражает космополитический характер совет-ской интеллигенции. Вообще советскому интеллигенту можно дать такое исчер-пывающее определение: это русский еврей, причем между словами русский и ев-рей связь не согласования, а примыкания. При каких же условиях могут сомк-нуться этнический русский и этнический еврей? Построим такую табличку:

Отношение к религии

Отношение к государству

Отношение к нации

Русский + Православие + Идеократия + Патриотизм Еврей + Иудаизм + Идеократия + Сионизм Интеллигент — Атеизм — Формальное правовое демо-

кратическое государство — Космополитизм

Из этой таблички видно, что, только отрекшись от своих религиозно-государственных и национальных традиций, русский и еврей могут сомкнуться и

16

образовать новое единое существо — советского интеллигента38. Заметим, кстати, что с точки зрения ортодоксального иудаизма, еврей, отрекшийся от националь-ной веры, более не считается и евреем.

Итоги второго пришествия интеллигенции известны: интеллигенция хоте-ла как лучше, а вышло как всегда. В 1917 году победа интеллигенции привела не к «царству божию», а к царству антихриста с его Гулагом и прочее, так и в 1991 году победа интеллигенции обернулась царством уголовщины и пошлости. Для верующего человека тут нет ничего необычного: царство Божие без Бога всегда будет царством Сатаны.

Однако и в советский период, даже после войны, нельзя поставить знак ра-венства между интеллигенцией и образованным слоем общества. Ю. С. Степанов обращает внимание на одну интересную деталь: «В полном соответствии с тради-циями русской интеллигенции, диссидентское, и в частности правозащитное, движение не выделяло как-то особо русскоязычное население, русских, русский народ, — вопросы ставились в общечеловеческом, гуманитарном и демократиче-ском ключе» (Константы 630). Это привело к тому, что в дальнейшем «общеде-мократическому движению стало противопоставлять себя отдельное “националь-но-патриотическое” движение» (Константы 630). Интеллигенции, таким образом, противостоит та часть образованных людей, которая не успела оторваться от на-родных, прежде всего крестьянских, корней и из классической триады восчувст-вовала идею народности и национальной традиции русской культуры. К этой группе относятся ряд писателей (Белов, Распутин, Шукшин), художников, компо-зиторов, ученых. Интеллигенции противостоит и та часть образованного слоя, ко-торая из той же триады восчувствовала идею Православия. Сложнее обстоит дело с идеей самодержавной царской власти: среди современного образованного слоя очень немного таких, кто понимал бы Самодержавие как созданную самим наро-дом и наилучшую для России с ее огромной территорией и разноплеменным со-ставом форму государственного устройства.

В свете нашей реконструкции того, кого в контексте истории русской куль-туры называли интеллигенцией, действительно можно решить ту герменевтиче-скую загадку, с которой мы начали изложение. Лосев не считал себя интеллиген-том потому, что он член иной, Христовой Церкви, Господь же сказал: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф 12, 30). Быть членом «церкви» интеллигентов значит быть против Христа; для монаха Андроника это было невозможно, отсюда его резкая отповедь собеседнику. В этом свете понятны и слова Николая II, переданные графом Витте: «Когда за сто-лом кто-то произнес слово интеллигент, Государь заметил: “Как мне противно это слово”, — и добавил, что следует приказать Академии Наук вычеркнуть это слово из русского словаря»39. Понятны также и слова В. В. Розанова: «Пока не передавят интеллигенцию — России нельзя жить. Ее надо просто передавить. Убить»40. Розанов понимал, что традиционная историческая Россия и Россия ин-теллигентская несовместимы, и пророчески предвидел, что торжество интелли-

38 Надежда Мандельштам вспоминает, что Осип Мандельштам, слушая рассказы о своей родословной, «в свой раввинский род ... все-таки не поверил и все рвался к русским раз-ночинцам. От них он вел свое происхождение» (Н. Мандельштам. Вторая книга. М., 1990. С. 418). 39 Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. 40 Розанов В. В. Мимолетное. М., 1994. С. 292.

17

18

генции будет означать гибель России. Понятны и слова современного философа, профессора МГУ: «В 1917 году к власти пришли левые интеллигенты. В 1991 го-ду их сменили правые интеллигенты. И те, и другие вызывают омерзение»41. Ин-теллигенция «второго разлива» потерпела историческое поражение, как и интел-лигенция «первого разлива», однако ничего не поняла и ничему не научилась. Вот слова журналистки Евгении Альбац: «Как же сейчас очевидно, что интеллигенци-ей на самом деле была крайне узкая группа людей, не позволявших себе (ни то-гда, ни сейчас) собственное грехопадение объяснять действием внешних сил — режима, власти, КГБ — и принимавших на себя и вину, и ответственность за то, что происходило и происходит в стране»42. Как видим, и после грехопадения, со-вершенного к тому же без участия внешних сил, все равно страсть как хочется «взять на себя ответственность». Как сказала Анна Ахматова,

И яростным вином блудодеянья Они уже упились до конца, Им чистой правды не видать лица И слезного не ведать покаянья.

Таким образом, сообщество людей, названием и самоназванием которой было слово интеллигенция, есть продукт, во-первых, европейской секулярной культуры и, во-вторых, того своеобразия, которое она приняла в России. Это своеобразие заключалось, как уже сказано, в ее неорганичности и, как следствие, в духе всеохватного отрицания русской Традиции — религиозной, государствен-ной и культурной.

41 Гиренок Ф. Пато-логия русского ума. Картография дословности. М., 1998. С. 413. 42 Альбац Евгения. Болезнь совести // Новая газета, 1999, № 8 (531).