РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ ИСТОРИИ МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ

ДРЕВНИЕ КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИИМатериалы международной научной конференции,

посвященной 100-летию со дня рождения А. Н. Бернштама

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

2010

Л. А. Соколова (Санкт-Петербург, Россия)

Окунево и Хараппа — свидетельства контактаОбширные пространства Евразии в древности представляли собой единый организм, в ко-

тором происходили цивилизационные процессы, связанные с расцветом, стагнацией и упадком древних обществ. Сейчас становится понятно, что движущей силой этих процессов были резкие изменения климата, когда экологические зоны могли смещаться на сотни километров, угрожая древним социумам полным вымиранием, и заставляя их мигрировать в поисках более комфортных условий для жизни. Археология порой выявляет эти процессы, фиксируя факты переноса культур­ных традиций на большие расстояния.

В 1987 г. К. Йетмар опубликовал фотографии и прорисовки петроглифов, найденных на скалах Каракорума в верховьях Инда (1еИтаг 1987). Поразительным открытием оказалось то, что часть рисунков относилась к окуневской изобразительной традиции III тыс. до н. э., происходящей из Минусинской котловины в среднем течении р. Енисей. К счастью, окуневская иконография на­столько специфична, что проблем с интерпретацией у специалистов обычно не возникает. Не­смотря на то, что расстояние между верховьями Инда и Енисеем превышает 2500 км, этот факт приходится признать доказательством столь длинной миграции в столь раннее время. Впрочем, в исторический период волны с Востока достигали и Западной Европы.

На скалах Каракорума вдоль древнего пути по берегу р. Инд немецко-пакистанская экспе­диция зафиксировала не только обычные для окуневской иконографии личины, расчлененные ко­сым крестом (рис. 1, 6-8), но и полнофигурное изображение иного типа (1еПтаг 1987: р1. 4, 44). Оно представляет божество, сидящее со скрещенными ногами и широко разведенными руками (рис. I, 9). Лицо, оформленное как прямоугольник внутри трапециевидной головы, делится диаго­налями на 4 сектора с точкой у внутреннего угла. От головы отходят 11 радиальных линий. Руки, ноги и треугольник под лицом (борода?) выполнены сплошной забивкой, туловище разделено не­сколькими линиями. Неподалеку от сидящего персонажа находятся еще три личины, с таким же диагональным членением лица. Одна личина имеет два глаза, небольшие рожки и выступ надо лбом (рис. I, 8), другая, также двуглазая, — один рог (рис. 1, 6), третья — три небольших луча, причем середина личины также отмечена 4 точками, как у сидящего персонажа (рис. 1, 7). Не­смотря на некоторые различия эти изображения, несомненно, выполнены в одной традиции и, по всей видимости, одновременны.

Между Каракорумом и долиной Енисея выстраивается целая цепочка памятников III тыс. до н. э., где были обнаружены аналогичные петроглифы — это урочище Мугур-Саргол, в Туве (рис. 1, 2-3 — по Дэвлет 1980) и могильники у р. Каракол (рис. 1, 4-5 — по Кубарев 2009). Все эти изображения объединяются специфическими признаками, характерными для окуневской традиции — рогатые тиары на головах, поперечные или диагональные полосы на личинах, часто изобража­ется третий глаз и «биома» (любое изображение с растительными признаками). Появление в дан­ных местах изображений окуневского типа связано, как справедливо полагают авторы, с продви­жением какой-то части окуневского населения на юг. В то же время, надо отметить, что вступая в контакты с культурой местного населения, окуневский комплекс трансформируется и дополняется новыми деталями, что позволило выделить местные культуры окуневского типа (чаахольская в Туве и каракольская на Алтае).

Каракорумские петроглифы также свидетельствуют о развитии исходного образа в ино- культурной среде, где окуневское божество наделяется деталями, характерными для местных бо­жеств. Таким образом, появляется возможность выделить в местном пантеоне персонажи, имею­щие признаки окуневского происхождения.

87

Рис. 1.1 — распространение зооантропоморфных изображений в III тыс. до н. э.;2, 3 — Мугур-Саргол (по Дэвлет 1980); 4, 5 — могильник Каракол, Алтай (по Кубарев 2009);

6-9 — хр. Каракорум, Пакистан (по 1еШпаг 1987).

88

В этой связи сразу вспоминается «бог-буйвол» с печати из Мохенджо-Даро, сидящий на троне в йогической позе с разведенными в стороны руками. Т. е. поза та же, что и у каракорумско­го персонажа. Он обладает целой суммой внешних признаков окуневского божества — рогатая тиара с биомой посередине (рис. 2, 3). Лицо божества имеет сложную профилировку, которая вы­зывает разные толкования — и как три лика Прото-Шивы, и как звериные уши. Существует еще несколько печатей с аналогичными изображениями, однако, они еще более схематичны. В отличие от окуневского божества — матриарха — это мужское божество в итифаллическом состоянии.

В огромной коллекции хараппских печатей имеются интересные экземпляры, не привлек­шие к себе особого внимания, но достойные рассмотрения с точки зрения окуневской мифологе­мы. На рис. 2, 1-2 представлена печать из Хараппы с сюжетом, который позднее становится обыч­ным практически для всех евразийских народов — борьба героя с двумя хищниками. Однако, вме­сто героя здесь изображена обнаженная женская фигура с четко обозначенной грудью. Ее круглая голова имеет солярную корону, выполненную в виде коротких насечек. Непосредственно под гла­зами почти посередине лица нанесена отчетливая черта. Над головой показан крупный солярный знак. Под женской фигурой изображен слон, возможно, аватара божества. Изображение слона — яркий пример влияния местной идеологии.

По тому, как изображены персонажи, видно, что сюжет повествует о том, что божество ох­раняет солнце от пожирающих его хищников. По всей видимости, перед нами сюжет, типологиче­ски относящийся к осирическим мифам, связанным с сезонными изменениями солнечной актив­ности, воспринимаемых в древности как борьба светлых и темных сил.

На обратной стороне этой же печати изображена сцена жертвоприношения. Перед сидящей в йогической позе богиней забивают жертвенного быка. Надо отметить мастерство и экспрессию исполнения этой сцены. Но удивительнее всего — трансформация образа богини, теперь вместо солярной короны, на ее голове — маска животного с рогами. Эти сюжеты с одной печати явно взаимосвязаны и позволяют объединить исходные мифологемы в одну сюжетную канву. Женское божество, по всей видимости, объединяет три жизненные сферы — зооморфную, космическую и антропоморфную. Судя по первой сцене, основной функцией этого божества является охрана кос­мического порядка от действий темных сил. В благодарность божеству подносится жертвенное животное.

Похожий сюжет присутствует и на стеатитовой печати из Мохенджо-Даро (рис. 2, 4). Боги­ня в рогатой тиаре и с ростком между рогов стоит в ветвях священного дерева пипал, перед кото­рым находится коленопреклоненный адорант в такой же рогатой тиаре. Стоящий за адорантом винторогий козел также выступает в качестве жертвенного животного. Внизу печати изображена процессия из семи фигур в высоких головных уборах. Данная печать с большим количеством пер­сонажей демонстрирует популярность культа «рогатой богини». В то же время, присутствие дру­гого персонажа в таком же головном уборе в роли адоранта, с в и детел ьствует о том, что культ ме­няется в пользу божества мужского пола.

Довольно сложно выявлять сходство между изображениями, когда речь идет, с одной сто­роны, о 2-3-метровых каменных изваяниях, а с другой — об изображениях на печатях размером в несколько сантиметров. Поэтому опорой для анализа служат отдельные знаки и их сочетания на одном изображении.

Окуневские стелы не имеют ясного сюжета и судить об исходной мифологеме можно толь­ко по взаимовстречаемости деталей изображений. В развитый период окуневские стелы постоянно связаны с солярными знаками, которые порой в изобилии покрывают всю поверхность изваяний. На стеле из Ширы наиболее отчетливо показана связь богини-матриарха с космосом в виде соляр­ного знака и со зверем, атакующим этот символ (рис. 3, 9, 9а). Солярный знак располагается на лбу (в виде так называемого третьего глаза), на животе и на боковых сторонах статуи. Кроме того на лбу зверя нанесен косой крест, который, в свою очередь, является заместителем солярного зна­ка— таким образом выявляется космическая природа самого зверя.

89

2. Престижно-культовые предметы Древней Индии (фотографии опубликованы на сайте Ьагарра.сош) •

Рис. 3. 1-4 — курган Тас-Хаза (Хакасия): 1 — могила 2, погр. «д» (по Липский, Вадецкая 2006);2 и 4 — топор и нож из могилы 4; 3 — нож из могилы 1; 5-8 — бронзовые орудия (поселение Ропар, Индия,

слои 1а и 16); 9 — сосуд (могильник Уйбат-1, Хакасия, кург. 1, могила 1); 10 — фрагмент днища сосуда (№ 4054, поселение Майсар-1, Индия); 11-16 — изображения на каменных стелах и плитах (Хакассия):11 — фрагмент Знаменской стелы; 12 — фрагмент плиты (могильник Черновая VIII, кург. 2, могила 2);

13, 14 — фрагменты плит (могильник Лебяжье); 15, 15а — стела из Ширы; 16 — стела из Биджи

91

На этой же стеле ярко проявился редкий художественный прием — фас-профильное изо­бражение, когда изображение на узкой грани изваяния переносится на боковые грани по принципу распластанной шкуры. Стела увенчана реалистичным изображением человеческого лица, что не­сколько противоречит общей традиции. Обычно стелы такого типа имеют на вершине изображе­ние барана, как символ очистительной жертвы (рис. 3, 70), что также соответствует индской идеи жертвоприношения, как обязательного условия для проявления акта божественной воли.

Надо отметить, что так называемый третий глаз появляется на окуневских стелах изначаль­но, задолго до того, как была сформирована иконография солярного знака. На одновременных ин­дийских материалах этот знак не встречается, если не считать кружок на повязке «жреца» из Мо­хенджо-Даро.

Изображения божеств в рогатых тиарах появляются в харрапских центрах и в виде неболь­ших керамических маскоидов. В маскоиде из Мохенджо-Даро привлекает внимание специфиче­ское сочетание признаков — бычьи рога и уши, подчеркнуто монголоидные, вытянутые к вискам глаза, большой рот и короткая бородка, нанесенная короткими штрихами по нижней части изо­бражения (рис. 2, 4). Аналогичный рогатый хараппский маскоид более реалистичен в передаче монголоидных черт лица (из-за повреждений трудно судить были ли у него уши), бородка изо­бражается узким клинышком (рис. 2, 5).

Самое известное изображение «жреца» из Мохенджо-Даро, выполненное из стеатита, со­вершенно реалистично (рис. 2, 6, 6а, 66). У него подчеркнуто узкие длинные глаза с тяжелыми верхними веками, прямые волосы, расчесанные на прямой пробор, довольно окладистая борода. На лбу — лента-диадема с кружком посередине, напоминающим (или имитирующим) «третий глаз». Такая же повязка с кружком на правом предплечье. Интересная деталь находится сзади — над лентой, завязанной узлом, имеется круглая ровная площадка, на которую крепилась какая-то утра­ченная деталь (рис. 2, 6а). Судя по характеру изображения, она не могла быть ни деталью прически, ни головным убором, как считают индийские коллеги, не исключено, что это была рогатая диадема

В последнее время было найдено еще несколько голов «жрецов», по всей видимости при­надлежавших полнофигурным скульптурам, обломки которых находили в ранних слоях харапп- ских центров. Удивительно, но эти головы также обладают сходными чертами лица — это прямые волосы, борода, длинные, раскосые глаза, лента на лбу (рис. 2, 7, 7а, <§).

Э. Маккей, публикуя маскоид и фигуру «жреца» из Мохенджо-Даро, подчеркивал, что они совершенно не соответствуют местным традициям мелкой пластики, и считал их импортами. Соб­ственно хараппская терракота характеризуется четко разработанным каноном: это женские стату­этки с пышными локонами и круглыми глазами, выполненными налепными валиками или ямками. На этом фоне маскоиды и «жрецы» привлекают внимание именно своей необычностью. «Эти ста­туэтки имеют явную монголоидную внешность и резко отличаются по типу лица от обычных об­разцов. Они были обнаружены в одном из самых нижних слоев города и свидетельствуют о том, что его население могло иметь примесь монголоидной крови, внесенную, возможно, пришельцами с северо-запада, быть может с иранского нагорья, где при раскопках Тепе Гиссар в Дамгане было обнаружено несколько очень ранних монголоидных черепов» (Маккей 1951: 133).

В этой связи надо напомнить, что антропология окуневцев представляет характерное соче­тание монголоидных и европеоидных признаков. Среди этих признаков исследователи подчерки­вают массивность лицевого скелета, брахикранию и, в то же время, довольно резкую профилиров­ку лица (Громов 1997). Антропологический тип людей, изображенный на маскоидах и скульпту­рах жрецов, по всей видимости, также отражает европеоидно-монголоидную метисированность, так как наличие окладистых бород не может характеризовать чисто монголоидную популяцию.

В то же время Э. Маккей подчеркивает: «божество в облике человека с рогами не встреча­ется ни в современной индийской мифологии, ни на протяжении всего исторического периода; по- видимому, можно с уверенностью сказать, что оно было принесено людьми культуры Хараппы и исчезло вместе с ними» (Маккей 1951: 70).

92

К группе импортов Э. Маккей отнес и специфическую керамику с розетками на дне, выпол­ненными штампом по сырой глине, в то время как индийская керамика является расписной. Ко­нечно, эта керамика изготовлена из местной глины и, скорее всего, местными гончарами. Но ор­намент, нанесенный на днище, демонстрирует проникновение инокультурных традиций (рис, 3, 4). В этой связи вспоминается гимн Ригведы, описывающий изготовление ритуальной керамики с ор­наментом, выполненным бамбуковой палочкой (Елизаренкова 1990: 12).

Окуневская керамика отличается богатым набором накольчатых орнаментов, которые по­крывали сосуды сплошь, включая дно, обрез венчика и внутреннюю часть венчика. Дно сосудов часто декорировалось в особой манере в виде солярных композиций и розеток. Ранняя керамика тяготела в округлодонным формам (рис. 3, 5), поздняя — почти исключительно плоскодонная.

Из артефактов особо надо отметить медные и бронзовые ножи, представленные в харапп- ских и окуневских комплексах. Они не просто похожи, а представляют собой один тип. Это дву­лезвийные, листовидные ножи с выделенным насадом (рис. 3, 7, 2). Правда, надо оговориться, что данный тип ранних ножей представлен в культурах раннего бронзового века и в Анатолии, и в Средней Азии, и в южнорусских степях. В чем причина такого единства в производстве ранних металлических форм, пока неясно, В окуневском комплексе эти ножи появляются в самых ранних курганах, в начале III тыс. до н. з.

По рисункам на стенках погребальных каменных ящиков и по дополнительным рисункам на стелах мы можем судить, что окуневцы владели колесным транспортом. Изображались два типа повозок: четырехколесные с крытым кузовом и сплошными колесами (рис. 3, 5) и двухколесные колесницы, имеющие колеса со спицами (рис. 3, 6). Погребальные повозки и колесницы были за­пряжены быками (волами), по всей видимости, особой поджарой породы — они часто показаны в стремительно галопе. В то же время есть изображения оседланных лошадей, но нет свидетельств о том, как их использовали (рис. 3, 7, 8).

Самой яркой чертой окуневского комплекса является его креативность. Помимо стел оку- певцы изготавливали целые серии изображений на кости, стеатите, поделочных камнях. Их погре­бальный обряд отличатся сложностью и устойчивостью, Известно два случая, когда в могилах бы­ли найдены остатки рогатых головных уборов. В одном случае — обрезанная черепная крышка козла (Лазаретов 1997: 23), в другом — рога благородного оленя (рис. 3, 1), Окуневцы первые ста­ли сооружать курганные насыпи внутри каменных оград с угловыми камнями, выполненными в виде стел с изображениями богов.

С начала формирования окуневского изобразительного канона ничто не предвосхищало по­явления зооантропоморфных изображений — ранние каменные стелы, происходящие из курганов с ранней, пост-неолитической керамикой, представляют собой небольшие схематичные антропо­морфные изображения столбообразной формы. К счастью, несколько специфических черт ранних изображений становятся основой и для более поздних, иначе преемственность между разными группами изображений было бы невозможно доказать. Это так называемый третий глаз и горизон­тальная полоса, проходящая через середину личины. Такой же древний первичный признак — лу­чистая корона «солнцеголовых» стел, дополняется полосой и лобным значком.

Однако впоследствии первичный скромный образ божества дополняется фантастическими деталями, которые свидетельствуют о развитии и усложнении исходной мифологемы. Стелы стано­вятся выше, достигая порой 4-5 м. Меняется материал, из которого их изготавливали: если для ран­них изваяний чаще использовали гранит, то для классических — красный девонский песчаник. Пес­чаник гораздо легче обрабатывался, особенно когда изображение выводилось в контррельефе — этот прием становится особенно популярен при передаче лица и фигуры божества. Если на ранних стелах пол существа не обозначался, то классические стелы ярко демонстрируют признаки жен­ской фигуры в период беременности — с этой спецификой и связан общий абрис стел (рис. 3, 9а).

11о всей видимости, именно идея божественного рождения = вселенского плодородия вызвала к жизни новые детали образа. Древний «третий глаз» преобразуется в «солярный знак», из которого

93

растет некий росток, «вытягивающий» всю стелу вверх. Средняя часть изваяния, оформленная как грудь и живот, неожиданно дополняется оскаленной пастью зверя, распластанной на боковых по­верхностях стелы. По всей видимости, тело божества воспринималось как вместилище для жизни и смерти, что естественно для того времени, учитывая высокую смертность младенцев и их матерей.

Заключительный этап окуневской иконографии знаменуется утратой антропоморфности и вообще внешнего абриса. По какой-то причине особое значение стал иметь древнейший признак — поперечная полоса личины, которая стала многократно повторяться на одном изображении. По всей видимости эта черта стала знаком божества, а ее умножение могло символизировать много­кратную молитву или множественность воплощений божества.

Таким образом, окуневский иконографический образ прошел долгий путь становления, раз­вития и упадка вместе со всем окуневским культурным комплексом. Иконография, несомненно, тесно связана с мифологемой, с вербальным текстом, и, по-существу, является его иллюстрацией Не имея возможности прочитать этот текст, мы можем, анализируя изображения, с большей или меньшей степенью достоверности, представить его содержание.

Трактовке семантики окуневского божества посвящено множество работ. Авторы часто об­ращаются к Ригведе, как к древнейшему источнику соответствующих персонажей: Пуруша (По­дольский 1985), Шива (Кызласов 1986: 233), а также дают собственную трактовку — «Трибог» (Леонтьев 1997: 224), или «священные гиперборейские девы» (Мачинский 1997: 279).

Анализ показывает, что перед нами культовый образ с признаками всеобщности, отражаю­щими весь окружающий мир: биосферу, зоосферу, антропосферу и космос. То есть существо, ис­полняющее роль демиурга и всеобщего начала. Это, несомненно, вершина философии древних, поскольку в этом образе представлена идея единства и равенства всех жизненных сфер.

Основой окуневского искусства, по всей видимости, является сложная социальная иерар­хия, продуцирующая интенсивную духовную жизнь общества. Как и в других ранних теологиче­ских социумах — египетском, греческом, в культурах Месоамерики — развитие культовой сферы становится сверхзадачей, объединяющей и сплачивающей весь социум. В настоящее время из­вестно более 700 произведений искусства, относимых к окуневской изобразительной традиции. Часть из них отличаются сложнейшей иконографией, индивидуальным мастерством исполнения, богатством отраженного внутреннего мира. При этом, условия жизни окуневцев являлись экстре­мальными по сравнению с другими ранними цивилизациями, и они не имели равных условий для своего развития. Хотя справедливости ради надо отметить, что окуневские жилищные и культовые комплексы по существу не исследованы.

Само существование окуневского креативного феномена, развитие его в течение длительно­го времени подводит нас к закономерному выводу. Потребность в такой большой и сложной рабо­те могла возникнуть только в социуме со сложной общественной структурой. Верховная власть, по всей видимости, обладала сильным идеологическим влиянием на население и использовала это влияние, направляя общественный труд на оформление культовой сферы. Это, возможно, могла быть некоторая теократическая структура типа жреческой, жестко влиявшая на формирование по­гребального обряда и изобразительного канона.

Вопрос о хронологии в настоящее время не может считаться решенным. Для окуневского комплекса имеются около 30 дат, на которые можно опираться, однако они относятся к развитому и позднему периодам — 2486-1887 гг. до н. э.

Что касается хараппских дат, то вначале специалисты очень удревняли возраст хараппских городов, исходя лишь из общих соображений об аналогичности процесса развития цивилизации в Шумере и Индии. Дж. Маршалл относил хараппскую культуру к 3250-2750 гг. до н. э. Когда же были опубликованы печати из Месопотамии, оказалось, что большая часть их связана с правлени­ем Саргона (2316-2261 гг. до н. э.) и Ларсы (2025-1763 гг. до н. э.). Это дало основание предпола­гать, что контакты между Месопотамией и Индией установились в ХХ1У-ХУШ вв. до н. э. Таким образом, время расцвета индских центров — конец Ш-начало II тыс. до н. э.

94

Следовательно, оба культурных феномена развивались и затухали практически одновре­менно. В это же время начинается распад Среднего Царства в Египте (1785 г. до н. э.), за которым последовало вторжение гиксосов и II переходный период. Во время правлением сына Хаммурапи Самсу-илуна в Вавилоне (около 1750-1712 гг. до н. э.) начинается период вторжений касситов и отпадения южных провинций. С концом правления Самсу-илуна связан упадок школ письменно­сти в Уре и Ларсе, а затем и школы в Ниппуре, после чего падает уровень знания шумерского язы­ка. Наступил закат великих древних цивилизаций, к которым относятся и харапская, и окуневская культуры.

Дэвлет 1980—Дэвлет М. А. Петроглифы Мугур-Соргола. М., 1980.Громов 1997 — Громов А. В. Краниоскопические особенности населения окуневской культуры // Окунев-

ский сборник. СПб., 1997. С. 294-345.Елизаренкова 1990 — Елизаренкова Т. Я. История и культура Древней Индии. М., 1990.Кызласов 1986 — Кызласов Л. Р. Древнейшая Хакасия. М., 1986.Кубарев 2009 — Кубарев В. Д. Памятники каракольской культуры Алтая. Новосибирск, 2009.Лазаретов 1997 — Лазаретов И. П. Окуневские могильники в долине р. Уйбат// Окуневский сборник. СПб,.

1997. С. 19-64.Леонтьев 1997 — Леонтьев Н. В. Стела с реки Аскиз // Окуневский сборник. СПб., 1997. С. 222-236. Липский. Вадецкая 2006 — Липский А. И., Вадецкая Э. Б. Могильник Тас Хазаа / / Окуневский сборник-2.

СПб., 2006. С. 9-52.Маккей 1951 — Маккей Э. Древнейшая культура долины Инда. М., 1951.Мачинский 1997 — Мачинский Д. А. Уникальный сакральный центр Ш-середины II тыс. до н. э. в Хакасско-

Минусинской котловине// Окуневский сборник. СПб., 1997. С. 265-287 Подольский 1985 — Подольский М Л. О мировоззренческих особенностях сибирского изобразительного

искусства эпохи бронзы (окуневские личины) // Мировоззрение народов Западной Сибири по архео­логическим и этнографическим данным. Томск. 1985.

]епшаг 1987 — ,1ептаг К. Вегдуееп ОапсШага ап<11Не 8Ик Кх>ас1$: Коск-сагут§$ а1опе 1Ье Кагакогит НщЬлчау. Ьопс1оп. 1987.

МагхЬаИ 1931 — МагхНаИ У. И. МоЬегуо-<1аго апс! 1Не 1пс1и8 стНгаПоп. Ьопс1оп, 1931. Уо1. 3.

А. М. Бианки (Санкт-Петербург, Россия)

Группа дольменов как тип памятникаВ полевой археологии принято, что первичная фиксация памятников сопровождается выде­

лением групп памятников, которым даются имена, далее археологи переходят к анализу отдель­ных памятников или содержания их комплексов. Возможен и другой подход — изучение групп па­мятников в целом как специфического вида артефактов. Такой подход развивал М. П. Чернопиц- кий по отношению к степным курганам (Чернопицкий 1979; 1980). Вопросы планировки традми- ционных русских поселений на материале деревянной архитектуры Русского Севере успешно продемонстрировал Ю. С. Ушаков (1980; 1994). Особенно интересно применить этот подход, ко­гда все памятники принадлежат к одному типу и непосредственно открыты исследователю — как, например, северокавказские дольмены. Для них, являющихся памятниками архитектуры, а не только археологии, такой подход может дать еще и возможность получения материала для пони­мания дополнительных черт их архитектуры.

Данная статья написана на основании проводимой в течение пяти лет сплошной фиксации дольменов кавказского Причерноморья на границе Туапсинского и Лазаревского районов. Грани­цы проведены от берега моря по правой стороне долин р. Дедеркой и среднего течения р. Пшена- хо, по Главному Кавказскому хребту, правому берегу верхнего течения Псезуапсе у Хребта и пра-