Виктор Гюго

Человек, который смеется

В Англии все величественно, даже дурное,даже олигархия. Английский патрициат –патрициат в полном смысле этого слова.Нигде не было феодального строя болееблестящего, более жестокого и болееживучего, чем в Англии. Правда, в свое времяон оказался полезен. Именно в Англии надоизучать феодальное право, подобно томукак королевскую власть надо изучать воФранции.

Книгу эту собственно следовало быозаглавить «Аристократия». Другую,которая явится ее продолжением, можнобудет назвать «Монархия». Обе они, еслитолько автору суждено завершить этоттруд, будут предшествовать третьей,которая замкнет собою весь цикл и будетозаглавлена «Девяносто третий год».

Отвиль-Хауз. 1869.

ПРОЛОГ

1. УРСУС

Урсус и Гомо были связаны узами тесноий дружбы. Урсус[медведь (лат.)] был человек, Гомо [человек (лат.)] – волк.Нравом они очень подходили друг к другу. Имя «Гомо» далволку человек. Вероятно, он же придумал и свое; наий дя длясебя подходящеий кличку «Урсус», он счел имя «Гомо» вполнеподходящим для зверя. Содружество человека и волкапользовалось успехом на ярмарках, на приходскихпраздниках, на уличных перекрестках, где толпятсяпрохожие; толпа всегда рада послушать балагура инакупить всяких шарлатанских снадобиий . Еий нравилсяручноий волк, ловко, без принуждения исполнявшиийприказания своего хозяина. Это большое удовольствие –видеть укрощенного строптивца, и нет ничего приятнеий ,чем наблюдать все разновидности дрессировки. Вот почемубывает так много зрителеий на пути следованиякоролевских кортежеий .

Урсус и Гомо кочевали с перекрестка на перекресток, сплощадеий Абериствита на площади Иедбурга, из одноийместности в другую, из графства в графство, из города вгород. Исчерпав все возможности на одноий ярмарке, онипереходили на другую. Урсус жил в балагане на колесах,которыий Гомо, достаточно вышколенныий для этого, возилднем и стерег ночью. Когда дорога становилась трудноий из-за рытвин, грязи или при подъемах в гору, человеквпрягался в лямку и по-братски, бок о бок с волком, тащилвозок. Так они вместе и состарились.

На ночлег они располагались где придется – срединевспаханного поля, на лесноий прогалине, у перекрестканескольких дорог, у деревенскоий околицы, у городскихворот, на рыночноий площади, в местах народных гуляниий ,на опушке парка, на церковноий паперти. Когда возок

останавливался на какоий -нибудь ярмарочноий площади,когда с разинутыми ртами сбегались кумушки и вокругбалагана собирался кружок зевак, Урсус принималсяразглагольствовать, и Гомо с явным одобрением слушал его.Затем волк учтиво обходил присутствующих с деревянноийчашкоий в зубах. Так зарабатывали они себе на пропитание.Волк был образованныий , человек – тоже. Волк был наученчеловеком или научился сам всяким, волчьим фокусам,которые повышали сбор.

– Главное, не выродись в человека, – дружески говаривалему хозяин.

Волк никогда не кусался, с человеком же это пороюслучалось. Во всяком случае Урсус имел поползновениекусаться. Урсус был мизантроп и, чтобы подчеркнуть своюненависть к человеку, сделался фигляром. К тому же надобыло как-нибудь прокормиться, ибо желудок всегдапредъявляет свои права. Впрочем, этот мизантроп искоморох, быть может думая таким образом наий ти себеместо в жизни поважнее и работу посложнее, был также илекарем. Мало того, Урсус был еще и чревовещателем. Онумел говорить, не шевеля губами. Он мог ввести взаблуждение окружающих, с изумительноий точностьюкопируя голос и интонации любого из них. Он одинподражал гулу целоий толпы, что давало ему полное правона звание «энгастримита». Он так себя и величал. Урсусвоспроизводил всякие птичьи голоса: голос певчего дрозда,чирка, жаворонка, белогрудого дрозда – таких жескитальцев, как и он сам; благодаря этому своему талантуон мог по желанию в любую минуту вызвать у вас-впечатление то площади, гудящеий народом, то луга,оглашаемого мычанием стада; порою он бывал грозен, как

рокочущая толпа, порою детски безмятежен, как утренняязаря. Такое дарование хотя и редко, но все же встречается. Впрошедшем столетии некто Тузель, подражавшиийсмешанному гулу людских и звериных голосов ивоспроизводившиий крики всех животных, состоял приБюффоне в качестве человека-зверинца. Урсус былпроницателен, краий не своеобразен и любознателен. Онпитал склонность ко всяким россказням, которые мыназываем баснями, и притворялся, будто сам верит им, –обычная хитрость лукавого шарлатана. Он гадал по руке, пораскрытоий наобум книге, предсказывал судьбу, объяснялприметы, уверял, что встретить черную кобылу – к неудаче,но что еще опаснее услышать, когда ты уже совсем готов вдорогу, вопрос: «Куда собрался?» Он называл себя«продавцом суевериий », обычно говоря: «Я этого нескрываю; вот в чем разница между архиепископомКентербериий ским и мноий ». Архиепископ, справедливовозмущенныий , однажды вызвал его к себе. Однако Урсусискусно обезоружил его преосвященство, прочитав передним собственного сочинения проповедь на день рождестваХристова, которая так понравилась архиепископу, что онвыучил ее наизусть, произнес с кафедры и велел напечататькак свое произведение. За это он даровал Урсусу прощение.

Благодаря своему искусству врачевателя, а может быть, ивопреки ему, Урсус исцелял больных. Он лечилароматическими веществами. Хорошо разбираясь влекарственных травах, он умело использовал огромныецелебные силы, заключенные во множестве всемипренебрегаемых растениий – в гордовине, в белоий ивечнозеленоий крушине, в черноий калине, бородавнике, врамене; он лечил от чахотки росянкоий , пользовался,

сообразно надобности, листьями молочая, которые, будучисорваны у корня, деий ствуют как слабительное, а сорванныеу верхушки – как рвотное; исцелял горловые болезни припомощи наростов растения, именуемого «заячьим ушком»;знал, каким тростником можно вылечить быка и какоийразновидностью мяты можно поставить на ноги больнуюлошадь; знал все ценные, благотворные своий ствамандрагоры, которая, как всем известно, являетсярастением двуполым. У него были лекарства на всякиеслучаи. Ожоги он исцелял кожеий саламандры, из котороий уНерона, по словам Плиния, была сделана салфетка. Урсуспользовался ретортоий и колбоий ; он сам производилперегонку и сам же продавал универсальные снадобья.Ходили слухи, будто одно время он сидел в сумасшедшемдоме; ему оказали честь, приняв его за умалишенного, новскоре выпустили на свободу, убедившись, что он всего-навсего поэт. Возможно, что этого и не было: каждыий из насбывал жертвоий подобных россказнеий .

В деий ствительности же Урсус был грамотеем, любителемпрекрасного и сочинителем латинских виршеий . Он былученым в двух областях, ибо одновременно шел по стопам иГиппократа и Пиндара. В знании поэтического ремесла онмог бы состязаться с Раненом и с Видоий . Он мог бы сочинятьиезуитские трагедии не менее удачно, чем отец Бугур.Благодаря близкому знакомству с прославленнымиритмами и размерами древних Урсус в своем обиходепользовался ему одному своий ственными образнымивыражениями и целым рядом классических метафор. Оматери, впереди котороий шествовали две дочки, онговорил: «Это дактиль»; об отце, за которым шли два егосына: «Это анапест»; о внуке, шагавшем между дедом и

бабушкоий : «Это амфимакриий ». При таком обилии знаниийможно жить только впроголодь. Салернская школарекомендует: «Ешьте мало, но часто». Урсус ел мало и редко,выполняя, таким образом, лишь первую половинупредписания и пренебрегая второий . Но это уж была винапублики, которая собиралась не каждыий день и покупала неслишком часто. Урсус говорил: «Отхаркнешьсяпоучительным изречением – станет легче. Волк находитутешение в вое, баран – в теплоий шерсти, лес – в малиновке,женщина – в любви, философ же – в поучительномизречении». Урсус по мере надобности кропал комедии,которые сам же с грехом пополам и разыгрывал: этопомогало продавать снадобья. В числе других творениий онсочинил героическую пастораль в честь рыцаря ХьюМиддлтона, которыий в 1608 году провел в Лондон речку.Эта речка спокоий но протекала в шестидесяти милях отЛондона, в графстве Гартфорд; явился рыцарь Миддлтон изавладел ею; он привел с собою шестьсот человек,вооруженных заступами и мотыгами, стал рыть землю,понижая грунт в одном месте, повышая его в другом, иногдаподымая речку на двадцать футов, иногда углубляя ее руслона тридцать футов, соорудил из дерева наземныеводопроводы, построил восемьсот мостов, каменных,кирпичных и бревенчатых, и вот, в одно прекрасное утро,речка вступила в пределы Лондона, которыий испытывал вто время недостаток в воде. Урсус преобразил этипрозаические подробности в прелестную буколическуюсцену между рекою Темзоий и речкоий Серпантиноий . Мощныийпоток приглашает к себе речку, предлагая еий разделить сним ложе. «Я слишком стар, – говорит он, – чтобы нравитьсяженщинам, но достаточно богат, чтобы оплачивать их». Это

был остроумныий и галантныий намек на то, что сэр ХьюМиддлтон произвел все работы за своий счет.

Урсус мастерски владел монологом. Будучи нелюдимым ивместе с тем словоохотливым, не желая никого видеть, ноиспытывая потребность поговорить с кем-нибудь, онвыходил из затруднения, беседуя сам с собою. Кто жил вуединении, знает, до какоий степени человеческоий природесвоий ствен монолог. Слово, звучащее внутри нас, вызываетсвоего рода зуд. Обращаясь в пространство, мы как быоткрываем предохранительныий клапан. Разговор вслухнаедине с собоий производит впечатление диалога с богом,которого мы носим в себе. Таково, как всем известно, былообыкновение Сократа. Он произносил речи перед самимсобоий . Точно так же поступал и Лютер. Урсус брал пример сэтих великих мужеий . Он обладал способностью,раздваиваясь, быть своеий собственноий аудиториеий . Онзадавал себе вопросы и сам отвечал на них; он превозносилсебя и осыпал оскорблениями. С улицы слышно было, какон один ораторствует в своем возке. Прохожие, у которыхесть свое мерило для оценки незаурядных людеий , говорили:«Вот идиот!» По временам, как мы только что сказали, Урсусбранил самого себя, но бывали моменты, когда он отдавалсебе должное. Как-то в одноий из тех кратких речеий , скоторыми он обращался к себе, он с гордостью воскликнул:«Я изучил растение во всех его таий нах, я изучил стебель,почку, чашелистики, лепесток, тычинку, завязь, семяпочку,бурачок, спорангиий и апотециий . Я постиг хромацию,осмосию и химосию, иными словами – образование цвета,запаха и вкуса». В этом аттестате, которыий Урсус выдавалУрсусу, была, несомненно, некая доля бахвальства, но пустьпервым кинет в него камень тот, кто не постиг хромации,

осмосии и химосии.К счастью, Урсус никогда не бывал в Нидерландах. Там его,

без сомнения, взвесили бы, чтобы определить, обладает лион должным весом, избыток или недостаток которогосвидетельствует о том, что человек – колдун. В Голландииэтот должныий вес был мудро установлен законом. Это былоудивительно просто и остроумно. Вас клали на чашу весов –и все сразу становилось ясным: если вы оказывалисьслишком тяжелым, вас вешали, если слишком легким –сжигали. Еще теперь можно видеть в Удеватере весы длявзвешивания колдунов, но в наши дни на этих весахвзвешивают сыр, – вот во что выродилась религия! ТощемуУрсусу, пожалуий , не поздоровилось бы от такоговзвешивания. В своих странствиях он избегал Голландии – ихорошо делал. Впрочем, мы полагаем, что он вообще непокидал пределов Англии.

Как бы то ни было, Урсус, человек очень бедныий и притомсурового нрава, завязав в лесу знакомство с Гомо,почувствовал влечение к бродяжничеству. Он взял волкасебе в товарищи и стал скитаться с ним по дорогам, живя навольном воздухе жизнью, полноий всяких неожиданностеий .Урсус был очень изобретателен, всегда себе на уме, весьмаискусен во врачебном деле и великиий мастер на всякиефокусы. Он пользовался славоий хорошего лекаря ихорошего фигляра; само собою разумеется, что его считалии чародеем, но лишь отчасти, ибо (прослыть приятелемчерта было в ту пору небезопасно. Говоря по правде, Урсуссвоим пристрастием к фармакопее и лекарственнымрастениям мог навлечь на себя подозрение, так как частоуходил собирать травы в угрюмые, непролазные чащи, гдепроизрастает салат Люцифера и где, как это установил

советник д'Анкр, рискуешь встретить в вечернем туманевышедшего из-под земли человека, «кривого на правыийглаз, без плаща, со шпагоий на боку и совершенно босого». Нопри всех странностях своего характера Урсус был слишкомдобропорядочным, чтобы насылать град, вызыватьпривидения, вихрем пляски замучить человека насмерть,внушать безмятежные или, напротив, печальные и полныеужасов сны и заклинаниями выводить из яицчетырехкрылых петухов, – подобных проделок за ним неводилось. Он был неспособен на такие мерзости, как,например, говорить по-немецки, по-древнеевреий ски или по-гречески, не изучив этих языков, что является признакомлибо гнусного коварства, либо природноий болезни,вызываемоий меланхолиеий . Если Урсус изъяснялся по-латыни, то только потому, что знал ее. Он не позволил бысебе говорить по-сириий ски, так как не знал этого языка;кроме того, доказано, что сириий скиий язык – язык ведьм. Вмедицине Урсус не без основания отдавал предпочтениеГалену перед Кардано, ибо Кардано, при всеий своеийучености, жалкиий червь по сравнению с Галеном.

В общем, Урсус не принадлежал к числу тех лиц, которыхчасто тревожит полиция. Его возок был достаточно длинени широк, чтобы он мог лежать в нем на сундуке, хранившемего не слишком роскошные пожитки. Он был обладателемфонаря, нескольких париков, кое-какоий утвари,развешанноий на гвоздях, а также музыкальныхинструментов. Кроме того, у него была медвежья шкура,которую он напяливал на себя в дни большихпредставлениий ; он называл это – облачаться в парадныийкостюм. «У меня две шкуры, – говорил он, – вот эта –настоящая». И он указывал на медвежью шкуру.

Передвижноий балаган принадлежал ему и волку. Кромевозка, реторты и волка, у него были флеий та и виола-да-гамба, на которых он неплохо играл. Он сам изготовлялэликсиры. Все эти таланты иногда обеспечивали емувозможность поужинать. В потолке его лачуги былоотверстие, через которое проходила труба чугунноий печки,стоявшеий почти вплотную к сундуку, так что деревяннаястенка его даже слепка обуглилась. В печке было дваотделения: в одном из них Урсус варил свои специи, вдругом – картошку. По ночам волк, дружескоий рукоийпосаженныий на-цепь, спал под возком. Гомо был черен,Урсус сед; Урсусу было лег пятьдесят, если не всешестьдесят. Его покорность человеческоий судьбе былатакова, что он, как выше упомянуто, питался картофелем,которыий в ту пору считался поганоий пищеий , годноий лишьдля свинеий да каторжников. Он ел его, негодуя, ноподчиняясь своеий участи. Ростом он был невысок, ноказался долговязым. Он горбился и был всегда задумчив.Согбенная спина старика – это груз прожитых лет. Урсусу народу было написано быть печальным. Ему стоило трудаулыбнуться и никогда не удавалось заплакать. Он не умелнаходить утешение в слезах и временное облегчение ввеселье. Старик – это не что иное, как мыслящая развалина.Урсус и был такоий развалиноий . Краснобаий ство шарлатана,худоба пророка, воспламеняемость заряженноий мины –таков был Урсус. В молодости он жил в качестве философа уодного лорда.

Все это происходило сто восемьдесят лет назад, в тевремена, когда люди были немного более волками, чем внаши дни.

Впрочем, не намного.

Гомо не был обыкновенным волком. Судя по тому, как оннабрасывался на кизил и на яблоки, его можно былопринять за степного волка; темноий окраскоий шерсти онпоходил на гиену, а воем, постепенно переходившим в лаий ,напоминал чилиий скую дикую собаку; но зрачок этогоживотного еще недостаточно изучен, и, может быть, онолишь разновидность лисицы, между тем как Гомо былнастоящим волком. Длина его равнялась пяти футам, а этонемалыий рост для волка даже в Литве; он был очень силен;смотрел он исподлобья, но это нельзя было ставить ему ввину; язык у него был мягкиий , и он иногда лизал Урсуса; поспинному хребту у него щетинилась узкая полоскакороткоий шерсти; он был тощ, но это была здоровая худобалесного зверя. До своего знакомства с Урсусом, когда ему неприходилось еще таскать за собоий возок, он легко пробегалпо сорок лье за ночь. Урсус, натолкнувшись на него в чащена берегу ручья, проникся к нему уважением, увидев, как онумно и осторожно ловит раков, и с удовлетворениемпризнал в нем отличныий экземпляр подлинного гвианскоговолка – купара, из породы так называемых собак-ракоедов.

Урсус предпочитал Гомо ослу в качестве вьючногоживотного. Ему было бы неприятно заставлять осла тащитьвозок: он слишком уважал это животное. К тому же онзаметил, что осел, этот не понятыий людьми четвероногииймечтатель, имеет неприятное обыкновение настораживатьуши, когда философы изрекают какие-нибудь глупости.Между нами и нашеий мыслью осел оказывается, такимобразом, лишним свидетелем, а это стеснительно. Урсуспредпочитал Гомо в качестве друга и собаке, так какполагал, что волку дружба с человеком дается труднее.

Вот почему Урсус довольствовался обществом Гомо. Гомо

был для него больше, чем другом, – он был его подобием.Похлопывая волка по впалым бокам, Урсус говорил: «Янашел свое второе издание».

Он говорил также: «Когда я умру, всякому, кто пожелаетполучить представление обо мне, надо будет толькоизучить Гомо. Я оставлю его потомству в качестве моеийвернеий шеий копии».

Англиий скиий закон, не слишком мягкиий по отношению кхищным зверям, мог бы придраться к этому волку ипритянуть его к ответу за смелость, с котороий он свободнопоявлялся в городах; но Гомо пользовалсянеприкосновенностью, дарованноий домашним животнымодним из статутов Эдуарда IV. «Всякое домашнееживотное, – гласит этот статут, – может свободно следоватьза своим хозяином». Кроме того, некоторое ослаблениестрогостеий по отношению к волкам явилось результатоммоды, распространившеий ся при последних Стюартах средипридворных дам, которые заводили вместо собакмаленьких песцов, величиноий с кошку, выписывая их забольшие деньги из Азии.

Урсус передал Гомо часть своих талантов: научил егостоять на задних лапах, умерять своий гнев, заменяя егохмуростью, издавать глухое ворчанье вместо воя и т.д. Волк,со своеий стороны, передал человеку часть волчьихпознаниий , научив его обходиться без крова, без хлеба, безогня и предпочитать голод в лесу рабству во дворце.

Возок Урсуса, своеобразная передвижная хижина,следовал по самым различным направлениям, не выходя,однако, за пределы Англии и Шотландии; он былустановлен на четырех колесах и снабжен оглоблями дляволка и лямкоий для человека. Пристяжкоий пользовались

только при дурноий дороге. Балаган был крепок, хотя исколочен из тонких досок, обычно идущих на перегородки.Спереди у него была стеклянная дверь с маленькимбалконом, своего рода кафедроий или трибуноий , с котороийУрсус произносил речи, а сзади – глухая дверь с форточкоий .Для входа в балаган, на ночь тщательно запиравшиий сязасовами и замками, служила откидная подножка в триступеньки, прилаженная на шарнирах к внутреннеийстороне заднеий двери. Немало дождеий и снега перевидалвозок на своем веку. Когда-то он был окрашен, но теперьуже нельзя было установить, в какоий именно цвет, ибоперемены погоды деий ствуют на дорожные возки точно также, как смены царствованиий на придворных. Снаружи настенке возка когда-то можно было разобрать на дощечкенадпись черными буквами по белому полю, постепеннорасплывшуюся и стершуюся:

«Золото ежегодно теряет от трения одну тысячачетырехсотую часть своего объема; это называется потереийв весе монеты; отсюда следует, что из миллиардачетырехсот миллионов золотом, находящихся в обращениина всем земном шаре, ежегодно пропадает один миллион.Этот миллион золотом распыляется, улетучивается, носитсяв воздухе мельчаий шим прахом, попадает в человеческиелегкие, проникает в нашу совесть, приглушает, обременяет,отягчает ее, соединяется с душою богачеий , которыестановятся от него надменными, и с душою бедняков,которые от него ожесточаются».

Надпись эту, размытую дождями и стершуюся по милостипровидения, к счастью, уже нельзя было прочитать, так каквесьма вероятно, что это загадочное и вместе с темдовольно прозрачное рассуждение о золоте, проникающем

в легкие, пришлось бы не по вкусу шерифам, прево,маршалам и прочим носителям париков, стоящим на стражезакона. Англиий ское законодательство в ту пору шутить нелюбило. Быть жестоким считалось в порядке вещеий .Беспощадность была исконным своий ством судеий , ажестокосердие – их второий натуроий . Инквизиторы кишмякишели. Джеффрис породил целое племя себе подобных.

Внутри возка были еще две надписи. Над сундуком надощатоий , выбеленноий известкоий стене было выведено отруки чернилами:

"Единственное, что следует знать:Барон и пэр Англии носит на голове золотоий

обруч с шестью жемчужинами.Право на корону начинается с виконта.Виконт носит корону с неограниченным

количеством жемчужин; граф – жемчужнуюкорону, зубцы котороий перемежаются снебольшими земляничными листьями; у маркиза– зубцы и листья на одном уровне; у герцога –одни зубцы, без жемчужин; у герцога королевскоийкрови – обруч, составленныий из крестов и лилиий ; упринца Уэльского корона такая же, как у короля,но незамкнутая.

Герцог именуется «светлеий шим имогущественнеий шим государем»; маркиз и граф –«высокородным и могущественным владетелем»,виконт – «благородным и могущественнымгосподином»; барон – «истинным господином».

Обращение к герцогу: «ваша светлость», костальным пэрам – «ваша милость».

Личность лорда неприкосновенна.Пэры – это парламент и суд, concilium et curia,

законодательство и правосудие.Most honourable (высокочтимыий ) значит больше,

чем right honourable (досточтимыий ).Лорды-пэры признаются лордами по праву

рождения, лорды не пэры – лордами из учтивости;только пэры – настоящие лорды.

Лорд никогда не приносит присяги ни королю,ни на суде. Достаточно одного его слова. Онговорит: «Заверяю своеий честью».

Члены палаты общин, представляющие народ,будучи вызваны в палату лордов, смиреннообнажают головы перед лордами, сидящими вголовных уборах.

Палата общин представляет билли в палатулордов через депутацию из сорока членов,которые при вручении билля отвешивают триглубоких поклона.

Лорды препровождают в палату общин своибилли через простого писца.

В случае разногласия между палатами онисовместно совещаются в «расписном зале»,причем пэры сидят в шляпах, а члены палатыобщин стоят с непокрытоий горловоий .

По закону, изданному Эдуардом VI, лордыпользуются привилегиеий непреднамеренногоубиий ства. Лорд, убившиий простолюдина, неподлежит преследованию.

Бароны приравниваются по рангу к епископам.Чтобы быть бароном-пэром, надо получить от

короля пожалование per baroniam integram, то естьполным баронским поместьем.

Полное баронское поместье состоит изтринадцати с четвертью дворянских ленов,каждыий стоимостью в двадцать фунтовстерлингов, что составляет четыреста марок.

Баронскиий замок – эта «голова» баронскогопоместья – caput baroniae – переходит понаследству на тех же основаниях, что и коронаАнглии, то есть переходит к дочерям лишь приотсутствии детеий мужского пола и в таком случаедостается старшеий дочери; caeteris filiabus aliundesatisfactis [это значит: остальных дочереийобеспечивают по мере возможности (примечаниеУрсуса рядом, на стене)].

Бароны носят титул лорда, от саксонского laford(классическое латинское – dominus и вульгарно-латинское – lordus).

Старшие и следующие за ними сыновьявиконтов и баронов – первые эскваий рыкоролевства.

Старшие сыновья пэров имеют преимуществоперед кавалерами ордена Подвязки; младшиесыновья преимущества не имеют.

Старшиий сын виконта в процессии следует забаронами и впереди всех баронетов.

Дочь лорда – леди, прочие англиий ские девицы –мисс.

Все судьи признаются ниже пэров. Сержантносит капюшон из шкуры ягненка; судьи –капюшон de minuto vario – из белых шкурок любых

мелких звереий , кроме горностая. Горностаий носяттолько пэры и король.

Против лорда не допускается supplicavit [мольба(лат.); так называлась жалоба, обращенная ккоролю].

Лорда нельзя посадить в обычную тюрьму. Онможет быть заключен только в лондонскиий Тауэр.

Лорд, приглашенныий в гости к королю, имеетправо убить в королевском парке одну или двелани.

Лорду в его владениях предоставляется правобаронского суда.

Выий ти на улицу в мантии, взяв с собою длясопровождения только двух слуг, – недостоий нолорда. Он может появляться лишь с целоий свитоийприближенных дворян.

Пэры отправляются в парламент в каретахцугом; члены палаты общин этого права не имеют.Некоторые пэры отправляются в Вестминстер воткрытых двухместных колясках. Украшенныегербами и коронами коляски и каретыразрешается иметь только лордам: это одна из ихпривилегиий .

Лорд может быть приговорен к штрафу тольколордами, и притом в размере не свыше пятишиллингов; исключение составляет герцог,которого можно оштрафовать на десятьшиллингов.

Лорд может иметь у себя в доме шестьиностранцев. Всякиий другоий англичанин – толькочетырех.

Лорд может беспошлинно держать у себя впогребе восемь бочек вина.

Только лорд не подлежит явке к окружномушерифу.

Лорд не может быть облагаем податью насодержание воий ска.

Когда это угодно лорду, он на свои средстванабирает полк и предоставляет его враспоряжение короля; так поступают их светлостигерцог Атольскиий , герцог Гамильтон и герцогНортемберлендскиий .

Лорд может быть судим только лордами.В гражданских делах он может требовать

пересмотра и отмены решения, если в составе судане было по краий неий мере одного дворянина.

Лорд сам назначает своих капелланов.Барон назначает трех капелланов, виконт –

четырех, граф и маркиз – пять, герцог – шесть.Лорд не может быть подвергнут пытке даже при

обвинении в государственноий измене.Лорд не может быть заклеий мен палачом.Лорд всегда считается ученым человеком, даже

если он не умеет читать. Он грамотен по правурождения.

Герцог появляется под балдахином всюду, заисключением тех мест, где присутствует король;виконт имеет балдахин у себя дома; у барона естькубок с крышкоий для пробы вина, крышку слугадержит под кубком, пока барон пьет; баронесса вприсутствии виконтессы имеет правопользоваться услугами одного человека для

ношения шлеий фа.Восемьдесят шесть лордов или старших сыновеий

лордов занимают председательские места завосемьюдесятью шестью столами на пятьсотприборов каждыий , накрываемыми ежедневно вкоролевском дворце за счет округи, в котороийрасположена королевская резиденция.

Простолюдину, ударившему лорда, отсекаюткисть руки.

Лорд почти то же, что король.Король почти то же, что бог.Вся земля – собственность лордов.Англичане, обращаясь к богу, называют его

«милорд».

Против этоий надписи можно было прочесть другую, написанную таким же способом. Вот она:

"Утешение, которым должны довольствоватьсяте, кто ничего не имеет.

Генрих Оверкерк, граф Грентэм, заседающиий впалате лордов между графом Джерси и графомГриничем, имеет сто тысяч фунтов стерлинговежегодного дохода. Его милости принадлежитдворец Грентэм-Террас, выстроенныий из мрамораи знаменитыий своим лабиринтом коридоров,представляющим собою настоящуюдостопримечательность. В этом дворце есть алыийкоридор из саранколинского мрамора, коридор изастраханскоий лумачеллы, белыий – из ланиий скогомрамора, черныий – из алабандского мрамора,

серыий – из старемского мрамора, желтыий – изгессенского мрамора, зеленыий – из тирольского,красныий – наполовину из крапчатого богемскогомрамора, наполовину из кордовскоий лумачеллы,темно-синиий – из генуэзского мрамора,фиолетовыий – из каталонского гранита, траурныий– из сланцев Мурвиедро с белыми и чернымипрожилками, розовыий – из альпиий ского циполина,жемчужныий – из нонетскоий лумачеллы иразноцветныий коридор, называемыий«придворным», – из пестроий брекчии.

Ричард Лаутер, виконт Лонсдеий л, имеет вУэстморленде замок Лаутер; необыкновеннопышныий подъезд этого замка как бы приглашаеткоролеий посетить его.

Ричард, граф Скарборо, виконт и барон Лэмлеий ,виконт Уотерфорд в Ирландии, лорд-леий тенант ивице-адмирал графства Нортемберлендского,графства Дерхемского с одноименным городом,владеет двумя поместьями в Стэнстеде, старым иновым, в котором всеобщее внимание привлекаетвеликолепная решетка, охватывающаяполукругом бассеий н с фонтаном необычаий ноийкрасоты. Сверх того ему принадлежит замок вЛэмлее.

Роберту Дарси, графу Холдернесу, принадлежитродовоий замок Холдернес с баронскими башнямии огромным французским парком, в котором онсовершает прогулки в карете, запряженноийшестеркоий лошадеий , с двумя фореий торами, как иподобает пэру Англии.

Чарльз Боклерк, герцог Сент-Олбенс, графБарфорд, барон Хеддингтон, первыий сокольничиийАнглии, рядом с королевским дворцом в Виндзоревладеет дворцом, нисколько не проигрывающимот этого соседства.

Чарльз Бодвилл, лорд Робертс, барон Труро,виконт Бодмин, владеет в Кембридже поместьемУимпл, где выстроены три дворца с тремяфронтонами, из коих один в виде арки, а дватреугольные. Въездная аллея обсажена четырьмярядами деревьев.

Высокородныий и могущественныий лорд ФилиппГерберт, виконт Кардиф, граф Монтгомери, графПемброк, пэр и владетель Кендола, Мармиона,Сент-Квентина и Чарленда, смотритель прудов вграфствах Корнуэле и Девоне, наследственныийнаблюдатель коллегии Иисуса, являетсясобственником чудесного Уилстонского сада, вкотором, есть два фонтана, превосходящиекрасотою версальские фонтаны христианнеий шегокороля Людовика XIV.

Чарльз Сеий мур, герцог Сомерсетскиий , владеет наТемзе виллоий Сомерсет-Хауз, ничем неуступающеий вилле Памфили в Риме. Навеличественном камине обращают на себявнимание две китаий ские фарфоровые вазы эпохиЮаньскоий династии, оцениваемые в полмиллионана французские деньги.

В ИЙ оркшире Артур, лорд Ингрэм, виконт Ирвин,владеет дворцом Темпл-Ньюшем, к которомуподъезжают через триумфальную арку; широкие и

плоские крыши этого дворца похожи намавританские террасы.

Роберту, лорду Феррерс-Чартлею, Борчиру иЛовену, принадлежит в Лестершире замокСтаунтон-Гарольд с парком, имеющим формухрама с фронтоном; большая церковь счетырехугольноий колокольнеий , высящаяся наберегу пруда, входит в состав поместья.

В графстве Нортгемптон Чарльз Спенсер, графСандерленд, член таий ного совета его величества,владеет поместьем Олтроп, в которое въезжаютчерез кованые железные ворота на четырехстолбах, украшенных мраморными группами.

Лоуренсу Хаий ду, графу Рочестеру, принадлежит вСеррее поместье Нью-Парк, с замком, украшеннымхудожественно изваянным акротерионом, собсаженноий деревьями круглоий лужаий коий идубравами, на опушке которых высится искуснозакругленная горка, увенчанная большим,издалека видным дубом.

Филипп Стенхоп, граф Честерфилд, владеет вДербишире поместьем Бредби, в котором естьвеликолепныий павильон с часами, соколиныийдвор, кроличьи садки и прелестные пруды,четырехугольные и овальные, в том числе один вформе зеркала, с двумя фонтанами, бьющимиочень высоко.

Лорду Корнуэлу, барону Аий , принадлежит Бром-Холл – дворец четырнадцатого века.

Высокородныий Олджернон Кеий пл, виконтМолден, граф Эссекс, владеет в Гартфордшире

замком Кешиобери, имеющим форму буквы Н, илесными угодьями, изобилующими дичью.

Лорду Чарльзу Оссалстоуну принадлежит вМиддлсексе замок Доули, окруженныий садами витальянском вкусе.

Джемс Сесил, граф Солсбери, в семи лье отЛондона владеет дворцом Гартфилд-Хауз, счетырьмя господскими павильонами, с дозорноийбашнеий в центре и парадным двором,выложенным белыми и черными плитами, как вСен-Жермене. Дворец этот, занимающиий по фасадудвести семьдесят два фута, был выстроен вцарствование Иакова I государственнымказначеем Англии, прадедом нынешнеговладельца. Кровать одноий из графинь Солсберистоит несметных денег: она целиком сделана избразильского дерева, признанного вернеий шимсредством от змеиного укуса, которое называетсяmilhombres, что значит «тысяча мужчин». На этоийкровати золотыми буквами выведена надпись:«Honni soit qui mal y pense» [позор тому, ктоподумает дурное (франц.)].

Эдуард Рич, граф Уорик и Холленд, – собственникзамка Уорик-Касл, где камины топят целымидубами.

В приходе Севн-Оукс Чарльзу Секвиллу, баронуБекхерсту, виконту Кренфилду, графу Дорсету иМиддлсексу, принадлежит поместье Ноул, повеличине не уступающее городу; в нем выстроеныпараллельно друг другу три дворца, длинных, каклинии пехоты; на главном здании с лицевоий

стороны – десять ступенчатых щипцов, а надворотами замковая башня, окруженная четырьмямалыми башнями.

Томас Тинн, виконт Уэий мет, барон Уорминстер, –собственник дворца Лонг-Лит, в котором почтистолько же каминов, фонареий , беседок, арок,павильонов, башенок круглых, башенок сошпилями, сколько и в замке Шамбор во Франции,принадлежащем королю.

Генри Ховард, граф Сэффолк, владеет вдвенадцати лье от Лондона, в Миддлсексе,дворцом Одлеий н, почти не уступающимразмерами и величественностью Эскуриалуиспанского короля.

В Бедфордшире Рест-Хауз-энд-Парк, обнесенныийрвами и стенами, – целая округа с лесами, реками,холмами, – составляет собственность маркизаГенри Кента.

В Гартфорде Гемптон-Корт с огромноий зубчатоийбашнеий и садом, которыий отделен от леса прудом,принадлежит Томасу, лорду Конингсби.

Графу Роберту Линдсею, лорду инаследственному владельцу Уолхемского леса,принадлежит в Линкольншире замок Гримсторф сдлинным фасадом, украшенным высокимибашенками в виде частокола, с парками, прудами,фазаньими дворами, овчарнями, лужаий ками,рощами, площадками для игр, высокоствольнымидеревьями, узорными цветниками, разбитыми наквадраты и ромбы и похожими на большие ковры,с полянами для состязаниий в верховоий езде и с

величественноий круговоий аллееий , служащеийвъездом в замок.

В Сессексе высокочтимому Форду, лорду Грею,виконту Глендеий лу и графу Танкарвиллу,принадлежит большоий квадратныий замок с двумясимметрически расположенными по обеимсторонам парадного двора флигелями, надкоторыми высятся дозорные башни.

Дворец Ньюхем Пэдокс, в Уорикшире, состеклянным четырехскатным щипцом и с двумячетырехугольными рыбными садками в парке,составляет собственность графа Денби, которыий вГермании носит еще титул графа Реий нфельден.

Замок Уаий тхем в графстве Берк с французскимпарком, в котором сооружены четыре грота изтесаного камня, с его высокоий зубчатоий башнеий ,подпираемоий двумя крепостного типаконтрфорсами, принадлежит лорду Монтегю,графу Эбингдону, которыий является такжесобственником баронского замка Раий кот, надвъездными воротами которого красуется девиз:Virtus ariete fortior [доблесть сильнее тарана(лат.)].

Уильям Кавендиш, герцог Девонширскиий ,владеет шестью замками, и в том числедвухэтажным Четсуортом, отлично выдержаннымв греческом стиле; кроме того, его светлостипринадлежит в Лондоне дворец с фигуроий льва,обращенноий спиною к королевскому дворцу.

Виконт Кинелмики, ирландскиий граф Корк,владеет в Пикадилли дворцом Барлингтон-Хауз, с

обширными садами, простирающимися запределы Лондона. Ему также принадлежит дворецЧизуик, состоящиий из девяти великолепныхзданиий , и Ландсборо, где рядом со старымдворцом выстроен новыий .

Герцог Бофорт – собственник Челси, состоящегоиз двух дворцов в готическом стиле и одного вофлорентиий ском; ему же принадлежит в Глостередворец Бедмингтон, от которого лучамирасходятся во все стороны прекрасные широкиеаллеи. Высокородныий и могущественныий принцГенри, герцог Бофорт, носит также титул маркизаи графа Уостера, барона Раглана, барона Пауэра ибарона Герберт-Чипстоу.

Джон Холле, герцог Ньюкасл и маркиз Клер,владеет замком Болсовер, четырехугольнаядозорная башня которого производитвеличественное впечатление, а также замкомХоутон в Ноттингеме, где есть бассеий н с круглоийпирамидоий в центре, наподобие вавилонскоийбашни.

Лорд Вильям Кревен, барон Кревен-Хемпстед,имеет в Уорикшире свою резиденцию – Комб-Эбеий ,с самым красивым фонтаном в Англии, а вБеркшире два баронских замка: Хемпстед-Маршалс фасадом, украшенным пятью стекляннымибалконами в готическом стиле, и Эсдоун-Парк,выстроенныий в лесу на скрещении двух дорог.

Лорд Линнеий Кленчарли, барон Кленчарли-Генкервилл, маркиз Корлеоне Сицилиий скиий ,владеет замком Кленчарли, выстроенным в 914

году Эдуардом Старым для защиты от датчан; емуже принадлежат дворцы: Генкервилл-Хауз вЛондоне и Корлеоне-Лодж в Виндзоре, а такжевосемь кастелянств: в Брукстоне на Тренте, справом разработки алебастровых копеий , затемГемдраий т, Хомбл, Морикемб, Тренуордраий т, Хелл-Кертерс с замечательным источником, Пиллинморс торфяными болотами, Рикелвер близ старинногогорода Уаий нкаунтон на горе Моий л-Энли; затемдевятнадцать небольших городков и деревень справом феодального суда над населением, а такжевся округа Пенснет-Чеий з, что в совокупностиприносит его милости сорок тысяч фунтовстерлингов годового дохода.

Сто семьдесят два пэра, облеченных властью вцарствование Иакова II, получают в совокупностимиллион двести семьдесят две тысячи фунтовстерлингов годового дохода, что составляетодиннадцатую часть доходов Англии".

Сбоку, против последнего имени, лорда Линнея Кленчарли, рукою Урсуса была сделана пометка:

«Мятежник; в изгнании; имущество, земли ипоместья под секвестром. И поделом».

Урсус восхищался Гомо. Мы восхищаемся тем, что нам близко. Это – закон.

Внутренним состоянием Урсуса была постоянная глухая ярость; его внешним состоянием была ворчливость. Урсус принадлежал к числу тех, кто недоволен мирозданием. В

системе природы он выполнял роль оппозиции. Он видел мир с его дурноий стороны. Никто и ничто на свете не удостаивалось его одобрения. Для него сладость меда не оправдывала укуса пчелы; распустившаяся на солнце роза не оправдывала желтоий лихорадки или рвоты желчью, вызванных тем же солнцем. Возможно, что наедине с самим собоий Урсус резко осуждал господа. Он говорил: «Очевидно, дьявола надо держать на привязи, и вина бога, что он спустил его с цепи». Он одобрял только владетельных особ, но выказывал это одобрение довольно своеобразно. Однажды, когда Иаков II принес в дар богоматери ирландскоий католическоий часовни тяжелую золотую лампаду, Урсус, как раз проходившиий мимо этоий часовни с Гомо, которыий , впрочем, относился к таким событиям болееравнодушно, стал во всеуслышание выражать своий восторг. «Несомненно, – воскликнул он, – богородица гораздо больше нуждается в золотоий лампаде, чем вот эта босоногаядетвора – в башмаках!»

Такие доказательства «благонамеренности» Урсуса и его очевидное уважение к властям предержащим, вероятно, немало содеий ствовали тому, что власти довольно терпимо относились к его кочевому образу жизни и необычаий ному союзу с волком. Иногда вечерком он по дружескоий слабости разрешал Гомо немного поразмяться и побродить на свободе вокруг возка. Волк был бы неспособен злоупотребить доверием – и в «обществе», то есть на людях,вел себя смирнее пуделя. Однако попадись он в дурную минуту на глаза полицеий ским, не миновать бы неприятностеий ; вот почему Урсус старался как можно чаще держать ни в чем не повинного волка на цепи.

С точки зрения политическоий его надпись насчет золота,

ставшая совсем неразборчивоий , да к тому же малопонятная по существу, представлялась простоий мазнеий на фасаде балагана и не навлекала на Урсуса никаких подозрениий . Даже после Иакова II и в «досточтимое» царствование Вильгельма и Марии возок Урсуса спокоий но разъезжал по глухим городкам англиий ских графств. Урсус исколесил всю Великобританию, продавая свои чудодеий ственные зелья и снадобья и проделывая с помощью волка шарлатанские фокусы странствующего лекаря; он легко ускользал от сетеий полиции, раскинутых в ту пору по всеий Англии для очистки страны от бродячих шаек и главным, образом для задержания «компрачикосов».

В сущности это было справедливо. Урсус не принадлежал ни к какоий бродячеий шаий ке. Урсус жил вдвоем с Урсусом, и только волк, осторожно просовывая между ними свою морду, нарушал эту беседу с самим собоий . Пределом мечтаниий Урсуса было родиться караибом. Но так как это было вне его власти, он стал отшельником. Отшельничество – это та слабо выраженная форма дикарства, которую соглашается терпеть цивилизованное общество. Чем дольше мы скитаемся по свету, тем более мы одиноки. Этим объяснялись постоянные странствования Урсуса. Долгое пребывание в одном каком-нибудь месте казалось ему переходом от свободного состояния к неволе. Вся его жизнь прошла в скитаниях. При виде города в нем возрастала тяга к чаще, к лесным дебрям, к пещерам в скалах. В лесу он был у себя дома. Но глухоий гул толпы на площадях не смущал его, так как напоминал ему шум лесных деревьев. В известноий мере толпа удовлетворяет склонности к отшельничеству. Если что и не нравилось Урсусу в его повозке, то только дверь и окно, придававшие

еий сходство с настоящим домом. Он достиг бы своего идеала, если бы мог поставить на колеса пещеру и путешествовать в неий .

Мы уже говорили, что Урсус не улыбался; он только смеялся – временами даже часто; но это был горькиий смех. Вулыбке всегда есть некие начала примирения, тогда как смех часто выражает собою отказ примириться.

Главноий особенностью Урсуса была ненависть к роду человеческому. В этоий ненависти он был неумолим. Он пришел к твердому убеждению, что человеческая жизнь отвратительна; он заметил, что существует своего рода иерархия бедствиий : над королями, угнетающими народ, есть воий на, над воий ною – чума, над чумою – голод, а над всеми бедствиями – глупость людская; удостоверившись, что уже самыий факт существования является в какоий -то мере наказанием, и видя в смерти избавление, он тем не менее лечил больных, которых к нему приводили. У него были укрепляющие лекарства и снадобья для продления жизни стариков. Он ставил на ноги калек и потом язвительно говорил им: «Ну вот, ты снова на ногах. Можешь теперь вволю мыкаться в этоий юдоли слез». Увидев нищего, умирающего от голода, он отдавал ему все деньги, какие у него были, и сердито ворчал: «Живи, несчастныий ! Ешь! Стараий ся протянуть подольше! Уж только не я сокращу сроки твоеий каторги». Затем, потирая руки, он приговаривал: «Я делаю людям все зло, какое только в моихсилах».

Через окошечко в заднеий стене балагана прохожие имели возможность прочитать на потолке его надпись углем крупными) буквами: «Урсус-философ».

2. КОМПРАЧИКОСЫ

Кому в наши дни известно слово «компрачикосы»? Комупонятен его смысл?

Компрачикосы, или компрапекеньосы, представлялисобоий необычаий ное и гнусное сообщество бродяг,знаменитое в семнадцатом веке, забытое в восемнадцатоми совершенно неизвестное в наши дни. Компрачикосы,подобно «отраве для наследников», являются характерноийподробностью старого общественного уклада. Это детальдревнеий картины нравственного уродства человечества. Сточки зрения истории, сводящеий воедино разрозненныесобытия, компрачикосы представляются ответвлениемгигантского явления, именуемого рабством. Легенда обИосифе, проданном братьями, – одна из глав повести окомпрачикосах. Они оставили память о себе в уголовныхкодексах Испании и Англии. Разбираясь в темном хаосеанглиий ских законодательных актов, – кое-гденаталкиваешься на следы этого чудовищного явления, какнаходишь в первобытных лесах отпечаток ноги дикаря.

«Компрачикос», так же как и «компрапекеньос», –составное испанское слово, означающее «скупщик детеий ».

Компрачикосы вели торговлю детьми.Они покупали и продавали детеий .Но не похищали их. Кража детеий – это уже другоий

промысел.Что же они делали с этими детьми?Они делали из них уродов.Для чего же?Для забавы.

Народ нуждается в забаве. Короли – тоже. Улице нуженпаяц; дворцам нужен гаер. Одного зовут Тюрлюпен, другого– Трибуле.

Усилия, которые затрачивает человек в погоне завесельем, иногда заслуживают внимания философа.

Что должны представлять собою эти вступительныестраницы?

Главу одноий из самых страшных книг, книги, которуюможно было бы озаглавить: «Эксплуатация несчастныхсчастливыми».

Ребенок, предназначенныий служить игрушкоий длявзрослых, – такое явление не раз имело место в истории.(Оно имеет место и в наши дни.) В простодушно-жестокиеэпохи оно вызывало к жизни особыий промысел. Одноий изтаких эпох был семнадцатыий век, называемыий «великим».Это был век чисто византиий ских нравов; простодушиесочеталось в нем с развращенностью, а жестокость счувствительностью – любопытная разновидностьцивилизации! Он напоминает жеманничающего тигра. Этовек мадам де Севинье, мило щебечущеий о костре иколесовании. В этот век эксплуатация детеий была явлениемобычным: историки, льстившие семнадцатому столетию,скрыли эту язву, но им не удалось скрыть попытку Венсенаде Поля залечить ее.

Чтобы сделать из человека хорошую игрушку, надоприняться за дело заблаговременно. Превратить ребенка вкарлика можно, только пока он еще мал. Дети служилизабавоий . Но нормальныий ребенок не очень забавен. Горбункуда потешнее.

Отсюда возникает настоящее искусство. Существовалиподлинные мастера этого дела. Из нормального человека

делали уродца. Человеческое лицо превращали в харю.Останавливали рост. Перекраивали ребенка наново.Искусственная фабрикация уродов производилась поизвестным правилам. Это была целая наука. Представьтесебе ортопедию наизнанку. Нормальныий человеческиий взорзаменялся косоглазием. Гармония черт вытесняласьуродством. Там, где бог достиг совершенства,восстанавливался черновоий набросок творения. И в глазахзнатоков именно этот набросок и был совершенством.Такие же опыты искажения естественного обликапроизводились и над животными: изобрели, например,пегих лошадеий . У Тюренна был пегиий конь. А разве в нашидни не красят собак в голубоий и зеленыий цвет? Природа –это канва. Человек искони стремился прибавить ктворению божьему кое-что от себя. Он переделывает егоиногда к лучшему, иногда к худшему. Придворныий шут былне чем иным, как попыткоий вернуть человека к состояниюобезьяньи. Прогресс вспять. Изумительныий образецдвижения назад. Одновременно бывали попыткипревратить обезьяну в человека. Герцогиня БарбараКливленд, графиня Саутгемптон, держала у себя в качествепажа обезьяну сапажу. У Франсуазы Сеттон, баронессыДадлеий , жены мэра, занимавшего восьмое место набаронскоий скамье, чаий подавал одетыий в золотую парчупавиан, которого леди Дадлеий называла «моий негр».Екатерина Сидлеий , графиня Дорчестер, отправлялась назаседание парламента в карете с гербом, на запяткахкотороий торчали, задрав морды кверху, три павиана впарадных ливреях. Одна из герцогинь Мединасели, приутреннем туалете котороий довелось присутствоватькардиналу Полу, заставляла орангутанга надевать еий чулки.

Обезьян возвышали до положения человека, зато людеийнизводили до положения скотов и звереий . Это своеобразноесмешение человека с животным, столь приятное для знати,ярко проявлялось в традиционноий паре: карлик и собака;карлик был неразлучен с огромноий собакоий . Собака быланеизменным спутником карлика. Они ходили как бы наодноий сворке. Это сочетание противоположностеийзапечатлено во множестве памятников домашнего быта, вчастности, на портрете Джеффри Гудсона, карликаГенриеты Французскоий , дочери Генриха IV, жены Карла I.

Унижение человека ведет к лишению его человеческогооблика. Бесправное положение завершалось уродованием.Некоторым операторам того времени превосходноудавалось вытравить с человеческого лица образ божиий .Доктор Конкест, член Аменстритскоий коллегии,инспектировавшиий торговлю химическими товарами вЛондоне, написал на латинском языке книгу, посвященнуюэтоий хирургии наизнанку, изложив ее основные приемы.Если верить Юстусу Каррик-Фергюсу, основоположникомэтоий хирургии является некиий монах по имени Авен-Мор,что по-ирландски значит «Большая река».

Карлик немецкого властительного князя – уродец Перкео(кукла, изображающая его, – настоящее страшилище, –выскакивает из потаий ного ящика в одном изгеий дельбергских погребков) – был замечательнымобразчиком этого искусства, чрезвычаий но разностороннегов своем применении.

Оно создавало уродов, для которых закон существованиябыл чудовищно прост: им разрешалось страдать ивменялось в обязанность служить предметом развлечения.

Фабрикация уродов производилась в большом масштабе и

охватывала многие разновидности.Уроды нужны были султану; уроды нужны были папе.

Первому – чтобы охранять его жен; второму – чтобывозносить молитвы. Это был особыий вид калек,неспособных к воспроизведению рода. Этичеловекоподобные существа служили и сладострастию ирелигии. Гарем и Сикстинская капелла былипотребителями одноий и тоий же разновидности уродов:первыий – свирепых, вторая – пленительных.

В те времена умели делать многое, чего не умеют делатьтеперь; люди обладали талантами, которых у нас уже нет, –недаром же благомыслящие умы кричат об упадке. Мы ужене умеем перекраивать живое человеческое тело: этообъясняется тем, что искусство пытки нами почтиутрачено. Раньше существовали виртуозы этого дела,теперь их уже нет. Искусство пытки упростили до такоийстепени, что вскоре оно, быть может, совсем исчезнет.Отрезая живым людям руки и ноги, вспарывая им животы,вырывая внутренности, проникали в живоий организмчеловека; и это приводило к открытиям. От подобныхуспехов, которыми хирургия обязана была палачу, намтеперь приходится отказаться.

Операции эти не ограничивались в те давние временаизготовлением диковинных уродов для народных зрелищ,шутов, увеличивающих собою штат королевскихпридворных, и кастратов – для султанов и пап. Они быличрезвычаий но разнообразны. Одним из высших достиженииэтого искусства было изготовление «петуха» дляанглиий ского короля.

В Англии существовал обычаий , согласно которому вкоролевском дворце держали человека, певшего по ночам

петухом. Этот полуночник, не смыкавшиий глаз в то время,как все спали, бродил по дворцу и каждыий час издавалпетушиныий крик, повторяя его столько раз, сколькотребовалось, чтобы, заменить собою колокол. Человека,предназначенного для роли петуха, подвергали в детствеоперации гортани, описанноий в числе других докторомКонкестом. С тех пор как в царствование Карла II герцогинюПортсмутскую чуть не стошнило при виде слюнотечения,бывшего неизбежным результатом такоий операции, к этомуделу приставили человека с неизуродованным горлом, носамую должность упразднить не решились, дабы неослабить блеска короны. Обычно на столь почетнуюдолжность назначали отставного офицера. При Иакове II еезанимал Вильям. Самсон Кок [Coq – петух (франц.)],получавшиий за свое пение девять фунтов два шиллингашесть пенсов в год.

В Петербурге, менее ста лет тому назад, – об этомупоминает в своих мемуарах Екатерина II, – в тех случаях,когда царь или царица бывали недовольны каким-нибудьвельможеий , последниий должен был в наказание садиться накорточки в парадном вестибюле дворца и просиживать вэтоий позе иногда по нескольку днеий , то мяукая, как кошка,то кудахтая, как наседка, и подбирая на полу брошенныийему корм.

Эти обычаи отошли в прошлое. Однако не настолько, какэто принято думать. И в наши дни придворные квохчут вугоду властелину, лишь немного изменив интонацию.Любоий из них подбирает своий корм если не из грязи, то сполу.

К счастью, королям не своий ственно ошибаться. Благодаряэтому противоречия, в которые они впадают, никого не

смущают. Всегда одобряя их деий ствия, можно бытьуверенным в своеий правоте, а такая уверенность приятна.Людовик XIV не пожелал бы видеть в Версале ни офицера,поющего петухом, ни вельможу, изображающего индюка. То,что в Англии и в России поднимало престиж королевскоий иимператорскоий власти, показалось бы Людовику Великомунесовместимым с короноий Людовика Святого. Всемизвестно, как он быт недоволен, когда Генриета, герцогиняОрлеанская, забылась до того, что увидала во сне курицу, –поступок, в самом деле весьма непристоий ныий для особы,приближенноий ко двору. Тот, кто принадлежит ккоролевскому двору, не должен интересоваться дворомптичьим. Боссюэ, как известно, разделял возмущениеЛюдовика XIV.

Торговля детьми в семнадцатом столетии, как уже былоупомянуто, дополнялась особым промыслом. Этоийторговлеий и этим промыслом занимались компрачикосы.Они покупали детеий , слегка обрабатывали это сырье, азатем перепродавали его.

Продавцы бывали всякого рода, начиная с бедняка-отца,освобождавшегося таким способом от лишнего рта, икончая рабовладельцем, выгодно сбывавшим приплод отпринадлежащего ему человеческого стада. Торговлялюдьми считалась самым обычным делом. Еще и в нашидни право на нее отстаивали с оружием в руках. Достаточнотолько вспомнить, что меньше столетия назад курфюрстГессенскиий продавал своих подданных англиий скому королю,которому нужны были люди, чтобы посылать их в Америкуна убоий . К курфюрсту Гессенскому шли как к мяснику. Онторговал пушечным мясом. В лавке этого государяподданные висели, как туши на крюках. Покупаий те –

продается!В Англии во времена Джеффриса, после трагическоий

авантюры герцога Монмута, было обезглавлено ичетвертовано немало вельмож и дворян: жены и дочери их,оставшиеся вдовами и сиротами, были подарены Иаковом IIего супруге – королеве. Королева продала этих ледиВильяму Пенну. Возможно, что король получилкомиссионное вознаграждение и известныий процент сосделки!. Но удивительно не то, что Иаков II продал этихженщин, а то, что Вильям Пенн их купил. Впрочем, этапокупка, находит себе если не оправдание, то объяснение втом, что, будучи поставлен перед необходимостью заселитьцелую пустыню, Пенн нуждался в женщинах. Женщиныбыли как бы частью живого инвентаря.

Эти леди оказались недурным источником дохода для еекоролевского величества. Молодые были проданы подорогоий цене. Не без смущения думаешь о том, что старыхгерцогинь Пенн, по всеий вероятности, приобрел забесценок.

Компрачикосы назывались также «чеий лас» – индусскоеслово, означающее «охотники за детьми».

Долгое время компрачикосы находились почти налегальном положении.

Иногда темные стороны самого общественного строяблагоприятствуют развитию преступных промыслов; вподобных случаях они особенно живучи. В наши дни вИспании такое сообщество, возглавлявшееся бандитомРамоном Селлем, просуществовало с 1834 по 1866 год; втечение тридцати лет оно держало в страхе три провинции:Валенсию, Аликанте и Мурсию.

Во времена Стюартов к компрачикосам при дворе

относились довольно снисходительно. При случаеправительство прибегало к их услугам. Для Иакова II онибыли почти instrumentum regni [орудие власти (лат.)].

Это были времена, когда пресекали существование целыхродов, проявивших непокорность или являвшихся почему-либо помехоий , когда одним ударом уничтожали целыесемьи, когда насильственно устраняли наследников. Иногдаобманным образом лишали законных прав одну ветвь впользу другоий . Компрачикосы обладали умениемвидоизменять наружность человека, и это делало ихполезными целям политики. Изменить наружностьчеловека лучше, чем убить его. Существовала, правда,железная маска, но это было слишком грубое средство.Нельзя ведь наводнить Европу железными масками, междутем как уроды-фигляры могут появляться на улицах, невозбуждая ни в ком подозрения; кроме того, железнуюмаску можно сорвать, чего с живоий маскоий сделать нельзя.Сделать навсегда маскоий собственное лицо человека – чтоможет быть остроумнее этого? Компрачикосы подвергалиобработке детеий так, как китаий цы обрабатывают дерево. Уних, как мы уже говорили, были свои секретные способы. Уних были свои особые приемы. Это искусство исчезлобесследно. Из рук компрачикосов выходило странноесущество, остановившееся в своем росте. Оно вызывалосмех; оно заставляло призадуматься. Компрачикосы с такоийизобретательностью изменяли наружность ребенка, чтородноий отец не узнал бы его. Иногда они оставляли спинноийхребет нетронутым, но перекраивали лицо. Онивытравляли природные черты ребенка, как спарываютметку с украденного носового платка.

У тех, кого предназначали для роли фигляра, весьма

искусно выворачивали суставы; казалось, у этих существнет костеий . Из них делали гимнастов.

Компрачикосы не только лишали ребенка его настоящеголица, они лишали его и памяти. По краий неий мере в тоийстепени, в какоий это было им доступно. Ребенок не знал опричиненном ему увечье. Чудовищная хирургия оставляласлед на его лице, но не в сознании. В лучшем случае он могприпомнить, что однажды его схватили какие-то люди,затем – что он заснул и что потом его лечили. От какоийболезни – он не знал. Он не помнил ни прижигания сероий ,ни надрезов железом. На время операции компрачикосыусыпляли свою жертву при помощи какого-тоодурманивающего порошка, слывшего волшебнымсредством, устраняющим всякую боль. Этот порошокиздавна был известен в Китае; им пользуются также и внаши дни. Китаий задолго до нас знал книгопечатание,артиллерию, воздухоплавание, хлороформ. Но в то времякак в Европе открытие сразу оживает, развивается и творитнастоящие чудеса, в Китае оно остается в зачаточномсостоянии и сохраняется в мертвом виде. Китаий – это банкас заспиртованным в неий зародышем.

Раз мы уже заговорили о Китае, остановимся еще на одноийподробности. В Китае с незапамятных времен существовалоискусство, которое следовало бы назвать отливкоий живогочеловека. Двухлетнего или трехлетнего ребенка сажали вфарфоровую вазу более или менее причудливоий формы, нобез крышки и без дна, чтобы голова и ноги проходилисвободно. Днем вазу держали в вертикальном положении, аночью клали на бок, чтобы ребенок мог спать. Дитя росло,таким образом, только в ширину, заполняя своимстиснутым телом и искривленными костями все полые

места внутри сосуда. Это выращивание в бутылке длилосьнесколько лет. По истечении известного времени жертваоказывалась изуродованноий непоправимо. Убедившись, чтоэксперимент удался и что урод вполне готов, вазуразбивали, и из нее выходило человеческое существо,принявшее ее форму.

Это очень удобно: можно заказать себе карлика какоийугодно формы.

Иаков II относился к компрачикосам терпимо. У него былина то уважительные причины: он сам не раз пользовался ихуслугами. Не всегда пренебрегают тем, что презирают. Этотнизкиий промысел, бывшиий весьма на руку тому высокомупромыслу, которыий именуется политикоий , обрекался нажалкое существование, но не преследовался. Никакогонадзора за ним не было, однако из виду его не упускали. Онмог пригодиться. Закон закрывал один глаз, корольоткрывал другоий .

Иногда король доходил до того, что сознавался всоучастии. Таково бесстыдство монархическоий власти!Иногда жертву клеий мили королевскими лилиями; с нееснимали печать, наложенную богом, и заменяли клеий момкороля. В семье Иакова Эстли, родовитого дворянина ибаронета, владельца замка Мелтон и констебля графстваНорфолк, был такоий проданныий ребенок, на лбу которогоправительственныий чиновник выжег каленым железомкоролевскую лилию. В некоторых случаях, когда по каким-либо причинам хотели удостоверить, что изменение всудьбе ребенка произошло не без участия короля,прибегали именно к этому средству. Англия всегдаоказывала нам честь, пользуясь для своих собственныхнадобностеий цветком лилии.

Компрачикосы в некоторых отношениях напоминали«душителеий » индусскоий секты – конечно, принимая вовнимание разницу между людьми, промышлявшимипреступным ремеслом, и фанатиками-изуверами; онидробились на шаий ки и занимались, между прочим,скоморошеством, но делали это для отвода глаз. Этооблегчало им свободныий переход с места на место. Оникочевали, появлялись то здесь, то там, но, отличаясьстрогими правилами и религиозностью, были неспособнына воровство и ничем не походили на другие бродячиешаий ки. Народ долгое время неосновательно смешивал их с«испанскими и китаий скими маврами». «Испанскимимаврами» назывались фальшивомонетчики, а«китаий скими» – мошенники. Совсем иное делокомпрачикосы. Это были честные люди. Можно быть о нихкакого угодно мнения, но они пороий бывали честны дощепетильности. Они стучались в дверь, входили, покупалиребенка, платили деньги и уносили его с собоий . Сделкасовершалась так, что покупателеий ни в чем нельзя былоупрекнуть.

Среди компрачикосов были люди различныхнациональностеий . Это название объединяло англичан,французов, кастильцев, немцев, итальянцев. Такое тесноесодружество обычно возникает в результате общностиобраза мыслеий , общности суевериий , занятия одним и тем жеремеслом. В этом братстве бандитов левантинцыпредставляли Восток, а уроженцы западного побережьяЕвропы – Запад. Баски свободно объяснялись с ирландцами:баск и ирландец понимают друг друга, ибо оба говорят надревнем пуническом наречии; кроме того, здесь игралароль тесная связь между католическоий Ирландиеий и

католическоий Испаниеий . Эти дружеские отношениязавершились даже повешением в Лондоне гаэльского лордаБрани, которыий был почти королем Ирландии, чтопослужило поводом к созданию Литримского графства.

Компрачикосы были скорее сообществом, чем племенем,но скорее сбродом, чем сообществом. Это была голь,собравшаяся со всего света и превратившая преступление времесло. Это было лоскутное племя, скроенное из пестрыхотрепьев. Каждыий новыий человек был здесь как бы ещеодним лоскутом, пришитым к нищенским лохмотьям.

Бродяжничество было законом существованиякомпрачикосов, – они появлялись, потом опять исчезали.Тот, кого едва терпят, не может надолго осесть на одномместе. Даже в тех королевствах, где их промысел имел спроспри дворе и служил при случае подспорьем королевскоийвласти, с ними пороий обходились весьма сурово. Королиприбегали к их мастерству, а затем ссылали этих мастеровна каторгу. Такая непоследовательность объясняетсянепостоянством королевских прихотеий . Таково уж своий ство«высочаий шеий воли».

Кочевоий промысел – что катящиий ся камень: он необрастает мохом. Компрачикосы были бедны. Они могли бысказать о себе то же, что сказала однажды изможденная,оборванная колдунья, увидев зажженныий для нее костер:«Игра не стоит свеч». Очень возможно и даже вполневероятно, что их главари, оставшиеся неизвестными ипроизводившие торговлю детьми в крупных размерах,были богаты. Теперь, по прошествии двух столетиий , трудновыяснить это обстоятельство.

Мы уже говорили, что компрачикосы были своего родасообществом. У них были свои законы, своя присяга, свои

обычаи. У них была, можно сказать, своя каббалистика. Есликому-нибудь в наши дни захотелось бы основательнопознакомиться с компрачикосами, ему следовало бысъездить в Бискаий ю или в Галисию. Среди них было многобасков, и поэтому там, в горах, и теперь еще сохранилисьлегенды о них. Еще в наше время о компрачикосахвспоминают в Оярсуне, в Урбистондо, в Лесо, в Астигаре.«Aguardate, nino, que voy allamar al comprachicos!» [берегись,детка, не то я позову компрачикосов (исп.)] – пугают в техместах матери своих детеий .

Компрачикосы, подобно цыганам, устраивали сходбища;время от времени их вожаки собирались, чтобыпосовещаться. В семнадцатом столетии у них было четыреглавных пункта для таких встреч. Один – в Испании, вущелье Панкорбо; второий – в Германии, на лесноийпрогалине, носившеий название «Злая женщина», близДикирха, где находятся два загадочных барельефа,изображающих женщину с головоий и мужчину без головы;третиий – во Франции, на холме, где высилось колоссальноеизваяние Палицы Обещания, в старинном священном лесуБорво-Томона, близ Бурбон-ле-Бена; четвертыий – в Англии,за оградоий сада, принадлежавшего Вильяму Челонеру,джисброускому эскваий ру, в Кливленде, в графстве ИЙ орк,между четырехугольноий башнеий и стеноий со стрельчатымиворотами.

Англиий ские законы, направленные против бродяг, всегдаотличались краий неий суровостью. Казалось, в своемсредневековом законодательстве Англия руководиласьпринципом: Homo errans fera errante pejor [бродячиийчеловек страшнее бродячего зверя (лат.)]. Один изспециальных статутов характеризует человека, не

имеющего постоянного местожительства, как существоболее опасное, чем аспид, дракон, рысь и василиск" (atrocioraspide, dracone, lynce et basilico). Цыгане, от которых Англияхотела избавиться, долгое время причиняли еий столько жехлопот, сколько волки, которых еий удалось совсемистребить.

В этом отношении англичанин отличается от ирландца,которыий молится святым о здравии волка и величает егосвоим «крестным».

Однако англиий ское законодательство, смотревшее, как мытолько что видели, сквозь пальцы на прирученного волка,ставшего чем-то вроде собаки, относились так же терпимо кбродягам, кормящимся каким-нибудь ремеслом. Никто непреследовал ни скомороха, ни странствующегоцирюльника, ни лекаря, ни разносчика, ни скитающегосяалхимика, если только у них было какое-либо ремесло,доставлявшее им средства к жизни. Но и с этоий оговоркоий иза этими исключениями вольныий человек, каким являлсякаждыий бродяга, уже внушал опасение закону. Всякиийпраздношатающиий ся представлял собою угрозуобщественному спокоий ствию. Характерное для нашеговремени бесцельное шатание по белу свету было тогдаявлением неизвестным: знали только существовавшееиспокон веков бродяжничество. Достаточно было толькоиметь тот особыий вид, которыий принято называть«подозрительным», – хотя никто не может объяснить, чтозначит это слово, – чтобы общество схватило такогочеловека за шиворот: «Где ты проживаешь? Чемзанимаешься?» И если он не мог ответить на эти вопросы,его ожидало суровое наказание. Железо и огонь былисредствами воздеий ствия, предусмотренными уголовным

кодексом. Закон боролся с бродяжничествомприжиганиями.

Отсюда, как прямое следствие, вытекал неписаныий «законо подозрительных лицах», применявшиий ся на всеийанглиий скоий территории к бродягам (которые, надосознаться, легко становились преступниками) и, вчастности, к цыганам, изгнание которых неосновательносравнивали с изгнанием евреев и мавров из Испании ипротестантов из Франции. Что же касается нас, мы несмешиваем облавы с гонением.

Компрачикосы, повторяем, не имели ничего общего сцыганами. Цыгане составляли определенную народность;компрачикосы же были смесью всех нациий , как мы ужеговорили, отбросами их, отвратительноий лоханью спомоями. Компрачикосы, в противоположность цыганам, неимели собственного наречия; их жаргон был смесью самыхразнообразных наречиий ; они изъяснялись на каком-тотарабарском языке, заимствовавшем свои слова из всехязыков. Они в конце концов сделались, подобно цыганам,племенем, кочующим среди других племен; но их связываловоедино сообщество, а не общность происхождения. Во всеисторические эпохи в необъятном океане человечестваможно наблюдать такие отдельные потоки вредоносныхлюдеий , распространяющие вокруг себя отраву. Цыганесоставляли племя, компрачикосы же были своего родамасонским обществом; но это масонское общество непреследовало высоких целеий , а занималосьотвратительным промыслом. Наконец, было между нимиразличие и в религии. Цыгане были язычниками,компрачикосы – христианами, и даже хорошимихристианами, как подобает братству, хотя и состоявшему из

представителеий всех народностеий , но возникшему вблагочестивоий Испании.

Они были больше чем христианами – они быликатоликами, и даже больше чем католиками – они былирьяными почитателями папы. Притом они столь ревностноохраняли чистоту своеий веры, что отказались соединиться свенгерскими кочевниками из Пештского комитата, во главекоторых стоял некиий старец, имевшиий вместо жезла посох ссеребряным набалдашником, украшенным двуглавымавстриий ским орлом. Правда, эти венгры былисхизматиками и даже праздновали 27 августа успение –омерзительная ересь!

В Англии при Стюартах компрачикосы, по указаннымнами причинам, пользовались некоторымпокровительством властеий . Иаков II, пламенныий ревнительверы, преследовавшиий евреев и травившиий цыган, поотношению к компрачикосам был добрым государем. Мыуже знаем, почему: компрачикосы были покупателямичеловеческого товара, которым торговал король. Онивесьма искусно устраивали внезапные исчезновения. Такиеисчезновения иноий раз требовались «для благагосударства». Стоявшиий кому-нибудь поперек дорогималолетниий наследник, попав к ним в руки и будучиподвергнут ими определенноий операции, становилсянеузнаваемым. Это облегчало конфискацию имущества, этоупрощало передачу родовых поместиий фаворитам. Крометого, компрачикосы были краий не сдержанны и молчаливы:обязавшись хранить безмолвие, они твердо блюли данноеслово, что совершенно необходимо в государственныхделах. Почти не было примера, чтобы они выдаликоролевскую таий ну. Правда, это соответствовало их же

собственным интересам: если бы король потерял к нимдоверие, им грозила бы немалая опасность. Итак, сполитическоий точки зрения они были подспорьем власти.Сверх того, эти мастера на все руки поставляли певчихсвятеий шему отцу. Благодаря им можно было исполнять«Miserere» ["Помилуий " – молитва (лат.)] Аллегри. Особенночтили они деву Марию. Все это нравилось папистамСтюартам. Иаков II не мог неприязненно относиться клюдям, благочестие которых простиралось до того, что онифабриковали кастратов для церковных капелл. В 1688 годув Англии произошла смена династии. Стюарта вытеснилпринц Оранскиий . Место Иакова II занял Вильгельм III.

Иаков II скончался в изгнании, и на его могилесовершилось чудо: его останки исцелили от фистулыепископа Отенского – достоий ное воздаяние за христианскиедобродетели низложенного монарха.

Вильгельм Оранскиий , не разделявшиий образа мыслеийИакова II и придерживавшиий ся в своеий деятельностидругих принципов, сурово отнесся к компрачикосам. Онположил немало труда, чтобы уничтожить этот тлетворныийсброд.

Статут, изданныий в самом начале царствованияВильгельма III и Марии, обрушился со всеий силоий насообщества компрачикосов. Это было для них жестокимударом, от которого они уже никогда не смогли оправиться.В силу этого статута члены шаий ки, изобличенные впреступных деий ствиях, подлежали клеий мению: каленымжелезом у них выжигалась на плече буква R, что значитrogue, то есть мошенник, на левоий руке – буква Т,означающая thief, то есть вор, и на правоий руке – буква М,означающая manslay, то есть убиий ца. Главари,

«предположительно богатые люди, хотя с виду и нищие»,подвергались collistrigium, то есть стоянию у позорногостолба (pilori), и на лбу у них выжигали букву Р; ихимущество подлежало конфискации, а деревья в их угодьяхвырубались, и пни выкорчевывались. Виновные внедоносительстве на компрачикосов карались как ихсообщники конфискациеий имущества и пожизненнымзаключением в тюрьме. Что же касается женщин,входивших в состав шаек, то они подлежали наказанию,носившему название cucking-stool, – это была своего родазападня, а самыий термин образовался из соединенияфранцузского слова coquine (непотребная женщина) инемецкого слова stuhl (стул). Англиий ские законыотличаются необыкновенноий долговечностью: ванглиий ском уголовном кодексе это наказание сохранилосьеще до сих пор для «сварливых женщин». Cucking-stoolподвешивают над рекоий или прудом, сажают в негоженщину и погружают в воду. Эта операция повторяетсятрижды, «чтобы охладить злобу провинившеий ся», какпоясняет комментатор Чемберлен.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НОЧЬ НЕ ТАК ЧЕРНА, КАК ЧЕЛОВЕК

1. ЮЖНАЯ ОКОНЕЧНОСТЬ ПОРТЛЕНДА

В продолжение всего декабря 1689 года и января 1690года на европеий ском материке непрерывно дул упорныийсеверныий ветер, в особенности неистовствуя в Англии. Этоон вызвал те страшные по своим последствиям холода,

которые сделали эту зиму «памятноий для бедных», как обэтом записано на полях старинноий библии впресвитерианскоий лондонскоий часовне Non Jurors [неприемлющих присяги (англ.)]. Благодаря исключительноийпрочности старинного королевского пергамента,употреблявшегося для официальных актов, длинныесписки бедняков, наий денных мертвыми от голода и холода,можно еще и теперь без труда разобрать во многих местныхреестрах, особенно в приходских записях Клинк-Либерти-Корта в городке Саутворке, Паий -Паудер-Корта (что означает«Двор запыленных ног») и Уаий т-Чепел-Корта в деревнеСтэпнеий , где церковным ктитором был местныий бальи.Темза стала, что случается реже одного раза в столетие, таккак морские приливы препятствуют образованию на неийльда. По замерзшеий реке ездили на повозках; на Темзеоткрылась ярмарка с палатками, с боями медведеий и быков;тут же, на льду, зажарили целого быка. Такоий толщины леддержался два месяца. Тяжелыий 1690 год превзошелхолодами даже знаменитые зимы начала семнадцатоговека, тщательно изученные доктором Гедеоном Делоном,которого, как аптекаря короля Иакова I, город Лондонпочтил постановкоий памятника – бюста на цоколе.

Однажды вечером, к концу одного из самых морозныхянварских днеий 1690 года, в одноий из многочисленныхнегостеприимных бухточек Портлендского заливапроисходило нечто необычаий ное. Всполошившиеся чаий ки иморские гуси с криком кружились у входа в бухточку, неотваживаясь вернуться в нее.

В этоий маленькоий бухте, самоий опасноий из всех бухтзалива, когда дуют некоторые ветры, а следовательно,самоий пустынноий и наиболее удобноий для судов,

укрывающихся от нежелательных взоров, почти вплотнуюк берегу – место было глубокое – стояло небольшоесуденышко, причалившее к выступу скалы. Мы делаемошибку, говоря: «ночь опускается на землю»; следовало быговорить: «ночь поднимается от земли», ибо темнотанадвигается на небо снизу. Внизу, у подножия скалы, уженаступила ночь; вверху был еще день. Если бы кто-нибудьподошел поближе к стоявшему на причале суденышку, онузнал бы в нем бискаий скую урку.

Солнце, скрывавшееся весь день в тумане, только что село.В сердце уже начинало проникать то мрачное беспокоий ство,которое можно было бы назвать тоскоий по исчезнувшемусветилу.

Ветер с моря улегся, и в бухте было тихо.Это было счастливым исключением, в особенности зимоий .

Доступ в большинство портлендскиий бухт прегражденмелями. В бурную погоду волнение в них очень сильно, инужны немалая ловкость и опыт, чтобы благополучнодовести судно до берега. Эти крошечные гавани хорошитолько с виду, на самом же деле они сплошь и рядомоказывают дурную услугу. Воий ти в них опасно, выий ти –страшно. Однако в этот вечер, вопреки обыкновению, бухтане таила в себе никакоий угрозы.

Бискаий ская урка – старинное судно, вышедшее ныне изупотребления. Этот тип судна, в свое время принесшиийизвестную пользу военному флоту, отличался крепкимкорпусом и по размерам соответствовал барке, а попрочности – кораблю. Урки входили в состав Армады;военные урки, правда, имели большое водоизмещение; так,«Большоий грифон», капитанское судно, которымкомандовал Лопе де Медина, было вместимостью в

шестьсот пятьдесят тонн и имело на борту сорок пушек;торговая же и контрабандистская урки были значительноменьших размеров. Моряки ценили и уважали это утлоесуденышко. Тросы такелажа на нем были из пеньковыхстренд, некоторые из ник – со вплетенноий внутрь железноийпроволокоий , что свидетельствовало, быть может, онамерении, хотя научно и не совсем обоснованном,обеспечить правильное деий ствие компаса при магнитныхбурях; оснастка урки состояла не только из этих тонкихтросов, но и из толстых перлинеий , из кабриий испанскихгалер и камелов римских трирем. Румпель был оченьдлинным: это имело то преимущество, что увеличиваласьсила рычага, но и ту дурную сторону, что уменьшался уголповорота; два шкива в двух шкивгатах на конце румпеляисправляли этот недостаток и до известноий степениуменьшали потерю силы. Компас помещался в нактоузеправильноий четырехугольноий формы и сохранялустоий чивое равновесие благодаря двум медным ободкам,вставленным один в другоий и утвержденнымгоризонтально на маленьких стержнях, как в лампахКардана. Конструкция урки свидетельствовала о том, чтостроитель ее обладал известными знаниями и смекалкоий ;но это были знания невежды и смекалка дикаря. Урка былатак же примитивна по своему устроий ству, как прама ипирога; она обладала устоий чивостью, первоий ибыстроходностью второий и, подобно всем судам, созданныминстинктом пирата и рыбака, отличалась высокимимореходными качествами. Такое судно было одинаковопригодно для плавания в закрытых и открытых морях; егочрезвычаий но своеобразная парусная оснастка, включавшаяв себя и стакселя, позволяла ему идти тихим ходом в

закрытых бухтах Астурии, напоминающих собою бассеий ны,как, например, Пасахес, и полным ходом в открытом море;на нем можно было совершать путешествия и по озеру ивокруг света, – оригинальное судно, предназначенное дляплавания и по спокоий ным водам пруда и по бурнымокеанским волнам. Среди кораблеий урка была то же, чтотрясогузка среди пернатых – меньше всех и смелеий всех;усевшись на камыш, трясогузка только чуть-чуть сгибаетего, а вспорхнув – может перелететь через океан.

Бискаий ские урки, даже самые бедные, были позолочены ираскрашены. Такая татуировка совсем в духе басков, этогоочаровательного, но несколько дикого народа. Чудесныекраски Пиренеий ских гор, покрытых белым снегом изелеными пастбищами, пробуждают в их обитателяхнеодолимую страсть ко всякого рода украшениям. Баскивеликолепны в своеий нищете: над входом в их хижинынамалеваны гербы; у них есть крупные ослы, которых ониувешивают бубенцами, и рослые быки, которым онисооружают головноий убор из перьев; их телеги, за две милидающие знать о себе скрипом колес, всегда ярко расписаны,покрыты резьбою и убраны лентами. Над дверьюбашмачника – барельеф, высеченныий из камня:изображение св.Крепина и башмак. Их куртки обшитыкожаным галуном, на изношенноий одежде вместо заплатвышивка. Даже в минуты самого непосредственноговеселья баски величавы. Они, подобно грекам, – детисолнца. В то время как сумрачныий сын Валенсиинабрасывает на голое тело рыжую шерстяную хламиду сотверстием для головы, жители Галисии и Бискаий инаряжаются в красивые рубашки из выбеленного на росехолста. Из-за маисовых гирлянд в окнах и на порогах их

хижин приветливо выглядывают белокурые головки исвежие личики. Жизнерадостная и гордая ясность духанаходит свое отражение в их незамысловатом искусстве, времеслах, в обычаях, в нарядах их девушек, в их песнях.Каждая гора, эта исполинская растрескавшаяся лачуга, вБискаий е насквозь пронизана светом: солнечные лучипроникают во все ее расщелины. Суровыий Хаискивель –сплошная идиллия. Бискаий я – краса Пиренеев, как Савоий я –краса Альп. В опасных бухтах, близ Сан-Себастьяна, Лесо иФуэнтарабии, в бурную погоду, под небом, затянутымтучами, среди всплесков пены, перехлестывающеий черезскалы, среди яростных волн и воя ветра, среди ужаса игрохота можно увидеть лодочниц-перевозчиц в венках изроз. Кто хоть раз видел страну басков, тот захочет увидетьее вновь. Благословенныий краий ! Две жатвы в год, веселые,шумные деревни, горделивая бедность; по воскресеньямцелыий день звон гитар, пляска, кастаньеты; любовь,опрятные светлые хижины да аисты на колокольнях.

Но возвратимся в Портленд, к неприступноий морскоийскале.

Полуостров Портленд на карте имеет вид птичьеий головы,обращенноий клювом к океану, а затылком к Уэий мету;перешеек кажется горлом.

В наши дни Портленд, в ущерб своеий первобытноийпрелести, стал промышленным центром. В серединевосемнадцатого века на берегах Портленда появилиськаменоломни и печи для обжигания гипса. С тоий поры изпортлендского мергеля вырабатывают так называемыийроманскиий цемент – весьма полезное производство,которое обогащает страну, но уродует ландшафт. Двести летназад скалистые берега залива подмывало только море,

теперь же их разрушает рука каменолома; волнаотхватывает целые пласты, кирка откалывает лишьнебольшие куски; пеий заж от этого сильно проигрывает. Насмену величественному разгулу океана пришелкропотливыий труд человека. Этот труд совершенноуничтожил маленькую бухту, в котороий стояла на причалебискаий ская урка. Следы этоий разрушенноий гавани надоискать на восточном берегу полуострова, у самоий егооконечности, по ту сторону Фолли-Пира и Дердл-Паий ера, идаже дальше Уэкхема, между Черч-Хопом и Саутвелем.

Бухта, сжатая со всех сторон отвесными берегами,Превосходящими своеий высотоий ее ширину, с каждоийминутоий все больше погружалась в темноту; мутныий туман,обычно подымающиий ся к ночи, все сгущался; становилосьтемно, как в глубоком колодце; узкиий выход из бухты вморе выделялся беловатоий полоскоий на фоне почти ночногосумрака, оживленного мерным плеском прибоя. Толькоподоий дя совсем близко, можно было заметить урку,причалившую к прибрежным скалам и как бы укрывшуюсяогромным плащом их тени. С берегом ее соединяла доска,перекинутая с борта на низкиий и плоскиий выступ утеса –единственное место, куда можно было поставить ногу; поэтому шаткому мостику сновали во мраке черные фигуры,очевидно готовясь к отплытию.

Благодаря скале, возвышавшеий ся в северноий части бухты;и игравшеий роль заслона, здесь было теплее, чем воткрытом море; тем не менее люди дрожали. Ониторопились.

В сумерках очертания предметов кажутся как быизваянными резцом. Можно было ясно различить лохмотья,служившие одеждоий отъезжающим и свидетельствовавшие

о том, что их обладатели принадлежат к разряду населения,именуемого в Англии the ragged, то есть оборванцами.

На фоне скалы смутно виднелись извивы узкоий тропинки.Девушка, небрежно бросающая через спинку кресла корсет,длинные шнурки которого петлями спускаются до полу,сама того не подозревая, воспроизводит извивы горныхтроп. К площадке, с котороий была переброшена доска насудно, вела зигзагами такая тропинка, скорее пригоднаядля коз, чем для человека. Дороги в скалах своею,крутизноий способны испугать пешехода; с них легческатиться, чем соий ти; это не спуски, а обрывы. Тропинка, окотороий идет речь, по всеий вероятности была ответвлениемкакоий -нибудь дороги, пролегавшеий по равнине, но шла такотвесно, что на нее страшно было смотреть. Снизу быловидно, как она ползет змееий к вершине утеса, а оттуда,через обвалы и через, расщелину в скале, выбирается навыше расположенное плато. Должно быть, по этоий тропеспустились и люди, которых урка ожидала в бухте.

Кроме людеий , торопливо готовящихся к отплытию,несомненно под влиянием страха и тревоги, в бухте никогоне было; вокруг царили тишина и спокоий ствие. Не слышнобыло ни шума шагов, ни голосов, ни дуновения ветра. По тусторону реий да, у входа в Рингстедскую бухту, можно было струдом, разглядеть флотилию судов для ловли акул,сбившуюся, по всеий видимости, с дороги. Прихотью моряэти полярные суда загнало сюда из датских вод. Северныеветры иногда подшучивают таким образом над рыбаками.Суда эти укрылись в Портлендскоий гавани, что былопризнаком надвигавшеий ся непогоды и опасности,угрожавшеий в открытом море. Они намеревались стать наякорь. На однообразно белесом море четко выступал

черныий силуэт головного судна, стоявшего, по древнемуобычаю норвежских флотилиий , впереди остальных судов;виден был весь его такелаж, а на носу ясно можно былоразличить снаряды для ловли акул: всякого рода багры игарпуны, предназначенные для охоты на seymnus glacialis,squalus acanthias и на squalus spinax niger [латинскиеназвания разных видов акул], а также неводы для ловликрупного селаха. За исключением этих судов, теснившихся водном углу гавани, на всем обширном горизонте Портлендане было ни живоий души. Ни жилого строения, ни корабля.Побережье в ту пору было еще необитаемо, а реий д в этовремя года обычно пустовал.

Однако, что бы ни сулила им погода, люди, собиравшиесяотчалить на бискаий скоий урке, судя по всему, и не думали)откладывать своий отъезд. Они копошились на берегу и созабоченным и растерянным видом быстро сновали взад ивперед. Отличить их друг от друга было трудно. Нельзябыло и рассмотреть, стары они или молоды. Вечерниесумерки затушевывали и заволакивали их фигуры. Теньмаскоий ложилась на лица. Во мраке вырисовывались толькосилуэты. Их было восемь, в том числе, вероятно, одна илидве женщины, но они почти не отличались от мужчин:жалкие лохмотья, в которые все они были закутаны, непоходили ни на мужскую, ни на женскую одежду. Отрепья неимеют пола.

Среди этих движущихся силуэтов был один поменьше. Онмог принадлежать карлику или ребенку.

Это был ребенок.

2. БРОШЕННЫЙ

Присмотревшись поближе, можно было заметитьследующее.

Все эти люди были в длинных плащах с капюшонами,рваных, в заплатах, но очень широких, закрывавших их вслучае необходимости до самых глаз, одинаковозащищавших и от непогоды и от любопытных взоров.Плащи эти ничуть не стесняли их быстрых движениий . Убольшинства из них вокруг головы был повязан платок –испанскиий головноий убор, из которого потом образоваласьчалма. В Англии этот убор не был редкостью. В ту пору Югбыл на Севере в моде. Быть может, это происходило оттого,что Север побеждал Юг; восторжествовав над ним, онприносил ему дань восхищения. После разгрома Армадыкастильское наречие стало считаться изысканнеий шимязыком при дворе Елизаветы. Говорить по-англиий ски впокоях королевы Англии было почти неприличным.Перенимать, хотя бы отчасти, нравы тех, для кого он сталзаконодателем, сделалось обычаем, победителя-варвара поотношению к побежденному народу более высокоийкультуры; монголы внимательно присматривались ккитаий цам и подражали им. Вот почему и кастильские модыпроникали в Англию, зато англиий ские товары проложилисебе дорогу в Испанию.

Один из группы, готовившеий ся к отплытию, имел видглаваря. Он был обут в альпаргатьи; его рваная одеждабыла разукрашена золотым галуном, а жилет, расшитыийкрупными блестками, отсвечивал из-под плаща, как рыбьебрюхо. У другого широкополая шляпа, вроде сомбреро, была

надвинута на самые глаза. В шляпе не было обычногоотверстия для трубки; это указывало, что владелец ее –человек ученыий .

Куртка взрослого человека может служить для ребенкаплащом; по этоий причине ребенок был закутан поверхотрепьев в матросскую парусиновую куртку, доходившуюему до колен. Судя по росту, это был мальчик лет десяти –одиннадцати. Он был бос.

Экипаж урки состоял из владельца судна и двух матросов.Урка, по всеий вероятности, пришла из Испании и

возвращалась туда же. Совершая реий сы между двумяберегами, она, несомненно, выполняла какое-то таий ноедело.

Люди, собиравшиеся отплыть на неий , переговаривалисьмежду собоий шепотом.

Изъяснялись они на какоий -то сложноий смеси наречиий . Тослышалось испанское слово, то немецкое, то французское,порою – валлиий ское, порою – баскское. Это был языкпростонародья, если не воровскоий жаргон.

Казалось, они принадлежали к разным нациям, но быличленами одноий шаий ки.

Экипаж судна, по всеий видимости, состоял из ихсообщников; и он принимал живое участие вприготовлениях к отплытию.

Этот разношерстныий сброд можно было принять и затесную приятельскую компанию и за шаий кусоумышленников.

Будь немного посветлее, можно было бы, вглядевшисьпристальнеий , заметить на этих людях четки и ладанки,наполовину скрытые лохмотьями. На одноий из этих фигур, вкотороий угадывалась женщина, четки почти не уступали

величиною зерен четкам дервиша; в них нетрудно былоузнать ирландские четки, какие носят в Ланимтефри,называемом также Ланандифри. Если бы не было так темно,можно было бы также увидеть на носу урки позолоченнуюстатую богородицы с младенцем на руках. Это была,вероятно, баскская мадонна, нечто вроде панагии древнихкантабров. Под этоий фигуроий , заменявшеий обычноескульптурное украшение на носу корабля, висел фонарь, вэту минуту не зажженныий : предосторожность,свидетельствовавшая о том, что эти люди хотели укрытьсяот посторонних взоров. Фонарь, вероятно, имел двоий ноеназначение: когда его зажигали, он горел вместо свечиперед изображением богоматери и в то же время освещалморе, – он одновременно был судовым фонарем ицерковным светильником.

Длинныий , изогнутыий и острыий водорез, начинавшиий сясразу под бушпритом, полумесяцем выдавался вперед. Всамом верху водореза, у ног богородицы, прислонившись кфорштевню, стоял коленопреклоненныий ангел сосложенными крыльями и смотрел на горизонт в подзорнуютрубу. Ангел был позолочен, так же как и богоматерь.

В водорезе были проделаны отверстия и просветы, черезкоторые проходила ударявшая волна; это было еще однимповодом украсить его позолотоий и арабесками.

Под изображением богородицы прописными золотымибуквами было выведено название судна: «Матутина», но егов эту минуту нельзя было прочесть из-за темноты.

У подножия утеса, сваленныий как попало, лежал груз,которыий увозили с собою эти люди; по доске, служившеийсходнеий , они быстро переправляли его с берега на судно.Мешки с сухарями, бочонок соленоий трески, ящик с сухим

бульоном, три бочки – одна с пресноий водоий , другая ссолодом и третья со смолоий , четыре или пять большихбутылеий эля, старыий , затянутыий ремнями дорожныиймешок, сундуки, баулы, тюк пакли для факелов и световыхсигналов – таков был этот груз. У оборванцев быличемоданы, и это указывало на то, что они вели кочевоийобраз жизни. Бродяги вынуждены иметь кое-какоий скарб;они порою и рады бы упорхнуть, как птицы, но не могутсделать этого, чтобы не остаться без средств к пропитанию.Каков бы ни был их кочевоий промысел, им необходимовсюду таскать с собоий орудия своего ремесла. И эти людитоже не могли расстаться со своими пожитками, уже неоднажды служившими им помехоий .

Им, вероятно, нелегко было спустить ночью своий скарб кподножию скалы. Однако-они спустили его, что доказывалорешение немедленно покинуть эти края.

Они не теряли времени: шло беспрерывное движение ссудна на берег и с берега на судно; все принимали участие впогрузке; один тащил мешок, другоий ящик. Женщины –если они здесь были (об этом можно было толькодогадываться) – работали как и все остальные. Ребенкаобременяли непосильноий ношеий .

Сомнительно, чтобы у ребенка были среди этих людеийотец и мать. Никто к нему не обращался. Его заставлялиработать – я только. Он производил впечатление не ребенкав своеий семье, а раба среди чуждого ему племени. Онпомогал всем, но никто с ним не заговаривал.

Впрочем, он тоже торопился и, подобно всеий темноийшаий ке, к котороий он принадлежал, казалось, был поглощенодною только мыслью – поскорее уехать. Отдавал лиребенок себе отчет в происходившем? Вероятно, нет. Он

торопился бессознательно, видя, как торопятся другие.Урка была палубным судном. Всю кладь быстро уложили в

трюм, пора было выходить в открытое море. Последниийящик был уже поднят на палубу, оставалось толькопогрузить людеий . Двое из них, чем-то напоминавшиеженщин, уже были на борту; шестеро же, в том числе иребенок, находились еще на нижнем уступе скалы. На судненачалась суета, предшествующая отплытию; владелец уркивзялся за руль, один из матросов схватил топор, чтобыобрубить причальныий канат. Рубить канат – признакспешки: когда есть время, канат отвязывают. «Andamos»[идемте (исп.)], – вполголоса произнес один из шести,одетыий в лохмотья с блестками и казавшиий ся главарем.Ребенок стремительно кинулся к доске, чтобы взбежатьпервым. Но не успел он поставить на нее ногу, как к доскеринулись двое мужчин, едва не сбросив его в воду; за ними,отстранив ребенка плечом, прыгнул третиий , четвертыийоттолкнул его кулаком и последовал за третьим, пятыий –это был главарь – одним прыжком очутился на борту икаблуком спихнул доску в воду; взмахнув топором,обрубили причал, руль повернулся, судно отчалило отберега – и ребенок остался на суше.

3. ОДИН

Ребенок замер на скале, пристально глядя им вслед. Ондаже не крикнул. Никого не позвал на помощь. Все, чтопроизошло, было неожиданностью для него, но он непроронил ни звука. На корабле тоже царило молчание. Ниединого вопля не вырвалось у ребенка вслед этим людям,

ни одного слова не сказали эти люди ему на прощанье. Обестороны молча мирились с тем, что расстояние между нимивозрастало с каждоий минутоий . Это напоминало расставаниетенеий на берегу подземноий реки Стикса. Ребенок, словнопригвожденныий к скале, которую уже начал омыватьприлив, смотрел на удалявшееся судно. Можно былоподумать, что он понимает. Что именно? Что понимал он?Непостижимое.

Мгновение спустя урка достигла пролива, служившеговыходом из бухты, и вошла в него. На светлом фоне неба надраздавшимися скалистыми массивами, между которыми,как между двумя стенами, извивался пролив, еще виднеласьверхушка мачты. Некоторое время она скользила надскалами, затем, точно врезавшись в них, совершеннопропала из виду. Все было кончено. Урка вышла в море.

Ребенок следил за ее исчезновением.Он был удивлен, он что-то обдумывал.К чувству недоумения, которое он испытывал,

присоединялось какое-то мрачное сознаниедеий ствительности. Казалось, это существо, лишь недавновступившее в жизнь, уже обладает каким-то опытом. Бытьможет, в нем уже пробуждался судья? Иногда, под влияниемслишком ранних испытаниий , в таий никах детскоий душивозникает нечто вроде весов, грозных весов, на которых этабеспомощная детская душа взвешивает деяния бога.

Не сознавая за собоий никакоий вины, он безропотно принялсовершившееся. Ни малеий шеий жалобы. Безупречныий неупрекает.

Неожиданное изгнание, которому его подвергли, невызвало у него ни одного движения. Внутренне он словноокаменел. Но ребенок не склонился под неожиданным

ударом судьбы, как будто желавшеий положить конец егосуществованию на самоий заре его жизни. Он мужественновынес этот удар.

Всякому, кто увидел бы его изумление, в котором не былоничего общего с отчаянием, стало бы ясно, что среди этихбросивших его людеий никто не любил его и никто не былим любим.

Погруженныий в раздумье, он забыл про стужу. Вдругволноий ему залило ноги: нарастал прилив; холодноедыхание коснулось его волос; поднимался северныий ветер.Он вздрогнул. Дрожь охватила его с ног до головы – оночнулся.

Он посмотрел вокруг. Он был один. До этого дня для негово всем мире не существовало других людеий , кроме тех,которые в эту минуту находились на урке. Эти люди толькочто скрылись. Добавим, что, как это ни странно,единственные люди, которых он знал, были емунеизвестны. Он не мог бы сказать, кто они такие. Егодетство протекло среди них, но он не сознавал себяпринадлежащим к их среде. Он жил бок о бок с ними, толькои всего. Теперь они покинули его. У него не было ни денег,ни обуви, лохмотья едва прикрывали его тело, в кармане небыло ни куска хлеба.

Стояла зима. Был вечер. Чтобы добраться дочеловеческого жилья, надо было проий ти несколько лье.Ребенок не знал, где он. Он ничего не знал, кроме того, чтолюди, пришедшие с ним на берег моря, уехали без него. Онпочувствовал себя выброшенным из жизни. Онпочувствовал, что теряет мужество. Ему было десять лет.Ребенок был в пустыне, между бездноий , откуда поднималасьночь, и бездноий , откуда доносился рокот волн.

Он поднял худые ручонки, потянулся и зевнул. Затемрезким движением, как человек, сделавшиий окончательныийвыбор, он вдруг стряхнул с себя оцепенение и спроворством белки или, быть может, клоуна повернулсяспиноий к бухте и смело стал карабкаться вверх по скале. Онстал взбираться по тропинке, потом сошел с нее, но снова нанее вернулся, полныий решимости. Он торопился теперьуий ти отсюда. Можно было подумать, что у него естьопределенное намерение. Между тем он сам не знал, кудаидет.

Он спешил без цели; это было какое-то бегство от судьбы.Человеку своий ственно подниматься, животному –

карабкаться; он и поднимался и карабкался. Портлендскиескалы своими отвесными склонами обращены к югу, и натропинках почти совсем не было снега. Однако сильныиймороз превратил и этот снег в ледяную пыль, идти былоочень скользко. Но ребенок продолжал идти. Надетая нанем куртка взрослого человека была ему слишком широка истесняла движения. Он часто натыкался на обледенелыебугры или попадал в расщелины утеса и падал. Иногда оннесколько мгновениий висел над пропастью, уцепившись засухую ветку или за выступ скалы. Один раз он ступил нажилу крапчатого мрамора, которыий внезапно осыпался подним, увлекая его за собоий . Такие обвалы довольно опасны.Несколько секунд ребенок скользил вниз, как черепица покрыше; он скатился до самого края пропасти и спассятолько тем, что во-время ухватился за кустик сухоий травы.Он не вскрикнул при виде бездны, как не вскрикнул, увидев,что люди бросили его; он собрался с силами и снова молчастал карабкаться вверх. Склон был очень высок. Ребенкуеще не раз пришлось преодолевать такие препятствия. В

темноте пропасть казалась бездонноий . Отвесноий скале небыло конца. Она как будто все отступала, исчезая где-товверху. По мере того как он поднимался, утес, казалось,вырастал. Продолжая карабкаться, ребенок вглядывался вчерныий карниз, точно преграда стоявшиий между ним инебом. Наконец он достиг вершины.

Он прыгнул на площадку. Можно было бы сказать: онступил на землю, ибо он выбрался из бездны.

Едва он очутился наверху, как его охватила дрожь. Точноострое жало ночи, почувствовал он на своем лице ледяноедыхание зимы. Дул резкиий северо-западныий ветер. Ребенокплотнее запахнул на груди парусиновую матросскую куртку.

Это была хорошая, плотная одежда. Моряки называют ее«непромокаий коий », потому что такая куртка не боитсядождеий .

Добравшись до верхнеий площадки, ребенок остановился;он твердо стал босыми ногами на мерзлую почву иоглянулся вокруг.

Позади него – море, впереди – земля, над головою – небо.Но небо было беззвездно. Густоий туман скрывал от глаз

небесныий свод.С вершины утеса он увидел перед собою землю и стал

всматриваться в даль. Перед ним расстилалось бескраий ное,плоское и обледенелое, покрытое снегом плоскогорье. Кое-где вздрагивали на ветру кустики вереска. Ни следа дороги.Ничего. Не было даже хижины пастуха. В нескольких местахкружились беловатые спирали снежноий пыли, вихремуносившеий ся ввысь. Волнообразная гряда холмов, пропадаяв тумане, сливалась с горизонтом. Огромная голая равнинаисчезала в белесоий мгле. Глубокое безмолвие. Все вокругказалось беспредельным и молчало, как могила.

Ребенок обернулся к морю.Море, как и земля, было сплошь белое: земля – от снега,

море – от пены. Трудно представить себе что-либо болеепечальное, чем отсветы, порожденные этоий двоий ноийбелизноий . Иногда световые эффекты ночного пеий зажаотличаются замечательноий определенностью: мореказалось стальным, утесы – изваянными из черного дерева.

С высоты, где находился ребенок, Портлендскиий залив,тускло мерцавшиий среди полукружия утесов, имел почтитот же вид, что и на географическоий карте; было нечтофантастическое в этоий ночноий картине; это напоминалосерп луны, кажущиий ся иногда темнее, чем, охватываемыийим округлыий клочок неба. На всем берегу, от одного мыса додругого, не было ни одного огонька, указывающего наблизость горящего очага, ни одного освещенного окна, ниодного человеческого жилища. Густая тьма и на земле и нанебе; ни одного светильника внизу, ни одноий звездынаверху. Кое-где широкая гладь залива внезапновздымалась волнами. Ветер возмущал и морщил эту воднуюпелену. В заливе была еще видна уходившая на всех парусахурка.

Теперь это был черныий треугольник, скользившиий побледно-свинцовоий поверхности.

Вдали, в зловещем полумраке беспредельности,волновалось водное пространство.

«Матутина» быстро убегала. Она уменьшалась с каждоийминутоий . Нет ничего быстрее исчезновения судна в морскоийдали. Вскоре на носу урки зажегся фонарь; вероятно,сгущавшаяся вокруг нее темнота побудила кормчегоосветить волны. Эта блестящая точка, мерцание котороийзаметно было издалека, сообщала что-то зловещее

высокому и длинному силуэту судна. Оно было похоже наблуждающее по морю привидение в саване, со звездою вруке.

В воздухе чувствовалось приближение бури. Ребенок неотдавал себе в этом отчета, но будь на его месте моряк, онсодрогнулся бы. Это была минута того тревожногопредчувствия, когда кажется, будто стихии станут сеий часживыми существами и на наших глазах произоий деттаинственное превращение ветра в ураган. Море разольетсяв океан, слепые силы природы преобразятся в волю, и то,что мы принимаем за вещь, окажется наделенным душою.Кажется, что все это предстоит увидеть воочию. Вот чемобъясняется наш ужас. Душа человека страшится встречи сдушою вселенноий .

Еще минута – и все будет объято хаосом. Ветер, разгоняятуман и нагромождая на заднем плане тучи, устанавливалдекорации ужасноий драмы, деий ствующими лицами котороийявляются морские волны, и зима и которая называетсяснежноий буреий .

4. ВОПРОСЫ

Что же это была за шаий ка, которая, бросив ребенка,спасалась бегством?

Быть может, то были компрачикосы?Выше мы обстоятельно изложили, какие меры

принимались Вильгельмом III с одобрения парламентапротив преступников обоего пола, именуемыхкомпрачикосами, компрапекеньосами и чеий ласами.

Некоторые законодательные акты вызывают настоящую

панику. Закон, направленныий против компрачикосов,обратил в повальное бегство не только их самих, но ивсякого рода бродяг. Они наперебоий спешили скрыться ипокинуть берега Англии. Большинство компрачикосоввернулись в Испанию. Среди них, как мы уже упоминали,было много басков.

Закон, взявшиий на себя защиту детеий , имел на первыхпорах довольно странные последствия: сразу же возрослочисло брошенных детеий .

Немедленно после обнародования этого уголовногостатута появилось много наий денышеий , то есть подкинутыхдетеий . Дело объяснялось краий не просто. Всякая бродячаяшаий ка, в котороий был ребенок, навлекала на себяподозрениий ; уже самыий факт наличия ребенка в ее средестановился уликоий против нее. «Это, по всеий вероятности,компрачикосы» – такова была первая мысль, приходившая вголову шерифу, прево, констеблю. Затем начинались арестыи допросы. Обыкновенные нищие, которых нуждазаставляла скитаться и просить подаяния, дрожали отстраха, что их могут принять за компрачикосов, хотя они неимели с ними ничего общего; но бедняк никогда неогражден от возможных ошибок правосудия. Кроме того,бродячие семьи живут в постоянноий тревоге.Компрачикосов обвиняли в том, что они промышляютпокупкоий и продажеий чужих детеий . Но нищета исопряженные с нею бедствия создают иногда условия, прикоторых отцу и матери бывает трудно доказать, чторебенок, находящиий ся при них, – их родное дитя. Откуда увас этот ребенок? Как доказать, что он – твоий ? Иметь присебе ребенка становилось опасно; от него старалисьотделаться. Бежать без него было много легче. Взвесив все,

отец и мать оставляли ребенка в лесу или на берегу моря, ато и просто бросали его в колодец.

В водоемах находили утопленных детеий .Прибавим, что компрачикосов, по примеру Англии, стали

преследовать по всеий Европе. Первыий толчок к гонению наних был дан. Во всяком деле главное – почин. Теперьполиция всех стран стала состязаться в погоне закомпрачикосами, и испанские альгвазилы выслеживали ихс не меньшим рвением, чем англиий ские констебли. Всегодвадцать три года назад можно было прочитать на камне уворот Отеро неудобопереводимую надпись – закон в выборевыражениий не стесняется, – из котороий явствовало, что вотношении кары между покупателями и похитителямидетеий проводилась резкая грань. Вот эта надпись нанесколько варварском кастильском наречии: «Aqui quedanlas orejas de los comprachicos, у las bolsas de los robaninos,mientras que se van ellos al trabajo de mar».

Мы видим, что отрезание ушеий и прочее отнюдь неизбавляло от ссылки на галеры. Такие меры вызвалипаническое бегство всякого рода бродяг. Они удирали виспуге и добирались до места, дрожа от страха. На всемпобережье Европы прибывающих беглецов выслеживалаполиция. Ни одна шаий ка не желала везти с собоий ребенка,потому что высадиться с ним был делом опасным.

Гораздо легче было сбыть ребенка с рук.Кем же был покинут ребенок, которого мы только что

видели на сумрачном пустынном берегу Портленда?Судя по всему, компрачикосами.

5. ДЕРЕВО, ИЗОБРЕТЕННОЕ ЛЮДЬМИ

Было, вероятно, около семи часов вечера. Ветер убывал –признак того, что он скоро должен был снова усилиться.Ребенок находился на краю плоскогорья южноийоконечности Портленда.

Портленд – полуостров. Но ребенок не знал, что такоеполуостров, и даже не слыхал слова «Портленд». Он зналтолько одно: что можно идти до тех пор, пока не свалишься.Представление об окружающем служит нам вожатым; уребенка не было этого представления. Они привели егосюда и бросили здесь. «Они» и «здесь» – в этих двухзагадочных словах заключалась вся его судьба: «они» – этобыл весь человеческиий род, «здесь» – вся вселенная. Здесь, вэтом мире, у него не было никакоий иноий точки опоры,кроме клочка земли, по которому ступали теперь его босыеноги, – такоий каменистоий и такоий холодноий земли. Чтоожидало этого ребенка в огромном сумрачном мире,открытом всем ветрам? Ничто.

Он шел навстречу этому Ничто.Вокруг него простирались безлюдные места. Вокруг него

простиралась пустыня.Он пересек по диагонали первую площадку, затем вторую,

третью... В конце каждоий площадки ребенок наталкивалсяна обрыв; спуск бывал иногда очень крутым, но всегдакоротким. Высокие голые равнины оконечности Портлендапохожи на огромные плиты, наполовину налегающие однана другую, подобно ступеням лестницы; южным краемкаждая площадка плоскогорья как бы уходила под верхнююравнину, возвышаясь северным краем над нижнеий . Эти

уступы ребенок преодолевал без труда. Время от временион замедлял шаг и, казалось, советовался сам с собою.Становилось все темнее, пространство, на котором можнобыло что-то различить, все сокращалось, и ребенок теперьмог видеть только в нескольких шагах от себя.

Вдруг он остановился, на минуту прислушался, елезаметно с удовлетворением, кивнул головоий , быстроповернулся и направился к небольшоий возвышенности,смутно вырисовывавшеий ся справа, в том конце равнины,которыий примыкал к скале. На этоий возвышенностивиднелись смутные очертания чего-то, казавшегося втумане деревом. Оттуда и слышал он только что шум, непохожиий ни на шум ветра, ни на шум моря. Это не был такжеи крик животного. Ребенок решил, что там кто-то есть.

Сделав несколько шагов, он очутился у подножия холма.Там деий ствительно кто-то был.То, что издали смутно виднелось на вершине холма,

теперь вырисовывалось вполне отчетливо.Это было нечто, похожее на огромную руку, торчавшую

прямо из земли. Кисть руки была согнута в горизонтальномнаправлении, и вытянутыий вперед указательныий палецподпирался снизу большим. Мнимая рука с указательным ибольшим пальцами приняла на фоне неба очертанияугломера. От того места, где соединялись эти странныепальцы, свешивалось что-то вроде веревки, на котороийболтался какоий -то черныий бесформенныий предмет. Веревка,раскачиваемая ветром, издавала звук, напоминавшиий звонцепеий .

Этот звук и слышал ребенок.Вблизи веревка оказалась цепью, как и можно было

предположить по ее лязгу, – корабельноий цепью из крупных

стальных звеньев.В силу таинственного закона слияния впечатлениий ,

которыий во всеий природе как бы наслаивает кажущееся надеий ствительное, все здесь – место, время, туман, мрачноеморе, смутные образы, возникавшие на самом краюгоризонта, – сочеталось с этим силуэтом и сообщало емучудовищные размеры.

Бесформенныий предмет, висевшиий на цепи, имел сходствос футляром. Он был спеленут, как младенец, но длиноюравнялся росту взрослого человека. В верхнеий части еговиднелось что-то круглое, вокруг чего обвивался конеццепи. Внизу футляр был разодран, и из него торчалилишенные мяса кости.

Легкиий ветерок колыхал цепь, и то, что висело на неий ,тихо покачивалось из стороны в сторону. Эта безжизненнаямасса подчинялась малеий шим колебаниям воздуха; в неийбыло нечто, внушавшее паническиий страх; ужас, обычноизменяющиий деий ствительные пропорции предмета,скрадывал его истинные размеры, сохраняя лишь егоконтуры; это был сгусток мрака, принявшиий какие-тоочертания; тьма была кругом, тьма была внутри; онавобрала в себя нараставшую вокруг нее могильную жуть;сумерки, восходы луны, исчезновения созвездиий за утесами,сдвиги воздушных пространств, тучи, роза ветров – все вконце концов вошло в состав этого призрака; этот обрубок,висевшиий в воздухе, своим безличием походил на морскуюдаль и на небо, и мрак поглощал последние черты того, чтобыло некогда человеком.

Это было нечто, ставшее ничем.Превратиться в останки – для обозначения этого

состояния в человеческом языке нет надлежащих слов. Не

жить и вместе с тем продолжать существовать, находиться вбездне и в то же время вне ее, умереть и не бытьпоглощенным смертью – во всем этом, несмотря нанесомненную реальность, есть что-то неестественное ипотому невыразимое. Это существо – можно ли былоназвать его существом? – этот черныий призрак былостанками, и притом останками ужасающими. Останкамичего? Прежде всего природы, а затем общества. Это былоничто и все.

Он находился здесь во власти безжалостных стихиий .Глубокое забвение пустыни окружало его. Он был оставленна произвол неведомого. Он был беззащитен против мрака,которыий делал с ним все, что хотел. Он должен был терпетьвсе. И он терпел. Ураганы обрушивались на него. Мрачнаязадача, выполняемая ветрами!

Этот призрак был здесь добычеий всех разрушительныхсил. Его обрекали на чудовищную участь – разлагаться наоткрытом воздухе. Для него не существовало законапогребения. Он подвергся уничтожению, но не обрелвечного покоя. Летом он покрывался слоем, пыли, осеньюобрастал корою грязи. Смерть должна быть прикрытапокровом, могила – стыдливостью. Здесь не былостыдливости, не было покрова. Гниение, цинично открытоевзору каждого. Есть что-то бесстыдное в зрелище смерти,орудующеий на глазах у всех. Она наносит оскорблениебезмятежному спокоий ствию небытия, работая вне своеийлаборатории – вне могилы.

Этот труп был выпотрошен. В его костях уже не быломозга, в его животе не было внутренностеий , в его гортанине было голоса. Труп – это карман, которыий смертьвыворачивает наизнанку и вытряхивает. Если у него когда-

либо было свое "я", где оно было теперь? Быть может, ещездесь, – страшно подумать. Что-то, витающее вокруг чего-то, прикованного к цепи. Можно ли представить себе вомраке образ более скорбныий ?

На земле существуют явления, открывающие какоий -тодоступ к неведомому; мысль ищет выхода в этомнаправлении, и сюда же устремляется гипотеза. Догадкаимеет свое compelle intrare [заставь воий ти (лат.)]. В иныхместах и перед иными предметами мы невольноостанавливаемся в раздумье и пытаемся проникнуть в ихсущность. Иногда мы наталкиваемся на полуоткрытуюнеосвещенную дверь в неведомыий мир. Кого не навел бы наразмышления вид этого мертвеца?

Огромная сила распада бесшумно подтачивала этот труп.В нем была кровь – ее выпили, на нем была кожа – ееизглодали, было мясо – его растащили по кускам. Ничто непрошло мимо, не взяв у него чего-нибудь. Декабрьпозаимствовал у него холод его тела, полночь – ужас,железо – ржавчину, чума – миазмы, цветок – запахи. Егомедленное разложение было пошлиноий , которую трупплатил шквалу, дождю, росе, пресмыкающимся, птицам. Всетемные руки ночи обшарили этого мертвеца.

Это был странныий обитатель ночи. Он находился на холмепосреди равнины, и в то же время его там не было. Он былдоступен осязанию и вместе с тем не существовал. Он былтенью, дополнявшеий ночную тьму. Когда угасал дневноийсвет, он зловеще сливался со всем окружающим вбеспредельном безмолвии ночи. Одно его присутствиездесь усиливало мрачную ярость бури и спокоий ствие звезд.Все то невыразимое, что есть в пустыне, было, как в фокусе,сосредоточено в нем. Жертва неведомого рока, он усугублял

собою угрюмое молчание ночи. Его таий на смутно отражалав себе все, что есть загадочного в мире.

Близ него чувствовалось как бы убывание жизни,уходящеий куда-то в бездну. Все в окружавшем егопространстве утрачивало постепенно спокоий ствие иуверенность в себе. Трепет кустарников и трав,безнадежная грусть, мучительная тревога, которая,казалось, находила свое оправдание, – все это трагическисближало пеий заж с черноий фигуроий , висевшеий на цепи.Присутствие призрака в поле зрения отягчает одиночество.

Он был лишь призраком. Колеблемыий никогда неутихавшими ветрами, он был неумолим. Вечная дрожьделала его ужасным. Он казался – страшно вымолвить –средоточием окружавшего пространства и служил опороийчему-то необъятному. Чему? Как знать? Быть может, тоийнеясно сознаваемоий и оскорбляемоий нами справедливости,которая выше нашего правосудия. В его пребывании внемогилы была месть людеий и его собственная месть. В этоийсумрачноий пустыне он выступал как грозныий свидетель.Для того чтобы мертвая материя вызывала в нас тревогу,она в свое время должна была быть одухотворена. Онобличал закон земноий перед лицом закона небесного.Повешенныий здесь людьми, он ожидал бога. Над ним,принимая расплывчато-извилистые очертания туч и волн,реяли исполинские видения мрака.

За этим призраком стояла какая-то непроницаемая,роковая преграда. Этого мертвеца окружалабеспредельность, не оживляемая ничем – ни деревом, никровлеий , ни прохожим. Когда перед нашим взором смутновозникают таий ны бытия – небо, бездна, жизнь, могила,вечность, – в такие мгновения все ощущается нами как

нечто недоступное, запретное, огражденное от нас стеноий .Когда разверзается бесконечность, все двери в мироказываются запертыми.

6. БИТВА СМЕРТИ С НОЧЬЮ

Ребенок стоял перед темным силуэтом, безмолвно,удивленно, пристально глядя на него. Для взрослогочеловека это была бы виселица, для ребенка это былопривидение. Там, где взрослыий увидел бы труп, ребеноквидел призрак.

Он ничего не понимал.Бездна таит в себе все разновидности приманок; одна из

них находилась на вершине этого холма. Ребенок сделалшаг, другоий . Он стал взбираться выше, испытывая желаниеспуститься, и приблизился, желая отступить назад.

Весь дрожа, он в то же время решительно подошел к самоийвиселице, чтобы получше рассмотреть призрак.Очутившись под виселицеий , он поднял голову и сталвнимательно разглядывать его.

Призрак был покрыт смолою и местами блестел. Ребенокразличал черты лица. Оно тоже было обмазано смолою, иэта маска, казавшаяся липкоий и вязкоий , четко выступала всумраке ночи. Ребенок видел дыру на том месте, где преждебыл рот, дыру на месте носа и две черных ямы на месте глаз.Тело было как бы запеленуто в грубыий холст, пропитанныийнефтью. Ткань истлела и расползлась. В одном местеобнажилось колено. В другом видны были ребра. Одничасти тела были еще трупом; другие уже стали скелетом.Лицо было цвета чернозема, ползавшие по нему слизняки

оставили на нем тусклые серебристые полосы. Под холстом,прилипшим к костям, обрисовывались выпуклости, как подплатьем на статуе. Череп треснул и, распавшись на двеполовины, напоминал собою гнилоий плод. Зубы осталисьцелы и скалились в подобии смеха. В зияющеий дыре рта,казалось, замер последниий крик. На щеках можно былозаметить несколько волосков бороды. Голова, наклоненнаявниз, как будто к чему-то прислушивалась.

Его, невидимому, недавно подновляли. Лицо было занововымазано смолоий , так же как и выступавшие из прорехколено и ребра. Внизу из-под холста торчали обглоданныеступни. Прямо под ними, в траве, видны были два башмака,утратившие от снега и дождеий всякую форму. Онисвалились с ног мертвеца.

Босоий ребенок смотрел на эти башмаки.Ветер, становившиий ся все резче и резче, иногда внезапно

спадал, как будто собирался с силами, чтобы разразитьсябуреий ; на несколько минут он даже совсем стих. Труп уже некачался. Цепь висела неподвижно, как шнурок отвеса сгирькоий на конце.

Как у всякого существа, только что вступившего в жизнь,но отдающего себе отчет в своеий тяжкоий участи, у ребенка,несомненно, начиналось пробуждение мучительныхмыслеий – мыслеий еще неясных, детских, но уже стучащих вмозг, подобно птичьему клюву, долбящему скорлупу яий ца;но все, чем в эту минуту было полно его младенческоесознание, повергало его лишь в оцепенение. Как излишекмасла гасит огонь, так избыток ощущениий гасит мысль.Взрослыий задал бы себе тысячу вопросов, ребенок толькосмотрел.

Обмазанное смолоий лицо мертвеца казалось мокрым.

Капли смолы, застывшие в пустых глазницах, были похожина слезы. Однако смола значительно замедляла разложениетрупа: разрушительная работа смерти была задержана,насколько это оказалось возможным. То, что ребенок виделперед собоий , было предметом, о котором заботились. По-видимому, человек этот представлял какую-то ценность.Его не захотели оставить в живых, но старались сохранитьмертвым. Виселица была старая, вся в червоточинах, нопрочная и стояла здесь уже давно.

В Англии с незапамятных времен существовал обычаийсмолить контрабандистов. Их вешали на берегу моря,обмазывали смолоий и оставляли висеть; преступника, вназидание прочим, следует подвергать казни у всех на виду,и если его просмолить, он на долгие годы будет служитьострасткоий . Трупы смолили из чувства человеколюбия,полагая, что благодаря этому можно будет реже обновлятьвиселицы. Виселицы расставляли на берегу наопределенном расстоянии одна от другоий , как ставят внаше время фонари. Повешенныий заменял собою фонарь.Он по-своему светил своим сотоварищам-контрабандистам.Контрабандисты издали, еще находясь в море, замечаливиселицы. Вот одна – первое предостережение, а там другая– второе предостережение. Это нисколько не мешало имзаниматься контрабандоий , но таков порядок. Этот обычаийпродержался в Англии до начала нашего столетия. Еще в1822 году перед Дуврским замком можно было видеть трехповешенных, облитых смолоий . Впрочем, такоий способсохранения трупа преступника применялся не к однимтолько контрабандистам. Англия пользовалась им также поотношению к ворам, поджигателям и убиий цам. ДжонПеий нтер, совершившиий поджог морских складов в

Портсмуте, был в 1776 году повешен и засмолен. АббатКоий е, называющиий Джона Пеий нтера Jean le Peintre (ЖаномЖивописцем), видел его вторично в 1777 году. ДжонПеий нтер висел на цепи над развалинами сожженных имскладов, в время от времени его снова покрывали смолоий .Этот труп провисел, – можно бы сказать, прожил, – почтичетырнадцать лет. Еще в 1788 году он служил правосудию.Однако в 1790 году его пришлось заменить новым.Египтяне чтили мумии своих фараонов; оказывается, мумияпростого смертного также может быть полезноий .

Ветер, с особенноий силоий разгулявшиий ся на холме, смел снего весь снег.

Во многих местах виднелась трава, кое-где выглядывалчертополох. Холм был одет тем густым и низкимприморским дерном, благодаря которому вершины скалкажутся покрытыми зеленым сукном. Только подвиселицеий , под самыми ногами казненного, росла высокаягустая трава – явление неожиданное на этоий бесплодноийпочве. Объяснялось это тем, что тела повешенныхразлагались здесь на протяжении нескольких веков. Земляпитается прахом человека.

Какие-то мрачные чары удерживали ребенка на холме. Онстоял на месте как вкопанныий . Один только раз оннаклонил голову: крапива больно обожгла ему ноги, и онпринял это за укус животного. Затем он выпрямился и,закинув голову, снова стал смотреть прямо в лицоповешенному, которыий тоже смотрел на него. У мертвеца небыло глаз, и потому казалось, что он смотрит особеннопристально. Это был взгляд рассеянныий и вместе с темневыразимо сосредоточенныий ; в нем были свет и мрак; онисходил из черепа, из оскала зубов, из черных впадин

пустых глазниц. Вся голова мертвеца – сплошноий взор, и этострашно. Зрачков нет, но мы чувствуем на себе их взгляд,жуткиий взгляд привидения.

Постепенно ребенок сам становился страшен. Он большене шевелился, как будто оцепенел. Он не замечал, что ужетеряет сознание. Он коченел, замерзал. Зима безмолвнопредавала его ночи; в зиме есть что-то вероломное. Дитяпревратилось почти в изваяние. Каменныий холод проникалв его кости; мрак, это пресмыкающееся, заползал в него.Дремота, исходящая от снега, подкрадывается к человеку,как морскоий прилив; ребенком медленно овладеваланеподвижность, напоминавшая неподвижность трупа. Онзасыпал.

На руке сна есть перст смерти.Ребенок чувствовал, как его хватает эта рука. Он был

близок к тому, чтобы упасть под виселицеий . Он уже несознавал, стоит он на ногах или нет.

Неизбежность конца, мгновенныий переход от бытия кнебытию, зияющиий вход в горнило испытаниий ,возможность в каждое мгновение скатиться в бездну –таково человеческое существование.

Еще минута – и ребенок и мертвец, жизнь, едвазародившаяся, и жизнь, уже угасшая, должны были слитьсяв общем уничтожении.

Казалось, призрак понял это и не хотел этого. Он вдругзашевелился, словно предупреждая ребенка. Это былпросто новыий порыв ветра.

Трудно представить себе что-либо более ужасное, чем этоткачающиий ся покоий ник.

Подвешенныий на цепи труп, колеблемыий невидимымдуновением ветра, принимал наклонное положение,

поднимался влево, возвращался на прежнее место,поднимался вправо, падал и снова взлетал мерно и угрюмо,как язык колокола. Зловещее движение взад и вперед.Казалось, качается во тьме ночи маятник часов самоийвечности.

Так продолжалось какое-то время. Увидев, что мертвецдвижется, ребенок очнулся от столбняка, почувствовалстрах. Цепь при каждом колебании поскрипывала счудовищноий размеренностью, словно переводила дыхание.Этот звук напоминал стрекотание кузнечика.

Приближение бури вызывает внезапныий напор ветра.Ветер вдруг перешел в ураган. Труп задвигался ещепорывистее. Это было уже не раскачивание, а резкаявстряска. Скрип цепи сменился пронзительным лязгом.

Звук этот, невидимому, был услышан. Если это былпризыв, то ему повиновались. Издали, с горизонта, донессякакоий -то шум.

То был шум крыльев.Слеталась стая воронов, как это часто бывает на

кладбищах и пустырях, в особенности перед грозоий .Черные летящие точки пробились сквозь тучу,

преодолели завесу тумана, приблизились, стали больше,сгрудились, сплотились и с неистовым криком бросились кхолму. Это было подобно наступлению легиона. Крылатаянечисть ночи усеяла всю виселицу.

Ребенок в испуге отступил.Стаи повинуются команде. Вороны кучками расселись на

виселице. Ни один не спустился на мертвое тело. Ониперекликались между собою. Карканье воронов вселяетстрах. Воий , свист, рев – это голоса жизни, карканье же –радостное приятие тления. В нем чудится звук

потревоженного безмолвия гробницы. Карканье – голосночноий тьмы. Ребенок весь похолодел не столько от стужи,сколько от ужаса.

Вороны притихли. Но вот один из них прыгнул на скелет.Это было сигналом. За ним устремились все остальные –целая туча крыльев; еще мгновение – и повешенныий исчезпод кишащеий грудоий черных пятен, шевелившихся вомраке. В эту минуту мертвец вдруг дернулся.

Сам ли он вздрогнул? Дунуло ли на него ветром? Но его сустрашающеий силоий подбросило на цепи. Налетевшиийураган пришел ему на помощь. Призрак забился всудорогах. Бурныий ветер, разгулявшись в высоте, завладелмертвым телом и принялся швырять его во все стороны.Мертвец стал ужасен. Он бесновался. Чудовищныийкартонныий паяц, висевшиий не на тонкоий веревочке, а нажелезноий цепи! Какоий -то злобныий шутник дергал за ееконец и забавлялся пляскоий этоий мумии. Она вертелась иподпрыгивала, угрожая каждую минуту распасться накуски. Вороны шарахнулись в испуге. Покоий ник точностряхнул с себя этих омерзительных птиц. Но они сновавернулись. И начался боий .

Казалось, в мертвеце проснулись невероятные жизненныесилы. Порывы ветра подбрасывали его кверху, словнособираясь умчать с собою, а он как будто отбивался чтобыло мочи, стараясь вырваться; только железныий ошеий никудерживал его. Птицы повторяли все его движения, тоотлетая, то снова набрасываясь, испуганные, остервенелые.С одноий стороны – страшная попытка к бегству, с другоий –погоня за прикованным на цепи. Мертвец, весь во властисудорожных порывов ветра, подскакивал, вздрагивал,приходил в ярость, отступал, возвращался, взлетал и

стремглав падал вниз, разгоняя черную стаю. Он былпалицеий , стая – пылью. Крылатые хищники, не желаясдаваться, наступали с отчаянным упорством. Мертвец,словно обезумев при виде этого множества клювов, участилсвои бесцельные удары по воздуху, подобные ударам камня,привязанного к праще. Временами на него набрасывалисьвсе клювы и все а крылья, затем все куда-то пропадало;орда рассыпалась, но через мгновение накидывалась ещеяростнеий . Ужасная казнь, продолжавшаяся и за порогомжизни. На птиц, казалось, нашло исступление. Только изнедр преисподнеий могла вырваться подобная стая. Ударыкогтеий , удары клювов, карканье, раздирание в клочья того,что уже не было мясом, скрип виселицы, хруст костеий , лязгжелеза, воий бури, смятение – возможна ли более мрачнаякартина схватки? Мертвец, борющиий ся с демонами. Битвапризраков.

Временами, когда ветер усиливался, повешенныий вдругначинал вертеться, поворачиваясь лицом во все стороны,как будто хотел броситься на птиц и перегрызть им глоткусвоими оскаленными зубами. Ветер был за него, цепь –против него, – словно темные божества вели боий вместе сним. Ураган тоже принимал участие в сражении. Мертвецвесь извивался, вороны спиралью кружились над ним. Этобыл живоий смерч.

Снизу доносился глухоий и мощныий рокот моря.Ребенок видел наяву этот страшныий сон. Вдруг он

вздрогнул от головы до пят, трепет пробежал по всему еготелу; он заметался, задрожал, еле удержался на ногах и сжаллоб обеими руками, словно это была единственная точкаопоры; ошеломленныий , с развевающимися по ветруволосами, зажмурив глаза, сам похожиий на призрак, он

большими шагами спустился с холма и бросился бежать,оставив позади себя мучительные видения ночи.

7. СЕВЕРНАЯ ОКОНЕЧНОСТЬ ПОРТЛЕНДА

Он бежал, задыхаясь, несся куда глаза глядят, мчался, непомня себя, по снегу, по равнине, в пространство. Бег согрелего. Это было ему необходимо. Если бы не быстроедвижение и не испуг, он был бы уже мертв.

Когда у него захватило дыхание, он остановился; нооглянуться он не посмел. Ему мерещилось, что птицыгонятся за ним, что мертвец, сорвавшись с цепи, следует заним по пятам, что даже виселица кинулась с холма вслед запокоий ником. Он боялся обернуться, чтобы не увидеть этого.

Немного передохнув, он снова пустился бежать.Дети не умеют отдавать себе отчет в происходящем.

Затуманенное страхом сознание ребенка воспринималовнешние впечатления без связи, без выводов. Он мчался,сам не зная куда и зачем. Охваченныий щемящеий тоскоий , онбежал с трудом, как бегут во сне. За три часа, проведенныеим в одиночестве, его стремление идти куда-то вперед, нестав определеннее, изменило, однако, своюпервоначальную цель: тогда это были поиски, теперь этобыло бегство. Он уже не чувствовал ни голода, ни холода; ончувствовал только страх. Один инстинкт вытеснил другоий .Все его помыслы свелись к одному – убежать. Убежать отчего? От всего. Жизнь мрачноий стеноий обступила его со всехсторон. Если бы он мог убежать от всего на свете, он так быи сделал.

Но детям неведом тот способ взлома тюремноий двери,

которыий именуется самоубиий ством.Он продолжал бежать.Сколько времени он мчался так – неизвестно. Но

наступает минута, когда и дыхании не хватает и страхуприходит конец.

И вдруг, как бы внезапно охваченныий приливом энергии ирассудительности, ребенок остановился; ему, видимо, сталостыдно за свое бегство; он выпрямился, топнул ногою,смело поднял голову и обернулся назад.

Ни холма, ни виселицы, ни воронья.Туман опять окутал весь горизонт.Ребенок снова пустился в путь.Теперь он уже не бежал, он медленно шел. Сказать, что

встреча с мертвецом сделала его взрослым, значило бывтиснуть в узкие рамки то сложное и неясное впечатление,которое она на него произвела. Виселица, смутнозапечатлевшаяся в его еще зачаточном сознании,оставалась для него лишь видением. Но так как победа надстрахом придает нам силы, в нем пробудилась отвага. Будьон в том возрасте, когда человек способен разобраться всебе, он нашел бы тысячу поводов к раздумью; номышление детеий лишено четкости, и ребенок в лучшемслучае может ощутить лишь легкую горечь того, поканедоступного ему чувства, которое он, став взрослым,назовет негодованием.

Прибавим к этому, что ребенок одарен способностьюбыстро забывать свои ощущения. От него ускользаютотдаленные, беглые очертания сущности горестногоявления. Самым своим возрастом, своеий слабостью дитязащищено от слишком сложных душевных волнениий . Оновоспринимает события, но почти ничего с ними не

связывает. Взрослыий доискивается связи междуразрозненными явлениями, ребенок же легкоудовлетворяется частичным их объяснением. Жизненныийпроцесс как нечто целое возникает перед ним позднее,когда приходит опыт, на которыий уже можно опереться.Тогда сопоставляются отдельные группы фактов,просветленныий и зрелыий рассудок сравнивает их междусобоий , и воспоминания детского возраста проступаютсквозь все пережитое, как палимпсест из-под новеий шегописьма; воспоминания оказываются точками опоры длялогики, и то, что было в уме ребенка впечатлением,становится силлогизмом в сознании взрослого. Впрочем,опыт бывает различным и обращается на пользу или вовред в зависимости от натуры человека. Хорошая натурасозревает, дурная – растлевается.

Ребенок пробежал с добрую четверть лье и еще столько жепрошел шагом. Вдруг он почувствовал мучительныий голод.Мысль о еде завладела всем его существом, сразу вытеснивиз памяти омерзительную картину, которую он видел нахолме. В человеке, к счастью, есть животное: оновозвращает его к деий ствительности.

Но что бы поесть? Где бы поесть? Как бы поесть? Мальчикневольно ощупал свои карманы, отлично зная, что онипусты.

Он ускорил шаги. Не зная сам, куда идет, он спешилдобраться до какого-нибудь жилья.

Надежда на пристанище в известноий мере являетсяисточником человеческоий веры в провидение. Верить, чтодля нас всегда наий дется кров, значит верить в бога.

Однако на этоий снежноий равнине не было видно ничего,похожего на кровлю.

Ребенок шел и шел; перед ним по-прежнему простиралосьголое плоскогорье; казалось, ему не будет конца.

На этоий возвышенности никогда не было человеческогожилья. Только у подножия утеса, в расселинах скал, ютилисьв давние времена первобытные обитатели этоий страны, укоторых не было дерева для построий ки хижина оружием имслужила праща, топливом – сухоий коровиий помет,божеством, которому они поклонялись, был идол Чеий л,стоявшиий на лесноий прогалине в Дорчестере, весь же ихпромысел сводился к ловле серого коралла, которыийваллиий цы называют plin, а греки – isidis plocamos.

Ребенок искал дорогу, как умел. Вся наша судьба –перепутье; выбрать надлежащее направление очень трудно,а этому маленькому существу уже на заре его жизнипредстояло сделать выбор вслепую. Тем не менее онпродолжал идти вперед. Но хотя мышцы ног у него былиточно стальные, он начал уставать. На всем пространстве небыло ни; одноий тропы, а если они и были, их занеслоснегом. Безотчетно он продолжал двигаться на восток. Онизранил ступни об острые камни. Если бы было светло,можно было бы увидеть на следах, оставляемых им на снегу,алые пятна крови.

Местность была ему совсем незнакома. Он пересекалПортлендскую возвышенность с юга на север, а шаий ка, скотороий он сюда попал, вероятно избегая нежелательныхвстреч, пересекла ее с запада на восток. Невидимому, онабежала в рыбацкоий или контрабандистскоий лодке с какого-нибудь пункта на Эджискомбском побережье, из Сент-Катрин-Чипа или из Суонкри, направляясь в Портленд, гдеее ожидала урка, и должна была высадиться в одноий из бухтУэстона, с тем чтобы пересесть на другое судно в одном из

заливчиков Истона. Путь этот под прямым угломперекрещивался с направлением, по которому шел теперьребенок. Потому-то он и не узнавал местности.

На Портлендском плоскогорье сплошь и рядомпопадаются высокие холмы, нависающие прямо надберегом и отвесно обрывающиеся к морю. Блуждая, ребеноквзобрался на один из таких холмов, остановился и сталвсматриваться в даль, надеясь, что с высокого места емубудет виднее. Но перед ним, заслоняя горизонт,расстилалась синеватая туманная мгла. Он сталвнимательно всматриваться в нее, и пристальныий взглядего постепенно начал улавливать в неий какие-то очертания.На востоке, на дне отдаленноий лощины, пониже синеватоиймглы, которую можно было бы принять за движущиий ся вмутном сумраке ночи утес, стлались по земле и развевалисьв воздухе какие-то черные клочья. Синеватая мгла былатуман, а черные клочья – дым. Где есть дым, там есть илюди. Ребенок направился в ту сторону.

На некотором расстоянии от себя он увидел спуск и внизуу спуска, среди неясных очертаниий скал, окутанныхтуманом что-то вроде песчаноий мели или косы, которая,вероятно, соединяла видневшиеся на горизонте равнины столько что пересеченным им плоскогорьем. Очевидно, надобыло идти в этом направлении.

Деий ствительно, он достиг Портлендского перешеий ка,образованного дилювиальными наносами, которыийназывается Чесс-Хилл. Он стал спускаться по склону. Скатбыл трудныий и неровныий . Это была противоположнаясторона тоий возвышенности, на которую он карабкался,выбираясь из бухты. Правда, спускаться было легче. Всякиийподъем вознаграждается спуском. Раньше он карабкался,

теперь скатывался кубарем.Он перепрыгивал с утеса на утес, рискуя вывихнуть себе

ногу или свалиться в невидимую пропасть. Чтобыудержаться на льду при спуске со скалы, он хватался рукамиза тонкие, длинные ветки дикого терна или за усеянныешипами кусты утесника, и колючие иглы их вонзались ему впальцы. Кое-где скат был не так крут, и тогда ребенокнемного отдыхал, но рядом опять начинался обрыв, и сноваприходилось рассчитывать каждыий шаг. При спуске впропасть надо быть ловким, иначе грозит смерть; каждоедвижение – решение задачи. Эту задачу ребенок разрешал сврожденным искусством, которому позавидовали быобезьяны, и с таким умением, которому подивился быакробат. Склон был крут и длинен. Тем не менее ребенокуже находился почти внизу.

Мало-помалу приближалась минута, когда он вступит наперешеек, издали представшиий его взору.

Он то перескакивал, то переползал с утеса-на утес ивременами вдруг начинал прислушиваться,насторожившись, как чуткая лань. Он различал вдали,налево от себя, слабыий протяжныий гул, похожиий на низкиийзвук рожка. Деий ствительно, в вышине уже происходилисдвиги воздушных слоев – предвестники того страшногосеверного ветра, которыий каким-то трубным воем даетзнать о своем прибытии с полюса. В то же время ребенокпочувствовал у себя на лбу, на веках, на щеках нечто,напоминавшее прикосновение к лицу холодных ладонеий .Это были крупные хлопья снега, сначала незаметнопорхавшие в воздухе и вдруг закружившиеся вихрем. Онипредвещали снежную бурю. Ребенок уже был с головы доног покрыт снегом. Снежная буря, более часа

свирепствовавшая на море, захватила теперь и берег. Онапостепенно простирала свою власть и на горные равнины.Надвигаясь под косым углом с северо-запада, онаготовилась разразиться над Портлендским плоскогорьем.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УРКА В МОРЕ

1. ЗАКОНЫ, НЕ ЗАВИСЯЩИЕ ОТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВОЛИ

Снежная буря на море – одно из наименее исследованныхявлениий . Она во всех отношениях должна быть признанасамым темным метеорологическим феноменом. Этосоединение тумана со штормом, которое и в наше времяеще не вполне изучено, вызывает множество бедствиий .

Причиною снежноий бури считают ветер и волны. Но ведь ввоздухе есть какая-то сила, отличная от ветра, а в воде –сила, отличная от волны. Сила эта, одна и та же и в воздухе ив воде, есть ток. Воздух и вода – две текучих массы, почтитождественные и проникающие одна в другую путемсгущения или разрежения; поэтому дышать – то же самое,что пить. Но только ток по-настоящему текуч. Ветер и волна– это толчки, ток же есть истечение. Ветер становитсязримым благодаря облакам, волна – благодаря пене, ток женевидим. Тем не менее время от времени он дает знать осебе: «я здесь». Это «я здесь» – удар грома.

Снежная буря представляется такоий же загадкоий , как исухоий туман. Если удастся когда-либо пролить свет насущность явления, именуемого испанцами callina, аэфиопами quobar, то это, конечно, окажется возможным

только при условии внимательного наблюдения надсвоий ствами магнитных токов.

Без этого множество фактов останется для нас загадкоий .Например, изменением скорости ветра, обычнопробегающего три фута, а в бурю – двести двадцать футов всекунду, объясняется изменение высоты волны,подымающеий ся с трех дюий мов при тихоий погоде дотридцати шести футов в шторм. Или, например,горизонтальное направление ветра даже при штормеобъясняет, каким образом вал в тридцать футов высотоюможет простираться в длину на полторы тысячи футов. Нопочему волны Тихого океана в четыре раза выше у береговАмерики, чем у берегов Азии, то есть выше на западе, чем навостоке? Почему в Атлантическом океане мы наблюдаемобратное явление? Почему уровень воды в океане вышевсего на экваторе? Чем вызывается изменение высоты волнокеана в различных широтах? Все эти явления объясняютсятолько влиянием магнитных токов в связи с вращениемземли и притяжением небесных светил.

Не в этом ли таинственном сочетании различных силследует искать причину внезапных перемен в направленииветра, идущего, например, через запад от юго-востока ксеверо-востоку, затем внезапно поворачивающего обратнои возвращающегося назад тем же путем от северо-востокана юго-восток, – таким образом за тридцать шесть часов онописывает на огромном пространстве две дуги общеийсложностью в пятьсот шестьдесят градусов, как это имеломесто перед снежноий буреий 17 марта 1867 года.

В Австралии во время бури волны достигаютвосьмидесяти футов в высоту; это происходит от близостимагнитного полюса. Штормы в этих широтах вызываются

не столько перемещением воздушных слоев, сколькопродолжительностью подводных электрических разрядов;в 1866 году работа трансатлантического кабеля каждыесутки регулярно нарушалась в продолжение двух часов, сдвенадцати до двух часов пополудни, – приступысвоеобразноий перемежающеий ся лихорадки. Сложение иразложение некоторых сил имеют своим последствиемопределенные явления; моряк, желающиий избегнутькораблекрушения, должен непременно принимать их врасчет.

В тот день, когда искусство кораблевождения,продолжающее еще руководствоваться рутиннымипредставлениями о природе, станет наукоий , точноий какматематика; когда начнут доискиваться, почему, например,в наших широтах теплые ветры дуют иногда с севера, ахолодные – с юга; когда поий мут, что понижениетемпературы воды прямо пропорционально глубинеокеана; когда для всех станет очевидным, что земноий шар –огромныий , поляризованныий в бесконечном пространствемагнит с двумя осями – осью вращения и осью магнитноий ,пересекающимися в центре земли, и что магнитные полюсывращаются вокруг полюсов географических; когда люди,рискующие своеий жизнью, согласятся рисковать ею лишь вовсеоружии научных знаниий ; когда неустоий чивая стихия, скотороий приходится иметь дело мореплавателям, будетдостаточно изучена; когда капитан будет метеорологом, алоцман – химиком, – только тогда явится возможностьизбегнуть многих катастроф. Море в такоий же мере стихиямагнитная, как и водная; целыий океан неведомых силзыблется в океане воды, иначе сказать – плывет потечению. Видеть в море одну лишь массу воды – значит

совсем не видеть моря; в море происходит непрерывноедвижение токов точно так же, как непрерывноечередование приливов и отливов; законы притяженияимеют для него, быть может, большее значение, чемураганы; молекулярное сцепление, выражающееся, помиморяда других явлениий , капиллярным притяжением,неуловимое для невооруженного глаза, в океанеприобретает грандиозные размеры, зависящие от егоогромных пространств, и волны магнитные то усиливаютдвижение воздушных и морских волн, то противодеий ствуютим. Кто не знает законов электричества, тому неизвестны итесно связанные с ними законы гидравлики. Правда, нетобласти знания более трудноий и менее разработанноий :наука эта имеет столь же близкое отношение к даннымопыта, как астрономия – к астрологии. Однако без этоийнауки немыслимо кораблевождение.

А теперь переий дем к нашему повествованию.Одно из самых страшных явлениий на море – снежная буря.

Она в значительноий мере вызывается магнитными токами.Подобно северному сиянию, она есть порождение полюса;во мгле снежноий бури и в блеске северного сияния – все тотже полюс; и в снежных хлопьях, как и в голубоватыхсполохах, очевидно присутствие магнитных токов.

Снежные бури – это нервные припадки и приступыгорячки у моря. У моря тоже есть свои мигрени. Бури можносравнить с болезнями. Одни из них смертельны, другие –нет; от одноий болезни выздоравливают, от другоий –умирают. Снежная буря считается смертельным бедствием.Один из лоцманов Магеллана, Харабиха, называл ее «тучеий ,вышедшеий из левого бока дьявола» («una nube sali da delmalo lado del diabolo»).

Сюркуф говорил: «Такая буря точно холера».В старину испанские мореплаватели называли бурю la

nevada, когда падали снежные хлопья, и la helada, когда шелград. По их словам, вместе со снегом падали с неба илетучие мыши.

Снежные бури – явление обычное в полярном поясе.Однако они иногда доходят и до наших широт, вернее,обрушиваются на них – так велики причиняемые имибедствия.

Как мы уже видели, «Матутина», покинув Портленд, срешимостью устремилась навстречу всем опасностям ночи,еще возросшим благодаря надвигавшеий ся буре. Страгическоий смелостью кинула она вызов уже возникшеийперед неий угрозе. Но, повторяем, она была достаточнопредупреждена об этом.

2. ОБРИСОВКА ПЕРВЫХ СИЛУЭТОВ

Пока урка находилась еще в Портлендском заливе, моребыло довольно спокоий но; волнения почти нечувствовалось. Океан, правда, потемнел, но на небе былоеще светло. Ветер чуть надувал паруса. Урка стараласьдержаться возможно ближе к утесу, служившему для неепрекрасным заслоном.

Их было десять на бискаий ском суденышке: три человекаэкипажа и семь пассажиров, в том числе две женщины. Воткрытом море сумерки всегда светлее, чем на берегу;теперь можно было ясно различить всех, находившихся наборту судна. К тому же им не было уже надобности нипрятаться, ни стесняться; все держали себя непринужденно,

говорили громко, не закрывали лиц; отплыв от берега,беглецы вздохнули свободно.

Эта горсточка людеий поражала своеий пестротоий .Женщины были неопределенного возраста: бродячая жизньпреждевременно старит, а нужда налагает на лица ранниеморщины. Одна женщина была баскиий ка, другая, скрупными четками, – ирландка. У обеих был безучастныийвид, своий ственныий обычно беднякам. Очутившись напалубе, они сразу уселись рядышком на сундуках у мачты.Они беседовали: ирландскиий и баскскиий языки, как мы ужеговорили, родственны между собоий . У баскиий ки волосыпахли луком и базиликом. Хозяин урки был баск изГипускоа, один из матросов – тоже баск, уроженец северногосклона Пиренеев, а другоий – южного, то есть принадлежал ктоий же национальности, хотя первыий был французом, автороий испанцем. Баски не признают официальногоподданства. «Mi madre se llama montana» («мою мать зовутгора»), – говаривал погонщик мулов Салареус. Из пятимужчин, ехавших вместе с женщинами, один был французиз Лангедока, другоий – француз-провансалец, третиий –генуэзец, четвертыий , старик, носившиий сомбреро безотверстия в полях для трубки, – невидимому немец; пятыий ,главарь, был баск из Бискароссы, житель каменистыхпустошеий . Это он в ту минуту, когда ребенок уже собиралсяподняться на урку, сбросил мостик в море. Этот крепкосложенныий человек, отличавшиий ся порывистыми,быстрыми движениями и одетыий , как уже было упомянуто,в лохмотья, расшитые галунами и блестками, не могусидеть на месте; он то нагибался, то выпрямлялся, топереходил с одного конца палубы на другоий , как будто еготревожило и то, что он только что сделал, и то, что должно

было сеий час произоий ти.Главарь шаий ки, хозяин корабля и двое матросов, все

четверо баски, говорили то на баскском языке, то по-испански, то по-французски: эти три языка одинаковораспространены на обоих склонах Пиренеев. Впрочем, все,за исключением женщин, объяснялись немного нафранцузском языке, которыий был основою жаргона ихшаий ки. В ту эпоху французскиий язык начинал входить вовсеобщее употребление, так как он представляет собоюпереходную ступень от северных языков, отличающихсяобилием согласных, к южным языкам, изобилующимгласными. В Европе по-французски говорили торговцы иворы. Многие, верно, помнят, что лондонскиий вор Джиббипонимал Картуша.

Урка, быстроходныий парусник, неслась вперед; однакодесять человек, да сверх того еще и багаж, были слишкомтяжелым грузом для такого утлого суденышка.

Бегство шаий ки на «Матутине» отнюдь несвидетельствовало о том, что между экипажем судна и егопассажирами существовала постоянная связь. Для такогопредприятия было вполне достаточно, чтобы хозяин урки иглаварь шаий ки были оба vascongado [баск (исп.)]. Помогатьдруг другу – священныий долг каждого баска, недопускающиий никаких исключениий . Баск, как мы ужеговорили, не признает себя ни испанцем, ни французом: онбаск и потому везде, при любых обстоятельствах, обязанприходить на помощь своему соплеменнику. Таковы узыбратства, связывающие всех жителеий Пиренеев.

Все время, пока урка находилась в заливе, небо хотя ибыло пасмурно, однако не сулило ничего страшного, чтомогло бы встревожить беглецов. Они спасались от

преследования, уходили от врага и были безудержновеселы. Один хохотал, другоий распевал песни. Хохот былгрубыий , но непринужденныий , пение – не пленявшее слуха,зато беззаботное.

Уроженец Лангедока орал: «caougagno!» – «кокань!», что нанарбоннском наречии означает высшую степеньудовлетворения. Обитатель приморскоий деревушкиГрюиссан, лепившеий ся по южному склону Клаппа, он не былнастоящим матросом, не был мореходом, а был скореерыбаком, привыкшим разъезжать в своеий душегубке поБажскому озеру и вытаскивать полныий рыбою невод напесчаныий берег Сент-Люси. Он принадлежал к томуплемени, где носят красныий вязаныий колпак, крестясь,складывают пальцы особым образом, как это делаютиспанцы, пьют вино из козьего меха, обгладывают окорокдочиста, становятся на колени, когда богохульствуют, и,обращаясь к своему покровителю с мольбоий , грозят ему:«Великиий святоий , исполни мою просьбу, не то я запущу тебекамнем в голову» (ou te feg' un pic).

В случае нужды он мог оказаться полезным и в ролиматроса.

Провансалец в камбузе подкидывал куски торфа подчугунныий котел и варил похлебку.

Эта похлебка напоминала собоий «пучеро», но толькоговядину заменяла в неий рыба; провансалец бросал вкипящую воду горох, маленькие, нарезанные квадратиками,ломтики сала и стручки красного перца, что было уступкоийсо стороны любителя bouillabaisse [род рыбноий солянки(франц.)] любителям olla podrida [горячиий винегрет –национальное испанское блюдо из мяса, овощеий ипряностеий (исп.)]. Развязанныий мешок с провизиеий стоял

рядом с ним. Провансалец зажег у себя над головоийжелезныий фонарь со слюдяными стеклами, подвешенныийна крючке к потолку камбуза. Рядом с фонарем болтался надругом крючке зимородок, служившиий флюгером. В тевремена существовало народное поверье, будто мертвыийзимородок, подвешенныий за клюв, всегда поворачиваетсягрудью в ту сторону, откуда дует ветер.

Занимаясь стряпнеий , провансалец то и дело подносил корту горлышко фляги и; прихлебывал из нее водку. Флягабыла широкая и плоская, с ушками, оплетенная ивняком:такие фляги носили на ремне у пояса, почему ониназывались «поясными флягами». Потягивая вино, онмурлыкал себе под нос одну из тех деревенских песенок,которые как будто лишены почти всякого содержания:протоптанная тропинка, изгородь; меж кустами видны налугу, освещенном лучами заходящего солнца, длинные тениповозки и лошади; время от времени над изгородьюпоказываются и тотчас же пропадают вилы с охапкоий сена.Для незатеий ливоий песенки этого вполне достаточно.

Отъезд, в зависимости от настроения и мыслеий ,владеющих нами в эту минуту, вызывает либо чувствооблегчения, либо горесть. На урке все казалисьдовольными, кроме самого старого члена шаий ки, человека всомбреро.

Старика этого скорее всего можно было принять за немца,хотя у него было одно из тех лиц, с которых уже стерлисьвсе признаки какоий -либо национальности; он был лыс идержал себя так степенно, что его плешь казалась тонзуроий .Проходя мимо изваяния святоий девы на носу урки, онвсякиий раз приподнимал свою воий лочную шляпу, и тогда наего черепе видны были вздутые старческие вены. Длинное,

похожее на мантию, одеяние из коричневоий дорчестерскоийсаржи, потертое и рваное, распахиваясь, приоткрывалокафтан, плотно облегавшиий его и застегнутыий , наподобиесутаны, до самого горла. Его руки, казалось, сами собоийскладывались на груди косым, крестом, по привычкебогомолов. Цвет лица у него был мертвенно бледныий : лицочеловека всегда отражает его внутренниий мир, и ошибочнодумать, будто, мысль лишена окраски. Это старческое лицоотражало странное душевное состояние – результатсложных противоречиий , влекущих человека одновременнои в сторону добра и в сторону зла; внимательныийнаблюдатель разгадал бы, что это существо способнонравственно опуститься до уровня дикого зверя, пастьниже тигра или возвыситься над обыкновенными людьми.Такоий душевныий хаос вполне возможен. В этом лице былочто-то загадочное. Его таинственность была почтисимволическоий . Чувствовалось, что этот человек изведал ипредвкушение зла, заранее рассчитывая его последствия, иопустошенность, следующую за его совершением. Егобесстрастие, быть может только кажущееся, носило печатьдвоий ноий окаменелости: окаменелости сердца, своий ственноийпалачу, и окаменелости мысли, своий ственноий мандарину.Можно было безошибочно утверждать, – ибо чудовищноетоже бывает в своем роде совершенным, – что он былспособен на все, даже на душевныий порыв. Всякиий ученыийнемного напоминает труп, а человек этот был ученым. Спервого же взгляда бросалась в глаза эта ученость,запечатленная во всех его движениях, даже в складках егоплаща. Подвижные морщины на лице этого полиглотапорою складывались в гримасу, противоречившую строгомувыражению каменных черт. В нем не было лицемерия, но не

было и цинизма, – лицо трагического мечтателя, человека,которого преступление привело к глубокому раздумью. Из-под нахмуренных бровеий бандита светился кроткиий взорархиепископа. Поредевшие седые волосы были на вискахсовершенно белыми. В нем чувствовался христианин,которыий фатализмом мог бы перещеголять турка.Костлявые пальцы были искривлены подагроий ; высокая,прямая, как жердь, фигура производила смешноевпечатление, уверенная поступь выдавала моряка. Ни накого не глядя, замкнутыий и зловещиий , он медленнорасхаживал по палубе. В глубине его зрачков можно былоуловить отблеск души, отдающеий себе отчет в окружающемее мраке и знающеий , что такое угрызения совести.

Время от времени главарь шаий ки, человек грубыий ибоий киий , быстро носившиий ся по палубе, подбегал к нему ишептал что-то на ухо. Старик в ответ кивал головоий .Казалось, молния совещается о чем-то с ночью.

3. ВСТРЕВОЖЕННЫЕ ЛЮДИ НА ТРЕВОЖНОМ МОРЕ

Два человека на судне были озабочены: старик и владелецурки, которого не следует смешивать с главарем шаий ки;судохозяин был озабочен видом моря, старик – видом неба.Один не спускал глаз с морских волн, другоий сосредоточилвсе свое внимание на тучах. Состояние моря тревожиловладельца урки, старику же внушало опасения то, чтопроисходило на небе. Он пристально наблюдал каждуюзвезду, показывавшуюся в разрывах туч.

Был тот сумеречныий час, когда еще светло, но кое-где ввечернеий мгле уже слабо мерцают редкие звезды.

Горизонт выглядел необычно. Туман принимал самыеразнообразные формы.

Он сгущался преимущественно над берегом, тучи жескоплялись главным образом над морем.

Еще до выхода из Портлендского залива владелец урки,озабоченныий высотою волн, тщательно проверил весьтакелаж. Не дожидаясь момента, когда судно обогнет мыс,он подверг осмотру швиц-сарвени, убедился, чтопереплетка нижних вантов находится в полноийисправности и служит надежноий опороий путенс-вантаммарсов, – предосторожность моряка, собирающегосяпоставить на судне все паруса.

Урка – в этом заключался ее недостаток – сидела в воденосом на полвары глубже, чем кормоий .

Судохозяин то и дело переходил от путевого компаса кглавному, стараясь при помощи обоих диоптров определитьпо неподвижным предметам на берегу скорость движениясудна и румб, под которым оно шло. Сначала это оказалсябеий девинд, и владелец урки ничего не имел против этого,хотя боковоий ветер и вызывал отклонение на пять пунктовв сторону от намеченного курса. Он сам по возможностистоял все время у румпеля, невидимому не доверяя другими считая только себя способным извлечь из управлениярулем наибольшую скорость хода.

Так как разница между румбом деий ствительным и румбомкажущимся тем значительнее, чем быстрее движется судно,то казалось, что урка идет под большим углом кнаправлению ветра, чем это было на самом деле. Урка шлане в бакштаг и не в беий девинд, но настоящее направлениеветра можно определить, только когда он дует в корму. Еслив облаках видны длинные полосы, спускающиеся к какоий -

либо точке на горизонте, эта точка и есть то место, откудадует ветер. Но в этот вечер дуло несколько ветров, румбветра определить было трудно, и владелец урки сомневалсяв правильности курса.

Он управлял рулем осторожно и в то же время смело,брасопил реи, следил за всеми отклонениями от курса,старался не допускать их, наблюдал за дреий фом, замечалсамые незначительные толчки румпеля, малеий шиеизменения в скорости хода, постоянно держался наизвестном расстоянии от берега, мимо которого шло судно;особенно же, принимая во внимание малые размерыпутевого компаса, он все время добивался того, чтобы угол,образуемыий флюгером и килем, был больше угла растворапарусов. Его взгляд, неизменно устремленныий на воду,улавливал все изменения на ее поверхности.

Один только раз он поднял глаза к небу, стараясь наий титри звезды, находящиеся в поясе Ориона; эти три звездыносят название Трех волхвов, и в старину испанскиелоцманы говаривали: «Кто видит трех волхвов, томунедалеко и до спасителя».

Как раз в то мгновение, когда владелец урки поглядел нанебо, на другом конце урки послышалось бормотаниестарика:

– Не видно ни Полярноий звезды, ни Антареса, несмотря наего ярко-красныий цвет. Не различить ни одноий звезды.

Остальных беглецов это, казалось, не тревожило.Однако, когда прошел первыий порыв радости, вызванныий

бегством, все почувствовали на себе ледяное дыханиеветра, напоминавшее им о том, что стоит январь и что онинаходятся в море. Расположиться в каюте оказалосьневозможно: она была слишком мала и к тому же вся

загромождена багажом и тюками с товаром. Багажпринадлежал пассажирам, а тюки – экипажу, ибо урка былане яхтоий для прогулок, а судном контрабандистов.Пассажирам пришлось разместиться на палубе – лишение всущности небольшое для этих кочевников. Привычка житьна открытом воздухе устраняет для бродяг всякую заботу оночлеге. Звездное небо заменяет им кров, на холодеприходит крепкиий , а иногда и смертныий сон.

Впрочем, в эту ночь, как мы только что сказали, небо былобеззвездно.

Уроженец Лангедока и генуэзец в ожидании ужинаулеглись, свернувшись клубком, рядом с женщинами умачты, накрывшись брезентом, которыий им бросилиматросы.

Лысыий старик все стоял на носу судна, не трогаясь с местаи как будто не чувствуя холода.

Владелец урки, не отходя от руля, издал гортанныий звук,похожиий на крик птицы, которую в Америке называют«восклицателем»; на этот зов к нему подошел главарьшаий ки, и судохозяин обратился к нему:

– Etcheco jauna!Эти два баскские слова, означающие «горныий

земледелец», служат у потомков древних кантабриий цевобычным вступлением к разговору, требующему серьезноговнимания.

При этом владелец урки пальцем, указал на старика, ибеседа продолжалась на испанском языке, не отличавшемсяособоий правильностью, так как оба изъяснялись на наречиигорцев:

– Горныий земледелец, что это за человек?– Человек.

– На каких языках он говорит?– На всех.– Что он знает?– Все.– Какую страну он считает своеий родиноий ?– Никакую и рее.– Кто его бог?– Бог.– Как зовешь ты его?– Безумцем.– Как, повтори, зовешь ты его?– Мудрецом.– Кто он в вашеий шаий ке?– То, что он есть.– Главарь?– Нет.– Кто же он в таком случае?– Душа.Главарь шаий ки и судохозяин расстались, и каждыий снова

погрузился в свои мысли, а немного времени спустя«Матутина» вышла из залива.

Началась сильная качка.Там, где море не было покрыто пеноий , оно казалось

клеий коий массоий ; в вечернем сумраке волны, утративчеткость очертаниий , походили на лужи желчи. В иныхместах волны как будто ложились плашмя, и на нихвиднелись лучеобразные трещины, как на стекле, в котороебросили камнем. В самом центре этих расходившихся лучеий ,в кружащеий ся точке, мерцал фосфорическиий свет, похожиийна тот кошачиий блеск, которым горят глаза совы.

«Матутина» гордо и отважно миновала полосу опасноий

зыби над Чембурскоий мелью. Чембурская мель,заграждающая выход из портлендского реий да, имеет вид непрямоий преграды, а амфитеатра. Песчаная круглая аренаподводного цирка с симметрически расположеннымиступенями, выбитыми круговоротом волн на поглощенноийморем вершине высотою с Юнгфрау, Колизеий на дне океана,призрачным видением возникающиий перед водолазом впрозрачноий глубине морскоий пучины, – вот чтопредставляет собою Чембурская мель. Чудовищная арена;там сражаются гидры, там бросаются в схватку левиафаны;там, если верить легенде, на дне гигантскоий воронкипокоятся остовы кораблеий , схваченных и потопленныхисполинским пауком Кракеном, которого называют также«гороий -рыбоий ». Такова страшная таий на моря.

Эта призрачная, неведомая человеку жизнь дает о себезнать на поверхности моря только легкоий зыбью.

В девятнадцатом столетии Чембурская мель почти совсемисчезла. Недавно построенныий волнорез силою прибояопрокинул и разрушил это высокое подводное сооружение,подобно тому как плотина, воздвигнутая в 1760 году вКруазике, передвинула время прилива и отлива у береговего на четверть часа. Между тем приливы и отливы вечны.Но вечность подчиняется человеку гораздо больше, чемполагают.

4. ПОЯВЛЕНИЕ ТУЧИ, НЕ ПОХОЖЕЙ НА ДРУГИЕ

Старик, которого главарь шаий ки назвал сперва безумцем,а затем мудрецом, больше не покидал носовоий части судна.Как только миновали Чембурскую мель, его внимание

разделилось между небом и океаном. Он то опускал глаза,то снова поднимал их; особенно пристально всматривалсяон в направлении северо-востока.

Судохозяин передал руль одному из матросов, перешагнулчерез люк канатного ящика, перешел шкафут и очутился набаке.

Приблизившись к старику, он остановился в нескользкихшагах позади него и, прижав локти к бокам, расставив руки,склонил голову набок; выкатив глаза, приподняв брови, онулыбнулся одними уголками губ, и лицо его выразилолюбопытство, находившееся на грани между ирониеий иуважением.

Старик, потому ли, что он имел привычку беседоватьиногда сам с собою, или потому, что чувствовал у себя заспиноий чье-то присутствие, вызывающее его на разговор,принялся разглагольствовать, ни к кому не обращаясь иглядя на расстилавшиий ся перед ним водныий простор:

– Меридиан, от которого исчисляется прямоевосхождение, в нашем веке обозначен четырьмя звездами:Полярноий , креслом Кассиопеи, головоий Андромеды извездоий Альгениб, находящеий ся в созвездии Пегаса. Но ниодноий из них не видать...

Слова эти, прозвучавшие еле слышно, были обронены какбудто безотчетно, словно сознание этого человека непринимало никакого участия в их произнесении. Онислетали с его губ и пропадали в воздухе. Монолог – это дымдуховного огня, горящего внутри нас.

Владелец урки перебил его:– Сеньор...Старик, быть может тугоий на ухо, а может быть, глубоко

погруженныий в свои думы, не расслышал обращения и

продолжал:– Слишком мало звезд, и слишком много ветра. Ветер то и

дело меняет направление и устремляется на берег. Онобрушивается на него отвесно. Это происходит оттого, чтона суше теплее, чем на море. Воздух над сушею легче.Холодныий и тяжелыий морскоий ветер устремляется на землюи вытесняет теплыий воздух. Потому-то на большоий высотеветры дуют на землю со всех сторон. Следовало бы делатьдлинные галсы между параллелью теоретическиисчисленноий и параллелью предполагаемоий . В тех случаях,когда наблюдаемая широта уклоняется от широтыпредполагаемоий не больше, чем на три минуты на каждыедесять лье и на четыре минуты на каждые двадцать лье,можно не сомневаться в правильности курса.

Судохозяин поклонился, но старик по-прежнему незамечал его. Закутанныий в какое-то одеяние, похожее намантию доктора Оксфордского или Геттингенскогоуниверситета, он стоял неподвижно, не меняя своеийнадменно-суровоий позы, и пристально смотрел на море, какчеловек, хорошо изучившиий и водную стихию и людеий . Онвглядывался в волны, как будто собираясь принять участиев их шумноий беседе и сообщить им важную весть. В нембыло нечто, напоминавшее и средневекового алхимика иавгура древнего Рима. У него был вид ученого,претендующего на знание последних таий н природы.

Он продолжал своий монолог, быть может в расчете на то,что кто-то его слушает.

– Можно было бы бороться, будь у нас вместо румпеляштурвал. При скорости в четыре лье в час давление втридцать фунтов на штурвал может дать триста тысячфунтов полезного деий ствия. И даже больше, ибо в

некоторых случаях удается выгадать лишних два оборота.Судохозяин вторично поклонился и произнес:– Сеньор...Старик пристально посмотрел на него. Он повернул

только голову, не изменив своеий позы.– Называий меня доктором.– Сеньор доктор, я владелец судна.– Хорошо, – ответил «доктор».Доктор, – отныне и мы будем называть его так, –

невидимому согласился вступить в разговор.– Хозяин, есть у тебя англиий скиий октант?– Нет.– Без англиий ского октанта ты не в состоянии определять

высоту ни впереди, ни позади судна.– Баски, – возразил судовладелец, – умели определять

высоту, когда никаких англичан еще на свете не было.– Берегись приводиться к ветру.– Я припускаюсь, когда это нужно.– Ты измерил скорость хода корабля?– Да.– Когда?– Только что.– Чем?– Лагом.– А ты осмотрел деревянныий сектор лага?– Да.– Песочные часы верно показывают свои тридцать

секунд?– Да.– Ты уверен, что песок не расширил трением отверстия

между двумя склянками?

– Да.– Проверил ли ты песочные часы при помощи мушкетноий

пули, подвешенноий ...– На ровноий нитке из смоченноий пеньки? Разумеется.– Хорошо ли ты навощил нитку, чтобы она не растянулась?– Да.– А лаг ты проверил?– Я проверил песочные часы посредством мушкетноий пули

и лаг посредством пушечного ядра.– Каков диаметр твоего ядра?– Один фут.– Калибр вполне достаточныий .– Это старинное ядро с нашеий староий военноий урки «Касс

де Паргран».– Она входила в состав Армады?– Да.– На неий было шестьсот солдат, пятьдесят матросов и

двадцать пять пушек?– Про то знает море, поглотившее их.– А как определил ты силу удара воды об ядро?– При помощи немецкого безмена.– Принял ли ты в расчет напор волны на канат, к которому

привязано ядро?– Да.– Что же у тебя получилось в итоге?– Сто семьдесят фунтов.– Иными словами, урка делает четыре французских лье в

час.– Или три голландских лье.– Но ведь это только превышение скорости хода над

быстротою морского течения.

– Конечно.– Куда ты направляешься?– В знакомую мне бухту между Лоий олоий и Сан-

Себастьяном.– Выходи поскорее на параллель, на котороий лежит эта

бухта.– Да, надо как можно меньше отклоняться в сторону.– Остерегаий ся ветров и течениий . Ветры усиливают

течения.– Предатели!– Не надо ругательств! Море все слышит. Избегаий бранных

слов. Наблюдаий – и только.– Я наблюдал и наблюдаю. Ветер дует сеий час навстречу

поднимающемуся приливу, но скоро, как только начнетсяотлив, он будет дуть в одном направлении с ним, и тогда мыполетим стрелоий .

– Есть у тебя карта?– Нет. Для этого моря у меня нет карты.– Значит, ты идешь вслепую?– Нет. У меня компас.– Компас – один глаз, а карта – второий .– И кривоий видит.– Каким образом ты измеряешь угол, образуемыий курсом

судна и килем?– У меня есть компас, а остальное – дело догадки.– Догадка хороша, но знание лучше.– Христофор Колумб основывался на догадке.– Когда во время бури стрелка компаса мечется как

угорелая, никто уже не знает, за какоий ветер следуетухватиться, и дело кончается тем, что теряешь всякоенаправление. Осел с дорожноий картоий стоит большего, чем

прорицатель с его оракулом.– Но ветер пока еще не предвещает бури, и я не вижу

повода к тревоге.– Корабли – мухи в паутине моря.– Сеий час ни волны, ни ветер не внушают никаких

опасениий .– Черные точки, качающиеся на волне, – вот что такое

люди в океане.– Я не предвижу ничего дурного этоий ночью.– Берегись, может произоий ти такая кутерьма, что ты и не

выпутаешься из нее.– Пока все обстоит благополучно.Взор доктора устремился на северо-восток.Владелец урки продолжал:– Только бы добраться до Гасконского залива, а там я

отвечаю за все. Еще бы! Там я как у себя дома. Гасконскиийзалив я знаю, как своий карман. Хотя эта лоханка довольночасто бурлит от ярости, но мне известны все ее глубокие имелкие места, все особенности фарватера: близ Сан-Киприано – ил, близ Сисарки – раковины, у мыса Пеньяс –песок, у Буко-де-Мимисана – мелкие гальки; я знаю, какогоцвета каждыий камешек.

Он остановился: доктор не слушал его.Доктор внимательно смотрел на северо-восток. Что-то

необычаий ное появилось вдруг на его бесстрастном лице.Оно выражало ту степень испуга, какую только способнавыразить каменная маска. Из его уст вырвалосьвосклицание:

– В добрыий час!Его глаза, ставшие теперь совершенно круглыми, как у

совы, расширились от ужаса при виде еле заметноий точки

на горизонте.Он прибавил:– Это справедливо. Что касается меня, я согласен.Судовладелец смотрел на него.Доктор, обращаясь не то к самому себе, не то к кому-то,

притаившемуся в морскоий пучине, повторил:– Я говорю: да.Он умолк, шире раскрыл глаза, с удвоенным вниманием

вглядываясь в то, что представилось его взору, и произнес:– Оно надвигается издалека, но отлично знает, что делает.Часть небосклона, противоположная закату, к котороий

неотрывно были прикованы и взор и мысль доктора, былаосвещена, как днем, отблеском заходившего солнца. Этототрезок, резко очерченныий окружавшими его клочьямисероватого тумана, был синего цвета, но скорее свинцового,чем лазурного оттенка.

Доктор, всем корпусом повернувшись к морю и уже неглядя на судовладельца, указал пальцем на эту часть неба:

– Видишь, хозяин?– Что?– Вот это.– Что именно?– Вон там.– Синеву? Вижу.– Что это такое?– Клочок неба.– Это для тех, кто думает попасть на небо, – возразил

доктор. – Для тех же, кто туда не попадет, это совсем иное.Он подчеркнул свои загадочные слова странным взглядом,

потонувшим в вечернем полумраке.Наступило молчание.

Владелец урки, вспомнив двоий ственную характеристику,данную старику главарем шаий ки, мысленно задал себевопрос: «Кто же этот человек? Безумец или мудрец?»

Костлявыий палец доктора все еще был направлен намутно-синиий краий горизонта.

– Синяя туча-хуже черноий , – произнес доктор.И прибавил:– Это снеговая туча.– La nube de la nieve, – проговорил хозяин, переведя эти

слова на родноий язык, для того чтобы лучше уяснить себеих смысл.

– Знаешь ты, что такое снеговая туча?– Нет.– Так скоро узнаешь.Судовладелец впился взглядом в горизонт. Всматриваясь в

тучу, он бормотал сквозь зубы:– Месяц бурных ветров, месяц дождеий , кашляющиий январь

да плачущиий февраль – вот и вся наша астуриий ская зима.Дождь у нас теплыий . Снег у нас выпадает только в горах.Зато там берегись лавины! Лавина ничего не разбирает:лавина – это зверь.

– А смерч – чудовище, – подхватил доктор.И, помолчав немного, прибавил:– Вот он надвигается.Затем продолжал:– Сразу начинает дуть несколько ветров: порывистыий с

запада и другоий , очень медленныий , с востока.– Восточныий – это лицемер, – заметил судовладелец.Синяя туча все росла.– Если снег, – продолжал доктор, – страшен, когда он

скатывается с горы, сам посуди, каков он, когда

обрушивается с полюса.Глаза его стали совершенно стеклянными; казалось, туча,

сгущавшаяся на горизонте, одновременно сгущалась и наего лице.

Он продолжал задумчиво:– С каждоий минутоий близится ужасныий час.

Приподымается завеса над предначертаниями верховноийволи.

Владелец урки опять задал себе вопрос: «Не сумасшедшиийли это?»

– Хозяин, – снова заговорил доктор, не отрывая взгляда оттучи, – ты много плавал в Ла-Манше?

– Сегодня в первыий раз, – ответил тот.Доктор, поглощенныий созерцанием синеий тучи,

переполненныий чувством тревоги, не взволновался от этогоответа, – так губка, пропитавшаяся влагоий , уже не способнавобрать в себя ни одноий лишнеий капли. В ответ на словасудохозяина он только слегка пожал плечами:

– Как же так?– Я, сеньор доктор, обыкновенно плаваю только до

Ирландии. Я делаю реий с от Фуэнтарабии до Блек-Харбораили до острова Акиля; называют его «остров», а на деле онсостоит из двух островов. Иногда я захожу в Брачипульт, напобережье Уэльса. Но я никогда не спускался до Силлиий сиихостровов и этого моря не знаю.

– Плохо дело. Горе тому, кто с трудом разбирает азбукуокеана! Ла-Манш – книга, которую надо читать бегло, Ла-Манш – сфинкс. Дно у него коварное.

– Здесь глубина двадцать пять брассов.– Надо держать курс на запад, где глубина достигает

пятидесяти пяти брассов, и не плыть на восток, где она

всего лишь двадцать брассов.– Мы будем бросать лот.– Помни, Ла-Манш – море особенное. Вода здесь

поднимается до пятидесяти футов при высокоий воде и додвадцати пяти при низкоий . Здесь спад воды – еще не отлив,а отлив – это еще не спад воды... Ага! Ты, кажется, испугался.

– Сегодня ночью будем бросать лот.– Чтобы бросить лот, нужно остановиться, а это тебе не

удастся.– Почему?– Не позволит ветер.– Попробуем.– Шквал, как шпага, воткнутая в ребра, лишает всякоий

свободы деий ствиий .– Все равно будем бросать лот, сеньор доктор.– Тебе не удастся даже поставить судно лагом к ветру.– Бог поможет.– Будь осторожен в словах. Не произноси всуе грозного

имени.– А все-таки я буду бросать лот.– Будь скромнее. Сеий час ветер надает тебе пощечин.– Я хочу сказать, что постараюсь бросить лот.– Волны не дадут свинцу опуститься на дно, и линь

оборвется. Видно, что ты впервые в этих местах.– Ну да, я уже говорил вам...– В таком случае слушаий , хозяин...Это «слушаий » было сказано таким повелительным тоном,

что судовладелец покорно склонил голову.– Я слушаю, сеньор доктор.– Ссади галсы на бакборте и натяни шкоты на штирборте.– Что вы хотите этим сказать?

– Сворачиваий на запад.– Карамба!– Сворачиваий на запад.– Невозможно.– Как хочешь. Я это говорю, чтобы спасти других. Что

касается меня, я готов покориться судьбе.– Но, сеньор доктор, повернуть на запад...– Да, хозяин.– Значит идти против ветра.– Да, хозяин.– Будет дьявольская качка!– Выбираий другие слова. Да, качка будет, хозяин.– Судно встанет на дыбы.– Да, хозяин.– Может и мачта сломаться.– Может.– Вы хотите, чтобы я взял курс на запад?– Да.– Не могу.– В таком случае справляий ся с морем, как знаешь.– Пусть только ветер переменится.– Он не переменится всю ночь.– Почему?– Он дует на протяжении тысячи двухсот лье.– Как же идти против такого ветра? Невозможно.– Возьми курс на запад, говорю тебе.– Попытаюсь. Но нас все равно отнесет в сторону.– То-то и опасно.– Ветер гонит нас на восток.– Не правь на восток.– Почему?

– Знаешь, хозяин, как зовут сегодня нашу смерть?– Нет.– Ее зовут востоком.– Буду править на запад.Доктор посмотрел на судовладельца таким взглядом, как

будто хотел запечатлеть в его мозгу какую-то мысль. Онповернулся к нему и, медленно отчеканивая слог за слогом,произнес:

– Если сегодня ночью, когда мы будем в открытом море, донас долетит звон колокола, судно погибло.

Владелец урки с ужасом уставился на него:– Что вы хотите этим сказать?Доктор ничего не ответил. Его взор, оживившиий ся на

мгновение, снова погас. Он опять смотрел куда-то внутрьсебя и, казалось, не расслышал вопроса изумленногосудохозяина. Его внимание целиком было поглощено тем,что происходило в нем самом. С его губ невольно сорваласьшепотом произнесенная фраза:

– Настало время омыться черным душам.Судохозяин сделал выразительную гримасу, от котороий

его подбородок поднялся чуть не до самого носа.– Он скорее сумасшедшиий , чем мудрец, – пробормотал он,

отоий дя в сторону.Но все-таки повернул судно на запад.А ветер крепчал, и волны вздымались все выше.

5. ХАРДКВАНОН

Туман набухал, поднимался клубами на всем протяжениигоризонта, словно какие-то незримые рты раздували мехи

бури. Облака начинали принимать зловещие очертания.Синяя туча заволокла большую часть небосвода. Она уже

захватила и запад и восток. Она надвигалась против ветра.Такие противоречия своий ственны природе ветров.

Море, за минуту перед тем вздымавшееся граненоий ,крупноий чешуеий , тетерь было словно покрыто кожеий . Таковэтот дракон. Это был уже не крокодил, а боа. Грязно-свинцового цвета кожа казалась толстоий и морщиласьтяжелыми складками. На неий вздувались круглые пузыри,похожие на нарывы, и тотчас же лопались. Пена напоминаласобоий струпья проказы.

Как раз в это мгновение урка, которую брошенныийребенок разглядел на горизонте, зажгла фонарь.

Прошло четверть часа.Судохозяин стал искать глазами доктора, но его уже не

было на палубе.Как только владелец урки отошел от него, доктор, согнув

своий нескладныий высокиий стан, спустился в каюту. Там онуселся на эзельгофте подле кухонноий плиты, вынул изкармана чернильницу, обтянутую шагренью, и большоийбумажник из кордовскоий кожи, достал из бумажникавчетверо сложенныий кусок пожелтевшего, пятнистого,исписанного пергамента, развернул его, извлек из футляраперо, примостил бумажник на коленях, положил на негопергамент оборотноий стороноий вверх и при свете фонаря,выхватывавшего из мрака фигуру повара, принялся писать.Ему мешали удары волн о борт, он медленно выводил буквуза буквоий .

Занятыий этим делом, доктор случаий но кинул взгляд нафлягу с водкоий , к котороий провансалец прикладывалсякаждыий раз, когда подбрасывал перцу в котел, как будто

советовался с неий насчет приправы.Доктор обратил внимание на флягу не потому, что это

была бутыль с водкоий , а потому, что заметил на ее плетенкеимя, выведенное красными прутьями на фоне белых. Вкаюте было достаточно светло: он без труда прочитал этоимя.

Прервав свое занятие, доктор медленно произнесвполголоса:

– Хардкванон.Затем обратился к повару:– Я до сих пор как-то не замечал этоий фляги. Разве она

принадлежала Хардкванону?– Нашему бедняге Хардкванону? – переспросил повар. – Да.Доктор продолжал допытываться:– Фламандцу Хардкванону?– Да.– Тому самому, что сидит в тюрьме?– Да.– В Четэмскоий башне?– Да, это его фляга, – произнес повар, – он был мне

приятель. Я храню ее как память. Когда-то мы еще свидимсяс ним? Да, это его поясная фляга.

Доктор снова взялся за перо и опять начал с трудомвыводить букву за буквоий : строчки ложились криво, но онявно старался писать разборчиво. Рука у него тряслась отстарости, судно сотрясала качка, и все же он довел до концасвою запись.

Он кончил во-время, ибо как раз а эту минуту налетелшквал.

Волны приступом пошли на урку, и все бывшие на бортупочувствовали, что началась та ужасающая пляска, котороий

корабли встречают бурю.Доктор встал и, несмотря на сильную качку удерживая

равновесие, подошел к плите, высушил, насколько это быловозможно, на огне только что написанные строки, сновасложил пергамент, сунул его в бумажник, а самыий бумажниквместе с чернильницеий спрятал в карман.

Плита благодаря своему остроумному устроий ствузанимала далеко не последнее место среди оборудованияурки; она была расположена в части судна, наименееподверженноий качке. Однако теперь котел сильно трясло.Провансалец не спускал с него глаз.

– Похлебка из рыбы, – сказал он.– Для рыбы, – поправил его доктор.И возвратился на палубу.

6. ОНИ УПОВАЮТ НА ПОМОЩЬ ВЕТРА

Охваченныий все возраставшеий тревогоий , докторпостарался выяснить положение дел. Тот, кто в эту минутуоказался бы рядом с ним, мог бы расслышать сорвавшуюсяс его уст фразу:

– Слишком сильна боковая качка и слишком слабакилевая.

И, поглощенныий мрачным течением своих мыслеий , онснова погрузился в раздумье, подобно тому как рудокопспускается в шахту.

Размышления нисколько не мешали ему наблюдать затем, что происходило на море. Наблюдать море – значитразмышлять.

Начиналась жестокая пытка водноий стихии, от века

терзаемоий бурями. Из морскоий пучины вырывалсяжалобныий стон. На всем безмерном пространстве еесовершались зловещие приготовления. Доктор смотрел навсе творившееся у него перед глазами, не упуская нималеий шеий подробности. Но его взгляд не был взглядомсозерцателя. Нельзя спокоий но созерцать ад.

Начинался пока еще мало приметныий сдвиг воздушныхслоев, однако уже проявившиий себя в смятении океана,усилившиий ветер и волны, сгустившиий тучи. Нет ничегоболее последовательного и вместе с тем более вздорного,чем океан. Неожиданные прихоти его соприродны егомогуществу и составляют один из элементов величияокеана. Его волна не ведает ни покоя, ни бесстрастия. Онасливается с другоий волноий , чтобы тотчас же отхлынутьназад. Она то нападает, то отступает. Ничто не сравнится сзрелищем бушующего моря. Как живописать эти почтиневероятные в своеий непрерывноий смене провалы и взлеты,эти исполинские зыблющиеся холмы и ущелья, эти едвавоздвигнутые и уже рушащиеся подпоры? Как изобразитьэти кущи пены на гребнях сказочных гор? Здесь всенеописуемо – и эта разверстая бездна, и ее угрюмо-тревожныий вид, и ее совершенная безликость, и этасветотень, и низко нависшие тучи, и внезапные разрывыоблаков над головоий , и их беспрестанное, неуловимоеглазом таяние, и зловещиий грохот, сопровождающиий этотдикиий хаос.

Ветер стал дуть прямо с севера. Ярость, с котороий онналетал на судно, была как нельзя более кстати, ибопорывы его гнали урку от берегов Англии; владелец«Матутины» решил поднять все паруса. Вся в хлопьях пены,подгоняемая ветром, дувшим прямо в корму, урка неслась

как будто вскачь, с бешеным весельем перепрыгивая сволны на волну. Беглецы заливались смехом. Они хлопали владоши, приветствуя волны, ветер, паруса, быстроту хода,свое бегство и неведомое будущее. Доктор, казалось, незамечал их; он был погружен в задумчивость.

Померкли последние лучи заката.Они угасли как раз в ту минуту, когда ребенок, стоя на

отдаленном утесе и пристально глядя на урку, потерял ее извиду. До этого мгновения его взор был прикован к судну.Какую роль в судьбе беглецов сыграл этот детскиий взор?Когда ребенок не мог уже ничего различить на горизонте,он повернулся и пошел на север, между тем как судноуносилось на юг.

Все потонуло во мраке ночи.

7. СВЯЩЕННЫЙ УЖАС

А те, кого уносила на своем борту урка, с чувствомрадостного облегчения смотрели, как отступает все дальшеи уменьшается в размерах враждебная земля. Мало-помалуперед ними, округляясь, все выше вздувалась мрачнаяповерхность океана, и в сумерках скрывались один задругим Портленд, Пербек, Таий нем, Киммридж и обаМатравера, длинныий ряд мглистых утесов и усеянныиймаяками берег.

Англия скрылась из виду. Только море окружало теперьбеглецов.

И вдруг наступила страшная темнота.Ни расстояния, ни пространства уже не существовало;

небо стало совершенно черным и непроницаемоий завесоий

протянулось над судном. Медленно начал падать снег.Закружились первые хлопья. Казалось, это кружатся живыесущества. В непроглядном мраке бушевал на простореветер. Люди почувствовали себя во власти стихии. Накаждом шагу их подстерегала ловушка.

Именно такоий глубокоий тьмоий обычно начинается в нашихширотах полярныий смерч.

Огромная бесформенная туча, похожая на брюхо гидры,тяжко нависла над океаном, в иных местах своеий серо-свинцовоий утробоий вплотную соприкасаясь с волнами.Иногда она приникала к нему чудовищными присосками,похожими на лопнувшие мешки, которые втягивали в себяводу и выпускали клубы пара. Они поднимали то там, тоздесь на поверхности волн конусообразные холмы пены.

Полярная буря обрушилась на урку, и урка ринулась всамую гущу ее. Шквал и судно устремились друг другунавстречу, словно бросились в рукопашную.

Во время этоий первоий неистовоий схватки ни один парус небыл убран, ни один кливер не спущен, не взят ни один риф –до такоий степени бегство граничило с безумием. Мачтатрещала и перегибалась назад, точно отпрянув в испуге.

Циклоны в нашем северном полушарии вращаются слеванаправо, в направлении часовоий стрелки, и в своемпоступательном движении проходят иногда до шестидесятимиль в час. Хотя урка оказалась всецело во власти яростноговихря, она держалась так, как держится судно приумеренном ветре, стараясь только идти наперерез волне,подставляя нос первому порыву ветра, правыий борт –последующим, благодаря чему еий удавалось избегатьударов в корму и в борта. Такая полумера не принесла бы нималеий шеий пользы, если бы ветер стал менять направление.

Откуда-то сверху, с недосягаемоий высоты, доносилсяпротяжныий мощныий гул.

Что можно сравнить с ревущеий бездноий ? Этооглушительныий звериныий воий целого мира. То, что мыназываем материеий , это непознаваемое вещество, этотсплав неизмеримых сил, в деий ствии которыхобнаруживается едва ощутимая, повергающая нас в трепетволя, этот слепоий хаос ночи, этот непостижимыий Пан иногдаиздает крик – странныий , долгиий , упорныий , протяжныий крик,еще не ставшиий словом, но силою своеий превосходящиийгром. Этот крик и есть голос урагана. Другие голоса – песни,мелодии, возгласы, речь – исходят из гнезд, из нор, изжилищ, они принадлежат наседкам, воркующимвлюбленным, брачующимся парам; голос же урагана – этоголос из великого Ничто, которое есть Все. Живые голосавыражают душу вселенноий , тогда как голосом ураганавопит чудовище, ревет бесформенное. От его косноязычныхвещаниий захватывает дух, объемлет ужас. Гулы несутся кчеловеку со всех сторон. Они перекликаются над егоголовоий . Они то повышаются, то понижаются, плывут ввоздухе волнами звуков, поражают разум тысячью дикихнеожиданностеий , то разражаясь над самым ухомпронзительноий фанфароий , то исходя хрипами где-товдалеке; головокружительныий гам, похожиий на чеий -тоговор, – да это и в самом деле говор; это тщится говоритьсама природа, это ее чудовищныий лепет. В этом крикеноворожденного глухо прорывается трепетныий голоснеобъятного мрака, обреченного на длительное,неизбывное страдание, то приемлющего, то отвергающегосвое иго. Чаще всего это напоминает бред безумца, приступдушевного недуга; это скорее эпилептические судороги, чем

сила, направленная к определенноий цели; кажется, будтовидишь воочию бесконечность, бьющуюся в припадкепадучеий . Временами начинает казаться, что стихиипредъявляют своя встречные права и хаос покушаетсяснова завладеть вселенноий . Временами это жалобныий стонпричитающего и в чем-то оправдывающегося пространства,нечто вроде защитительноий речи, произносимоий целыммиром; в такие минуты приходит в голову, что всявселенная ведет спор; прислушиваешься, стараясь уловитьстрашные доводы за и против; иногда стон, вырывающиий сяиз тьмы, неопровержим, как логическиий силлогизм. Внеизъяснимом смущении останавливается перед этимчеловеческая мысль. Вот где источник возникновения всехродов мифологии и политеизма. Ужас, вызываемыий этимоглушительным и невнятным рокотом, усугубляетсямгновенно возникающими и столь же быстро исчезающимифантастическими образами сверхчеловеческих существ: елеразличимые лихи эвменид, облакоподобная грудь фуриий ,адские химеры, в реальности которых почти невозможноусомниться. Нет ничего страшнее этих рыданиий , взрывовхохота, многообразных возгласов, этих непостижимыхвопросов и ответов, этих призывов о помощи, обращенныхк неведомым союзникам. Человек теряется, слыша этижуткие заклинания. Он отступает перед загадкоий свирепыхи жалобных воплеий . Каков их скрытыий смысл? Чтоозначают они? Кому угрожают, кого умоляют они? В нихчудится бешеная злоба. Яростно перекликается бездна сбездноий , воздух с водою, ветер с волноий , дождь с утесом,зенит с надиром, звезды с морскою пеноий , несется воийпучины, сбросившеий с себя намордник, – таков этот бунт, вкоторыий замешалась еще и таинственная распря каких-то

злобных духов.Многоречивость ночи столь же зловеща, как и ее

безмолвие. В неий чувствуется гнев неведомого.Ночь скрывает чье-то присутствие. Но чье?Впрочем, следует различать ночь и потемки. Ночь

заключает в себе нечто единое; в потемках есть известнаямножественность. Недаром грамматика, со своий ственноий еийпоследовательностью, не допускает единственного числадля слова «потемки». Ночь – одна, потемок много.

Разрозненное, беглое, зыбкое, пагубное – вот чтопредставляет собою покров ночноий таий ны. Земляпропадает у нас под ногами, вместо нее возникает инаяреальность.

В беспредельном и смутном мраке чувствуетсяприсутствие чего-то или кого-то живого, но от этого живоговеет на нас холодом смерти. Когда закончится наш земноийпуть, когда этот мрак станет нам светом, тогда и мы станемчастью этого неведомого мира. А пока – он протягивает кнам руку. Темнота – его рукопожатие. Ночь налагает своюруку на нашу душу. Бывают ужасные и торжественныемгновения, когда мы чувствуем, как овладевает нами этотпосмертныий мир.

Нигде эта близость неведомого не ощущается болееявственно, чем на море, во время бури. Здесь ужасвозрастает от фантастическоий обстановки. Древниийтучегонитель, по своему произволу меняющиий течениелюдских жизнеий , располагает здесь всем, что ему требуетсядля осуществления любоий своеий причуды: непостоянноий ,буий ноий стихиеий и рассеянными повсюду равнодушнымисилами. Буря, природа котороий остается для нас таий ноий ,только исполняет приказания, ежеминутно повинуясь

внушениям чьеий -то мнимоий или деий ствительноий воли.Поэты всех времен называли это прихотью волн.Но прихоти не существует.Явления, повергающие нас в недоумение и именуемые

нами случаий ностью в природе и случаем в человеческоийжизни – следствия законов, сущность которых мы тольконачинаем постигать.

8. NIX ET NOX – СНЕГ И НОЧЬ

Характерным признаком снежноий бури является еечернота. Обычная картина во время грозы – помрачневшееморе или земля и свинцовое небо – резко изменяется: небостановится черным, океан – белым. Внизу – пена, вверху –мрак. Горизонт заслонен стеною мглы, зенит занавешенкрепом. Буря напоминает внутренность собора,задрапированную траурноий материеий . Но никакогоосвещения в этом соборе нет. Нет ни огнеий святого Эльма нагребнях волн, нет ни одноий искорки, ни намека нафосфоресценцию – куда ни глянь, сплошноий мрак.Полярныий циклон тем и отличается, между прочим, отциклона тропического, что один из них зажигает все огни,другоий гасит их все до последнего. Над миром внезапновырастает давящиий каменныий свод. В непроглядноий тьмепадают с неба, крутясь в воздухе, белые пушинки ипостепенно опускаются в море. Пушинки эти не что иное,как снежные хлопья, – они порхают и кружатся в воздухе.Как будто с погребального покрова, раскинутого в небесрываются серебряные блестки и ожившими слезамипадают одна за другоий . Сеется снег, дует яростныий

северныий ветер. Чернота, испещренная белыми точками,беснование во мраке, смятение перед разверзшеий сямогилоий , ураган под катафалком – вот что представляетсобою снежная буря.

Внизу волнуется океан, скрывающиий страшные,неизведанные глубины.

При полярном ветре, насыщенном электричеством,хлопья снега мгновенно превращаются в градины, и воздухпронизывают маленькие ядра. Обстреливаемая этоийкартечью, поверхность моря кипит.

Ни одного удара грома. Во время полярноий бури молниябезмолвствует, и про нее можно сказать то же, что говорятиногда про кошку: «Она способна испепелить взглядом».Это – грозно разверстая пасть, не знающая пощады.Снежная буря – буря слепая и немая. Сплошь и рядом послетого, как она пронеслась, корабли тоже становятсяслепыми, а матросы немыми.

Выбраться из этоий бездны нелегко.Было бы, однако, ошибкоий думать, что в снежную бурю

кораблекрушение неизбежно. Датские рыболовы из Диско иБалезена, охотники за черными китами, Хирн,отправившиий ся к Берингову проливу отыскивать устьереки Медных Залежеий , Гудсон, Мекензи, Ванкувер, Росс,Дюмон-Дюрвиль – все они за полярным кругом попадали вполосу страшных снежных бурь и все же осталисьневредимы.

Навстречу такоий буре и устремилась дерзко урка,распустив все паруса. Безумие против безумия. КогдаМонтгомери, спасаясь бегством из Руана, приказал гребцамсвоеий галеры налечь на весла, чтобы с размаху прорватьцепь, загораживающую Сену у Буий ля, он деий ствовал с тоий

же отвагоий .«Матутина» летела стрелоий . По временам, несясь под

парусами, она давала такоий ужасныий крен, что угол,образуемыий ее бортом и поверхностью моря, непревосходил пятнадцати градусов, но ее отличныийзакругленныий киль прилегал к волне, словно приклеенныий .Киль противостоял напору урагана. Носовая часть суднаосвещалась фонарем. Туча, с приближением котороийусилился ветер, все ниже нависала над океаном, суживая ипоглощая пространство вокруг урки. Ни одноий чаий ки. Ниодноий ласточки, гнездящеий ся на скалах. Ничего, кромеснега. Клочок водноий поверхности, освещенныий фонаремвпереди корабля, внушал ужас. На нем вздымались три-четыре вала исполинских размеров.

Время от времени огромная молния цвета красноий медивспыхивала, рассекая черные напластования тьмы отзенита до горизонта. Прорезанная ее алым сверканием,толща туч казалась еще более грозноий . Пламя пожара,внезапно охватывавшего ее глубины, озаряя на мигпередние облака и хаотическое их нагромождение вдалеке,открывало взорам всю бездну. На этом огненном фонехлопья казались черными бабочками, залетевшими впылающую печь. Потом все гасло.

После первого натиска ураган, продолжая подгонять урку,принялся реветь глухим басом. Это – вторая фаза, фазазловещего замирания грохота. Нет ничего тревожнее такогомонолога бури. Этот угрюмыий речитатив как будтопрерывает на время борьбу таинственных противников исвидетельствует о том, что в мире неведомого кто-то стоитна страже.

Урка по-прежнему с безумноий скоростью мчалась вперед.

Оба ее главных паруса были напряжены до предела. Небо иморе стали чернильного цвета, брызги пены взлетали вышемачты. Потоки воды то и дело захлестывали палубу, ивсякиий раз, когда в боковоий качке судно накренялось топравым, то левым бортом, клюзы, подобно раскрытымртам, изрыгали пену обратно в море. Женщины укрылись вкаюте, но мужчины оставались на палубе. Снежныий вихрьслепил им глаза. Волны плевали им прямо в лицо. Всевокруг было охвачено неистовством.

В эту минуту главарь шаий ки, стоявшиий на корме, натранце, уцепившись одноий рукоий за ванты, другоий сорвал сголовы платок и, размахивая им при свете фонаря, сразвевающимися по ветру волосами, с лицом, просиявшимот горделивоий радости, опьяненныий дыханием бури,крикнул:

– Мы свободны!– Свободны! Свободны! Свободны! – вторили ему беглецы.И вся шаий ка, держась за снасти, выстроилась на палубе.– Ура! – крикнул вожак.И шаий ка проревела в бурю:– Ура!Не успел еще замереть этот крик, заглушенныий воем

ветра, как на противоположном конце судна раздалсягромкиий суровыий голос:

– Молчать!Все повернули головы в ту сторону.Они узнали голос доктора. Вокруг царила непроглядная

тьма; доктор прислонился к мачте, его высокая худаяфигура сливалась с нею, его совсем не было видно.

Голос продолжал:– Слушаий те!

Все замолкли.И тогда во мраке явственно прозвучал звон колокола.

9. БУРНОЕ МОРЕ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ

Владелец урки, державшиий румпель, разразился хохотом:– Колокол! Отлично! Мы идем левым галсом. Что означает

этот колокол? Только одно: вправо от нас земля.Медленно выговаривая каждое слово, доктор твердо

сказал:– Вправо от нас нет земли.– Есть! – крикнул судохозяин.– Нет.– Но ведь звон-то доносится с земли.– Этот звон, – ответил доктор, – доносится с моря.Даже наиболее бесстрашные из беглецов вздрогнули.У входа в каюту, словно призраки, вызванные

заклинанием, показались испуганные женщины. Докторсделал шаг вперед, и его высокиий черныий силуэт отделилсяот мачты. Звон колокола был явственно слышен во мракеночи.

– Среди моря, на полпути между Портлендом и Ла-Маншским архипелагом, находится буий , предостерегающиийсуда об опасности. Буий этот цепями прикреплен к отмели яплавает на поверхности воды. На буе на железных козлахподвешен колокол. В непогоду море, волнуясь, раскачиваетбуий , и колокол звонит. Этот колокол вы и слышите теперь.

Доктор выждал, чтобы улегся порыв ветра, и когда сновадолетел звон колокола, продолжал:

– Слышать этот звон во время бури, когда дует северныий

ветер, равносильно смертному приговору. Почему? Сеий часобъясню. Если вы слышите звуки колокола, то лишь потому,что их доносит ветер. Ветер дует с запада, а буруны Ориньилежат на востоке. До вас не долетали бы эти звуки, ненаходись вы между буем и бурунами. Ветер гонит вас прямона риф. Вы мчитесь навстречу опасности. Если бы судно несбилось с курса, вы были бы в открытом море, назначительноий глубине, и не слышали бы колокола. Ветер недоносил бы до вас его звона. Вы прошли бы около буя, неподозревая о его существовании. Мы сбились с пути.Колокол – это набат, возвещающиий о кораблекрушении. Атеперь решаий те сами, как быть!

Во время речи доктора удары колокола, лишь слегкараскачиваемого утихшим ветром, стали реже; долетая черезправильные промежутки, они как будто подтверждалислова старика. Казалось, в морскоий пучине раздаетсяпохоронныий звон.

Задыхаясь от ужаса, беглецы внимали то голосу старика,то звону колокола.

10. БУРЯ – ЛЮТАЯ ДИКАРКА

Владелец урки схватил рупор.– Cargate todo, hombres! [Люди, спускаий те все! (исп.)] Отдаий

шкоты! Тяни виралы! Спускаий драий перы у нижних парусов!Забираем на запад! Подальше в море! Правь на буий ! Правьна колокол! Там развернемся! Не все еще потеряно!

– Попробуий те, – сказал доктор.Заметим здесь мимоходом, что этот буий , нечто вроде

колокольни, был уничтожен в 1802 году. Старые моряки

еще помнят его звон. Он предупреждал об опасности, нонемного поздно.

Все кинулись исполнять приказания владельца урки.Уроженец Лангедока взял на себя роль третьего матроса.Работа закипела. Паруса не только убрали, но и закрепили;подтянули сезьни, завязали узлом нок-гордени, бак-гордени и гитовы, накрутили концы на стропы, превративпоследние в ванты: наложили шкало на мачту; наглухозабили полупортики, благодаря чему судно оказалось какбы обнесенным стеноий . Хотя все это делалось второпях,однако по всем правилам. Урка приняла вид гибнущегокорабля. Но по мере того как она, убирая своий такелаж,уменьшалась в размерах, волны и ветер все свирепеийобрушивались на нее. Валы достигали почти такоий жевысоты, какоий бывают они за полярным кругом.

Ураган, словно палач, спешащиий прикончить свою жертву,стал рвать урку на части. В мгновение ока она подвергласьневероятному опустошению: марсели были сорваны,фальшборт снесен, галс-боканцы выбиты, вантыпревращены в клочья, мачта сломана – все это с треском игрохотом разлетелось в разные стороны. Толстые перлини –и те не выдержали.

Магнитное напряжение, сопутствующее обычно снежнымбурям, еще более способствовало разрыву снастеий . Онилопались столько же от напора ветра, сколько от деий ствиятока. Цепи, соскочив с блоков, больше не поддерживали реий .Скулы в носовоий части и корма на всем протяжении отбизань-русленеий до гакаборта сплющивались от страшногодавления. Первоий волною смыло компас вместе снактоузом; второий унесло шлюпку, подвешенную постаринному астуриий скому обычаю к бушприту; третьеий

сорвало блинда-реий ; четвертоий – статую богородицы ифонарь.

Уцелел один лишь руль.Фонарь заменили крупноий гранатоий , которую повесили на

форштевне, наполнив ее горящеий смолоий и паклеий .Мачта, сломанная пополам, унизанная сверху донизу

клочьями парусов, обрывками снастеий , остатками блоков иреий , загромождала палубу. Падая, она пробила правыий борт.

Судовладелец, не выпускавшиий ни на минуту румпеля,крикнул:

– Ничего еще не потеряно, пока мы можем управлятьсудном. Подводная часть совсем не повреждена! Даваий сюдатопоры! Топоры! Мачту в море! Расчищаий палубу!

Экипаж и пассажиры работали с тем лихорадочнымвозбуждением, какое появляется у людеий в самыерешительные моменты жизни. Несколько взмахов топора, идело было сделано.

Мачту выкинули за борт. Палуба была очищена.– А теперь, – продолжал судохозяин, – возьмите фал и

принаий товьте меня к рулю.Его привязали к румпелю.Пока его привязывали, он смеялся. Он крикнул морю:– Реви, старина, реви! Видывал я и почище бури у мыса

Мачичако!Когда его всего обкрутили канатами, он обеими руками

схватился за румпель и заорал в порыве восторга, которыийвызывает в нас борьба с опасностью:

– Все идет отлично! Слава Буглосскоий божьеий матери!Держим курс на запад!

Внезапно сбоку налетела огромная волна и хлынула накорму. Во время бури не раз поднимается такоий свирепыий

вал: как беспощадныий тигр, он сначала крадется по морюползком, потом с рычанием и скрежетом набрасывается нагибнущиий корабль и превращает его в щепы. Веий кормоваячасть «Матутины» скрылась под горою пены, и в ту жеминуту среди черного хаоса налетевших хлябеий раздалсягромкиий треск. Когда пена схлынула и из воды сновапоказалась корма, на неий не было уже ни судохозяина, нируля.

Все исчезло бесследно.Руль вместе с привязанным к нему человеком унесло

волноий в ревущиий водоворот.Главарь шаий ки, пристально всматриваясь в окружавшую

темноту, воскликнул:– Te burlas de nosotros? [Издеваешься ты над нами? (исп.)]Вслед за этим негодующим криком раздался другоий :– Бросим якорь! Спасем хозяина!Кинулись к кабестану. Отдали якорь. На урках бывает

только один якорь. Попытка привела к тому, что«Матутина» потеряла своя единственныий якорь. Дно былоскалистое, волнение неистовое. Канат порвался, какволосок.

Якорь остался на дне морском.От водореза сохранилась лишь фигура ангела, глядевшего

в подзорную трубу.С этоий минуты урка сделалась добычеий волн. «Матутина»

была безнадежно оголена. Это судно, еще совсем недавнокрылатое, можно сказать – грозное в своем стремительномбеге, было теперь совершенно беспомощно. Вся оснасткабыла сорвана и пришла в полную негодность. Точноокаменев, оно без сопротивления подчинилось яростномупроизволу волн. В несколько мгновениий парящиий орел

превратился в ползающего калеку: такие метаморфозывозможны только на море.

Порывы шторма ежеминутно возрастали, приобретаячудовищную силу. У бури – исполинские легкие. Онабеспрестанно нагнетает новыий ужас, сгущает мрак, хотя онкак будто и не допускает, по самоий своеий сущности, никакихградациий . Колокол посреди моря отчаянно гудел, словно егораскачивала чья-то безжалостная рука.

«Матутина» неслась по воле волн. Так носится пробка,перескакивая с гребня на гребень. Она то ныряла, то сновавсплывала наверх. Казалось, каждую минуту она можетперевернуться, как мертвая рыба, брюхом кверху.Единственное, что спасало урку от гибели, – это прочностькорпуса, не давшего ни малеий шеий течи. Сколько ни трепалаее буря, все доски внутреннеий обшивки были на месте. Небыло ни одноий трещины или щели, ни одна капля воды непопала в трюм. Это было чрезвычаий но важно, ибо насосиспортился и не деий ствовал.

Урка прыгала по волнам в какоий -то дикоий пляске. Палубасудорожно вздымалась и опускалась, как диафрагмачеловека, которого тошнит. Казалось, она всяческистарается изрыгнуть ютившихся на неий людеий . Они же, не всилах ничего предпринять, только цеплялись забезжизненно повисшие снасти, за доски, за краспис, зарустов, за линьки, за обломки вздувшихся переборок,гвоздями раздиравшие им руки, за искривленные ридерсы,за самые незначительные выступы на всем, что ещеоставалось после катастрофы. Время от времени ониприслушивались. Звон колокола доносился все слабее ислабее. Казалось, он тоже был в агонии. Его ударынапоминали прерывистое хрипение умирающего. Но вот и

оно прекратилось. Где же они находились? В какомрасстоянии от буя?

Звон колокола испугал их, его молчание повергло их вужас. Ветер гнал их, быть может, туда, откуда нет возврата.Они чувствовали, что новыий яростныий шторм мчит их кчему-то страшному. Остов «Матутины» несся неизвестнокуда среди непроглядноий тьмы. Нет ничего ужаснеестремительного движения навстречу неведомоий цели. Совсех сторон – впереди них, сзади них и под ними – зиялабездна. Это не было уже бегом, это было стремительнымпадением.

Вдруг сквозь оплошную завесу снежноий метели мелькнулочто-то красное.

– Маяк! – закричали погибающие.

11. КАСКЕТЫ

Это был деий ствительно Каскетскиий маяк.В девятнадцатом столетии маяк – это высокое

конусообразное; каменное сооружение, вверху которогонаходится осветительныий аппарат, устроенныий по всемправилам науки. В частности, Каскетскиий маяк в настоящеевремя представляет собою троий ную башню с тремявращающимися огнями. Световые приборы, приводимые вдвижение при помощи часовых механизмов, совершаютоборот вокруг своеий оси с такоий точностью, что вахтенныий ,наблюдающиий их огни в открытом море, успевает сделатьдесять шагов по палубе во время проблеска и двадцать пятьво время затмения. Вся система построена на строжаий шемрасчете как фокусных расстояниий , так и вращающегося

восьмигранного барабана, образованного восемьюступенчатыми плоско-выпуклыми стеклами, сверху и снизукоторых помещаются диоптрические зеркала; этатончаий шая аппаратура защищена от напора ветра и отприбоя волн литыми миллиметровыми стеклами; однакодаже такие стекла иногда разбивают своим клювомморские орлы, налетающие, как огромные ночныемотыльки, на исполинские фонари маяков. Здание,заключающее в себе этот механизм и служащее ему как быоправоий , отличается не меньшеий математическоийточностью устроий ства. Все в нем просто, соразмерно,целесообразно, строго, строий но. Маяк – это цифра.

В семнадцатом веке маяк был, так сказать, пышнымукрашением земли на берегу моря. Башня маякапривлекала к себе внимание вычурным великолепиемсвоеий архитектуры. Она была перегружена множествомбалконов, балюстрад, башенок, ниш, беседок, флюгеров.Сверху донизу ее усеивали лепные украшения в виде голов,статуи, решетки, завитки, рельефы, фигурки, дощечки снадписями. Pax in bello [мир во время воий ны (лат.)] – гласилЭддистоунскиий маяк. Заметим мимоходом, что этопровозглашение мира не всегда обезоруживало океан.Уинстенлеий воспроизвел эту надпись на маяке,сооруженном им на свои средства в дикоий местности близПлимута. По окончании построий ки он поселился в башне,желая лично проверить, как выдержит она бурю. Но буряналетела и унесла в море и маяк и Уинстенлея. Этичрезмерно затеий ливые сооружения, со всех стороноткрытые ветрам, навлекали на себя ярость ураганов,подобно тому как генералы в цветных, расшитых золотоммундирах оказываются во время битвы наиболее уязвимоий

целью. Помимо украшениий из камня, на маяках былиукрашения из железа, меди, дерева; металлические частиизобиловали рельефами, деревянные – всякого родавыступами. По наружным стенам маяка, вделанные средиарабесок, лепились всевозможные снаряды, годные инепригодные к употреблению: лебедки, тали, блоки, багры,лестницы, грузоподъемные краны, дреки. На самоийвершине башни, вокруг фонаря, на кованых, искусноийработы кронштеий нах были утверждены огромныежелезные подсвечники, в которые вставлялись кускипросмоленного каната, – этих факелов не мог погаситьсамыий сильныий ветер. Вся башня сверху донизу былаубрана морскими флагами, вымпелами, флюгарками,знаменами, султанами, наметами, укрепленными нафлагштоках и поднимающимися от яруса к ярусу до самогофонаря; эта пестрая смесь разноцветных флагов, гербовразличноий формы и сигналов во время бури живописноиймассоий лоскутьев весело развевалась вокруг пылавшегопламени. Дерзкиий огонь на краю пучины походил на вызови пробуждал отвагу у мореплавателеий , терпевших бедствиев море. Но Каскетскиий маяк совсем не был похож на этимаяки.

В ту пору это был простоий старинныий , самогопримитивного устроий ства маяк, воздвигнутыий поприказанию Генриха I после гибели «Бланш-Нефа»: навершине утеса в железноий клетке горел костер – высокаягруда углеий , обнесенная решеткоий , и ветер раздувал языкипламени.

Единственным усовершенствованием, сделанным в этоммаяке со времени его сооружения в двенадцатом веке, быликузнечные мехи, приводимые в движение зубчатым

колесом с каменноий гиреий ; их присоединили к железноийклетке в 1610 году.

Для морских птиц эти старинные маяки представлялинесравненно большую опасность, чем нынешние.Привлеченные ярким светом, птицы слетались на огонь ипопадали прямо в костер; там они прыгали, как адские духи,корчась в предсмертных судорогах; иногда они вырывалисьиз раскаленноий клетки и падали на скалу, обугленные,искалеченные, ослепленные, как падает ночная мошкара,обгоревшая в пламени лампы.

Вполне оснащенному судну, повинующемуся волекормчего, Каскетскиий маяк нередко оказывает услугу. Онкричит ему: «Берегись!» Он предупреждает его о близостирифа. Но для судна, потерявшего и такелаж и руль, онтолько страшен. Оголенныий остов корабля, беспомощныий ,бессильныий в борьбе с бешеным натиском волн,беззащитныий против шторма, – рыба без плавников,бескрылая птица, – он может плыть лишь туда, куда егогонит ветром. Маяк указывает ему роковое место, где егождет неминуемая гибель, освещает его могилу. Маяк длянего – погребальныий факел.

Озарять путь к неотвратимому, предупреждать онеизбежном – какая трагическая насмешка!

12. ПОЕДИНОК С РИФОМ

Несчастные, погибавшие на «Матутине», сразу же понялигорькую насмешку судьбы. При виде маяка они сначалаприободрились, затем пришли в отчаяние. У них не быловыхода, они ничего не могли предпринять. К волнам вполне

применимо изречение, относящееся к царям: всякиий , кто имподвластен, становится их жертвоий . Хочешь не хочешь, надотерпеть все их безрассудства. Ветер гнал урку на Каскеты.Приходилось плыть по воле ветра. Сопротивляться былоневозможно. Судно быстро несло на риф. Беглецычувствовали, что дно мелеет; если бы измерение лотомимело для них какоий -либо смысл, они убедились бы, чтоглубина моря здесь не больше трех-четырех брассов. Ониприслушивались к глухому рокоту волн, врывающихся врасщелины подводных скал. Они различали у подножиямаяка, между двумя гранитными выступами, темнуюполоску – узкиий пролив, соединявшиий с океаном страшнуюбухточку, на дне котороий , как можно было предположить,покоилось немало человеческих скелетов и разбитыхостовов кораблеий . Это был скорее зев пещеры, чем вход вгавань. С вершины маяка доносилось потрескивание кострав железноий клетке, его багровые вспышки угрюмоосвещали картину бури, пламя, сталкиваясь с градом,разрывало пелену тумана, черная туча, словно змеий ,сцепившиий ся со змеем, вступала в схватку с краснымдымом, взлетали, подхваченные ветром, мелкие горящиеголовешки, и снежные хлопья, казалось, обращались вбегство перед внезапным натиском искр. Контуры рифов,вначале еле заметные, теперь выступали совершенноотчетливо – беспорядочное нагромождение скал с ихпиками, гребнями и ребрами. Очертания угловобозначались ярко-алыми линиями, а скаты – кровавымиогненными бликами. По мере того как они приближались крифу, его громада, разрастаясь ввысь и вширь, становиласьвсе более зловещеий .

Одна из женщин, ирландка, исступленно перебирала

четки.Обязанности лоцмана, лежавшие на погибшем

судохозяине, пришлось взять на себя главарю шаий ки,которыий был капитаном. Баски все без исключения отличнознают горы и море. Они не боятся пропастеий и не теряютсяпри кораблекрушениях.

Судно подходило к самому рифу – вот-вот налетит на него.Внезапно северныий склон Каскетов оказался так близко,что гранитная их стена сразу заслонила собою маяк. Виденбыл только утес да свет, пробивавшиий ся из-за него. Скала,выступавшая из тумана, напоминала женскую фигуру вчерном с огненным чепцом на голове.

Эта скала, пользующаяся дурноий славоий , носит названиеБибле. Она является краий неий северноий точкоий рифа,ограниченного с юга другим утесом, известным под именемЭтак-о-Гильме.

Главарь шаий ки, окинув взглядом Библе, крикнул:– Не наий дется ли охотника доплыть с перлинем до

бурунов? Кто умеет плавать?Ответа не последовало.Никто из находившихся на борту не умел плавать, даже

матросы, – явление, довольно обычное среди моряков.Наполовину оторвавшиий ся от бортовоий обшивки

лонгкарлинс болтался на скрепах. Главарь шаий ки схватилего обеими руками и сказал:

– Помогите мне.Лонг-карлинс оторвали совсем. Теперь им можно было

пользоваться как угодно. Из орудия обороны он сталнаступательным орудием.

Это было довольно длинное бревно, вырезанное изсердцевины дуба, крепкое и толстое, одинаково пригодное

и для нападения и для упора; оно могло служить и рычагомдля подъема груза и тараном для разрушения башни.

– Становись! – крикнул главарь.Все шестеро, выстроившись в ряд и упершись изо всех сил

в обломок мачты, держали лонг-карлинс горизонтально забортом, как копье, направленное в ребро утеса.

Это был опасныий маневр. Атаковать гору – дерзостьнемалая. Все шестеро могли быть сброшены в водуобратным толчком.

Борьба с буреий чревата неожиданностями. Вслед заштормом – риф. На смену ветру – гранит. Приходится иметьдело то с неуловимым, то с несокрушимым.

Наступила одна из тех минут, когда у людеий сразу седеютволосы.

Риф и судно должны были вступить друг с другом всхватку.

Утес терпелив. Он спокоий но выжидал этого мгновения.Набежала волна и положила конец ожиданию. Она

подхватила судно снизу, приподняла его на своем гребне и сминуту раскачивала, как праща раскачивает камень.

– Смелеий ! – крикнул главарь. – Ведь это всего только утес,а мы – люди!

Бревно держали наготове. Все шесть человек как бысрослись с ним. Острые шипы лонг-карлинса врезались им вподмышки, но никто не почувствовал боли.

Волна швырнула урку на скалу.Столкнувшись, они окрылись в бесформенном облаке

пены, которое всегда готово скрыть от взоров такиестолкновения.

Когда пенное облако скатилось в море и волна отхлынулаот утеса, все шесть человек лежали на палубе; но

«Матутина» уже огибала буруны. Бревно выдержалоиспытание, и толчок повлек за собоий изменение курса. Внесколько секунд урка, унесенная бешеным течением,оставила Каскеты далеко позади себя. «Матутина» на времяоказалась вне опасности.

Такие случаи нередки. Удар бушприта о скалу спас отгибели Вуда де Ларго в устье Тея. В опасном месте, близмыса Уинтертона, оттолкнувшись ганшпугом от страшногоБраннодумского утеса, капитан Гамильтон предотвратилгибель находившегося под его командоий судна «Роий ялМери», хотя это был хрупкиий фрегат шотландского типа.Волна – сила, подверженная мгновенному спаду, которыийделает если не легким, то во всяком случае возможнымперемену галса, даже при сильнеий шем толчке. В буре естьчто-то животное: ураган – как бык: его можно ввести, вобман.

Переий ти от движения по секущеий к движению покасательноий – вот весь секрет того, как избегнутькораблекрушения.

Именно такую услугу и оказал судну лонг-карлинс. Онсыграл роль весла, он заменил собою руль. Но этимспасительным маневром можно было воспользоватьсялишь однажды; повторить его уже было невозможно:бревно унесло в море. Силою толчка оно было выбито изрук людеий , переброшено через борт и кануло в волны.Оторвать же второий лонг-карлинс значило бы расшататьсамыий кузов.

Ураган снова подхватил «Матутину». Через мгновениеКаскеты вырисовывались уже на горизонте беспорядочноийгрудоий камнеий . В подобных случаях у рифов бываетсмущенныий вид. В природе, еще далеко не изученноий нами

до конца, зримое как будто находит свое дополнение внезримом, и скалы угрюмо смотрят неподвижным взглядомвам вслед, негодуя, что добыча вырвалась у них из рук.

Именно так выглядели Каскеты, когда от них убегала«Матутина».

Маяк, отступая назад, бледнел, тускнел, затем пропал изглаз.

Его исчезновение вселило тоску. Густая пелена туманазаволокла растекавшиий ся во мгле багровыий свет. Его лучирастворились в необъятности водноий стихии. Пламяпобарахталось немного на волнах, пытаясь еще бороться,потом поникло, нырнуло, как будто пошло ко дну. Костерпревратился в огарок, еле мерцавшиий бледным огоньком.Вокруг него расплывалось кольцо мутного сияния, точно надне пучины мрака кто-то раздавил ногоий горящиийсветильник.

Умолк колокол, звучавшиий угрозоий . Исчез из виду маяк,предостерегавшиий об опасности. Однако, когда тот и другоийостались позади, беглецов объял еще большиий ужас.Колокол был голосом, маяк был факелом. В них было нечточеловеческое. Без них оставалась одна лишь пучина.

13. ЛИЦОМ К ЛИЦУ С МРАКОМ НОЧИ

Урку снова захлестнули волны беспредельного мрака.Благополучно миновав Каскеты, «Матутина» теперьперепрыгивала с гребня на гребень бушующих волн.Отсрочка развязки среди хаоса. Урка металась из стороны всторону, воспроизводя своими движениями безумныевзлеты пенистых валов. Она почти совсем не испытывала

килевоий качки – грозныий признак агонии судна.Потерпевшие аварию суда подвержены лишь боковоий качке.Килевая же – судороги борьбы. Только руль можетповернуть судно против ветра.

Во время бури, особенно во время снежноий бури, море имрак в конце концов сливаются воедино и образуют однонеразрывное целое. Туман, метель, ветер, бесцельноекружение, отсутствие всякоий опоры, невозможностьвыправить своий курс, сделать хотя бы короткую передышку,падение из одного провала в другоий , полное исчезновениевидимого горизонта, безнадежное движение вслепую – вотк чему свелось плавание урки.

Выбраться благополучно, из Каскетов, миновать рифыбыло для несчастных беглецов подлинноий победоий . Но этапобеда повергла их в оцепенение. Они уже неприветствовали ее криками «ура»; в море не позволяютсебе дважды такоий неосторожности. Бросать вызов там, гдене рискуешь бросать лот, – опасно.

Оттолкнуться от рифа значило осуществить невозможное.Это ошеломило гибнущих. Мало-помалу, однако, в ихсердцах пробудилась надежда. Человеческая душа всегдасклонна уповать на чудо. Нет такого отчаянного положения,при котором в самыий критическиий момент из глубиныдуши не подымалась бы заря надежды. Несчастные такжаждали сказать себе: «Спасены!» У них уже готово былосорваться это слово.

Но вдруг во мраке ночи с левоий стороны судна вырослакакая-то чудовищная громада. Из тумана выступила и четкообозначилась высокая черная отвесная скала с прямымиуглами – четырехугольная башня, возникшая из бездны.

Они смотрели на нее, пораженные.

Шторм гнал их прямо на нее.Они не знали, что это такое. Это была скала Ортах.

14. ОРТАХ

Опять начинались рифы. После Каскетов – Ортах. Буря неблещет фантазиеий : она груба, могуча и прибегает всегда кодним и тем же приемам.

Мрак неисчерпаем. Он вероломно таит в себенеисчислимые ловушки и козни. Человек же быстрорасходует все свои средства. Человек выдыхается; безднанеистощима.

Глаза погибающих обратились к главарю, кединственному их защитнику. Но он только пожал плечамис угрюмым презрением к собственному бессилию.

Ортах – исполинскиий булыжник, поставленныий дыбомпосреди океана. Ортахскиий риф, представляющиий собоюсплошноий массив, возвышается на восемьдесят футов надбушующими волнами. О него разбиваются и морские валы икорабли. Неподвижныий гранитныий куб отвесно погружаетсвои прямолинеий ные грани в бесчисленные змеиныеизвивы волнующегося моря.

Ночью его можно принять за огромную плаху,придавившую собоий складки черного сукна на помосте. Вбурю он ждет удара топора, или, что то же, удара грома.Грома, однако, при снежноий буре не бывает. Правда, ночнаятемнота вполне заменяет для корабля повязку на глазах.Его ждет плаха, как осужденного на казнь преступника. Нона молнию, убивающую сразу, он не должен возлагатьникаких надежд.

«Матутина», жалкая игрушка волн, понеслась навстречуэтому утесу, как незадолго перед тем мчалась к другомурифу. Несчастные, уже считавшие себя спасенными, сновавпали в отчаяние. Перед ними вновь возникал призраккораблекрушения, которыий они оставили позади. Со днаморя опять вынырнул риф. Оттолкнувшись от скалы, ониничего не добились.

Каскеты – вафельница со множеством углублениий ; Ортах –сплошная стена. Потерпеть аварию у Каскетов – значитбыть растерзанным на части; потерпеть аварию у Ортаха –значит быть расплющенным.

И все-таки у находившихся на борту урки была ещевозможность спастись.

От отвесноий скалы – а Ортах именно такая скала – волнане отскакивает рикошетом, подобно пушечному ядру. Онасоскальзывает вниз. Это похоже на прилив и отлив. Онаналетает валом, а отступает зыбью. В подобных случаяхвопрос о жизни и смерти решается следующим образом:если вал бросит судно на скалу, оно разобьется вдребезги;если же волна отхлынет раньше, чем корабль достиг скалы,он окажется спасенным.

Сердце сжимала мучительная тревога. Погибавшие ужеразличали в полумраке приближение девятого вала.

Как далеко он увлечет их? Если волна ударит в борт, ихотбросит к самому рифу, и тогда смерть неизбежна. Если жеона проий дет под килем...

Волна прошла под килем.Они облегченно вздохнули.Но что будет с ними, когда она вернется? Куда умчит их

отхлынувшая волна?Волна умчала их в море.

Несколько минут спустя «Матутина» была уже далеко отрифа. Ортах постепенно скрывался из виду, как перед темисчезли из виду Каскеты.

Вторая победа. Уже во второий раз урка была на краюгибели и счастливо избежала ее.

15. PORTENTOSUM MARE – МОРЕ УЖАСА

Между тем густоий туман со всех сторон окуталнесчастных, носившихся по прихоти волн. Они не знали, гдеони. Они едва различали, что происходит на расстояниинескольких кабельтовых от урки. Несмотря на крупныийград, заставлявшиий всех наклонять головы, даже женщиныупорно отказывались спуститься в каюту. Всякиий , ктотерпит бедствие на море, предпочитает погибнуть подоткрытым небом. Когда смерть так близка, потолок надголовоий начинает казаться крышкоий гроба.

Волны, вздымаясь все выше и выше, вместе с темстановились короче. Нагромождение валов свидетельствуето том, что им приходится прорываться сквозь теснины:такое бурление волн всегда указывает на близость узкогопролива. Деий ствительно, беглецы, сами не догадываясь отом, огибали Ориньи. Между Ортахом и Каскетами назападе и Ориньи на востоке море сжато двоий ным рядомутесов. И там, где ему тесно, оно бурлит. Море, как и все насвете, не избавлено от страданиий , и в тех местах, где оноиспытывает боль, оно особенно яростно. Такоий фарватеропасен для судов.

«Матутина» вступила в этот узкиий проход.Представьте себе под водою щит черепахи величиною с

Гаий д-Парк или с Елисеий ские Поля, на котором каждаябороздка была бы мелким протоком, а каждая выпуклость –скалоий . Таковы подступы к Ориньи с запада. Мореприкрывает и прячет эту западню для кораблеий . Дробясь обострые грани подводных камнеий , волны скачут и пенятся. Втихую погоду это лишь плеск, но в бурю это хаос.

Люди на судне почуяли какую-то новую опасность, хотя несразу могли ее себе объяснить. Вдруг они все поняли. Небо взените немного посветлело, на море пал бледныий тусклыийсвет, и с левого борта на востоке показалась длинная грядаутесов, на которую гнал урку вновь усилившиий ся ветер. Этагряда была Ориньи.

Что представляла собою эта преграда? Они задрожали отужаса. Они ужаснулись бы гораздо больше, если бы кто-нибудь сказал им, что это Ориньи.

Нет острова более недоступного для человека, чемОриньи. И над водоий и под водоий его охраняет свирепаястража, передовым постом котороий является Ортах.

На западе – Бюру, Сотерьо, Анфрок, Ниангль, Фон-дю-Крок,Жюмель, Гросс, Кланк, Эгиий он, Врак, Фосс-Мальер; навостоке – Сокс, Омо, Флоро, Бринбете, Келенг, Кроклиу,Фурш, Со, Нуар-Пют, Купи, Орбю. Что это за чудовища?Гидры? Да, из породы рифов.

Один из этих утесов называется Бю (цель), словно в знактого, что здесь конец всякому странствованию.

Это нагромождение рифов, слитых воедино мраком иводою, предстало взорам погибающих в виде сплошноийчерноий полосы, как бы перечеркнувшеий собою горизонт.

Кораблекрушение – высшая степень беспомощности.Находиться близ земли и не быть в состоянии достигнутьее; носиться по волнам и не иметь возможности выбрать

направление; опираться на нечто кажущееся твердым, но насамом деле зыбкое и хрупкое, быть одновременно полнымжизни и полным смерти; быть узником неизмеримыхпространств, заточенным между небом и океаном; ощущатьнад собою бесконечность сводами темницы; бытьокруженным со всех сторон буий ным разгулом ветров и бытьсхваченным, связанным и парализованным – такоесостояние подавляет и рождает возмущение. Кажется,слышишь издевательскиий хохот незримого противника.Тебя сковывает именно то, что помогает птицам расправитькрылья, а рыбам свободно двигаться. На первыий взгляд этоничто, а между тем это все. Зависишь от того самоговоздуха, которыий колеблешь своим дыханием, от тоий самоийводы, которую можешь зачерпнуть в ладонь. Набериполныий стакан этоий бурноий влаги и выпеий ее, и тыощутишь только горечь во рту. Глоток ее вызывает лишьтошноту, волна же может погубить. Песчинка в пустыне,клочок пены в океане – потрясающие феномены;всемогущая природа не считает нужным скрывать своиатомы; она превращает слабость в силу, наполняет собоюничтожное и из бесконечно малого образует бесконечновеликое, уничтожающее человека. Океан сокрушает нассвоими каплями. Чувствуешь себя его игрушкоий .

Игрушкоий – какое страшное слово!«Матутина» находилась чуть-чуть повыше Ориньи, и это

было благоприятным обстоятельством, но ее относило ксеверноий оконечности гряды, а это угрожало роковоийразвязкоий . Северо-западныий ветер гнал урку состремительностью стрелы, выпущенноий из туго натянутоголука. У этого мыса, немного не доходя до гавани Корбеле,есть место, которое моряки Нормандского архипелага

прозвали «обезьяноий ».«Обезьяна» – swinge – это бешеное течение. Ряд

воронкообразных углублениий в отмелях вызывает наповерхности океана ряд водоворотов. Только вы выбралисьиз одного, как вас подхватывает другоий . Судно, попав в лапы«обезьяны», вертится, перебрасываемое от спирали кспирали, пока не напорется кузовом на острыий утес.Получив пробоину, корабль останавливается, вздернувкорму выше волн, носом погрузившись в воду, водовороткружит его в последниий раз, корма скрывается под водоий , ипучина засасывает судно. Островок пены расширяется, тает,и вскоре на поверхности моря остается лишь несколькопузырьков, свидетельствующих о том, что людизадохнулись под водоий .

Самые опасные водовороты Ла-Манша находятся в трехместах: один по соседству с пресловутоий песчаноий мельюГердлер-Сендс, другоий возле Джерси, между Пиньонэ имысом Нуармон, и третиий близ Ориньи.

Если бы на борту «Матутины» находился местныий лоцман,он предупредил бы об этоий новоий опасности. Заотсутствием лоцмана несчастным приходилосьруководствоваться инстинктом: в критические минуты учеловека появляется нечто вроде второго зрения. Яростныийветер вздымал на воздух целые каскады пены и разносил ихвдоль всего побережья. Это плевалась «обезьяна».Множество судов погибло в этоий ловушке. Беглецы с ужасомприближались к этому месту, хотя и не знали, что оно собоийпредставляет.

Как обогнуть грозныий мыс? Это невозможно.Так же, как перед ними ранее выросли, Каскеты, а затем

Ортах, теперь им предстали высокие скалы Ориньи. Один

великан вслед за другим. Ряд ужасных поединков.Сцилла и Харибда – их было только две; Каскеты, Ортах и

Ориньи – это три противника.Та же картина постепенного исчезновения горизонта за

скалами повторялась с величавым однообразием, на какоеспособна только бездна. В битвах с океаном, так же как вгомеровских битвах, встречаются повторения.

С каждоий волноий , приближавшеий их к мысу, громада его, ибез того чудовищно разросшаяся в тумане, становиласьвыше на двадцать локтеий . Расстояние между уркоий и утесомсокращалось с угрожающеий быстротоий . Они уже находилисьна самоий грани водоворота. Первая же струя должна былаувлечь их безвозвратно. Еще одна волна, и все было быкончено.

Вдруг урка отпрянула назад, словно под ударомчудовищного кулака. Волна вздыбилась под килем судна,затем опрокинулась и отшвырнула урку, обдав ее облакомпены. Этим толчком «Матутину» отбросило от Ориньи.

Она снова очутилась в открытом море.Кто же пришел на помощь урке? – Ветер.Шторм внезапно изменил направление.До сих пор беглецы были игралищем волн, теперь они

стали игралищем ветра. Из Каскетов они выбрались сами.От Ортаха их спасла волна. От Ориньи их отогнал ветер.

Северо-западныий ветер сразу сменился юго-западным.Течение – это ветер в воде; ветер – это течение в воздухе:

две силы столкнулись, и ветру вздумалось вырвать утечения его добычу.

Внезапные причуды океана непостижимы: этобесконечное «а вдруг». Когда всецело находишься в егополноий власти, нельзя ни надеяться, ни отчаиваться. Он

создает и вновь разрушает. Океан забавляется. Этомунеобъятному угрюмому морю, которое Жан Барт называл«грубоий скотиноий », своий ственны все черты хищника. Оно товыпускает острые когти, то прячет их в бархатных лапах.Иногда буря топит судно походя, на скорую руку, иногда какбы тщательно обдумывает кораблекрушение, можнооказать – лелеет каждую мелочь. У моря временидостаточно. В этом уже не раз убеждались его жертвы!

Порою, кстати сказать, отсрочка казни знаменует собоюпредстоящее помилование. Но такие случаи редки. Как быто ни было, погибающим на море недолго поверить в своеспасение: стоит только буре немного утихнуть, и им ужемнится, что опасность миновала. После того как онисчитали себя погребенными на дне морском, они слихорадочноий поспешностью хватаются за то, что им ещене даровано: все дурное уже пережито, никаких сомнениий ,они вполне удовлетворены, они спасены, им уже ничего ненужно от бога. Не следует слишком торопиться с выдачеийНеведомому расписок в окончательном расчете с ним.

Юго-западныий ветер начался вихрем. Тот, кто оказываетпомощь терпящим кораблекрушение, обычно нецеремонится. Шквал, ухватив «Матутину» за обрывкипарусов, как хватают за волосы утопленницу, стремительноповолок ее в открытое море. Это напоминало великодушиеТиберия, даровавшего свободу пленницам ценоий ихбесчестья. Ветер беспощадно обрушивался на тех, когоспасал. Он оказывал им эту услугу с бешеноий злобоий . Этобыла помощь, не знавшая жалости...

После столь жестокого спасения урка окончательно сталаобломком.

Крупные градины, величиною с мушкетную пулю и не

уступавшие еий в твердости, казалось, готовы былиизрешетить судно. При каждом крене градиныперекатывались по палубе, как свинцовые шарики дроби.Урка, терзаемая сверху и снизу водноий стихиеий , чутьвиднелась из-под перехлестывавших через нее волн икаскадов пены. На судне каждыий думал только о себе.

Люди хватались за что попало. После каждоий очередноийвстряски они с удивлением оглядывались, видя, что никогоне унесло в море. У многих лица были исцарапаныразлетавшимися во все стороны щепками.

К счастью, отчаяние во много крат увеличивает силычеловека. Рука объятого ужасом ребенка не слабее рукивеликана. В минуты смертельного страха пальцы женщинпревращаются в настоящие тиски; молодая девушкаспособна тогда вонзить свои розовые ноготки даже вкамень. Погибающие изо всех сил старались удержаться наместе. Но каждая волна грозила смыть их с палубы.

Вдруг они снова вздохнули с облегчением.

16. ЗАГАДОЧНОЕ ЗАТИШЬЕ

Ураган внезапно утих.Ни северного, ни южного ветра уже не было в помине.

Смолк бешеныий воий бури. Без всякого перехода, безмалеий шего ослабления смерч в одно мгновение куда-тоисчез, точно провалился в бездну. И не сообразить было,куда он девался. Вместо градин в воздухе опять замелькалибелые хлопья. Снова начал медленно падать снег.

Волнение улеглось. Море стало гладким, как скатерть.Снежным бурям своий ственно такое внезапное затишье.

Как только прекращается электрическиий ток, всеуспокаивается, даже волны, которые после обыкновенныхбурь некоторое время еще продолжают бушевать. Тут женаоборот – никаких следов недавнеий ярости. Как труженикпосле тяжкоий работы, море сразу засыпает; это как будтоидет вразрез с законами статики, но нисколько не удивляетстарых моряков, знающих, что море полно всякихнеожиданностеий .

Подобные явления – правда, очень редко – имеют место ипри обыкновенных бурях. Так, в наши дни во времяпамятного урагана, разразившегося 27 июля 1867 года надДжерси, ветер, неистовствовавшиий четырнадцать часовподряд, внезапно сменился мертвым штилем.

Несколько минут спустя вокруг урки простираласьбесконечная пелена сонных вод. Одновременно с этим – ибопоследняя фаза бури похожа на первую – наступила полнаятемнота. Все, что удавалось разглядеть, пока снежные тучиеще клубились в небе, снова стало невидимым, бледныесилуэты расплылись, растаяли, и беспредельныий мракопять со всех сторон окутал судно. Эта стена непроглядноийночи, это сплошное черное кольцо, эта внутренность пологоцилиндра, ежеминутно сокращавшаяся, окружила«Матутину» и суживалась со зловещеий медлительностьюзамерзающеий полыньи. В зените – ни звезды, ни клочканеба: давящиий , низко нависшиий потолок тумана. Уркаочутилась как бы на дне глубокого колодца.

В этом колодце море казалось жидким свинцом. Водазастыла в суровоий неподвижности. Никогда океан не бываеттак угрюм, как в то время, когда он напоминает собою пруд.

Все было объято безмолвием, тишиноий и глубокиммраком.

Тишина в природе бывает нередко грозным безмолвием.Последние всплески улегшегося волнения изредка

докатывались до бортов судна. Палуба, принявшая опятьгоризонтальное положение, лишь слегка накренялась то водну, то в другую сторону. Кое-где еле заметно колыхалисьоборванные снасти. Висевшая вместо фонаря граната, вкотороий горела просмоленная пакля, уже не раскачиваласьна бушприте, и с нее не стекали в море огненные капли.Ветерок, еще разгуливавшиий в облаках, не производилникакого шума. Густоий рыхлыий снег падал чуть-чуть косо.Уже не было слышно кипения волн у рифов. Могильнаятишина.

После взрывов дикого отчаяния, пережитогонесчастными, беспомощно носившимися по волнам, этовнезапное затишье казалось невыразимым счастьем. Онирешили, что настал конец их испытаниям. Все вокруг них инад ними как будто молча сговорилось спасти их. К нимопять вернулась надежда. Все, что за минуту перед тембыло яростью, стало теперь спокоий ствием. Они сочли этоверным признаком того, что мир заключен. Измученныелюди вздохнули, наконец, полноий грудью. Они могли теперьвыпустить из рук обрывок каната или обломок доски, закоторые до сих пор цеплялись, могли подняться,выпрямиться, стоять, ходить, двигаться. Неизъяснимоечувство покоя овладело ими. Во мраке бездны бываютиногда такие мгновения раий ского блаженства, служащиелишь подготовлением к чему-то иному. Было очевидно, чтолюдям больше не угрожали ни шторм, ни пенящиеся валы,ни бешеные порывы ветра, – от всего этого они ужеизбавились.

Отныне все им благоприятствовало. Часа через три-

четыре забрезжит заря, их заметит и подберет какое-нибудь встречное судно. Самое страшное осталось позади.Они возвращались к жизни. Самое важное достигнуто: имудалось продержаться на воде до прекращения бури. Ониговорили себе: «Теперь уже конец».

Вдруг они убедились, что деий ствительно пришел конец.Один из матросов, уроженец Северноий Бискаий и, по имени

Гальдеазун, спустился за канатом в трюм и, вернувшись,объявил:

– Трюм полон.– Чего? – спросил главарь.– Воды, – ответил матрос.Главарь закричал:– Что же это значит?– Это значит, – ответил Гальдеазун, – что еще полчаса, и

мы потонем.

17. ПОСЛЕДНЕЕ СРЕДСТВО

В днище оказалась пробоина. Судно дало течь. Когда этопроизошло? Никто не мог бы ответить на этот вопрос.Случилось ли это, когда их пригнало к Каскетам? Или когдаони находились вблизи Ортаха? Или, может быть, когда ихедва не затянуло в водоворот, к западу от Ориньи?Вероятнее всего, они вплотную подошли к «обезьяне», итам судно напоролось на острие подводного камня. Они незаметили толчка, так как их в это время швыряло ветром изстороны в сторону. В состоянии столбняка не чувствуешьуколов.

Другоий матрос, уроженец Южноий Бискаий и, которого звали

Аве-Мария, тоже спустился в трюм и, вернувшись, сообщил:– Воды в трюме на два вара.Это около шести футов.Аве-Мария прибавил:– Через сорок минут мы поий дем ко дну.В каком именно месте днище дало течь? Пробоины не

было видно, ее скрывала вода, наполнявшая трюм, онанаходилась под ватерлиниеий , где-то глубоко в подводноийчасти урки. Отыскать ее было невозможно. Невозможнобыло ее и заделать. Где-то была рана, а перевязать ее былонельзя. Впрочем, вода прибывала не слишком быстро.

Главарь крикнул:– Надо выкачивать воду!Гальдеазун ответил:– У нас больше нет насосов.– Тогда, – воскликнул главарь, – надо плыть к берегу!– А где он, берег?– Не знаю.– И я не знаю.– Но где-нибудь да должен быть?– Конечно.– Пусть кто-нибудь ведет нас к берегу, – продолжал

главарь.– У нас нет лоцмана, – возразил Гальдеазун.– Берись ты за румпель.– У нас больше нет румпеля.– Сделаем из первоий попавшеий ся балки. Гвоздеий ! Молоток!

Инструмент! Живо!– Весь плотничныий инструмент в воде, нет ничего.– Все равно, будем как-нибудь править.– Чем же править?

– Где шлюпка? В шлюпку! Будем грести!– Нет шлюпки.– Будем грести на урке.– Нет весел.– Тогда поий дем на парусах.– У нас нет ни парусов, ни мачт.– Сделаем мачту из лонг-карлинса, а парус из брезента.

Выберемся отсюда, положимся на ветер.– И ветра нет.Деий ствительно, ветер совсем улегся. Буря унеслась прочь,

но затишье, которое они сочли своим спасением, было дляних гибелью. Если бы юго-западныий ветер продолжал дутьс прежнеий яростью, он пригнал бы их к какому-нибудьберегу раньше, чем трюм наполнился водою, или, бытьможет, выбросил бы их на песчаную отмель до того, каксудно начало тонуть. Шторм помог бы им добраться досуши. Но не было ветра, не было и надежды. Они погибали,потому что ураган утих.

Положение становилось безвыходным.Ветер, град, шквал, вихрь – необузданные противники, с

которыми можно справиться. Над буреий удается одержатьверх, ибо она недостаточно вооружена. С врагом, которыийбеспрестанно сам разоблачает свои намерения, мечется безтолку и зачастую допускает промахи, всегда можно наий тисредства борьбы. Но против штиля нет никакого орудия.Тут не за что ухватиться.

Ветры – это налет диких всадников; держитесь стоий ко, иватага рассеется. Штиль – это клещи палача.

Вода, тяжелая и неодолимая, медленно, но безостановочноприбывала в трюме, и, по мере того как она поднималась,урка все глубже погружалась. Это совершалось очень

медленно.Находившиеся на «Матутине» чувствовали, как мало-

помалу на них надвигается ужаснеий шая гибель, гибель безборьбы. Ими овладела зловеще-спокоий ная уверенность внеизбежном торжестве слепоий стихии. В воздухе не было нималеий шего дуновения, на воде – ни малеий шеий ряби. Внеподвижности кроется что-то неумолимое. Пучинапоглощала их в полном безмолвии. Сквозь слоийнемотствующеий воды безгневно, бесстрастно, бесцельно,безотчетно и безучастно их притягивал к себе центрземного шара. Пучина засасывала их среди полногозатишья. Уже не было ни разверстоий пасти волн, ни злобноугрожавших челюстеий шквала и моря, ни зева смерча, нивалов, вскипавших пеноий в предвкушении добычи; теперьнесчастные видели перед собоий черное зияниебесконечности. Они чувствовали, что погружаются вспокоий ную глубину, которая была не что иное, как смерть.Расстояние от борта до воды постепенно уменьшалось –только и всего. Можно было точно рассчитать, черезсколько минут оно исчезнет совсем. Это было зрелище,прямо противоположное зрелищу наступающего прилива.Не вода поднималась к ним, а они опускались к неий . Онисами рыли себе могилу. Их могильщиком была ихсобственная тяжесть.

Им готовилась казнь не по людским законам, но позаконам природы.

Снег все шел, и так как тонущее судно не двигалось, этабелая корпия пеленоий ложилась на палубу, точно саваномпокрывая урку.

Трюм постепенно наполнялся водоий . Не было никакихсредств остановить течь. У них не было даже черпака,

которыий , впрочем, не мог бы принести никакоий пользы –урка была палубным судном. Тремя-четырьмя факелами,воткнутыми куда попало, осветили трюм. Гальдеазунпринес несколько старых кожаных ведер; решили отливатьводу из трюма, образовали цепь. Но ведра оказались никудане годными: одни расползлись по швам, у других былодырявое дно, и вода выливалась из них по дороге.Несоответствие между количеством воды прибывавшеий ивычерпываемоий казалось прямым издевательством.Прибывала целая бочка, убывал один стакан. Все старанияне приводили ни к чему. Это напоминало усилия скупца,которыий пытается израсходовать миллион, тратяежедневно по одному су.

Главарь сказал:– Нужно облегчить судно.Во время бури несколько сундуков, находившихся на

палубе, канатами привязали к мачте. Они так и осталисьпринаий товленными к ее обломку. Теперь наий товыразвязали и столкнули сундуки в воду через брешь вобшивке борта. Один из этих сундуков принадлежалуроженке Бискаий и: у бедноий женщины вырвалось горестноевосклицание:

– Ах, ведь там моий новыий плащ на красноий подкладке! Имои кружевные чулки! И серебряные сережки, в которых яходила к обедне в богородицын день!

Палубу очистили, оставалась каюта. Она была доверхузагромождена. В неий , как помнит читатель, находился багажпассажиров и тюки, принадлежавшие матросам.

Багаж вытащили и выкинули за борт через ту же брешь.Тюки также столкнули в море.Принялись до конца опоражнивать каюту. Фонарь,

эзельгофт, бочонки, мешки, баки, бочки с пресноий водоий ,котел с похлебкоий – все полетело в воду.

Отвинтили гаий ки у чугунноий печки, уже давно потухшеий ,сняли ее с цементноий подставки, подняли на палубу,дотащили до бреши и бросили за борт.

Выкинули в море все, что можно было оторвать отвнутреннеий обшивки, выбросили ридерсы, ванты, обломкимачты и реи.

Время от времени главарь шаий ки брал факел и освещалцифры на носу урки, показывающие глубину осадки,стараясь определить, сколько еще продержится судно.

18. КРАЙНЕЕ СРЕДСТВО

Избавившись от груза, «Матутина» стала погружатьсянемного медленнее, но все же продолжала погружаться.

Положение было отчаянное: ни на что уже не приходилосьнадеяться. Последнее средство было исчерпано.

– Нет ли там еще чего, что можно было бы бросить вморе? – выкрикнул главарь.

Доктор, о котором все теперь позабыли, вышел из рубки исказал:

– Есть.– Что именно? – спросил начальник.Доктор ответил:– Наше преступление.Все вздрогнули и в один голос воскликнули:– Аминь!Доктор весь вытянулся, мертвенно бледныий , и, указав

рукоий на небо, произнес:

– На колени!Они качнулись, собираясь пасть ниц.Доктор продолжал:– Бросим а море наши преступления. Они – наша главная

тяжесть. Из-за них судно идет ко дну. Нечего больше думатьо спасении жизни, подумаем лучше о спасении души.Слушаий те, несчастные: тяжелее всего наше последнеепреступление – то, которое мы сеий час совершили, или,вернее, довершили. Нет более дерзкого кощунства, какискушать пучину, имея на совести предумышленноеубиий ство. То, что содеяно против ребенка, – содеяно противбога. Уехать было необходимо, знаю, но это была вернаяпогибель. Тень, отброшенная нашим черным делом,навлекла на нас бурю. Так и должно быть. Впрочем, жалетьнам не о чем. Тут, неподалеку от нас, в этоий непроглядноийтьме, Вовильские песчаные отмели и мыс Гуг. Это –Франция. Для нас оставалось только одно убежище –Испания. Франция для нас не менее опасна, чем Англия.Избежав гибели на море, мы попали бы на виселицу. Либопотонуть, либо быть повешенным – другого выбора у нас небыло. Бог сделал выбор за нас. Возблагодарим же его. Ондарует нам могилу в пучине моря, которая смоет с нас грехи.Братья мои, это было неизбежно. Подумаий те, ведь мы самитолько что сделали все от нас зависящее, чтобы погиблоневинное существо, ребенок, и, быть может, в эту самуюминуту в небе, над нашими головами, его чистая душаобвиняет нас перед лицом судии, взирающего на нас.Воспользуемся же последнеий отсрочкоий . Постараемся, еслитолько это еще возможно, исправить в пределах, намдоступных, содеянное нами зло. Если ребенок наспереживет, придем ему на помощь. Если он умрет,

приложим все усилия к тому, чтобы заслужить егопрощение. Снимем с себя тяжесть преступления.Освободимся от бремени, гнетущего нашу совесть.Постараемся, чтобы наши души не были отвергнуты богом,ибо это было бы самоий ужасноий гибелью. Наши тела тогдадостались бы рыбам, а души – демонам. Пожалеий те самихсебя! На колени, говорю вам! Раскаяние – ладья, котораяникогда не идет ко дну. У вас нет больше компаса? Вызаблуждаетесь. Ваш компас – молитва.

Волки превратились в ягнят. Такие превращенияпроисходят в минуты безысходного отчаяния. Бываютслучаи, что и тигры лижут распятие. Когда приоткрываетсядверь в неведомое, верить – трудно, не верить –невозможно. Как бы ни были несовершенны попыткисуществовавших и существующих религиий измыслитькартину загробного мира, но даже и тогда, когда верачеловека носит неопределенныий характер и предлагаемыеему догматы никак не согласуются с его смутнымипредставлениями о вечности, все-таки в последнюю минутуневольныий трепет овладевает его душоий . За порогом жизнинас ждет что-то неведомое. Это и угнетает нас перед лицомсмерти.

Час смерти – время расплаты. В это роковое мгновениелюди чувствуют всю тяжесть лежащеий на нихответственности. То, что было, усложняет собою то, чемупредстоит совершиться. Прошедшее возвращается ивторгается в будущее. Все изведанное предстоит взорутакоий же бездноий , как и неизведанное, и обе эти пропасти,одна – исполненная заблуждениий , другая – ожидания,взаимно отражаются одна в другоий . Это слияние двух пучинповергает в ужас умирающего.

Беглецы утратили последнюю надежду на спасение здесь,в земноий жизни. Потому-то они и повернулись впротивоположную сторону. Только там, во мраке вечноийночи, они еще могли уповать на что-то. Они это поняли. Этобыло скорбным просветлением, за которым сразу же сновапоследовал ужас. То, что постигаешь в минуту кончины,похоже на то, что видишь при вспышке молнии. Сначала –все, затем – ничего. И видишь, и вместе с тем не видишь.После смерти наши глаза опять откроются, и то, что быломолниеий , станет солнцем.

Они воскликнули, обращаясь к доктору:– Ты! Ты! Ты один теперь у нас. Мы исполним все, что ты

велишь. Что нужно делать? Говори!Доктор ответил:– Нужно перешагнуть неведомую бездну и достигнуть

другого берега жизни, по ту сторону могилы. Я знаю большевсех вас, и наибольшая опасность угрожает мне. Выпоступаете правильно, предоставляя выбор моста тому, ктонесет на себе самое тяжелое бремя.

И он прибавил:– Сознание содеянного зла гнетет совесть.Потом спросил:– Сколько времени нам еще остается?Гальдеазун взглянул на цифры, показывающие глубину

осадки, и ответил:– Немного больше четверти часа.– Хорошо, – промолвил доктор.Низкая крыша рубки, на которую он облокотился,

представляла собою нечто вроде стола. Доктор вынул изкармана чернильницу, перо и бумажник, вытащил из негопергамент, тот самыий , на котором несколько часов назад он

набросал строк двадцать своим неровным, убористымпочерком.

– Огня! – распорядился он.Снег, падавшиий безостановочно, как брызги пены

водопада, погасил один за другим все факелы, кроме одного.Аве-Мария выдернул этот факел из гнезда и, держа его вруке, стал рядом с доктором.

Доктор спрятал бумажник в карман, поставил на крышурубки чернильницу, положил перо, развернул пергамент исказал:

– Слушаий те.И вот среди моря, на неуклонно оседавшем остове судна,

похожем на шаткиий настил над зияющеий могилоий , доктор ссуровым лицом приступил к чтению, которому, казалось,внимал весь окружавшиий их мрак. Осужденные на смерть,склонив головы, обступили старика. Пламя факелаподчеркивало бледность их лиц. То, что читал доктор, былонаписано на англиий ском языке. Временами, поий мав на себечеий -либо жалобныий взгляд, молча просившиий разъяснения,доктор останавливался и переводил только чтопрочитанное на французскиий , испанскиий , баскскиий илиитальянскиий языки. Слышались сдавленные рыдания иглухие удары в грудь. Тонущее судно продолжалопогружаться в воду.

Когда чтение было окончено, доктор разложил пергаментна крыше рубки, взял перо и на оставленном для подписеийместе под текстом вывел свое имя: «Доктор ГернардусГеестемюнде».

Затем, обратившись к людям, окружавшим его, сказал:– Подоий дите и подпишитесь.Первоий подошла уроженка Бискаий и, взяла перо и

подписалась: «Асунсион».Затем передала перо ирландке, которая, будучи

неграмотноий , поставила крест.Доктор рядом с крестом приписал: «Барбара Фермоий , с

острова Тиррифа, что в Эбудах».Потом протянул перо главарю шаий ки.Тот подписался: «Гаиздорра, капталь».Генуэзец вывел под этим свое имя: «Джанджирате».Уроженец Лангедока подписался: «Жак Катурз, по

прозванию Нарбоннец».Провансалец подписался: «Люк-Пьер Капгаруп, из

Магонскоий каторжноий тюрьмы».Под этими подписями доктор сделал примечание:«Из трех человек, составлявших экипаж урки,

судовладельца унесло волною в море, остальные дваподписались ниже».

Оба матроса проставили под этим свои имена. УроженецСеверноий Бискаий и подписался: «Гальдеазун». УроженецЮжноий Бискаий и подписался: «Аве-Мария, вор».

Покончив с этим делом, доктор кликнул:– Капгаруп!– Есть, – отозвался провансалец.– Фляга Хардкванона у тебя?– Да.– Даий -ка ее мне.Капгаруп выпил последниий глоток водки и протянул

флягу доктору.Вода в трюме прибывала с каждоий минутоий . Судно все

больше и больше погружалось в море.Скошенная к краям палуба медленно затоплялась

плоскоий , постепенно возраставшеий волноий .

Все сбились в кучу на изгибе палубы.Доктор просушил на пламени факела еще влажные

подписи, сложил пергамент тонкоий трубкоий , чтобы он могпроий ти в горлышко фляги, и всунул его внутрь. Потомпотребовал:

– Пробку!– Не знаю, где она, – ответил Капгаруп.– Вот обрывок гинь-лопаря, – предложил Жак Катурз.Доктор заткнул флягу кусочком несмоленого троса и

Приказал:– Смолы!Гальдеазун отправился на нос, погасил пеньковым

тушилом догоревшую в гранате паклю, снял самодельныийфонарь с форштевня и принес его доктору: граната была дополовины наполнена кипящеий смолоий .

Доктор погрузил горлышко фляги в смолу, затем вынулего оттуда. Теперь фляга, заключавшая в себе подписанныийвсеми пергамент, была закупорена и засмолена.

– Готово, – сказал доктор.И в ответ из уст всех присутствующих вырвался

невнятныий разноязыкиий лепет, походившиий на мрачныийгул катакомб:

– Да будет так!– Mea culpa! [грешен (лат.)]– Asi sea! [да будет так (исп.)]– Aro rai! [в добрыий час (баскск.)]– Amen! [аминь (лат.)]Восклицания потонули во мраке, подобно угрюмым

голосам строителеий Вавилонскоий башни, испуганныхбезмолвием неба, отказывавшегося внимать им.

Доктор повернулся спиною к своим товарищам по

преступлению и несчастью и сделал несколько шагов кборту. Подоий дя к нему вплотную, он устремил взор вбеспредельную даль и с чувством произнес:

– Со мноий ли ты?Он обращался, вероятно, к какому-то призраку.Судно оседало все ниже и ниже.Позади доктора все стояли, погруженные в свои думы.

Молитва – неодолимая сила. Они не просто склонились вмолитве, они словно сломились под ее тяжестью. В ихраскаянии было нечто непроизвольное. Они беспомощноникли, как никнет в безветрие парус, и мало-помалу этисбившиеся в кучу суровые люди с опущенными головами имолитвенно сложенными руками принимали, хотя и по-разному, сокрушенную позу отчаяния и упования на божьюмилость. Быть может, то было отсветом разверзавшеий сяперед ними пучины, но на эти разбоий ничьи лица теперьлегла печать спокоий ного достоинства.

Доктор снова подошел к ним. Каково бы ни было егопрошлое, этот старик в минуту роковоий развязки казалсявеличественным. Безмолвие черных пространств,окружавших корабль, хотя и занимало его мысли, но неповергало в смятение. Этого человека нельзя былозастигнуть врасплох. Спокоий ствия его не мог нарушитьдаже ужас. Его лицо говорило о том, что он постиг величиебога.

В облике этого старика, этого углубленного в свои мыслипреступника, была торжественность пастыря, хотя он обэтом и не подозревал.

Он промолвил:– Слушаий те!И, посмотрев с минуту в пространство, прибавил:

– Пришел наш смертныий час.Взяв факел из рук Аве-Марии, он взмахнул им в воздухе.Стая искр оторвалась от пламени, взлетела и рассеялась

во тьме.Доктор бросил факел в море.Факел потух. Последниий свет погас, воцарился

непроницаемыий мрак. Казалось, над ними закрыласьмогила.

И в этоий темноте раздался голос доктора:– Помолимся!Все опустились на колени.Теперь они стояли уже не на снегу, а в воде.Им оставалось жить лишь несколько минут.Один только доктор не преклонил колея. Снежные хлопья

падали, усеивая его фигуру белыми, похожими на слезы,звездочками и выделяя ее на черном фоне ночи. Это былаговорящая статуя мрака.

Он перекрестился и возвысил голос, меж тем как палуба унего под ногами уже начала вздрагивать толчками,предвещающими близость момента окончательногопогружения судна в воду. Он произнес:

– Pater noster qui es in coelis [отче наш, иже еси на небесех(лат.)].

Провансалец повторил это по-французски:– Notre pere qui etes aux cieux.Ирландка повторила на своем языке, понятном уроженке

Бискаий и:– Ar nathair ata ar neamh.Доктор продолжал:– Sanctificetur nomen tuum [да святится имя твое (лат.)].– Que votre nom soit sanctifie, – перевел провансалец.

– Naomhthar hainm, – сказала ирландка.– Adveniat regnum tuum [да приидет царствие твое (лат.)], –

продолжал доктор.– Que votre regne arrive, – повторил провансалец.– Tigeadh do rioghachd, – подхватила ирландка.Они стояли на коленях, и вода доходила им до плеч.Доктор продолжал:– Fiat voluntas tua [да будет воля твоя (лат.)].– Que votre volonte soil faite, – пролепетал провансалец.У обеих женщин вырвался вопль:– Deuntar do thoil ar an Hhalamb!– Sicut in coelo, et in terra [как на небе, так и на земле

(лат.)], – произнес доктор.Никто не отозвался.Он посмотрел вниз. Все головы были под водоий . Никто не

встал. Стоя на коленях, они без сопротивления дали водепоглотить себя.

Доктор взял в правую руку флягу, стоявшую на крышкерубки, и поднял ее над головоий .

Судно шло ко дну.Погружаясь в воду, доктор шепотом договаривал

последние слова молитвы.С минуту над водоий виднелась еще его грудь, потом

только голова, наконец лишь рука, державшая флягу, какбудто он показывал ее бесконечности.

Но вот исчезла и рука. Поверхность моря стала гладкоий ,как у оливкового масла, налитого в бочку. Все падал и падалснег.

Какоий -то предмет вынырнул из пучины и во мракепоплыл по волнам. Это была засмоленная фляга,державшаяся на воде благодаря плотноий ивовоий плетенке.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РЕБЕНОК ВО МРАКЕ

1. ЧЕСС-ХИЛЛ

На суше буря свирепствовала не меньше, чем на море.Та же дикая ярость окружала и покинутого ребенка.

Слабым и неискушенным приходится самим изыскиватьспособы борьбы с бешеным разгулом слепоий стихии; мракне делает различиий ; природа вовсе не так милосердна, какэто предполагают.

Правда, на берегу почти не чувствовалось ветра; в холодебыла какая-то странная неподвижность. Града не было. Ношел невероятно густоий снег.

Град бьет, колотит, ранит, оглушает, разрушает, носнежные хлопья хуже града. Мягкие неумолимые снежинкиделают свое дело втихомолку. Если до них дотронуться –они тают. Их чистота – то же, что искренность лицемера.Ложась слоий за слоем, снежинки вырастают в лавину;нагромождая обман на обман, лицемер доходит допреступления.

Ребенок продолжал идти вперед в сплошном тумане.Туман на первыий взгляд представляется легкопреодолимым препятствием, но в этом-то и заключаетсяего опасность: он отступает, но не рассеивается; так же как вснеге, в тумане есть нечто предательское. Ребенку,которому по странноий прихоти судьбы приходилосьбороться со всеми этими опасностями, удалось достигнутьконца спуска и выий ти на Чесс-Хилл. Сам того не зная, он

находился теперь на перешеий ке; по обеим сторонам от негопростирался океан: достаточно было ему в ночном тумане иснежноий метели сделать несколько неверных шагов, и он,ступив направо, упал бы в глубокие воды залива, а свернувналево – в бушующие волны открытого моря. Он шел, неподозревая о том, что идет между двумя безднами.

В те времена Портлендскиий перешеек имел необычаий носуровыий и дикиий вид. Теперь этот перешеек уже ничем ненапоминает то, чем он был прежде. С тех пор как изпортлендского камня стали делать романскиий цемент, всюскалу изрыли сверху донизу, совершенно изменив этим еепервоначальныий вид. Правда, там и в наши дни ещепопадаются известняки нижнеюрскоий формации, сланцы итраппы, выступающие из пластов смешанных пород, точнозубы из десен; но кирка разрыла и сровняла с землеий этиостроконечные каменистые холмы, на которых вили своибезобразные гнезда стервятники. Нет уже вершин, кудамогли бы слетаться поморники и хищные чаий ки, любящие,подобно завистливым людям, грязнить все высокое.Напрасно стали бы там искать и исполинскиий монолит,прозванныий Годольфином, что на древневаллиий ском языкеозначает «белыий орел». Летом на этоий изрытоий и пористоий ,как губка, почве еще находят розмарин, мяту, дикиий иссоп,морокоий укроп, настоий которого служит хорошимукрепляющим средством, и узловатую траву, растущуюпрямо на песке и употребляемую для изготовленияциновок; но там уже не увидишь ни сероий амбры, ничерного олова, ни трех разновидностеий сланца – зеленого,голубого и цвета шалфеий ных листьев. Исчезли лисицы,барсуки, выдры, куницы; на скалистых уступах Портленда,так же как и на высотах Корнуэла, водились прежде серны;

теперь их больше нет. В некоторых местах еще ловятпалтусов и сардин. Но вспугнутые лососи уже неподнимаются в период между днем св.Михаила ирождеством к верховьям Уэя, чтобы метать там икру. Сюдауже не прилетают, как в старину, во времена Елизаветы, тенеизвестные птицы величиною с ястреба, чторасклевывали яблоко пополам и съедали только семена. Невидно тут и тех коварных желтоклювых ворон, называемыхпо-англиий ски cornish dough, а по-латыни pyrrocarax,которые сбрасывали на соломенные крыши горящиепрутья виноградных лоз. Не видно больше ипереселившегося сюда с шотландского архипелага колдуна-буревестника, выпускавшего из клюва какоий -то жир,которыий островитяне жгли в своих светильнях. Невстретить больше вечером в лужах, оставленных морскимприливом, древнеий легендарноий птицы со свиными ногами,мычавшеий теленком. Приливом уже не выбрасывает напесок острозубую усатую нерпуху с загнутыми ушами,ползающую на ластах. На Портленде, ставшем в наши днинеузнаваемым, никогда не водились соловьи, потому чтотам не было лесов, но соколы, лебеди и морские гусиперевелись на нем сравнительно недавно. У теперешнихпортлендских овец жирное мясо и тонкое руно; но у технемногочисленных иизкорослых овец, которые паслисьздесь два века назад, питаясь соленоий прибрежноий травоий ,мясо было жесткое, а шерсть грубая; так и подобалокельтскому скоту, которыий стерегли во время оно пастухи,евшие много чеснока, жившие по сто лет и на расстояниийполумили пробивавшие латы своими аршиннымистрелами. Где не возделана земля, там и шерсть груба.Нынешниий Чесс-Хилл ничем не напоминает прежнего Чесс-

Хилла: до такоий степени все здесь преображено человеком ибешеными ветрами, разрушающими даже камень.

В наши дни по этоий узкоий косе проходит железная дорога,доходящая до Чезлтона, в котором новенькие домарасположены а шахматном порядке. Есть и станция«Портленд». Там, где когда-то ползали тюлени, теперькатятся вагоны.

Двести лет назад Портлендскиий перешеек представлялсобою двухсторонниий скат со скалистым хребтомпосредине.

Опасности, угрожавшие ребенку, не исчезли, только сталииными. При спуске самым страшным для него былосорваться и упасть к подножию утеса; на перешеий ке же онна каждом шагу рисковал провалиться в какую-нибудьрытвину. Раньше он имел дело с пропастью; теперь емупришлось иметь дело с трясиноий . На берегу моря всеоказывается ловушкоий : утесы – скользки, песок – зыбуч. Чтони изберешь точкоий опоры – все обманчиво. Ходишь точнопо стеклу. В любую минуту почва может раздаться у вас подногами, и вы исчезнете бесследно. Берег океана, как хорошооборудованная сцена, имеет свои многоярусные люки.

Высокие гранитные склоны, в которые упираются обаската перешеий ка, почти совсем недоступны. На них с трудомможно отыскать то, что на театральном языке называетсявыходом на сцену. Человек не должен рассчитывать нагостеприимство океана: ни скалы, ни волны не окажут емурадушного приема. Море заботится лишь с птицах и орыбах. Перешеий ки всегда обнажены и каменисты. Волны,размывающие и подрывающие их с двух сторон, придаютим резкие очертания. Всюду – острые выступы, гребни,пилообразные хребты, ужасные осколки треснувших глыб,

впадины с зазубренными краями, напоминающие усеяннуюострыми зубами челюсть акулы, волчьи ямы, прикрытыевлажным мхом, крутые обрывы скал, нависших надпенящимся прибоем. Человек, задавшиий ся целью переий типо хребту перешеий ка, встречает на каждом шагу уродливые,величиною с дом, громады, имеющие форму берцовых илитазовых костеий , лопаток, позвонков – омерзительнуюанатомию оголенных утесов. Пешеход с риском свернутьсебе шею пробирается через груды этих обломков. Этопочти то же самое, что ходить по костяку исполинскогоскелета.

Представьте же себе ребенка, совершающего этотГеркулесов подвиг.

При ярком дневном свете идти все-таки было бы легче, ковокруг царила тьма. Здесь необходим проводник, а ребенокбыл один. И взрослому человеку здесь пришлось бы немалопотрудиться, а у него были только слабые силы ребенка.Проводника могла бы, на худоий конец, заменить тропинка.Но тропинок здесь не было. Инстинктивно он избегал цепиострых утесов и старался держаться как можно ближе кберегу. Но на этом пути ему попадались рытвины. Их былотри разновидности: одни – наполненные водоий , другие –снегом, третьи – песком. Последняя разновидность всегострашнее, ибо песок засасывает.

Опасность, которую ждешь заранее, внушает тревогу;опасность неожиданная внушает ужас. Ребенок боролся сневедомыми ему опасностями. Он то и дело вслепуюприближался к тому, что могло стать его могилоий .

У него не было колебаниий . Он огибал скалы, обходилпровалы, чутьем угадывал расставленные мраком ловушки,преодолевал одно препятствие за другим и смело двигался

вперед. Не имея возможности идти прямо, он все-таки шелуверенно.

В случае надобности он мгновенно отступал. Он вовремявыбирался из трясины зыбучих песков. Он стряхивал с себяснег. Не раз оказывался он по колено в воде, и его мокрыелохмотья сразу же замерзали на сильном ночном морозе. Оншел быстро в своеий обледеневшеий одежде. При этом он как-то умудрился сохранить свою матросскую куртку сухоий итеплоий на груди. Голод по-прежнему мучил его.

Нет предела неожиданностям, кроющимся в бездне: тутвсе возможно, даже спасение. Исхода из нее не видно, но онсуществует. Каким образом ребенок, застигнутыий снежноийметелью, от котороий у него захватывало дыхание,заблудившиий ся на узком подъеме между двумяразверстыми пропастями, не видя дороги, все-таки одолелперешеек, он и сам не мог бы объяснить. Он скользил,карабкался, падал, поднимался, нащупывал дорогу и упорношел вперед – вот и все. В этом таий на всякоий победы. Непрошло и часа, как он почувствовал, что поднимается вгору: он достиг другого конца перешеий ке, он оставилпозади себя Чесс-Хилл, он стоял уже на твердоий почве.

Моста, соединяющего теперь Сендфорд-Кэс со Смолмоус-Сендом, в ту пору не существовало. Возможно, что ребенок,руководясь верным инстинктом, добрался до гребня,высящегося как раз напротив Уаий к-Реджиса, где тогдапролегала песчаная коса – природное шоссе, пересекавшееИст-Флит.

Он избегнул гибели, грозившеий ему на перешеий ке, но всееще находился лицом к лицу с буреий , с зимою, с ночью.

Перед ним снова простиралась во мгле необъятнаяравнина.

Он посмотрел на землю, отыскивая тропинку.Вдруг он наклонился.Он заметил на снегу что-то, похожее на след.В самом деле это был след, след человеческоий ноги. Ее

отпечаток совершенно явственно виднелся на белоий пеленеснега. Ребенок стал рассматривать его. След был оставленбосоий ступнеий ; нога была меньше мужскоий , но большедетскоий .

Вероятно, это была нога женщины.За первым следом был второий , за ним третиий , следы шли

на расстоянии шага один от другого и уклонялись вправо поравнине. Следы были еще свежие, слегка припорошенныеснегом. Здесь несомненно прошла недавно женщина.

Она, невидимому, направилась в ту сторону, где ребенокразглядел дым.

Не спуская глаз с этих следов, ребенок пошел по ним.

2. ДЕЙСТВИЕ СНЕГА

Некоторое время он шел по этим следам. К несчастью, онистановились все менее и менее отчетливыми. Снег так ивалил. Это было как раз то время, когда «Матутина» под темже снегопадом шла к своеий гибели в открытом море.

Ребенок, боровшиий ся, так же как и судно, со смертью, хотяона и предстала ему в ином облике, не видел в окружавшеийего со всех сторон непроглядноий тьме ничего, кроме этихследов на снегу, и он ухватился за них, как за путеводнуюнить.

Вдруг – потому ли, что их окончательно замело снегом,или по другоий причине – следы пропали. Все вокруг опять

стало гладким, плоским, ровным, без единого пятнышка.Земля была сплошь затянута белоий пеленоий , небо – черноий .

Можно было подумать, что женщина, проходившая здесь,улетела.

Выбившиий ся из сил ребенок наклонился к земле и сталприглядываться. Увы, тщетно.

Не успел он выпрямиться, как ему почудился какоий -тонепонятныий звук, но у него не было уверенности, что он неослышался. Звук был похож на голос, на вздох, нанеуловимыий лепет, и, казалось, исходил скорее от человека,чем от животного. Однако в нем было что-то замогильное, ане живое. Это был звук, какоий нам слышится иногда сквозьсон.

Он посмотрел вокруг, но ничего не увидел.Перед ним расстилалась бесконечная, голая, мертвенная

пустыня. Он прислушался. Звук прекратился. Быть может,это ему только почудилось? Он прислушался еще раз. Всебыло тихо.

Очевидно, в густом тумане что-то вызывало слуховуюгаллюцинацию. Он снова двинулся в путь.

Он брел теперь наугад.Едва прошел он несколько шагов, как звук возобновился.

На этот раз он уже не мог сомневаться. Это был стон, почтирыдание.

Звук вновь повторился.Если души, находящиеся в чистилище, могут стонать, то,

вероятно, они стонут именно так.Трудно представить себе что-либо более трогательное,

душераздирающее и вместе с тем более слабое, чем этотголос. Ибо это был голос – голос, принадлежавшиийчеловеческому существу. В этом жалобном и, казалось,

безотчетном стенании чувствовалось биение чьеий -тожизни. Это молило о помощи живое страдание, несознающее того, что оно страждет и молит. Этот стон,бывшиий , может быть, первым, может быть, последнимвздохом, в равноий мере напоминал предсмертныий хрип икрик новорожденного. Кто-то дышал, кто-то задыхался,кто-то плакал. Глухая мольба, доносившаяся неизвестнооткуда.

Ребенок зорко посмотрел во все стороны: вдаль, вблизисебя, вверх, вниз. Никого и ничего.

Он напряг слух. Звук раздался еще раз. Он явственноуслыхал его. Голос немного напоминал блеяние ягненка.

Тогда ему стало страшно, ему захотелось убежать.Стон повторился. Уже четвертыий раз. В нем была

невероятная мука и жалоба. Чувствовалось, что это –последнее усилие, скорее невольное, чем сознательное, ичто сеий час этот крик, вероятно, умолкнет навсегда. Этобыла мольба о помощи, безотчетно обращеннаяумирающим в пространство, откуда должно было приий тиспасение; это был предсмертныий лепет, взывавшиий кнезримому провидению. Ребенок пошел в ту сторону, гдеслышался голос.

Он по-прежнему ничего не видел.Чутко прислушиваясь, он сделал еще несколько шагов.Стенание не прекращалось. Из нечленораздельного и еле

внятного оно сделалось теперь явственным и громким. Этобыло где-то совсем близко. Но где именно?

Кто-то рядом жалобно взывал. Эти дрожащие звукираздавались возле него. Человеческиий стон, носившиий сягде-то в пространстве, – вот что слышал ребенок внепроглядном мраке. Таково по краий неий мере было его

впечатление, смутное, как густоий туман, в котором онблуждал.

Колеблясь между безотчетным желанием бежать ибезотчетным желанием остаться, он вдруг заметил на снегу,в нескольких шагах от себя, волнообразное возвышениеразмером с человеческое тело, невысокиий бугорок,продолговатыий и узкиий , нечто вроде белоий могильноийнасыпи на заснеженном кладбище.

В эту минуту стон перешел в крик.Он доносился из-под этого холмика.Ребенок нагнулся, присел на корточки перед снежным

сугробом и принялся торопливо разгребать его обеимируками.

По мере того как он расчищал снег, перед ним сталиобрисовываться очертания человеческого тела, и вдруг ввырытом углублении показалось бледное лицо.

Но кричало не это существо. Нет, глаза его были закрыты,а рот хотя и открыт, но полон снега.

Лицо было неподвижно. Оно не дрогнуло, когда ребенокдотронулся до него рукоий . Ребенок, обморозившиий себекончики пальцев, отпрянул, ощутив холод этого лица. Этобыла голова женщины. В разметавшиеся волосы набилсяснег. Женщина была мертва.

Ребенок снова принялся разгребать снег. Показалась шеяпокоий ницы, потом верхняя часть туловища, прикрытаялохмотьями, сквозь которые виднелось голое тело.

Вдруг он почувствовал под своими руками легкоедвижение. Что-то маленькое шевелилось под снежнымсугробом. Мальчик быстро раскидал снег и увидел наобнаженноий груди матери жалкое тельце крошечного,совершенно голого младенца, хилого, посиневшего от

холода, но еще живого.Это была девочка.Рваные пеленки, в которые ее завернули, были, должно

быть, короткими, и она, ворочаясь, выбилась из них. Тепло,исходившее от ее щуплого тельца и от ее дыхания,растопило вокруг нее немного снега. Кормилица дала бы еийна вид месяцев пять-шесть, но еий было, вероятно, окологода: ведь нищета ведет детеий к рахитизму и задерживаетих рост. Как только лицо малютки показалось из-под снега,горькиий плач ее сменился резким криком. Мать несомненнобыла мертва, если этот отчаянныий вопль не мог разбудитьее.

Мальчик взял малютку на руки.Эта мать, застывшая на снегу, производила страшное

впечатление. Казалось, ее лицо светится каким-топризрачным светом. Ее отверстыий бездыханныий рот какбудто готовился отвечать на невнятном языке тенеий навопросы, предлагаемые там, в незримом мире, мертвецам.На лице ее лежал тусклыий отпечаток белеющих кругомснежных просторов. Виднелось юное чело, обрамленноетемными волосами, почти негодующе нахмуренные брови,сжатые ноздри, закрытые веки, слипшиеся от инея ресницыи спускавшиеся от углов глаз к концам губ следы обильныхслез. Снег бросал бледныий отблеск на это мертвое лицо.Зима и могила отнюдь не враждебны друг другу. Труп – этообледеневшиий человек. В наготе груди было нечтовозвышенно-трогательное. Она исполнила свое назначение.Лежавшая на неий трагическая печать увяданиясвидетельствовала о том, что это безжизненное существодало жизнь другому существу: девственную чистотусменило величие материнства. На одном соске белела

жемчужина. Это была замерзшая капля молока.Поясним сразу, что по тем же самым равнинам, по

которым шел покинутыий мальчик, незадолго до него брелав поисках крова заблудившаяся нищенка с младенцем угруди. Окоченев от холода, она свалилась под бурнымпорывом ветра и не могла уже подняться. Ее замело вьюгоий .Из последних сил она прижала к себе ребенка и так умерла.

Малютка пыталась прильнуть губами к этому мрамору. Вбессознательноий доверчивости, с котороий она искала себепищи, не было ничего противного законам природы, ибомать, только что испустившая последниий вздох, по-видимому еще способна накормить грудью ребенка.

Но ротик младенца не мог наий ти соска, на которомзастыла похищенная смертью капля молока, и малютка,более привыкшая к колыбели, чем к могиле, закричала подснегом.

Покинутыий мальчик услыхал вопль погибавшеий крошки.Он вырыл ее из сугроба.Он взял ее на руки.Почувствовав, что ее держат на руках, она перестала

кричать. Лица двух детеий соприкоснулись, и посиневшиегубы младенца прильнули к щеке мальчика, как кматеринскоий груди.

Малютка была близка к тому состоянию, когдазастывающая кровь останавливает биение сердца. Мать ужеуспела приобщить ее в какоий -то мере к своеий смерти; холодтрупа распространяется на окружающее: ножки и ручкималютки были словно скованы этим ледяным холодом.Мальчик тоже почувствовал на себе его дыхание.

Из всеий одежды на нем осталась сухоий и теплоий толькоматросская куртка. Положив крошку на грудь умершеий , он

снял с себя куртку, закутал в нее девочку, снова взял ее наруки и, сам теперь полуголыий , ничем почти не защищенныийот бушующеий вьюги, держа малютку в объятиях, опятьтронулся в путь.

Снова отыскав щеку мальчика, младенец прильнул к неийгубами, и, согревшись, уснул. Это было первым поцелуемдвух детских душ, встретившихся во мраке.

Мать осталась лежать в снегу; лицо ее было обращено кночному небу. Но в ту минуту, когда мальчик снял с себякуртку, чтобы завернуть в нее малютку, покоий ница, бытьможет, увидела это из беспредельности, где уже была еедуша.

3. ТЯГОСТНЫЙ ПУТЬ ЕЩЕ ТЯЖЕЛЕЕ ОТ НОШИ

Прошло более четырех часов с того момента, как уркапокинула воды Портлендскоий бухты, оставив мальчикаодного на берегу. За те долгие часы, когда он, брошенныийвсеми, брел куда глаза глядят, ему повстречались здесь, вчеловеческом обществе, в которое ему, быть может,предстояло вступить, лишь трое: мужчина, женщина иребенок. Мужчина – тот, что был на холме; женщина – та,что лежала в снегу; ребенок – девочка, которую он нес наруках.

От усталости и голода он еле держался на ногах. Но он шелвперед еще решительнее, чем прежде, хотя теперь у негоприбавилась ноша, а сил убавилось. Он был почти совсемраздет. Еле прикрывавшие его лохмотья, обледенев наморозе, подобно стеклу резали тело и обдирали кожу. Онзамерзал, зато девочка согревалась. То, что терял он, не

пропадало даром, а шло на пользу малютке. Он ощущал этотепло, возвращавшее ее к жизни, и упорно шел вперед.

Время от времени, стараясь не выронить ноши, оннагибался, захватывал полную горсть снега и растирал себеступни, чтобы не дать им закоченеть.

Порою же, когда у него пересыхало в горле, он набирал врот немного снегу и сосал его; это ненадолго утоляложажду, но вызывало озноб. Мимолетное облегчение лишьусиливало страдания.

Вьюга, разбушевавшись, уже не знала пределов своемунеистовству, – в природе наблюдаются явления, которыеследовало бы назвать снежными потопами. Это и былотаким потопом. Беснуясь, буря обрушилась не только наокеан: она свирепствовала и на побережье. Вероятно, какраз в это время урка, беспомощно носясь по волнам, терялав поединке с рифами последние остатки такелажа.

Двигаясь сквозь вьюгу на восток, ребенок пересекширокие снежные пространства. Он не имел представления,которыий мог быть час. Уже давно не различал он никакогодыма. Такие приметы исчезают во мраке ночи довольноскоро, не говоря уже о том, что час был поздниий и огнидавно были потушены; в конце концов он, может быть,просто ошибся, и в тоий стороне, куда он направлялся, небыло ни города, ни селения.

Но эти сомнения нисколько не ослабили его решимости.Два-три раза малютка принималась кричать. Не

останавливаясь, он укачивал ее на ходу; она успокаиваласьи умолкала. Наконец она заснула крепким, безмятежнымсном. Сам дрожа от холода, он чувствовал, что еий тепло.

Он то и дело запахивал плотнее куртку вокруг шеий кималютки, чтобы в разошедшиеся складки не забился инеий и

чтобы к тельцу ребенка не было ни малеий шего доступатаявшему снегу.

Поверхность равнины была волнистоий . В ложбинах, гдеона понижалась, ветром намело такие сугробы, что мальчикутопал в них чуть не по грудь и с трудом прокладывал себедорогу, расталкивая снег коленями.

Выбравшись из лощины, он попал на плоскогорье, со всехсторон открытое ветрам, где снег лежал лишь тонкимслоем. Там была гололедица.

Теплое дыхание девочки, касаясь его щеки, согревало егона мгновение, но увлажненные волосы на виске тотчас жепревращались в сосульку.

Он отдавал себе отчет, насколько усложнилась его задача:ему уже нельзя было упасть. Он чувствовал, что, упав, онбольше не подымется. Он изнемогал от усталости, и мракнемедленно придавил бы его своеий свинцовоий тяжестью кземле, а мороз заживо приковал бы его к неий , как тупокоий ницу. До сих пор он уже не раз висел над пропастью,но спускался благополучно; не раз спотыкался, попадаяногою в ямы, но выбирался из них невредимым; теперь жевсякое падение было равносильно смерти. Неверныий шагразверзнул бы перед ним могилу. Ему нельзя былопоскользнуться: у него не хватило бы сил даже привстатьна колени. А между тем поскользнуться можно было накаждом шагу: все пространство вокруг покрылось ледяноийкороий .

Девочка, которую он нес, страшно мешала ему идти; этобыла не только тяжесть, непосильная при его усталости иистощении, это была еще и помеха. Обе руки у него былизаняты, между тем при гололедице именно руки служатпешеходу необходимым естественным балансиром.

Надо было обходиться без этого балансира.Он и обходился без него и шел, не зная, как ему

управиться с ношеий .Малютка оказалась каплеий , переполнившеий чашу его

бедствиий .Он продвигался вперед, ставя ноги как на туго натянутом

канате, проделывая чудеса равновесия, которых никто невидел. Впрочем, повторяем, быть может на этом скорбномпути за ним из мрака бесконечности следили открывшиесяглаза матери да око божие.

Он шатался, оступался, но удерживался на ногах, все времязаботясь о малютке, закутывая ее поплотнее в куртку,покрывая еий головку, опять оступался, но продолжал идти,скользил и снова выпрямлялся. У ветра же хватало низостиеще подталкивать его.

Он, вероятно, много плутал. Судя по всему, он находился натех равнинах, где позднее выросла Бинкливская ферма, наполпути между нынешними Спринг-Гарденсом иПерсонедж-Хаузом. В настоящее время там – фермы икоттеджи, тогда же там была пустошь. Нередко меньше, чемза столетие, голая степь превращается в город.

Вдруг слепившая ему глаза и пронизывавшая холодомметель на минуту затихла, и он заметил невдалеке от себязанесенные снегом крыши и трубы – целыий город,выступавшиий белым пятном на черном фоне горизонта, такоказать, силуэт наизнанку, нечто вроде того, что теперьназывают негативом.

Кровли, жилища, ночлег! Он, значит, куда-то добрался! Онпочувствовал неизъяснимыий прилив бодрости, какоийпробуждает в человеке надежда. Вахтенныий на сбившемся скурса судне, кричащиий своим спутникам: «Земля!»,

переживает подобное же волнение. Ребенок ускорил шаги.Он, наконец, нашел людеий . Он сеий час увидит живые лица.

Куда девался страх! Он чувствовал себя в безопасности, и отодного этого сознания кровь быстреий потекла в его жилах.С тем, что ему только что пришлось пережить, было, значит,покончено навсегда. Не будет больше ни ночи, ни зимы, нивьюги. Ему казалось, что все самое страшное теперь позади.Малютка уже нисколько не обременяла его. Он почти бежал.

Его глаза были прикованы к этим кровлям. Там, под ними,была жизнь. Он не сводил с них взгляда. Так смотрел бымертвец на мир, представшиий ему сквозь приоткрытуюкрышку гроба. Это были те самые трубы, дым которых онвидел издалека.

Теперь ни одна из них не дымилась.Он быстро дошел до первых домов. Он вступил в

предместье, представлявшее собою открытыий въезд вгород. В ту эпоху уже отмирал обычаий загораживать улицына ночь.

Улица начиналась двумя домами. Однако в них не быловидно ни одноий горящеий свечи, ни одноий лампы, так же каки во всеий улице и во всем городе – нигде не было ни одногоогонька.

Дом направо был похож скорее на сараий , чем на жилоестроение, до того он был невзрачен; стены былиглинобитные, крыша соломенная и по сравнению состенами несоразмерно велика. Большоий куст крапивы,разросшиий ся у стены, доходил чуть не до застрехи. В лачугебыла одна только дверь, похожая на кошачью лазеий ку, илишь одно крошечное окошко под самоий кровлеий . Все былозаперто. Рядом, в хлеву, глухо хрюкала свинья; этосвидетельствовало о том, что и дом обитаем.

Дом слева был высоким, длинным каменным зданием саспидноий крышеий . Палаты богача, выросшие против лачугибедняка.

Мальчик, не колеблясь, направился к большому дому.Тяжелая дубовая двустворчатая дверь с узором из крупныхшляпок гвоздеий не вызывала сомнения в том, что оназаперта на несколько крепких засовов и замков; снаруживисел железныий молоток.

Ребенок не без труда поднял молоток – его окоченевшиеруки были скорее обрубками, чем руками. Он постучал.

Никакого ответа.Он постучал еще раз, теперь в два удара.В доме не слышно было ни малеий шего движения.Он постучал в третиий раз. Никто не откликнулся.Он понял, что хозяева либо опят, либо не желают

подняться с постели.Тогда он подошел к бедному дому. Разыскав в снегу

булыжник, он постучал им в низенькую дверь.Никакого ответа.Привстав на носки, он стал барабанить камнем в окошечко

– достаточно осторожно, чтобы не разбить стекла, нодостаточно громко, чтобы его услышали.

Никто не отозвался, никто не шевельнулся, никто не зажегсвечи.

Он понял, что здесь тоже не хотят вставать.И в каменных палатах и в крытоий соломоий хижине люди

были одинаково глухи к мольбам обездоленных.Мальчик решил идти дальше и направился в тянувшиий ся

прямо перед ним узкиий переулок, настолько мрачныий , чтоего можно было скорее принять за ущелье между скалами,чем за городскую улицу.

4. ИНОГО РОДА ПУСТЫНЯ

Поселок, в которыий он попал, назывался Уэий мет.Тогдашниий Уэий мет не был нынешним почтенным и

великолепным Уэий метом.В старинном Уэий мете не было, подобно теперешнему

Уэий мету, безукоризненноий , прямоий , как стрела, набережноийсо статуеий Георга III и гостиницеий , носящеий имя того жекороля. Это объясняется тем, что Георга III в то время ещене было на свете. По тоий же причине на зеленом склонехолма, к востоку от Уэий мета, еще не красовалосьзанимающее теперь чуть ли не целыий арпан и сделанное изподстриженного дерна, уложенного на обнаженноий почве,изображение некоего короля верхом на белом коне сразвевающимся хвостом, обращенным, в честь того жеГеорга III, в сторону города. Впрочем, почести эти былизаслужены: Георг III, лишившиий ся в старости рассудка,которым он не обладал и в молодости, не ответственен забедствия, происшедшие в его царствование. Это былдурачок. Почему бы не воздвигнуть памятник и ему?

Сто восемьдесят лет тому назад Уэий мет отличалсяприблизительно тоий же симметричностью, что и сваленнаяв беспорядке куча бирюлек. Легендарная Астарот иногдапрогуливалась по земле с мешком за плечами, в которомбыло все решительно, включая и домики с добрымихозяий ками. Груда домишек, выпавшая из этоий дьявольскоийкотомки, могла бы дать точное представление охаотическоий разбросанности уэий метских жилищ и даже одобрых уэий метских хозяий ках. Образцом его построек может

служить сохранившиий ся доныне Дом музыкантов.Множество деревянных хижин, украшенных резьбою;уродливые, покосившиеся на сторону строения, из коиходни опирались на столбы, а другие прислонялись ксоседним домишкам, чтобы не свалиться под напоромморского ветра, узкие, кривые, извилистые проходы,переулки, перекрестки, часто затопляемые морскимприливом, ветхие лачуги, лепившиеся вокруг старинноийцеркви, – вот что представлял собоий в ту пору Уэий мет.Уэий мет был чем-то вроде древнего нормандского поселка,выброшенного волнами на англиий скиий берег.

Путешественник, заходившиий в таверну, на месте котороийстоит ныне гостиница, вместо того чтобы потребоватьжареноий камбалы и бутылку вина и с королевскоийщедростью заплатить двадцать пять франков, скромносъедал за два су тарелку рыбноий похлебки, впрочемотменно вкусноий . Все это было очень убого.

Покинутыий ребенок, неся на руках наий денную им девочку,прошел одну улицу, затем другую, третью. Он смотрелвверх, надеясь наий ти хоть одно освещенное окно, но вседома были наглухо заперты я темны. Иногда он стучался вкакую-нибудь дверь. Никто не отзывался. Теплая постельобладает способностью превращать человеческое сердце вкамень. Стук и толчки разбудили в конце концов малютку.Он заметил это потому, что она принялась сосать его щеку.Она не кричала, так как думала, что лежит на руках уматери.

Быть может, ему пришлось бы долго кружить и блуждатьпо лабиринту переулков Скрамбриджа, где в то время былобольше огородов, чем домов, и больше изгородеий из кустовтерновника, чем жилых строениий , если бы по счастливоий

случаий ности он не забрел в узкиий проход, существующиийеще и в наши дни возле школы Троицы. Этот проход вывелего к отлогому берегу, где было сооружено некое подобиенабережноий с парапетом. Направо от себя он увидел мост.

Мост этот, переброшенныий через Уэий , был тот самыий , чтои теперь соединяет Уэий мет с Мелкомб-Реджисом, – мост, подпролетами которого гавань сообщается с рекоий ,прегражденноий плотиноий .

Уэий мет был еще в те времена предместьем портовогогорода Мелкомб-Реджиса. Теперь Мелкомб-Реджис – один изприходов Уэий мета. Предместье поглотило город, чему взначительноий степени помог мост. Мосты – этосвоеобразные насосы, перекачивающие население из одноийместности в другую и иногда способствующие росту какого-нибудь прибрежного селения за счет его соседа напротивоположном берегу.

Мальчик направился к мосту, которыий представлял собоийв те времена просто крытые деревянные мостки. Он прошелпо этим мосткам.

Благодаря крыше на настиле моста не было снега. Ступаябосыми ногами по сухим доскам, он испытал на минутублаженное ощущение.

Переий дя мост, он очутился в Мелкомб-Реджисе.Здесь деревянных домиков было меньше, чем каменных.

Это было уже не предместье, это был город. Мост упиралсяв довольно красивую улицу св.Фомы. Мальчик пошел понеий . По обеим сторонам улицы стояли высокие дома срезным щипцом, там и сям попадались окна лавок. Он сновастал стучаться в двери. У него уже не было сил ни звать, никричать.

Никто не откликался в Мелкомб-Реджисе, так же, как это

было и в Уэий мете. Все двери были крепко заперты на замок.Окна были закрыты ставнями, как глаза веками. Былиприняты все меры предосторожности против внезапного,всегда неприятного пробуждения.

Маленькиий скиталец испытал на себе не выразимоеникакими словами влияние спящего города. Безмолвиетакого оцепеневшего муравеий ника способно вызватьголовокружение. Кошмары тяжелого сна, что толпоийтеснятся в мозгу неподвижно распростертых человеческихтел, как будто исходят от них клубами дыма. Смутная мысльспящих реет над ними то легким туманом, то тяжкимугаром и сливается с несбыточными их мечтами, которые,пожалуий , тоже витают в пространстве, где-то на грани сна идеий ствительности. Отсюда вся эта путаница наших снов.Грезы, наплывая облаком, порою плотным, пороюпрозрачным, заслоняют собою звезду, имя котороий разум.За сомкнутыми веками глаз, где зрение вытесненосновидением, проносятся призрачные силуэты,распадающиеся образы, совсем живые, но неосязаемые, икажется, что рассеянные где-то в иных мирах таинственныесуществования сливаются с нашеий жизнью на том рубежесмерти, которыий называется оном. Этот хоровод призракови душ кружится в воздухе. Даже тот, кто не спит, чувствует,как давит его эта среда, исполненная зловещеий жизни.Окружающие его химеры, в которых он угадывает нечтореальное, не дают ему покоя. Бодрствующиий человекпроходит по спящим улицам точно сквозь мглу чужихсновидениий , безотчетно сопротивляясь натискунаступающих на него призраков; он испытывает (или вовсяком случае ему кажется, будто он испытывает) ужассоприкосновения с незримыми и враждебными

существами; каждое мгновение он сталкивается с чем-тонеизъяснимым, что сеий час же пропадает бесследно. В этомночном странствии среди летучего хаоса сонных грез естьнечто общее с блужданием в дремучем лесу.

Это и есть то состояние, которое называют беспричиннымстрахом.

У ребенка это чувство проявляется еще сильнее, чем увзрослых.

Ужас, внушаемыий мальчику ночным безмолвием изрелищем как будто вымерших домов, усугублял тяжестьбедственного его положения.

Воий дя в Коникер-леий н, он увидел в конце этого переулказапруженную реку и принял ее за океан; он уже не мог бысказать, в какоий стороне находится море; он возвратился напрежнее место, свернул влево по Меий дн-стрит и пошелназад по Сент-Олбенс-роу.

Там он стал уже без разбора громко стучать в первыепопавшиеся дома. Беспорядочно сыпавшиеся отрывистыеудары, в которые он влагал свои последние силы,повторялись через определенные промежутки все сбольшеий и большеий яростью. Это билось в двери егоиссякшее терпение.

Наконец раздался ответныий звук.Ответили часы.На старинноий колокольне церкви св.Николая медленно

пробило три часа ночи.Затем все снова погрузилось в безмолвие.Может показаться невероятным, что ни один из жителеий

города не приоткрыл даже окошка. Однако это находитнекоторое объяснение. Надо сказать, что в январе 1690 годатолько что улеглась довольно сильная вспышка чумы,

свирепствовавшеий в Лондоне, и боязнь впустить к себе вдом какого-нибудь больного бродягу вызвала во всеийстране, упадок гостеприимства. Не решались даже слегкаприотворить окно, чтобы не вдохнуть зараженного воздуха.

Холодность людеий была для ребенка еще страшнее, чемхолод ночи. В неий ведь всегда чувствуетсяпреднамеренность. Сердце у него болезненно сжалось: онвпал в большее уныние, чем там, в пустыне. Он вступил вобщество себе подобных, но продолжал оставатьсяодиноким. Это было мучительно. Безжалостность пустынибыла ему понятна, но беспощадное равнодушие городаказалось ему чудовищным. Мерные звуки колокола,отбивающего истекшие часы, повергли его в еще большееотчаяние. Порою ничто не производит такого удручающеговпечатления, как боий часов. Это – откровенное признание вполном безразличии. Это – сама вечность, заявляющаягромогласно: «Какое мне дело?»

Он остановился. Как знать, может быть в эту горькуюминуту он задал себе вопрос: не лучше ли лечь прямо наулице и умереть? Но в это время девочка склонила головкук нему на плечо и опять заснула. Инстинктивнаядоверчивость малютки побудила его идти дальше.

Он, вокруг которого все рушилось, почувствовал, что самявляется чьеий -то опороий . При таких обстоятельствах вчеловеке пробуждается голос долга.

Но ни эти мысли, ни состояние, в котором он находился, несоответствовали его возрасту. Возможно, что все это быловыше уровня его понимания. Он деий ствовалбессознательно. Он поступал так, не отдавая себе отчета.

Он направился к Джонсон-роу.Он уже не шел, а еле волочил ноги.

Оставив по левую руку от себя Сент-Мери-стрит, онминовал несколько кривых переулков и, пробравшись черезузкиий извилистыий проход между двумя лачугами, очутилсяна довольно обширном незастроенном поле. Этот пустырьнаходился приблизительно в том месте, где теперьЧестерфилдская площадь. Здесь дома кончались. Направовиднелось море, налево – редкие хижины предместья.

Как быть? Опять начиналась голая равнина. На востокепростирались покрытые пеленою снега широкие склоныРедипола.

Что делать? Идти дальше? Уий ти снова в безлюдье?Вернуться назад на городские улицы? Что предпочесть:безмолвие снежных полеий или глухоий , бездушныий город?Которое выбрать из этих двух зол?

Существует якорь спасения, существует и взгляд, молящиийо спасении. Именно такоий взгляд кинул вокруг себяотчаявшиий ся ребенок.

Вдруг он услышал угрозу.

5. ПРИЧУДЫ МИЗАНТРОПА

Какоий -то странныий , пугающиий скрежет донесся до него изтемноты.

Тут было от чего попятиться назад. Однако он пошелвперед.

Тому, кого удручает безмолвие, приятно даже рычание.Эта свирепо разверстая пасть ободрила его. Угроза сулила

какоий -то выход. Здесь, неподалеку, было живое, непогруженное в сон существо, хотя бы и дикиий зверь. Онпошел в ту сторону, откуда доносилось рычание.

Он повернул за угол и при мертвенно-тусклых отсветахснега увидел какое-то темное сооружение, приютившееся усамоий стены: не то повозку, не то хижину. Оно стояло наколесах, – значит, повозка. Но у него была крыша, как удома, – значит, людское жилье. Над крышеий торчала труба,из трубы шел дым. Дым был красноватого цвета, чтосвидетельствовало о жарко горящем очаге. Петли,приделанные снаружи на стене, указывали на то, что здесьустроена дверь, а сквозь четырехугольное отверстие всередине двери виден был свет, горевшиий в хижине.Ребенок подошел ближе.

Существо, издававшее рычание, почуяло его. Когда онприблизился к повозке, угрожающие звуки стали ещеяростнее. Это уже было не глухое ворчанье, а громкиий воий .Он услыхал лязг натянувшеий ся цепи, и внезапно междузадними колесами повозки, под самоий дверью, блеснулдвоий ноий ряд острых белых клыков.

В ту же минуту, как между колесами показалась зверинаяморда, в четырехугольное отверстие двери просунуласьчья-то голова.

– Молчать! – крикнула голова.Воий прекратился.Голова спросила:– Есть тут кто-нибудь?Ребенок ответил:– Да.– Кто?– Я.– Ты? Кто ты? Откуда ты?– Я устал, – сказал ребенок.– А которыий теперь час?

– Я озяб.– Что ты там делаешь?– Я голоден.Голова возразила:– Не всем же быть счастливыми, как лорды. Убираий ся

прочь!Голова скрылась. Форточка захлопнулась.Ребенок опустил голову, прижал к себе спящую малютку и

собрал последние силы, чтобы снова тронуться в путь. Онуже отошел на несколько шагов от возка.

Но в то самое время, как закрылась форточка,распахнулась дверь, и опустилась подножка. Голос, толькочто говорившиий с мальчиком, сердито окликнул его изглубины возка:

– Ну, что ж ты не входишь?Ребенок обернулся.– Входи же, – продолжал голос. – И откуда это еще взялся

на мою беду такоий негодяий ? Голоден, озяб, а входить нехочет.

Ребенок, которого одновременно прогоняли и звали,стоял не двигаясь.

Голос продолжал:– Говорят тебе, входи, бездельник!Мальчик, наконец, решился и уже занес ногу на первую

ступеньку лестницы.Но в эту минуту под тележкоий послышалось рычанье.Он отступил. Из-под возка опять показалась разинутая

пасть.– Молчать! – крикнул человеческиий голос.Пасть исчезла. Рычанье прекратилось.– Влезаий ! – продолжал человек.

Ребенок с трудом поднялся по трем ступенькам лестницы.Его движениям мешала девочка, которую он держал наруках; она вся закоченела, хотя так плотно была закутана вкуртку, что ее совсем не было видно: это был какоий -тобесформенныий сверток.

Одолев все три ступеньки, мальчик остановился на пороге.В домике не горело ни одноий свечи – вероятно, из

нищенскоий экономии. Он был освещен лишь красноватымотблеском, вырывавшимся из дверцы чугунноий печки, гдепотрескивал торф. На печке стояла дымившаяся миска игоршок, в котором, невидимому, готовилось какое-токушанье. От него шел приятныий запах. Все убранстводомика состояло из сундука, скамьи и подвешенного кпотолку незажженного фонаря. По стенам, на подставках,было укреплено несколько полок и вбит ряд крюков, накоторых висела разная утварь. На полках и отдельно, нагвоздях, поблескивала стеклянная и медная посуда,перегонныий куб, колба, похожая на сосуд для плавлениявоска, и множество странных предметов, назначениякоторых ребенок не мог себе объяснить и которыесоставляют кухню химика. Домик имел продолговатуюформу; печь помещалась в самоий глубине. Это была даже неклетушка, а деревянныий ящик не слишком большихразмеров. Снаружи домик был освещен снегом сильнее, чемизнутри – печкоий . Полумрак, наполнявшиий каморку,скрадывал все очертания. Тем не менее благодаря отсветупламени можно было прочитать на потолке слова,написанные крупными буквами: «Урсус, философ».

В самом деле, ребенок очутился в жилище Гомо и Урсуса.Рычание, которое мы только что слышали, было рычаниемГомо, а голос – голосом Урсуса.

Переступив порог, ребенок увидел около печки высокогопожилого мужчину, худощавого и гладко выбритого; он былодет во что-то серое и стоял, упираясь лысым черепом всамыий потолок. Человек этот не мог приподняться наноски: каморка была высотою как раз в его рост.

– Входи, – сказал человек. Это был Урсус.Ребенок вошел.– Узелок положи вон туда.Ребенок, боясь испугать и разбудить малютку, бережно

опустил на сундук свою ношу.Мужчина продолжал:– Что это ты так осторожно кладешь? Мощи там у тебя,

что ли? Уж не боишься ли ты разорвать свое тряпье? Ах,мерзкиий бездельник! В такоий час слоняться по улицам! Ктоты? Отвечаий ! Впрочем, не надо никаких разговоров! Спервапроделаем самое неотложное: ты прозяб, ступаий погреий ся.

И, взяв мальчика за плечи, он толкнул его к печке.– Ну и промок же ты! Ну и замерз же ты! И в таком-то виде

ты смеешь являться в чужоий дом? Ну-ка, сбрасываийпоскорее с себя всю эту ветошь, негодяий !

И с лихорадочноий поспешностью он одноий рукоий сорвал снего лохмотья, которые от одного прикосновения рвалисьна клочья, а другою снял с гвоздя мужскую рубашку ивязаную фуфаий ку.

– Ну, напяливаий на себя!Выбрав из вороха тряпок шерстяноий лоскут, он принялся

растирать перед огнем руки и ноги нагого, остолбеневшегоот неожиданности и близкого к обмороку ребенка,которому в эту минуту блаженного тепла показалось, что онпопал на небо. Растерев мальчику все тело, человек ощупалего ступни.

– Ну, кощеий , ничего у тебя не отморожено. А я-то, дурень,боялся, не отморозил ли он себе передние или задние лапы!На этот раз ты еще не калека! Одеваий ся!

Ребенок натянул на себя рубашку, а поверх нее старикнакинул на него фуфаий ку.

– Теперь...Он пододвинул ногою скамью, толкнул на нее ребенка и

пальцем показал на миску, от котороий шел пар. В этоий мискеребенку снова явилось небо, на этот раз в виде картошки ссалом.

– Раз голоден, так ешь!Достав с полки черствую горбушку хлеба и железную

вилку, он протянул их ребенку; тот не решался взять.– Уж не прикажешь ли накрыть для тебя стол? – заворчал

мужчина.И он поставил миску мальчику на колени.– Лопаий все это!Голод взял верх над изумлением. Ребенок принялся за еду.

Бедняжка не ел, а пожирал убогую снедь. В каморкеслышался веселыий хруст жестких корок, которые онуплетал. Хозяин ворчал:

– И куда это ты торопишься, обжора! Ну и жаден же,негодяий ! Эти голодные канальи едят так, что тошностановится. То ли дело лорды: любо посмотреть, как оникушают. Мне случалось видеть герцогов за столом. Онисовсем ничего не едят; вот что значит благородноевоспитанта. Правда, они пьют... Ну, ешь до отвала,поросенок!

Голодное брюхо к ученью глухо; ругательства, которымихозяин осыпал своего гостя, не производили на негоособого впечатления, тем более что они явно

противоречили тоий доброте, которую проявил к нему Урсус.К тому же все внимание ребенка было всецело поглощенодвумя желаниями: согреться и поесть.

Продолжая негодовать, Урсус между тем ворчал себе поднос:

– Я видел, как ужинал сам король Иаков; это было вБанкетинг-Хаузе, где по стенам висят картины знаменитогоРубенса; его величество даже не притронулся ни к чему. Аэтот нищиий знаий набивает себе живот! Недаром «живот» и«животное» – слова одного корня. И дернула же менянелегкая забраться в этот Уэий мет, чтоб ему провалиться! Ссамого утра ничего не продал, краснобаий ствовал передснегом, играл на флеий те для урагана, не заработал ниодного фартинга, а вечером тут как тут – нищие! Ну игнусныий краий ! Только и знаешь, что с дураками прохожимисостязаться, кто кого надует! Они стараются отделаться отменя жалкими грошами, а я стараюсь всучить им какое-нибудь целительное снадобье. Но сегодня, как назло, –ничего, решительно ничего! Ни одного болвана наперекрестке, ни одного пенни в кассе! Ешь, исчадие ада!Уплетаий за обе щеки, грызи, глотаий ! Мы живем в такоевремя, когда ничто не может сравниться с наглостьюлизоблюдов. Жиреий на моий счет, паразит! Это не голодныийребенок, а людоед! Это не аппетит, а звериная жадность.Тебя, видно, разъедает изнутри какая-то зараза. Кто знает?Уж не чума ли? У тебя чума, разбоий ник? Что, если онаперебросится на Гомо? Ну нет, подыхаий один, подлоеотродье, не хочу я, чтоб умер моий волк. Однако я и сампроголодался. Надо прямо сказать, пренеприятныий случаий .Сегодня я проработал до глубокоий ночи. Бывают такиеобстоятельства в жизни, когда человеку нужно что-нибудь

до зарезу. Нынче вечером мне во что бы то ни стало надобыло поесть. Сижу я здесь один, развел огонь; всего-топрипасов у меня две картошки, горбушка хлеба, ломтиксала да капля молока; ставлю я все это подогреть и думаю:ладно, попробую как-нибудь этим насытиться. Трах! Надоже было, чтобы этот крокодил свалился мне на голову! Нислова не говоря, становится между мноий и моеий пищеий . Ивот в моеий трапезноий хоть шаром покати! Ешь, щука, ешь,акула! Хотелось бы знать, во сколько рядов зубы у тебя впасти? Жри, волчонок! Нет, беру это слово назад – изуважения к волкам. Глотаий моий корм, удав! Работал,работал, а в желудке пусто, горло пересохло, вподжелудочноий железе боль, все кишки свело; трудился допозднеий ночи – и вот моя награда: смотрю, как ест другоий .Что ж, так и быть, разделим ужин пополам. Ему – хлеб,картошка и сало, мне – молоко.

В эту минуту каморка огласилась протяжным и жалобнымкриком. Урсус насторожился.

– И еще кричишь, мошенник? Чего ты орешь?Мальчик повернулся к нему. Было очевидно, что кричит не

он. Рот у него был полон.Крик не прекращался.Урсус направился к сундуку.– Да это твоий сверток орет! Долина Иосафата! Вот уж и

свертки стали горланить. Чего это он раскаркался?Он развернул куртку. Из нее показалась головка младенца,

надрывавшегося от крика.– Это еще кто там? – спросил Урсус. – Что это такое? Еще

один! Этому конца не будет! Караул! В ружье! Капрал, взводвперед! Вторичная тревога! Что это ты мне принес, бандит!Разве ты не видишь, что она хочет пить? Значит, надо ее

напоить. Ничего не поделаешь, придется, видно, остаться ибез молока.

Он выбрал из кучи хлама, лежавшего на полке, нескольковетошек, губку и пузырек, продолжая все время яростноворчать:

– Проклятыий краий !Потом осмотрел малютку.– Девчонка. Можно по визгу узнать. Эта тоже насквозь

промокла.Он сорвал с нее, так же как с мальчика, тряпье, в которое

она была укутана, и завернул ее в обрывок грубого толста,дырявыий , но чистыий и сухоий . Внезапное и быстроепереодевание окончательно растревожило малютку.

– Ну и мяучит! Пощады нет! – промолвил он.Он откусил зубами продолговатыий кусок губки, оторвал от

тряпки четырехугольныий лоскут, вытянул из него нитку,снял с печки горшок с молоком, перелил молоко в пузырек,наполовину воткнул губку в горлышко, прикрыл еелоскутом, обвязал холст ниткоий , приложил пузырек к щеке,чтобы убедиться, что он не слишком горяч, и взялподмышку спеленутого младенца, продолжавшего неистовокричать.

– На, поужинаий , негодная тварь! Вот тебе соска!И он сунул еий в рот горлышко пузырька.Малютка стала с жадностью сосать.Он поддерживал склянку в наклонном положении,

продолжая ворчать:– Все они на один образец, негодные! Как только

преподнесешь, чего им хочется, так и замолкают.Малютка глотала молоко так торопливо и с такоий

жадностью впилась в искусственную грудь, протянутую еий

этим ворчливым провидением, что закашлялась.– Да ты захлебнешься, – сердито буркнул Урсус. – Смотри-

ка, тоже обжора хоть куда!Он отнял у нее губку, выждал, пока прошел кашель, затем

снова сунул еий в рот пузырек, говоря:– Соси, дрянь ты этакая!Тем временем мальчик положил вилку. Он смотрел, как

малютка сосет молоко, и забыл о еде. За минуту до этого,когда он утолял своий голод, в его взгляде было толькоудовлетворение; теперь же этот взгляд выражалпризнательность. Он смотрел на возвращавшуюся к жизнималютку. Окончательное воскрешение девочки, вырванноийиз объятиий смерти, исполнило его взор неизъясниморадостным блеском. Урсус продолжал сердито ворчатьсквозь зубы. По временам мальчик поднимал на него глаза,влажные от слез: бедное создание, хоть его и осыпалируганью, было глубоко растрогано, но не умело выразитьсловами волновавших его чувств.

Урсус гневно накинулся на него:– Будешь ты есть, наконец!– А вы? – дрожа всем телом, спросил ребенок, в глазах

которого стояли слезы. – Вам ничего не останется?– Ешь все, говорят тебе, дьявольское отродье! Здесь и тебе

одному еле хватит, если для меня было мало.Ребенок взял вилку, но не решался есть.– Ешь! – заорал Урсус. – При чем тут я? Кто тебя просит

заботиться обо мне? Говорю тебе, ешь все, босоногиийпричетник Безгрошового прихода! Раз ты попал сюда, такнадо есть, пить и спать. Ешь, не то я вышвырну тебя задверь вместе с твоеий негодницеий .

Услышав эту угрозу, мальчик снова принялся за еду. Ему не

пришлось слишком много трудиться, чтобы уничтожить то,что еще оставалось в миске.

Урсус пробормотал:– Построий ка не из важных: от окон так и несет холодом.В самом деле, оконце в двери было разбито не то от

тряски, не то камнем шалуна. Урсус залепил дыру бумагоий ,но она отставала. Через это отверстие проникал холодныийветер.

Урсус присел на самыий краий сундука. Малютка, которуюон, обхватив обеими руками, держал у себя на коленях, снаслаждением сосала свою соску, впав в то состояниеблаженноий дремоты, в котором находятся херувимы передликом божьим и младенцы у материнскоий груди.

– Наелась, – промолвил Урсус.И прибавил:– Проповедуий те-ка после этого воздержание!Ветром сорвало со стекла наложенную Урсусом заплатку;

клочок бумаги, взлетев на воздух, закружился по всеийкаморке, но такоий пустяк не мог отвлечь внимания детеий отзанятия, возвращавшего их обоих к жизни.

Пока девочка пила, а мальчик ел, Урсус продолжалбрюзжать:

– Пьянство начинается с пеленок. Стоит ли после этогобыть епископом Тиллотсоном и метать громы и молнии напьяниц! Вот отвратительныий сквозняк! Да и печка тогогляди развалится. Такоий дым, что глаза ест. Не сладить ни схолодом, ни с огнем. Да и темновато. Эта тварьзлоупотребляет моим гостеприимством, а я еще неразглядел его рожи. Да, до роскоши здесь далеко. КлянусьЮпитером, я умею ценить утонченное пиршество в тепломзале, где тебя не продувает насквозь. Я изменил своему

призванию: я рожден для чувственных удовольствиий .Величаий шиий из мудрецов – Филоксен: он выразил желаниеиметь журавлиную шею, чтобы подольше наслаждатьсяхорошеий трапезоий . Сегодня ни гроша не заработал! За весьдень ничего не продал! Катастрофа. Пожалуий те, горожане,слуги, мещане, вот лекарь и вот лекарства! Напрасностараешься, старина. Убери-ка свою аптеку. Здесь всездоровы. Что за проклятыий город, где нет ни одногобольного! Одни лишь небеса страдают поносом. Вон какоийснег! Анаксагор учил, что снег черного цвета. Он был прав:холод – это чернота. Лед – это ночь. Ну и вьюга!Представляю себе, как приятно сеий час в море. Ураган – этохоровод дьяволов, это бешеная свистопляска вампиров, всеони скачут галопом и кувыркаются у нас над головоий . Онимелькают в тучах: у одного – хвост, у другого – рога, утретьего вместо языка во рту пламя, у этого – крылья скогтями, у того – брюхо лорд-канцлера, а вон у того – башкаакадемика. Каждого из них можно распознать по особому,им одним издаваемому звуку. Что ни порыв ветра, то новыийадскиий дух; слышишь и видишь в одно и то же время, ибоэтот грохот принимает зрительные формы. Черт возьми, аведь в море, наверно, есть люди! Друзья мои, управляий тесь сбуреий как-нибудь без меня, а мне и самому-то нелегкоуправиться с жизнью. Что я вам, содержатель харчевни, чтоли? С какоий это стати ко мне прут путешественники?Всемирная нужда перехлестывает через порог моегоубогого жилища. Омерзительные брызги человеческоийнищеты летят прямо ко мне в хижину. Я жертва алчностивсяких проходимцев. Я их добыча. Добыча околевающих сголоду. Зима, ночь, картонныий домишко, под ним –несчастныий друг; снаружи со всех сторон – буря, в каморке –

картошка, жалкиий огонь в печке, попрошаий ки, ветер,свистящиий во все щели, ни гроша в кармане и впридачу –свертки, которые вдруг начинают выть. Разворачиваешьего, а там – маленькая нищенка! Ну и жизнь! Не говоря ужео том, что здесь налицо явное нарушение закона. Ах ты,бродяга, гнусныий карманник, преступныий недоносок!Шатаешься по улицам после того, как погасили огни. Еслибы наш добрыий король узнал об этом, он мигомзаконопатил бы тебя в какое-нибудь подземелье, чтобыпроучить как следует: шутка ли сказать, молодчикпрогуливается по ночам со своеий девицеий ! Впятнадцатиградусныий мороз без шапки и босиком! Да ведьэто запрещено, на сеий счет существуют особые правила иуказы, мятежник ты этакиий ! Ты разве не знаешь, что всебродяги подлежат наказанию, тогда как благонамеренныелюди, имеющие свои дома, пользуются охраноий ипокровительством закона: недаром же короли – отцынарода. Я, например, человек оседлыий ! Если бы тебяпоий мали, тебя выпороли бы кнутом на площади, и отличнобы сделали. В благоустроенном государстве нужен порядок.Напрасно я сразу же не донес на тебя констеблю. Но так ужя создан: знаю, что хорошо, а поступаю дурно. Ах ты,мерзавец! Явился ко мне в таком виде! Я и не заметилсперва, сколько снегу ты нанес. А теперь все растаяло. Луживо всех углах. Настоящее наводнение. Придется сжечь уий муугля, чтобы осушить это озеро. А уголь-то стоит двенадцатьфартингов мерка! Как же мы поместимся втроем в этоийхибарке? Кончено, отныне я завожу у себя питомник – вмоих руках будущее всеий англиий скоий голи, которую мнепридется вскармливать на своий счет. Моим занятием,обязанностью и назначением в жизни будет воспитание

недоносков великоий мошенницы – нищеты, наведениелоска на малолетних висельников, превращение молодыхплутов в философов! И подумать только, что если бы менятридцать лет кряду не объедали такие твари, как эти, я былбы богачом, Гомо нагулял бы жиру, у меня был быврачебныий кабинет со всякими диковинками ихирургическими инструментами, как у доктора Лаий некра,хирурга короля Генриха Восьмого, с чучелами разныхзвереий , египетскими мумиями и тому подобным. Я был бычленом Докторскоий коллегии, имел бы право пользоватьсябиблиотекоий , выстроенноий в тысяча шестьсот пятьдесятвтором году знаменитым Гарвеем, и работал бы подстеклянным куполом, откуда открывается вид на весьЛондон. Я мог бы продолжать заниматься вычислениемсолнечных затмениий и доказал бы, что от этого светилаисходит неуловимыий глазом пар. Таково мнение ИоганнаКеплера, которыий родился за год до Варфоломеевскоий ночии был придворным математиком императора. Солнце – этоочаг, которыий иногда дымит, как моя печка. Она не лучшесолнца. Да, я нажил бы себе состояние, был бы совсемдругим человеком – не пошляком, унижающим достоинствонауки на всех перекрестках. Народ не заслуживает, чтобыего просвещали, ибо народ – это сборище безумцев обоегопола, беспорядочная смесь возрастов, нравов,общественных положениий , чернь, которую мудрецы всехвремен открыто презирали, сумасбродство и яростькотороий справедливо ненавидят даже самые умеренные изних. Ах, мне надоело все на свете! С такими чувствами долгоне проживешь. Говорят, что жизнь человеческая коротка. Ая уже ею сыт по горло. Чтобы мы не впали в полноеотчаяние, чтобы заставить нас добровольно влачить это

глупое существование, чтобы мы не воспользовалисьвеликолепным случаем повеситься на первоий попавшеий сяверевке и гвозде, природа нет-нет да и прикинется, будтоона не прочь и позаботиться о человеке, – я не говорю обэтоий ночи. Она, эта угрюмая природа, взращивает хлебныеколосья, наливает соком виноград, заставляет петь соловья.Порою луч зари или стакан джина вызывает у насобманчивые мечты о счастье. Узенькая полоска добраокаий мляет огромныий саван зла. Наша судьба целикомсоткана дьяволом, а бог только подшил рубец. Ах ты,воришка: пока я тут разглагольствовал, ты проглотил весьмоий ужин!

Между тем у малютки, которую он осторожно держал наруках и, несмотря на высказываемое негодование, старалсяне беспокоить, начинали смыкаться глазки – знак того, чтоона вполне удовлетворена. Взглянув на пузырек, Урсусбуркнул:

– Все вылакала, бессовестная!Поддерживая крошку левоий рукоий , он встал, приподнял

правоий рукоий крышку сундука и извлек оттуда медвежьюшкуру, которую он, как помнит читатель, называл своеий«настоящеий шкуроий ».

Проделывая все это, он искоса поглядывал на другогоребенка, еще занятого едоий .

– Туго придется мне, если надо будет кормить этогообжору. Это будет подлинныий солитер во чреве моегопромысла.

Свободноий рукоий он старательно разостлал медвежьюшкуру на сундуке, помогая себе локтем другоий руки и следяза каждым своим движением, чтобы не потревожитьзасыпавшую малютку. Затем положил ее на мех, поближе к

огню.Покончив с этим, он поставил пустоий пузырек на печку и

воскликнул:– Смерть как хочется пить!Заглянув в горшок, где оставалось еще несколько глотков

молока, он поднес этот горшок к губам. Но в эту минуту еговзгляд упал на девочку. Он поставил горшок обратно напечку, взял пузырек, вылил в него остатки молока, сновавложил губку в горлышко, обернул ее лоскутком и завязалниткоий .

– А все-таки хочется и есть и пить, – продолжал он.И прибавил:– Когда нет хлеба, пьют воду.За печкоий стоял безносыий кувшин.Он взял его и подал мальчику.– Пеий !Ребенок напился и снова принялся за еду.Урсус схватил кувшин и поднес его ко рту. Вода в нем,

благодаря соседству в печкоий , нагрелась неравномерно. Онсделал несколько глотков и скорчил гримасу.

– О ты, якобы чистая вода, ты похожа на мнимых друзеий .Сверху ты теплая, а на дне – холодная.

Между тем мальчик покончил с ужином. Миска была нетолько опорожнена: она была вылизана дочиста. О чем-тозадумавшись, мальчик подбирал и доедал последниекрошки хлеба, упавшие к нему на колени.

Урсус повернулся к нему.– Это еще не все. Теперь потолкуем. Рот дан человеку не

только для того, чтобы есть, но и для того, чтобы говорить.Ты согрелся, нажрался и теперь смотри, животное, берегись:тебе придется отвечать на мои вопросы. Откуда ты пришел?

Ребенок ответил:– Не знаю.– Как это не знаешь?– Сегодня вечером меня оставили одного на берегу моря.– Ах, негодяий ! Как же тебя зовут? Хорош гусь, если от него

даже родители отказались.– У меня нет родителеий .– Ты должен считаться с моими вкусами: имеий в виду, что

я терпеть не могу вранья. Раз у тебя есть сестра, значит естьи родители.

– Она мне не сестра.– Не сестра?– Нет.– Кто же она такая?– Эту девочку я нашел.– Нашел?– Да.– Где? Если ты лжешь, я тебя убью.– На мертвоий женщине в снегу.– Когда?– Час тому назад.– Где?– В одном лье отсюда.Урсус сурово сдвинул брови, что характерно для

философа, охваченного волнением.– Так эта женщина умерла? То-то счастливица. Надо ее так

и оставить в снегу. Еий там хорошо. А где ж она лежит?– Как идти к морю.– Ты переходил мост?– Да.Урсус открыл форточку в заднеий стене и посмотрел, что

делается на дворе. Погода нисколько не стала лучше. Всетак же падал густоий , наводившиий уныние снег.

Он захлопнул форточку.Подоий дя к разбитому стеклу, он заткнул дыру тряпкоий ,

подбросил в печку торфу, разостлал как можно ширемедвежью шкуру на сундуке, взял лежавшую в углу толстуюкнигу, пристроил ее в изголовье вместо подушки и положилна нее головку уснувшеий малютки.

Затем повернулся к мальчику:– Ложись сюда.Ребенок послушно растянулся во всю длину рядом с

девочкоий . Урсус плотно закутал обоих детеий в медвежьюшкуру и подоткнул ее края им под ноги.

Он достал с полки и надел на себя холщовыий пояс сбольшим карманом, в котором, вероятно, былихирургические инструменты и склянка со снадобьями.

Потом отцепил висевшиий над потолком фонарь, зажег его.Фонарь был потаий ноий . Свет от него не падал на лица детеий .

Урсус приоткрыл дверь и, уже стоя на пороге, сказал:– Я ухожу. Не боий тесь. Я скоро вернусь. Спите.Спуская подножку, он позвал:– Гомо!Ему ответило ласковое ворчание.Урсус с фонарем в руке сошел вниз, подножка поднялась,

дверь снова закрылась. Дети остались одни.Снаружи донесся голос Урсуса; он спрашивал:– Мальчик, съевшиий моий ужин, ты еще не спишь?– Нет, – ответил ребенок.– Ну так вот: если она заревет, даий еий остальное молоко.Послышался лязг отвязываемоий цепи и постепенно

удалявшиий ся шум шагов человека и зверя.

Несколько минут спустя дети спали глубоким сном.Их дыхание смешалось, и в этом была неизъяснимая

чистота. Реявшие над ними детские сны перелетали отодного к другому, под закрытыми веками их глаза, бытьможет, сияли звездами; если слово «супруги» в этом случаебудет допустимо, то они были супругами в том смысле, вкаком могут быть ими ангелы. Такая невинность в такоммраке жизни, такая чистота объятиий , такоепредвосхищение небесноий любви возможно только вдетстве, и все, что есть на свете великого, меркнет передвеличием младенцев. Из всех бездн это самая глубокая. Ничудовищныий жребиий висевшего на цепи мертвеца, нибешеное неистовство, с которым разъяренныий океан топиткорабль, ни белизна снега, заживо погребающего человекапод своеий холодноий пеленоий , – ничто не может сравниться строгательным зрелищем божественного соприкосновениядетских уст, которое не имеет ничего общего с поцелуем.Быть может, это обручение? Быть может – предчувствиероковоий развязки? Над этими спящими детьми навислоневедомое. Это зрелище очаровательно. Но кто знает – нестрашно ли оно? Сердце невольно замирает. Невинностьвыше добродетели. Невинность – плод святого неведения.Они спали. Им было спокоий но. Им было тепло. Нагота ихприжавшихся друг к другу тел была так же целомудренна,как их невинные души. Они были здесь как в гнездышке,повисшем над бездноий .

6. ПРОБУЖДЕНИЕ

День начинался зловещеий хмурью. В каморку проник

бледныий , печальныий свет. Занялась ледяная заря.Белесоватые ее лучи постепенно обрисовывали угрюмыеочертания предметов, ночью казавшихся призраками, но неразбудили детеий ; они продолжали спать, прижавшись другк дружке. В каморке было тепло. Слышно было дыханиеспящих детеий ; оно напоминало ровные всплески двухчередующихся волн. Ураган затих. Рассвет неторопливозахватывал одну полосу небосвода за другоий . Созвездиягасли, как потушенные свечи. Только несколько крупныхзвезд упорно продолжали мерцать. С моря доносилсябесконечныий , глухоий , протяжныий гул.

Печка не совсем еще потухла. Утренние сумеркипостепенно переходили в дневноий свет. Мальчик спал не таккрепко, как девочка. Он и во сне, казалось, бодрствовал наднею и охранял ее. Как только первыий яркиий луч проник вокно, он открыл глаза. До окончательного своегопробуждения ребенок обычно бывает некоторое времяпогружен в забытье. Мальчик в дремоте не отдавал себеотчета, ни где он, ни кто лежит рядом с ним, и не старалсяприпомнить что бы то ни было; глядя в потолок, онмечтательно рассматривал надпись «Урсус-философ», непонимая ее смысла, потому что он не умел читать.

Щелканье ключа в замке заставило его приподнятьголову.

Дверь отворилась, подножка откинулась наружу. ВошелУрсус. Он поднялся по ступенькам, держа в рукепотушенныий фонарь.

Одновременно, послышался мягкиий топот четырех лап,легко взбиравшихся по подножке. Это был Гомо,возвращавшиий ся домоий вслед за Урсусом.

Мальчик, окончательно проснувшись, вздрогнул.

Волк, вероятно проголодавшиий ся к утру, раскрыл пасть,ощерив ослепительно белые клыки.

Стоя на подножке, он положил передние лапы на порог,позоий напоминая проповедника, облокотившегося накафедру. Он издали обнюхал сундук, на котором не привыквидеть никого постороннего. В прямоугольном проемедвери верхняя часть его туловища вырисовывалась чернымсилуэтом на фоне светлеющего неба. Наконец он решился ивошел.

Увидев в каморке, волка, мальчик вылез из-под медвежьеийшкуры и встал на ноги, заслонив собою малютку, спавшуюкрепким сном.

Урсус повесил фонарь на крюк, вбитыий в потолок. Молча,не спеша, привычным движением снял и положил на полкупояс с инструментами. Он не смотрел по сторонам и какбудто ничего не замечал. Глаза у него казалисьстеклянными. По-видимому, он был чем-то глубоковзволнован. Наконец его мысль прорвалась наружу, каквсегда, быстрым потоком слов:

– Вот счастливица! Мертва, совсем мертва!Он присел на корточки, подбросил в печку выпавшиий из

нее шлак и, помешивая торф, бормотал:– Нелегко было отыскать ее. Какая-то злая сила запрятала

ее на два фута под снег. Не будь со мною Гомо, чутьекоторого ведет его так же хорошо, как в свое время разумвел Христофора Колумба, я до сих пор вязнул бы там всугробах, играя в прятки со смертью. Диоген днем сфонарем искал человека, а я ночью с фонарем искалпокоий ницу; поиски Диогена привели его к сарказму, моипривели меня к зрелищу смерти. Какая она была холодная!Я дотронулся до ее руки – настоящиий камень. Какое

безмолвие в ее глазах! Как это глупо – умирать, зная, чтооставляешь после себя ребенка! Не очень-то удобно будетнам втроем в этоий коробке. Ну и неприятность! Выходит, яобзавелся семьеий . Девочкоий и мальчиком.

Пока Урсус произносил эту тираду, Гомо прокрался кпечке. Ручка спящеий малютки свешивалась между печкоий исундуком. Волк стал лизать ручку.

Он лизал ее так осторожно, что девочка даже нешевельнулась.

Урсус повернулся к волку.– Ладно, Гомо. Я буду отцом, а ты – дядеий .Не прерывая своего монолога, он с философским

глубокомыслием снова принялся помешивать торф в печке.– Значит, усыновляю. Это дело решенное. Да и Гомо не

прочь.Он выпрямился.– Любопытно было бы знать, кто повинен в этоий смерти?

Люди? Или...Он устремил взор куда-то ввысь и еле внятно докончил:– Или ты?И в тяжелом раздумье Урсус поник головоий .– Ночь взяла на себя труд умертвить эту женщину, – сказал

он.Когда он снова поднял голову, его взгляд упал на лицо

мальчика, которыий совсем проснулся и прислушивался к егословам. Урсус резко спросил его:

– Ты чему смеешься?Мальчик ответил:– Я не смеюсь.Урсус вздрогнул и, пристально посмотрев на него, сказал:– В таком случае ты ужасен.

Ночью в лачуге было настолько темно, что Урсус неразглядел лица мальчика. Теперь, при дневном свете, онувидел его впервые.

Положив обе руки на плечи ребенка, он со всевозраставшим вниманием всматривался в его черты и,наконец, крикнул:

– Да перестань же смеяться!– Я не смеюсь! – сказал мальчик.По всему телу Урсуса пробежала дрожь.– Ты смеешься, говорю тебе!И, тряся ребенка с яростноий силоий , не то от гнева, не то от

жалости, он накинулся на него:– Кто же так над тобою поработал?Ребенок ответил:– Я не понимаю, о чем вы говорите.Урсус продолжал допытываться:– С каких это пор ты так смеешься?– Я всегда был такоий , – ответил мальчик.Урсус повернулся лицом к сундуку и произнес вполголоса:– Я думал, что этого уже не делают.Осторожно, чтобы не разбудить спящеий малютки, он

вытащил у нее из-под головки книгу, которую положил еийвместо подушки.

– Посмотрим, что говорится на этот счет у Конкеста, –пробормотал он.

Это был толстыий фолиант в мягком пергаментномпереплете. Урсус полистал большим пальцем трактат,отыскивая нужную страницу, разложил книгу на печке ипрочел:

– ..."De denasatis" [о людях, лишенных носа (лат.)]. Этоздесь.

– И продолжал:– "Bucca fissa usque ad aures, genzivis denudatis, nasoque

murdridato, masca eris, et ridebis semper [рот твоий разодрандо ушеий , десны обнажены, нос изуродован – ты станешьмаскоий и будешь вечно смеяться (лат.)]. Да, именно так.

Он водворил книгу на полку, бормоча себе под нос:– Случаий , в смысл которого было бы вредно углубляться.

Останемся на поверхности явления. Смеий ся, малыш!Девочка проснулась. Ее утренним приветствием был крик.– Ну, кормилица, даий -ка еий грудь, – сказал Урсус.Малютка приподнялась на своем ложе. Урсус достал с

печки пузырек и сунул его в рот девочки.В эту минуту взошло солнце. Оно только что всплыло над

горизонтом. Алые его лучи, проникнув в окно, ударилипрямо в лицо малютки, повернувшеий ся в ту сторону. Взрачках ее, как в двух зеркалах, отразился пурпурныий дисксветила. Зрачки не сократились, и веки не дрогнули.

– Что ж это, – вскрикнул Урсус, – она слепа!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРОШЛОЕ НЕ УМИРАЕТ; В ЛЮДЯХОТРАЖАЕТСЯ ЧЕЛОВЕК

1. ЛОРД КЛЕНЧАРЛИ

В те времена существовал человек, которыий был живымосколком прошлого.

Этим осколком был лорд Линнеий Кленчарли.Барон Линнеий Кленчарли, современник Кромвеля, был

одним из тех, спешим прибавить – немногочисленных,

пэров Англии, которые в свое время признали республику.Это признание имело свои причины и в конце концоввполне объяснимо, поскольку республика на короткоевремя восторжествовала. Так что не было ничегоудивительного в том, что лорд Кленчарли пребывал впартии республиканцев, пока республика былапобедительницеий . Но лорд Кленчарли продолжалоставаться республиканцем и после того, как окончиласьреволюция и пал парламентскиий режим. Высокородномупатрицию нетрудно было бы вернуться во вновьвосстановленную палату лордов, ибо при реставрацияхмонархи всегда очень охотно принимают раскаявшихся иКарл II был милостив к тем, кто возвращался к нему. Однаколорд Кленчарли совершенно не понял, чего требовали отнего события. И в то время, как в Англии радостнымикликами встречали короля, вновь вступавшего во владениестраноий , как верноподданные единодушно приветствовалимонархию и династия восстанавливалась среди всеобщеготоржественного отречения от прошлого, в то время, какпрошлое становилось будущим, а будущее – прошлым, лордКленчарли не пожелал покориться. Он не захотел видетьэтого ликования и добровольно покинул родину. Он могстать пэром, а предпочел стать изгнанником. Так протекалигоды; так он и состарился, храня верность мертвоийреспублике. Такое ребячество сделало его всеобщимпосмешищем.

Он удалился в Швеий царию. Он поселился в высокомполуразвалившемся доме на берегу Женевского озера. Онвыбрал себе жилище в самом глухом месте побережья –между Шильоном, где был заключен Бонивар, и Веве, гдепохоронен Ледло. Его окружали овеваемые ветрами и

одетые тучами суровые, сумрачные Альпы; он жил здесь,затерянныий , в глубокоий тени, отбрасываемоий горами. Егоредко встречал прохожиий . Этот человек жил вне своеийстраны, почти вне своеий эпохи. В то время каждыий , кто былв курсе событиий и разбирался в них, понимал, что всякоесопротивление установившемуся порядку не имелооправдания. Англия была счастлива; реставрация – своегорода примирение супругов: король и нация возвращаютсяна свое брачное ложе; можно ли представить себе что-либоболее приятное и радостное? Великобритания сияла отсчастья; иметь короля – это уже много, а тем более такогоочаровательного короля. Карл II был любезен, умел ипожить в свое удовольствие и управлять государством,напоминая своим величием Людовика XIV. Это былджентльмен и дворянин; подданные восхищались им; онвел воий ну с Ганновером и, конечно, хорошо знал зачем, хотятолько он один это и знал; он продал Дюнкерк Франции –дело высокого политического значения. У демократическинастроенных пэров, про которых Чемберлен сказал:«Проклятая республика заразила своим тлетворнымдыханием даже некоторых аристократов», хватило здравогосмысла очень быстро примениться к обстоятельствам, неотстать от своего времени и занять свои места в палателордов; для этого им достаточно было лишь принестиприсягу королю.

Когда люди думали обо всем этом – об этом прекрасномцарствовании, об этом превосходном короле, об этихавгустеий ших принцах, возвращенных народу божественныммилосердием; о том, что такие значительные особы, какМонк и позднее Джеффрис, примирились с троном и былисправедливо вознаграждены за верность и усердие самыми

почетными должностями и самыми доходными местами; отом, что лорд Кленчарли не мог не знать, что от него одногозависело торжественно занять между ними подобающееему место и разделить сыпавшиеся на них почести; о том,что Англия, благодаря своему королю, вознесена навершину процветания, что в Лондоне одно празднествосменяется другим, что все кругом богатеют и преисполненывосторга, что королевскиий двор галантен, весел и пышен, –и при этом случаий но возникал в памяти образ изгнанника,прозябающего вдали от всего этого великолепия, этого,старика в одежде простолюдина, бледного, согбенного,вероятно уже близкого к могиле, которыий стоит в этуминуту над озером в печальном полумраке, не замечаяхолода и непогоды, или шагает по его берегу без цели, снеподвижным взором, с развевающимися на ветру седымиволосами, молчаливыий , одинокиий , погруженныий в своидумы, – трудно было удержаться от улыбки.

Этот старик был олицетворением безумия.Улыбка, являвшаяся у людеий при мысли о том, чем мог

быть лорд Кленчарли и чем он стал, несомненно былапроявлением их снисходительности. Иные смеялисьоткрыто. Были и такие, что негодовали.

Понятно, что людеий положительных коробила такаявызывающая отчужденность.

Вину лорда Кленчарли смягчало только то, что он никогдане блистал умом. Таково было общее мнение.

Неприятно видеть людеий упорствующих. ПодражателиРегула не пользуются симпатиеий , и общественное мнениеотносится к ним с ирониеий . Подобное упрямство походит наупрек, и здравомыслящие люди правы, когда смеются надэтим.

И в конце концов разве такое упорство, такаянепреклонность – добродетель? Разве в чрезмерномподчеркивании своеий самоотверженности и честности нетбольшоий доли тщеславия? Это просто-напросто рисовка. Кчему такие краий ности, как добровольное одиночество иизгнание? Ничего не преувеличивать – вот правиломудреца. Можете возражать, осуждать, если вам угодно, ноделаий те это благопристоий но и не переставая возглашать:«Да здравствует король!» Подлинная добродетель – эторассудительность. То, что падает, должно было упасть, то,что преуспевает, должно было преуспеть. У провидениясвои цели: оно награждает того, кто этого достоин. Неужеливы мните себя способным разобраться в этом лучше, чемоно? Когда обстоятельства совершенно ясно определились,когда один режим сменил другоий , когда самим успехомустановлено, где правда и где ложь, где катастрофа, а гдеторжество, – не может уже быть места никаким сомнениям;порядочныий человек присоединяется к тоий стороне,которая одержала верх, и будь это даже выгодно ему и егородне, он, конечно, вовсе не из этих соображениий , аисключительно во имя общественного блага предоставляетсебя целиком в распоряжение победителя.

Что стало бы с государством, если бы никто не согласилсяслужить? Все остановилось бы. Всякиий благоразумныийгражданин должен оставаться на своем месте. Умеий тепоступаться своими сокровенными симпатиями. Должностисуществуют для того, чтобы их занимали. Надо жертвоватьсобоий . Не изменять общественным обязанностям – вотистинная верность. Самовольныий уход чиновниковпарализовал бы государство. Вы добровольноотправляетесь в ссылку? Очень жаль. Вы хотите показать

пример? Какое тщеславие! Вы бросаете вызов? Какаянаглость! Кем же вы себя возомнили? Знаий те, что мы нехуже вас. Но мы не покидаем своего поста. При желании мытоже могли бы быть несговорчивы и непокорны инатворить еще худших дел, чем вы. Но мы предпочитаемблагоразумие. Только потому, что я Тримальхион, высчитаете меня неспособным быть Катоном? Какиеглупости!

Никогда еще положение вещеий не было таким ясным иопределенным, как в 1660 году. Никогда еще линияповедения благонамеренного человека не намечалась самасобоий с такоий отчетливостью.

Англия избавилась от Кромвеля. Много неправомерногобыло совершено во время республики. Британия приобрелапервенство в Европе; в результате Тридцатилетнеий воий ныбыла покорена Германия; с помощью Фронды ослабленаФранция, с помощью герцога Браганцкого умаленаИспания. Кромвель подчинил себе Мазарини; во всехдоговорах протектор Англии ставил свою подпись вышеподписи французского короля; на Соединенные провинциибыла наложена контрибуция в восемь миллионов; Алжир иТунис подверглись притеснениям; покорили Ямаий ку;усмирили Лиссабон; в Барселоне подогрели соперничествоИспании и Франции, а в Неаполе восстание Мазаньелло;присоединили к Англии Португалию; от Гибралтара доКандии очистили море от бербериий цев; утвердили морскоевладычество двумя способами: силоий оружия и торговлеий ;10 августа 1653 года англиий скиий флот разбил МартинаГапперца Тромпа, человека, выигравшего тридцать трисражения, старого адмирала, именовавшего себя «дедушкоийматросов», победителя испанского флота. Англия отняла

Атлантическиий океан у испанцев, Великиий – у голландцев.Средиземное море – у венецианцев и по навигационномуакту установила свое господство на побережьях всех мореий ;захватив океан, она держала в руках весь мир; голландскиийфлаг смиренно приветствовал в море флаг англиий скиий ;Франция в лице своего посла Манцини преклонила колениперед Оливером Кромвелем, а Кромвель, как мячами, игралКале и Дюнкерком; он заставил трепетать весь континент,он диктовал мир, объявлял воий ну; повсюду развевалсяанглиий скиий флаг; один только закованныий в латы полкпротектора внушал Европе большиий ужас, чем целая армия;Кромвель говорил: «Я хочу, чтобы англиий скую республикууважали так, как уважали республику римскую»; неоставалось ничего святого; слово было свободно, печатьбыла свободна; на улице говорили все, что хотели, всепечатали без всякого контроля и цензуры; престолызашатались; весь монархическиий порядок Европы, частьюкоторого были Стюарты, пришел в расстроий ство. Но вот,наконец, Англия свергла этот ненавистныий режим иполучила прощение.

Снисходительныий Карл II даровал Бредскую декларацию.Он дал Англии возможность забыть о том времени, когдасын гентингдонского пивовара попирал пятоий головуЛюдовика XIV.

Англия покаялась в своих тяжких прегрешениях ивздохнула свободно. Радость, как мы уже говорили, объялавсе сердца, и воздвигнутые виселицы цареубиий ц толькоусиливали ликование. Реставрация – это улыбка, нонесколько виселиц не портят впечатления: надо жеуспокоить общественную совесть. Дух неповиновениярассеялся, восстанавливалась преданность монарху. Быть

добрыми верноподданными – к этому сводились отныне всечестолюбивые стремления. Все опомнились отполитического безумия, все поносили теперь революцию,издевались над республикоий и над тем удивительнымвременем, когда с уст не сходили громкие слова «Право,Свобода, Прогресс»; над их высокопарностью теперьсмеялись. Возврат к здравому смыслу был зрелищем;достоий ным восхищения. Англия стряхнула с себя тяжкиийсон. Какое счастье – избавиться от этих заблуждениий .Возможно ли что-нибудь более безрассудное? Что было бы,если бы каждого встречного и поперечного наделили всемиправами? Вы представляете себе? Вдруг все стали быправителями? Мыслимо ли, чтобы страна управляласьгражданами? Граждане – это упряжка, а упряжка – не кучер.Решать вопросы управления голосованием – разве это не тоже, что плыть по воле ветра? Неужели вы хотели бысообщить государственному строю зыбкость облака?Беспорядок не создает порядка. Если зодчиий – хаос,строение будет Вавилонскоий башнеий . И потом, этапресловутая свобода – сущая тирания. Я хочу веселиться, ане управлять государством. Мне надоело голосовать, я хочутанцевать. Какое счастье, что есть король, которыий всемэтим занимается. Право, как великодушен король, что беретна себя весь этот труд. Кроме того, его этому учили, онумеет справляться с этим. Это его ремесло. Мир, воий на,законодательство, финансы – какое до всего этого делонароду? Конечно, необходимо, чтобы народ платил, чтобыон служил, и он должен этим довольствоваться. Ведь емупредоставлена возможность участвовать в политике: из егонедр выходят две основные силы государства – армия ибюджет, Платить подати и быть солдатом – разве этого

мало? Чего ему еще надо? Он – опора военная, и он же –опора казны. Великолепная роль. А за него царствуют.Должен же он платить за такую услугу. Налоги и цивильныийлист – это жалованье, которое народы платят королям за ихтруды. Народ отдает свою кровь и деньги для того, чтобыим правили. Какая нелепая идея – самим управлять собою.Народу необходим поводырь. Народ невежествен, а сталобыть, слеп. Ведь есть же у слепца собака. А у народа естькороль – лев, которыий соглашается быть для своего народасобакоий . Какая доброта! Но почему народ невежествен?Потому что так надо. Невежество – страх добродетели. Укого нет никаких надежд, у того нет и честолюбия. Невеждапребывает в спасительном мраке, которыий , лишая еговозможности видеть, лишает его вместе с тем всякихвожделениий . Отсюда – неведение. Кто читает, тот мыслит, акто мыслит, тот рассуждает. А зачем, спрашивается, народурассуждать? Не рассуждать – это его долг и в то же времяего счастье. Эти истины неоспоримы. На этом зиждетсяобщество.

Таким образом в Англии снова восторжествовализдоровые социальные доктрины. Так вернула себе нацияутраченную честь. Одновременно возродился интерес кизящноий литературе. Стали презирать Шекспира ивосхищаться Драий деном. «Драий ден – величаий шиий поэтАнглии и своего века», – говорил Эттербери, переводчик«Ахитофела». Это было время, когда Гюэ, епископАвраншскиий , писал Сомезу, оказавшему своими нападкамии бранью честь автору «Потерянного рая»: «Как можете вызаниматься таким ничтожеством, как этот Мильтон?» Всевозрождалось; все опять становилось на свое место:Драий ден вверху, Шекспир внизу. Карл II на троне, Кромвель

на виселице. Англия старалась загладить позор исумасбродство минувших лет. Великое счастье для нации,когда монархия восстанавливает порядок вгосударственных делах и воспитывает хорошиийлитературныий вкус.

Трудно поверить, что можно не оценить такиеблагодеяния. Отвернуться от Карла II, заплатитьнеблагодарностью за то, что он великодушно воссел навосстановленныий трон, – не гнусно ли это? Лорд Кленчарлипричинил большое огорчение всем порядочным людям. Какэто возмутительно – досадовать на счастье своеий родины!

Известно, что в 1650 году парламент установилследующиий текст присяги: «Обещаю хранить верностьреспублике, без короля, без монарха, без государя». ЛордКленчарли на том основании, что он принес этучудовищную присягу, жил вне пределов королевства и нафоне всеобщего благополучия и привольноий жизни считалсебя вправе быть печальным. Он хранил скорбную память отом, что погибло. Странная привязанность кнесуществующему!

Ему не было оправдания; даже самые благожелательные кнему люди отвернулись от него. Друзья долго оказывалиему честь, считая, что он вступил в ряды республиканцевлишь для того, чтобы поближе увидеть слабые стороныреспублики, и позднее, когда настанет время, вернеепоразить ее, защищая священные интересы короля. А такоевыжидание удобного момента для нападения на врага стыла и есть одно из проявлениий лояльности. Именно такоийлояльности и ожидали от лорда Кленчарли, и былисклонны истолковывать в лучшую сторону его поведение.Но перед лицом его странноий приверженности к республике

пришлось поневоле изменить это доброе мнение. Очевидно,лорд Кленчарли был верен своим убеждениям, то есть глуп.

Снисходительные люди колебались, не зная, чемобъяснить его образ деий ствиий – ребяческим ли упрямством,или старческим упорством.

Люди строгие, справедливые шли дальше. Они клеий милиотступника. Тупоумие в человеке допустимо, но оно должноиметь и границы. Можно быть грубияном, но нельзя бытьбунтовщиком. В конце концов кто такоий этот лордКленчарли? Перебежчик. Он покинул стан аристократии,чтобы примкнуть к стану противоположному – к народу.Следовательно, этот стоий киий приверженец республики –изменник. Правда, он изменил более сильному и осталсяверен более слабому. Правда, стан, им покинутыий , былпобедителем, а стан, к которому он примкнул, былпобежденным; правда, при этом «предательстве» онпотерял все: свои политические привилегии и своийдомашниий очаг, свое пэрство и свою родину. А что онвыиграл? Прослыл чудаком и вынужден жить в изгнании. Ачто это доказывает? Да то, что он глупец! Это – бесспорно.

Предатель и в то же время простак – это бывает.Будь дураком сколько хочешь, но не подаваий дурного

примера. От дураков не требуется ничего, кромеблагонамеренности, и тогда они могут считать себя опороиймонархии. Этот Кленчарли был невероятно ограниченнымчеловеком. Он был по-прежнему ослепленреволюционными фантазиями. Он прельстилсяреспубликоий и из-за этого выброшен за борт. Он обесчестилсвою страну. Позиция, занятая им, была настоящимвероломством. Его отсутствие было оскорблением. Он,словно от чумы, бежал от счастья своих соотечественников.

В его добровольном изгнании был какоий -то протест противвсеобщего довольства. Он, видимо, считал королевскуювласть заразоий . На фоне веселья, вызванного торжествоммонархии, он был чем-то мрачным и зловещим, как черныийфлаг над чумным бараком. Как? Напускать на себя угрюмыийвид перед лицом восстановленного порядка, воспрянувшеийнации, восторжествовавшеий религии! Набрасывать тень наэту безмятежность! Негодовать на счастливую Англию!Быть темным пятном в безбрежном голубом небе!Напоминать собою угрозу! Противиться желанию нации!Говорить «нет», когда столько людеий говорят «да»! Этобыло бы гнусно, если бы не было смешно. Этот Кленчарлине понял, что можно заблуждаться вместе с Кромвелем, ночто следует вернуться вместе с Монком. Посмотрите наМонка. Он командовал республиканскоий армиеий ; Карл II,находясь в изгнании и зная о его таий ноий преданностипрестолу, написал ему; Монк, умея сочетать доблесть схитростью, сначала скрывал свои намерения, потомнеожиданно ринулся во главе воий ска на мятежныийпарламент, возвел на престол короля и за спасениеобщества получил титул герцога Олбемарльского. Онприобрел богатство, навеки прославил свое время и вкачестве кавалера ордена Подвязки может рассчитывать нато, что его похоронят в Вестминстерском аббатстве. Таковаслава истинно верноподданного англичанина. ЛордКленчарли не мог подняться до столь тонкого пониманиядолга. Он предпочел всему бездеий ственное изгнание. Онудовольствовался пустыми фразами. Его сковала гордость.Слова «совесть», «достоинство» и тому подобное в концеконцов только слова. Надо смотреть глубже.

Вот этого-то умения смотреть глубже не было у лорда

Кленчарли, – он был близорук; прежде чем принятьучастие, в каком-нибудь деле, он всегда хотелприсмотреться к нему, узнать, чем оно пахнет. Отсюда всеего нелепые предубеждения. При такоий щепетильностинельзя быть государственным деятелем. Требовательнаясовесть превращается в недуг. Человек совестливыий –однорук, ему не захватить власти; он евнух – ему неовладеть фортуноий . Остерегаий тесь щепетильности; онадалеко заведет вас. Неразумная верность своимубеждениям ведет вниз, как лестница в погреб. Ступенька,другая, третья – и вы погружаетесь во тьму. Людисмышленые поднимаются обратно, простофили остаютсявнизу. Нельзя легкомысленно разрешать своеий совестибыть неприступноий . Ведь так можно понемногу доий ти дотакоий краий ности, как честность в политике. Тогда выпогибли. Так и случилось с лордом Кленчарли.

Принципы в конце концов увлекают людеий в бездну.Вот и шагаий теперь, заложив руки за спину, по берегу

Женевского озера, – прекрасное занятие!В Лондоне иногда говорили об этом изгнаннике. В глазах

благородного общества он был чем-то вроде подсудимого.Одни высказывались за, другие против него. При этомсмягчающим вину обстоятельством признавалась егоглупость.

Многие из бывших приверженцев республики перешли насторону Стюартов; что же, за это они только достоий ныпохвалы. Естественно, что они слегка злословили на егосчет. Угодливые души не выносят упрямцев. Люди умные,занявшие хорошее положение при дворе, которым надоелоего вызывающее поведение, охотно говорили: «Он непримкнул к нам только потому, что ему слишком мало

заплатили. Он хотел занять место канцлера, а корольпредоставил это место лорду Хаий ду» и т.д. Один из его«старых друзеий » смело утверждал: «Он сам мне об этомговорил». Иногда, несмотря на замкнутыий образ жизниЛиннея Кленчарли, до него доходили кое-какие слухи черезбеглецов, которых он встречал, – старых цареубиий ц, вродеЭндрью Броутона, жившего в Лозанне. В ответ Кленчарлитолько пожимал плечами – признак полного отупения.

Однажды он дополнил этот жест следующими,сказанными вполголоса, словами: «Жалею тех, кто этомуверит».

Карл II, человек мягкиий , отнесся к нему с презрением.Англия была при Карле II больше чем счастлива, – оналиковала. Реставрация подобна потемневшеий от временикартине, которую заново покрыли лаком, – все прошлоевдруг выступает наружу. Возвратились добрые старыенравы: красивые женщины царствовали и управляли.Эвелин отметил это; мы читаем в его дневнике: «Разврат,кощунство, презрение к богу. В воскресныий вечер я виделкороля с его непотребными девками: Портсмут, Кливленд,Мазарини и еще двумя-тремя другими; все почти голыесобрались в галерее для игр». В этом описании сквозитявное недовольство; но Эвелин был ворчливыий пуританин,зараженныий республиканскими идеями. Он не оценил всегозначения примера, которыий подают короли своимивавилонскими праздниками, в итоге способствующимиразвитию роскоши. Он не понимал пользы пороков.Существует правило: если хотите иметь прелестныхженщин, не истребляий те пороков, иначе вы будете похожина тех дураков, которые, страстно любя бабочек,истребляют гусениц.

Карл II, как мы уже сказали, почти не заметил, чтосуществует мятежник по имени Кленчарли, но Иаков II былболее внимателен. Карл II правил мягко, это была егоманера; признаться, правлению государством это невредило. Иногда моряк, натягивая снасти, предназначенныеуправлять ветром, оставляет один узел свободным, для тогочтобы его затянул сам ветер. В этом проявляется глупостьурагана и глупость народа.

Правление Карла II и было таким слабым узлом, которыий ,однако, очень быстро затянулся туго-натуго.

При Иакове II этот узел затянулся окончательно; началосьпоследовательное удушение всего, что осталось отреволюции. Иаков II возымел похвальное желание бытьподлинным королем. В его глазах царствование Карла IIбыло лишь черновым наброском реставрации; Иаков IIхотел полностью возвратить прежние порядки. В 1660 годуон выразил сожаление, что повесил всего лишь десятьцареубиий ц. Он деий ствительно восстановил «твердуювласть». При нем восторжествовали серьезные принципы;воцарилось настоящее правосудие, которое, став вышечувствительных разглагольствованиий , заботится преждевсего об интересах общества.

Эти строгие охранительные мероприятия обнаруживают внем отца государства. Он доверил отправление правосудияДжеффрису, а меч – Кирку. Этот рьяныий полковник умножилустрашающие примеры. Вешая одного республиканца, онтри раза подряд вынимал его из петли, спрашивая при этом:«Отказываешься от республики?» Злодеий неизменноотвечал: «Нет!» – и был удавлен. «Я четыре раза вешалего», – с удовлетворением говорил Кирк. Возобновившиесяказни служили несомненным признаком сильноий власти.

Была казнена леди Лаий ль, отправившая своего сына навоий ну против Монмута, но укрывшая у себя двухмятежников. Другоий мятежник, у которого хватилоблагородства сознаться, что старуха-анабаптистка давалаему приют, был помилован, женщину же сожгли на костре.Однажды Кирк дал понять одному городу, что знает о егореспубликанских грехах, – он повесил там девятнадцатьгорожан. Вполне законное возмездие, если вспомнить, чтопри Кромвеле в церквах отбивали носы и уши каменнымстатуям святых. Иаков II, сумевшиий выбрать Джеффриса иКирка, был государем глубоко религиозным; он умерщвлялсвою плоть, выбирая себе уродливых любовниц, он слушалпроповедника, отца Ла-Коломбьера, почти не уступавшегоелеий ностью речеий отцу Шемине, но отличавшегося ещебольшим пылом. Этот священнослужитель прославилсятем, что первую половину своеий жизни был советникомИакова II, а вторую – вдохновителем Марии Алакок.Благодаря такоий религиозноий пище Иаков II позднее сдостоинством мог переносить изгнание и в своем сен-жерменском уединении спокоий но относился кпревратностям судьбы и беседовал с иезуитами, являясобоий пример твердого духом короля.

Понятно, что этот король должен был обратить некотороевнимание на такого мятежника, как лорд ЛиннеийКленчарли. И так как наследственное пэрство заключает всебе кое-какие возможности, то ясно, что Иаков II готов былбез всяких колебаниий принять любые меры против этоголорда.

2. ЛОРД ДЭВИД ДЕРРИ-МОЙР

Лорд Линнеий Кленчарли не всегда был стариком иизгнанником. Он пережил когда-то пору молодости истрастеий . Со слов Гаррисона и Праий да известно, чтоКромвель в молодости любил женщин и удовольствия;иноий раз подобные увлечения доказывают (другая сторонаженского вопроса), что в юноше таится будущиий мятежник.

Итак, у лорда Кленчарли, как и у Кромвеля, были ошибкии заблуждения. У него был незаконныий сын. Этот ребенок,явившиий ся на свет в дни падения республики, родился вАнглии, как раз тогда, когда его отец отправлялся визгнание. Вот почему мальчик никогда не видел своегоотца. Незаконнорожденныий отпрыск лорда Кленчарливырос пажом при дворе Карла II. Его звали лорд ДэвидДерри-Моий р; титул лорда за ним оставили «из учтивости»,так как мать его была знатноий дамоий . В то время как лордКленчарли жил в Швеий царии угрюмым нелюдимом, этакрасивая женщина решила быть сговорчивее и добиласьтого, что еий простили ее первого любовника-бунтовщикаради второго, несомненно более благонамеренного, дажероялиста, так как это был сам король. Она пробылалюбовницеий Карла II достаточно времени для того, чтобыкороль, счастливыий тем, что отвоевал у республики такуюкрасавицу, назначил маленького лорда Дэвида, сынапобежденноий им женщины, в своий личныий конвоий .Внебрачныий сын получил офицерское звание, правостоловаться при дворе и, в противовес своему отцу, сталгорячим приверженцем Стюартов. Некоторое время он, вкачестве офицера конвоя его величества, был одним из ста

семидесяти, носивших палаши, затем был переведен в«пенсионеры» и стал одним из сорока, имевших правоносить золотоий бердыш. Кроме того, входя в составучрежденного Генрихом VIII благородного отрядателохранителеий , он пользовался привилегиеий подаватьблюда на стол короля.

Таким образом, в то время как отец его старился визгнании, лорд Дэвид благоденствовал при дворе Карла II.

Затем он стал благоденствовать и при дворе Иакова II.Король умер, да здравствует король! – это non deficit alter,

aureus [на смену одноий золотоий ветви – другая (лат.)].По восшествии на престол герцога ий оркского он получил

разрешение называться лордом Дэвидом Дерри-Моий р, поназванию поместья, которое, умирая, завещала ему мать;поместье это находилось в Шотландии, в большом лесу, гдеводится птица краг, клювом выдалбливающая себе гнездо встволе дуба.

Иаков II был королем, но притязал на славу полководца.Он любил окружать себя молодыми офицерами. Он охотнопоказывался народу верхом, в каске и кирасе, в огромномразвевавшемся парике, ниспадавшем из-под каски накирасу; в таком виде он напоминал конную статую,олицетворяющую воий ну во всеий ее бессмысленности. Емунравились изящные манеры молодого лорда Дэвида. Ондаже питал нечто вроде признательности к этому роялистуза то, что он был сыном республиканца: отречься от отца-бунтовщика небесполезно в начале придворноий карьеры.Король сделал лорда Дэвида Дерри-Моий р своимпостельничим, с жалованьем в тысячу ливров.

Это было крупное повышение. Постельничиий спит в одноийкомнате с королем, на кровати, которую ставят для него

рядом с королевским ложем. Всех постельничих двенадцать,и они поочередно охраняют короля.

Лорд Дэвид был, кроме того, назначен главнымкоролевским конюшим, на обязанности которого лежалоотпускать овес для королевских лошадеий , за что он получалеще двести пятьдесят ливров в год. Под его началомнаходились пять королевских кучеров, пять королевскихфореий торов, пять королевских конюхов, двенадцатькоролевских выездных лакеев и четыре королевскихносильщика. На нем лежал присмотр за шестью скаковымилошадьми, которых король содержал в Хеий маркете икоторые обходились его величеству в шестьсот ливров вгод. Он был полновластным хозяином в королевскоийгардеробноий , снабжавшеий парадными костюмамикавалеров ордена Подвязки. Ему до земли кланялсякоролевскиий придверник, пристав черного жезла. ПриИакове II эту должность занимал кавалер Дюппа. ЛордуДэвиду оказывали все знаки уважения королевскиий клеркгосподин Бекер и парламентскиий клерк господин Броун.Англиий скиий двор был образцом великолепия игостеприимства. Лорд Дэвид председательствовал на пирахи приемах в числе двенадцати вельмож. Он имел честьстоять позади короля в «дни приношения», когда корольжертвует церкви золотоий безант, byzantium, и в «орденскиедни», когда король надевает цепь своего ордена, и в «днипричастия», когда не причащается никто, кроме короля ипринцев крови. В страстноий четверг он вводил к королюдвенадцать бедняков, которым король дарил столькосеребряных пенни, сколько ему было лет, и столькошиллингов, сколько лет он уже царствует. Когда корользаболевал, на обязанности лорда Дэвида лежало призывать

двух высших сановников церкви, которые должны былиухаживать за королем, и не допускать к нему врачеий безразрешения государственного совета. Кроме того, он былподполковником шотландского полка королевскоий гвардии,того самого, которыий играет шотландскиий марш.

В этом чине он участвовал в нескольких кампаниях иприобрел заслуженную славу как храбрыий воин. Это былчеловек сильныий , хорошо сложенныий , красивыий , щедрыий , сблагородноий наружностью и превосходными манерами. Еговнешность соответствовала его положению. Он былвысокого роста и высокого происхождения.

Дерри-Моий р был уже на шаг от того, чтобы получитьзвание groom of the stole, что давало бы ему правоподносить королю сорочку, но для этого нужно было бытьпринцем или пэром.

Сделать кого-нибудь пэром – дело серьезное. Это значитсоздать пэрство и тем самым породить завистников. Это –милость, а оказывая кому-либо милость, корольприобретает одного друга и сто недругов, не считая того,что и друг оказывается потом неблагодарным. Иаков II изполитических соображениий с большим трудом жаловалсвоих подданных достоинством пэра, но передавал егоохотно. Переданное пэрство не вызывает волнения. Этоделается просто в целях сохранения знатного имени, итакая передача мало трогала лордов.

Король не имел ничего против того, чтобы ввести лордаДэвида Дерри-Моий р в палату пэров, лишь бы это произошлов результате передачи пэрства. Его величество ждалподходящего случая, чтобы сделать Дэвида Дерри-Моий р,лорда «из учтивости», лордом по праву.

Случаий этот представился.

В один прекрасныий день стало известно, что со старымизгнанником произошли разные события, и главное из нихбыло то, что он умер. Смерть хороша тем, что оназаставляет хотя бы немного поговорить об умершем.Начали рассказывать, что знали (или, вернее, думали, будтознают) о последних годах жизни лорда Линнея. Очевидно,это были догадки и вымыслы. Если верить этим рассказам,несомненно совершенно неосновательным,республиканские чувства лорда Кленчарли до такоийстепени обострились к концу его жизни, что он женился –странное упрямство изгнанника! – на дочери одного изцареубиий ц, Анне Бредшоу, – имя называли с точностью, –которая умерла, произведя на свет ребенка, мальчика,являющегося якобы, если только все это правда, законнымсыном и наследником лорда Кленчарли. Эти сведения,очень неопределенные, были похожи скорее на слухи, чемна факты. Для Англии того времени все происходящее вШвеий царии было таким же далеким, как для теперешнеийАнглии то, что происходит в Китае. Лорду Кленчарли былобудто бы пятьдесят девять лет, когда он женился, ишестьдесят, когда у него родился сын; говорили, что онумер немного времени спустя и мальчик остался круглымсиротоий . Что ж, возможно, конечно, но маловероятно.Прибавляли, что ребенок этот «хорош как день», – какговорится в волшебных сказках. Король Иаков положилконец этим безусловно неосновательным слухам,всемилостивеий ше объявив в одно прекрасное утро ДэвидаДерри-Моий р единственным и бесспорным наследником егонезаконного отца, лорда Линнея Кленчарли, «за неимениему такового законных детеий и поскольку установленоотсутствие всякого другого родства и потомства», –

грамота, гласящая об этом, была занесена в реестры палатылордов. Этоий грамотоий король признавал за лордомДэвидом Дерри-Моий р титулы, права и преимуществапокоий ного лорда Линнея Кленчарли, при единственномусловии, чтобы лорд Дэвид женился, по достижении еюсовершеннолетия, на девице, которая в то время была ещемладенцем в возрасте нескольких месяцев и которуюкороль, неизвестно по каким причинам, еще в колыбелисделал герцогинеий . Впрочем, причины эти были хорошоизвестны.

Малютку-невесту звали герцогинеий Джозианоий . В Англиибыла тогда мода на испанские имена. Одного из незаконныхдетеий Карла II звали Карлосом, графом Плимут. Возможно,что имя Джозиана было сокращением двух имен – Джозефаи Анны. А может быть, существовало имя Джозиана, какбыло имя Джозия. Одного из приближенных Генриха IIзвали Джозиеий дю Пассаж.

Вот этоий -то маленькоий герцогине король и пожаловалпэрство Кленчарли. Она была пэрессоий , ожидавшеий своегопэра: пэром должен был стать ее будущиий муж. Это пэрствосостояло из двух баронств: баронства Кленчарли ибаронства Генкервилл; кроме того, лорды Кленчарли внаграду за какоий -то воинскиий подвиг были высочаий шепожалованы титулом сицилиий ских маркизов Корлеэне. Какобщее правило, пэры Англии не могут носить иностранныхтитулов; однако бывают исключения – так, например, ГенриЭрандел, барон Эрандел-Уордур, был, так же как и лордКлиффорд, графом Священноий Римскоий империи, княземкотороий был лорд Каупер; герцог Гамильтон носит воФранции титул герцога Шательро; Бэзил Феий лдинг, графДенби, в Германии носит титул графа Габсбурга,

Лауфенбурга и Реий нфельдена. Герцог Мальборо был вШвеции князем Миндельгеий мом, так же как герцогВеллингтон был в Бельгии князем Ватерлоо. Тот же герцогВеллингтон был испанским герцогом Сьюдад-Родриго ипортугальским графом Вимеий ра.

В Англии уже и в те времена существовали, как онисуществуют и поныне, поместья дворянские и поместьянедворянские. Эти земли, замки, городки, аренды, лены,поместья, аллоды и вотчины пэрства Кленчарли-Генкервилл принадлежали временно леди Джозиане, икороль объявил, что как только лорд Дэвид Дерри-Моий рженится на Джозиане, он станет бароном Кленчарли.

Кроме наследства Кленчарли, у леди Джозианы было исобственное состояние. Она владела крупными имениями,часть которых была некогда подарена герцогу ий оркскомуMadame sans queue [Мадам без дальнеий шего определения(франц.) (Мадам – титул старшеий дочери французскогокороля, дочери дофина и жены брата короля.). Madame sansqueue значит просто Madame. Так величали ГенриетуАнглиий скую, первую, после королевы, женщину Франции.

Лорд Дэвид, преуспевавшиий при Карле и Иакове,продолжал преуспевать и при Вильгельме Оранском. Он незаходил в своеий приверженности Иакову так далеко, чтобыпоследовать за ним в изгнание. Не переставая любитьсвоего законного короля, он имел благоразумие служитьузурпатору. Впрочем, лорд Дэвид был хоть и не оченьдисциплинированным, но превосходным офицером; онпеременил сухопутную службу на морскую и отличился в«белоий эскадре». Лорд Дэвид стал, как называли тогда,капитаном легкого фрегата. В конце концов из него вышелвполне светскиий человек, прикрывающиий изяществом

манер свои пороки, немного поэт, как и все в ту пору,хорошиий слуга королю и государству, непременныийучастник всех празднеств, торжеств, «малых королевскихвыходов», церемониий , но не избегавшиий и сражениий ,достаточно угодливыий царедворец и вместе с тем весьманадменныий вельможа, близорукиий или зоркиий , смотря пообстоятельствам; честныий по природе, почтительныий поотношению к одним и высокомерныий с другими, искренниийи чистосердечныий по первому побуждению, но способныиймгновенно надеть на себя любую личину прекрасноучитывающиий дурное и хорошее расположение духа укороля, беспечно стоявшиий перед направленным на негоострием шпаги, по одному знаку его величества готовыийгероий ски нелепо рисковать своеий жизнью, способныий налюбые выходки, но неизменно вежливыий , раб этикета иучтивости, гордыий возможностью в торжественных случаяхпреклонить колено перед монархом, веселыий , храбрыий ,истыий придворныий по своему облику и рыцарь в душе,человек все еще молодоий , несмотря на свои сорок пять лет.

Лорд Дэвид распевал французские песенки, изысканнаявеселость которых нравилась когда-то Карлу II.

Он любил красноречие, ценил высокиий слог и восхищалсяпрославленными, но нестерпимо скучнымиразглагольствованиями епископа Боссюэ в «Надгробныхречах».

От матери ему досталось скромное наследство,приносившее около десяти тысяч фунтов стерлингов, илидвести пятьдесят тысяч франков годового дохода, – этогоедва хватало на жизнь. Он кое-как изворачивался, делаядолги. В роскоши, экстравагантности и новшествах он неимел соперников. Как только ему начинали подражать, он

придумывал что-нибудь новое. Для верховоий езды оннадевал широкие со шпорами сапоги из юфти двоий ногодубления. Ни у кого не было таких шляп, таких редкостныхкружев и таких брыжеий , как у него.

3. ГЕРЦОГИНЯ ДЖОЗИАНА

Хотя в 1705 году леди Джозиане было уже двадцать тригода, а лорду Дэвиду сорок четыре, они все еще не былиженаты – и по очень веским причинам. Быть может, ониненавидели друг друга? Вовсе нет. Но то, что от вас всеравно не уий дет, не внушает вам ни малеий шего желанияторопиться. Джозиана хотела сохранить свою свободу, алорд Дэвид – свою молодость. Ему казалось, что он темдольше сможет продлить ее, чем позже свяжет себябрачными узами. В ту богатую любовными похождениямиэпоху мужчины не спешили с женитьбоий ; седины не мешаливолокитству: их скрывали парики, позднее на помощьпришла пудра. В пятьдесят лет лорд Чарльз Джерард, баронДжерард из бромлеий ских Джерардов, пользовался вЛондоне огромным успехом у женщин. Молодая прелестнаягерцогиня Бекингем, графиня Ковентри, была без ума отшестидесятисемилетнего красавца Томаса Белласаий з,виконта Фалькомберга. Цитировали знаменитые стихисемидесятилетнего Корнеля, посвященные двадцатилетнеийдаме: «Пускаий мое лицо, маркиза». Женщины на склоне леттоже побеждали сердца: вспомним хотя бы Ниноий и Марион.Было кому подражать.

Отношения Джозианы и Дэвида были изящнымкокетством, игроий в любовь. Они не любили, они только

нравились друг другу. Им было вполне достаточно того, чтоони общались друг с другом. К чему было спешить?Тогдашние романы внушали влюбленным, что такого родаискус есть проявление хорошего тона. К тому же Джозиана,гордая своим высоким, хотя и незаконнымпроисхождением, считала себя принцессоий и держаласьдовольно надменно. Лорд Дэвид еий нравился. Лорд Дэвидбыл красив, но главное, она находила его изящным. Бытьизящным – это все. Великолепныий и изящныий Калибаноставляет позади бедного Ариэля. Лорд Дэвид был красив –тем лучше; красивому мужчине угрожает опасность бытьприторным; лорд Дэвид не был приторным. Он любил бокс,азартные игры и был в долгу как в шелку. Джозианузанимали его лошади, собаки, его проигрыши и любовницы.Лорд Дэвид в свою очередь поддавался очарованиюгерцогини Джозианы, девушки безупречного поведения, носвободноий от предрассудков, высокомерноий , неприступноийи дерзкоий . Он посвящал еий сонеты, которые Джозианаиногда удостаивала прочесть; он уверял в этих сонетах, чтообладание Джозианоий вознесет его на небеса, что немешало ему, однако, из года в год откладывать этовознесение. Он стоял у врат сердца Джозианы, и этонравилось им обоим. Утонченность их отношениийвосхищала двор. Леди Джозиана говорила:

– Как досадно, что я должна выий ти замуж за лорда Дэвида:мне хотелось бы только быть влюбленноий в него!

Джозиана была олицетворением чувственноий красоты.Невозможно было себе представить тело болеевеликолепное. Она была очень высокого роста, пожалуийдаже слишком высокого. Ее золотые волосы отливалипурпуром. Это была полная, свежая, румяная красавица,

очень смелая и остроумная. Глаза ее говориликрасноречиво. Любовников у нее не было, но у нее не былои целомудрия. Ее ограждала гордость. Мужчина? Что вы!Она могла бы снизоий ти только до божества или чудовища.Если добродетель состоит в неприступности, то Джозианабыла идеалом добродетели, но отнюдь не воплощениемневинности. Надменность удерживала ее от любовныхприключениий , но она не рассердилась бы, если бы еий ихприписали, лишь бы они были оригинальны и достоий нытакоий особы, как она. Она мало заботилась о своеийрепутации, но очень дорожила своеий славоий . Казатьсялегкомысленноий и быть недосягаемоий – верх искусства.Джозиана сознавала свое величие и свое обаяние. Еекрасота скореий подавляла, чем очаровывала. Она ступала посердцам. Это была вполне земная женщина. Если бы онапочувствовала, что в груди у нее есть душа, она удивиласьбы этому не меньше, чем увидев у себя за спиноий крылья.Она рассуждала о Локке. Она была хорошо воспитана.Ходили слухи, что она знает арабскиий язык.

Быть живоий женскоий плотью и быть женщиноий – две вещиразные. Слабая струна женщины – жалость, так легкопереходящая в любовь, была неведома Джозиане. Непотому, что она была бесчувственна: неверно сравниватьтело с мрамором, как это делали древние. Красивое тело недолжно быть похоже на мрамор; оно должно трепетать,содрогаться, покрываться румянцем, истекать кровью, бытьупругим, но не твердым, белым, но не холодным, должноиспытывать наслаждение и боль; оно должно жить, мраморже – мертв. Прекрасное тело почти имеет право бытьобнаженным; его ослепительность заменяет ему одежды.Кто увидел бы Джозиану нагоий , увидел бы ее тело лишь

сквозь излучаемое им сияние. Она, не смутясь, предстала бынагоий и перед сатиром и перед евнухом. У нее быласамоуверенность богини. Она с удовольствием создала быиз своеий красоты пытку для нового Тантала. Король сделалее герцогинеий , а Юпитер – нереидоий . Какое-тодвоий ственное обаяние исходило от этого существа. Всякиий ,кто любовался ею, чувствовал, как становится язычником иее рабом. Она была дитя прелюбодеяния и казаласьнимфоий , вышедшеий из пены морскоий . Первое, что судил еийрок, – это плыть по течению, но в царственноий среде. В неийбыло что-то не поддающееся определению, изменчивое,властное, порывистое. Она была образована и умна. Ни однастрасть не коснулась ее, но мысленно она испытала все.Возможность осуществить свои порочные мечтыотталкивала ее и вместе с тем привлекала. Если бы оназаколола себя кинжалом, она сделала бы это, как Лукреция,уже после падения. У этоий девственницы былоразвращенное воображение. В этоий Диане таилась Астарта.Пользуясь своим высоким происхождением, она держаласьвызывающе и неприступно. Однако еий показалось бызабавным самоий подготовить свое падение. Слава вознеслаее на лучезарную высоту, но она испытывала соблазнспуститься оттуда и, движимая любопытством, быть можетдаже бросилась бы вниз. Она была немного тяжеловеснадля облаков, падение казалось еий заманчивым.Своий ственная великим мира сего дерзость дает им правопроизводить любые опыты, – ведь то, что губит мещанку,для герцогини только забава. Знатность рода, ироническиийум, сияющая красота делали Джозиану почти королевоий .Одно время она восторгалась Луи де Буфлером, ломавшимодною рукою подкову. Она жалела, что Геркулес уже умер, и

жила в ожидании какоий -то высокоий и вместе с темсладострастноий любви.

Нравственныий облик Джозианы заставлял вспомнить стихпослания к Пизонам: Desinit in piscem [оканчиваетсярыбьим хвостом (лат.)]:

Прекрасныий женскиий торс и гидры хвост.Благородныий торс, высокая грудь, вздымаемая ровным

биением царственного сердца, живоий и ясныий взор, чистые,горделивые черты, а там под водоий , в мутноий волне, – какзнать? – скрывается, быть может, сверхъестественноепродолжение – гибкиий и безобразныий , ужасныий хвостдракона. Недосягаемая добродетель, таящая порочныемечты...

И вместе с тем она была жеманна. Этого требовала мода.Вспомним Елизавету. Елизавета – тот тип женщины,которыий преобладал в Англии в течение трех столетиий –шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого. Елизаветабыла не только англичанкоий , она была англиканкоий . Вотчем объясняется глубокое уважение, с которымепископальная церковь относилась к этоий королеве; этоуважение, впрочем, разделяла и католическая церковь, чтоне помешало еий отлучить Елизавету. В устах Сикста Пятого,предававшего Елизавету анафеме, проклятие превращаетсяв мадригал. «Государыня большого ума», – говорит он.

Мария Стюарт, менее заботившаяся о религиозныхвопросах и больше занятая женскими переживаниями, неслишком уважала свою сестру Елизавету и писала еий каккоролева королеве и кокетка недотроге: «Ваше нежеланиевступить в брак происходит от того, что вы не хотитеотказаться от возможности свободно предаваться любви».Мария Стюарт играла веером, Елизавета – топором. Оружие

неравное. Они обе соперничали в литературе. МарияСтюарт писала французские стихи, Елизавета переводилаГорация. Некрасивая Елизавета считала себя красавицеий ;она любила катрены, акростихи; по ее желанию ключи отгорода еий подносили купидоны; она поджимала губки, какитальянка, и закатывала глаза, как испанка; у нее было тритысячи платьев, в том числе несколько костюмов Минервыи Амфитриты; она ценила ирландцев за их широкие плечи,носила расшитые блестками фижмы, обожала розы,ругалась, сквернословила, топала ногами, колотила своихфреий лин, Дедлея посылала к черту, била канцлера Берлеятак, что бедняга плакал, плевала в лицо Мэтью, хватала зашиворот Хэттона, давала пощечины Эссексу, показываласвои ноги Бассомпьеру – и при всем том быладевственницеий .

Она сделала для Бассомпьера то же, что сделала когда-тоцарица Савская для Соломона. Священное писаниеупоминало о подобном случае: следовательно, это не моглобыть неприличным. Все, что допускала библия, могло бытьдопущено и англиканскоий церковью. Происшествие, окотором повествует библия, завершилось рождениемребенка, нареченного Эвнеакимом или Мелилехетом, чтоозначает «сын мудреца».

Развратные нравы. Да. Но лицемерие не лучше цинизма.Современная Англия, имеющая своего Лоий олу в лице

Уэсли, немного стесняется этого прошлого. Она и досадуетна него и гордится им.

В те времена нравилось безобразие, в особенностиженщинам, и притом красивым. Стоит ли быть красавицеий ,если у тебя нет урода? Стоит ли быть королевоий , если неткакого-нибудь смешного пугала, которыий говорит тебе

«ты»? Мария Стюарт «была благосклонна» к горбуну Риччо.Мария-Терезия Испанская была немного фамильярна содним мавром. Следствием этоий фамильярности явилась«черная аббатиса». В альковных историях «великого века»не был помехоий и горб; примером может служить маршалЛюксембургскиий . А еще раньше Люксембургского – Конде,этот «маленькиий красавчик».

Красавицы, и те могли иметь недостатки. Это допускалось.У Анны Болеий н одна грудь была больше другоий , шестьпальцев на руке и один лишниий зуб, выросшиий над другим.У Лавальер были кривые ноги. Это не мешало Генриху VIIIбыть без ума от Анны Болеий н, а Людовику XIV терятьголову от любви к Лавальер.

Такие же отклонения от нормы наблюдались и в областиморальноий . Почти все женщины, принадлежавшие квысшему кругу, были нравственными уродами. В Агнесахтаились Мелузины. Днем они были женщинами, а ночьюупырями. Они ходили к месту казни и целовали только чтоотрубленные головы, насаженные на железные колья.Маргарита Валуа, родоначальница всех жеманниц, носила упояса юбки пришитые к корсажу, закрывавшиеся на замокжестяные коробочки, в которых хранились сердца умершихее возлюбленных. Под этоий необъятноий юбкоий пряталсяГенрих IV.

В восемнадцатом веке герцогиня Берриий ская, дочьрегента французского королевства, воплотила в своемобразе все разновидности этого типа распутных принцесс.

И наряду с этим прекрасные дамы знали латынь. Начинаяс семнадцатого века, знакомство с латынью считалосьодноий из женских прелестеий . Изысканность Джен Греийдоходила до того, что она изучила древнеевреий скиий язык.

Герцогиня Джозиана знала латинскиий . Кроме того, у неебыло еще одно преимущество: она была католичкоий , –правда, втаий не и скорее как ее дядя Карл II, чем как ее отецИаков II. Из-за своеий приверженности к католицизму Иаковпотерял трон, Джозиана же совсем не желала рисковатьсвоим пэрством. Вот почему, будучи католичкоий в кругусвоих утонченных друзеий , она была протестанткоий длячерни.

Этот способ исповедовать религию удобен; выпользуетесь всеми преимуществами, предоставленнымивам официальноий епископальноий церковью, а умираете, какГроциус, в правоверии католицизма, и отец Пето служит повас заупокоий ную мессу.

Несмотря на свое цветущее здоровье, Джозиана,повторяем, была в полном смысле слова жеманницеий .

Иногда ее ленивая и сладострастная манера растягиватьконец фразы напоминала мягкие движения крадущеий ся вджунглях тигрицы.

Положение жеманниц выгодно тем, что они резкоотделяют себя от всего человеческого рода, считая своюособу выше остальных людеий .

Жеманницам важнеий всего держать человечество наизвестном расстоянии.

За неимением Олимпа можно удовольствоваться отелемРамбулье. Юнона превращается в Араминту.

Жеманницу создает неосуществимое притязание набожественность. Небесные громы заменяются дерзостью;храм, уменьшившись в размерах, становится будуаром. Неимея возможности быть богинеий , жеманницаограничивается ролью идола.

В жеманстве есть известного рода педантство, которое

приятно женщинам. Кокетка и педант – близкие соседи. Ихвнутреннее родство ясно проступает в образе фата.

Изнеженность идет от чувственности. Чревоугодиеприкрывается разборчивостью. Алчности к лицу гримасаотвращения.

Кроме того, слабости, обычно своий ственные женщинам,оказываются хорошо защищенными любовноийказуистикоий , которая заменяет им суровыий голос совести.Это похоже на ров перед осаждаемоий крепостью. Всякаяжеманница имеет неприступныий вид. Это ограждает ее отвозможноий опасности.

Она, конечно, сдастся, но пока она полна презрения;повторяем, пока.

В глубине души Джозиана была неспокоий на. Онасознавала в себе такую склонность к разнузданности, чтодержала себя святошеий . Гордость, сдерживающая нашипороки, толкает нас к порокам противоположным.Чрезмерные усилия быть целомудренноий делали Джозианунедотрогоий . Постоянная настороженность свидетельствуето таий ном желании подвергнуться нападению. Ктодеий ствительно неприступен, тому нет надобностивооружаться суровостью.

Она была ограждена своим исключительным положениеми высоким происхождением, не переставая, как мы ужеговорили, помышлять о какоий -нибудь неожиданноийвыходке.

Занималась заря восемнадцатого столетия. Англиякопировала Францию времен регентства. Уолпол немногимотличался от Дюбуа. Мальборо сражался против своегобывшего короля Иакова II, которому, как говорят, он продалсвою сестру Черчилль. Блистал Болингброк, всходила

звезда Ришелье. Некоторое смешение сословиий создавалоудобную почву для любовных интриг; порок уравниваллюдеий , принадлежавших к разным слоям общества. Позднееих начали уравнивать с помощью идеий . Якшаясь с чернью,аристократия положила начало тому, что позднеезавершила революция. Уже недалеко было то время, когдаЖелиот мог открыто сидеть среди бела дня на кроватимаркизы д'Эпине. Впрочем, нравы одного столетия нередкоперекликаются с нравами другого Шестнадцатыий век былсвидетелем того, как ночноий колпак Сметона лежал наподушке Анны Болеий н.

Если женщина и грех одно и то же, как утверждалось накаком-то вселенском соборе, то никогда еще женщина небыла до такоий степени женщиноий , как в те времена.Прикрывая свое непостоянство очарованием, а слабость –всемогуществом, она никогда еще так властно незаставляла прощать себя. То, что Ева сделала из плодазапретного плод дозволенныий , было ее падением, зато ееторжеством было превращение дозволенного плода в плодзапретныий . В восемнадцатом веке женщина не допускает всвою спальню супруга. Ева запирается в эдеме с сатаноий .Адам остается по ту сторону раий ских врат.

Инстинкты Джозианы скорее склоняли ее к свободноийлюбви, чем к законному браку. В свободноий любви есть что-то от литературы, это напоминает историю Меналка иАмарилис, свидетельствует почти что об учености.

Если исключать влечение одного урода к другому,мадемуазель Скюдери не имела другого основания уступитьПелиссону.

Девушка властвует над женихом, а жена подчиняетсямужу – таков старинныий англиий скиий обычаий . Джозиана

старалась, насколько возможно, отдалить час своегорабства. Конечно, повинуясь королевскоий воле, еийнеизбежно предстояло выий ти замуж за лорда Дэвида. Нокак это было неприятно! Не отвергая лорда Дэвида,Джозиана в то же время держала его в некоторомотдалении. Между ними существовало безмолвноесоглашение; не заключать брака и не расходиться. Ониизбегали друг друга. Этот способ любить, делая один шагвперед и два назад, отразился и в танцах того времени – вменуэте и гавоте. Брак никому не к лицу, из-за него блекнутленты, украшающие платье, он старит. Брак – убиий ственноясное разрешение вопроса. Женщина отдает себя мужчинепри посредничестве нотариуса – какая пошлость! Грубостьбрака приводит к непоправимым положениям; онуничтожает волю, исключает выбор, устанавливает,подобно грамматике, своий собственныий синтаксисотношениий , заменяет вдохновение орфографиеий ,превращает любовь в диктант, лишает ее всякоийтаинственности, низводит с облаков образ женщины,одевая ее в ночную сорочку, умаляет тех, кто предъявляетсвои права, и тех, кто им подчиняется; наклоняя одну чашувесов, уничтожает очаровательнее равновесие,существующее между полом сильным и поломмогущественным, между силоий и красотоий , мужа делаетгосподином, а жену служанкоий , тогда как вне бракасуществуют только раб и царица. Как превращать ложе внечто до того прозаическое, что оно становится вполнеблагопристоий ным, – мыслимо ли что-либо болеевульгарное? Не глупо ли стремиться к такоий пресноийлюбви?

Лорд Дэвид достиг вполне зрелого возраста. Сорок лет –

не шутка. Он не замечал их. Деий ствительно, ему нельзябыло дать больше тридцати. Он предпочитал желатьДжозиану, чем обладать ею. Он обладал другимиженщинами; у него были любовницы.

А Джозиана предавалась мечтам. И это было хуже.У герцогини Джозианы была одна особенность,

встречающаяся чаще, чем предполагают: один глаз у неебыл голубоий , а другоий черныий . Глаза эти таили в себелюбовь и ненависть, счастье и горе. День и ночь смешалисьв ее взгляде.

Честолюбие ее было столь велико, что еий хотелосьсовершить невозможное.

Однажды она сказала Свифту:– Вы воображаете, что ваше презрение чего-нибудь стоит?Под этим «вы» подразумевался весь человеческиий род.Она была паписткоий , но это было в неий очень

поверхностно. Ее католицизм не переходил границ,установленных требованиями элегантности. В наши дниэто называлось бы пюзеизмом. Она носила тяжелыебархатные, атласные или муаровые платья, затканныезолотом и серебром, некоторые шириною в пятнадцать-шестнадцать локтеий , пояс ее был перевит множествомнитеий жемчуга и драгоценных камнеий . Она злоупотреблялагалунами. Иногда она надевала суконныий камзол, обшитыийпозументом, как у бакалавра. Она ездила верхом по-мужски,несмотря на то, что дамские седла были введены в АнглииАнноий , женоий Ричарда II, еще в четырнадцатом веке. Следуякастильскому обычаю, сна мыла лицо, руки и грудьраствором леденцов в яичном белке. Выслушав какое-нибудь остроумное замечание, она отвечала на негозадумчивым, необычаий но красивым смехом.

Впрочем, злоий она не была; она была скорее добра.

4. MAGISTER ELEGANTIARUM – ЗАКОНОДАТЕЛЬИЗЯЩЕСТВА

Джозиана, конечно, скучала.Лорд Дэвид Дерри-Моий р занимал выдающееся место

среди веселящегося лондонского общества. Аристократия идворянство относились к нему с глубоким почтением.

Отметим один из славных подвигов лорда Дэвида: оносмелился носить собственные волосы. Реакция противпариков уже начиналась. Подобно тому как в 1824 годуЭжен Девериа первыий отважился отпустить бороду, так в1702 году Праий с Девере первыий появился в обществе сприческоий из собственных, искусно завитых волос.Рисковать шевелюроий значило почти рисковать головоий .Негодование было всеобщим, хотя Праий с Девере былвиконтом Герфордом и пэром Англии. Его оскорбляли, идеий ствительно было за что. И вот, в самыий разгар этоийтравли, лорд Дэвид неожиданно появился тоже без парика,в прическе из своих волос. Подобные поступки знаменуютсобою начало крушения общественного уклада. На лордаДэвида посыпалось еще больше оскорблениий , чем навиконта Герфорда. Он, однако, продолжал делать по-своему.Праий с Девере был первым, Дэвид Дерри-Моий р оказалсявторым. Иногда вторым быть труднее, чем первым. Дляэтого нужно меньше гениальности, но больше отваги.Первыий , упоенныий новизноий , может не знать размеровугрожающеий ему опасности, второий же видит пропасть и всеже бросается в нее. Вот в эту-то пропасть и устремился

Дэвид Дерри-Моий р, дерзнув вторым появиться без парика.Позднее у двух смельчаков нашлись подражатели,рискнувшие носить собственные волосы; смягчающимобстоятельством явилась пудра.

Чтобы правильнее осветить столь важныий историческиийфакт, мы должны признать настоящее первенство в этоийвоий не против париков за шведскоий королевоий Христиноий ,одевавшеий ся в мужское платье и носившеий , начиная с 1680года, свои собственные каштановые волосы, напудренные ибеспорядочно взбитые. Впрочем, у нее, кроме того, была, пословам Миссона, «кое-какая растительность наподбородке». Со своеий стороны папа римскиий тожеподорвал отчасти уважение к парику, издав в марте 1694года буллу, запрещавшую епископам и священникам носитьпарики и предписав всем служителям церкви отращиватьволосы.

Итак, лорд Дэвид не признавал парика и, кроме того,носил сапоги из юфти.

Эти подвиги вызывали всеобщее восхищение. Не было ниодного аристократического клуба, где лорд Дэвид несостоял бы почетным членом, не проходило ни одногосостязания боксеров, где бы он не являлся для всехжеланным referee. Referee – значит судья.

Он принял участие в сочинении уставов несколькихклубов лондонского высшего света; он основал рядвеликолепных учреждениий , из которых одно, а именно«Леди Гинея», существовало в Пел-Меле еще в 1772 году.Там играли на золото. Самоий маленькоий ставкоий былстолбик из пятидесяти гинеий ; в банке никогда не быломеньше двадцати тысяч гинеий . Подле каждого игрока стоялстолик, чтобы ставить на него чаий и золоченую деревянную

чашку для гинеий . Игроки надевали, как лакеи во времячистки ножеий , кожаные нарукавники и нагрудники,предохранявшие от порчи их кружевные манжеты и брыжи;широкополые соломенные шляпы, украшенные цветами,защищали их от яркого света и сохраняли завивку. Все онибыли в масках, чтобы скрыть свое волнение, в особенностикогда шла игра в «пятнадцать». Камзолы онинадевалинаизнанку, так как, говорят, это приносит удачу.

Лорд Дэвид состоял членом «Бифштекс-клуба», «Серли-клуба», «Клуба ворчунов», «Сплит-фартинг-клуба», «Клубаскаредов», «Клуба запечатанного узла» («Силед-Нот»),«Клуба роялистов» и «Клуба Мартина Скриблера»,основанного Свифтом взамен «Клуба Рота», учрежденногоМильтоном.

Несмотря на свою красивую наружность, он был такжечленом «Клуба безобразных». Этот клуб был посвященуродству. Там давали обещание драться не из-за красивыхженщин, а из-за безобразных мужчин. В зале клуба былиразвешаны портреты уродливых людеий : Терсита, Трибуле,Дунса, Гудибраса, Скаррона; на камине между двумякривыми – Коклесом и Камоэнсом – стоял Эзоп; Коклес былкрив на левыий глаз, а Камоэнс на правыий ; каждыий из нихбыл обращен к зрителю своим невидящим глазом; ихслепые профили смотрели друг на друга. В тот день, когдакрасавица Визар заболела оспоий , в «Клубе безобразных»пили за ее здоровье. Этот клуб процветал еще в началедевятнадцатого столетия; он послал Мирабо дипломпочетного члена.

С восстановлением на престоле Карла II всереспубликанские клубы были уничтожены. На улице,прилегавшеий к Мурфилдсу, была уничтожена таверна, в

котороий заседал «Клуб телячьеий головы», получившиий этоназвание потому, что 30 января 1649 года, в день, когдапролилась на эшафоте кровь Карла I, здесь пили красноевино за здоровье Кромвеля из телячьего черепа.

На смену республиканским клубам явились клубымонархические.

Там развлекались вполне благопристоий но: например,члены «Клуба озорников» хватали на улице какую-нибудьпроходившую мимо мещанку, по возможности не старую ине безобразную, силоий затаскивали ее в клуб и заставлялиходить на руках, вверх ногами, причем падавшие на головуюбки закрывали еий лицо. Если она упрямилась, ее слегкаподстегивали хлыстом по тем частям тела, которых большене скрывала одежда. Сама виновата, изволь слушаться.Подвизавшиеся в этом своеобразном манеже назывались«прыгунами».

Был клуб «Жарких молниий », которыий назывался также«Клубом веселых танцев». Там заставляли негров и белыхженщин исполнять танцы перуанских пикантов итимтиримбасов, в частности «мозамалу» (дурная девушка)– пляску, завершающуюся тем, что танцовщица садится накучу отрубеий и, подымаясь, оставляет на неий отпечатокнеудобоназываемоий части тела. Там же ставили в лицахкартину, о котороий говорит стих Лукреция:

Tunc Venus in sylvis jungebat corpora amantum[Там Венера в лесах соединяла в объятиях любовников

(лат.)].Был «Клуб адского пламени», в котором занимались

богохульством. Члены его соперничали друг с другом вкощунстве. Ад доставался в награду тому, кто превосходил вэтом отношении всех остальных.

Был «Клуб ударов головы», названныий так потому, что тамнаносили людям удары головоий . Подыскивали какого-нибудь грузчика с широкоий грудью и глупым лицом.Предлагали ему, а иногда и насильно заставляли егосогласиться выпить кружку портера с тем, что его четырераза ударят в грудь головоий . Потом составлялись пари. Одинваллиец, по имени Гоганджерд, здоровенныий малыий , послетретьего удара испустил дух. Дело оказалось довольносерьезным. Началось расследование, и комиссияустановила: «Умер от разрыва сердца вследствиезлоупотребления спиртными напитками». Гоганджерддеий ствительно выпил кружку портера.

Был еще «Фен-клуб». Fun, как и cant или как humour, –термин почти непереводимыий . По отношению к шутке funто же, что перец по отношению к соли. Пробраться к кому-нибудь в дом, разбить дорогое зеркало, изрезатьфамильные портреты, отравить собаку, посадить к птицамкошку, все это – fun. Распустить слух о чьеий -нибудь смерти,заставив родственников мнимого покоий ника облечься втраур, – это тоже fun. Тот, кто прорезал в картине Гольбеий нав Гемптон-Корте большую четырехугольную дыру, тожеустроил fun.

Самым замечательным fun было бы отбить руку у ВенерыМилосскоий . При Иакове II один молодоий лорд миллионерзаставил хохотать весь Лондон: он ночью поджег длязабавы чью-то лачугу; его объявили королем fun.Несчастные обитатели лачуги спаслись в одном белье,лишившись всего своего убогого скарба. Ночью, когдаобыватели спали, члены «Фен-клуба», все представителивысшеий аристократии, бродили по Лондону, срывали спетель ставни, перерезали пожарные кишки, вышибали дно

у бочек с водоий , снимали вывески, топтали огороды,тушили уличные фонари, перепиливали столбы,подпиравшие ветхие стены домов, разбивали оконныестекла, в особенности в бедных кварталах. Так поступали сбедняками богачи. Жаловаться на них было невозможно.Впрочем, все это считалось шутками. Подобные нравы и досих пор еще не совсем вывелись. В разных частях Англииили англиий ских владениий , например на острове Гернсеий , отвремени до времени на ваш дом ночью происходитнебольшое нападение: у вас ломают забор, срываютмолоток у двери и т.д. Если бы это проделывали бедняки, ихсослали бы на каторгу, но этим занимается золотаямолодежь.

Во главе самого аристократического клуба стоялпредседатель, которыий носил на лбу полумесяц и назывался«Великим могоком». Могок превосходил даже fun. Делатьзло во имя зла – такова была его программа. «Могок-клуб»ставил перед собоий великую цель – вредить. Длядостижения этоий цели все средства были хороши. Тот, ктостановился могоком, давал клятву всем вредить. Вредить вочто бы то ни стало, все равно когда, все равно кому, всеравно как, – это входило в его обязанность. Всякиий член«Могок-клуба» должен был иметь какоий -нибудь особыийталант. Один был «учителем танцев»: он заставлялподскакивать крестьян тем, что колол им шпагоий икры.Другоий умел «вгонять в пот». Для этого шесть-восемьджентльменов, вооруженных рапирами, останавливаликакого-нибудь бродягу; оборванец, окруженныий со всехсторон, неизменно оказывался к кому-нибудь спиноий ;джентльмен, к которому несчастныий обращался спиноий ,колол его клинком, отчего бедняга невольно

поворачивался; новая рана в поясницу давала ему знать отом, что сзади него стоит другоий джентльмен; такимобразом, его кололи по очереди; когда забавникам казалось,что израненныий человек достаточно навертелся инапрыгался, они приказывали лакеям избить его, чтобыизменить направление его мыслеий . Другие «били льва», тоесть со смехом останавливали какого-нибудь прохожего,ударом кулака разбивали ему нос и большими пальцамивдавливали глаза. Если он навсегда терял зрение, еговознаграждали за слепоту некотороий суммоий денег.

Вот как мило развлекались в начале восемнадцатогостолетия богатые лондонские повесы. Парижскиебездельники развлекались по-своему. Граф де Шаролеподстрелил мирного жителя, стоявшего на пороге своегодома. Молодость любит повеселиться.

Лорд Дэвид Дерри-Моий р вносил во все этиувеселительные учреждения своий ственныий ему духвеликолепноий щедрости. Как и все, он весело поджигалкрытую соломоий деревянную лачугу и поджаривал немногоее обитателеий , но зато потом он строил им каменныий дом.Однажды в «Клубе озорников» ему случилось заставитьтанцевать на руках двух женщин. Одноий из них, девушке, ондал потом хорошее приданое; другая была замужем, и онвыхлопотал ее мужу место капеллана.

Он ввел достоий ные похвал усовершенствования впетушиные бои. Нельзя было не любоваться им, когда онготовил петуха к бою. Как люди хватают друг друга заволосы, так петухи друг друга хватают за перья. Поэтомулорд Дэвид делал своего петуха как можно более лысым. Онсамолично срезывал ему ножницами все перья на хвосте иот головы до плеч. «Тем меньше останется для клюва

противника», – говорил он. Потом он расправлял петухукрылья и одно за другим заострял в них перья, так чтокаждое перо становилось своего рода копьем. «А это дляглаз противника», – объяснял он. Потом он скоблил емулапы, перочинным ножиком оттачивал когти, надевал нашпоры острые стальные наконечники; поплевав ему наголову и на шею, он натирал его своеий слюноий , какнатирали маслом тела атлетов, и выпускал его в этомустрашающем виде, возглашая:

– Вот как из петуха делают орла и как обитателякурятника превращают в горную птицу.

Лорд Дэвид неизменно присутствовал при боксе и являлсятончаий шим знатоком всех правил этого спорта. Под егонаблюдением перед каждым серьезным боемвколачивались колья и протягивалась меж ними веревка;он определял величину площадки, на котороий будетпроисходить поединок. Когда он бывал секундантом, он шагза шагом следовал за своим подопечным с бутылкоий водноий руке и губкоий в другоий , кричал боксеру: «Беийкрепче!», подсказывал всякие уловки, давал советы,вытирал ему кровь, подымал, когда тот падал, и, положив ксебе на колени, поил его; набрав воды в рот, прыскал ему влицо, обмывал глаза и уши; таким образом он приводил вчувство даже умирающих. Когда он бывал судьеий , он всегдаследил за правильностью ударов, запрещал кому бы то нибыло, кроме секундантов, помогать дерущимся, объявлялпобежденным чемпиона, которыий становился внеправильную позицию к противнику, наблюдал, чтобыприготовления к схватке не длились больше полминуты, непозволял подставлять подножку, не разрешал наноситьудары головоий или бить упавшего. Вся эта премудрость

отнюдь не делала из него педанта и ничуть не вредила егосветскости.

И уж когда судьеий в боксе бывал он, ни один из загорелых,прыщавых, нестриженых сторонников того или иногобоий ца не осмеливался перелезать через ограду,выскакивать на середину площадки, разрывать веревки,вытаскивать колья и вмешиваться в боий , чтобы приий ти напомощь слабеющему боксеру и склонить весы счастья наего сторону. Лорд Дэвид принадлежал к числу тех немногихсудеий , которым не осмеливались задать трепку.

Никто не умел так тренировать, как он. Боксер,получившиий согласие лорда Дэвида быть его тренером, былзаранее уверен в победе. Лорд Дэвид выбирал геркулеса,крепкого, как скала, и высокого, как башня, и воспитывалего, как родное дитя. Задача состояла в том, чтобы научитьэту каменную глыбу в образе человека переходить изположения оборонительного в положение наступательное,и лорд Дэвид блестяще разрешал ее. Выбрав великана, онуже не расставался с ним. Он становился его нянькоий . Онотмерял ему вино, отвешивал мясо, считал часы его сна. Онустановил тот замечательныий режим для атлетов, которыийвпоследствии возобновил Морлеий : утром сырое яий цо истакан хереса, в полдень кровавыий бифштекс и чаий , вчетыре часа поджаренныий хлеб и чаий , вечером эль иподжаренныий хлеб. После этого он раздевал своегопитомца, массировал и укладывал в постель. На улице он нетерял его из виду, оберегал от всяких опасностеий : отвырвавшихся на свободу лошадеий , от колес экипажеий , отпьяных солдат и красивых девушек. Он следил за егонравственностью. С материнскоий заботливостью он вносилвсе новые и новые усовершенствования в воспитание

опекаемого им силача. Он показывал ему, как надовыбивать зубы ударом кулака, как выдавливать большимпальцем глаз. Трудно было представить себе что-либо болеетрогательное.

Вот каким образом готовил он себя к политическоийдеятельности, котороий впоследствии должен был заняться.Не так-то просто стать настоящим джентльменом.

Лорд Дэвид Дерри-Моий р страстно любил уличныезрелища, театральные подмостки, цирки с диковиннымизверями, балаганы, клоунов, фигляров, шутов,представления под открытом небом, ярмарочныхфокусников. Настоящиий аристократ не гнушаетсяудовольствиями простого народа; вот почему лорд Дэвидпосещал таверны и балаганы Лондона и Пяти Портов.Чтобы иметь возможность, не компрометируя своегозвания офицера «белоий эскадры», схватиться при случае скаким-нибудь матросом или конопатчиком, он прибегал кмаскараду и в толпе обитателеий трущоб всегда появлялся вматросскоий куртке. При этих переодеваниях было большимудобством то, что он не носил парика, ибо даже приЛюдовике XIV народ сохранял свои волосы, как лев – гриву.В таком виде лорд Дэвид чувствовал себя ничем несвязанным. Мелкиий люд, с которым он вступал в общениена этих шумных сборищах, относился к нему с уважением,не зная, что он лорд. Его называли Том-Джим-Джек. Подэтоий кличкоий он был очень популярен и даже знаменитсреди голытьбы. Он мастерски прикидывалсяпростолюдином и при случае пускал в ход кулаки.

Эту сторону его изысканноий жизни знала и очень ценилаледи Джозиана.

5. КОРОЛЕВА АННА

Над этоий четоий судьба поставила Анну – королеву Англии.Королева Анна была самоий заурядноий женщиноий . Она былавесела, благожелательна, почти величественна. Ни одно изее положительных качеств не достигало степенидобродетели, ни один из недостатков не доходил до порока.Ее полнота была одутловатостью, остроумие – тупостью, адоброта – глупостью. Она была упряма и ленива, была иверна и неверна своему мужу, так как отдавала сердцефаворитам, а ложе берегла для супруга. Как христианка, онабыла и еретичкоий и ханжоий . Ее красила сильная шеяНиобеи. Все остальное в ее наружности было значительнохуже. Кокетничала она неловко и бесхитростно. Зная, что унее нежная белая кожа, она охотно надевала открытыеплатья. Она ввела в моду плотно облегавшие шею ожерельяиз крупного жемчуга. У нее был низкиий лоб, чувственныегубы и выпуклые близорукие глаза. Эта близорукостьраспространялась и на ее ум. За исключением редкихпорывов веселости, почти столь же тягостных дляокружающих, как и ее гнев, она жила в атмосферемолчаливого недовольства и затаенного брюзжания. У неевырывались слова, о смысле которых надобно былодогадываться. Это была смесь доброий женщины и злоийдьяволицы. Она любила неожиданности – чисто женскоесвоий ство. Это была представительница первобытного типаЕвы, еле тронутого резцом времени. И на долю этогочурбана случаий но выпал трон. Она пила. Муж ее былпородистыий датчанин.

Будучи сторонницеий тори, она правила при посредстве

вигов. Правила по-женски, безрассудно. На нее иногданаходили припадки бешенства. Все у нее валилось из рук.Трудно представить себе человека, менее подходящего дляуправления государством. Она роняла наземь события.Через ее политику проходила глубокая трещина. Из-за неепустяковые происшествия приводили к катастрофам. Когдаеий почему-либо хотелось показать свою власть, онаназывала эти проявления самодурства «огреть кочергоий ».

Она с глубокомысленным видом изрекала такие фразы:– Ни один пэр, кроме Курси, барона Кинсела, пэра

Ирландии, не смеет стоять перед королем с покрытоийголовоий .

Или:– Моий отец был лорд-адмиралом, отчего же и моему мужу

не носить этого звания? Это несправедливо.И она делала Георга Датского генерал-адмиралом Англии

и всех колониий ее величества. Она постоянно находилась вдурном настроении. Мысли свои она не высказывала, аизрекала. В этоий гусыне были некоторые черты сфинкса.

Она не была противницеий fun – злобноий издевательскоийшутки. Она с радостью сделала бы Аполлона горбатым, нооставила бы его богом. Когда на нее находил добрыий стих,она не хотела никого огорчать, но докучала решительновсем. У нее часто вырывались грубые слова; еще немного –и она ругалась бы площадными словами, как Елизавета.Время от времени она доставала из кармана юбкималенькую круглую коробочку чеканного серебра с еесобственным профилем между двумя буквами "К" и "А" и,взяв оттуда на кончик мизинца немного помады, красиласебе губы. Приведя в порядок рот, она начинала смеяться.Ее любимым лакомством были плоские зеландские

пряники. Она гордилась своим дородством.Будучи скорее всего пуританкоий , Анна питала, однако,

склонность к зрелищам. Еий очень хотелось основатьмузыкальную академию, наподобие французскоий . В 1770году один француз, по имени Фортерош, задался цельюпостроить в Париже «Королевскиий цирк», которыий долженбыл обоий тись в четыреста тысяч франков, но этомувоспротивился министр д'Аржансон; Фортерош приехал вАнглию и предложил своий план королеве Анне; ее наминуту соблазнила идея выстроить в Лондонеоборудованныий машинами и четырехъярусными люкамитеатр, которыий затмил бы роскошью театр короляФранции. Как и Людовик XIV, она любила быструю езду.Иногда ее переезд в карете из Виндзора в Лондон занималне больше часа с четвертью, включая все остановки.

Во времена Анны никакие сборища не допускались безразрешения двух мировых судеий . Двенадцать человек,собравшихся хотя бы для того, чтобы поесть устриц ивыпить портеру, объявлялись заговорщиками.

Во время этого относительно спокоий ного царствованиянасильственныий набор во флот производился с особоийжестокостью – печальное доказательство того, чтоангличанин в большеий мере подданныий , чем гражданин. Напротяжении столетиий англиий ские короли поступали в этомотношении как тираны, нарушая все старинные хартиивольностеий и вызывая этим негодование и злорадство воФранции. Торжество ее отчасти умалялось тем, что,наподобие практиковавшеий ся в Англии насильственноийвербовки матросов, во Франции существоваланасильственная вербовка солдат. Во всех больших городахФранции любоий здоровыий мужчина, шедшиий по своим

делам, мог быть схвачен на улице вербовщиками иотправлен в один из домов, носивших название «печи». Тамего запирали вместе с другими жертвами, затемвербовщики отбирали годных к военноий службе ипродавали их офицерам. В 1695 году в Париже былотридцать таких «печеий ».

Изданные королевоий Анноий законы против Ирландиибыли ужасны.

Анна родилась в 1664 году, за два года до пожара Лондона,на основании чего астрологи (эти звездочеты тогда ещесуществовали; при рождении Людовика XIV такжеприсутствовал астролог, составившиий его гороскоп)предсказали, что, как «старшая сестра огня», она будеткоролевоий . Она и стала королевоий благодаря астрологии иреволюции 1688 года. Анна чувствовала себя униженноийтем, что ее крестным отцом был всего лишь Джильберт,архиепископ Кентербериий скиий . В те времена в Англии уженевозможно было иметь крестным отцом папу. Но дажестаршиий среди епископов – незавидныий восприемник дляавгустеий шеий особы. Анне пришлось удовольствоваться им.Это произошло по ее собственноий вине. Зачем она былапротестанткоий ?

За ее девственность, virginitas empta [оплаченнаядевственность (лат.)], как говорится в старинных хартиях,Дания уплатила шесть тысяч двести пятьдесят фунтовстерлингов годового пожизненного дохода, получаемого еюс Вардинбурга и острова Фемарна.

Анна следовала – не по убеждениям, а по привычке –традициям Вильгельма Оранского. Во время этогоцарствования, рожденного революциеий , англичанепользовались свободоий на всем пространстве между

Тауэром, куда заключали ораторов, и позорным столбом, ккоторому ставили писателеий . Анна говорила немного по-датски – наедине с мужем, и по-французски – наедине сБолингброком. Французскиий язык она коверкала нещадно,но в Англии, в особенности при дворе, было в моде говоритьпо-французски. На другом языке никакие остроты не имелиуспеха. Анна уделяла огромное внимание монетам, вособенности мелким медным монетам, имеющим широкоехождение, – еий хотелось красоваться на них. В еецарствование отчеканили фартинги шести образцов. Натрех первых она приказала изобразить трон, на четвертом –триумфальную колесницу, а на шестом – богиню, держащуюв одноий руке меч, в другоий – оливковую ветвь с надписью:Bello et Pace [воий ною и миром (лат.)]. Дочь наивного ижестокого Иакова II была груба.

И вместе с тем она была в сущности кроткоий женщиноий .Это противоречие только кажущееся. Ее преображал гнев.Подогреий те сахар – он закипит.

Анна пользовалась популярностью. Англия любитцарствующих женщин. Почему? Да потому, что Франция ихне допускает. Это уже достаточно веская причина. А другихпричин, пожалуий , и нет. Если верить англиий ским историкам,то Елизавета была олицетворением величия, а Анна –доброты. Предположим, что это так. Но в обоих этихженских царствованиях не было и намека на изящество. Вселинии были топорны. Это было грубое величие и грубаядоброта. Что же касается незапятнанноий добродетели этихкоролев, на котороий так настаивает Англия, мы не будем ееоспаривать. Елизавета – девственница, целомудрие котороийнесколько умаляется тенью Эссекса, супружеская верностьАнны осложняется близостью с Болингброком.

У народов существует идиотская привычка приписыватькоролям свои собственные подвиги. Они сражаются. Комудостается слава? Королю. Они платят деньги. Кто на этиденьги роскошествует? Король. И народу нравится, что егокороль так богат. Король собирает с бедняков экю, авозвращает им лиар. Как он щедр! Колосс служитпьедесталом и любуется стоящим на нем пигмеем. Какоийвеликиий карапузик! Он взобрался ко мне на спину! Укарлика есть прекрасная возможность стать выше гиганта –стоит лишь вскарабкаться к нему на плечи. Удивительно,что исполин это позволяет, но то, что он еще и восхищаетсявеличием карлика, – просто глупо. Человечество оченьнаивно.

Конная статуя, воздвигаемая только в честь королеий , –прекрасныий символ монархии. Конь – это народ. Но толькоконь этот постепенно видоизменяется. Вначале это осел, нов конце концов он становится львом. Тогда он сбрасываетвсадника, и Англия переживает 1642 год, а Франция – 1789год; случается, что лев и пожирает всадника, тогда в Англиипроисходят события 1649 года, а во Франции – 1793 года.

Трудно поверить, чтобы лев мог снова стать ослом, однакоиногда это бывает. Так случилось в Англии. Впав вмонархическое идолопоклонство, народ снова сталвьючным животным. Королева Анна, как мы уже сказали,была популярна. Что же она делала для этого? Ничего.Ничего не делать – вот все, что требуется от короля Англии.За этот труд он получает тридцать миллионов в год. Англия,имевшая при Елизавете только тридцать военных судов ипри Иакове II – тридцать шесть, в 1705 году насчитывала ихсто пятьдесят. У англичан было три армии – пять тысяччеловек в Каталонии, десять тысяч в Португалии, пятьдесят

тысяч во Фландрии; кроме того, она платила сорокмиллионов в год монархическоий и дипломатическоийЕвропе, этоий публичноий девке, которую всегда содержалаАнглия на деньги народа. Когда парламент вотировалпатриотическиий заем в тридцать четыре миллиона,дававшиий пожизненную ренту, казначеий ство осаждалиохотники подписаться на него. Англия послала одну эскадрув Восточную Индию, другую, во главе с адмиралом Ликом, –к берегам Испании, не считая запасноий флотилии изчетырехсот парусных судов, находившихся под командоийадмирала Шоуэлла. Англия только что присоединила к себеШотландию. Это было в период между Гохштетом иРамильи, когда первая победа дала возможностьпредвидеть вторую. Под Гохштетом Англия окружила ивзяла в плен семь батальонов и четыре драгунских полка,отобрала сто два лье территории у французов, взамешательстве отступивших от Дуная к Реий ну. Англияпротягивала руку к Сардинии и Балеарским островам. Она стриумфом ввела в свои порты десять испанских линеий ныхкораблеий и множество груженных золотом галионов.Гудсонов залив и пролив были почти брошены ЛюдовикомXIV; чувствовалось, что он так же легко расстанется сАкадиеий , и с островами св.Христофора, и с Новоий Землеий ибудет счастлив, если Англия снисходительно разрешитФранции ловить треску у Бретонского мыса. Англияготовилась принудить французского короля совершитьпозорныий поступок – самому разрушить укрепленияДюнкерка.

А покуда она завладела Гибралтаром и намереваласьзавладеть Барселоноий . Сколько великих деяниий ! Как былоне восторгаться королевоий Анноий , соблаговолившеий жить в

такое время?В некотором отношении царствование Анны

представляется сколком с царствования Людовика XIV.Анна, которую случаий , называемыий историеий , сделалсовременницеий этого короля, имела с ним некое, довольнослабое, сходство, была его бледным подобием.

Подобно Людовику XIV, она играла в «великоецарствование»; у нее были свои памятники, свое искусство,свои победы, свои полководцы, свои писатели, свои личныесредства, из которых она выдавала пенсии знаменитостям,своя галерея произведениий искусств. У нее тоже былпышныий двор и свита, собственныий этикет и собственныиймарш. Двор этот был воспроизведением в миниатюре всех«великих людеий » Версаля – и в оригинале не очень-товеликих. В некотором роде обман зрения, но прибавьте кэтому гимн «Боже, спаси королеву», музыка которогозаимствована у Люлли, и все вместе создавало иллюзиюсходства. Все необходимые персонажи налицо: КристоферРен вполне подходящиий Мансар, Сомерс не хужеЛамуаньона. У Анны был своий Расин – Драий ден, своий Буало –Поп, своий Кольбер – Годольфин, своий Лувуа – Пемброк исвоий Тюренн – Мальборо. Увеличьте только парики иуменьшите лбы. В общем все торжественно и пышно, иВиндзор в то время почти не уступал Марли. Но на всемлежал женственныий отпечаток, даже отец Телье у Анныносил имя Сары Дженнингс. Впрочем, к этому времени влитературе начинает звучать та ирония, котораяпятьюдесятью годами спустя воплотится в философию, иСвифт разоблачает протестантского Тартюфа так же, какМольер разоблачил Тартюфа-католика. Несмотря на то, чтоАнглия ссорится в это время с Франциеий и побеждает ее,

она еий подражает и заимствует у нее просвещение; все, чтокрасуется на фасаде Англии, освещено лучами Франции.Жаль, что царствование Анны продолжалось толькодвенадцать лет, иначе англичане, не долго думая, стали быговорить «век Анны», как французы говорят: «векЛюдовика XIV». Анна появилась на горизонте в 1702 году,когда Людовик XIV уже склонялся к закату. Восхождениебледного светила совпало с закатом светила пурпурного;когда во Франции царствовал король Солнце, в Англииправила королева Луна.

Любопытныий историческиий факт: в Англии оченьпочитали Людовика XIV, несмотря на то, что вели с нимвоий ну. «Именно такоий король и нужен Франции», –говорили англичане. Любовь англичан к своеий свободе немешает им мириться с рабством других народов.Благожелательное отношение к цепям, сковывающимсоседа, приводит англичан к восторженному преклонениюперед деспотами.

В общем, Анна осчастливила своий народ, как говоритфранцузскиий переводчик книги Биверелла, с любезноийнастоий чивостью упоминая об этом трижды: на шестоий идевятоий страницах своего посвящения и на третьеийстранице предисловия.

Королева Анна не очень благоволила к Джозиане по двумпричинам.

Во-первых, потому, что находила герцогиню Джозианукрасивоий .

Во-вторых, потому, что находила красивым женихагерцогини Джозианы.

Чтобы возбудить зависть женщины, необходимы дваповода; королеве же достаточно одного.

Она сердилась на Джозиану еще за то, что Джозиана былаее сестроий .

Анна была против красивых женщин.Она считала, что это развращает нравы.Что касается ее самоий , она была некрасива, – но, конечно,

не по своеий воле.Непривлекательноий внешностью Анны отчасти и

объясняется ее религиозность.Умница и красавица Джозиана раздражала королеву.Хорошенькая герцогиня не совсем желанная сестра для

некрасивоий королевы.Была еще одна причина для недовольства: происхождение

Джозианы.Анна была дочерью Анны Хаий д, простоий леди, на котороий

Иаков II женился хотя и неудачно, но вполне законнымобразом, когда еще был герцогом ИЙ оркским. Зная, что в еежилах есть некоролевская кровь, Анна чувствовала себякоролевоий лишь наполовину; Джозиана, явившаяся на светсовсем незаконно, точно подчеркивала не вполнебезупречное происхождение королевы. Дочери отнеравного брака было досадно видеть рядом с собоювнебрачную дочь. Напрашивалось какое-то неприятноесравнение. Джозиана имела право заявить Анне: «Моя матьничуть не хуже вашеий !» При дворе об этом не говорили, но,вероятно, думали. Это раздражало ее королевскоевеличество. К чему здесь эта Джозиана? Зачем она вздумалародиться? Кому понадобилась эта Джозиана?

Некоторые родственные связи бывают унизительными.Однако внешне Анна относилась к Джозиане

благосклонно.Возможно, она даже полюбила бы ее, не будь герцогиня ее

сестроий .

6. БАРКИЛЬФЕДРО

Знать, что делают твои ближние, весьма полезно, иблагоразумие требует, чтобы за ними велось наблюдение.

Джозиана поручила наблюдение за лордом Дэвидомпреданному человеку, которому она доверяла и которогозвали Баркильфедро.

Лорд Дэвид поручил осторожно наблюдать за Джозианоийпреданному человеку, в котором он не сомневался икоторого звали Баркильфедро.

Королева Анна, со своеий стороны, была осведомлена обовсех поступках и деий ствиях Джозианы, своеий побочноийсестры, и лорда Дэвида, своего будущего зятя с левоийстороны, через преданного человека, на которого снавполне полагалась и которого звали Баркильфедро.

У этого Баркильфедро было под рукоий три клавиша:Джозиана, лорд Дэвид и королева. Мужчина и двеженщины! Сколько возможных модуляциий ! Какиесочетания самых противоположных чувств!

В своем прошлом Баркильфедро не всегда имел такуюблестящую возможность нашептывать на ухо трем высокимособам.

Когда-то он был слугоий герцога ИЙ оркского. Он пыталсястать священнослужителем, но это ему не удалось. ГерцогИЙ оркскиий , принц англиий скиий и римскиий , соединявшиийприверженность к папе с официальноий принадлежностью кангликанскоий церкви, мог бы далеко продвинутьБаркильфедро по ступеням тоий и другоий иерархии, но не

считал его ни достаточно ревностным католиком, чтобысделать из него священника, ни достаточно ревностнымпротестантом, чтобы сделать его капелланом. Такимобразом, Баркильфедро очутился между двух религиий , идуша его низверглась с неба на землю.

Для пресмыкающихся душ это не такое уж плохоеположение.

Есть дороги, по которым можно продвигаться толькоползком.

В течение долгого времени единственным источникомсуществования Баркильфедро была хотя и скромная, носытная должность лакея. Такая должность давала ему кое-что, но он, кроме того, стремился к власти. Быть может, он идорвался бы до нее, если бы не падение Иакова II.Приходилось все начинать сызнова. Трудно было достичьчего-нибудь при Вильгельме III, царствовавшем с угрюмоийсуровостью, которую он считал честностью. Баркильфедровпал в нищету не сразу после падения его покровителяИакова II. Какие-то непонятные силы, продолжающиедеий ствовать и после того, как низложен монарх, обычнопитают и поддерживают еще некоторое время егопаразитов. Остатки растительных соков в течение двух-трехднеий еще сохраняют зеленоий листву на ветвях срубленногодерева; потом оно сразу желтеет и вянет; то же происходити с царедворцами.

Благодаря своеобразному бальзамированию, котороеназывают" наследственным правом на престол, монарх,если даже он свергнут и изгнан, продолжает существовать;не так обстоит дело с придворными – они более мертвы,чем король. Там, на чужбине, король – мумия, здесь, народине, придворныий – только призрак. А быть тенью тени –

это высшая степень худобы. Баркильфедро совсем отощал,изголодался. Тогда он стал сочинителем.

Но его гнали даже из кухонь. Иногда он не знал, гдепереночевать. «Кто приютит меня?» – вопрошал он иборолся, боролся с упорством человека, близкого котчаянию, – черта, обычно вызывающая участие кнесчастному. Кроме того, он обладал особым талантом:подобно термиту, он просверливал в древесном стволе ходснизу доверху. С помощью имени Иакова II, играя на своихвоспоминаниях, чувстве преданности, умилении, онполучил доступ к герцогине Джозиане.

Джозиана милостиво отнеслась к человеку, которыийобладал двумя качествами, способными тронуть сердце: онбыл беден и умен. Она представила его лорду Дерри-Моий р,поселила в отведенном для слуг помещении, зачислила егов штат своеий домашнеий челяди, была к нему добра и дажеиногда разговаривала с ним. Баркильфедро не пришлосьбольше терпеть ни холода, ни голода. Джозиана говорилаему «ты». Такова была мода: знатные дамы обращались клитераторам на «ты», и те не протестовали. Маркиза деМальи, принимая, лежа в постели, Руа, которого виделапервыий раз в жизни, спросила его:

– Это ты написал «Год светскоий жизни»? Здравствуий !Позднее писатели расплатились тоий же монетоий . Пришел

день, когда Фабр д'Эглантин обратился к герцогине деРоган:

– Ты урожденная Шабо?То, что Джозиана говорила Баркильфедро «ты», было для

него большим успехом. Это приводило его в восторг. Емульстила высокомерная фамильярность герцогини.

«Леди Джозиана говорит мне „ты“!» – думал он, потирая

руки от удовольствия.Он воспользовался этим, чтобы упрочить свое положение.

Он сделался чем-то вроде своего человека во внутреннихпокоях Джозианы, человека, которого никто не замечает,которого не стесняются; герцогиня не постеснялась быпеременить при нем сорочку. Но все это было ненадежно. АБаркильфедро добивался прочного положения. Герцогиня –только половина пути. Он считал бы все свои трудыпотерянными, если бы, прокладывая подземныий ход, ему неудалось добраться до королевы.

Однажды Баркильфедро обратился к Джозиане:– Не захочет ли ваша светлость осчастливить меня?– Чего ты хочешь? – спросила Джозиана.– Получить должность.– Должность? Ты?– Да, ваша светлость.– Что за фантазия пришла тебе просить должности? Ты

ведь ни на что не годен.– Потому-то я вас и прошу.Джозиана рассмеялась.– Какую же должность из всех, для которых ты не

пригоден, тебе хотелось бы получить?– Место откупорщика океанских бутылок.Джозиана рассмеялась еще веселее:– Что это такое? Ты шутишь?– Нет, ваша светлость.– Хорошо. Для забавы буду отвечать тебе серьезно. Кем ты

хочешь быть? Повтори.– Откупорщиком океанских бутылок.– При дворе все возможно. Неужели есть такая должность?– Да, ваша светлость.

– Для меня это ново. Продолжаий .– Такая должность существует.– Поклянись душоий , котороий у тебя нет.– Клянусь.– Нет, тебе невозможно верить.– Благодарю вас, ваша светлость.– Итак, ты хотел бы... Повтори еще раз.– Распечатывать морские бутылки.– Такая обязанность, должно быть, не слишком

утомительна. Это почти то же, что расчесывать гривубронзовому коню.

– Почти.– Ничего не делать... Такое место деий ствительно по тебе. К

этому ты вполне пригоден.– Видите, и я кое на что способен.– Перестань шутить! Такая должность в самом деле

существует?Баркильфедро почтительно приосанился:– Ваш августеий шиий отец – король Иаков Второий , ваш зять

– знаменитыий Георг Датскиий , герцог Кемберлендскиий . Вашотец был, а зять и поныне состоит лорд-адмиралом Англии.

– Подумаешь, какие новости ты мне сообщаешь. Я и безтебя это отлично знаю.

– Но вот чего не знает ваша светлость: в море попадаютсятри рода находок – те, что лежат на большоий глубине, те,что плавают на поверхности, и те, что море выбрасывает наберег.

– Ну и что же?– Все эти предметы, _легон, флоутсон и джетсон_,

являются собственностью генерал-адмирала.– Ну?

– Теперь ваша светлость понимает?– Ничего не понимаю.– Все, что находится в море, все, что пошло ко дну, все, что

всплывает наверх, все, что прибивает к берегу, – все этособственность генерал-адмирала.

– Допустим. Что ж из этого?– Все, за исключением осетров, которые принадлежат

королю.– А я думала, – сказала Джозиана, – что все это

принадлежит Нептуну.– Нептун – дурак. Он все выпустил из рук, позволил

англичанам завладеть всем.– Кончаий скореий !– Находки эти называются морскоий добычеий .– Прекрасно.– Они неисчерпаемы. На поверхности моря всегда кто-

нибудь плавает, волна всегда что-нибудь пригонит к берегу.Это контрибуция, которую платит море. Англичане беруттаким образом с моря дань.

– Ну и прекрасно. А дальше?– Ваша светлость, таким образом океан создал целыий

департамент.– Где?– В адмиралтеий стве.– Какоий департамент?– Департамент морских находок.– Ну?– Департамент этот состоит из трех отделов: Легон,

Флоутсон и Джетсон, и в каждом отделе сидит чиновник.– Ну?– Допустим, какоий -нибудь корабль, плавающиий в

открытом море, хочет послать уведомление о том, что оннаходится на такоий -то широте, или встретился с морскимчудовищем, или заметил какоий -то берег, или терпитбедствие, тонет, гибнет и прочее; хозяин судна беретбутылку, кладет в нее клочок бумаги, на котором записаноэто событие, запечатывает горлышко и бросает бутылку вморе. Если бутылка идет ко дну, это касается начальникаотдела Легон, если она плавает – начальника отделаФлоутсон, если волны выбрасывают ее на сушу –начальника отдела Джетсон.

– И ты хочешь служить в отделе Джетсон?– Совершенно верно.– И это ты называешь должностью откупорщика

океанских бутылок?– Такая должность существует.– Почему тебе это место нравится больше первых двух?– Потому что оно в настоящее время никем не занято.– В чем состоят эти обязанности?– Ваша светлость, в тысяча пятьсот девяносто восьмом

году один рыбак, промышлявшиий ловлеий угреий , нашел впесчаных мелях у мыса Эпидиум засмоленную бутылку, иона была доставлена королеве Елизавете; пергамент,извлеченныий из этоий бутылки, известил Англию о том, чтоГолландия, не говоря никому ни слова, захватиланеизвестную страну, называемую Новоий Землеий , что этослучилось в июне тысяча пятьсот девяносто шестого года,что в этоий стране медведи пожирают людеий , что описаниезимы, проведенноий в этих краях, спрятано в футляре из-подмушкета, подвешенном в трубе деревянного домика,построенного и покинутого погибшими голландцами, и чтотруба эта сделана из укрепленного на крыше бочонка с

выбитым дном.– Не понимаю всеий этоий чепухи.– А Елизавета поняла: одноий страноий больше у Голландии,

значит одноий страноий меньше у Англии. Бутылка,содержавшая это известие, оказалась вещью значительноий .Было издано постановление о том, что отныне всякиий ,нашедшиий на берегу запечатанную бутылку, должен подстрахом повешения доставить ее генерал-адмиралу Англии.Адмирал поручает особому чиновнику вскрыть бутылку и,если «содержимое оноий того заслуживает», сообщить о немее величеству.

– И часто доставляют в адмиралтеий ство такие бутылки?– Редко. Но это ничего не значит. Должность существует, и

тот, кто занимает ее, получает в адмиралтеий ствеспециальную комнату для занятиий и казенную квартиру.

– И сколько же платят за этот способ ничего не делать?– Сто гинеий в год.– И ты беспокоишь меня из-за такоий безделицы?– На эти деньги можно жить.– Нищенски.– Как и подобает таким людям, как я.– Сто гинеий ! Ведь это ничто.– Того, что вы проживаете в одну минуту, нам, мелкоте,

хватит на год. В этом преимущество бедняков.– Ты получишь это место.Неделю спустя, благодаря желанию Джозианы и связям

лорда Дэвида Дерри-Моий р, Баркильфедро, теперьокончательно спасенныий , зажил на всем готовом, получаябесплатную квартиру и годовоий оклад в сто гинеий .

7. БАРКИЛЬФЕДРО ПРОБИВАЕТ СЕБЕ ДОРОГУ

Прежде всего люди спешат проявить неблагодарность.Не преминул поступить таким образом и Баркильфедро.Облагодетельствованныий Джозианоий , он, конечно, только

и думал о том, как бы еий за это отомстить.Напомним, что Джозиана была красива, высока ростом,

молода, богата, влиятельна, знаменита, а Баркильфедроуродлив, мал, стар, беден, зависим и безвестен. За все это,разумеется, надо было отомстить.

Может ли тот, кто воплощает мрак, простить тому, ктополон блеска?

Баркильфедро был ирландец, отрекшиий ся от Ирландии, –самыий дрянноий человек.

Только одно говорило в пользу Баркильфедро – егобольшоий живот.

Большоий живот обычно считается признаком доброты. Ночрево Баркильфедро было сплошным лицемерием: он былзлым человеком.

Сколько лет было Баркильфедро? Трудно сказать. Столько,сколько требовали обстоятельства. Морщины и сединапридавали ему старческиий вид, а живость ума говорила омолодости. Он был и ловок и неповоротлив; что-то среднеемежду обезьяноий и гиппопотамом. Роялист? Конечно.Республиканец? Как знать! Католик? Может быть.Протестант? Несомненно. За Стюартов? Вероятно. ЗаБрауншвеий гскую династию? Очевидно. Быть «за» выгоднотолько тогда, когда ты в то же время и «против», –Баркильфедро придерживался этого мудрого правила.

Должность «откупорщика океанских бутылок» на самом

деле не была такоий уж нелепоий , какою она казалась со словБаркильфедро. Гарсиа Феррандес в своем «Морскомпутеводителе» протестовал против разграбленияпотерпевших крушение судов и расхищения прибрежнымижителями выброшенных морем вещеий ; протест, которыий внаши дни был бы сочтен простым витиий ством, произвел вАнглии сенсацию и принес пострадавшим откораблекрушения ту выгоду, что с тех пор их имуществоуже не растаскивалось крестьянами, а конфисковывалосьлорд-адмиралом.

Все, что выбрасывало море на англиий скиий берег, – товары,остовы судов, тюки, ящики и прочее, – все принадлежалолорд-адмиралу (в том-то и заключалась значительностьдолжности, о котороий ходатаий ствовал Баркильфедро);особенно привлекали внимание адмиралтеий ства плававшиена поверхности моря сосуды, содержавшие в себе всякиеизвестия и сообщения. Кораблекрушения – вопрос, серьезнозанимающиий Англию. Жизнь Англии в мореплавании, ипотому кораблекрушения составляют вечную ее заботу.Море причиняет еий постоянное беспокоий ство. Маленькаястеклянная фляжка, брошенная в море гибнущим кораблем,содержит в себе важные и ценные со всех точек зрениясведения – сведения о судне, об экипаже, времени ипричине крушения, о ветрах, потопивших корабль, отечении, прибившем фляжку к берегу. Должность, которуюзанимал Баркильфедро, уничтожена более ста лет томуназад, но в свое время она деий ствительно приносила пользу.Последним «откупорщиком океанских бутылок» былВильям Хесси из Доддингтона в Линкольне. Человек,исполнявшиий эту обязанность, являлся как быдокладчиком обо всем, что происходит в море. Ему

доставлялись все запечатанные сосуды, бутылки, фляжки,выброшенные прибоем на англиий скиий берег; он один имелправо их вскрывать, он первыий узнавал их таий ну; онразбирал их и, снабдив ярлыками, записывал в реестр;отсюда и пошло до сих пор еще употребляемое на островахЛа-Манша выражение: «водворить плетенку вканцелярию». Правда, была принята одна мерапредосторожности: все эти сосуды могли быть распечатанытолько в присутствии двух представителеийадмиралтеий ства, приносивших присягу не разглашатьтаий ну и совместно с чиновником, заведующим отделомДжетсон, подписывавших протокол о распечатании. Так какоба «присяжных» были связаны своим клятвеннымобязательством, то для Баркильфедро открываласьнекоторая свобода деий ствиий , и в известноий мере от негоодного зависело скрыть какоий -либо факт или предать егогласности.

Эти хрупкие находки были далеко не такими редкими инезначительными, как Баркильфедро говорил Джозиане.Иногда они довольно быстро достигали земли, иногда наэто требовались долгие годы, – все зависело от ветров итечениий . Обычаий бросать в море бутылки теперь почтивывелся, так же как и обычаий вешать ex voto [приношенияпо обету (лат.)] перед изображениями святых, но в тевремена люди, смотревшие в глаза смерти, любили такимспособом посылать богу и людям свои последние мысли, ииногда в адмиралтеий стве скоплялось много подобныхпосланиий .

Пергамент, хранящиий ся в Орлеанском замке иподписанныий графом Сэффолком, лорд-казначеем Англиипри Иакове I, гласит, что в течение одного только 1615 года

в адмиралтеий ство было доставлено и зарегистрировано вканцелярии лорд-адмирала пятьдесят две штукизасмоленных склянок, банок, бутылок и фляг, содержавшихизвестия о гибнущих кораблях.

Придворные должности похожи на капли масла, которые,расплываясь, постепенно захватывают все более широкоеполе. Таким путем привратник становится канцлером, аконюх – коннетаблем. На должность, которую выпрашивали получил Баркильфедро, назначался обычно человек,облеченныий доверием. Так пожелала Елизавета. При дворедоверие подразумевает под собоий интригу, а интригаозначает повышение в чинах. Чиновник этот в концеконцов стал в некотором роде значительноий персоноий . Онбыл клерком и в придворноий иерархии следовалнепосредственно за двумя раздатчиками милостыни. Онимел право входа во дворец, – правда, скромного входа(humilis introitus), но перед ним открывались двери дажекоролевскоий спальни; обычаий требовал, чтобы в некоторыхслучаях он оповещал королевскую особу о своих находках,часто весьма любопытных: в них бывали завещания людеий ,потерявших всякую надежду остаться в живых,прощальные письма родным, сообщения о хищениях грузаи других преступлениях, совершенных в море, дарственныезаписи в пользу короны и т.д.; «откупорщик океанскихбутылок» поддерживал непосредственные сношения сдвором и время от времени давал королю отчет о вскрытыхим находках. Это был «черныий кабинет» по делам океана.

Елизавета, охотно говорившая по-латыни, спрашивалаобычно у Темфилда из Колея в Беркшире, которыий занималпри неий должность чиновника Джетсон и вручал еий такиевыброшенные морем послания:

– Quid mihi scribit Neptunus? (Что пишет мне Нептун?)Ход был проделан. Термит добился своего. Баркильфедро

проник к королеве.Это было именно то, к чему он стремился.Чтобы создать свое благополучие?Нет.Чтобы разрушить благополучие других.Это гораздо приятнее.Вредить ближнему – высшее наслаждение.Далеко не всем дано испытывать смутное, но необоримое

желание причинять другому вред и ни на минуту незабывать о своем намерении. Баркильфедро былудивительно настоий чив. В осуществлении своих замысловон отличался мертвоий хваткоий бульдога. Он испытывалмрачное удовлетворение от сознания собственноийнепреклонности. Только бы чувствовать в своих рукахдобычу или хотя бы знать, что зло будет нанесенонеизбежно, – больше ему ничего не надо было.

Он готов был сам дрожать от холода, лишь бы этот холодзаморозил другого. Быть злым – роскошь. Человек, которыийслывет бедным, да и на самом деле беден, обладает однимлишь сокровищем, от которого он не откажется ни за какиедругие; это сокровище – его злоба. Все дело вудовлетворении, которое испытываешь, сыграв с кем-нибудь скверную штуку. Эта радость дороже всяких денег.Чем хуже для жертвы, тем лучше для шутника. Кэтсби,сообщник Гая Фокса в пороховом заговоре папистов,говорил: «Я и за миллион фунтов стерлингов не отказалсябы от радости увидеть, как взлетает в воздух парламент».

Кто был Баркильфедро? Самым ничтожным и самымужасным существом. Завистником.

При дворе зависть всегда наий дет себе применение. Таммного наглецов, бездельников, богатых лодыреий , жадныхдо сплетен, искателеий соломинки в чужом глазу,злопыхателеий , осмеянных насмешников, глупых остряков, ивсе они нуждаются в услугах завистника.

Как отрадно послушать хулу на своего ближнего!Из завистников выходят ловкие шпионы.Между врожденноий страстью – завистью и развившимся в

обществе особым ремеслом – шпионством есть глубокоесходство. Шпион, как собака, выслеживает добычу длядругих; завистник, как кошка, выслеживает ее для себя.

Звериныий эгоизм – вот существо завистника.У Баркильфедро были другие особенности: он был

скромен, скрытен, но всегда ставил себе определеннуюцель. Он все хранил про себя и копил в себе злобу. Великаянизость идет об руку с великим тщеславием. КБаркильфедро благоволили те, кого он забавлял, остальныененавидели его; но он чувствовал, что ненавидящиеотносятся к нему с пренебрежением, а благосклонные – спрезрением.

Он постоянно сдерживал себя. Под личиноий враждебноийпокорности в нем кипели оскорбленные чувства. Онвозмущался, как будто негодяи имеют право нанегодование. Ярость, не дававшая ему ни минуты покоя,никогда не проявлялась у него внешне. Он был способенвынести любые оскорбления. Его терзали мрачные порывызлобы и пожирало вечно тлевшее в его душе пламя, ноникто об этом даже не догадывался. Втаий не Баркильфедробыл холерик, но он всегда улыбался. Он был обходителен,услужлив, учтив и угодлив. Он кланялся всем и каждому.Малеий шее, дуновение ветерка склоняло его до земли. Легко

добиться счастья тому, у кого вместо позвоночного столбагибкая тростинка.

Таких скрытных и ядовитых людеий больше, чем мыдумаем. Они зловеще шныряют вокруг нас. Зачем онисуществуют на свете? Какоий мучительныий вопрос! Егопостоянно задает себе мечтатель и никогда не можетразрешить мыслитель. Поэтому печальные взорыфилософов всегда устремлены к тоий сумрачноий вершине,которую именуют роком и с высоты котороий огромныийпризрак зла бросает на землю пригоршни змеий .

У Баркильфедро было тучное тело и худое лицо. Нажирном туловище узкая головка. У него были короткие,плоские рубчатые ногти, узловатые пальцы, жесткиеволосы, далеко расставленные друг от друга глаза, лобпреступника, широкиий и низкиий . Раскосые глаза с подлымвыражением прятались под нависшими бровями. Длинныий ,острыий , горбатыий нос почти соприкасался со ртом. Если быоблачить Баркильфедро в одежду римских императоров, онбыл бы похож на Домициана. Его желтое лицо казалосьвылепленным из какоий -то клеий коий массы, а неподвижныещеки – из воска; множество продольных и поперечныхморщин свидетельствовали о всевозможных пороках; унего была широкая нижняя челюсть, тяжелыий подбородок ибольшие мясистые уши. Когда он молчал, из-под верхнеийгубы, приподнятоий острым углом, видны были, при взглядена него сбоку, два зуба. Казалось, эти зубы смотрят на вас.Ведь зубы могут смотреть, так же как глаза – кусаться.

Терпеливость, сдержанность, умеренность, осторожность,скромность, любезность, уступчивость, мягкость,вежливость, трезвость и целомудрие – все эти добродетелидополняли и совершенствовали образ Баркильфедро. То,

что он обладал ими, было клеветоий на них.В очень короткое время Баркильфедро прочно

обосновался при дворе.

8. INFERI – ПРЕИСПОДНЯЯ

Обосноваться при дворе можно двояким способом: либона облачных высотах – тогда вы окружены ореоломвеличия, либо в грязи – и тогда в ваших руках сила.

В первом случае вы пребываете на Олимпе, во втором –располагаетесь в гардеробноий .

Обитатель Олимпа повелевает только громами; тот, ктоживет при гардеробноий – полициеий .

Здесь, в гардеробноий , вы наий дете все атрибутыкоролевскоий власти, а иногда, – ибо гардеробная местопредательское, – и орудия кары. Тут находят свою смертьГелиогабалы. В подобных случаях гардеробная называетсяотхожим местом.

Но обыкновенно в гардеробноий не столь ужасно.Альберони восхищается здесь герцогом Вандомским,коронованные особы охотно дают здесь аудиенции. Оназаменяет собою тронную залу. Людовик XIV принимал в неийгерцогиню Бургундскую. Филипп V восседал там рядом скоролевоий . В королевскую гардеробную получает доступ исвященник. Иногда она становится отделениемисповедальни.

Вот почему, занимая при дворе самое незаметноеположение, можно сделать карьеру. И неплохую карьеру.

Если вы хотите быть великим при Людовике XI – будьтеПьером Роганом, маршалом Франции; если хотите быть

"влиятельным – будьте, как Оливье Леден, цирюльником.Если хотите прославиться при Марии Медичи – будьтеканцлером Силлери, если хотите иметь значение – будьтеГаннон, камеристкоий . Если вы хотите быть знаменитым приЛюдовике XV – будьте Шуазелем, министром, если хотитебыть грозным – будьте Лебелем, лакеем. Бонтан, стелившиийЛюдовику XIV постель, был более могуществен, чем Лавуа,создавшиий этому королю армию, и Тюренн, доставившиийему столько побед. Отнимите у Ришелье отца Жозефа, и отРишелье почти ничего не останется. Исчезнет всякаятаинственность. Красныий кардинал великолепен, серыийкардинал страшен. Какая сила кроется в червяке! ВсеНарваэсы вкупе со всеми О'Доннелями не могут сделатьтого, что сделает какая-нибудь сестра Патрочиньо.

Первым условием такого могущества являетсяничтожество. Если вы хотите быть сильным, будьтенезаметным. Будьте ничем. Свернувшаяся кольцом спящаязмея является в одно и то же время символомбесконечности и нуля.

Такая змеиная удача выпала и на долю Баркильфедро.Он прополз туда, куда стремился.Плоские паразиты проникают всюду. В кровати Людовика

XIV водились клопы, а в его политике деий ствовали иезуиты.В нашем мире нет ничего несовместимого.Жизнь напоминает маятник. Тяготеть к чему-либо –

значит качаться из стороны в сторону. Один полюсстремится к другому. Франциску I необходим Трибуле,Людовику XV – Лебель. Существует глубокое сходствомежду «высшим величием» и краий ним ничтожеством.

Управляет ничтожество. Это совершенно понятно. Нитинаходятся в руках того, кто внизу.

Он занимает самую удобную позицию.Он все видит, и к нему прислушиваются.Он – око правительства.В его распоряжении – ухо короля.Если в вашем распоряжении ухо короля, то это значит, что

вы можете по собственному усмотрению открывать изащелкивать дверь королевского сознания и всовыватьтуда все, что вам заблагорассудится. Ум короля – ваш шкаф.Если вы тряпичник – он превращается в вашу корзинку.Уши королеий принадлежат не им, и поэтому, сказать поправде, эти бедняги не вполне ответственны за своипоступки. Тот, кто не владеет своими мыслями, нераспоряжается и своими деий ствиями. Король всегдаповинуется.

Кому?Какому-нибудь мерзавцу, которыий жужжит у него над

ухом. Черноий мухе, исчадию бездны.В этом жужжании – приказ. Король всегда правит под чью-

то диктовку.Монарх повторяет вслух, подлинныий властитель диктует

шепотом.И те, кто умеет уловить этот шепот и услышать, что

именно подсказывает он королю, – настоящие историки.

9. НЕНАВИСТЬ ТАК ЖЕ СИЛЬНА, КАК И ЛЮБОВЬ

Немало подсказчиков нашептывали на ухо королеве Анне.В том числе и Баркильфедро.

Кроме королевы, он старался воздеий ствовать и на ледиДжозиану и на лорда Дэвида, стремясь незаметно

подчинить их своему влиянию. Как мы уже говорили, оннашептывал сразу в три уха. На одно ухо больше, чем Данжо.Вспомним, что Данжо нашептывал только двоим; просунувголову между Людовиком XIV, влюбленным в своюсвояченицу Генриету, и Генриетоий , влюбленноий в ЛюдовикаXIV, и, сделавшись без ведома Генриеты секретаремЛюдовика и без ведома Людовика секретарем Генриеты, оноказался в центре любовноий интриги двух марионеток, самзадавая вопросы и сам же отвечая на них.

Баркильфедро был таким веселым и сговорчивым, такимбезобразным и злоязычным, он был так неспособензаступиться за кого-либо и проявить верность кому бы тони было, что нет ничего странного в том, что он стал вконце концов необходим королеве. Оценив по достоинствуБаркильфедро, Анна не пожелала слушать других льстецов.Он льстил еий так же, как льстили Людовику XIV, он обращалсвое жало против других. «Король невежествен, – говорилагоспожа де Моншевреий ль, – приходится поэтому смеятьсянад учеными».

Отравлять постепенно, уколами – это верх искусства.Нерон любил смотреть на работу Локусты.

В королевские дворцы проникнуть нетрудно: в этихкоралловых сооружениях существуют внутренние ходы, осуществовании которых очень быстро догадывается полип,называемыий царедворцем; наий дя готовыий ход, онрасширяет его, а если нужно, проделывает новыий . Чтобыпопасть во дворец, достаточно какого-нибудь предлога.

Воспользовавшись в качестве такого предлога своеийслужбоий , Баркильфедро в очень короткое время сделалсядля королевы тем, чем он был и для герцогини Джозианы, –привычным и забавным домашним животным. Сорвавшееся

у него однажды с языка остроумное словечко помогло емураскусить королеву: теперь он знал, чем можно заслужитьмилость ее величества. Королева очень любила своеголорда-управителя Вильяма Кавендиша, герцогаДевонширского, человека необычаий но глупого. В однопрекрасное утро этому лорду, имевшему все ученые степениОксфорда и писавшему с ошибками, вздумалось умереть.Придворныий , умирая, совершает большую неосторожность,ибо никто больше не стесняется о нем злословить.Королева погоревала о нем в присутствии Баркильфедро и,наконец, промолвила со вздохом:

– Как жаль, что столь добродетельныий человек был неочень умен!

– Да примет господь душу своего осла, – вполголосапробормотал по-французски Баркильфедро.

Королева улыбнулась. Баркильфедро отметил эту улыбку.Отсюда он сделал вывод: нравится, когда язвят.Итак, ему дозволялось быть злоязычным.С этого дня Баркильфедро дал волю своему любопытству

и своеий злости. Его никто не смел одернуть, все его боялись.Тот, кто смешит короля, гроза для всех остальных.

Баркильфедро стал всесильным шутом.Ежедневно пробирался он вперед своим подземным

ходом. В Баркильфедро нуждались. Некоторые вельможи дотакоий степени дарили его своим доверием, что в случаенужды поручали ему то или иное гнусное дело.

Двор – это целая система зубчатых колес. Включившись вэту систему, Баркильфедро стал ее двигателем. Обратили ливы внимание на то, что в некоторых механизмахдвигательное колесо очень мало?

Джозиана, как мы уже сказали, пользовалась шпионскими

способностями Баркильфедро и питала к нему такоедоверие, что, не задумываясь, дала ему ключ от своихпокоев, с помощью которого Баркильфедро мог проникнутьк неий в любое время.

Такое чрезмерное доверие, раскрывающее интимнуюсторону жизни перед посторонними людьми, было всемнадцатом столетии весьма распространеннымявлением. Это называлось «подарить ключ». Джозианаподарила два потаий ных ключа: один – лорду Дэвиду, другоий– Баркильфедро.

Впрочем, в старину никто не удивлялся, если человекполучал доступ в спальню. Иногда это приводило кнеожиданностям. Ла Ферте например, раздвинув внезапнополог постели мадемуазель Лафон, наткнулся на черногомушкетера Сенсона.

Баркильфедро отличался особым умением раскрыватьтаий ны, которые подчиняют великих мира сего и предают ихв руки маленьких людеий . Он умел бесшумно красться впотемках извилистым путем. Как всякиий хорошиийсоглядатаий , он совмещал в себе жестокость палача итерпение микрографа. Он был прирожденным царедворцем,а все царедворцы – лунатики. Они бродят в ночи,называемоий всемогуществом. В руке у них потаий ноийфонарь. Лучом этого фонаря они освещают только то, чтохотят, оставаясь сами в тени. Не человека ищет царедворецс этим фонарем, а животное, которое скрывается вчеловеке; он находит его в короле.

Королям не нравится, чтобы кто-то рядом с нимипретендовал на величие. Талант Баркильфедро заключалсяв том, что он непрерывно умалял достоинства лордов ипринцев, благодаря чему возрастало величие королевы.

Ключ, подаренныий Баркильфедро, был с двумя бородкамипо концам, и потому им можно было открывать спальныекомнаты в обеих любимых резиденциях Джовианы – вГенкервилл-Хаузе в Лондоне и в Корлеоне-Лодже вВиндзоре. Оба эти дворца входили в состав наследствалорда Кленчарли. Генкервилл-Хауз прилегал к Олдгеий ту.Олдгеий т был воротами, ведущими в Лондон из Харвика; тамстояла статуя Карла II с раскрашенным изваянием ангеланад головоий и фигурами льва и единорога у подножия.Восточныий ветер доносил в Генкервилл-Хауз благовест изСент-Мерильбона. Дворец Корлеоне-Лодж в Виндзоре былпостроен в флорентиий ском стиле из кирпича и камня смраморноий колоннадоий и стоял на сваях; к нему велдеревянныий мост; парадныий двор его считался одним изсамых красивых в Англии.

В этом дворце, расположенном неподалеку отВиндзорского замка, Джозиана была на виду у королевы.Тем не менее еий нравилось там жить.

Влияние Баркильфедро на королеву было незаметно состороны, но пустило глубокие корни. Нет ничего болеетрудного, чем удалить такие придворные плевелы; онипочти не дают ростков, и их не за что ухватить. ВыполотьРоклора, Трибуле или Бреммеля – задача почтиневозможная.

С каждым днем королева Анна становилась всеблагосклоннее к Баркильфедро.

Всем известно имя Сары Дженнингс. Имя жеБаркильфедро осталось неизвестным. Никто не знает омилостивом отношении к нему королевы Анны. Его имя недошло до истории. Не всякиий крот попадает в рукикротолова.

Баркильфедро, неудачливыий кандидат всвященнослужители, учился всему понемногу, а потому, какэто бывает обычно в подобных случаях, не знал ничего.Можно стать жертвоий мнимого всезнаий ства. Сколько насвете таких, можно сказать, бесплодных ученых, у которыхна плечах вместо головы бочка Данаид. Чем только нинабивал Баркильфедро свою голову, все напрасно – онаоставалась пустоий .

Ум, как и природа, не терпит пустоты. Природа заполняетпустоту любовью; ум нередко прибегает для этого кненависти. Ненависть дает ему пищу.

Существует ненависть ради ненависти; искусство радиискусства более своий ственно натуре человека, чем принятодумать.

Люди ненавидят. Надо же что-нибудь делать.Беспричинная ненависть ужасна. Это ненависть, которая

находит удовлетворение в самоий себе.Медведь живет тем, что сосет свою лапу.Но это не может длиться без конца. Лапу надо питать.

Медведю необходим какоий -нибудь корм.Ненависть сладостна сама по себе, и на некоторое время ее

хватает, но в конце концов она должна устремиться наопределенныий предмет.

Злоба беспредметная истощает, как всякое наслаждение водиночестве. Она похожа на стрельбу холостымипатронами. Эта игра увлекает лишь в том случае, еслиможно пронзить чье-либо сердце.

Нельзя ненавидеть только ради того, чтобы прослытьненавистником. Необходима цель – мужчина или женщина,кто-то, кого стремишься погубить.

Джозиана бессознательно оказала Баркильфедро эту

восхитительную и ужасную услугу – она придала игреинтерес и сообщила еий цель: она разожгла и направиланенависть, раздразнила охотника видом живоий добычи,внушила притаившемуся стрелку надежду, что скоропрольется теплая, дымящаяся кровь, обрадовала птицеловамнимоий легковерностью быстрокрылого жаворонка,пробудила в охотнике зверя, ибо, сам того не подозревая, онбыл создан для того, чтобы убивать.

Мысль – это снаряд. Баркильфедро с первого дня избралДжозиану мишенью для всех черных замыслов,гнездившихся в его мозгу. Существует сходство междунамерением и пищалью. Баркильфедро притаился в засаде,направив на герцогиню всю свою затаенную злобу. Это васудивляет? Зачем вы стреляете в птицу, которая не сделалавам никакого зла? Чтобы съесть ее – отвечаете вы. Того жехотел и Баркильфедро.

Джозиану нельзя было ранить в сердце, так как труднопоразить место, где скрывается загадка, но можно былонанести еий удар в голову, уязвив ее гордость.

Именно гордость была ее слабостью, а она видела в неийсвою силу.

Баркильфедро это прекрасно понял.Если бы Джозиана могла разобраться в черноий душе

Баркильфедро, если бы она узнала, что скрывается за егоулыбкоий , эта надменная высокопоставленная особазатрепетала бы. Но сны ее были безмятежно спокоий ны, онадаже не подозревала, что таилось в этом человеке.

Нежданное обрушивается неизвестно откуда. Страшныглубинные источники жизни. Нет малоий ненависти.Ненависть всегда огромна. Она сохраняет свои размерыдаже в самоий ничтожноий твари и остается чудовищноий .

Всякая ненависть сильна уже тем, что она – ненависть.Слону, которого ненавидит муравеий , грозит опасность.

Еще не нанеся удара, Баркильфедро уже радостнопредвкушал зло, которое собирался совершить. Он пока незнал еще, что именно он предпримет против Джозианы. Нонамерение его было твердо. И одно уже такое решениезначит немало.

Он не надеялся уничтожить Джозиану; это было быслишком большоий удачеий . Но оскорбить ее, унизить,причинить еий горе, увидеть, как покраснеют от слезбессильноий ярости эти прекрасные глаза, – вот что онсчитал бы удачеий . И на нее он рассчитывал. Не напрасноприрода одарила его такоий настоий чивостью, такоийстрастноий жаждоий причинять страдания другим. Он былуверен, что наий дет какоий -нибудь изъян в золотых доспехахДжозианы и прольет кровь этоий обитательницы Олимпа.Какая же за это ждала его награда? – спросим мы. Огромная:радость отплатить злом за добро.

Кто такоий завистник? Неблагодарныий . Он ненавидитсолнце, которое освещает и согревает его. Так Зоилненавидит Гомера.

Подвергнуть Джозиану тому, что назвали бы теперьвивисекциеий , видеть, как она корчится в судорогах наанатомическом столе, не торопясь резать ее живую на части– вот какие мечты лелеял Баркильфедро.

Чтобы достигнуть этого, он рад был бы и сам пострадатьнемного. Можно попасть в собственные тиски. Складываянож, можно обрезать себе пальцы. Велика важность! Еслибы, мучая Джозиану, Баркильфедро причинил боль себе, онотнесся бы к этому безразлично. Палач, орудуяраскаленным железом, обжигается сам, но не обращает на

это внимания. Вы ничего не чувствуете, так как другоийстрадает больше. Видя, как мучится тот, кого пытают, вы неощущаете собственноий боли.

Вреди как можно больше, а там – будь что будет.Причиняя ближнему зло, вы береге на себя

ответственность. Подвергая другого опасности, вы рискуетесобоий , так как сцепление различных обстоятельств можетпривести к неожиданному крушению и вашу судьбу.Истинно злоий человек не останавливается даже перед этим.Его радуют терзания страдальца. Его приятно щекочут этимуки. Веселье злодея ужасно. Он чувствует себя отличнопри виде пытки. Герцог Альба грел руки у костров, накоторых жгли людеий . Огонь – страдание, его отблеск –радость. Невольно содрогаешься при мысли о том, какиевыводы можно сделать из подобных противопоставлениий .Темные стороны души непостижимы. Встречающееся уБодена выражение «изощренная казнь» имеет, быть может,троий ноий ужасныий смысл: утонченные пытки, страданияпытаемого, наслаждение мучителя.

«Алчность», «честолюбие» – эти слова означают, что кто-то приносится в жертву для удовлетворения аппетитадругого. Как печально, что даже понятие «надежда» можетбыть извращено! Таить зло против кого-нибудь – значитжелать ему зла. Почему не добра? Не потому ли, что нашаволя устремлена преимущественно в сторону зла? Самаятяжелая задача – постоянно подавлять в своеий душежелание зла, с которым так трудно бороться. Почти всенаши желания, если хорошенько разобраться в них,содержат нечто такое, в чем нельзя признаться. Но узаконченного злодея – а такого рода гнусное совершенствосуществует – вырабатывается правило: чем хуже для

других, тем лучше для меня. Совесть его – мрачныий вертеп.Джозиана в избытке обладала тоий беспечностью, которая

порождается презрительноий гордостью и высокомерно-пренебрежительным отношением ко всему. Способностьженщины к презрению поразительна. Джозиане былаприсуща бессознательная, непроизвольная, самоувереннаянадменность. Баркильфедро в ее глазах был почти вещью.Она очень удивилась бы, если бы еий сказали, что у него тожеесть душа.

Она ходила, говорила, смеялась, не обращая внимания наэтого человека, которыий исподтишка наблюдал за неий .

Он только выжидал удобного случая. И чем больше онждал, тем больше крепло в нем решение омрачить чем-нибудь жизнь этоий женщины.

Беспощадная засада...Впрочем, объясняя себе свое поведение, он приводил

весьма убедительные доводы. Не думаий те, что негодяи непитают к себе уважения. Они оправдываются в своихпоступках, произнося высокопарные монологи, и свысокасмотрят на окружающих. Как! Эта Джозиана подала емумилостыню! Она, как нищему, швырнула ему нескольколиаров из своего несметного богатства! Она поработила егоэтоий нелепоий должностью! Если он, Баркильфедро, почтидуховное лицо, человек, одаренныий такими крупными иразнообразными способностями, ученыий муж, имеющиий всеоснования получить титул его преподобия, должензаниматься описью черепков вроде тех, которыми Иовсоскребывал гноий со своих струпьев, если он вынужденпроводить свою жизнь в мерзкоий канцелярии и сважностью раскупоривать глупые бутылки, покрытыеслоем ила и морских ракушек, читать заплесневелые

пергаменты, истлевшие бестолковые послания, грязныеобрывки завещаниий , какоий -то неудобочитаемыий вздор, – вовсем этом виновата Джозиана.

И эта тварь еще смеет говорить ему «ты»!Да неужели он не отомстит за себя, не проучит это

ничтожество?Нет, погоди! Есть еще на свете справедливость!

10. ПЛАМЯ, КОТОРОЕ МОЖНО БЫЛО БЫ ВИДЕТЬ, БУДЬЧЕЛОВЕК ПРОЗРАЧЕН

Как! Эта шалая женщина, эта похотливая мечтательница,девственница по недоразумению, этот кусок человеческогомяса, которыий пока еще не нашел владельца, эта бесстыжаяпричудница в герцогскоий короне, эта Диана, еще недоставшаяся первому встречному только потому, чтоспесива, – или, быть может, по чистоий случаий ности; этапобочная дочь канальи-короля, у которого не хватило умаудержаться на троне, эта неизвестно откуда выпорхнувшаягерцогиня, только благодаря своеий знатностиразыгрывающая из себя богиню, между тем как в бедностиона была бы потаскухоий ; эта мнимая леди, эта воровка,укравшая имущество изгнанника, – эта высокомернаядрянь обнаглела до того, что когда он, Баркильфедро,оказался без крова и куска хлеба, она посадила его нанижнем конце своего стола и дала ему пристанище в одномиз углов ее постылого дворца, не все ли равно где – начердаке, в подвале? Живется ему немного лучше лакея влюдскоий , немного хуже лошади на конюшне!Воспользовавшись его, Баркильфедро, отчаянным

положением, она поторопилась оказать ему предательскуюуслугу, как это обычно делают богачи, чтобы унизитьбедняков, и привязать их к себе, как своих такс, которыхони водят на сворке! А чего стоила еий эта помощь? Ценапомощи определяется ценою жертвы. У нее во дворцекомнат хоть отбавляий ! Она, видите ли, помогала ему,Баркильфедро! Подумаешь, как еий было это трудно! Съелали она из-за этого хоть одноий ложкоий меньше черепаховогосупа? Лишила ли она себя хотя бы частицы своегопроклятого богатства? Нет, она прибавила к своемуизобилию новыий повод к тщеславию, еще один предметроскоши, – сделала доброе дело, украсившись им, какукрашают палец перстнем, пришла на помощь умномучеловеку, взяла под свое покровительство духовное лицо!Теперь она может кичиться этим, говорить: «Я оказываюблагодеяния, я кормлю писателеий !» Она можетразыгрывать из себя его покровительницу. «Повезло этомубедняге, что он напал на меня! Ведь я друг искусства!» И вселишь потому, что она отвела ему жалкую коий ку в дрянномчулане под своеий крышеий . Конечно, должность вадмиралтеий стве Баркильфедро получил благодаряДжозиане. Прекрасная должность, черт возьми! Джозианасделала из Баркильфедро то, что он есть. Она дала емуположение, допустим. Да, но ничтожное. Меньше чемничтожное. В этоий смехотворноий должности он чувствовалсебя связанным по рукам и по ногам, парализованным,утратившим собственныий облик. Чем он обязан Джозиане?Признательностью, которую горбун питает к матери,родившеий его уродом. Вот они, эти привилегированные,пресыщенные всеми благами люди, эти выскочки, баловниподлоий мачехи-судьбы! А даровитыий человек,

Баркильфедро, вынужден вытягиваться перед ними налестнице, кланяться лакеям, карабкаться вечером на самуювышку, быть любезным, предупредительным,обходительным, вежливым, приятным и неизменнохранить на лице почтительную улыбку! Как тут незаскрежетать зубами от ярости! А она в это время надеваетна шею жемчуга и ломает любовную комедию со своимдураком, лордом Дэвидом Дерри-Моий р, негодяий ка этакая!

Никогда не принимаий те ничьих услуг. Вас непременнопоий мают на удочку. Не даваий тесь благодетелям в руки в туминуту, когда вы валитесь с ног от изнеможения. Вамокажут благодеяние. У него, Баркильфедро, не было хлеба, –эта женщина его накормила? С тех пор он стал ее лакеем!Временное чувство пустоты в желудке – и вот выприкованы на всю жизнь! Быть кому-либо обязанным –значит попасть в рабскую зависимость. Счастливцы властьимущие пользуются моментом, когда вы протягиваете руку,чтобы сунуть вам грош, они пользуются минутоий вашеийслабости, чтобы превратить вас в раба, в худшуюразновидность раба – в раба, облагодетельствованногомилостынеий , в раба, обязанного любить! Какоий позор!Какая неделикатность! Какая западня для вашеий гордости!И вот все кончено: вы навеки осуждены превозноситьдоброту этого человека, признавать красавицеий этуженщину, оставаться на заднем плане, со всем соглашаться,всему рукоплескать, восхищаться, курить фимиам, натиратьсебе мозоли вечным коленопреклонением, рассыпаться всладких речах, когда вас гложет ярость, когда вы готовывопить от бешенства, когда дикая злоба разрывает вашугрудь и горькая пена клокочет в неий сильнее, чем в океане.

Вот как богачи делают бедняка своим узником.

Вы навсегда увязаете в клеий коий смоле оказанного вамблагодеяния, которое замарает вас на всю жизнь.

Милостыня – нечто непоправимое. Признательность – тотже паралич. Благодеяние прилипает к вам, лишает вассвободы движения. Это своий ство хорошо известноненавистным богачам, которые обрушили на вас своюжалость. Дело сделано. Вы стали вещью. Они вас купили.Чем? Костью, которую они отняли у своеий собаки, чтобыбросить вам. Они швырнули эту кость вам в голову. Этоийкостью они больше ушибли вас, чем помогли вам. Все равно,обглодали вы эту кость или нет. Вам отвели место в конуре.Благодарите же. Будьте благодарны всю жизнь.Боготворите ваших господ. Валяий тесь в ногах у них.Благодеяние предполагает добровольное подчинениеблагодетельствуемого благодетелю. Благотворителитребуют от вас, чтобы вы признавали себя ничтожеством, аих – богами. Ваше унижение возвеличивает их. Взглянув наваш согбенныий стан, они держатся еще прямее. В звуке ихголоса слышится надменность. Их семеий ные события,свадьбы, крестины, беременность, появление на светпотомства – все это касается вас. У них рождается волчонок– отлично, пишите стихи на случаий . На то вы и поэт, чтобысочинять всякие пошлости. Как тут не остервенеть! Ещенемного, и они заставят вас донашивать их старыебашмаки!

«Кто это у вас, моя милая? Вот урод! Откуда он?» – «Самане знаю, какоий -то писака, которого я кормлю». Такразговаривают между собою эти индюшки. И даже непонижают голоса. Вы слышите это и продолжаете расточатьлюбезности. Впрочем, если вы больны, ваши господаприсылают вам врача. Не своего, конечно. При случае он

осведомляется о вас. Будучи иноий породы, чем вы, инаходясь на недосягаемоий для вас высоте, они приветливы свами. Их высокое положение делает их доступными. Онизнают, что вы не можете быть с ними на равноий ноге.Презирая вас, они учтивы с вами. За столом они слегкакивают вам головоий . Иногда они знают, как пишется вашеимя. Если они и дают почувствовать, чтопокровительствуют вам, то лишь простодушно попираяногами все, что есть в вас наиболее уязвимого ичувствительного. Они так добры к вам!

Разве это не верх гнусности?Конечно, следовало как можно скорее наказать Джозиану.

Надо было дать еий понять, с кем она имеет дело! А-а,господа богачи, потому лишь, что вы не в состояниипоглотить все, что у вас есть, потому лишь, что излишествомогло бы повлечь за собоий несварение желудка (ибо вашижелудки не больше наших), потому лишь наконец, чтолучше раздать объедки, чем выбросить их вон, вывеликолепным жестом швыряете беднякам эти жалкиеотбросы! Ах, вы даете нам хлеб, даете пристанище, одежду,занятие, и ваша дерзость, ваше безумие, ваша жестокость,ваша глупость и нелепость доходят до того, что вы верите,будто мы вам обязаны! Наш хлеб – это хлеб рабства,пристанище, которое вы нам даете, – лакеий ская, одежда –ливрея, должность – издевательство; правда, нам на этоийдолжности платят, но она низводит нас на уровень скота!Ах, вы считаете себя вправе бесчестить нас за то, что далинам кров и пищу, вы воображаете, что мы ваши должники,вы рассчитываете на нашу признательность! Отлично! Мысожрем ваши внутренности! Отлично! Мы выпотрошим вас,красавица, проглотим вас живьем, перегрызем зубами все

мышцы вашего сердца!Ах, эта Джозиана! Чудовище! В чем ее заслуга? Велика,

подумаешь, важность: появилась на свет, подтвердив этимглупость своего отца и бесстыдство своеий матери; оказаланам милость, согласившись существовать, и за то, что оналюбезно соизволила быть публичным скандалом, еийзаплатили миллионы, пожаловали земли и замки,заповедники, охоты, озера, леса – всего не перечесть! И приэтом она еще кривляется. Еий пишут стихи! А он,Баркильфедро, которыий столько учился и работал, столькопотрудился на своем веку, поглотил уий му фолиантов, забилими свои мозги, заплесневел среди научных трактатов, он,человек выдающегося ума, он, которыий мог бы отличнокомандовать армиями и – если бы только захотел – писатьтрагедии, подобно Отвею и Драий дену, он, рожденныий бытьимператором, вынужден согласиться на то, чтобы этоничтожество спасало его от голодноий смерти! Могут липростираться еще дальше узурпаторские деий ствия богачеий ,ненавистных баловнеий случая? Притворятьсявеликодушными и улыбаться нам, нам, готовым выпить ихкровь и облизать себе губы! Не чудовищная ли этонесправедливость, что какая-то гнусная придворная дамаимеет право называть себя вашеий благодетельницеий , ачеловек, превосходящиий ее во всех отношениях, обреченподбирать крохи, оброненные такоий рукою? Как тут несхватить скатерть за все четыре конца, не швырнуть ее впотолок вместе со всем пиром, со всею оргиеий , обжорствоми пьянством, со всеми гостями – и с теми, что развалились,опираясь локтями на стол, и с теми, что ползают под столомна четвереньках, – с наглецами, которые бросают нищемуподачку, и идиотами, принимающими эту подачку,

выплюнуть все это богу прямо в лицо, швырнуть в небо всюнашу землю! Ну, а пока вонзим когти в Джозиану.

Так рассуждал Баркильфедро. Дикиий рык раздавался в егодуше. Оправдывая себя, завистник смешивает свои личныеобиды с общественным злом. В кровожадном сердце бурнокипят все виды злобных страстеий . На географическихкартах пятнадцатого века в углу изображали большоебезыменное пространство, на котором были начертаны трислова: Hie sunt leones [здесь обитают львы (лат.)]. Такие женеисследованные области есть и в душе человека. Где товнутри нас волнуются и бурлят страсти, и об этом темномуголке нашеий души можно также сказать: «Hie sunt leones».

Но разве уж совершенно нелеп был хаос этих дикихмыслеий ? Разве был он лишен всякоий логики? Надосознаться, что нет.

Страшно подумать, но наш рассудок не всегда являетсяголосом справедливости. Суждение – нечто относительное.Справедливость – нечто безусловное. Поразмыслите надтем, какая разница между судом и правосудием.

Злодеи своевольно распоряжаются своеий совестью.Существует всякого рода гимнастика лжи. Софист –фальсификатор: в случае нужды он насилует здравыийсмысл. Определенная логика, чрезвычаий но гибкая,беспощадная и искусная, всегда готова к услугам зла: онаизощреннеий шим образом побивает скрытую в тени истину.Сатана наносит богу страшные удары кулаком.

Иноий софист, приводящиий в восхищение глупцов, толькотем и славен, что покрыл синяками человеческую совесть.

Больше всего удручала Баркильфедро мысль, что делосорвется. Он предпринял огромныий труд и опасался, что витоге причинит слишком мало вреда. Носить в своем сердце

всепожирающую злобу и твердую, как алмаз, ненависть,обладать железноий волеий , стремиться все взорвать – и врезультате ничего не сжечь, никого не обезглавить, никогоне уничтожить! Быть тем, чем он был, – разрушительноийсилоий , всепоглощающеий враждебностью, палачом чужогосчастья, быть созданным (ибо всегда есть создатель –дьявол или бог) по мерке, присущеий только Баркильфедро,и разрядить всю свою энергию в жалком щелчке, да развеэто мыслимо! Баркильфедро промахнется? Чувствовать всебе взрывчатую силу, способную метать в воздух скалы, – ивсего-навсего посадить шишку на лоб жеманницы! Бытькатапультоий – и напрасно сотрясать воздух! Выполнятьсизифов труд – и убедиться, что это не более какмуравьиные усилия! Излить весь запас ненависти почти безвсякие последствиий ! Не унизительно ли это, когда сознаешьсебя злобноий силоий , могущеий превратить в прах всювселенную! Привести в движение сложную системузубчатых колес, громыхать во мраке, как машина Марли,для того чтобы прищемить кончик розового пальчика!Своротить глыбу, чтобы вызвать на поверхности болотапридворноий жизни легкую рябь! Нелепое расточительствосил к лицу только богам: обвал горы иноий раз кончаетсятем, что кротовая нора меняет свое место.

Да и кроме того, на своеобразном поле битвы, какимявляется двор, нет ничего опаснее, как прицелиться всвоего врага и промахнуться. Во-первых, вы тем самымпредстаете своему противнику без личины и вызываете егоярость, а во-вторых (и это существеннее), промахнувшись,вы возбуждаете недовольство вашего господина. Королямне очень-то нравятся неловкие люди. Смотрите, чтоб небыло ни шишек, ни безобразных ссадин! Режьте всех, но не

разбиваий те носы в кровь. Кто убивает – тот молодец, ктотолько ранит – тот разиня. Короли не любят, чтобы увечилиих слуг. Они сердятся, когда вы разбиваете фарфор у них накамине или калечите кого-либо из их свиты. При дворедолжна быть чистота, опрятность. Разбиваий те, нозаменяий те новым, и все будет в порядке.

Вдобавок это превосходно согласуется со взглядомвельможных людеий на злословие. Злословьте, но тумаков недаваий те или, если уж зудит рука, беий те насмерть.

Вонзаий те кинжал, но не царапаий те. Разве толькоотравленноий булавкоий . Это – смягчающее винуобстоятельство. Вспомним, что именно таково было оружиеБаркильфедро.

Всякиий злобствующиий пигмеий – сосуд, в которомзаключен сказочныий дракон. Крошечныий сосуд – иисполинскиий дракон. Чудовищно плотныий сгусток,выжидающиий момента, чтобы расшириться до необъятныхразмеров. Скучая, он утешается мыслью о грядущем взрыве.Содержимое больше вместилища. Притаившиий ся гигант –не странно ли это? Червяк, вынашивающиий в себе гидру!Быть ужасноий шкатулкоий с сюрпризом, таящеий в себеЛевиафана, – для карлика это и пытка и наслаждение.

Итак, ничто не могло бы заставить Баркильфедроотказаться от его намерениий . Он ждал своего часа. Наступитли этот час? Что нужды! Он ждал его. У отъявленныхзлодеев ко всему примешивается личное самолюбие. Рытьяму и вести подкоп под карьеру придворного, стоящеговыше вас, пытаться взорвать эту карьеру, рискуясобственноий головоий , как бы мы ни были сами укрыты подземлеий , повторяем, дело интересное. Такая игра можетзахватить. Ею можно увлечься, как сочинением эпическоий

поэмы. Быть ничтожеством и напасть на существо в тысячураз сильнее вас – блестящиий подвиг. Приятно быть блохоюна теле льва.

Гордыий зверь чувствует укус и расходует свою бешенуюярость, обрушиваясь на ничтожныий атом. Встреча с тигромпричинила бы ему меньше досады. И вот ролипеременились. Униженныий лев чувствует в своем теле жалонасекомого, а блоха вправе заявить: «Во мне течет львинаякровь».

Однако гордость Баркильфедро удовлетворялась этимлишь наполовину. Это было слабое утешение. Дразнить –приятно, но лучше было пытать. Назоий ливая мысль недавала покоя Баркильфедро; он боялся, что ему удастсятолько слегка задеть Джозиану, нанести поверхностнуюцарапину. Мог ли он рассчитывать на большее, он, такоеничтожество по сравнению с этоий блестящеий женщиноий ?Нанести царапину – какая малость, когда ему хотелосьсодрать кожу, обнажить живое кровоточащее мясо, когдаему хотелось бы слышать дикие вопли женщины, необнаженноий , нет, а лишившеий ся последнего покрова –собственноий кожи! Как ужасно сознавать свое бессилие, таяв душе такое стремление! Увы, на свете нет ничегосовершенного.

Как бы там ни было, он покорялся своеий судьбе. Не имеявозможности воплотить в жизнь свои замыслы, он мечталосуществить их хотя бы наполовину. Сыграть злую шутку –все-таки цель.

Человек, мстящиий за оказанное ему благодеяние, – фигуранедюжинная. Баркильфедро проявил себя здесь подлиннымисполином. Обычно неблагодарность проявляется взабвении; у этого же избранника зла она проявлялась в

яростноий ненависти. Сердце неблагодарного человекахранит в себе только пепел. Что же было в сердцеБаркильфедро? Его сердце было горнилом, полнымпылающих углеий . Ненависть, гнев, досада, злоба молчаливораздували здесь то пламя, которое должно было испепелитьДжозиану. Никогда еще мужчина не пылал такоийбеспричинноий ненавистью к женщине. Это было ужасно!Джозиана стала его бессонницеий , его единственноий заботоий ,его тоскоий , его бешенством.

Быть может, он был в нее немного влюблен.

11. БАРКИЛЬФЕДРО В ЗАСАДЕ

Наий ти уязвимое место Джозианы и нанести еий удар –таково было, по причинам, о которых мы говорили выше,непреклонное желание Баркильфедро.

Хотеть – недостаточно; надо мочь.Как взяться за это?В этом весь вопрос.Мелкие негодяи тщательно разрабатывают подробныий

план гнусности, которую хотят совершить. Они нечувствуют в себе достаточно силы, чтобы на лету схватитьпервую представившуюся возможность, завладеть еюдобром или насильно и подчинить ее своим целям. Этимобъясняются их предварительные комбинации, которыминастоящие злодеи пренебрегают. Опытные злодеиполагаются главным образом на своий злодеий скиий нрав: онивооружаются чем можно, заготовляют на всякиий случаийразного рода оружие и, подобно Баркильфедро, простовыжидают благоприятного момента. Они знают, что

заранее выработанныий план может не совпасть собстоятельствами. Связав себя определенноий программоийдеий ствиий , злодеий рискует запутаться и не добитьсяпоставленноий цели. С судьбою не ведут предварительныхпереговоров. Завтрашниий день нам не подвластен. Случаийне повинуется нам. Поэтому преступники подстерегаютслучаий и, ухватив его цепкоий лапоий , заставляют сразу же,без лишних слов, работать с ними заодно. Ни плана, ничертежа, ни модели, ничего заранее обдуманного, чтооказалось бы непригодным для неожиданности, какбашмак, сшитыий не по мерке. Они бросаются очертя головув черную бездну. Немедленно и быстро извлекать для себяпользу из любого обстоятельства – искусство подлинногозлодея, превращающее мошенника в демона.

Настоящиий злодеий поражает нас, как праща, первымпопавшимся под руку камнем. Настоящие злодеи всегдаполагаются на неожиданность, эту немую помощницувсякого преступления.

Поий мать случаий , прыгнуть ему на спину – вотединственное «art poetique» этого рода талантов.

А до поры до времени им необходимо выведать, с кем ониимеют дело. Нащупать почву.

Для Баркильфедро этоий почвоий была королева Анна.Баркильфедро все ближе подползал к королеве.Его допускали так близко, что порою ему казалось, будто

он слышит мысли ее величества.Иногда он, как лицо, которое в счет не идет, присутствовал

при разговорах двух сестер. Ему не запрещалось вставить исвое словечко. Он пользовался этим для собственногоуничижения. Это был способ внушить к себе доверие.

Так, однажды в Гемптон-Корте, в саду, находясь позади

герцогини, стоявшеий за спиноий у королевы, он услыхал, какАнна, с натугоий следовавшая тогдашнеий моде изрекатьсентенции, произнесла:

– Счастливы животные – они не рискуют попасть в ад.– Они и без того в аду, – возразила Джозиана.Ответ этот, внезапно подменившиий религию философиеий ,

пришелся королеве не по вкусу. Пусть ответ даже былглубокомыслен, Анну он все же покоробил.

– Милая моя, – заметила она Джозиане, – мы говорим обаде как две дурочки. Спросим у Баркильфедро, чтопредставляет собою ад. Он должен хорошо разбираться вэтом.

– В качестве дьявола? – спросила Джозиана.– В качестве животного, – ответил Баркильфедро.И поклонился.– Он, сударыня, – обратилась королева к Джозиане, – умнее

нас с вами.Для такого человека, как Баркильфедро, быть

приближенным к королеве значило держать ее в руках. Онмог сказать: «Она в моеий власти». Теперь ему надо былотолько наий ти способ заставить ее служить своим целям.

Он занял определенное место при дворе. Укрепиться придворе – чего лучше! Только бы подвернулся благоприятныийслучаий : уж он не упустит его. Не раз он вызывал злобнуюулыбку на устах королевы. Это значило, что ему дозволеноохотиться.

Но не было ли при дворе какоий -либо запретноий дичи?Давало ли ему это разрешение право подбить крылышкоили лапку, скажем, родноий сестре ее величества?

Это следовало узнать в первую очередь. Любит ликоролева свою сестру?

Неверныий шаг мог погубить все дело. Баркильфедро сталприглядываться.

Прежде чем сделать ход, игрок смотрит в свои карты.Какие у него козыри? Баркильфедро первым деломсопоставил возраст обеих женщин: Джозиане двадцать тригода, Анне – сорок один. Отлично. Карты недурные.

Момент, с которого женщина перестает вести счет годампо веснам и начинает вести его по зимам, деий ствует на неераздражающим образом. В неий пробуждается глухая злобапротив безжалостного времени, которое она начинаетчувствовать. Молодые, только что расцветшие красавицы,источающие для других благоухание, обращены к неийодними шипами, и каждая из этих роз причиняет еий укол.Еий кажется, что это они отняли у нее свежесть, что еесобственная красота вянет лишь потому, что она расцветаетв других.

Воспользоваться этоий таий ноий досадоий , углубить морщинына лице сорокалетнеий женщины, королевы, – вот чтопредстояло Баркильфедро.

Зависть – отличное средство для возбуждения ревности:она выводит ее наружу, подобно тому как крыса выгоняеткрокодила из его логова.

Баркильфедро сосредоточил все внимание на королеве.Он вглядывался в королеву, как вглядываются в стоячуюводу. Болото иноий раз бывает довольно прозрачно. Вгрязноий воде видны пороки, в мутноий – нелепости. Аннабыла водою мутноий .

В ее тупом мозгу шевелились зародыши чувств и личинкимыслеий .

Все там было неясно. Все было едва намечено. Это былотем не менее нечто реальное, хотя и бесформенное.

Королева думала то-то. Королева желала того-то. Точноустановить, что она думала, чего желала, – было трудно. Елезаметные превращения, происходящие в стоячеий воде, нетак-то легко поддаются исследованию.

Обычно вялая, королева иногда позволяла себе глупые игрубые выходки. Этими вспышками и следоваловоспользоваться. Надо было поий мать ее на этом.

Чего в глубине души желала Анна герцогине Джозиане?Добра или зла?

Загадка. Баркильфедро задался целью разгадать ее.Наий дя ответ, он мог бы поий ти дальше.На помощь ему пришел ряд случаий ностеий , но главное –

помогла его постоянная настороженность.Анна приходилась по мужу дальнеий родственницеий новоий

прусскоий королеве, супруг котороий имел сто камергеров; уАнны был его портрет, писанныий на эмали по способуТюрке де Маий ерна. У прусскоий королевы тоже быланезаконнорожденная младшая сестра, баронесса Дрика.

Однажды в присутствии Баркильфедро Анна сталарасспрашивать прусского посланника об этоий Дрике.

– Говорят, она богата?– Очень богата, – ответил посланник.– У нее есть дворцы?– И даже более великолепные, чем у ее сестры – королевы.– За кого она выходит замуж?– За знатного вельможу, за графа Гормо.– Он красив?– Очарователен.– Она молода?– Совсем молода.– Так же хороша, как королева?

Посланник, понизив голос, ответил:– Еще лучше.– Какая дерзость! – прошептал Баркильфедро.Королева помолчала, потом воскликнула:– Ох, уж эти незаконнорожденные!Это множественное число не ускользнуло от

Баркильфедро.В другоий раз, при выходе из часовни, где Баркильфедро

стоял довольно близко от королевы, позади двухраздатчиков милостыни, лорд Дэвид Дерри-Моий р,продвигавшиий ся сквозь ряды королевскоий свиты, произвелна придворных дам сильное впечатление своеийнаружностью. Вслед ему раздавался хор женскихвосклицаниий : «Как он изящен! – Как он любезен! – Какоий унего величественныий вид! – Какоий красавец!»

– Как это неприятно! – пробормотала королева.Баркильфедро услышал это.Теперь он знал, что ему делать.Можно было вредить герцогине, не опасаясь возбудить

недовольство королевы.Первая задача была решена.Перед ним возникла вторая.Как же повредить герцогине?Какие средства для достижения столь трудноий цели могла

доставить ему его жалкая должность?Никаких, очевидно.

12. ШОТЛАНДИЯ, ИРЛАНДИЯ И АНГЛИЯ

Отметим одну подробность: у Джозианы «был диск».

Это станет понятным, если вспомнить, что она быласестроий королевы – правда, сестроий побочноий , но все жеособоий королевскоий крови.

«Иметь диск» – что это значит?Виконт Сент-Джон (иными словами – Болингброк) писал

Томасу Леннарду, графу Сессексу: «Две вещи сообщаютлюдям высокое положение. В Англии – tour, во Франции –pour». «Pour» означало во Франции следующее: когдакороль путешествовал, гоф-фурьер вечером, во времяостановок, отводил помещение лицам, сопровождавшим еговеличество. Некоторые из этих вельмож пользовалисьогромным преимуществом перед остальными. "У них есть«pour», – читаем мы в «Историческом журнале» за 1694 годна странице 6-ий , – то есть распределитель помещенияпишет перед именами этих особ слово «pour» (для),например: «для принца Субиз», между тем как, отмечаяпомещение лица не королевскоий крови, он опускаетпредлог «для» и пишет просто: «Герцог де Жевр, герцогМазарини» и т.д. Предлог pour, красовавшиий ся на дверях,указывал на то, что здесь помещается принц крови илифаворит. Фаворит – это еще хуже, чем принц. Корольжаловал право на pour, как орденскую ленту или какпэрство.

«Право на диск» (tour) в Англии было менее почетно, нопредставляло большие выгоды. Это было знакомподлинноий близости к царствующеий особе. Тот, кто по правурождения или вследствие расположения монарха могполучать от него непосредственные сообщения, имел встене своеий спальни диск с приделанным к нему звонком.Звонок звонил, диск открывался в виде дверцы, и назолотоий тарелке или на бархатноий подушке появлялось

королевское послание, после чего диск возвращался напрежнее место; это было интимно и торжественно.Таинственное входило в повседневныий обиход. Диск неимел никакого другого назначения. Звонок возвещалтолько о королевском послании. Тот, кто приносилпослание, оставался невидимым. Впрочем, обычно это былпаж короля или королевы. В царствование Елизаветы«диск» был у Лестера, в царствование Иакова I – уБекингема. Джозиана получила «право на диск» при Анне,хотя королева и не питала к неий особоий благосклонности.Получавшиий эту привилегию как бы входил внепосредственное сношение с небом и время от времениполучал письма от бога через его почтальона. Ничему так незавидовали, как этому знаку отличия. Однако этапривилегия усиливала раболепство. Ее обладательстановился еще раболепнее других. При дворе всякоевозвышение унижает. «Право на диск» обозначалосьфранцузским термином avoir le tour; эта особенностьанглиий ского этикета исходила, по всеий вероятности, изкакого-нибудь старинного французского обычая.

Леди Джозиана, пэресса-девственница, подобно тому какЕлизавета была девственницеий -королевоий , жила, смотря повремени года, то в городе, то в деревне и вела почтикоролевскиий образ жизни; у нее был своий собственныийдвор, при котором лорд Дэвид, вместе с другими лицами,играл роль придворного. Не будучи еще супругами, лордДэвид и леди Джозиана все же могли, не вызывая пересудов,показываться вместе на людях и охотно пользовались этим.Нередко они ездили в театр или на бега в одноий карете исидели в одноий ложе. Хотя мысль о браке, в которыий имбыло разрешено и даже предписано вступить,

расхолаживала их, тем не менее им было приятновстречаться друг с другом. Свободное обхождение,дозволенное помолвленным, имеет границы, которые легкопереступить. Однако они воздерживались от этого, ибочрезмерная непринужденность – признак дурного вкуса.

Самые знаменитые состязания в боксе происходили в тупору в Ламбетском приходе, где находился дворецархиепископа Кентербериий ского, хотя на этоий окраиневоздух вреден для здоровья; там же была и богатаябиблиотека архиепископа, открытая в определенные часыдля всех добропорядочных людеий . Однажды зимоий наобнесенноий оградоий поляне происходило состязание междудвумя боксерами, на котором присутствовала Джозиана: еепривез сюда Дэвид. Она как-то спросила его: «Развеженщины допускаются на бокс?» Дэвид ответил: «Suntfaeminae magnates». В вольном переводе это означает:«Только не мещанки», в буквальном же переводе: «Знатныедамы». Герцогини вхожи куда угодно. Потому-то ледиДжозиана и присутствовала на этом зрелище.

Еий пришлось сделать только одну уступку приличиям –надеть мужскоий костюм, но это было вполне в обычае тоговремени. Женщины и не путешествовали иначе. На шестьчеловек, помещавшихся в виндзорском дилижансе, почтивсегда приходились одна или две дамы в мужском платье.Это свидетельствовало об их принадлежности к дворянству.

Поскольку лорд Дэвид сопровождал даму, он не могпринимать непосредственного участия в состязании ивынужден был оставаться просто зрителем.

Леди Джозиана выдавала свое высокое общественноеположение лишь тем, что смотрела в лорнет: на это имелиправо только знатные особы.

«Благородныий поединок» происходил подпредседательством лорда Джермена, прадеда илидвоюродного деда того лорда Джермена, которыий в концеXVIII века служил полковником, бежал с поля сражения, азатем стал военным министром и спасся от неприятельскихпуль лишь для того, чтобы пасть жертвоий сарказмовШеридана, оказавшихся страшнее всякоий картечи. Многиеиз джентльменов держали пари: Гарри Белью из Карлтона,претендент на угасшее пэрство Белла-Аква, бился об закладс Генри, лордом Хаий дом, членом парламента от местечкаДенхаий вед, носившего также название Лаунсестон;высокочтимыий Перегрин Берти, член парламента отместечка Труро, – с сэром Томасом Колпепером, членомпарламента от Меий дстоуна; лорд Лемирбо из Лотианскоийепархии – с Семюэлем Трефузисом из местечка Пенраий н; сэрБартелемью Греий сдью из местечка Сент-Ивс – сдостопочтеннеий шим Чарльзом Бодвилем, которыий носилтитул лорда Робертса и являлся custos rotulorum – мировымсудьеий Корнуэлского графства. Бились об заклад и многиедругие.

Один боксер был ирландец из Типперери, прозванныий поимени родноий горы Филем-ге-Медоном, другоий –шотландец Хелмсгеий л. Таким образом, здесь столкнулисьдва национальных самолюбия. Предстояла схватка междуИрландиеий и Шотландиеий . Поэтому общая сумма парипревышала сорок тысяч гинеий , не считая негласноий игры.

Оба боий ца были обнажены до пояса, весь костюм ихсостоял из коротких панталон, застегнутых на бедрах, ибашмаков на подбитоий гвоздями подошве, зашнурованныху щиколоток.

Шотландец Хелмсгеий л был низкорослыий малыий , не

больше девятнадцати лет от роду, но уже со швом на лбу;поэтому за него держали пари на два с третью. В прошломмесяце он переломил ребро и выбил оба глаза боксеруСиксмаий лсуотеру; этим объяснялся вызываемыий имэнтузиазм. Ставившие на него выиграли тогда двенадцатьфунтов стерлингов. Кроме шва на лбу, у Хелмсгеий ла былаеще повреждена челюсть. Он был легок и проворен, ростомне выше маленькоий женщины, плотен, приземист, коренаст;в его фигуре было что-то угрожающее; природа, казалось,ничего не упустила, вылепив его из особого теста, и,казалось, каждыий мускул его был предназначен длякулачного боя. В его крепком, лоснящемся, коричневом, какбронза, торсе была какая-то собранность. Когда онулыбался, обнаруживалось отсутствие трех зубов.

Его противник был огромен и широк, иными словами –слаб.

Это был мужчина лет сорока, шести футов роста, с грудноийклеткоий гиппопотама, очень кроткиий на вид. Ударом кулакаон мог бы проломить корабельную палубу, но не умелнаносить этого удара. Ирландец Филем-ге-Медонпредставлял собою преимущественно удобную мишень дляпротивника и, по-видимому, принимал участие в боксе нестолько для того, чтобы наносить удары, сколько для того,чтобы получать их. Однако чувствовалось, что онпродержится долго. Он напоминал недожаренныий ростбиф,которыий трудно разжевать и невозможно проглотить. Наязыке боксеров таких силачеий называют raw flesh – сыраяговядина. У него были косые глаза. Судя по всему, онпримирился со своеий участью.

Эти два человека проспали всю прошедшую ночь бок о бокв одноий постели. Оба выпили из одного стакана по три

больших глотка портвеий на. И у того и у другого были своиприверженцы, люди с суровыми физиономиями, которые вслучае надобности могли припугнуть судеий . В группесторонников Хелмсгеий ла бросался в глаза Джон Громен,прославившиий ся тем, что пронес на спине целого быка, инекто Джон Бреий , которыий однажды взвалил себе на плечидесять мешков муки по пятнадцать галлонов в каждом, даеще мельника впридачу, и прошел с этим грузом большедвухсот шагов. В числе приверженцев Филем-ге-Медонанаходился приведенныий лордом Хаий дом из Лаунсестонанекто Кильтер, которыий жил в Зеленом Замке и метал черезплечо камень весом в двадцать фунтов выше самоийвысокоий башни этого замка. Все трое, Кильтер, Бреий иГромен, были уроженцы Корнуэла – обстоятельство,делающее честь этому графству.

Остальные сторонники обоих боксеров были здоровенныепарни, с широкими спинами, кривыми ногами, большимиузловатыми руками, с тупыми лицами, в лохмотьях, почтивсе побывавшие под судом и не боявшиеся ничего на свете.

Многие из них отлично умели подпаивать полицеий ских. Вкаждоий профессии должны быть свои таланты.

Поляна, выбранная для поединка, простиралась заМедвежьим садом, где некогда происходили бои медведеий ,быков и догов, за последними, еще не законченнымигородскими строениями, рядом с развалинами приорствасвятоий Марии Овер-Рэий , разрушенного Генрихом VIII. Дулсеверныий ветер, моросил дождь, была гололедица. Средисобравшихся джентльменов можно было сразу узнать отцовсемеий ства по раскрытым зонтам.

На стороне Филем-ге-Медона был полковник Монкреий ф вкачестве арбитра и Кильтер – чтобы подставлять колено.

На стороне Хелмсгеий ла – достопочтенныий Пьюг Бьюмерив качестве арбитра и лорд Дизертем из Килкерн – чтобыподставлять колено.

Несколько минут, пока сверялись часы, оба боксеранеподвижно стояли в ограде. Затем противники подошлидруг к другу и обменялись рукопожатием.

Филем-ге-Медон сказал Хелмсгеий лу:– Эх, хорошо бы уий ти домоий .Хелмсгеий л, как человек добропорядочныий , ответил:– Нельзя же попусту собирать благородную публику.Они были обнажены, и им было холодно. Филем-ге-Медон

весь дрожал, и у него стучали зубы.Доктор Элинор Шарп, племянник архиепископа

ИЙ оркского, крикнул им:– Надаваий те друг другу тумаков, болваны! Сразу

согреетесь.Эти любезные слова расшевелили их.Они бросились друг на друга.Но они еще недостаточно разъярились. Первые три

схватки прошли вяло. Преподобныий доктор Гемдраий т, одиниз сорока членов «Коллегии всех душ», крикнул:

– Поднесите-ка им джину!Но оба «рефери» и двое «восприемников» – все четверо

судеий , хотя и было очень холодно, настояли на соблюденииправил.

Послышался крик: «First blood!» – требовали «первоийкрови». Противников поставили лицом к лицу.

Они сошлись, вытянули руки, ощупали друг у другакулаки, потом каждыий отступил назад. Вдруг низкорослыийХелмсгеий л бросился вперед. Начался настоящиий боий .

Филем-ге-Медон получил удар прямо в лоб, между бровеий .

Кровь залила ему все лицо. Толпа заорала:– Хелмсгеий л пролил красное вино!Раздались рукоплескания. Филем-ге-Медон, вращая

руками как мельничными крыльями, принялся битькулаками куда попало. Достопочтенныий Перегрин Бертизаметил:

– Ослеплен. Но еще не ослеп.Тогда Хелмсгеий л услыхал доносившиеся со всех сторон

возгласы поощрения:– Выбеий ему буркалы!Словом, оба боий ца были выбраны вполне удачно, и хотя

погода не благоприятствовала состязанию, всем стало ясно,что поединок не будет безрезультатным. Великан Филем-ге-Медон оказался жертвоий собственных преимуществ:большоий рост и вес делали его неповоротливым. Руки егобыли настоящими палицами, но тело – мертвым грузом.Маленькиий шотландец бегал, разил, прыгал, скрежеталзубами, быстротою движениий удваивал свою силу, пускалсяна всякие уловки. С одноий стороны – первобытныий , дикиий ,некультурныий , невежественныий удар кулаком; с другоий –удар цивилизованныий . Хелмсгеий л столько же билсянервами, сколько и мускулами, брал не одноий лишь силоий ,но и злобоий ; Филем-ге-Медон смахивал на ленивогомясника, слегка оглушенного предварительным ударом.Искусство выступало здесь против природы. Ожесточенныийчеловек – против варвара.

Было ясно, что побежденным окажется варвар. Однако неслишком скоро. Это и возбуждало интерес. Низкорослыийпротив великана. Преимущество было на стороне первого.Кошка одолевает дога. Голиафы всегда бывают побежденыДавидами.

Боий цов подстегивали градом восклицаниий :– Браво, Хелмсгеий л! Хорошо! Отлично, горец! – Твоя

очередь, Филем!Друзья Хелмсгеий ла сочувственно повторяли:– Выбеий ему буркалы!Хелмсгеий л поступил лучше. Внезапно нагнувшись, затем

выпрямившись волнообразным движениемпресмыкающегося, он ударил Филем-ге-Медона подложечку. Колосс зашатался.

– Незаконныий удар! – крикнул виконт Барнард.Филем-ге-Медон опустился на колено к Кильтеру и

произнес:– Я начинаю согреваться.Лорд Дизертем, посовещавшись с рефери, объявил:– Пятиминутная передышка!Филем-ге-Медон был близок к обмороку. Кильтер

фланелью отер ему кровь на глазах и пот на теле, затемвставил в рот горлышко фляги. Это была одиннадцатаясхватка. Не считая раны на лбу, у Филем-ге-Медона былапомята грудная клетка, распух живот и было поврежденотемя. Хелмсгеий л нисколько не пострадал. Средиджентльменов замечалось некоторое смятение.

Лорд Барнард повторил:– Незаконныий удар!– Пари вничью! – сказал лорд Лемирбо.– Я требую обратно мою ставку! – подхватил сэр Томас

Колпепер.А достопочтенныий член парламента от местечка Сент-Ивс

сэр Бартелемью Греий сдью прибавил:– Пускаий мне возвратят мои пятьсот гинеий , я ухожу.– Прекратите состязание! – крикнули арбитры.

Но Филем-ге-Медон поднялся, шатаясь как пьяныий , исказал:

– Продолжим поединок, но с одним условием. За мноютоже признается право нанести один незаконныий удар.

Со всех сторон закричали:– Согласны!Хелмсгеий л пожал плечами. После пятиминутноий

передышки схватка возобновилась. Борьба, которая дляФилем-ге-Медона была сплошноий мукоий , казалась забавоийдля Хелмсгеий ла. Вот что значит наука! Маленькиийчеловечек нашел способ засадить великана in chancery;иначе говоря, Хелмсгеий л вдруг захватил огромную головуФилем-ге-Медона под свою левую, стальным полумесяцемизогнутую руку и, держа подмышкоий затылком вниз, сталправым кулаком колотить по голове противника, словномолотком по гвоздю, сверху и снизу, пока не изуродовал вселицо. Когда же Филем-ге-Медон получил, наконец,возможность поднять голову, лица у него больше не было.То, что прежде было носом, глазами и ртом, теперь казалосьчем-то вроде черноий губки, пропитанноий кровью. Онсплюнул. На землю упало четыре зуба. Затем он свалился.Кильтер подхватил его на свое колено. Хелмсгеий л почтисовсем не пострадал. Он получил несколько синяков дацарапину на ключице. Никто уже не чувствовал холода. ЗаХелмсгеий ла против Филем-ге-Медона ставили теперьшестнадцать с четвертью.

Гарри из Карлтона крикнул:– Нет больше Филем-ге-Медона! Ставлю на Хелмсгеий ла

мое пэрство Белла-Аква и моий титул лорда Белью противстарого парика архиепископа Кентербериий ского.

– Даий -ка твою морду, – сказал Кильтер Филем-ге-Медону и,

поливая окровавленную фланель из горлышка бутылки,обмыл ему лицо джином. Показался рот. Филем-ге-Медоноткрыл одно веко. Виски у него, казалось, были рассечены.

– Еще одна схватка, дружище, – сказал Кильтер. – За честьнижнего города.

Валлиий цы и ирландцы понимают друг друга; однакоФилем-ге-Медон ничем не обнаружил, что он еще способенсоображать. При поддержке Кильтера Филем-ге-Медонподнялся. Эта была двадцать пятая схватка. По тому, какэтот циклоп (ибо одного глаза он лишился) стал в позицию,все поняли, что это конец; никто уже не сомневался в егонеизбежноий гибели.

Защищаясь, он поднял руку выше подбородка: это былпромах умирающего. Хелмсгеий л, только слегка вспотевшиий ,крикнул:

– Ставлю за себя тысячу против одного.И, занеся руку, ударил противника. Однако странное дело:

упали оба. Раздалось веселое мычание.Это Филем-ге-Медон вслух выражал свою радость.Он воспользовался страшным ударом, которыий Хелмсгеий л

нанес ему по черепу, и сам, вопреки правилам, ударил его вживот. Хелмсгеий л, лежа без чувств, хрипел.

Арбитры, увидев Хелмсгеий ла на земле, изрекли:– Получил сдачу сполна.Все захлопали в ладоши, даже проигравшие.Филем-ге-Медон отплатил незаконным ударом за

незаконныий удар, но это было ему разрешено.Хелмсгеий ла унесли на носилках. Все были убеждены, что

он не оправится.Лорд Роберте воскликнул:– Я выиграл тысячу двести гинеий !

Филем-ге-Медон должен был, очевидно, остаться калекоийна всю жизнь.

Уходя, Джозиана оперлась на руку лорда Дэвида, чторазрешалось помолвленным, и проговорила:

– Прекрасное зрелище. Но...– Но что?– Я думала, что оно рассеет мою скуку. Оказывается, нет.Лорд Дэвид остановился, посмотрел на Джозиану, сжал

губы, надул щеки, покачал головоий , что обозначало:«Примем к сведению», затем ответил герцогине:

– Против скуки существует только одно лекарство.– Какое?– Гуинплен.Герцогиня спросила:– А что это такое – Гуинплен?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГУИНПЛЕН И ДЕЯ

1. ЛИЦО ЧЕЛОВЕКА, КОТОРОГО ДО СИХ ПОР ЗНАЛИТОЛЬКО ПО ЕГО ПОСТУПКАМ

Природа не пожалела своих даров для Гуинплена. Онанаделила его ртом, открывающимся до ушеий , ушами,загнутыми до самых глаз, бесформенным носом, созданнымдля того, чтобы на нем подпрыгивали очки фигляра, илицом, на которое нельзя было взглянуть без смеха.

Мы сказали, что природа щедро осыпала Гуинпленасвоими дарами. Но было ли это делом одноий природы?

Не помог ли еий кто-нибудь в этом?

Глаза – как две узкие щелки, зияющее отверстие вместорта, плоская шишка с двумя дырками вместо ноздреий ,сплющенная лепешка вместо лица – в общем нечто,являющееся как бы воплощением смеха; было ясно, чтоприрода не могла создать такое совершенное произведениеискусства без постороннеий помощи.

Но всегда ли смех выражает веселье?Если при встрече с этим фигляром, – ибо Гуинплен был

фигляром, – после того как рассеивалось первоначальноевеселое впечатление, вызываемое наружностью этогочеловека, в него вглядывались более внимательно, на еголице замечали признаки мастерскоий работы. Такое лицо –не случаий ная игра природы, но плод чьих-то сознательныхусилиий . Такая законченная отделка не своий ственна природе.Человек бессилен сделать из себя красавца, нообезобразить себя вполне в его власти. Вы не превратитеготтентотскиий профиль в римскиий , но из греческого носалегко сделаете нос калмыка. Для этого достаточнораздавить переносицу и расплющить ноздри. Недаром жевульгарная средневековая латынь создала глагол denasare[лишить носа (лат.)]. Не был ли Гуинплен в детстве стольдостоий ным внимания, чтобы кто-то занялся изменениемего лица? Возможно! Хотя бы только с целью показыватьего и наживать на этом деньги. Судя по всему, над этимлицом поработали искусные фабриканты уродов. Очевидно,какая-то таинственная и, по всеий вероятности, таий наянаука, относившаяся к хирургии так, как алхимия относитсяк химии, исказила, несомненно еще в очень раннемвозрасте, его природные черты и умышленно создала этолицо. Это было проделано по всем правилам науки,специализировавшеий ся на надрезах, заживлении тканеий и

наложении швов: был увеличен рот, рассечены губы,обнажены десны, вытянуты уши, переломаны хрящи,сдвинуты с места брови и щеки, расширен скуловоий мускул;после этого швы и рубцы были заглажены, и на обнаженныемышцы натянута кожа с таким расчетом, чтобы навекисохранить на этом лице зияющую гримасу смеха; таквозникла в руках искусного ваятеля эта маска – Гуинплен.

С таким лицом люди не рождаются.Как бы там ни было, маска Гуинплена удалась на славу.

Гуинплен был даром провидения для всех скучающихлюдеий . Какого провидения? Не существует ли наряду спровидением божественным и провидение дьявольское?Мы ставим этот вопрос, не разрешая его.

Гуинплен был скоморохом. Он выступал перед публикоий .Ничто не могло сравниться с производимым имвпечатлением. Он исцелял ипохондрию одним лишь своимвидом. Людям, носившим траур, приходилось избегатьГуинплена, ибо с первого же взгляда они невольноначинали смеяться до неприличия. Однажды явился палач;Гуинплен заставил и его расхохотаться. Увидав Гуинплена,люди хватались за бока: он только раскрывал рот, как всепокатывались от смеха. Он был полюсом,противоположным печали. Сплин находился на одномконце, Гуинплен – на другом. Поэтому-то на всех ярмарках иплощадях за ним установилась лестная славанепревзоий денного урода.

Гуинплен вызывал смех своим собственным смехом.Однако сам он не смеялся. Смеялось его лицо, но не он сам.Смеялась только эта чудовищная физиономия, созданнаяигрою случая или особым искусством. Гуинплен тут был нипри чем. Внешниий облик его не зависел от его внутреннего

состояния. Он не мог согнать со своего лба, со щек, с бровеий ,с губ этот непроизвольныий смех. Это был смехавтоматическиий , казавшиий ся особенно заразительнымименно потому, что он застыл навсегда. Никто не могустоять перед этим осклабившимся ртом. Два судорожныхдвижения рта деий ствуют заразительно: это смех и зевота. Врезультате таинственноий операции, котороий , по всеийвероятности, подвергся Гуинплен в детстве, все черты еголица вызывали это впечатление смеха, вся его физиономиясосредоточилась только на этом выражении, подобно тому,как все спицы колеса сосредоточиваются в ступице. Какиебы чувства ни волновали Гуинплена, они только усиливалиэто странное выражение веселья, вернее – обостряли его;удивление, страдание, гнев или жалость только резчеподчеркивали веселую гримасу этих мускулов: заплачь он,его лицо продолжало бы смеяться; что бы ни делалГуинплен, чего бы он ни желал, о чем бы ни думал, стоилоему лишь поднять голову, как толпа, если только возле негобыла толпа, разражалась громовым хохотом.

Представьте себе голову веселоий Медузы.Неожиданное зрелище нарушало привычное течение

мыслеий и заставляло смеяться.Некогда в древнеий Греции на фронтонах театров

красовалась бронзовая смеющаяся маска. Маска этаназывалась Комедиеий . Бронзовая личина как будтосмеялась и вызывала смех, но вместе с тем хранила печатьзадумчивости. Пародия, граничащая с безумием, ирония,близкая к мудрости, сосредоточивались и сливалисьвоедино в этом лице; заботы, печали, разочарования,отвращение к жизни отражались на этом бесстрастном челеи порождали мрачныий итог – веселость; один угол рта,

обращенныий к человечеству, был приподнят насмешкоий ;другоий , обращенныий к богам, – кощунством; людиприходили к этому совершеннеий шему образу сарказма,чтобы столкнуть с ним тот запас иронии, которыий каждыийиз нас носит в себе, и толпа, беспрерывно сменявшаясяперед этим воплощением смеха, замирала от восторга привиде застывшеий издевательскоий улыбки.

Если бы эту мрачную маску античноий Комедии надеть налицо живого человека, можно было бы получитьпредставление о лице Гуинплена. На плечах у него былаголова, казавшаяся сатанинскоий смеющеий ся маскоий . Какоебремя для человеческих плеч – такоий вечныий смех!

Вечныий смех. Объяснимся. Если верить манихеям, доброеначало отступает перед враждебным, злым началом, и усамого бога бывают перерывы в бытии. Условимся такженасчет того, что такое воля. Мы не допускаем, чтобы онавсегда была бессильна. Всякое существование похоже написьмо, смысл которого изменяется постскриптумом. ДляГуинплена постскриптумом было следующее: огромнымусилием воли, на котором он сосредоточивал все своевнимание, когда никакое волнение не отвлекало его и неослабляло этого напряжения, он иногда умудрялся согнатьэтот непрестанныий смех со своего лица и набросить на негонекиий трагическиий покров. И в такие минуты его лицовызывало у окружающих уже не смех, а содрогание ужаса.

Заметим, что Гуинплен очень редко прибегал к этомуусилию, так как оно стоило ему мучительного труда иневыносимого напряжения. Достаточно было к тому жемалеий шеий рассеянности, малеий шего волнения, чтобыпрогнанныий на минуту, неудержимыий как морскоий прибоий ,смех снова появлялся на его лице и обнаруживал себя тем

резче, чем сильнее было это волнение.За исключением таких случаев Гуинплен смеялся вечно.Глядя на Гуинплена, люди смеялись. Но, посмеявшись,

отворачивались. Особенно сильное отвращение вызывал ону женщин. И в самом деле, этот человек был ужасен.Судорожныий хохот зрителеий был своего рода данью, и еевыплачивали весело, но почти бессознательно. Когда жеприступ смеха затихал, смотреть на Гуинплена становилосьдля женщин совершенно нестерпимо, они опускали глаза истарались не глядеть на него.

Между тем он был высок ростом, хорошо сложен, ловок инисколько не уродлив, если не считать лица. Это было ещеодним признаком, подтверждавшим предположение, чтонаружность Гуинплена была скорее делом рукчеловеческих, нежели произведением природы. Красотесложения Гуинплена должна была соответствовать, по всеийвероятности, и красота лица. При рождении он былнесомненно таким же ребенком, как и все другие дети. Телаего не тронули, а перекроили только лицо. Гуинплен былсозданием чьеий -то злонамеренноий воли.

По краий неий мере это было очень похоже на истину.Зубов у него не вырвали. Зубы необходимы для смеха. Они

остаются и в черепе мертвеца.Операция, произведенная над ним, должно быть, была

ужасна. Он не помнил о неий , но это вовсе не доказывало, чтоон еий не подвергся. Такая работа хирурга-ваятеля моглаувенчаться успехом только в том случае, если ее объектомбыл младенец, которыий не сознавал, что с ним происходит,и легко мог принять нанесенные раны за болезнь. К тому жев те времена, как помнит читатель, усыпляющие иболеутоляющие средства были уже известны. Только тогда

это называли колдовством. В наши дни это называютанестезиеий .

Наделив Гуинплена такоий маскоий , люди, взрастившие его,развили в нем задатки будущего гимнаста и атлета; путемумело подобранных акробатических упражнениий егосуставам была придана способность выворачиваться влюбую сторону, тело получило резиновую гибкость, исочленения двигались подобно шарнирам. Ничто не былоупущено в воспитании Гуинплена для того, чтобы смалолетства подготовить его к мастерству фигляра.

Его волосы раз навсегда были выкрашены в цвет охры –секрет, вновь наий денныий в наши дни. Им пользуютсякрасивые женщины, и то, что некогда, считалось уродством,теперь считается признаком красоты. У Гуинплена былирыжие волосы, а краска, очевидно едкая, сделала ихжесткими и грубыми на ощупь. Под рыжеий гривоий , скореепохожеий на щетину, чем на волосы, скрывался прекрасноразвитыий череп – достоий ное вместилище мысли. Какова быни была операция, уничтожившая гармонию лица иизуродовавшая его мускулы, она оказалась бессильноийизменить черепную коробку. Лицевоий угол Гуинпленапоражал своеий мощью. За этоий смеющеий ся маскоий таиласьдуша, склонная, как и у всех людеий , предаваться мечтам.

Впрочем, смех Гуинплена был настоящим талантом. Он немог избавиться от него и потому извлекал из него пользу.Этим смехом он добывал себе пропитание.

Гуинплен – читатели, вероятно, уже догадались об этом –был тот самыий ребенок, которого покинули в зимниий вечерна портлендском берегу и которыий нашел себе приют вбедном домике на колесах в Уэий мете.

2. ДЕЯ

Ребенок стал взрослым мужчиноий . Прошло пятнадцатьлет. Шел 1705 год. Гуинплену должно было исполнитьсядвадцать пять лет.

Урсус оставил у себя тогда обоих детеий , образовавмаленькую кочующую семью.

Урсус и Гомо состарились. Урсус совсем облысел. Волкпоседел. Продолжительность жизни волков не установленас такою точностью, как продолжительность жизни собак.По данным Молена, некоторые волки достигаютвосьмидесятилетнего возраста, в том числе малыий купар,caviae vorus, и вонючиий волк, canis nubilus, описанныий Сэем.

Девочка, наий денная на груди мертвоий женщины,превратилась теперь в шестнадцатилетнюю девушку, сбледным лицом, обрамленным темными волосами,довольно высокую, строий ную и хрупкую, с таким тонкимстаном, что, казалось, он переломится, едва прикоснешься кнему; девушка была дивно хороша, но глаза ее, полныеблеска, были незрячи.

Роковая зимняя ночь, свалившая в снег нищенку и еемладенца, нанесла сразу двоий ноий удар: убила мать иослепила дочь.

Темная вода навсегда сделала неподвижными зрачкиребенка, ставшего теперь взрослоий девушкоий . На лице ее,непроницаемом для света, эта горечь разочарованиявыражалась в печально опущенных углах губ. Ее большиеясные глаза отличались странным своий ством: угаснув длянее, они сохранили свою лучезарность для окружающих.Таинственные светильники, озарявшие только внешниий

мир! Это лишенное света существо излучало свет. Потухшиеглаза были исполнены сияния. Эта пленница мракаосвещала тьму, в котороий она жила. Из глубиныбезысходноий темноты, из-за черноий стены, именуемоийслепотою, она посылала в пространство яркие лучи. Она невидела нашего солнца, но в неий отражалась сущность его. Еемертвыий взор обладал неподвижностью, своий ственноийнебесным светилам.

Она была воплощением ночи и горела как звезда, горела вэтоий непроницаемоий тьме, ставшеий ее собственноий стихиеий .

Урсус, помешанныий на латинских именах, окрестил ееДееий . Он предварительно посоветовался с волком. «Тыпредставляешь человека, – сказал он, – я представляюживотное, мы с тобоий представители земного мира. Пустьже эта малютка будет представительницеий мира небесного.Ее слабость на самом деле – всемогущество. Таким образом,в нашеий лачуге будет заключена отныне вся вселенная: мирчеловеческиий , мир животныий , мир божественныий ».

Волк ничего не возразил, и наий деныш стал называтьсяДееий .

Что касается Гуинплена, Урсусу не пришлось ломать себеголову, чтобы придумать для него имя. В то самое утро,когда он узнал, что мальчик обезображен и что девочкаслепа, он спросил:

– Как звать тебя, мальчик?– Меня зовут Гуинпленом, – ответил ребенок.– Что ж, Гуинплен так Гуинплен, – сказал Урсус.Дея помогала Гуинплену в его выступлениях.Если бы можно было подвести итог всеий совокупности

человеческих несчастиий , он нашел бы свое воплощение вГуинплене и Дее. Казалось, оба они явились на землю из

мира тенеий : Гуинплен – из тоий его области, где царит ужас,Дея – из тоий , где царит тьма. Их существования былисотканы из различного рода мрака, заимствованного учудовищных полюсов вечноий ночи. Дея носила этот мраквнутри себя, Гуинплен – на своем лице. В Дее было что-топризрачное; Гуинплен был подобен привидению. Дея былаокружена черноий бездноий , Гуинплена окружало нечтохудшее. У зрячего Гуинплена была ужасная возможность, откотороий слепая Дея была избавлена, – возможностьсравнивать себя с другими людьми. Но в положенииГуинплена, если только допустить, что он старался датьсебе в нем отчет, сравнивать значило перестать пониматьсамого себя. Иметь, подобно Дее, глаза, в которых неотражается внешниий мир, – несчастие огромное, однакоменьшее, чем быть загадкою для самого себя: чувствовать вмире отсутствие чего-то, что является тобою самим, видетьвселенную и не видеть себя в неий . На глаза Деи был накинутпокров мрака, на лицо Гуинплена была надета маска. Каквыразить это словами? На Гуинплене была маска,выкроенная из его живоий плоти. Он не знал своихподлинных черт. Они исчезли. Их подменили другимичертами. Его истинного облика уже не существовало. Головажила, но лицо умерло. Он не мог вспомнить, видел ли он егокогда-нибудь. Для Деи, так же как и для Гуинплена, родчеловеческиий был чем-то внешним, далеким от них. Онабыла одинока. Он – тоже. Одиночество Деи было мрачным:она не видела ничего. Одиночество Гуинплена былозловещим. Он видел все. Для Деи весь мир не выходил запределы ее слуха и осязания: все существующее былоограничено, почти не имело протяженности, обрывалось вдвух шагах от нее; бесконечноий представлялась только

тьма. Для Гуинплена жить – значило вечно видеть передсобою толпу, с котороий ему никогда не суждено былослиться. Дея была изгнанницеий из царства света, Гуинпленбыл отверженным среди живых существ. Оба они имели всеоснования отчаяться. И он и она переступили мыслимуючерту человеческих испытаниий . При виде их всякиий ,призадумавшись, почувствовал бы к ним безмернуюжалость. Как они должны были страдать! Над ними явнотяготел злобныий приговор судьбы, и рок никогда еще такискусно не превращал жизнь двух ни в чем не повинныхсуществ в сплошную муку, в адскую пытку.

А между тем они жили в раю.Они любили друг друга.Гуинплен обожал Дею. Дея боготворила Гуинплена.– Ты так прекрасен! – говорила она ему.

3. OCULOS NON HABET, ET VIDET – НЕ ИМЕЕТ ГЛАЗ, АВИДИТ

Одна только женщина на свете видела настоящегоГуинплена – слепая девушка.

Чем она была обязана Гуинплену, Дея знала от Урсуса,которому Гуинплен рассказал о своем трудном переходе изПортленда в Уэий мет и обо всех ужасах, пережитых им послетого, как его оставили на берегу. Она знала, что ее, крошку,умиравшую на груди умершеий матери и сосавшую еемертвую грудь, подобрало другое дитя, не намного старшеее, что это существо, отвергнутое всеми и как быпогребенное в мрачноий пучине всеобщего равнодушия,услыхало ее крик и, хотя все были глухи к нему самому, не

оказалось глухим к неий ; что этот одинокиий , слабыий ,покинутыий ребенок, не имевшиий никакоий опоры на земле,сам еле передвигавшиий ноги в пустыне, истощенныий ,разбитыий усталостью, принял из рук ночи тяжкое бремя –другого ребенка; что несчастное существо, обездоленноепри непонятном разделе жизненных благ, именуемомсудьбою, взяло на себя заботу о судьбе другого существа и,будучи олицетворением нужды, скорби и отчаяния, сталопровидением для наий денноий им малютки. Она знала, что,когда небо закрылось для нее, он раскрыл еий свое сердце;что, погибая сам, он спас ее; что, не имея ни крова, нипристанища, он пригрел ее; что он сделался ее матерью икормилицеий ; что он, совершенно одинокиий на свете,ответил небесам, покинувшим его, тем, что усыновилдругого ребенка; что, затерянныий в ночи, он явил этотвысокиий пример; что, сочтя себя недостаточнообремененным собственными бедами, он взвалил себе наплечи бремя чужого несчастья; что он открыл на этоийземле, где, казалось бы, его уже ничто не ждало,существование долга; что там, где всякиий заколебался бы,он смело пошел вперед; что там, где все отшатнулись бы, онне отстранился; что он опустил руку в отверстую могилу иизвлек оттуда ее, Дею; что, сам полуголыий , он отдал еий своилохмотья, ибо она страдала от холода, что, сам голодныий , онпостарался накормить и напоить ее; что ради нее этотребенок боролся со смертью, со смертью во всех ее видах: ввиде зимы и снежноий метели, в виде одиночества, в видестраха, в виде холода, голода и жажды, в виде урагана; чторади нее, ради Деи, этот десятилетниий титан вступил впоединок с беспредельным мраком ночи. Она знала, что онсделал все это, будучи еще ребенком, и что теперь, став

мужчиноий , он для нее, немощноий , является опороий , для нее,нищеий , – богатством, для нее, больноий , – исцелением, длянее, слепоий , – зрением. Сквозь густую, еий самоий неведомуюзавесу, заставлявшую ее держаться вдали от жизни, онаясно различала эту преданность, эту самоотверженность,это мужество – во внутреннем нашем мире героизмпринимает совершенно определенные очертания. Онаулавливала его благородныий облик: в тоий невыразимоотвлеченноий области, где живет мысль, не освещаемаясолнцем, она постигала это таинственное отражениедобродетели. Окруженная со всех сторон непонятными,вечно куда-то движущимися предметами (таково былоединственное впечатление, производимое на неедеий ствительностью), замирая в тревоге, своий ственноийбездеятельному существу, всегда настороженноподжидающему возможную опасность, постояннопереживая, как и все слепые, чувство своеий полноийбеззащитности в этом мире, она вместе с тем явственноощущала где-то над собоий присутствие Гуинплена –Гуинплена, никогда не знающего устали, всегда близкого,всегда внимательного, Гуинплена ласкового, доброго,всегда готового приий ти еий на помощь. Дея вся трепетала отрадостноий уверенности в нем, от признательности к нему:ее тревога стихала, сменялась восторгом, и своимиисполненными мрака глазами она созерцала в зените надокружавшеий ее бездноий неугасимое сияние этоий доброты.

Во внутреннем мире человека доброта – это солнце. ИГуинплен ослеплял собою Дею.

Для толпы, у котороий слишком много голов, чтобы онамогла над чем-нибудь призадуматься, и слишком многоглаз, чтобы она могла к чему-нибудь приглядеться, для

толпы, которая, будучи поверхностноий , останавливаетсятолько на поверхности явлениий , Гуинплен был всего лишьклоуном, фигляром, скоморохом, шутом, чем-то вродеживотного. Толпа знала только его маску.

Для Деи Гуинплен был спасителем, извлекшим ее измогилы и вынесшим на свет, утешителем, дававшим еийвозможность жить, освободителем, руку которого она,блуждавшая в темном лабиринте, чувствовала в своеий руке.Гуинплен был братом, другом, руководителем, опороий ,подобием лика небесного, крылатым, лучезарным супругом,и там, где толпа видела чудовище, она видела архангела.

И это потому, что слепая Дея видела его душу.

4. ПРЕКРАСНО ПОДОБРАННАЯ ЧЕТА ВЛЮБЛЕННЫХ

Философ Урсус это понимал. Он одобрял ослепление Деи:– Слепоий видит незримое.Он говорил:– Сознавать – значит видеть.Глядя на Гуинплена, он бормотал:– Получудовище и полубог.Гуинплен, со своеий стороны, был опьянен Дееий .

Существует глаз невидимыий – ум, и глаз видимыий – зрачок.Гуинплен смотрел на Дею видимыми глазами. Дея былаочарована идеальным образом, Гуинплен – реальным.Гуинплен был не просто безобразен, он был ужасен. В Дееон видел свою противоположность. Насколько он былстрашен, настолько Дея была прелестна. Он былолицетворением уродства, она – олицетворением грации.Дея казалась воплощенноий мечтоий , грезоий , принявшеий

телесные формы. Во всем ее существе, в ее воздушноийфигуре, в ее строий ном и гибком стане, трепетном кактростник, в ее, быть может, незримо окрыленных плечах, влегкоий округлости ее форм, говорившеий о ее пуле нестолько чувствам, сколько душе, в почти прозрачноийбелизне ее кожи, в величественном спокоий ствии еенезрячего взора, божественно отрешенного от земного, всвятоий невинности ее улыбки было нечто, роднившее ее сангелом; а между тем она была женщиноий .

Гуинплен, как мы уже сказали, сравнивал себя с другими;сравнивал он и Дею.

Его жизнь представлялась ему сочетанием двухнепримиримых противоположностеий . Она была точкоийпересечения двух лучеий , черного и белого, шедших одинснизу, другоий – сверху. Одну и ту же крошку могутодновременно клевать два клюва: клюв зла и клюв добра,первыий – терзая, второий – лаская. Гуинплен был такоийкрошкоий , атомом; его и терзали и ласкали. Гуинплен былдетищем роковоий случаий ности, усложненноийвмешательством провидения. Несчастье коснулось егосвоим перстом, но его коснулось и счастье. Двапротивоположных удела, сочетавшись, породили егонеобычную судьбу. На нем лежало и проклятие иблагословение. Он был избранником, на котором лежалопроклятие. Кто он? Он не знал этого сам. Когда он смотрелна себя в зеркало, он видел незнакомца. И незнакомец этотбыл чудовищем. Гуинплен жил как бы обезглавленным, слицом, которое он не мог признать своим. Это лицо былобезобразно, до того безобразно, что служило предметомпотехи. Оно было настолько ужасно, что вызывало смех. Онобыло жутко-смешным. Человеческое лицо исчезло, как бы

поглощенное звериноий мордоий . Никогда еще никто невидел такого полного исчезновения человеческих черт налице человека, никогда еще пародия на человеческиий образне достигала такого совершенства, никогда еще, даже вкошмаре, не возникала такая жуткая смеющаяся харя,никогда еще все, что может оттолкнуть женщину, несоединялось так отвратительно в наружности мужчины;несчастное сердце, скрывавшееся за этоий маскоий иоклеветанное ею, казалось, было обречено на вечноеодиночество; такое лицо было для него настоящеийгробовоий доскоий . Но нет, нет! Там, где исчерпала весь запассвоих средств неведомая злоба, там в свою очередьрасточила свои дары и незримая доброта. Внезапно поднявиз праха поверженного, она всему, что было в немотталкивающего, придала все, что способно былопривлекать: в риф вложила магнит, внушила другоий душежелание устремиться как можно скорее к обездоленному;поручила голубке утешить пораженного молниеий ,заставила красоту боготворить безобразие.

Для того чтобы это оказалось возможным, былонеобходимо, чтобы красавица не могла видеть урода. Длясчастья было необходимо несчастье. И провидение сделалоДею слепоий .

Гуинплен смутно сознавал себя искупительноий жертвоий .Но за что преследовала его судьба? Этого он не знал. За чтоему пришлось понести кару? Это тоже оставалось для негозагадкоий . Над ним, заклеий менным навеки, вдруг засиялореол – вот и все, что он знал. Когда Гуинплен подроснастолько, что стал многое понимать, Урсус прочел иобъяснил ему соответствующее место из сочинениядоктора Конкеста «De denasatis» и из другого фолианта, из

трактата Гуго Плагона, отрывок, начинающиий ся словами:«Nares habens mutilas» [имеющиий рваные ноздри (лат.)],однако Урсус предусмотрительно воздержался от всякихдогадок и остерегся делать какие-либо выводы. Возможныбыли всякие предположения, с известноий степеньювероятия удалось бы, пожалуий , установить кое-какиесобытия, имевшие отношения к детству Гуинплена, но дляГуинплена очевидным было лишь одно: самыий результат.Ему суждено было прожить всю жизнь с клеий мом на лице.За что заклеий мили его? На это не было ответа. Безмолвие иодиночество окружали Гуинплена. Все догадки,возникавшие в связи с трагическоий деий ствительностью,были зыбки и шатки: вполне достоверным представлялсялишь сам ужасныий факт. И вот в эти минуты тяжкоий скорбипоявлялась Дея, словно небесная посредница междуГуинпленом и его отчаянием. Ласковость этоийвосхитительноий девушки, склонявшеий ся к нему, уроду,трогала и как бы согревала его, черты дракона смягчалисьвыражением счастливого изумления. Созданныий для того,чтобы внушать ужас, он каким-то чудом вызывал восторг иобожание светозарного существа; он, чудовище, чувствовал,что его любовно созерцает звезда.

Гуинплен и Дея составляли отличную пару; этитрогательно-нежные сердца боготворили друг друга.Гнездо и две птички – такова была их история. Ониподчинились закону, общему для всего мироздания,состоящему в том, чтобы любить, искать и находить другдруга.

Таким образом, ненависть обманулась в своих расчетах.Преследователи Гуинплена, кто бы они ни были, загадочнаявражда к нему, откуда бы она ни исходила, не достигли

цели. Его хотели обречь на безысходное отчаяние, а сделалисчастливым человеком. Ему нанесли рану, котороий сужденобыло затянуться, его заранее обручили с тоий , котораядолжна была пролить на нее целительныий бальзам; егоскорбь должна была утешить та, которая была самавоплощенноий скорбью. Тиски палача незаметнопревратились в ласковую руку женщины. Гуинплен былпоистине ужасен, но не от природы; таким сделала его рукачеловека; его надеялись сперва отлучить от семьи, еслитолько у него была семья, затем от всего человечества; ещеребенком его превратили в развалину, но природа оживилаэту развалину, как она вообще оживляет развалины; в егоодиночестве природа утешила его, как она вообще утешаетвсех одиноких; природа всегда приходит на помощьобездоленным; там, где ощущается недостаток во всем, онаотдает всю себя безраздельно, она покрывает руиныцветами и зеленью; для камня у нее есть плющ, длячеловека – любовь.

Глубокое великодушие сокрытых сил природы.

5. ЛАЗУРЬ СРЕДИ МРАКА

Так жили друг другом эти два обездоленных существа.Дею поддерживала рука Гуинплена, Гуинплена – довериеДеи.

Сирота опиралась на сироту. Урод опекал калеку.Двое одиноких нашли друг друга.Чувство невыразимоий благодарности переполняло их

сердца. Они благодарили.Кого?

Таинственную бесконечность.Чувствовать благодарность – вполне достаточно. У

благодарности есть крылья, и она несется туда, куда нужно.Ваша молитва лучше вас знает, куда еий устремиться.

Сколько людеий , думая, что молятся Юпитеру, молилисьИегове! Скольким верующим в амулеты внимаетбесконечность! Сколько атеистов не замечают того, что ихдоброта и грусть – та же молитва, обращенная к богу!

Гуинплен и Дея чувствовали благодарность.Уродство – это изгнание. Слепота – это бездна. И вот

изгнанник нашел приют; бездна стала обитаема.Гуинплен видел, как к нему по воле рока, точно сон наяву,

нисходит в потоках света прекрасное белое облако,принявшее образ женщины, лучезарное видение, в которомбьется сердце, и этот призрак, почти облако и в то же времяженщина, протягивает к нему объятия, это видение целуетего, это сердце рвется к нему; Гуинплен забывал о своемуродстве, чувствуя себя любимым; роза пожелала вступитьв брак с гусеницеий , предугадывая в этоий гусеницевосхитительную бабочку; Гуинплен, существо отверженное,оказался избранником.

Иметь необходимое – в этом все. Гуинплен имелнеобходимое ему, Дея – необходимое еий .

Унизительное сознание собственного уродства пересталотяготить Гуинплена, оно постепенно рассеивалось,сменившись другими чувствами – упоением, восторгом,верою; а навстречу горькоий беспомощности слепоий Деипротягивалась из окружавшеий ее тьмы чья-то рука.

Две скорби, поглотив одна другую, вознеслись видеальныий мир. Двое обездоленных взаимно признали другдруга. Двое ограбленных соединились, чтобы обогатить

друг друга. Каждого из них связывало с другим то, чего онбыл лишен. Чем был беден один, тем был богат другоий . Внесчастье одного заключалось сокровище другого. Не будьДея слепа, разве избрала бы она Гуинплена? Не будьГуинплен обезображен, разве он предпочел бы Дею другимдевушкам? Она, вероятно, не полюбила бы урода, так же каки он – увечную. Какое счастье для Деи, что Гуинплен былотвратителен! Какая удача для Гуинплена, что Дея быласлепа! Если бы не горестное сходство их неотвратимоийжестокоий участи, союз между ними был бы невозможен. Воснове их любви лежала неодолимая потребность друг вдруге. Гуинплен спасал Дею, Дея спасала Гуинплена.Столкновение двух горестных судеб вызвало взаимноетяготение. Это было объятие двух существ, поглощенныхпучиноий . Нет ничего более сближающего, болеебезнадежного, более упоительного.

Гуинплен постоянно думал:«Что бы сталось со мноий без нее!»Дея постоянно думала:«Что бы сталось со мноий без него!»Двое изгнанников обрели родину; два непоправимых,

роковых несчастья – клеий мо Гуинплена и слепота Деи,соединив их, стали для обоих источником глубокоийрадости. Им ничего не надо было, кроме их близости, они непредставляли себе ничего вне ее: говорить друг с другомбыло для них наслаждением, находиться рядом –блаженством; каждыий из них непрерывно следил замалеий шим душевным движением другого, и они дошли дополного единства мечтаниий : одна и та же мысль возникалаодновременно у обоих. При звуке шагов Гуинплена Дееказалось, что она слышит поступь божества. Они

прижимались друг к другу в некоем звездном полумраке,полном благоуханиий , блеска музыки, ослепительныхархитектурных форм, грез; они принадлежали друг другу;они знали, что навсегда связаны общими радостями ивосторгами. Ничего не могло быть более странного, чемэтот раий , созданныий двумя осужденными на мукусуществами.

Они были невыразимо счастливы.Своий ад они превратили в небесныий раий : таково твое

могущество, любовь!Дея слышала смех Гуинплена; Гуинплен видел улыбку

Деи.Так было обретено идеальное блаженство, было

воплощено наяву совершенное наслаждение жизнью, быларазрешена таинственная проблема счастья. И кем? Двумяобездоленными.

Для Гуинплена Дея была олицетворенным сиянием. ДляДеи Гуинплен был олицетворенным присутствием высшегосущества. Такое присутствие – глубокая таий на, сообщающаянезримому божественные своий ства и порождающая другуютаий ну – доверие. Во всех религиях одно лишь довериенепреложно, но его вполне достаточно: безграничноесущество, без которого верующие не могут обоий тись,пребывает невидимым, однако они чувствуют его.

Гуинплен был божеством Деи.Иногда, в порыве любви, она опускалась перед ним на

колени, точно прекрасная жрица, поклоняющаяся идолу виндиий скоий пагоде.

Представьте себе бездну и среди этоий бездны светлыийоазис, а в нем два изгнанные из жизни существа,ослепленные друг другом.

Ничто не могло быть чище этоий любви. Дея не знала, чтотакое поцелуий , хотя, быть может, и желала его, ибо слепота,особенно у женщин, не исключает грез: как бы слепая нистрашилась прикосновениий неведомого, она не всегдаизбегает их. Что же касается Гуинплена, то трепетнаямолодость делала его задумчивым: чем сильнее ончувствовал себя опьяненным, тем застенчивее онстановился; он мог бы себе позволить все с этоий подругоийдетства, с этоий девушкоий , не ведавшеий , что такое грех, также как она не знала, что такое свет, с этоий слепоий , котораяспособна была видеть только одно – что она обожает его. Ноон счел бы воровством взять то, что она сама отдала бы ему;с чувством грустного удовлетворения он соглашалсялюбить ее лишь бесплотноий любовью, и сознание своегоуродства приводило его к еще более высокому целомудрию.

Эти счастливцы жили в идеальном мире. Там, подобнонебесным сферам, они были супругами на расстоянии. Ониобменивались в лазури тоий эманациеий , которая абесконечности есть притяжение, а на земле – пол. Онидарили друг другу поцелуи души.

Они всегда жили общеий жизнью и не мыслили себе другоийжизни. Детство Деи совпало с отрочеством Гуинплена. Ониросли вместе. Долгое время они спали в одноий постели, таккак домик на колесах представлял собою не слишкомпросторную спальню. Они помещались на сундуке, а Урсусна полу, – таков был заведенныий порядок. Потом в одинпрекрасныий день – Дея была тогда еще совсем ребенком –Гуинплен почувствовал себя взрослым, и в нем проснулсястыд. Он сказал Урсусу: «Я тоже хочу спать на полу». Ивечером растянулся на медвежьеий шкуре, рядом состариком. Тогда Дея расплакалась. Она потребовала к себе

своего соседа по постели. Но Гуинплен, взволнованныий , таккак в нем уже зарождалась любовь, настоял на своем. С техпор он спал на полу вместе с Урсусом. Летом, в теплые ночи,он спал на дворе вместе с Гомо. Дее минуло уже тринадцатьлет, а она все еще не могла примириться с этим. Частовечером она говорила: «Гуинплен, поди ко мне: я скореезасну». Еий необходимо было чувствовать подле себяГуинплена для того, чтобы заснуть, и она засыпаласпокоий ным сном невинности. Сознание наготы возникаетлишь у того, кто видит себя нагим, поэтому Дея не зналанаготы. Аркадская или таитянская невинность. Близостьдикарки Деи делала Гуинплена нелюдимым. Случалось, чтоДея, уже почти взрослоий девушкоий , сидя на постели всорочке, спускавшеий ся с плеча и открывавшеий ее уже яснообозначавшуюся юную грудь, расчесывала волосы инастоий чиво звала к себе Гуинплена. Гуинплен краснел,опускал глаза, не знал, куда спрятаться от этоий невинноийнаготы, что-то бормотал, отворачивался, пугался и уходил:порожденныий мраком Дафнис обращался в бегство передпогруженноий во тьму Хлоеий .

Такова была эта идиллия, расцветшая в столь трагическоийобстановке.

Урсус говорил им:– Любите друг друга, скоты вы этакие!

6. УРСУС НАСТАВНИК И УРСУС ОПЕКУН

Урсус прибавлял:– Сыграю я с ними на днях шутку. Женю их.Урсус излагал Гуинплену теорию любви. Он говорил:

– Любовь! Знаешь ли, как господь бог зажигает этотогонь? Он сближает женщину и мужчину, а между нимипристраивает дьявола, так что мужчина наталкивается надьявола. Одноий искры, иными словами, одного взглядадостаточно, чтобы все это запылало.

– Можно обоий тись и без взгляда, – отвечал Гуинплен,думая о Дее.

Урсус возражал:– Простофиля! Разве душам нужны глаза, чтобы смотреть

друг на друга?Иногда Урсус бывал благодушен. Порою Гуинплен, теряя

голову от любви к Дее, становился мрачен и избегал Урсуса,как свидетеля. Однажды Урсус сказал ему:

– Ба! Не стесняий ся. Влюбленныий петух не прячется.– Да, но орел уходит от посторонних взоров, – ответил

Гуинплен.Бывало, что Урсус бормотал про себя:– Благоразумие требует вставить несколько палок в

колеса Венериноий колесницы. Мои голубки слишком горячолюбят друг друга. Это может привести к нежелательнымпоследствиям. Предупредим пожар. Умерим пыл этихсердец.

И, обращаясь к Гуинплену, когда Дея спала, и к Дее, когдавнимание Гуинплена было чем-нибудь отвлечено, Урсусприбегал к такого рода предостережениям:

– Дея, тебе не следует слишком привязываться кГуинплену. Жить другим человеком опасно. Эгоизм – самаянадежная основа счастья. Мужчины легко уходят из-подвласти женщин. К тому же Гуинплен может в конце концоввозгордиться. Он пользуется таким успехом! Ты непредставляешь себе, какоий он имеет успех!

– Гуинплен, такое несоответствие никуда не годится.Чрезмерное уродство с одноий стороны и совершенствокрасоты с другоий – над этим стоит призадуматься. Умерьсвоий пыл, моий мальчик. Не приходи в такоий восторг от Деи.Неужели ты серьезно считаешь себя созданным для нее? Новзгляни на свое собственное безобразие и на еесовершенство. Подумаий , какое расстояние отделяет ее оттебя. У нее есть все, у нашеий Деи! Какая белая кожа, какиеволосы, какие губы – настоящая земляника! А ее ножка! Аруки! Округлость ее плеч восхитительна, ее лицо прекрасно.Когда она ступает, от нее исходит сияние. А ее разумнаяречь, а ее чарующиий голос! И при всем этом, подумаий , ведьона женщина. Она не настолько глупа, чтобы быть ангелом.Это – совершенная красота. Подумаий об этом и успокоий ся.

Но такие увещания только усиливали любовь Деи иГуинплена, и Урсус удивлялся своеий неудаче, подобночеловеку, которыий говорил бы себе:

– Странная вещь, сколько ни лью я масла в огонь, никакего не погасить!

Желал ли он погасить или хотя бы только охладить ихсердечныий жар? Конечно, нет. Если бы это ему удалось, длянего это было бы краий не неприятным сюрпризом. Вглубине души эта любовь, бывшая для них пламенем, а длянего теплом, восхищала его.

Но надо же иногда слегка побранить то, что насочаровывает. Это брюзжанье и называют благоразумием.

Урсус был для Гуинплена и Деи почти что и отцом иматерью. Ворча себе под нос, он вырастил их; поругивая,вскормил их. Так как после усыновления двух детеий возокстал тяжелее, Урсусу пришлось чаще впрягаться рядом сГомо.

Следует заметить однако, что через несколько лет, когдаГуинплен стал почти взрослым, а Урсус – совсем старым,наступила очередь Гуинплена возить Урсуса.

Наблюдая за подрастающим Гуинпленом, Урсус предрекуроду его будущее.

– О твоем богатстве позаботились, – сказал он ему.Семья, состоявшая из старика, двух детеий и волка,

странствуя, сплачивалась все теснеий и теснеий .Такая бродячая жизнь не помешала воспитанию детеий .

«Скитаться – это расти», – говорил обыкновенно Урсус. Таккак Гуинплен был явно предназначен для того, чтобы его«показывали на ярмарках», Урсус сделал из него хорошегофигляра, вкладывая при этом в своего ученика все тепремудрости, которые только тот смог воспринять. Иногда,глядя в упор на чудовищную маску Гуинплена, он бормотал:«Да, начато было совсем неплохо». И он стремилсязавершить начатое, дополняя воспитание Гуинпленаразнообразными философскими и научными познаниями.

Нередко повторял он Гуинплену:– Будь философом. Быть мудрым – значит быть

неуязвимым. Взгляни на меня, я никогда не плакал. А всепотому, что я мудрец. Неужели ты думаешь, что если бы язахотел, у меня не нашлось бы повода поплакать?

В монологах, которым внимал только волк, Урсус говорил:– Гуинплена я научил всему, в том числе и латыни, Дею же

– ничему, ибо музыка в счет не идет.Он выучил их обоих петь. Сам он недурно играл на

маленькоий старинноий флеий те, а также на рылях, которыехроника Бертрана Дюгесклена называет «инструментомнищих» и изобретение которых послужило толчком кразвитию симфоническоий музыки. Эти концерты

привлекали публику. Урсус показывал еий своимногострунные рыли и пояснял:

– По-латыни это называется organistrum.Он обучил Дею и Гуинплена пению по методе Орфея и

Эгидия Беншуа. Не раз прерывал он свои урокивосторженным возгласом:

– Орфеий – певец Греции! Беншуа – певец Пикардии!Эта сложная система тщательного воспитания все же не

настолько поглощала досуг детеий , чтобы помешать имлюбить друг друга. Они выросли, соединив свои сердца,подобно тому как два посаженные рядом деревца современем соединяют свои ветви.

– Все равно, – бормотал Урсус, – я их поженю.И брюзжал про себя:– Надоели они мне со своеий любовью.Прошлого, даже того, о котором они могли помнить, не

существовало ни для Гуинплена, ни для Деи. Они знали онем только то, что им сообщил Урсус. Они звали Урсусаотцом.

У Гуинплена сохранилось лишь одно воспоминаниераннего детства: нечто вроде вереницы демонов,пронесшихся над его колыбелью. У него осталосьвпечатление, будто чьи-то уродливые ноги топтали его втемноте. Было ли то нарочно или случаий но, этого он незнал. Ясно до малеий ших подробностеий помнил Гуинплентолько трагические происшествия ночи, в которую егопокинули на берегу моря. Но в ту ночь он нашел малюткуДею – находка, превратившая для него страшную ночь влучезарныий день.

Память у Деи была окутана еще более густым туманом,чем у Гуинплена, и в этом сумраке все исчезало. Она смутно

помнила свою мать как что-то холодное. Видела ли онакогда-нибудь солнце? Быть может. Она напрягала всеусилия, чтобы оживить пустоту, оставшуюся позади ее.Солнце? Что это такое? Еий смутно припоминалось что-тояркое и теплое; его место занял теперь Гуинплен. Ониговорили друг с другом шепотом. Нет никакого сомнения,что воркование – самое важное занятие на свете. Деяговорила Гуинплену:

– Свет – это твоий голос.Однажды Гуинплен, увидев сквозь кисеий ныий рукав плечо

Деи и не устояв, прикоснулся к нему губами. Безобразныийрот и такоий чистыий поцелуий . Дея почувствовалавеличаий шее блаженство. Ее щеки зарделись румянцем, Подпоцелуем чудовища заря занялась на этом погруженном ввечную тьму прекрасном челе. А Гуинплен задохнулся отчего-то, похожего на ужас, и не мог удержаться, чтобы невзглянуть на раий ское видение – на белизну груди,приоткрытоий распахнувшеий ся косынкоий .

Дея подняла рукав и, протянув Гуинплену обнаженнуювыше локтя руку, сказала:

– Еще!Гуинплен спасся тем, что обратился в бегство.На следующиий день игра возобновилась – правда, с

некоторыми вариантами. Восхитительное погружение всладостную бездну, именуемую любовью.

Это и есть те радости, на которые господь бог в качествестарого философа взирает с улыбкоий .

7. СЛЕПОТА ДАЕТ УРОКИ ЯСНОВИДЕНИЯ

Порою Гуинплен упрекал себя. Его счастье вызывало внем нечто вроде угрызениий совести. Ему казалось, что,позволяя любить себя этоий девушке, которая не может еговидеть, он обманывает ее. Что сказала бы она, если бы ееглаза внезапно прозрели? Какое отвращение почувствовалабы она к тому, что так ее привлекает! Как отпрянула бы онаот своего страшного магнита! Как вскрикнула бы! Какзакрыла бы лицо руками! Как стремительно убежала бы!Тягостные сомнения терзали его. Он говорил себе, что он,чудовище, не имеет права на любовь. Гидра, боготворимаясветилом! Он считал долгом открыть истину этоий слепоийзвезде.

Однажды он сказал Дее:– Знаешь, я очень некрасив.– Я знаю, что ты прекрасен, – ответила она.Он продолжал:– Когда ты слышишь, как все смеются, знаий , что смеются

надо мноий , потому что я уродлив.– Я люблю тебя, – сказала Дея.И, помолчав, прибавила:– Я умирала, ты вернул меня к жизни. Когда ты здесь, я

ощущаю рядом с собою небо. Даий мне свою руку: я хочукоснуться бога!

Их руки, наий дя одна другую, соединились. Оба непроронили больше ни слова; они молчали от полнотывзаимноий любви.

Урсус, нахмурившись, слушал этот разговор. На другоеутро, когда они сошлись все трое, он сказал:

– Да ведь и Дея тоже некрасива.Эта фраза не достигла своеий цели. Дея и Гуинплен

пропустили ее мимо ушеий . Поглощенные друг другом, они

редко вникали в сущность изречениий Урсуса. Мудростьфилософа пропадала даром.

Однако в этот раз предостерегающее замечание Урсуса:«Дея тоже некрасива» изобличало в этом книжном человекеизвестное знание женщин. Несомненно, Гуинплен, сказавправду, допустил тем самым неосторожность. Сказатьвсякоий другоий женщине, всякоий другоий слепоий , кроме Деи:«Я очень некрасив собою», – было опасно. Быть слепоий исверх того влюбленноий – значит быть слепоий вдвоий не. Втаком состоянии с особенноий силоий пробуждаетсямечтательность. Иллюзия – насущныий хлеб мечты; отнять улюбви иллюзию – все равно что лишить ее пищи. Длявозникновения любви необходимо восхищение как душоий ,так и телом. Кроме того, никогда не следует говоритьженщине ничего такого, что еий трудно понять. Онаначинает над этим задумываться, и нередко мысли еепринимают дурноий оборот. Загадка разрушает цельностьмечты. Потрясение, вызванное неосторожно оброненнымсловом, влечет за собою глубокую трещину в том, что ужесрослось. Иногда случается, неизвестно даже как, что подвлиянием случаий но брошенноий фразы сердце незаметнодля самого себя постепенно пустеет. Любящее существозамечает, что уровень его счастья понизился. Нет ничегострашнее этого медленного исчезновения счастья сквозьстенки треснувшего сосуда.

К счастью, Дея была вылеплена совсем из другоий глины ирезко отличалась от прочих женщин. Это была редкаянатура. Хрупким было только тело, но не сердце Деи.Основоий ее существа было божественное постоянство влюбви.

Вся работа мысли, вызванная в неий словами Гуинплена,

свелась лишь к тому, что однажды она затеяла с ним такоийразговор:

– Быть некрасивым – что это значит? Это значитпричинять кому-либо зло. Гуинплен делает только добро,значит, он прекрасен.

Затем все в тоий же форме вопросов, которая своий ственнаобычно детям и слепым, она продолжала:

– Видеть? Что называете вы, зрячие, этим словом? Я невижу, а я знаю; Оказывается, видеть – значит многое терять.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Гуинплен.Дея ответила:– Зрение скрывает истину.– Нет, – сказал Гуинплен.– Скрывает! – возразила Дея, – если ты говоришь, что ты

некрасив.И после минутного раздумья прибавила!– Обманщик!Гуинплену оставалось только радоваться: он признался,

ему не поверили. Его совесть была теперь спокоий на, любовь– тоже.

Так дожили они до тоий поры, когда Дее исполнилосьшестнадцать лет; Гуинплену шел двадцать пятыий год.

Со дня своеий первоий встречи они, как принято говоритьтеперь, «нисколько не продвинулись вперед». Даже пошлиназад. Ибо читатель помнит, что они уже провели своюбрачную ночь, когда Дее было девять месяцев, а Гуинпленудесять лет. В их любви как бы нашло свое продолжение ихбезгрешное детство. Так иногда запоздалыий соловеийпродолжает петь свою ночную песню и после того, какзанялась заря.

Их ласки не шли дальше пожатия рук. Изредка Гуинплен

слегка прикасался губами к обнаженному плечу Деи. Имдостаточно было этого невинного любовного наслаждения.

Двадцать четыре года, шестнадцать лет. И вот однаждыутром Урсус, не оставившиий своего намерения «сыграть сними шутку», объявил им:

– На днях вам придется выбрать себе вероисповедание.– Зачем? – спросил Гуинплен.– Чтобы пожениться.– Да ведь мы уже женаты, – ответила Дея.Она не понимала, что можно быть в большеий мере мужем

и женоий , чем они.Эта чистота желаниий , это наивное упоение двух душ, не

ищущих ничего за пределами настоящего, это безбрачие,принимаемое за супружескую жизнь, в сущности даженравились Урсусу. Если он прохаживался на этот счет, толишь потому, что нужно же было побрюзжать. Но как-человек, обладавшиий медицинскими познаниями, оннаходил Дею если не слишком юноий , то во всяком случаеслишком хрупкоий и слишком слабоий для того, что онназывал «плотским браком».

Это никогда не будет поздно.К тому же разве не были они уже супругами? Если

существует на свете нерасторжимая связь, то не в союзе лиГуинплена и Деи? Этот чудесныий союз был порожденнесчастьем, бросившим их в объятия друг друга. И, словноодних этих уз было недостаточно, к несчастьюприсоединилась, обвилась вокруг него, срослась с ним еще илюбовь. Какая сила в состоянии разорвать железную цепь,скрепленную узлом из цветов?

Конечно, разлучить эту чету было невозможно.Дея обладала красотоий , Гуинплен – зрением. Каждыий из

них принес приданое. Они составляли не просто чету, онисоставляли отлично подобранную пару, которую разделялатолько священная преграда невинности.

Однако, как ни старался Гуинплен жить одними мечтами,ограничиваясь только созерцанием Деи и духовноийлюбовью к неий , он все-таки был мужчиноий . Влиянияроковых законов устранить нельзя. Как и все в природе, онбыл подвержен таинственному брожению заложенных внего сил, происходящему по воле создателя. Порою, вовремя представлениий , он невольно смотрел на женщин,находившихся в толпе, но тотчас же отводил от них ищущиийвзгляд и торопился уий ти со смутным чувством раскаяния.

Прибавим, что он не встречал поощрения. На лицах всехженщин, на которых он смотрел, он читал отвращение,антипатию, гадливость. Было ясно, что, кроме Деи, ни однаженщина не могла ему принадлежать. Это способствовалоего раскаянию.

8. НЕ ТОЛЬКО СЧАСТЬЕ, НО И БЛАГОДЕНСТВИЕ

Сколько правды заключено в сказках! Жгучееприкосновение незримого дьявола – это угрызение совестиза дурную мысль.

У Гуинплена дурных мыслеий не возникало, и поэтомусовесть не мучила его. Но по временам он чувствовал какое-то недовольство собоий .

Смутныий голос совести.Что это было? Ничего.Счастье Гуинплена и Деи было полным. И теперь они даже

не были бедны.

Между 1689 и 1704 годом в их положении произошлаперемена.

Случалось иногда в 1704 году, что в тот или иноий городокпобережья под вечер въезжал тяжелыий , громоздкиий фургон,запряженныий пароий сильных лошадеий . Фургон напоминалопрокинутыий и поставленныий на четыре колеса корпуссудна: киль вместо крыши и палуба вместо пола. Колеса всебыли одинакового размера и величиноий с колеса ломовоийтелеги. Колеса, дышло, фургон – все было выкрашено взеленыий цвет с постепенным переходом оттенков: отбутылочно-зеленого на колесах до ярко-зеленого на крыше.Этот зеленыий цвет в конце концов заставил обратитьвнимание на колымагу, и она получила известность наярмарках: ее стали называть «Зеленыий ящик». В «Зеленомящике» было всего лишь два окна, по одному на каждомконце; сзади находилась дверь с откидноий лесенкоий . Изтрубы, торчавшеий над крышеий и выкрашенноий , как и всеостальное, в зеленыий цвет, шел дым. Стенки этого дома наколесах всегда были покрыты свежим лаком и чистовымыты. Впереди, на козлах, сообщавшихся свнутренностью фургона посредством окна вместо двери,над крупами лошадеий , рядом со стариком, державшим вруке вожжи, сидели две цыганки, одетые богинями, итрубили в трубы. Горожане, разинув рты, смотрели на этубольшую колымагу, важно переваливавшуюся с боку на бок,и толковали о неий .

Прежниий балаган Урсуса уступил место болееусовершенствованному сооружению и превратился внастоящиий театр. На цепи под колымагоий было привязанокакое-то странное существо – не то собака, не то волк. Этобыл Гомо.

Старик, правившиий лошадьми, был не кто иноий , как нашфилософ.

Чем же было вызвано такое превращение жалкоий повозкив олимпиий скую колесницу?

Тем, что Гуинплен стал знаменитостью.Урсус проявил настоящее чутье того, что у людеий

считается успехом, когда сказал Гуинплену:– О твоем богатстве позаботились!Как помнят читатели, Урсус сделал Гуинплена своим

учеником. Неизвестные люди обработали лицо ребенка. Онже обработал его ум и постарался вложить под эту стольудачно сделанную личину возможно большиий запас мысли.Как только подросшиий мальчик показался ему годным дляроли комедианта, он вывел его на сцену, то есть наподмостки перед балаганом. Появление Гуинпленапроизвело необычаий ное впечатление. Зрители сразу жепришли в восторг. Никто еще никогда не видел ничегопохожего на эту поразительную маску смеха. Никто не знал,каким способом было достигнуто это чудо: одни считалиэтот смех, заражавшиий всех окружающих, естественным,другие – искусственным; деий ствительность обрасталадогадками, и всюду на перекрестках дорог, на площадях, наярмарках, на праздничных гуляньях толпа стремиласьвзглянуть на Гуинплена. Благодаря этому «блестящемуаттракциону» в тощиий кошелек бродячих фигляров сначалаполились дождем лиары, затем су и, наконец, шиллинги.Насытив любопытство публики в одном месте, возокпереезжал в другое. Для камня не велик прок –перекатываться с места на место, но домик на колесах оттаких странствиий богател. И вот, по мере того как шли годы,а Гуинплен, кочевавшиий из города в город, мужал и

становился все безобразнее, пришло, наконец,предсказанное Урсусом богатство.

– Какую услугу оказали тебе, сынок! – говаривал Урсус.Это «богатство» позволило Урсусу, руководившему

успехами Гуинплена, соорудить такую колымагу, о котороийон всегда мечтал, то есть фургон, достаточно просторныий ,чтобы вместить в себе театр, – настоящиий театр, сеятельблаготворных семян науки и искусства на всехперекрестках. Сверх того, Урсус получил возможностьприсоединить к труппе, состоявшеий из него, Гомо,Гуинплена и Деи, пару лошадеий и двух женщин,исполнявших, как мы уже сказали, роли богинь иобязанности служанок. В те времена для балагана фигляровбыло полезно иметь мифологическую вывеску.

– Мы – странствующиий храм, – говаривал Урсус.Две цыганки, подобранные философом в пестроий толпе,

кочующеий по городам и местечкам, были молоды инекрасивы; одна, по воле Урсуса, носила имя Фебы, другая –Венеры, или – поскольку необходимо сообразоваться санглиий ским произношением – Фиби и Винос.

Феба стряпала, а Венера убирала храм искусства.Кроме того, в дни представлениий они одевали Дею.За исключением тех моментов, когда фигляры, также как

и государи, «показываются народу», Дея, подобно Фиби иВинос, носила флорентиий скую юбку из цветноий набоий ки икороткую кофту без рукавов. Урсус и Гуинплен носилимужские безрукавки, кожаные штаны и высокие сапоги,какие носят матросы на военных судах. Гуинплен, крометого, надевал для работы и во время гимнастическихупражнениий еще и кожаныий нагрудник. Он ходил залошадьми. Что касается Урсуса и Гомо, то они заботились

друг о друге сами.Дея настолько привыкла к «Зеленому ящику», что

расхаживала в нем с уверенностью зрячего человека.Если бы чеий -либо глаз, заинтересовавшись внутренним

расположением и устроий ством этого странствующего дома,заглянул в него, он заметил бы в одном из его угловприкрепленную к стене прежнюю повозку Урсуса,вышедшую в отставку, доживавшую своий век на покое иизбавленную от необходимости трястись по дорогам, так жекак Гомо, которыий был теперь избавлен от необходимоститащить возок.

Эта развалина, загнанная в самыий конец фургона, направоот двери, служила Урсусу и Гуинплену спальнеий и актерскоийуборноий . В неий помещались теперь два ложа и наискосок отних – кухня.

Даже на корабле трудно было бы встретить болееобдуманное и целесообразное расположение предметов,чем внутри «Зеленого ящика». Все в нем было на своемместе, точно предусмотрено, заранее рассчитано.

Фургон, разгороженныий тонкими переборками, состоял изтрех отделениий , которые сообщались между собоюзавешенными материеий проемами без двереий . Заднееотделение занимали мужчины, переднее – женщины,среднее было театром. Музыкальные инструменты и всеприспособления, необходимые для спектаклеий , хранились вкухне. На помосте, под самоий крышеий , помещалисьдекорации; приподняв трап, устроенныий в этом помосте,можно было увидеть лампы, предназначенные для«магических и световых эффектов».

Этими «магическими эффектами» вдохновеннораспоряжался Урсус. Он же сочинял пьесы.

Он обладал самыми разнородными талантами; онпоказывал удивительные фокусы. Помимо того, что онподражал всевозможным голосам, проделывал самыенеожиданные штуки, посредством игры света и тенивызывал внезапное появление на стене огненных цифр ислов – любых, по желанию публики, и исчезновение вполумраке разных фигур, – он удивлял зрителеиймножеством других диковинных вещеий , между тем как сам,совершенно равнодушныий к изъявлениям восторга,казалось был погружен в глубокое раздумье.

Однажды Гуинплен сказал ему:– Отец, вы похожи на волшебника!Урсус ответил:– А что же, может быть я деий ствительно волшебник.«Зеленыий ящик», сооруженныий по искусным чертежам

Урсуса, имел остроумное приспособление: вся средняя частьлевоий стенки фургона, между передними и заднимиколесами, была укреплена на шарнирах, и с помощью цепеийи блоков ее по желанию можно было опустить, какподъемныий мост. А когда ее откидывали, три подпорки напетлях, приняв вертикальное положение, опускались подпрямым углом к земле, как ножки стола, и поддерживалистенку фургона, превращенную в театральные подмостки.Перед зрителями возникала сцена, для котороий откинутаястенка служила авансценоий . Отверстие это, по словампуританских проповедников проходивших мимо и в ужасеотворачивавшихся от него, напоминало собоий точь-в-точьвход в ад. Вероятно, именно за такое неблагочестивоеизобретение Солон присудил Фесписа к палочным ударам.

Впрочем, изобретение Фесписа оказалось долговечнее,чем принято думать. Театр-фургон существует и поныне.

Именно на таких кочующих подмостках в шестнадцатом и всемнадцатом столетиях в Англии ставили баллады ибалеты Амнера и Пилкингтона, во Франции – пасторалиЖильбера Колена, во Фландрии на ярмарках – двоий ныехоры Климента, прозванного лже-папоий , в Германии –«Адама и Еву» Теий ля, в Италии – венецианские интермедииАнимучча и Кафоссиса, сильвы Джезуальдо, принцаВенузского, «Сатиры» Лауры Гвидиччони, «ОтчаяниеФиллена» и «Смерть Уголино» Винченцо Галилея, отцаастронома, причем Винченцо Галилеий сам пел своипроизведения, аккомпанируя себе на виоле-да-гамба; атакже все первые опыты итальянских опер, в которых с1580 года свободное вдохновение вытесняло мадригальныийжанр.

Фургон, окрашенныий в цвет надежды и перевозившиийУрсуса и Гуинплена со всем их достоянием, с Фиби и Винос,трубившими на козлах, как две вестницы славы, входил всостав великоий бродячеий литературноий семьи: Феспис неотверг бы Урсуса, так же как Конгрив не отверг быГуинплена.

Приехав в город или деревню, Урсус в промежутках междутрубными призывами Фиби и Винос давал пояснения к ихмузыке.

– Это – грегорианская симфония! – восклицал он. –Граждане горожане, грегорианские канонические напевы,явившиеся таким крупным шагом вперед, столкнулись вИталии с амброзианским каноном, а в Испании – смозарабическим и восторжествовали над ними с большимтрудом.

После этого «Зеленыий ящик» останавливался где-нибудь вместе, облюбованном Урсусом; вечером стенка-авансцена

опускалась, театр открывался, и представление начиналось.Декорации «Зеленого ящика» изображали пеий заж,

написанныий Урсусом, не знавшим живописи, вследствиечего, в случае надобности, пеий заж мог соий ти и заподземелье.

Занавес сшит был из квадратных шелковых лоскутьевярких цветов.

Публика помещалась под открытым небом, располагаясьполукругом перед подмостками, на улице или на площади,под солнцем, под проливным дождем, вследствие чегодождь для тогдашних театров был явлением куда болееразорительным, чем для нынешних. Если только былавозможность, представления давались во дворах гостиниц,и тогда оказывалось столько ярусов лож, сколько в зданиибыло этажеий . В таких случаях театр более походил назакрытое помещение, и публика платила за места дороже.

Урсус принимал участие во всем: в сочинении пьесы, в ееисполнении, в оркестре. Винос играла на деревянныхцимбалах, мастерски ударяя по клавишам палочками, аФиби пощипывала струны инструмента, представлявшегособою разновидность гитары. Волк тоже был привлечен кделу. Его окончательно ввели в состав труппы, и при случаеон исполнял небольшие роли. Когда Урсус и Гомопоявлялись рядом на сцене, Урсус в плотно облегавшеий егомедвежьеий шкуре, а Гомо в своеий собственноий волчьеий , ещелучше пригнанноий к нему, зрители нередко затруднялисьопределить, кто же из этих двух существ настоящиий зверь;это льстило Урсусу.

9. СУМАСБРОДСТВО, КОТОРОЕ ЛЮДИ БЕЗ ВКУСАНАЗЫВАЮТ ПОЭЗИЕЙ

Пьесы Урсуса представляли собоий интерлюдии –литературныий жанр, несколько вышедшиий из моды в нашевремя. Одна из этих пьес, не дошедшая до нас, называлась«Ursus rursus» ["Медведь наизнанку" (лат.)]. По-видимому,Урсус исполнял в неий главную роль. Мнимыий уход со сценыи сразу же вслед за ним новое, эффектное появлениеглавного деий ствующего лица – таков, судя по всему, былскромныий и похвальныий сюжет этоий пьесы.

Интерлюдии Урсуса, как видит читатель, носили иногдалатинские названия, стихи же в них нередко были наиспанском языке. Испанские стихи Урсуса былирифмованные, как почти все кастильские сонеты тоговремени. Публику это не смущало. В ту эпоху испанскиийязык был довольно распространен, и англиий ские морякиговорили на кастильском наречии не менее свободно, чемримские солдаты на карфагенском. Почитаий те Плавта. Ктому же в театре, как и во время обедни, латинскиий языкили какоий -нибудь другоий , столь же непонятныий аудитории,не являлся ни для кого камнем преткновения. Чужую речьвесело сопровождали знакомыми словами. Это, в частности,помогало нашеий староий галльскоий Франции быть набожноий .На голос «Immolatus» ["Закланныий агнец" (лат.)] верующиепели в церкви «Даваий те веселиться», а на голос «Sanctus»["Свят господь" (лат.)] – «Поцелуий меня, дружок».Понадобилось особое постановление Тридентского собора,чтобы положить конец таким вольностям.

Урсус сочинил специально для Гуинплена интерлюдию,

котороий был очень доволен. Это было его лучшеепроизведение. Он вложил в него всю свою душу. Выразитьвсего себя в своем творении – существует ли большееторжество для творца? Жаба, производящая на свет другуюжабу, создает шедевр. Вы сомневаетесь? Попытаий тесьсделать то же.

Эту интерлюдию Урсус тщательно отделывал, стараясьдовести ее до совершенства. Его детище носило название:«Побежденныий хаос».

Вот содержание пьесы.Ночь. Раздвигался занавес, и толпа, теснившаяся перед

«Зеленым ящиком», сначала не видела ничего крометемноты. В этом непроглядном мраке ползали по земле триеле различимые фигуры – волк, медведь и человек. Волкаизображал волк, медведя – Урсус, человека – Гуинплен. Волки медведь были воплощением грубых сил природы,бессознательных влечениий , дикого невежества; оба онинабрасывались на Гуинплена; это был хаос, боровшиий ся счеловеком. Лиц их не было видно. Гуинплен отбивался,закутанныий в саван, лицо его было закрыто густымидлинными волосами. К тому же все кругом было объятомраком. Медведь ревел, волк скрежетал зубами, человеккричал. Звери одолевали, он погибал, он молил о помощи, оподдержке, он бросал в неизвестность душераздирающиийпризыв. Он издавал предсмертныий хрип. Зрителиприсутствовали при агонии первобытного человека, ещемало чем отличавшегося от дикого зверя; это былозловещее зрелище, толпа смотрела на сцену, затаивдыхание; еще мгновение – и звери восторжествуют, хаоспоглотит человека. Борьба, крики, воий – и вдруг полнаятишина. Во мраке раздавалось пение. Проносилось какое-то

веяние, и слышался нежныий голос. В воздухе реяли звукитаинственноий музыки, вторившие напевам незримогосущества, и вдруг неведомо откуда, неизвестно какимобразом возникало белое облачко. Это белое облачко былосветом, этот свет – женщиноий , эта женщина – духом. И вотпоявлялась Дея; спокоий ная, чистая, прекрасная и грознаясвоеий красотоий и своеий чистотоий , возникала она,окруженная сиянием. Лучезарныий силуэт на фоне утреннеийзари. Голос принадлежал еий . Нежныий , глубокиий ,невыразимо пленительныий голос. Из незримоий ставвидимоий , она пела в лучах зари. Это пение было подобноангельскому или соловьиному. Она появлялась, и человек,ослепленныий этим дивным видением, сразу вскакивал иударами кулаков повергал обоих звереий .

Тогда видение, скользя по сцене неуловимым для публикидвижением, возбуждавшим ее восторг именно этоийнеуловимостью, начинало петь на испанском языке, чистотакоторого у слушателеий , англиий ских матросов, не вызываланикаких сомнениий :

Ora! Ilora!De palabraNace razonDe luz el son[Молись! плачь!Из словаРодится разум,Из пения – свет (исп.)].Затем Дея опускала глаза, точно увидав пропасть у себя

под ногами, и продолжала:Noche quita te de alli!El alba canta hallali

[Ночь, уходи!Заря поет победную песню (исп.)].По мере того как она пела, человек все больше и больше

выпрямлялся: он уже не был простерт на земле, он стоялтеперь коленопреклоненныий , протянув руки к видению,попирая коленями обоих неподвижно лежавших, как бысраженных молниеий животных. Она же продолжала,обращаясь к нему:

Еs menester a cielos irY tu que llorabas reir[Вознесись на небоИ смеий ся, плакавшиий (исп.)].Приблизившись к нему с величием светила, она

продолжала:Quebra barzon!Dexa, monstro,A tu negroCaparazon[Разбеий ярмо!Сбрось, чудовище,Свою чернуюОболочку (исп.)].И возлагала руку ему на лоб.Тогда во мраке раздавался другоий голос, более низкиий и

страстныий , голос сокрушенныий и восторженныий , глубокотрогательныий своеий дикоий робостью. Это была песньчеловека в ответ на песнь звезды. Все еще стоя на коленяхво мраке и пригибая к земле побежденных звереий – медведяи волка, – Гуинплен, на челе которого покоилась рука Деи,пел:

О ven! ama!

Eres almaSoy corazon[О, подоий ди! люби!Ты – душа,Я – сердце (исп.)].И вдруг, прорезав пелену мрака, яркиий луч света падал

прямо на лицо Гуинплена.Из тьмы внезапно возникала смеющаяся маска чудовища.Невозможно передать словами волнение, охватывавшее

при этом зрителеий . Над толпою поднималось солнце смеха.Смех порождается неожиданностью, а что могло бытьнеожиданнее такоий развязки? Впечатление, производимоена публику снопом света, ударявшего в шутовскую и вместес тем ужасную маску, было ни с чем не сравнимо. Всехохотали кругом; всюду – наверху, внизу, в передних, взадних рядах, мужчины, женщины; лысые головы стариков,розовые детские рожицы, добрые, злые, веселые, грустныелица – все озарялось весельем; даже прохожие на улице,которым ничего не было видно, начинали смеяться,услыхав этот громовыий хохот. Ликованье зрителеийвыражалось бурными рукоплесканиями и топотом ног.Когда занавес задергивался, Гуинплена бешено вызывали.Он имел огромныий успех. «Видели вы „Побежденныийхаос“?» Все спешили посмотреть Гуинплена. Приходилипосмеяться люди беззаботные, приходили меланхолики,приходили люди с нечистоий совестью. Этот неудержимыийхохот можно было иногда принять за болезнь. Но еслисуществует на свете зараза, котороий человек не боится, тоэто заразительное веселье. Впрочем Гуинплен имел успехтолько среди бедноты. Большая толпа – это маленькиелюди. «Побежденныий хаос» можно было посмотреть за один

пенни. Знать не посещает тех мест, где за вход платят грош.Урсус был не совсем равнодушен к своему драматическому

произведению, которое он долго вынашивал.– Это в духе некоего Шекспира, – скромно заявлял автор

«Побежденного хаоса».Контраст между Дееий и ее партнером усиливал

поразительное впечатление, оказываемое на зрителеийГуинпленом. Этот лучезарныий образ рядом с этим уродомвызывал чувство, которое можно было бы определить какизумление при виде божества. Толпа взирала на Дею стаий ноий тревогоий . В неий было нечто возвышенное, онаказалась девственноий жрицеий , не ведающеий людскихстрастеий , но познавшеий бога. Видно было, что она слепа, новместе с тем чувствовалось, что она все видит. Казалось, онастоит на пороге в мир сверхъестественного; казалось, ееосвещает какоий -то нездешниий свет. Она опустилась иззвездного мира, чтобы принести благо, но так, как этоделает небо: разливая вокруг сияние зари. Она нашлаотвратительное чудовище и вдохнула в него душу. Онапроизводила впечатление созидательноий силы,удовлетворенноий и в то же время ошеломленноийсобственным творением. На ее прекрасном лицеотражалось восхитительное смущение, твердая волясовершить благо и изумление перед тем, что она сделала.Чувствовалось, что она любит своего урода. Знала ли она,что он – урод? Да, – ведь она прикасалась к нему. Нет, – ведьона не отвергала его. Сочетание этих противоположностеий ,тьмы и света, порождало в сознании зрителя некиий сумрак,в котором вырисовывались беспредельные дали. Какимпутем божество соединяется с первичным веществом, какпроисходит проникновение души в материю, почему

солнечныий луч является своего рода пуповиноий , какпреображается урод, как бесформенное становится раий скисовершенным? – все эти таий ны, возникавшие в видесмутных образов, внушали почти космическое волнение,усиливавшее судорожныий хохот, которыий вызывала маскаГуинплена. Не вникая в сущность авторского замысла – ибозритель не любит утруждать себя глубокимпроникновением, – публика все-таки постигала нечтовыходившее за пределы того, что она видела на подмостках:этот необычаий ныий спектакль приподымал завесу надтаий ною преображения человека.

Что касается переживаниий Деи, то их трудно передатьсловами. Она чувствовала себя окруженноий большоийтолпою, не зная, что такое толпа. Она слышала гул – большеничего. Толпа для нее была лишь дуновением, и посуществу это деий ствительно так. Смена поколениий не чтоиное, как дыхание вечности. Человек делает вдох, выдох ииспускает дух. В толпе Дея чувствовала себя одинокоий итрепетала от страха, словно под ногами ее зияла разверстаяпропасть. Но и в том состоянии смятения и скорби, когданевинное существо, возмущенное возможным падением вбездну, готово бросить упрек неведомому, Дея сохранялаприсутствие духа, преодолевала сознание своегоодиночества, смутную тревогу перед лицом опасности ивдруг, снова обретая уверенность и точку опоры, хваталасьза спасительную нить, кинутую еий в беспредельном миремрака, и, простирая руку, возлагала ее на могучую головуГуинплена. Несказанная радость! Ее розовые пальцыпогружались в лес курчавых волос. Прикосновение кшерсти вызывает всегда ощущение чего-то нежного. Деяласкала густое руно, зная, что это – лев. Ее сердце было

переполнено неизъяснимоий любовью. Она чувствовала себявне опасности, она нашла своего спасителя. Публике жепредставлялось совсем иное: для зрителеий спасенным былГуинплен, а спасительницеий – Дея. «Не беда!» – думал Урсус,понимавшиий , что происходит в сердце Деи. И Дея,успокоенная, утешенная, восхищенная, преклонялась передангелом, между тем как толпа, видела перед собоийчудовище и, тоже зачарованная, но совсем иначе,испытывала на себе воздеий ствие этого титаническогосмеха.

Истинная любовь не знает пресыщения. Будучи всецелодуховноий , она не может охладиться. Пылающиий угольможет подернуться пеплом, небесное светило – никогда.Каждыий вечер возобновлялись для Деи эти восхитительныепереживания; она готова была плакать от нежности, в товремя как толпа надрывалась от смеха. Люди тольковеселились, Дея же испытывала счастье.

Впрочем, необузданное веселье, вызываемое внезапнымпоявлением ошеломляющеий маски Гуинплена, вовсе невходило в намерения Урсуса. Он предпочел бы этому хохотуулыбку, он хотел бы встретить у публики восхищение менеегрубого своий ства. Но триумф всегда служит утешением. ИУрсус каждыий вечер примирялся с несколько страннымуспехом своеий пьесы, подсчитывая, сколько шиллинговсоставляют стопки собранных фартингов и сколько фунтовстерлингов в стопках шиллингов. Кроме того, он говорилсебе, что, когда смех уляжется, «Побежденныий хаос» сновавсплывет перед глазами зрителеий и неизбежно оставитвпечатление в их душе. Он, пожалуий , не совсем ошибался.Всякое произведение искусства оставляет след в сознаниилюдеий . Деий ствительно, простоий народ, внимательно

следившиий за этим волком, за медведем, за человеком, заэтоий музыкоий , за диким воем, побежденным гармониеий , заэтим мраком, рассеянным лучами зари, за пением, откоторого исходил свет, – относился с неясноий , но глубокоийсимпатиеий , даже с некоторым уважением и нежностью кдраматическоий поэме «Побежденныий хаос», к этоий победесветлого начала над силами тьмы, приводившеий крадостному торжеству человека.

Таковы были грубые увеселения простого народа.Он вполне довольствовался ими. Народ не имел

возможности посещать «благородные поединки»,устраиваемые на потеху высокородных джентльменов, и немог, подобно им, ставить тысячу гинеий на Хелмсгеий лапротив Филем-ге-Медона.

10. ВЗГЛЯДЫ НА ВЕЩИ И НА ЛЮДЕЙ ЧЕЛОВЕКА,ВЫБРОШЕННОГО ЗА БОРТ ЖИЗНИ

У человека всегда есть затаенное желание – отомстить задоставленное ему удовольствие. Отсюда – презрение кактеру.

Это существо пленяет меня, развлекает, забавляет,восхищает, утешает, нравственно возвышает, оно мнеприятно и полезно – каким же злом отплатить ему?Унижением. Презрение – это пощечина на расстоянии.Дадим ему пощечину. Он мне нравится – значит, он подл. Онмне служит, я его за это ненавижу. Где бы наий ти камень,чтобы бросить в него? Священник, даий мне твоий камень!Философ, даий мне своий ! Боссюэ, отлучи его от церкви! Руссо,поноси его! Оратор, осыпь его градом галек, которые ты

держишь во рту! Медведь, запусти в него булыжником!Побьем камнями дерево, растопчем плод и съедим его.«Браво!» и «Долоий его!» Декламировать стихи поэта –значит быть зачумленным. Эий ты, фигляр! Сеий час в наградуза успех мы наденем на него железныий ошеий ник и поставимк позорному столбу. Завершим его триумф травлеий . Пустьон собирает вокруг себя толпу и тем самым создает своеодиночество. Так имущие классы, которые называютвысшими, изобрели для комедианта особую формуотчуждения от общества – аплодисменты.

Простоий народ не так жесток. Он не питал ненависти кГуинплену, он не презирал его. Но все же самыий последниийиз конопатчиков самого последнего экипажа на самомпоследнем судне в последнем из портов Англии считал себянеизмеримо выше этого увеселителя «сброда» и былубежден, что конопатчик настолько же выше скомороха,насколько лорд выше конопатчика.

Итак, как это бывает со всеми комедиантами, Гуинпленанаграждали рукоплесканиями и обрекали на одиночество.Впрочем, в этом мире всякиий успех – преступление, котороеприходится искупать. У каждоий медали есть оборотнаясторона.

Для Гуинплена этоий оборотноий стороны не существовало,потому что и то и другое последствие его успеха были емупо душе: он был рад аплодисментам и доволенодиночеством. Аплодисменты приносили ему богатство,одиночество дарило ему счастье.

В низших слоях общества быть богатым значит всего-навсего не быть бедным. Не иметь дыр на платье, нестрадать от пустоты в желудке, от отсутствия дров в очаге.Есть и пить вволю. Иметь все необходимое, включая

возможность подать грош нищему. Этого-то скромногоблагосостояния, достаточного, чтобы чувствовать себясвободным, и достиг Гуинплен.

Но душа его обладала несметным богатством: он любил ибыл любим. Чего мог он еще пожелать?

Он ничего и не желал.Единственное, что ему можно было бы, пожалуий ,

предложить – это избавить его от уродства. Однако с какимнегодованием он отверг бы такое предложение! Сбросить ссебя маску, вернуть свое подлинное лицо, снова статьтаким, каким он, быть может, был, – красивым ипривлекательным, – он не согласился бы ни за что. Как быон мог тогда кормить Дею? Что сталось бы с бедноийкроткоий слепоий , любившеий его? Без этоий гримасы смеха налице, делавшеий из него единственного в своем родекомедианта, он оказался бы простым скоморохом,заурядным гимнастом, подбирающим жалкие гроши намостовоий , и Дея, возможно, не каждыий день ела бы хлеб! Сглубокоий и трогательноий гордостью он сознавал себяпокровителем этого беззащитного небесного создания.Мрак, одиночество, нужда, беспомощность, невежество,голод и жажда – семь разверстых пастеий нищеты – зиялиперед ним, а он был святым Георгием, сражающимся с этимдраконом. И он побеждал нищету. Чем? Своим безобразием.Благодаря своему безобразию он был полезен, он оказывалпомощь, одерживал победу за победоий , стал велик. Стоилоему только показаться публике, и деньги сыпались в егокарман. Он властвовал над толпоий , он был ее повелителем.Он все мог сделать для Деи, Он заботился обудовлетворении ее потребностеий ; он исполнял все еежелания, прихоти, фантазии в тех ограниченных пределах,

какие могли быть у слепоий девушки. Гуинплен и Дея, какмы уже говорили, были настоящим провидением друг длядруга. Он чувствовал, что она возносит его на своихкрыльях; она чувствовала, что он носит ее на руках. Нетничего приятнее, чем покровительствовать любимомусуществу, давать необходимое тому, кто возносит вас кзвездам. Гуинплен познал это высокое блаженство. Он былобязан им своему безобразию. Это безобразие давало емупревосходство надо всем. С помощью этоий уродливоий маскион содержал себя и своих близких; благодаря еий он былнезависим, свободен, знаменит, удовлетворен и горд собою.Уродство делало его неуязвимым. Рок уже был не властеннад ним: рок выдохся, вероломно нанеся жестокиий удар,которыий , однако, принес Гуинплену торжество. Пучина бедпревратилась в вершину светлого счастья. Гуинпленнаходился в плену у собственного уродства, но этот пленразделяла с ним Дея. Темница, мы уже говорили это, сталараем. Между двумя заключенными и всем остальныммиром стояла стена. Тем лучше. Эта стена отгораживала ихот других, но зато и защищала. Какоий вред можно былонанести Дее или Гуинплену, когда они были так далеки отвсех жизненных волнениий ? Отнять у него успех?Невозможно. Для этого пришлось бы наделить Гуинпленадругим лицом. Отнять у него любовь Деи? Невозможно. Деяне видела его. Слепота Деи была неисцелима. Какое женеудобство представляло для Гуинплена его безобразие?Никакого. Какие оно ему давало преимущества? Все.Несмотря на свое уродство, а может быть, благодаря ему, онбыл любим. Уродство и увечье инстинктивно потянулисьодно к другому и вступили в союз. Быть любимым – развеэто не все? Гуинплен думал о своем безобразии не иначе,

как с признательностью. Клеий мо оказалось для негоблагословением. Он с радостью сознавал, что ононеизгладимо и вечно. Какое счастье, что это благо у негоникак нельзя отнять! Пока существуют перекрестки,ярмарочные площади, дороги, уводящие вдаль, народ внизуи небо над головою, можно быть уверенным в завтрашнемдне. Дея ни в чем не будет нуждаться, и они будут любитьдруг друга. Гуинплен не поменялся бы лицом с Аполлоном.Быть уродом – в этом заключалось все его счастье.

Потому-то мы и говорили в начале повествования, чтосудьба щедро одарила его. Этот отверженныий был еебаловнем.

Он был так счастлив, что пороий даже жалел окружавшихего людеий , – он был сострадателен. Впрочем, егобессознательно влекло взглянуть на то, что творитсякругом, ибо на свете нет совершенно замкнутого в себечеловека, и природа – не отвлеченность; он был рад, чтостена отгораживает его от остального мира, однако времяот времени он поднимал голову и смотрел поверх ограды. И,сравнив свое положение с положением других, он с ещебольшеий радостью возвращался к своему одиночеству, кДее.

Что же видел он вокруг себя? Что представляли собою этисущества, которые благодаря его постоянным странствиямвозникали перед ним во всем своем разнообразии,ежедневно сменяясь другими? Вечно новые люди, а вдеий ствительности – все та же толпа. Вечно новые лица – ивечно все те же несчастия. Смешение всякого родаобломков. Каждыий вечер все виды неизбежных социальныхбедствиий тесным кольцом обступали его счастье.

«Зеленыий ящик» пользовался успехом.

Низкие цены привлекают низшие классы. К Гуинпленушли слабые, бедные, обездоленные. К нему тянулись, кактянутся к рюмке джина. Приходили купить на два грошазабвения. С высоты своих подмостков Гуинплен производилсмотр этоий угрюмоий толпе народа. Один за другимпроникали в его сознание эти образы бесконечноий нищеты.Лицо человека отражает на себе состояние его совести ивсю его жизнь: оно – итог множества таинственныхвоздеий ствиий , из которых каждое оставляет на нем своийслед. Не было такого страдания, такоий злобы и гнева,такого бесчестья, такого отчаяния, отпечатка которых ненаблюдал бы Гуинплен на этих лицах. Вот эти детские ртысегодня ничего не ели. Вот этот мужчина – отец, этаженщина – мать: образы обреченных на гибель семеий . Вонто лицо принадлежит человеку, находящемуся во властипорока и идущему к преступлению; причина ясна: этоневежество и нищета. Были лица, отмеченные печатьюприродноий доброты, уничтоженноий социальным гнетом ипревратившеий ся в ненависть. На лбу седоий старухи можнобыло прочесть слово «голод»; на лбу юноий девушки – слово«проституция». Один и тот же факт имел разныепоследствия для молодоий и для старухи, но для кого из нихони были тяжелее? В этоий толпе были руки, умевшиетрудиться, но лишенные орудиий труда; эти люди хотелиработать, но работы не было. Иногда рядом с рабочимсадился солдат, порою инвалид, и перед Гуинпленомвставал страшныий призрак воий ны. Здесь Гуинпленугадывал безработицу, там – эксплуатацию, а там – рабство.На некоторых лицах он замечал явные признакивырождения, постепенныий возврат человека к состояниюживотного, вызванныий в низших слоях общества тяжким

гнетом блаженствующеий верхушки его. И в этомбеспросветном мраке Гуинплен видел лишь одну светлуюточку. Он и Дея, проий дя через горькие страдания, былисчастливы. На всем остальном лежало клеий мо проклятия.Гуинплен знал, что над ним стоят власть имущие, богатые,знатные, баловни судьбы, и чувствовал, как онибессознательно топчут его; а внизу он различал бледныелица обездоленных. Он видел себя и Дею, свое крошечное ив то же время безграничное счастье, между этими двумямирами; вверху был мир свободных и праздных, веселых ипляшущих, беспечно попирающих других ногами; внизу –мир тех, которых попирают. Подножием блеска служит тьма– печальныий факт, свидетельствующиий о глубокомобщественном недуге. Гуинплен отдавал себе отчет в этомпечальном явлении. Какая унизительная участь! Человекспособен так пресмыкаться! Такое тяготение к праху игрязи, такое отвратительное самоотречение вызывали унего желание раздавить эту мерзость ногоий . Для какоий жебабочки может служить гусеницеий подобноесуществование? И перед каждым в этоий голодноий ,невежественноий толпе стоит вопросительныий знак. Чтождет его – преступление или позор? Растление совести –неизбежныий закон существования всех этих людеий . Здесьнет ни одного ребенка, которого не ждало бы унижение, ниодноий девушки, котороий не пришлось бы торговать собоий ,ни одноий розы, котороий не предстояло бы бытьрастоптанноий !

Пороий Гуинплен пытался всмотреться пытливым исочувственным взором в самые глубины этого мрака, гдегибло столько бесплодных порывов, где столько силсломилось в борьбе; он видел перед собоий целые семьи,

павшие жертвоий общества, честных людеий , искалеченныхзаконом, раны, ставшие гноий никами из-за системыуголовных наказаниий , бедняков, истощаемых налогами,умных, увлекаемых невежеством в пучину мрака; он виделтонущие плоты, усеянные голодными, воий ны, неурожаи,сонмы смертеий . И эта душераздирающая картина всеобщихбедствиий заставляла болезненно сжиматься его сердце. Онкак будто воочию видел всю накипь несчастиий надмрачным морем человечества. А он был надежно укрыт вгавани и лишь со стороны наблюдал это страшноекораблекрушение. Иногда он закрывал руками своеобезображенное лицо и погружался в раздумье.

Какое безумие – быть счастливым! Чего только неприходило ему в голову! В его мозгу зарождались самыенелепые мысли. Когда-то он пришел на помощь младенцу,теперь в нем рождалось страстное желание помочь всемобездоленным. Эти смутные мечты порою даже заслонялиот него деий ствительность; он терял чувство меры до такоийстепени, что задавал себе вопрос: «Как же, чем же помочьэтому бедному народу?» Порою он так погружался в этимысли, что произносил эти слова вслух. Тогда Урсуспожимал плечами и пристально смотрел на него. АГуинплен продолжал мечтать:

– Ах, будь в моих руках власть, как бы я помогалнесчастным! Но что я? Жалкое ничтожество. Что я могусделать? Ничего.

Он ошибался. Он немало делал для несчастных. Онзаставлял их смеяться.

А мы уже сказали, что заставить людеий смеяться – значитдать им забвение.

И разве не благодетель человечества тот, кто дарит людям

забвение?

11. ГУИНПЛЕН – ГЛАШАТАЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ, УРСУС –ГЛАШАТАЙ ИСТИНЫ

Философ – это соглядатаий . Урсус, любитель читать чужиемысли, внимательно следил за своим питомцем. Нашибезмолвные монологи отражаются у нас на лице и вполнеясны физиономисту. Поэтому от Урсуса не скрылось то, чтопроисходило в душе Гуинплена. Однажды, когда Гуинпленбыл погружен в раздумье, Урсус, дернув его за полу,воскликнул:

– Ты, кажется, стал присматриваться к окружающему,глупец! Берегись, это тебя не касается! У тебя есть другоезанятие – любить Дею. Ты счастлив вдвоий не: во-первых,тем, что толпа видит твою рожу; во-вторых, тем, что Дея еене видит. Ты пользуешься незаслуженным счастьем. Ниодна женщина не согласилась бы принять от тебя поцелуий ,увидев твоий рот. А ведь этот рот, которыий стал залогомтвоего благополучия, эта морда, приносящая тебебогатство, – не твои. Ты родился не с таким лицом. Тыисказил свои подлинные черты гримасоий , украденноий впреисподнеий . Ты похитил у дьявола его личину. Тыотвратителен: довольствуий ся же выпавшеий на твою долюудачеий . В нашем весьма благоустроенном мире естьсчастливцы по праву и счастливцы случаий ные. Ты баловеньслучая. Ты живешь в подземелье, куда попала звезда. Этабедная звезда досталась тебе. Не пытаий ся же выбраться изподземелья и держи крепко свою звезду, паук! В твоих сетяхалмазом горит Венера. Сделаий милость, не привередничаий .

Я вижу, ты задумываешься – это глупо. Послушаий -ка, я будус тобоий говорить на языке настоящеий поэзии: пускаий Деяест побольше говядины и бараньих котлет, и через полгодаона станет толстоий , как турчанка; женись на неий , не долгодумая, и она родит тебе ребенка, да не одного, а двух, трех,целую кучу детеий . Вот что я называю философиеий . Когдачеловек чувствует себя счастливым, это совсем не плохо.Иметь собственных детенышеий – великолепное дело.Обзаведись ребятами, пеленаий их, вытираий им носы,укладываий спать, умываий чумазых пачкунов, и пускаий всяэта мелюзга копошится вокруг тебя; если они смеются –прекрасно; если ревут – еще лучше: кричать – значит, жить;наблюдаий , как в полгода они сосут грудь, в год – ползают, вдва – ходят, в пятнадцать – становятся подростками, вдвадцать – влюбляются. У кого есть эти радости – у тогоесть все. Я упустил это счастье, вот почему я – грубоеживотное. Сам господь бог, сочинитель прекрасных поэм,первыий литератор на свете, продиктовал своему секретарюМоисею: «Размножаий тесь!» Так гласит писание.Размножаий ся, животное! Ну, а мир – он всегда будет таким,каков он есть; на земле все будет идти достаточно дурно ибез твоего содеий ствия. Не заботься об этом. Не занимаий сятем, что происходит вокруг. Не вызываий никаких бурь.Комедиант создан для того, чтобы на него смотрели, а недля того, чтобы смотреть самому. Знаешь ли, ктоверховодит на свете? Счастливцы по праву. Ты же,повторяю, счастливец случаий ныий . Ты мошенническизавладел счастьем, которое тебе не принадлежит. Они – егозаконные обладатели, а ты – втируша, ты незаконносожительствуешь с удачеий . Чего тебе еще? Вот уж явноедоказательство, что негодяий с жиру бесится! А ведь

обзавестись потомством в союзе с Дееий – приятнеий шеедело. Это такое блаженство, что без плутовства до него,пожалуий , не доберешься. Те, кто получил свышепривилегию на земное счастье, не любят, чтобы существа,стоящие ниже их, позволяли себе такие радости. Если ониспросят тебя, по какому праву ты счастлив, ты не сумеешьответить. У тебя нет высочаий шеий грамоты на счастье, как уних. Юпитер ли, Аллах, Вишну или Саваоф – кто уж там, незнаю, выдал им разрешение на счастье. Боий ся их. Не суий ся вих дела, чтобы они не занялись тобоий . Знаешь ли ты,несчастныий , что такое счастливец по праву? Это – страшноесущество, это – лорд. О, лорд!.. Вот кому, прежде чемпоявиться на свет в неведомом дьявольском прошлом,пришлось вести немало интриг, чтобы вступить в жизньименно через эту дверь! Как ему, должно быть, было труднородиться! Конечно, других забот у него не было, но, божеправыий , что это был за труд! Добиться От судьбы, от этоийслепоий , своевольноий дуры, чтобы она сразу, с колыбели,сделала вас владыкоий над остальными людьми! Подкупитькассира, чтобы получить лучшее место в театре! Прочтипамятку на стенке нашеий вышедшеий в отставку повозки,прочти этот требник моеий мудрости, и ты увидишь, чтотакое лорд. Лорд – это человек, у которого есть все икоторыий в своем лице воплощает все. Лорд – это существо,попирающее законы человеческоий природы; лорд – это тот,кто в юности имеет права старика, а в старости – всепреимущества молодости; развратник, он пользуетсяуважением порядочных людеий ; трус, он командуетхрабрецами; тунеядец, он пожирает плоды чужого труда;невежда, он является обладателем дипломовКембриджского и Оксфордского университетов; глупец, он

слышит в его честь славословия поэтов; урод, он получает внаграду улыбки женщин; Терсит, он носит шлем. Ахилла;заяц, он облекается в львиную шкуру. Не истолковываийнеправильно моих слов, я не утверждаю, что всякиий лорд –обязательно невежда, трус, урод и старыий дурак; я толькоговорю, что он может быть всем этим без всякого ущербадля себя. Напротив, лорды – повелители. Король Англии –тоже лорд, первыий вельможа между вельможами; это ужемного, это – все. В былое время короли именовалисьлордами: лорд Дании, лорд Ирландии, лорд Соединенныхостровов. Лорд Норвегии всего лишь триста лет назадпринял титул короля. Древнеий шего короля Англии, Луция,святоий Телесфор называл милордом Луцием. Лорды – этопэры, иначе говоря – равные. Кому? Королю. Я не смешиваюошибочно лордов с парламентом. Парламент – это народноесобрание, которое саксы до покорения их норманнаминазывали wittenagemot, a покорители-норманны называлиparliamentum. И мало-помалу народ выставили за дверь. Вкоролевских приказах по созыву палаты общин некогдастояло: «ad consilium impendendum» [для предстоящегосовета (лат.)], теперь же в них стоит: «ad conserittendum»[для согласования (лат.)]. Палата общин имеет право даватьсвое согласие. Еий разрешается говорить «да». Пэры же могутговорить «нет». Они доказали на деле, что обладают этимправом. Пэры могут отсечь голову королю, а народ неможет. Казнь Карла I – нарушение не королевских прав, апэрских привилегиий , и правильно сделали, что вздернулина виселицу скелет Кромвеля. Лорды могущественны.Почему? Потому что в их руках богатства. Ктоперелистывал когда-нибудь «Doomsday-book» – «Книгустрашного суда»? Эта книга – доказательство того, что

Англиеий владеют лорды; это составленныий при ВильгельмеЗавоевателе реестр земельных имуществ, принадлежащиханглиий ским подданным, хранящиий ся у лорд-канцлераказначеий ства. Чтобы сделать выписку из этого реестра,платят по четыре су за строку. Любопытнеий шая книга!Знаешь ли ты, что я служил в качестве домашнего врача унекоего лорда Мармедьюка, которыий имел девятьсот тысячфранцузских франков годового дохода? Сообрази-ка это,дуралеий ! Знаешь ли ты, что одними кроликами,содержащимися в садках графа Линдсея, можно было бынакормить всю голь в Пяти Портах? А попробуий протянуть кним руку! Все на учете. Каждого браконьера вешают. Явидел, как вздернули на виселицу отца шестерых детеийтолько за то, что у него из ягдташа торчала пара длинныхкроличьих ушеий . Таковы вельможи. Кролик,принадлежащиий лорду, дороже человеческоий жизни. Но разлорды существуют на свете – слышишь ты, мошенник? – мыдолжны находить, что это прекрасно. А если бы мы даженашли, что это плохо, какое это может иметь для нихзначение? Народ против чего-то возражает! Подумаий тетолько! Да у самого Плавта не наий ти ничего комичнее!Смешон был бы тот философ, которыий посоветовал бы этоийжалкоий черни возражать против гнета лордов. Да это всеравно, как если бы гусеница вступила в пререкания с пятоюслона. Однажды я видел, как на кротовую нору наступилгиппопотам; он все раздавил; но он был ни в чем неповинен. Этот добродушныий великан даже не догадывалсяо том, что на свете есть кроты. Милыий моий , кроты, которыхдавят, – это род человеческиий . Давить друг друга – законприроды. А ты думаешь, что крот никого не давит? Онявляется великаном по отношению к клещу, которыий в

свою очередь великан по отношению к тле. Но не будемуглубляться в рассуждения. Друг моий , на свете существуюткареты. В каретах ездят лорды, неосторожные пешеходыпопадают под колеса, а благоразумныий человек норовитотоий ти в сторону. Посторонись и даий карете проехать. Чтокасается меня, я люблю лордов, но избегаю их. Я жил уодного из них. Этого вполне достаточно для того, чтобы уменя сохранилось о них прекрасное воспоминание. Егозамок запечатлелся у меня в памяти в виде некоего сиянияв облаках. Мои мечты обращены назад. Нет ничегозамечательнее, чем Мармедьюк-Лодж в смыслевеличественности здания, соразмерности отдельныхчастеий , пышности украшениий , множества пристроек.Вообще дома, особняки, дворцы лордов – это собраниевсего, что есть самого великолепного и роскошного в нашемцветущем королевстве. Я люблю наших вельмож. Япризнателен им за их богатство, могущество иблагосостояние. Я, прозябающиий во мраке, с интересом иудовольствием взираю на клочок небесноий лазури,именуемыий лордом. В Мармедьюк-Лодж въезжали черезогромныий двор, имевшиий вид прямоугольника,разделенного, на восемь квадратов, из которых каждыий былобнесен балюстрадоий ; между ними пролегала широкаядорога, посреди котороий высился восхитительныийвосьмиугольныий фонтан с двумя водоемами и прелестнымажурным куполом, поддерживаемым шестью колоннами.Там-то я и познакомился с ученым французом, аббатомДюкро из якобинского монастыря на улице Сен-Жак. ВМармедьюк-Лодже хранится половина библиотекиЭрпениуса, другая половина котороий находится набогословском факультете Кембриджского университета. Я

занимался чтением, сидя под разукрашенным портиком.Такие вещи обычно обращают на себя внимание лишьнемногих любознательных путешественников. Знаешь литы, чудак, что у сиятельного Вильяма Норта, лорда Греий -Ролстона, занимающего четырнадцатое место на баронскоийскамье, больше высокоствольных деревьев напринадлежащеий ему горе, чем у тебя волос на твоеийужасноий башке? Известно ли тебе, что у лорда НоррисаРаий кота, графа Эбингдона, есть четырехугольная башнявысотою в двести футов с девизом: «Virtus ariete fortior», чтобудто бы означает: «Доблесть сильнее тарана», но что вдеий ствительности, дурак ты этакиий , следует перевести:«Храбрость сильнее военных машин». Да, я чту и уважаюнаших вельмож, я преклоняюсь перед ними. Ведь именнолорды вместе с его королевским величеством заботятся отом, чтобы доставить и обеспечить нации всевозможныевыгоды. Их глубокая мудрость блестяще проявляется вовсяких затруднительных обстоятельствах. Хотел бы явидеть, как могли бы они не первенствовать всюду и везде.Разумеется, они и первенствуют. То, что в Германииназывается княжеским достоинством, а в Испаниидостоинством гранда, называется пэрством в Англии иФранции. Так как были все основания считать наш мирустроенным достаточно плохо, то бог, подметив в немизъяны, решил доказать, что он умеет создавать исчастливых людеий , и сотворил лордов на утешениефилософам. Тем самым господь исправил первоначальнуюошибку и с честью вышел из ложного положения. Вельможиисполнены величия. Пэр, говоря о себе, употребляетместоимение nos [мы (лат.)]. Пэр – это множественноечисло. Король называет пэров consanguinei nostri [равные

нам по крови (лат.)]. Пэры издали целую кучу мудрыхзаконов, в том числе закон, карающиий смертноий казньювсякого, кто срубит трехлетниий тополь. Они настольковыше всех остальных людеий , что у них есть даже своийособыий язык. Так, в геральдике черныий цвет, именуемыий«песком» на гербе простого дворянина, обозначаетсясловом «сатурн» на княжеском гербе и словом «алмаз» нагербе пэра. Алмазная пыль, звездная ночь – вот что такоечерныий цвет для счастливых. И даже между этимивысокими лицами существуют тонкие различия вотношениях. Барон может совершить омовение рук передтрапезоий в присутствии виконта только с разрешения этогопоследнего. Все это превосходно придумано и служитзалогом сохранения нации. Какое счастье для народа –иметь двадцать пять герцогов, пять маркизов, семьдесятшесть графов, девять виконтов и шестьдесят одного барона,что составляет в совокупности сто семьдесят шесть пэров,из коих одних величают «ваша светлость», а других «вашесиятельство». Велика, подумаешь, важность, если при этомкое-где и попадаются кое-какие лохмотья! Нельзя жетребовать, чтобы всюду было одно лишь золото. Лохмотьятак лохмотья! Зато рядом с ними – пурпур. Одно искупаетдругое. Велика важность, что на свете есть неимущие! Онислужат строительным материалом для счастья богачеий .Черт возьми! Наши лорды – наша слава. Одна лишь сворагончих Чарльза Мохена, барона Мохена, стоит столько же,сколько больница для прокаженных в Мургете или детскаябольница Иисуса Христа, основанная в тысяча пятьсотпятьдесят третьем году Эдуардом Шестым. Томас Осборн,герцог Лидс, расходует ежегодно на одни только ливреи длясвоих слуг пять тысяч золотых гинеий . При испанских

грандах состоит назначенныий королем блюститель,которыий следит; чтобы они не разорились в пух и прах. Этопошло. У нас, в Англии, лорды сумасбродствуют, но зато онивеликолепны. Я это уважаю. Не будем же поносить их,словно мы какие-нибудь завистники. Я счастлив уже тем,что мне удается лицезреть это прекрасное видение. Пусть я– существо, лишенное света, но на меня падает отблескчужого. Падает на мои язвы, скажешь ты? Убираий ся кдьяволу! Я – Иов, счастливыий тем, что созерцаюТримальхиона. О, как прекрасна лучезарная планета там, внебесноий вышине! Быть освещенным лучами луны чего-нибудь да стоит. Уничтожить лордов! Да такая мысль непришла бы в голову даже Оресту, как ни был он безумен,Утверждать, что лорды вредны или бесполезны, – да это всеравно что требовать потрясения государственных основили утверждать, будто люди вовсе не созданы для того,чтобы жить подобно баранам, пощипывая траву и покорноперенося укусы собак. Баран оголяет луг, на которомпасется, а пастух оголяет барана, стрижет с него шерсть. Чтоможет быть справедливее? На всякого находится свояуправа. Что касается меня, то мне все равно: я – философ иза жизнь не цепляюсь. Жизнь земная – лишь временноепристанище. Подумать только, что у Генри Боуса Ховарда,графа Беркширского, в его каретном сарае стоят двадцатьчетыре парадных кареты, из коих одна с серебряноийупряжью и одна с золотоий ! Боже моий , я отлично знаю, что неу всякого есть по двадцать четыре парадных кареты, ностоит ли волноваться из-за этого? Ты продрог однаждыночью – подумаешь, велика беда! Мало ли на светебездомных! Другие тоже страдают от холода и голода.Знаешь ли ты, что не будь этого мороза, Дея не ослепла бы,

а если бы она не ослепла, она не полюбила бы тебя.Поразмысли-ка об этом, дуралеий ! Да и хороша была бымузыка, если бы все недовольные начали жаловаться вслух!Молчание – вот правило мудрости. Я убежден, что господьбог предписывает молчать всем осужденным на вечныемуки, иначе он сам был бы осужден слушать нескончаемыевопли. Олимпиий ское блаженство покупается ценоюбезмолвия Коцита. Итак, молчи, народ! А я поступаю ещелучше; я одобряю и восхищаюсь. Я только что перечислилтебе лордов, но к ним надо еще прибавить двухархиепископов и двадцать четыре епископа. Право, яприхожу в умиление, когда думаю об этом. Я вспоминаю, чтовидел у сборщика десятины для преподобного деканаРафоэ, которыий является одновременно представителемсветскоий знати и служителем церкви, огромные скирдыпрекрасноий пшеницы, отобранноий для нужд егопреосвященства у окрестных поселян; декану не пришлосьтрудиться, чтобы вырастить эту пшеницу, вот у него иоставалось время для молитвы. Знаешь ли ты, что лордМармедьюк, у которого я служил, был лорд-казначеемИрландии и главным сенешалом Кнерсберга в графствеИоркском? Знаешь ли ты, что лорд обер-камергер (этонаследственная должность в роду герцогов Анкастерских)одевает короля в день коронации и получает в награду засвоий труд сорок локтеий малинового бархата да еще постель,на котороий спал король, и что в процессиях ему всегдапредшествует, в качестве его представителя, приставчерного жезла? Хотел бы я посмотреть, как ты станешьпротестовать против того, что стареий шим виконтом Англиипризнается сэр Роберт Брент, пожалованныий в виконтыГенрихом Пятым. Все титулы лордов указывают на право

владения какими-нибудь землями, за исключением лордаРиверса, у которого фамилия вместе с тем и титул. Ведь этозамечательно, что они имеют право облагать налогомдругих, взимая, как, например, нынче, по четыре шиллингас фунта стерлингов ежегодного дохода, каковая привилегияпродлена еще на год! Какое великолепное изобретение –пошлина на очищенныий спирт, акциз на вино и на пиво,сборы за взвешивание и обмер товаров, налоги на сидр, нагрушевую наливку, на солод, на перегонку ячменя, накаменныий уголь и согни тому подобных налогов!Преклонимся перед существующим порядком! Дажедуховенство находится в зависимости от лордов. Мэнскиийепископ – подданныий графа Дерби. Лорды имеютсобственных звереий , которых они помещают в свои гербы.Так как господь бог сотворил недостаточное количествозвереий , то лорды изобретают новые разновидности. Онисоздали геральдического кабана, которыий настолько жевыше обыкновенного, насколько тот выше свиньи илинасколько знатныий вельможа выше священника. Онисоздали грифона, этого орла среди львов и льва средиорлов, пугающего львов своими крыльями, а орлов – своеийгривоий . У них есть геральдическиий змеий , единорог,саламандра, тараск, дрея, дракон, гиппогриф. Все этонаводит на нас ужас, а им служит украшением. У них естьзверинец, называемыий гербовником, в котором рычатневиданные чудовища. Ни в одном лесу не наий дешь такихдиковин, как те, что порождены их спесью. Их тщеславиеполно всяких призраков, которые словно прогуливаютсясреди величественного мрака, вооруженные, в шлемах ипанцирях, бряцают шпорами и, держа в руке имперскиийжезл, грозным голосом говорят: «Мы – предки!» Жуки

подтачивают корни растениий , а гербы – народноеблагосостояние. Так и надо! Стоит ли из-за этого изменятьзаконы? Дворянство – неотъемлемая часть существующегопорядка. Знаешь ли ты, что в Шотландии есть герцог,которыий может проскакать тридцать лье по прямоий , невыходя за пределы своих владениий ? Знаешь ли ты, что улорда-архиепископа Кентербериий ского миллион франковежегодного дохода? Знаешь ли ты, что его величествополучает ежегодно по цивильному листу семьсот тысячфунтов стерлингов, не считая доходов с замков, лесов,наследственных имениий , ленных владениий , аренд,поместиий , свободных от всяких повинностеий , пребенд,десятин, оброков, конфискациий и штрафов, превышающихмиллион фунтов стерлингов? Те, кто недоволен этим,попросту привередничают.

– Да, – задумчиво прошептал Гуинплен, – раий богатыхсоздан из ада бедных.

12. УРСУС-ПОЭТ УВЛЕКАЕТ УРСУСА-ФИЛОСОФА

Вошла Дея. Он взглянул на нее и больше уже ничего невидел. Такова любовь. Вихрь мыслеий может на мгновениезавладеть нами, но входит любимая женщина, и сразуисчезает все, что не имеет к неий непосредственногоотношения, бесследно исчезает, и она даже не подозревает,что, быть может, уничтожила в нашеий душе целыий мир.

Упомянем здесь об одном незначительномобстоятельстве. В «Побежденном хаосе» Дее не нравилосьслово «monstro» (чудовище), с которым она должна былаобращаться к Гуинплену. Иногда, пользуясь тем небольшим

знанием испанского языка, которым в то время обладаливсе, она самовольно заменяла это слово другим, а именно«quiero», что означает «желанныий ». Урсус относился к такимизменениям текста с некоторым неудовольствием. Онсвободно мог бы заявить Дее, как в наши дни Моэссарсказал Виссо:

– Ты с недостаточным уважением подходишь крепертуару.

«Человек, которыий смеется» – такова была кличка, подкотороий Гуинплен приобрел известность. Под этимпрозвищем исчезло его настоящее имя, почти никомунеизвестное, так же, как исчезло под маскоий смеха егонастоящее лицо. Его популярность тоже была маскоий .

Между тем его имя красовалось на широкоий вывеске,водруженноий на переднеий стенке «Зеленого ящика».Надпись, сочиненная Урсусом, гласила:

"Здесь можно видеть Гуинплена, брошенного вдесятилетнем возрасте,

в ночь на 29 января 1690 года, злодеями компрачикосамина берегу

моря в Портленде, ставшего взрослым и теперь носящегоимя:

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫИЙ СМЕЕТСЯ".Существование этих фигляров походило на существование

прокаженных в лепрозории или на блаженную жизньобитателеий некоеий Атлантиды. Ежедневно совершалсяпривычныий для них переход от самых шумныхвыступлениий перед ярмарочноий толпоий к полноийотрешенности от внешнего мира. Каждыий вечер онипокидали этот мир, исчезали, словно мертвецы в могильноийсени, и на следующиий день снова оживали. Актер – это

вертящиий ся фонарь маяка, огонь которого то вспыхивает,то пропадает; для публики од только призрак, толькопроблеск в этоий жизни, где свет постоянно сменяетсятьмою.

За выступлением на площади следовало добровольноезаточение. Как только кончалось представление ипоредевшая толпа зрителеий растекалась по смежнымулицам, громко выражая свое одобрение, «Зеленыий ящик»поднимал откидную стенку, точно крепость подъемныиймост, и общение со всем остальным человечествомпрерывалось. По одну сторону находилась вселенная, подругую – передвижноий барак, и в этом бараке яркимсозвездием сияли свобода, чистая совесть, мужество,самоотверженность, невинность, счастье, любовь.

Ясновидящая слепая и любимыий ею урод садились рядом,рука сжимала руку, чело прикасалось к челу, и так, пьянея отблизости, они перешептывались друг с другом.

Средняя часть «Зеленого ящика» имела двоий ноеназначение: для публики она была сценоий , для актеров –столовоий .

Урсус, всегда охотно прибегавшиий к сравнению,пользовался этим как поводом к уподоблению среднеийчасти фургона «аррадашу» абиссинскоий хижины.

Урсус подсчитывал выручку, потом садились за ужин.Любовь во всем находит нечто идеальное; когдавлюбленные вместе едят и пьют, это создает для нихвозможность украдкоий обмениваться восхитительнымиприкосновениями, превращающими любоий глоток впоцелуий . Они пьют эль или вино из одного стакана, какпили бы росу из чашечки одноий лилии. Их душинапоминают пару грациозных птичек. Гуинплен

прислуживал Дее, нарезал еий ломтиками хлеб или мясо,наливал еий чаю, близко наклонялся к неий .

– Гм! – мычал Урсус, но его брюзжание, помимо его воли,переходило в улыбку.

Волк ужинал под столом, не обращая внимания ни на что,кроме своеий кости.

Винос и Фиби разделяли общую трапезу, но никого нестесняли своим присутствием. Эти полудикарки, все ещечуждавшиеся людеий , говорили между собоий по-цыгански.

После ужина Дея вместе с Фиби и Винос удалялась на«женскую половину», Урсус шел привязывать Гомо на цепьпод «Зеленым ящиком», а Гуинплен направлялся клошадям, превращаясь из влюбленного в конюха, подобногомеровскому герою или паладину Карла Великого. Вполночь все уже спало, кроме волка, которыий , полныийсознания своеий ответственности, время от времениприоткрывал один глаз.

На следующее утро все сходились опять. Завтракаливместе – обычно хлебом с ветчиноий , запивая его чаем,которыий в Англии вошел в употребление с 1678 года. ЗатемДея, следуя испанскому обычаю и совету Урсуса,находившего, что она слаба здоровьем, спала несколькочасов, между тем как Гуинплен и Урсус занимались внутрифургона и на дворе всеми теми мелкими работами, которыхтребует кочевая жизнь.

Лишь в редких случаях покидал Гуинплен «Зеленыийящик», чтобы побродить немного, да и то по пустыннымдорогам и безлюдным местам. В городах он выходил лишьночью, надвинув на глаза широкополую шляпу, чтобы еголицо не примелькалось на улице.

С открытым лицом его можно было видеть только на

сцене.Впрочем, «Зеленыий ящик» не слишком часто заглядывал в

города; Гуинплен в свои двадцать четыре года еще не виделгородов больше Пяти Портов. Между тем слава Гуинпленаросла. Она уже вышла за пределы простонародья иначинала подниматься выше. Громкая молва о человеке снеобычаий ным лицом, кочующем с места на место ипоявляющемся неожиданно то здесь, "то гам, передаваласьиз уст в уста любителями ярмарочных чудес и охотникамидо диковинок. О нем говорили, его искали, спрашивали другдруга: «Где он? Как бы его посмотреть?». «Человек, которыийсмеется» положительно становился знаменитым. Отблескего славы падал до некотороий степени и на «Побежденныийхаос».

И вот однажды Урсус, исполненныий честолюбивыхзамыслов, объявил:

– Надо ехать в Лондон.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ТРЕЩИНЫ

1. ТЕДКАСТЕРСКАЯ ГОСТИНИЦА

В Лондоне в ту пору был всего один мост – Лондонскииймост, застроенныий домами. Мост этот соединял город сСаутворком – предместьем, узкие улички и переулкикоторого, вымощенные галькоий из Темзы, казалисьнастоящими теснинами; подобно самому городу, Саутворкпредставлял собоий беспорядочное нагромождение всякогорода построек, жилых домов и деревянных лачуг, бывших

вполне подходящеий пищеий для пожаров: 1666 год доказалэто.

Слово Саутворк произносили в то время как Соудрик, а внаши дни произносят приблизительно Соузуорк. Впрочем,наилучшиий способ произношения англиий ских имен – этосовсем не произносить их. Например, Саутгемптонвыговариваий те так: Стпнтн.

Это – было время, когда Четэм произносили как Je t'aime[люблю тебя (франц.)].

Тогдашниий Саутворк так же был похож на нынешниийСаутворк, как Вожирар на Марсель. Теперь это город; тогдаэто был поселок, бывшиий , однако, весьма оживленнымпортом. В длинную, старую, напоминавшую циклопическиесооружения стену над Темзоий были вделаны кольца, ккоторым пришвартовывались речные суда. Стена этаназывалась Эфрокскоий стеноий , или Эфрокстоун. Когда ИЙ оркбыл еще саксонским, он назывался Эфрок. Согласнопреданию, у подножия этоий стены утопился какоий -тоэфрокскиий герцог. В самом деле, место здесь достаточноглубокое для любого герцога. Даже во время отлива глубинатут была не менее шести брассов. Эта отличная якорнаястоянка привлекала к себе морские суда, и стариннаяпузатая голландская шхуна «Вограат» становилась обычнона причал к Эфрок-стоуну. «Вограат» еженедельносовершала прямоий реий с из Лондона в Роттердам и изРоттердама в Лондон. Другие суда отходили по два раза вдень в Детфорт, в Гринич или в Гревсенд, отправляясь сотливом и возвращаясь с приливом. Переход до Гревсендазанимал шесть часов, хотя расстояние и не превышалодвадцати миль.

Шхуна «Вограат» принадлежала к числу тех судов,

которые можно встретить теперь только в морских музеях.Ее чрезмерно выпуклыий корпус немного напоминал джонку.В ту пору Франция подражала Греции, а Голландия – Китаю.«Вограат», тяжелая двухмачтовая шхуна сводонепроницаемыми перпендикулярными переборками втрюме, имела посредине глубокую каюту, а на носу и накорме палуба была без бортов, как на теперешних железныхсудах, снабженных башенками. Отсутствие борта имело топреимущество, что во время бури ослаблялся напор волн,однако вместе с тем экипаж подвергался опасности: невстречая на своем пути никакоий преграды, волны смывалилюдеий прямо в море. Случаи их гибели бывали стольчастыми, что от такого типа судна пришлось отказаться.Обычно «Вограат» шла прямо в Голландию, даже неостанавливаясь в Гревсенде.

Вдоль подножия Эфрок-стоуна тянулся старинныийкаменныий карниз – частью утес, частью искусственносооруженныий выступ, и это облегчало судам возможностьпришвартовываться к стене при любом уровне воды. Стенаэта, пересеченная в нескольких местах лестницами,представляла границу южноий оконечности Саутворка.Земляная насыпь позволяла прохожим облокачиваться нагребень Эфрок-стоуна, как на парапет набережноий . Отсюдаоткрывался вид на Темзу. По другую сторону реки кончалсяЛондон; дальше тянулись поля.

Возле Эфрок-стоуна, у излучины Темзы, почти напротивСент-Джемского дворца и позади Ламбет-Хауза, неподалекуот места гулянья, носившего тогда название Фокс-Холл,между горшечноий мастерскоий , где выделывали фарфоровуюпосуду, и стеклянным заводом, где изготовляли цветныебутылки, находился один из тех больших, поросших

сорными травами пустыреий , которые во Франции былиизвестны под названием бульваров, а в Англии – bowling-greens. Слово bowling-green, означающее «зеленая лужаий кадля катания шара», мы переделали в boulingrin. В наши днитакие лужаий ки устраивают в домах, только теперь ихрасполагают на столе: зеленое сукно заменяет дерн, и всеэто называется бильярдом.

Между прочим, непонятно, почему, имея уже словобульвар (boulevard – boule-vert), совершенносоответствующее по смыслу слову bowling-green, мыпридумали еще boulingrin. Удивительно, что такая солиднаяособа, как словарь, позволяет себе подобную ненужнуюроскошь.

Саутворкская «зеленая лужаий ка» называласьТаринзофилд, ибо некогда она принадлежала баронамГастингсам, носившим также титул баронов Таринзо-Моклаий н. От баронов Гастингсов Таринзофилд перешел кбаронам Тедкастерам, которые сдавали его в аренду вкачестве места для народных гуляниий , подобно тому какпозднее один из герцогов Орлеанских сделал своеийдоходноий статьеий Пале-Рояль. С течением времениТаринзофилд как выморочное имущество стал приходскоийсобственностью.

Таринзофилд представлял собоий нечто вроде постоянноийярмарочноий площади, где выстраивались в ряд балаганыфокусников, эквилибристов, фигляров, музыкантов и гдевечно толпились зеваки, «приходившие поглазеть надьявола», как говаривал архиепископ Шарп. «Глазеть надьявола» – значило смотреть представление. На этупразднично разукрашенную площадь выходили фасадомнесколько харчевен, из которых одни отбивали публику у

театров, а другие поставляли им зрителеий . Харчевни этипроцветали. Это были обыкновенные кабачки, открытыетолько днем. Вечером хозяин запирал своий кабачок, клалключ в карман и уходил. Только одно из этих заведениийносило характер гостиницы и было единственным прочнымжилым помещением на всеий «зеленоий лужаий ке», ибоостальные ярмарочные построий ки могли быть разобраны влюбую минуту: ничто не привязывало всех этихстранствующих комедиантов к одному месту. Фиглярыведут кочевоий образ жизни.

Это заведение, называвшееся Тедкастерскоий гостиницеий ,по имени бывших владельцев поля, напоминало скореепостоялыий двор, чем таверну, и скорее гостиницу, чемхарчевню; в его довольно широкиий двор можно былопопасть через большие ворота.

Ворота, выходившие на площадь, были как бы параднымподъездом Тедкастерскоий гостиницы; рядом с ниминаходилась боковая дверь, котороий и пользовались обычнопосетители. Люди всегда и всюду предпочитают входить нес главного входа. Эта дверь служила единственнымсредством сообщения между площадью и харчевнеий . Онавела непосредственно в харчевню – просторное, ноневзрачное, сплошь уставленное столами помещение снизким потолком и закоптелыми стенами. Прямо над неий ,во втором этаже, было пробито окно, и на железноий егорешетке была прикреплена вывеска гостиницы. Ворота же,крепко запертые на засов, никогда не отпирались.

Чтобы проникнуть во двор, нужно было проий ти черезкабачок.

В Тедкастерскоий гостинице были хозяин и слуга. Хозяиназвали дядюшкоий Никлсом, слугу – Говикемом. Дядюшка

Никлс – очевидно, Николаий , превратившиий ся с помощьюанглиий ского произношения в Никлса, – был скупоий вдовец,вечно трепетавшиий перед законом. У него были густыеброви и волосатые руки. Что касаетсячетырнадцатилетнего мальчугана, прислуживавшегопосетителям и откликавшегося на имя Говикем, то это былбольшеголовыий подросток с всегда улыбающеий сяфизиономиеий . Он носил передник и был подстрижен подгребенку в знак своего зависимого положения. Спал он внижнем этаже, в крохотноий конурке, где прежде держалисобаку. Окном этоий конурки служило круглое отверстие,выходившее на «зеленую лужаий ку».

2. КРАСНОРЕЧИЕ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Однажды вечером, в холодную и ветреную погоду, когда,казалось, никому не могла приий ти охота задерживаться наулице, какоий -то человек, проходившиий по Таринзофилду,остановился вдруг у стен Тедкастерскоий гостиницы. Былконец зимы 1704-1705 года. Человек этот, судя по одежде –матрос, был хорош собоий и высок ростом – качества,которые требуются от придворных, но не возбраняются ипростолюдинам. Для чего он остановился? Он остановился,чтобы послушать. Что же он слушал? Голос, которыийраздавался по ту сторону стены, очевидно со двора; голосэтот был старческим, но звучал так громко, что его слышнобыло на улице. И в то же время во дворе, откуда раздавалсяэтот голос, слышался гул толпы. Голос говорил:

– Вот и я, жители и жительницы Лондона. От всего сердцапоздравляю вас с тем, что вы – англичане. Вы – великиий

народ. Скажу точнее: вы – великое простонародье. Выдеретесь на кулачках еще лучше, чем на шпагах. У васпревосходныий аппетит. Вы – нация, которая поедает другиенароды. Великолепное занятие! Эта способность пожиратьдругих ставит Англию на совершенно особое место. В своеийполитике и философии, в своем искусстве прибрать к рукамколонии и целые народности, в ремеслах ипромышленности, в своем умении причинять другим зло,приносящее вам выгоду, вы ни с кем не сравнимы, выизумительны! И недалек уже день, когда земноий шар будетразделен на две части; на одноий будет надпись: «Владениялюдеий », на другоий – «Владения англичан». Утверждаю это квящеий вашеий славе – я, не имеющиий отношения ни к тем, ник другим, ибо я не англичанин и не человек: я имею честьбыть медведем. Кроме того, я еще и доктор – одно немешает другому. Джентльмены, я поучаю. Чему, спроситевы? Двум разным вещам: тому, что я знаю, и тому, чего я незнаю. Я продаю снадобья и подаю мысли. Подходите же ислушаий те. Вас призывает наука. Хорошенько навостритеуши; если они малы, истины попадет в них не много; еслиони велики, в них воий дет немало глупости. Итак, внимание.Я учу науке, которая называется Pseudodoxia epidemica. Уменя есть товарищ, которыий учит смеяться, я же учумыслить. Мы живем с ним в одном ящике, ибо смех так жеблагороден, как благородно знание. Когда Демокритаспрашивали: «Как познаешь ты истину?», он ответствовал:«Я смеюсь». А если спросят меня: «Почему ты смеешься?», яотвечу на это: «Потому что познал истину». Впрочем, явовсе не смеюсь. Я искореняю предрассудки. Я хочупрочистить ваши мозги. Они весьма засорены. Господь богохотно дозволяет, чтобы народ обманывался и был обманут.

Отбросим ложную скромность; я совершенно открытозаявляю, что верую в бога, даже тогда, когда он бываетнеправ. Однако, когда я вижу мусор, – а предрассудки тот жемусор, – я выметаю его. Откуда я знаю то, что я знаю? Это ужмое дело. Каждыий учится по-своему. Лактанциий вопрошалбронзовую голову Вергилия, и она отвечала ему. СильвестрВтороий беседовал с птицами. Что ж, птицы говорили по-человечьи, – или, может быть, папа щебетал по-птичьи? Этоне выяснено. Умершиий ребенок раввина Елеазараразговаривал со святым Августином. Говоря между нами, ясильно сомневаюсь в истинности всех этих событиий , кромепоследнего. Допустим, что этот умершиий ребенокдеий ствительно разговаривал; но под языком у него былазолотая пластинка с начертаниями различных созвездиий .Значит, тут плутовство. Все это вполне поддаетсяобъяснению. Как видите, я беспристрастен. Я отделяюправду от лжи. А вот вам другие заблуждения, которым вы,бедные, невежественные люди, наверное отдаете дань и откоторых я хочу освободить вас. Диоскорид полагал, что богсокрыт в белене, Хризипп находил его в черноий смородине,Иосиф – в репе, Гомер – в чесноке. Все они ошибались. Небог заключен в этих растениях, а дьявол. Я это проверил.Неверно, что у змея, соблазнившего Еву, было человеческоелицо, как у Кадма. Гарсиа де Горто, Кадамосто и Жан Гюго,архиепископ Тревскиий , отрицают, будто достаточноподпилить дерево, чтобы поий мать слона. Я склоненсогласиться с ними. Граждане, ложные убеждениявозникают благодаря стараниям Люцифера. Когданаходишься под владычеством князя тьмы, чтоудивительного в том, что заблуждения так и сыплютсядождем? Добрые люди, знаий те же, Клавдиий Пульхр умер

вовсе не от того, что куры отказались выий ти из курятника;это Люцифер, предвидя кончину Клавдия Пульхра, помешалкурам клевать корм. Тем, что Вельзевул дал императоруВеспасиану силу исцелять калек и возвращать зрениеслепым, он совершил поступок похвальныий , но побужденияВельзевула при этом были преступны. Джентльмены, недоверяий тесь шарлатанам, применяющим кореньпереступня и белоий матицы и делающим глазные примочкииз меда и крови петуха. Научитесь отличать ложь отправды. Неверно, будто Орион явился на свет вследствиетого, что Юпитер удовлетворил свою естественнуюнадобность; в деий ствительности это светило произошлотаким образом от Меркурия. Неправда, что у Адама был пуп.Когда святоий Георгиий убил дракона, рядом не было никакоийдочери святого. У святого Иеронима в кабинете не былоникаких каминных часов: во-первых, потому, что в егопещере не было никакого кабинета; во-вторых, потому, чтотам не было камина; в третьих, потому, что в то время ещене существовало часов. Проверяий те, проверяий те все. Милыемои слушатели, если вам скажут, будто в мозгу человека,нюхающего валерианову траву, заводится ящерица, будтобык, разлагаясь, превращается в пчелиныий роий , а лошадь –в шершнеий , будто покоий ник весит больше, чем живоий , будтоизумруд растворяется в козлиноий крови, будто гусеница,муха и паук, замеченные на одном дереве, предвещаютголод, воий ну и чуму, будто падучую возможно излечить спомощью червя, наий денного в голове косули, – не верьтеэтому. Все это предрассудки. Но вот вам подлинные истины:тюленья шкура предохраняет от грома; жаба питаетсяземлеий , и от этого в голове, у нее образуется камень;иерихонская роза цветет в сочельник; змеи не переносят

тени ясеня; у слона нет суставов, и он вынужден спать стоя,опершись о дерево; если жаба высидит куриное яий цо, изнего вылупится скорпион, которыий родит вам саламандру;если слепоий доложит одну руку на левую сторону алтаря, адругою закроет себе глаза, он пробреет; девственность неисключает материнства. Добрые люди, впитываий те в себяэти очевидные истины. А там можете верить в бога по-разному – либо как жаждущиий верит в апельсин, либо какосел верит в кнут. Ну, а теперь я познакомлю вас с нашеийтруппоий .

В это мгновение довольно сильныий порыв ветра потрясоконные рамы и ставни гостиницы, стоявшеий в стороне отдругих построек. Это было похоже на раскаты грома,донесшиеся с неба. Голос подождал минуту, затемпродолжал:

– Перерыв. Что ж, не возражаю. Пусть говорит Аквилон.Джентльмены, я не сержусь. Ветер словоохотлив, как всякиийотшельник. Там, наверху, ему не с кем поболтать. Вот он иотводит душу. Итак, я продолжаю. Перед вами труппаартистов. Нас четверо. A lupo principium – начинаю со своегодруга; это волк. Он не возражает, чтобы на него смотрели.Смотрите же на него. Он у нас ученыий , серьезныий ипроницательныий . Как видно, провидение собиралосьсделать его сначала доктором наук, но для этоготребовалась некоторая доля тупоумия, а он совсем не глуп.Прибавим, что он лишен предрассудков и отнюдь неаристократ. При случае он не прочь завести знакомство и ссобакоий , хотя имеет все права на то, чтобы его избранницабыла волчицеий . Потомки его, если только они существуют,вероятно премило урчат, подражая тявканью матери и воюотца. Ибо волк воет. С людьми жить – по-волчьи выть. Но он

также и лает – из снисхождения к цивилизации. Такаямягкость манер – проявление великодушия. Гомо –усовершенствованная собака. Собаку следует уважать.Собака – экое странное животное! – потеет языком иулыбается хвостом. Джентльмены, Гомо не уступит по умубесшерстному мексиканскому волку, знаменитомухолоий тцениски, но превосходит его добросердечием. К томуже он смирен. Он скромен, как только может быть скроменволк, сознающиий пользу, которую он приносит людям. Онсострадателен, всегда готов приий ти на помощь, но делаетэто втихомолку. Его левая лапа не ведает, что творитправая. Таковы его достоинства. О втором своем приятелескажу только одно: это чудовище. Вы только подивитесь нанего. Некогда он был покинут пиратами на берегу океана. Авот это – слепая. Разве на свете мало слепых? Нет. Все мыслепы, каждыий по-своему. Слеп скупец: он видит золото, ноне видит богатства. Слеп расточитель: он видит начало, ноне видит конца. Слепа кокетка: она не видит своих морщин.Слеп ученыий ; он не видит своего невежества. Слеп ичестныий человек, ибо не видит плута, слеп и плут, ибо невидит бога. А бог тоже слеп – в день сотворения мира он неувидел, как в его творение затесался дьявол. Да ведь и яслеп: говорю с вами и не замечаю, что вы глухи. А вот этаслепая, наша спутница, это жрица таинственного культа.Веста могла бы доверить еий своий светильник. В ее характереесть нечто загадочное и вместе с тем нежное, как овечьеруно. Думаю, что она королевская дочь, то не утверждаюэтого. Мудрому своий ственна похвальная недоверчивость.Что касается меня самого, то я учу и лечу. Я мыслю иврачую, Chirurgus sum [я лекарь (лат.)]. Я исцеляю отлихорадки, от чумы и прочих болезнеий . Почти все виды

воспалениий и недугов не что иное, как заволоки,выводящие болезнь наружу, и если правильно лечить их,можно избавиться еще и от других болезнеий . И все же несоветую вам обзаводиться многоголовым вередом, инымисловами карбункулом. Это дурацкая болезнь, от котороийнет никакого проку. От него умирают, только и всего. Неподумаий те, что с вами говорит невежда и грубиян. Я высокочту красноречие и поэзию и нахожусь с этими башнями вочень близких, хотя и невинных отношениях. Заканчиваюсвою речь советом: милостивые государи и милостивыегосударыни, выращиваий те в душе своеий , в самом светлом ееуголке, такие прекрасные цветы, как добродетель,скромность, честность, справедливость и любовь. Тогдакаждыий из нас сможет здесь, в этом мире, украсить своеокошко небольшим горшочком с цветами. Милорды игоспода, я кончил. Сеий час начнем представление.

Человек в одежде матроса, прослушавшиий всю эту речь наулице, вошел в низкиий зал харчевни, пробрался междустолами, заплатил, сколько с него потребовали, за вход исразу же очутился во дворе, переполненном народом; вглубине двора он увидел балаган на колесах с откинутоийстенкоий : на подмостках стояли какоий -то старик, одетыий вмедвежью шкуру, молодоий человек с лицом, похожим науродливую маску, слепая девушка и волк.

– Черт побери, – воскликнул матрос, – вот замечательныеактеры!

3. ПРОХОЖИЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ СНОВА

«Зеленыий ящик», которыий читатели, конечно, узнали,

недавно прибыл в Лондон. Он остановился в Саутворке,Урсуса привлекала «зеленая лужаий ка», имевшая тонеоценимое достоинство, что ярмарка на неий незакрывалась даже зимоий .

Урсусу было приятно увидеть купол святого Павла. Вконце концов Лондон – это город, в котором немалохорошего. Ведь для того, чтобы посвятить собор святомуПавлу, требовалось известное мужество. Настоящиийсоборныий святоий – это святоий Петр. Святоий Павелнесколько подозрителен своим излишним воображением, ав вопросах церковных воображение ведет к ереси. СвятоийПавел признан святым только благодаря смягчающим еговину обстоятельствам. На небо он попал с черного хода.

Собор – это вывеска. Собор святого Петра – вывеска Рима,города догмы, так же как собор святого Павла – вывескаЛондона, города ереси.

Урсус, чье мировоззрение было настолько широко, чтоохватывало все на свете, был вполне способен оценить всеэти оттенки, я его влечение к Лондону объяснялось, бытьможет, тоий особоий симпатиеий , которую он питал к святомуПавлу.

Урсус остановил своий выбор на Тедкастерскоий гостинице,обширныий двор котороий был как будто нарочнопредназначен для «Зеленого ящика» и представлял собоийуже совершенно готовыий зрительныий зал. Квадратныий дворбыл отгорожен с трех сторон жилыми строениями, а счетвертоий – глухоий стеноий , возведенноий против гостиницы;к этоий -то стене и придвинули вплотную «Зеленыий ящик»,которыий вкатили во двор через широкие ворота. Длиннаядеревянная галерея с навесом, построенная на столбах,находилась в распоряжении жильцов второго этажа; она

тянулась вдоль трек стен внутреннего фасада, образуя дваповорота под прямым углом. Окна первого этажа былиложами бенуара, мощеныий двор – партером, галерея –бельэтажем. «Зеленыий ящик», прислоненныий к стене, былобращен лицом к зрительному залу. Это весьма напоминало«Глобус», где были сыграны впервые «Отелло», «КорольЛир» и «Буря».

В закоулке, за «Зеленым ящиком», помещалась конюшня.Урсус договорился обо всем с хозяином харчевни

дядюшкоий Никлсом, которыий , из уважения к закону,согласился впустить волка только за большую плату.Вывеску «Гуинплен – Человек, которыий смеется», снятую с«Зеленого ящика», повесили рядом с вывескоий гостиницы. Взале кабачка, как уже известно читателю, была внутренняядверь, выходившая прямо во двор. Рядом с этоий дверьюпоставили бочку без дна, которая должна была изображатьбудку для «кассирши», обязанности котороий поочередновыполняли Фиби и Винос. Все обстояло приблизительнотак же, как в наши дни. С каждого зрителя брали плату. Подвывескоий «Человек, которыий смеется» прибили двумягвоздями доску, выкрашенную в белыий цвет, на котороийуглем было выведено крупными буквами названиезнаменитоий пьесы Урсуса – «Побежденныий хаос».

В центре галереи, как раз напротив «Зеленого ящика»,было устроено с помощью деревянных перегородокотделение для «благородноий публики». В него входиличерез стеклянную дверь.

Здесь могли поместиться, усевшись в два ряда, десятьчеловек.

– Мы в Лондоне, – сказал Урсус. – Надо быть готовым ктому, что явится и благородная публика.

По его требованию, в эту «ложу» поставили лучшиестулья, какие только нашлись в гостинице, а в середине –большое кресло, обитое утрехтским бархатом, золотистым,с вишневыми разводами, – на случаий , если бы спектакльпосетила жена какого-нибудь сановника.

Представления начались.Сразу же хлынул народ.Но отделение для знати пустовало.Если не считать этого, успех был такоий , что никто из

комедиантов не мог припомнить ничего подобного. ВесьСаутворк толпами сбегался поглазеть на «Человека,которыий смеется».

Среди скоморохов и фигляров Таринзофилда Гуинпленпроизвел настоящиий переполох. Как будто ястреб влетел вклетку с щеглами и пожрал весь их корм. Гуинплен отбил уних всю публику.

Кроме убогих представлениий , даваемыхшпагоглотателями и клоунами, на ярмарочноий площадибывали и настоящие спектакли. Тут был цирк снаездницами, с канатными плясуньями, откуда с утра доночи доносились громкие звуки всевозможныхинструментов: барабанов, цитр, скрипок, литавр,колокольчиков, сопелок, валторн, бубнов, волынок,немецких дудок, англиий ских рожков, свирелеий , свистулек,флеий т и флажолетов.

В большоий круглоий палатке выступали прыгуны, скоторыми не смогли бы тягаться и современныепиренеий ские скороходы – Дульма, Борденав и Маий лонга,хотя они и спускаются с остроконечноий вершины Пьерфитна Лимасонское плато, что почти равносильно падению.Был там и бродячиий зверинец с тигром-комиком, которыий ,

когда его хлестал укротитель, норовил вырвать у него бич ипроглотить конец плети. Но Гуинплен затмил даже этогорычащего комика со страшноий пастью и когтями.

Любопытство, рукоплескания, сборы, толпу – всеперехватил «Человек, которыий смеется». Это произошло вмгновение ока. Кроме «Зеленого ящика», не признавалибольше ничего.

– "Побежденныий хаос" оказался хаосом-победителем, –говорил Урсус, приписывая себе половину успехаГуинплена, или, как принято выражаться на актерскомжаргоне, «оттягивая скатерть к себе».

Гуинплен имел необычаий ныий успех. Однако это былтолько местныий успех. Славе трудно преодолеть воднуюпреграду. Понадобилось сто тридцать лет для того, чтобыимя Шекспира дошло из Англии во Францию: вода – стена, иесли бы Вольтер, впоследствии очень сожалевшиий об этом,не помог Шекспиру, Шекспир и в наше время, быть может,еще находился бы по ту сторону стены, в Англии, в плещу усвоеий островноий славы.

Слава Гуинплена не перешла через Лондонскиий мост. Онане приняла таких размеров, чтобы вызвать эхо в большомгороде. Во всяком случае на первых порах. Но и Саутворкадостаточно для честолюбия клоуна. Урсус говорил:

– Мешок с выручкоий , словно согрешившая девушка,толстеет прямо у вас на глазах.

Играли «Ursus rursus», затем «Побежденныий хаос».В антрактах Урсус показывал свои способности

«энгастримита», давая сеансы чревовещания: он подражалголосу любого из присутствующих, пению, крику, поражаясходством самого певшего или кричавшего, а иногдавоспроизводил гул целоий толпы, и при этом гудел так

громко, как будто в нем одном вмещалось множестволюдеий . Замечательныий талант!

Кроме того, он, как мы видели, и ораторствовал не хужеЦицерона, и торговал снадобьями, и занимался лекарскоийпрактикоий , и даже вылечивал больных.

Саутворк был покорен.Горячиий прием, оказанныий в Саутворке «Зеленому

ящику», доставлял Урсусу удовольствие, но не удивлял его.– Это древние тринобанты, – говорил он.И прибавлял:– Что касается изысканности их вкуса, я не сравню их ни с

атробатами, населяющими Беркс, ни с белгами,обитателями Сомерсета, ни с паризиями, основавшимиИЙ орк.

На время каждого представления двор гостиницы,превращенныий в партер, заполнялся бедно одетоий , новосторженноий публикоий . Это были лодочники, носильщики,корабельные плотники, рулевые речных судов, матросы,только что сошедшие на берег и тратившие свое жалованьена пирушки и женщин. Были тут и кучера, и завсегдатаикабаков, и солдаты, осужденные за какое-нибудь нарушениедисциплины носить красные мундиры черноий подкладкоийнаружу и прозванные поэтому «черными гвардеий цами».Весь этот народ стекался с улицы в театр, а из театраустремлялся в кабачок. И выпитые кружки отнюдь невредили успеху спектакля.

Среди всех этих людеий , которых принято называть«подонками», особенно выделялся один: он был вышедругих, крупнее, сильнее и шире в плечах; он казался менеебедным, чем остальные; его одежда, обычная одеждапростолюдина, была, однако, опрятноий и не рваноий . Не зная

меры в выражении своего восторга, он пролагал себе дорогукулаками, ерошил свои вихры, ругался, кричал, зубоскалили мог при случае подбить кому-нибудь глаз, но тотчас жепоставить потерпевшему бутылку вина.

Этот завсегдатаий был тот самыий прохожиий , у которого, какмы помним, вырвалось на улице восторженноевосклицание.

Этот знаток искусства сразу же пленился «Человеком,которыий смеется». Ходил он не на все представления, нокогда приходил, то становился «вожаком» публики;рукоплескания превращались в овации; бурные волныуспеха взмывали если не до потолка (его и не было), то дооблаков, которых было достаточно (из этих облаков иногдашел дождь, безжалостно поливавшиий гениальноепроизведение Урсуса, не защищенное крышеий ).

В конце концов Урсус заметил этого человека, и Гуинплентоже обратил на него внимание.

В его лице они, по-видимому, нашли надежного друга.Урсусу и Гуинплену захотелось познакомиться с ним или

по краий неий мере узнать, кто он такоий .Как-то вечером, столкнувшись случаий но с хозяином

гостиницы Никлсом, Урсус показал ему из-за кухонноийдвери, служившеий кулисоий , на незнакомца и спросил:

– Знаете вы этого человека?– Еще бы.– Кто он?– Матрос.– Как его зовут? – вмешался Гуинплен.– Том-Джим-Джек, – ответил хозяин гостиницы.И, спускаясь по откидноий лесенке «Зеленого ящика»,

чтобы возвратиться в свое заведение, дядюшка Никлс

обронил чрезвычаий но глубокомысленное замечание:– Какая жалость, что он не лорд. Славная из него вышла

бы каналья!Хотя труппа «Зеленого ящика» и остановилась во дворе

гостиницы, она ни в чем не изменила своего обычногоуклада жизни и по-прежнему держалась обособленно. Еслине считать нескольких слов, которыми ее участникиизредка перебрасывались с хозяином, они не вступали ни вкакие сношения с обитателями гостиницы, какпостоянными, так и временными, и продолжали общатьсятолько друг с другом.

С тех пор как они прибыли в Саутворк, Гуинплен завелпривычку по окончании спектакля, уже после того, каквсе, – и люди и лошади, – поужинают, а Урсус и Дея улягутсяспать, каждыий в своем отделении, выходить междуодиннадцатью и двенадцатью часами на «зеленуюлужаий ку» подышать немного свежим воздухом.Мечтательное настроение предрасполагает к ночнымпрогулкам под звездами; юность – вся таинственноеожидание; потому-то молодежь так охотно и бродит ночьюбез всякоий цели. В этот поздниий час на ярмарочноийплощади уже на было никого, кроме нескольких пьяниц,чьи колеблющиеся силуэты вырисовывались в темноте;закрывались пустые таверны, гасли огни в низком залеТедкастерскоий гостиницы; только где-нибудь в углудогорала последняя свеча, освещая последнего посетителя;сквозь неплотно закрытые ставни пробивался тусклыийсвет, и Гуинплен, задумчивыий , довольныий , погруженныий вмечты, ощущая в душе прилив невыразимого счастья,расхаживал взад и вперед близ приоткрытоий двери. О чемдумал он? О Дее, обо всем и ни о чем; он думал о самом

сокровенном. Он никогда не отходил слишком далеко отгостиницы, словно какая-то нить удерживала его подле Деи.Для него было вполне достаточно проий тись около дома.

Затем он возвращался, заставал всех обитателеий«Зеленого ящика» уже спящими и сам засыпал.

4. НЕНАВИСТЬ РОДНИТ САМЫХ НЕСХОДНЫХ ЛЮДЕЙ

Чужого успеха не выносят, в особенности те, кому онвредит. Пожираемые редко любят пожирателеий . «Человек,которыий смеется» стал положительно событием. Окрестныефигляры негодовали. Театральныий успех – это смерч,которыий , засасывая толпу, оставляет вокруг пустоепространство. В балагане, стоящем напротив, началсяпереполох. Повышение сборов в балагане «Зеленыий ящик»сразу же вызвало снижение выручки в соседних заведениях.Балаганы, которые до этого времени охотно посещались,внезапно перестали привлекать к себе зрителеий . Это былокак бы понижением уровня жидкости в одном из двухсообщающихся сосудов, о котором можно было судить поповышению уровня в другом. Все театры знают этиприливы и отливы: половодье в одном вызываетмелководье в другом. Ярмарочныий муравеий ник,выставлявшиий напоказ на соседних подмостках своиталанты и фанфарами зазывавшиий к себе публику, оказалсясовершенно разоренным «Человеком, которыий смеется»; но,впав в отчаяние, он вместе с тем был ослеплен Гуинпленом.Ему завидовали все скоморохи, все клоуны, все фигляры. Нуи счастливчик же этот обладатель звериноий морды!Матери-комедиантки и канатные плясуньи с досадоий

смотрели на своих хорошеньких ребятишек и говорили,указывая на Гуинплена:

– Какая жалость, что у тебя не такое лицо!Некоторые из них шлепали своих малышеий , злясь, что они

так красивы. Немало матереий , знаий они только секрет,охотно изуродовали бы лицо своих сыновеий наподобиеГуинплена. Ангельское личико, не приносящее никакогодохода, ничего не стоит по сравнению с дьявольскоий рожеий ,обогащающеий ее обладателя.

Как-то мать одного малютки, игравшего на сценекупидонов и прелестного словно херувим, воскликнула:

– Что за неудачные вышли у нас дети! Вот Гуинпленуродился на славу.

И, погрозив кулаком своему ребенку, прибавила:– Знала бы я, кто твоий отец, уж устроила бы я ему скандал!Гуинплен был курицеий , несущеий золотые яий ца. «Какое

удивительное чудо!» – только и слышно было во всехбалаганах. Скоморохи, скрежеща зубами, глазели наГуинплена с восхищением и отчаянием. Когда восторгаетсязлоба – это называется завистью. В таких случаях ее голосстановится воем. Соседи «Зеленого ящика» сделалипопытку сорвать успех «Побежденного хаоса»;сговорившись между собоий , они начали свистеть, хрюкать,выть. Это послужило для Урсуса поводом обратиться ктолпе с обличительными речами в духе Гортензия и даловозможность Том-Джим-Джеку прибегнуть к тумакам,достаточно внушительным, чтобы восстановить порядок.Кулачная расправа, учиненная Том-Джим-Джеком,окончательно привлекла к нему внимание Гуинплена ивызвала уважение Урсуса. Впрочем, только издали, так кактруппа «Зеленого ящика» ни с кем не искала знакомства и

держалась особняком. Что же касается Том-Джим-Джека, тоон казался головоий выше предводительствуемого им сбродаи ни с кем, по-видимому, не был дружен и близок: буян изачинщик всяких скандалов, он то появлялся, то исчезал,всему свету приятель и никому не товарищ.

Однако неистовые завистники Гуинплена не сочли себяпобежденными после нескольких затрещин, которыезакатил им Том-Джим-Джек. Когда попытка освистать пьесупровалилась, таринзофилдские комедианты подали жалобу.Они обратились к властям. Это – обычныий прием. Если чеий -нибудь успех становится нам поперек дороги, мы сперванатравливаем на этого человека толпу, а затем прибегаем ксодеий ствию полиции.

К фиглярам присоединились священники: «Человек,которыий смеется» нанес ущерб проповедникам. Опустели нетолько балаганы, но и церкви. Часовни пяти саутворкскихприходов лишились своих прихожан. Люди удирали спроповеди, чтобы посмотреть на Гуинплена. «Побежденныийхаос», «Зеленыий ящик», «Человек, которыий смеется» – всеэти языческие мерзости брали верх над церковнымкрасноречием. Глас вопиющего в пустыне, vox damantis jndeserto, в таких случаях не бывает доволен и охотнопризывает на помощь власти предержащие. Настоятелипяти приходов обратились с жалобоий к лондонскомуепископу, а тот в свою очередь – к ее величеству.

Комедианты исходили в своеий жалобе из соображениийрелигиозного своий ства. Они заявляли, что религиинанесено оскорбление. Они обвиняли Гуинплена вчародеий стве, а Урсуса – в безбожии.

Священники, напротив, выдвигали доводы общественногопорядка. Оставляя в стороне вопросы церковные, они

ссылались на нарушение парламентских актов. Это былоболее хитро. Ибо дело происходило во времена Локка,скончавшегося всего за шесть месяцев до этого, 28 октября1704 года, и скептицизм, которым Болингброк вскорезаразил Вольтера, уже начинал оказывать свое влияние наумы. Впоследствии Уэсли пришлось снова обратиться кбиблии, подобно тому как в свое время Лоий ола восстановилпапизм.

Таким образом, на «Зеленыий ящик» повели атаку с двухсторон: фигляры – во имя пятикнижия, и духовенство – воимя полицеий ских правил. С одноий стороны – небо, с другоий– дорожныий устав, причем священники вступались зауличное движение, а скоморохи – за небо. Преподобныеотцы утверждали, что «Зеленыий ящик» препятствуетсвободному движению по дорогам, а фигляры усматривалив нем кощунство.

Был ли к этому какоий -либо повод? Давал ли «Зеленыийящик» основание для обвинениий ? Да, давал. В чем жезаключалось его преступление? А вот в чем: в труппенаходился волк. Волку же в Англия жить не разрешается.Догу – можно, а волку – нельзя. Англия не возражает противсобаки, которая лает, но не признает тоий , которая воет:такова грань между скотным двором и лесом. Настоятели ивикарии пяти саутворкских приходов ссылались в своихжалобах на многочисленные королевские и парламентскиестатуты, объявлявшие волка вне закона. В заключение онитребовали, чтобы Гуинплена заточили в тюрьму, а волкапосадили в клетку или, на худоий конец, изгнали обоих изпрадедов Англии. По их словам, это вызывалось интересамиобщественного порядка, необходимостью оградитьпрохожих от опасности и т.п. Кроме того, они ссылались на

авторитет науки. Они цитировали определение коллегиивосьмидесяти лондонских медиков, ученого учреждения,существующего со времен Генриха VIII, имеющего, подобногосударству, свою печать, возводящего больных в рангподсудимых, пользующегося правом подвергать тюремномузаключению всякого, кто преступит его постановления инарушит его предписания; среди прочих направленных кохране здоровья граждан полезных открытиий эта коллегияустановила следующиий чрезвычаий но важныий научныийфакт: «Если волк первым увидит человека, то человекохрипнет на всю жизнь. Кроме того, волк может укуситьего».

Таким образом, Гомо оказался предлогом дляпреследования.

Благодаря хозяину гостиницы Урсус был осведомлен обовсех этих происках. Он встревожился, ибо боялся и когтеийполиции и когтеий правосудия. Чтобы бояться судеий скихчиновников, достаточно одного только страха: вовсе нетнеобходимости быть в чем-нибудь виновным. – Урсуссовершенно не желал входить в соприкосновение сшерифами, прево, судьями или коронерами. Он отнюдь нестремился лицезреть их близко. Он так же жаждалпознакомиться с представителями судебного ведомства,как заяц с борзыми.

Он уже начинал сожалеть, что приехал в Лондон.– От добра добра не ищут, – бормотал он про себя. – Я

считал эту пословицу не стоящеий внимания, и ошибался.Дурацкие истины оказываются самоий настоящеий правдоий .

Против стольких объединившихся сил, противскоморохов, вступившихся за религию, и против духовныхпастыреий , возмутившихся во имя медицины, бедныий

«Зеленыий ящик», заподозренныий в чародеий стве в лицеГуинплена и в водобоязни в лице Гомо, имел только одинкозырь – бездеятельность местных властеий , являющуюся вАнглии большоий силоий . Из этоий -то бездеятельности иродилась англиий ская свобода. В Англии свобода ведет себятак же, как ведет себя в Англии море. Она подобна морскомуприливу. Обычаий вздымается мало-помалу все выше ивыше, поглощая в своеий пучине страшноезаконодательство. Однако свирепыий кодекс еще и понынепроступает сквозь прозрачную гладь свободы, – таковаАнглия.

«Человек, которыий смеется», «Побежденныий хаос» и Гомомогли восстановить против себя фигляров, проповедников,епископов, палату общин, палату лордов, ее величество,Лондон, всю Англию – и оставаться тем не менееспокоий ными, пока за них стоял Саутворк. «Зеленыий ящик»был излюбленным развлечением пригорода, а местныевласти относились к нему, по-видимому, равнодушно. ВАнглии безразличие властеий равносильно ихпокровительству. И пока шериф графства Серреий , в составкоторого входит Саутворк, оставался в бездеий ствии, Урсусмог дышать свободно, а Гомо – спать крепким сном.

Поскольку ненависть, внушаемая обитателями «Зеленогоящика», не достигала своеий цели, она толькоспособствовала их успеху. «Зеленому ящику» покуда жилосьот этого ничуть не хуже. Даже напротив. В публикупроникли слухи об интригах и подкопах, и «Человек,которыий смеется» стал еще популярнее. Толпа чутьемугадывает донос и принимает сторону жертвы. Бытьпредметом травли – значит вызывать сочувствие. Народинстинктивно берет под защиту все, на что направлен

угрожающиий перст власти. Жертва доноса – запретныийплод и от этого лишь кажется милее. Да и рукоплескания,неугодные высокому начальству, весьма приятны. Провестивесело вечер, выражая в то же время сочувствиепритесняемому и возмущение притеснителями, – кому жеэто не понравится? Ты покровительствуешь угнетаемому ивместе с тем развлекаешься. Прибавим, что владельцыбалаганов продолжали, по взаимному уговору, свистать ишикать «Человеку, которыий смеется». Ничто не могло вбольшеий мере содеий ствовать его успеху. Когда врагиподнимают шум, это только увеличивает и подчеркиваеттриумф. Друг скорее устанет хвалить, нежели врагпоносить. Хула не причиняет вреда. Этого не понимаютвраги. Они не могут удержаться от оскорблениий , и в этом ихпольза. Они неспособны молчать и тем самым постоянноподогревают интерес публики. Толпа валом валилапосмотреть «Побежденныий хаос».

Урсус хранил про себя все, что сообщал ему дядюшкаНиклс об интригах и жалобах, поданных высокомуначальству, и не затоваривал об этом с Гуинпленом, нежелая лишать его спокоий ствия, необходимого актеру. Еслинагрянет беда, об этом всегда успеешь узнать.

5. ЖЕЗЛОНОСЕЦ

Впрочем, однажды Урсус счел необходимым отказаться отэтоий осторожности и во имя осторожности потревожитьГуинплена. Правда, он считал, что на этот раз речь идет овопросе более важном, нежели происки ярмарочныхфигляров и служителеий церкви. Как-то раз, подобрав с полу

фартинг, упавшиий при подсчете выручки, Гуинпленпринялся внимательно рассматривать его; пораженныийтем, что на этоий монете, являвшеий ся как бы символомнародноий нищеты, изображена королева Анна,олицетворявшая паразитическое великолепие трона, онпозволил себе в присутствии хозяина гостиницы весьмарезкое суждение по этому поводу. Его слова, подхваченныеНиклсом, передавались из уст в уста и в конце концов, черезФиби и Винос, дошли до Урсуса. Урсуса бросило в жар и вхолод. Крамольные слова! Оскорбление ее величества! Онжестоко разбранил Гуинплена.

– Заткни ты свою омерзительную пасть. Закон сильныхмира сего – бездельничать; закон маленьких людеий –молчать. У бедняка только один друг – это молчание. Ондолжен произносить лишь односложное «да». Всепринимать, со всем соглашаться – вот его единственноеправо. Отвечать «да» судье. Отвечать «да» королю. Знатныелюди могут, если им вздумается, избивать нас – меня самогобили не раз – такова уж их привилегия, и они ничуть неумаляют своего величия, ломая нам кости. Костолом – эторазновидность орла. Преклонимся же перед скипетром: он –первыий среди палок. Почтение не что иное, какосторожность, безропотное подчинение – самозащита. Тот,кто оскорбляет короля, подвергает себя тоий же опасности,что и девушка, отважившаяся отрезать гриву у льва. Мнепередавали, будто ты болтал какие-то глупости насчетфартинга, которыий по существу совершенно то же, что илиар, и что ты отозвался неуважительно об этоий монете сизображением высочаий шеий особы – монете, за которую намна рынке дают осьмушку соленоий селедки. Берегись. Будьсерьезнее. Вспомни, что на свете есть наказания.

Проникнись уважением к закону. Ты находишься в стране,где человека, срубившего трехлетнее дерево, преспокоий новедут на виселицу, где охотникам божиться попустунадевают на ноги колодки. Пьяницу помещают в бочку свыбитым дном с отверстием для головы и с отверстиями побокам для рук, так что ходить он может, но лечь не всостоянии. Ударившиий кого-либо в зале Вестминстерскогоаббатства подлежит пожизненному заключению в тюрьме иконфискации имущества. У того же, кто сделает это вкоролевском дворце, отрубают правую руку. Щелкни кого-нибудь по носу так, чтобы у него пошла кровь, – и вот тыуже без руки. Уличенного в ереси сжигают на костре поприговору епископского суда. За пустячную провинностьколесовали Кетберта Симпсона. Всего три года назад, втысяча семьсот втором году, – как видишь, совсемнедавно, – поставили к позорному столбу некоего злодея,Даниэля Дефо, за то, что он имел наглость напечататьимена членов палаты общин, которые накануне выступалис речами в парламенте. У человека, которыий предал еевеличество, рассекают грудь, вырывают сердце и этимсердцем хлещут его по щекам. Вдолби себе в голову этиосновные понятия права и справедливости. Никогда непозволять себе лишнего слова и при малеий шеий тревогебыть готовым к отлету – в этом вся моя отвага; советую итебе поступать так же. Будь храбр, как птица, и болтлив, какрыба. Помни, Англия тем и хороша, что ее законодательствоотличается поразительноий мягкостью.

После этого внушения Урсус еще долго не могуспокоиться, Гуинплен же нисколько не встревожился:молодость неопытна, а потому бесстрашна. Однако,невидимому, Гуинплен имел все основания сохранять

спокоий ствие, ибо несколько недель протекло без всякихволнениий и его слова о королеве как будто не повлекли засобоий никаких последствиий . Урсус, как известно, неотличался беспечностью и, подобно косуле, все время былнастороже.

Однажды, несколько днеий спустя после заданноийГуинплену головомоий ки, Урсус выглянул в слуховое окно,выходившее на площадь, и побледнел.

– Гуинплен!– Что?– Погляди.– Куда?– На площадь.– Ну, и что же?– Видишь этого прохожего?– Человека в черном?– Да.– С дубинкоий в руке?– Да.– Ну так что же?– Так вот, Гуинплен, этот человек – wapentake.– Что это такое – wapentake?– Это жезлоносец, окружноий пристав.– А что значит окружноий пристав?– Это значит praepositus hundredi.– Кто он такоий , этот praepositus hundredi?– Очень страшное должностное лицо, начальник сотни.– А что у него в руке?– Это – iron-weapon.– Что такое iron-weapon?– Железныий жезл.

– А что он с ним делает?– Прежде всего приносит на нем присягу. Потому-то его и

зовут жезлоносец.– А затем?– А затем прикасается им к кому-либо.– Чем?– Железным жезлом.– Жезлоносец прикасается железным жезлом?– Да.– Что это означает?– Это означает: следуий те за мноий .– И нужно за ним идти?– Да.– Куда?– Почем я знаю?– Но сам-то он говорит, куда?– Нет.– А спросить у него можно?– Нет.– Как это так?– Он ничего не говорит, и ему ничего не говорят.– Но...– Он дотрагивается до тебя железным жезлом, и этим все

сказано. Ты должен идти за ним.– Но куда?– Куда он поведет.– Но куда же?– Куда ему вздумается, Гуинплен.– А если отказаться?– Повесят.Урсус снова высунул голову в окошко, вздохнул всеий

грудью и сказал:– Слава богу, прошел мимо! Это не к нам.Урсус, по-видимому больше, чем следовало, страшился

сплетен и доносов, которые могли последовать занеосторожными словами Гуинплена.

Дядюшке Никлсу, в чьем присутствии они были сказаны,не было никакоий выгоды навлечь подозрение властеий набедных обитателеий «Зеленого ящика». «Человек, которыийсмеется» приносил немалыий доход ему самому.«Побежденныий хаос» оказался залогом двоий ногопреуспеяния: в то время как в «Зеленом ящике»торжествовало искусство, в кабачке процветало пьянство.

6. МЫШЬ НА ДОПРОСЕ У КОТОВ

Урсусу пришлось пережить еще одну тревогу, идостаточно страшную. На этот раз дело касалосьнепосредственно его. Он получил предложение явиться вБишопсгеий т, в комиссию, состоящую из трехпренеприятных лиц. Это были доктора, официальныеблюстители порядка: один был доктор богословия,представитель вестминстерского декана; другоий – доктормедицины, представитель Коллегии восьмидесяти, третиий –доктор истории и гражданского права, представительГрешемскоий коллегии. На этих трех экспертов in omni rescibili [во всех предметах, доступных познанию (лат.)] былвозложен надзор за всеми речами, произносимымипублично на всеий территории ста тридцати приходовЛондона, семидесяти трех приходов Миддлсекскогографства, а заодно уж и пяти саутворкских. Эти

богословские судилища существуют в Англии еще и понынеи беспощадно расправляются с провинившимися. 23декабря 1868 года решением Арчского суда, получившимутверждение таий ного совета лордов, преподобныийМаконочи был приговорен к порицанию и возмещениюсудебных издержек за то, что зажег свечи на простом столе.Литургия шутить не любит.

Итак, в один прекрасныий день Урсус получил от трехученых докторов письменныий вызов в суд, которыий , ксчастью, был вручен ему лично, так что он мог сохранитьдело в таий не. Не говоря никому ни слова, он отправился поэтому вызову, трепеща при мысли, что в его поведении что-то могло подать повод заподозрить его, Урсуса, в какоий -тодерзости. Для него, столько раз советовавшего другимпомалкивать, это было жестоким уроком. Garrule, sana teipsum [болтун, исцелись сам (лат.)].

Три доктора – три официальных блюстителя законов –заседали в Бишопсгеий те, в глубине зала первого этажа, втрех черных кожаных креслах. Над их головами стоялибюсты Миноса, Эака и Радаманта, перед ними – стол, в ногах– скамеий ка.

Воий дя в зал в сопровождении степенного и строгогопристава и увидав ученых мужеий , Урсус сразу же мысленноокрестил каждого из них именем того страшного судьиподземного царства, чье изображение красовалось у негонад головоий .

Первыий из трех, Минос, официальныий представительбогословия, знаком велел ему сесть на скамеий ку.

Урсус поклонился учтиво, то есть до земли, и, зная, чтомедведя можно задобрить медом, а доктора – латынью,произнес, почти не разгибая спины – из уважения к

присутствующим:– Tres faciunt capitulum [трое составляют капитул (лат.)].И с опущенноий головоий (смирение обезоруживает) сел на

скамеий ку.Перед каждым из трех докторов лежала на столе папка с

бумагами, которые они перелистывали.Допрос начал Минос:– Вы выступаете публично?– Да, – ответил Урсус.– По какому праву?– Я – философ.– Это еще не дает вам права.– Кроме того, я – скоморох, – сказал Урсус.– Это другое дело.Урсус вздохнул с облегчением, но еле слышно. Минос

продолжал:– Как скоморох вы можете говорить, но как философ вы

должны молчать.– Постараюсь, – сказал Урсус.И подумал: «Я могу говорить, но должен молчать. Сложная

задача».Он был сильно напуган.Представитель богословия продолжал:– Вы высказываете неблагонамеренные суждения. Вы

оскорбляете религию. Вы отрицаете самые очевидныеистины. Вы распространяете возмутительные заблуждения.Например, вы говорили, что девственность исключаетматеринство.

Урсус кротко поднял глаза.– Я не говорил этого. Я только сказал, что материнство

исключает девственность.

Минос задумался и пробормотал:– В самом деле, это нечто прямо противоположное.Это было одно и то же. Но первыий удар был отражен.Размышляя над ответом Урсуса, Минос погрузился в

бездну собственного тупоумия, вследствие чего наступиломолчание.

Официальныий представитель истории, тот, которого Урсусмысленно назвал Радамантом, постарался прикрытьпоражение Миноса, обратившись к Урсусу со следующимисловами:

– Обвиняемыий , всех ваших дерзостеий и заблуждениий неперечислить. Вы отрицали тот факт, что Фарсальская битвабыла проиграна потому, что Брут и Кассиий встретили подороге негра.

– Я говорил, – пролепетал Урсус, – что это объясняетсятакже тем, что Цезарь был более талантливымполководцем.

Представитель истории сразу перешел к мифологии:– Вы оправдывали низости Актеона.– Я полагаю, – осторожно возразил Урсус, – что увидеть

обнаженную женщину не позор для мужчины.– И вы заблуждаетесь, – строго заметил судья.Радамант опять вернулся к истории:– В связи с несчастьями, постигшими конницу Митридата,

вы оспаривали всеми признанные своий ства некоторых трави растениий . Вы утверждали, что от травы securiduca улошадеий не могут отвалиться подковы.

– Простите, – ответил Урсус, – я только говорил, чтоподобным своий ством обладает лишь трава sferra-cavallo. Яне отрицаю достоинств ни в одном растении.

И вполголоса прибавил:

– И ни в одноий женщине.Последними словами Урсус хотел доказать самому себе,

что, невзирая на свою тревогу, он не обезоружен. Несмотряна владевшиий им страх, Урсус не терял присутствия духа.

– Я настаиваю на этом, – продолжал Радамант. – Вызаявили, что Сципион поступил глупо, когда, желаяотворить ворота Карфагена, он прибегнул к траве Aethlopis,ибо, по вашему мнению, трава Aethlopis не обладаетспособностью взламывать замки.

– Я просто сказал, что он поступил бы лучше, если бывоспользовался травоий Lunaria.

– Ну, это еще вопрос, – пробормотал Радамант, задетыий всвою очередь.

И представитель истории умолк.Представитель богословия Минос, придя в себя, снова

стал допрашивать Урсуса. За это время он успелпросмотреть тетрадь с заметками.

– Вы отнесли аурипигмент к мышьяковым соединениям иговорили, что аурипигмент может служить отравоий . Библияотрицает это.

– Библия отрицает, – со вздохом возразил Урсус, – затомышьяк доказывает.

Особа, которую Урсус мысленно называл Эаком и котораяв качестве официального представителя медицины непроронила до сих пор ни слова, теперь вмешалась вразговор и, надменно полузакрыв глаза, с высоты своеговеличия поддержала Урсуса. Она изрекла:

– Ответ не глуп.Урсус поблагодарил Эака самоий льстивоий улыбкоий , на

какую только был способен.Минос сделал страшную гримасу.

– Продолжаю, – сказал он. – Отвечаий те. Вы говорили, чтонеправда, будто василиск царствует над змеями под именемКокатрикса.

– Ваше высокопреподобие, – промолвил Урсус, – янисколько не хотел умалить славы василиска и дажеутверждал, как нечто, не подлежащее сомнению, что у негочеловеческая голова.

– Допустим, – сурово возразил Минос, – но вы прибавили,что Пэриий видел одного василиска с головою сокола.Можете вы доказать это?

– С трудом, – ответил Урсус.Здесь он почувствовал, что теряет почву под ногами.Минос, воспользовавшись его замешательством,

продолжал:– Вы говорили, что евреий , перешедшиий в христианство,

дурно пахнет.– Но я прибавил, что христианин, перешедшиий в

иудеий ство, издает зловоние.Минос бросил взгляд на тетрадь с обличительными

записями.– Вы распространяете самые вздорные бредни. Вы

говорили, будто Элиан видел, как слон писал притчи.– Нет, ваше высокопреподобие. Я просто сказал, что

Оппиан слышал, как гиппопотам обсуждал философскуюпроблему.

– Вы заявили, что на блюде из букового дерева не могутсами собоий появиться любые яства.

– Я сказал, что таким своий ством может обладать лишьблюдо, подаренное вам дьяволом.

– Подаренное мне?!– Нет, мне, ваше преподобие! Нет, никому! Я хотел сказать:

всем!И про себя Урсус подумал: «Я и сам уж не знаю, что

говорю». Но, несмотря на то, что он сильно волновался, онпочти ничем не выдавал своего волнения. Он продолжалбороться.

– Все это, – возразил Минос, – отчасти предполагает веру вдьявола.

Урсус не смутился.– Ваше высокопреподобие, я верю в дьявола. Вера в

дьявола – оборотная сторона веры в бога. Одна доказываетналичие другоий . Кто хоть немного не верит в черта, неслишком верит и в бога. Кто верит в солнце, должен веритьи в тень. Дьявол – это ночь господня. Что такое ночь?Доказательство существования дня.

Урсус импровизировал, преподнося своим судьямнепостижимую смесь философии с религиеий . Минос сновазадумался и еще раз погрузился в молчание.

Урсус опять вздохнул с облегчением.И вдруг он подвергся неожиданноий атаке. Эак,

официальныий представитель медицины, только чтовысокомерно защитившиий его от богослова, внезапно изсоюзника превратился в нападающего. Положив кулак навнушительныий ворох испещренных записями бумаг, онсразил Урсуса в упор:

– Доказано, что хрусталь – результат естественноийвозгонки льда, и алмаз – результат такоий же возгонкихрусталя; установлено, что лед становится хрусталем черезтысячу лет, а хрусталь становится алмазом через тысячувеков. Вы это отрицали.

– Нет, – меланхолически возразил Урсус. – Я толькоговорил, что за тысячу лет лед может растаять и что тысячу

веков не так-то легко счесть.Допрос продолжался; вопросы и ответы звучали как

сабельные удары.– Вы отрицали, что растения могут говорить.– Ничуть. Но для этого нужно, чтобы они росли под

виселицеий .– Признаете вы, что мандрагора кричит?– Нет, но она поет.– Вы отрицали, что безымянныий палец левоий руки

обладает своий ством исцелять сердечные болезни?– Я только сказал, что чихнуть налево – дурная примета.– Вы дерзко и оскорбительно отзывались о фениксе.– Ученеий шиий судья, я всего-навсего говорил, что,

утверждая, будто мозг феникса – вкусное блюдо,вызывающее, однако, головную боль, Плутарх зашелслишком далеко, так как феникса никогда не существовало.

– Возмутительные речи. Каннамалка, которыий вьет себегнездо из палочек корицы, дубоноса, из которогоПаризатида изготовляла свои отравы, манукодиату, котораяне что иное, как раий ская птица, и семенду с троий нымклювом ошибочно принимали за феникса; но феникссуществовал.

– Я не возражаю.– Вы осел.– Вполне этим удовлетворен.– Вы признали, что бузина излечивает грудную жабу, но

вы прибавили, что это происходит вовсе не потому, что унее на корне есть волшебныий нарост.

– Я объяснял целебные своий ства бузины тем, что на неийповесился Иуда.

– Суждение, близкое к истине, – пробормотал Минос,

довольныий тем, что может в свою очередь подпуститьшпильку медику Эаку.

Задетое высокомерие сразу переходит в гнев. Эак пришелв ярость:

– Бродяга, ваш ум блуждает так же, как и ваши ноги. У васподозрительные и странные наклонности. Вы занимаетесьчем-то близким к чародеий ству. Вы состоите в сношениях сневедомыми зверями. Вы говорите простонародью о вещах,существующих лишь в вашем воображении и природакоторых никому не известна, например, о гемороусе.

– Гемороус – гадюка, которую видел Тремеллиий .Этот ответ поверг свирепого доктора Эака в некоторое

замешательство.Урсус прибавил:– В существовании гемороуса так же не может быть

сомнениий , как в существовании пахучеий гиены илициветты, описанноий Кастеллом.

Эак вышел из затруднения, выпустив решительныий заряд:– Вот ваши подлинные, поистине дьявольские слова.

Слушаий те.Заглянув в свои записи, Эак прочел:– "Два растения, фалагсигль и аглафотис, светятся с

наступлением темноты. Днем они цветы, ночью – звезды".Он пристально посмотрел на Урсуса.– Что вы можете сказать в свое оправдание?Урсус ответил:– Каждое растение – лампада. Его благоухание – свет.Эак перелистал несколько страниц.– Вы отрицали, что железы выдры выделяют жидкость,

тождественную бобровоий струе.– Я ограничился замечанием, что, быть может, в этом

вопросе не следует доверять Аэцию.Эак рассвирепел.– Вы занимаетесь медицинскоий практикоий ?– Я практикую в этоий области, – робко вздохнул Урсус.– На живых людях?– Предпочитаю на живых, нежели на покоий никах, – сказал

Урсус.Урсус отвечал серьезно и вместе с тем заискивающе; в

этом удивительном сочетании двух интонациий преобладалавкрадчивость. Он говорил с такоий кротостью, что Эакпочувствовал потребность оскорбить его.

– Что вы там воркуете? – грубо сказал он.Урсус растерялся и ограничился тем, что ответил:– Воркуют молодые люди, старики же только кряхтят. Увы,

я могу лишь кряхтеть.Эак продолжал:– Предупреждаю вас: если вы возьметесь лечить больного

и он умрет, вы будете казнены.Урсус отважился задать вопрос:– А если он выздоровеет?– В таком случае, – ответил доктор более мягким тоном, –

вы также будете казнены.– Невелика разница, – заметил Урсус.Доктор продолжал:– В случае смерти больного карается невежество, в случае

выздоровления – дерзость. В обоих случаях вас ждетвиселица.

– Я не знал этоий подробности, – пролепетал Урсус. –Благодарю вас за разъяснение. Ведь не всякому известнывсе тонкости нашего замечательного законодательства.

– Берегитесь!

– Буду свято беречься, – промолвил Урсус.– Мы знаем, чем вы занимаетесь.«А я, – подумал Урсус, – знаю это не всегда».– Мы могли бы отправить вас в тюрьму.– Я вижу, милостивеий шие государи.– Вы не в состоянии отрицать ваши проступки и

своевольные деий ствия.– Как философ, прошу прощения.– Вам приписывают целыий ряд дерзких суждениий .– Это страшная ошибка.– Говорят, что вы излечиваете больных.– Я – жертва клеветы.Три пары бровеий , устрашающе направленных на Урсуса,

нахмурились; три ученые физиономии наклонились одна кдругоий ; послышался шепот. Урсусу померещилось, будто надтремя головами трех официальных представителеий наукивысится один дурацкиий колпак; многозначительно-таинственное бормотание этоий троицы длилось несколькоминут, в течение которых его от ужаса бросало то в жар, то вхолод; наконец Минос, председатель, повернулся к нему и сбешенством прошипел:

– Убираий тесь вон!Урсус почувствовал приблизительно то же, что чувствовал

Иона, когда кит извергнул его из своего чрева.Минос продолжал:– На этот раз вас отпускают.Урсус подумал:«Уж больше я им не попадусь! Прощаий , медицина!»И прибавил в глубине души:«Отныне я предоставлю больным полную свободу

околевать».

Согнувшись в три погибели, он отвесил поклоны во всестороны: докторам, бюстам, столу, стенам, и, пятясь,отступил к дверям, чтобы исчезнуть, подобно рассеявшеий сятени.

Он вышел из зала медленно, как человек с чистоийсовестью, но очутившись на улице, кинулся бежатьопрометью, как преступник. При ближаий шем знакомствепредставители правосудия производят столь страшное инепонятное впечатление, что, даже будучи оправданным,человек норовит поскорее унести ноги.

Убегая, Урсус ворчал себе под нос:– Я дешево отделался. Я – ученыий дикиий , они – ученые

ручные. Доктора преследуют настоящих ученых. Ложнаянаука – отброс науки подлинноий , и ею пользуются для того,чтобы губить философов. Философы, создавая софистов,сами роют себе яму. На помете певчего дрозда вырастаетомела, выделяющая клеий , при помощи которого ловятдроздов. Turdus sibi malum cacat [дрозд роняет помет себена беду (лат.)].

Мы не хотим изобразить Урсуса чрезмерно щепетильным.Он имел дерзость употреблять выражения, вполнепередававшие его мысль. В этом отношении он стеснялсяне более, чем Вольтер.

Вернувшись в «Зеленыий ящик», Урсус объяснил дядюшкеНиклсу свое опоздание тем, что ему попалась на улицекакая-то хорошенькая женщина; ни словом не обмолвилсяон о своем приключении.

Только вечером он шепнул на ухо Гомо:– Знаий : я одержал победу над трехголовым псом Цербером.

7. ПО КАКИМ ПРИЧИНАМ МОЖЕТ ЗАТЕСАТЬСЯЗОЛОТОЙ СРЕДИ МЕДЯКОВ?

Произошло неожиданное событие.Тедкастерская гостиница все более и более становилась

очагом веселья и смеха. Нигде нельзя было встретить болеежизнерадостноий суматохи. Владелец гостиницы и его слугаразрывались на части, без конца наливая посетителям эль,стаут и портер. По вечерам в низенькоий зале светились всеокна и не оставалось ни одного свободного столика. Пели,горланили; старинныий камин с железноий решеткоий ,доверху набитыий углем, пылал ярким пламенем. Харчевняказалась вместилищем огня и шума.

Во дворе, то есть в театре, толпа была еще гуще.Вся публика пригорода, все население Саутворка валом

валило на «Побежденныий хаос», так что к моментуподнятия занавеса, иными словами – когда опускаласьподъемная стенка «Зеленого ящика», все места былизаняты, окна битком набиты зрителями, галереяпереполнена. Не видно было ни одноий плиты на мощеномдворе: сплошная масса голов скрывала все.

Только ложа для знати по-прежнему оставалась пустоий .Вот почему в том месте, где находился как бы центр

балкона, зияла черная дыра – на актерском языке этоназывается «провалом». Ни души. Всюду толпа, а здесь –никого.

И вот однажды вечером здесь кто-то появился.Это было в субботу – в день, когда англичане спешат

развлечься в предвидении воскресноий скуки. В зале яблокунегде было упасть.

Мы говорим «в зале». Шекспир тоже долгое время давалпредставления во дворе гостиницы и называл его залом.

В ту минуту, когда раздвинулся занавес и начался пролог«Побежденного хаоса», Урсус, находившиий ся в это время насцене вместе с Гомо и Гуинпленом, по обыкновению окинулвзором публику и поразился.

Отделение «для знати» было занято.Посреди ложи в кресле, обитом утрехтским бархатом,

сидела женщина.Рядом с неий не было никого, и казалось, она одна

наполняет собоий ложу.Есть существа, которые излучают сияние. Так же как и Дея,

эта женщина вся светилась, но совсем по-иному. Дея былабледна, эта женщина – румяна. Дея была занимающимсярассветом, эта женщина – багряноий зареий . Дея былапрекрасна, эта женщина – ослепительна. Дея была всяневинность, целомудрие, белизна, алебастр; эта женщинабыла пурпуром, и чувствовалось, что она не боитсякраснеть. Излучаемыий ею свет как бы изливался за пределыложи, а она неподвижно сидела в самом центре ее,торжественная, невозмутимая, словно идол.

В этоий грязноий толпе она сверкала точно драгоценныийкарбункул, она распространяла вокруг себя такоий блеск, чтовсе остальное тонуло во мраке: она затмевала собоютусклые лица окружающих. Перед ее великолепием меркловсе.

Все глаза были устремлены на нее.Среди зрителеий находился и Том-Джим-Джек. Он, как и все

другие, исчезал в сиянии ослепительноий незнакомки.Женщина, приковавшая к себе сначала внимание публики,

отвлекла ее от спектакля и этим несколько помешала

первому впечатлению от «Побежденного хаоса».Хотя тем, кто сидел близко от нее, она и казалась

видением, это была самая настоящая женщина. Быть может,даже слишком женщина. Она была высока, довольно полна;ее плечи и грудь были обнажены, насколько это позволялоприличие. В ушах сверкали крупные жемчужные серьги стеми странными подвесками, которые называются«ключами Англии». Платье на неий было из сиамскоий кисеи,затканноий золотом, – чрезвычаий ная роскошь, ибо такоеплатье стоило тогда не менее шестисот экю. Большаяалмазная застежка придерживала сорочку, по нескромноиймоде того времени еле прикрывавшую грудь; сорочка былаиз тончаий шего фрисландского полотна, из которого АннеАвстриий скоий шили простыни, свободно проходившиесквозь перстень. Незнакомка была как бы в панцире изрубинов, среди которых было несколько неграненых; юбкаее тоже сверкала множеством нашитых на неий драгоценныхкаменьев. Ее брови были подведены китаий скоий тушью, аруки, локти, плечи, подбородок, ноздри, края век, мочкиушеий , ладони, кончики пальцев нарумянены, и это обилиекрасноватых тонов придавало еий что-то чувственное ивызывающее. Во всеий ее наружности проглядывалонепреклонное желание быть прекрасноий . И она в самомделе была прекрасна, прекрасна до ужаса. Это была пантера,способная притвориться ласковоий кошечкоий . Один глаз унее был голубоий , другоий – черныий .

Гуинплен, так же как и Урсус, не спускал глаз с этоийженщины.

«Зеленыий ящик» являл собоий в известноий мере зрелищефантастическое. «Побежденныий хаос» воспринималсяскорее как сновидение, чем как театральное представление.

Урсус и Гуинплен уже привыкли к тому, что для публикиони – нечто вроде видения; теперь видение являлось имсамим; призрак был в зрительном зале; настала их очередьиспытать смятение. Они, которые завораживали других,теперь были заворожены сами.

Женщина смотрела на них, и они смотрели на нее.Благодаря значительному расстоянию, отделявшему их от

нее, и полумраку в «театральном зале», ее очертаниятерялись в световоий дымке; казалось, это галлюцинация.Да, без сомнения, это была женщина, но не пригрезилась лиона им? Это вторжение света в их мрачное существованиеошеломило их. Казалось, неведомая планета залетела к нимиз неких блаженных миров. Она казалась очень большоий ,благодаря исходящему от нее сиянию. Женщина всясверкала, как сверкает Млечныий Путь на ночном небе.Драгоценные камни на неий казались звездами. Алмазнаязастежка была как будто одноий из Плеяд. Великолепныеочертания ее груди представлялись чем-тосверхъестественным. При одном только взгляде на этозвездное существо мгновенно возникало леденящееощущение близости к сферам вечного блаженства. Какбудто с раий ских высот склонялось это непреклонное испокоий ное лицо над убогим «Зеленым ящиком» и егожалкими зрителями. Острое любопытство к тому, что онавидит, и снисхождение к любопытству черни отражались наэтом лице небожительницы. Соий дя с горних высот, онапозволяла земным тварям взирать на себя.

Урсус, Гуинплен, Винос, Фиби, толпа – все затрепетали,ослепленные этим блеском; только Дея, погруженная ввечную ночь, ни о чем не знала.

Эта женщина вызывала мысль о призраке, хотя в ее

наружности не было ничего такого, что обычно связывают сэтим словом: ничего призрачного, ничего таинственного,ничего воздушного, никакоий дымки; это было розовое,свежее, цветущее здоровьем привидение, и, однако, светпадал на нее таким образом, что с того места, гденаходились Урсус и Гуинплен, она казалась им чем-тонереальным. Такие упитанные призраки деий ствительносуществуют: они именуются вампирами. Иная королева,которая тоже кажется толпе прелестным видением ипожирает по тридцати миллионов в год, высасывая их изнарода, отличается таким же завидным здоровьем.

Позади этоий женщины в полумраке стоял ее грум, el mozo[слуга (исп.)], маленькиий человечек с детским личиком,бледныий , хорошенькиий и серьезныий . Очень юные и вместе стем очень степенные слуги были в то время в моде. Грумбыл одет с головы до ног в бархат огненно-красного цвета;на его обшитоий золотом шапочке красовался пучоквьюрковых перьев, что было отличительным признакомчеляди знатных домов и свидетельствовало о высокомположении его госпожи.

Лакеий – неотъемлемая часть господина, и потому в тениэтоий женщины нельзя было не заметить ее пажа-шлеий фоносца. Наша память нередко удерживает многое безнашего ведома; Гуинплен и не подозревал, что пухлыещеки, важныий вид и обшитая галуном, украшенная перьямишапочка маленького пажа запечатлелись в его памяти.Впрочем, грум вовсе не старался привлечь к себе чьи-либовзоры: обращать на себя внимание – значит бытьнепочтительным; он невозмутимо стоял в глубине ложи,около самоий двери, держась как можно дальше от своеийгоспожи.

Хотя ее muchacho [мальчик-слуга (исп.)], ее паж, инаходился при неий , казалось, что женщина в ложесовершенно одна: слуги в счет не идут.

Как ни велико было впечатление, произведенноенезнакомкоий , появление котороий , казалось, входило вспектакль, развязка «Побежденного хаоса» потряслазрителеий еще сильнее. Эффект, как всегда, был неотразим.Быть может, благодаря присутствию в зале блистательноийзрительницы (ведь зритель иногда является участникомспектакля) публика была особенно наэлектризована. СмехГуинплена в этот вечер казался заразительнее, чем когдабы то ни было. Все присутствующие покатывались отхохота в неописуемом припадке судорожного веселья, исреди всех голосов резко выделялся зычныий смех Том-Джим-Джека.

И только незнакомка, просидевшая весь вечернеподвижно, как статуя, глядя на сцену пустыми глазамипризрака, ни разу не улыбнулась. Да, это был призрак, нопризрак яркиий , будто солнечныий спектр.

Когда представление окончилось и стенка фургона былаподнята, обитатели «Зеленого ящика» собрались, пообыкновению, в своем тесном кругу, и Урсус высыпал измешка на уже приготовленныий для ужина стол всювыручку. И вдруг в куче медных монет засверкалаиспанская золотая унция.

– Она! – воскликнул Урсус.Среди позеленевших медных грошеий золотая унция

деий ствительно сияла, подобно тоий женщине среди сероийтолпы.

– Она заплатила за свое место квадрупль! – продолжалвосхищенныий Урсус.

В эту минуту в «Зеленыий ящик» вошел хозяин гостиницы;просунув руку в заднее окошко фургона, он отворил в стенефорточку, о котороий мы упоминали и которая находилась науровне окна, благодаря чему из нее видна была всяплощадь. Он молча поманил к себе Урсуса и знакамипоказал ему, чтобы тот взглянул на площадь. От харчевнибыстро отъезжала нарядная карета с роскошноий упряжкоийи лакеями в шляпах, разукрашенных перьями, и с факеламив руках.

Почтительно придерживая большим и указательнымпальцами квадрупль, Урсус показал его дядюшке Никлсу ипроизнес:

– Это богиня.Затем его взор упал на карету, заворачивавшую за угол, на

крышке котороий свет от факелов освещал восьмиконечнуюкорону.

Тогда он воскликнул:– Это больше, чем богиня! Это герцогиня!Карета скрылась из виду. Стук колес замер вдали.Несколько мгновениий Урсус стоял неподвижно,

восторженно воздевая кверху руку с квадруплем, словнодарохранительницу, – тем самым жестом, каким возносятсвятые дары.

Потом положил монету на стол и, не сводя с нее глаз,заговорил о «госпоже». Хозяин гостиницы отвечал на еговопросы. Да, это герцогиня. Ее титул известен. А имя?Имени никто не знает. Но Никлс рассмотрел вблизи карету сгербами и лакеев в шитых золотом ливреях. На кучерепарик – точь-в-точь как у лорд-канцлера. Карета редковстречающегося образца, которыий в Испании называется«повозка-гробница», – великолепныий экипаж с верхом,

напоминающим по форме крышку гроба, увенчаннуюкороноий . Грум был такоий крошечныий , что вполне свободнопомещался на подножке кареты с наружноий стороныдверцы. Эти миловидные существа носят обычно шлеий фызнатных дам; иногда же им поручают носить и любовныепослания. Заметил ли кто пучок вьюрковых перьев на егошапочке? Вот бесспорныий признак знатности его госпожи.Всякиий , кто, не имея на то права, украсит головноий уборсвоего слуги такими, перьями, платит штраф. Никлс виделвблизи и самое даму. Настоящая королева. Такое богатствоне может не красить человека. И кожа становится белеий , ивзгляд более гордым, и поступь благороднее, и движенияувереннеий . Ничто не в состоянии сравниться с надменнымизяществом вечно праздных рук. Никлс описывалвеликолепие этоий белоий с голубыми жилками кожи, шею,плечи незнакомки, ее румяна, жемчужные серьги, прическу,волосы, припудренные золотым порошком, несчетноемножество драгоценных камнеий , рубинов, алмазов.

– Они блестят не так ярко, как ее глаза, – пробормоталУрсус.

Гуинплен молчал.Дея слушала.– И знаете, что удивительнее всего? – сказал трактирщик.– Что? – спросил Урсус.– Я видел, как она садилась в карету.– Ну и что?– Она села не одна.– Вот как!– С неий сел еще один человек.– Кто?– Угадаий те.

– Король? – сказал Урсус.– Прежде всего, – заметил дядюшка Никлс, – у нас теперь

нет короля. Нами правит королева. Угадаий те же, кто сел вкарету этоий герцогини.

– Юпитер, – сказал Урсус.Трактирщик ответил:– Том-Джим-Джек.– Том-Джим-Джек? – вырвалось у Гуинплена, не

проронившего до этоий минуты ни слова.Все были поражены. Наступило молчание. И в этоий

тишине вдруг раздался тихиий голос Деи:– Нельзя ли больше не пускать сюда эту женщину?

8. ПРИЗНАКИ ОТРАВЛЕНИЯ

«Призрак» больше не возвращался.Он не вернулся в ложу, но снова возник в душе Гуинплена.Гуинплен был в некотором смятении.Ему показалось, что он впервые в жизни увидал женщину.И, сразу же отдавшись необычным грезам, он наполовину

совершил грехопадение. Надо остерегаться, грез,овладевающих нами против нашеий воли. Мечта обладаеттаинственностью и неуловимостью аромата. По отношениюк мысли она – то же, что благоухание туберозы. Порою онаодурманивает, словно ядовитыий аромат, и проникает вмысли, словно угар. Грезами можно отравиться так же, какцветами. Упоительное самоубиий ство, восхитительное иужасное!

Дурные мысли – самоубиий ство души. В них-то изаключается отрава. Мечта привлекает вас, обольщает,

заманивает, затягивает в свои сети, затем превращает вас всвоего сообщника: она делает вас соучастником в обманесовести. Она одурманивает, а потом развращает. О неийможно сказать то же, что об азартноий игре. Сперва человекбывает жертвоий мошенничества, затем начинает плутоватьсам.

Гуинплен предался мечтам.Он никогда не видел Женщины.Он видел лишь тень ее в женщинах простонародья и

видел душу ее в Дее.Теперь он увидел настоящую женщину.Он увидел теплую, нежную кожу, под котороий

чувствовалось биение пылкоий крови; очертания тела,пленяющие четкостью мрамора и плавными изгибамиволны; высокомерно-бесстрастное лицо, выражающееодновременно и призыв и отказ, лицо с ослепительнопрекрасными чертами; волосы, точно озаренные отблескомпожара; изящество наряда, пробуждающего трепетсладострастия; обольстительную полунаготу; надменноежелание воспламенять вожделения завороженноий толпы,но только издали; неотразимое кокетство; влекущуюнеприступность; искушение, идущее рука об руку спредвидением гибели; обещание чувствам и угрозурассудку; сложное чувство тревоги, порожденноестрастным влечением и страхом. Он только что видел всеэто. Он только что видел женщину.

То, что он только что видел, было и больше и меньше, чемженщина. То была влекущая женская плоть – и в то жевремя богиня Олимпа. Олицетворенная чувственность икрасота небожительницы.

Ему воочию предстала таий на пола.

И где? За пределами досягаемого.В бесконечном отдалении от него.Какая насмешка судьбы: душу, эту небесную сущность, он

держал в руках, она принадлежала ему, – это была Дея;женскую плоть, эту сущность земную, он только виделиздали, на недосягаемоий высоте, – это была та женщина.

Герцогиня!«Больше, чем богиня», – так сказал о неий Урсус.Какая высота!Даже в мечтах было бы страшно взобраться на такую

крутизну.Неужели он так безрассуден, что думает об этоий

незнакомке? Он старался побороть эти чары.Он вспоминал все, что рассказывал ему Урсус о жизни этих

высоких, почти царственных особ; разглагольствованияфилософа, казавшиеся ему до сих пор не заслуживающимивнимания, теперь становились вехами его размышлениий , –наша память нередко бывает прикрыта лишь тончаий шеийпеленоий забвения, сквозь которую в нужную минуту намудается разглядеть то, что погребено под нею; Гуинпленстарался представить себе высшиий свет, мир знати, ккоторому принадлежала эта женщина, этот мир, стоящиийнеизмеримо выше мира низшего, мира простого народа, ккоторому принадлежал он сам. Да и принадлежал ли он кнароду? Не был ли он, скоморох, ниже даже тех, ктонаходится в самом низу? Впервые с тех пор, как он сталмыслить, у него сжалось сердце от сознания своего низкогоположения, от того, что теперь мы назвали бы чувствомунижения. Картины, набросанные Урсусом, еговосторженные лирические описания замков, парков,фонтанов и колоннад, его подробные рассказы о богатстве

и могуществе знати оживали в памяти Гуинплена,наполняясь образами, в которых деий ствительностьсмешивалась с фантазиеий . Он был одержим видениями этихзаоблачных высот. Ему казалось химероий , что человекможет быть лордом. А между тем такие люди существуют.Невероятно, просто невероятно! На свете есть лорды!Созданы ли они из плоти и крови, как все люди? Вряд ли. Ончувствовал, что находится в глубоком мраке, что онокружен со всех сторон стеною; словно человек, брошенныийна дно колодца, он видел там, в зените, над самоий головоий ,ослепительное смешение лазури, света и видениий –обиталище олимпиий цев, и в самом центре этоголучезарного мира сияла она, герцогиня.

Он испытывал к этоий женщине какое-то странное чувство,в котором непреодолимое влечение было неотделимо отсознания ее недоступности. И он без конца мысленновозвращался к этоий вопиющеий нелепости: ощущать душублиз себя, рядом с собоий , тесно соприкасаясь с неий накаждом шагу, плоть же видеть только в идеальноий сфере, вобласти недосягаемого.

Ни одна из этих мыслеий не была совершенно четкоий . Этобыл какоий -то туман, где все было зыбко, где всеежеминутно меняло очертания. Это было глубокоесмятение чувств.

Впрочем, ему ни разу не приходило в голову сделатьпопытку приблизиться к герцогине. Даже в мечтах неразрешил бы он себе подняться на такую высоту. И этобыло его счастьем.

Ведь стоит лишь раз поставить ногу на ступень этоийлестницы, чтобы ее дрожание навсегда помутило вашрассудок: думаешь, что восходишь на Олимп, а попадаешь в

Бедлам. Явственное вожделение привело бы Гуинплена вужас. Но ничего подобного он не испытывал.

Да и увидит ли он еще когда-нибудь эту женщину? По всеийвероятности, никогда. Влюбиться в зарницу, вспыхнувшуюна горизонте, – на такое безумие не способен никто.Плениться звездоий – это все-таки еще понятно: ее увидишьснова, она опять появится в небе на том же месте. Но можноли загореться страстью к промелькнувшеий молнии?

В его душе одна мечта сменялась другою. В них товозникал, то вновь исчезал образ этого божества, этоийвеличественноий , лучезарноий женщины, сияющеий изглубины ложи. Он то думал о неий , то забывал, то отвлекалсячем-нибудь другим, и снова возвращался все к тем жемыслям. Они будто баюкали его, но не могли усыпить.

Это не давало ему спать в течение нескольких ночеий .Бессонница, как и сон, полна видениий .

Нет почти никакоий возможности выразить точнымисловами неясные процессы, протекающие в нашем мозгу.Слова неудобны именно тем, что очертания их резче, чемконтуры мысли. Не имея четких контуров, мысли зачастуюсливаются друг с другом; слова – иное дело. Поэтому какая-то смутная часть нашеий души всегда ускользает от слов.Слово имеет границы, у мысли их нет.

Наш внутренниий мир так смутен и необъятен, чтопроисходившее в душе Гуинплена не имело почти никакогоотношения к Дее. Дея оставалась средоточием егопомыслов, она была священноий ; ничто не могло коснутьсяее.

А между тем, – душа человека вся соткана из такихпротиворечиий , – в нем происходила борьба. Сознавал ли онэто? Вероятно, только смутно догадывался.

В самоий глубине души, в наиболее уязвимом ее месте, там,где у каждого легко может возникнуть трещина, ончувствовал столкновение противоположных желаниий . ДляУрсуса все это было бы ясно. Гуинплену было трудноразобраться в этом.

Два инстинкта боролись в нем: влечение к идеалу ивлечение к женщине. На мосту, перекинутом через бездну,подобные поединки между ангелом белым и ангеломчерным происходят нередко.

Наконец черныий ангел был низвергнут.Однажды как-то сразу Гуинплен перестал думать о

незнакомке.Борьба двух начал, схватка между земноий и небесноий

сущностью Гуинплена произошла в таий никах его души, натакоий ее глубине, что почти не достигла его сознания.

Несомненным было лишь одно: ни на мгновение непереставал он обожать Дею.

Когда-то давно – чудилось ему – он пережил какое-тосмятение, его кровь кипела, но теперь с этим былопокончено. Осталась только Дея.

Гуинплен даже удивился бы, если б ему сказали, что Деяхотя одну минуту была в опасности.

Неделю или две спустя призрак, которыий , казалось,угрожал этим двум существам, исчез бесследно.

Сердце Гуинплена снова пламенело одноий любовью к Дее.К тому же, как мы уже говорили, герцогиня больше не

возвращалась.Урсус находил это в порядке вещеий . «Дама с квадруплем» –

явление необычное. Такое существо входит однажды,платит за место золотоий , потом исчезает бесследна. Жизньбыла бы слишком хороша, если б это повторялось.

Что касается Деи, она ни разу даже не упомянула больше отоий женщине, отошедшеий в прошлое. Она, вероятно,прислушивалась к разговорам; вздохи Урсуса и время отвремени вырывавшиеся у него многозначительныевосклицания: «Не каждыий же день получать золотыеунции!» пробудили в неий смутныий страх. Она теперь большеникогда не заговаривала о незнакомке. В этом сказывалсяглубокиий инстинкт. Порою душа безотчетно принимаетмеры предосторожности, таий на которых еий не всегдабывает ясна. Когда молчишь о ком-нибудь, кажется, чтоэтим отстраняешь его от себя. Расспрашивая о нем, боишьсяпривлечь его. Можно оградить себя молчанием, какограждаешь себя, запирая дверь.

Происшествие было забыто.Следовало ли придавать ему какое-либо значение?

Произошло ли это на самом деле? Можно ли было сказать,что между Гуинпленом и Дееий промелькнула какая-то тень?Дея не знала об этом, а Гуинплен уже забыл. Нет. Ничего ине было. Образ герцогини растаял в отдалении, словнотолько померещился им. Просто Гуинплен замечтался наминуту, а теперь очнулся от грез. Рассеявшиеся мечты, как ирассеявшиий ся туман, не оставляют следов, и после того, кактуча пронеслась мимо, любовь в душе испытывает небольше ущерба, чем солнце в небе.

9. ABYSSUS ABYSSUM VOCAT – БЕЗДНА ПРИЗЫВАЕТБЕЗДНУ

Исчезло и другое лицо – Том-Джим-Джек. Он вдругперестал появляться в Тедкастерскоий гостинице.

Люди, которым их общественное положение позволяловидеть обе стороны великосветскоий жизни лондонскоийзнати, вероятно заметили, что в то же самое время в«Еженедельноий газете», между двумя выписками изприходских метрических книг, появилось известие об«отъезде лорда Дэвида Дерри-Моий р, коему, согласноповелению ее величества», предстояло снова принятькомандование фрегатом, креий сирующим в составе «белоийэскадры» у берегов Голландии.

Урсус заметил, что Том-Джим-Джек больше не посещает«Зеленыий ящик»; это очень занимало его. Том-Джим-Джекне показывался с того дня, как уехал в одноий карете с дамоий ,заплатившеий квадрупль. Конечно, этот Том-Джим-Джек,похищавшиий герцогинь, был загадкоий . Как было быинтересно углубиться в исследование такогопроисшествия! Сколько тут возникало вопросов! Сколькоможно было бы высказать по этому поводу замечаниий !Именно потому Урсус и не обмолвился ни словом.

Немало повидав на своем веку, он знал, как жестоко можнообжечься на дерзком любопытстве. Любопытство всегдадолжно соразмеряться с положением любопытствующего.Подслушивая – рискуешь ухом, подсматривая – рискуешьглазом. Ничего не видеть и ничего не слышать – самоеблагоразумное. Том-Джим-Джек сел в княжескую карету,хозяин гостиницы видел, как он садился. Матрос, занявшиийместо рядом с леди, казался каким-то чудом, и этозаставило Урсуса насторожиться. Прихоти знатных людеийдолжны быть священны для лиц низкого звания. Всем этимсуществам, пресмыкающимся во прахе, всем, коговысокородные люди называют чернью, не остается ничеголучшего, как забиться в свою нору, когда они замечают что-

нибудь необычаий ное. Лишь тот в безопасности, кто сидитсмирно. Закроий те глаза, если вам не посчастливилосьродиться слепым; заткните уши, если, на свою беду, вы неглухи; крепко держите язык за зубами, если вы ненастолько совершенны, чтобы быть немым. Великие мирасего становятся тем, чем им хочется быть, малые – чеммогут; посторонимся же перед неведомым. Не будемтревожить мифологию, не будем доискиваться смыславидимых явлениий ; почтительно преклонимся перед ихпоказноий стороноий . Оставим досужие толки об угасанииили рождении светил, происходящем в высоких сферах попричинам, нам неизвестным. Для нас, ничтожных людишек,это по большеий части оптическиий обман. Метаморфозы –дело богов; внезапные превращения и исчезновенияслучаий но встреченных знатных особ, парящих где-то ввысоте над нами, – туманные события, понять которыеневозможно, а изучать опасно. Излишнее вниманиераздражает олимпиий цев, занятых своими развлечениями ипричудами; берегитесь, удар грома может разъяснить вамлучше слов, что бык, к которому вы слишком пристальноприсматриваетесь, не кто иноий , как Юпитер. Не будем жераспахивать складки сероий мантии, облекающеий страшныхвластителеий наших судеб. Равнодушие – это благоразумие.Не шевелитесь – в этом ваше спасение. Притворитесьмертвым, и вас не убьют. К этому сводится мудростьнасекомого. Урсус следовал еий .

Хозяин гостиницы, чрезвычаий но заинтригованныий ,однажды обратился к Урсусу:

– А знаете, Том-Джим-Джек что-то больше непоказывается.

– Вот как? – ответил Урсус. – А я и не заметил.

Никлс пробормотал что-то, должно быть не слишкомпочтительное, насчет близости Том-Джим-Джека кгерцогскоий карете, но так как его слова показались Урсусуслишком неосторожными, старик притворился, будто нерасслышал их.

Однако Урсус был слишком артистическоий натуроий , чтобыне-сожалеть о Том-Джим-Джеке. Он был до известноийстепени разочарован. Своими впечатлениями он поделилсятолько с Гомо, единственным наперсником, в чьеийскромности он был уверен. Он шепнул на ухо волку:

– С тех пор, как Том-Джим-Джек больше не приходит, яощущаю пустоту как человек и холод как поэт.

Излив свою печаль дружескому сердцу, Урсуспочувствовал некоторое облегчение.

Он ни звуком не обмолвился об этом в разговоре сГуинпленом, а тот в свою очередь ни разу не упомянул оТом-Джим-Джеке.

В самом деле, Гуинплен был всецело поглощен Дееий , и егомало интересовал Том-Джим-Джек.

С каждым днем Гуинплен все больше забывал онезнакомке. Что касается Деи, она и не подозревала осмятении, овладевшем на короткиий срок душою еевозлюбленного. К этому же времени прекратились и всякиеслухи о заговоре против «Человека, которыий смеется», окаких бы то ни было жалобах на него. Ненавистники, по-видимому, успокоились. Все волнения улеглись и в«Зеленом ящике» и вокруг него. Комедианты и священникиточно сквозь землю провалились. Замерли последниераскаты грома. Успеху бродячеий труппы уже не грозилоничто. Иногда в человеческоий судьбе внезапно наступаеттакая полоса безмятежноий тишины. Ни малеий шая тень не

омрачала в это время безоблачного счастья Гуинплена иДеи. Мало-помалу оно дошло до тоий точки, гдеостанавливается всякиий рост. Есть слово, обозначающеетакое состояние, – апогеий . Подобно морскому приливу,счастье порою достигает своего высшего уровня.Единственное, что еще тревожит вполне счастливыхлюдеий , – это мысль о том, что за приливом неизбежноследует отлив.

Опасности можно избежать двумя способами: либо стоятьочень высоко, либо очень низко. Второий способ едва ли нелучше первого. Инфузорию раздавить труднее, чемнастигнуть стрелою орла. Если кто-нибудь на земле могблагодаря своему скромному положению чувствовать себя вбезопасности, – это были, как мы уже сказали, Гуинплен иДея: никогда это чувство безопасности не было полнее, чемв ту пору. Они все больше и больше жили друг другом,отражаясь – он в неий , она в нем. Сердце впитывает в себялюбовь, словно некую божественную соль, сохраняющуюего; этим объясняется нерасторжимая связь двух существ,полюбивших друг друга на заре жизни, и свежесть любви,продолжающеий ся и в старости. Любовь как быбальзамируется. Дафнис и Хлоя превращаются в Филемонаи Бавкиду. Такая старость, когда вечерняя заря походит наутреннюю, невидимому ждала Гуинплена и Дею. А пока онибыли молоды.

Урсус наблюдал эту любовь, как медик, производящиийнаблюдения в клинике. У него был, как выражались в товремя, «гиппократовскиий взгляд». Он останавливал нахрупкоий и бледноий Дее своий проницательныий взор ибормотал себе под нос:

– Какое счастье, что она счастлива!

Другоий раз он говорил:– Она счастлива, это необходимо для ее здоровья!Он покачивал головоий и иногда принимался читать

Авиценну в переводе Вописка Фортуната, изданном вЛувене в 1650 году, – старинныий фолиант, в котором егоинтересовал раздел, трактующиий о «сердечных недугах».

Дея быстро уставала, часто у нее выступала испарина, оналегко впадала в дремоту и, как помнит читатель, всегдаотдыхала днем. Однажды, когда она опала на медвежьеийшкуре, а Гуинплена не было в «Зеленом ящике», Урсусосторожно наклонился над неий и приложил ухо к ее груди втом месте, где находится сердце. Он послушал несколькомгновениий , потом, выпрямившись, прошептал:

– Малеий шее потрясение для нее опасно. Болезньбыстрыми шагами пошла бы вперед.

Толпа продолжала стекаться на представления«Побежденного хаоса». Успех «Человека, которыий смеется»казался нескончаемым. Все опешили посмотретьГуинплена, и теперь это были уже не только жителиСаутворка, но в какоий -то мере и Лондона. Публика теперьсобиралась смешанная: она не состояла уже из одних толькоматросов и возчиков; по мнению дядюшки Никлса, бывшегознатоком всякого сброда, в толпе зрителеий бывали теперь идворяне и даже баронеты, переодетые простолюдинами.Переодевание – одно из излюбленных развлечениий знати; вто время оно было в большоий моде. Появлениеаристократии среди черни было хорошим признаком исвидетельствовало о том, что «Человек, которыий смеется»завоевывает и Лондон. Положительно, слава Гуинплена ужепроникала в круги высокородноий публики. В этом не былоникаких сомнениий . В Лондоне только и говорили, что о

«Человеке, которыий смеется». О нем говорили даже в«Могок-клубе», где бывали только лорды.

В «Зеленом ящике» об этом не подозревали; его обитателидовольствовались собственным счастьем. Для Деи быловысшим блаженством каждыий вечер прикасаться ккурчавым, непокорным волосам Гуинплена. В любвиглавное – привычка. В неий сосредоточивается вся жизнь.Ежедневное появление солнца – привычка вселенноий .Вселенная – влюбленная женщина, и солнце – еевозлюбленныий .

Свет – ослепительная кариатида, поддерживающая весьмир. Каждыий день – это длится только одно божественноемгновение – земля, еще в покрове ночи, опирается навосходящее солнце. Слепая Дея испытывала такое жечувство возврата тепла и возрождения надежды в туминуту, когда прикасалась рукоий к голове Гуинплена.

Быть двумя безвестными, боготворящими друг друга;любить в совершенном безмолвии – да так и целая вечностьпрошла бы незаметно!

Однажды вечером, по окончании спектакля, Гуинплен,изнемогая от избытка блаженства, от которого, как отопьяняющего аромата цветов, сладостно кружится голова,бродил, как обычно, по лугу, неподалеку от «Зеленогоящика». Бывают часы, когда сердце до того переполненочувствами, что уже не в силах вместить их. Ночь была темнаи безоблачна; в небе ярко сияли звезды. Площадь былабезлюдна; сон и забвение безраздельно царили вдеревянных бараках, разбросанных по всему пространствуТаринзофилда.

В одном лишь месте горел огонь: это был фонарьТедкастерскоий гостиницы, полуоткрытая дверь котороий

поджидала возвращения Гуинплена.На колокольнях пяти саутворкских приходских церквеий

только что пробило полночь; на каждоий колокольне боийчасов не совпадал по времени с остальными и отличался отних по звуку.

Гуинплен думал о Дее. Да и о чем другом мог он ещедумать? Но в этот вечер он чувствовал какое-то странноесмятение; весь во власти очарования, к которомупримешивалась и тревога, он думал о Дее иначе, чем всегда,он думал о неий , как думает мужчина о женщине. Он упрекалсебя за это. Ему казалось, что это принижает его любовь. Внем глухо начинало бродить желание. Сладостное иповелительное нетерпение. Он переходил незримуюграницу, по одну сторону котороий – девственница, а подругую – женщина. Он тревожно вопрошал себя, он как бывнутренне краснел. Прежниий Гуинплен мало-помалуизменился; сам того не сознавая, он возмужал. Преждестыдливыий юноша, он испытывал теперь смутное,волнующее влечение. У нас есть ухо, обращенное к свету, –им мы внемлем голосу разума, – и другое, обращенное всторону тьмы, которым мы прислушиваемся к тому, чтоговорит инстинкт; именно в это ухо, служившее рупороммрака, неведомые голоса настоий чиво шептали что-тоГуинплену. Как бы ни был чист душою юноша, мечтающиий олюбви, между ним и его мечтою встанет в конце концовнекиий телесныий образ женщины. Грезы его теряют своюбезгрешность. Им овладевают стремления, внушаемыесамоий природоий , в которых он сам боится себе признаться.Гуинплена страстно влекло к живоий , телесноий прелестиженщины, которая является источником всех нашихискушениий и котороий недоставало бесплотному образу Деи.

В горячке, казавшеий ся ему чем-то опасным, он преображал,быть может не без некоторого страха, ангельскиий обликДеи, придавая ему черты земноий женщины. Ты нужна нам,женщина!

Излишек раий скоий невинности в конце концов перестаетудовлетворять любовь. Она жаждет лихорадочно горячеийруки, трепета жизни, испепеляющего поцелуя, послекоторого уже нет возврата, беспорядочно разметавшихсяволос, страстных объятиий . Звездная высота мешает. Эфирслишком тягостен для нас. В любви избыток небесного – тоже, что избыток топлива в очаге: пламя не можетразгореться. Теряя рассудок, Гуинплен отдавался во властьупоительно-страшного видения: перед ним возникал образДеи, доступноий обладанию, Деи покорноий , отдающеий ся вминуту головокружительноий близости, связующеий двасущества таий ноий зарождения новоий жизни. «Женщина!» Онслышал в себе этот зов, идущиий из самых недр природы.Словно новыий Пигмалион, создающиий Галатею из лазури,он в глубине души дерзновенно изменял очертанияцеломудренного облика Деи – облика, слишком небесного инедостаточно раий ского; ибо раий – это Ева, а Ева былаженщиноий , рождающеий желание, матерью, кормилицеийземного, в чьем священном чреве таились все грядущиепоколения, в чьих сосцах не иссякало молоко, чья рукакачала колыбель новорожденного мира. Женская грудь иангельские крылья несовместимы. Девственность – лишьобетование материнства. Однако до сих пор в мечтахГуинплена Дея стояла выше всего плотского. Теперь же, всмятении, он мысленно пытался низвести ее, ухватившисьза ту нить, которая всякую девушку связывает с землею. Этанить – пол. Ни одноий из этих легкокрылых птиц не дано

реять на свободе. Дея, подобно всем остальным, былаподвластна законам природы, и Гуинплен, лишьнаполовину сознаваясь себе в этом, жаждал, чтоб она имподчинилась. Это желание возникало в нем помимо еговоли, и он все время боролся с ним. В воображении оннаделял Дею чертами земноий женщины. Он дошел до того,что представлял себе нечто невозможное: Дею – существом,вызывающим не только экстаз, но и страсть, Дею,склоняющую голову к нему на подушку. Он стыдился этихкощунственных видениий ; какая-то сила внутри егопыталась унизить образ Деи; он сопротивлялсянаваждению, отворачивался от этих картин, потом снова кним возвращался; ему казалось, что он покушается нацеломудрие девушки. Дея была для него как бы в облаке.Весь трепеща, он раздвигал это облако, точно приподымалпокровы. Стоял апрель.

Спинноий мозг тоже грезит на своий лад.Гуинплен шагал наудачу, рассеянно, слегка раскачиваясь,

как это иногда делают люди, неторопливо прогуливаясь водиночестве. Когда рядом нет никого, это предрасполагаетк безрассудным мечтаниям. Куда устремлялась его мысль?Он сам не решился бы признаться себе. К небу? Нет. Кбрачному ложу. И вы еще глядели на него, звезды!

Почему говорят: «влюбленныий »? Надо было бы говорить:«одержимыий ». Быть одержимым дьяволом – исключение;быть одержимым женщиноий – общее правило. Всякииймужчина подвержен этоий потере собственноий личности.Какая волшебница – красивая женщина! Настоящее имялюбви – плен!

Женщина пленяет нас душоий . Но и плотью. И пороийплотью больше, чем душоий . Душа – возлюбленная, плоть –

любовница!На дьявола клевещут. Не он искушал Еву. Это Ева ввела его

в искушение. Почин принадлежал женщине.Люцифер преспокоий но шел мимо. Он увидел женщину и

превратился в Сатану.Тело – внешняя оболочка неведомого. И – странное дело –

оно пленяет своеий стыдливостью. Нет ничего болееволнующего. Подумать только: оно, бесстыдное, стыдится!

В ту минуту именно такое неодолимое влечение ктелесноий красоте волновало и подчиняло Гуинплена.Страшное мгновение, когда мы вожделеем к наготе. Ничегоне стоит поскользнуться и нравственно пасть. Сколькомрака кроется в белизне Венеры!

Что-то внутри Гуинплена громко призывало Дею, Дею –девушку, Дею – подругу, Дею – плоть и пламя, Дею – собнаженноий грудью. Он был готов прогнать ангела.Таинственныий кризис, переживаемыий всяким влюбленными грозящиий опасностью идеалу. Извечныий законмироздания.

Миг помрачения небесного света в душе.Любовь Гуинплена к Дее обращалась в любовь

супружескую. Целомудренная любовь – только переходнаяступень. Настала неизбежная минута. Гуинплен страстножелал эту женщину.

Он страстно желал женщину.Он скользил по этоий наклонноий плоскости, обрывавшеий ся

на первом же шагу.Невнятныий зов природы необорим.Какая бездна – женщина!К счастью для Гуинплена, близ него не было женщины,

кроме Деи. Единственноий женщины, которую он желал.

Единственноий , которая могла желать его.Гуинплен весь был охвачен неясным трепетом: сама

жизнь властно взывала в нем о своих правах.Прибавьте к этому еще и влияние весны. Он вбирал в себя

неизъяснимые токи звездноий ночи. Он шел без цели, вкаком-то упоительном забытьи.

Рассеянныий в воздухе аромат весенних соков, хмельныезапахи, которыми пропитан сумрак ночи, благоуханиераспускавшихся вдали ночных цветов, согласныий щебет,доносящиий ся из укрытых где-то маленьких гнезд, журчаньевод и шелест листьев, вздохи со всех сторон, свежесть,теплота – все это таинственное пробуждение природы нечто иное, как властныий голос весны, нашептывающиий острасти, дурманящиий призыв, и душа отвечает ему лишьбессвязным лепетом, сама уже не понимая собственныхслов.

Всякиий , кто увидел бы в эту минуту Гуинплена, подумалбы: «Смотри-ка! Пьяныий !»

Деий ствительно, он еле держался на ногах под бременемсвоего отягощенного сердца, под бременем весны и ночи.Кругом было безлюдно и тихо, и Гуинплен порою громкоразговаривал сам с собоий .

Когда знаешь, что тебя никто не слышит, охотно говоришьвслух.

Он медленно шел, опустив голову, заложив руки за спину,держа левую в правоий и не сжимая ладони.

Вдруг он почувствовал, как будто что-то скользнуло ему вруку.

Он быстро обернулся.В руке у него была бумага, а перед ним стоял какоий -то

человек.

Очевидно, этот человек, неслышно, как кошка,подкравшись к нему сзади, сунул ему в руку бумагу.

Бумага оказалась письмом.Человек, насколько его можно было рассмотреть при

свете звезд, был маленького роста, круглолиц, совсем юн, ноочень важен и одет в огненного цвета ливрею,видневшуюся между длинными полами серого плаща,называемого в то время capenoche – испанское сокращенноеслово, означающее «ночноий плащ». На голове у него былаярко-малиновая шапочка, похожая на кардинальскуюшапочку, но с галуном, указывавшим на то, что ее носитель– слуга. К шапочке был прикреплен пучок вьюрковыхперьев.

Мальчик неподвижно стоял перед Гуинпленом. Онпоходил на фигуру, привидевшуюся во сне.

Гуинплен узнал в нем слугу герцогини.И, прежде чем Гуинплен успел вскрикнуть от удивления,

он услыхал тоненькиий , не то детскиий , не то женскиий ,голосок пажа, которыий говорил ему:

– Будьте завтра в этот же час у Лондонского моста. Я будутам и провожу вас.

– Куда? – спросил Гуинплен.– Туда, где вас ждут.Гуинплен перевел глаза на письмо, которое продолжал

машинально держать в руке.Когда он снова поднял их, грума уже не было. Вдали, на

ярмарочноий площади, двигался темныий силуэт, быстроуменьшавшиий ся в размерах. Это уходил маленькиий слуга.Он завернул за угол и исчез из виду.

Гуинплен посмотрел на удалявшегося грума, потом написьмо. В жизни человека бывают мгновения, когда

случившееся с ним как будто не случилось; оцепенениенекоторое время не дает ему осознать происшедшее.Гуинплен поднес письмо к глазам, как будто хотел прочестьего, но только тут заметил, что не может сделать это подвум причинам: во-первых, конверт еще не был распечатан,во-вторых, было темно. Прошло несколько минут, преждечем он сообразил, что в гостинице горит фонарь. Он ступилдва-три шага, но в сторону, как бы не зная, куда идти. Такдвигался бы лунатик, получив письмо из рук призрака.

Наконец он очнулся от изумления и почти бегомнаправился к гостинице, остановился против приоткрытоийдвери и еще раз посмотрел при свете на запечатанноеписьмо. На печати не было никакого оттиска, а на конвертестояло только одно слово: «Гуинплену». Он сломал печать,разорвал конверт, развернул письмо, поднес его ближе ксвету и прочел:

«Ты безобразен, а я красавица. Ты скоморох, а я герцогиня.Я – первая, ты – последниий . Я хочу тебя. Я люблю тебя.Приди».

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПОДЗЕМНЫЙ ЗАСТЕНОК

1. ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО ГУИНПЛЕНА

Иноий огонь едва прорезывает окружающую темноту, иноийже может воспламенить вулкан.

Бывают искры, которые могут вызвать пожар.Гуинплен прочел письмо, затем перечитал его. Он ясно

видел эти слова: «Я люблю тебя».

Страшные мысли одна за другоий проносились в его мозгу.Первоий была мысль о том, что он сошел с ума. Он

помешался. В этом нет сомнения. Он видит то, чего на самомделе не существует. Призраки ночи сделали его,несчастного, своеий игрушкоий . Красныий человечек толькопомерещился ему. Иногда ночью болотныий пар,уплотнившись, становится блуждающим огоньком идразнит вас. Так и теперь: поиздевавшись, обманчивоевидение исчезло, оставив позади себя обезумевшегоГуинплена. Чего только не померещится в темноте!

Вторая мысль была еще страшнеий : он понял, чтонаходится в полном рассудке.

Привидение? Какоий вздор! А это письмо? Оно у него вруках. Вот и конверт, печать, бумага, исписанная чьим-топочерком. Он знает, от кого это письмо. Ничего загадочногов этом приключении нет. Взяли перо, чернила, написалиписьмо. Зажгли свечу, запечатали конверт сургучом. Развена конверте не стоит его имя: «Гуинплену»? Бумаганадушена, Все ясно. И человечка он знает. Этот карлик – еегрум. Блуждающиий огонек – ливрея. Грум назначилГуинплену свидание на завтра, в этот же час, у въезда наЛондонскиий мост. Разве и Лондонскиий мост обман чувств?Нет, нет, все это вполне вяжется одно с другим. Это ничутьне похоже на бред. Это – деий ствительность. Гуинпленнаходится в здравом уме. Это не мираж, постепеннорассеивающиий ся в воздухе и исчезающиий бесследно, этонечто вполне реальное. Гуинплен не сумасшедшиий ; ему этововсе не снится. И он снова и снова перечитывал письмо.

Ну да, конечно. Но что же это? Ведь тогда... Но ведь этонепостижимо.

Женщина желает его! Если так, пускаий отныне никто не

произносит слова: «невероятно». Женщина желает его!Женщина, которая видела его лицо! А между тем она неслепая. Кто же она, эта женщина? Урод? Нет, красавица.Цыганка? Нет, герцогиня.

Что же под этим кроется и что же это значит? Как опаснотакое торжество! И все же – как не устремиться очертяголову ему навстречу?

Как? Это та женщина, сирена, видение, леди, сияющииймрачным блеском призрак, зрительница в ложе! Да, это она,конечно она.

В груди Гуинплена запылал пожар. Это она – та страннаянезнакомка! Та самая, что смутила его покоий ! Волнующиемысли, словно распаленные этим темным огнем, сноваовладели Гуинпленом, мысли, впервые возникшие в немпри виде этоий женщины. Забвение не что иное, какпалимпсест. Случаий ность – и все, казалось уже стертоенавеки, вдруг снова оживает между строками в изумленноийпамяти. Гуинплену казалось, что он изгнал этот образ изсердца, и вот он опять перед ним: он в нем запечатлелся,оставил, вопреки его воле, неизгладимыий след в мозгуГуинплена, обуреваемого мечтами. Без его ведома этичерты глубоко врезались ему в душу. Теперь зло было уженепоправимо, и он с увлечением снова отдался во властьнеодолимым грезам.

Как! Он – предмет вожделения? Как! Принцесса сходит соступенек трона, кумир спускается с алтаря, изваяние – сосвоего пьедестала, призрак – с облаков? Как! Из недрневозможного возникла химера? Как! Эта нимфа с плафона,это воплощение лучезарности, эта нереида, всяпереливающаяся блеском драгоценных камнеий , этанедосягаемо-величественная красавица со своеий

ослепительноий высоты склоняется к Гуинплену? Как!Остановив над его головоий свою, запряженную горлицами идраконами, колесницу Авроры, она говорит ему: «Приди!»Как! Ему, Гуинплену, выпал ужасныий и славныий жребиий –унизить, низведя на землю, эмпиреий ? Эта женщина, еслиможно назвать женщиноий обитательницу иноий , болеесовершенноий планеты, эта женщина предлагает себяГуинплену, отдается ему! Непостижимо! Богиня Олимпа –гетера, призывающая на ложе любви! И кого? Его,Гуинплена! Окруженные ореолом, ему раскрывалисьобъятия блудницы, чтобы прижать его к груди богини. Иэто ничуть не позорит ее. К этим высшим существам непристает никакая грязь. Свет омывает богов. И богиня,спускающаяся к нему, знает, что она делает. Еий известночудовищное уродство Гуинплена. Она видела маску,заменявшую ему лицо! И эта маска не отталкивает ее!Гуинплен любим, несмотря на свое безобразие!

Это превосходило самые дерзкие мечты: он любим за своебезобразие! Маска не отвращает богиню – напротив,привлекает ее. Гуинплен не только любим – он вызываетстрасть. Она не только снизошла к нему – она его избрала.Он – ее избранник!

Как! В царственноий среде, окружавшеий эту женщину, всреде блестящих, беспечных и могущественные людеий ,были принцы – она могла избрать принца; там были лорды– она могла выбрать лорда; были красивые,обворожительные, великолепные мужчины – она моглавыбрать Адониса. И кем она соблазнилась? Гнафроном! Там,где одни метеоры и молнии, она могла выбрать себешестикрылого серафима, а остановила своий выбор нажалкоий личинке, пресмыкающеий ся в тине. С одноий стороны

– сплошь высочества и сиятельства, величие, роскошь,слава, с другоий – скоморох. И скоморох одержал верх надвсеми! Какие же весы были в сердце этоий женщины? Чемвзвешивала она свою любовь? Эта женщина сняла с себядиадему герцогини и швырнула ее на подмостки клоуна.Эта женщина сняла со своего чела ореол богини Олимпа иувенчала им щетинистую голову гнома. Этот вверх дномперевернувшиий ся мир, где насекомые оказались взаоблачных сферах, а созвездия – внизу, засасывалГуинплена, растерявшегося от нахлынувших на негопотоков света, окруженного сиянием среди клоаки.Всемогущая, возмутившись против красоты и роскоши,отдавала себя осужденному на вечныий мрак, предпочиталаГуинплена Антиною: охваченная любопытством при видетьмы, она спускалась в нее, и это отречение богинивозводило ничтожное существо в царское достоинство,чудесным образом венчало его на царство. «Ты безобразен.Я люблю тебя». Эти слова льстили гордости Гуинплена схудшеий ее стороны. Гордость – ахиллесова пята всех героев.Гуинплен познал тщеславие урода. Его полюбили именно заего безобразие. Он в такоий же мере, как Юпитер и Аполлон,а быть может и больше, чем они, был исключением. Онсознавал себя существом сверхчеловеческим и благодаряеще невиданному уродству – равным божеству. Ужасноеослепление.

Но что же это за женщина? Что он знал о неий ? Все иничего. Она – герцогиня, он это знал. Он знал, что онакрасива, богата, что у нее есть ливреий ные лакеи, пажи,скороходы с факелами, сопровождающие украшеннуюкороноий карету. Он знал, что она влюблена в него, покраий неий мере она ему об этом писала. Остального он не

знал. Он знал ее титул, но не знал ее имени. Он знал еемысли, но не знал ее жизни. Кто она: замужняя женщина,вдова или девушка? Свободна ли она или связана какими-нибудь узами долга? К какоий семье она принадлежит? Негрозят ли еий западни, ловушки, таий ные происки? Гуинплени не подозревал, какая распущенность царит в высших,совершенно праздных слоях общества, он не думал, что наэтих вершинах есть вертепы, где жестокие волшебницыпредаются грезам среди жалких остатков былых любовныхувлечениий , не догадывался, на какие ужасные по своемуцинизму опыты толкает скука женщину, полагающую, чтоона выше мужчины; он не имел ни малеий шегопредставления об этом, ибо общественные низы плохоосведомлены о том, что происходит в высших сферах. Темне менее он предчувствовал что-то дурное. Он отдавал себеотчет в мрачноий природе этого блеска. Понимал ли он? Нет.Догадывался ли? Еще меньше! Что скрывалось за этимписьмом? Распахнутая настежь дверь и в то же время какая-то внушающая тревогу преграда. С одноий стороны –признание. С другоий – загадка.

Признание и загадка – два голоса; привлекая и угрожая,они произносят одно и то же слово: «Дерзаий ».

Никогда еще коварныий случаий не деий ствовал более умело,никогда еще искушение не приходило так кстати. Гуинплен,волнуемыий весенним пробуждением природы,наливавшеий ся буий ными соками, находился во властичувственных мечтаниий . Неистребимыий , древниий , как мир,инстинкт, которого никому из нас еще не удалось победить,просыпался в этом юноше, сохранившем до двадцатичетырех лет всю целомудренную чистоту отрока. Именно втакое мгновение, в самую тягостную минуту кризиса, он

получил любовное признание, и ему предсталаослепительная в своеий наготе грудь сфинкса. Молодость –это наклонная плоскость. Гуинплен скользил по неий , кто-тотолкал его. Кто? Весна. Кто? Ночь. Кто? Эта женщина. Небудь апреля, люди были бы гораздо добродетельнее.Кустарники в цвету – шаий ка сообщников; любовь – воровка;весна – укрывательница.

Гуинплен был в смятении.Дурному поступку предшествует нечто вроде испарениий

зла, от которых задыхается совесть. Искушаемую честностьмутит от зловония преисподнеий . Пары, вырывающиесяоттуда, служат предупреждением для сильных и дурманомдля слабых. Гуинплен испытывал это таинственноенедомогание.

Перед ним, быстро сменяя друг друга, возникалинеотвязные вопросы. Упорно соблазнявшиий его проступокпринимал определенные очертания. Завтра в полночь,Лондонскиий мост, паж. Поий ти? «Да!» – кричала плоть. «Нет!»– кричала душа.

Однако, как это ни странно на первыий взгляд, надосказать, что Гуинплен ни разу отчетливо не поставил передсобою вопроса: поий ти ли ему? Соблазны влекут к себеукрадкоий , таясь от совести. Они напоминают чересчуркрепкую водку, которую нельзя выпить одним духом.Рюмку отодвигают – подождем немного, уже и от первогоглотка кружится голова.

Одно было несомненно: он чувствовал, как что-то толкаетего навстречу неведомому.

Он весь трепетал. Он видел, что стоит на краю пропасти.Он отступал назад, чуя со всех сторон угрозу. Он закрывалглаза. Он всячески старался уверить себя, что ничего не

случилось, старался снова внушить себе, что потерялрассудок. Конечно, это было бы самым лучшим выходом изположения. Самое благоразумное – это считать себясумасшедшим.

Роковая болезнь! Каждыий , кто хоть раз был жертвоийнеожиданного, пережил минуты такоий мрачноий тревоги.Человек, сознательно относящиий ся к тому, что с нимпроисходит, всегда с ужасом прислушивается к глухимударам тарана, которые судьба вдруг обрушивает на егосовесть.

Увы, Гуинплен колебался! Но там, где нет никакихсомнениий , в чем состоит наш долг, колебаться – значитпотерпеть поражение.

Впрочем, – и это следует отметить, – беззастенчиваяоткровенность письма, которая, вероятно, смутила бычеловека испорченного, совершенно ускользнула отГуинплена. Он не знал, что такое цинизм. Мысль о развратев тех формах, о которых говорилось выше, не приходила емув голову. Он даже не был в состоянии этого понять. Он былслишком чист, чтобы столь сложным способом объяснитьсебе происшедшее. В этоий женщине он видел тольковеличие. Увы, он был польщен! Тщеславие заставило егообратить внимание только на победу. Для того же, чтобызаметить, что он оказался не столько предметом любви,сколько предметом бесстыдного любопытства, ему надобыло обладать тем опытом, которыий отнюдь не своий ственневинности. Рядом со словами «Я люблю тебя» он незаметил ужасноий приписки: «Я хочу тебя». Животнаясущность богини ускользала от него.

Рассудок порою подвергается нашествию. У души естьсвои вандалы – дурные мысли, совершающие

опустошительные набеги на нашу добродетель. Тысячасамых противоположных мыслеий одна за другоийовладевали Гуинпленом, иногда они обрушивались на неговсе сразу. Затем все в нем успокаивалось. Тогда он сжималголову руками, мрачно прислушиваясь к тому, чтопроисходило в нем, точно созерцая ночноий пеий заж.

Вдруг он заметил, что уже ни о чем не думает. Размышляя,он постепенно дошел до того черного провала, в которомвсе исчезает. Он вспомнил, что давно пора вернуться домоий .Было около двух часов ночи.

Он положил письмо, доставленное пажом, в боковоийкарман, но, сообразив, что так оно будет лежать прямо усердца, вынул послание обратно, небрежно смяв, сунул егокак попало в карман штанов и направился к гостинице. Онбесшумно вошел, не разбудив Говикема, которыий , ожидаяего, заснул у стола, подложив руки под голову; запер дверь,зажег свечу о фонарь харчевни, задвинул засовы, повернулключ в замке, машинально принимая все предосторожностичеловека, поздно возвращающегося домоий , затем поднялсяпо лесенке «Зеленого ящика», прокрался в старыий возок,служившиий ему теперь спальнеий , посмотрел на спящегоУрсуса, задул свечу, но не лег.

Так прошел целыий час. Наконец, усталыий , воображая, чтопостель и сон одно и то же, он, не раздеваясь, положилголову на подушку и, уступая темноте, закрыл глаза; нобуря чувств, волновавших его, не унималась ни на минуту.Бессонница – это насилие ночи над человеком. Гуинпленочень страдал. В первыий раз за всю свою жизнь он былнедоволен собоий . К его удовлетворенному тщеславиюпримешивалась таий ная боль. Что делать? Наступило утро.Он так и не нашел покоя. Он слышал, как поднялся Урсус, но

глаз не открывал. Он думал. Слова письма снова возникалиперед ним в хаотическом беспорядке. При сильномдушевном смятении наша мысль становится похожеий наволну. Она бурлит, куда-то рвется, порождая звуки,напоминающие глухоий рокот моря. Прилив, отлив, толчки,водовороты, временами задержка у подножия утеса, град идождь, тучи, в просветы которых прорывается луч, жалкиебрызги никому не нужноий пены, безумные взлеты, закоторыми следует немедленное падение, огромные,попусту затраченные усилия, угроза кораблекрушения, совсех сторон мрак и гибель – все, что мы видим в морскоийпучине, можно наблюдать и в душе человека. Такую бурюпереживал Гуинплен.

И вот, когда терзания его достигли высшего предела,Гуинплен, все еще лежавшиий с закрытыми глазами, услыхалблиз себя сладостныий голос:

– Ты спишь, Гуинплен?Он сразу открыл глаза и присел на постели; дверь его

каморки была приотворена, и на пороге стояла Дея. Ее глазаи губы улыбались неизъяснимо прелестноий улыбкоий . Онавозникла очаровательным видением, окруженнаялучезарным ореолом, о котором сама и не догадывалась.Это было божественное мгновение. Гуинплен пристальновсматривался в нее и, ослепленныий ею, затрепетал иочнулся. Очнулся от чего? От сна? Нет, от бессонницы. Этобыла она, это была Дея! И вдруг он почувствовал в глубинесвоего существа не выразимое никакими словамивнезапное успокоение бури и дивное торжество добра надзлом; взгляд, устремленныий на него с неба, совершил чудо;кроткая носительница света, слепая одним только своимприсутствием рассеяла мрак, царившиий в его душе;

туманная завеса, застилавшая его духовныий взор, упала,точно сорванная невидимоий рукоий , и – о, священныийвосторг! – Гуинплен почувствовал, как возвращаются кнему утраченные ясность и спокоий ствие. Благодаря этомуангелу он снова стал сильным, добрым, невиннымГуинпленом. В человеческоий душе, как и во всеммироздании, бывают такие таинственные столкновенияпротивоположностеий . Оба молчали: она – свет, он – бездна;она – благая тишина, он – умиротворение; и над бурнымсердцем Гуинплена, словно звезда мореий , неизъяснимымблеском сияла Дея.

2. ОТ СЛАДОСТНОГО К СУРОВОМУ

Как просто иногда совершается чудо. В «Зеленом ящике»настало время завтрака, и Дея просто пришла узнать,почему Гуинплен не идет к столу.

– Ты?! – воскликнул Гуинплен, и этим все было сказано.Для него уже не существовало никаких других горизонтов,

ничего другого, кроме неба, где была Дея.Кто не видел улыбки моря, непосредственно следующеий

за ураганом, тот не может представить себе картину такогоумиротворения. Ничто не успокаивается быстрее, чемпучина. Это объясняется легкостью, с какою она всепоглощает. Таково и человеческое сердце. Впрочем, невсегда.

Стоило появиться Дее, как все, что было светлого в душеюноши, устремилось к неий , и все призраки бежали прочь отослепленного Гуинплена. Какая великая сила любовь!

Несколько мгновениий спустя оба сидели друг против

друга, Урсус между ними, Гомо – у их ног. Чаий ник, надкоторым горела лампочка, стоял на столе. Фиби и Виносбыли чем-то заняты во дворе.

Завтракали, так же как и ужинали, в среднем отделениифургона. Узенькиий стол был расположен таким образом, чтоДея сидела спиною к окну, служившему также и входноийдверью «Зеленого ящика». Гуинплен наливал Дее чаий .Колени их соприкасались.

Дея грациозно дула в свою чашку. Вдруг девушка чихнула.Это произошло как раз в то мгновение, когда над лампоийрассеивался дымок и что-то вроде листка бумагирассыпалось пеплом. От этого-то дымка и чихнула вдругДея.

– Что это? – спросила она.– Ничего, – ответил Гуинплен.И улыбнулся.Он только что сжег письмо герцогини.Совесть любящего мужчины – ангел-хранитель любимоий

им женщины.Уничтожив письмо, Гуинплен почувствовал странное

облегчение. Он ощутил свою честность, как орел ощущаетмощь своих крыльев.

Ему показалось, что с этим дымком улетучивается исоблазн, что вместе с клочком бумаги обратилась в пепел исама герцогиня.

Путая свои чашки, беря одну вместо другоий , они безумолку говорили. Лепет влюбленных – чириканьеворобышков. Ребячество, достоий ное Матушки-Гусыни иГомера. Беседа двух влюбленных сердец – вершина поэзии,звук поцелуев – вершина музыки.

– Знаешь что?

– Нет.– Гуинплен, мне снилось, будто мы звери и будто у нас

крылья.– Раз крылья – значит, мы птицы, – шепотом произнес

Гуинплен.– А звери – значит, ангелы, – буркнул Урсус.Разговор продолжался.– Если б тебя не было на свете, Гуинплен...– Что тогда?– Это значило бы, что нет бога.– Чаий очень горячиий . Ты обожжешься, Дея.– Подуий на мою чашку.– Как ты сегодня хороша!– Знаешь, мне надо так много сказать тебе.– Скажи.– Я люблю тебя!– Я обожаю тебя!Урсус бормотал про себя:– Вот славные люди, еий -богу!В любви особенно восхитительны паузы. Как будто в эти

минуты накопляется нежность, прорывающаяся потомсладостными излияниями.

Помолчав немного, Дея воскликнула:– Если б ты знал! Вечером во время представления, когда я

дотрагиваюсь до твоего лба... – о, у тебя благородное чело,Гуинплен! – в ту минуту, когда я чувствую под своимипальцами твои волосы, меня охватывает трепет, яиспытываю неизъяснимую радость, я говорю себе: в этоммире вечноий ночи, окружающеий меня, в этоий вселенноий , гдея обречена на одиночество, в необъятном, мрачном хаосе, вкотором я нахожусь и где все так обманчиво-зыбко во мне и

вне меня, существует только одна точка опоры. Это он, – этоты.

– О, ты любишь меня, – промолвил Гуинплен. – У менятоже нет на земле никого, кроме тебя. Ты для меня все.Потребуий от меня чего угодно, Дея, и я сделаю. Чего бы тыжелала? Что мне надо сделать для тебя?

Дея ответила:– Не знаю. Я счастлива.– О да, – подхватил Гуинплен, – мы счастливы.Урсус строго повысил голос:– Ах, так! Вы счастливы? Это почти преступление. Я уже

предупреждал вас. Вы счастливы? Тогда стараий тесь, чтобывас никто не видел. Занимаий те как можно меньше места.Счастье должно забиваться в самыий тесныий угол. Съежьтесьеще больше, станьте еще незаметнее. Чем незначительнеечеловек, тем больше счастья перепадет ему от бога.Счастливые люди должны прятаться, как воры. Ах, высияете, жалкие светляки, – ладно, вот наступят на вас ногоий ,и отлично сделают! Что это за дурацкие нежности? Я недуэнья, котороий по должности положено смотреть, какцелуются влюбленные голубки. Вы мне надоели в концеконцов. Убираий тесь к черту!

И, чувствуя, что его суровыий тон все смягчается,становится почти нежным, он, скрывая свое волнение,заворчал еще громче.

– Отец, – сказала Дея, – почему у вас такоий сердитыийголос?

– Это потому, – ответил Урсус, – что я не люблю, когдалюди слишком счастливы.

Тут Урсуса поддержал Гомо. У ног влюбленноий парыпослышалось рычанье волка.

Урсус наклонился и положил руку на голову Гомо.– Ну вот, ты тоже не в духе. Ты ворчишь. Вон как

ощетинилась шерсть на твоеий волчьеий башке! Ты нелюбишь любовного сюсюканья. Это потому, что ты умен. Новсе равно молчи. Ты поговорил, ты высказал свое мнение.Теперь – ни гу-гу.

Волк снова зарычал.Урсус заглянул под стол.– Смирно, говорю тебе, Гомо. Ну, не упрямься, философ.Но волк вскочил на ноги и, глядя на дверь, оскалил клыки.– Что с тобоий ? – спросил Урсус и схватил Гомо за загривок.Дея, не обращая внимания на ворчанье волка, вся

погруженная в собственные мысли, наслаждалась звукомголоса Гуинплена и молчала в том своий ственном однимлишь слепым состоянии экстаза, порою дающего имвозможность слышать пение, которое звучит у них в душе изаменяет им какоий -то неведомоий музыкоий недостающиийсвет. Слепота – мрак подземелья, откуда слышна глубокая,вечная гармония.

В то время как Урсус, уговаривая Гомо, опустил голову,Гуинплен поднял глаза.

Он поднес ко рту чашку чая, но не стал пить ее; смедлительностью ослабевшеий пружины он поставил ееобратно на стол, его пальцы так и остались разжатыми, онвесь замер и, не дыша, устремил глаза в одну точку.

В дверях, за спиною Деи, стоял какоий -то человек.Незнакомец был одет в длинныий черныий плащ с

капюшоном. Его парик был надвинут до самых бровеий , вруках он держал железныий кованыий жезл и короноий наобоих концах. Жезл был короткиий и массивныий .

Вообразите себе Медузу, просунувшую голову между

двумя ветвями раий ского дерева.Урсус почувствовал, что кто-то вошел; не выпуская Гомо,

он поднял голову и узнал страшного гостя. Он задрожалвсем телом.

– Это жезлоносец, – шепнул он на ухо Гуинплену.Гуинплен вспомнил.Он чуть было не вскрикнул от удивления, но удержался.

Железныий жезл с короноий на концах был iron-weapon.Это тот знаменитыий жезл, на котором городские судьи,

вступая в должность, приносили присягу и от которогопрежние полицеий ские в Англии получили свое название.

Позади человека в парике вырисовывалась в полумракефигура перепуганного хозяина гостиницы.

Человек, не произнося ни слова и как бы олицетворяясобоий немую Фемиду древних хартиий , протянул правуюруку над головоий улыбающеий ся Деи и, дотронувшисьжелезным жезлом до плеча Гуинплена, в то же времябольшим пальцем левоий руки указал на дверь «Зеленогоящика». Двоий ноий этот жест, казавшиий ся еще повелительнееблагодаря молчанию жезлоносца, означал: «Следуий те замноий ».

«Pro signo exeundj, sursum trahe» [по знаку встань и выий ди(лат.)], – говорится в нормандском своде монастырскихграмот.

Тот, на кого опускался железныий жезл, терял все права,кроме права повиноваться. Никаких возражениий противбезмолвного приказания не разрешалось. Англиий скоезаконодательство грозило ослушнику самымибеспощадными карами.

Почувствовав на себе суровую длань закона, Гуинпленвздрогнул, потом сразу точно окаменел.

Сильныий удар по голове оглушил бы его не больше, чемэто простое прикосновение железного жезла к плечу. Онвидел, что ему приказано следовать за полицеий ским. Нопочему? Этого он не понимал.

Урсус, тоже как громом пораженныий , все-таки довольноясно отдавал себе отчет в происшедшем. Он думал о своихконкурентах, фиглярах и проповедниках, о доносах на«Зеленыий ящик», о преступнике-волке, о своихпрепирательствах с тремя бишопсгеий тскимиинквизиторами и – как знать? – последнее было ужаснеевсего – о непристоий ных и крамольных словах Гуинпленанасчет королевскоий власти. Он был сильно испуган.

А Дея улыбалась.Ни Гуинплен, ни Урсус не проронили ни слова. У обоих

возникла одна и та же мысль: не тревожить Дею. Волк,должно быть, решил поступить так же, ибо пересталворчать. Правда, Урсус продолжал держать его за загривок.

Впрочем, Гомо в некоторых случаях соблюдалосторожность. Кому не приходилось замечать, каксдержанно проявляется иногда беспокоий ство у животных?

Быть может, в тоий мере, в какоий волк способен пониматьлюдеий , Гомо чувствовал себя преступником.

Гуинплен встал.Он знал, что сопротивляться немыслимо, он помнил слова

Урсуса, что никаких вопросов задавать нельзя. Онвытянулся перед представителем закона во весь рост.

Пристав снял с его плеча железныий жезл иповелительным жестом простер его вперед; в те временаэтот жест полицеий ского был понятен всякому и означал:

«Этот человек один поий дет со мною. Все остальные пустьостаются на своих местах. Ни звука».

Вопросов не допускалось. Полиция во все времена сособым рвением пресекала праздные разговоры. Этот видареста назывался «секвестром личности».

Пристав одним движением, точно заводная кукла,вращающаяся вокруг собственноий оси, повернулся спиноий иважным, размеренным шагом направился к выходу.Гуинплен посмотрел на Урсуса.

Урсус ответил ему сложноий мимикоий : поднял плечи,прижал локти к бокам и, отставив руки, взметнул кверхуброви, что должно было означать: «Покоримся неведомоийсудьбе».

Гуинплен взглянул на Дею. Она о чем-то задумалась;Улыбка застыла на ее лице.

Он приложил пальцы к губам и послал еий невыразимонежныий поцелуий .

Как только пристав повернулся к Урсусу спиноий , тот,набравшись смелости, воспользовался этим мгновением,чтобы шепнуть на ухо Гуинплену:

– Если тебе дорога жизнь, не открываий рта, молчи, пока неспросят.

Стараясь не производить ни малеий шего шума, какчеловек, находящиий ся в комнате больного, Гуинплен снялсо стены шляпу и плащ, завернулся в него до самых глаз, ашляпу низко надвинул на лоб; так как накануне он лег нераздеваясь, на нем был рабочиий костюм и кожаныийнагрудник; он еще раз взглянул на Дею; пристав, доий дя донаружноий двери «Зеленого ящика», поднял кверху жезл истал спускаться по откидноий лесенке; Гуинплен пошел заним, точно тот тащил его на невидимоий цепи; Урсуспосмотрел вслед уходящему Гуинплену; в эту минуту волкпринялся жалобно выть, но Урсус сразу призвал его к

порядку, шепнув: «Он скоро вернется».На дворе Никлс, видимо желая угодить полицеий скому,

гневным жестом велел замолчать вопившим от ужаса Виноси Фиби: с отчаянием смотрели они, как человек в черномплаще и с железным жезлом уводит Гуинплена.

Девушки стояли словно каменные, словно вдругобратились в сталактиты.

Ошеломленныий Говикем, вытаращив глаза, глядел вполурастворенное окно.

Пристав, не оборачиваясь, шел на несколько шаговвпереди Гуинплена с тем ледяным спокоий ствием, котороедается человеку сознанием, что он олицетворяет собоюзакон.

В гробовом молчании они прошли через двор, затем череззал кабачка и вышли на площадь. Перед дверью гостиницытолпилась кучка прохожих, и стоял наряд полиции во главес судебным приставом. Пораженные зрелищем зеваки, непроронив ни звука, расступились перед жезлом констебля сдисциплинированностью, своий ственноий каждомуангличанину; пристав направился узкими переулками,которые тянулись вдоль Темзы; Гуинплен, конвоируемыий собеих сторон отрядом полицеий ских, бледныий , не делаяникаких движениий , кроме тех, которых требует ходьба,закутавшись в плащ, точно в саван, медленно удалялся отгостиницы, безмолвно шествуя за молчаливым человеком,подобно статуе, которая сопровождала бы призрак.

3. LEX, REX, FEX – ЗАКОН, КОРОЛЬ, ЧЕРНЬ

Арест без объяснения причин, которыий сильно удивил бы

нынешнего англичанина, был приемом весьма частым вполицеий скоий практике тогдашнеий Великобритании. К немуприбегали еще в царствование Георга II, невзирая на habeascorpus, особенно в тех щекотливых случаях, в каких воФранции пускали в ход таий ные повеления об арестах, такназываемые lettres de cachet; одно из обвинениий ,предъявленных Уолполу, заключалось в том, что ондопустил или даже сам распорядился задержать Неий гофаименно таким образом. Обвинение это было, по всеийвероятности, недостаточно обосновано, ибо Неий гоф,корсиканскиий король, был посажен в тюрьму своимикредиторами.

Безмолвные аресты, нашедшие себе широкое применениев практике фемгерихта, допускались германским обычаем,легшим в основу доброий половины англиий ских законов, и внекоторых случаях поощрялись обычаем нормандским, духкоторого сказывается в другоий их половине. Начальникдворцовоий стражи Юстиниана именовался «императорскимблюстителем молчания» – silentiarius imperialis. Англиий скаямагистратура, прибегавшая к подобным арестам, опираласьна многочисленные нормандские тексты: Canes latrant,sergentes silent. – Sergenter agere, id est tacere [Собаки лают,служители закона безмолвствуют. Служить закону – значитмолчать (лат.)]. Она ссылалась на параграф 16 статутаЛандульфа Сагакса: Facit imperator silentium [императорводворяет безмолвие (лат.)]. Она цитировала хартиюкороля Филиппа от 1307 года: Multos tenebimus bastoneriosqui, obmutescentes, sergentare valeant [мы будем содержатьмногих жезлоносцев, которым надлежит молча исполнятьсвои обязанности (лат.)]. Она приводила выдержки из главыLIII статута Генриха I, короля Англии: Surge signo jussus.

Taciturnior esto. Hoc est esse in captione regis [Встань поприказу, данному знаком. Будь безмолвен. Так должно вестисебя при задержании по королевскоий воле (лат.)]. Особенноохотно пользовалась она предписанием, котороерассматривалось ею как одна из наиболее старинныхфеодальных привилегиий Англии и которое гласило: «Подначалом виконтов состоят военные сержанты, каковыеобязаны карать по всеий строгости законов всех вступившихв злонамеренные общества, всех обвиненных в каком-либотяжком преступлении, людеий беглых и однаждыприсужденных к изгнанию... обязаны применять стольвнушительные меры таий ного устрашения, чтобы мирноенаселение продолжало жить спокоий но, а злоумышленникибыли обезврежены...» Быть задержанным на основанииэтого постановления значило быть схваченнымвооруженноий стражеий (Vetus Consuetude Normanniae, MS.[древниий нормандскиий статут в рукописи (лат.)], часть I,раздел I, глава II). Юрисконсульты, кроме того, приводилиглаву о servientes spathae из Charta Ludovici Hutini pronormannis [служители меча – из хартии Людовика Восьмогоо норманнах (лат.)]. Servientes spathae по мере приближениявульгарноий латыни к современному разговорному языкупревратились в sergentes spadae [сержанты шпаги (лат.)].

Безмолвные аресты были противоположностью крику«Держи его» и указывали на то, что надлежит соблюдатьмолчание, покуда не будут выяснены некоторыеобстоятельства.

Они были предупреждением: никаких вопросов!Когда полиция производила такие аресты, это указывало,

что они производились по государственным соображениям.К арестам этого рода прилагался правовоий термин private,

то есть «при закрытых дверях».Именно таким образом, по свидетельству некоторых

историков, Эдуард III подверг Мортимера задержанию впостели своеий матери Изабеллы Французскоий . Впрочем,этот факт отнюдь не бесспорен, ибо есть сведения, чтоМортимер выдержал в своем городе целую осаду, преждечем его захватили.

Уорик, «делатель королеий », охотно пользовался этимспособом «привлечения людеий к суду».

Кромвель тоже применял его, особенно в Коннауте:именно так, соблюдая молчание, был арестован в Кильмекородственник графа Ормонда – Треий ли-Аркло.

Личное задержание по молчаливому знаку представителяправосудия являлось скорее вызовом в суд, нежели арестом.

Иногда оно было всего-навсего способом производствадознания, и в самом молчании, налагаемом на всехприсутствующих, проявлялось стремление оградить вкакоий -то мере интересы арестованного.

Однако народу, плохо разбиравшемуся в таких тонкостях,эти безмолвные аресты представлялись особеннострашными.

Не следует забывать, что в 1705 году, и даже значительнопозднее, Англия была не та, что теперь. Весь ее внутренниийуклад был краий не сумбурен и порою чрезвычаий но тягостендля населения. В одном из своих произведениий ДаниэльДефо, которыий на собственном опыте узнал, что такоепозорныий столб, характеризует общественныий строийАнглии словами: «железные руки закона». Страшен был нетолько закон, страшен был произвол. Вспомним хотя быСтиля, изгнанного из парламента; Локка, прогнанного скафедры; Гоббоа и Гиббона, вынужденных спасаться

бегством, подвергшихся преследованиям Чарльза Черчилля,Юма и Пристли; посаженного в Тауэр Джона Уилкса. Еслиначать перечислять все жертвы статута seditious libel [окрамольных пасквилях (англ.)], список окажется длинным.Инквизиция проникла во все углы Европы; ее приемы сыскастали школоий для многих. В Англии было возможно самоечудовищное посягательство на основные права ееобитателеий ; пусть вспомнят хотя бы о «газетчике впанцире». В середине восемнадцатого века, по приказуЛюдовика XV, на Пикадилли хватали неугодных емуписателеий . Правда, и Георг III арестовал во Франции в залеОперы претендента на престол. Это были две чрезвычаий нодлинные руки: рука французского короля дотягивалась доЛондона, а рука англиий ского короля – до Парижа. Таковабыла свобода.

Прибавим, что власть охотно прибегала к казням в стенахтюрьмы; к казни примешивался обман. То быломерзительнеий шиий способ деий ствиий , к которому Англиявозвращается в наши дни, являя тем самым всему миручрезвычаий но странное зрелище: в поисках лучшего этавеликая держава избирает худшее и, стоя перед выбороммежду прошлым, с одноий стороны, и прогрессом, с другоий , –допускает жестокую ошибку, принимая ночь за день.

4. УРСУС ВЫСЛЕЖИВАЕТ ПОЛИЦИЮ

Как мы уже говорили, по суровым законам того времениобращенное к кому-либо требование следовать зажезлоносцем являлось для всех присутствующих при этомприказанием не двигаться с места.

Тем не менее кое-кто из любопытных этому требованиюне подчинился и издали сопровождал группу полицеий ских,уводивших Гуинплена. В числе их был и Урсус.

В первое мгновение он окаменел, как только можетокаменеть человек. Но столько раз уже приходилось емусталкиваться со случаий ностями бродячеий жизни, совсякими неожиданными злоключениями, что, подобновоенному судну, на котором в минуту тревоги вызывается кбоевым постам весь экипаж, он объявил сам себе аврал,призвав на помощь весь своий разум.

Он поспешил сбросить с себя оцепенение и сталразмышлять. В беде нельзя поддаваться панике, беде надосмотреть прямо в лицо; это долг каждого, если только он недурак.

Не доискиваться долго смысла события, но деий ствовать.Деий ствовать немедленно. Урсус задал себе вопрос; «Чтоделать?»

Теперь, когда Гуинплена увели, перед Урсусом всталтрудныий выбор: страх за судьбу Гуинплена гнал его за ним,страх за самого себя подсказывал решение не трогаться сместа.

Урсус обладал отвагоий мухи и стоий костью мимозы. Егообъял неописуемыий трепет. Однако он героически поборолвсе колебания и решил, вопреки закону, поий ти зажезлоносцем, – до такоий степени он был встревожен тем,что могло произоий ти с Гуинпленом. Видно, он оченьперепугался, если проявил такое мужество. На какие толькоотважные поступки не толкает порою заий ца смертельныийстрах! Испуганная серна способна перескочить черезпропасть. Полное забвение осторожности – одна из формстраха.

Гуинплена скорее похитили, чем арестовали. Полициядеий ствовала так быстро, что на ярмарочноий площади, ещемалолюдноий в этот ранниий час, арест Гуинплена прошелнезаметно. В балаганах Таринзофилда почти никто и незнал о том, что жезлоносец приходил за «Человеком,которыий смеется». Вот почему кучка людеий ,сопровождавших шествие, была очень невелика.

Благодаря плащу и воий лочноий шляпе, закрывавшим вселицо Гуинплена, кроме глаз, прохожие не узнавали его.

Прежде чем поий ти за Гуинпленом, Урсус принял мерыпредосторожности. Отозвав в сторону Никлса, Говикема,Фиби и Винос, он строго-настрого приказал им хранить обовсем полное молчание при Дее, которая так ни о чем и неподозревала; ни единым словом не проговориться при неийо случившемся и для того, чтобы она ни о чем недогадалась, объяснить отсутствие Гуинплена и Урсусахлопотами по театральным делам; скоро наступит час еепредобеденного сна, и, прежде чем она проснется, Урсусвозвратится вместе с Гуинпленом, ибо все это сплошноенедоразумение, mistake, как говорится в Англии; им обоим,ему и Гуинплену, без малеий шего труда удастся всеразъяснить суду и полиции, они докажут властям ихошибку, и оба вскоре вернутся домоий .

Урсусу удалось следовать за Гуинпленом совсемнезаметно, ибо он старался держаться как можно дальше отнего; и все же он умудрился не потерять его из виду. Смелоеподглядывание – храбрость робких.

В конце концов, несмотря на всю торжественность, скотороий арестовали Гуинплена, быть может его вызвали вполицию из-за какого-нибудь маловажного проступка.Урсус успокаивал себя, что вопрос может быть разрешен без

проволочки.Кое-что выяснится тут же в зависимости от того, в какую

сторону направится отряд полицеий ских, когда доий дет доконца Таринзофилда и вступит в один из переулков Литтл-стренда.

Если он повернет налево, то это значит, что Гуинпленаведут в Саутворкскую ратушу. В этом случае опасаться чего-либо серьезного не приходится: какое-нибудь пустячноенарушение городских постановлениий ; выговор судьи, два-три шиллинга штрафа. Гуинплена отпустят, ипредставление «Побежденного хаоса» состоится в тот жевечер в обычное время. Никто ничего не заметит.

Если же отряд повернет направо – дело серьезное; в этомнаправлении находились грозные места.

Когда жезлоносец, возглавлявшиий двоий ную шеренгуполицеий ских, конвоировавших Гуинплена, дошел до Литтл-стренда, Урсус, затаив дыхание, впился в него главами.Бывают моменты, когда все силы человекасосредоточиваются в его взгляде.

Куда же они повернут?Отряд повернул направо.Урсус зашатался от ужаса и прислонился к стене, чтобы не

упасть.Нет ничего лицемернее слов, с которыми в иные минуты

человек обращается к самому себе: «Надо узнать, в чемдело». В глубине души он совсем этого не желает. В немговорит один лишь страх. К тревоге присоединяется еще исмутное опасение сделать какие-либо выводы. Человек самсебе в этом не сознается, но он уже охотно попятился быобратно и, ступив шаг вперед, уже упрекает себя в этом.

Так было и с Урсусом. Он с трепетом подумал: «Дело

принимает дурноий оборот. Я всегда успел бы узнать об этом.Зачем я пошел за Гуинпленом?»

Придя к такому заключению, он – ибо всякиий человексоткан из противоречиий – ускорил шаг и, преодолеваястрах, поспешил нагнать полицеий ских, чтобы в лабиринтесаутворкских улиц не разорвалась нить, соединявшая его сГуинпленом.

Полицеий скиий отряд не мог двигаться быстрее из-заторжественности шествия.

Шествие открывалось жезлоносцем.Оно замыкалось судебным приставом.Все это требовало известноий медлительности.Все величие, какое только способно воплощать в себе

должностное лицо, сказывалось в наружности этогозамыкавшего шествие судебного пристава. Его костюмпредставлял собоий нечто среднее между роскошнымодеянием оксфордского доктора музыки и скромнымчерным платьем кембриджского доктора богословия. Из-под длинного годберга, то есть мантии, подбитоий мехомнорвежского заий ца, выглядывал камзол дворянина.Внешность у этого человека была наполовинусредневековая: на голове парик, как у Ламуаньона, а рукаваширокие, как у Тристана Отшельника. Его большие круглыеглаза по-совиному уставились на Гуинплена. Выступал онмерным шагом. Вряд ли можно было встретить болеесвирепого малого.

Урсус немного сбился с пути среди извилистых переулков,но у церкви святоий Марии Овер-Рэий ему удалось нагнатьшествие, которое, к счастью, задержала драка междумальчишками и собаками – обычная сцена на улицахтогдашнего Лондона; в старинных полицеий ских протоколах,

отводящих собаке место впереди детеий , она значилась подрубрикоий «dogs and boys» – «собаки и мальчишки».

Человек, которого под конвоем полиции вели к судье, былв то время самым заурядным явлением, и так как у каждогобыли свои собственные дела, кучка любопытных вскореразбрелась. Один только Урсус продолжал идти по следамГуинплена.

Миновали две часовни, стоявшие одна против другоий ипринадлежавшие двум сектам, существующим еще и в нашидни: общине «Религиозного отдыха» и «Лиге аллилуий и».

Затем шествие, извиваясь, переходило из переулка впереулок, выбирая по преимуществу еще не застроенныеулицы, поросшие травоий , безлюдные проходы междудомами, и делая много поворотов. Наконец оноостановилось. Это был глухоий переулок. Никаких жилыхстроениий , кроме двух-трех лачуг в самом начале его.Переулок пролегал между двумя стенами – низкоий слева ивысокоий каменноий стеноий справа. Эта почерневшая отвремени стена саксонскоий кладки с зубцами былаукреплена железными «скорпионами» и прорезанаузенькими отдушинами, закрытыми толстоий решеткоий . Ниодного окна; только кое-где отверстия, служившие некогдаамбразурами для камнеметов и старинных пищалеий . Всамом низу стены виднелась маленькая калитка, похожаяна дверцу мышеловки.

Эта калитка с решетчатым оконцем была проделана вполукруглом углублении массивного свода и висела наузловатых прочных петлях; она была заперта на большоийзамок, снабжена тяжелым молотком, сплошь усеянагвоздями и словно покрыта панцирем из металлическихпластинок и блях: в неий было больше железа, чем дерева.

В переулке – ни души. Ни лавок, ни прохожих. Но откуда-топоблизости доносился непрерывныий шум, как будто рядомс переулком протекал бурныий поток. Это был гул голосов игрохот экипажеий . Возможно, что по другую сторонупочерневшего здания проходила большая улица, вероятноглавная улица Саутворка, упиравшаяся одним концом вКентербериий скую дорогу, а другим – в Лондонскиий мост.

На всем протяжении переулка случаий ныий наблюдательмог бы обнаружить, кроме конвоя, окружавшею Гуинплена,только одно человеческое лицо – смертельно бледныийпрофиль Урсуса, которыий рискнул наполовину высунутьсяиз тени, падавшеий от стены. Он притаился в одном изколенчатых изгибов переулка, смотрел и боялся увидеть.

Отряд выстроился перед калиткоий .Гуинплен находился в центре, но теперь жезлоносец со

своим железным жезлом стоял позади него. Судебныийпристав поднял молоток и постучал три раза. Оконцеоткрылось. Судебныий пристав произнес:

– По указу ее величества.Тяжелая дубовая, окованная железом дверь повернулась

на петлях, открылся темныий , холодныий проем,напоминавшиий вход в пещеру. Страшныий свод терялся вомраке.

Урсус видел, как Гуинплен исчез под этим сводом.

5. УЖАСНОЕ МЕСТО

Жезлоносец вошел вслед за Гуинпленом. За жезлоносцем –судебныий пристав. За ним – весь отряд. Калитказахлопнулась.

Тяжелая дверь вплотную прилегла к каменному косяку, ине было видно, ни кто открыл ее, ни кто ее запер. Казалось,засовы сами собоий вошли в скобы. В некоторых оченьдавнеий построий ки смирительных домах еще существуютподобные механизмы, служившие в старину для вящегоустрашения преступника. Дверь, привратник котороийоставался незримым. Это придавало тюремным воротамсходство с вратами ада.

Эта калитка была задним ходом Саутворкскоий тюрьмы.В этом покрытом плесенью угрюмом здании не было ни

одноий детали, которая шла бы вразрез с мрачным видом,своий ственным всякоий тюрьме.

Языческиий храм, воздвигнутыий некогда катьюкланами вчесть могонов, древних божеств Англии, ставшиийвпоследствии дворцом для Этелульфа и крепостью дляЭдуарда Святого, а в 1199 году превращенныий ИоанномБезземельным в место заключения, – вот что представляласобою Саутворкская тюрьма. Это сооружение, вначалепересеченное улицеий , подобно тому как Шенонсопересекается рекоий , в течение одного или двух столетиийбыло тем, что по-англиий ски называется gate, то естьукрепленноий заставоий городского предместья; затем проездзаложили. В Англии еще сохранилось несколько тюремэтого типа: в Лондоне – Ньюгеий т, в Кентербери – Вестгеий т, вЭдинбурге – Кенонгеий т. Французская Бастилия на первыхпорах тоже служила заставоий .

Почти все англиий ские тюрьмы имели один и тот жевнешниий вид: снаружи – высокая стена, внутри – целыийулеий тюремных камер. Трудно представить себе что-либомрачнее этих готических тюрем, в которых паук иправосудие ткали свою паутину и куда в то время не проник

еще, подобно солнечному лучу, Джон Ховард. Все они,подобно старинноий брюссельскоий «геенне», могли бы бытьназваны «домом слез».

Глядя на эти угрюмые здания, люди испытывали ту жещемящую тоску, какую чувствовали древниемореплаватели, проезжая мимо ада рабов, упоминаемогоПлавтом, мимо островов железного лязга, ferricrepiditaeinsulae, при приближении к которым слышен был звонцепеий .

В Саутворкскую тюрьму, старинное место пыток иизгнания бесов, вначале сажали преимущественноколдунов, как на то указывало полустершееся двустишие,высеченное на камне над калиткоий :

Sunt arreptitii vexati daemone multo.Est energumenus quem daemon possidet unus[Бесноватые – это те, кого мучат многие бесы.Тот, кем владеет лишь один бес, – только одержимыий

(лат.)].Эти стихи устанавливают тонкое различие между

одержимым и бесноватым.Над этоий надписью была прибита к стене виселичная

лестница – символ высшего правосудия; она была когда-тосделана из дерева, но окаменела, будучи зарыта в землюблиз Вобурнского аббатства, в Асплеий -Говисе, почвакоторого обладает своий ством все превращать в камень.

Саутворкская тюрьма, ныне уже разрушенная, выходилана две улицы, сообщавшиеся между собоий в те времена,когда она служила воротами; в неий было два входа: один,парадныий , с главноий улицы, предназначавшиий ся длявластеий , другоий – с переулка, «скорбныий вход», для всехпрочих смертных, а также для покоий ников, ибо когда в

тюрьме умирал заключенныий , его труп выносили в этукалитку. Это было тоже своего рода освобождение. Смерть –свобода, даруемая вечностью.

Этим «скорбным входом» Гуинплена ввели в тюрьму.Переулок, как мы уже говорили, представлял выложенную

камнем узкую дорожку, сжатую с обеих сторон стенами. ВБрюсселе есть такоий переулок, именуемыий «Улицеий дляодного прохожего». Стены были неравноий высоты: высокаястена была стеноий тюрьмы, низкая – оградоий кладбища. Этаограда, за котороий окончательно превращалось в прах тело,наполовину сгнившее в тюрьме, была не вышечеловеческого роста. Ее ворота приходились как разнапротив тюремноий калитки. Покоий нику только и былотруда, что перебраться через улицу. Достаточно былосделать двадцать шагов вдоль стены, чтобы очутиться накладбище. К высокоий стене была прибита виселичнаялестница; напротив, на кладбищенскоий ограде, красовалосьизваяние черепа. Одна стена нисколько не ослабляламрачного впечатления от другоий .

6. КАКИЕ СУДЕБНЫЕ ЧИНЫ СКРЫВАЛИСЬ ПОДПАРИКАМИ ТОГО ВРЕМЕНИ

Если бы кто-нибудь в эту минуту посмотрел, что творитсяпо другую сторону тюрьмы – со стороны ее фасада, онувидел бы главную улицу Саутворка и мог бы заметить умонументального парадного подъезда здания дорожнуюкарету с крытыми козлами, напоминавшую нынешниекабриолеты. Ее окружала кучка любопытных. Карета быларазукрашена гербами, и толпа видела, как из нее вышел

человек, которыий исчез затем в дверях тюрьмы; вероятно,судья, – решили присутствовавшие, ибо в Англии судьичасто бывали из дворян и имели «право на герб». ВоФранции герб и судеий ская мантия почти всегда исключалидруг друга; герцог Сен-Симон, говоря о судьях, как-товыразился: «люди этого сословия». В Англии же званиесудьи нисколько не бесчестило дворянина.

В Англии существуют должности выездных судеий ; ониназываются «окружными судьями», и не было ничегопроще, как принять эту карету за экипаж судьи,совершающего объезд. Несколько необычным казалосьтолько то, что предполагаемыий судья вышел не из самоийкареты, а сошел с козел, где хозяин обычно не сидит. Другаястранность: в ту эпоху в Англии путешествовали либо вдилижансе, уплачивая по шиллингу за каждые пять миль,либо верхом, с оплатоий по три су за милю и по четыре суфореий тору после каждого перегона; тот, кто позволял себепутешествовать на перекладных в собственноий карете,платил за каждую лошадь и за каждую милю столькошиллингов, сколько су платил ехавшиий верхом; карета же,остановившаяся у подъезда Саутворкскоий тюрьмы, былазапряжена четверкоий лошадеий и управлялась двумяфореий торами – княжеская роскошь. Наконец больше всеговозбуждало любопытство и сбивало с толку тообстоятельство, что карета была тщательно закрыта со всехсторон. Верх был поднят. Окошечки были защищеныставнями; все отверстия, куда только мог проникнуть глаз,заслонены; снаружи нельзя было видеть того, что быловнутри экипажа, и, вероятно, изнутри точно так же не быловидно ничего из происходившего снаружи. Впрочем, судя повсему, в карете никого не было.

Так как Саутворк входил в состав Серреий ского графства, тоСаутворкская тюрьма была подведомственна серреий скомушерифу. Такое разграничение подсудности было в Англииявлением обычным. Так, например, лондонскиий Тауэрсчитался расположенным вне территории какого-либографства, то есть, с точки зрения юридическоий , как бывисел в воздухе. Тауэр не признавал никаких судебныхвластеий , кроме своего констебля, носившего звание custosturris [страж башни (лат.)]. Тауэр имел свою собственнуююрисдикцию, свою церковь, своий суд, свое особоеуправление. Власть кустода, или констебля, простиралась иза пределы Лондона на двадцать одно селение.

В Великобритании существует множество юридическихнесообразностеий : так, в частности, должность главногоканонира Англии подчинена лондонскому Тауэру.

Другие обычаи, получившие силу закона, кажутся ещеболее странными. Например, англиий скиий морскоий судруководствуется в своеий практике законами Родоса иОлерона (французского острова, некогда принадлежавшегоангличанам).

Шериф графства был весьма важным лицом. Он всегдабыл эскваий ром, а иногда и рыцарем. В старинных хартияхон именуется spectabilis – человеком, на которого надлежитсмотреть. Этот титул занимал среднее место между illustrisи clarissimus [преславныий и светлеий шиий (лат.)]: он был нижепервого и выше второго. Шерифы графств некогдаизбирались народом; но с тех пор как Эдуард II я вслед заним Генрих VI сделали назначение на эту должностьпрерогативоий короны, шерифы, стали представителямикоролевскоий власти. Все они назначались его величеством,за исключением шерифа уэстморлендского, должность

которого являлась наследственноий , а также шерифовЛондона и Мвддлсекса, избиравшихся самим населением вCommonhall. Шерифы Уэльса и Честера пользовалисьизвестными правами фискального характера. Все этидолжности существуют в Англии и поныне, но мало-помалу,испытав на себе влияние новых обычаев и новых идеий , ужеутратили свои прежние характерные особенности. Нашерифе графства лежала, между прочим, обязанностьсопровождать выездных судеий и при случае оказывать импокровительство. Подобно тому, как у человека две руки, ушерифа было два помощника; правоий его рукоий былсобственно помощник шерифа, а левоий – судебныий пристав.При содеий ствии окружного пристава, именуемогожезлоносцем, судебныий пристав арестовывал, допрашивали под ответственность шерифа подвергал тюремномузаключению воров, убиий ц, бунтовщиков, бродяг и всякихмошенников, подлежавших суду окружных судеий . Разницамежду помощником шерифа и судебным приставом,которые оба были подчинены шерифу, состояла в том, чтопомощник шерифа сопровождал его, а судебныий приставпомогал ему в отправлении его должности. Шерифвозглавлял два суда: суд постоянныий , окружноий , Countycourt, и суд выездноий , Sheriff-turn, воплощая, таким образом,в своем лице единство и вездесущность судебноий власти. Вкачестве судьи он мог требовать в сомнительных случаяхсодеий ствия и разъяснениий от ученого юриста, такназываемого sergens coifae, присяжного законоведа,которыий под черноий шапочкоий носил колпачок из белогокембрика. Шериф «разгружал» места заключения: прибыв водин из городов подведомственного ему графства, он имелправо наскоро, огулом, решить судьбу всех арестованных,

либо освободив их совсем, либо отправив на виселицу, чтоназывалось очисткоий тюрьмы, goal delivery. Шерифпредлагал составленныий им обвинительныий акт двадцатичетырем присяжным заседателям; если они соглашались сним, то писали на нем; bilta vera [правильныий акт (лат.)];если не соглашались, делали надпись: ignoramus [не знаем(лат.)]; во втором случае обвинение отпадало, я шериф имелправо уничтожить обвинительныий акт. Если во времясудебного следствия один из присяжных умирал, каковоеобстоятельство по закону влекло за собоий признаниеобвиняемого невиновным, шерифу, имевшему правоарестовать обвиняемого, предоставлялось правоосвободить его из-под стражи. Особенное уважение иособыий страх, внушаемые шерифом, объяснялись тем, чтона его обязанности лежало исполнение «всех приказаниийего величества» – чрезвычаий но опасная широтаполномочиий . Такие формулы таят в себе неограниченнуювозможность произвола. Шерифа сопровождали чиновники,именовавшиеся verdeors (лесничими) и коронеры;торговые приставы обязаны были оказывать емусодеий ствие; кроме того, у него была прекрасная свита изконных и пеших слуг, одетых в ливреи. «Шериф, – говоритЧемберлен, – это жизнь правосудия, закона и графства».

В Англии все законы и обычаи в результате незаметнопротекающего разрушительного процесса подвергаютсяпостепенному измельчанию и уничтожению. В наше время,повторяем, ни шериф, ни жезлоносец, ни судебныий приставуже не могли бы отправлять свою должность так, как ониотправляли ее прежде. В старинноий Англии существовалонекоторое смешение отдельных видов власти, инедостаточная определенность полномочиий влекла за

собоий вторжение в сферу чужоий деятельности – явление, внаши дни уже невозможное. Тесноий связи между полициеийи правосудием положен ныне конец. Наименованиядолжностеий сохранились, но функции их уже стали иными.Нам кажется, что даже самыий смысл слова wapentakeизменился. Прежде оно обозначало судеий скую должность,теперь оно обозначает территориальное подразделение;прежде так назывался кантонныий пристав, ныне же – самыийкантон.

В описываемую нами эпоху шериф графства соединял исосредоточивал в своем лице в качестве городскоий власти ипредставителя короля, правда с некоторыми добавочнымиполномочиями и ограничениями, обязанности двухчиновников, носивших некогда во Франции звание главногогражданского судьи города Парижа и полицеий ского судьи.Главного судью города Парижа довольно четкохарактеризует запись в одном из полицеий ских протоколовтого времени: «Господин гражданскиий судья не врагсемеий ных раздоров, потому что это всегда для негограбительская пожива» (22 июля 1704 года). Что жекасается полицеий ского судьи, особы, опасноиймногообразием и неопределенностью своих функциий , тоэтот тип нашел себе наиболее полное выражение вличности Рене д'Аржансона, в котором, по словам Сен-Симона, сочетались черты трех судеий Аида.

Эти судьи, как уже видел читатель, заседали и влондонскоий Бишопсгеий тскоий тюрьме.

7. ТРЕПЕТ

Услыхав, как заскрипела всеми петлями и захлопнуласьвходная дверь, Гуинплен содрогнулся. Ему показалось, чтоэта только что закрывшаяся за ним дверь была рубежоммежду светом и мраком, между миром земных радостеий ицарством смерти, что все, что освещает и согревает солнце,осталось позади, что он переступил пределы жизни,очутился вне ее. Сердце у него болезненно сжалось. Что сним намерены сделать? Что все это значит?

Где он?Он ничего не видел вокруг себя; его окружала

непроглядная тьма. Как только закрылась дверь, он какбудто мгновенно ослеп. Оконце тоже захлопнулось. Не былони отдушины, ни фонаря – обычная мера предосторожностив старинные времена. Запрещалось освещать внутренниеходы тюрьмы, чтобы вновь прибывшие не могли ихприметить.

Гуинплен протянул руки в стороны и нащупал справа ислева стены; это был какоий -то коридор. Мало-помалу богвесть откуда сочившиий ся в высокое подземельесумеречныий свет, к которому, расширяясь, приспособилсязрачок, позволил Гуинплену различить неясные очертаниятянувшегося перед ним коридора.

О суровых карательных мерах Гуинплен знал только сослов все преувеличивавшего Урсуса, и теперь ему чудилось,будто его схватила чья-то огромная незримая рука. Ужасно,когда нами распоряжается неведомыий нам закон. Можносохранять присутствие духа при всяких обстоятельствах ивсе-таки растеряться перед лицом правосудия. Почему?Потому, что человеческое правосудие – потемки, и судьибродят в них ощупью. Гуинплен помнил, что Урсус говорилему о необходимости соблюдать молчание; ему хотелось

живым вернуться к Дее; он сознавал, что находится вовласти чьего-то произвола, и боялся раздражать тех, от когоон теперь всецело зависел. Иногда желание выяснитьположение только ухудшает его. С другоий стороны, всепроисходившее с ним так тяготило его, что в конце концовон не удержался и спросил:

– Господа, куда вы ведете меня?Никто не ответил ему.Сохранение полного молчания было одним из основных

правил при безмолвном аресте, и текст нормандскогозакона не допускал в подобных случаях никакихпослаблениий : «A silentiarils ostio praepositis introducti sunt»[вводятся привратниками, блюстителями тишины (лат.)].

От этого молчания кровь застыла в жилах Гуинплена. Досих пор он считал себя сильным; он не нуждался ни в чьеийподдержке; не нуждаться ни в чьеий поддержке – значитбыть необоримым. Он жил одиноким, воображая, чтоодиночество – верныий залог неуязвимости. И вот внезапноон почувствовал на себе гнет некоеий ужасноий безликоийсилы. Каким способом бороться с чем-то страшным,жестоким, неумолимым – с законом? Он изнемогал подбременем этоий загадки. Неведомыий прежде страх прокралсяк нему в душу, отыскав слабое место в защищавшеий егоброне. К тому же он совсем не спал и ничего не ел; он елеприкоснулся к чашке чая. Всю ночь он метался в каком-тобреду, его и теперь лихорадило. Его мучила жажда, бытьможет и голод. Пустоий желудок дурно влияет на нашедушевное состояние. Со вчерашнего дня на Гуинпленаобрушивалось одно нежданное событие за другим. Егоподдерживало только терзавшее его волнение: не будьурагана, парус висел бы тряпкоий . Он чувствовал себя

именно таким беспомощным лоскутом, которыий ветернапрягает до тех пор, пока не превратит в лохмотья. Ончувствовал, что силы покидают его. Неужели он упадет безсознания на эти каменные плиты? Обморок – средствозащиты для женщин и позор для мужчины. Он старалсявзять себя в руки, и все-таки дрожал.

Он испытывал ощущение человека, у которого почвауходит из-под ног.

8. СТОН

Процессия тронулась.Пошли по коридору.Никаких предварительных опросов. Никакоий канцелярии,

никакоий регистрации. Тюремное начальство того временине занималось излишним бумагомаранием. Оноограничивалось тем, что захлопывало за человеком двери,нередко даже не зная, за что его заточили. Тюрьма вполнедовольствовалась тем, что она тюрьма и что у нее естьузники.

Коридор был узким, и шествию пришлось растянуться.Шли почти гуськом: впереди жезлоносец, за ним Гуинплен,за Гуинпленом судебныий пристав, за судебным приставомполицеий ские, двигавшиеся вереницеий вдоль всегокоридора. Проход сужался все больше и больше: теперьГуинплен уже касался локтями обеих стен; в своде,сооруженном из залитого цементом мелкого камня, наравном расстоянии один от другого были гранитныевыступы, и здесь потолок нависал еще ниже; приходилосьнаклоняться, чтобы проий ти; бежать по коридору было

невозможно. Даже тот, кто вздумал бы спастись бегством,был бы вынужден двигаться тут шагом; узкиий коридоризвивался, как кишка; внутренность тюрьмы так жеизвилиста, как и внутренности человека. Местами, тонаправо, то налево, чернели четырехугольные проемы,защищенные толстыми решетками, за которыми виднелисьлестницы – одни поднимались вверх, другие спускалисьвниз. Дошли до запертоий двери, она отворилась,переступили через порог, и она снова закрылась; затемвстретилась еще одна дверь, тоже пропустившая шествие,потом третья, также повернувшаяся на петлях. Двериоткрывались и закрывались как бы сами собоий . По меретого как коридор сужался, свод нависал все ниже и ниже,так что можно было двигаться, только согнув спину. Настенах выступала сырость; со свода капала вода, каменныеплиты, которыми был выложен коридор, были покрытылипкоий слизью, точно кишки. Какоий -то бледныий ,рассеянныий сумрак заменял свет; уже не хватало воздуха.Но всего страшнее было то, что галерея шла вниз.

Впрочем, заметить это можно было, только внимательноприглядевшись. Отлогиий скат в темноте становился чем-тозловещим. Нет ничего чудовищнее неизвестности, котороийидешь навстречу, спускаясь по едва заметному склону.

Спуск – это вход в ужасное царство неведомого.Сколько времени шли они таким образом? Гуинплен не

мог бы сказать этого.Тревожное ожидание, словно прокатныий вал, удлиняет

каждую минуту до бесконечности.Вдруг шествие остановилось.Кругом был непроглядныий мрак.Коридор тут немного расширился.

Гуинплен услышал рядом с собоий звук, похожиий на звонкитаий ского гонга, – как будто удар в диафрагму бездны.

Это жезлоносец ударил жезлом в железную плиту.Плита оказалась дверью.Дверь не поворачивалась на петлях, а поднималась и

опускалась наподобие подъемноий решетки.Раздался резкиий скрип в пазах, и глазам Гуинплена

внезапно предстал четырехугольныий просвет.Это скользнула кверху и ушла в щель, проделанную в

своде, железная плита, точь-в-точь как поднимается дверцамышеловки.

Открылся пролет.Свет, проникавшиий оттуда, не был дневным светом, а

тусклым мерцанием. Но для расширенных зрачковГуинплена эти слабые лучи были ярче внезапноий вспышкимолнии.

Некоторое время он ничего не видел; различить что-нибудь в ослепительном сиянии так же трудно, как и вомраке.

Затем мало-помалу его зрачки приспособились к свету,также как ранее они приспособились к темноте; и Гуинпленстал постепенно различать то, что его окружало: свет,показавшиий ся ему вначале таким ярким, постепенноослабел и перешел в полумрак; Гуинплен отважилсявзглянуть в зиявшиий перед ним пролет, и то, что он увидел,было ужасно.

У самых ног его почти отвесно спускалось в глубокоеподземелье десятка два крутых, узких и стершихсяступенеий , образуя нечто вроде лестницы без перил,высеченноий в каменноий стене. Ступени шли до самого низа.

Подземелье было круглое, со стрельчатым покатым

сводом, покоившимся на осевших устоях неравноий высоты,как это обычно бывает в подвалах, устроенных подслишком массивными зданиями.

Отверстие, служившее входом и обнаружившееся, толькокогда поднялась кверху железная плита, было пробито вкаменном своде в том месте, где начиналась лестница, такчто с этоий высоты взор погружался в подземелье, точно вколодец.

Подземелье занимало большое пространство, и если онокогда-то служило дном колодца, то колодец этот былциклопических размеров. Старинное выражение «яма»могло быть применено к этому каменному мешку, толькоесли представить его себе в виде рва для львов или тигров.

Подземелье не было вымощено ни плитами, нибулыжником. Полом служила сырая, холодная земля, какоийона бывает в глубоких погребах.

Посредине подземелья четыре низкие уродливыеколонны поддерживали каменныий стрельчатыий навес,четыре ребра которого сходились в одноий точке, образуянечто, напоминавшее митру епископа. Этот навес, вроде техбалдахинов, под которыми некогда ставились саркофаги,упирался вершиноий в самыий свод, образуя в подземелье какбы отдельныий покоий , если можно назвать покоемпомещение, открытое со всех сторон и имеющее вместочетырех стен четыре столба.

К замочному камню навеса был подвешен круглыиймедныий фонарь, защищенныий решеткоий , словно тюремноеокно. Фонарь отбрасывал на столбы, на своды, на круглуюстену, смутно видневшуюся за столбами, тусклыий свет,пересеченныий полосами тени.

Это и был тот свет, которыий в первую минуту ослепил

Гуинплена. Теперь он казался ему мерцающим красноватымогоньком.

Другого освещения в подземелье не было. Ни окна, нидвери, ни отдушины.

Между четырьмя столбами, как раз под фонарем, на месте,освещенном ярче всего, лежала на земле какая-то белая,страшная фигура.

Она была простерта на спине. Можно было ясноразглядеть лицо с закрытыми глазами; туловище исчезалопод какоий -то бесформенноий грудоий ; руки и ноги,растянутые в виде креста, были привязаны четырьмяцепями к четырем столбам, а цепи прикреплены кжелезным кольцам у подножия каждоий колонны.Человеческая фигура, неподвижно застывшая в ужасноийпозе четвертуемого, синевато-бледным цветом кожипоходила на труп. Это было обнаженное тело мужчины.

Окаменев, Гуинплен стоял на верхнеий ступени лестницы.Вдруг он услыхал хрип.Значит, это был не труп. Это был живоий человек.Немного поодаль от этого страшного существа, под одноий

из стрельчатых арок навеса, по обе стороны, большогокресла, водруженного на широком каменном подножия,стояло двое людеий в длинных черных хламидах, а в креслесидел одетыий в красную мантию бледныий неподвижныийстарик со зловещим лицом, держа в руке букет роз.

Человек более сведущиий , чем Гуинплен, взглянув на букет,сразу сообразил бы, в чем дело. Право судить, держа в рукепучок цветов, принадлежало чиновнику, представлявшемуодновременно и королевскую и муниципальную власть.Лорд-мэр города Лондона и поныне отправляет судеий скиефункции с букетом в руке. Назначением первых весенних

роз было помогать судьям творить суд и расправу.Старик, сидевшиий в кресле, был шериф Серреий ского

графства.Он застыл в величественноий позе, напоминая собою

римлянина, облеченного верховноий властью.Кроме кресла, в подземелье не было других сидениий .Рядом с креслом стоял стол, заваленныий бумагами и

книгами; на нем лежал длинныий белыий жезл шерифа.Люди, недвижимо стоявшие по обе стороны кресла, были

доктора: один – доктор медицины, другоий – доктор права;последнего можно было узнать по шапочке, надетоий напарик. Оба были в черных мантиях. Представители обеихэтих профессиий носят траур по тем, кого они отправляют натот свет.

Позади шерифа, на выступе каменноий плиты, служившеийподножием, сидел с пером в руке и, видимо, собиралсяписать секретарь в круглом парике; на коленях у неголежала папка с бумагами, а на неий лист пергамента; подленего на плите стояла чернильница.

Чиновник этот принадлежал к числу так называемых«мешкохранителеий », на что указывала сумка, лежавшая уего ног. Такая сумка, некогда бывшая непременныматрибутом судебного процесса, называлась «мешкомправосудия».

Прислонившись к одному из столбов, со скрещенными нагруди руками, стоял человек в кожаноий одежде. Это былпомощник палача.

Все эти люди, замершие в мрачных позах вокругзакованного в цепи человека, казались зачарованными. Ниодин не двигался; никто не произносил ни слова.

Кругом царила зловещая тишина.

Место, которое видел перед собоий Гуинплен, былозастенком. Таких застенков в прежнеий Англии было великоемножество. Подземелье башни Бошана долгое времяслужило для этоий цели, так же как подвалы тюрьмыЛоллардов. До наших днеий сохранилось в Лондонеподземелье, известное под названием «склепа леди Плеий с».В этом помещении находится камин, где накаливалисьщипцы.

Во всех тюрьмах, выстроенных при короле Иоанне, – аСаутворкская тюрьма была типичноий тюрьмоий тоий эпохи, –имелись застенки.

То, о чем сеий час будет рассказано, в ту пору частопроисходило в Англии и могло бы, строго говоря,происходить и теперь, ибо все законы того временисуществуют и поныне. Англия представляет собоюлюбопытное явление в том отношении, что варварскоезаконодательство прекрасно уживается в неий со свободоий .Что и говорить, чета образцовая.

Однако некоторое недоверие к неий было бы нелишним.Случись какая-нибудь смута – и прежние карательные мерымогли бы легко возродиться. Англиий ское законодательство– прирученныий тигр. Лапа у него бархатная, но когтипрежние; они только спрятаны.

Обрезать эти когти было бы вполне разумно.Англиий ские законы почти совсем не признают права. По

одну сторону – система карательных мер, по другую –принципы человечности. Философы протестуют противтакого порядка, но проий дет еще немало времени, преждечем человеческое правосудие сольется со справедливостью.

Уважение к закону характерно для англичан. В Англии кзаконам относятся с таким почтением, что их никогда не

упраздняют. Из этого нелегкого положения, впрочем,находят выход: законы чтут, но их не исполняют. Сустаревшими законами происходит то же, что ссостарившимися женщинами; никто не думаетнасильственно пресекать существования тех или других; наних просто перестают обращать внимание – вот и все. Пустьсебе думают на здоровье, что они все еще красивы имолоды. Никто не позволит себе сказать им, что они отжилисвоий век. Подобная учтивость и называется уважением кзакону.

Нормандское обычное право изборождено морщинами;это, однако, не мешает многим англиий ским судьям строитьему глазки. Англичане любовно оберегают всякие древниежестокости, если только они нормандского происхождения.Есть ли что-нибудь более жестокое, чем виселица? В 1867году одного человека [ирландского фения Бюрке (в мае1867 года) (прим.авт.)] приговорили к четвертованию, с темчтобы его растерзанныий труп преподнести женщине –королеве.

Впрочем, в Англии пыток никогда не существовало. Ведьименно так утверждает история. Что ж, у нее немалыийапломб.

Мэтью Вестминстерскиий , констатируя, что «саксонскиийзакон, весьма милостивыий и снисходительныий », ненаказывал преступников смертноий казнью,присовокупляет: «Ограничивались только тем, что имотрезали носы, выкалывали глаза и вырывали части тела,являющиеся признаками пола». Только-то!

Гуинплен, растерянно остановившись на верхнеийступеньке лестницы, дрожал всем телом. Им овладел страх.Он старался вспомнить, какое преступление мог он

совершить. Молчание жезлоносца сменилось картиноийпытки. Это был шаг вперед, но шаг трагическиий . Мрачныийоблик угрожавшего ему закона принимал все более и болеезагадочные очертания.

Человек, лежавшиий на полу, снова захрипел.Гуинплен почувствовал, что кто-то слегка толкнул его в

плечо.Это был жезлоносец.Гуинплен понял, что ему приказывают соий ти вниз.Он повиновался.Нащупывая ногоий ступеньки, он стал спускаться с

лестницы.Ступени были узкие и крутые, высотоий в восемь-девять

дюий мов. Перил не было. Спускаться можно было только сбольшоий осторожностью. За Гуинпленом на расстояниидвух ступенек от него следовал жезлоносец, держа прямоперед собоий железныий жезл, и на таком же расстояниипозади жезлоносца – судебныий пристав.

Спускаясь по этим ступеням, Гуинплен чувствовал, чтотеряет последнюю надежду на спасение. Казалось, он шаг зашагом приближается к смерти. Каждая проий денная ступеньугашала в нем какую-то частицу света. Бледнея все большеи больше, он достиг конца лестницы.

Распластанныий на земле и прикованныий к четыремстолбам призрак продолжал хрипеть.

В полумраке послышался голос:– Подоий дите!Это сказал шериф.Гуинплен сделал шаг вперед.– Ближе, – произнес голос.Гуинплен сделал еще шаг.

– Еще ближе, – повторил шериф.Судебныий пристав прошептал Гуинплену на ухо с таким

внушительным видом, что шепот прозвучал торжественно:– Вы находитесь перед шерифом Серреий ского графства.Гуинплен подошел почти вплотную к пытаемому,

распростертому на полу посреди подземелья. Жезлоносец исудебныий пристав остановились поодаль.

Когда Гуинплен, очутившись под навесом, увидал вблизинесчастное существо, на которое он до сих пор смотрелтолько издали, его страх перешел в беспредельныий ужас.

Человек, лежавшиий скованным на земле, был совершеннообнажен, если не считать целомудренно прикрывавшего егоотвратительного лоскута, которыий можно было бы назватьфиговым листом пытки и которыий у римлян называлсяsuccingulum, у готов – christipannus – слово, из которогонаше древнегалльское наречие образовало слово cripagne.Тело распятого на кресте Иисуса тоже было прикрытотолько обрывком ткани.

Осужденному на смерть преступнику, которого виделперед собоий Гуинплен, было лет пятьдесят – шестьдесят. Онбыл лыс. На подбородке у него торчала редкая седая борода.Глаза были закрыты, широко открытыий рот обнажал всезубы. Худое, костлявое лицо походило на череп мертвеца.Руки и ноги, прикованные цепями к четырем каменнымстолбам, образовали букву X. Грудь и живот были у негопридавлены чугунноий плитоий , на котороий лежало пять-шесть огромных булыжников. Его хрип иногда переходил ведва слышныий вздох, иногда же – в звериное рычание.

Шериф, не расставаясь со своим букетом роз, свободноийрукоий взял со стола белыий жезл и, подняв его, произнес:

– Повиновение ее величеству.

Затем положил жезл обратно на стол.Потом медленно, точно отбивая удары похоронного

колокола, сохраняя ту же неподвижность, что и пытаемыий ,шериф заговорил:

– Человек, закованныий здесь в цепи, внемлите последниийраз голосу правосудия. Вас вывели из вашеий темницы идоставили сюда. На вопросы, предложенные вам ссоблюдением всех требованиий формальностеий , formaliisverbis pressus, вы, не обращая внимания на прочитанныевам документы, которые вам будут предъявлены еще раз,побуждаемыий злобным духом противного человеческоийприроде упорства, замкнулись в молчании и отказываетесьотвечать судье. Это – отвратительное своеволие,заключающее в себе все признаки наказуемого по законуотказа от дачи показаниий суду и запирательства.

Присяжныий законовед, стоявшиий справа от шерифа,перебил его с зловещим равнодушием и произнес:

– Overhernessa. Законы Альфреда и Годруна. Глава шестая.Шериф продолжал:– Закон уважают все, кроме разбоий ников, опустошающих

леса, где лани рождают детенышеий .И, словно колокол, вторящиий колоколу, законовед

подтвердил:– Qui faciunt vastum in foresta ubi damae solent founinare.– Отказывающиий ся отвечать на вопросы судьи, –

продолжал шериф, – может быть заподозрен во всехпороках. Он способен на всякое злодеяние.

Снова раздался голос законоведа:– Prodigus, devorator, profusus, salax, ruffianus, ebriosus,

luxuriosus, simulator, consumptor patrimonii elluo, ambro, etgluto [пожиратель достояния, расточитель, мот,

любострастник, сводник, пьяница, прожигатель жизни,лицемер, истребитель родового наследства, растратчик,транжир и обжора (лат.)].

– Все пороки, – говорил шериф, – предполагаютвозможность любых преступлениий . Кто все отрицает, тот вовсем сознается. Тот, кто не отвечает на вопросы судьи –лжец и отцеубиий ца.

– Mendax et parricida, – подхватил законовед.Шериф продолжал:– Человек, прикрываться молчанием воспрещается,

Своевольно уклоняющиий ся от суда наносит тяжелоеоскорбление закону. Он подобен Диомеду, ранившемубогиню. Молчание на суде есть сопротивление власти.Оскорбление правосудия – то же, что оскорблениевеличества. Это самое отвратительное и самое дерзкоепреступление. Уклоняющиий ся от допроса крадет истину.Законом это предусмотрено. В подобных случаях англичанево все времена пользовались правом воздеий ствовать напреступника, прибегая к яме, к колодкам и к цепям.

– Anglica charta [Англиий ская хартия (лат.)] тысячавосемьдесят восьмого года, – пояснил законовед.

И с тоий же деревянноий торжественностью прибавил:– Ferrum, et fossam, et furcas, cum alliis libertatibus [цепи, и

яма, и колодки, и прочее (лат.)].Шериф продолжал:– Вследствие этого, подсудимыий , поскольку вы не

пожелали нарушить свое молчание, хотя находитесь вздравом уме и отлично понимаете, чего требует от васправосудие, поскольку вы обнаружили дьявольскоеупорство, вас надлежало бы сжечь живым, но вы, всоответствии с точными указаниями уголовных статутов,

были подвергнуты пытке, именуемоий «допросом сналожением тяжестеий ». Вот что было сделано с вами. Законтребует, чтобы я лично сообщил вам это. Вас привели в этоподземелье, вас раздели донага и положили на спину,растянув вам руки и ноги и привязав их к четыремколоннам – к столпам закона, – на грудь вам положиличугунную плиту, а на нее столько камнеий , сколько выоказались в состоянии выдержать. «И даже сверх того», какговорит закон.

– Plusque [сверх того (лат.)], – подтвердил законовед.Шериф продолжал:– Прежде чем подвергнуть вас дальнеий шему испытанию,

я, шериф графства Серреий ского, обратился к вам, когда выуже находились в таком положении, вторично предложиввам отвечать и говорить, но вы с сатанинским упорствомхранили молчание, невзирая на то, что на вас надеты цепи,колодки, ошеий ник и кандалы.

– Attachiamenta legalja [узы, законом установленные(лат.)], – произнес законовед.

– Ввиду вашего отказа и запирательства, – сказал шериф, –а также ввиду того, что справедливость требует, чтобынастоий чивость закона не уступала упорству преступника,испытание было продолжено в порядке, установленномэдиктами и сводом законов. В первыий день вам не давалини есть, ни пить.

– Hoc est superjejunare [полное воздержание от пищи(лат.)], – пояснил законовед.

Наступило молчание. Слышно было только ужасноехриплое дыхание человека, придавленного грудоий камнеий .

Законовед дополнил свое пояснение:– Adde augmentum abstinentiae ciborum diminutione.

Consuetude britannica [увеличить еще более воздержание отпищи уменьшением количества ее. Британское обычноеправо (лат.)], статья пятьсот четвертая.

Оба, шериф и законовед, говорили попеременно; труднопредставить себе что-либо мрачнее этого невозмутимогооднообразия; унылыий голос вторил голосу зловещему;можно было подумать, что священник и дьякон,представители некоего культа пыток, служат кровожаднуюобедню закона.

Шериф снова начал:– В первыий день вам не давали ни пить, ни есть. На второий

день вам дали есть, но не дали пить; вам положили в роттри кусочка ячменного хлеба. На третиий день вам далипить, но не дали есть. Вам влили в рот в три приема тремястаканами пинту воды, почерпнутоий из сточноий канавытюрьмы. Наступил четвертыий день – сегодняшниий . Если выи теперь не будете отвечать, вас оставят здесь, пока вы неумрете. Этого требует правосудие.

Законовед, не упуская случая подать реплику, монотоннопроизнес:

– Mors rei homagium est bonae legi [смерть преступникаесть дань уважения закону (лат.)].

– И в то время, как вы будете умирать самым жалкимобразом, – подхватил шериф, – никто не придет к вам напомощь, хотя бы у вас кровь хлынула горлом, выступила избороды, из подмышек, из всех отверстиий тела, начиная сорта и кончая чреслами.

– A throtebolla, – подтвердил законовед, – et pabus etsubhircis, et a grugno usque ad crupponum.

Шериф продолжал:– Человек, выслушаий те меня внимательно, ибо

последствия касаются вас непосредственно. Если выоткажетесь от своего гнусного молчания и сознаетесь вовсем, то вас только повесят, и вы получите право наmeldefeoh, то есть на известную сумму денег.

– Damnum confitens, – подтвердил законовед, – habeat lemeldefeoh. Leges Inae [признающиий ся в своеий вине даполучит meldefeoh. Закон Ины] (лат.)], глава двадцатая.

– Каковая сумма, – подчеркнул шериф, – будет выплаченавам доий ткинсами, сускинсами и галихальпенсами, которыев силу статута, изданного в третиий год царствованияГенриха Пятого, отменившего эти деньги, могут иметьхождение только в данном случае; кроме того, вы будетеиметь право на scortum ante mortem [любовное свиданиеперед смертью (лат.)], после чего вас удавят на виселице.Таковы выгоды признания. Угодно вам отвечать суду?

Шериф умолк в ожидании ответа. Пытаемыий даже непошевельнулся.

Шериф продолжал:– Человек, молчание – это прибежище, в котором больше

риска, чем надежды на спасение. Запирательство пагубно ипреступно. Кто молчит на суде, тот изменник короне. Неупорствуий те в своем дерзостном неповиновении.Подумаий те о ее величестве. Не противьтесь нашеийвсемилостивеий шеий государыне. Отвечаий те еий в моем лице.Будьте верным подданным.

Пытаемыий захрипел.Шериф продолжал:– Итак, по истечении первых трех суток испытания

наступили четвертые. Человек, это – решительныий день.Очная ставка законом предусмотрена на четвертыий день.

– Quarta die, frontem ad frontem adduce [на четвертыий день

назначь очную ставку (лат.)], – пробормотал законовед.– Мудрость законодателя, – продолжал шериф, – избрала

этот последниий час для получения того, что наши предкиназывали «решением смертного хлада», поскольку в такоемгновение принимается на веру бездоказательноеутверждение или отрицание.

Законовед снова пояснил:– Judicium pro frodmortell, quod homines credensi sint per

suum ya et per suum na. Хартия короля Адельстана. Томпервыий , страница сто семьдесят третья.

Шериф выждал минуту, затем наклонил к пытаемому своесуровое лицо:

– Человек, простертыий на земле...Он сделал паузу.– Человек, слышите ли вы меня? – крикнул он.Пытаемыий не шевельнулся.– Во имя закона, – приказал шериф, – откроий те глаза.Веки допрашиваемого по-прежнему оставались

закрытыми.Шериф повернулся к врачу, стоявшему налево от него.– Доктор, поставьте ваш диагноз.– Probe, da diagnosticum, – повторил законовед.Врач, сохраняя торжественность каменного изваяния,

сошел с плиты, приблизился к простертому на земле,нагнулся, приложил ухо к его рту, пощупал пульс на руке,подмышкоий и на бедре, потом снова выпрямился.

– Ну как? – спросил шериф.– Он еще слышит, – ответил медик.– Видит он?– Может видеть.По знаку шерифа судебныий пристав и жезлоносец

приблизились. Жезлоносец поместился у головыпытаемого; судебныий пристав стал позади Гуинплена.

Врач, отступив на шаг, стал между колоннами.Тогда шериф, подняв букет роз, словно священник

кропило, обратился громким голосом к допрашиваемому;он стал страшен.

– Говори, о несчастныий ! – крикнул он. – Закон заклинаеттебя, прежде чем уничтожить. Ты хочешь казаться немым,подумаий о немоий могиле; ты притворяешься глухим,подумаий о страшном суде, которыий глух к мольбамгрешника. Подумаий о смерти, которая еще хуже, чем ты.Подумаий , ведь ты навеки останешься в подземелье.Выслушаий меня, подобныий мне, ибо и я – человек.Выслушаий меня, брат моий , ибо я христианин. Выслушаийменя, сын моий , ибо я старик. Страшись меня, ибо я властеннад твоим страданием и буду беспощаден. Ужас,воплощенныий в лице закона, сообщает судье величие.Подумаий ! Я сам трепещу перед собоий . Моя собственнаявласть повергает меня в смятение. Не доводи меня докраий ности. Я чувствую в себе священную злобу судьикарающего. Исполнясь же, несчастныий , спасительным идостодолжным страхом перед правосудием и повинуий сямне. Час очноий ставки наступил, и тебе надлежит отвечать.Не упорствуий . Не допускаий непоправимого. Вспомни, чтокончина твоя в моих руках. Внемли мне, полумертвец! Еслитолько ты не хочешь умирать здесь в течение долгих часов,днеий и недель, угасая в мучительноий , медленноий агонии,среди собственных нечистот, терзаемыий голодом, подтяжестью этих камнеий , один в этом подземелье, покинутыийвсеми, забытыий , отверженныий , отданныий на съедениекрысам, раздираемыий на части всякоий тварью, водящеий ся

во мраке, меж тем как над твоеий головоий будут двигатьсялюди, занятые своими делами, куплеий , продажеий , будутездить кареты; если только ты не хочешь стенать здесь ототчаяния, скрежеща зубами, рыдая, богохульствуя, не имеяподле себя ни врача, которыий смягчил бы боль твоих ран,ни священника, которыий божественноий влагоий утешенияутолил бы жажду твоеий души, о, если только ты не хочешьчувствовать, как будет выступать на губах твоихпредсмертная пена, – то молю и заклинаю тебя: послушаий сяменя! Я призываю тебя помочь самому себе; сжалься надсамим собоий , сделаий те, что от тебя требуют, уступинастояниям правосудия, повинуий ся, поверни голову, откроийглаза и скажи, узнаешь ли ты этого человека?

Пытаемыий не повернул головы и не открыл глаз.Шериф посмотрел сначала на судебного пристава, потом

на жезлоносца.Судебныий пристав снял с Гуинплена шляпу и плащ, взял

его за плечи и поставил лицом к свету так, чтобызакованныий в цепи мог видеть его. Черты Гуинпленавнезапно выступили из темноты во всем своем ужасающембезобразии.

В то же время жезлоносец нагнулся, схватил обеимируками голову пытаемого за виски, повернул ее кГуинплену и пальцами раздвинул сомкнутые веки.Показались дико выкатившиеся глаза.

Пытаемыий увидел Гуинплена.Тогда, уже сам приподняв голову и широко раскрыв глаза,

он стал всматриваться в него.Содрогнувшись всем телом, как только может

содрогнуться человек, которому на грудь навалили целуюгору, он вскрикнул:

– Это он! Да, это он!И разразился ужасным смехом.– Это он! – повторил пытаемыий .Его голова снова упала на землю, глаза закрылись.– Секретарь, запишите, – сказал шериф.До этоий минуты Гуинплен, несмотря на своий испуг, кое-как

владел собою. Но крик пытаемого: «Это он!» потряс его. Присловах же шерифа: «Секретарь, запишите» – у него кровьзастыла в жилах. Ему показалось, что лежащиий перед нимпреступник увлекает его за собою в пропасть по причинам,о которых он, Гуинплен, даже не догадывался, и чтонепонятное для него признание этого человека железнымошеий ником замкнулось у него на шее. Он представил себе,как их обоих – его самого и этого человека – прикуют рядомк позорному столбу. Охваченныий ужасом, потеряв всякуюпочву под ногами, он попробовал защищаться. Глубоковзволнованныий , сознавая свою полную непричастность ккакому бы то ни было преступлению, он бормотал что-тобессвязное и, весь дрожа, утратив последнеесамообладание, выкрикивал все, что ему приходило на ум, –подсказанные смертельноий тревогоий слова, напоминающиепущенные наудачу снаряды.

– Неправда! Это не я! Я не знаю этого человека! Он неможет знать меня, потому что я не знаю его! Меня ждут; уменя сегодня представление. Чего от меня хотят? Отпуститеменя на свободу! Все это ошибка! Зачем привели меня в этоподземелье? Неужели не существует никаких законов?Скажите тогда прямо, что никаких законов не существует.Господин судья, повторяю, это не я! Я не виновен ни в чемрешительно. Я это твердо знаю. Я хочу уий ти отсюда. Этонесправедливо! Между этим человеком и мною нет ничего

общего. Можете навести справки. Моя жизнь у всех на виду.Меня схватили точно вора. Зачем меня задержали? Да развея знаю, что это за человек? Я – странствующиий фигляр,выступающиий на ярмарках и рынках. Я – «Человек, которыийсмеется». Немало народу перевидало меня. Мы помещаемсяна Таринзофилде. Вот уже пятнадцать лет, как я честнозанимаюсь своим ремеслом. Мне пошел двадцать пятыий год.Я живу в Тедкастерскоий гостинице. Меня зовут Гуинплен.Сделаий те милость, господа судьи, прикажите выпуститьменя отсюда. Не надо обижать беспомощных, обездоленныхлюдеий . Сжальтесь над человеком, которыий ничего дурногоне сделал, у которого нет ни покровителеий , ни защитников.Перед вами бедныий комедиант.

– Передо мною, – сказал шериф, – лорд Фермен Кленчарли,барон Кленчарли-Генкервилл, маркиз КорлеонеСицилиий скиий , пэр Англии.

Шериф встал и, указывая Гуинплену на свое кресло,прибавил:

– Милорд, не соблаговолит ли ваше сиятельство присесть?

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОРЕ И СУДЬБА ПОСЛУШНЫ ОДНИМ ИТЕМ ЖЕ ВЕТРАМ

1. ПРОЧНОСТЬ ХРУПКИХ ПРЕДМЕТОВ

Порою судьба протягивает нам чашу безумия. Изнеизвестного появляется вдруг рука и подает нам темныийкубок с неведомым дурманящим напитком.

Гуинплен ничего не понял.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, к кому обращаетсяшериф.

Слишком высокиий звук неуловим для слуха; слишкомсильное волнение непостижимо для разума. Существуютопределенные границы, как для слуха, так и дляпонимания.

Жезлоносец и судебныий пристав приблизились кГуинплену, взяли его под руки, и он почувствовал, как егосажают в то кресло, с которого поднялся шериф.

Он безропотно подчинился, не пытаясь понять, чтоозначает все это.

Когда Гуинплен сел, судебныий пристав и жезлоносецотступили на несколько шагов и, вытянувшись, сталипозади кресла.

Шериф положил своий букет на выступ каменноий плиты,надел очки, которые подал ему секретарь, извлек из-подгруды дел, лежавших на столе, пожелтелыий , покрытыийпятнами, позеленевшиий , изъеденныий плесенью и местамиразорванныий пергамент, исписанныий с одноий : стороны ихранившиий на себе следы многочисленных сгибов. Подоий дяпоближе к фонарю, шериф поднес пергамент к глазам и,придав своему голосу всю торжественность, на какуютолько был способен, принялся читать:

"Во имя отца и сына и святого духа,Сего двадцать девятого января тысяча шестьсот

девяностого года по рождестве христовом,На безлюдном побережье Портленда был злонамеренно

покинут десятилетниий ребенок, обреченныий тем самым насмерть от голода и холода в этом пустынном месте.

Ребенок этот был продан в двухлетнем возрасте поповелению его величества, всемилостивеий шего короля

Иакова Второго.Ребенок этот – лорд Фермен Кленчарли, законныий и

единственныий сын покоий ного лорда Кленчарли, баронаКленчарли-Генкервилла, маркиза Корлеоне Сицилиий ского,пэра Англиий ского королевства, ныне покоий ного, и АнныБредшоу, его супруги, также покоий ноий .

Ребенок этот – наследник всех владениий и титулов своегоотца. Поэтому, в соответствии с желанием его величества,всемилостивеий шего короля, его продали, изувечили,изуродовали и объявили пропавшим бесследно.

Ребенок этот был воспитан и обучен с целью сделать изнего фигляра, выступающего на ярмарках и рыночныхплощадях.

Он был продан двух лет от роду, после смерти отца,причем королю было уплачено десять фунтов стерлингов засамого ребенка, а также за различные уступки, попущения ильготы.

Лорд Фермен Кленчарли в двухлетнем возрасте былкуплен мною, нижеподписавшимся, а изувечен иобезображен фламандцем из Фландрии, по имениХардкванон, которому был известен секрет доктораКонкеста.

Ребенок был нами предназначен стать маскою смеха –masca ridens.

С этоий целью Хардкванон произвел над ним операциюBucca fissa usque ad aures [рот, разодранныий до ушеий (лат.)],запечатлевающую на лице выражение вечного смеха.

Способом, известным одному только Хардкванону,ребенок был усыплен и изуродован незаметно для него,вследствие чего он ничего не знает о произведенноий надним операции.

Он не знает, что он лорд Кленчарли.Он откликается на имя «Гуинплен».Это объясняется его малолетством и недостаточным

развитием памяти, ибо он был продан и куплен, когда емуедва исполнилось два года.

Хардкванон – единственныий человек, умеющиий делатьоперацию Bucca fissa, и это дитя – единственныий в нашевремя ребенок, над которым она была произведена.

Операция эта столь своеобразна и неповторима, что еслибы этот ребенок превратился в старика и волосы его изчерных стали бы седыми, Хардкванон все-таки сразу узналбы его.

В то время, как мы пишем это, Хардкванон, которомудоподлинно известны все упомянутые события, ибо онпринимал в них участие в качестве главного деий ствующеголица, находится в тюрьме его высочества принцаОранского, ныне именуемого у нас королем ВильгельмомТретьим. Хардкванон был задержан и взят под стражу пообвинению в принадлежности к шаий ке компрачикосов, иличеий ласов. Он заточен в башню Четэмскоий тюрьмы.

Ребенок, согласно повелению короля, был продан и выданнам последним слугоий покоий ного лорда Линнея вШвеий царии, близ Женевского озера, между Лозанноий иВеве, в том самом доме, где скончались отец и мать ребенка;слуга умер вскоре после своих господ, так что это злодеяниев настоящее время является таий ноий для всех, кромеХардкванона, заключенного в Четэмскоий тюрьме, и нас,обреченных на смерть.

Мы, нижеподписавшиеся, воспитали и держали у себя втечение восьми лет купленного нами у короля маленькоголорда, рассчитывая извлечь из него пользу для нашего

промысла.Сегодня, покинув Англию, чтобы не разделить участи

Хардкванона, мы, из опасениий и страха перед суровымикарами, установленными за подобные деяния парламентом,с наступлением сумерек оставили одного на Портлендскомберегу упомянутого маленького Гуинплена, лорда ФерменаКленчарли.

Сохранить это дело в таий не мы поклялись королю, но негосподу.

Сегодня ночью, по воле провидения, застигнутые в моресильноий буреий и находясь в совершенном отчаянии,преклонив колени перед тем, кто один в силах спасти намжизнь и, быть может, по милосердию своему спасет и нашидуши, уже не ожидая ничего от людеий , а страшась гневагосподня и видя якорь спасения и последнее прибежище вглубоком раскаянии, примирившись со смертью и готовыерадостно встретить ее, если только небесное правосудиебудет этим удовлетворено, смиренно каясь и бия себя вгрудь, – мы делаем это признание и вверяем егобушующему морю, чтобы оно воспользовалось им во благо,согласно воле всевышнего. Да поможет нам пресвятая дева!Аминь. В чем и подписуемся".

Шериф прервал чтение и сказал:– Вот подписи. Все сделаны разными почерками.И снова стал читать:«Доктор Гернардус Геестемюнде. – Асунсион». – Крест, и

рядом: «Барбара Фермоий с острова Тиррифа, что в Эбудах. –Гаиздорра, капталь. – Джанджирате. – Жак Катурз, попрозвищу Нарбоннец. – Люк-Пьер Капгаруп, из Магонскоийкаторжноий тюрьмы».

Шериф опять остановился и сказал:

– Следует приписка, сделанная тем же почерком, какимнаписан текст, очевидно учиненная тем лицом, которомупринадлежит первая подпись.

Он прочел:«Из трех человек, составлявших экипаж урки,

судовладельца унесло волною в море, остальные дваподписались ниже: – Гальдеазун. – Аве-Мария, вор».

Перемежая чтение своими замечаниями, шерифпродолжал:

– Внизу листа помечено: «В море, на борту „Матутины“,бискаий скоий урки из залива Пасахес».

– Этот лист, – прибавил шериф, – канцелярскиий пергаментс вензелем короля Иакова Второго. На полях есть ещеприписка, сделанная тою же рукою:

«Настоящее показание написано нами на оборотноийстороне королевского приказа, врученного нам в качествеоправдательного документа при покупке ребенка.Перевернув лист, можно прочесть приказ».

Шериф перевернул пергамент и, держа его в правоий руке,поднес ближе к свету. Все увидели чистую страницу, еслитолько выражение «чистая страница» применимо кполусгнившему лоскуту; посредине можно было разобратьтри слова: два латинских – jussu regis [по повелению короля(лат.)] и подпись «Джеффрис».

– Jussu regis, Джеффрис, – произнес шериф вовсеуслышание, но уже без всякоий торжественности.

Гуинплен был подобен человеку, которому свалилась наголову черепица с крыши волшебного замка.

Он заговорил, словно в полузабытьи:– Гернардус... да, его называли «доктор». Всегда угрюмыий

старик. Я боялся его. Гаиздорра, капталь, это значит –

главарь. Были и женщины: Асунсион и еще другая. Потомбыл провансалец – Капгаруп. Он пил из плоскоий фляги, накотороий красными буквами было написано имя.

– Вот она, – сказал шериф.И положил на стол какоий -то предмет, которыий секретарь

вынул из «мешка правосудия».Это была оплетенная ивовыми прутьями фляга с ушками.

Она, несомненно, перевидала всякие виды и, должно быть,немало времени провела в воде. Ее облепили раковины иводоросли. Она была сплошь испещрена ржавым узором –работоий океана. Затвердевшая смола на горлышкесвидетельствовала о том, что фляга была когда-тогерметически закупорена. Ее распечатали и откупорили,потом снова заткнули вместо пробки втулкоий изпросмоленного троса.

– В эту бутылку, – сказал шериф, – люди, обреченные насмерть, вложили только что прочитанное мною показание.Это послание к правосудию было честно доставлено емуморем.

Сообщив своему голосу еще большую торжественность,шериф продолжал:

– Подобно тому, как гора Харроу родит отличную пшеницу,из котороий получается прекрасная мука, идущая на выпечкухлеба для королевского стола, точно так же и мореоказывает Англии всевозможные услуги, и когда исчезаетлорд, оно его находит и возвращает обратно.

Он прибавил:– На этоий фляге деий ствительно красными буквами

выведено чье-то имя.Возвысив голос, он повернулся к преступнику, лежавшему

неподвижно:

– Здесь стоит ваше имя, злодеий ! Неисповедимы пути,которыми истина, поглощаемая пучиноий людских деяниий ,снова всплывает на поверхность.

Взяв в руки флягу, шериф поднес ее к свету тоий стороноий ,которая была очищена, – вероятно, для расследования. Вивовые прутья была вплетена извилистая красная полоскатростника, местами почерневшая от деий ствия воды ивремени. Несмотря на то, что кое-где она была повреждена,можно было совершенно ясно разобрать все десять букв,составлявших имя Хардкванон.

Шериф опять повернулся к преступнику и сновазаговорил тем не похожим ни на какоий другоий тоном,которыий можно назвать голосом правосудия:

– Хардкванон! Когда эта фляга с вашим именем была нами,шерифом, предъявлена вам в первыий раз, вы сразу жедобровольно признали ее своею; затем, по прочтении вампергамента, находившегося в неий , вы не пожелали ничегоприбавить к своим предшествующим показаниям иотказались отвечать на какие бы то ни было вопросы,вероятно рассчитывая, что пропавшиий ребенок не наий детсяи что вы, таким образом, избегнете наказания. Вследствиеэтого я к вам применил «длительныий допрос с наложениемтяжестеий », и вам вторично прочитали вышеупомянутыийпергамент, содержащиий в себе показания и признаниеваших сообщников. Это не привело ни к чему. Сегодня, начетвертыий день, – день, назначенныий по закону для очноийставки, – очутившись лицом к лицу с тем, кто был брошен вПортленде двадцать девятого января тысяча шестьсотдевяностого года, вы убедились в крушении всех своихгреховных надежд и, нарушив молчание, признали в немсвою жертву...

Преступник открыл глаза, приподнял голову и необычногромким для умирающего голосом, в котором вместе спредсмертным хрипом звучало какое-то странноеспокоий ствие, с зловещим выражением произнес несколькослов; при каждом слове ему приходилось подымать всеийгрудью кучу наваленных на "его камнеий , могильноий плитоюпригнетавших его к земле.

– Я поклялся хранить таий ну и деий ствительно хранил ее допоследнеий возможности. Темные люди – люди верные;честность существует и в аду. Сегодня молчание ужебесполезно. Пусть будет так. И потому я говорю. Ну, да. Этоон. Таким его сделали мы вдвоем с королем: король – своимсоизволением, я – своим искусством.

Взглянув на Гуинплена, он прибавил:– Смеий ся же вечно.И сам захохотал.Этот смех, еще более страшныий , чем первыий , звучал как

рыдание.Смех прекратился, голова Хардкванона откинулась назад,

веки опустились.Шериф, предоставив преступнику возможность

высказаться, заговорил снова:– Все это подлежит внесению в протокол.Он дал секретарю время записать слова Хардкванона и

продолжал:– Хардкванон, по закону, после очноий ставки, приведшеий к

положительному результату, после третьего чтенияпоказаниий ваших сообщников, подтвержденных ныневашим собственным откровенным признанием, послевашего вторичного свидетельства вы сеий час будетеосвобождены от оков, чтобы, с соизволения ее величества,

быть повешенным, как плагиатор.– Как плагиатор, – отозвался законовед, – то есть как

продавец и скупщик детеий . – Вестготскиий закон, книгаседьмая, глава третья, параграф Usurpaverit [присвоил(лат.)]; и Салическиий закон, глава сорок первая, параграфвтороий ; и закон фризов, глава двадцать первая – «De Plagio»[противозаконное присвоение (лат.)]. Александр Неккамговорит также: «Qui pueros vendis, plagiarius est tibi nomen»[тебе, продающему детеий , имя – плагиатор (лат.)].

Шериф положил пергамент на стол, снял очки, снова взялбукет и произнес:

– Суровыий длительныий допрос с пристрастиемпрекращается. Хардкванон, благодарите ее величество.

Судебныий пристав сделал знак человеку в кожаноийодежде.

Человек этот, подручныий палача, «виселичныий слуга», какон назывался в старинных хартиях, подошел к пытаемому,снял один за другим лежавшие на животе камни, убралчугунную плиту, из-под котороий показались расплющенныеее тяжестью бока несчастного, освободил кисти рук илодыжки от колодок и цепеий , приковывавших его кчетырем столбам.

Преступник, избавленныий от всякого груза и от оков, всееще лежал на полу с закрытыми глазами, раскинув руки иноги, точно распятыий , которого только что сняли с креста.

– Встаньте, Хардкванон! – сказал шериф.Преступник не шевелился.«Виселичныий слуга» взял его за руку, подержал ее, потом

опустил, – она безжизненно упала. Другая рука, которую онприподнял вслед за первоий , упала точно так же. Подручныийпалача схватил сначала одну, затем другую ногу

преступника; когда он отпустил их, они ударились пяткамио пол. Пальцы обеих ног остались неподвижными, точноодеревенели. У лежащего плашмя на земле голые ступнивсегда как-то странно торчат кверху.

Подошел врач, вынул из кармана маленькое стальноезеркальце и приложил его к раскрытому рту Хардкванона,затем пальцем приподнял ему веки. Они уже больше неопустились. Остекленевшие зрачки не дрогнули.

Врач выпрямился и сказал:– Он мертв.Затем прибавил:– Он засмеялся, и это его убило.– Это уже не имеет значения, – заметил шериф. – После

того как он сознался, вопрос о его жизни или смерти –пустая формальность.

И, указав на Хардкванона букетом роз, он отдалраспоряжение жезлоносцу:

– Труп убрать отсюда сегодня же ночью.Жеэлоносец почтительно наклонил голову.Шериф прибавил:– Тюремное кладбище – напротив.Жезлоносец опять наклонил голову.Секретарь писал протокол.Шериф, держа в левоий руке букет, взял в правую руку своий

белыий жезл, стал прямо перед Гуинпленом, все ещесидевшим в кресле, отвесил ему глубокиий поклон, потом сне меньшеий торжественностью откинул назад голову и,глядя в упор на Гуинплена, сказал:

– Вам, здесь присутствующему, мы, кавалер ФилиппДензил Парсонс, шериф Серреий ского графства, всопровождении Обри Доминика, эскваий ра, нашего клерка и

секретаря, наших обычных помощников, получивнадлежащим образом прямые и специальные на этот счетприказания ее величества, в силу данного нам поручения, совсеми вытекающими из него правами и обязанностями,сопряженными с нашеий должностью, а также с разрешениялорд-канцлера Англии, на основании протоколов, актов,сведениий , сообщенных адмиралтеий ством, после проверкидокументов и сличения подписеий , по прочтении ивыслушании показаниий , после очноий ставки, учинения всехтребуемых законом процедур, приведших кблагополучному и справедливому завершению дела, – мыудостоверяем и объявляем вам, чтобы вы могли вступить вобладание всем, принадлежащим вам по праву, что вы –Фермен Кленчарли, барон Кленчарли-Генкервилл, маркизКорлеоне Сицилиий скиий и пэр Англии. И да хранит господьваше сиятельство.

И он поклонился.Законовед, врач, судебныий пристав, жезлоносец, секретарь

– все присутствующие, за исключением палача, последовалиего примеру и поклонились Гуинплену еще болеепочтительно, чуть не до самоий земли.

– Что это такое? – крикнул Гуинплен. – Да разбудите жеменя!

И, смертельно бледныий , вскочил с кресла.– Я и пришел для того, чтобы разбудить вас, – проговорил

чеий -то голос, которыий прозвучал здесь в первыий раз.Из-за каменного столба выступил человек. Так как никто

не спускался в подземелье с тоий минуты, когда железнаяплита, поднявшись, открыла доступ в застенокполицеий скому шествию, было ясно, что этот человекпроник сюда и спрятался в тени еще до появления

Гуинплена, что ему поручили наблюдать за всемпроисходившим и что в этом заключалась его обязанность.Это был тучныий человек в придворном парике и дорожномплаще, скорее старыий , чем молодоий , державшиий ся весьмапристоий но. Он поклонился Гуинплену почтительно,непринужденно; с изяществом хорошо вышколенноголакея, а на с неуклюжестью судеий ского чина.

– Да, – сказал он, – я пришел разбудить вас. Вот ужедвадцать пять лет, как вы спите. Вы видите сон, и вам пораочнуться. Вы считаете себя Гуинпленом, тогда как вы –Кленчарли. Вы считаете себя простолюдином, между темкак вы – знатныий дворянин. Вы считаете, что находитесь впоследнем ряду, между тем как стоите в первом. Высчитаете себя скоморохом, в то время как вы – сенатор. Высчитаете себя бедняком, в деий ствительности же вы – богач.Вы считаете себя ничтожным, между тем как выпринадлежите к сильным мира сего. Проснитесь, милорд!

Слабым голосом, в котором звучал неподдельныий ужас,Гуинплен прошептал:

– Что значит все это?– Это значит, милорд, – ответил толстяк, – что меня зовут

Баркильфедро, что я – чиновник адмиралтеий ства; что этавыброшенная волнами фляга Хардкванона была наий дена наберегу моря; что она была доставлена мне, ибораспечатывание таких сосудов входит в круг моихобязанностеий ; что я откупорил ее в присутствии двухприсяжных, состоящих при отделе Джетсон, двух членовпарламента, Вильяма Блетуаий та, представителя городаБата, и Томаса Джервоий са, представителя городаСаутгемптона; что они описали и удостоверили содержимоефляги и вместе со мною скрепили протокол своими

подписями; что о находке я доложил ее величеству; что, поповелению королевы, все требуемые закономформальности были выполнены с соблюдением таий ны,необходимоий в столь щекотливом деле, и что последняя изэтих формальностеий – очная ставка – только что имеламесто; это значит, что у вас миллион годового дохода, чтовы – лорд Соединенного королевства Великобритании,законодатель и судья, верховныий судья и верховныийзаконодатель, облаченныий в пурпур и горностаий , что выстоите на одноий ступени с принцами и почти равныимператору, что ваша голова увенчана пэрскоий короноий ичто вы женитесь на герцогине, дочери короля.

Потрясенныий этим превращением, поразившим егоподобно удару грома, Гуинплен лишился чувств.

2. ТО, ЧТО ПЛЫВЕТ, ДОСТИГАЕТ БЕРЕГА

Все случившееся явилось следствием того, что некиийсолдат нашел на берегу моря бутылку.

Расскажем, как это случилось.Каждое происшествие должно рассматривать лишь как

звено в цепи других обстоятельств.Как-то раз один из четырех канониров, составлявших

гарнизон Келшорского замка, подобрал во время отлива напеске оплетенную ивовыми прутьями флягу, выброшеннуюна берег волнами. Фляга эта, сплошь покрытая плесенью,была закупорена просмоленноий втулкоий . Солдат отнеснаходку в замок полковнику, а тот отослал ее адмиралуАнглии. Адмиралу – значит, в адмиралтеий ство; вадмиралтеий стве же предметами, выброшенными на берег,

ведал Баркильфедро. Баркильфедро, распечатав иоткупорив бутылку, доставил ее королеве. Королева сразувзялась за дело. Она сообщила о находке и предложилавысказаться двум важнеий шим своим советникам – лорд-канцлеру, которыий по закону является «блюстителемсовести англиий ского короля», и лорд-маршалу, «знатоку ввопросах геральдических и родословных». Томас Ховард,герцог Норфолькскиий , пэр-католик, наследственныийгофмаршал Англии, передал через своего представителяграфа-маршала Генри Ховарда, графа Биндона, что онзаранее соглашается с мнением лорд-канцлера. Лорд-канцлером был тогда Вильям Коупер. Не надо смешиватьего с его однофамильцем и современником ВильямомКоупером, анатомом и комментатором Бидлоу,выпустившим в Англии своий «Трактат о мускулах» почти вто же самое время, когда во Франции Этьен Абеий льнапечатал «Историю костеий »; между хирургом и лордомсуществует некоторая разница. Лорд Вильям Коупер стяжалсебе известность фразоий , сказанноий по поводу дела ТалботаИелвертона, виконта Лонгвиля: «Для конституции Англиивосстановление в правах пэра имеет большее значение, чемреставрация короля». Наий денная в Келшоре флягачрезвычаий но заинтересовала лорд-канцлера. Всякиий ,высказавшиий какое-либо принципиальное суждение, радотучаю применить его на деле. А тут как раз представилсяслучаий восстановить пэра в его правах. Принялись зарозыски человека, выступавшего под именем Гуинплена;наий ти его оказалось делом нетрудным. Хардкванона тоже.Он был еще жив. Тюрьма может сгноить человека, но вместес тем сохранить его, если только содержать под стражеийзначит сохранять. Заключенных в крепости тревожили

редко. Темницу не меняли так же, как не меняют мертвецамгроба. Хардкванон все еще сидел в Четэмскоий тюрьме.Оставалось только взять его оттуда. Его перевезли изЧетэма в Лондон. Одновременно с этим навели справки вШвеий царии. Все факты полностью подтвердились. Всоответствующих учреждениях в Лозанне и Веве нашлибрачное свидетельство лорда Линнея, относящееся кпериоду его изгнания, метрическую запись о рожденииребенка, акты о смерти отца и матери; со всех этих бумагсняли «на всякиий случаий » по две засвидетельствованныекопии. Все это было выполнено с соблюдением строжаий шеийтаий ны в чрезвычаий но короткиий срок, как говорилось тогда,«с королевскоий быстротоий » и с сохранением глубочаий шего«рыбьего молчания», рекомендованного и применявшегосяБеконом, а позднее возведенного Блекстоном вобязательное правило при производстве дел верховноийканцелярии и государственных дел, а также прирассмотрении вопросов, именовавшихся в ту пору«сенаторскими».

Надпись «Jussu regis» и подпись «Джеффрис» былипризнаны подлинными. Для того, кто изучалпатологическиий характер королевских прихотеий ,именовавшихся «соизволением его или ее величества», это«Jussu regis» не представляет ничего удивительного. ПочемуИаков II, которому, казалось бы, следовало скрыватьподобные деяния, запечатлел их в документах, рискуя дажеповредить успеху предприятия? Ведь это цинизм.Высокомерное презрение ко всему на свете. Ах, вы думаете,что только непотребные женщины, бывают бесстыдны?Государственная политика тоже не отличаетсястыдливостью. Et se cupit ante videri [желает, чтобы его

видели впереди (лат.)]. Совершить преступление ихвастаться им – к этому сводится вся история. Корольделает себе татуировку, точно каторжник. Надо бы спастисьот жандарма и от суда истории, но в то же время жальрасстаться с такоий интересноий приметоий : ведь хочется, чтобтебя знали и запомнили. Взгляните на мою руку, обратитевнимание на этот рисунок с изображением храма любви ипылающего сердца, пронзенного стрелоий , – это я, Ласнер.«Jussu regis» – это я, Иаков Второий . Совершить злодеяние – иприложить к нему свою печать. Проявить бесстыдство,сознательно выдать самого себя, выставить напоказ своепреступление – в этом и заключается наглая похвальбазлодея. Христина велит схватить Мональдески, вырвать унего признание, умертвить его и при этом говорит: «Я –королева Швеции и пользуюсь гостеприимством короляФранции». Не все тираны поступают одинаково: однипрячутся, как Тибериий , другие тщеславно хвастаются, какФилипп II. Одни ближе к скорпиону, другие – к леопарду.Иаков II принадлежал ко второий разновидности. Лицо унего, как известно, в противоположность Филиппу II, былооткрытое и веселое. Филипп II был мрачен, Иаков II –жизнерадостен. Это не мешало ему быть жестоким. Иаков IIбыл тигр добродушныий , но, подобно Филиппу, спокоий ноотносился к своим преступлениям. Он был извергом«милостью божиеий ». Потому-то ему ничего не приходилосьскрывать и затушевывать: его убиий ства находили себеоправдание в его «божественном праве». Он тоже готов былоставить после себя Симанкасские архивы, в которыххранились бы пергаменты с подробным перечнем всех егозлодеяниий , перенумерованные, разложенные по отделам,снабженные ярлыками, в полном порядке, каждыий на своеий

полке, словно яды в лаборатории аптекаря. Подписыватьсяпод своими преступлениями – жест, достоий ныий короля.

Всякое совершенное деяние – вексель, выданныий навеликого неизвестного предъявителя. По векселю созловещеий передаточноий надписью «jussu regis» наступилсрок платежа.

Королева Анна, умевшая, в отличие от большинстваженщин, прекрасно хранить таий ну, предложила лорд-канцлеру представить еий по этому важному делу таий ныийдоклад, так называемыий «доклад королевскому уху». Такогорода доклады были в большом ходу во всех монархическихстранах. В Вене был даже особыий «советник уха», в званиисоветника двора. Эта почетная должность, учрежденная вовремена Каролингов, соответствовала auricularius [наушник(лат.)] старинных палатинских хартиий – лицу, близкому кимператору и имевшему право нашептывать ему на ухо.

Вильям Коупер, канцлер Англии, пользовавшиий сядоверием королевы на том основании, что был близорук,как и она, если не больше, составил докладную записку,начинавшуюся так: «У Соломона к его услугам были двептицы: удод „худбуд“, говорившиий на всех языках, и орел„симурганка“, покрывавшиий тенью своих крыльев караваниз двадцати тысяч человек. Точно так же, хотя и внесколько иноий форме...» и т.д. Лорд-канцлер признавалдоказанным тот факт, что наследственныий пэр былпохищен, изувечен и впоследствии наий ден. Он не порицалИакова II, которыий как-никак приходился королеве роднымотцом. Он даже приводил доводы в его оправдание. Во-первых, испокон веков существуют известныемонархические принципы. E senioratu eripimus. In roturagiocadut [исторгаемыий из среды дворянства становится лицом

недворянского сословия (лат.)]. Во-вторых, королюпринадлежит право изувечения его подданных. Чемберленэто признавал. «Corpora et bona nostrorum subjectorumnostra sunt» [жизнь и имущество наших подданныхпринадлежат нам (лат.)], – изрек преславноий и преблагоийпамяти Иаков I. «Для блага государства» выкалывали глазагерцогам королевскоий крови. Некоторые принцы, слишкомблизкие к трону, в полезных для него целях были удушенымежду двумя тюфяками, прячем их смерть приписываласьапоплексии. Удушить же – дело более серьезное, чемизуродовать. Король тунисскиий вырвал глаза своему отцу,Муллеий -Ассему, тем не менее его послы были принятыимператором. Итак, король может приказать лишить своегоподданного какоий -либо части тела точно так же, каклишают прав состояния и т.п., – это вполне законно. Но однозаконное деий ствие не уничтожает другого. «Если человек,которого утопят по приказанию короля, выплывет наповерхность живым, это означает, что бог смягчилкоролевскиий приговор. Если наий ден наследственныий пэр,должно ему возвратить пэрскую корону. Так было с лордомАлла, королем Нортумбрии, которыий тоже был фигляром.Так должно поступить и с Гуинпленом, которыий тожекороль, то есть лорд. Низкое ремесло, которым емупришлось заниматься в силу непреодолимыхобстоятельств, не позорит герба; тому свидетельствомАбдолоним, которыий , будучи королем, был вместе с тем исадовником, или святоий Иосиф, которыий был плотником,или, наконец, Аполлон, которыий был богом и в то же времяпастухом». Короче, ученыий канцлер приходил к выводу, чтонеобходимо восстановить Фермена, лорда Кленчарли,ложно именуемого Гуинпленом, во всех его имущественных

правах и титулах, но «под непременным условием, чтобыему была дана очная ставка с преступником Хардкванономи чтобы упомянутыий Хардкванон признал его». Этимзаключением канцлер, конституционныий блюстителькоролевскоий совести, окончательно успокаивал эту совесть.

В особоий приписке лорд-канцлер напоминал, что в случаеупорного запирательства Хардкванона к нему следуетприменить «длительныий допрос с пристрастием», причемочная ставка должна произоий ти лишь на четвертыий день,когда для преступника настанет час «смертного хлада», окотором говорит хартия короля Адельстана. В этом было,конечно, некоторое неудобство: а именно – пытаемыий могумереть на второий или на третиий день, что затруднило быочную ставку; тем не менее приходилось подчинятьсязакону. Применение закона всегда встречает известныетрудности.

Впрочем, по мнению лорд-канцлера, можно было бытьвполне уверенным, что Хардкванон признает Гуинплена.

Анна, с одноий стороны, в достаточноий мере осведомленнаяоб уродстве Гуинплена, с другоий – не желая обижать сестру,к котороий перешли все поместья Кленчарли, с радостьюсогласилась на брак герцогини Джозианы с новым лордом,то есть с Гуинпленом.

Восстановление в правах лорда Фермена Кленчарли непредставляло никаких затруднениий , ибо он являлсяпрямым и законным наследником. В сомнительных случаях,когда трудно бывало доказать родство или когда пэрство inabeyance [в состоянии неизвестности (англ.)] оспаривалосьродственниками по боковоий линии, закон требовалперенесения вопроса в палату лордов. Не обращаясь к болееотдаленным временам, укажем, что в 1782 году здесь был

разрешен вопрос о праве Елизаветы Перри на Сиднеий скоебаронство; в 1789 году – о праве Томаса Степльтона наБомонтское баронство; в 1803 году – о праведостопочтенного Таимвела Бриджеса на баронство Чандос;в 1813 году – о праве генерал-леий тенанта Ноллиса напэрство и на графство Бенбери и т.д. В данном случае небыло ничего подобного. Никакоий тяжбы. Незачем былотревожить палату, и для признания нового лорда быловполне достаточно одного волеизъявления королевы вприсутствии лорд-канцлера.

Заправлял всем Баркильфедро.Благодаря ему дело велось с такими предосторожностями,

таий на охранялась так тщательно, что ни Джозиана, ни лордДэвид даже не подозревали о том, как искусно под нихподкапываются. Высокомерную Джозиану, державшуюся встороне от всех, обоий ти было нетрудно. Что же касаетсялорда Дэвида, то его отправили в плавание к берегамФландрии. Ему предстояло лишиться титула лорда, а он обэтом и не догадывался. Отметим здесь одну подробность. Вдесяти лье от места стоянки флотилии, котороий командоваллорд Дэвид, капитан Хелибертон разбил французскиий флот.Граф Пемброк, председатель совета, предложил наградитькапитана Хелибертона чином контр-адмирала. Аннавычеркнула фамилию Хелибертон и внесла вместо нее всписок имя лорда Дэвида Дерри-Моий р, для того чтобы ктому моменту, когда он узнает о потере пэрства, лорд Дэвидмог по краий неий мере утешиться адмиральским чином.

Анна чувствовала себя вполне удовлетворенноий . Сестре –безобразныий муж, лорду Дэвиду – прекрасныий чин. С одноийстороны – злорадство, с другоий – благоволение.

Ее величеству предстояло насладиться ею же самоий

придуманноий комедиеий . К тому же она убедила себя в том,что исправляет несправедливость, допущенную ееавгустеий шим отцом, возвращает сословию пэров одного изего членов, то есть деий ствует, как подобает великоиймонархине, что, по воле божиеий , она защищает невинность,что провидение в благих и неисповедимых путях своих... ит.д. Нет ничего приятнее, чем поступать справедливо, когдатем самым причиняешь огорчение тому, кого ненавидишь.

Впрочем, для королевы было достаточно уже одногосознания, что у ее красавицы-сестры будет уродливыий муж.В чем именно состоит уродство Гуинплена, каково этобезобразие, – Баркильфедро не счел нужным сообщитькоролеве, а сама она не соблаговолила расспросить его обэтом. Подлинно королевское пренебрежение. Да и не все лиравно? Палата лордов могла быть только признательна еий .Лорд-канцлер, официальныий оракул, выразил общеемнение. Восстановить пэра – значит поддержать всепэрское сословие. Королевская власть в этом случаевыступала как верная и надежная заступница пэрскихпривилегиий . Какова бы ни была внешность нового пэра, онане может явиться препятствием, поскольку речь идет озаконном праве на наследство. Анна, вполнеудовлетворенная своими доводами, пошла прямо к цели – квеликоий , женскоий и королевскоий цели, состоящеий в том,чтобы поступать так, как еий заблагорассудится.

Королева жила в то время в Виндзоре, поэтомупридворные интриги не сразу получили огласку.

Только лица, без которых никак нельзя было обоий тись,были осведомлены о предстоящих событиях.

Баркильфедро торжествовал, и это придавало его лицуеще более зловещее выражение. Порою радость бывает

самым отвратительным чувством.Ему первому выпало на долю удовольствие откупорить

флягу Хардкванона. Он не выказал при этом особогоудивления, ибо удивляются только ограниченные люди. Ктому же – не правда ли? – это было для него вполнезаслуженноий наградоий , – он так долго ждал счастливогослучая. Должна же была, наконец, судьба улыбнуться ему.

Это nil mirari [ничему не удивляться (лат.)] было одноий изотличительных черт его поведения. Однако, надо сознаться,в глубине души он был поражен. Тому, кто мог бы сорвать снего личину, под котороий он скрывал свою душу даже передбогом, представилась бы такая картина: именно в это времяБаркильфедро начинал приходить к убеждению, что он,человек ничтожныий и вместе с тем так близко стоящиий кблистательноий герцогине Джозиане, не в силах нанести еийхоть какоий -нибудь удар. Это вызвало в нем безумныий взрывзатаенноий ненависти. Он дошел до полного отчаяния. Чембольше терял он надежду, тем сильнее становилась егоярость. «Грызть удила» – как верно передают эта словасостояние духа злого человека, которого гложет сознаниесобственного бессилия. Баркильфедро был, пожалуий , готовотказаться если не от желания причинить зло Джозиане, тоот своих мстительных планов; если не от бешеноий вражды кнеий , то от намерения ужалить ее. Но какоий это позор длянего – выпустить из рук добычу! Затаить в себе злобу, какпрячут в ножны кинжал, годныий лишь для музея! Какоегорчаий шее унижение!

И вдруг, как раз в это самое время (хаос, господствующиийво вселенноий , любит такие совпадения!) флягаХардкванона, перепрыгивая с волны на волну, попадает вруки Баркильфедро. В неведомом сокрыты какие-то силы,

всегда готовые выполнять веления зла. В присутствии двухравнодушных свидетелеий , двух чиновниковадмиралтеий ства Баркильфедро открывает флягу, находит внеий пергамент, разворачивает его, читает... Представьте себетолько его сатанинскую радость!

Странно подумать, что море, ветер, водные пространства,приливы и отливы, бури, штили могут прилагать столькоусилиий с единственноий целью доставить счастье зломучеловеку. Однако именно такоий заговор осуществлялсяцелых пятнадцать лет. Непостижимая таий на! В течениепятнадцати лет океан беспрерывно работал над этим.Волны передавали одна другоий всплывшую на поверхностьфлягу, подводные камни сделали все, чтобы она неразбилась о них и на стекле не появилось ни одноийтрещины, пробка осталась цела, морские водоросли неразъели ивовоий плетенки, раковины не стерли слова«Хардкванон», вода не проникла внутрь сосуда, плесень непокрыла пергамента, сырость не уничтожила написанного –сколько забот приняла на себя морская пучина! И вот вконечном итоге то, что Гернардус бросил во тьму, тьмаотдала Баркильфедро: послание, предназначенное богу,попало в руки к дьяволу. Беспредельность злоупотребиладоверием человека; по мрачноий иронии судьбы торжествосправедливости – превращение покинутого ребенка,Гуинплена, в лорда Кленчарли – осложнилось победоийадскоий злобы; судьба совершила благое дело, прибегнув кдурному средству, и заставила правосудие послужитьнесправедливости. Отнять жертву у Иакова II – и отдать ее вруки Баркильфедро. Возвысить Гуинплена только для того,чтобы унизить Джозиану. Баркильфедро достиг успеха – идля этого в продолжение стольких лет волны, бурные валы

и шквалы бросали, терзали – и уберегли стеклянную флягу,в котороий тесно переплелись жребии стольких людеий ! Дляэтого вступили между собою в сердечное согласие ветры,приливы и бури! Необъятныий , вечно волнующиий ся океансотворил это чудо в угоду мерзавцу! Бесконечностьоказалась помощницеий жадного червя! Какие мрачныеприхоти бывают порою у судьбы!

Баркильфедро почувствовал прилив титаническоийгордости. Он говорил себе, что все было сделано ради негоодного. Ему казалось, что он – центр и цель происшедшего.

Он ошибался. Отдадим справедливость случаю. Не в этомзаключался истинныий смысл замечательногопроисшествия, которым воспользовался в своеий ненавистиБаркильфедро. Дело обстояло совсем иначе. Океан, заменивсироте отца и мать, наслал бурю на его палачеий , разбилурку, оттолкнувшую от себя ребенка, поглотил тех, ктонаходился на неий , не внимая их мольбам о пощаде исоглашаясь принять от них только раскаяние; буряполучила залог из рук смерти; прочное судно, хранящеепреступления, заменила собою хрупкая фляга, внутрикотороий был документ, долженствовавшиий восстановитьпоруганную справедливость; море, подобно пантере,ставшеий кормилицеий , взяло на себя новую роль: онопринялось укачивать не самого ребенка, а его жребиий , в товремя как ребенок рос, не подозревая о том, что совершаетдля него морская пучина; волны, в которые была брошенабутылка, неусыпно бодрствовали над этим осколкомпрошлого, заключавшим в себе грядущее; ураган осторожнопроносился над хрупким сосудом, течения несли егозыбкими путями среди бездонных глубин; водоросли,буруны, утесы, кипящие пеноий волны взяли под свое

покровительство невинное существо; океанскиий валоказался непоколебим, как совесть; хаос восстанавливалпорядок; мрак стремился к торжеству света; тьмасодеий ствовала восходу солнца истины; изгнанник,лежавшиий в могиле, получил утешение, наследник –законное наследство: преступное решение короляотменялось, предначертанное свыше воплощалось в жизнь,беспомощныий , брошенныий ребенок обрел опекуна в лицесамоий бесконечности. Вот что мог бы увидетьБаркильфедро в событии, приводившем его в такоий восторг.Но ничего этого он не видел. Ему и в голову не приходило,что все это совершилось ради Гуинплена; он решил, что всебыло сделано для него, Баркильфедро, и что он вполнезаслужил это. Таковы сатанинские натуры.

Тот, кто удивился бы, что такоий хрупкиий предмет, какстеклянная фляга, мог уцелеть, проплавав пятнадцать лет,лишь обнаружил бы недостаточное знакомство с океаном,которыий очень кроток по природе. 4 октября 1867 года вМорбигане, между островом Груа, оконечностью Гаврскогополуострова и утесом Странников, рыбаки из Порт-Луинашли римскую амфору четвертого века, которую мореразрисовало своими арабесками. Эта амфора проплавалаполторы тысячи лет.

Как ни старался Баркильфедро напустить на себяравнодушныий вид, его изумление могло сравниться толькос его радостью.

Все само давалось ему в руки, все было словно нарочноподготовлено. Все составные части события, котороедолжно было насытить его ненависть, оказались к егоуслугам. Ему оставалось только сблизить их еще больше исоединить между собоий . Такая пригонка – приятное

занятие. Чеканная работа.Гуинплен! Это имя было ему известно. Masca ridens. Как и

все, он ходил смотреть на «Человека, которыий смеется». Онпрочитал вывеску у Тедкастерскоий гостиницы, как читаютвсякую театральную афишу, привлекающую к себевнимание толпы; он заметил ее и теперь сразу припомнилее до мельчаий ших подробностеий , которые, впрочем, позднеепроверил; эта афиша возникла перед его умственнымвзором с быстротою электрическоий искры, заняла место вего сознании рядом с пергаментом, обнаруженным вбутылке, как ответ на вопрос, как разгадка загадки, и словавывески: «Здесь можно видеть Гуинплена, покинутого вдесятилетнем возрасте в ночь на 29 января 1690 года наберегу моря в Портленде» – внезапно озарились для негоапокалиптическим светом. Перед ним на ярмарочноийвывеске вспыхнула огромными буквами надпись – «Мене,текел, фарес». Все сложное сооружение, каким была посуществу жизнь Джозианы, сразу рухнуло. Обвал произошелс молниеносноий быстротоий . Дэвид Дерри-Моий р терял все.Пэрство, богатство, могущество, высокое положение – всепереходило от лорда Дэвида к Гуинплену. Все – замки,охоты, леса, особняки, дворцы, поместья, – все, в том числе иДжозиана, доставалось отныне Гуинплену. А Джозиана!Какоий финал! Кто теперь был предназначен еий ? Еий ,прославленноий , высокомерноий герцогине – площадноий шут.Еий , привередливоий красавице – урод. Кто мог бы этогоожидать? Говоря по правде, Баркильфедро был в восторге.Неожиданные прихоти судьбы, неистощимоий надьявольские выдумки, иногда превосходят самые злобныезамыслы людеий . Деий ствительность пороий творитнастоящие чудеса. Теперь Баркильфедро казались глупыми

и жалкими его недавние мечты. Его ожидало нечто лучшее.Если бы предстоящая перемена даже послужила ему во

вред, он все равно, продолжал бы к неий стремиться. Естьзлые насекомые, которые жалят, не только не извлекая изукуса никакоий пользы для себя, но даже зная, что самиумрут от этого. Баркильфедро принадлежал к их числу.

Но в этот раз он деий ствовал не бескорыстно. Лорд ДэвидДерри-Моий р не был ему обязан ничем, тогда как лордФермен Кленчарли должен был стать его неоплатнымдолжником. Из покровительствуемого Баркильфедростановился покровителем. И чьим покровителем? ПэраАнглии. У него будет своий собственныий лорд – лорд,созданныий им! Баркильфедро твердо рассчитывал, чтосразу же приберет его к рукам. И этот лорд будетморганатическим зятем королевы! Своим уродством онстолько же будет приятен королеве, сколько противенДжозиане. Благодаря ему и он, Баркильфедро, облачившисьв скромную, солидную одежду, может стать значительноийперсоноий . Он всегда чувствовал влечение к духовноийкарьере. Ему так хотелось сделаться епископом.

А пока он был вполне счастлив настоящим.Какоий блестящиий успех! Простая случаий ность, и как все

отлично сложилось! Волны медленно, но верно доставилиему возможность мщения: он называл это своим мщением!Не напрасно подстерегал он удачу.

Он, Баркильфедро, был подводным утесом, а Джозиана –потерпевшим крушение судном. Джозиана разбилась оБаркильфедро! Он испытывал неописуемыий злобныийвосторг.

Он обладал так называемым даром внушения, которыийсостоит в том, что в уме другого человека делают как бы

надрез, куда влагают собственную мысль; держась встороне и не вмешиваясь явно ни во что, Баркильфедроустроил так, чтобы Джозиана поехала в «Зеленыий ящик» иувидела Гуинплена. Это никак не могло повредить планамБаркильфедро. Напротив, показать фигляра в окружавшеийего унизительноий обстановке – это было совсем неплохопридумано и позднее должно было оказаться остроийприправоий к тому, что ожидало Джозиану впереди.

Он заранее потихоньку подготовил все. Он хотел, чтобысобытия разразились внезапно. Проделанную им работуможно было обозначить только необычным определением:он стремился вызвать удар грома.

Покончив с предварительными приготовлениями, онпозаботился о том, чтобы все требуемые закономформальности были выполнены. Однако дело не получилоогласки, ибо закон предписывал соблюдать в подобныхслучаях строгую таий ну.

Произошла очная ставка Хардкванона с Гуинпленом;Баркильфедро присутствовал при этом. Чем онаокончилась, читателю известно.

В тот же самыий день за леди Джозианоий , находившеий ся вЛондоне, неожиданно приехала посланная королевоийкарета, чтобы отвезти герцогиню в Виндзор, где пребывалав это время Анна. Джозиана, у котороий были свои планы, судовольствием ослушалась бы приказания ее величестваили по краий неий мере отложила бы свою поездку на одиндень, но придворныий этикет не допускает такого своеволия.Еий пришлось немедленно отправиться в дорогу ипеременить свою лондонскую резиденцию, Генкервилл-Хауз, на виндзорскую – Корлеоне-Лодж.

Герцогиня Джозиана покинула Лондон как раз в ту самую

минуту, когда жезлоносец явился в Тедкастерскуюгостиницу, чтобы арестовать Гуинплена и отвести его всаутворкское подземелье пыток.

Когда она приехала в, Виндзор, пристав черного жезла,дежурившиий у двереий в приемную королевы, сообщилДжозиане, что ее величество слушает доклад лорд-канцлераи может принять ее только на следующиий день; поэтомуона должна ждать в Корлеоне-Лодже распоряжениий еевеличества, которые будут переданы еий лично завтра жеутром. Джозиана, весьма раздосадованная, вернулась к себе,была за ужином в дурном расположении духа и,почувствовав приступ мигрени, отослала всех слуг, кромесвоего пажа, потом отпустила и его и легла спать ещезасветло.

Уже дома она узнала, что завтра в Виндзоре ожидаютлорда Дэвида Дерри-Моий р, которыий получил в мореприказание королевы немедленно прибыть ко двору.

3. ВСЯКИЙ, КОГО В ОДНО МГНОВЕНИЕ ПЕРЕБРОСИЛИБЫ ИЗ СИБИРИ В СЕНЕГАЛ, ЛИШИЛСЯ БЫ ЧУВСТВ

(ГУМБОЛЬДТ)

Нет ничего удивительного в том, что даже самыий крепкиийи выносливыий мужчина теряет сознание под влияниемвнезапноий перемены судьбы. Неожиданность оглушаетчеловека, как мясник оглушает обухом быка. Францискд'Альбескола, тот самыий , что разрывал голыми рукамижелезные цепи в турецких гаванях, целыий день пролежал вобмороке, когда его избрали папоий . А ведь расстояние,отделяющее кардинала от папы, меньше расстояния,

отделяющего скомороха от пэра Англии.Ничто не деий ствует так сильно, как нарушение

равновесия.Когда Гуинплен открыл глаза и пришел в себя, была уже

ночь. Он сидел в кресле посреди просторноий комнаты, гдестены и потолок были обтянуты пурпурным бархатом, а полустлан мягким ковром. Рядом стоял без шляпы и вдорожном плаще человек с толстым животом – тот, которыийвышел из-за колонны в саутворкском подземелье. Кроменего и Гуинплена, никого в комнате не было. По обеимсторонам от кресла, так близко, что Гуинплен мог достатьдо них рукоий , стояли два стола, а на них – канделябры сшестью зажженными восковыми свечами. На одном изстолов находились какие-то бумаги и шкатулка; на другом –золоченое блюдо с закускоий : холодная дичь, вино и бренди.

В высоком, от самого пола до потолка, окне на светломфоне ночного апрельского неба вырисовывались колонны,обступившие полукругом парадныий двор с тремя воротами:одними очень широкими и двумя поуже; средние ворота –для карет – были очень большие, ворота направо – длявсадников – поменьше, а налево – для пешеходов – ещеменьше. Все ворота запирались решетками с блестящимиостриями на концах прутьев. Средние ворота былиукрашены лепкоий . Колонны были, по-видимому, из белогомрамора, так же как и блестевшие, точно снег, плиты,которыми был вымощен двор; они окаий мляли белым полемкакоий -то мозаичныий узор, еле выделявшиий ся в полумраке;при дневном свете этот узор, вероятно, оказался бы гербом,выложенным по флорентиий скому образцу из разноцветныхплиток. Балюстрады, то поднимавшиеся зигзагами кверху,то спускавшиеся вниз, были не чем иным, как перилами

лестниц, соединявших между собою террасы. Над дворомвысилось громадное здание замка, очертания которогорасплывались в ночноий мгле; вверху, на усеянном звездаминебе, выступал резкиий силуэт кровля. Видна была огромнаякрыша, щипец с завитками, мансарды, похожие на шлемы сзабралами, дымовые трубы, напоминавшие башни, икарнизы со статуями богов и богинь. В полумраке междуколоннами взлетали кверху брызги одного из техволшебных водометов, которые, переливаясь с тихимжурчанием из бассеий на в бассеий н, ниспадают то мелкимдождем, то сплошными каскадами, похожи на ларцы, изкоторых высыпались драгоценности, и с безрассудноийщедростью разбрасывают во все стороны свои алмазы ижемчуга, словно для того, чтобы развеять скукуокружающих их статуий . В простенках длинного ряда оконвиднелись барельефы в виде щитов с доспехами и бюсты наподставках. На цоколях фронтона военные трофеи икаменные шишаки с султанами чередовались сизображениями богов.

В глубине комнаты, где находился Гуинплен, был с одноийстороны громадныий , упиравшиий ся в самыий потолок, камин,а с другоий , под балдахином, – одна из тех непомерновысоких и широких кроватеий средневекового стиля, накоторые надо взбираться по ступенькам помоста и гдесвободно можно улечься поперек. К помосту этого ложабыла придвинута скамеий ка. Остальная мебель состояла изкресел, выстроившихся вдоль стен, и расставленных передними стульев. Потолок имел форму купола; в камине, нафранцузскиий лад, пылал жаркиий огонь; по яркости пламени,по его розовато-зеленым языкам знаток сразу определилбы, что горят ясеневые дрова – большая роскошь в те

времена; комната была так велика, что два канделябра елеосвещали ее. Несколько двереий , одни с опущенными, другиес приподнятыми портьерами, вели в смежные комнаты. Всяобстановка, прочная и массивная, носила на себе отпечатокнесколько устаревшеий , но великолепноий моды временИакова I. Точно так же, как ковер и обивка стен, все в этоийкомнате было из красного бархата: полог, балдахин,покрывало кровати, занавеси, скатерти на столах, кресла,стулья. Никакоий позолоты, кроме как на потолке. Там, всамоий середине, блестел огромныий чеканноий работыкруглыий щит с ослепительными геральдическимиукрашениями; среди них, на двух расположенных рядомгербах, выделялись баронская корона в виде обруча икорона маркиза. Из чего были сделаны все эти эмблемы? Изпозолоченноий меди? Из позолоченного серебра?Определить было трудно. Они казались золотыми. Стемного свода роскошного потолка этот мрачносверкающиий щит сиял, словно солнце на ночном небе.

Выросшиий на воле человек, которыий дорожит своеийсвободоий , испытывает во дворце почти то же чувствобеспокоий ства, что и в тюрьме. Это пышное зрелищевызывает тревогу. Всякое великолепие внушает страх. Ктообитатель этого царского чертога? Какому исполинупринадлежит этот дворец? Гуинплен все еще не мог приий тив себя, и сердце его сжималось.

– Где я? – произнес он вслух.Человек, стоявшиий перед ним, ответил:– Вы у себя дома, милорд.

4. ЧАРЫ

Для того чтобы всплыть со дна на поверхность, требуетсянекоторое время.

Гуинплен был ввергнут в такую глубокую пучинуизумления, что сразу приий ти в себя он не мог.

Невозможно в одно мгновение освоиться с неведомым.Мысли иногда приходят в расстроий ство точно так же, как

воий ско на воий не, и их так же трудно собрать, какразбежавшихся солдат. Человек чувствует себя как бырасчлененным на части. Он присутствует при каком-тостранном распаде собственноий личности.

Бог – рука, случаий – праща, человек – камень. Попробуий теостановиться, когда вас метнули ввысь.

Гуинплена – да простят нам это сравнение – как бышвыряло от одного поразительного события к другому.После любовного письма герцогини – открытие всаутворкском подземелье.

Когда вы вступаете в полосу неожиданностеий , готовьтеськ тому, что они обрушатся на вас одна за другоий . Как толькоперед вами распахнулась эта страшная дверь, в нее сразуустремляются неожиданности. Как только в стене пробитабрешь, события сразу же врываются в этот пролом.Необычаий ное не приходит только один раз.

Необычаий ное – это мрак. Этот мрак окутывал Гуинплена.То, что с ним случилось, казалось ему непостижимым. Онвидел все сквозь туман, которыий заволакивает нашесознание после пережитого нами глубокого потрясенияподобно тому, как после обвала еще стоит в воздухе облакопыли. Это было деий ствительно сильное потрясение. Он не

мог разобраться в окружающем. Но мало-помалу воздухстановится прозрачнее. Пыль оседает. С каждоий минутоийослабевает удивление. Гуинплен напоминал человека,спящего с открытыми глазами и старающегося разглядетьто, что происходит с ним во сне. Он то разгонял это облако,то опять давал ему сгущаться, то терял рассудок, то сноваобретал его. Под влиянием неожиданности он переживал теколебания разума, которые бросают нас из стороны всторону, заставляя переходить от понимания к полноийрастерянности. Кому не случалось наблюдать это качаниемаятника в собственном мозгу?

Постепенно мысль Гуинплена стала осваиваться с мракомзагадочного события, подобно тому как ранее его глазаосвоились с мраком саутворкского подземелья. Трудностьзаключалась в том, что надо было как-то распутать все этисбившиеся в один клубок впечатления. Для того чтобывоспринять нагромождение событиий , нужна передышка.Здесь же ее не было: события обрушивались одно за другим,не давая ни минуты отдыха. Входя в ужасное саутворкскоеподземелье, Гуинплен ожидал, что его закуют в кандалы,как каторжника, а его увенчали короноий . Как это моглослучиться? Между тем, чего опасался Гуинплен, и тем, что сним произошло в деий ствительности, промежуток временибыл слишком мал, все следовало слишком быстро одно задругим, его испуг чересчур скоро сменился инымичувствами, и он не мог приий ти в себя. Противоположностибыли слишком разительны. Они как тисками сдавилирассудок Гуинплена, и он всеми силами старалсявысвободить его.

Он молчал. Мы не в достаточноий мере отдаем себе отчет,насколько силен инстинкт, заставляющиий нас прибегать к

молчанию, когда мы чем-нибудь поражены до глубиныдуши. Тот, кто не говорит ничего, способен противостоятьвсему. Одно случаий но оброненное слово может иногдапогубить все.

Бедняк живет в вечном страхе быть раздавленным. Толпавсегда боится, что ее кто-то растопчет. А Гуинплен смладенческих лет был частью этоий толпы.

Бывает странное состояние тревоги, выражающеесясловами «что-то надвигается». Гуинплен находился именнов таком состоянии, когда человек чувствует, что положениееще не определилось окончательно, когда выжидаешь чего-то, что еще должно произоий ти. Смутно настораживаешься.«Что-то надвигается». Что? – Неизвестно. Кто?Всматриваешься в даль.

Человек с большим животом повторил:– Вы у себя дома, милорд.Гуинплен озирался. Когда человек изумлен, он сперва

оглядывается кругом, чтобы удостовериться, что все по-прежнему стоит на своем месте, затем ощупывает самогосебя, чтобы убедиться в собственном существовании. Да,деий ствительно обращались к нему, но он уже был не он. Нанем уже не было его рабочего костюма, его кожаногонагрудника. На нем был камзол из серебряноий парчи и, судяпо ощущению, атласныий , расшитыий золотом кафтан, вкармане камзола туго набитыий кошелек; поверх узкого, вобтяжку, трико клоуна – широкие бархатные панталоны, ана ногах башмаки с высокими красными каблуками. Его нетолько перенесли во дворец, его переодели с головы до ног.

Человек продолжал:– Соблаговолите запомнить, ваша милость, что меня зовут

Баркильфедро. Я чиновник адмиралтеий ства. Это я вскрыл

флягу Хардкванона и извлек из нее ваш жребиий . Так варабских сказках рыбак выпускает из бутылки великана.

Гуинплен устремил глаза на улыбающееся лицоговорившего.

Баркильфедро продолжал:– Кроме этого дворца, милорд, вам принадлежит

Генкервилл-Хауз – тот дворец еще роскошнее. Вампринадлежит Кленчарли-Касл, дающиий вам титул пэра ипредставляющиий собою крепость времен Эдуарда Старого.Вы владеете девятнадцатью округами со всеми входящимив них деревнями и поселянами. Это дает вам возможностьсобрать под вашим знаменем лорда и дворянина околовосьмидесяти тысяч вассалов и тяглых людеий . В Кленчарливы – полновластныий судья и господин над всем – надимуществом и над людьми; там вы можете править своийбаронскиий суд. У короля только то преимущество передвами, что он чеканит монету. Король, которыий внормандских законах именуется chief signer [главныийсеньер (англ.)], имеет право суда и право чеканки. Заисключением последнего, вы такоий же король в своихпоместьях, как он в своем королевстве. Как барон, вы вАнглии имеете право на виселицу о четырех столбах, и вСицилии, как маркиз, – на виселицу о семи столбах; упростого дворянина виселица о двух столбах, у ленноговладельца – о трех, а у герцога – о восьми. В старинныххартиях Нортумбрии вы именуетесь государем. Вы состоитев родстве с виконтами Валеншиа (они же Поуэр) вИрландии и с графами Эмфревиль (они же Ангус) вШотландии. Вы являетесь главою клана, так же какКемпбел, Ардманах и Мак-Каллумор. У вас восемь родовыхпоместиий : Рикелвер, Бекстон, Хелл-Кертерс, Хомбл,

Морикемб, Гемдраий т, Тренуордраий т и еще другие. Вампринадлежит право на торфяные разработки в Пилинмореи на алебастровые ломки в Тренте; кроме того, в вашемвладении находится вся Пенетчеий зская область и гора срасположенным на неий старинным городом. Городназывается Ваий нкаунтон, а гора – Моий л-Энли. Все это даетвам сорок тысяч фунтов стерлингов ежегодного дохода, тоесть в сорок раз больше тех двадцати пяти тысяч франков,которыми довольствуется какоий -нибудь французскииймаркиз.

В то время как Баркильфедро говорил, изумлениеГуинплена все возрастало, и он припоминал многое.Воспоминание – пучина, которую одно слово можетвсколыхнуть до дна. Все названия замков и поместиий ,которые перечислил Баркильфедро, были знакомыГуинплену. Они занимали несколько строк внизу двухнадписеий , украшавших стены возка, в котором протекло егодетство; долгие годы взор его машинально скользил поним, он невольно заучил их наизусть. Придя покинутымсиротою в передвижноий балаган Урсуса, он нашел в немопись ожидавшего его наследства; просыпаясь по утрам,бедныий мальчик первым делом устремлял своий беспечныийи рассеянныий взгляд на перечень своих владениий и титулов.Удивительное совпадение, присоединившееся ко всемнеожиданностям, уготованным ему судьбою: в течениепятнадцати лет он, клоун бродячеий труппы, кочевавшеий содного перекрестка на другоий , он, с трудомзарабатывавшиий себе изо дня в день на пропитание,собиравшиий гроши и жившиий впроголодь, странствовал, всевремя имея перед глазами перечень своих богатств.

Баркильфедро дотронулся указательным пальцем до

шкатулки, стоявшеий на столе.– Милорд, в этоий шкатулке две тысячи гинеий , которые ее

величество, всемилостивеий шая королева, посылает вам напервые расходы.

Гуинплен сделал движение.– Это будет для моего отца Урсуса, – сказал он.– Хорошо, милорд, – ответил Баркильфедро. – Для Урсуса,

что живет в Тедкастерскоий гостинице. Присяжныийзаконовед, сопровождавшиий нас сюда, сеий час отправляетсяобратно: он и отвезет ему эти деньги. Быть может, и я поедув Лондон. В таком случае я возьму это поручение на себя.

– Я сам отвезу их, – возразил Гуинплен.Баркильфедро перестал улыбаться и сказал:– Невозможно.Есть интонации, которые подчеркивают слова.

Баркильфедро прибегнул именно к такоий интонации. Оностановился, как будто для того, чтобы поставить точку.Потом продолжал тем почтительным и полным значениятоном, каким говорят слуги, чувствующие себя господами:

– Милорд, вы находитесь в двадцати трех милях отЛондона, в Корлеоне-Лодже, вашеий придворноийрезиденции, смежноий с Виндзорским королевским замком.Никому не известно, что вы здесь. Вас привезли сюда взакрытоий карете, которая ждала вас у ворот Саутворкскоийтюрьмы. Люди, доставившие вас в этот дворец, вас не знают,но они знают меня, и этого довольно. Мы могли попасть вэто помещение лишь благодаря тому, что у меня естьсекретныий ключ. В доме спят, и сеий час неудобно будитьслуг. Поэтому я успею дать вам некоторые объяснения, темболее что сказать мне остается немного. Сеий час изложу сутьдела. У меня есть поручение от ее величества.

Продолжая говорить, Баркильфедро принялсяперелистывать пачку бумаг, лежавших рядом со шкатулкоий .

– Милорд, вот ваша грамота на звание пэра. Вот другаяграмота на титул сицилиий ского маркиза. Вот документываших восьми баронств, с печатями одиннадцати королеий ,начиная с Бальдрета, короля Кентского, и до ИаковаШестого и Первого, короля Англии и Шотландии. Вотдокумент на право председательствования в разныхучреждениях. Вот арендные договоры на получениедоходов, акты на право владения и подробные описанияваших ленов, поместиий , земель и вотчин. Вот в щите надвашеий головоий изображены две короны – баронская сжемчугами и зубчатая корона маркиза. Рядом с этоийкомнатоий , в гардеробноий , висит ваша пурпурная,отороченная горностаем, бархатная мантия пэра. Сегодня,всего лишь несколько часов тому назад, лорд-канцлер идепутат – граф-маршал Англии, узнав о результате вашеийочноий ставки с компрачикосом Хардкваноном, получалираспоряжения ее величества. Королева Анна соизволиласвоеий подписью скрепить соответствующиий приказ, чторавносильно закону. Все формальности соблюдены. Непозднее, чем завтра, вы вступите в качестве полноправногочлена в палату лордов; там уже несколько днеий идетобсуждение представленного короною билля обувеличении на сто тысяч фунтов стерлингов, то есть на двас половиноий миллиона французских ливров, годичногосодержания герцогу Кемберлендскому, супругу королевы;вы можете принять участие в прениях.

Баркильфедро остановился, медленно перевел дух ипродолжал:

– Однако дело еще не доведено до конца. Нельзя стать

пэром Англии помимо своего желания. Если вы не захотитепонять, что от вас требуется, все может рухнуть и погибнутьбезвозвратно. В политике бывают случаи, когданазревающее событие так и не воплощается в жизнь.Милорд, о перемене в вашем положении пока еще никомуне известно. Палата лордов узнает об этом только завтра.Все ваше дело хранилось в таий не по соображениямгосударственного порядка, и соображения эти настолькосерьезны, что те немногие высокопоставленные лица,которые в настоящее время осведомлены о вашемсуществовании и ваших правах, немедленно же забудут оних, если того потребуют государственные интересы. То,что сохраняется сеий час в таий не, может остаться скрытымнавсегда. Устранить вас ничего не стоит. Это тем болеелегко, что у вас есть брат, побочныий сын вашего отца иженщины, которая впоследствии, во время его изгнания,стала любовницеий короля Карла Второго, благодаря чему иваш брат занимает при дворе видное положение; вашепэрство может переий ти к нему, хотя он и незаконныий сын.Хотите вы этого? Не думаю. Итак, все зависит от вас. Надоповиноваться королеве. Вы покинете этот дворец толькозавтра и отправитесь в карете ее величества прямо в палатулордов. Милорд, желаете вы быть пэром Англии, да илинет? Королева имеет на вас виды. Она намерена соединитьвас браком с особоий почти королевскоий крови. Лорд ФерменКленчарли, настала решительная минута в вашеий жизни;Судьба никогда не открывает одноий двери, не захлопнув вто же время другоий . Сделав несколько шагов вперед, уженельзя отступить ни на шаг. Перевоплощение неизбежнопредполагает исчезновение прежнеий личности, Милорд!Гуинплен умер. Вы все поняли?

Гуинплен задрожал с головы до ног, потом овладел собоий .– Да, – сказал он.Баркильфедро улыбнулся, поклонился и, спрятав

шкатулку под плащ, вышел.

5. ЧЕЛОВЕКУ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОН ВСПОМИНАЕТ, МЕЖДУТЕМ КАК ОН ЗАБЫВАЕТ

Что за странные перемены совершаются порою вчеловеческоий душе!

Гуинплен в одно и то же время был вознесен на вершину инизвергнут в пропасть.

У него кружилась голова.Кружилась вдвоий не.Кружилась от взлета и от падения.Роковое сочетание.Он чувствовал, как подымается, но не ощущал своего

падения.Новыий горизонт всегда пугает нас.Перспектива помогает наий ти направление. Не всегда

правильное.Перед Гуинпленом в облаках открылся волшебныий

просвет – не западня ли это? – и сквозь него проглянулагустая синева. Такая густая, что ее можно было принять затьму.

Он стоял на горе, с котороий видны все земные царства.Гора эта тем страшнее, что в деий ствительности ее несуществует. Те, кто находится на этоий вершине, погружены всон. Тут искушает бездна, и она так сильна, что ад надеетсясовратить здесь раий и дьявол возносит сюда бога.

Обольстить вечность – какая странная надежда! Каково жебороться человеку там, где сатана искушает Иисуса?

Дворцы, замки, могущество, богатство, все блага земные,мир безграничных наслаждениий , нечто вроде лучезарноийкарты обоих полушариий , средоточием которых являешьсяты сам, – какоий опасныий мираж!

Вообразите же себе смятение души перед таким видением,возникшим внезапно и без предварительно проий денныхступенеий , без предупреждения, без всяких переходов.

Гуинплен был подобен человеку, заснувшему в кротовоийноре, а проснувшемуся на шпиле колокольниСтрасбургского собора.

Головокружение – это своего рода ясновидение. Вособенности то, которое, слагаясь из двухпротивоположных вращательных движениий , увлекает васодновременно и к свету и к мраку.

Видишь и слишком много и слишком мало.Видишь все и не видишь ничего.Испытываешь состояние, которое автор этоий книги назвал

где-то состоянием «ослепленного светом слепого».Оставшись один, Гуинплен взволнованно зашагал взад и

вперед по комнате. Вспышка всегда предшествует взрыву.Обуреваемыий нахлынувшими мыслями, он не в силах был

усидеть на месте. Эта вспышка уничтожала все его прошлое.Он вызывал в своеий памяти картины минувшего. Странно:оказывается, мы прекрасно слышим то, к чему почти неприслушиваемся. Прочитанное шерифом в саутворкскомподземелье показание погибших на урке теперь домалеий ших подробностеий всплыло в его мозгу; онприпоминал каждое слово; этот документ раскрыл емутаий ну его детства.

Вдруг он остановился, заложив руки за спину, и погляделна потолок или на небо – словом, куда-то вверх.

– Возмездие! – воскликнул он.Он походил на человека, вынырнувшего из воды. Ему

казалось, что он видит все: и прошедшее, и настоящее, ибудущее, озаренные внезапным светом.

«Ах! – мысленно воскликнул он, ибо можно восклицать имысленно. – Так вот в чем дело! Я, значит, родился лордом.Теперь все ясно. Меня похитили, продали, лишилинаследства, покинули, обрекли на смерть! Пятнадцать леттруп моеий судьбы носился по морю и, наконец, воспрянул иожил. Я возрождаюсь. Я рождаюсь вновь! Я всегдачувствовал, что под моими лохмотьями бьется сердце непростого фигляра, и когда я обращался к людям, я сознавал,что если они стадо, то я не собака, а пастух! Пастыряминародов, предводителями, правителями и властелинами, –вот кем были мои предки; и я могу быть тем же! Я дворянин– у меня есть шпага; я барон – у меня есть шлем; я маркиз –у меня есть шляпа с перьями; я пэр – у меня есть корона. Ах!Все это отняли у меня. Я был рожден для света, менянизвергли во тьму. Изгнавшие отца продали ребенка. Когдаскончался моий отец, они вынули из-под его головы каменьизгнания, служившиий ему изголовьем, они повесили этоткамень мне на шею и бросили меня в помоий ную яму. Этиразбоий ники, мучившие меня в детстве, как живые стоятпередо мноий , я снова вижу их. Я был куском мяса, которыийклевала на могиле стая воронов. Я истекал кровью, якричал от ужаса перед этими кошмарными призраками. Ах,так вот куда меня кинули – под ноги прохожим, чтобы меняпопирали все, кому не лень; меня сделали последним изпоследних, ниже крепостного, ниже лакея, ниже

каторжника, ниже раба, – меня швырнули туда, где хаоспревращается в смрадную клоаку, где все исчезает. И вот явыхожу из нее! Я воскресаю! Я здесь! Вот оно, возмездие!»

Он сел, снова вскочил, сжал голову руками и опятьпринялся ходить, продолжая своий бурныий монолог:

«Где я? На высоте! Куда я попал? На вершину! Этавершина, этот купол мира, это величие и всемогущество –моий родноий дом. Я один из богов, обитающих в этомвоздушном недосягаемом храме! Я в нем живу. Эта вершина,на которую я смотрел снизу, лучи котороий так ослеплялименя, что я закрывал глаза, этот неприступныий замок, этанесокрушимая крепость счастливцев – я вхожу в нее! Яподнялся к неий . Я здесь. О решающиий поворот колесасудьбы! Я был внизу – и очутился наверху. Наверху – инавсегда! Я – лорд, у меня будет пурпурная мантия, зубчатаякорона, я буду присутствовать при коронации королеий ,принимать их присягу, буду судить министров и принцев, ябуду жить своеий настоящеий жизнью. Из бездны, куданизвергли меня, я возношусь к самому зениту. У меня естьдворцы в городе и за городом, сады, охотничьи угодья, леса,кареты, миллионы, я буду давать пиры, буду писать законы,буду наслаждаться всеми радостями жизни; бродягаГуинплен, не имевшиий права сорвать полевоий цветок, будетсрывать с неба звезды!».

Печально вторжение мрака в человеческую душу! В томГуинплене, которыий был раньше героем, да и теперь,пожалуий , не перестал быть им, произошло вытеснениевеличия морального жаждоий величия материального,Пагубная перемена. Уничтожение добродетели сонмомналетевших демонов. Неожиданность, поражающаячеловека в самое слабое его место. Все низменное, что

обычно считается высоким, – честолюбие, нечистыеинстинкты, страсти, вожделения, изгнанные из душиГуинплена благотворным влиянием несчастья, – теперьбурноий толпоий нахлынуло на него и завладело этимвеликодушным сердцем. Что же было виною этому?Находка пергамента во фляге, выброшенноий на берегАнглии. Такое растление совести нежданноий удачеий бываетдовольно часто.

Гуинплен упивался гордостью, и душа его становиласьпри этом все мрачнее и мрачнее. Таково воздеий ствие этогорокового напитка.

У него кружилась голова; ошеломляющая переменазахватила все его существо; он не только принял ее, но инаслаждался ею. Слишком долго не мог он утолить жажды.Разве не добровольно жертвуем мы рассудком, прикасаясьустами к чаше безумия? Он всегда смутно желал этого. Еговзор был всегда устремлен на великих мира сего, а смотреть– значит желать. Недаром орленок родился в орлиномгнезде.

Он – лорд; теперь это начинало казаться ему совершенноестественным.

Прошло только несколько часов, а как далеко от него всевчерашнее!

Гуинплен встретил на своем пути западню: лучшееоказалось врагом хорошего.

Горе тому, про кого говорят: «Счастливец)»С несчастьем справиться легче, чем со счастьем. Невзгоды

менее пагубны для человека, чем благополучие. Бедность –Харибда, богатство – Сцилла. Те, что устояли под ударамигрома, падают, ослепленные внезапным блеском молнии.Ты, не страшившиий ся пропасти, боий ся быть унесенным в

облака легионами крылатых мечтаниий . Высота можетунизить тебя. Зловещая опасность падения кроется вапофеозе.

Трудно познать себя в счастье. Случаий всегда рад надетьна себя личину. Нет ничего обманчивее его. Что он:провидение или злоий рок?

Не всякиий огонь есть свет. Ибо свет – истина, а огоньможет быть вероломным. Вы думаете, что он освещает, а ониспепеляет.

Ночь. Чья-то рука ставит зажженную свечу на окно,распахнутое в темноту. Жалкая сальная свеча кажется вомраке звездою, и мотылек летит на нее.

Его ли это вина?Огонь зачаровывает мотылька так же, как взгляд змеи

зачаровывает птицу.Могут ли мотылек и птица устоять перед этим? Может ли

листок не поддаться ветру? Может ли камень неподчиниться закону притяжения?

Все это вопросы материальные, но они имеют иморальное значение.

После письма герцогини Гуинплену удалось взять себя вруки. В нем оказалось достаточно сил, чтобы устоять передсоблазном. Но буря, утихнув на одном краю горизонта,начинает бушевать на другом; судьба впадает в не меньшееожесточение, чем природа. Первыий порыв ветра сотрясаетдерево, второий вырывает его с корнем.

Увы! Не так ли падают могучие дубы?И вот тот, кто десятилетним ребенком, оставшись один на

Портлендском утесе, бесстрашно смотрел в глазапротивникам, с которыми ему предстояло схватиться, – ибуре, уносившеий корабль, на котором он собирался плыть, и

морю, поглотившему доску, по котороий он хотел взбежатьна корабль, и зияющеий пустоте, грозно отступавшеий передним, и земле, отказавшеий ему в приюте, и зениту,отказавшему ему в путеводноий звезде, и безжалостномуодиночеству, и непроглядному мраку, и океану, и небу –словом, всем силам, заключенным в одноийбеспредельности, и всем загадкам, заключенным в другоий ;тот, кто не задрожал и не пал духом перед беспощадноийвраждебностью неведомого рока; тот, кто еще малымребенком не убоялся ночи, как древниий Геркулес не убоялсясмерти; тот, кто в этоий неравноий борьбе бросил вызов ивзял на свое попечение другого ребенка; тот, кто взвалил насебя, несмотря на слабость и усталость, лишнее бремя истал еще более уязвим, но сорвал своеий рукоий намордники счудовищ мрака, подстерегавших его со всех сторон; тот, кто,чуть не с колыбели вступив в поединок с собственноийсудьбоий , стал укротителем диких звереий ; тот, кому явноепревосходство сил противника все же не помешалосразиться с ним; тот, кто, невзирая на одиночество, вкотором он очутился, когда все покинули его, мужественнопринял этот жребиий и гордо продолжал своий путь; тот, ктохрабро боролся с холодом, жаждоий и голодом; тот, кто,будучи пигмеем по росту, оказался исполином душоий , – тотсамыий Гуинплен, которыий победил свирепое дыханиедвуликоий бездны – бури и несчастья, теперь пошатнулсяпод дуновением тщеславия.

И вот, когда рок, обрушив на человека все несчастья,бедствия, бури, катастрофы и смертные муки, видит, что тотвсе-таки устоял, и начинает ему улыбаться, человек,внезапно охмелев, валится с ног.

Улыбка рока! Можно ли представить себе что-нибудь

более страшное? Это – последнее средство, к которомуприбегает безжалостныий искуситель человеческих душ.Судьба, словно тигр, протягивает иногда бархатную лапу.Коварные приготовления. Омерзительна ласковость этогочудовища.

Каждыий знает по себе, как часто возвышение совпадает супадком сил. Слишком быстрыий рост нарушает равновесиеи вызывает лихорадку.

Бесчисленное множество новых мыслеий сголовокружительноий быстротоий проносилось в мозгуГуинплена; в нем совершались таинственные превращения,непостижимое столкновение прошлого с будущим; это былавстреча двух Гуинпленов, это было как бы его раздвоение;позади – ребенок в лохмотьях, вышедшиий из мрака,бездомныий голодныий бродяга, дрожащиий от холода ивызывающиий смех; впереди – блистательныий , гордыий ,пышныий вельможа, ослепляющиий своим великолепием весьЛондон. Он сбрасывал старую оболочку и срастался с новоий .Он расставался с существованием фигляра и становилсялордом. Меняя внешниий облик, пороий меняют душу.Минутами все это казалось слишком похожим на сон. Этобыло так сложно, это было и дурно и хорошо. Он думал освоем отце. Как мучительно думать об отце, которого незнаешь! Он старался себе представить его. Он думал о брате,о котором ему только что сказали. Итак, у него есть семья.Как? Семья – у него, у Гуинплена! Он терялся вфантастических догадках. Воображение рисовало емувеликолепные картины, перед ним, как облака, проходиливеличественные шествия; ему чудились трубные звуки.

«И к тому же, – думал он, – я буду красноречив».И он представлял себе свое торжественное вступление в

палату лордов. Он входит туда, полныий новых идеий . Скольконадо ему сказать! Как много накопилось у него мыслеий !Какое огромное преимущество имеет он перед ними – он,человек, столько видевшиий , столько испытавшиий , столькопережившиий , столько страдавшиий , человек, которыий можеткрикнуть им: «Все то, от чего вы так далеки, мне былоблизко!» Этим патрициям, живущим в искусственном,ложном мире, он бросит в лицо голую правду, и онизатрепещут, ибо он ничего не скроет, и они станутрукоплескать ему, потому что он будет велик. Он будетголовою выше этих всесильных людеий , могущественнее ихвсех; он предстанет перед ними носителем света, ибо явитим истину, и меченосцем, ибо откроет им справедливость.Какое торжество!

И в то время как эти совершенно отчетливые и вместе стем смутные мысли проносились в мозгу Гуинплена, онбеспрерывно двигался, как бы в бреду: опускался в первоепопавшееся кресло, впадал в минутное забытье и вдругснова вскакивал. Он ходил взад и вперед по комнате, гляделна потолок, рассматривал короны, изучал непонятные емуизображения на гербе, ощупывал бархатную обивку стен,передвигал стулья, разворачивал свитки грамот, разбиралтитулы – Бекстон, Хомбл, Гемдраий т, Генкервилл, Кленчарли,сравнивал между собою сургучные оттиски королевскихпечатеий , дотрагивался до их шелковых шнурков, подходил кокну, прислушивался к журчанию водомета; устремлял взорна статуи, с терпением лунатика пересчитывал мраморныеколонны и говорил: «Да, все это явь».

Ощупывая своий атласныий кафтан, он спрашивал себя:– Я ли это?И сам же отвечал:

– Да, я.В нем все еще бушевала буря.В этом вихре чувств, наполнявшем все его существо,

чувствовал ли он слабость, усталость? Утолял ли он жаждуи голод, спал ли он? Если да, то бессознательно. Присильном душевном потрясении человек удовлетворяет своифизические потребности без всякого участия мысли. К томуже мысли Гуинплена рассеивались, как дым. Разве в туминуту, когда черное пламя вырывается из клокочущегократера, вулкан отдает себе отчет в том, что на траве, у егоподножия, пасутся стада?

Часы проходили за часами.Занялась заря, наступило утро. Луч света проник в

комнату, а вместе с тем и в сознание Гуинплена.– А Дея? – напомнил он Гуинплену.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ЛИЧИНЫ УРСУСА

1. ЧТО ГОВОРИТ ЧЕЛОВЕКОНЕНАВИСТНИК

Увидав, как Гуинплен скрылся за дверью Саутворкскоийтюрьмы, Урсус, растерявшись, так и замер в закоулке,откуда он наблюдал за всем происходившим. В ушах у негоеще долго раздавались скрип замков и лязг засовов,похожие на радостныий визг тюрьмы, поглотившеий ещеодного несчастного. Он ждал. Чего? Он высматривал. Что?Эти неумолимые двери, однажды замкнувшись,распахиваются уже не скоро; они кажутся окаменевшими,навсегда застывшими неподвижно во мраке и с трудом

поворачиваются на своих петлях, в особенности когда надокого-нибудь выпустить; воий ти – можно, выий ти – делодругое. Урсус знал это. Но человек так устроен, что он ждетиногда помимо своеий воли, даже зная, что ждать уже нечего.Чувства, толкающие нас на какие-нибудь деий ствия,продолжают проявляться вовне, как бы в силу инерции,даже тогда, когда предмета, на которыий они былинаправлены, уже нет, и заставляют нас еще в течениекакого-то времени стремиться к исчезнувшеий цели.Бесполезное ожидание, бессмысленное стояние, потерявремени, когда внимание приковано к предмету, ужескрывшемуся из виду, – все это каждому не раз приходилосьпереживать. Продолжаешь чего-то выжидать сбезотчетным упорством. Сам не знаешь почему, ноостаешься на том же месте. То, что было начатосознательно, продолжаешь по какоий -то инерции. Такоеупорство истощает и приводит к упадку сил. Хотя Урсус вомногом отличался от других людеий , однако и он все ещестоял как вкопанныий : он погрузился в состояниенастороженного раздумья, охватывающего нас перед лицомогромного события, перед которым мы бессильны. Онсмотрел на черные стены – то на низкую, то на высокую,смотрел на калитку, на прибитую над нею виселичнуюлестницу, на ворота, над которыми красовалосьизображение черепа; он был как бы зажат в тиски междутюрьмоий и кладбищем. В этоий пустынноий улице, которуювсе старались обоий ти, было так мало прохожих, что Урсусаникто не замечал.

Наконец он вышел из своего закоулка – из каменноийниши, где стоял на карауле, и медленно поплелся назад. Ужевечерело, – так долго он пробыл здесь. Он то и дело

оборачивался и смотрел на страшную калитку, за котороийскрылся Гуинплен. Взгляд у него был тупоий и застывшиий .Он добрел до конца переулка, повернул за угол, прошелодин переулок, потом другоий , смутно припоминая дорогу,которая несколько часов тому назад привела его сюда. Он тои дело оглядывался, как будто мог увидать тюремнуюкалитку, хотя улица, где находилась тюрьма, осталасьдалеко позади. Мало-помалу он приближался кТаринзофилду. Переулки, прилегавшие к ярмарочноийплощади, представляли собоий пустынные тропинки междуоградами садов. Он шел, согнувшись, вдоль изгородеий ирвов. Но вдруг он остановился и воскликнул:

– Тем лучше!Тут он дважды хлопнул себя по лбу и по бедрам – жест,

свидетельствующиий о том, что человек понял, наконец, вчем дело.

Он продолжал идти, то бормоча себе под нос, то повышаяголос:

– Отлично! Ах, негодяий ! Разбоий ник! Шалопаий ! Бездельник!Бунтовщик! Конечно, он мятежник! И я укрывал у себямятежника. Ну, теперь я избавился от него. Он осрамил нас.Его упекли на каторгу! И поделом! На то и законы. Ах,неблагодарныий ! А я-то воспитывал его! Вот и стараий ся тут!Кто тянул его за язык? Туда же, рассуждать! Совать нос вгосударственные дела! Скажите пожалуий ста! У самого вкармане ломаныий грош, а он разглагольствует о налогах,обо всем, что нисколько его не касается! Позволять себевысказывать суждения о пенни! Глумиться над королевскоиймедноий монетоий ! Оскорблять ее величество! Разве фартингне то же самое, что королева? На нем ее изображение, чертвозьми, ее священное изображение! Есть у нас королева или

нет? Ну, так изволь уважать ее позеленевшие медяки. Вгосударстве все связано одно с другим. Это надо зарубитьсебе на носу. Я-то пожил на свете. Я знаю жизнь. Мне,пожалуий , скажут: вы, значит, отрекаетесь от политики? Ну,разумеется. Политика, друзья мои, интересует меня, какпрошлогодниий снег. Однажды меня ударил тростью одинбаронет. Я сказал себе: «Довольно с меня, теперь я понял,что такое политика». Королева отбирает у народапоследниий грош, и народ ее благодарит. Нет ничего проще.Остальное касается лордов. Их сиятельств, вельмождуховных и светских. А Гуинплена под замок! А Гуинпленана галеры! Так и надо, это справедливо. Это вполне резонно,великолепно, заслуженно и законно. Сам виноват. Не болтаийлишнего. Что ты – лорд, что ли, дурак этакиий ? Жезлоносецарестовал его, судебныий пристав увел, шериф держит всвоих руках. Теперь, должно быть, его, как петуха,ощипывает какоий -нибудь законовед. О, это молодцы! Онитебя выведут на чистую воду! Законопатили тебя,голубчика! Тем хуже для тебя, тем лучше для меня. Еий -богу,я очень рад. Скажу по совести, мне везет. Какую глупость ясделал, подобрав этого мальчишку и девчонку! Нам с Гоможилось так спокоий но. И зачем только эти негодяиприплелись ко мне в балаган? Мало я возился с ними, когдаони были еще малышами! Мало я таскал их за собою!Стоило спасать их! Его, такого урода, ее – слепую на обаглаза! Вот и отказываий себе во всем! Сколько пришлосьголодать из-за них! И вот они вырастают, да еще ивлюбляются друг в дружку! Любовь двух калек! Вот до чегомы докатились! Жаба и крот – идиллия, нечего сказать! Ивсе это творилось у меня под носом. Это и должно былокончиться вмешательством правосудия. Жаба заквакала о

политике – очень хорошо! Теперь у меня руки развязаны.Когда явился жезлоносец, я сперва ошалел, сразу неповерил собственному счастью; мне казалось, что это мнепомерещилось, что это невозможно, что это кошмар, что этомне во сне приснилось. Но нет, это не игра воображения. Таконо и есть. Гуинплен в самом деле сидит в тюрьме. Самопровидение позаботилось об этом. Этот урод наделалтакого шуму, что обратил внимание властеий на моезаведение и на моего бедного волка. И вот Гуинпленабольше нет. Я могу считать себя избавленным от обоихсразу. Одним выстрелом двух заий цев убили. Ведь Дея умретот всего этого. Когда она больше не увидит Гуинплена – аона его видит, идиотка! – она решит, что еий незачем жить,она скажет себе: «Что мне делать на этом свете?» – и тожеуберется прочь. Счастливого пути! К черту обоих! Я всегдатерпеть их не мог! Подыхаий же, Дея! Ах, как я доволен!

2. И КАК ОН ПОСТУПАЕТ

Он вернулся в Тедкастерскую гостиницу. Пробилополовина седьмого, «половина после шести», каквыражаются англичане. Еще только начинало смеркаться.

Дядюшка Никлс стоял на пороге входноий двери. Ему так ине удалось согнать с лица выражение испуга, пережитогоутром.

Заметив Урсуса еще издали, он крикнул ему:– Ну, что?– Как что?– Вернется Гуинплен? Давно уже пора. Скоро соберется

публика. Будет сегодня выступать «Человек, которыий

смеется»?– "Человек, которыий смеется" – это я, – сказал Урсус.И, взглянув на содержателя харчевни, оглушительно

захохотал.Потом поднялся на второий этаж, распахнул ближаий шее к

вывеске гостиницы окно, высунулся в него, протянул руку,сорвал доски с надписями: «Гуинплен – Человек, которыийсмеется» и «Побежденныий хаос», взял их подмышку испустился вниз.

Дядюшка Никлс следил за ним глазами.– Зачем вы снимаете это?Урсус снова разразился хохотом.– Чему это вы радуетесь? – спросил хозяин.– Я решил жить сам для себя.Никлс понял и приказал своему помощнику Говикему

объявлять всем, кто придет, что сегодня вечеромпредставления не будет. Он убрал от двереий бочку,служившую будкоий кассирше, и откатил ее в дальниий уголнизкого зала.

Минуту спустя Урсус поднялся в «Зеленыий ящик».Он поставил в угол обе вывески и вошел в отделение

фургона, которое он называл «женскоий половиноий ».Дея спала.Она лежала на постели одетая, только расстегнув платье,

как делала обычно во время дневного отдыха.Подле нее сидели, погруженные в задумчивость, Винос и

Фиби, одна на табуретке, другая прямо на полу.Несмотря на поздниий час, они не надели костюмов, в

которых изображали богинь, что свидетельствовало оглубоком унынии. Они так и остались в корсажах из грубоийшерсти и в холщовых юбках.

Урсус посмотрел на Дею.– Она готовится к более долгому сну, – пробормотал он.И обратился к Фиби и Винос:– Эий , вы, послушаий те! Кончена музыка! Можете спрятать

ваши трубы в ящик. Хорошо сделали, что не вырядилисьбогинями. Конечно, в своем естественном виде выдостаточно уродливы, но все-таки поступили умно.Щеголяий те в своих отрепьях. Представления не будет нисегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра.Нет больше Гуинплена. Сам черт его теперь не сыщет.

И он снова устремил глаза на Дею.– Какоий это будет для нее удар! Она погаснет сразу, как

свеча.Он набрал в грудь воздуха и дунул:– Фу! – и кончено.И засмеялся сухим смешком.– Не будет у нас Гуинплена, не будет ничего. Это все равно,

как если бы я лишился Гомо. Даже хуже. Она почувствуетсебя более одинокоий , чем всякая другая. Слепые тяжелеепереживают горе, чем мы.

Он подошел к окошечку в глубине фургона.– Как прибавляется день! Уже семь часов, а еще довольно

светло. Все-таки зажжем свечу.Он высек огнивом искру и зажег фонарь, спускавшиий ся с

потолка «Зеленого ящика». Затем наклонился над Дееий .– Она простудится. Вы ее слишком легко одели. Французы

говорят:Апрель еще не маий -Фуфаий ки не снимаий .Заметив, что на полу блестит булавка, он поднял ее и

воткнул себе в рукав. Потом, жестикулируя, стал ходить

взад и вперед по фургону.– Я не потерял присутствия духа. Я нахожусь в здравом

уме более, чем когда-либо. По-моему, данное событие впорядке вещеий , и я одобряю то, что происходит. Как толькоона проснется, я выложу еий все без утаий ки. Катастрофаразразится немедленно. Гуинплена больше нет. Значит,прощаий , Дея! Как хорошо все устроилось. Гуинплен втюрьме, Дея на кладбище. Как раз друг против друга.Настоящая пляска смерти. Две человеческие судьбы сходятсо сцены. Спрячем костюмы. Захлопнем чемодан, то естьгроб. Это была чета неудачников. Дея без глаз, Гуинплен безлица. Там, на небесах, господь возвратит Дее зрение, аГуинплену красоту. Смерть все приводит в порядок. Всеотлично. Фиби, Винос, повесьте на стену ваши тамбурины.Ваш, с позволения сказать, музыкальныий талант теперьзачахнет, мои красавицы. Ни играть, ни трубить больше непридется. «Побежденныий хаос» побежден. «Человеку,которыий смеется» – крышка. Великому шуму и грохотуконец. А Дея все спит. И хорошо делает. На ее месте я бы и непросыпался. Впрочем, она скоро опять заснет. Долго липомереть такоий худышке? Вот что значит удариться вполитику. Какоий урок! И как правительства правы!Гуинпленом занялся шериф. Дееий заий мется могильщик,Поучительная симметрия. Надеюсь, хозяин харчевниплотно запер дверь. Сегодня мы умрем в тесном семеий номкругу. Впрочем, ни я, ни Гомо. Одна только Дея. Я буду по-прежнему разъезжать в фургоне. Я рожден для бродячеийжизни. Отпущу обеих женщин. Ни одноий у себя не оставлю.У меня есть наклонность сделаться старым развратником.Служанка у распутника – все равно что хлеб на столе. Нежелаю искушениий . Не по возрасту это мне. Turpe senilis

amor [старческая любовь – постыдна (лат.)]. Теперь опятьстану бродить один с Гомо. Вот кто удивится – так это он:где Гуинплен, где Дея? Мы снова вдвоем, старыий товарищ. Яв восторге, черт побери! Поперек горла стояла у меня ихидиллия. А этот негодяий Гуинплен и не думаетвозвращаться. Он бросил нас. Прекрасно. Теперь очередь заДееий . Ну, эта не заставит себя долго ждать. Я люблюзаконченность во всем. Пальцем о палец не ударю, чтобыпомешать еий умереть. Околеваий , слышишь! Ах, черт, онапросыпается!

Дея открыла глаза (слепые часто спят с закрытымиглазами). Ее нежное, невинное лицо озарилось улыбкоий .

– Она улыбается, – пробормотал Урсус, – а я смеюсь. Всеидет прекрасно.

Она позвала:– Фиби! Винос! Пора, должно быть, начинать

представление. Я, кажется, очень долго спала. Оденьте меня.Ни Фиби, ни Винос не шевельнулись.Между тем взгляд Деи, в котором было нечто

невыразимое, своий ственное всем слепым, встретился сглазами Урсуса. Старик вздрогнул.

– Ну, – закричал он, – чего вы ждете? Фиби, Винос, разве выне слышите, что говорит Дея? Оглохли вы, что ли? Живее!Представление сеий час начнется.

Обе женщины с краий ним удивлением смотрели на Урсуса.Урсус заорал:– Разве вы не видите, что публика уже собирается? Фиби,

одеваий Дею! Винос, беий в тамбурин!Фиби была само послушание, Винос – пассивность. Вдвоем

они олицетворяли собою безропотную покорность. Иххозяин всегда был для них загадкоий . Кого не понимают,

тому обычно слепо повинуются. Они просто решили, что онсошел с ума, но исполнили его приказание. Фиби сняла сгвоздя костюм, Винос схватила тамбурин.

Фиби принялась одевать Дею. Урсус опустил завесу«женскоий половины» и уже по ту сторону ее продолжал:

– Смотри-ка, Гуинплен! Почти полон двор народу. У входанастоящая давка. Ну и толпа! Хороши Фиби и Винос, им идела нет. До чего глупы эти цыганки! Что за дурачье живет вЕгипте! Не подымаий занавески. Будь скромен: Деяодевается.

Он сделал паузу, и вдруг послышалось восклицание:– Как прекрасна Дея!Это был голос Гуинплена. Фиби и Винос вздрогнули и

обернулись. Это был голос Гуинплена в устах Урсуса.Выглянув из-за занавески, он знаком запретил им

выражать свое удивление.Потом продолжал голосом Гуинплена:– Ангел!И возразил уже своим голосом:– Это Дея-то ангел? Ты рехнулся, Гуинплен. Из всех

млекопитающих летают только летучие мыши.И прибавил:– Вот что, Гуинплен, ступаий -ка, отвяжи Гомо. Это будет

умнее.И легкоий походкоий Гуинплена он быстро побежал по

приставноий лесенке «Зеленого ящика». Он подражал шагамГуинплена в расчете, что Дея услышит этот топот.

На дворе он увидел Говикема, которого так занимало всепроисходящее, что он не мог заняться никаким другимделом.

– Подставь обе руки, – шепотом сказал Урсус.

И насыпал ему целую пригоршню медных монет.Такая щедрость растрогала Говикема.Урсус шепнул ему на ухо:– Останься во дворе, прыгаий , пляши, стучи, воий , реви,

свисти, ори, беий в ладоши, топаий , хохочи, сломаий что-нибудь.

Дядюшка Никлс, оскорбленныий и огорченныий тем, чтопублика, пришедшая посмотреть на «Человека, которыийсмеется», поворачивала назад и направлялась в другиебалаганы на ярмарочноий площади, запер дверь харчевни;желая избежать докучных расспросов, он даже отказалсяторговать в этот вечер напитками. Оставшись без дела из-занесостоявшегося представления, он смотрел с галереи надвор, держа в руке свечу. Урсус: поднеся обе руки ко рту,чтобы его слышал только Никлс, обратился к нему:

– Джентльмен, возьмите пример с вашего слуги: визжите,вопите, рычите!

Вернувшись в «Зеленыий ящик», он приказал волку:– Гомо, воий как можно громче.И, повысив голос, произнес:– Слишком много народу. Боюсь, что стены не выдержат.Винос тем временем ударила в тамбурин.Урсус продолжал:– Дея одета. Можно будет сеий час начать. Жалко, что

столько напустили публики. Какая уий ма их набилась!Посмотри-ка, Гуинплен! Какая сумасшедшая давка! Бьюсьоб заклад, что нынче у нас будет самыий большоий сбор за всевремя. Ну-ка, бездельницы, принимаий тесь за свою музыку!Ступаий сюда, Фиби, возьми своий рожок. Хорошо. Винос,колоти в тамбурин. Задаий ему встряску, да покрепче! Фиби,стань в позу богини славы. Милостивые государыни, вы, по-

моему, недостаточно оголились. Сбросьте безрукавки.Накиньте газ. Публика не прочь полюбоваться на женскиеформы. Пускаий моралисты мечут громы и молнии. Чертвозьми, можно себе позволить маленькую нескромность.Больше страсти! Огласите воздух бешеными мелодиями.Трубите, гудите, дудите, трещите, беий те в тамбурины!Сколько народу... Гуинплен!

Он перебил себя:– Помоги мне, Гуинплен. Откинем стенку.Тем временем он развернул носовоий платок.– А я пока прочищу как следует нос.И он энергично высморкался – необходимое

приготовление к чревовещанию.Спрятав платок в карман, он привел в движение систему

блоков, заскрипевших как обычно, и откинул стенкуфургона.

– Гуинплен, не отдергиваий занавеса! Пускаий он будетзакрыт до начала представления. Иначе мы окажемся навиду у всех. Фиби, Винос, ступаий те обе на авансцену. Ну-ка,сударыни! Бум! Бум! Публика у нас подобралась на диво.Самые что ни на есть подонки! Господи, сколько народу!

Цыганки, привыкшие к безропотному повиновению,разместились по обе стороны откинутоий стенки.

Тут Урсус превзошел самого себя. Это был уже не одинчеловек, а целая толпа. Задавшись целью изобразить двор,переполненныий народом, на том месте, где зиялаабсолютная пустота, он призвал на помощь своиудивительные способности чревовещателя. Со всех сторонсразу раздались голоса людеий и животных. Он превратилсяв целыий легион. Закрыв глаза, можно было подумать, чтонаходишься на какоий -нибудь площади, где волнуется

праздничная или мятежная толпа. Вихрь криков ивосклицаниий вырывался из груди Урсуса: он пел, лаял,горланил, кашлял, харкал, гикал, нюхал табак, чихал, велдиалоги, задавал вопросы, отвечал, и все это одновременно.Обрывки фраз сталкивались, перерезали друг друга. Вбезлюдном дворе звучали голоса мужчин, женщин, детеий .Сквозь смутныий гомон и смешанныий гул голосовпрорывалась, точно сквозь дымную завесу, страннаякакофония, кудахтанье, мяуканье, плач грудных детеий .Слышались хриплыий говор пьяниц, недовольное ворчаньесобак, которым зрители наступали на лапы. Голосараздавались вблизи, доносились издали, сверху, снизу,справа, слева. Все в совокупности было рокотом, каждыийзвук в отдельности был криком. Урсус стучал кулаками,топал ногами, кричал то из глубины двора, то откуда-то из-под земли. Это было что-то бурное и хорошо знакомое. Онпереходил от шепота к шуму, от шума к грохоту, от грохота креву урагана. Он был самим собою и в то же время всеми.Это были то монологи, то хор голосов. Так же, каксуществует зрительныий обман, существует и слуховоий . Темже, чем был Протеий для взора, был Урсус для слуха. Ничегоне могло быть искуснее такого подражания толпе. Время отвремени он раздвигал занавес и смотрел на Дею. Деяслушала.

Говикем тоже бесновался во дворе.Винос и Фиби добросовестнеий шим образом дули в трубы и

отчаянно барабанили.Единственныий зритель, дядюшка Никлс, так же как и они,

решил, что Урсус сошел с ума; это, впрочем, было тольколишним мрачным штрихом на фоне его меланхолии. «Какоебезобразие!» – бормотал себе под нос этот славныий

трактирщик. Он сохранял серьезность, как всякиий , кто незабывает, что над ним бдит закон.

Говикем, в восторге, что может принять участие в этомгаме, неистовствовал не меньше Урсуса. Это забавляло его.Кроме того, он ведь зарабатывал деньги.

Гомо был задумчив.Производя весь этот шум, Урсус умудрялся произносить

еще отдельные фразы:– Как всегда, Гуинплен, против нас заговор. Опять

конкуренты стараются подорвать наш успех. Но шиканьетолько придает ему остроту. Кроме того, народу набралосьслишком много. Зрителям тесно. Когда тебя толкает локотьсоседа, это не вызывает восторга. Только бы они неполомали скамеек. Ах, если бы наш друг Том-Джим-Джекбыл здесь! Но он не приходит больше. Посмотри, целое мореголов! У этоий части публики, которая стоит, не слишкомдовольныий вид, хотя, по словам великого ученого Галена,стоячее положение укрепляет организм. Мы сократимспектакль; так как на афише значится только«Побежденныий хаос», то мы не будем играть «Ursus rursus».Хоть на этом выгадаем. Какоий кавардак! До чегосумасбродна эта буий ная толпа. Уж чего-нибудь они данатворят! Однако это не может так продолжаться. Ведьтакоий шум заглушает все происходящее на сцене. Надообратиться к ним с речью, чтобы они успокоились.Гуинплен, раздвинь немного занавес! Граждане...

Тут Урсус прервал самого себя, крикнув резким ипронзительным голосом:

– Долоий старика!И уже своим голосом продолжал:– Кажется, публика меня оскорбляет. Цицерон прав: plebs,

fex urbis [чернь – подонки столицы (лат.)]. Ничего,попробуем уговорить чернь. Трудно будет заставить ихслушать. Однако я все-таки попытаюсь. Человек, исполнисвоий долг. Посмотри-ка, Гуинплен, на эту мегеру! Как онаскрежещет зубами!

Урсус сделал паузу и заскрежетал зубами. Гомо, введенныийв заблуждение, последовал его примеру. Говикемприсоединился к ним обоим.

Урсус продолжал:– Женщины куда хуже мужчин. Момент не особенно

подходящиий . Все равно, испытаем силу слова... Красноречиеникогда не помешает. Послушаий , Гуинплен, как я буду ихувещевать. Гражданки и граждане! Я – (медведь. Чтобыговорить с вами, я снимаю свою голову. Покорнеий ше прошувас соблюдать тишину.

Изображая возглас в толпе, Урсус крикнул:– Брюзга!И продолжал:– Я глубоко уважаю свою аудиторию. Брюзга – обращение

ничуть не хуже всякого другого. Привет тебе, буий ная толпа!Я нисколько не сомневаюсь в том, что все вы бездельники.Но от этого мое уважение к вам ничуть не меньше.Уважение вполне сознательное. Я отношусь с искреннимпочтением к господам жуликам, оказавшим мне честьявиться сюда. Среди вас есть уроды, но для меня этобезразлично. Хромые и горбатые – явление естественное.Верблюд горбат; у бизона нарост на спине; у барсука обелевых ноги короче правых; об этом упоминает ещеАристотель в своем трактате о походке животных. Те из вас,у кого есть две рубашки, одну носят на теле, а другую несутк ростовщику. Я знаю, что это дело обычное. Альбукерк

закладывал свои усы, а святоий Денис – своий нимб.Ростовщики ссужали деньги даже под нимб. Достоий ныепримеры. Иметь долги – значит уже кое-что иметь. В вашемлице я чту нищету.

Урсус прервал свою речь, крикнув низким басом:– Втроий не осел!И ответил самым вежливым тоном:– Согласен. Я ученыий . Приношу в этом свое извинение. С

научноий точки зрения я и сам презираю науку. Невежествоесть нечто такое, чем можно снискать себе пропитание;наука же заставляет голодать. В общем, приходитсявыбирать: либо быть ученым и худеть, либо быть ослом ипощипывать травку. О граждане, пощипываий те травку!Наука не стоит ни одного вкусного кусочка. Я предпочитаюесть бифштекс, нежели знать, как он называется по-латыни.Я обладаю только одним достоинством: у меня глаза не намокром месте. Я никогда не плакал. Надо вам сказать, что идоволен я никогда не был. Никогда. Даже самим собоий . Япрезираю себя. Но прошу присутствующих здесьпредставителеий оппозиции принять во внимание, что еслиУрсус всего-навсего ученыий , то Гуинплен – настоящиийартист.

Он снова фыркнул:– Брюзга!– Опять брюзга! Это – серьезное возражение. И тем, не

менее я пропускаю его мимо ушеий . А рядом с Гуинпленом,милостивые государи и милостивые государыни, выувидите другого артиста, личность мохнатую иблагородную, странствующую с нами, господина Гомо –некогда дикую собаку, а ныне цивилизованного пса иверноподданного ее величества. Гомо – мимическиий актер,

одаренныий замечательным талантом. Будьте внимательныи сосредоточьтесь. Сеий час вы увидите игру Гомо иГуинплена, а к искусству должно относиться с почтением.Это пристало великим нациям. Не в лесу же вы выросли? Аесли бы и так, то sylvae sunt consule dignae [пусть леса будутдостоий ны консула (лат.)]. Два артиста стоят одного консула.Прекрасно. В меня запустили капустноий кочерыжкоий , но онане задела меня. Это не помешает мне говорить. Напротив.Опасность, котороий удалось избежать, предрасполагает кболтливости – garrula pericula, как говорит Ювенал.Зрители, среди вас есть пьяницы, – мужчины и женщины.Отлично. Пьяные мужчины мерзки, пьяные женщиныомерзительны. Правда, у вас немало веских причинсобираться здесь: праздность, лень, свободное время междудвумя-тремя кражами, портер, эль, стаут, солодовыенапитки, водка, джин, влечение одного пола к другому.Чудесно. Игривыий ум нашел бы себе здесь отличноеприменение. Но я воздерживаюсь. Любострастие – пускаий !Однако и в оргии надо соблюдать известное приличие. Вывесело настроены, но слишком шумны. Вы превосходноподражаете крикам разных животных, но что сказали бывы, если бы я прервал вашу любовную беседу в укромномуголке с какоий -нибудь леди и вдруг стал бы лаять по-собачьи? Это несколько помешало бы вам. Ну так вот, и вашгалдеж нам мешает. Разрешаю вам замолчать. К искусствудолжно относиться с не меньшим уважением, чем кразврату. Я говорю с вами, как порядочныий человек.

Он тут же накинулся на себя:– Задуши тебя лихорадка, вместе с твоими бровями,

торчащими, как ржаные колосья.И немедленно возразил:

– Милостивые государи, оставим в покое ржаные колосья.Грешно оскорблять растения, сравнивая их с людьми илиживотными. Кроме того, лихорадка не душит, а трясет.Неудачная метафора. Прошу вас, помолчите! Простите заоткровенность, но вам не хватает величия, своий ственногонастоящим англиий ским джентльменам. Я замечаю, что те извас, у которых из дырявых башмаков вылезают большиепальцы, пользуются этим, чтоб класть ноги на плечисидящих впереди; это позволяет дамам делать вывод, чтоподошвы всегда протираются в самом выдающемся местеплюсны. Показываий те немного поменьше ваши ноги ипобольше – руки. Я вижу отсюда мошенников, ловкозапускающих пальцы в карманы дураков-соседеий . Дорогиекарманники, будьте чуть-чуть скромнее. Награждаий тесвоего ближнего тумаками, если желаете, но необкрадываий те его. Он меньше разозлится на вас, если выподобьете ему глаз, чем если вы сопрете у него медныийгрош. Так и быть, разбиваий те носы. Мещанин большедорожит деньгами, чем красотоий . Впрочем, примитеуверения в моем искреннем расположении к вам. Я отнюдьне такоий педант, чтобы порицать мошенников. Злодеий ствительно существует. Каждыий страдает от него, икаждыий его творит. Всех нас одолевают грехи. Сеий час яимею в виду лишь тот грех, о котором говорил раньше.Разве не испытывает каждыий из нас этот зуд? Бог – и тотпочесывается, когда его жалит дьявол. Я и сам впадал вошибки. Plaudite, cives! [Рукоплещите, граждане! (лат.)]

Здесь Урсус изобразил продолжительныий рев толпы,затем закончил речь следующими словами:

– Милорды и господа, я вижу, что моя речь имела счастьевам не понравиться. На одну минуту я расстанусь с вашим

шиканьем и свистом. Сеий час надену свою голову, ипредставление начнется...

Оставив ораторскиий тон, он заговорил обыкновеннымголосом:

– Задерни занавес, передохнем. Я был медоточив. Яговорил хорошо. Я назвал их милордами и господами.Вкрадчивыий , но бесполезныий язык. Что скажешь ты насчетэтих бездельников, Гуинплен? Как ясно видишь все, чтовыстрадала Англия за последние сорок лет, когдапосмотришь на этот озлобленныий и лукавыий сброд. Встарину англичане были воинственны, теперь же ониугрюмы, задумчивы и кичатся своим презрением к закону икоролевскоий власти. Я сделал все, на что только способночеловеческое красноречие. Я щедро расточал метонимии,прелестные, как цветущие ланиты отрока. Смягчило ли этоих? Сомневаюсь. Чего можно ждать от людеий , которыепоглощают невероятное количество пищи и отравляют себятабаком до такоий степени, что даже писатели пишут своисочинения, не выпуская трубки изо рта? Ну, была не была,начнем пьесу.

Кольца, на которых двигался занавес, с визгомзаскользили по проволоке. Цыганки перестали бить втамбурины. Урсус снял со стены свои рыли, сыгралпрелюдию и произнес вполголоса:

– Каково, Гуинплен? До чего все это таинственно!Затем вступил в борьбу с волком.Одновременно с рылями Урсус снял с гвоздя косматыий

парик и бросил его на пол, неподалеку от себя.Представление «Побежденного хаоса» шло почти так же,

как и всегда, не было только голубого освещения и«магических эффектов». Волк играл вполне добросовестно.

В надлежащую минуту появилась Дея и своим чуднымтрепетным голосом окликнула Гуинплена. Она протянуларуку вперед, ища его голову...

Урсус кинулся к парику, взбил его, напялил на себя и,удерживая дыхание, тихими шагами приблизившись к Дее,подставил еий свою голову.

Затем он призвал на помощь все свое искусство и,подражая голосу Гуинплена, спел с выражениемнеизъяснимоий любви арию чудовища в ответ на зовсветлого духа.

Он подражал так искусно, что и в этот раз обе цыганкипринялись искать глазами Гуинплена, испуганные тем, что,не видя его, слышат его голос.

Восхищенныий Говикем затопал ногами, захлопал владоши, производя невероятныий шум и один хохоча, какцелое сборище богов. Мальчик, повторяем, оказался наредкость талантливым зрителем.

Фиби и Винос, как два автомата, которых заводил Урсус,начали изо всех сил трубить и бить в тамбурины; под этиоглушительные звуки обычно заканчивался спектакль ирасходилась публика.

Урсус поднялся на ноги, весь обливаясь потом.Он шепнул Гомо:– Понимаешь, надо было выиграть время. Кажется, нам

это удалось. Я неплохо вышел из положения, хотя было из-за чего потерять голову. Гуинплен, быть может, ещевернется завтра. Зачем же было преждевременно убиватьДею? Тебе-то я могу объяснить, в чем дело.

Он снял парик и отер лоб.– Я гениальныий чревовещатель, – пробормотал он. – Как я

все это великолепно проделал! Пожалуий , я перещеголял

Брабанта, чревовещателя короля Франциска Первого. Деяубеждена, что Гуинплен здесь.

– Урсус, – сказала Дея, – а где Гуинплен?Урсус вздрогнул и обернулся.Дея продолжала стоять в глубине сцены, под фонарем,

спускавшимся с потолка. Она была бледна как смерть.Она продолжала с неповторимоий улыбкоий , в котороий было

отчаяние:– Я знаю. Он нас покинул. Он исчез. Я знала, что у него есть

крылья.И, подняв к небу свои невидящие глаза, она прибавила:– Когда же моий черед?

3. ОСЛОЖНЕНИЯ

Урсус совершенно растерялся.Ему не удалось ввести Дею в заблуждение.Было ли тут виною его искусство чревовещателя?

Конечно, нет. Ему удалось обмануть зрячих Фиби и Винос,но слепую Дею он не смог обмануть. Ведь Фиби и Виноссмотрели только глазами, тогда как Дея видела сердцем.

Он не был в состоянии ответить ни слова. Он толькоподумал про себя: Bos in lingua [бык на языке (лат.)]. Урастерявшегося человека точно бык подвешен к языку.

Когда человек находится во власти сложных переживаниий ,он прежде всего испытывает приступ самоуничижения.Урсус пришел к печальному выводу:

– Напрасно я столько труда потратил на звукоподражание!Как и всякиий мечтатель, потерпевшиий неудачу, он

принялся горько сетовать:

– Полныий провал! Я воспроизводил все эти голосавпустую. Что же будет теперь с нами?

Он взглянул на Дею. Она стояла молча, не шевелясь и всебольше и больше бледнея. Ее неподвижныий , слепоий взорбыл устремлен куда-то в пространство.

На помощь Урсусу пришел случаий .Урсус увидел во дворе дядюшку Никлса, которыий , держа в

руке свечу, делал ему знаки.Дядюшка Никлс не дождался конца фантастическоий

комедии, единственным исполнителем котороий был Урсус,так как кто-то постучал в двери харчевни. Дядюшка Никлспошел отворить. В дверь стучали дважды, и хозяин дваждыуходил. Урсус, поглощенныий своим стоголосым монологом,ничего не заметил.

Увидав, что Никлс машет ему рукоий , Урсус спустился водвор.

Он подошел к хозяину гостиницы.Урсус приложил палец к губам.Дядюшка Никлс тоже приложил палец к губам.Они смотрели друг на друга.Каждыий из них словно говорил другому: «Поговорим, но

не здесь».Никлс тихо отворил дверь в нижниий зал. Они вошли.

Кроме них, в комнате не было никого. Входная дверь сулицы и окна были наглухо закрыты.

Хозяин захлопнул дверь во двор перед самым носомлюбопытного Говикема.

Потом поставил свечу на стол.Начался разговор. Вполголоса, почти шепотом!– Мистер Урсус...– Мистер Никлс?

– Я, наконец, понял.– Вот как!– Вы хотели убедить эту бедную слепую, что все идет как

обычно.– Закон не запрещает чревовещания.– У вас настоящиий талант.– Вовсе нет.– Удивительно, до какоий степени вы умеете

воспроизводить все, что вам хочется.– Уверяю вас, нет.– А теперь мне нужно поговорить с вами.– Это разговор о политике?– Как сказать.– О политике я и слушать не хочу.– Вот в чем дело. В то время как вы играли, изображая

один и актеров и публику, в дверь стучались.– Стучались в дверь?– Да.– Мне это не нравится.– Мне тоже не нравится.– Что же дальше?– Я отворил.– Кто же стучал?– Человек, которыий вступил со мноий в разговор.– Что он вам сказал?– Я выслушал его.– Что вы ему ответили?– Ничего. Я вернулся смотреть на вашу игру.– Ну?– Ну, и в дверь постучали вторично.– Кто? Тот же самыий ?

– Нет, другоий .– Он тоже с вами говорил?– Нет, этот не сказал ни слова.– Я это предпочитаю.– А я нет.– Объяснитесь, мистер Никлс.– Угадаий те, кто говорил со мноий в первыий раз?– Мне некогда разыгрывать роль Эдипа.– Это был хозяин цирка.– Соседнего?– Да, соседнего.– Того, где гремит такая бешеная музыка?– Да. Ну так вот, мистер Урсус, он делает вам предложение.– Предложение?– Предложение.– Почему?– Да потому.– У вас передо мноий одно преимущество, мистер Никлс; вы

только что разгадали мою загадку, а я никак не могуразгадать вашу.

– Хозяин цирка поручил мне передать вам, что он видел,как приходили полицеий ские, и что он, хозяин цирка, желаядоказать вам свою дружбу, предлагает купить у вас запятьдесят фунтов стерлингов наличными ваш фургон«Зеленыий ящик», обеих лошадеий , трубы вместе с дующимив них женщинами, вашу пьесу вместе со слепоий , которая внеий играет, и вашего волка с вами в придачу.

Урсус высокомерно улыбнулся.– Содержатель Тедкастерскоий гостиницы, передаий те

хозяину цирка, что Гуинплен вернется.Трактирщик взял со стула что-то темное и повернулся к

Урсусу, подняв обе руки и держа в одноий плащ, в другоийкожаныий нагрудник, воий лочную шляпу и рабочую куртку.

И сказал:– Человек, которыий постучал вторым, был полицеий скиий ;

он вошел и вышел, не произнеся ни слова, и передал мневот это.

Урсус узнал кожаныий нагрудник, рабочую куртку, шляпу иплащ Гуинплена.

4. MOENIBUS SURDIS, CAMPANA MUTA – СТЕНЫ ГЛУХИ,КОЛОКОЛ НЕМ

Урсус ощупал воий лок шляпы, сукно плаща, саржу куртки,кожу нагрудника – никаких сомнениий быть не могло;коротким повелительным жестом, не произнеся больше нислова, он показал хозяину на дверь гостиницы.

Тот открыл ее.Урсус опрометью выбежал на улицу.Дядюшка Никлс следил за ним глазами. Урсус бежал так

быстро, как только позволяли ему ноги, в том направлении,в каком утром вели Гуинплена. Четверть часа спустязапыхавшиий ся Урсус был уже в том переулке, куда выходилакалитка Саутворкскоий тюрьмы и где он провел столькочасов на своем наблюдательном посту.

Этот переулок был безлюден не только в полночь. Но еслиднем он нагонял тоску, то ночью внушал тревогу. Никто неотваживался появляться в нем позже определенного часа.Казалось, каждыий боялся, как бы тюрьма и кладбище несдвинулись со своих мест и, приди им только фантазияобняться, не раздавили его в этом объятии. Все это –

ночные страхи. В Париже подстриженные ивы на улицеВовер тоже пользовались дурноий славоий . Поговаривали,будто по ночам эти обрубки деревьев превращаются вгромадные руки и хватают прохожих.

Население Саутворка, как мы уже говорили, инстинктивноизбегало этого переулка между тюрьмоий и кладбищем. Впрежнее время поперек него протягивали на ночьжелезную цепь. Излишняя предосторожность, ибо самоийлучшеий цепью, преграждавшеий вход в переулок, былвнушаемыий им ужас.

Урсус решительно свернул в него.Какую цель преследовал он? Никакоий .Он пришел в этот переулок, чтобы выведать что-нибудь.

Собирался ли он постучаться в тюремную дверь? Конечно,нет. Это страшное и бесполезное средство ему и в голову неприходило. Попытаться проникнуть в тюрьму, чтобырасспросить о Гуинплене? Какое безумие! Тюремные дверитак же трудно отворяются для тех, кто хочет воий ти в них,как и для тех, кто хочет выий ти. Их можно отпереть толькоименем закона. Урсус это понимал. Зачем же он пришелсюда? Чтобы увидать. Что именно? Он и сам не знал. Чтоудастся. Очутиться против калитки, за котороий скрылсяГуинплен, – и то уже хорошо. Иногда самая мрачная иугрюмая стена приобретает дар речи, и из щелеий между еекамнями вырывается наружу сноп лучеий . Порою из наглухозапертого темного здания пробивается тусклыий свет.Внимательно рассмотреть оболочку таинственного –значит потерять время – не напрасно. Мы все инстинктивностараемся быть поближе к тому, что нас интересует. Вотпочему Урсус вернулся в переулок, куда выходила задняядверь тюрьмы.

В ту минуту, когда он вступил в него, он услыхал один ударколокола, потом второий .

«Неужели уже полночь?» – подумал он.И машинально принялся считать:«Три, четыре, пять».Он подумал:«Какие большие промежутки между ударами! Как

медленно бьют эти часы! – Шесть, семь».Потом мысленно воскликнул:«Какоий заунывныий звон! – Восемь, девять. – Впрочем, все

очень понятно. Пребывание в тюрьме нагоняет тоску дажена часы. – Десять. – Да, здесь и кладбище рядом. Этотколокол отмеряет живым время, а мертвым – вечность. –Одиннадцать. – Увы! Тем, кто лишен свободы, он тожеотмеряет вечность. – Двенадцать».

Он остановился.«Да, полночь».Колокол ударил тринадцатыий раз.Урсус вздрогнул.«Тринадцать!»Раздался четырнадцатыий удар, потом пятнадцатыий .«Что это значит?»Удары продолжали раздаваться через большие

промежутки. Урсус слушал.«Это не часы. Это колокол mutus [немоий (лат.)]. Недаром я

говорил: как медленно бьет полночь. Это не боий часов, азвон церковного колокола. Что же предвещает этот унылыийзвон?»

Во всех тюрьмах того времени, как и во всех монастырях,был так называемыий колокол mutus, отмечавшиийпечальные события. Этот «немоий колокол» бил очень тихо,

словно стараясь, чтобы его не услыхали.Урсус опять возвратился в удобныий для наблюдениий

закоулок, где он провел большую часть дня, не сводя глаз стюремноий калитки.

Удары колокола по-прежнему, с большими равномернымипаузами, следовали один за другим.

Погребальныий звон как бы расставляет в пространствезловещие знаки восклицания. На развернутом свиткенаших повседневных забот каждыий удар колокола словномрачно отмечает красную строку. Похоронныий звон похожна предсмертное хрипение человека. Он гласит о смертныхмуках. Если в домах, куда доносится этот звон, кто-нибудьпредается мечтательному ожиданию, удары колокола резкообрывают его. Неясные мечты представляются как быубежищем; человеку, объятому тоскою, они подают какую-то надежду; угрюмыий звук колокола отнимает ее своеийопределенностью. Он рассеивает туманную пелену, закотороий стремится укрыться наше беспокоий ство. Онвызывает в нашеий душе горестную тревогу. Похоронныийзвон напоминает каждому о человеческих страданиях, очем-то страшном. Эти печальные звуки обращены ккаждому из нас. Они предостерегают. Нет ничего болеемрачного, чем этот размеренныий монолог. Удары,отделенные друг от друга равными промежутками,преследуют какую-то цель. Что кует молот колокола нанаковальне нашеий мысли?

Урсус бессознательно продолжал считать удары, хотя вэтом не было никакого смысла. Чувствуя, что он на краюбездны, он старался не строить никаких догадок. Догадки –наклонная плоскость, по котороий можно скатиться оченьглубоко. И все-таки – что означал этот звон?

Урсус смотрел в ту сторону, где, как он знал, находитсятюремная калитка.

Вдруг в том самом месте, где чернело что-то вроде дыры,появился красноватыий отблеск. Он становился все ярче иярче и превратился в свет.

Это было не расплывчатое пятно, а четко обозначившиий сяв темноте четырехугольник. Дверь тюрьмы повернулась напетлях. Красноватыий свет явственно обрисовал притолокуи косяки.

Дверь только приотворилась. Тюрьма не распахиваетнастежь своих ворот, она лишь наполовину раскрываетсвою пасть, словно зевая от скуки.

Из калитки вышел человек с факелом в руке.Колокол продолжал звонить.Внимание Урсуса теперь раздвоилось: он напряженно

прислушивался к колоколу и в то же время не спускал глаз сфакела.

Пропустив человека, полуоткрытая дверь широкораскрылась, и из нее вышло еще двое; вслед за нимипоказался четвертыий . Это был жезлоносец. Урсус узнал егопри свете факела. В руке у него был жезл.

Вслед за жезлоносцем вышли попарно какие-то люди; онидвигались молча, держась прямо, словно деревянныеистуканы.

Участники этого ночного шествия, напоминавшегопроцессию кающихся, с мрачноий торжественностью, пара запароий , переступали тюремныий порог, стараясь непроизводить ни малеий шего шума. Так осторожно выползаетиз своеий норы змея.

Факел освещал свирепые лица и мрачные фигуры.Урсус узнал тех самых полицеий ских, которые утром увели

Гуинплена.Никаких сомнениий – это были те же люди. Теперь они

выходили из тюрьмы.Очевидно, сеий час выий дет и Гуинплен.Они привели его сюда, они и выведут его назад.Это ясно.Урсус стал всматриваться еще пристальнее. Выпустят ли

Гуинплена на свободу?Полицеий ские по двое выходили из-под низкого свода,

очень медленно, как просачивается капля за каплеий изстены вода. Колокол, не переставая звонить, казалось,ударял в такт их шагам. Выходя из тюрьмы, люди в этомшествии поворачивались спиною к Урсусу, направляясь вправыий , противоположныий , конец переулка.

В дверях блеснул второий факел.Значит, шествие сеий час кончится.Сеий час Урсус увидит, кого они сопровождают. Узника.

Человека.Сеий час Урсус увидит Гуинплена.То, что они сопровождали, наконец появилось.Это был гроб.Четыре человека несли гроб, покрытыий черным сукном.За гробом шагал могильщик с лопатоий на плече.Шествие замыкалось третьим факелом, которыий держал

человек, читавшиий какую-то книгу, – очевидно, тюремныийсвященник.

Гроб понесли за полицеий скими, повернув направо.В то же время люди, шедшие впереди, остановились.Урсус услышал скрип ключа в замке.Факел осветил другую дверь, напротив тюрьмы, в низкоий

стене, тянувшеий ся по ту сторону переулка.

Эта дверь, над котороий был изображен череп, вела накладбище.

Жезлоносец вошел в нее, за ним остальные, за дверьюскрылся уже второий факел; шествие стало короче,напоминая хвост уползающеий змеи; вся вереницаполицеий ских исчезла во тьме, за ними гроб, могильщик слопатоий , священник с факелом и книгоий , и дверьзахлопнулась.

Все исчезло, только за стеноий еще мерцал свет.Послышалось какое-то бормотанье, потом глухие удары.Вероятно, священник и могильщик провожали гроб,

опускаемыий в землю, – один псалмами, другоий комьямиземли.

Бормотанье прекратилось, прекратились и глухие удары.Опять послышались шаги, сверкнули факелы, на пороге

распахнувшеий ся кладбищенскоий калитки снова показалсяжезлоносец, высоко держа своий жезл, за ним священник скнигоий , могильщик с лопатоий , полицеий ские, но уже безгроба. Процессия, двигаясь все так же попарно, вернуласьобратно тем же путем, храня, как и прежде, угрюмоемолчание; закрылись ворота кладбища, отворилась, сноваосвещенная факелами, дверь тюрьмы; сводчатыий коридорна мгновение озарился красноватым отблеском; взоруУрсуса предстали мрачные недра тюрьмы, и снова всепотонуло во тьме.

Колокол умолк. Ночь завершила трагедию, опустив наднею зловещиий занавес тишины.

Видение исчезло бесследно.Призраки рассеялись.Мы часто находим какоий -то смысл в случаий ных

совпадениях и строим на этом основании как будто

правдоподобные догадки.К таинственному аресту Гуинплена, к его одежде,

принесенноий полицеий ским, к похоронному звону колоколав тоий самоий тюрьме, куда его увели, присоединилась ещеодна трагическая деталь – опущенныий в землю гроб.

– Он умер! – воскликнул Урсус и без сил опустился накамень. – Умер! Они убили его! Гуинплен! Дитя мое! Моийсын! – И он зарыдал.

5. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ИНТЕРЕСЫ ПРОЯВЛЯЮТСЯ ВВЕЛИКОМ И В МАЛОМ

Увы, напрасно Урсус хвалился тем, что никогда не плачет.Теперь слезы подступили к самому его горлу. Онинакоплялись в груди по капле в продолжение всеий егогорестноий жизни. Переполненная до краев чаша не можетпролиться в одно мгновение. Урсус рыдал долго.

Первая слеза пролагает дорогу другим. Он оплакивалГуинплена, Дею, самого себя, Гомо. Плакал как дитя. Плакалкак старик. Плакал обо всем, над чем смеялся. Он заднимчислом выплатил своий долг прошлому. Право человека наслезы не знает давности.

На самом деле покоий ник, опущенныий в землю, былХардкванон, но Урсус не мог этого знать.

Прошло несколько часов.Занялся день; бледная пелена утреннего света, кое-где

еще боровшегося с ночными тенями, легла на ярмарочнуюплощадь. В лучах зари выступил белыий фасадТедкастерскоий гостиницы.

Дядюшка Никлс так и не ложился спать. Нередко одно и то

же событие вызывает бессонницу у нескольких человек.Всякая катастрофа вызывает много последствиий . Бросьте

камень в воду и попробуий те сосчитать круги.Дядюшка Никлс сознавал, что арест Гуинплена может

затронуть и его. Очень неприятно, когда у вас в домепроисходят такие события. Он был встревожен этим;предвидя впереди еще всякие осложнения, Никлспогрузился в мрачное раздумье. Он сожалел, что пустил ксебе «этих людеий ». Если бы он знал раньше! Втянут они егов конце концов в какую-нибудь беду. Как развязаться сними теперь? Ведь с Урсусом у него заключен контракт.Какое было бы счастье избавиться от таких постояльцев! Кчему бы только придраться, чтобы выгнать их?

Вдруг в дверь харчевни раздался сильныий стук, которыийвозвещает в Англии о прибытии важного лица. Гаммастуков соответствует иерархическоий лестнице.

Это был стук не вельможного лорда, а судеий скогочиновника.

Дрожа от страха, трактирщик приоткрыл форточку.И деий ствительно, стучался судеий скиий чиновник. При свете

занимавшегося дня дядюшка Никлс увидел у двери отрядполицеий ских, возглавляемыий двумя людьми, из которыходин был судебныий пристав.

Судебного пристава дядюшка Никлс видел утром и потомусразу узнал его.

Другоий человек был ему неизвестен.Это был тучныий джентльмен с будто восковым лицом, в

придворном парике и дорожном плаще.Судебного пристава дядюшка Никлс очень боялся. Если бы

дядюшка Никлс принадлежал к королевскому двору, он ещебольше испугался бы второго посетителя, ибо то был

Баркильфедро.Один из полицеий ских снова громко постучался в дверь.Трактирщик, у которого на лбу выступил холодныий пот,

поспешил открыть.Судебныий пристав тоном человека, призванного

наблюдать за порядком и хорошо знакомого с бродягами,возвысил голос и строго спросил:

– Где Урсус, хозяин балагана?Сняв шляпу, Никлс ответил:– Он проживает здесь, ваша честь.– Это я знаю и без тебя, – сказал пристав.– Конечно, ваша честь.– Позови его сюда.– Его нет дома, ваша честь.– Где же он?– Не знаю.– Как это не знаешь?– Он еще не возвращался.– Значит, он очень рано ушел из дому?– Нет, очень поздно.– Ах, эти бродяги! – заметил пристав.– Да вот он, ваша честь, – тихо промолвил дядюшка Никлс.Деий ствительно, в эту минуту из-за угла показался Урсус.

Он направлялся к гостинице. Почти всю ночь провел онмежду тюрьмоий , куда в полдень ввели Гуинплена, икладбищем, где в полночь, как он слышал, засыпали свежуюмогилу. Его побледневшее от горя лицо казалось ещебледнее в утренних сумерках.

Занимающиий ся день, этот предвестник яркого света, неменяет ночных, неясных очертаниий предметов, даженаходящихся в движении. Медленно приближавшиий ся Урсус

своим бледным лицом и всеий своеий фигуроий , смутновыступавшеий в полумраке, напоминал привидение.

Накануне, охваченныий отчаянием, он выбежал изгостиницы с непокрытоий головоий . Он даже не заметил, чтозабыл надеть шляпу. Его жидкие седые волосы развевалисьпо ветру. Широко раскрытые глаза, казалось, ничего невидели. Мы часто как будто бодрствуем во сне и спим наяву.Урсус был похож на сумасшедшего.

– Мистер Урсус, – закричал трактирщик, – подите-ка сюда.Эти джентльмены желают поговорить с вами.

Дядюшка Никлс, всецело занятыий мыслью, как бы уладитьинцидент, употребил множественное число, хотя в то жевремя опасался, не заденет ли оно самолюбие начальникатем, что поставит его на одну доску с подчиненными.

Урсус вздрогнул, как человек, внезапно сброшенныий спостели, на котороий он спал глубоким сном.

– Что такое? – спросил он.Он увидел полицеий ских с судебным приставом во главе.Новое тяжелое потрясение.Совсем недавно жезлоносец, теперь – судебныий пристав.

Один как бы перебрасывал его другому. Он был вположении судна, оказавшегося меж двух грозных утесов, окоторых говорится в древних преданиях.

Судебныий пристав знаком приказал ему воий ти в харчевню.Урсус повиновался.Говикем, которыий только что проснулся и подметал в это

время зал, остановился, отставил в сторону метлу и,укрывшись за столами, затаил дыхание. Запустив руку вволосы, он почесывал затылок – признак напряженноговнимания.

Судебныий пристав сел на скамью перед столом;

Баркильфедро сел на стул; Урсус и дядюшка Никлс стоялиперед ними. Полицеий ские столпились на улице, у закрытыхворот.

Судебныий пристав устремил на Урсуса строгиий взорблюстителя закона и спросил:

– Вы держите у себя волка?Урсус ответил:– Не совсем так.– Вы держите у себя волка, – повторил судебныий пристав,

резко напирая на слово «волк».– Дело в том... – начал было Урсус и замолчал.– Уголовно наказуемыий проступок, – сказал пристав.Урсус попробовал защищаться:– Это домашнее животное.Пристав положил руку на стол, растопырив все пять

пальцев, – жест, прекрасно выражающиий всю силу еговласти.

– Фигляр, завтра в этот час вы с вашим волком будете запределами Англии. В противном случае волка заберут,отведут в присутствие и убьют.

Урсус подумал: «Одно убиий ство за другим». Однако непроизнес ни слова и только задрожал всем телом.

– Вы слышите? – продолжал пристав.Урсус утвердительно кивнул головоий .Пристав повторил:– И убьют.Наступило молчание.– Удавят или утопят.Судебныий пристав посмотрел на Урсуса:– А вас – в тюрьму.Урсус пробормотал:

– Господин судья...– Вы должны уехать прежде, чем наступит утро

завтрашнего дня. Иначе приказ будет выполнен.– Господин судья...– Что?– Нам обоим нужно уехать из Англии?– Да.– Сегодня?– Сегодня же.– Но как это сделать?Дядюшка Никлс был счастлив. Этот судебныий пристав,

которого он так боялся, выручил его из беды. Полицияпришла ему, Никлсу, на помощь. Она освободила его от«этих людеий ». Она сама взяла на себя заботу избавить его отних. Урсуса, которого он хотел выгнать, высылала полиция.Неодолимая сила. Попробуий с неий поспорить! Он был ввосторге.

Он вмешался в разговор:– Ваша честь, этот человек...Он указал пальцем на Урсуса.– Этот человек спрашивает, как ему уехать нынче из

Англии. Нет ничего проще. На Темзе по обеим сторонамЛондонского моста и днем и ночью можно наий ти суда,отплывающие в различные страны: в Данию, в Голландию, вИспанию, – куда угодно, кроме Франции, с котороий мыведем воий ну. Многие из них снимутся с якоря сегодня околочасу ночи, когда начнется отлив. Между прочими ироттердамская шхуна «Вограат».

Судебныий пристав повел плечом в сторону Урсуса.– Хорошо. Уезжаий те на любом судне. Хоть на «Вограате».– Господин судья... – начал Урсус.

– Ну?– Господин судья, это было бы возможно, если бы у меня,

как и прежде, был только возок. Его можно было быпогрузить на корабль. Но...

– Но что же?– Но сеий час у меня «Зеленыий ящик», огромныий фургон с

двумя лошадьми, которыий не поместится даже на большомсудне.

– А мне-то что за дело? – возразил пристав. – В такомслучае волка убьют.

Урсус затрепетал, почувствовав, что сердце у него словносжимает чья-то ледяная рука. «Изверги! – думал он. –Убиий ство – их излюбленное занятие».

Трактирщик с улыбкоий обратился к Урсусу:– Мистер Урсус, ведь вы же можете продать своий «Зеленыий

ящик».Урсус взглянул на него.– Мистер Урсус, вам же сделали предложение.– Какое?– Предложение насчет фургона, насчет лошадеий . Насчет

обеих цыганок. Насчет...– Кто?– Хозяин соседнего цирка.– Да, верно.Урсус вспомнил.Никлс повернулся к судебному приставу:– Ваша честь, сделка может состояться сегодня же. Хозяин

соседнего цирка хочет купить фургон и лошадеий .– Хозяин цирка поступит разумно, – сказал пристав, –

потому что фургон и лошади ему очень скоро понадобятся.Он тоже уедет сегодня. Священники саутворкских приходов

подали жалобу на шум и безобразие, которые творятся вТаринзофилде. Шериф принял надлежащие меры. Сегоднявечером на площади не останется ни одного балагана.Конец всем этим безобразиям. Почтенныий джентльмен,удостаивающиий нас своим присутствием...

Судебныий пристав сделал паузу, чтобы отвесить поклонБаркильфедро, которыий ответил ему тем же.

– ...почтенныий джентльмен, удостаивающиий нас своимприсутствием, прибыл сегодня из Виндзора. Он привезприказы. Ее величество повелела: «Очистить площадь».

Урсус, успевшиий много передумать за эту ночь, мысленнозадавал себе не один вопрос. Ведь в конце концов он виделтолько гроб. Мог ли он поручиться, что в нем лежало телоГуинплена? Мало ли узников умирает в тюрьме? На гробене ставят имя покоий ника. Вскоре после ареста Гуинпленакого-то хоронили. Это еще ничего не доказывает: Post hoc,non propter hoc [после этого еще не значит вследствие этого(лат.)] – и так далее. Урсусом снова овладели сомнения.Надежда загорается и сверкает над нашеий скорбью, подобнотому как горит нефть на воде. Ее огонек постоянновсплывает на поверхность людского горя. В конце концовУрсус решил: «Возможно, что хоронили деий ствительноГуинплена, но это еще не достоверно. Как знать? А вдругГуинплен еще жив?»

Урсус поклонился приставу:– Достопочтенныий судья, я уеду. Мы уедем. Все уедут. На

«Вограате». В Роттердам. Я повинуюсь. Я продам «Зеленыийящик», лошадеий , трубы, цыганок. Но у меня есть товарищ,которого я не могу оставить. Гуинплен...

– Гуинплен умер, – произнес чеий -то голос.Урсусу показалось, будто он внезапно ощутил холодное

прикосновение какого-то пресмыкающегося.Эти слова произнес Баркильфедро.Угас последниий луч надежды. Сомнениий больше не было.

Гуинплен умер.Незнакомец должен был знать это доподлинно. У него был

такоий зловещиий вид.Урсус поклонился.В сущности, дядюшка Никлс был человеком добрым. Но

когда не трусил. Страх делал его жестоким. Нет никогобезжалостнее перепуганного труса.

Он пробормотал:– Это упрощает дело.И стал за спиною Урсуса потирать руки, радуясь, как все

эгоисты, и мысленно говоря: «Я здесь ни при чем» – жестПонтия Пилата, умывающего руки.

Урсус горестно поник головоий . Смертныий приговор,вынесенныий Гуинплену, был приведен в исполнение; он же,Урсус, как ему только что об этом объявили, был осужден наизгнание. Ничего другого не оставалось, как повиноваться.Он задумался.

Вдруг он почувствовал, что кто-то взял его за локоть. Этобыл спутник судебного пристава. Урсус вздрогнул.

Голос, сказавшиий раньше: «Гуинплен умер», теперьпрошептал ему на ухо:

– Вот десять фунтов стерлингов, которые посылает лицо,желающее вам добра.

И Баркильфедро положил на стол перед Урсусоммаленькиий кошелек.

Читатель помнит, конечно, про шкатулку, унесеннуюБаркильфедро.

Десять гинеий – вот и все, что смог уделить Баркильфедро

из двух тысяч. По совести говоря, этого было вполнедостаточно. Даий он Урсусу больше, он сам оказался бы вубытке. Ведь он потратил немало труда на то, чтобыразыскать лорда, – теперь он приступал к использованиюнаходки, и справедливость требовала, чтобы первая жедобыча с открытоий им золотоий россыпи досталась ему.Пускаий иные назовут такоий поступок низким, это их дело,но удивляться тут не приходится. Просто Баркильфедролюбил деньги, в особенности краденые. В каждомзавистнике кроется корыстолюбец. У Баркильфедро былисвои недостатки – ведь злодеи не избавлены от мелкихпороков. И у тигров бывают вши.

Кроме того, здесь сказывалась школа Бекона.Баркильфедро повернулся к судебному приставу и сказал:– Сударь, будьте любезны, кончаий те поскореий . Я очень

тороплюсь. Мне нужно скакать во весь дух в Виндзор иприбыть туда не позже, чем через два часа. Я должендонести обо всем и получить дальнеий шие приказания.

Судебныий пристав поднялся.Он подошел к двери, которая была заперта только на

задвижку, открыл ее, не произнося ни слова, окинул взоромполицеий ских, поманил их к себе указательным пальцем.Весь отряд вступил в зал, соблюдая тишину, котораяобычно предвещает наступление чего-то грозного.

Дядюшка Никлс, довольныий быстроий развязкоий , сулившеийконец всем осложнениям, был в восторге, что выпутался избеды, но при виде шеренги выстроившихся полицеий скихиспугался, как бы Урсуса не арестовали у него в доме. Одинза другим два ареста в его гостинице – сначала Гуинплена,затем Урсуса – это могло повредить его заведению, так какпосетители не любят тех кабачков, куда часто заглядывает

полиция. Наступил момент, когда надо было почтительновмешаться и в то же время проявить великодушие.Дядюшка Никлс обратил к приставу улыбающееся лицо, накотором выражение самоуверенности смягчилосьподобострастием.

– Ваша честь, я позволю себе заметить, что в почтенныхгосподах сержантах нет никакоий нужды теперь, когда ясно,что преступныий волк будет увезен из Англии, а человек,носящиий имя Урсуса, не оказывает сопротивления исобирается в точности исполнить приказание вашеий чести.Пусть ваша честь соблаговолит принять во внимание, чтодостоий ные всякого уважения деий ствия полиции, стольнеобходимые для блага королевства, могут причинитьущерб моему заведению, хотя оно ни в чем не повинно. Кактолько площадь, пользуясь выражением ее величества,будет очищена от фигляров «Зеленого ящика», на неий неостанется больше преступного элемента, ибо, по-моему,нельзя считать нарушителями законности ни слепуюдевушку, ни обеих цыганок; поэтому я умоляю вашу честьсократить свое высокое пребывание здесь и отправитьназад достоий ных господ, только что вошедших сюда, таккак им больше нечего делать в моем доме; если бы вашачесть позволила мне подтвердить справедливость моихслов смиренным вопросом, я доказал бы бесполезностьприсутствия этих почтенных господ, спросив вашу честь:поскольку человек, носящиий имя Урсуса, подчиняетсяприговору, то кого же они намереваются арестовать здесь?

– Вас, – ответил пристав.С ударом шпаги, пронзающеий вас насквозь, спорить не

приходится. Пораженныий как громом, Никлс упал напервыий стоявшиий близ него предмет, не то на стол, не то на

скамью.Судебныий пристав возвысил голос так, что его могли

услышать на площади:– Мистер Никлс Племптри, содержатель харчевни, нам

нужно покончить еще с одним делом. Этот скоморох и волк– бродяги. Они изгоняются из Англии. Но главныий виновник– вы. При вашем попустительстве был у вас в доме нарушензакон, и вы, человек, которому разрешили содержатьгостиницу, человек, ответственныий за все происходящее внеий , вы терпели бесчинства в своем заведении. МистерНиклс, у вас отныне отбирается патент, вы заплатите штрафи будете посажены в тюрьму.

Полицеий ские окружили трактирщика.Судебныий пристав указал на Говикема.– Этот малыий арестуется как ваш сообщник.Рука одного из полицеий ских схватила за шиворот

Говикема, которыий с любопытством взглянул наблюстителя порядка. Он не очень испугался, так как плохопонимал, в чем дело; он насмотрелся на всякие странностии мысленно задавал себе вопрос, не продолжают ли ещеразыгрывать перед ним комедию.

Судебныий пристав нахлобучил на голову шляпу, сложилруки на животе, что является высшим выражениемвеличественности, и прибавил:

– Итак, мистер Никлс, вас отведут в тюрьму и посадят зарешетку. Вас и этого мальчишку. А ваша Тедкастерскаягостиница будет закрыта и заколочена. В назидание другим.Теперь следуий те за нами.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ЖЕНЩИНА-ТИТАН

1. ПРОБУЖДЕНИЕ

– А Дея?Гуинплену, смотревшему на занимавшиий ся день в

Корлеоне-Лодже, в то время как в Тедкастерскоий гостиницепроисходили описанные выше события, показалось, чтоэтот возглас донесся к нему извне; но крик этот вырвался изглубины его существа.

Кому из нас не приходилось слышать голос, звучащиий втаий никах нашеий души?

К тому же начинало светать.Утренняя заря – призыв.К чему бы служило солнце, если бы оно не будило совесть,

спящую тяжелым сном?Свет и добродетель соприродны друг другу.Зовут ли бога Христом или Амуром – в жизни каждого,

даже лучшего из нас, наступает час, когда мы забываем онем; все мы, не исключая и праведников, нуждаемся тогда внапоминании, и заря пробуждает в нас вещиий голос совести.Он предшествует пробуждению в нас чувства долга так же,как пение петуха предшествует рассвету.

В хаосе человеческого сердца раздается возглас: «Fiat lux»[да будет свет (лат.)].

Гуинплен (мы будем называть его по-прежнему этимименем, ибо Кленчарли – только лорд, а Гуинплен –человек) – Гуинплен как бы воскрес.

Пора было перевязать лопнувшую артерию, иначе он могутратить последнюю каплю благородства.

– А Дея? – сказал он.И он почувствовал в своих жилах живительныий прилив

крови. Словно обдало его бодрящеий мятежноий волною.Бурныий наплыв добрых мыслеий похож на возвращениедомоий человека, которыий потерял ключ и взламываетсобственную дверь. Это насильственное вторжение, новторжение добра; это насилие, но насилие над игом зла.

– Дея! Дея! Дея! – повторил он.Он как бы закреплял этим именем то, что происходило у

него в сердце.Он спросил вслух:– Где ты?И почти удивился, что не получил ответа.Оглядывая потолок и стены, как человек, к которому

возвращается разум, он продолжал вопрошать:– Где ты? Где я?И он снова заметался по комнате, точно запертыий в клетку

звери.– Где я? В Виндзоре. А ты? В Саутворке. Ах, боже моий ! В

первыий раз в жизни мы разлучены друг с другом. Кто жеразъединил нас? Я здесь, а ты там. О! Это невозможно. Этогоне будет. Что же со мноий сделали?

Он остановился.– Кто это говорил мне про королеву? Откуда я знаю?

Изменился! Я изменился? Почему? Потому, что я сталлордом. Знаешь ли ты, что случилось, Дея? Ты теперь леди.Творятся удивительные дела. Ах, да! Надо выбраться нанастоящую дорогу. Не заблудился ли я? Какоий -то человекговорил мне что-то непонятное. Я помню его слова:«Милорд, судьба, отворяя одну дверь, захлопывает другую.То, что осталось позади вас, уже не существует!» Иначе

говоря: «Вы негодяий !» Этот презренныий человек говорилмне все это, пока я еще не пришел в себя. Он воспользовалсятем, что я был ошеломлен. Я оказался его добычеий . Где он?Я хочу ответить ему оскорблением! Я, точно в кошмаре,видел его ехидную улыбку. Ах, но теперь я опятьстановлюсь самим собоий ! Прекрасно! Они ошибаются,думая, будто с лордом Кленчарли можно сделать все, чтоугодно! Я – пэр Англии, да, но у пэра есть законная супруга –Дея. Условия? Да разве я приму какие-то условия? Королева?Что мне за дело до королевы? Я ее в глаза не видал. Не длятого родился я лордом, чтобы быть рабом. Я получу власть,но не отдам своеий свободы. Даром, что ли, сняли с меняоковы? Меня изуродовали – только и всего. Дея! Урсус! Я свами. Я был таким, как вы. Теперь вы будете такими, какимстал я. Придите! Нет! Я иду к вам! Сеий час же, немедля! Я итак слишком долго ждал. Что они могут подумать, видя, чтоя не возвращаюсь? Ах, эти деньги! Как смел я послать имденьги! Я должен был сам поспешить к ним. Я помню, этотчеловек сказал, что мне не выий ти отсюда. Посмотрим. Эий ,карету! Пусть подадут карету! Я отправлюсь за ними. Гдеслуги? Должны же быть слуги, раз есть господин. Я здесьхозяин! Это моий дом! Я сорву запоры, сломаю замки, яногами вышибу двери. Я насквозь проколю шпагоий того,кто преградит мне дорогу: теперь у меня есть шпага. Пустьтолько попробуют оказать мне сопротивление. У меня естьжена – это Дея! У меня есть отец – это Урсус! Моий дом –дворец, и я дарю его Урсусу. Мое имя – корона, и я отдаю ееДее. Скореий ! Сеий час! Вот я, Дея. Одно только мгновение – и яперешагну разделяющее нас расстояние, вот увидишь!

И, откинув первую попавшуюся портьеру, он порывистовышел из комнаты.

Он очутился в коридоре и бросился вперед.Перед ним открылся второий коридор.Все двери были настежь.Он пошел наугад из комнаты в комнату, из коридора в

коридор в поисках выхода.

2. ДВОРЕЦ, ПОХОЖИЙ НА ЛЕС

Как и во всех дворцах, выстроенных в итальянском вкусе,в Корлеоне-Лодже было мало двереий . Их заменялизанавесы, портьеры, ковры.

В те времена не было дворца, которыий не представлял бысобоий странного нагромождения великолепных палат,коридоров, украшенных позолотоий , мрамором, резнымипанелями, восточными шелками, уединенных уголков, тотемных и таинственных, то залитых светом. Там быливеселые, богато убранные покои, блестевшие лаком,плитками голландского фаянса или португальскимиузорными изразцами; амбразуры высоких окон, верхняячасть которых уходила в антресоли, застекленныекабинеты, похожие на большие красивые фонари. Глубокиениши в толстых стенах также могли служить уединеннымиуголками. Почти на каждом шагу попадались гардеробные,напоминавшие бонбоньерки. Все это называлось«внутренними покоями». Именно здесь готовилисьпреступления.

Такие покои оказывались очень удобными в тех случаях,когда надо было убить герцога Гиза, обесчеститьхорошенькую жену президента Сильвекана или, позднее,заглушать крики юных девушек, которых приводил Лебель.

Замысловатые строения, где человеку непривычному легкобыло заблудиться. В таких дворцах не стоило никакоготруда кого угодно похитить и замести все следы. В этихизысканных вертепах принцы и вельможи скрывали своюдобычу. Граф Шароле прятал там госпожу Куршан, женупредседателя кассационного суда; де Монтюле – дочь Одри,арендатора земель Круа-Сен-Ланфруа; принц Конти – двухкрасавиц булочниц из Лиль-Адама; герцог Бекингем –бедняжку Пеньюэл и т.д. Все происходившее тамсовершалось, если пользоваться выражением римскогоправа, vi, clam et precario, то есть насильственно, таий но иненадолго. Кто попадал туда, оставался там до тех пор, покаэто было угодно хозяину. Это были позолоченные темницы.Они напоминали собоий и монастырь и сераль. Винтовыелестницы кружили, поднимались, спускались. Извиваясьспиралью, вереница смежных комнат приводила вас сноватуда, откуда вы вышли. Галерея упиралась в молельню.Исповедальня примыкала к алькову. Моделью дляархитекторов, строивших королям и вельможам«внутренние покои», служили, очевидно, разветвлениякораллов и ходы в губках. Из этого лабиринта, казалось,невозможно было выбраться, но вдруг какоий -нибудьвращающиий ся на шарнирах портрет оказывалсязамаскированноий дверью. Все было предусмотрено. Да онои понятно: здесь нередко разыгрывались драмы. Дворец отподвалов до мансард представлял собоий многоэтажныийулеий . Этот причудливыий звездчатыий коралл, выросшиийвнутри каждого дворца, начиная от Версаля, представлялсякак бы жилищем пигмеев в обиталище титанов. Коридоры,альковы, ниши, таий ники – все это были укромные уголки,где высокие особы прятали от людских взоров свои низкие

дела.Эти извилистые, глухие переходы напоминали об играх, о

завязанных глазах, о руках, нащупывающих двери, осдержанном смехе, о жмурках, прятках и в то же времяприводили на память Атридов, Плантагенетов, Медичи,свирепых рыцареий Эльца, убиий ство Риччо, Мональдески,людеий с обнаженными шпагами, преследующих беглеца изкомнаты в комнату.

Такие таинственные убежища, где роскошь предназначенаукрывать страшные злодеяния, были еще в древности.Образцом их могут служить сохранившиеся под землеийегипетские гробницы, как, например, склеп царя Псаметиха,обнаруженныий раскопками Пассалакки. Древние поэты сужасом описывали эти таинственные построий ки. Errorcircumflexus, locus implicitus gyris [запутанныий таий ник сосложными поворотами (лат.)].

Гуинплен находился во «внутренних покоях» Корлеоне-Лоджа.

Он сгорал желанием выий ти отсюда, очутиться на воле,вновь увидеть Дею. Эта путаница коридоров, комнат,потаий ных двереий , неожиданных выходов задерживала его,замедляла его шаги. Он хотел бежать, а вынужден былпробираться. Ему казалось, что достаточно толькораспахнуть дверь, чтобы выбраться на свободу, но за неийследовали новые и новые двери, и он блуждал по этомулабиринту.

За одноий комнатоий следовала другая, за залом новыий зал.Нигде ни живоий души. Ни звука. Ни шороха.Иногда ему казалось, что он кружится на одном месте.Пороий ему чудилось, что кто-то идет навстречу. На самом

деле не было никого: это было его собственное отражение в

зеркале.Это был он, но в костюме знатного дворянина,

совершенно не похожиий на себя. Он узнавал себя, но несразу.

Он блуждал долго. Он путался в сложном расположении«внутренних покоев», попадал то в укромныий кабинет,кокетливо украшенныий резьбоий и живописью, немногонепристоий ноий , то в какую-то подозрительную часовню состенами, покрытыми перламутром и эмалью, сизображениями из слоновоий кости такоий тонкоий работы,что их надо было рассматривать в лупу, как крышкитабакерок; то в один из тех изысканных уголков вофлорентиий ском вкусе, которые как будто нарочно былипридуманы для взбалмошных женщин, находящихся вкапризном настроении, и с тех пор так и называются«будуарами». Всюду – на потолках, на стенах и даже на полу– пестрели на бархате или металле изображения птиц идеревьев, фантастические растения, перевитые жемчугом,рельефные басоны, скатерти, сверкавшие блесткамистекляруса, фигуры воинов, королев, женщин-тритонов счешуий чатым хвостом гидры. Граненыий хрусталь отражалсвет и переливался всеми цветами радуги. Стекляннаяпосуда соперничала блеском с драгоценными камнями. Вомраке что-то вспыхивало искрами в угловых шкафах.Трудно было сказать, что представляли собою этисверкающие блики, в которых зелень изумрудов сливалась сзолотом восходящего солнца и на которые словнонаплывали облака цвета голубиных перьев, – были ли этокрохотные зеркала, или же огромные аквамарины. Хрупкоеи в то же время громоздкое великолепие! Это был самыиймаленькиий из всех дворцов, или громаднеий шиий ларец для

драгоценностеий . Домик феи Маб или безделушка Гео.Гуинплен искал выхода.

Он не находил его. Он растерялся. Ничто не поражает стакоий силоий , как роскошь, когда ее видишь в первыий раз. Ктому же это был лабиринт. На каждом шагу какое-нибудьвеликолепное препятствие преграждало ему дорогу.Казалось, все противится его бегству. Дворец как будто нехотел выпускать его. Он точно попал в плен ко всем этимчудесам. Он чувствовал, что его схватили и цепко держат.

«Какоий страшныий дворец!» – думал он.Он блуждал по бесконечным переходам, тревожно

спрашивая себя, что означает все это, не в тюрьме ли он; онприходил в бешенство, он рвался на вольныий воздух. Онповторял: «Дея! Дея!», хватаясь за это имя как запутеводную нить, боясь оборвать ее; она одна моглавывести его отсюда.

Временами он кричал:– Эий ! Кто-нибудь!Никто не откликался.Комнатам не было конца. Все было пустынно, молчаливо,

пышно и зловеще.Такими рисуются нашему воображению заколдованные

замки.Скрытые источники тепла поддерживали в этих

коридорах и комнатах летнюю температуру. Казалось,какоий -то чародеий завладел июнем и запер его в этомлабиринте. Порою до Гуинплена доносился чудесныий запах.Его обволакивали ароматы, словно где-то неподалекублагоухали невидимые цветы. Было жарко. Всюду былиразостланы ковры. Здесь можно было бы ходитьобнаженным.

Гуинплен смотрел в окна. Вид постоянно менялся. Еговзор встречал то сады, исполненные свежести весеннегоутра, то новые фасады с новыми статуями, то испанскиепатио – квадратные, выложенные плитами дворики, сырыеи холодные, заключенные между стенами многоэтажныхзданиий , то воды Темзы, то высокую башню Виндзорскогозамка.

В этот ранниий час на дворе не было ни души.Он останавливался. Прислушивался.– О, я уий ду отсюда! – восклицал он. – Я вернусь к Дее. Меня

не удержать силоий . Горе тому, кто вздумал бы помешатьмне. Что это там за башня? Пусть в неий живет великан,адскиий пес или тараск, охраняющиий выход из этогозаколдованного замка, все равно я их убью. Я справлюсь сцелым полчищем. Дея! Дея!

Вдруг до него донесся тихиий , еле слышныий звук, похожиийна журчание воды.

Гуинплен находился в узкоий темноий галерее; в несколькихшагах от него была закрытая портьера.

Он сделал несколько шагов, раздвинул портьеру и вошел.Его глазам открылось неожиданное зрелище.

3. ЕВА

Он увидел восьмиугольныий зал с полуовальными аркамисводов; окон не было; свет лился откуда-то сверху; стены,пол и свод были облицованы мрамором цвета персика.Посреди зала возвышался черного мрамора балдахин,опиравшиий ся на витые колонны в тяжеловесном, ноочаровательном стиле времен Елизаветы; под ним

помещалась ванна-бассеий н такого же черного мрамора; внеий била медленно наполнявшая ее тонкая струя душистоийтеплоий воды. Черныий мрамор ванны, оттеняя белизну тела,сообщает ему ослепительныий блеск.

Журчанье этоий струи и услыхал Гуинплен. Отверстие вванне, сделанное на известном уровне, не давало водепереливаться через краий . Над ванноий поднимался елезаметныий пар, мельчаий шею росою оседая на мраморе.Тонкая струий ка воды была похожа на гибкиий стальноий прут,колеблющиий ся от малеий шего дуновения.

Мебели почти не было; только около самоий ванны стоялакушетка с подушками, достаточно длинная для того, чтобыв ногах лежащеий на неий женщины могли поместиться еесобачка или ее любовник; поэтому такие кушетки и носятназвание can-al-pie [собачка в ногах (исп.)], которое мыпревратили в «канапе».

Судя по серебряным ножкам и серебряноий раме, это былиспанскиий шезлонг. Обивка и подушки были из белогоатласа.

По другую сторону ванны стоял у стены высокиий туалетиз литого серебра со всеми необходимымипринадлежностями; посередине его возвышалось что-товроде окна, состоявшего из восьми небольшихвенецианских зеркал, соединенных между собоийсеребряным переплетом.

В стене, ближаий шеий к кушетке, было вырубленоквадратное отверстие, похожее на слуховое окно изакрывавшееся серебряноий дверцеий . Эта дверца ходила напетлях, как ставень. На неий сверкала покрытая золотом ичернью королевская корона. Над дверцеий висел вделанныийв стену колокольчик из позолоченного серебра, а может

быть и из золота.Напротив арки, через которую вошел Гуинплен, круглился

в конце зала проем такоий же арки, занавешенныий отпотолка до полу серебристоий тканью.

Тонкая, как паутина, ткань была совершенно прозрачна.Сквозь нее было видно все.

В центре этоий паутины, в том самом месте, где обычнопомещается паук, Гуинплен увидел нечто поразительное –нагую женщину.

Собственно говоря, она не была совсем нагоий . Женщинабыла одета. Одета с головы до пят. На неий была оченьдлинная рубашка вроде тех одеяниий , в которых изображаютангелов, но настолько тонкая, что казалась мокроий . Такаяполуобнаженность более соблазнительна и более опасна,нежели откровенная нагота. Из истории нам известно, чтопринцессы и знатные дамы принимали участие впроцессиях кающихся, проходивших между двумя рядамимонахов; в одноий из таких процессиий герцогиня Монпансье,под предлогом самоуничижения, показалась всему Парижув одноий кружевноий рубашке. Правда, герцогиня шла босая исо свечоий в руках.

Серебристая ткань, прозрачная как стекло, служилазанавесью. Она была прикреплена только вверху, и ееможно было приподнять. Она отделяла мраморныий зал-ванную от смежноий с нею спальни. Эта очень небольшаякомната представляла собоий нечто вроде зеркальногогрота. Зеркала, вплотную подогнанные одно к другому,были соединены между собоий золотым багетом и, образуямногогранник, отражали кровать, стоявшую в центре.Кровать, так же как туалет и кушетка, была из серебра; нанеий лежала женщина. Она спала.

Она спала, запрокинув голову, одноий ногоий отбросиводеяло, словно ведьма, над котороий распростер свои крыльясладостныий сон.

Обшитая кружевом подушка упала на ковер.Между наготоий женщины и взором Гуинплена были

только две преграды, две прозрачных ткани; рубашка изанавес из серебристого газа. Комната, похожая скорее наальков, освещалась слабым светом, проникавшим изванноий . Свет, казалось, обладал большеий стыдливостью, чемэта женщина.

Кровать была без колонн, без балдахина, без полога, такчто женщина, открывая глаза, могла видеть в окружавшихее зеркалах тысячекратное отражение своеий наготы.

Простыни были сбиты, словно в тревожном сне. Ихкрасивые складки свидетельствовали о тонкости ткани. Этобыло то время, когда некая королева, стараясь представитьсебе адские мученья, воображала их в виде постели сгрубыми простынями.

Обычаий спать голым перешел из Италии, он существовалеще до римлян. Sub clara nuda lucerna [нагая при яркомсветильнике (лат.)], – говорит Горациий .

В ногах кровати был брошен халат из какого-тонеобычаий ного шелка, несомненно китаий ского, так как вскладках его виднелась большая, вышитая золотомящерица.

Позади кровати, в глубине алькова, находилась, по всеийвероятности, дверь, скрытая довольно большим зеркалом, сизображенными на нем павлинами и лебедями. В этоийполутемноий комнате все сияло. Промежутки между стекломи золотым багетом были залиты тем блестящим сплавом,которыий в Венеции называется «стеклянноий желчью».

К изголовью кровати был прикреплен серебряныийпюпитр с вращающеий ся доскоий и неподвижнымиподсвечниками; на нем лежала раскрытая книга; настраницах ее, над текстом, стояло начертанное краснымибуквами заглавие: «Alcoranus Mahumedis» ["КоранМагомета" (лат.)].

Гуинплен не заметил ни одноий из этих подробностеий : онвидел только женщину.

Он остолбенел и в то же время был взволнован доглубины души. Противоречие невероятное, но в жизни онобывает.

Он узнал эту женщину.Глаза ее были закрыты, лицо обращено к нему.Перед ним быта герцогиня.Да, это она, загадочное существо, таившее в себе всю

прелесть неизвестного, она, являвшаяся ему столько раз впостыдных снах, она, написавшая ему такое странноеписьмо, единственная в мире женщина, про которую он могсказать: «Она меня видела и хочет быть моею!» Он отогналот себя эти сны, он сжег письмо. Он изгнал ее из своихмыслеий , из своеий памяти, он больше не думал о неий , онзабыл ее...

И вот она снова перед ним. И еще более грозная, чемпрежде! Нагая женщина – это женщина во всеоружии.

Он затаил дыхание. Ослепительное облако подхватило егои увлекло с собоий . Он смотрел. Перед ним была этаженщина. Возможно ли?

В театре – герцогиня. Здесь – нереида, наяда, фея. И всюдуона – призрак.

Он хотел бежать и почувствовал, что не может двинуться сместа. Взгляды его стали цепями, приковывавшими его к

видению.Кто она? Непотребная женщина? Девственница? И то и

другое. Улыбка таившеий ся в неий Мессалины сочеталась снастороженностью Дианы. В ее блистательноий красотебыло что-то неприступное. Ничто не могло сравнитьсячистотою с целомудренно строгими формами ее тела. Снег,на которыий никогда не ступала нога человека, можноузнать с первого взгляда. Эта женщина сияла священноийбелизноий вершины Юнгфрау. От ее невозмутимого чела, отрассыпавшихся золотистых волос, от опущенных ресниц, отеле заметных голубоватых жилок, от округлостеий ее груди,достоий ноий резца ваятеля, от бедер и колен, розовевшихсквозь прозрачную рубашку, веяло величием спящеийбогини. Ее бесстыдство растворялось в сиянии. Она лежаланагая так спокоий но, точно имела право на этотолимпиий скиий цинизм; в неий чувствоваласьсамоуверенность богини, которая, погружаясь в морскуюволну, может сказать океану: «Отец!». Великолепная,недосягаемая, она предлагала себя всем взглядам, всемжеланиям, всем безумиям, всем мечтам, горделиво покоясьна этом ложе, подобно Венере на лоне пенных вод.

Она заснула с вечера и безмятежно спала до сих пор;доверчивость, с котороий она отдалась сумраку, не исчезла ипри свете дня.

Гуинплен трепетал. Он смотрел на нее восхищенныий .Болезненное, алчное восхищение пагубно. Ему сталострашно.

Неожиданностям, которыми судьба дарит человека, небывает конца. Гуинплену казалось, что он дошел допредела, и вдруг все начиналось снова. Что означали все этинепрерывно поражавшие его молнии и этот последниий ,

страшныий удар – внезапно представшая ему спящаябогиня? Что означали эти последовательно открывавшиесяему просветы небес, откуда, наконец, снизошла егожеланная и грозная мечта? Что означала эта угодливостьневедомого искусителя, осуществлявшего одну за другоийего смутные грезы, неясные стремления, облекавшегоплотью даже его дурные помыслы, мучительноопьянявшего его похожеий на фантазиюдеий ствительностью? Не соединились ли против него,жалкого человека, все силы тьмы? К чему должны былипривести его все эти улыбки зловещеий судьбы? Кто этозадался целью вскружить ему голову? Эта женщина?Почему она здесь? Зачем? Непонятно. Зачем он здесь? Зачемона здесь? Уж не сделали ли его пэром Англии ради этоийгерцогини? Кто толкал их друг к другу? Кто тут былодурачен? Кто был жертвоий ? Чьим довериемзлоупотребляли? Быть может, обманывали бога? Все этимысли проносились в голове Гуинплена, словно окутанныечерными облаками. А это волшебное, зловещее жилище,этот странныий дворец, откуда не было выхода, как изтюрьмы, – быть может, и он принимал участие в заговоре?Все окружающее словно засасывало его. Какие-то темныесилы связывали все его движения. Его воля, все больше ибольше слабея, покидала его, рассеивалась. За чтоухватиться? Он был растерян и околдован. Ему казалось,что он окончательно сходит с ума. Объятыий смертельнымужасом, он стремительно падал в зияющую бездну.

Женщина спала.Его волнение все возрастало. Для него это была уже не

леди, не герцогиня, не знатная дама; это была женщина.Дурные наклонности заложены в нас в скрытом

состоянии. В нашем организме неведомо для нассуществует уже готовая почва для пороков. От этого несвободны даже самые невинные и на первыий взгляд чистыелюди. Если человек ничем не запятнан, это еще не значит,что у него нет недостатков. Любовь – закон. Сладострастие– западня. Опьянение и пьянство – две разные вещи.Желать определенную женщину – опьянение. Желатьженщину вообще – то же, что пьянство.

Гуинплен терял власть над собою, он весь дрожал.Как устоять на этот раз? Тут не было уже ни легких сборок

воздушных тканеий , ни складок тяжелого шелка, нипышного, кокетливого туалета, затеий ливо прикрывающегои вместе с тем обнажающего женское тело, – никакоийдымки. Нагота во всеий своеий страшноий простоте.Настоий чивыий , таинственныий призыв существа, неведающего стыда, обращенныий ко всему темному, что есть вчеловеке. Ева, более опасная, нежели сам сатана.Человеческое в сочетании со сверхъестественным.Беспокоий ныий восторг, завершающиий ся грубым торжествоминстинкта над долгом. Порабощающая власть красоты.Когда красота перестает быть идеалом и становитсячувственным соблазном, близость ее губительна длячеловека.

Иногда герцогиня незаметно меняла позу, как легкоеоблако меняет свои очертания в лазури. Линии ее телапринимали по-новому прелестную волнистость. В плавныхи гибких движениях женщины та же изменчивость, что и вдвижениях волны, в них есть что-то неуловимое. Странно –прекрасное тело, которое созерцал Гуинплен, не вызывалоникаких сомнениий в своеий реальности – и в то же времяказалось чем-то сказочным. Несмотря на ощутимую

близость, женщина эта была бесконечно далекоий . Бледныий ,смущенныий Гуинплен смотрел на нее, не отрывая взора. Онприслушивался, как дышит ее грудь, и ему чудилось, что это– дыхание призрака. Его влекло к неий , он боролся. Какустоять против нее? Как совладать с самим собоий ?

Он ожидал всего, только не этого. Он думал, что емупридется выдержать схватку с лютым стражем, которыийпреградит ему выход, с каким-нибудь разъяреннымчудовищем, со свирепым тюремщиком. Он ожидалвстретить Цербера – и увидел Гебу.

Нагую женщину. Спящую женщину.Какая тяжелая борьба!Он опускал веки. От слишком яркого света глазам бывает

больно. Но и сквозь закрытые веки он все видел ее. Менееослепительную, но столь же прекрасную.

Бежать не всегда возможно. Он пытался и не мог. Онсловно прирос к полу, как это бывает иногда во сне. Когдамы хотим бежать от соблазна, он приковывает нас к месту.Идти ему навстречу еще возможно, но отступить уженельзя. Незримые руки греха тянутся к нам из-под земли иувлекают нас в пропасть.

Принято думать, будто всякое ощущение постепеннопритупляется. Ошибочное мнение. Это равносильноутверждению, что азотная кислота, медленно стекая нарану, успокаивает боль, или что Дамьен, подвергнутыийчетвертованию, мог свыкнуться с этоий пыткоий .

На самом деле каждыий новыий толчок лишь обостряетощущение.

Изумляясь все больше и больше, Гуинплен дошел донеистовства. Его рассудок, ошеломленныий новоийнеожиданностью, был подобен переполненноий до краев

чаше. В нем пробудилось что-то неведомое и страшное.Он потерял компас. Одно только для него было

достоверно – лежащая перед ним женщина. Емуоткрывалось что-то всепоглощающее, разверзшееся передним, как морская пучина. Он уже не мог управлять собоий .Необоримое течение увлекало его к подводному камню. Ноподводныий камень оказался не скалою, а сиреноий ; днобездны таило магнит. Гуинплен хотел бы противостоять егопритягательноий силе, но как? Он уже не находил точкиопоры. Человека иногда подхватывает и несет буря.Подобно судну, он теряет все снасти. Его якорь – это совесть.Но, как это ни ужасно, якорь может оборваться.

Гуинплен даже не мог сказать себе: «Я безобразен, ужасен.Она оттолкнет меня». Эта женщина писала ему, что любитего.

Бывают мгновенья, когда мы как бы повисаем надпропастью. Когда мы утрачиваем связь с добром иприближаемся к злу, та часть нашего существа, котораявовлекает нас в грех, торжествует над нами и в концеконцов низвергает нас в бездну. Не наступила ли и дляГуинплена такая печальная минута?

Как спастись?Итак, это она! Герцогиня! Та женщина! Она была здесь, в

этоий комнате, в уединенном месте, одна, спящая,беззащитная. Она была в его руках, и он – всецело в еевласти.

Герцогиня!В глубине небесного пространства вы заметили звезду. Вы

восхищались ею. Она так далеко! Какие опасения можетвнушить нам неподвижная звезда? Но вот однажды ночьюона меняет место. Вы различаете вокруг нее дрожащее

сияние. Светило, которое вы считали бесстрастным, пришлов движение. Это не звезда, это комета. Это неистоваяподжигательница неба. Светило приближается, растет, онораспускает огненные волосы, становится огромным; оноприближается к вам. О ужас! Оно летит на вас! Комета васузнала, комета пылает к вам страстью, комета вожделеет квам. Страшное приближение небесного тела. То, чтонадвигается на вас, настолько ярко, что может ослепить.Это избыток жизни, несущиий смерть. Вы отвечаете отказомна зов зенита. Вы отвергаете любовь, предлагаемуюбездноий . Вы закрываете лицо руками, вы прячетесь, бежите,вы считаете себя спасенным, вы открываете глаза...Чудовищная звезда перед вами. И не звезда, а целыий мир.Неведомыий мир лавы и огня. Всепожирающее чудо,рожденное безднами. Комета заполнила собоий все небо.Кроме нее, ничего не существует. В глубокоий бесконечностиона горела карбункулом, вдали казалась алмазом, вблизи жепревратилась в огненное горнило. Вы со всех сторонокружены пламенем.

И вы чувствуете, как этот раий скиий огонь, испепеляет вас.

4. САТАНА

Вдруг спящая пробудилась. Быстрым и вместе с темвеличественно-плавным движением она села на своемложе; золотистые, мягкие, как шелк, волосы в прелестномбеспорядке рассыпались вдоль ее стана; рубашка,соскользнув, обнажила плечо; она дотронулась холеноийрукоий до розовоий ступни и некоторое время смотрела насвою обнаженную ногу, достоий ную восхищения Перикла и

резца Фидия; потом потянулась и зевнула, как тигрица,пробудившаяся с восходом солнца.

Вероятно, она услышала тяжелое дыхание Гуинплена –человек, старающиий ся сдержать волнение, всегда дышиттяжело.

– Здесь кто-нибудь есть? – спросила она.Она проговорила эти слова, сладко зевая.Гуинплен впервые услыхал ее голос. Голос

очаровательницы, в котором звучало что-то пленительно-высокомерное; своий ственная ему повелительностьсмягчалась ласковоий интонациеий .

Внезапно став на колени, напоминая в этоий позе античнуюстатую, тело котороий облекают тысячи прозрачныхскладок, она потянула к себе халат, соскочила с постели и смолниеносноий быстротоий накинула его. Он мгновенноокутал ее с ног до головы. Длинные рукава закрыли дажекисти рук. Из-под подола выглядывали только кончикипальцев белых, крошечных, как у ребенка, ног с узкимирозовыми ногтями.

Она высвободила из-под халата волну роскошных волос и,подбежав к стоящему в глубине алькова расписномузеркалу, за которым, вероятно, была дверь, прильнула кнему ухом.

Согнув пальчик, она постучала в стекло.– Кто там? Это вы, лорд Дэвид? Почему так рано? Которыий

час? Или это ты, Баркильфедро?Она обернулась.– Нет, это не здесь. Это с другоий стороны. Может быть, кто-

то есть в ванноий комнате? Да отвечаий те же! Впрочем, нет,оттуда никто не может приий ти.

Она направилась к занавеси из серебристого газа,

откинула ее в сторону ногоий , раздвинула плечом и вошла вмраморныий зал.

Гуинплен почувствовал, как его охватываетпредсмертныий холод. Скрыться было некуда. Бежать –слишком поздно. Да он и не в силах был бежать. Он был бырад, если бы под ним разверзлась земля и поглотила его. Онстоял на самом виду.

И она увидала его.Она даже не вздрогнула. Она смотрела на него

чрезвычаий но удивленная, но без малеий шего страха; в ееглазах были и радость и презрение.

– А! – проговорила она. – Гуинплен!И вдруг одним прыжком эта кошка, обернувшаяся

пантероий , бросилась ему на шею.От быстрого движения рукава ее халата откинулись и

своими обнаженными до плеча руками она крепко прижалак себе голову Гуинплена.

И вдруг, оттолкнув его, она впилась ему в плечи цепкими,как когти, пальцами, и стала всматриваться в него каким-тостранным взглядом.

Она устремила на него роковоий взгляд своихразноцветных глаз, горевших как Альдебаран, глаз, вкоторых было и что-то низменное и что-то неземное.Гуинплен смотрел в эти двухцветные глаза, – голубоий ичерныий , – теряя голову от этого небесного и адского взора.Этот мужчина и эта женщина ослепляли друг друга, он –своим безобразием, она – своеий красотоий , и оба – ужасом,исходившим от них.

Он продолжал молчать, словно придавленныийневыносимым гнетом. Она воскликнула:

– Ты пришел! Это умно. Ты узнал, что меня заставили

уехать из Лондона, и последовал за мноий . Вот хорошо!Удивительно, как ты очутился здесь.

Когда два существа оказываются во власти друг друга,между ними вспыхивает молния. Гуинплен, услышаввнутри себя предостерегающиий голос смутного страха иголос совести, отпрянул, но розовые ногти впились ему вплечи и удержали его силоий . Надвигалось что-тонеумолимое. Он, человек-зверь, попал в берлогу женщины-зверя. Она продолжала:

– Представь себе, Анна, дура этакая, – ну, знаешь,королева, – вызвала меня в Виндзор, сама не зная зачем. Акогда я приехала, она заперлась со своим идиотомканцлером. Но как ты умудрился пробраться ко мне?Прекрасно! Вот что значит быть настоящим мужчиноий . Длянего не существует преград. Его зовут, и он приходит. Тырасспрашивал обо мне? Ты, вероятно, узнал, что ягерцогиня Джозиана. Кто проводил тебя сюда? Должнобыть, моий грум. Смышленыий мальчишка. Я дам ему стогинеий . Скажи мне, как ты все это устроил? Нет, лучше неговори. Я не хочу этого знать. Объясняя свои смелыепоступки, люди только умаляют их. Мне приятнее видеть втебе загадочное существо. Ты настолько безобразен, чтоможешь казаться чудом. Ты упал с небес или поднялся изпреисподнеий , прямо из пасти Эреба. Очень просто: илираздвинулся потолок, или разверзся пол. Ты либо спустилсяс облаков, либо взвился кверху в столбе серного пламени.Ты достоин того, чтобы являться как божество. Решено, тымоий любовник!

Гуинплен растерянно слушал, чувствуя, что его покидаетрассудок. Все было кончено. Сомнениий быть не могло. Этаженщина подтверждала все, о чем говорилось в письме,

полученном ночью. Он, Гуинплен, будет любовникомгерцогини, обожаемым любовником! Безмерная гордостьтемноий тысячеглавоий гидроий зашевелилась в егонесчастном сердце.

Тщеславие – страшная сила, деий ствующая внутри нас, нопротив нас же самих.

Герцогиня продолжала:– Ты здесь, значит так суждено. Больше мне ничего не

надо. Чья-то воля, неба или ада, толкает нас в объятия другдруга. Брачныий союз Стикса и Авроры! Безумныий союз,попирающиий все законы. В тот день, когда я впервыеувидела тебя, я подумала: «Это он. Я узнаю его. Эточудовище, о котором я мечтала. Он будет моим». Но надопомогать судьбе. Вот почему я тебе написала. Один вопрос,Гуинплен: ты веришь в предопределение? Я поверила с техпор, как прочитала у Цицерона про сон Сципиона. Ах, я и незаметила! Ты одет как дворянин. Так и надо. Тем более чтоты фигляр. Это только лишниий повод к тому, чтобы такнарядиться. Комедиант стоит лорда. Да и что такое лорды?Те же клоуны. У тебя благородная осанка, ты прекрасносложен. Невероятно все-таки, что ты попал сюда. Когда тыпришел? Давно ты здесь? Ты видел меня нагоий ? Не правдали, я хороша? Я собиралась принять ванну. Ах, я люблютебя! Ты прочел мое письмо? Сам прочел, или тебе егопрочли? Умеешь ты читать? Ты, должно быть, совсемнеобразован. Я задаю тебе вопросы, но ты не отвечаий . Мнене нравится звук твоего голоса. Он слишком нежен. Такоенеобыкновенное существо, как ты, должно не говорить, арычать. Твоя же речь – как песня. Мне это противно.Единственное, что мне не нравится в тебе. Все остальное втебе страшно и поэтому великолепно. В Индии ты стал бы

богом. Ты так и родился с этим страшным смехом на лице?Нет, конечно? Тебя, должно быть, изуродовали в наказаньеза что-либо? Надеюсь, ты совершил какое-нибудьзлодеий ство. Иди же ко мне!

Она упала на кушетку, увлекая его за собоий . Сами не знаякак, они очутились рядом. Стремительныий поток ее речеийбешеным вихрем проносился над Гуинпленом. Он с трудомулавливал смысл ее безумных слов. В ее глазах сиял восторг.Она говорила бессвязно, страстно, нежным, взволнованнымголосом. Ее слова звучали как музыка, но в этоий музыкеГуинплену слышалась буря.

Она снова устремила на него пристальныий взгляд.– Рядом с тобоий я чувствую себя униженноий , – какое

счастье! Быть герцогинеий – скука смертная! Быть особоийкоролевскоий крови, – что может быть утомительнее?Падение приносит отдых. Я так пресыщена почетом, чтонуждаюсь в презрении. Все мы немножко сумасбродны,начиная с Венеры, Клеопатры, госпожи де Шеврез, госпожиде Лонгвиль и кончая мноий . Я не буду скрывать нашеийсвязи, предупреждаю тебя заранее. Эта любовная интрижкабудет не очень приятна королевскоий фамилии Стюартов, ккотороий я принадлежу. Ах, наконец-то я вздохну свободно! Янашла выход. Я сбрасываю с себя величие. Лишиться всехпреимуществ моего положения – значит освободить себя отвсяких уз. Все порвать, бросить всему вызов, все переделатьна своий лад – это и есть настоящая жизнь. Послушаий , ялюблю тебя!

Она остановилась, и на ее губах промелькнула зловещаяулыбка.

– Я тебя люблю не только потому, что ты уродлив, но ипотому, что ты низок. Я люблю в тебе чудовище и

скомороха. Иметь любовником человека презренного,гонимого, смешного, омерзительного, выставляемого напосмешище к позорному столбу, которыий называетсятеатром, – в этом есть какое-то особенное наслаждение. Этозначит вкусить от плода адскоий бездны. Любовник,которыий позорит женщину, – это восхитительно! Отведатьяблока не раий ского, а адского – вот что соблазняет меня.Вот чего я жажду. Я – Ева бездны. Ты, вероятно, сам того незная, демон. Я сберегла себя для чудовища, которое можетпригрезиться только во сне. Ты марионетка, тебя дергает занитку некиий призрак. Ты воплощение великого адскогосмеха. Ты властелин, которого я ждала. Мне нужна былалюбовь, на какую способна лишь Медея или Канидия. Я таки знала, что со мноий случится что-то страшное инеобыкновенное. Ты именно тот, кого я желала. Я говорютебе много такого, чего ты, должно быть, не понимаешь.Гуинплен, никто еще не обладал мною. Я отдаюсь тебебезупречно чистая. Ты, конечно, не веришь мне, но если быты знал, как мне это безразлично!

Ее речь была подобна извержению вулкана. Если быпробуравить отверстие в склоне Этны, оттуда вырвался бытакоий же стремительныий поток пламени.

Гуинплен пробормотал:– Герцогиня...Она рукоий зажала ему рот.– Молчи! Я смотрю на тебя. Гуинплен, я непорочная

распутница. Я девственная вакханка. Я не принадлежала ниодному мужчине и могла бы быть пифиеий в Дельфах, моглабы обнаженноий пятою попирать бронзовыий треножник всвятилище, где жрецы, облокотись на кожу Пифона,топотом вопрошали невидимое божество. У меня каменное

сердце, но оно похоже на те таинственные валуны, которыеприносит море к подножию утеса Хентли-Набб, в устьеТисы; если разбить такоий камень, внутри наий дешь змею.Эта змея – моя любовь. Любовь всесильная, это оназаставила тебя приий ти сюда. Нас разделяло неизмеримоепространство. Я была на Сириусе, ты на Аллиофе. Тыпреодолел это расстояние, и вот – ты здесь! Как это хорошо!Молчи! Возьми меня!

Она остановилась. Он затрепетал. Она снова улыбнулась.– Видишь ла, Гуинплен, мечтать – это творить. Желание –

призыв. Создать в своем воображении химеру – значитнаделить ее жизнью. Страшныий , всемогущиий мракзапрещает нам взывать к нему напрасно. Он исполнил моюволю. И вот ты здесь. Решусь ли я обесчестить себя? Да.Решусь ли стать твоеий любовницеий , твоеий наложницеий ,твоеий рабоий , твоеий вещью? Да, с восторгом. Гуинплен, яженщина. Женщина – это глина, жаждущая обратиться вгрязь. Мне необходимо презирать себя. Это превосходнаяприправа к гордости. Низость прекрасно оттеняет величие.Ничто не сочетается так хорошо, как эти две краий ности.Презираий же меня, ты, всеми презираемыий ! Унижатьсяперед униженным – какое наслаждение? Цветок двоий ногобесчестья! Я срываю его. Топчи меня ногами! Тем сильнеебудет твоя любовь ко мне. Я это знаю по себе. Тебе понятно,почему я боготворю тебя? Потому что презираю. Тынастолько ниже меня, что я могу возвести тебя на алтарь.Соединить твердь с преисподнеий – значит создать хаос, ахаос привлекает меня. Хаос всему начало и конец. Что такоехаос? Беспредельная скверна. И из этоий скверны бог создалсвет. Вылепи светило из грязи, и это буду я.

Так говорила эта страшная женщина. Халат,

распахнувшиий ся от ее движениий , открывал ее девственныийстан.

Она продолжала:– Волчица для всех, я стану твоеий собакоий . Как все

изумятся! Нет ничего приятнее, чем удивлять глупцов. Ведьэто совершенно понятно. Кто я? Богиня? Но ведьАмфитрита отдалась Циклопу. Кто я? Фея? Но Ургелаприняла к себе на ложе восьмирукого Бугрикса,полумужчину-полуптицу, с перепонками меж пальцев. Ктоя? Принцесса? А у Марии Стюарт был Риччо. Три красавицыи три урода. Я превзошла их, ибо ты уродливее ихлюбовников. Гуинплен, мы созданы друг для друга. Тычудовище лицом, я чудовище душою. Оттого-то я и люблютебя. Пусть это моя прихоть. А что такое ураган? Ведь он –прихоть ветров. Между нами космическое сходство. И ты ия, мы оба дети мрака: ты – лицом, я – душоий . И ты в своюочередь создаешь меня. Ты пришел, и душа моя раскрылась.Я сама ее не знала. Она поражает меня. Я богиня, но твоеприближение пробуждает во мне гидру. Ты открываешь мнемою подлинную природу. Ты помогаешь мне заглянуть всамое себя. Смотри, как я похожа на тебя! Ты можешьсмотреться в меня как в зеркало. Твое лицо – моя душа. Я неподозревала, как я ужасна. Значит, и я – тоже чудовище. ОГуинплен, ты почти рассеял мою скуку!

Она залилась странным, каким-то детским смехом,наклонилась к нему и прошептала на ухо:

– Хочешь видеть безумную? Она перед тобоий !Ее пристальныий взгляд зачаровывал Гуинплена. Взгляд –

это тот же волшебныий напиток. Ее халат, распахиваясь,открывал взору Гуинплена страшное своею красотою тело.Слепая, животная страсть охватила Гуинплена. Страсть, в

котороий была смертельная мука.Женщина говорила, и слова ее жгли его как огнем. Он

чувствовал, что сеий час случится непоправимое. Он не могпроизнести – ни слова. Иногда она умолкала и,всматриваясь в него, шептала: «О, чудовище!» В неий былочто-то хищное.

Она схватила его за руки.– Гуинплен, – продолжала она, – я рождена для трона, ты –

для подмостков. Станем же рядом. Ах, какое счастье, что япала так низко! Я хочу, чтобы весь мир узнал о моем позоре.Люди стали бы еще больше преклоняться передо мноий , ибочем сильнее их отвращение, тем больше они пресмыкаются.Таков род людскоий . Злобные гады. Драконы и вместе с темчерви. О, я безнравственна, как боги! Недаром же янезаконная дочь короля. И я поступаю по-королевски. Ктотакая была Родопис? Царица, влюбленная во Фта, мужчину сголовою крокодила. В честь его она воздвигла третьюпирамиду. Пентесилея полюбила кентавра, носящего имяСтрельца и ставшего впоследствии созвездием. А что тыскажешь об Анне Австриий скоий ? Уж до чего дурен был этотМазарини! А ты не некрасив, ты безобразен. То, чтонекрасиво, – мелко, а безобразие величественно!Некрасивое – гримаса дьявола, просвечивающая сквозькрасоту. Безобразие – изнанка прекрасного. Это егооборотная сторона. У Олимпа два склона: на одном, залитомсветом, мы видим Аполлона, на другом, во мраке, –Полифема. Ты – титан. В лесу ты был бы Бегемотом, вокеане – Левиафаном, в клоаке – Тифоном. В твоем уродствеесть нечто грозное. Твое лицо как будто обезображеноударом молнии. Твои черты исковерканы чьеий -то огромноийогненноий рукоий . Она смяла их и исчезла. Кто-то в припадке

мрачного безумия заключил твою душу в страшную,нечеловеческую оболочку. Ад – это печь, где накаляютдокрасна железо, которое мы называем роком; этимжелезом ты заклеий мен. Любить тебя – значит постигнутьвеликое. Мне выпало на долю это торжество. Влюбиться вАполлона! Подумаешь, как это трудно! Мерило нашеий славы– удивление, которое мы вызываем. Я люблю тебя. Тыснился мне все ночи! Вот моий дворец. Ты увидишь мои сады.Здесь есть ключи, журчащие в траве, есть гроты, в которыхможно предаваться ласкам, есть прекрасные мраморныегруппы работы кавалера Бернини. А сколько цветов! Ихдаже слишком много. Розы весною пылают, как пожар. Я,кажется, сказала тебе, что королева – моя сестра. Делаий жесо мноий , что хочешь. Я создана для того, чтобы Юпитерцеловал мне ноги, а сатана плевал мне в лицо. Какоий тыверы? Я – папистка. Моий отец, Иаков Второий , умер воФранции, окруженныий толпою иезуитов. Никогда я еще непереживала того, что испытываю возле тебя. Ах, я хотела быплыть вечером на золотоий галере, под пурпурным навесом,прислонясь рядом с тобоий к подушке, наслаждаясь подзвуки музыки бесконечноий красотою моря. Оскорбляийменя! Ударь! Плати мне за любовь! Обращаий ся со мноий как спродажноий тварью! Я боготворю тебя...

Рычанье может быть голосом любви. Вы сомневаетесь?Посмотрите на львов. Эта женщина была и свирепа и нежна.Трудно представить себе что-либо более трагическое. Она иранила и ласкала. Она нападала, как кошка, и тотчас жеотступала. В этоий игре обнажились ее звериные инстинкты.В ее поклонении было нечто вызывающее. Ее безумиезаражало. Ее роковые речи звучали невероятно грубо инежно. Ее оскорбления не оскорбляли. Ее обожание

унижало. Ее пощечина возносила на недосягаемую высоту.Ее интонации сообщали безумным, полным страсти словампрометеевское величие. Воспетые Эсхилом празднества вчесть великоий богини пробуждали в женщинах, искавшихсатиров в звездные ночи, такую же темную, эпическуюярость. Подобные пароксизмы страсти сопровождалитаинственные пляски, происходившие в лесах Додоны. Этаженщина как бы преображалась, если только преображениевозможно для тех, кто отвращается от неба. Ее волосыразвевались, как грива, ее халат то запахивался, тораскрывался; ничего не могло быть прелестнее ее груди, изкотороий вырывались дикие вопли; лучи ее голубого глазасмешивались с пламенем черного; в неий было что-тонечеловеческое. Гуинплен изнемогал от этоий близости и,весь проникнутыий ею, чувствовал себя побежденным.

– Люблю тебя! – крикнула она.И, словно кусая, впилась в его губы поцелуем.Быть может, Гуинплену и Джозиане вскоре могло

понадобиться одно из тех облаков, которыми Гомер иногдаокутывал Юпитера и Юнону. Быть любимым женщиноийзрячеий , видящеий его, ощущать на своем обезображенномлице прикосновение ее дивных уст, было для Гуинпленажгучим блаженством. Он чувствовал, что перед этоийзагадочноий женщиноий в его душе исчезает образ Деи.Воспоминание о неий , слабо стеная, уже не в силах былобороться с наваждением тьмы. Есть античныий барельеф сизображением сфинкса, пожирающего амура; божественноенежное создание истекает кровью, зубы улыбающегосясвирепого чудовища раздирают его крылья.

Любил ли Гуинплен эту женщину? Может ли у человекабыть, подобно земному шару, два полюса? Неужели мы тоже

вращаемся на неподвижноий оси и кажемся издали звездоий , авблизи комом грязи? Не планета ли мы, где день чередуетсяс ночью? Неужели у сердца две стороны? Одна – любящаяпри свете, другая – во мраке? Одна – луч, другая – клоака?Ангел необходим человеку, но неужели он не можетобоий тись без дьявола? Зачем душе крылья летучеий мыши?Неужели для каждого наступает роковоий сумеречныий час?Неужели грех входит, как что-то неотъемлемое, в нашусудьбу, и мы никак не можем без него обоий тись? Неужелимы должны принимать зло, лежащее в нашеий природе, какнечто, неразрывно связанное со всем нашим существом?Неужели дань греху неизбежна? Глубоко волнующиевопросы.

И, однако, какоий -то голос твердит нам, что слабостьпреступна. Гуинплен переживал невыразимо сложноечувство; в нем одновременно боролись влеченья плоти,жажда жизни, сладострастие, мучительное опьянение и всето чувство стыда, которое содержится в гордости. Неужелион поддастся искушению?

Она повторила:– Люблю тебя!И в каком-то исступлении прижала его к своеий груди.Гуинплен задыхался.Вдруг совсем близко от них раздался громкиий и

пронзительныий звонок. Это звенел колокольчик,вделанныий в стену. Герцогиня повернула голову и сказала:

– Что еий нужно от меня?И внезапно, подобно отброшенноий тугоий пружиноий

крышке люка, в стене со стуком отворилась серебрянаядверца, украшенная королевскоий короноий .

Показались внутренние стенки, обтянутые голубым

бархатом; в неий на золотом подносе лежало письмо.Объемистыий квадратныий конверт был положен с таким

расчетом, чтобы в глаза сразу бросилась крупная печать изалого сургуча. Колокольчик продолжал звенеть.

Открытая дверца почти касалась кушетки, на котороийсидели Джозиана и Гуинплен. Все еще одноий рукоий обнимаяГуинплена, герцогиня наклонилась, взяла письмо изахлопнула дверцу. Отверстие закрылось, и колокольчикумолк.

Герцогиня сломала печать, разорвала конверт, вынула изнего два листа и бросила конверт на пол к ногам Гуинплена.

Печать надломилась таким образом, что Гуинплен мограссмотреть королевскую корону и под нею букву "А". Надругоий стороне конверта стояла надпись: «Ее светлостигерцогине Джозиане».

Джозиана вынула из него большоий лист пергамента ималенькую записку на веленевоий бумаге. На пергаментестояла зеленая канцелярская печать больших размеров,свидетельствовавшая о том, что документ относится кзнатноий особе. Герцогиня, все еще в упоении восторга,затуманившего ее глаза, сделала еле заметнуюнедовольную гримасу.

– Ах, что это она мне опять посылает? – сказала она. –Бумаги! Какая надоедливая женщина!

И, отложив в сторону пергамент, она развернула записку.– Ее почерк. Почерк моеий сестры. Как мне это наскучило!

Гуинплен, я уже спрашивала тебя: умеешь ты читать?Умеешь?

Гуинплен утвердительно кивнул головоий .Она растянулась на кушетке, со странноий стыдливостью

спрятала ноги под халат, опустила широкие рукава, оставив,

однако, открытоий грудь, и, обжигая Гуинплена страстнымвзглядом, протянула ему листок веленевоий бумаги.

– Ну вот, Гуинплен, ты – моий теперь. Начни же своюслужбу. Моий возлюбленныий , прочти, что пишет мнекоролева.

Гуинплен взял письмо, развернул и стал читать голосом,дрожащим от самых разнообразных чувств:

"Герцогиня!Всемилостивеий ше посылаем вам прилагаемую при сем

копию протокола, заверенную и подписанную нашимслугою Вильямом Коупером, лорд-канцлером королевстваАнглии, из какового протокола выясняется весьмапримечательное обстоятельство, а именно, что законныийсын лорда Кленчарли, известныий до сих пор под именемГуинплена и ведшиий низкиий , бродячиий образ жизни в средестранствующих фигляров и скоморохов, ныне разыскан, иличность его установлена. Всех принадлежащих ему правсостояния он лишился в самом раннем возрасте. Согласнозаконам королевства и в силу своих наследственных прав,лорд Фермен Кленчарли, сын лорда Линнея, будет сегодняже восстановлен в своем звании и введен в палату лордов. Апосему, желая выразить вам нашу благосклонность исохранить за вами право владения переданными вампоместьями и земельными угодьями лордов Кленчарли-Генкервиллеий , мы предназначаем его вам в женихи взаменлорда Дэвида Дерри-Моий р. Мы распорядились доставитьлорда Фермена в вашу резиденцию Корлеоне-Лодж; мыприказываем и, как сестра и королева, изъявляем желание,чтобы лорд Фермен Кленчарли, до сего времени носившиийимя Гуинплена, вступил с вами в брак и стал вашим мужем.Такова наша королевская воля".

Пока Гуинплен читал – голосом, изменявшимся почти прикаждом слове, – герцогиня, приподнявшись с подушки,слушала, не сводя с него глаз. Когда он кончил, она вырвалау него из рук письмо.

– "Анна, королева", – задумчиво произнесла она, взглянувна подпись.

Подобрав с полу пергамент, она быстро пробежала его. Этобыла засвидетельствованная саутворкским шерифом илорд-канцлером копия признаниий компрачикосов,погибших на «Матутине».

Она еще раз перечла письмо королевы. Затем сна сказала:– Хорошо.И совершенно спокоий но, указывая Гуинплену на портьеру,

отделявшую их от галереи, она проговорила:– Выий дите отсюда.Окаменевшиий Гуинплен не трогался с места.Ледяным тоном она повторила:– Раз вы моий муж, – уходите.Гуинплен, опустив глаза, словно виноватыий , не вымолвил

ни слова и не пошевельнулся.Она прибавила:– Вы не имеете права оставаться здесь. Это место моего

любовника.Гуинплен сидел как пригвожденныий .– Хорошо, – сказала она, – в таком случае уий ду я. Так вы

моий муж? Превосходно! Я ненавижу вас.Она встала и, сделав в пространство высокомерныий

прощальныий жест, вышла из комнаты.Портьера галереи опустилась за неий .

5. УЗНАЮТ ДРУГ ДРУГА, ОСТАВАЯСЬ НЕУЗНАННЫМИ

Гуинплен остался один.Один перед теплоий ванноий и неубранноий постелью.В голове его царил полныий хаос. То, что возникало в его

сознании, даже не было похоже на мысли. Это было нечторасплывчатое, бессвязное, непонятное и мучительное.Перед его взором проносились роий за роем леденящие душуобразы.

Вступление в неведомыий мир дается не так-то легко.Начиная с письма герцогини, принесенного грумом, на

Гуинплена одно за другим обрушилось стольконеожиданных событиий , час от часу непостижимее. До этоийминуты он словно спал, но все видел ясно. Теперь, так и непридя в себя, он вынужден был брести ощупью.

Он не размышлял. Он даже не думал. Он простоподчинялся течению событиий .

Он продолжал сидеть на кушетке, на том самом месте, гдеего оставила герцогиня.

Вдруг в глубокоий тишине раздались чьи-то шаги. Шагимужчины. Они приближались со стороны,противоположноий галерее, куда скрылась герцогиня. Онизвучали глухо, но отчетливо. Как ни был поглощенГуинплен всем происшедшим, он насторожился.

За откинутым герцогинеий серебристым занавесом, позадикровати, в стене внезапно распахнулась замаскированнаярасписным зеркалом дверь, и веселыий мужскоий голосогласил зеркальную комнату припевом старинноийфранцузскоий песенки:

Три поросенка, развалясь в грязи,

Как старые носильщики ругались.Вошел мужчина в расшитом золотом морском мундире.Он был при шпаге и держал в руке украшенную перьями

шляпу с кокардоий .Гуинплен вскочил, словно его подбросило пружиноий .Он узнал вошедшего, и тот, узнал его.Из их уст одновременно вырвался крик:– Гуинплен!– Том-Джим-Джек!Человек со шляпоий , украшенноий перьями, подошел к

Гуинплену, которыий скрестил руки на груди.– Как ты здесь очутился, Гуинплен?– А ты как попал сюда, Том-Джим-Джек?– Ах, я понимаю! Каприз Джозианы. Фигляр, да еще урод

впридачу. Слишком соблазнительное для нее существо, онане могла устоять. Ты переоделся, чтобы приий ти сюда,Гуинплен?

– И ты тоже, Том-Джим-Джек?– Гуинплен, что означает это платье вельможи?– А что означает этот офицерскиий мундир, Том-Джим-

Джек?– Я не отвечаю на вопросы, Гуинплен.– Я тоже, Том-Джим-Джек.– Гуинплен, мое имя не Том-Джим-Джек.– Том-Джим-Джек, мое имя не Гуинплен.– Гуинплен, я здесь у себя дома.– Том-Джим-Джек, я здесь у себя дома.– Я запрещаю тебе повторять мои слова. Ты не лишен

иронии, но у меня есть трость. Довольно передразниватьменя, жалкиий шут!

Гуинплен побледнел.

– Сам ты шут! Ты ответишь мне за это оскорбление.– В твоем балагане, на кулаках, – сколько угодно.– Нет, здесь, и на шпагах.– Шпага, моий любезныий , – оружие джентльменов. Я дерусь

только с равными. Одно дело рукопашная, тут мы равны,шпага же – дело совсем другое. В Тедкастерскоий гостиницеТом-Джим-Джек может боксировать с Гуинпленом. ВВиндзоре же об этом не может быть и речи. Знаий : я – контр-адмирал.

– А я – пэр Англии.Человек, которого Гуинплен до сих пор считал Том-Джим-

Джеком, громко расхохотался.– Почему же не король? Впрочем, ты прав. Скоморох может

исполнять любую роль. Скажи уж прямо, что ты Тезеий , сынафинского царя.

– Я пэр Англии, и мы будем драться.– Гуинплен, мне это надоело. Не шути с тем, кто может

приказать высечь тебя. Я – лорд Дэвид Дерри-Моий р.– А я – лорд Кленчарли.Лорд Дэвид вторично расхохотался.– Ловко придумано! Гуинплен – лорд Кленчарли! Это как

раз то имя, которое необходимо, чтобы обладатьДжозианоий . Так и быть, я тебе прощаю. А знаешь, почему?Потому что мы оба ее возлюбленные.

Портьера, отделявшая их от галереи, раздвинулась, и чеий -то голос произнес:

– Вы оба, милорды, ее мужья.Оба обернулись.– Баркильфедро! – воскликнул лорд Дэвид.Это был деий ствительно Баркильфедро.Улыбаясь, он низко кланялся обоим лордам.

В нескольких шагах позади него стоял дворянин спочтительным, строгим выражением лица; в руках унезнакомца был черныий жезл.

Незнакомец подошел к Гуинплену, трижды отвесил емунизкиий поклон и сказал:

– Милорд, я пристав черного жезла. Я явился за вашеийсветлостью по приказанию ее величества.

Оба обернулись.– Баркильфедро! – воскликнул лорд Дэвид.Это был деий ствительно Баркильфедро.Улыбаясь, он низко кланялся обоим лордам.В нескольких шагах позади него стоял дворянин с

почтительным, строгим выражением лица; в руках унезнакомца был черныий жезл.

Незнакомец подошел к Гуинплену, трижды отвесил емунизкиий поклон и сказал:

– Милорд, я пристав черного жезла. Я явился за вашеийсветлостью по приказанию ее величества.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. КАПИТОЛИЙ И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ

1. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ ВО ВСЕХ ЕЕПОДРОБНОСТЯХ

Та ошеломляющая сила, которая привела Гуинплена вВиндзор и в течение уже стольких часов возносила всевыше и выше, теперь снова перенесла его в Лондон.

Непрерывноий чередоий промелькнули перед ним все этифантастические события.

Уий ти от них было невозможно. Едва завершалось одно, какна смену ему являлось другое.

Он не успевал даже перевести дыхание.Кто видел жонглера, тот воочию видел человеческую

судьбу. Эти шары, падающие, взлетающие вверх и сновападающие, – не образ ли то людеий в руках судьбы? Она также бросает их. Она так же ими играет.

Вечером того же дня Гуинплен очутился в необычаий номместе.

Он восседал на скамье, украшенноий геральдическимилилиями. Поверх его атласного, шитого золотом кафтанабыла накинута бархатная пурпурная мантия, подбитаябелым шелком и отороченная горностаем, с горностаевымиже наплечниками, обшитыми золотым галуном. Вокруг негобыли люди разного возраста, молодые и старые. Онивосседали так же, как и он, на скамьях с геральдическимилилиями и так же, как и он, были одеты в пурпур игорностаий .

Прямо перед собоий он видел других людеий . Эти стояли наколенях, мантии их были из черного шелка. Некоторые изних что-то писали.

Напротив себя, немного поодаль, он видел ступени,которые вели к помосту, крытому алым бархатом, балдахин,широкиий сверкающиий щит, поддерживаемыий львом иединорогом, а под балдахином, на помосте, прислоненное кщиту позолоченное, увенчанное короноий кресло. Это былтрон.

Трон Великобритании.Гуинплен, ставшиий пэром, находился в палате лордов

Англии.Каким же образом произошло это введение Гуинплена в

палату лордов? Сеий час расскажем.Весь этот день, с утра до вечера, от Виндзора до Лондона,

от Корлеоне-Лоджа до Вестминстерского дворца был днемего восхождения со ступени на ступень. И на каждоийступени его ждало новое головокружительное событие.

Его увезли из Виндзора в экипаже королевы всопровождении свиты, подобающеий пэру. Почетныий конвоийочень напоминает стражу, охраняющую узника.

В этот день обитатели домов, расположенных вдольдороги из Виндзора в Лондон, видели, как пронесся вскачьотряд личного ее величества конвоя, сопровождавшиий двестремительно мчавшиеся коляски. В первоий из них сиделпристав с черным жезлом в руке. Во второий можно былоразглядеть только широкополую шляпу с белыми перьями,бросавшую густую тень на лицо сидевшего в коляскечеловека. Кто это был? Принц или узник?

Это был Гуинплен.Судя по всем признакам, кого-то везли не то в лондонскиий

Тауэр, не то в палату лордов.Королева устроила все как подобает. Для сопровождения

будущего мужа своеий сестры она дала людеий изсобственного своего конвоя.

Во главе кортежа скакал верхом помощник приставачерного жезла.

На откидноий скамеий ке против пристава лежаласеребряная парчовая подушка, а на неий черныий портфель сизображением королевскоий короны.

В Браий тфорде, на последнеий станции перед Лондоном, обеколяски и конвоий остановились.

Здесь их уже дожидалась карета с черепаховымиинкрустациями, запряженная четверкоий лошадеий , с

четырьмя лакеями на запятках, двумя фореий торамивпереди и кучером в парике. Колеса, подножки, дышло,ремни, поддерживающие кузов кареты, были позолочены.Кони были в серебряноий сбруе.

Этот парадныий экипаж, сделанныий по совершенноособому рисунку, был так великолепен, что, несомненно,мог бы занять место в числе тех пятидесяти знаменитыхкарет, изображения которых оставил нам Рубо.

Пристав черного жезла вышел из экипажа, его помощниксоскочил с лошади.

Помощник пристава черного жезла снял со скамеечкидорожноий кареты парчовую подушку, на котороий лежалпортфель, украшенныий изображением короны, и, взяв ее вобе руки, стал позади пристава.

Пристав черного жезла отворил дверцы пустоий кареты,затем дверцы коляски, в котороий сидел Гуинплен, и,почтительно склонив голову, предложил Гуинпленупересесть в парадныий экипаж.

Гуинплен вышел из коляски и сел в карету.Пристав с жезлом и его помощник с подушкоий

последовали за ним и уселись на низкоий откидноийскамеечке, на котороий в старинных парадных экипажахобыкновенно помещались пажи.

Внутри карета была обтянута белым атласом, отделаннымбеншским кружевом, серебряными позументами и кистями.Потолок был украшен гербами.

Фореий торы, сопровождавшие дорожные экипажи, былиодеты в придворные ливреи. Кучер, фореий торы и лакеипарадного экипажа были в великолепных ливреях ужедругого образца.

Сквозь то полусознательное состояние, в котором он

находился, Гуинплен все же обратил внимание на этупышно разодетую челядь и спросил пристава черногожезла:

– Чьи это слуги?Пристав черного жезла ответил:– Ваши, милорд.В этот день палата лордов должна была заседать вечером.

Curia erat serena [заседание происходило вечером (лат.)],отмечают старинные протоколы. В Англии парламентохотно ведет ночноий образ жизни. Известно, что Шеридануоднажды пришлось начать речь в полночь и закончить еена заре.

Оба дорожных экипажа вернулись в Виндзор пустыми;карета, в которую пересел Гуинплен, направилась в Лондон.Эта карета с черепаховыми инкрустациями, запряженнаячетверкоий лошадеий , двинулась из Браий тфорда в Лондоншагом, как это полагалось карете, управляемоий кучером впарике. В лице этого исполненного важности кучерацеремониал вступил в свои права и завладел Гуинпленом.

Впрочем, медлительность переезда, судя по всему,преследовала определенную цель. В дальнеий шем мыувидим, какую.

Еще не наступила ночь, но было уже довольно поздно,когда карета с черепаховыми инкрустациями остановиласьперед Королевскими воротами – тяжелыми низкимиворотами между двумя башнями, служившими сообщениеммежду Уаий т-Холлом и Вестминстером.

Конвоий живописноий группоий окружил карету.Один из лакеев, соскочив с запяток, отворил дверцы.Пристав черного жезла в сопровождении помощника,

несшего подушку, вышел из кареты и обратился к

Гуинплену:– Благоволите выий ти, милорд. Не снимаий те, ваша милость,

шляпы.Под дорожным плащом на Гуинплене был надет атласныий

кафтан, в которыий его переодели накануне. Шпаги при немне было.

Плащ он оставил в карете.Под аркоий Королевских ворот, служившеий въездом для

экипажеий , находилась боковая дверь, к котороий велонесколько ступенек.

Церемониал требует, чтобы лицу, которому оказываетсяпочет, предшествовала свита.

Пристав черного жезла, сопровождаемыий помощником,шел впереди.

Гуинплен следовал за ними.Они поднялись по ступенькам, вошли в боковую дверь и

спустя несколько мгновениий очутились в просторномкруглом зале с массивноий колонноий посредине.

Зал помещался в первом этаже башни и был освещеночень узкими стрельчатыми окнами; должно быть, здесь и вполдень царил полумрак. Недостаток света иногдаусугубляет торжественность обстановки. Полумраквеличественен.

В комнате стояли тринадцать человек: трое впереди,шестеро во втором ряду и четверо позади.

На одном из стоявших впереди был камзол алого бархата,на двух остальных тоже алые камзолы, но атласные. Укаждого из этих троих был вышит на плече англиий скиийгерб.

Шесть человек, составлявшие второий ряд, были вдалматиках белого муара; на груди у каждого из них

красовался своий особыий герб.Четверо последних, одетых в черныий муар, отличались

друг от друга какоий -нибудь особенностью в одежде: напервом был голубоий плащ, у второго – пунцовоеизображение святого Георгия на груди, у третьего – двавышитых малиновых креста на спине и на груди, начетвертом – черныий меховоий воротник. Все были в париках,без шляп и при шпагах.

В полумраке их лица трудно было различить. Они такжене могли видеть лица Гуинплена.

Пристав поднял своий черныий жезл и произнес:– Милорд Фермен Кленчарли, барон Кленчарли-

Генкервилл! Я, пристав черного жезла, первое должностноелицо в приемноий ее величества, передаю вашу светлостькавалеру ордена Подвязки, герольдмеий стеру Англии.

Человек в алом бархатном камзоле выступил вперед,поклонился Гуинплену до земли и сказал:

– Милорд Фермен Кленчарли, я – кавалер орденаПодвязки, первыий герольдмеий стер Англии. Я получил своезвание от его светлости герцога Норфолка, наследственногографа-маршала. Я присягал королю, пэрам и кавалерамордена Подвязки. В день моего посвящения, когда граф-маршал Англии оросил мне голову вином из кубка, яторжественно обещался служить дворянству, избегатьобщества людеий , пользующихся дурноий славоий , чащеоправдывать, чем обвинять людеий знатных и оказыватьпомощь вдовам и девицам. На моеий обязанности лежитустанавливать порядок похорон пэров и охранять их гербы.Предоставляю себя в распоряжение вашеий светлости.

Первыий из двух одетых в атласные камзолы отвесилнизкиий поклон и сказал:

– Милорд, я – Кларенс, второий герольдмеий стер Англии. Намоеий обязанности лежит устанавливать порядок похорондворян, не имеющих пэрского титула. Предоставляю себя враспоряжение вашеий светлости.

Затем выступил второий , поклонился и сказал:– Милорд, я – Норроий , третиий герольдмеий стер Англии.

Предоставляю себя в распоряжение вашеий светлости.Шесть человек, составлявшие второий ряд, не кланяясь,

сделали шаг вперед.Первыий , направо от Гуинплена, сказал:– Милорд, мы – шесть герольдов Англии. Я – ИЙ орк.Затем каждыий из герольдов по очереди назвал себя:– Я – Ланкастер.– Я – Ричмонд.– Я – Честер.– Я – Сомерсет.– Я – Виндзор.На груди у каждого из них был вышит герб того графства

или города, по названию которого он именовался.Четверо последних, одетые в черное и стоявшие позади

герольдов, хранили молчание.Герольдмеий стер, кавалер ордена Подвязки, указал на них

Гуинплену и представил:– Милорд, вот четверо оруженосцев. – Голубая Мантия.Человек в голубом плаще поклонился.– Красныий Дракон.Человек с изображением святого Георгия на груди

поклонился.– Красныий Крест.Человек с красным крестом поклонился.– Страж Решетки.

Человек в меховом воротнике поклонился.По знаку герольдмеий стера подошел первыий из

оруженосцев, Голубая Мантия, и взял из рук помощникапристава парчовую подушку с портфелем, украшеннымкороноий .

Герольдмеий стер обратился к приставу черного жезла:– Да будет так. Честь имею сообщить вам, что принял от

вас его милость.Вся эта процедура, а также, и некоторые другие, которые

будут описаны дальше, входили в состав старинногоцеремониала, установленного еще до Генриха VIII; королеваАнна одно время пыталась возродить эти обычаи. В нашидни все они отжили своий век. Тем не менее палата лордов ипоныне считает себя чем-то вечным, и если где-нибудь насвете существует что-либо не изменяющееся, то именно внеий .

А все же и она подвержена переменам. E pur si muove [авсе-таки она движется (итал.)].

Куда, например, девалась may pole (маий ская мачта),которую город Лондон водружал на пути шествия пэров впарламент? В последниий раз она была воздвигнута в 1713году. С тех пор о неий уже ничего не слыхать. Она вышла изупотребления.

Многое представляется внешне незыблемым, вдеий ствительности же все меняется. Возьмем, например,титул герцогов Олбемарлеий . Он кажется вечным, а междутем он последовательно переходил к шести фамилиям: Одо,Мендвилям, Бетюнам, Плантагенетам, Бошанам и Монкам.Титул герцога Лестера тоже принадлежал поочередно пятифамилиям: Бомонтам, Брюзам, Дадлеям, Сиднеям и Кокам.Титул Линкольна носили шесть фамилиий . Титул графа

Пемброка – семь и т.д. Фамилии изменяются, титулыостаются неизменными. Историк, которыий подходит кявлениям поверхностно, верит в их незыблемость. Всущности же на свете нет ничего устоий чивого. Человек – этотолько волна. Человечество – это море.

Аристократия гордится именно тем, что женщина считаетдля себя унизительным: своею старостью; однако иженщина и аристократия питают одну и ту же иллюзию –обе уверены, что хорошо сохранились.

Нынешняя палата лордов, возможно, не пожелает узнатьсебя в описанноий нами картине и в том, что нами будетописано далее: так давно отцветшая красавица не хочетвидеть в зеркале своих морщин. Виноватым всегдаоказывается зеркало, но оно привыкло к обвинениям.

Правдиво рисовать прошлое – вот долг историка.Герольдмеий стер обратился к Гуинплену:– Благоволите следовать за мноий , милорд.Он прибавил:– Вам будут кланяться. Вы же, ваша милость,

приподымаий те только краий шляпы.Вся процессия направилась к двери, находившеий ся в

глубине круглого зала.Впереди шел пристав черного жезла.За ним, с подушкоий в руках, – Голубая Мантия; далее –

первыий герольдмеий стер и, наконец, Гуинплен в шляпе.Прочие герольдмеий стеры, герольды и оруженосцы

остались в круглом зале.Гуинплен, предшествуемыий приставом черного жезла и

руководимыий герольдмеий стером, прошел анфиладу зал,ныне уже не существующих, ибо старое здание англиий скогопарламента давно разрушено.

Между прочим, он прошел и через ту готическую палату,где произошло последнее свидание Иакова II с герцогомМонмутом, палату, где малодушныий племянник тщетносклонил колени перед жестоким дядеий . На стенах этоийпалаты были развешаны, в хронологическом порядке, сподписями имен и изображениями гербов, портреты во весьрост девяти представителеий древнеий ших пэрских родов:лорда Нансладрона (1305 год), лорда Белиола (1306 год),лорда Бенестида (1314 год), лорда Кентилупа (1356 год),лорда Монтбегона (1357 год), лорда Таий ботота (1372 год),лорда Зуча Коднорското (1615 год), лорда Белла-Аква – бездаты и лорда Харрен-Серрея, графа Блуа – без даты.

Так как уже стемнело, в галереях на некотором расстояниидруг от друга были зажжены лампы. В залах, тонувших вполумраке, как церковные притворы, горели свечи вмедных люстрах.

По пути встречались одни только должностные лица.В одноий из комнат стояли, почтительно склонив головы,

четыре клерка государственноий печати и клеркгосударственных бумаг.

В другоий находился достопочтенныий Филипп Саий денгем,кавалер Знамени, владетель Браий мптона в Сомерсете.Кавалеры Знамени получали это звание во время воий ны отсамого короля под развернутым королевским знаменем.

В следующем зале они увидели древнеий шего баронетаАнглии сэра Эдмунда Бэкона из Сэффолка, наследника сэраНиколаев, носившего титул primus baronetorum Angliae[первого баронета Англии (лат.)]. За сэром Эдмундом стоялего оруженосец с пищалью и конюшиий с гербом Олстера,так как носители этого титула были наследственнымизащитниками графства Олстер в Ирландии.

В четвертом зале их ожидал канцлер казначеий ства счетырьмя казначеями и двумя депутатами лорд-камергера,на обязанности которых лежала раскладка податеий . Тут женаходился начальник монетного двора: он держал наладони золотую монету в один фунт стерлингов,вычеканенную при помощи специального штампа. Всевосемь человек низко поклонились новому лорду.

При входе в коридор, устланныий циновками и служившиийдля сообщения палаты общин с палатоий лордов, Гуинпленаприветствовал сэр Томас Мансель Маргем, контролер двораее величества и член парламента от Глеморгана. При выходеего встретила депутация баронов Пяти Портов,выстроившихся по четыре человека с каждоий стороны, ибопортов было не пять, а восемь. Вильям Ашбернгемприветствовал его от Гастингса, Мэтью Эий лмор – от Дувра,Джозиа Берчет – от Сандвича, сэр Филипп Ботлер – от Гаий та,Джон Брюэр – от Нью-Ремнея, Эдуард Саутвелл – от городаРея, Джемс Хеий с – от города Уинчелси и Джордж Неий лор – отгорода Сифорда.

Гуинплен хотел было поклониться в ответ наприветствия, но первыий герольдмеий стер шепотомнапомнил ему правила этикета:

– Приподымите только краий шляпы, милорд.Гуинплен последовал его указанию.Наконец он вступил в «расписноий зал», где, впрочем, не

было никакоий живописи, если не считать несколькихизображениий святых, в том числе изображение святогоЭдуарда, в высоких нишах стрельчатых окон, разделенныхнастилом пола таким образом, что нижняя часть оконнаходилась в Вестминстер-Холле, а верхняя – в «расписномзале».

Зал был перегорожен деревянноий балюстрадоий , закотороий стояли три важные особы, три государственныхсекретаря. Первыий из них ведал югом Англии, Ирландиеий иколониями, а также сношениями с Франциеий , Швеий цариеий ,Италиеий , Испаниеий , Португалиеий и Турциеий . Второийуправлял севером Англии и ведал сношениями сНидерландами, Германиеий , Швециеий , Польшеий и Московиеий .Третиий , родом шотландец, ведал делами Шотландии.Первые два были англичане. Одним из них являлсядостопочтенныий Роберт Гарлеий , член парламента от городаНью-Реднора. Тут же находился шотландскиий депутат.Мунго Грехэм, эскваий р, родственник герцога Монтроза. Всеони молча поклонились Гуинплену.

Гуинплен дотронулся до края своеий шляпы.Служитель откинул подвижную часть барьера,

укрепленную на петлях, и открыл доступ в заднюю часть«расписного зала», где стоял длинныий накрытыий зеленымсукном стол, предназначенныий только для лордов.

На столе горел канделябр.Предшествуемыий приставом черного жезла. Голубоий

Мантиеий и кавалером ордена Подвязки, Гуинплен вступил вэто святилище.

Служитель закрыл за Гуинпленом барьер.Очутившись за барьером, герольдмеий стер остановился.«Расписноий зал» был очень большим.В глубине его, под королевским щитом, помещавшимся

между двумя окнами, стояли два старика в красныхбархатных мантиях, с окаий мленными золотым галуномгорностаевыми наплечниками и в шляпах с белымиперьями поверх париков. Из-под мантиий видны былишелковые камзолы и рукояти шпаг.

Позади этих двух стариков неподвижно стоял человек вчерноий муаровоий мантии; в высоко поднятоий руке ондержал огромную золотую булаву с литым изображениемльва, увенчанного короноий .

Это был булавоносец пэров Англии.Лев – их эмблема. «А львы – это бароны и пэры», – гласит

хроника Бертрана Дюгесклена.Герольдмеий стер указал Гуинплену на людеий в бархатных

мантиях и шепнул ему на ухо:– Милорд, это – равные вам. Поклонитесь им так же, как

они поклонятся вам. Оба эти вельможи – бароны, и лорд-канцлер назначил их вашими восприемниками. Они оченьстары и почти слепы. Это они введут вас в палату лордов.Первыий из них – Чарльз Милдмеий , лорд Фицуолтер,занимающиий шестое место на скамье баронов, второий –Август Эрандел, лорд Эрандел-Трераий с, занимающиий на тоийже скамье тридцать восьмое место.

Герольдмеий стер, сделав шаг вперед по направлению кобоим старикам, возвысил голос:

– Фермен Кленчарли, барон Кленчарли, барон Генкервилл,маркиз Корлеоне Сицилиий скиий приветствует вашимилости.

Оба лорда как можно выше приподняли шляпы надголовами, затем снова покрыли головы.

Гуинплен приветствовал их таким же образом.Затем выступил вперед пристав черного жезла, потом

Голубая Мантия, за ним кавалер ордена Подвязки.Булавоносец подошел к Гуинплену и стал перед ним,

лорды поместились по обе стороны от него: лордФицуолтер – по правую руку, а лорд Эрандел-Трераий с – полевую. Лорд Эрандел, старшиий из двух, был очень дряхл на

вид. Он умер год спустя, завещав свое пэрствонесовершеннолетнему внуку Джону, но все же его родпрекратился в 1768 году.

Шествие вышло из «расписного зала» и направилось вгалерею с колоннами; у каждоий колонны стояли на часахпопеременно англиий ские бердышники или шотландскиеалебардщики.

Шотландские алебардщики, ходившие с обнаженнымиколенями, были великолепным воий ском, позднее, приФонтенуа, сражавшимся с французскоий кавалериеий и с темикоролевскими кирасирами, к которым их полковникобращался перед сражением с такими словами: «Господа,наденьте плотнее ваши головные уборы, мы будем иметьчесть поий ти в атаку».

Командиры бердышников и алебардщиков отсалютовалиГуинплену и обоим лордам-восприемникам шпагоий .Солдаты взяли на караул бердышами и алебардами.

В глубине галереи отливала металлическим блескомогромная дверь, столь роскошная, что створки ее казалисьдвумя золотыми плитами.

По обе стороны двери стояли неподвижно два человека.По ливреям в них можно было узнать так называемых door-keepers – привратников.

Немного не доходя до двереий , галерея расширялась,образуя застекленную ротонду.

Здесь в громадном кресле восседала чрезвычаий но важнаяособа, если судить по размерам ее мантии и парика. Это былВильям Коупер, лорд-канцлер Англии.

Весьма полезно обладать каким-нибудь физическимнедостатком в еще большеий степени, чем монарх. ВильямКоупер был близорук, Анна тоже, но меньше, чем он. Слабое

зрение Вильяма Коупера понравилось близорукости еевеличества и побудило королеву назначить его канцлером иблюстителем королевскоий совести.

Верхняя губа Вильяма Коупера была тоньше нижнеий –признак некотороий доброты.

Ротонда освещалась спускавшеий ся с потолка лампоий .По правую руку лорд-канцлера, величественно

восседавшего в высоком кресле, сидел за столом коронныийклерк, по левую, за другим столом, – клерк парламентскиий .

Перед каждым из них лежала развернутая актовая книга инаходился письменныий прибор.

Позади кресла лорд-канцлера стоял его булавоносец,державшиий булаву с короноий , и два чина, на обязанностикоторых лежало носить его шлеий ф и кошель, – оба вогромных париках. Все эти должности существуют ипоныне.

Подле кресла на маленьком столике лежала шпага вножнах, с золотоий рукоятью и с бархатноий портупееийогненно-красного цвета.

Позади коронного клерка стоял чиновник, держа обеимируками наготове развернутую мантию, предназначеннуюдля церемонии.

Второий чиновник, стоявшиий позади парламентскогоклерка, держал таким же образом другую мантию, вкотороий Гуинплену предстояло заседать.

Обе эти мантии из красного бархата, подбитые белыматласом, с горностаевыми наплечниками, отороченнымизолотым галуном, были почти одинаковы, с тоий лишьразницеий , что на церемониальноий мантии горностаевыенашивки были шире.

Третиий чиновник, так называемыий librarian

[библиотекарь (англ.)], держал на четырехугольномподносе из фландрскоий кожи маленькую книжку в красномсафьяновом переплете, заключавшую в себе список пэров ипредставителеий палаты общин; кроме того, на подносележали листки чистоий бумаги и карандаш, которыевручались обычно каждому новому члену парламента.

Шествие, которое замыкал Гуинплен, сопровождаемыийдвумя пэрами-восприемниками, остановилось передкреслом лорд-канцлера.

Лорды-восприемники сняли шляпы. Гуинплен последовалих примеру.

Герольдмеий стер, взяв из рук Голубоий Мантии парчовуюподушку с черным портфелем, поднес ее лорд-канцлеру.

Лорд-канцлер взял портфель и передал егопарламентскому клерку. Тот принял портфель сподобающеий торжественностью, затем, вернувшись на своеместо, раскрыл его.

Портфель, согласно обычаю, содержал два документа:королевскиий указ палате лордов и предписание новомупэру заседать в парламенте.

Клерк встал и громко, с почтительноий медленностьюпрочел обе бумаги.

Предписание лорду Фермену Кленчарли оканчивалосьобычноий формулоий : «Предписываем вам во имя верности ипреданности, коими вы нам обязаны, занять личнопринадлежащее вам место среди прелатов и пэров,заседающих в нашем парламенте в Вестминстере, дабы почести и совести подавать ваше мнение о делах королевстваи церкви».

Когда чтение обеих бумаг было окончено, лорд-канцлервозгласил:

– Воля ее величества объявлена. Лорд Фермен Кленчарли,отрекается ли ваша милость от догмата пресуществления,от поклонения святым и от мессы?

Гуинплен наклонил голову в знак согласия.– Отречение состоялось, – сказал лорд-канцлер.Парламентскиий клерк подтвердил:– Его милость принес присягу.Лорд-канцлер прибавил:– Милорд Фермен Кленчарли, вы можете заседать в

парламенте.– Да будет так, – произнесли оба восприемника.Герольдмеий стер поднялся, взял со столика шпагу и надел

ее на Гуинплена.«После сего, – говорится в старинных нормандских

хартиях, – пэр берет свою шпагу, занимает свое высокоеместо и присутствует на заседании».

Гуинплен услыхал позади себя голос:– Облачаю вашу светлость в парламентскую мантию.С этими словами говорившиий накинул на него мантию и

завязал на шее черные шелковые ленты горностаевоговоротника.

Теперь, в пурпурноий мантии, со шпагоий на боку, Гуинпленничем не отличался от лордов, стоявших направо и налевоот него.

«Библиотекарь» взял с подноса красную книгу и положилее Гуинплену в карман его кафтана.

Герольд шепнул ему на ухо:– Милорд, при входе поклонитесь королевскому креслу.Королевское кресло – это трон.Между тем оба клерка, каждыий сидя за своим столом, что-

то вписывали, один в актовую книгу короны, другоий – в

парламентскую актовую книгу.Потом они по очереди, сперва королевскиий клерк, а за ним

парламентскиий , поднесли на подпись свои книги лорд-канцлеру.

Скрепив обе записи своеий подписью, лорд-канцлер встал иобратился к Гуинплену:

– Лорд Фермен Кленчарли, барон Кленчарли, баронГенкервилл, маркиз Корлеоне Сицилиий скиий , приветствуювас среди равных вам духовных и светских лордовВеликобритания.

Восприемники Гуинплена дотронулись до его плеча. Онобернулся.

Высокие золоченые двери в глубине галереи распахнулисьнастежь.

Это были двери англиий скоий палаты лордов.Не прошло и тридцати шести часов с тоий самоий минуты,

как перед Гуинпленом, окруженным совсем другого родасвитоий , растворилась железная дверь Саутворкскоийтюрьмы.

Все эти события пронеслись над его головоий быстреестремительно бегущих облаков. Они точно штурмовали его.

2. БЕСПРИСТРАСТИЕ

Провозглашение пэрского сословия равным королю былофикциеий , но фикциеий , принесшеий в те варварские временаизвестную пользу. Эта незамысловатая политическаяуловка привела во Франции и в Англии к совершенноразным последствиям. Во Франции пэр был только мнимымкоролем; в Англии же он был подлинным властелином. В

Англии у него было, пожалуий , меньше величия, чем воФранции, но больше настоящеий власти. Можно былосказать: «меньше, да зловреднее».

Пэрство родилось во Франции. В какую эпоху оновозникло, неизвестно; по преданию – при Карле Великом;согласно данным истории – при Роберте Мудром. Ноистория ничуть не достовернее устных преданиий . Фавенпишет: «Французскиий король хотел привлечь к себевельмож своего государства, награждая их пышнымтитулом пэра, коим как бы признавал, их равными себе».

Пэрство вскоре разветвилось и перешло из Франции вАнглию.

Учреждение англиий ского пэрства явилось крупнымсобытием и имело важное значение. Ему предшествовалсаксонскиий wittenagemot. Датскиий тан и нормандскиийвавасор слились в бароне. Слово «барон» означает то жесамое, что латинское vir и испанское varon, то есть «муж».Начиная с 1075 года, бароны дают чувствовать свою властькоролям. И каким королям! – Вильгельму Завоевателю! В1086 году они кладут основание феодализму «Книгоюстрашного суда», «Doomsday book». При ИоаннеБезземельном происходит столкновение: французскаяаристократия относится свысока к Великобритании и к еемонарху, и французские пэры вызывают к себе на суданглиий ского короля. Англиий ские бароны негодуют. Прикороновании Филиппа-Августа англиий скиий король вкачестве герцога нормандского несет первоечетырехугольное знамя, а герцог Гиеннскиий – второе.Против этого короля, вассала чужестранцев, вспыхивает«воий на вельмож». Бароны заставляют безвольного Иоаннаподписать «Великую хартию», породившую палату лордов.

Папа становится на сторону короля и отлучает лордов отцеркви. Дело происходит в 1215 году, при папе ИннокентииIII, которыий написал гимн «Veni sancte Spiritus» [приди, духсвятоий (лат.)] и прислал королю Иоанну Безземельномучетыре золотых кольца, знаменовавших собоий четыреосновных христианских добродетели. Лорды упорствуют.Начинается долгиий поединок, которому суждено былодлиться несколько поколениий . Пемброк борется. В 1248году издаются «Оксфордские постановления». Двадцатьчетыре барона ограничивают королевскую власть,оспаривают ее решения и привлекают к участию вразгоревшеий ся распре по одному дворянину от каждогографства – зарождение палаты общин. Позднее лорды сталипризывать в качестве помощников по два человека откаждого города и по два – от каждого местечка. Врезультате этого вплоть до царствования Елизаветы пэрыдержали в своих руках выборы в палату общин. Ихюрисдикция породила изречение: "Депутаты должныизбираться без трех "Р": sine Prece, sine Pretio, sine Poculo"[без просьбы, без подкупа, без попоий ки (лат.)]. Это, однако,не помешало подкупам в некоторых общинах. Еще в 1293году французские пэры считали подсудным себе короляАнглии, и Филипп Красивыий требовал к ответу Эдуарда I.Эдуард I был тот самыий король, которыий , умирая, приказалсвоему сыну выварить его труп и кости взять с собоий навоий ну. Королевские безрассудства побуждают лордовпринять меры к укреплению власти в парламенте; с этоийцелью они разделяют его на две палаты, верхнюю инижнюю. Со своий ственным им высокомерием лордысохраняют главенство за собоий . «Если кто-либо из членовнижнеий палаты дерзнет неуважительно отозваться о палате

лордов, он подлежит вызову в суд для наказания, вплоть дозаключения в Тауэр». Такое же неравенство наблюдается ипри подаче голосов. В палате лордов голосуют по одному,начиная с младшего барона, так называемого «меньшогопэра». Каждыий пэр, голосуя, отвечает: «доволен» или«недоволен». В нижнеий палате голосуют одновременно, всесразу, отвечая просто: «да» или «нет». Палата общинобвиняет, палата пэров вершит суд. Пренебрегая цифрами,пэры поручают нижнеий палате, которая со временемобращает это себе на пользу, надзор за «шахматноий доскоий »,то есть за казначеий ством, получившим это название, поодноий версии, от скатерти с изображением шахматноийдоски, а по другоий – от ящиков старинного шкафа, где зажелезноий решеткоий хранилась казна англиий ских королеий . Сконца тринадцатого века вводится ежегодныий реестр –«Year-book». Во время воий ны Алоий и Белоий Розы лорды даютпочувствовать свое влияние, становясь то на сторону ДжонаГонта, герцога Ланкастерского, то на сторону Эдмунда,герцога ий оркского. Уот Таий лер, лолларды, Уорик, «делателькоролеий », и все стихиий ные движения – эти зачаточныепопытки добиться вольностеий – имеют явноий или таий ноийточкоий опоры англиий скиий феодализм. Лорды не без пользыдля себя ревниво следили за престолом; ревновать – значитне спускать с глаз; они ограничивают королевскиийпроизвол, сужают понятие измены королю, выставляютпротив Генриха IV лже-Ричардов, присваивают себефункции верховных судеий , решают тяжбу о трех коронахмежду герцогом ИЙ оркским и Маргаритоий Анжуий скоий , вслучае нужды сами снаряжают воий ска и с переменнымуспехом сражаются между собоий , как это было приШрусбери, Тьюксбери и Сент-Олбане. Уже в тринадцатом

столетии они одержали победу при Льюисе и изгнали изкоролевства четырех братьев короля, побочных сыновеийИзабеллы и графа Марча, за лихоимство и притеснениехристиан при посредстве евреев; с одноий стороны, это былипринцы, с другоий – обыкновенные мошенники; подобноесочетание довольно часто встречается и поныне, но впрежние времена оно не пользовалось уважением. Допятнадцатого века в короле Англии еще чувствуетсянормандскиий герцог, и парламентские акты пишутся нафранцузском языке; начиная с царствования Генриха VII этаакты, по настоянию лордов, пишутся уже на англиий ском.Англия, бывшая бретонскоий при Утэре Пендрагоне, римскоийпри Цезаре, саксонскоий при семивластии, датскоий приГарольде, нормандскоий после Вильгельма, благодарялордам становится, англиий скоий . Затем она делаетсяангликанскоий . Собственная церковь – большая сила. Главацеркви, находящиий ся вне пределов страны, обескровливаетее. Всякая Мекка высасывает, как спрут. В 1534 году Лондонпорывает с Римом, пэрство соглашается на реформацию, илорды признают Лютера, – таков ответ на отлучение отцеркви, состоявшееся в 1215 году. Генриху VIII это было наруку, но в других отношениях лорды его стесняли: онистояли перед, ним, как бульдог перед медведем. Кто сталгрозно скалить зубы, когда Уолсеий незаконно отнял Уаий т-Холл у народа, а Генрих VIII отобрал его у Уолсея? – Четырелорда: Дарси Чичестер, Сент-Джон Блетсо и (дванормандских имени) – Маунтжуа и Маунтигль. Корольстремится захватить всю власть. Пэры урезывают ее.Преемственность власти в значительноий мереобусловливает ее неподкупность: этим объясняетсянепокорность лордов. Даже при Елизавете бароны

осмеливаются бунтовать. Это вызывает дерхемские казни.Юбка этоий тиранки забрызгана кровью казненных. Плаха,скрытая под фижмами, – вот что такое царствованиеЕлизаветы. Она созывает парламент как можно реже иограничивает число лордов верхнеий палатышестьюдесятью пятью, оставив в неий одного лишь маркизаВестминстера и исключив всех герцогов. Впрочем, воФранции короли так же ревниво оберегали свою власть иограничивали число пэров. При Генрихе III было тольковосемь герцогов-пэров; бароны де Мант, де Куси, деКуломье, де Шатонеф-Римере, де Ла Фер-Тарденуа, деМортань и еще некоторые другие сохранили свое пэрскоедостоинство, к величаий шему неудовольствию короля. ВАнглии короли охотно допускали вымирание пэрскихродов; достаточно сказать, что при Анне число угасших сдвенадцатого века пэрских родов дошло до шестидесятипяти. Истребление герцогов, начало которому положилавоий на Алоий и Белоий Розы, было довершено топором МарииТюдор. Так обезглавили дворянство. Уничтожить герцога –значило лишить дворянство его главы. Политика, конечно,сама по себе недурная, но все же подкуп лучше убиий ства.Это прекрасно понял Иаков I. Он восстановил герцогскоедостоинство. Он сделал герцогом своего фаворитаВильерса, величавшего его «ваше свинство». Герцог-феодалпревращается в герцога-придворного. Со временем ихразвелось несчетное множество. Карл II жалует герцогскоедостоинство двум своим любовницам – БарбареСаутгемптон и Луизе Керуэл. При Анне насчитываетсядвадцать пять герцогов, из них три иностранца:Кемберленд, Кембридж и Шонберг. Имеет ли успех хитростьИакова I? Нет. Палата лордов подозревает в этом происки и

приходит в негодование. Она негодует на Иакова I, негодуети на Карла I, которыий , кстати говоря, быть может отчастиповинен в смерти своего отца, так же как Мария Медичи,быть может, повинна в смерти своего мужа. Между Карлом Iи палатоий лордов происходит разрыв. Лорды, которые приИакове I привлекали к суду взяточничество в лице Бекона,при Карле I судят государственную измену в лицеСтраффорда. Они вынесли обвинительныий приговорБекону, они выносят его и Страффорду. Один потерял честь,другоий – жизнь. Карл I обезглавлен в первыий раз в лицеСтраффорда. Лорды оказывают поддержку нижнеий палате.Король созывает парламент в Оксфорде, революциясозывает его в Лондоне; сорок три пэра принимают сторонукороля, двадцать два – сторону республики. Приобщивтаким образом народ к власти, лорды подготовляют почвудля «Билля о правах», первоначального наброска«Декларации прав человека», – из глубины грядущегофранцузская революция бросает бледную тень нареволюцию англиий скую.

Такова польза от сословия пэров. Пускаий невольная. Идорого стоившая народу, ибо пэрство – чудовищныийпаразит. Но польза все же значительная. Все то, что имеломесто во Франции, – укрепление деспотизма при ЛюдовикеXI, Ришелье и Людовике XIV; установление чистосултанского режима; приниженность, выдаваемая заравенство; превращение скипетра в палку; всеобщиий гнет,весь этот турецкиий уклад миновали Англию именноблагодаря лордам. Это они сделали из аристократии стену,которая, с одноий стороны, сдерживала, точно плотиноий ,королевскую волю, с другоий – защищала народ. Своевысокомерие по отношению к народу они искупают

дерзостью по отношению к королю. Граф Саий мон Лестерсказал в лицо Генриху III: «Король, ты солгал». Лордынавязывают короне ряд ограничениий ; они задеваютчувствительное место короля – охоту. Всякиий лорд,проезжая через королевскиий парк, имеет право убить в немсерну. Лорд чувствует себя как дома во дворце короля.Предусмотренная законом возможность заключения короляв Тауэр и определение ему в этом случае еженедельногосодержания в размере двенадцати фунтов стерлингов, тоесть не больше, чем пэру, – это дело палаты лордов. Малотого, еий же Англия обязана развенчанием ряда королеий .Лорды лишили престола Иоанна Безземельного, сверглиЭдуарда II, удалили Ричарда II, сломили Генриха VI исделали возможным появление Кромвеля. Какоий ЛюдовикXIV таился в Карле II! Но Кромвель помешал емуразвернуться. Кстати, упомянем мимоходом об одномобстоятельстве, на которое не обратил внимания ни одинисторик, а именно: Кромвель сам домогался пэрства; в этихцелях он женился на Елизавете Борчир, родственнице инаследнице лорда Борчира, пэрство которого угасло в 1471году, и другого Борчира, лорда Робсарта, род которого угас в1429 году. Стараясь не отстать от событиий , развивавшихсясо страшноий быстротоий , Кромвель, однако, нашел, чтопроще приий ти к власти, убрав короля, чем домогаясь отнего пэрства.

Мрачныий церемониал суда, установленныий для лордов,распространился и на короля. Если король представалперед судом пэров, у него, как у обыкновенного лорда, побокам стояли два вооруженных топорами тюремщика изТауэра. На протяжении пяти веков древняя палата лордовупорно придерживалась одного и того же направления.

Можно перечесть по пальцам те редкие случаи, когда ееподозрительность и настороженность ослабевали, как,например, в тот злополучныий день, когда она позволиласоблазнить себя присланное папоий Юлием II галероий ,груженноий сырами, окороками и греческими винами.Англиий ская аристократия была беспокоий на, надменна,упряма, сурова и недоверчива. Именно она в конце XVIIстолетия десятым актом 1694 года лишила местечкоСтокбридж в Саутгемптоне права представительства впарламенте и заставила палату общин кассировать выборыв этом местечке, запятнавшем себя приверженностьюпапистам. Это она предложила Иакову, герцогу ий оркскому,принести присягу в отречении от католических догматов иустранила его от престолонаследия, когда он отказался.Правда, он все-таки стал королем, но лордам в конце концовудалось захватить его и изгнать из пределов страны. Задолгиий период своего существования англиий скаяаристократия не раз проявляла бессознательное тяготениек прогрессу. Она в какоий -то мере была носительницеийпросвещения, правда за исключением последнего времени,то есть наших днеий . При Иакове II она соблюдала в нижнеийпалате определенную пропорцию между горожанами идворянами, а именно – на триста сорок шесть горожанприходилось там девяносто два дворянина; шестнадцатьбаронов, представители от Пяти Портов, имели вполнедостаточныий противовес в лице пятидесяти граждан,депутатов от двадцати пяти городов. Несмотря на своеразвращающее влияние и эгоизм, эта аристократия внекоторых случаях проявляла беспристрастие. Ее судятслишком строго. История относится снисходительно толькок палате общин; это едва ли справедливо. Мы находим, что

роль лордов весьма значительна. Олигархия – довольнопервобытная форма независимости, но все-таки этонезависимость. Взять, например, Польшу, которая, будучикоролевством по названию, в деий ствительности являласьреспубликоий . Англиий ские пэры относились к престолу сподозрением и держали его под опекоий . Во многих случаяхлорды навлекали на себя королевскую немилость вбольшеий мере, чем палата общин. Они нередко делали шахкоролю. Так, в достопамятном 1694 году билль отрехлетнем парламенте, отвергнутыий палатоий общин какнеугодныий Вильгельму III, был утвержден в палате пэров;Вильгельм III, придя в ярость, отнял у графа Бата замокПенденнис и лишил виконта Мордаунта всех занимаемыхим должностеий . Палата лордов была своего родаВенецианскоий республикоий в самом сердце королевскоийАнглии. Низвести короля до уровня дожа – такова была еецель, и она обогащала народ тем, что отнимала у короля.

Королевская власть сознавала это и ненавидела пэров.Обе стороны старались ослабить одна другую. Ущерб,наносимыий ими друг другу, шел на пользу народу. Эти двеслепые силы – монархия и олигархия – не замечали, чтоработают в интересах третьеий – демократии. Как ликовал впрошлом столетии королевскиий двор, когда удалосьповесить одного из пэров, лорда Ферерса!

Впрочем, отдавая дань учтивости, его повесили нашелковоий веревке.

«Пэра Франции не повесили бы», – гордо заметил герцогРишелье. Совершенно верно. Ему отрубили бы голову. Этоеще учтивее. Монморанси-Танкервилл подписывался: «ПэрФранции и Англии», отодвигая, таким образом, англиий скоепэрство на второе место. Французские пэры стояли выше

англиий ских, но были менее могущественны, так какдорожили титулом больше, чем деий ствительноий властью, ипочетным первенством больше, чем фактическимгосподством. Между ними и англиий скими лордами былатакая же разница, как между тщеславием и гордостью.Стоять выше чужестранных принцев, идти впередииспанских грандов во время церемониий , затмеватьвенецианских патрициев; сажать в парламенте на скамьинизших рядов маршалов Франции, коннетабля и адмиралаФранции, хотя бы им был сам граф Тулузскиий , сынЛюдовика XIV; устанавливать различие между герцогствомпо мужскоий и женскоий линии, проводить грань междупростым графством вроде Арманьякского или Альбретскогои графством-пэрством вроде Эвре; носить чуть ли не вдвадцатипятилетнем возрасте голубую орденскую лентучерез плечо или орден Золотого Руна; противопоставлятьгерцогу де ла Тремуий ль, стареий шему пэру королевства,герцога д'Юзеса, стареий шего пэра парламента; домогатьсяправа иметь столько же пажеий и запрягать в карету столькоже лошадеий , сколько полагалось немецкому курфюрсту;требовать, чтобы председатель государственного советаназывал пэров «монсеньерами»; обсуждать вопрос; вправели герцог Мэнскиий , имеющиий в качестве графа д'Э званиепэра с 1458 года, проходить через большоий зал заседаниий подиагонали или вдоль стен, – вот что было самым важнымдля пэров Франции. Англиий ских лордов гораздо большезанимали вопросы о навигационном акте, о клятвенномотречении от католических догматов, об использованииЕвропы в интересах Англии, о господстве на морях, обизгнании Стюартов, о воий не с Франциеий . Для первыхглавное – этикет, для вторых – подлинная власть. Пэры

Англии захватили добычу, пэры Франции гонялись запризраком.

В общем, англиий ская палата лордов сыграласущественную роль в истории цивилизации страны. Еийвыпала честь основать нацию. Она явилась первым повремени воплощением народного единства. Сопротивлениеанглиий ского народа – эта мрачная, но могучая сила –зародилось в палате лордов. Рядом насилиий над своиммонархом бароны подготовили почву для окончательногонизвержения королеий . Нынешняя палата лордов саманесколько удивлена и огорчена тем, что она когда-тобессознательно и помимо своеий воли совершила. Тем болеечто все это непоправимо. Что такое уступки?Восстановление в правах. И народы прекрасно понимаютэто. «Жалую», – говорит король. «Беру свое», – говоритнарод. Думая добиться привилегиий для пэров, палаталордов давала права гражданам. Аристократия подобнаястребу, высидевшему яий цо орла – свободу.

В наши дни это яий цо разбито, орел парит в облаках, ястребиздыхает.

Аристократия корчится в предсмертных судорогах, народАнглии растет.

Но будем справедливы к аристократии. Она удерживалакоролевскую власть в известных границах, она была еепротивовесом. Она служила преградоий для деспотизма; онабыла барьером.

Поблагодарим же ее и предадим земле.

3. СТАРИННЫЙ ЗАЛ

Близ Вестминстерского аббатства стоял старинныийнормандскиий дворец, сгоревшиий в царствование ГенрихаVIII. От этого здания уцелело два флигеля. В одном из нихЭдуард VI поместил палату лордов, в другом – палатуобщин.

Ни флигелеий , ни обоих залов в настоящее время уже несуществует, – все перестроено.

Мы уже упоминали и теперь снова повторяем, что междупрежнеий и нынешнеий палатоий лордов нет никакогосходства. Разрушив старинныий дворец, уничтожили инекоторые старинные обычаи. Удары лома, наносимыедревним памятникам, отзываются также на обычаях и нахартиях. Старыий камень, падая, увлекает за собоий какоий -нибудь старыий закон. Поместите в круглом зале сенат,заседавшиий в зале квадратном, и он окажется другим.Форма моллюска изменяется по мере изменения формыраковины.

Если вы хотите сохранить какое-нибудь старинноеустановление, будь оно происхождения человеческого илибожественного; будь оно кодексом или догматом,аристократиеий или жреческим сословием, – ничего непеределываий те в нем заново, даже наружноий оболочки. Вкраий нем случае положите заплату. Орден иезуитов,например, – заплата на католицизме. Если хотите уберечьот перемен учреждения, ничего не меняий те в зданиях.

Тени должны жить среди развалин. Обветшалоий власти непо себе в заново отделанном помещении. Если учреждениепришло в упадок, ему нужен полуразрушенныий дворец.

Показать внутренность прежнеий палаты лордов – значитпоказать неведомое. История – та же ночь. В неий нетзаднего плана. Все, что не находится на авансцене,

немедленно пропадает из виду и тонет во мраке. Когдадекорации убраны, память о них исчезает, наступаетзабвение. Прошедшее и неведомое – синонимы.

Пэры Англии в качестве верховных судеий заседали вбольшом зале Вестминстера, а в качестве законодателеий – вособом зале, носившем название «дома лордов», house of thelords.

Кроме суда пэров, созывавшегося только по инициативекороны, в большом Вестминстерском зале заседали еще двасудебных учреждения, стоявших ниже суда пэров, но вышевсех остальных судебных органов. Они занимали двасмежных отделения в переднеий части этого зала. Первое изних, носившее название «суда королевскоий скамьи»,возглавлялось самим королем, второе именовалоськанцлерским судом, и в нем председательствовал канцлер.Одно было органом карающим, другое – милующим.Именно канцлер возбуждал перед королем вопрос опомиловании, но случалось это редко. Оба эти судилища,существующие и поныне, толковали законы, а иногдаслегка изменяли их. Искусство судьи состоит в том, чтобысудебноий практикоий устранять шероховатости сводазаконов – ремесло, от которого справедливость нередкострадает. В суровом большом Вестминстерском залевырабатывались и применялись законы. Сводчатыийпотолок этого зала был из каштанового дерева, на которомне может завестись паутина; достаточно было и того, чтоона завелась в законах.

Заседать как суий и как законодательная палата – дверазные вещи. Из двух этих прерогатив слагается верховнаявласть. «Долгиий парламент», начавшиий заседать 3 ноября1640 года, почувствовал необходимость вооружиться в

революционных целях этим двоий ным мечом. Поэтому,подобно палате лордов, он объявил себя не только властьюзаконодательноий , но и властью судебноий .

Эта двоий ная власть с незапамятных времен принадлежитпалате лордов. Мы только что говорили, что в качествесудеий лорды занимали Вестминстер-Холл, а в качествезаконодателеий заседали в другом помещении.

Палата лордов в собственном смысле занималапродолговатыий и узкиий зал. Он освещался только четырьмяокнами, проделанными в потолке, так что свет проникал внего через крышу и через затянутое занавесками круглоеоконце в шесть стекол над королевским балдахином;вечером здесь зажигали только дюжину канделябров,висевших на стенах. Освещение в зале венецианскогосената было еще более скудным. Подобно совам,всемогущие вершители народных судеб любят полумрак.

Над залом, где заседали лорды, высился огромныиймногогранныий , украшенныий позолотоий свод. В палатеобщин потолок был плоским; в сооружениях, воздвигаемыхпри монархическом строе, все имеет своий определенныийсмысл. В одном конце длинного зала палаты лордовнаходилась дверь, в другом, противоположном, – трон. Внескольких шагах от двери тянулся барьер, пересекая залпоперек и образуя своего рода границу, обозначавшую, гдекончается место народа и начинаются места знати. Направоот трона, на камине, украшенном наверху гербом,выступали два мраморных барельефа: один с изображениемпобеды Кетуольфа над бретонцами в 572 году, другоий – спланом местечка Денстебль, в котором было только четыреулицы, соответственно четырем странам света. К тронувели три ступени. Он назывался «королевским креслом». По

обе стороны от трона стены были обтянуты рядом тканыхшпалер, подаренных Елизаветоий палате лордов и впоследовательном порядке представлявших всезлоключения испанскоий Армады, начиная с ее отплытия изИспании и кончая ее гибелью у берегов Англии. Надводныечасти судов были вытканы золотыми и серебряныминитями, почерневшими от времени. Под этими шпалерами,разделенными стенными канделябрами, стояли направо оттрона три ряда скамеий для епископов, налево столько жерядов скамеий для герцогов, маркизов и графов; скамьи шлиуступами и разделялись проходами. На трех скамьяхпервого сектора восседали герцоги, второго – маркизы,третьего – графы. Скамьи виконтов, поставленные подпрямым углом одна к другоий , помещались прямо противтрона, а между ними и барьером стояли две скамьи длябаронов. Верхнюю скамью направо от трона занимали дваархиепископа – Кентербериий скиий и ИЙ оркскиий , среднюю –три епископа: Лондонскиий , Дерхемскиий и Винчестерскиий ,нижнюю – остальные епископы. Между архиепископомКентербериий ским и другими епископами существуетважное различие: он является епископом «промысломбожиим», между тем как прочие – епископы лишь«соизволением божиим». Направо от трона стояло креслодля принца Уэльского, налево – складные стулья дляпринцев крови, а позади этих стульев – скамья длянесовершеннолетних пэров, не имеющих еще правазаседать в палате. Всюду – множество королевских лилиий , ана всех четырех стенах над головами пэров, так же как и надголовоий королевы, – громадные щиты с гербом Англии.Сыновья пэров и наследники пэрств присутствовали назаседаниях, стоя позади трона, между балдахином и стеноий .

Между троном, находившимся в глубине зала, и тремярядами скамеий вдоль стен оставалось еще большоесвободное пространство в форме четырехугольника. Наковре с гербами Англии, устилавшем это пространство,лежало четыре мешка, набитых шерстью; один, прямоперед троном, – для канцлера, которыий сидел на нем, держабулаву и государственную печать; второий , передепископами, – для судеий – государственных советников,имевших право присутствовать без права голоса; третиий ,против герцогов, маркизов и графов, – для государственныхсекретареий ; четвертыий , против виконтов и баронов, – дляклерков: коронного и парламентского; на нем писали, стояна коленях, их помощники. В центре этогочетырехугольника стоял большоий , покрытыий сукном стол,заваленныий бумагами, списками, счетными книгами, смассивными, чеканноий работы, чернильницами и свысокими светильниками по четырем углам. Пэрызанимали места «в хронологическом порядке» – каждыийсоответственно древности его рода. Они рассаживались,соблюдая двоий ное старшинство – титула и времени егопожалования. У барьера стоял пристав черного жезла,держа в руке эту эмблему своеий должности; у двереий – егопомощник, за дверьми – глашатаий черного жезла, наобязанности которого лежало открывать заседаниевозгласом: «Слушаий те». Он трижды произносил это словопо-французски, торжественно растягивая первыий слог.Рядом с глашатаем стоял булавоносец канцлера.

Когда заседания палаты происходили в присутствиикороля, светские пэры надевали корону, а духовные – митру.Архиепископы носили митры с герцогскоий короноий , аепископы, приравненные к виконтам, – митру с короноий

баронскоий .Странное и вместе с тем поучительное обстоятельство:

четырехугольник, образованныий троном, скамьямиепископов и баронов, с коленопреклоненнымичиновниками посредине, был точноий копиеий древнегопарламента Франции при двух первых династиях. И воФранции и в Англии власть принимала одни и те жевнешние формы. В 853 году Гинкмар в трактате «Deordinatione sacri palatii» ["Об устроий стве королевских палат"(лат.)] как будто описывает заседание палаты лордов,происходящее в Вестминстере в восемнадцатом веке.Курьезныий протокол, составленныий за девятьсот лет досамого события.

Что такое история? Отголосок прошедшего в будущем.Отсвет, отбрасываемыий будущим на прошедшее.

Созыв парламента был обязательным лишь через каждыесемь лет.

Лорды совещались таий но, при закрытых дверях.Заседания же палаты общин были публичными. Гласностьказалась умалением достоинства.

Число лордов было неограниченным. Назначение новыхлордов королем было своего рода угрозоий . Это былоспособом дать почувствовать строптивым лордамкоролевскую власть.

В начале восемнадцатого столетия число заседавших впалате лордов достигло весьма внушительноий цифры. С техпор оно возросло еще больше. Такое разбавлениеаристократии новыми лицами преследовало определеннуюполитическую цель. Елизавета, быть может, допустилаошибку, сократив число пэров до шестидесяти пяти. Чеммалочисленнее знать, тем она сильнее. Чем многолюднее ее

сборище, тем меньше в нем голов. Иаков II отличносознавал это, увеличивая число лордов в верхнеий палате доста восьмидесяти восьми или до ста восьмидесяти шести,если исключить отсюда двух герцогинь королевскогоалькова – Портсмут и Кливленд. При Анне общее числопэров, включая и епископов, достигло двухсот семи.

Не считая герцога Кемберлендского, супруга королевы,герцогов было двадцать пять, из коих первыий , Норфолк, незаседал в палате, так как был католиком, а последниий ,герцог Кембриджскиий , курфюрст Ганноверскиий , входил в еесостав, хотя и был иностранцем. Винчестер, называвшиий сяпервым и единственным маркизом Англии, подобно томукак в Испании единственным маркизом был Асторга, былякобитом и потому отсутствовал; но вместо него было ещепять маркизов: старшим из них считался Линдсеий , амладшим – Лотиан; семьдесят девять графов: из нихстаршим был Дерби, а младшим – Аий леий ; девять виконтов:из них старшиий – Герфорд, а младшиий – Лонсдеий л;шестьдесят два барона: из них старшиий – Эбергевени, амладшиий – Гарвеий , которыий в качестве самого младшегочлена палаты назывался «меньшим». Дерби, которыий приИакове II был четвертым по старшинству, так как вышенего стояли графы Оксфорд, Шрусбери и Кент, при Аннезанял среди графов первое место. В ту пору из списковбаронов исчезли имена двух канцлеров: Верулама,известного истории как Бэкон, и Уэма, известного подименем Джеффриса; Бэкон и Джеффрис – имена мрачные,каждое по-своему. В 1705 году из двадцати шести епископовоставалось двадцать пять, так как Честерская епархия былавакантна. Среди епископов встречались знатные вельможи,как, например, Вильям Талбот, архиепископ Оксфордскиий ,

глава протестантскоий ветви своего дома. Другие быливыдающимися учеными, как, например, Джон Шарп,архиепископ ИЙ оркскиий , бывшиий деканом в Норвике, поэтТомас Спратт, епископ Рочестерскиий , человекапоплексическоий наружности, или епископ ЛинкольнскиийУэий к, противник Боссюэ, умершиий в сане архиепископаКентербериий ского.

В особо важных случаях, когда, например, верхнеий палатепредстояло выслушать какое-либо королевское сообщение,все это величественное сборище в мантиях, в париках,митрах или шляпах с белыми перьями заполняло пэрскиийзал и рассаживалось ступенчатыми рядами вдоль стен, накоторых в полумраке можно было разглядеть изображениебури, уничтожающеий испанскую Армаду. Эта картина какбы говорила: «И буря повинуется Англии».

4. ПАЛАТА ЛОРДОВ В СТАРИНУ

Вся церемония посвящения Гуинплена в звание пэра ивведения в палату лордов, начиная со въезда в Королевскиеворота и кончая торжественным отречением откатолических догматов в стеклянноий ротонде, происходилав полутьме.

Лорд Вильям Коупер не допустил, чтобы ему, канцлеруАнглии, слишком подробно докладывали об уродствемолодого лорда Фермена Кленчарли; он находил нижесвоего достоинства знать, что пэр может быть некрасивым,и счел бы себя оскорбленным дерзостью подчиненного,которыий отважился бы сообщить ему такого рода сведения.Без сомнения, какоий -нибудь простолюдин скажет с

особенным злорадством: «А ведь принц-то горбат». Поэтомууродство оскорбительно для лорда. Когда королева Аннамельком упомянула о наружности Гуинплена, лорд-канцлерограничился тем, что заметил; «Красота вельможи – в егознатности». Но в общем из ее слов и из протоколов, которыепришлось проверить и засвидетельствовать, он понял все.Потому-то он и принял некоторые предосторожности.

Лицо нового лорда при его вступлении в палату моглопроизвести нежелательное впечатление. Это нужно былокак-то предотвратить. Лорд-канцлер принял некоторыемеры. Как можно меньше неприятных происшествиий –таково упорное стремление и неизменное правилоповедения всех сановных лиц. Отвращение к скандалам –неотъемлемая черта всякоий важноий персоны. Необходимобыло позаботиться о том, чтобы представление Гуинпленапроизошло без осложнениий , подобно тому как происходитпредставление любого наследника пэрства.

Вот почему лорд-канцлер назначил эту церемонию навечер. Канцлер, будучи как бы привратником, quodammodoostiarius, как говорится в нормандских хартиях, илиj'anuarum cancellorumque potestas [смотритель двереий ирешеток (лат.)], по выражению Тертуллиана, можетисполнять свои обязанности не только в самоий палате, но ив преддверии ее; лорд Вильям Коупер воспользовался этимправом и выполнил все формальности посвящения лордаФермена Кленчарли в стеклянноий ротонде. Кроме того, онназначил церемонию на ранниий час, чтобы новыий пэрвступил в палату еще до начала вечернего заседания.

Что касается возведения в пэрское достоинство внепарламентского зала, то примеры этому бывали и прежде.Так, первыий наследственныий барон Джон Бошан из Холт-

Касла, получившиий в 1387 году от Ричарда II титул баронаКиддерминстера, был принят в палату именно такимобразом.

Впрочем, последовав этому примеру, лорд-канцлер сампоставил себя в затруднительное положение, всенеудобства которого он понял только два года спустя, привступлении в палату лордов виконта Ньюхевена.

Благодаря своеий близорукости, о котороий мы ужеупоминали, лорд Вильям Коупер почти не заметил уродстваГуинплена; лорды же восприемники также не разгляделиего: оба они были почти совершенно слепы от старости.

Потому-то лорд-канцлер и остановил на них своий выбор.Мало того, лорд-канцлер, видевшиий только фигуру и

осанку Гуинплена, нашел, что он весьма представителен.В ту минуту, когда оба привратника распахнули перед

Гуинпленом двустворчатую дверь, в зале находилось лишьнесколько лордов: почти все они были стариками. Старикитак же аккуратно являются на собрание, как усердноухаживают за молодыми женщинами. На скамье герцоговбыли только два герцога. Один, белыий как лунь, – ТомасОсборн, герцог Лидс, другоий , с проседью, – Шонберг, сынтого Шонберга, которыий , будучи немцем попроисхождению, французом по маршальскому жезлу иангличанином по пэрству, воевал сначала как французпротив Англии, а затем, изгнанныий Нантским эдиктом, сталвоевать уже как англичанин против Франции. На скамьекнязеий церкви в верхнем углу сидел лишь архиепископКентербериий скиий , старшая духовная особа Англии, а внизу– доктор Саий мон Патрик, епископ Илиий скиий , беседовавшиийс Эвелином Пирпонтом, маркизом Дорчестером, которыийобъяснял ему разницу между габионом и куртином, между

палисадами и штурмфалами; палисады представляли собоийряд столбов, водруженных перед палатками, ипредназначались для защиты лагеря, штурмфалами женазывался ряд остроконечных кольев перед крепостнымвалом, преграждавшиий доступ осаждающим и непозволявшиий бежать осажденным; маркиз объяснялепископу, как обносят этими кольями редут, врывая их дополовины в землю. Томас Тинн, виконт Уэий мет, подоий дя кканделябру, рассматривал представленныий емуархитектором план устроий ства в его англиий ском парке вУилтшире дерновоий лужаий ки, разбитоий на квадраты,окаий мленные желтым и красным песком, речнымираковинами и каменноугольноий пылью. На скамье виконтовсидели, не соблюдая старшинства, старые лорды Эссекс,Оссалстоун, Перегрин, Осборн, Вильям Зулстаий н, графРошфор и несколько молодых лордов, из числа тех, что неносили париков; они окружали Праий са Девере, виконтаГерфорда, и обсуждали вопрос, можно ли заменить чаийнастоем из листьев зубчатолистника. «Можно отчасти», –говорил Осборн. «Можно вполне», – утверждал Эссекс. К ихразговору внимательно прислушивался Полете Сент-Джон,двоюродныий брат Болингброка, учеником которого вкакоий -то степени был позднее Вольтер, ибо его развитие,начавшееся в школе отца Поре, завершилось влияниемБолингброка. На скамье маркизов Томас Греий , маркиз Кент,лорд-камергер королевы, уверял Роберта Берта, маркизаЛиндсея, лорда-камергера Англии, что главныий выигрышбольшоий англиий скоий лотереи в 1614 году достался двумфранцузским выходцам: Лекоку, бывшему членупарижского парламента, и господину Равенелю,бретонскому дворянину. Граф Уаий мс читал книгу под

заглавием «Любопытные предсказания сивилл». ДжонКемпбел, граф Гринич, известныий своим длиннымподбородком и редкоий для старика восьмидесяти семи летигривостью писал письмо своеий любовнице. Лорд Чандосзанимался отделкоий ногтеий . Ввиду того, что предстоялокоролевское заседание, то есть такое, на котором коронадолжна была быть представленноий комиссарами, двапомощника привратников ставили перед троном обитуюярко-красным бархатом скамью. На втором мешке сшерстью сидел блюститель списков, sacrorum scriniorummagister, занимавшиий в те времена дом, в котором преждежили обращенные в христианство евреи. На четвертоммешке два помощника клерка, стоя на коленях,перелистывали актовые книги.

Между тем лорд-канцлер занял место на первом мешке сшерстью, парламентские чиновники тоже заняли своиместа, кто сидя, кто стоя; архиепископ Кентербериий скиий ,поднявшись, прочел вслух молитву, и заседание палатыначалось. К тому времени Гуинплен уже вошел, не обративна себя ничьего внимания; скамья баронов, на котороий онсидел, была ближаий шеий к перилам, так что ему пришлосьпроий ти лишь несколько шагов. Лорды-восприемники селипо обе стороны его, благодаря чему появление нового лордаосталось незамеченным. Никто не был предупрежден, ипарламентскиий клерк вполголоса, чуть ли не шепотом,прочел все документы, относившиеся к новому лорду, алорд-канцлер объявил о его принятии в сословие пэровсреди «всеобщего невнимания», как говорится в отчетах.

Все были заняты разговорами. В зале стоял тот особыийгул, пользуясь которым, в собраниях часто «под шумок»проводят постановления, впоследствии вызывающие

удивление самих участников.Гуинплен сидел молча, с обнаженноий головоий , между

двумя стариками, своими восприемниками, – лордомФицуолтером и лордом Эранделом.

Необходимо заметить, что Баркильфедро, в качествешпиона осведомленныий обо всем и решившиий во что бы тони стало с успехом довести до конца своий замысел, вофициальных донесениях лорд-канцлеру скрыл доизвестноий степени уродство лорда Фермена Кленчарли,особо настаивая на том, что Гуинплен мог усилием волиподавлять на своем лице выражение смеха и сообщатьсерьезность своим изуродованным чертам. Баркильфедро,быть может, даже преувеличил эту способность. Впрочем,какое могло все это иметь значение в глазах аристократии?Ведь сам лорд-канцлер Вильям Коупер был авторомзнаменитого изречения: «В Англии восстановление пэра вего правах имеет большее значение, чем реставрациякороля». Разумеется, красоте и знатности следовало быбыть неразлучными; досадно, что лорд обезображен; это,конечно, злобная насмешка судьбы, но в сущности разве этоможет отразиться на его правах? Лорд-канцлер принялизвестные предосторожности и поступил правильно, но вконце концов даже если б они и не были приняты, чтомогло бы помешать пэру вступить в палату лордов? Разверодовитость и королевское происхождение не искупаютлюбого уродства и увечья? Разве в древнеий фамилииКьюменов, графов Бьюкен, угасшеий в 1347 году, непередавался из рода в род, наравне с пэрским достоинством,дикиий , хриплыий голос, так что по одному уж этомузвериному рыку узнавали отпрысков шотландского пэра?Разве отвратительные кроваво-красные пятна на лице

Цезаря Борджа помешали ему быть герцогом Валантинуа?Разве слепота помешала Иоанну Люксембургскому бытькоролем Богемии? Разве горб помешал Ричарду III статькоролем Англии? Если вдуматься как следует, то окажется,что увечье и безобразие, переносимые с высокомернымравнодушием, не только не умаляют величия, но дажеподдерживают и подчеркивают его. Знать таквеличественна, что ее не может унизить никакое уродство.Такова другая, не менее важная, сторона вопроса. Как видитчитатель, ничто не могло воспрепятствовать принятиюГуинплена в число пэров, и благоразумныепредосторожности лорд-канцлера, целесообразные вовсяком ином случае, оказались совершенно излишними сточки зрения аристократических принципов.

При входе в зал Гуинплен, следуя наставлениюгерольдмеий стера и напоминаниям обоих восприемников,поклонился «королевскому креслу».

Итак, все было кончено. Он стал лордом.Он достиг ее, этоий чудесноий вершины, перед

ослепительным сиянием всю свою жизнь с ужасомпреклонялся его учитель Урсус. Теперь Гуинплен попиралее ногами.

Он находился в самом знаменитом и самом мрачном местеАнглии.

Это была древнеий шая вершина феодализма, на которую впродолжение шести веков взирали Европа и история.Страшное сияние, вырвавшееся из царства тьмы.

Он вступил в круг этого сияния. Вступил безвозвратно.Он был теперь в своеий среде, на своем месте, как король на

своем.Отныне ничто не могло помешать ему остаться здесь.

Эта королевская корона, которую он видел надбалдахином, была родноий сестроий его собственноий короне.Он был пэром этого трона.

Перед лицом королевскоий власти он олицетворял собоюзнать. Он был меньше, чем король, но подобен ему.

Кем был он еще вчера? Скоморохом. Кем стал он сегодня?Властелином.

Вчера он – ничто, сегодня – все.Столкнувшись внезапно лицом к лицу в глубине одноий

души, ничтожество и могущество стали двумя половинамиодного и того же сознания.

Два призрака – призрак нищеты и призракблагоденствия, – овладев одноий и тоий же душоий , влекли еекаждыий в свою сторону. Эти братья-враги, бедность ибогатство, вступив в трагическое столкновение, делилимежду собою разум, волю и совесть одного человека. Авельи Каин воплотились в одном лице.

5. ВЫСОКОМЕРНАЯ БОЛТОВНЯ

Мало-помалу скамьи палаты заполнились. Началипоявляться лорды. В порядке дня стоял билль обувеличении на сто тысяч фунтов стерлингов ежегодногосодержания Георгу Датскому, герцогу Кемберлендскому,супругу королевы. Кроме того, было объявлено, чтонесколько биллеий , одобренных ее величеством, будутпредставлены в палату коронными комиссарами, накоторых возложено право и обязанность утвердить их; темсамым заседание приобретало значение королевского. Всепэры были в парламентских мантиях, накинутых поверх

своеий обычноий одежды или придворных костюмов. На всехбыли одинаковые мантии, такие же, как и на Гуинплене, стоий лишь разницеий , что у герцогов было по пятьгорностаевых, обшитых золотом полос, у маркизов четыре,у графов и виконтов три, а у баронов две. Лорды входилигруппами, продолжая беседу, начатую еще в коридорах.Некоторые появлялись поодиночке. Одеяния былипарадными, в позах же и в словах не было ничеготоржественного. Входя, каждыий из лордов кланялся трону.

Пэры все прибывали. Все эти обладатели громких именвходили в зал почти без всякого церемониала, так какпостороннеий публики не было. Вошел Лестер и пожал рукуЛичфилду; затем явились Чарльз Мордаунт, графПитерборо, и Монмут, друг Локка, по инициативе которогоон в свое время предложил переливку монеты; ЧарльзКемпбел, граф Лоудоун, которому что-то нашептывал ФукГревилл, лорд Брук; Дорм, граф Карнарвон; Роберт Сеттон,барон Лексингтон, сын того Лексингтона, которыийпосоветовал Карлу II прогнать историографа ГрегориоЛети, слишком недостаточно догадливого, чтобы бытьисториком; красивыий старик Томас Белласаий з, виконтФалькомберг; трое двоюродных братьев Ховардов: Ховард,граф Биндон, Боур-Ховард, граф Беркшир, и Стаффорд-Ховард, граф Стаффорд; Джон Ловлес, барон Ловлес, чеий родпрекратился в 1736 году, что позволило Ричардсону ввестиЛовлеса в своий роман и создать под этим именемопределенныий тип. Все эти лица, выдвинувшиеся либо вобласти политики, либо на воий не и прославившие собоюАнглию, смеялись и болтали. Это была сама история вдомашнем халате.

Меньше чем за полчаса палата оказалась почти в полном

составе. Дело объяснялось просто – предстояло королевскоезаседание. Более необычным обстоятельством былиоживленные разговоры. Палата, еще недавно погруженная всонную тишину, загудела, как потревоженныий улеий .Пробудило ее от дремоты появление запоздавших лордов.Они принесли с собоий любопытные вести. Странное дело:пэры, находившиеся в палате с начала заседания, неподозревали о том, что произошло в палате, тогда как те,что отсутствовали, знали обо всем.

Многие лорды приехали из Виндзора.Уже несколько часов, как все происшедшее с Гуинпленом

стало достоянием гласности. Таий на – та же сеть: достаточно,чтобы порвалась одна петля, и все расползается. Весть опроисшествиях, уже известных читателю, вся история опэре, наий денном на подмостках, о скоморохе, признанномлордом, еще утром разнеслась по Виндзору в кругуприближенных королевы. Об этом заговорили сначалавельможи, затем лакеи. Вслед за королевским дворомсобытие стало известно всему городу. События имеют своийвес, и к ним вполне применим закон квадрата скоростеий .Обрушиваясь на публику, они с невероятноий быстротоийвызывают всевозможные толки. В семь часов в Лондоненикто и понятия не имел об этоий истории. В восемь часов вгороде только и говорили, что о Гуинплене. Лишьнесколько пожилых лордов, прибывших до открытиязаседания, ни о чем не догадывались, так как не успелипобывать в городе, где о случившемся кричали на всехперекрестках, а провели это время в палате и ровно ничегоне заметили. Они невозмутимо сидели на скамьях, когдавновь прибывшие члены взволнованно обратились к ним.

– Каково? – спрашивал Френсис Броун, виконт Монтекьют,

маркиза Дорчестера.– Что?– Неужели это возможно?– Что?– Да «Человек, которыий смеется»!– Что это за «Человек, которыий смеется»?– Как, вы не знаете «Человека, которыий смеется»?– Нет.– Это клоун. Ярмарочныий комедиант. Невероятно

уродливыий , такоий уродливыий , что его доказывали вбалагане за деньги. Фигляр.

– Ну и что же?– Вы только что приняли его в пэры Англии.– Вы сами – человек, которыий смеется, милорд Монтекьют.– Я нисколько не смеюсь, милорд Дорчестер.Виконт Монтекьют знаком подозвал парламентского

клерка, и тот, поднявшись с мешка, набитого шерстью,подтвердил их светлостям факт принятия нового пэра.Затем он сообщил всякие подробности.

– Вот так штука, – сказал лорд Дорчестер, – а я все времябеседовал с епископом Илиий ским!

Молодоий граф Энсли подошел к старому лорду Юру,которому оставалось жить лишь два года, так как он умер в1707 году.

– Милорд Юр?– Милорд Энсли?– Знали вы лорда Линнея Кленчарли?– Старого лорда? Знал.– Того, что умер в Швеий царии?– Да. Мы были с ним в родстве.– Того, что был республиканцем при Кромвеле и остался

республиканцем при Карле Втором?– Республиканцем? Вовсе нет. Он попросту обиделся. У

него были личные счеты с королем. Я знаю из достоверныхисточников, что лорд Кленчарли помирился бы с ним, еслибы ему предоставили место канцлера, доставшееся лордуХаий ду.

– Вы удивляете меня, милорд Юр! Мне говорили, что лордКленчарли был честным человеком.

– Честныий ! Да разве честные люди существуют? Молодоийчеловек, на свете нет честных людеий .

– А Катон?– Вы верите в Катона?– А Аристид?– Его прогнали, и поделом.– А Томас Мор?– Ему отрубили голову, и хорошо сделали.– И, по вашему мнению, лорд Кленчарли...– Был из тоий же породы. К тому же человек, добровольно

остающиий ся в изгнании, просто смешон.– Он там умер.– Честолюбец, обманувшиий ся в своих расчетах. Знал ли я

его? Еще бы! Я был его лучшим другом.– Известно ли вам, милорд Юр, что в Швеий царии он

женился?– Что-то слыхал об этом.– И что от этого брака у него был законныий сын?– Да. Этот сын умер.– Нет, он жив.– Жив?– Жив.– Невозможно.

– Вполне возможно. Доказано. Засвидетельствовано.Официально признано судом. Зарегистрировано.

– В таком случае этот сын унаследует пэрство Кленчарли?– Нет, не унаследует.– Почему?– Потому что он уже унаследовал. Дело сделано.– Уже?– Поверните голову, барон Юр. Он сидит за вами на скамье

баронов.Лорд Юр обернулся, но Гуинплен сидел, опустив голову, и

лица его не было видно.– Смотрите! – воскликнул старик, не видя ничего, кроме

волос Гуинплена. – Он уже усвоил новую моду. Он не носитпарика.

Грентэм подошел к Колпеперу.– Вот кто попался-то!– Кто?– Дэвид Дерри-Моий р.– Почему?– Он больше уже не пэр.– Как так?И Генри Оверкерк, граф Грентэм, рассказал Джону, барону

Колпеперу, весь «анекдот», то есть историю о выброшенноийморем и доставленноий в адмиралтеий ство бутылке, опергаменте компрачикосов, о королевском приказе,скрепленном подписью Джеффриса, об очноий ставке всаутворкском застенке, о том, как отнеслись ко всем этимсобытиям лорд-канцлер и королева, об отречении откатолических догматов в стеклянноий ротонде, наконец опринятии лорда Фармена Кленчарли в члены палаты передначалом заседания. Оба лорда старались разглядеть

сидевшего между лордом Фицуолтером и лордомЭранделом нового пэра, о котором столько говорилось, но,так же как и лорду Юру и лорду Энсли, им это не удалось.

Быть может, случаий но, а может быть, потому, что об этомпозаботились его восприемники, предупрежденныеканцлером, Гуинплен сидел в тени, укрывавшеий его отлюбопытных взоров.

– Где он, где же он?Все, входя, задавали себе этот вопрос, но никому не

удавалось как следует рассмотреть нового лорда.Некоторые, видевшие Гуинплена в «Зеленом ящике»,сгорали от любопытства, но все их усилия были тщетны.Как иногда старые, вдовы благоразумно заслоняют собоюот нескромных взоров молодую девушку, так и Гуинпленбыл укрыт за широкими спинами пожилых, немощных и ковсему безучастных лордов. Старики, страдающие подагроий ,мало интересуются тем, что не имеет к ним прямогоотношения.

По рукам ходила копия письма в три строки, которое, какуверяли, герцогиня Джозиана прислала своеий сестре,королеве, в ответ на предложение ее величества выий тизамуж за нового пэра, законного наследника бароновКленчарли, лорда Фермена. Письмо это было следующегосодержания:

"Государыня!Я согласна. Это даст мне возможность взять себе в

любовники лорда Дэвида".Внизу стояла подпись: «Джозиана». Письмо это, настоящее

или вымышленное, возбуждало всеобщиий восторг.Молодоий лорд Чарльз Окемптон, барон Мохен, из числа

тех, кто не носил парика, с наслаждением читал и

перечитывал эту записку. Льюис Дюрас, граф Фивершем,англичанин, отличавшиий ся чисто французским остроумием,с улыбкоий поглядывал на Мюхена.

– Вот женщина! – воскликнул лорд Мохен. – На такоий стоитжениться!

И два лорда, сидевшие рядом с Дюрасом и Мохеном,услышали следующиий разговор:

– Жениться на герцогине Джозиане, лорд Мохен?– А почему бы нет?– Черт возьми!– Это было бы счастье!– Это счастье делили бы с вами другие.– Разве бывает иначе?– Лорд Мохен, вы травы. Когда дело касается женщины,

нам всегда перепадают крохи чужого пиршества. Ктоположил этому начало?

– Адам, должно быть.– Вовсе нет.– Верно, сатана.– Дорогоий моий , – заметил в заключение Льюис Дюрас, –

Адам только подставное лицо. Его надули, беднягу. Онвзвалил себе на плечи весь род людскоий . Дьявол сотворилмужчину для женщины.

Натанаэль Крью, бывшиий вдвоий не пэром, светским вкачестве барона Крью и духовным в качестве епископаДерхемского, сидя на епископскоий скамье, окликнул ГьюЧолмлея, графа Чолмлея, известного законоведа:

– Возможно ли это?– Вы хотите сказать – законно ли это? – поправил его

Чолмлеий .– Принятие нового лорда совершилось не в зале палаты, –

продолжал епископ, – хотя, как говорят, подобные примерыбывали и раньше.

– Да. Лорд Бошан при Ричарде Втором, лорд Ченеий приЕлизавете.

– И лорд Брогил при Кромвеле.– Кромвель в счет не идет.– Что вы думаете, обо всем этом?– Как сказать...– Милорд граф Чолмлеий , какое же место будет занимать в

палате молодоий Фермен Кленчарли?– Милорд епископ, так как республика нарушила

исконныий порядок старшинства, то пэрство Кленчарлизанимает теперь среднее место между пэрством Барнард ипэрством Сомерс, следовательно, при подаче мнениий лордФермен Кленчарли будет говорить восьмым.

– Подумать только! Ярмарочныий фигляр!– Происшествие само по себе не удивляет меня, милорд

епископ. Такие вещи случаются. Бывают и еще болееудивительные. Разве накануне воий ны Алоий и Белоий Розыпервого января тысяча триста девяносто девятого года невысохла вдруг рева Уза в Бедфорде? Но если река можетвысохнуть, то и вельможа может впасть в унизительноесостояние. Улиссу, царю Итаки, приходилось браться завсякую работу. Фермен Кленчарли оставался лордом подвнешнеий оболочкоий скомороха. Одежда простолюдина неумаляет того, в чьих жилах течет благородная кровь.Однако принесение присяги и принятие в члены палаты внезала заседаниий , хотя они и произведены вполне законно,могут все же вызвать возражения. Я полагаю, что намнеобходимо сговориться, следует ли позднее сделать лорд-канцлеру запрос по этому поводу. Через несколько недель

станет ясно, как нам поступить.Епископ заметил:– Все равно. Такого происшествия не было со времени

графа Джесбодуса.На всех скамьях только и было разговору, что о Гуинплене,

о «Человеке, которыий смеется», о Тедкастерскоий гостинице,о «Зеленом ящике», о «Побежденном хаосе», о Швеий царии, оШильоне, о компрачикосах, об изгнании, об изуродовании, ореспублике, о Джеффрисе, об Иакове II, о приказе короля, обутылке, откупоренноий в адмиралтеий стве, об отце, лордеЛиннее, о законном сыне, лорде Фермене, о побочном сыне,лорде Дэвиде, о возможных столкновениях между ними, огерцогине Джозиане, о лорд-канцлере, о королеве. Громкиийшепот пробегал по залу с быстротою огня по пороховоийдорожке. Без конца смаковали подробности. От всех этихтолков в зале стоял непрерывныий гул. Гуинплен лишьсмутно слышал это гуденье, не подозревая, что причиноийэтого является он сам. Однако он был по-своемувнимателен ко всему окружавшему, но только внимание егобыло обращено куда-то вглубь, а не на внешнюю сторонупроисходившего в зале. Избыток внимания вызываетобособленность.

Шум в палате не мешает заседанию идти своим чередом,так же как дорожная пыль не препятствует продвижениювоий ск. Судьи, присутствующие в палате лордов в качествезрителеий и имеющие право говорить не иначе, как отвечаяна предлагаемые им вопросы, уселись на втором мешке сшерстью, а три государственных секретаря – на третьем.Наследники пэрских титулов собрались в отведенном имотделении позади трона, несовершеннолетние пэры занялисвою особую скамью. В 1705 году их было не меньше

двенадцати: Хентингтон, Линкольн, Дорсет, Уорик, Бат,Берлингтон, Дервентуотер, которому впоследствиисуждено было трагически погибнуть, Лонгвил, Лонсдеий л,Дадлеий , Уорд и Картрет; среди этих юнцов было восемьграфов, два виконта и два барона.

Каждыий лорд занял свое место на одноий из скамеий , тремяярусами окружавших зал. Почти все епископы были налицо.Герцогов было много, начиная с Чарльза Сеий мура, герцогаСомерсета, и кончая Георгом-Августом, курфюрстомГанноверским, герцогом Кембриджским, младшим повремени пожалования, а потому и младшим по рангу. Всесидели в порядке старшинства. Кавендиш, герцогДевоншир, чеий дед приютил у себя в Гартвикедевяностодвухлетнего Гоббса; Ленокс, герцог Ричмонд; триФиц-Роя: герцог Саутгемптон, герцог Грефтон и герцогНортемберленд; Бетлер, герцог Ормонд; Сомерсет, герцогБофорт; Боклерк, герцог Сент-Олбенс; Раулет, герцогБолтон; Осборн, герцог Лидс; Раий отсли Рессел, герцогБетфорд, чьим девизом и военным кличем было: «Che sarasara» («Будь что будет»), выражавшее полную покорностьсудьбе; Шеффилд, герцог Бекингем; Меннес, герцог Ретленд,и прочие. Ни Ховард, герцог Норфолк, ни Талбот, герцогШрусбери, будучи католиками, не присутствовали назаседании, не было также Черчилля, герцога Мальборо – по-вашему Мальбрука, которыий к тому времени «в походсобрался» и воевал во Франции. Не было такжешотландских герцогов Куинсбери, Монтроза и Роксберга,так как они были приняты в палату лордов только в 1707году.

6. ВЕРХНЯЯ И НИЖНЯЯ ПАЛАТЫ

Вдруг зал ярко осветился. Четыре привратника принеслии поставили по обеим сторонам трона четыре высокихканделябра со множеством восковых свечеий . Освещенныийтаким образом трон предстал в пурпурном сиянии. Пустоий ,но величественныий . Сиди на нем сама королева, это вряд липрибавило бы торжественности.

Вошел пристав черного жезла и, подняв кверху своий жезл,возгласил:

– Их милости комиссары ее величества.Шум сразу прекратился.На пороге большоий двери появился клерк в парике и

длиннополоий мантии, держа в руках расшитуюгеральдическими лилиями подушку, на котороий лежалисвитки пергамента. Эти свитки были не что иное, какбилли. От каждого из них свешивался шелковыий плетеныийшнурок с прикрепленным к концу шариком; некоторые изэтих шариков были золотые. По этим шарикам – bills, илиbulles, – законы зовутся в Англии биллями, а в Римебуллами.

За клерком выступали три человека в пэрских мантиях ишляпах с перьями.

Это были королевские комиссары. Первыий из них быллорд-казначеий Англии Годольфин, второий – лорд-председатель совета Пемброк, третиий – лорд-хранительсобственноий ее величества печати Ньюкасл.

Они шествовали один за другим не по старшинствутитулов, а по старшинству должностеий ; Годольфин шелпоэтому первым, а Ньюкасл последним, хотя и был

герцогом.Подоий дя к скамье, стоявшеий перед троном, они отвесили

поклон «королевскому креслу», затем, снова надев шляпы,сели на скамью.

Лорд-канцлер, обратившись к приставу черного жезла,произнес:

– Позовите представителеий палаты общин.Пристав черного жезла вышел.Парламентскиий клерк положил на стол, стоявшиий

посредине помещения, подушку с биллями.Наступил перерыв, продолжавшиий ся несколько минут. Два

привратника поставили перед барьером трехступенчатыий ,обитыий пунцовым бархатом помост, на котором золотыеголовки гвоздеий были расположены узором геральдическихлилиий .

Двустворчатая дверь снова распахнулась, и чеий -то голосвозвестил:

– Верноподданные представители англиий скоий палатыобщин!

Это пристав черного жезла объявил, о прибытии второийполовины парламента.

Лорды надели шляпы.Члены палаты общин, предшествуемые спикером, вошли с

обнаженными головами.Они остановились у барьера. На них были костюмы

горожан, преимущественно черного цвета; каждыий имелпри себе шпагу.

Спикер, достопочтенныий Джон Смит, эскваий р, депутат отАндовера, поднялся на помост перед барьером. На нем быладлинная мантия черного атласа с широкими рукавами иразрезами спереди и сзади, обшитыми завитушками из

золотых шпуров; парик у него был немного меньше, чем улорд-канцлера. Несмотря на его величественныий вид,чувствовалось, что здесь он исполняет второстепеннуюроль.

Все члены палаты общин почтительно стояли собнаженными головами перед лордами, сидевшими вшляпах.

Среди представителеий нижнеий палаты можно былоувидеть Джозефа Джекиля, главного судью города Честера,трех присяжных законоведов ее величества – Хупера,Пауиса и Паркера, генерального прокурора и генеральногостряпчего Саий мона Харкорта. За исключением несколькихбаронетов, дворян и девяти лордов – Харпингтона,Виндзора, Вудстона, Мордаунта, Гремби, Скьюдемора, Фиц-Хардинга, Хаий да и Беркли – сыновеий пэров и наследниковпэрств, все остальные принадлежали к среднему сословию.Они стояли темноий молчаливоий толпоий .

Когда стих шум их шагов, глашатаий пристава черногожезла, стоявшиий у двереий , воскликнул:

– Слушаий те!Коронныий клерк встал. Он взял с подушки пергамент и,

развернув, прочел его. Это было послание королевы, вкотором сообщалось, что своими представителями впарламенте с правом утверждать билли она назначает трехкомиссаров, а именно...

Тут клерк повысил голос:– Сиднея, графа Годольфина.Клерк поклонился лорду Годольфину. Лорд Годольфин

приподнял шляпу. Клерк продолжал:– Томаса Герберта, графа Пемброка и Монтгомери.Клерк поклонился лорду Пемброку. Лорд Пемброк

прикоснулся к своеий шляпе. Клерк продолжал:– Джона Голлиса, герцога Ньюкасла.Клерк поклонился лорду Ньюкаслу. Лорд Ньюкасл в ответ

кивнул головоий .После этого коронныий клерк снова сел. Поднялся

парламентскиий клерк. Его помощник, стоявшиий на коленяхпозади него, последовал его примеру. Оба стали лицом ктрону, а спиною к членам палаты общин.

На подушке лежало пять биллеий . Эти пять биллеий ,принятые палатоий общин и одобренные палатоий лордов,ожидали королевскоий санкции.

Парламентскиий клерк прочел первыий билль.Этим актом нижнеий палаты издержки в сумме одного

миллиона фунтов стерлингов, произведенные королевоюна украшение ее резиденции в Гемптон-Корте, относилисьза счет государства.

Окончив чтение, клерк низко поклонился трону. Егопомощник поклонился еще ниже, затем, став вполоборота кпредставителям палаты общин, произнес:

– Королева принимает ваше добровольное даяние иизъявляет на то свое согласие.

Затем клерк прочел второий билль.Это был проект закона, присуждавшего к тюремному

заключению и к штрафу всякого уклоняющегося от службыв воий сках ополчения. Это ополчение, служившее вцарствование Елизаветы без жалованья, в ту пору, когдаожидалось прибытие испанскоий Армады, выставило стовосемьдесят пять тысяч пехотинцев и сорок тысячвсадников.

Оба клерка снова поклонились «королевскому креслу»,после чего помощник клерка, опять обернувшись через

плечо в сторону палаты общин, произнес:– Такова воля ее величества.Третиий билль увеличивал десятину и пребенду

личфилдскоий и ковентриий скоий епархии, одноий из самыхбогатых в Англии, устанавливал ежегодную рентукафедральному собору этоий епархии, умножал число ееканоников и повышал доходы духовенства, для того чтобы,как говорилось во вступительноий части проекта,«удовлетворить нужды нашеий святоий церкви». Четвертыийбилль вводил в бюджет новые налоги: на мраморнуюбумагу, на наемные кареты, которых в Лондоненасчитывалось около восьмисот и которые облагалисьпятьюдесятью фунтами стерлингов ежегодно; на адвокатов,прокуроров и судебных стряпчих – ежегодно по сороквосемь фунтов стерлингов с каждого; на дубленые кожи,«невзирая, – как говорилось во вступительноий части, – нажалобы кожевников»; на мыло, «несмотря на протестгородов Эксетера и Девоншира, в которых вырабатываетсямного саржи и сукна, а потому употребляется на промывкутканеий много мыла»; на вино по четыре шиллинга сбочонка, на муку, на ячмень и хмель, причем этот последниийналог подлежал возобновлению каждые четыре года ввидутого, что «нужды государства, – как говорилось все в том жепредисловии, – должны быть выше коммерческихсоображениий »; далее устанавливался налог на корабельныегрузы в размере от шести турских фунтов с тонны товаров,привозимых с запада, и до тысячи восьмисот турскихфунтов с тонны товаров, привозимых с востока; кроме того,билль, объявляя недостаточноий обычную подушнуюподать, уже собранную в текущем году, вводилдополнительныий сбор во всем государстве по четыре

шиллинга, или сорок восемь турских су, с каждогоподданного, причем указывалось, что уклонившиеся отуплаты этого сбора будут обложены вдвоий не. Пятыий билльгласил, что ни один больноий не может быть принят вбольницу, если он не внесет одного фунта стерлингов наоплату своих похорон в случае смерти. Три последниебилля, как и первые два, были утверждены палатоий путемизложенноий выше процедуры: поклона, отвешиваемоготрону, и традиционноий формулы: «такова воля королевы»,которую произносил помощник клерка, став вполоборота кчленам палаты общин.

Затем помощник клерка опять опустился на колени околочетвертого мешка с шерстью, и лорд-канцлер возгласил:

– Да будет все исполнено, как на том согласились.Этим завершалось «королевское заседание».Спикер низко склонился перед канцлером и, пятясь,

спустился с помоста подбирая сзади волочившуюся по полумантию; все члены палаты, общин поклонились до самоийземли и удалились из зала, между тем как лорды, необращая внимания на вое эти почести, занялисьочередными делами.

7. ЖИЗНЕННЫЕ БУРИ СТРАШНЕЕ ОКЕАНСКИХ

Двери снова затворились; пристав черного жезлавозвратился в зал; лорды-комиссары покинулигосударственную скамью и заняли отведенные им подолжности три первых места на скамье герцогов, после чеголорд-канцлер взял слово:

– Милорды! Прения по обсуждавшемуся уже несколько

днеий биллю об увеличении на сто тысяч фунтов стерлинговежегодного содержания его королевскому высочеству,принцу супругу ее величества, ныне закончены, и намнадлежит приступить к голосованию. Согласно обычаю,подача голосов начнется с младшего на скамье баронов. Припоименном опросе каждыий лорд встанет и ответит«доволен» или «недоволен», причем ему предоставленоправо, если он сочтет это уместным, изложить причинысвоего согласия или несогласия. Клерк, приступите к опросу.

Парламентскиий клерк встал и раскрыл большоий фолиант,лежавшиий на позолоченном пюпитре, так называемую«книгу пэрства».

В ту пору младшим по титулу членом парламента быллорд Джон Гарвеий , получившиий баронское и пэрское званиев 1703 году, – тот самыий Гарвеий , от которого впоследствиипроизошли маркизы Бристол.

Клерк провозгласил:– Милорд Джон, барон Гарвеий .Старик в белокуром парике поднялся и заявил:– Доволен.И снова сел.Помощник клерка записал его ответ.Клерк продолжал:– Милорд Фрэнсис Сеий мур, барон Конуэий Килтелтег.– Доволен, – пробормотал, приподнявшись, изящныий

молодоий человек с лицом пажа, не подозревавшиий в ту пору,что ему суждено стать дедом маркизов Гартфордов.

– Милорд Джон Ливсон, барон Гоуэр, – продолжал клерк.Барон Гоуэр, будущиий родоначальник герцогов

Саутерлендов, встал и, опускаясь на место, произнес:– Доволен.

Клерк продолжал:– Милорд Хинедж Финч, барон Гернсеий .Предок графов Эий лсфордов, столь же молодоий и изящныий ,

как прародитель маркизов Гертфордов, оправдал своийдевиз «Aperto vivere vote» ["Жить, открыто изъявляя своюволю" (лат.)], громко объявив:

– Доволен.Не успел он опуститься на место, как клерк вызвал пятого

барона:– Милорд Джон, барон Гренвилл.– Доволен, – ответил, быстро поднявшись и снова сев на

скамью, лорд Гренвилл Потридж, роду которого, занеимением наследников, предстояло угаснуть в 1709 году.

Клерк перешел к шестому лорду:– Милорд Чарльз Монтег, барон Галифакс.– Доволен, – ответил лорд Галифакс, носитель титула, под

которым угасло имя Севилеий и предстояло угаснуть родуМонтегов. Эту фамилию не следует смешивать с фамилиямиМонтегю и Монтекьют.

И лорд Галифакс прибавил:– Принц Георг получает известную сумму в качестве

супруга ее величества, другую – как принц Датскиий , третью– как герцог Кемберлендскиий , четвертую – как главныийадмирал Англии и Ирландии, но не получает ничего подолжности главнокомандующего. Это несправедливо. Винтересах англиий ского народа необходимо положить конецтакому беспорядку.

Затем лорд Галифакс произнес похвалу христианскоийрелигии, выразил осуждение папизму и подал своий голос заувеличение сумм на содержание принца.

Когда он уселся, клерк продолжал:

– Милорд Кристоф, барон Барнард.Лорд Барнард, от которого впоследствии произошли

герцоги Кливленды, услыхав свое имя, встал и объявил:– Доволен.Он не торопился садиться, так как на нем были

прекрасные кружевные брыжи и ими стоило щегольнуть.Впрочем, это был вполне достоий ныий джентльмен и храбрыийвоин.

Пока лорд Барнард опускался на скамью, клерк, до сих порбегло читавшиий все знакомые имена, на мгновениезапнулся. Он поправил очки и с удвоенным вниманиемнаклонился над книгоий , потом, снова подняв голову,провозгласил:

– Милорд Фермен Кленчарли, барон Кленчарли-Генкервилл.

Гуинплен поднялся.– Недоволен, – сказал он.Все головы повернулись к нему. Гуинплен стоял во весь

рост. Свечи канделябров, горевшие по обеим сторонамтрона, ярко освещали его лицо, отчетливо выступившее измглы полутемного зала, словно маска среди клубов дыма.

Гуинплен сделал над собоий то особое усилие, которое, какпомнит читатель, было иногда в его власти. Огромнымнапряжением воли, не меньшим, чем то, котороепотребовалось бы для укрощения тигра, ему удалосьсогнать со своего лица роковоий смех. Он не смеялся. Это немогло продлиться долго. Лишь короткое время способнымы противиться тому, что является законом природы илинашеий судьбоий . Бывает, что море, не желая повиноватьсязакону тяготения, взвивается смерчем, вздымается кверхугороий , но оно вскоре возвращается в прежнее состояние. Так

было и с Гуинпленом. Сознавая торжественность минуты,он невероятным усилием воли на один лишь миг отразил насвоем челе мрачные думы, отогнал своий безмолвныий смех,удалил со своего изуродованного лица маску веселости;теперь он был ужасен.

– Что это за человек? – раздался всеобщиий крик.Всех охватило неописуемое волнение.Густая грива волос, два черных провала под бровями,

пристальныий взор глубоко запавших глаз, чудовищноуродливые черты, искаженные жуткоий игрою светотени, –все это произвело ошеломляющее впечатление. Этопревосходило всякие пределы. Сколько бы ни толковали оГуинплене, лицо его всегда вызывало невольныий ужас.Даже те, кто был в какоий -то мере подготовлен к его виду, неожидали такого потрясения. Вообразите себе вершинугоры, где обитают боги, ясныий вечер, веселое пиршество,собравшее всех небожителеий , и вдруг, словно кровавая лунана горизонте, возникает перед ними исклеванноекоршуном лицо Прометея. Олимп, взирающиий на грозныийКавказ, – какое зрелище! Старые и молодые лорды, онемевот изумления, смотрели на Гуинплена.

Уважаемыий всеий палатоий старик, перевидавшиий на своемвеку много людеий и событиий , Томас, граф Уортон,представленныий к герцогскому титулу, в ужасе вскочил сосвоего места.

– Что это значит? – закричал он. – Кто впустил этогочеловека в палату? Выведите его!

И высокомерно обратился к Гуинплену:– Кто вы? Откуда вы явились?Гуинплен ответил:– Из бездны.

И, скрестив руки на груди, окинул взглядом палату.– Кто я? Я – нищета. Милорды, вы должны меня

выслушать.Дрожь охватила присутствующих. Воцарилась тишина.Гуинплен продолжал.– Милорды, вы – на вершине. Отлично. Нужно

предположить, что у бога есть на то свои причины. В вашихруках власть и богатство, все радости жизни, для вас всегдасияет солнце, вы пользуетесь неограниченнымавторитетом, безраздельным счастьем, и вы забыли обовсем прочих людях. Пусть так. Но под вами, а может быть инад вами есть еще кое-кто. Милорды, я пришел, чтобысообщить вам новость: на свете существует родчеловеческиий .

Люди в собраниях похожи на детеий ; неожиданноепроисшествие для них – то же, что для ребенка коробка ссюрпризом: немного страшно и любопытно. Пороий кажется,что стоит лишь нажать пружинку – и выскочит чертик. ВоФранции эта роль выпала на долю Мирабо, которыий тожебыл безобразен.

Гуинплен чувствовал в эту минуту, что он внутреннебудто вырастает. Те, к кому обращается оратор, служат длянего как бы пьедесталом. Он стоит, так сказать, навозвышении, образованном людскими душами. Ончувствует у себя под ногами трепещущие человеческиесердца. Теперь Гуинплен был уже не тем человеком,которыий прошлоий ночью был почти ничтожен. Дурман,вскружившиий ему голову при внезапном подъеме, ужерассеялся, уже не застилал ему взора, и в том, что раньшесоблазняло его тщеславие, Гуинплен видел теперь своеназначение. То, что сперва унизило его, теперь вознесло его

на высоту. В душе его вспыхнул вдруг тот ослепительныийсвет, которыий рождается чувством долга.

Вокруг Гуинплена со всех сторон неслись крики:– Слушаий те! Слушаий те!Судорожным, сверхчеловеческим усилием воли ему асе

еще удавалось удержать на своем лице зловеще-суровоевыражение, сквозь которое готов был прорваться смех,точно дикиий конь, стремящиий ся вырваться на свободу.Гуинплен продолжал:

– Я поднялся сюда из низов. Милорды, вы знатны ибогаты. Это таит опасность. Вы пользуетесьприкрывающим вас мраком. Но берегитесь, существуетвеликая сила – заря. Заря непобедима. Она наступит. Онауже занимается. Она несет с собоий потоки неодолимогосвета. И кто же помешает этоий праще взметнуть солнце нанебо? Солнце – это справедливость. Вы захватили в своируки все преимущества. Страшитесь! Подлинныий хозяинскоро постучится в дверь. Кто порождает привилегии?Случаий . А что порождают привилегии? Злоупотребления.Однако ни то, ни другое не прочно. Будущее сулит вам беду.Я пришел предупредить вас. Я пришел изобличить вашесчастье. Оно построено на несчастье людеий . Вы обладаетевсем, но только потому, что обездолены другие. Милорды, я– адвокат, защищающиий безнадежное дело. Однако богвосстановит нарушенную справедливость. Сам я ничто, ятолько голос. Род человеческиий – уста, и я их вопль. Выуслышите меня. Перед вами, пэры Англии, я открываювеликиий суд народа – этого властелина, подвергаемогопыткам, этого верховного судьи, которого ввергли вположение осужденного. Я изнемогаю под бременем того,что хочу сказать. С чего начать? Не знаю. В безмерном море

человеческих страданиий я собрал по частям основныедоводы моеий обличительноий речи. Что делать мне с нимитеперь? Меня гнетет этот груз, и я сбрасываю его с себянаугад, в беспорядке. Предвидел ли я это? Нет. Выудивлены? Я тоже. Еще вчера я был фигляром, сегодня ялорд. Непостижимая прихоть. Чья? Неведомого рока.Страшитесь! Милорды, вся лазурь неба принадлежит вам. Вбеспредельноий вселенноий вы видите только еепраздничную сторону; знаий те же, что в неий существует итьма. Среди вас я – лорд Фермен Кленчарли, но настоящеемое имя – имя бедняка: меня зовут Гуинплен. Я –отверженныий ; меня выкроили из благородноий ткани покапризу короля. Вот моя история. Некоторые из вас зналимоего отца, я не знал его. Вас связывает с ним то, что онфеодал, меня – то, что он изгнанник. Все, что сотворилгосподь – благо. Я был брошен в бездну. Для чего? Чтобыизмерить всю глубину ее. Я водолаз, принесшиий со дна еежемчужину – истину. Я говорю потому, что знаю. Выдолжны выслушать меня, милорды. Я все видел, я всеиспытал. Страдание – это не просто слово, господасчастливцы. Страдание – это нищета, я знаю ее с детскихлет; это холод, я дрожал от него; это голод, я вкусил его; этоунижения, я изведал их; это болезни, я перенес их; этопозор, я испил чашу его до дна. И я изрыгну ее перед вами, иблевотина всех человеческих бедствиий , забрызгав вам ноги,вспыхнет огнем. Я колебался, прежде чем согласилсяприий ти сюда, ибо у меня есть другие обязанности. Сердцемое не с вами. Что произошло во мне – вас не касается;когда человек, которого вы называете приставом черногожезла, явился за мноий от имени женщины, которую выназываете королевоий , мне на одну минуту пришла мысль

отказаться. Но мне показалось, будто незримая рукатолкает меня сюда, и я повиновался. Я почувствовал, чтомне необходимо появиться среди вас. Почему? Потому, чтовчера еще на мне были лохмотья. Бог бросил меня в толпуголодных для того, чтобы я говорил о них сытым. О,сжальтесь! О, поверьте, вы не знаете того гибельного мира,к которому будто бы принадлежите. Вы стоите так высоко,что находитесь вне его пределов. О нем расскажу вам я. Уменя достаточныий опыт. Я пришел от тех, кого угнетают. Ямогу сказать вам, как тяжел этот гнет. О вы, хозяева жизни,знаете ли вы – кто вы такие? Ведаете ли вы, что творите?Нет, не ведаете. Ах, все это страшно... Однажды ночью,бурноий ночью, еще совсем ребенком, вступил я в эту глухуютьму, которую вы называете обществом. Я был сиротоий ,брошенным на произвол судьбы, я был совсем один в этомбеспредельном мире. И первое, что я увидел, был закон, вобразе виселицы; второе – богатство, в образе женщины,умершеий от голода и холода; третье – будущее, в "образеумирающего ребенка; четвертое – добро, истина исправедливость, в лице бродяги, у которого был толькоодин спутник и товарищ – волк.

В эту минуту Гуинплен, охваченныий душераздирающимволнением, почувствовал, что к горлу у него подступаютрыдания.

И одновременно с этим – о ужас! – его лицо перекосилосьчудовищноий гримасоий смеха.

Этот смех был до того заразителен, что всеприсутствующие захохотали. Над собранием только чтонависала мрачная туча; она могла разразиться чем-тострашным, – она разразилась весельем. Смех, словноприпадок радостного безумия, охватил всю палату.

Вершители народных судеб всегда рады позабавиться.Насмехаясь, они мстят за свою вынужденную чопорность.

Смех королеий похож на смех богов, в нем всегда есть нечтожестокое. Лорды стали потешаться. К смехуприсоединились издевательства. Вокруг говорившегораздались рукоплескания, послышались оскорбления. Егоосыпали градом убиий ственно ядовитых насмешек.

– Браво, Гуинплен! – Браво, «Человек, которыий смеется»! –Браво, харя из «Зеленого ящика»! – Браво, кабанье рыло сТаринзофилда! – Ты пришел дать нам представление!Прекрасно! Болтаий сколько влезет! – Вот кто умеетпотешить! – Здорово смеется эта скотина! – Здравствуий ,паяц! – Привет лорду-клоуну! Продолжаий свою проповедь! –И это пэр Англии?! – А ну-ка еще! – Нет! Нет! – Да! Да!

Лорд-канцлер чувствовал себя довольно неловко.Глухоий лорд Джеме Бутлер, герцог Ормонд, приставил в

виде рупора руку к уху и спросил у Чарльза Боклерка,герцога Сент-Олбенс:

– Как он голосовал?Сент-Олбенс ответил:– Он недоволен.– Еще бы, – заметил герцог Ормонд, – можно ли быть

довольным с эдаким лицом!Попробуий те вновь подчинить себе толпу, когда она

вырвется из-под вашеий власти; а ведь любое собрание – таже толпа. Красноречие – удила; когда удила лопнули,собрание встает на дыбы, как необузданныий конь, и будетбрыкаться до тех пор, пока не выбьет оратора из седла.Аудитория всегда ненавидит оратора. Это – истина,недостаточно известная. Некоторым кажется, что стоитлишь натянуть поводья, и порядок восстановится. Однако

это не так. Но всякиий оратор бессознательно прибегает кэтому средству. Гуинплен тоже прибегнул к нему.

Некоторое время он молча смотрел на хохотавших вокругнего людеий .

– Значит, вы издеваетесь над несчастьем! – крикнул он. –Тише, пэры Англии! Судьи, слушаий те же защитительнуюречь. О, заклинаю вас, сжальтесь! Над кем? Над собоий . Комуугрожает опасность? Вам. Разве вы не видите, что передвами весы, на одноий чаше которых ваше могущество, надругоий – ваша ответственность? Эти весы держит в рукахсам господь. О, не смеий тесь! Подумаий те. Колебание этихвесов не что иное, как трепет вашеий совести. Вы ведь незлодеи. Вы такие же люди, как и все, не хуже и не лучшедругих. Вы мните себя богами, но стоит вам завтразаболеть, и вы увидите, как ваше божественное естествобудет дрожать от лихорадки. Все мы стоим един другого. Яобращаюсь к людям честным – надеюсь, что такие здесьесть; я обращаюсь к людям с возвышенным умом – надеюсь,такие здесь наий дутся; я обращаюсь к благородным душам –надеюсь, что их здесь немало, Вы – отцы, сыновья и братья,значит вам должны быть знакомы добрые чувства. Тот извас, кто видел сегодня утром пробуждение своего ребенка,не может не быть добрым. Сердца у всех одинаковы.Человечество не что иное, как сердце. Угнетатели иугнетаемые отличаются друг от друга только тем, что однинаходятся выше, а другие ниже. Вы попираете ногамиголовы людеий , но это не ваша вина. Это вина тоийВавилонскоий башни, какою является наш общественныийстроий . Башня сооружена неудачно, она кренится набок.Один этаж давит на другоий . Выслушаий те меня, я сеий часобъясню вам все. О, ведь вы так могущественны, будьте же

сострадательными; вы так сильны – будьте же добрыми.Если бы вы только знали, что мне пришлось видеть! Какиестрадания – там, внизу! Род человеческиий заключен втемницу. Сколько в нем осужденных, ни в чем не повинных!Они лишены света, лишены воздуха, они лишены мужества;у них нет даже надежды; но ужаснее всего то, что они все-таки ждут чего-то. Отдаий те себе отчет во всех этихбедствиях. Есть существа, чья жизнь – та же смерть. Естьдевочки, которые в восемь лет уже занимаютсяпроституциеий , а в двадцать обращаются в старух. Жестокиекары ваших законов – они поистине ужасны. Я говорюбессвязно, я не выбираю слов; я высказываю то, чтоприходит мне на ум. Не далее, как вчера, я виделзакованного в цепи обнаженного человека, на грудь емунавалили целую гору камнеий , и он умер во время пытки.Знаете ли вы об этом? Нет. Если бы вы знали, что творитсярядом с вами, никто из вас не осмелился бы веселиться. Абывал ли кто-нибудь в Ньюкасле-на-Таий яе? Там, в копях,люди зачастую жуют угольную пыль, чтобы хоть чем-нибудь наполнить желудок и обмануть голод, Или взять,например, Риблчестер в Ланкастерском графстве: он такобнищал, что превратился из города в деревню. Я не верю,чтобы принц Георг Датскиий нуждался в этих ста тысячахгинеий . Пусть лучше в больницу принимают больногобедняка, не требуя с него заранее платы за погребение. ВКарнарвоне, в Треий т-Море, так же как в Треий т-Бичене,народная нищета ужасна. В Стаффорде нельзя осушитьболото потому, что нет денег. В Ланкашире закрыты всесуконные фабрики. Всюду безработица. Известно ли вам,что рыбаки в Гарлехе питаются травоий , когда улов рыбыслишком мал? Известно ли вам, что в Бертон-Лезерсе еще

есть прокаженные; их травят, как диких звереий , стреляя вних из ружеий , когда они выходят из своих берлог? ВЭлсбери, принадлежащем одному из вас, никогда непрекращается голод. В Пенкридже, в Ковентри, где вытолько что отпустили ассигнования на собор и где выувеличили оклад епископу, в хижинах нет кроватеий , иматери вырывают в земляном полу ямы, чтобы укладыватьв них своих малюток, – дети, вместо колыбели, начинаютжизнь в могиле. Я видел это собственными глазами.Милорды, знаете ли вы, кто платит налоги, которые выустанавливаете? Те, кто умирает с голоду. Увы, вызаблуждаетесь. Вы идете по ложному пути. Выувеличиваете нищету бедняка, чтобы возросло богатствобогача. А между тем следовало бы поступать наоборот. Как!Отбирать у труженика, чтобы давать праздному, отнимать унищего, чтобы дарить пресыщенному, отбирать унеимущего, чтобы давать государю! О да, в моих жилахтечет старая республиканская кровь! По-моему, все этоотвратительно. Я ненавижу королеий . А как бесстыдны вашиженщины! Недавно мне рассказали печальную историю. О, яненавижу Карла Второго! Этому королю отдалась женщина,которую любил моий отец; распутница! она была еголюбовницеий в то время, как моий отец умирал в изгнании.Карл Второий , Иаков Второий ; после негодяя – злодеий . Чтотакое в сущности король? Безвольныий , жалкиий человек, рабсвоих страстеий и слабостеий . На что нам нужен король? А выкормите этого паразита. Из дождевого червя вывыращиваете удава. Солитера превращаете в дракона.Сжальтесь над бедняками! Вы увеличиваете налог в пользутрона. Будьте осторожны, издавая законы! Берегитесь технесчастных, которых вы попираете пятоий . Опустите глаза.

Взгляните себе под ноги! О великие мира сего, на свете естьи обездоленные! Пожалеий те их! Пожалеий те самих себя! Ибонарод – в агонии, а те, кто умирает внизу, увлекают к гибелии тех, кто стоит наверху. Смерть уничтожает всех, никого нещадя. Когда наступает ночь, никто не в силах сохранитьдаже частицу дневного света. Если вы любите самих себя,спасаий те других. Если корабль гибнет, никто из пассажировне может относиться к этому равнодушно. Если потонутодни, то и других поглотит пучина. Знаий те, бездна равноподстерегает всех.

Неудержимыий смех усилился, хохотала вся палата.Впрочем, одноий уже необычности этоий речи былодостаточно, чтобы развеселить высокое собрание.

Быть внешне смешным, когда душа переживаеттрагедию, – что может быть унизительнее таких мучениий ,что может вызвать в человеке большую ярость? Именно этоиспытывал Гуинплен. Слова его бичевали, лицо вызывалохохот. Это было ужасно. В голосе его зазвучали вдругпронзительные ноты:

– Им весело, этим людям! Что ж, прекрасно. Они смеютсянад агониеий , они издеваются над предсмертным хрипом. Ахда, ведь они всемогущи. Возможно. Ну, хорошо, будущеепокажет. Ах, да ведь я тоже один из них. Но я и ваш, обедняки! Король продал меня, бедняк приютил меня. Ктоизувечил меня? Монарх. Кто исцелил и вскормил? Нищиий ,сам умиравшиий с голоду. Я – лорд Кленчарли, но я останусьГуинпленом. Я из стана знатных, но принадлежу к стануобездоленных. Я среди тех, кто наслаждается, но душоий я стеми, кто страждет. Ах, как неправильно устроено нашеобщество! Но настанет день, когда оно сделаетсянастоящим человеческим обществом. Не будет больше

вельмож, будут только свободные люди. Не будет большегоспод, будут только отцы. Вот каково будущее. И тогдаисчезнут и низкопоклонство, и унижение, и невежество, небудет ни людеий , превращенных в вьючных животных, нипридворных, ни лакеев, ни королеий . Тогда засияет свет! Апока – я здесь. Это право дано мне, и я пользуюсь им. Естьли у меня это право? Нет – если я пользуюсь им для себя. Да– если я пользуюсь им для других. Я буду говорить слордами, ибо я сам – лорд. О братья мои, томящиеся там,внизу, я поведаю этим людям о вашеий нужде. Я предстануперед ними, потрясая вашими жалкими отрепьями, я брошуэти лохмотья рабов в лицо господам; и им, высокомернымбаловням судьбы, уж не избавиться от воспоминания остраждущих; им, владыкам земли, не освободиться отжгучеий язвы нищеты, и тем хуже для них, если в этихлохмотьях кишит всякая нечисть, тем лучше, если онаобрушится на львов.

Тут Гуинплен обернулся к писцам, стоявшим на коленях иписавшим на четвертом мешке с шерстью.

– Кто это там, на коленях? Что вы делаете? Встаньте! Ведьвы же люди.

Это внезапное обращение к подчиненным, которых лордуне подобает даже замечать, придало веселью палаты ещеболее бурныий характер. Раньше кричали «браво», теперьстали кричать «ура». От рукоплесканиий перешли к стукуногами. Можно было подумать, что находишься в «Зеленомящике». Но в «Зеленом ящике» хохот толпы был торжествомГуинплена, здесь же этот хохот уничтожал его. Смехстремится стать смертоносным оружием. Иногда хохотомпытаются убить человека.

Хохот превратился в пытку. Беда, когда сборище

тупоголовых начинает изощряться в остроумии. Своимтупым зубоскальством оно отстранит от себя самыийочевидныий факт и осудит его, прежде чем разберется, в чемдело. Всякое происшествие – это вопросительныий знак.Смеяться над ним – значит смеяться над загадкоий . Нопозади загадки – сфинкс, и он отнюдь не смеется.

Слышались противоречивые восклицания:– Довольно! Долоий ! – Продолжаий ! Дальше!Вильям Фармер, барон Лестер, кричал Гуинплену, как

некогда Рик-Кваий ни Шекспиру:– Histrio! Mima! [Скоморох! Комедиант! (лат.)]Лорд Воган, занимавшиий двадцать девятое место на

баронскоий скамье и любившиий изрекать сентенции,восклицал:

– Вот мы опять вернулись к временам, когда пророчилиживотные. Среди человеческих уст заговорила и зверинаяпасть.

– Послушаем валаамову ослицу, – подхватил лорд Ярмут.Мясистыий нос и перекошенныий рот придавали лордуЯрмуту глубокомысленныий вид.

– Мятежник Линнеий наказан в могиле, такоий сын – караотцу, – изрек Джон Гауф, епископ Личфилдскиий иКовентриий скиий , на доходы которого посягнул в своеий речиГуинплен.

– Он лжет, – сказал лорд Чолмлеий , законодатель изаконовед. – То, что он называет пыткоий , не что иное, какразумная мера, именуемая «длительныий допрос спристрастием». Пыток в Англии не существует.

Томас Уэнтворт, барон Реби, обратился к канцлеру:– Милорд канцлер, закроий те заседание!– Нет! Нет! Нет! Пусть продолжает. Он забавляет нас. Гип!

Гип! Гип! Ура!Это кричали молодые лорды; их веселость граничила с

неистовством. Особенно бесновались, захлебываясь отхохота и от ненависти, четверо из них: Лоуренс Хаий д, графРочестер, Томас Тефтон, граф Тенет, виконт Хеттон и герцогМонтегю.

– В конуру, Гуинплен! – кричал Рочестер.– Долоий его! Долоий ! Долоий ! – орал Тенет.Виконт Хеттон вынул из кармана пенни и бросил его

Гуинплену.Джон Кемпбел, граф Гринич, Севедж, граф Риверс, Томсон,

барон Гевершем, Уорингтон, Эскрик, Ролстон, Рокингем,Картрет, Ленгдеий л, Банистер Меий нард, Гудсон, Карнарвон,Кавендиш, Берлингтон, Роберт Дарси, граф Холдернес, ОтерВиндзор, граф Плимут, – рукоплескали.

В этом адском шуме и грохоте терялись слова Гуинплена.Можно было расслышать только одно слово: «Берегитесь!»

Ральф, герцог Монтегю, юноша с едва пробивавшимисяусиками, только что кончившиий курс в Оксфордскомуниверситете, сошел с герцогскоий скамьи, на котороий онзанимал девятнадцатое место, и, подоий дя к Гуинплену, сталпротив него, скрестив руки на груди. На каждом лезвии естьнаиболее острое место, и в каждом голосе есть наиболееоскорбительные интонации. Герцог Монтегю придалсвоему голосу именно такое выражение и, смеясь прямо влицо Гуинплену, крикнул:

– Что ты тут рассказываешь?– Я предсказываю, – ответил Гуинплен.Снова раздался взрыв хохота, сквозь которыий немолчным

рокотом прорывался глухоий гнев. Один изнесовершеннолетних пэров, Лаий онел Кренсилд-Секвилл,

граф Дорсет и Миддлсекс, стал ногами на скамью, состепенным видом, как подобает будущему законодателю, и,не смеясь, не говоря ни слова, обратил к Гуинплену своесвежее мальчишеское лицо и пожал плечами. Заметив это,епископ Сент-Асафскиий наклонился к уху своего соседаепископа Сент-Дэвидского, шепнул, указывая на Гуинплена:«Вот безумец!» и, указав на подростка, прибавил: «А вотмудрец».

В хаосе насмешек выделялись громкие выкрики:– Страшилище!– Что означает все это?– Оскорбление палаты!– Это выродок, а не человек!– Позор! Позор!– Прекратить заседание!– Нет, даий те ему кончить!– Говори, шут!Лорд Льюис Дюрас крикнул, подбоченясь:– Ах, до чего же хорошо посмеяться! Как это полезно для

моеий печени! Предлагаю вынести постановление внижеследующеий редакции: "Палата лордов изъявляет своюпризнательность забавнику из «Зеленого ящика».

Как помнит читатель, Гуинплен мечтал совсем о другомприеме.

Тот, кто подымался по крутому песчаному, осыпающемусяскату над глубокоий пропастью, кто чувствовал, как из-подего рук, из-под его пальцев, колен и ног ускользает точкаопоры, кто тщетно пытался двигаться вверх понепокорному обрыву, опасаясь каждую минутупоскользнуться, скатываясь вниз вместо того, чтобыподыматься, спускаясь вместо того, чтобы восходить,

увеличивая опасность при каждоий попытке добраться довершины, сползая все больше и больше при каждомдвижении, вызванном желанием спастись, кто чувствовал,что страшная бездна все ближе, кто ощущал мрачныий холоди зияние разверзающеий ся перед ним пропасти, – тотиспытал то, что испытывал в эти минуты Гуинплен.

Он чувствовал, как рушатся его гордые мечты, какмрачноий пропастью разверзается перед ним вражда этихлюдеий .

Всегда находится человек, способныий в немногих словахвыразить общее мнение.

Лорд Скерсдеий л выразил единодушное чувство собрания,воскликнув:

– Зачем явилось сюда это чудовище?Гуинплен вздрогнул, словно от нестерпимоий боли; он

резко выпрямился и пылающим взором окинул все скамьи.– Зачем я явился сюда? Затем, чтобы повергнуть вас в

ужас. Я чудовище, говорите вы? Нет, я – народ. Я выродок,по-вашему? Нет, я – все человечество. Выродки – это вы. Вы– химера, я – деий ствительность. Я – Человек. Страшныий«Человек, которыий смеется». Смеется над кем? Над вами.Над собоий . Надо всем. О чем говорит этот смех? О вашемпреступлении и о моеий муке. И это преступление, эту мукуон швыряет вам в лицо. Я смеюсь – и это значит: я плачу.

Он остановился. Шум утих. Кое-где еще смеялись, но ужене так громко. Он подумал было, что снова овладелвниманием слушателеий . Передохнув, он продолжал:

– Маска вечного смеха на моем лице – дело рук короля.Этот смех выражает отчаяние. В этом смехе – ненависть ивынужденное безмолвие, ярость и безнадежность. Этотсмех создан пыткоий . Этот смех – итог насилия. Если бы так

смеялся сатана, этот смех был бы осуждением бога. Нопредвечныий не похож на бренных людеий . Он совершенен, онсправедлив, и деяния королеий ненавистны ему. А! Высчитаете меня выродком! Нет. Я – символ. О всемогущиеглупцы, откроий те же глаза! Я воплощаю в себе все. Япредставляю собоий человечество, изуродованноевластителями. Человек искалечен. То, что сделано со мноий ,сделано со всем человеческим родам: изуродовали егоправо, справедливость, истину, разум, мышление, так же какмне изуродовали глаза, ноздри и уши; в сердце ему, так жекак и мне, влили отраву горечи и гнева, а на лицо наделимаску веселости. На то, к чему прикоснулся перст божиий ,легла хищная лапа короля. Чудовищная подмена! Епископы,пэры и принцы, знаий те же, народ – это великиий страдалец,которыий смеется сквозь слезы. Милорды, народ – это я.Сегодня вы угнетаете его, сегодня вы глумитесь надо мноий .Но впереди – весна. Солнце весны растопит лед. То, чтоказалось камнем, станет потоком. Твердая по видимостипочва провалится в воду. Одна трещина – и все рухнет.Наступит час, когда страшная судорога разобьет ваше иго,когда в ответ на ваше гиканье раздастся грозныий рев. Этотчас уже наступил однажды – ты пережил его, отец моий ! –этот час господень назывался республикоий : ее уничтожили,но она еще возродится. А пока помните, что длиннуючереду вооруженных мечами королеий пресек Кромвель,вооруженныий топором. Трепещите! Близится неумолимыийчас расплаты, отрезанные когти вновь отрастают,вырванные языки превращаются в языки пламени, онивзвиваются ввысь, подхваченные буий ным ветром, и вопиютв бесконечности; голодные скрежещут зубами; раий ,воздвигнутыий над адом, колеблется; всюду страдания, горе,

муки; то, что находится наверху, клонится вниз, а то, чтолежит внизу, раскрывает зияющую пасть; тьма стремитсястать светом; отверженные вступают в спор сблаженствующими. Это идет народ, говорю я вам, этоподнимается человек; это наступает конец; это багрянаязаря катастрофы. Вот что кроется в смехе, над которым выиздеваетесь! В Лондоне – непрерывные празднества. Пустьтак. По всеий Англии – пиры и ликованье. Хорошо. Нопослушаий те! Все, что вы видите, – это я. Ваши празднества –это моий смех. Ваши пышные увеселения – это моий смех.Ваши бракосочетания, миропомазания, коронации – это моийсмех. Празднества в честь рождения принцев – это моий смех.Гром над вашими головами – это моий смех!

Как можно было сдержаться, слыша такие слова? Смехвозобновился, на этот раз с удручающеий силоий . Из всехвидов лавы, которые извергает, словно кратер вулкана,человеческиий рот, самыий едкиий – это насмешка. Никакаятолпа не в состоянии противиться соблазну жестокоийпотехи. Не все казни совершаются на эшафотах, и любоесборище людеий , будь то уличная толпа илизаконодательная палата, всегда имеет наготове палача:палач этот – сарказм. Нет пытки, которая сравнялась бы спыткоий глумления. Этоий пытке подвергся Гуинплен.Насмешки сыпались на него градом камнеий и градомкартечи. Он оказался в роли детскоий игрушки, манекена,истукана, ярмарочного силомера, которыий бьют по голове,пробуя крепость кулака. Присутствующие подпрыгивали насвоих местах, кричали «Еще!», покатывались от хохота,топали ногами, хватались за брыжи. Ни торжественностьместа, ни пурпур мантиий , ни белизна горностая, нивнушительные размеры париков – ничто не могло

остановить их. Хохотали лорды, хохотали епископы,хохотали судьи. Старики смеялись до слез,несовершеннолетние надрывались от смеха. АрхиепископКентербериий скиий толкал локтем архиепископа ИЙ оркского.Генри Комптон, епископ Лондонскиий , брат графаНортгемптона, хватался за бока. Лорд-канцлер опускалглаза, чтобы скрыть невольную улыбку. Смеялся дажепристав черного жезла, стоявшиий у перил, как живоеолицетворение почтительности.

Гуинплен скрестил руки на груди: он был бледен.Окруженныий всеми этими лоснящимися от удовольствиялицами, старыми и молодыми, среди взрывовгомерического хохота, в этом вихре рукоплесканиий , топота,криков «ура», среди этого безудержного ликования, этогонеобузданного веселья, он чувствовал в душе могильныийхолод. Все было кончено. Отныне он не мог уже совладатьни с выражением смеха на своем лице, ни с теми, кто осыпалего оскорблениями.

Никогда еще не проявлялся с такоий очевидностьюизвечныий , роковоий закон близости великого и смешного:хохот оказывается отзвуком мучительного вопля, пародиядвижется следом за отчаянием; никогда еще противоречиемежду кажущимся и деий ствительным не вскрывалось столь,ужасно. Никогда еще более зловещиий свет не озарялнепроглядноий тьмы человеческоий души.

Гуинплен присутствовал при полном крушении своихчаяниий : они были уничтожены смехом. Произошло нечтонепоправимое. Упавшиий может встать, но человекраздавленныий уже не подымется. Нелепая,всепобеждающая насмешка обратила его в прах. Отныне унего не было никакоий надежды. Все зависит от среды. То,

что в «Зеленом ящике» было торжеством, в палате лордовоказалось падением и катастрофоий . Рукоплескания,служившие там наградою, были здесь оскорблением. Онпочувствовал теперь как бы изнанку своеий личины. По однусторону была симпатия простого люда, принимающегоГуинплена, по другую – ненависть знати, отвергающеийлорда Фермена Кленчарли. Притягательная сила одних иотталкивающая сила других – обе одинаково влекли его вомрак. Ему казалось, будто кто-то напал на него сзади. Рокнередко наносит такие предательские удары. Потом всеразъяснится, но пока судьба оказывается западнеий , ичеловек попадает в волчью яму. Гуинплену казалось, что онвозносится вверх, а его осмеяли. Пороий апофеозызавершаются мрачно. Существует зловещее слово:отрезвление. Это – трагическая мудрость, которую рождаетопьянение. Застигнутыий этоий беспощадноий буреий веселья,Гуинплен задумался.

Отдаться сумасшедшему смеху – то же, что плыть по волеволн. Сборище людеий , охваченное неудержимым хохотом, –то же, что судно, потерявшее компас. Никто уже не знал, ничего он хочет, ни что он делает. Пришлось закрытьзаседание.

«Ввиду происшедшего» лорд-канцлер отложилголосование на следующиий день. Члены палаты сталирасходиться. Поклонившись королевскому креслу, лордыпокидали зал. Их смех еще звучал в коридорах, теряясь где-то в отдалении. Кроме официальных выходов, во всех залахзаседаниий есть еще много двереий , скрытых коврами,лепными украшениями стен и нишами; просачиваясь в этивыходы, как просачивается влага в трещины сосуда,публика быстро освобождает помещение. В несколько

минут зал пустеет. Такие перемены наступают быстро,почти без переходов. В местах шумных сборищ сразу жевоцаряется безмолвие.

Углубившись в раздумье, можно забыть обо всем и в концеконцов оказаться как бы на другоий планете. Гуинплен вдругсловно очнулся. Он был один в пустом зале; он и не заметил,как закрыли заседание. Все пэры куда-то исчезли, даже обаего восприемника. Осталось лишь несколько служителеийпалаты, ожидавших ухода «его милости», чтобы покрытьчехлами мебель и погасить свет. Он машинально наделшляпу, сошел со своеий скамьи и направился к большимдверям, распахнутым в галерею. Когда он проходил мимоперил, привратник снял с него пэрскую мантию. Он едваобратил на это внимание. Мгновение спустя он был уже вгалерее.

Слуги, находившиеся в зале, с удивлением заметили, чтоновыий лорд вышел, не поклонившись трону,

8. БЫЛ БЫ ХОРОШИМ БРАТОМ, ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛПРИМЕРНЫМ СЫНОМ

В галерее уже никого не было. Гуинплен прошел черезстеклянную ротонду, откуда успели убрать кресло и столы игде не оставалось больше никаких следов церемонии егопосвящения в пэры. Горевшие на равном расстоянии друг отдруга люстры и канделябры указывали ему путь к выходу.Благодаря этоий веренице огнеий Гуинплену удалось легкоотыскать в путанице залов и коридоров дорогу, по котороийон шел в палату вслед за герольдмеий стером и приставомчерного жезла. Он не встретил ни души, если не считать

нескольких замешкавшихся старых лордов, тяжелымишагании бредущих к выходу.

Вдруг среди безмолвия этих огромных пустынных заловдо него долетел неясныий гул человеческих голосов,необычныий для такого места и в столь поздниий час. Оннаправился в ту сторону, откуда доносился шум, и очутилсяв широком, слабо освещенном вестибюле, служившемвыходом из платы. Сквозь распахнутую стеклянную дверьвиден был подъезд, лакеий с факелами, площадь и ряд карет,ожидавших у подъезда.

Отсюда и исходил шум, услышанныий Гуинпленом.Около двери, под фонтаном, в вестибюле стояла кучка

людеий , которые бурно жестикулировали и громко о чем-тоспорили. Незамеченныий в полумраке Гуинплен подошелближе.

Очевидно, здесь происходила ссора. Десять – двенадцатьмолодых лордов толпились у выхода, а какоий -то человек вшляпе, как и они, стоял перед ними, гордо вскинув голову ипреграждая им дорогу.

Кто был этот человек? Том-Джим-Джек.Некоторые из лордов еще не сняли пэрскоий мантии,

другие уже сбросили с себя парламентское одеяние и былив обыкновенном платье.

На шляпе Том-Джим-Джека развевались перья, но небелые, как у пэров, а зеленые с оранжевыми завитками; егокостюм, сверху донизу расшитыий золотыми галунами, былукрашен у ворота и на рукавах целыми каскадами лент икружев; левоий рукоий он крепко сжимал рукоять висевшеийсбоку шпаги, на бархатных ножнах и на перевязи котороийбыли вышиты золотом адмиральские якоря.

Гуинплен услышал, как он говорил, обращаясь ко всем

этим молодым лордам:– Я назвал вас трусами. Вы требуете, чтобы я взял свои

слова назад. Извольте. Вы не трусы. Вы идиоты. Вы всенакинулись на одного. Это не трусость? Пожалуий . В такомслучае это глупость. Вы слушали, но ровно ничего непоняли. Старики здесь тугоухи, а молодежь тупоумна. Я вдостаточноий мере принадлежу к вашеий среде, чтобы иметьправо высказывать вам такие истины. Этот новыий лорд –существо странное, он наговорил кучу нелепостеий , –согласен, но среди этих нелепостеий было и много верного.Его речь была сбивчива, бестолкова, он произнес еенеумело, – не спорю; он слишком часто повторял «знаете ливы, знаете ли вы», но человек, еще вчера бывшиийярмарочным фигляром, не обязан говорить, как Аристотельили как Гильберт Барнет, епископ Сарумскиий . Его слова онечисти, о львах, его обращение к помощникам клерков –все это было безвкусно. Черт возьми! Кто же спорит с вами?Это была безрассудная, беспорядочная речь, где все былоспутано, но иногда в неий проскальзывала настоящая правда.Говорить так, как он, не будучи опытным оратором, – этоуже немалая заслуга. Хотел бы я увидеть вас на его месте.То, что он рассказал о прокаженных Бертон-Лезерса – фактбесспорныий . К тому же не он первыий говорит глупости впарламенте. Наконец, милорды, я не люблю, когда всенападают на одного, таков уж моий характер, а потомуразрешите мне считать себя оскорбленным. Вашеповедение не нравится мне, я возмущен. Я не очень-то верюв бога, но когда он совершает добрые поступки, чтослучается с ним не каждыий день, я готов склониться кмысли, что он существует; поэтому, например, я весьмапризнателен ему, если только он есть, за то, что он извлек

из общественных низов пэра Англии и возвратилнаследство законному владельцу; независимо от того, наруку мне это или нет, я рад, что мокрица внезапнопревратилась в орла, Гуинплен – в Кленчарли. Милорды, язапрещаю вам держаться иного мнения. Жаль, что здесь нетЛьюиса Дюраса. Он получил бы от меня по заслугам!Милорды, Фермен Кленчарли вел себя как лорд, а вы – какскоморохи. Что касается его смеха, он в нем не повинен. Выпотешались над его смехом. Нельзя смеяться наднесчастьем. Вы глупцы, и глупцы жестокие. Вы оченьошибаетесь, если полагаете, что нельзя посмеяться и надвами, вы сами безобразны, и вы не умеете одеваться.Милорд Хавершем, я видел третьего дня твою любовницу,она отвратительна. Хоть и герцогиня, но настоящаямартышка. Господа насмешники, повторяю вам, мне оченьхотелось бы послушать, сумеете ли вы связать три-четыреслова кряду. Болтать может всякиий , говорить – далеко некаждыий . Вы воображаете себя образованными людьми натом лишь основании, что протирали штаны на скамьях вОксфорде или Кембридже, и потому, что, прежде чемусесться в качестве пэров Англии на скамьи Вестминстер-Холла, вы хлопали ушами на скамьях Гонвиллского илиКаий ского колледжа. Я говорю вам в лицо: вы вели себянагло с новым лордом.

Конечно, он чудовище, но чудовище, отданное на съедениедиким зверям. Я предпочел бы быть на его месте, чем навашем. Я присутствовал на заседании в качествевозможного наследника пэрства. Я все слышал. Я не имелправа высказываться, но имею право быть порядочнымчеловеком. Ваши насмешки возмутили меня. Когда я зол, яспособен подняться на гору Пендлхилл и набрать там травы

«собачиий зуб», хотя она навлекает молнию на голову того,кто срывает ее. Вот почему я поджидал вас здесь, у выхода.Объясниться никогда не лишнее, и мне нужно поговорить свами. Понимаете ли вы, что в известноий степени оскорбилии меня? Милорды, я твердо решил отправить кое-кого извас на тот свет. Все вы, присутствующие здесь, – ТомасТефтон, граф Тенет, Севедж, граф Риверс, Чарльз Спенсер,граф Сендерленд, Лоуренс Хаий д, граф Рочестер, и вы,бароны Греий -Ролстон, Кери Хенсдон, Эскрик, Рокингем, ты,маленькиий Картрет, ты, Роберт Дарси, граф Холдернес, ты,Вильям, виконт Хеттон, и ты, Ральф, герцог Монтегю, и всеостальные, – я, Дэвид Дерри-Моий р, моряк англиий скогофлота, бросаю вам вызов и настоятельно предлагаю вамзапастись секундантами и свидетелями; я буду ждать вас,чтобы встретиться лицом к лицу и грудь с грудью нынче жевечером, сеий час же или завтра, днем или ночью, присолнечном свете или при свете факелов, в любом месте, влюбое время и на каких угодно условиях, всюду, где толькохватит места, чтобы скрестить два клинка; вы хорошосделаете, если осмотрите ваши пистолеты и лезвия вашихшпаг, ибо я имею намерение сделать вакантными вашипэрства. Огль Кавендиш, прими меры предосторожности ивспомни своий девиз: «Cavendo tutus» ["Остерегаясь, будешь вбезопасности" (лат.)]. Мармедьюк Ленгдеий л, ты поступишьблагоразумно, если, по примеру твоего предка Гундольда,велишь нести за собою гроб. Джордж Бутс, граф Уорингтон,не видать тебе больше своего графства в Честере, своегокритского лабиринта и высоких башен Денгем-Месси. Чтокасается лорда Вогана, он достаточно молод, чтобыговорить дерзости, но слишком стар, чтобы отвечать за них;поэтому за его слова я привлеку к ответу его племянника

Ричарда Вогана, депутата города Мерионета в палатеобщин. Тебя, Джон Кемпбел, граф Гринич, я убью, как Эгонубил Мэтеса, но только честным ударом, а не сзади, так какя привык становиться к острию шпаги грудью, а не спиноий .Это решено, милорды. А теперь, если угодно, прибегаий те кколдовству, обращаий тесь к гадалкам, натираий те себе теломазями и снадобьями, делающими его неуязвимым,вешаий те себе на шею дьявольские или богородицыныладанки, – я буду драться с вами, невзирая ни на какиеблагословения или колдовские заговоры, и не стануощупывать вас, чтобы узнать, нет ли на вас талисманов. Ябуду биться с вами пешиий или конныий . На любомперекрестке, если хотите – на Пикадилли или Черинг-Кроссе, пусть даже для нашего поединка разворотятмостовую, как это сделали во дворе Лувра для Гиза сБассомпьером. Слышите вы? Я вызываю вас всех! Дорм,граф Карнарвон, я заставлю тебя проглотить мою шпагу дорукоятки, как это сделал Мароль с Лилем-Мариво; тогдаувидим, будешь ли ты смеяться, милорд. Ты, Барлингтон,похожиий на семнадцатилетнюю девчонку, ты можешьвыбрать себе место для могилы, где пожелаешь: на лужаий кели твоего Миддлсекского замка или в твоемЛендерсбергском саду в ИЙ оркшире. Ставлю в известностьваши милости, что я не терплю дерзостеий и накажу вас позаслугам, милорды. Я не допущу, чтобы вы глумились надлордом Ферменом Кленчарли. Он лучше вас. Как Кленчарли,он не менее знатен, чем вы, а как Гуинплен, он обладаетумом, которого у вас нет. Я объявляю его дело своим делом,оскорбление, нанесенное ему, считаю нанесенным мне ивозмущен вашими издевательствами над ним. Посмотрим,кто из нас останется жив, ибо я вызываю вас, слышите ли

вы, на смертныий боий ; оружие и способ смерти выбираий текакие вам угодно, но так как вы в то же время иджентльмены и грубые скоты, я соразмеряю своий вызов свашими качествами и предлагаю вам все существующиеспособы взаимного истребления, начиная с дворянскогооружия – шпаги и кончая простонародноий кулачноийрасправоий .

Этот яростныий поток был встречен всеми молодымилюдьми высокомерноий улыбкоий .

– Согласны, – ответили они.– Я выбираю пистолет, – сказал Барлингтон.– Я, – заявил Эскрик, – выбираю старинныий поединок в

огороженном месте на палицах и на кинжалах.– Я, – сказал Холдернес, – рукопашную схватку на двух

ножах, одном длинном и одном коротком.– Лорд Дэвид, – ответил граф Тенет, – ты шотландец, и я

выбираю палаш.– Я – шпагу, – сказал Рокингем.– Я, – объявил герцог Ральф, – предпочитаю бокс. Это

благороднее!Гуинплен вышел из темноты.Он направился к человеку, которыий до сих пор назывался

Том-Джим-Джеком, но теперь оказался кем-то совсемдругим.

– Благодарю вас, – сказал он, – но это касается толькоменя.

Все обернулись к нему.Гуинплен подошел еще ближе. Какая-то сила толкала его к

тому, кого все называли лордом Дэвидом и кто стал егозащитником, если не более. Лорд Дэвид отступил.

– А! – воскликнул лорд Дэвид. – Это вы! Вы здесь?

Прекрасно. Мне и вам надо сказать несколько слов Выосмелились говорить о женщине, которая сперва любилалорда Линнея Кленчарли, а потом короля Карла Второго?

– Да, говорил.– Сударь, вы оскорбили мою мать.– Вашу мать? – воскликнул Гуинплен. – Значит... я

чувствовал это... значит, мы...– Братья, – закончил лорд Дэвид.И он дал Гуинплену пощечину.– Мы – братья, – повторил он. – Поэтому мы можем

драться. Поединок возможен только между равными. Ктоже мне более равен, чем собственныий брат? Я пришлю к вамсекундантов. Завтра мы будем драться насмерть.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. НА РАЗВАЛИНАХ

1. С ВЫСОТЫ ВЕЛИЧИЯ В БЕЗДНУ ОТЧАЯНИЯ

В то время, как на колокольне собора святого Павлапробило полночь, какоий -то человек, переий дя Лондонскииймост, углублялся в сеть саутворкских переулков. Фонариуже не горели, ибо в то время в Лондоне, как и в Париже,гасили городское освещение в одиннадцать часов, то естьименно тогда, когда оно всего нужнее. Темные улицы былибезлюдны. Отсутствие фонареий сокращает количествопрохожих. Человек шел большими шагами. На нем былкостюм, совсем не подходящиий для позднеий прогулки поулицам: шитыий золотом атласныий камзол, шпага на боку,шляпа с белыми перьями; плаща на нем не было. Ночные

сторожа при виде его говорили: «должно быть, какоий -нибудь лорд, побившиий ся об заклад», – и уступали емудорогу с уважением, с каким должно относиться и к лордами к пари.

Человек этот был Гуинплен.Он бежал из Лондона.Куда он стремился, он и сам не знал. Как мы уже говорили,

в душе, человека иногда бушует смерч, и для него земля инебо, море и суша, день и ночь, жизнь и смерть сливаются внепостижимыий хаос. Деий ствительность душит нас. Мыраздавлены силами, в которые не верим. Откуда-тоналетает ураган. Меркнет небесныий свод. Бесконечностькажется пустотоий . Мы перестаем ощущать самих себя. Мычувствуем, что умираем. Мы стремимся к какоий -то звезде.Что испытывал Гуинплен? Только жажду видеть Дею. Онвесь был полон одним желанием: вернуться в «Зеленыийящик», в Тедкастерскую гостиницу, шумную, яркоосвещенную, оглашаемую взрывами добродушного смехапростого народа; снова встретиться с Урсусом, с Гомо, сноваувидеть Дею, вернуться к настоящеий жизни.

Подобно тому, как стрела, выпущенная из лука, с роковоюсилою устремляется к цели, так и человек, истерзанныийразочарованиями, устремляется к истине. Гуинпленторопился. Он приближался к Таринзофилду. Он уже не шел,он бежал. Его глаза впивались в расстилавшиий ся перед ниммрак; таким же жадным взором всматривается в горизонтмореплаватель в поисках гавани. Как радостна будетминута, когда он увидит освещенные окна Тедкастерскоийгостиницы!

Он вышел на «зеленую лужаий ку», обогнул забор: напротивоположном конце пустыря перед ним выросло

здание гостиницы – единственноий , как помнит читатель,жилоий построий ки на ярмарочноий площади.

Он стал всматриваться. Света не было. Все окна былитемны.

Он вздрогнул. Затем стал убеждать себя, что уже поздно,что харчевня закрыта, что дело объясняется просто: всеспят, и ему надо только разбудить Никлса или Говикема,постучав в двери. Он двинулся туда. Он уже не бежал – онмчался изо всех сил.

Добравшись до харчевни, он остановился, с трудомпереводя дыхание. Если человек, измученныий жестокоийдушевноий буреий , судорожно сопротивляясь натискунежданных бедствиий , не зная, жив ли он или мертв, все жеспособен с бережноий заботливостью относиться клюбимому существу – это верныий признак истиннопрекрасного сердца. Когда все оказывается поглощеннымпучиноий , всплывает наверх одна только нежность. Первое, очем подумал Гуинплен, это как бы не испугать спящую Дею.

Он подошел к дому, стараясь производить как можноменьше шума. Он хорошо знал чуланчик, служившиийночным убежищем Говикему; в этом закоулке,примыкавшем к нижнему залу харчевни, было маленькоеоконце, выходившее на площадь. Гуинплен тихонькопостучал пальцем по стеклу. Надо было только разбудитьГовикема.

Но в каморке никто не пошевелился. «В его возрасте, –решил Гуинплен, – спят очень крепко». Он стукнул в оконцееще раз. Никакого движения.

Он постучал сильнее два раза подряд. В чуланчике по-прежнему было тихо. Тогда, встревоженныий , он подошел кдверям гостиницы и постучался.

Никакого ответа.Чувствуя, что весь холодеет, он подумал: «Дядюшка Никлс

стар, дети спят крепко, а у стариков сон тяжелыий . Постучупогромче».

Он барабанил, бил кулаком, колотил изо всеий силы. И этовызвало в нем далекое воспоминание об Уэий мете, когда он,еще мальчиком, бродил ночью с малюткоий Дееий на руках.

Он стучался властно, как лорд; ведь он и был лордом, кнесчастью.

В доме по-прежнему стояла мертвая тишина.Он почувствовал, что теряет голову. Он уже перестал

соблюдать осторожность. Он стал звать:– Никлс! Говикем!Он заглядывал в окна в надежде, не вспыхнет ли где-

нибудь огонек.Никакого движения. Ни звука. Ни голоса. Ни малеий шего

света. Он подошел к воротам, стал стучаться, яростногрясти их и кричать:

– Урсус! Гомо!Волк не залаял в ответ.На лбу Гуинплена выступил холодныий пот.Он оглянулся вокруг. Стояла глухая ночь, но на небе было

достаточно звезд, чтобы рассмотреть ярмарочную площадь.Его глазам представилась мрачная картина – кругом былголыий пустырь; не осталось ни одного балагана. Ни одноийпалатки, никаких подмостков. Ни одноий повозки. Циркатоже не было. Там, где еще совсем недавно шумно кишелбродячиий люд, теперь зияла зловещая черная пустота. Всеисчезло.

Безумная тревога овладела Гуинпленом. Что это значит?Что случилось? Разве тут больше нет никого? Разве с его

уходом рухнула вся его прежняя жизнь? Что же сделали сними со всеми? Ах, боже моий !

Как ураган, он снова ринулся к гостинице. Он стал стучатьв боковую дверь, в ворота, в окна, в ставни, стены, стучалкулаками, ногами, обезумев от ужаса и тоски. Он звалНиклса, Говикема, Фиби, Винос, Урсуса, Гомо. Стоя передстеноий , он надрывался в криках, он стучал что было мочи.По временам он умолкал и прислушивался. Дом оставалсянем и мертв. В отчаянии он снова принимался стучать извать. Все вокруг гудело от его ударов, стука и криков. Этобыло похоже на раскаты грома, пытающиеся нарушитьмолчание гробницы.

Есть такая степень страха, когда человек сам делаетсястрашен. Кто боится всего, тот уже ничего не боится. Втакие минуты мы способны ударить ногоий даже сфинкса.Мы не страшимся оскорбить неведомое. Гуинплен бушевалкак помешанныий , иногда останавливаясь, чтобыпередохнуть, затем опять оглашал воздух непрерывнымикриками и зовом, как бы штурмуя это трагическоебезмолвие.

Он сотни раз окликал всех, кто, по его предположению,мог находиться внутри, – всех, кроме Деи.Предосторожность, непонятная ему самому, но которую он,несмотря на всю свою растерянность, еще инстинктивнособлюдал.

Видя, что крики и призывы напрасны, он решилпробраться в дом. Он сказал себе: «Надо проникнутьвнутрь». Разбив стекло в каморке Говикема и порезав приэтом руку, он отодвинул задвижку и отворил оконце. Шпагамешала ему, и он, гневно сорвав с себя перевязь, пояс ишпагу, швырнул все это на мостовую. Потом,

вскарабкавшись на выступ стены, влез, несмотря на узкуюоконную раму, в каморку; оттуда он пробрался в гостиницу.

В темноте еле была видна постель Говикема, но мальчикана неий не было. Раз не было Говикема, очевидно не было иНиклса. Весь дом был погружен во мрак. В этом совершеннотемном помещении угадывалась таинственнаянеподвижность пустоты и та зловещая тишина, котораяозначает: «Здесь нет ни души». Содрогаясь, Гуинпленпрошел в нижниий зал; он натыкался на столы, ронял на полпосуду, опрокидывал скамьи, жбаны, шагал через стулья и,очутившись, у двери, выходившеий на двор, так сильноударил в нее коленом, что сбил щеколду. Дверь повернуласьна петлях, Гуинплен заглянул во двор. «Зеленого ящика»там не было.

2. ПОСЛЕДНИЙ ИТОГ

Гуинплен вышел из гостиницы и осмотрел во всехнаправлениях Таринзофилд. Он ходил всюду, где наканунестояли подмостки, палатки, балаганы. Теперь ничего отэтого не осталось. Он стучался в лавки, хотя отлично знал,что в них нет никого, колотил во все окна, ломился во вседвери. Ни один голос не откликнулся из этоий тьмы.Казалось, здесь вымерло решительно все.

Муравеий ник был разрушен. Очевидно, полиция приняламеры. Казалось, здесь прошел разбоий ничиий набег.Таринзофилд не то что опустел, он был разорен; во всех егоуглах чувствовались следы чьих-то свирепых когтеий . У этоийжалкоий ярмарки вывернули, так сказать, наизнанкукарманы и опорожнили их.

Внимательно обследовав всю площадь, Гуинплен покинул«зеленую лужаий ку», свернул в извилистые переулки тоийчасти предместья, которая носит название Ист-Поий нта, инаправился к Темзе.

Миновав запутанную сеть переулков, обнесенныхзаборами и изгородями, он почувствовал, что на негопахнуло свежестью воды, услыхал глухоий плеск реки и вдругочутился перед парапетом Эфрок-Стоуна.

Парапет окаий млял очень короткиий и узкиий участокнабережноий . Под парапетом высокая стена отвесноспускалась в темную воду.

Гуинплен остановился, облокотился на парапет, сжалобеими руками голову и задумался, склонясь над водоий .

На что он смотрел? На реку? Нет. Во что же онвглядывался? Во мрак. Но не в тот, что окружал его, а в тот,что наполнял его душу.

В унылом ночном пеий заже, которого он не замечал, втемноте, куда не проникал его взор, можно было различитьчерные силуэты реий и мачт. Под Эфрок-Стоуном не былоничего, кроме воды, но неподалеку, вниз по течению,набережная полого спускалась к берегу, где стоялонесколько судов, только что прибывших или готовящихся котплытию и сообщавшихся с сушеий маленькимипристанями, сооруженными из камня или дерева, илидощатыми мостками. Одни суда стояли на якоре, другие –на причале. На них не слышалось ни шагов, ни разговоров,так как матросы имеют похвальную привычку спать какможно дольше и вставать только для работы. Даже есликакому-либо из этих судов и предстояло уий ти ночью вовремя прилива, то пока на нем еще никто не просыпался.

Во мгле смутно вырисовывались черные пузатые кузовы и

такелаж, переплетения снастеий и веревочных лестниц. Всезатягивала сизая мглистая дымка. Местами ее прорезывалкрасныий фонарь.

Ничего этого Гуинплен не замечал. Он созерцалсобственную судьбу.

Он был погружен в раздумье, этот мечтатель,растерявшиий ся перед лицом неумолимоийдеий ствительности. Ему чудилось, будто он слышит позадисебя какоий -то грохот, словно гул землетрясения. Это былхохот лордов.

Он только что бежал от этого хохота. Бежал, получивпощечину.

От кого? – От родного брата.И, убежав от этого хохота, оглушенныий пощечиноий , спеша

укрыться в своем гнезде, словно раненая птица, спасаясь отненависти и надеясь встретить любовь, что встретил он?

Мрак.Ни души.Все исчезло.Он сравнивал этот мрак со своими мечтами.Все, все рухнуло!Гуинплен подошел к самому краю зловещеий пропасти, к

зияющеий пустоте.«Зеленыий ящик» исчез, и это было гибелью вселенноий .Над ним как бы захлопнулась крышка гроба.Он размышлял.Что с ними могло произоий ти? Где они? Очевидно, их всех

куда-то убрали. Тем же самым ударом, каким она вознеслаего на высоту, судьба уничтожила его близких. Было ясно,что он их больше никогда не увидит. Для этого принялинеобходимые меры. Сразу удалили всех до одного

обитателеий ярмарочноий площади, начиная с Никлса иГовикема, чтобы он нигде не мог получить никакихсведениий . Их смели беспощадноий рукоий . Та же грознаяобщественная сила, жертвоий котороий он стал в палателордов, уничтожила Урсуса и Дею в их убогом жилище.

Они погибли. Дея погибла. Во всяком случае для него.Навсегда. О силы небесные, где она? И его не было рядом, ион не защитил ее!

Строить догадки об отсутствующих, которых любишь,значит подвергать себя пытке. И Гуинплен переживал этупытку. Куда бы ни устремлялась его мысль, какие быпредположения ни приходили ему на ум, все причиняло емужестокую внутреннюю боль, и он глухо стонал.

В вихре проносившихся в его голове мучительных мыслеийу него возникло внезапно воспоминание о том, несомненнороковом, человеке, которыий назывался Баркильфедро. Этоон оставил в его мозгу те неясные слова, которыезагорались теперь в его памяти, как будто были начертаныогнем. Он чувствовал, как пылают они в его мозгу – эти,прежде загадочные, теперь ставшие понятными слова:

«Судьба никогда не отворяет одноий двери, не захлопнувпрежде другоий ».

Все было кончено. Последние тени сгустились над ним.В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него

как будто бы рушится мир. Это называется отчаянием. Душав этот час полна падающих звезд.

Итак, вот что с ним случилось!Откуда-то вдруг надвинулось облако дыма. Оно покрыло

его, Гуинплена. Дым закрыл ему глаза; он проник в его мозг,он ослепил и одурманил его. Все это длилось недолго,только пока рассеялся дым. И вот рассеялось все – и дым и

жизнь его. Очнувшись от этого страшного сна, он оказалсяодиноким.

Все исчезло. Все ушло. Все погибло. Ночь. Небытие. Вот чтоон видел вокруг себя.

Он был одинок.Синоним одиночества – смерть.Отчаяние – великиий счетчик. Оно всему подводит итоги.

Ничто не ускользает от него. Оно все подсчитывает, неупуская ни одного сантима. Оно ставит в счет богу игромовыий удар и булавочныий укол. Оно хочет точно знать,чего следует ждать от судьбы. Оно все принимает вовнимание, взвешивает и высчитывает.

Как страшен этот наружныий холод, под которым клокочетогненная лава!

Гуинплен заглянул в свою душу и посмотрел прямо в глазасвоеий судьбе. Оглядываясь назад, человек подводитстрашныий итог.

Находясь на вершине горы, мы всматриваемся в пропасть.Упав в бездну, созерцаем небо.И говорим себе: «Вот где я был».Гуинплен познал всю глубину несчастья. И как быстро это

случилось! Несчастье надвинулось на него так внезапно! Амежду тем оно так тяжело, что от него можно было быждать большеий медлительности. Увы, это не так! Казалосьбы, холод, присущиий снегу, должен был сообщить емуоцепенелость зимы, а белизна – неподвижность савана.Однако это опровергается стремительным падениемлавины.

Лавина – это снег, ставшиий огненноий печью. Она ледяная,но все пожирает. Такая лавина увлекла за собоий Гуинплена.Она оторвала его, как лоскут, вырвала с корнем, как дерево,

швырнула, как камень.Он припомнил все обстоятельства своего падения. Сам

задавал себе вопросы и сам же на них отвечал. Страдания –это допрос. Ни один судья не допрашивает обвиняемого такпытливо, как допрашивает нас собственная совесть.

В какоий мере отчаяние Гуинплена было вызваноугрызениями совести?

Он пожелал дать себе в этом отчет и, как анатом, вскрылсвою душу. Мучительная операция.

Его отсутствие привело к катастрофе. Зависело ли оно отнего? Деий ствовал ли он по собственноий воле? Нет. Он всевремя чувствовал себя пленником. Что же удерживало иостанавливало его? Тюрьма? Нет. Цепи? Нет. Что же? Липкаясмола. Он завяз в собственном величии.

Кому не случалось быть с виду свободным, но чувствовать,что у него связаны крылья!

Он будто попался в расставленные тенета. То, что вначалебыло соблазном, стало в конце концов пленом.

Совесть не давала ему покоя: разве он только подчинилсяобстоятельствам? Нет. Он охотно принял то, что предлагалаему судьба.

Правда, в известноий мере над ним совершили насилие, егозахватили врасплох, но и он в свою очередь невоспротивился этому. В том, что его похитили, он не былвиноват, но он проявил слабость, позволив одурманитьсебя. Была ведь решительная минута, когда ему задаливопрос: Баркильфедро предложил ему сделать выбор ипредоставил полную возможность одним-единственнымсловом решить свою участь.

Гуинплен мог сказать «нет». Он сказал «да».Это «да», произнесенное в состоянии полноий

растерянности, и повлекло за собою все остальное.Гуинплен сознавал это. И воспоминание об этоий минутевызвало теперь прилив горечи в его душе.

И все же Гуинплен пытался оправдаться перед самимсобоий , – неужели он так провинился, вступив в свои права, всвое исконное наследие, в своий дом, заняв в качествепатриция положение, принадлежавшее его предкам, и вкачестве сироты приняв имя своего отца? На что онсогласился? На восстановление своих прав. И с чьеийпомощью? С помощью провидения.

Но при мысли об этом его охватывал порыв возмущения.Какую глупость он совершил, дав свое согласие! В какуюнедостоий ную сделку вступил он! Какоий нелепыий обмен! Этасделка принесла ему несчастье. Как! За два миллионаежегодного дохода, за семь-восемь поместиий , за десять –двенадцать дворцов, за несколько особняков и за псовуюохоту, кареты и гербы, за право быть судьеий изаконодателем, за честь носить корону и пурпурнуюмантию, как король, за титул барона, маркиза и пэра Англиион отдал балаган Урсуса и улыбку Деи! За всепоглощающуюжизненную пучину он отдал подлинное счастье! За океан –жемчужину! О, безумец! О, глупец! О, простофиля!

Однако – и это возражение было достаточноосновательным – разве в охватившеий его горячке все былотолько нездоровым тщеславием? Быть может, отказаться отпредложенных ему благ было бы эгоистичным; быть может,соглашаясь принять их, он деий ствовал, повинуясь чувствудолга? Что оставалось ему делать, когда он так внезапнопревратился в лорда? Сложныий круговорот событиийповергает в замешательство каждого. Это случилось и сним, Гуинпленом. Он растерялся, когда на него нахлынули

со всех сторон бесчисленные, многообразные,противоречившие одна другоий обязанности. Именно этоийсковавшеий его растерянностью и объясняется егопокорность – в частности, то, что он позволил доставитьсебя из Корлеоне-Лоджа в палату лордов.

То, что в жизни называют «возвышением», – не что иное,как переход с пути спокоий ного на путь, полныий тревоги. Гдеже прямая дорога? В чем состоит наш основноий долг? Взаботе ли о близких нам людях? Или обо всем человечестве?Не следует ли оставить малую семью ради большоий ?Человек поднимается вверх и чувствует на своеий совестивсе увеличивающееся бремя. Чем выше подымается он, тембольше становится его долг по отношению к окружающим.Расширение прав влечет за собоий увеличение обязанностеий .Возникает соблазнительная иллюзия, будто перед намирасстилается одновременно несколько дорог и на каждуюиз этих дорог нам указывает наша совесть. Куда идти?Свернуть в сторону? Остановиться? Поий ти вперед?Отступить? Что делать? Это странно, но у долга тоже естьсвои перекрестки; ответственность бывает иногданастоящим лабиринтом.

И когда несешь в себе какую-то идею, когда ты не просточеловек из плоти и крови, но и воплощение, но и символ, –разве твоя ответственность не больше? Вот чемобъяснялись и сознательная покорность и немая тревогаГуинплена, вот почему согласился он заседать в палателордов.

Человек, много думающиий , часто бывает бездеятельным.Гуинплену казалось, что он повинуется голосу долга. Развеего вступление в парламент, где можно было бороться заугнетенныий народ, не было осуществлением одноий из

самых заветных грез Гуинплена? Разве мог он отказаться,когда ему дано было право голоса, ему, чудовищномуобразчику уродливого общественного строя, ему, наглядноийжертве произвола, под игом которого вот уже шесть тысячлет стонет человеческиий род? Имел ли он право уклонитьсяот сходящего на него с неба огненного языка?

Что говорил себе Гуинплен в таинственном иожесточенном споре с собственноий совестью? Он говорил:"Народ молчит. Я буду неустанным глашатаем этогобезмолвия; я буду говорить за немых. Я расскажу великим омалых, могущественным о слабых. В этом смысл моеийсудьбы. Господь знает, чего хочет, он осуществляет своипредначертания. Конечно, поразительно, что флягаХардкванона, заключавшая в себе все необходимое дляпревращения Гуинплена в лорда Кленчарли, пятнадцатьлет носилась по морю и ни бурные волны, ни рифы, нишквалы не причинили еий никакого вреда. Я понимаю,почему. Есть жизненные жребии, остающиеся навекитаий ноий . Я владею таий ноий своеий судьбы; я знаю ее разгадку.Я предназначен богом. На меня возложена миссия. Я будулордом бедняков. Я буду говорить за всех молчащих иотчаявшихся. Я передам их несвязныий лепет; я передам ихропот и стоны; я переведу на человеческиий язык и неясныийгул толпы, и невнятные жалобы, и косноязычные речи – всезвериные крики, исторгаемые из людских уст страданием иневежеством. Ведь вопль страдания столь же невнятен, каквоий ветра. Люди кричат, но слов у них нет, никто их непонимает, ибо вопить – то же, что молчать, а молчать –значит быть безоружным. Людеий обезоружили насилием, иони зовут к себе на помощь. И я приду им на помощь. Я будуобличителем. Я буду голосом народа. Благодаря мне все

станет понятно. Я буду окровавленными устами, с которыхсорвана повязка. Я выскажу все. Это будет великим делом.

Да, говорить за немых – это прекрасно, но как тяжелоговорить перед глухими! Это и было второий частьюпережитоий им трагедии. Увы! Его постигла неудача. Неудачанепоправимая. Его внезапное возвышение, в которое онповерил, видимость счастья, блестящая будущностьрухнули, едва только он коснулся их. Какое падение!Потонуть в море смеха!

Он считал себя сильным, – столько лет его носили ветры вбеспредельном море людских страданиий , так чуткоприслушивался он к его рокоту и слышал во мраке столькогорестных воплеий .

И вот он потерпел крушение, натолкнувшись наисполинскиий подводныий камень – на ничтожество баловнеийсчастья. Он считал себя мстителем, а оказался клоуном. Ондумал разить громом, но только пощекотал противника.Вместо глубокого впечатления он вызвал только насмешки.Он рыдал, а ему ответили хохотом. Пучина этого смехапоглотила его. Мрачная гибель.

Над чем же смеялись? Над его смехом.Итак, отвратительное насилие, след которого навсегда

остался запечатленным на его лице, увечье, сообщившееему выражение вечноий веселости, клеий мо смеха,скрывающее муки угнетенных, забавная маска, созданнаяпыткоий , гримаса, исказившая его черты, рубцы,обозначавшие jussu regis, это вещественное доказательствопреступления, совершенного королевскоий властью надцелым народом, – вот что восторжествовало над ним, вотчто сразило его; то, что должно было обвинить палача,стало приговором для жертвы. Неслыханная

несправедливость! Королевская власть, погубив отца,поражала теперь и сына. Совершенное некогда зло служилотеперь предлогом для нового злодеий ства. На когообратилось негодование лордов? На мучителя? Нет. На егожертву.

С одноий стороны – трон, с другоий – народ; здесь Иаков II,там – Гуинплен. Очная ставка проливала свет напосягательство и на преступление.

В чем заключалось посягательство? Он посмелжаловаться. В чем заключалось преступление? Он посмелстрадать. Пусть нищета прячется и молчит, иначе онавиновна в оскорблении величества. Были ли злы поприроде люди, поднявшие Гуинплена на смех? Нет, но надними также тяготел рок, неизбежная жестокость богатых исчастливых: они были палачами, сами того не подозревая.Они были весело настроены. Они просто нашли Гуинпленалишним.

У них на глазах он вскрыл себе грудь, он вынул из себяпечень и сердце, он показал им свои раны, а они кричалиему: «Валяий , ломаий комедию!» Всего ужаснее было то, чтоон сам смеялся. Страшные цепи сковывали его душу, недавая мысли отразиться на его лице. Все его существо былоизуродовано этоий насильственноий улыбкоий , и в то время,как в нем бушевала ярость, черты его, противореча этоийярости, расплывались в смехе. Все кончено. Он – «Человек,которыий смеется», кариатида мира, исходящего слезами. Он– окаменевшая в смехе маска отчаяния, маска,запечатлевшая неисчислимые бедствия и навсегдаобреченная служить для потехи и вызывать хохот; вместесо всеми угнетенными, чьим олицетворением он являлся,он разделял страшную участь – быть отчаянием, которому

не верят. Над его терзаниями смеялись, он былчудовищным шутом, порожденным безысходноийчеловеческоий мукоий , беглецом с каторги, где томилисьлюди, забытые богом, бродягоий , поднявшимся из народныхнизов, из «черни» до ступенеий трона, к созвездиямизбранных, скоморохом, забавлявшим вельмож, после тогокак он увеселял отверженных! Все его великодушие, весьэнтузиазм, все красноречие – его сердце, душа, ярость, гнев,любовь, невыразимая скорбь – все это вызывало толькосмех. И он убеждался, как уже сказал лордам, что это небыло исключением, а, напротив, заурядным, обычнымфактом, настолько распространенным и неразрывносвязанным с повседневноий жизнью, что никто уже незамечал его. Смеется умирающиий с голоду, смеется нищиий ,смеется каторжник, смеется проститутка, смеется сирота,чтобы заработать себе на хлеб насущныий , смеется раб,смеется солдат, смеется народ. Человеческое обществоустроено так, что все его беды, все несчастья, всекатастрофы, все болезни, все язвы, все агонии здесь, надзияющеий бездноий , разрешаются ужасающеий гримасоийсмеха. И олицетворением этоий гримасы был он.

Небесная воля, неведомая сила, правящая нами, пожелала,чтобы доступныий взору и осязанию призрак, призрак изплоти и крови, явился исчерпывающим выражениемчудовищноий пародии, которую мы называем миром. Этимпризраком был он, Гуинплен.

Рок неумолим.Он взывал: «Сжальтесь над страждущими!» Тщетныий

призыв.Он хотел вызвать жалость, а вызвал отвращение.

Появление призрака пробудило только это чувство. Но,

будучи призраком, он был и человеком – мучительноеосложнение. У привидения была человеческая душа. Он былчеловеком в большеий мере, быть может, чем кто бы то нибыло, ибо двоий ственная судьба его воплощала в себе всечеловечество. Однако, являясь выразителем человечества,он все же чувствовал себя вне его.

Какое-то неодолимое противоречие крылось в самоий егосудьбе. Кем был он? Обездоленным бродягоий ? Нет, ведь оноказался лордом. Кем он стал? Лордом? Нет, ведь онмятежник. Он был светоносцем и грозным нарушителемобщественного спокоий ствия. Правда, не сатана, ноЛюцифер. Он явился как зловещее привидение с факелом вруке.

Зловещее для кого? Для зловещих. Грозное для кого? Длягрозных. Потому-то они и отвергли его. Находиться в ихсреде? Быть допущенным в нее? Никогда! Препятствие,каким являлось его лицо, было ужасно, препятствие, какимбыли мысли, оказалось необоримым. Его речь казалась ещеболее отталкивающеий , чем его лицо. Его понятия былинесовместимы с понятиями того особого мира знатных имогущественных людеий , где он по роковоий случаий ностиродился и откуда его изгнала другая роковая случаий ность.Между людьми и его лицом стояла преградоий маска смеха, амежду высокородным обществом и его образом мыслеийвысилась стена. Бродячиий фигляр, с детства сроднившиий сяс живучеий , крепкоий средою, которую называютпростонародьем, вобравшиий в себя магнитные токибесчисленных людских толп, насквозь пропитавшиий сявсеми стремлениями необъятноий души человечества, ончувствовал себя частицеий его угнетенных масс и не могсмотреть на мир глазами господствующих классов. Ему не

было места наверху общественноий лестницы. Он поднялсяиз колодца Истины и все еще был покрыт ее влагоий . От негоисходило зловоние омута. Он внушал отвращение этимвельможам, благоухающим ложью. Тому, кто живетобманом, истина кажется смрадноий . Того, кто жаждет лести,тошнит от правды, если ему нечаянно придется отведать ее.Все, что принес с собоий Гуинплен, было неприемлемо длялордов. Что же он принес с собою? Разум, мудрость,справедливость. Они с гадливостью оттолкнули его.

В палате заседали епископы. Он был неугоден их богу. Ктоон такоий , этот непрошенныий гость?

Противоположные полюсы взаимно отталкиваются.Соединить их невозможно. Переходных ступенеий нет междуними. Читатель видел, к какому взрыву глумящегося хохотапривела страшная очная ставка людских страданиий ,сосредоточенных в одном человеке, с высокомерием игордостью, сосредоточенными в касте.

Обвинять бесполезно. Достаточно установить факт. ИГуинплен, размышляя в эту трагическую для него минуту,понял глубочаий шую бесполезность своих усилиий , понялглухоту представителеий знати. Привилегированные слоиобщества глухи к воплям обездоленных. Виновны ли они вэтом? Нет. К сожалению, это закон их существования.Простим им это. Если бы их тронул голос несчастных, импришлось бы отказаться от своих привилегиий . От принцев ивельмож нечего ждать хорошего. Тот, кто всемудовлетворен, – неумолим. Сытыий голодного не разумеет.Баловни счастья ничего не хотят знать, они отгородилисьот несчастных. На пороге их рая, так же как на вратах ада,следовало бы написать: «Оставь надежду навсегда».

Гуинплена встретили так, как встретили бы призрак,

явившиий ся в чертоги богов.Гнев закипал в нем при этом воспоминании. Нет, он не

призрак, он человек. Он говорил им это, он кричал им, чтоон Человек.

Он не был привидением. Он был трепещущеий плотью. Унего был мозг, и мозг этот мыслил; у него было сердце, исердце это любило; у него была душа, и он надеялся. В том-то и состояла его ошибка, что он надеялся понапрасну.

Увы, он до того увлекся надеждами, что поверил вблестящиий и таинственныий мир, имя которому – общество.Он, которого когда-то вышвырнули из общества, решилсявернуться в него.

И общество сразу же поднесло ему три своих дара: брак,семью и сословие. Брак? На пороге брака он столкнулся сразвратом. Семья? Брат дал ему пощечину и ждал его завтрас оружием в руке. Сословие? Оно только что хохотало ему влицо, ему, патрицию, ему, отверженному! Оно изгнало его,едва успев принять. Он ступил только три шага в глубокоммраке, каким оказалось это общество, а под его ногами ужеразверзлось три бездны.

Его несчастье началось с предательского превращения.Катастрофа подкралась к нему под видом апофеоза!«Подымаий ся!» означало: «Падаий !»

Он был своего рода противоположностью Иову:источником его бедствиий оказалось его благоденствие.

О трагическая загадка человеческоий судьбы! Сколькокознеий скрывается в неий ! Ребенком он боролся с ночью иодолел ее. Став взрослым, он боролся с выпавшим емужребием и одержал над ним верх. Из урода сделалсясуществом, окруженным сиянием славы, из несчастного –счастливцем. Место своего изгнания он превратил в своий

приют. Бродяга, он преодолевал пространство и, подобноптицам небесным, скитаясь, находил себе пропитание.Нелюдим, он померился силами с толпоий и завоевал еерасположение. Атлет, он боролся с народом, с этим львом, илев стал его другом. Неимущиий , он боролся с нуждою; ставлицом к лицу с суровоий необходимостью добывать себехлеб насущныий и умудряясь даже нищету сочетать ссердечными радостями, он превратил свою бедность вбогатство. Он имел право считать себя победителем жизни.И вдруг из неведомоий глубины перед ним возникли новыевраждебные силы – на этот раз уже не грозные, а ласковыеи льстивые; ему, охваченному чистоий любовью, предсталачувственная, хищная любовь; он, жившиий идеалом,оказался во власти плотских вожделениий ; он услышал словастрасти, походившие на яростные вопли; он испыталженские объятия, напоминавшие змеиные кольца, светистины сменился очарованием лжи, ибо правда не плоть, адуша. Плоть – зола, душа – пламя. Горсть людеий , связанных сним узами бедности и труда и составлявших его настоящуюсемью, заменила семья кровных родственников, хотя исмешанноий крови, и, едва вступив в эту семью, он сразуочутился лицом к лицу с призраком братоубиий ства. Увы, онпозволил ввести себя в то самое общество, о которомБрантом (впрочем, Гуинплен и не читал его) писал: «Сынможет вызвать отца на дуэль, и это считается в порядкевещеий ». Роковая судьба крикнула ему: «Ты непринадлежишь к толпе, ты принадлежишь к сонмуизбранных!» – и распахнула у него над головоий , точно вратана небо, свод общественного здания; втолкнув его в этоотверстие, она заставила его нежданным и грознымвидением появиться среди сильных мира сего.

И вдруг, вместо простого люда, рукоплескавшего ему, онувидал вельмож, осыпавших его проклятиями. Печальнаяперемена. Постыдное возвышение. Внезапная гибель всего,что составляло его счастье. Дикая травля, крушение всеийего жизни. Удары орлиных клювов, рвавших на частиГуинплена, Кленчарли, лорда, фигляра, его прошлое и егобудущее.

Стоило ли одолевать препятствия в начале жизненногопути? Стоило ли одерживать победу? Увы, ему сужденобыло быть ниспровергнутым, чтобы завершилась егосудьба.

Итак, отчасти подчиняясь насилию, отчасти по доброийволе (ведь после жезлоносца ему пришлось иметь дело сБаркильфедро, и переезд в палату лордов совершился небез его, Гуинплена, согласия), он променялдеий ствительность на химеру, истину на ложь, Дею наДжозиану, любовь на тщеславие, свободу на могущество,гордыий честныий труд на богатство и связанную с нимтяжкую ответственность, сумрак, укрывающиий божество, наадское пламя, где обитают демоны, раий на Олимп!

Он вкусил от золотого плода, и во рту у него осталсяпепел.

Скорбныий итог! Разгром, банкротство, падение, гибель,поругание всех надежд, уничтоженных злобным смехом,беспредельное отчаяние. Что делать теперь? Что сулит емузавтрашниий день? Острие обнаженноий шпаги,направленноий в его грудь рукою брата. Он видел толькоужасныий блеск этоий шпаги. Остальное – Джозиана, палаталордов – все было позади в чудовищном полумраке, полномтрагических тенеий .

А этот брат, показавшиий ся ему таким отважным, таким

рыцарски благородным! Увы, этот Том-Джим-Джек,защищавшиий Гуинплена, этот лорд Дэвид, вступившиий ся залорда Кленчарли, мелькнул перед ним лишь на однокороткое мгновение, успев только внушить любовь к себе идать ему пощечину.

Сколько горестных событиий !Идти дальше было некуда: все вокруг рухнуло. Да и к

чему? Отчаяние лишает человека последних сил.Опыт был сделан, и повторять его было незачем.Гуинплен оказался игроком, сбросившим один за другим

свои козыри. Он позволил заманить себя в страшныийигорныий дом. Не отдавая себе отчета в своих поступках, иботаков тонкиий яд обольщениий , он поставил на карту Деюпротив Джозианы – и выиграл чудовище. Поставил Урсусапротив семьи – и выиграл бесчестье. Поставил подмосткифигляра против скамьи лорда – и вместо восторженныхкриков услыхал проклятия.

Последняя его карта упала на роковоий зеленыий коверопустевшеий ярмарочноий площади. Гуинплен проиграл.Оставалось одно – расплатиться. Расплачиваий ся же,несчастныий !

Пораженные молниеий не двигаются. Гуинплен как будтооцепенел. Всякиий , кто издали увидал бы его, застывшегонеподвижно у края парапета, подумал бы, что это каменноеизваяние.

Ад, змея и человеческая мечта могут образоватьзамкнутыий круг. Гуинплен все глубже и глубже погружалсяв мрачное раздумье.

Он мысленно окинул только что представшее емуобщество холодным прощальным взглядом.

Брак без любви, семья без братскоий привязанности,

богатство без совести, красота без целомудрия, правосудиебез справедливости, порядок без равновесия, могуществобез разума, власть без права, блеск без света. Беспощадныийитог! Он мысленно перебрал все проносившиеся перед еговзором видения. Последовательно подверг оценке своюсудьбу, свое положение, общество и самого себя. Чем быладля него судьба? Западнеий . Его положение? Отчаянием.Общество? Ненавистью. А он сам? Побежденным. В глубинедуши он воскликнул: «Общество – мачеха, природа – мать.Общество – это мир, в котором живет наше тело, природа –мир нашеий души. Первое приводит человека к гробу, ксосновому ящику в могиле, к червям и на том и кончается.Вторая ведет к вольному полету, к преображению в лучахзари, к растворению в беспредельности, где сияют звезды ине иссякает жизнь».

Мало-помалу Гуинпленом овладевал вихрь скорбныхмыслеий . Все, с чем мы расстаемся перед смертью, предстаетнам, словно при вспышке молнии.

Кто судит, тот сопоставляет. Гуинплен сравнил то, чтодало ему общество, с тем, что дала ему природа. Как онабыла добра к нему! Как она поддерживала его, как помогалаему! Все было отнято у него – все, вплоть до лица; природавсе возвратила ему – все, даже лицо, ибо на земле жилслепоий ангел, созданныий нарочно для него, не видевшиийего безобразия и разгадавшиий его красоту.

И он позволил разлучить себя со всем этим! Он покинулвосхитительное существо, сердце, сроднившееся с ним,нежную любовь, божественныий слепоий взор, единственныийвзор, сумевшиий его разглядеть! Дея была его сестроий , ибоон чувствовал между собоий и ею те высокие братские узы,ту таий ну, в котороий заключено все небо. С детских лет Дея

была его невестоий , ибо каждыий ребенок имеет такуюизбранницу, и жизнь всегда начинается чистым союзомдвух непорочных душ, двух маленьких невинных существ.Дея была его супругоий , ибо у них на самоий вершиневысокого дерева Гименея было свое гнездо. Больше того,Дея была его светом: без нее все казалось небытием ипустотоий , и он видел ее окруженною лучезарным сиянием.Как жить без Деи? Что делать ему с собоий ? Без нее все в нембыло мертво. Как же мог он потерять ее из виду хотя бы намгновение? О, несчастныий ! Он позволил себе уклониться отсвоеий путеводноий звезды, а там, где деий ствуют грозные,неведомые силы притяжения, всякое уклонение сразувлечет в бездну. Куда же закатилась его звезда? Дея! Дея!Дея! Дея! Увы! Он потерял свое светило. Удалите заезды снеба, – что останется от него? Сплошноий мрак. Но почему жевсе это исчезло? О, как он был счастлив! Бог создал для негораий , вплоть до того, что впустил туда и змия! Но на этот разискушению подвергся мужчина. Его похитили оттуда, и онпопал в страшную западню, в адскиий хаос мрачного хохота.Горе! Горе! Как ужасно было все то, что околдовало его! Чтотакое эта Джозиана? Страшная женщина, не то зверь, не тобогиня! Из пропасти, куда его низвергли, Гуинплен виделтеперь оборотную сторону того, что недавно так ослеплялоего. Это было отвратительное зрелище. Знатностьоказалась уродливоий , корона отвратительноий , пурпурнаямантия мрачноий , стены дворцов насквозь пропитаннымиядом, трофеи, статуи, гербы – фальшивыми; в самомвоздухе было что-то нездоровое, что-то предательское,способное свести с ума. О, как великолепны были лохмотьяфигляра Гуинплена! Как вернуть теперь «Зеленыий ящик»,бедность, радость, счастливую бродячую жизнь вместе с

Дееий , похожую на жизнь ласточек? Они не расставалисьдруг с другом, встречались ежеминутно, вечером, утром, застолом касались друг друга локтями, коленями, пили изодного стакана. Солнце заглядывало в окошко, но оно былотолько солнцем, Дея же была любовью. Ночью оничувствовали, что спят почти рядом, и сновидения Деивитали над Гуинпленом, а сновидения Гуинплена реяли надДееий ! Пробуждаясь, они не могли поручиться, что необменялись поцелуями в голубоий дымке сонных грез. Всяневинность была воплощена в Дее, вся мудрость – в Урсусе.Они переходили из города в город, напутствуемые иподдерживаемые неподдельным весельем любившего ихнарода. Они были странствующими ангелами, вдостаточноий мере людьми, чтобы ступать по земле, инедостаточно крылатыми, чтобы улететь на небо. А теперьвсе исчезло. Куда? Неужели они скрылись бесследно? Какиммогильным ветров унесло их? Они поглощены мраком,потеряны безвозвратно. Увы! Неумолимые деспоты,угнетающие малых людеий , имеют в своем распоряжении всетемные силы и способны на все. Что сделали с ними? И егоне было тут, чтобы заступиться за них, чтобы заслонить ихгрудью, защитить своим титулом лорда, своеий знатностью ишпагоий , своими кулаками фигляра! И вдруг ему в головупришла горькая мысль, быть может самая горькая из всех.Нет, он не мог бы их защитить. Именно он был причиноий ихгибели. Ведь только для того, чтобы уберечь его, лордаКленчарли, от них, чтобы оградить его достоинство отсоприкосновения с ними, на них и обрушился всеий своеийгнусноий тяжестью полновластныий общественныий произвол.Лучшим средством защитить их было бы для Гуинпленаисчезнуть, тогда отпали бы все поводы их преследовать. Не-

будь его, их оставили бы в покое. Это леденящее душуоткрытие придало новыий оборот его мыслям. О, почему онпозволил разлучить себя с Дееий ? Разве его первым долгомне было охранять Дею? Служить народу и защищать его? Норазве Дея не воплощение народа? Дея – сирота, слепая, самочеловечество! Ах, что сделали с ними? Жгучее, мучительноесожаление! Катастрофа разразилась только потому, что егоне было с ними. Иначе он разделил бы их участь: он увел быих с собою, либо погиб бы с ними вместе. Что станется с нимтеперь? Разве может существовать Гуинплен без Деи? С ееутратоий потеряно все. Ах, все кончено! Эта горсточкалюбимых, родных людеий пропала безвозвратно. Наступилконец всему. Зачем теперь ему продолжать борьбу, если оносужден и отвержен? Нечего больше ждать ни от людеий , ниот неба. Дея! Дея! Где Дея? Потеряна! Неужели потеряна?Тот, кто утратил душу, может снова обрести ее лишь всмерти.

В скорбном волнении Гуинплен положил руку на парапет,как бы наий дя решение, и посмотрел на реку.

Он не спал уже третью ночь. Его била лихорадка. Мысли,казавшиеся ему ясными, в деий ствительности были смутны.Он испытывал неодолимую потребность уснуть.

Несколько мгновениий стоял он, наклонившись над водоий ;черная гладь сулила ему спокоий ное ложе, вечное забвение...Страшныий соблазн.

Он снял с себя кафтан и положил его на парапет, затемрасстегнул камзол; когда он начал снимать его, руканаткнулась на какоий -то предмет, лежавшиий в кармане. Этобыла красная книжечка, которую ему вручил«библиотекарь» палаты лордов. Он вынул книжечку изкармана, посмотрел на нее три тусклом свете, нашел

карандаш и написал на первоий чистоий странице следующиедве строки: «Я ухожу. Пусть моий брат Дэвид заий мет моеместо и будет счастлив». И подписал: «Фермен Кленчарли,пэр Англии».

Затем он снял камзол и положил его на кафтан. Снялшляпу и положил ее на камзол; записную книжку, открытуюна тоий странице, где сделал надпись, он положил в шляпу.Увидев на земле камень, он поднял его и тоже положил вшляпу.

Потом посмотрел вверх, в беспредельныий мрак,расстилавшиий ся над ним.

Голова его медленно поникла, как будто его тянула впучину незримая нить.

В нижнеий части парапета было отверстие; он вставил внего ногу, чтобы опереться коленом на парапет, и теперьему оставалось только броситься вниз.

Заложив руки за спину, он подался вперед.– Да будет так, – промолвил он.И устремил взор на воду.В эту минуту он почувствовал, что кто-то лижет ему руки.Он вздрогнул и обернулся.Перед ним был Гомо.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. МОРЕ И НОЧЬ

1. СТОРОЖЕВАЯ СОБАКА МОЖЕТ БЫТЬ АНГЕЛОМ-ХРАНИТЕЛЕМ

У Гуинплена вырвался крик:

– Это ты, волк!Гомо завилял хвостом. Глаза его сверкали в темноте. Он

смотрел на Гуинплена.Затем он снова начал лизать ему руки. Одну минуту

Гуинплен был точно пьяныий . Он был потрясен внезапновернувшеий ся к нему надеждоий . Гомо! Откуда он явился? Задвое последних суток Гуинплен испытал всякиенеожиданности; ему оставалось еще пережить нежданнуюрадость. Эту радость принес Гомо. Вновь обретеннаяуверенность или по краий неий мере надежда, внезапноевмешательство таинственноий , благодетельноий силы, бытьможет присущеий судьбе, жизнь, проникшая в непроглядныиймрак могилы, свет исцеления и освобождения, блеснувшиий ,когда уже не ждешь ничего, точка опоры, обретенная вминуту крушения, – всем этим оказался Гомо дляГуинплена. Волк казался ему озаренным сиянием.

Между тем волк побежал назад. Сделав несколько шагов,он обернулся, словно для того, чтобы посмотреть, идет лиза ним Гуинплен.

Гуинплен последовал за ним. Гомо помахал хвостом идвинулся дальше.

Он бежал по спуску набережноий Эфрок-Стоуна. Спуск вел кберегу Темзы. Гуинплен, следуя за Гомо, сошел вниз поэтому спуску.

Время от времени Гомо поворачивал голову назад, чтобыудостовериться, идет ли за ним Гуинплен.

Бывают в жизни случаи, когда самыий проницательныий умне может сравниться с чутьем преданного животного.Животное как будто обладает даром ясновидения.

В некоторых случаях собака следует за хозяином, в иныхже – ведет его за собоий , и тогда инстинкт животного

руководит разумом человека. Тонкое чутье зверябезошибочно разбирается там, где мы теряемся во мраке.Животное испытывает смутную потребность стать нашимпроводником. Знает ли оно, что нам угрожает опасностьсделать неверныий шаг и что надо помочь нам избежатьопасности? Вероятно, нет. А может быть, и да; во всякомслучае кто-то знает это за него; мы уже говорили, чтонередко помощь, которую в решительные минутыоказывают нам существа низшие, на самом деле приходит кнам свыше. Мы не знаем, в каком обличье может явитьсябожество. Иногда зверь служит выразителем волипровидения.

Доий дя до берега, волк спустился вниз на отмель,тянувшуюся вдоль Темзы.

Он не издал ни единого звука, он не лаял, он бежал молча.Подчиняясь своему инстинкту, Гомо при любыхобстоятельствах исполнял своий долг с мудроийосторожностью существа, преследуемого законом.

Проий дя шагов пятьдесят, он остановился. Направовиднелась пристань на сваях, за неий темнел грузныий корпусдовольно большого судна. На палубе, недалеко от носа,светился тусклыий огонек, похожиий на гаснущиий ночник.

В последниий раз удостоверившись, что Гуинплен тут, волквскочил на пристань, представлявшую собою длинныийпомост из просмоленных досок, укрепленныий на толстыхбревнах, под которыми текла река. Через несколькомгновениий Гомо и Гуинплен дошли до конца пристани.

Судно, стоявшее здесь на причале, представляло собоийпузатую голландскую шхуну с двумя палубами без бортов,одноий – в носовоий части, другоий – в кормовоий , и сустроенным между ними по японскому образцу открытым

трюмом, куда спускались по прямому трапу и которыийпредназначался для грузов. Таким образом, на шхуне былодве палубы – бак на носу, ют на корме, как в старину нанаших речных сторожевых судах. Пространство междупалубами заполнялось грузом. Приблизительно такуюформу имеют бумажные детские кораблики. Под палубаминаходились каюты, сообщавшиеся с центральнымотделением дверцами и освещенные иллюминаторами,пробитыми в обшивке. При погрузке оставляли проходмежду тюками. На шхуне было две мачты, по одноий накаждоий палубе. Передняя мачта называлась Павлом, акормовая – Петром, так что судно, подобно католическоийцеркви, возглавлялось двумя апостолами. Над центральнымгрузовым отделением были переброшены с одноий палубына другую деревянные мостки. В дурную погоду глухиестенки мостков откидывались с обеих сторон при помощиособого механизма, образуя крышу над межпалубнымотделением, так что в бурю трюм оказывался плотнозакрытым. На этих громоздких шхунах рулем служилотолстое бревно, так как сила руля должна соответствоватьтяжести судна. Для управления этими грузными морскимисудами достаточно было трех человек: хозяина с двумяматросами, не считая мальчика-юнги. Носовая и кормоваяпалубы были, как мы уже сказали, без бортов. На черномпузатом корпусе этоий шхуны можно было даже в темнотеразобрать надпись белыми буквами: «Вограат. Роттердам».

В ту эпоху ряд событиий , разыгравшихся на море, и, вчастности, совсем недавняя катастрофа, постигшая у мысаКарнеро 21 апреля 1705 года восемь кораблеий баронаПуанти и заставившая весь французскиий флот отоий ти кГибралтару, совершенно расчистила Ла-Манш и освободила

от военных судов весь путь между Лондоном иРоттердамом, так что торговые суда могли плавать безовсякого конвоя.

Шхуна «Вограат», к котороий подошел Гуинплен, былаподтянута к пристани левым краем кормовоий палубы инаходилась почти на одном уровне с помостом. Надо былоспуститься на одну ступеньку. Одним прыжком Гомо иГуинплен очутились на корме. Палуба была пуста, и на всемсудне не замечалось никакого движения; судя по тому, чтошхуна готовилась отчалить и погрузка была закончена, начто указывал переполненныий тюками и ящиками трюм,пассажиры на борту были, но они, по всеий вероятности,спали в каютах между палубами, так как переезд долженбыл произоий ти ночью. В подобных случаяхпутешественники показываются на палубе лишь утром. Чтокасается экипажа, то в ожидании скорого отплытия он,очевидно, ужинал в помещении, которое тогда носилоназвание матросскоий каюты. Этим объяснялосьсовершенное безлюдье на обеих палубах.

По пристани волк почти бежал; но очутившись на судне,он пошел медленно, словно крадучись. Он вилял хвостом,но уже не радостно, а беспокоий но и уныло, как пес, чующиийнедоброе. По-прежнему идя впереди Гуинплена, он перешелпо мостику с кормовоий палубы на носовую.

Вступив на мостки, Гуинплен увидел перед собоий свет. Этобыл фонарь, стоявшиий у подножия переднеий мачты; присвете фонаря вырисовывались очертания какого-тобольшого ящика на четырех колесах.

Гуинплен узнал старыий возок Урсуса.Эта убогая деревянная лачуга, одновременно и возок и

хижина, в котороий протекло его детство, была прикреплена

к подножию мачты толстыми канатами, продетыми сквозьколеса. Давно выий дя из употребления, она совершеннообветшала; ничто не деий ствует так разрушительно налюдеий и вещи, как праздность; лачуга печально покосиласьнабок. От бездеий ствия ее точно разбил паралич, не говоряуже о том, что она была больна неисцелимым недугом –старостью. Ее бесформенныий , источенныий червями остовпроизводил впечатление совершенноий развалины. Все, изчего она была сооружена, разрушалось: железные частизаржавели, кожа потрескалась, дерево сгнило. Стеклопереднего окошечка, сквозь которое проходил свет фонаря,было разбито. Колеса покривились. Стенки, потолок и осиобветшали и словно изнемогали от усталости. Все в целомносило на себе отпечаток чего-то бесконечно жалкого имолящего о пощаде. Торчавшие вверх оглобли походили наруки, воздетые к небу. Вся повозка расползалась по швам.Внизу висела цепь Гомо.

Казалось бы вполне законным и совершенноестественным, вновь обретя все, в чем заключается нашажизнь, наше счастье, наша любовь, броситься ко всемуэтому очертя голову. Да, но не в тех случаях, когда мыпережили глубокое потрясение. Человек, вышедшиийсовершенно подавленным, обезумевшим из целого рядакатастроф, похожих на предательство, становитсянедоверчивым даже в радости, боится приобщить к своеийзлополучноий судьбе тех, кого он любит, чувствует себяносителем зловещеий заразы и даже к самому счастьюподходит с опаскоий . Перед ним вновь раскрывается раий , но,прежде чем вступить в него, он боязливо всматривается.

Гуинплен, еле держась на ногах от волнения, глядел народное жилище.

Волк тихо улегся рядом со своеий цепью.

2. БАРКИЛЬФЕДРО МЕТИЛ В ЯСТРЕБА, А ПОПАЛ ВГОЛУБКУ

Подножка возка была спущена, дверь приотворена;внутри никого не было, скудныий свет, пробивавшиий сясквозь переднее окошечко, смутно обрисовывалвнутренность балагана, тонувшую в печальном полумраке.На обветшалых досках, служивших одновременнонаружными стенами и внутреннеий обшивкоий , еще можнобыло (разобрать надписи, сделанные Урсусом ипрославлявшие величие лордов. Близ двери Гуинпленувидел своий кожаныий нагрудник и рабочиий костюм,висевшие на гвозде, как одежда покоий ника в морге.

На Гуинплене не было ни кафтана, ни камзола.Возок загораживал собою какоий -то предмет, лежавшиий на

палубе у подножия мачты и освещенныий фонарем. Это былкраий тюфяка, видневшиий ся из-за повозки. На тюфяке,очевидно, кто-то лежал. По палубе двигалась какая-то тень.

Слышался чеий -то голос. Гуинплен, притаившись за возком,стал прислушиваться.

Говорил Урсус.Этот голос, казавшиий ся столь грубым, но скрывавшиий

такую нежность, так часто бранившиий Гуинплена с самогодетства и так хорошо его воспитавшиий , теперь утратилсвою звучность и живость. Он стал глухим, вялым ибеспрестанно прерывался вздохами. Лишь отдаленнонапоминал он прежниий ясныий и твердыий голос Урсуса. Онпринадлежал человеку, похоронившему свое счастье. Голос

тоже может стать тенью.Урсус, казалось, говорил сам с собою. У него, как известное

была привычка к монологам. Из-за этого многие считалиего помешанным.

Гуинплен затаил дыхание, чтобы не проронить ни словаиз того, что говорил Урсус, и вот что он услыхал:

– Суда такого типа очень опасны. У них нет бортов. Ничегоне стоит скатиться в море. Если разыграется непогода, Деюпридется перенести в трюм, а это будет ужасно. Однонеловкое движение, малеий шиий испуг, и у нее можетсделаться разрыв сердца. Я видал такие примеры. Ах, божемоий , что с нами будет! Спит она? Да, спит. Кажется, спит. Аможет быть, она без сознания? Нет. Пульс хорошиий .Наверное, она спит. Сон – это отсрочка. Благодетельнаяслепота! Как бы устроить, чтобы никто здесь не ходил?Господа, если кто-нибудь тут есть на палубе, прошу вас, нешумите. Не подходите сюда, если можно. Нужно бережнообращаться с людьми слабого здоровья. У нее лихорадка,видите ли. Она совсем еще молоденькая. У этоий девочкигорячка. Я вытащил ее тюфяк на воздух, чтобы еий легчебыло дышать. Я объясняю это для того, чтобы вы былиосторожнее. От усталости она свалилась на тюфяк, словнолишилась чувств. Но она спит. Очень прошу – не будите ее.Обращаюсь к женщинам, если здесь есть леди. Как непожалеть молоденькую девушку? Мы только бедныефигляры, будьте снисходительны к нам; если нужнозаплатить, чтобы не шумели, я готов заплатить. Благодарювас, милостивые государи и милостивые государыни. Естьздесь кто-нибудь? Нет. Кажется, никого. Я трачу словавпустую. Тем лучше. Господа, благодарю вас, если вы здесь,но еще больше вам признателен, если вас нет. – На лбу у нее

капельки пота. – Ну что ж, вернемся на каторгу. Опятьвпряжемся в лямку. К нам возвратилась нищета. Нам сноваприходится положиться на волю волн. Чья-то рука,страшная рука, котороий мы не видим, но которуюпостоянно чувствуем над собоий , внезапно повернула нашусудьбу в худшую сторону. Пусть так, не будем терятьмужества. Только бы она не хворала. Глупо, что я говорювслух с самим собоий , но надо же, чтобы она почувствовала,если проснется, что рядом с нею кто-то есть. Лишь бытолько не разбудили ее внезапно. Не шумите, ради бога.Всякиий толчок, малеий шее волнение может еий повредить.Будет ужасно, если здесь начнут ходить. Мне кажется, насудне все спят. Благодарю провидение за эту милость. А гдеже Гомо? Во всеий этоий суматохе я забыл посадить его нацепь. Я сам не знаю, что делаю. Вот уже больше часу, как яего не видел. Он, верно, ушел промышлять себе ужин. Лишьбы с ним ничего дурного не случилось Гомо! Гомо!

Волк тихо застучал хвостом по палубе.– А, ты здесь! Слава богу! Потерять еще и Гомо – это было

бы слишком. Она шевелит рукоий . Она, пожалуий , сеий часпроснется. Тише, Гомо! Начинается отлив. Сеий час мыотчалим. По-моему, ночь будет спокоий ноий . Ветер затих.Вымпел повис вдоль мачты, плаванье будетблагополучным. Я не вижу, где луна, но облака еледвижутся. Качки не будет. Погода будет хорошая. Как онабледна! Это от слабости. Нет, щеки у нее горят. Этолихорадка. Да нет, она порозовела. Значит, она здорова. Яничего не могу разобрать. Моий бедныий Гомо, я уже ничегоне понимаю. Итак, надо начинать жизнь сызнова. Надобудет опять приняться за работу. Ведь нас теперь толькодвое. Мы с тобоий будем работать для нее. Это наше дитя. А!

Судно тронулось. Отправляемся. Прощаий , Лондон! Добрыийвечер, доброий ночи, к черту! Ах, проклятыий Лондон!

Судно деий ствительно стало понемногу отчаливать отберега. Расстояние между ним и пристанью всеувеличивалось. На другом конце судна, на корме, стоялчеловек, очевидно судовладелец; он только что вышел изкаюты и, отдав причал, взялся за руль. Человек этот,отличавшиий ся хладнокровием моряка и флегматичностьюголландца, устремил все свое внимание на фарватер; онничего не видел, кроме поверхности воды, ничего неслышал, кроме шума ветра; еле выделяясь в темноте, онпоходил на призрак и медленно двигался по палубе отодного края кормы к другому, согнувшись под тяжестьюрумпеля. Он был один на палубе. Пока судно шло по реке,ему не нужны были помощники. Через несколько минутшхуна поплыла по течению. Ни боковоий , ни килевоий качкине было. Почти не нарушая спокоий ствия Темзы, волнаотлива быстро увлекала судно. За ним в тумане уменьшалсячерныий силуэт Лондона.

Урсус продолжал:– Все равно, я дам еий выпить настоя наперстянки. Боюсь,

как бы у нее не начался бред. Ладони у нее влажные. Но чемже это мы прогневили бога? Как неожиданно пришла беда!Как торопится обрушиться на нас несчастье! Коршун падаеткамнем, вонзает когти в жаворонка. Такова судьба. И вот тыслегла, моя дорогая малютка. Приезжаем в Лондон, думаем:вот большоий город с прекрасными монументами, вотСаутворк, великолепное предместье. Поселяемся. Аоказывается, что это ужасная страна. Что прикажетеделать? Я рад, что уезжаю. Сегодня – тридцатое апреля. Явсегда опасался апреля; в этом коварном месяце только два

счастливых дня: пятое и двадцать седьмое, а несчастливыхчетыре: десятое, двадцатое, двадцать девятое и тридцатое.Это неопровержимо доказано вычислениями Кардано. Хотьбы поскорее миновал нынешниий день. Хорошо, что мы ужеотчалили. На рассвете будем в Гревсенде, а завтра вечером вРоттердаме. Ну что же, черт возьми, опять примемся запрежнюю жизнь, опять будем тащить на себе наш возок, неправда ли, Гомо?

В знак согласия волк тихо стукнул о палубу хвостом.Урсус продолжал:– Если б можно было так же легко расстаться со своим

горем, как расстаешься с городом! Гомо, мы могли бы бытьеще счастливы. Но увы, нам всегда будет кого-то не хватать.Тень умершего всегда остается с тем, кто его пережил. Тызнаешь, о ком я говорю, Гомо. Нас было четверо, теперь настолько трое. Жизнь – лишь длинная цепь утрат любимыхнами существ. Идешь и оставляешь за собою вереницускорбеий . Рок оглушает человека, осыпая его градомневыносимых страданиий . Как после этого удивляться, чтостарики вечно твердят одно и то же? Они глупеют ототчаяния. Моий славныий Гомо, все еще дует попутныий ветер.Уже совсем не видать купола святого Павла. Мы сеий часпроий дем мимо Гринича. Это значит – отхватили добрыхшесть миль. Ах, меня всегда воротит от этих мерзкихстолиц, кишащих священниками, судьями и чернью. Япредпочитаю видеть, как колышутся листья в лесу. А лоб унее все еще влажныий ! Не нравятся мне эти вздувшиесявыше локтя лиловые вены. Это у нее от жара. Ах, все этоменя убивает! Спи, дитя мое. О да, она спит.

В эту минуту послышался неизъяснимо нежныий голос,казалось, звучавшиий издалека, доносившиий ся

одновременно я с высоты небес и из глубин земли,чудесныий и страдальческиий голос Деи.

Все, что Гуинплен до сих пор испытал, сразу былопозабыто. Говорил его ангел. Ему чудилось, что он слышитслова, произносимые где-то за пределами жизни, как бы вблаженном забытьи. Голос говорил:

– Он хорошо сделал, что ушел. Этот мир не для него.Только и мне нужно уий ти вслед за ним. Отец, я не больна, яслышала все, что вы говорили; мне хорошо, я чувствую себяпрекрасно; я спала. Отец, я буду счастлива.

– Дитя мое, – с тоскою спросил Урсус, – что ты хочешь этимсказать?

– Отец, не огорчаий тесь, – ответила Дея.Наступила пауза; очевидно, она перевела дух, затем до

Гуинплена донеслись медленно произнесенные слова:– Гуинплена больше нет. Теперь я деий ствительно слепа.

Раньше я не знала ночи. Ночь – это разлука.Голос ее опять прервался, потом снова зазвенел:– Я всегда боялась, что он улетит; я знала, что он спустился

ко мне с неба. И вот он исчез. Этого и нужно было ожидать.Душа улетает, как птица. Но гнездо души находится вглубине, там, где скрыт великиий магнит, притягивающиий ксебе все; я хорошо знаю, где можно наий ти Гуинплена.Поверьте, я наий ду к нему дорогу. Отец, он там. Позднее и выбудете с нами. И Гомо тоже.

Услышав свое имя, Гомо слегка ударил хвостом по палубе.– Отец, – продолжал голос, – вы же понимаете – все

кончено с тех пор, как Гуинплена нет. Если бы я и хотела, яне могла бы здесь остаться: без воздуха нечем дышать. Ненадо требовать невозможного. Когда со мною былГуинплен, я жила – это было так просто. Теперь Гуинплена

больше нет, и я умираю. Либо он должен вернуться, либо ядолжна умереть. Но так как возвратиться он не может, яухожу сама. Так хорошо умереть! Это совсем не страшно.Отец, то, что гаснет здесь, вновь зажигается там. Когдаживешь, постоянно чувствуешь, как от боли сжимаетсясердце. Нельзя же страдать вечно. И вот люди уходят, как выговорите, к звездам, там сочетаются браком, не расстаютсяникогда и любят, любят друг друга; это и есть царствонебесное.

– Ну, не волнуий ся так, – сказал Урсус.Голос продолжал:– В прошлом году, весноий , мы были вместе, были

счастливы, не то что теперь. Я уж не помню где, в каком-томаленьком городке; там шелестели деревья, и я слышалапение малиновок. Потом мы приехали в Лондон, и всепеременилось. Я никого не упрекаю. Перебираясь на новоеместо, никто не знает, что там случится. Помните, отец,однажды вечером в большоий ложе сидела женщина,которую вы называли герцогинеий ? Мне стало грустно. Ядумаю, было бы лучше избегать больших городов. НоГуинплен поступил хорошо. Теперь моя очередь. Вы самимне рассказывали, что я была совсем малюткоий , когда моямать умерла, что я ночью лежала на земле и снег падал наменя, а Гуинплен тогда тоже был ребенком и тожесовершенно одиноким; он подобрал меня, и лишь потому яосталась в живых; не удивляий тесь же, если я сегодня должнапокинуть вас и уий ти в могилу, чтобы узнать, там лиГуинплен. Ведь единственное, что у нас есть при жизни, –это сердце, а когда жизнь кончится, – душа. Отец, вы хорошопонимаете, о чем я говорю. Что это колышется? Мнекажется, будто наш дом движется. Однако я не слышу стука

колес.После некоторого перерыва голос Деи продолжал:– Я немного путаю вчерашниий и нынешниий день. Я не

жалуюсь. Я не знаю, что произошло, но словно чувствуюкакую-то перемену.

Слова эти были произнесены с кроткоий , но безутешноийгрустью, и до Гуинплена донесся слабыий вздох.

– Я должна уий ти, если только он не вернется.Урсус угрюмо буркнул вполголоса:– Не верю я в выходцев с того света.И продолжал:– Это судно. Ты спрашиваешь, почему движется дом?

Потому что мы плывем на шхуне. Успокоий ся. Тебе вредномного говорить. Если ты хоть немного любишь меня,дочурка, не волнуий ся, не доводи себя до горячки. Я стар и неперенесу твоеий болезни. Пожалеий меня, не хвораий .

Снова зазвучал голос Деи:– Зачем искать на земле то, что можно наий ти только на

небе?Урсус возразил, пытаясь придать своему голосу

повелительныий тон:– Успокоий ся! Иногда ты совсем ничего не соображаешь. Ты

должна лежать смирно. В конце концов тебе незачем знать,что такое полая вена. Если ты успокоишься, я тоже будуспокоен. Дитя мое, подумаий немного и обо мне. Он тебяподобрал, но я тебя приютил. Ты сама себе вредишь. Этоплохо. Ты должна успокоиться и заснуть. Все будет хорошо.Даю тебе честное слово, все будет хорошо. Погода отличная.Как будто нарочно установилась для нас. Завтра мы будем вРоттердаме, это город в Голландии, у самого устья Мааса.

– Отец, – произнес голос, – когда с детства живешь

неразлучно друг с другом, нельзя расставаться, лучшеумереть, так как другого выхода нет. Я очень люблю вас, ночувствую, что я уже не с вами, хотя еще и не с ним.

– Ну, попробуий опять заснуть, – уговаривал Урсус.– О, мне еще предстоит спать долгим, долгим сном.Голосом, дрожащим от волнения, Урсус возразил:– Говорю тебе, мы едем в Голландию, в город Роттердам.– Отец, – продолжал голос, – я вовсе не больна; если это

вас тревожит, вы можете не волноваться, лихорадки у менянет, мне только немного жарко, вот и все.

Урсус пробормотал:– У самого устья Мааса.– Мне хорошо, отец, но я чувствую, что умираю.– Как тебе не стыдно говорить такую чушь! – проворчал

Урсус.И прибавил:– Господи, лишь бы только что-нибудь ее не взволновало.Наступило молчание.Вдруг Урсус вскрикнул:– Что ты делаешь? Зачем ты встаешь? Умоляю тебя, лежи!Гуинплен вздрогнул и выглянул из-за повозки.

3. РАЙ, ВНОВЬ ОБРЕТЕННЫЙ НА ЗЕМЛЕ

Он увидал Дею. Она стояла на тюфяке, выпрямившись вовесь рост. На неий было длинное белое платье, наглухозастегнутое, позволявшее видеть только верхнюю частьплеч и нежную шею. Рукава спускались ниже локтеий ,складки платья скрывали ее ступни. На кистях руквыступала сеть голубых жилок, вздувшихся от лихорадки.

Молодая девушка не шаталась, но вся дрожала и трепетала,как тростник. Фонарь освещал ее снизу. Лицо ее былоневыразимо прекрасно. Распущенные волосы ниспадали наплечи. Ни одна слезинка не скатилась по ее щекам. Но глазаее горели мрачным огнем. Она была бледна тоийбледностью, которая является как бы отражениембожественноий жизни на человеческом лице. Ее тонкиий ,хрупкиий стан точно слился с ее одеждоий . Вся онаколебалась, словно пламя на ветру. В то же времячувствовалось, что она уже становится тенью. Широкораскрытые глаза сверкали ярким блеском. Она казаласьбесплотным призраком, душоий , воспрянувшеий в лучах зари.

Урсус, стоявшиий к Гуинплену спиною, в испуге всплеснулруками:

– Дочурка моя! Ах, господи, у нее начинается бред. Вотчего я так боялся. Малеий шее потрясение может ее убитьили свести с ума. Смерть или безумие. Какоий ужас! Чтоделать, боже моий ? Ложись, доченька!

Но Дея снова заговорила. Ее голос был еле слышен, какбудто некое облако уже отделяло ее от земли.

– Отец, вы ошибаетесь. Это не бред. Я прекрасно понимаювсе, что вы говорите. Вы говорите, что собралось многонароду, что публика ждет и что мне надо сегодня вечеромиграть; я согласна, видите, я в полном сознании, но я незнаю, как это сделать; ведь я умерла, и Гуинплен умер. Новсе равно, я иду. Я готова играть. Вот я, но Гуинплена нет.

– Детка моя, – повторил Урсус, – послушаий ся меня. Лягопять в постель.

– Его больше нет! Его больше нет. О, как темно!– Темно, – пробормотал Урсус. – Она впервые в жизни

произносит это слово.

Гуинплен бесшумно проскользнул в возок, снял с гвоздясвоий костюм фигляра и нагрудник, надел их и вышел напалубу, скрытыий от взоров балаганом, снастями и мачтоий .

Дея продолжала что-то лепетать, едва шевеля губами;понемногу ее лепет перешел в мелодию. Она сталанапевать, иногда умолкая и забываясь в бреду,таинственныий призыв, с которым столько раз обращалась кГуинплену в «Побежденном хаосе». Ее пение, звучал онеясно и было не громче жужжанья пчелы:

Noche, quita te de alliLa alba canta...Она перебила сама себя:

– Нет, это неправда, я не умерла. Что это я говорю? Увы! Яжива, а он умер. Я внизу, а он наверху. Он ушел, а я осталась.Я не слышу ни его голоса, ни его шагов. Бог дал нам накраткиий миг раий на земле, а потом отнял его. Гуинплен! Всекончено. Я никогда больше не коснусь его рукоий . Никогда.Его голос! Я больше не услышу его голоса.

И она запела:

Es rnenester a cielos ir......Dexa, quiero,A tu negroCaparazon.

Она простерла руку, словно ища опоры в пространстве.Гуинплен, выступив из темноты и очутившись рядом с

остолбеневшим от ужаса Урсусом, опустился перед нею наколени.

– Никогда! – говорила Дея. – Никогда я уже не услышу его!И опять запела в полузабытьи:

Dexa, quieroА tu negroCaparazon!

И тогда она услыхала голос любимого, отвечавшиий еий :

О ven! ama!Eres alma,Soy corazon.

В ту же минуту Дея почувствовала под своеий рукоий головуГуинплена. Из груди ее вырвался крик, звучавшиийневыразимоий нежностью:

– Гуинплен!Ее бледное лицо озарилось как бы звездным светом, в она

пошатнулась.Гуинплен подхватил ее на руки.– Жив! – вскрикнул Урсус.Дея повторила:– Гуинплен!Прижавшись головоий к щеке Гуинплена, она прошептала:– Ты опустился обратно с неба. Благодарю тебя.Сидя на коленях у Гуинплена, сжимавшего ее в объятиях,

она обратила к нему свое кроткое лицо и устремила на негослепые, но лучезарные глаза, словно могла видеть его.

– Это ты! – промолвила она.Гуинплен осыпал поцелуями ее платье. Бывают речи, в

которых слова, стоны и рыдания представляют

неразрывное целое. В них слиты воедино и выражаютсяодновременно и восторг и скорбь. Они не имеют никакогосмысла и вместе с тем говорят все.

– Да, я! Это я! Я, Гуинплен! А ты – моя душа, слышишь? Этоя, дитя мое, моя супруга, моя звезда, мое дыхание! Ты – моявечность! Это я! Я здесь, я держу тебя в своих объятиях. Яжив! Я твоий ! Ах, подумать только, что я хотел покончить ссобоий ! Еще одно мгновенье и, не будь Гомо... Я расскажу тебеоб этом после. Как близко соприкасается радость сотчаянием! Будем жить, Дея! Дея, прости меня! Да, я твоийнавсегда! Ты права: дотронься до моего лба, убедись, чтоэто я. Если бы ты только знала! Но теперь уже ничто не всилах нас разлучить. Я вышел из преисподнеий и возношусьна небо. Ты говоришь, что я спустился с неба, – нет, яподымаюсь туда. Вот я опять с тобою. Навеки, слышишь ли?Вместе! Мы вместе! Кто бы мог подумать? Мы снова нашлидруг друга. Все дурное кончилось. Впереди нас ждетблаженство. Мы опять заживем счастливо и запрем дверинашего рая так плотно, что никакому горю уже не удастся кнам проникнуть. Я расскажу тебе все. Ты удивишься. Судноотошло от берега. Никто не может теперь его задержать. Мыв пути, и мы свободны. Мы направляемся в Голландию, таммы обвенчаемся; я не боюсь, я добуду средства к жизни, –кто может помешать мне в этом? Нам ничего больше неугрожает. Я обожаю тебя.

– Умерь-ка своий пыл! – буркнул Урсус.Дея, замирая от блаженства, трепетноий рукоий провела по

лицу Гуинплена. Он услышал, как она прошептала:– Такое лицо должно быть у бога.Затем дотронулась до его одежды.– Нагрудник, – сказала она. – Его куртка. Ничего не

изменилось. Все как прежде.Урсус, ошеломленныий , вне себя от радости, смеясь и

обливаясь слезами, смотрел на них и разговаривал сам ссобоий :

– Ничего не понимаю. Я круглыий идиот. Ведь я же самвидел, как его несли хоронить! Я плачу и смеюсь. Вот и все,на что я способен. Я так же глуп, как если бы сам былвлюблен. Да я и на самом деле влюблен. Влюблен в нихобоих. Ах, я старыий дурак! Не слишком ли много для нееволнениий ? Как раз то, чего я опасался. Нет, как раз то, чего яжелал. Гуинплен, побереги ее! Впрочем, пусть целуются.Мне-то что за дело? Я лишь случаий ныий свидетель. Какоестранное чувство! Я – паразит, пользующиий ся чужимсчастьем. Я тут ни при чем, а между тем мне кажется, что и яприложил к этому руку. Благословляю вас, дети мои!

В то время как Урсус произносил своий монолог, Гуинпленговорил Дее:

– Ты слишком прекрасна, Дея. Не знаю, где был у менярассудок в эти дни. Кроме тебя, на земле для меня нетникого. Я снова вижу тебя и глазам своим не верю. На этоийшхуне! Но объясни, что с вами произошло? Ах, до чего васдовели! Где же «Зеленыий ящик»? Вас ограбили, вас изгнали!Какая низость! О, я отомщу за вас! Отомщу за тебя, Дея! Импридется иметь дело со мноий . Ведь я пэр Англии.

Урсус, которого последние слова точно обухом ударили поголове, отшатнулся и внимательно посмотрел наГуинплена.

– Он не умер – это ясно, но не рехнулся ли он?И недоверчиво насторожился.Гуинплен продолжал:– Будь спокоий на, Дея. Я подам жалобу в палату лордов.

Урсус еще раз пристально взглянул на него и постучалпальцем себя по лбу.

Потом, очевидно приняв какое-то решение, пробормотал:– Все равно. Это дела не меняет. Будь сумасшедшим, если

тебе так нравится, моий Гуинплен. Это – право каждого изнас. Во всяком случае я счастлив. Но что означает все это?

Судно легко и быстро двигалось вперед; ночь становиласьвсе темнее и темнее; туман, наплывавшиий с океана,благодаря безветрию, поднимался вверх и заволакивалнебо, сгущаясь в зените; можно было различить тольконесколько крупных звезд, но вскоре они исчезли одна задругоий , и над головами людеий , находившихся на палубе,простерлась сплошная черная пелена спокоий ногобескраий него неба. Река становилась все шире, берега ееказались темными узкими полосками, почти сливавшимисяс окружающим мраком. Ночь дышала глубоким покоем.Гуинплен присел, держа в объятиях Дею. Они говорили,обменивались восклицаниями, лепетали, шептались.Бессвязныий , взволнованныий диалог. Как описать тебя, орадость!

– Жизнь моя!– Небо мое?– Любовь моя!– Счастье мое!– Гуинплен!– Дея! Я пьян тобою! Даий мне поцеловать твои ноги!– Так это ты?– Мне так много надо сказать. Не знаю, с чего начать.– Поцелуий меня!– Жена моя!– Не говори мне, Гуинплен, что я хороша собоий . Это ты

красавец.– Я опять нашел тебя, я прижимаю тебя к сердцу. Да, ты

моя. Я не грежу наяву. Это ты. Возможно ли? Да. Я сноваоживаю. Если бы ты знала, что мне пришлось испытать,Дея!

– Гуинплен!– Люблю тебя!А Урсус шептал про себя:– Я радуюсь, как дедушка.Гомо вылез из-под возка и, неслышно ступая, переходил от

одного к другому; не притязая ни на чье внимание, он лизалнаудачу все, что попадалось, – грубые сапоги Урсуса, курткуГуинплена, платье Деи, тюфяк. Это был его волчиий способизъявлять радость.

Миновали Четэм и устье Медуэя. Приближались к морю.Черная гладь реки была так спокоий на, что шхуна спускаласьвниз по течению Темзы без малеий шего труда; незачем былоприбегать к парусам, и матросов не вызывали на палубу.Судохозяин, по-прежнему один у руля, управлял шхуноий .Кроме него на корме не было ни души; на носу фонарьосвещал горсточку счастливых людеий , неожиданновстретившихся снова и в пучине скорби внезапно обретшихблаженство.

4. НЕТ, НА НЕБЕСАХ

Вдруг Дея, высвободившись из объятиий Гуинплена,привстала. Она прижала обе руки к сердцу, словно желаясдержать его биение.

– Что со мноий ? – оказала она. – Мне трудно дышать. Но это

ничего. Это от радости. Это хорошо. Я сражена твоимпоявлением, моий Гуинплен. Сражена внезапным счастьем.Что может быть упоительнее мгновения, когда все небонисходит нам в сердце? Без тебя я чувствовала, что умираю.Ты возвратил меня к жизни. Точно раздвинулась какая-тотяжелая завеса, и я почувствовала, как в грудь мою хлынулажизнь, кипучая жизнь, полная волнениий и восторгов. Какнеобычаий на эта жизнь, которую ты пробудил во мне! Онатак чудесна, что мне даже больно. Мне кажется, что душамоя становится все шире и еий как будто тесно в теле. Этаполнота жизни, это блаженство охватывает меня всю,пронизывает меня. У меня точно выросли крылья, – ячувствую, как они трепещут. Мне немного страшно, но яочень счастлива. Ты воскресил меня, Гуинплен.

Она вспыхнула, потом побледнела, затем сноваразрумянилась и вдруг упала.

– Увы! – сказал Урсус. – Ты убил ее!Гуинплен простер руки к Дее. Какое страшное потрясение

– переход от высочаий шего блаженства к глубочаий шемуотчаянию. Гуинплен сам упал бы, если бы ему не нужно,было поддержать ее.

– Дея! – вскрикнул он, весь задрожав. – Что с тобоий ?– Ничего, – ответила она. – Я люблю тебя.Она безжизненно лежала у него в объятиях. Руки ее

беспомощно повисли. Гуинплен и Урсус уложили ее натюфяк.

Она прошептала слабым голосом:– Мне трудно дышать лежа.Они посадили ее.Урсус спросил:– Дать тебе подушку?

Она ответила:– Зачем? Ведь у меня есть Гуинплен.И она прислонилась головоий к плечу Гуинплена, которыий

сел позади и поддерживал ее; в глазах его отражалисьотчаяние и растерянность.

– Ах, как мне хорошо! – сказала она.Урсус взял ее руку и считал пульс. Он не качал головоий , не

говорил ни слова, и о том, "что он думал, можно былодогадаться лишь по быстрым движениям его век,судорожно мигавших, словно для того, чтобы удержатьготовые политься слезы.

– Что с нею? – опросил Гуинплен.Урсус приложил ухо к левому боку Деи.Гуинплен нетерпеливо повторил своий вопрос, с трепетом

ожидая ответа.Урсус посмотрел на Гуинплена, потом на Дею. Он был

мертвенно бледен.– Мы, должно быть, находимся на высоте Кентербери, –

сказал он. – Расстояние отсюда до Гревсенда не оченьвелико. Тихая погода продержится всю ночь. На море намнечего бояться нападения, потому что весь военныий флоткреий сирует у берегов Испании. Наш переезд совершитсявполне благополучно.

Дея, бессильно склонясь и все более бледнея, судорожномяла в руках складки своего платья. Погруженная враздумье о чем-то, не передаваемом никакими словами, онаглубоко вздохнула:

– Я понимаю, что со мноий . Я умираю.Гуинплен в ужасе вскочил. Урсус подхватил Дею.– Умираешь? Ты умираешь? Нет, не может этого быть. Не

можешь ты умереть. Умереть теперь? Умереть сеий час? Но

это невозможно. Бог не так жесток. Возвратить тебя длятого, чтобы в ту же минуту отнять снова? Нет, так небывает. Ведь это значило бы, что бог хочет, чтобы мыусомнились в нем. Это значило бы, что все, все обман – иземля, и небо, и сердце, и любовь, и звезды. Ведь этозначило бы, что бог – предатель, а человек – обманутыийглупец... Ведь это значило бы, что нельзя верить ни во что,что надо проклясть весь мир, что все – бездна. Ты сама незнаешь, что говоришь, Дея. Ты будешь жить! Я требую,чтобы ты жила. Ты должна мне повиноваться. Я твоий муж игосподин. Я запрещаю тебе покидать меня. О небо! Онесчастные люди! Нет, это невозможно. И я останусь наземле один, без тебя? Да это было бы так чудовищно, чтосамое солнце померкло бы! Дея, Дея, приди в себя. Это утебя ненадолго, это сеий час проий дет. У человека бываетиногда вот такоий озноб, а потом он забывает о нем. Мненужно, мне необходимо, чтобы ты была здорова и большене страдала. Ты хочешь умереть! Что я тебе сделал? Приодноий мысли об этом я теряю рассудок. Мы принадлежимдруг другу. Мы любим друг друга. У тебя нет причинуходить. Это было бы несправедливо. Разве я совершилкакое-нибудь преступление? Ведь ты же простила меня. О,ты ведь не хочешь, чтобы я впал в отчаяние, чтобы я сталзлодеем, безумцем, осужденным на вечные муки! Дея,прошу тебя, заклинаю, умоляю, не умираий !

Судорожно схватив себя за волосы, в смертельном ужасе,задыхаясь от слез, он бросился к ее ногам.

– Моий Гуинплен, – сказала Дея, – я в этом не виновата.На губах у нее выступила розовая пена, которую Урсус

вытер краем ее одежды; Гуинплен, лежавшиий ничком, незамечал ничего. Он обнимал ее ноги и бессвязно молил:

– Говорю тебе, я не хочу! Я не перенесу твоеий смерти.Умрем, но вместе. Только вместе. Тебе – умереть, Дея! Яникогда не соглашусь на это! Божество мое! Любовь моя!Поий ми же, я здесь. Клянусь тебе, ты будешь жить! Умереть?Ты, значит, не представляешь себе, что будет со мною послетвоеий смерти. Если бы ты только Знала, как ты мне нужна,ты бы поняла, что это решительно невозможно, Дея! Ведькроме тебя у меня никого нет. Со мною случилось нечтонеобычаий ное. Представь себе, я только что пережил занесколько часов целую жизнь. Я убедился в том, что насвете нет ровно ничего. Существуешь только ты, ты одна.Если не будет тебя, мир не будет иметь никакого смысла.Сжалься надо мноий ! Живи, если ты любишь меня. Я нашелтебя вновь не для того, чтобы сеий час же утратить. Погодинемного. Нельзя же уходить, едва успев свидеться.Успокоий ся! О господи, как я страдаю! Ты ведь не сердишьсяна меня, правда? Ты ведь понимаешь, что я не могпоступить иначе, так как за мноий пришел жезлоносец. Вотувидишь, тебе сеий час станет легче дышать. Дея, уже всепрошло. Мы будем счастливы. Не повергаий меня в отчаяние!Дея! Ведь я не сделал тебе ничего дурного.

Слова эти он не выговорил, а прорыдал. В нихчувствовались и скорбь и возмущение. Из груди Гуинпленавырывались жалостные стоны, которые привлекли быголубку, и дикие вопли, способные устрашить льва.

Голосом все менее и менее внятным, прерывающимсяпочти на каждом слове, Дея ответила:

– Увы, зачем ты говоришь так! Любимыий моий , я верю, чтоты сделал бы все, что мог. Час назад мне хотелось умереть, атеперь я уже не хочу этого. Гуинплен, моий обожаемыийГуинплен, как мы были счастливы! Бог послал тебя мне, а

теперь отнимает меня у тебя. Я ухожу. Ты не забудешь«Зеленого ящика», правда? И своеий бедноий слепоий Деи? Тыбудешь вспоминать мою песенку. Не забываий звука моегоголоса, не забываий , как я говорила тебе: «Люблю тебя». Ябуду возвращаться по ночам и повторять тебе это, когда тыбудешь спать. Мы снова встретились, но радость быласлишком велика. Это не могло продолжаться. Я ухожупервая, так решено. Я очень люблю моего отца Урсуса инашего брата Гомо. Вы все добрые. Как здесь душно!Распахните окно! Моий Гуинплен, я не говорила тебе этого,но однажды я приревновала тебя к женщине, котораяприезжала к нам. Ты даже не знаешь, о ком я говорю. Неправда ли? Укроий те мне руки. Мне немного холодно. А гдеФиби и Винос? В конце концов начинаешь любить всех. Намприятны люди, которые видели нас счастливыми.Чувствуешь к ним благодарность за то, что они былисвидетелями нашеий радости. Почему все это миновало? Я несовсем понимаю, что произошло за последние два дня.Теперь я умираю. Оставьте на мне вот это платье. Когда янадевала его, я так и думала, что оно будет моим саваном.Пусть меня похоронят в нем. На нем поцелуи Гуинплена. Ах,как мне хотелось бы еще жить! Как нам чудесно жилось внашем возке! Мы пели. Я слышала рукоплескания. Как этобыло хорошо – никогда не разлучаться! Мне казалось, чтомы живем, окутанные облаком. Я отдавала себе отчет вовсем, различала один день от другого; несмотря на своюслепоту, я знала, когда наступает утро, потому что слышалаголос Гуинплена, и знала, когда наступает ночь, потому чтовидела Гуинплена во сне. Я чувствовала, что меня окружаетнежное, теплое облако: это была его душа. Мы так долголюбили друг друга. Теперь конец, не будет больше песен.

Увы! Неужели жизнь кончилась? Ты будешь помнить обомне, моий любимыий ?

Голос ее постепенно ослабевал. Жизнь явно ее покидала,еий уже не хватало дыхания. Она судорожно сжимала пальцы– знак приближения последнеий минуты. Предсмертноехрипение девушки уже переходило с лепет ангела.

Она прошептала:– Вы будете вспоминать обо мне, неправда ли? Мне было

бы грустно умереть, зная, что никто не вспомнит обо мне.Иногда я бывала злая. Простите меня, прошу вас. Я уверена,что, будь на то воля божья, мы могли бы быть оченьсчастливы, нам ведь нужно так немного, моий Гуинплен; мызарабатывали бы себе на жизнь и поселились бы вместе вчужих краях; но господь не захотел этого. Я не знаю, почемуя умираю. Я ведь не жаловалась на свою слепоту, я никогоне обижала. Каким счастьем было бы для меня навекиостаться слепоий , никогда с тобоий не разлучаясь! Ах, какгорько расставаться!

Она прерывисто дышала, ее слова угасали одно за другим,точно огоньки, задуваемые ветром. Ее уже почти не былослышно.

– Гуинплен, – шептала она, – не правда ли, ты будешьпомнить обо мне? Мне это будет нужно, когда я умру.

И прибавила:– Ах, удержите меня!Потом, помолчав, шепнула:– Приходи ко мне как можно скорее! Даже у бога я буду

несчастноий без тебя. Не оставляий меня слишком долго одну,моий милыий Гуинплен! Раий был здесь, на земле. Там, наверху,только небо. Ах, я задыхаюсь! Моий любимыий ! Моийлюбимыий ! Моий любимыий !

– Сжалься! – крикнул Гуинплен.– Прощаий ! – прошептала она.– Сжалься! – повторил Гуинплен.И прильнул губами к прекрасным холодеющим рукам Деи.Одно мгновение она, казалось, уже не дышала.Вдруг она приподнялась на локтях, глаза ее вспыхнули

ярким блеском, и на лице появилась неизъяснимая улыбка.Ее голос обрел неожиданную звонкость.– Свет! – вскрикнула она. – Я вижу!И, упав навзничь, она вся вытянулась и застыла на

тюфяке.Бедныий старик, словно раздавленныий тяжестью отчаяния,

припал лысоий головоий к ногам Деи и, рыдая, зарылся лицомв складки ее одежды. Он лишился сознания.

Гуинплен был страшен.Он вскочил на ноги, поднял голову и стал пристально

всматриваться в расстилавшееся перед ним бескраий неечерное небо.

Потом, никому не видимыий , – разве только некоемунезримому существу, присутствовавшему в этом мраке, – онпростер руки кверху и сказал:

– Иду!Он пошел по палубе шхуны, направляясь к ее борту, точно

притягиваемыий каким-то видением.В нескольких шагах от него расстилалась бездна.Он двигался медленно, не глядя себе под ноги.Лицо его было озарено улыбкоий , которая была у Деи перед

смертью.Он шел прямо, словно видя что-то перед собоий . В глазах у

него светился как бы отблеск души, парящеий вдалеке.Он крикнул:

– Да!С каждым шагом он приближался к борту.Он шел решительно, простирая кверху руки, с

запрокинутоий назад головоий , пристально всматриваясь водну точку, двигаясь, словно призрак.

Он не спешил, не колебался, ступая твердо и неуклонно,как будто перед ним была не зияющая пропасть, неотверстая могила.

Он шептал:– Будь спокоий на, я иду за тобою. Я хорошо вижу знак,

которыий ты подаешь мне.Он не сводил глаз с одноий точки на небе, в самом зените.

Он улыбался.Небо было совершенно черно, звезд не было, но он,

несомненно, видел какую-то звезду.Он пересек палубу.Еще несколько решительных роковых шагов, и он

очутился на самом ее краю.– Я иду, – сказал он. – Вот и я, Дея!И продолжал идти. Палуба была без борта. Перед ним

чернела пропасть. Он занес над неий ногу.И упал.Ночь была непроглядно темная, место глубокое. Вода

поглотила его. Это было безмолвное исчезновение во мраке.Никто ничего не видел и не слышал. Судно продолжалоплыть вперед, река по-прежнему катила свои волны.

Немного спустя шхуна вышла в океан.Когда Урсус очнулся, Гуинплена уже не было. Он увидал

только Гомо, стоявшего на самом краю палубы, глядя наморе, волк жалобно выл в темноте.

ПРИМЕЧАНИЯ

Бюффон Жорж Луи Леклерк (1707-1788) – известныийфранцузскиий естествоиспытатель, автор многотомноий«Естественноий истории».

Плиниий – имеется в виду Плиниий Старшиий " (I в.) –римскиий писатель и ученыий .

...шел по стопам и Гиппократа и Пандара. – Гиппократ (V-IVвв. до н.э.) – греческиий врач-естествоиспытатель, один изосновоположников античноий медицины. Пандар (VI-V вв. дон.э.) – древнегреческиий поэт-лирик; известен своими одами.

...мое состязаться с Раненом и с Видоий . – Ранен Никола(1540-1608) – французскиий поэт; писал по-французски и по-латыни. Вида Марк Иероним (1480-1568) – итальянскиийепископ и писатель, автор трактата «О поэтическомискусстве».

Салернская школа – известная в средние векамедицинская школа, находившаяся в южноитальянскомгороде Салерно.

...отдавал предпочтение Галену перед Кардана... – ГаленКлавдиий (130-200) – римскиий врач и естествоиспытатель,оказал большое влияние на последующее развитиемедицины; изучая анатомию, производил вскрытия наживотных. Кардана Иеронимо (1501-1576) – итальянскиийматематик, философ и медик, сторонник религиозно-мистического объяснения явлениий природы.

Виола да гамба – старинныий смычковыий струнныиймузыкальныий инструмент.

Шерифы, прево, маршалы – представителиадминистративноий и судебноий власти.

Джеффрис Джордж (1640-1689) – англиий скиийполитическиий деятель; будучи главным судьеий при Карле II,проявлял краий нюю жестокость.

Акротерион, или акротериий – лепное украшение накарнизе здания.

Караибы – немногочисленное индеий ское племя, жившее вЮжноий Америке; в XIX веке слово караибы было синонимомнецивилизованного народа.

Одного зовут Тюрлюпен, другого – Трибуле. – Тюрлюпен –прозвище французского комического актера Анри Леграна,бывшего шутом Людовика XIII. В молодости он былярмарочным скоморохом. Трибуле – прозвище известногошута Людовика XII и Франциска I.

Мадам де Севинье Мари (1626-1696) – французскаяписательница; приобрела известность письмами к дочери,отразившими нравы французского дворянства XVII века.

Венсен де Поль – французскиий священник XVI века,известныий своеий благотворительностью. Основательпервого приюта для брошенных и искалеченных детеий .

Тюренн Анри де ла Тур д'Овернь (1611-1675) –французскиий полководец.

Сикстинская капелла – часовня в Ватикане – папскомдворце в Риме; славилась своим хором, в котором партииженских голосов исполнялись кастратами.

Боссюэ Жак-Бенинь (1627-1704) – французскиий епископ,придворныий проповедник; идеолог абсолютизма, авторработ на богословские темы.

– ...курфюрст Гессенскиий продавал... – В годы воий ныамериканских колониий за свою независимость (1775-1783)

Англия посылала в Америку наемные воий ска, покупая дляэтого крестьян главным образом у немецких князеий .

...после трагическоий авантюры герцога Монмута... – ГерцогМонмут (1649-1685) – незаконныий сын англиий ского короляКарла II Стюарта, поднял в 1685 году восстание противвступившего на престол Иакова II; восстание былоподавлено, Монмут казнен.

Пенн Вильям (1644-1718) – основатель англиий скоийколонии в Пенсильвании в Северноий Америке.

Нельзя ведь наводнить Европу железными масками... –Имеется в виду легендарныий таинственныий узник, будто бысодержавшиий ся в Бастилии по приказу Людовика XIV; наголове заключенного была укреплена железная маска,никогда не снимавшаяся. Предполагалось, что корольустранил таким образом одного из претендентов напрестол.

...здесь играла роль тесная связь между католическоийИрландиеий и католическоий Испаниеий . – В конце XVI векаангличане, пользуясь междоусобными воий нами ирландскихфеодалов, сгоняли ирландцев с их земель. На сторонеирландцев-католиков против англичан сражались такжеиспанские и итальянские отряды. К концу XVI векасопротивление ирландцев было сломлено и последниеирландские феодальные поместья, в том числе Литрим,превращены в англиий ские графства.

Аллегра Грегорио (1580-1652) – итальянскиий церковныийкомпозитор, автор известного хорала «Miserere»(«Помилуий »).

Урки входили в состав Армады... – Имеется в видуНепобедимая Армада – флот, посланныий Испаниеий противАнглии в 1588 году; большая часть его кораблеий погибла во

время жестокоий бури, остальные были разбитысоединенными силами англиий ского и голландского флота.Гибель Армады явилась началом конца морского господстваИспании.

Лампа Кардана – тип особо устоий чивоий подвесноий лампы,употреблявшеий ся на кораблях.

Св.Крепин – католическиий святоий , покровитель цехасапожников.

...вроде панагии древних кантабров. – Панагия –изображение богоматери, которое носили на груди какамулет, предохраняющиий от несчастья. Кантабры – племя,жившее в древности на севере Испании.

...напоминало расставание тенеий на берегу подземноийреки Стикса. – Стикс – подземная река, через которую душиумерших перевозились в царство мертвых (греч. миф.).

Палимпсест – в древности и в раннем средневековье –рукопись, написанная на пергаменте по смытому илисоскобленному тексту.

Магеллан Фердинанд (ок. 1480-1621) – знаменитыийпортугальскиий мореплаватель, совершившиий первоекругосветное путешествие.

Сюркуф – французскиий корсар XVIII века, грабившиийанглиий ские торговые суда.

Картуш – прозвище Луи Бургиньона, главаря воровскоийшаий ки, казненного в Париже в 1721 году.

Уроженец Лангедока орал: «caougagno!» – Во французскомфольклоре – Кокань – сказочная страна изобилия.

Антарес – звезда первоий величины в созвездии Скорпиона....и авгура древнего Рима. – Авгуры – в древнем Риме

жрецы-прорицатели, предсказывавшие будущее по полетуи пению птиц.

...уселся на ззельгофте... – Эзельгофт – часть снастипарусного корабля, служащая для крепления к мачтепоперечноий реи.

...эвменид... фуриий ... химеры... – Эвмениды(благосклонные) – так называли эринниий (вдревнегреческоий мифологии – богини мщения),благосклонно относившихся к раскаявшимсяпреступникам. Фурии – богини мщения в древнеримскоиймифологии. Химеры – сказочные чудовища (греч. миф.).

...после гибели «Бланш-Нефа»... – Имеется в видуфранцузскиий корабль «Бланш-Неф», погибшиий в проливеЛа-Манш.

Сцилла и Харибда – скалы-чудовища, бывшие причиноийгибели многих мореплавателеий (греч. миф.).

Жан Барт – французскиий моряк, жившиий в XVII веке. Заисключительную храбрость во время воий ны Франции сГолландиеий получил от Людовика XIV звание дворянина ибыл назначен командующим эскадры.

Арпан – старинная французская мера земли – около 0,5гектара.

Георг III – англиий скиий король (1760-1820); активноподдерживал европеий скую реакцию в ее борьбе противфранцузскоий буржуазноий революции 1789 года.

Рубенс Питер (1577-1640) – великиий фламандскиийхудожник.

Филоксен (V-IV вв. до н.э.) – древнегреческиий писатель,жившиий в Сиракузах. Был известен своим остроумием.

Анаксагор (V-IV вв. до н.э.) – древнегреческиий философ,непоследовательныий материалист.

Гарвеий Вильям (1578-1658) – англиий скиий врач,открывшиий систему кровообращения.

Кеплер Иоганн (1571-1630) – немецкиий астроном.Кромвель Оливер (1599-1658) – крупнеий шиий деятель

англиий скоий буржуазноий революции XVII века; с 1653 по1658 год – лорд-протектор, фактическиий диктатор Англии.Сыграл прогрессивную роль в борьбе за ниспровержениестарого общественного порядка в стране.

Карл II Стюарт – англиий скиий король (1660-1685). Сынказненного Карла I, нашедшиий во время англиий скоийреволюции убежище при французском дворе; был возведенна престол буржуазиеий и обуржуазившеий ся аристократиеий ,стремившимися восстановить монархию из страха передуглублением революции.

...между Шильоном, где был заточен Бонивар, и Веве, гдепохоронен Ледло. – Шильон – имеется в виду Шильонскиийзамок, построенныий на скале среди Женевского озера. В XVIвеке его подземелье служило тюрьмоий . Здесь с 1530 по 1536год был заключен швеий царскиий республиканец ФрансуаБонивар (1493-1570), судьба которого послужила сюжетомпоэмы Баий рона «Шильонскиий узник». Веве – город вШвеий царии. Ледло Эдмунд (1620-1693) – деятельанглиий скоий буржуазноий революции XVII века, после еепоражения бежал в Швеий царию, где прожил до самоийсмерти.

...он продал Дюнкерк Франции... – В 1662 году Карл II,находившиий ся в таий ном сговоре с французским королемЛюдовиком XIV, изменнически продал Франции морскуюкрепость Дюнкерк, опорныий пункт англичан на севереФранции.

Монк Джордж (1608-1669) – англиий скиий генерал,ближаий шиий помощник Кромвеля, политическиийавантюрист; в 1660 году содеий ствовал реставрации в

Англии Стюартов.Только потому, что я Тримальхион, вы считаете меня

неспособным быть Катаном? – Тримальхион – персонажромана «Сатирикон» римского писателя Петрония (I в.);нарицательное имя богача, предающегося излишествам.Катон – здесь имеется в виду Марк Порциий Катон Старшиий(III-II вв. до н.э.) – римскиий государственныий деятель. Егоимя являлось нарицательным для человека сурового образажизни и строгих принципов.

Фронда – социально-политическое движениефранцузского феодального дворянства XVII века противабсолютизма.

Мазарини Жюль (1602-1661) – первыий министр ифактическиий правитель Франции в годы малолетстваЛюдовика XIV. Во время протектората Кромвеля вынужденбыл, оберегая торговые интересы французскоий буржуазии,добиваться восстановления дипломатических отношениий сАнглиеий .

Восстание Мазаньелло – под предводительством ТомазоМаваньелло в Неаполе в 1647 году произошло восстаниепротив испанских поработителеий .

Тромп Мартин Гапперц (1597-1653) – голландскиийадмирал; после ряда побед над испанским и англиий скимфлотом был разбит англичанами в морском сражении близШевенингена в 1653 году.

Навигационныий акт – имеется в виду акт,опубликованныий в 1651 году Долгим парламентом,согласно которому ввозимые в Англию товары должныбыли доставляться только на англиий ских кораблях или насудах тоий страны, где они произведены; наносил удар попосредническоий торговле Голландии.

Бредская декларация, подписанная Карлом II в 1660 году,перед его вступлением на англиий скиий престол, вголландском городе Бреде, содержала обещание сохранитьнекоторые завоевания революции.

Вавилонская башня – по библеий скоий легенде башня,которую начали строить люди, чтобы достичь неба; внаказание за дерзость, бог заставил их заговорить наразных языках и, перестав понимать друг друга, они несмогли докончить построий ки.

Цивильныий лист – при конституционноий монархииденежная сумма, ежегодно определяемая парламентом дляличного пользования короля.

Проий ден Джон (1631-1700) – драматург и поэт, теоретиканглиий ского классицизма, выразитель вкусов и настроениийанглиий скоий аристократии эпохи Реставрации. В своеий поэме«Абессалом и Ахитофель», написанноий в форме библеий скоийаллегории, высмеял противников монархии Стюартов.

Мильтон Джон (1608-1674) – выдающиий ся англиий скиийпоэт и деятель англиий скоий буржуазноий революции XVIIвека. Его поэма «Потерянныий раий » полна отголосковреволюционных событиий .

Эвелин Джон (1620-1706) – англиий скиий писатель, автор«Дневника», в котором дана картина современных емунравов.

Алакок Мария – французская монахиня, жившая во второийполовине XVII века.

Герцог ИЙ оркскиий – титул короля Иакова II, в бытность егонаследником.

Вильгельм Оранскиий – зять Иакова II Стюарта, изгнанногоиз Англии в результате переворота 1688 года. Возведен наанглиий скиий престол буржуазиеий и обуржуазившеий ся

аристократиеий . Царствовал под именем Вильгельма III(1689-1702).

...вспомнив хотя бы Нинон и Марион. – Имеются в видуфранцузские куртизанки XVII века Нинон де Ланкло иМарион Делорм.

...изящныий Калибан оставляет позади, бедного Ариэля. –Калибан, Ариэль – аллегорические образы драмы Шекспира«Буря». Уродливыий Калибан – воплощение темных силприроды, одухотворенно-прекрасныий Ариэль – ее светлогоначала.

Локк Джон (1632-1704) – англиий скиий буржуазныийфилософ-материалист. Его труд «Опыт о границахчеловеческого разума» пользовался большоийпопулярностью среди образованных людеий XVII-XVIII веков.

Если бы она заколола себя кинжалом, она сделала бы это,как Лукреция, после падения. – Лукреция – героинядревнеримского предания. Обесчещенная Секстом, сыномримского царя Тарквиния Гордого, Лукреция закололаськинжалом.

В этоий Диане таилась Астарта. – Диана – в древнеримскоиймифологии богиня охоты, воплощение девственности.Астарта – богиня плодородия и чувственноий любви унекоторых восточных народов.

«Послание к Пизонам» – произведение римского поэтаГорация).

Вспомним Елизавету. – Елизавета Тюдор – англиий скаякоролева (1558-1603), представительница англиий скогоабсолютизма. Восстановила англиканскую церковь,упраздненную при Марии Тюдор. При неий Англия велауспешную воий ну против Испании, оспаривая у нееколониальное и морское первенство.

Сикст Пятыий – римскиий папа (1585-1590); осуществлялполитику воинствующего католицизма.

Мария Стюарт – шотландская королева (1560-1567).Опираясь на англиий ских католиков, католическую Испаниюи папство, претендовала на англиий скиий престол. Былазаключена в тюрьму королевоий Елизаветоий Тюдор иказнена в 1587 году.

Горациий Флакк Квинт (I в. до н.э.) – знаменитыий римскиийпоэт. Автор од, сатир, посланиий в др.

Она сделала для Бассомпьера то же, что сделала когда-тоцарица Савская для Соломона. – Бассомпьер Франсуа (1579-1646) – французскиий маршал и дипломат, в 1626 году былпослом при англиий ском дворе. Царь Соломон, царицаСавская – персонажи библеий скоий легенды.

Современная Англия, имеющая своего Лоий олу в лицеУэсли... – Лоий ола Игнатиий (1491-1556) – испанец,основатель ордена иезуитов, один из главных деятелеийвоинствующеий католическоий реакции XVI века. Уэсли Джон(1703-1791) – англиий скиий богослов, основатель одноий изрелигиозных сект англиканскоий -церкви (методистов).

Риччо Дэвид (ум. в 1566 г.) – фаворит Марии-Стюарт.Анна Болеий н. (1507-1536) – королева Англии, вторая жена

Генриха VIII.Лавальер Франсуаза (1644-1710) – фаворитка Людовика

XIV.Маргарита Валуа (1552-1616) – первая жена французского

короля Генриха IV Наваррского.За неимением Олимпа можно удовольствоваться отелем

Рамбулье. – Олимп – согласно греческоий мифологии гора,где обитали боги и музы – покровительницы искусств илитературы. Отель Рамбулье – литературныий салон

парижскоий аристократии, основанныий в начале XVII векамаркизоий де Рамбулье. Являлся законодателем светскихнравов и литературных вкусов.

Уолпол немногим отличался от Дюбуа. – Уолпол Роберт,граф (1676-1745) – англиий скиий государственныий деятель,лидер партии вигов, с 1721 по 1742 – премьер-министр.Дюбуа Гильом (1656-1723) – французскиий кардинал, в годымалолетства Людовика XV фактическиий правительФранции.

Мальборо Джон Черчилль (1650-1722) – англиий скиийполководец и дипломат, выдвинулся благодаря связи своеийсестры Арабеллы Черчилль с герцогом ий оркским, будущимИаковом II. В 1688 году перешел на сторону ВильгельмаОранского и сражался против Иакова II.

Болингброк Генри (1678-1751) – англиий скиийгосударственныий деятель и писатель. Премьер-министр приАнне Стюарт.

...мадемуазель Скюдери не имела другого основанияуступить Пелиссону. – Мадлена де Скюдери (1607-1701) –французская писательница, автор галантно-героическихроманов. Пелиссон Поль (1624-1693) – писатель и поэт,связанныий с неий тесноий дружбоий . Был обезображен оспоий .

Свифт Джонатан (1667-1745) – знаменитыий англиий скиийписатель и государственныий деятель. Автор «ПутешествиийГулливера».

Девериа Эжен (1805-1855) – французскиий живописец.В зале клуба были развешаны портреты уродливые

людеий : Терсита... Дума, Гудибраса, Скаррона... между двумякривыми – Коклесом и Камоэнсом – стоял Эзоп... – Терсит –один из персонажеий «Илиады» Гомера, безобразныий горбун.Дунс Скотт – англиий скиий философ XIII века. Гудибрас –

героий одноименноий сатирическоий поэмы Бетлера,англиий ского сатирика XVII века. Скаррон Поль (1610-1660) –французскиий писатель. Коклес Горациий – легендарныийримскиий героий . Камоэнс Луис (1524-1580) великиийпортугальскиий поэт. Эзоп (VI в. до н.э.) – знаменитыийгреческиий баснописец. По преданию был чрезвычаий ноуродлив.

Мирабо Оноре (1749-1791) – деятель французскоийбуржуазноий революции 1789 года; за безобразнуювнешность современники называли его чудовищем.

Лукрециий – Тит Лукрециий Карр (I в. до н.э.) – известныийримскиий поэт, автор философскоий поэмы «О природевещеий ».

...посещал таверны и балаганы Лондона и Пяти Портов. –Пять Портов – так, начиная с XI века, называются портыГастинг, Сэндвич, Дувр, Ромнеий и Гаий т, расположенные наюго-западном побережье Англии.

Королева Анна (1702-1714) – дочь Иакова II, унаследовалаанглиий скиий престол после смерти Вильгельма Оранского.При неий Англия и Шотландия были объединены в единоекоролевство – Великобританию (1707 г.).

...нарушая все старинные хартии вольностеий ... – Имеется ввиду «Великая хартия вольностеий », данная в 1215 годуанглиий ским королем Иоанном Безземельным поддавлением феодалов; она ограничивала власть короля в ихпользу.

...стала королевоий благодаря... революции 1688 года. –Речь идет о государственном перевороте 1688 года,которыий англиий ские буржуазные историки называли«славноий » или «бескровноий » революциеий ; в результатепереворота 1688 года была окончательно ликвидирована

феодальная монархия. Иаков II был свергнут; буржуазия всоюзе с земельноий аристократиеий возвела на престолВильгельма Оранского.

Эссекс Роберт (1567-1601) – фаворит англиий скоийкоролевы Елизаветы Тюдор.

...тогда в Англии происходят события 1649 года, а воФранции – 1793 года. – В 1649 году англиий ская буржуазияпод давлением народных масс предала казни Карла I; в 1793году был гильотинирован французскиий король ЛюдовикXVI.

Галионы – испанские парусные суда XVI-XVII веков.Люлли Жан-Батист (1632-1687) – известныий французскиий

композитор....Кристофер Рен вполне подходящиий Мансар, Сомерс не

хуже Ламуаньона. У Анны был... своий Буало – Поп, своийКольбер – Годольфин, своий Лувуа... – Кристофер Рен (1632-1723) – англиий скиий архитектор. Мансар Франсуа (1598-1662) – французскиий архитектор. Сомерс Джон (1651-1716)– англиий скиий писатель, один из лидеров вигов. ЛамуаньонГильом (1617-1677) – президент парламента при ЛюдовикеXV. Буало Никола (1636-1711) – французскиий поэт, теоретикклассицизма. Поп Александр (1688-1744) – англиий скиий поэт,теоретик англиий ского классицизма. Кольбер Жан-Батист(1619-1683) – министр финансов Людовика XIV, фактическируководил внутреннеий и внешнеий политикоий Франции вовтороий половине XVII века. Годольфин Сиднеий (ок. 1645-1712) – первыий министр казначеий ства при англиий скоийкоролеве Анне Стюарт. Лувуа Франсуа, маркиз (1639-1691) –военныий министр Людовика XIV.

...Виндзор в то время почти не уступал Марли. – Виндзор –дворец англиий ских королеий на берегу Темзы. Марли –

дворец французских королеий вблизи Версаля.Маркиза де Мальи – одна из фавориток Людовика XV.Фабр д'Эглантин Филипп-Назер (1755-1794) –

французскиий поэт и деятель французскоий революции 1789года. Был членом Конвента.

...сообщник Гая Факса в пороховом заговоре папистов... –имеется в виду неудачная попытка группы реакционеров-католиков взорвать здание англиий ского парламента в деньоткрытия сессии 1605 года с целью уничтожить короля иего приближенных. Гаий Фокс – один из главных участниковзаговора, которыий должен был, пожертвовав собоий ,поджечь мину.

Домициан Тит Флавиий (I в.) – римскиий император.Гелиогабал (III в.) – римскиий император, известныий своеий

жестокостью. Был убит в результате заговорапреторианцами – привилегированным отрядом римскоийгвардии.

Альберони восхищается здесь герцогом Вандомским... –Альберони Джулио (1664-1752) – политическиий деятель,дипломат и авантюрист; посланныий от Испании во время«воий ны за испанское наследство» с дипломатическимпоручением во враждебную Францию, пользовалсядоверием герцога Вандомского и с его помощью сделал прифранцузском дворе блестящую карьеру.

Мария Медичи (1573-1642) – вторая жена французскогокороля Генриха IV, с 1610 года – правительница Франции.

Лебель – камердинер французского короля Людовика XV.Данжо – маркиз Филипп Данжо де Курсильон (1638-1720)

– придворныий Людовика XIV, интриган и сводник.Маркиза де Моншевреий л – придворная дама при дворе

Людовика XIV.

Нерон любил смотреть на работу Локусты. – Локуста (I в.)– профессиональная отравительница; с помощью ее ядовримскиий император Нерон устранял своих политическихпротивников.

Роклор Гастон (1617-1683) – французскиий генерал,известныий при дворе Людовика XIV своим шутовством.Считался автором сборника непристоий ных анекдотов.

...вместо головы бочка Данаид. – Данаиды – дочериаргосского царя Даная, убившие в первую брачную ночьсвоих мужеий и за это осужденные богами вечно наполнятьбездонную бочку (греч. миф.).

Так Зоил ненавидит Гомера. – Зоил (IV в. до н.э.) –греческиий грамматик и ритор, подвергавшиий мелочноийкритике поэмы Гомера.

Герцог Альба Фернандо Альварес (1507-1582) – испанскиийгосударственныий деятель и полководец; будучи с 1567 по1578 год наместником в Нидерландах, с фанатическоийжестокостью пытался подавить нидерландскуюбуржуазную революцию.

Воден Жан (1530-1596) – французскиий политическиийписатель и экономист, теоретик абсолютизма.

Сизифов труд – синоним бесплодного труда; царь Сизиф,провинившиий ся перед богами, был осужден ими на то,чтобы вечно вкатывать в гору камень, которыий , достигнуввершины, снова скатывался вниз (греч. миф.).

Лестер Роберт (1531-1558) – граф Лестерскиий , фавоританглиий скоий королевы Елизаветы Стюарт.

Бекингем Джордж (1592-1628) – англиий скиий генерал.Фаворит Иакова I и Карла I.

...пасть жертвоий сарказмов Шеридана... – Известныийанглиий скиий драматург-сатирик Ричард Шеридан (1751-

1816) был политическим деятелем и примыкал крадикальному крылу партии вигов.

...с развалинами приорства святоий Марии Овэр-Рэий ,разрушенного Генрихом VIII. – Борясь с папскоий властью вАнглии, англиий скиий король Генрих VIII (1509-1547),объявил себя главоий новоий англиканскоий церкви,упразднил монастыри и конфисковал церковные земли.

Представьте себе голову веселоий Медузы. – Медуза – вгреческоий мифологии одна из трех горгон (чудовищженского пола). Взглянув в глаза Медузе, человекпревращался в камень.

Если верить манихеям... – Манихеи – последователирелигиозного учения, возникшего на Ближнем Востоке в IIIвеке. Основным их догматом являлось учение о добром излом началах, лежащих якобы в основе мира.

Дафнис и Хлоя – герои одноименного пасторальногоромана, приписываемого древнегреческому писателюЛонгу (предположительно III в.); нарицательные именастрастных любовников.

Солон (ок.VII-VI вв. до н.э.) – древнегреческиийзаконодатель.

Феспис (или Феспид) – современник Солона, греческиийактер и поэт, считался основоположником греческоийтрагедии.

Конрив Вильям (1670-1729) – англиий скиий драматург,автор сатирических комедиий .

...грегорианские канонические напевы... столкнулись вИталии с амброзианским каноном, а в Испании – смозарабическим... – Грегорианские канонические напевы –имеется в виду музыка, введенная в католическоебогослужение римским папоий Григорием I (590-604).

Амброзианскиий канон – ритмическая мелодия, введенная вцерковное пение архиепископом Амвросием (IV в.).Мозарабическиий канон – церковная музыка мозарабов,отличавшаяся от музыки римско-католическогобогослужения. Мозарабы – христиане, жившие в частиИспании, завоеванноий арабами.

Плавт Тит Макциий (III-II вв. до н.э.) – знаменитыий римскиийкомедиограф.

Оратор, осыпь его градом галек, которые ты держишь усебя во рту! – Подразумевается знаменитыий афинскиийоратор Демосфен (III в. до н.э.), которыий , по преданию, былкосноязычен и упражнялся в произнесении речеий , держа ворту гальки – мелкие камешки.

Эрпениус Томас (1584-1624) – голландскиий ученыий -востоковед.

Иов – библеий скиий образ бедного, гонимого праведника,безропотно переносящего все посланные ему богомиспытания.

Орест – героий античного мифа и трилогии «Орестеий я»древнегреческого трагика Эсхила (525-456 до н.э.), сын царяАгамемнона и Клитемнестры, убил свою мать, мстя еий заубиий ство отца, и, преследуемыий за это богинями кровноиймести – эринниями, впал в безумие.

Вожирар – прежде деревня и предместье Парижа; ссередины XIX века – один из округов Парижа.

Демокрит (V-IV вв. до н.э.) – великиий древнегреческиийфилософ-материалист.

Лактанциий (III-IV вв.) – римскиий писатель, авторхристианских проповедеий . Утверждал, что римскиий поэтВергилиий является провозвестником христианства.

Сильвестр II – римскиий папа с 999 по 1003 год. Автор

сочинениий на богословские темы.Диоскорид (I в.) – греческиий врач; сочинения его явились

основоий средневековоий медицины.Хризипп (III в. до н.э.) – греческиий философ.Иосиф – имеется в виду Иосиф Флавиий (I в.), историк

Иудеи.Кадм – мифическиий основатель греческого города Фивы.Кадамосто Алоизиий (1432-1480) – итальянскиий

путешественник, оставил обстоятельные описания своихпутешествиий .

Клавдиий Пульхр (III в. до н.э.) – римскиий консул. Командуяфлотом во время первоий Пуническоий воий ны, он, попреданию, начал битву вопреки неблагоприятнымпредсказаниям жрецов и, потерпев поражение, покончил ссобоий .

Люцифер, Вельзевул – в христианскоий религиозноийлитературе имена духов зла.

...если бы Вольтер... не помог Шекспиру... – Вольтерусиленно пропагандировал во Франции произведенияШекспира.

Тринобанты – одно из племен, населявших древнююБританию.

Атробаты, белги, паризии – племена, населявшие вдревности современную территорию Франции и Англии.

...с обличительными речами в духе Гортензия... –Гортензиий (II в. до н.э.) – римскиий оратор.

Минос, Эак и Радамант – судьи в царстве мертвых (греч.миф.).

Фарсальская битва (48 г. до н.э.) – сражение, в которомвоий ска Юлия Цезаря разбили воий ска Помпея.

Актеон – юноша-охотник, случаий но увидевшиий

купающуюся богиню-девственницу Диану и в наказаниепревращенныий ею в оленя (греч. миф.).

Митридат (I в. до н.э.) – понтиий скиий царь; стремясьизгнать римлян из Малоий Азии, вел с ними ряд воий н.Потерпел поражение от римского полководца Помпея.

Сципион Младшиий Эмилиий (II в. до н.э.) – римскиийполководец, которому удалось закончить многолетнюювоий ну с Карфагеном победоий Рима.

Элиан (II-III вв.) – римскиий писатель и оратор, авторсочинениий о животных.

Оппиан (II в.) – греческиий поэт, автор поэмы о рыбноийловле.

Мандрагора или «адамова голова» – многолетнеерастение с разветвленными корнями, которому в средниевека приписывали чудесные своий ства.

Паризиатида – жена персидского царя Дария II (V в. дон.э.), славившаяся жестокостью и коварством.

Тремеллиий Эмануил (1510-1581) – итальянскиий ученыий ,востоковед.

Кастелл Эдмунд (1606-1685) – итальянскиий востоковед.Аэциий (IV в.) – философ и богослов, родом из Сирии.Урсус почувствовал приблизительно то же, что чувствовал

Иона... – По библеий скому преданию пророк Иона осталсяневредимым, пробыв трое суток во чреве кита.

Бедлам – больница для умалишенных в Лондоне.Авиценна – латинизированное имя таджикского

философа, врача и писателя Ибн Сина Абу Али (980-1037).Эмпиреий – по представлению древних греков наиболее

высокая часть неба, являвшаяся якобы местопребываниембогов.

Гнафрон – уродливая комическая марионетка

французского кукольного театра.Ангиноий – молодоий римлянин, жившиий во II веке и

прославившиий ся своеий красотоий . Нарицательное имякрасивого юноши.

Неий гоф Теодор – авантюрист XVIII века. Объявил себя в1736 году корсиканским королем.

Мортимер Роджер (1284-1330) – во время малолетстваЭдуарда III был правителем Англии. Казнен Эдуардом III пообвинению в измене.

Уорик Ричард Невил (1428-1471) – крупныий англиий скиийфеодал XV века; во время воий ны Алоий и Белоий Розынеоднократно участвовал в свержении и провозглашениикоролеий , за что получил прозвище «делателя королеий ».

Ормонд Джон, граф (1610-1688) – англиий скиийполитическиий деятель; будучи вице-королем Ирландии,участвовал в борьбе с воий сками Кромвеля.

Дефо Даниэль (ок. 1660-1731) – англиий скиий писатель иполитическиий деятель, автор романа «Робинзон Крузо».Дефо написал несколько политических памфлетов противдворянства и церкви. За один из них был приговорен кпозорному столбу.

Стиль Ричард (1671-1729) – англиий скиий журналист,писатель и драматург, один из родоначальниковбуржуазноий просветительскоий литературы в Англии; членпарламента, из которого был изгнан во время правлениятори.

...Гоббса и Гиббона, вынужденных спасаться бегством,подвергшихся преследованиям Чарльза Черчилля, Юма иПристли; посаженного в Тауэр Джона Уилкса. – Гоббс Томас(1588-1679) – англиий скиий философ, представительмеханистического материализма; в 1640 году бежал во

Францию, преследуемыий за свои политические убеждения.Гиббон Эдуард (1737-1794) – англиий скиий буржуазныийисторик; подвергался преследованиям за антиклерикализми вынужден был покинуть Англию. Чарльз Черчилль (1731-1764) – англиий скиий поэт-сатирик. Юм Давид (1711-1776) –известныий англиий скиий философ, субъективныий идеалист.Пристли Джозеф (1733-1804) – англиий скиийестествоиспытатель, философ-материалист и политическиийдеятель. Преследовался реакционными кругами засочувствие французскоий революции. Уилкс Джон (1727-1797) – англиий скиий публицист и политическиий деятель.Был заключен в Тауэр за резкую критику королевскогопослания парламенту, невзирая на то, что, будучи членомпарламента, пользовался неприкосновенностью.

...Георг III арестовал... претендента на престол. – Имеется ввиду сын Иакова II – Иаков Стюарт.

Тристан Отшельник (XV в.) – верховныий судья прифранцузском короле Людовике XI. Был известеннеобыкновенноий жестокостью.

Шенонсо – французскиий королевскиий замок близ городаТура.

Ховард Джон – англиий скиий филантроп XVIII века,изучавшиий состояние современных ему тюрем.

Сен-Симон Клод Анри (1760-1825) – известныий социалист-утопист XIX века.

Д'Аржансон Рене – начальник полиции при Людовике XIV.Аид – царство мертвых (греч. миф.).Фении – члены ирландского братства, боровшиеся за

освобождение Ирландии от англиий ского гнета. В 1867 годувосстание фениев было жестоко подавленоправительственными воий сками.

...подобен Диомеду, ранившему богиню. – Диомед, один изгероев «Илиады», ранил во время боя богиню любвиАфродиту, спасающую своего сына Энея.

Бидлоу Роберт (1649-1713) – голландскиий анатом иестествоиспытатель.

Бекон Фрэнсис (1561-1626) – знаменитыий философ,родоначальник англиий ского материализма. При Иакове Iзанимал должность лорд-канцлера.

Ласнер Пьер Франсуа – французскиий уголовныийпреступник, казненныий в 1836 году; оставил записки,опубликованные после его казни.

Христина велит схватить Мональдески... – Шведскаякоролева Христина (1626-1689) отреклась от престола в1654 году и поселилась во Франции. Мональдески – еефаворит; заподозренныий в измене, был убит по ееприказанию в 1657 году.

Симанкасские архивы – архивы испанских королеий ,хранящиеся в древнем замке испанского города Симанкас.

Абдолиним (IV в. до н.э.) – потомок сидонских цареий ,которого Александр Македонскиий , завоевав Сидон, возвелна престол. Был простым садовником.

Мене, текел, фарес – по библеий скоий легенде эта надпись,обозначающая – «Подсчитано, взвешено, поделено», быланачертана невидимоий рукоий на стене зала, где пировал царьВавилона Валтасар, и предвещала ему близкую гибель.

...Иакова Шестого и Первого... – Сын Марии Стюарт, корольШотландии Иаков VI в 1603 году, после смерти ЕлизаветыТюдор, стал королем Англии под именем Иакова I.

Альбукерк – португальскиий мореплаватель и завоевательXV века.

Ювенал (I-II вв.) – древнеримскиий писатель-сатирик,

обличавшиий в своих произведениях нравы современногоему императорского Рима.

Герцог Гиз Генрих (1550-1588) – один из главареийреакционноий лиги католиков в период религиозных воий нво Франции; был убит по приказанию короля Генриха III, вовремя приема во дворце.

Тараск – в фольклоре народов южноий Франции –сказочныий зверь со множеством лап, напоминающиийдракона.

Мессалина – жена римского императора Клавдия (I в.),известна своим распутством.

Геба – богиня вечноий юности (греч. миф.).Дамьен Робер – француз, бросившиий ся в 1757 году с

ножом на Людовика XV. Был казнен четвертованием....обнаженную ногу, достоий ную восхищения Перикла и

резца Фидия... – Перикл (V в. до н.э.) – правитель Афин;покровительствовал искусствам. Фидиий (V в. до н.э.) –знаменитыий греческиий скульптор.

Альдебаран – звезда в созвездии Тельца....прямо из пасти Эреба. – Эреб – самая мрачная часть

подземного царства (греч. миф.).Графиня де Шеврез, герцогиня де Лонгвиль – французские

аристократки, участницы Фронды, известны своимилюбовными приключениями.

Родопис – греческая куртизанка, по преданию стала женоийфараона.

Фта – создатель земли и неба (егип. миф.).Пентесилея – царица амазонок (греч. миф.).Анна Австриий ская (1601-1666) – французская королева,

жена Людовика XIII. Будучи после смерти последнегорегентшеий Франции, состояла в таий ном браке с кардиналом

Мазарини.Битва при Фонтенуа – битва 1745 года, в результате

котороий французы одержали победу над англо-голландскими и австриий скими воий сками.

...отрекается ли ваша милость от догматапресуществления... – Гуинплен должен заявить, что он некатолик; по англиий скому законодательству католики немогли быть членами парламента.

«Книга страшного суда» – всеобщая земельная перепись,проводившаяся в Англии при Вильгельме-Завоевателе в1086 году и явившаяся актом закрепления крестьян.Проводилась писцами, от которых «как от страшного суда»нельзя было скрыться.

Филипп-Август II – французскиий король (1180-1223); вовремя его царствования Франция и Англия боролись завладения на севере Франции. Победили англиий ские воий скаИоанна Безземельного.

Филипп IV Красивыий – король Франции с 1285 по 1314год.

Уот Таий лер, лолларды, Уорик, «делатель королеий »... – этизачаточные попытки добиться вольностеий ... – Уот Таий лер –вождь восстания англиий ских крестьян (1381), требовавшихотмены крепостноий зависимости. Лолларды –последователи англиий ского религиозного реформатораУиклифа; вели активную пропаганду социальногоравенства, участвовали в восстании Уота Таий лера.Восстание Таий лера и движение лоллардов не имели ничегообщего с феодальными междоусобицами, во главе которыхстоял Уорик.

...выставляют против Генриха IV лже-Ричардов... – ГенрихIV (герцог Ланкастерскиий ) захватил в 1399 году англиий скиий

престол и сверг Ричарда II ИЙ орка; после смерти последнегофеодальная знать выдвигала против Генриха IV рядсамозванцев под именем Ричарда II.

Маргарита Анжуий ская (1429-1482) – жена англиий скогокороля Генриха VI, возглавляла партию ланкастеров в воий неБелоий и Алоий Розы. С помощью Уорика восстановила своегомужа на престоле.

Англия, бывшая бретонскоий при Утэре Пендрагоне,римскоий при Цезаре, саксонскоий при семивластии, датскоийпри Гарольде, нормандскоий после Вильгельма... – Пендрагон– верховныий вождь кельтских племен. В 55-54 годах донашеий эры Британия была завоевана Юлием Цезарем ипринадлежала Риму до конца III века. В IV-V веках еезавоевали англы, саксы и юты и образовали семькоролевств (эпоха семивластия). В IX-Х веках Англия былазавоевана датчанами; юго-западноий части Англии удалосьосвободиться от них, но при короле Гарольде (1036-1039),датчане снова ее заняли. В 1066 году Англия была покоренанормандским герцогом Вильгельмом Завоевателем.

Уолсеий Томас (ок. 1475-1530) – кардинал, министранглиий ского короля Генриха VIII.

Лорды, которые при Иакове I привлекали к судувзяточничество в лице Бэкона, при Карле I судятгосударственную измену в лице Страффорда. – Бэкон,будучи лорд-канцлером при Иакове I, привлекался к суду пообвинению во взяточничестве. Страффорд Томас Вентворт(1593-1641) – первыий министр англиий ского короля Карла I,рьяныий проводник его политики. Долгиий парламент,которыий вынужден был созвать Карл I в обстановкеначинающеий ся буржуазноий революции, обвинилСтраффорда в государственноий измене. Страффорд был

казнен....четыре мешка, набитых шерстью... – Мешки, набитые

шерстью, на которых сидят должностные лица назаседаниях англиий ского парламента, являютсятрадиционным символом процветания Англии, основнымисточником доходов котороий первоначально была шерсть.

Якобиты – сторонники англиий ского короля Иакова II,изгнанного в 1688 г. из Англии.

Поре Шарль (1675-1741) – французскиий иезуит,преподававшиий в коллеже, где в юности учился Вольтер.

Ричардсон Самюэль (1689-1761) – англиий скиий писатель-романист, автор романа в письмах «Кларисса Гарлоу».Ловлес (или Ловелас) – отрицательныий героий этого романа,развратныий светскиий щеголь.

Катон – здесь имеется в виду Катон Младшиий (I в. до н.э.) –римскиий республиканец, ярыий противник Юлия Цезаря.После победы последнего и гибели республики покончил ссобоий .

Аристид (VI-V вв. до н.э.) – афинскиий политическиийдеятель и полководец. Был прозван Справедливым.

Томас Мор (1478-1535) – один из основоположниковутопического социализма, выдающиий ся ученыий -гуманист,автор «Утопии». При Генрихе VIII занимал крупныегосударственные посты. Был казнен по обвинению вгосударственноий измене.

Брантом Пьер (1540-1614) – французскиий писатель, автормемуаров, посвященных быту и нравам придворноий средыи аристократии.